Бесплатный фрагмент - Боги Иторы

Однажды мир перестанет помнить о тебе, мой малыш, так пойми же это сейчас, и на всю жизнь оставь себе право делать лишь светлые, добрые открытия.

Это Лоресса, «Сон древ твоих»

Северное нагорье узким клином врубалось меж чёрных ледовых торосов до самого горизонта. Появись здесь шальной путник, он смог бы подивиться свирепой красоте этих мест, где яростный ветер выдувал свои фиоритуры в расщелинах скал, с которых спускались вниз к самым волнам диковинные голубые языки ледяных водопадов. Но хотя тёплые морские воды и делали этот край Иторы не таким уж суровым, голые заснеженные скалы оставались практически неприступными, разве что какая морская птица могла добраться сюда, таская мелкую рыбёшку собственным птенцам, остальная живность тут не покидала водной глади, предпочитая её относительную теплоту промораживающему тебя до костей ветру.

Даже северный народ, год за годом вытесняемый воинственными харудами всё дальше на восток, не сумел здесь обосноваться, хотя его привычку к выживанию в долгой ночи ледяной тундры было непросто превозмочь иным, более теплолюбивым расам. Нагорье оставалось безжизненным царством, последним островком того, что представляла собой Итора когда-то давно, до пришествия первых своих детей.

Пустая, безмерно красивая, безумно пугающая всякого, кому хватит умения разглядеть хоть толику её секретов.

Двоим путникам такового умения было не занимать. Взгляни в их чужинские зрачки, поразись их пугающей глубине, перебори свой страх иного. Они знали, что тут ищут.

Эти двое не обращали внимания на неприветливую встречу непогоды, они продолжали с завидным упорством преодолевать ледопад за ледопадом, торос за торосом, прокладывая свою тропу через чёрные расщелины, в обход отполированных ветром до стеклянного блеска скальных выступов. На север, туда, куда их вёл неведомый зов.

Двое были чужими по эту сторону Океана, подобных им уж много кругов не знавала Средина, но куда невозможнее выглядел сам их случайный союз, кажется, повстречавшись в любом другом уголке Иторы Многоликой, они бы и сами не поверили в вероятность такого события.

Один больше походил на искалеченную бескрылую птицу, закутанную в какие-то изорванные тряпки, обрывки шкур, из которых торчал кривой роговой клюв-рострум, его дыхание сипело и производило ощущение предсмертной горячки, однако Кзарра торила свой путь, а странствие чужинца всё так же продолжалось, хотя тот даже почти ничего не ел и только жадно пил на привалах талый снег из своего волшебного самогреющегося котелка.

Второй был не менее чуден для этих мест, он походил на гигантского бронзового жука полтора локтя в холке, этот вполне себе находил пропитание даже в этих скалах — какие-то обрывки мхов и лишайников, ему в пищу шло что попало. Он вообще не очень походил на разумное существо, однако не стоило недооценивать его способности, он не только живо реагировал на шипение своего спутника, но и по возможности помогал странной нелетающей птице преодолевать очередные препятствия на их долгом пути. Для общения он использовал какую-то смесь скрежета и прищёлкивания, впрочем, спутник его прекрасно понимал.

— Т-сы ув-с-верен, что с-с-искомое вс-сего в двух днях п-с-пути?

Каждый звук давался птице с трудом, шипение и сипение, переходящее в кашель, прерывало каждое первое слово, так может звучать продырявленный бурдюк иного варварского музыкального инструмента.

Скрежет и треск в ответ.

Птицу снова передёрнуло, она попыталась поглубже укутаться в свои тряпки, но толку от того было мало, её продолжало колотить.

— Нс-с-не бе-спокойся, я б-с-с-буду в поряд-с-ке. Т-с-ам долж-шна быть пеш-щера. Тс-сёплая. Зяляжеш-с-себе в с-спячку.

Короткий треск.

— А я так п-с-с-одожду. У ог-с-онька.

Их долгий путь скоро должен был завершиться.

Больше всего во всём этом затянувшемся походе обоих выводил из себя (если жука вообще что-то могло вывести из себя, вернее можно было поименовать эту эмоцию как беспокойство от крайней бессмысленности происходящего) сам факт того, что им пришлось двигаться именно сюда, на самый север материка Средины, как его именовали эгоцентричные по своей природе люди, почти не знающие чужих земель. Почему на огромных просторах Матери-Иторы именно сюда привели их долгие поиски? На то не было разумного ответа.

Случай, простой случай.

Или же нет.

По этому поводу жук не раз делился на недолгих привалах собственными соображениями — мол, именно юной расе людей, дружно подавшихся после Пришествия и Раскола в жуткую ересь своих безумных Богов, по вящей благодати Иторы дарован шанс узреть грядущее Обретение.

На это у его сипящего спутника тоже были мысли, но ими он делиться не спешил. Преодолеть барьер пытались многие. Великие, древние, могучие, мудрые. Не удавалось покуда никому. Итора оставалась вместилищем без выхода, ретортой, плавильным тиглем, сосудом добра и зла, который ничему и никому не позволял покинуть собственное горнило. Итора Безвыходная, как именовали её летящие.

Как не имела она и голоса, чтобы говорить со своими детьми. Приходилось довольствоваться смутными знамениями, грозными предзнаменованиями, отголосками легенд и загадками мёртвых святилищ. Сами люди некогда были таким знамением. Их появление. И грозный рокот Раскола. И последовавшее за ним закрытие Устья.

Но Древние умели ждать. И однажды они дождались.

Осталось добраться до вожделенного тайного убежища, куда должен шагнуть первый истинный гость-из-за-барьера. Первое существо, которое ступит на твердь Иторы Многоликой, но не будет при этом Её очередным сыном, и этим изменит всё навеки. Потому что сказано — только с ним Она будет говорить как с равным.

А значит, они обязательно должны найти это место раньше Врага.

Двое снова тронулись в путь.

Кто-то сказал — пути Иторы неисповедимы.

Однако детям Её должно пройти те пути согласно Её собственной непреклонной воле.

Пролог. Рабы Иторы

Сонтис был вторым по величине портом Царства, и морские пути со всех людских портов Закатного берега пересекались у его белых стен, разноцветные прапоры Высоких Домов трепетали на мачтах полусотни кораблей, ошвартованных у пристаней. Крепкий дух смолы разлетался по городу на многие лиги, но ещё дальше был слышен неумолчный крик знаменитого на всё западное побережье Средины рынка Сонтиса.

Палатки, шатры из плотной, изрядно пропылённой ткани, ажурные навесы медлительных лероно с экваториального юга, под которыми всегда было прохладно, сараи, харчевни, закусочные, ведущие свою историю под этим палящим небом вот уж несколько кругов, добротные, каменного дерева бревенчатые срубы заведений Матушки Жорэ — всё это не испытывало нужды в посетителях — только новый товар подвози.

Скучившиеся на соседних холмах доходные дома, постоялые дворы, гостиницы чуть поприличнее были круглый год заполнены торговым людом, что съезжался в Сонтис, на самый юг Царства, из обеих его провинций. Люди наполняли свои возы немудрящими товарами с севера, что доставляли сюда целые торговые флоты — они неплохо шли в глубине Империи, что лежала за дальними отрогами Лазурных гор — меняли огромные пыльные волокуши красного льна на мешки риса, которым гражданам Марки придется жить всю щедрую на штормы зиму, за полцены сдавали добытые в горах шкурки опасного зверя тигава, занимались утрясанием огромной массы насущных вопросов, чтобы на третий день уступить своё место на постоялом дворе другому трудяге.

Купцы второй гильдии располагались с куда большим комфортом — они могли позволить себе купить пару десятин у самого берега на север от рынка, возвести там хоромы в три этажа, первый под помещения для невольников, второй для личной охраны да склада товаров, самому же наслаждаться прохладой под свежим морским бризом наверху. Купцы общались в основном промеж собой, заключая торговые сделки, зачастую не покидая паланкинов и уж точно не особо вникая в каждодневные торговые дела, что проворачивали на рынке их проворные приказчики.

Вот груды промасленных медных заготовок — пойдут на изготовление сельскохозяйственных орудий для плантаторов побогаче, вот между кривых улочек крепко стоят склады с мехами, для сохранности изрядно разящие купленными за бешеные деньги у тех же вездесущих лероно снадобьями. Ходили слухи, что инородцы, не отказывая в обмене, специально придавали своим порошкам такое жуткое амбре, выказывали своё отношение к жителям Царства.

А вот и главная достопримечательность Сонтиса — каменные бастионы казарм Армии и Флота Его Императорского Высочества, Вседержителя Царства Белого и Алого, что несокрушимой скалой возвышались в пяти царских лигах южнее порта. Каждый из бедолаг, выброшенных рекой жизни на берег в трущобах рынка Сонтиса, мог войти в эти открытые круглый день ворота, отдавая свою судьбу служению Царству. Поменять полуголодное существование простого батрака-крестьянина на возможность получать приличное жалование, ладную форму, стяжать воинскую славу в дальних морских походах и, возможно, даже выслужиться — стать в итоге высокородным, чем не завидная доля для иного бедолаги. Слава харуда Этона Храброго, несмотря на плохой его конец, продолжала жить среди простого люда, ежегодно привлекая на службу тысячи человек в одном лишь Сонтисе. Обитые сталью дредноуты Царства поздней весной отправлялись Океаном на север, на юг и далее на восток, возвращаясь с ополовинившимся экипажем и трюмами, полными живого товара, чья судьба была — пугать народ на невольничьих помостах.

Торговля невольниками — призвание тех, чьи предки сумели заделаться купцами первой гильдии, занятие, приносившее основной доход Великим Домам и их приближенным слугам. Помосты располагались на полпути от порта к Верхнему Сонтису, чтоб было удобно добираться плантаторам с берегов Конты, что останавливались погостить у дядьёв и племянников из круга Высокородных Сонтиса, да и самим членам Домов не пристало каждодневно глотать дорожную пыль. Тут были оборудованы широкие навесы, позволяющие укрыться от палящей Кзарры (не невольникам, конечно, те так и стояли, потерянные и ничего вокруг не видящие, на самом пекле), комфортные кресла из золотой соломы, пальмовые ветви плавно покачивались на ветерке. Самая подходящая обстановка подмахнуть купчую, выпить по маленькой со страдающим одышкой управляющим, да и направиться домой, непременно с женой или дочкой под руку. Начало дня, ещё можно посидеть в саду с приглашённым в гости сенатором, а там, глядишь, и вечер, сценическое новомодное представление, тонкое пение девственниц-литанок, потом аперитив в кругу семьи, светские беседы.

Жизнь Сонтиса мешала всё в одну кучу. Побывать на рынке означало пропустить завтрак, проводить взглядом разомлевших на жаре гвардейцев, дежурящих в воротах Нижнего Сонтиса, нагрузить невольницу-служанку купленной здесь же свежей зеленью, поздороваться с десятком знакомых, раздать милостыню, воскурить благовония в храме недоброй богини Истраты и, конечно же, купить десяток-другой невольников — для перепродажи и в дом.

Лиона не любила бывать на рынке.

— Куда катится Сонтис? На прошлой седмице Ксер знает что творилось в нижнем городе. Какие-то разбойники объявились, говорят, издалека откуда-то, не местные. Смута среди людишек, ропщут, напали вчера на сборщика податей…

Большой четырёхместный паланкин мерно покачивался в такт шагам носильщиков, плотные занавеси глушили уличный шум, давали приятную прохладу и защищали от пыли. На мягких подушках напротив Лионы развалился её отец, сенатор Илий Менс, и старый приятель отца ещё по тем временам, когда тот был простым центурионом, купец первой гильдии Менос Сандраг. Оба, при всех различиях во внешности и характере, чем-то неуловимым казались родными братьями — громогласностью, бурым цветом широких, раскрасневшихся и взмокших от напряжённого разговора лиц, просматривающимися под платьем шарами солидных животов, общностью суждений. Положение в высшем обществе Сонтиса, да и всего Царства давало о себе знать — слушать их Лионе было невыносимо скучно.

— Вы знаете, сенатор, я недавно общался с Наместником, он тоже обеспокоен, но что ему делать? У него связаны руки, Его Царское Высочество словно не видит, что творится. Гарнизонный флот усилить не даёт, мол, нортсуда Морского братства озоруют, надо стеречь дальние рубежи, а ганризонными силами что сделаешь? Тут нужна хотя бы милиция, чтоб изловить смутьянов, зачинщиков, но чем ей платить?

— Ничего, дойдут ещё до Престола дурные вести. Слухи ходят по городу самые мрачные, третьего дня на повешенье слыхали что было? Всё смутьяны. Помяните моё слово, Сонтису нужна сильная рука, доходы Домов ни в коем случае не должны пострадать, на них же держится вся мощь Царства!

Лиона фыркнула и отвернулась к окну, чуть сдвинув вбок лёгкий кисей занавеси. Лучше разглядывать жаркую дорогу чем выслушивать всю эту чушь.

Уличная жизнь шла своим чередом, как заведено ещё дедами и прадедами. Вот посыльный в выцветшем форменном колпаке пылит куда-то со свёртком под мышкой, туфли с прямыми облупленными носами болтаются, связанные ремешками, на плече, босыми ногами простолюдину и удобнее, и дорогая обувь прослужит на пару лет дольше. Вот громыхает по булыжной мостовой волокуша кузнеца, гружёная большими ржавыми болванками, пару волов погоняют подмастерья, одетые лишь в грубые штаны до щиколоток. Сам кузнец с увесистой дубинкой в руках грозно смотрит по сторонам, следит за прохожими, как бы чего не упёрли. Вот водовоз со своей тележкой надрывается, расхваливая товар. Его потное лицо блестит, безо всякого учёного маркийского «теплометра» указывая на то, что на такой жаре долго оставаться не стоит. Вот стражники попивают свой эль в тени большого навеса, ленивыми взглядами провожая закрытые паланкины знати и скрипучие телеги зеленщиков. Те и другие нынче спешили в одну сторону, скоро должны были начаться торги на невольничьих помостах.

Вот справа показались по-над-крышами белые шпили храма Истраты, почти приехали. Лиона задёрнула занавесь, тут же взяв тему разговора в свои руки. Политика её сейчас не интересовала.

— Вы слышали, на следующей декаде в Сонтис прибывает сама Илисия Ксор, будет давать у нас вокалы, быть может, даже останется до празднеств — мне все уши в городе прожужжали. Папа, ты должен достать нам всем билеты в ложу Наместника.

— Да, конечно, чего это ты вдруг вспомнила… ты не находишь, её манера исполнения несколько вульгарна? Так говорят многие…

— Многие! — Лиона фыркнула и от возмущения даже топнула ножкой, так что перегруженный паланкин покачнулся. — Эти «многие» ничего не смыслят в искусстве! Стоит талантливому человеку привнести в своё исполнение чуточку новизны, как все дураки вокруг вопят об «отходе от канонов»!

— Боги, Лиона, как можно так выражаться? — Сандраг переглянулся с сенатором. У обоих на лицах было написано непонимание «их поколения». Лиона, предчувствуя, что разговор начинает клониться к неизменной теме скорого её замужества, поспешила усыпить страдающих от жары «взрослых» новыми шумными восторженностями по поводу великолепной Илисии. Два надутых пава, не стоило с ними заводить разговоры ни о чём возвышенном, им это было недоступно. Хорошо хоть, что паланкин почти тотчас остановился. Они прибыли.

В распахнувшуюся дверь ворвался смешанный аромат утончённых благовоний и тяжёлый, издалека приметный дух немытых тел. Постоянный букет лож для знатных покупателей. Комфортное место для богатеев было устроено в глубокой тени, так, чтобы помост, освещённый прямыми лучами Кзарры, был хорошо виден, но при этом не давал ощущения физической близости с предметом купли-продажи. Ещё один элемент двуличности, которую так не терпела Лиона.

Дальше всё пошло по заведённому порядку. Лощёный распорядитель, видать, из обедневшей северной знати — хозяин помоста держал его за талант убалтывать гостей на особо дорогие покупки — вился вокруг них вьюном, рассыпая комплименты их головным уборам, «неописуемой красе» Лионы и без остановки повторяя, какой «вот увидите, замечательный товар мы вам сегодня предлагаем». Потом следовал непременный поднос с прохладительными напитками и вполне приличными ледяными грушами с самих вершин Лазурных гор. Мужчины важно надували щёки, давая хорошую цену за малый гурт темнолицых иронцев.

Эти, знала Лиона, слыли свирепыми противниками в дельте далёкой реки Минн, однако здесь, в Сонтисе, им было слишком холодно. Трудиться будут хорошо, вон какие здоровяки, однако тонкой работы им не поручишь, так, рубить лес да работать на плантациях. Достаточно неприхотливы и не требуют особого догляда. Нет, всё-таки в том, что боги одни народы наделяют силой, а другие разумом, есть своя правда, с фактами не поспоришь, без рабочей силы плантации быстро пришли бы в упадок, а так — невольники больше не принуждены бродить по своим мокрым лесам по пояс в болотной жиже, а живут в просторных хижинах, получают свою лепёшку и немного плодов на пропитание. Что им ещё надо? Иронцы были единственным народом, чья неволя не казалась Лионе чем-то антигуманным. При мысли о тех местах, где все эти невольники провели своё детство, её бросало в дрожь.

Девушка углубилась в свои мысли и не заметила, как перед её глазами были проданы ещё шесть дюжин невольников разных рас и народностей. Торг шёл степенно, подписывались купчие, стоящему поодаль служителю культа Истраты перепадала своя малая доля, всё как водится. Но тут мысли Лионы сбились, краем глаза она заметила нечто, привлекшее её внимание.

Посреди помоста стояла юная дева, почти ребёнок, с раскосыми глазами и печальным выражением на умном лице. Ошибки быть не могло, она была чужаком. Глаза и почти вишнёвые губы выдавали в ней принадлежность к легендарной расе самойи. Это малочисленное племя обитало где-то далеко на юго-востоке Средины, его бойцы славились непримиримостью к врагам и свирепым натиском в бою. Они избегали контактов с людьми и жили по своим, странным для человека законам. Невольники из числа самойи появлялись на рынках Царства невероятно редко, но, несмотря на всё это, не ценились, поскольку они как правило в службе были почти бесполезны, быстро чахли, да и слава о них ходила… — даром выброшенные деньги, сказал бы её отец.

Лиона внимательнее присмотрелась к существу на помосте. Невольница смотрелась прелестно, сколько знакомых Лионе первых красавиц Сонтиса пожелали бы так выглядеть! Однако впалость щёк, безволие во взгляде — она, видно, у торговца уже не первую неделю, ещё пару дней не купят — и приказчики тихо пристукнут её на заднем дворе, да и схоронят её тело от греха подальше в общей могиле. Всё одно помрёт. Лионе стало невыносимо стыдно, распорядитель же дальше надрывался:

— Смотрите, дорогие гости, она ещё и петь умеет! А ну пой!

Девушка сглотнула, дёрнулась от окрика. Открыла рот, закрыла. Потом опять открыла, издала едва различимый звук.

— Отец, купите её.

— Но Лиона, деточка, ты же сама видишь…

— Я прошу, папа, но прошу со всей настойчивостью. Я могу рассчитывать на ваше почтительное к этому моему капризу отношение?

Они с Сандрагом переглянулись, второй отвёл взгляд. Лиона не отрываясь смотрела на отца, пусть почувствует себя, как эта девушка на помосте. Повисшая тишина давила и заставляла нервничать.

— Любезнейший, сколько…

Исток и устье обречённых

По капле небо источает

И подневольных отмечает

Лишь волшебством перерожденья.

Не всем такими суждено быть,

Мы в мире скорби только гости,

Мелькнём и сгинем на погосте,

Богам готовя подношенье.

Не для того, вчера кто изгнан,

Не для того, хлебнул кто горя,

Для избранных, кого не вспомнят,

Но проклянут спустя мгновенье.

Мелодия, словно пронизанная искрой наития, угасла также незаметно, как и возникла. Сенатор стукнул кулаком по подлокотнику своего роскошного кресла и прорычал:

— Мы уезжаем. Доставьте её ко мне в паланкин. Купчую подпишем завтра у меня, на сегодня довольно.

Лиона тихо напевала себе что-то под нос, то и дело поглядывая на скорчившуюся в углу невольницу. За всю дорогу от неё не удалось добиться ни единого слова. Не слышала б она той песни, так и бы не знала, говорит ли та вообще на тиссалийском наречии. Тем не менее, по прибытии самойи поела горбушку сдобного хлеба с её стола, лицом немного посветлела, уже хорошо. Теперь нужно было решить, что с ней делать, уговорить отца на покупку — одно, но не отдавать же её теперь на невольничий двор в грубые руки надсмотрщиков.

— Вот же проблема, хоть бы слова от тебя…

— Госпожа, я к вашим услугам, только прикажите.

Лиона чуть на месте не подскочила, обернулась. Самойи смотрела в пол, не поднимая головы.

— Славно. Тогда, пожалуй, оставлю тебя при себе. Прислуживать за столом умеешь?

— Да, я и готовить умею…

— Готовить у нас и так есть кому, а вот лучше скажи, как звать тебя?

Настороженный поворот головы, трепетное движение напряжённой спины, о чём думала самойи в этот момент?

— Литарни. На вашем языке это будет Свет Листвы.

— Литарни так Литарни. Мне нравится это имя. Ты же можешь называть меня госпожой. Будем считать тебя моей служанкой, не хочу, чтобы отец гонял тебя по невольницким, ты достойна большего.

— Спасибо, госпожа.

И снова замолчала, опустив голову.

Лиона некоторое время смотрела ей в затылок, потом набрякшая тишина снова вывела её из себя.

— Вот что, пойдём, прогуляемся. Мне в храм нужно, поспеть к службе, заодно поговорим.

Выходили вчетвером — Лиона, прихватившая с собой сочную ледяную шрушу, двое слуг из числа домашних с опахалами в руках — было ещё жарковато, чуть позади госпожи семенила Литарни, переодетая в платье служанки, с сумочкой и шалью Лионы в руках. Вокруг дома сенатора Илия Менса были разбиты сады, деревья источали замечательные ароматы, плюс ко всему у Лионы было приподнятое настроение, так что она, приободрившись хорошим началом, поспешила продолжить натиск на молчаливую служанку.

— А что, Литарни, тебе нравится наш сад?

— Да, госпожа, я никогда не видела таких огромных фруктовых деревьев.

— Ты рада, что сможешь быть моей личной служанкой?

— Да, госпожа, это для меня лучше всего.

— Как ты странно разговариваешь, кто тебя научил говорить на тиссалийском языке?

— Другие невольники, госпожа, я давно в ваших местах.

— Там, на торгах, ты пела на языке Царства, а не на своём родном, почему?

— Я смогу для вас петь на своём языке, госпожа.

Вот же какой вздор, фыркнула Лиона, продолжая краем глаза поглядывать на опустившую глаза девушку, что-то в ней явно оставалось сокрытым от постороннего взгляда, какая-то потаённая искра, какая-то сила. А чужие тайны Лиона страсть любила разгадывать.

Впрочем, им тут же встретились Сора и Нарифь, направляющиеся туда же, в храм Ксера Небесного, некрасивые дочки-двойняшки купца первой гильдии Мина Илои, что жил со своей семьёй на соседней вилле. Девушки были с детства знакомы, прекрасно ладили, и Лиона тут же увлеклась завязавшимся разговором, забыв про Литарни, тем более что скорое прибытие Илисии Ксорес требовало достойного обсуждения, не каждый день такое случается. Сёстры в тот день были веселы, жизнерадостны, разговор летел легко и непринуждённо. Когда косточки всем знакомым уже были перемыты, а до храма оставалась двушка неспешной ходьбы в тени развесистых ив, Лиона всё-таки замедлила шаг, пропуская своих компаньонок вперёд. Разговаривать со служанкой в их присутствии не хотелось, пораспускают ещё слухов на всю округу. Хотя, конечно, не посмеют, Сора и Нарифь обыкновенно ценили расположение Лионы к себе и знали своё место.

Пусть думают, что она задумалась и решила погулять в стороне от дорожки.

— Литарни, когда войдёшь в храм, стань справа, там есть специальная ниша для невольников, после службы можешь подойти к алтарю и коснуться лика Ксера, но только того, что из…

— Госпожа, мне нельзя туда заходить.

Впервые Литарни произнесла нечто столь твёрдо, Лиона в ответ даже ножкой притопнула. Очередной вздор.

— Это почему же?!

Ну только она хотела похвастаться приобретением. Вечно так, не заставлять же её.

— Наши духи не общаются с нами, они живут в лесах, далеко отсюда…

— И что же, нельзя служить другим богам?

Вопрос Лионы словно выбил девушку из колеи, она даже как бы чего-то испугалась.

— Мы не служим нашим духам, можно лишь молить их о милости. Среди невольников ходит молва, что духи леса на самом деле всё ещё вокруг нас, слушают, ждут чего-то… И предательств не прощают… — помолчала, — нет, не могу я с вами идти, госпожа.

Лиона хотела было настоять на своём, что за глупости такие, однако какая-то неожиданная сила в этих опущенных глазах её удержала. Оставив невольницу и двоих слуг снаружи, она нервно накинула на голову шаль и в течение всей службы думала о вещах, далёких от божественного промысла. Так задумалась, что по окончании не оставила даже подаяния на нужды храма. Нищих же на паперти в районе вилл и поместий не было вовсе.

На обратном пути Лиона задала ещё пару ничего не значащих вопросов, но всё больше молча присматривалась к девушке чужой расы — как та идёт, как поднимает голову, как держится, что пытается выразить своим немного странным лицом… Кстати, надо не забыть про клеймо, а то люди косятся, чего это невольница бродит по предместьям без знака Высокого Дома на шее. Лиона всегда считала, что во всём должен быть порядок.

Дома оказалось, что отец пригласил на ужин самого его величие Маршала Красного Царства Тория Норра, нужно было подготовиться, они с матерью вовсю дирижировали слугами, только бы не упасть в грязь лицом перед почётным гостем. О Литарни Лиона благополучно забыла, вспомнив в итоге при обстоятельствах, которые ей потом пришлось припомнить не один раз.

Накрытый стол по новой моде ломился от даров моря, приготовленных невольниками-поварами по экзотическим рецептам южного побережья. Маринованный угорь в вине и огромная бадья крабьей икры под фуктовым желе, салат из драгоценных серебряных водорослей, два десятка блюд всякой морской рыбы — сенатор мог позволить себе такую роскошь. Хозяева и гость с супругой под тихий аккомпанемент домашнего невольничьего оркестрика негромко обсуждали последние новости из метрополии, кое-какие свежие сплетни, когда же прошуршали с последней сменой блюд слуги, мужчины прихватили по бокалу вина и, посерьёзнев, удалились в нюхательную комнату разговаривать о своём. Лиона, которая считала себя достаточно просвещённой, чтобы участвовать в любом разговоре, проигнорировала строгий взгляд матери и последовала за ними. За спиной было слышно гневное контральто, привычно срывающее раздражение на невольниках и управляющем, который «распустил всех этих бездельников».

Временами мать становилась невыносима.

Лиона фыркнула и расчётливо пододвинула пустующее кресло аккурат между двух собеседников. Разговаривали, как всегда, о политике и смуте, но почему-то на этот раз подобная тематика Лиону отнюдь не заставила скучать.

— Слухи, кругом проклятые слухи, — Торий Норр говорил жёстко, с привычными интонациями военного, однако в его словах невнятно сквозила тонкая неуверенность. Он словно не знал, что в присутствии Лионы можно говорить, а что — нельзя. — Я каждый день пишу в метрополию — людишки засуетились, в нижнем городе всегда было тесно — шагу не ступить, до порта поди доберись, а сейчас всё словно повымерло. Нищенки попрятались, купцы нервничают. Что я должен объяснять наверху? Что я не понимаю ничего из происходящего?!

— Я нисколько не сомневаюсь, Маршал, в точности вашей оценки происходящего, однако так ли всё критично… судить только по смуте, которая зреет в плебеях…

— Не так, если бы чернь попросту подогревали разные баламуты, мы бы уж справились, не впервой, купцы первой гильдии тоже при желании могут собрать приличное ополчение милиции, торговля невольниками как-то держит всех в постоянном напряжении, не даёт расслабляться… Да вы сами знаете, Илий, не мальчик. Люди будто сами собой боятся чего-то, вот в чём проблема, а тут ещё эти загадочные таинственные корабли…

Лиона подпрыгнула от неожиданности на кресле — позади них что-то с громким металлическим звоном покатилось по мраморному полу. Все резко обернулись: в дверях окаменела с распахнутыми глазами Литарни, у её ног громыхал, вращаясь, поднос, по полу разлетелись хрустальные осколки, измазав его красным. Лиона услышала, как соседнее кресло скрипнуло, выпуская из своих объятий Маршала.

— Что она тут делает… — его голос словно потерял способность издавать звуки, таким сдавленным он был. Ответом ему была ошарашенная тишина. — Сенатор, я призываю вас к благоразумности, вы купили самойи? Боги мои, зачем?

— Гм. Лиона меня попросила.

Маршал повернулся к ней, помолчал.

— Да, то было моё желание. А чего такого? Ну, что вы молчите?!

Торий Норр уселся обратно в кресло, одним глотком выпил вино из своего бокала, через плечо поглядывая, как Литарни засуетилась, опустилась на колени, начала тщательно убирать учинённый ею беспорядок.

— Ничего… всё нормально… чего уж тут, невольница как невольница…

Он подождал, пока служанка выйдет вон, потом налил себе, не дожидаясь слугу, полный бокал чёрного и снова одним глотком его осушил, чуть погодя добавив:

— Только я, сенатор, на вашем месте был поосторожнее с такими покупками.

Дальше разговор как-то замялся, Маршал помрачнел и разговаривать расхотел вовсе, он постарался выдержать минимально приличествующую паузу, чтобы удалиться, после чего распрощался и вместе с супругой удалился в своём великолепном паланкине.

Лиона ничегошеньки из его слов не поняла, однако поддалась общему настроению и ходила мрачная. Это был первый день, когда Литарни была у них дома, но уже такого срока хватило, чтобы окружить её образ непонятными смутными символами и недосказанностями, к которым юная представительница высшего общества Царства вовсе не привыкла. Тем более под крышей родного дома.

Отвлёкшись, наконец, от своих навязчивых мыслей, девушка обнаружила, что было уже весьма поздно, и, погружённая в раздумье, поспешила удалиться к себе в спальню, по дороге на мгновение задержавшись подле управляющего имением, чтобы лично попросить того «устроить новую служанку поближе к моим покоям и не мешкать». Управляющий недоумённо проводил Лиону взглядом, но ничего не сказал.

Проснулась Лиона почти к обеду, оставшись под впечатлением почти свинцовой тяжести сна, из которого она могла припомнить разве что отрывочные образы теней, крадущихся у самого края зрения, пугающих, несущих мучительную в своей неясности угрозу.

Освободиться от давящих воспоминаний девушке удалось, лишь посетив туалетную комнату, где она приняла восхитительный ледяной душ и позволила невольнику-иронцу умаслить себя дорогими благовониями, доставленными из самого сердца Средины, из дальних южных провинций Империи. Нежный аромат, наполнивший её дыхание, и мягкий свет, льющийся в окна, избавили Лиону, наконец, от мрачных мыслей.

День обещал быть удачным, небольшие облака то и дело закрывали жаркую Кзарру, дул прохладный ветерок, обычно душный Сонтис омылся от пыли ночным дождиком, аромат выступившего на стволах пальмового масла ласкал ноздри своим сладким привкусом. Сегодня замечательный день, чтобы отправиться в гости к Мелиссе, старой кормилице Лионы, у которой девушка не была вот уже полгода.

Лиона нашла Литарни на заднем дворе, та механическими движениями вытряхивала гобелен, целая куча таких же лежала у её ног. Лиона живо оторвала её от этого занятия, пусть собирается тоже. Девушка не знала, что ещё мог удумать отец относительно пребывания самойи в доме, ей не хотелось вернуться домой и быть поставленной перед фактом, что новую служанку в срочном порядке отправили работать на плантацию под лучи палящей Кзарры.

Литарни, услышав, к кому они направляются, как показалось Лионе, впервые искренне заинтересовалась окружающей действительностью. Пока лёгкий прогулочный паланкин доставлял их на место, служанка сперва молчала, но потом начала задавать неожиданные вопросы.

— Почему вы назвали эту женщину мамушкой, ваша мама — не госпожа?

— Литарни, ты не понимаешь, настоящая моя мать — из высшего общества, ей не положено возиться с маленькими детьми! И потом, она что, должна была кормить меня грудью, менять мне пелёнки, лечить от всякой детской ерунды?

— И всё это делала другая, мамушка.

— Да, её зовут Мелисса, она из вольноотпущенников. Кажется, её родителей привезли в пределы Царства ещё детьми, они ходили в нашей семье по дому, получили вольную от моего деда, их же дочь стала мамушкой нашей семьи, выкормив меня и двух моих старших братьев.

— Вам нравится с ней видеться, госпожа?

— Да, ты знаешь, ведь что и говорить, лет до восьми я и знать не знала, что у меня есть настоящая мать.

Но кто сказал, что это была не она.

— Что?

Лиона пристально посмотрела на глядящую в пол служанку-невольницу. Ей показалось, или то действительно были её слова? Или всё-таки лишь отголосок её собственных мыслей?

— Я ничего не говорила, госпожа… простите…

Лиона нахмурилась, но ничего не сказала, лишь перевела свой взор на вершины деревьев, что проплывали мимо.

К небольшому строению, укрытому в тени густой листвы, в котором жила Мелисса, они подъехали, когда голубоватая полуденная Кзарра уже сияла в самом зените. Дом ничуть не изменился с тех ещё пор, когда маленькая Лиона бегала тут между деревьев. Вот вдали виднеются старые, потрескавшиеся её качели, как же хорошо она их помнила.

Бывать здесь слишком часто дочери сенатора Менса не было положено по статусу, да и судите сами, узнай кто-нибудь в свете, что девушка искренне любит свою мамушку, ей не миновать толков, подобные странности в привычках благородной леди были непростительны. Однако, прибывая сюда в закрытом паланкине и не чаще чем раз в сезон, Лиона каждый раз уходила в собственных мыслях далеко в прошлое, в те полумистические образы, что несли в себе воспоминания детства.

Остановились. Пока носильщики устраивались в тени и доставали из-за пазухи свои лепёшки, Лиона молча смотрела куда-то в видимое лишь одной ей пространство. Очнулась она, только уловив пристальный взгляд Литарни, однако стоило ей пошевелиться, как невольница тут же опустила глаза, так что и не поймёшь — не оставить ли этот взгляд на шалости собственного воображения.

Лиона чуть кашлянула, и тут же Литарни, как образцовая служанка, выскочила из паланкина, чтобы подать госпоже руку. Лиона потянулась, подставляя лицо лёгкому ветерку, неожиданное ощущение, будто ей только что удалось сладко выспаться. Да, ей были определенно рады, гневливая богиня Истрата здесь словно умерила своё жаркое дыхание, природа была тиха, покойна и ласкова — очень несвойственное для неё качество в обыкновенно душных предместьях Сонтиса.

Внутрь пошли вдвоём, и cам факт, что Лиона поманила невольницу, совершенно чужое ей существо другой расы с собой, уже был чем-то выходящим за рамки разумно объяснимого. Это могло статься её капризом, поиграть в такую игру, поиграть и выбросить… Могло быть также и едва заметным страшным наитием из тех, что вспоминаешь потом всю жизнь. Лиона сама в тот момент о подобных вещах не задумывалась, но — что случилось, то случилось.

Кормилица встретила Лиону так, как встречают не гостя, пусть и важного, а исключительно человека родного, которого любишь всей душой, но которого так редко видишь.

— Лиона, девочка моя, ты всё хорошеешь! Ксер не видывал такой красавицы, как ты!

Это было как вихрь, как неудержимый ветер, Мелисса, постаревшая простолюдинка, обретала при ней невыразимую энергию любви и ласки, какой не найдёшь во взгляде и сотни знатных дам. Она усадила «свою девочку» в лучшее плетёное кресло под традиционным венком Риоли, засуетилась, извлекла откуда-то с полок бутыль столового вина, которое, по всей видимости, хоронила с прошлой их встречи, засыпала её вопросами…

Литарни она заметила лишь спустя некоторое время. Заметила и сочувственно покачала головой.

— Ты, верно, новая служанка Лионы… погоди, не вздумай кланяться, я некогда была такой же, как и ты.

— Мелисса, прекрати с ней разговаривать, где твои приличия!

— О, Лиона, девочка моя, я знаю их нормы гораздо лучше, чем ты думаешь, ведь это я учила тебя всему, что нужно знать настоящей леди.

— Да, я помню это, Мелисса, однако оставь мою служанку, и, быть может, у тебя останется больше времени для того, чтобы поговорить со мной!

Лиона уже корила себя за то, что вообще уговорила отца купить эту невольницу. Но Мелисса не стала продолжать этот разговор, со всевозможной поспешностью уступив.

— Да, конечно, я просто удивилась, что в такие времена…

Лионе показалось, или кормилица действительно при этом прошептала про себя «самойи»… впрочем, она тут же поспешила эту мысль выбросить из головы.

— Скажи лучше, моя девочка, как ты добралась?

— Спасибо, Мелисса, путь был необременительный. К тому же, ты знаешь, любая дорога краше, если она ведёт тебя к любимому человеку, сама мне всё время повторяла эту присказку!

Кормилица широко улыбнулась, кивнула, на её лице отразилось то выражение, что должно сопутствовать искренней любви к человеку, который вырос на твоих глазах, и пусть в дальнейшем его воспитанием занялись другие, всё равно ты продолжаешь видеть в нём образ маленькой девочки, что не могла без тебя жить.

Дальнейший разговор мог и не нести в себе никакого содержания — тот контакт двух близких людей, что возникает в более тонких мирах, нежели наш, грубый, физический, однажды воспылав, способен освещать лица многие дни. Литарни не слушала слова чужого языка, но цепкими своими глазами следила за деталями. Ладонь в другой ладони, влага радостных глаз, черты прошлого, мелькающие в мыслях, радость нового узнавания… всё — так же, как у всех, только чуточку проще, чуточку свободнее от установок, чуточку иначе.

День промелькнул незаметно, великосветская леди радовалась общению с простой женщиной, заменившей ей мать, стареющая кормилица не могла найти себе места под взглядом девушки, которая была любимейшей из её детей. Литарни удалось спрятаться, стать незаметной для этих двух людей, несмотря на все привнесённые категории, наблюдая картину, достойную куда более понимающего зрителя.

Обратно отправились уже под вечер, Лиона заметно утомилась, её неисчерпаемая энергия, растраченная за день, оставила после себя усталость на лице и в голосе. Прощалась с Мелиссой она уже на грани апатии, немного прохладное получилось расставание. А кормилица махала им вслед платком уже почти в слезах. Они так редко могли видеться.

Литарни, молча смотревшая в пол и ни разу даже не вздохнувшая, пока паланкин не свернул на большую дорогу, вдруг дрогнула всем телом, подняла голову и спросила:

— Госпожа, вы доставили этой женщине столько радости.

Лиона оторвалась от медленно движущегося пейзажа, с недоумением посмотрела на служанку.

— Что ты такое говоришь?

— Она так смотрит на вас, что кажется, будто она для вас готова на всё.

Недоумение сошло с лица Лионы.

— Да… Да. В самом деле… Тебя это удивляет?

Литарни продолжала, не отрываясь, смотреть Лионе в глаза.

— Я видела вашу семью, я видела ваших гостей. Остальное. Почему же с этой женщиной всё не так, что есть между вами такого, чего нет у других?

Дочь сенатора Царства хотела было поддаться естественному порыву и отхлестать зарвавшуюся невольницу по щекам, да как она смеет задавать ей, своей госпоже, какие-то вопросы! Но что-то в выражении этого лица её остановило.

— Знаешь… помню тот давний день, я была маленькая, когда меня увезли из дома мамушки Мелиссы. Он был прохладным, пропахшим свежей весенней листвой, ароматами цветов, наполненный жужжанием пчёл. Замечательный день, который я вспоминаю, как самый тягостный, жуткий и ненастный в моей жизни. Меня увезли из моего личного царства, где я была королевой, окружили чужими мне людьми в хаосе пустых комнат. Пустым мой новый дом казался потому, что там не было Мелиссы.

Сказав так, Лиона снова замолчала, уже не сдерживая раздражения по поводу того, что простая служанка заставила её сказать вслух то, что ей так долго удавалось скрывать. Девушка приказала намазать ей пару булочек маслом, поскольку успела изрядно проголодаться, сама же, сжав губы, вновь уставилась наружу.

Путешествие продолжилось в общем напряжении. Лиона нервно постукивала каблучком по полу паланкина, Литарни молчала, выражая всевозможную покорность. Или изображая. Её раскосые глаза то и дело сверкали белками исподлобья, вновь исчезая под чёлкой.

— Сто-ой!

Лиона выглянула из окна, высматривая что-то впереди.

— Эй, почтенный человек, что происходит?

— Дак я ж не знаю, милостивая госпожа, там женщина чего-то гоношит, исступляется вся…

Лиона фыркнула в ответ на грубую речь, повернулась и решительно поглядела на служанку.

— Пошли!

Они выбрались из паланкина, Лиона внимательно на носильщиков и их надсмотрщика-слугу, что топтались поодаль, крякнула возмущённо каким-то своим мыслям, махнула невольнице следовать за ней.

Шагах в сорока впереди уже собиралась небольшая толпа зевак. Подойдя к ним, Лиона прикрикнула на одного-другого, а когда те расступились, с надменно закинутой головой проследовала в самую середину. Там стояли двое караульных, и какая-то женщина из разночинцев им о чём-то причитала. Те внимали.

— Что случилось?

Трое повернулись и удивлённо уставились на невесть откуда появившуюся высокородную.

— Э-э, моя госпожа, эта женщина сама не знает, что хочет сказать… — старший караульный недоумённо похлопал глазами да потащил с головы колпак. Его примеру последовала и часть наиболее сообразительных из числа случайных зрителей.

— Говори ты, — Лиона ткнула пальцем в разночинку.

— О, госпожа, эти дурни не хотят мне верить, а ведь я говорю правду, всю правду! Сидела я на веранде, где попрохладнее, вы же знаете, как…

— Не задерживай нас, женщина, говори короче.

— Ну, я же и говорю… я вот стою… в общем, а тут из-за вон того забора выглядывает страшная такая рожа! И мне…

Лиона пару секунд спокойно выслушивала излияния словоохотливой, но косноязычной женщины, польщённой к тому же таким высоким вниманием. Потом резко ту оборвала, повернувшись к караульным.

— Что она такое говорит?

— Ну… — старший заметно мялся, словно не зная, стоит ли вообще что-то говорить. — Если верить её словам… я понимаю, что это глупость… да и откуда…

— Что именно? Кто это был?

— Знаете, мне в молодости довелось служить во флоте… эта женщина говорит, что она видела бойца самойи. Но этого не может…

И тут он словно проглотил язык, увидев Литарни.

Лиона нахмурилась, косо глянула на служанку, ни говоря ни слова выбралась из толпы и направилась к паланкину. Всю обратную дорогу и остаток дня она о чём-то размышляла, не обменявшись с близкими и десятком слов, Литарни же не услышала в свою сторону вообще ни единого.

Перед самым сном Лиона вспомнила, что забыла про клеймо. Управляющий в ответ на напоминание коротко кивнул и удалился.

Утро было на редкость жарким, с юго-востока дул иссушающий ветер пустыни, узкие улочки Сонтиса к полудню словно погрузились в раскалённое горнило. Лиона лениво потягивалась в постели, проснувшись от того гвалта, что могут устроить только два десятка невольников, которых отправили под самыми окнами постригать кусты. От вчерашних мрачных мыслей осталась небольшая головная боль, но усталости как не бывало, так что Лиона решила не сдаваться и продолжить сегодня попытки сделать из самойи хорошую служанку. Зачем это ей понадобилось, она не задумывалась, в этом уже была солидная доля простого азарта, так что, морщась от неловких движений домовой невольницы, которая расчёсывала ей волосы, и непрекращающихся криков челяди за окном, Лиона ещё раз тщательно продумала план на день. Судя по всё усиливавшейся жаре, прогулки на сегодня были противопоказаны, так что культурная программа виделась исключительно камерной, однако и в этом была своя польза.

Отказавшись от предложенного ей завтрака, девушка побежала вниз. Найти Литарни оказалось непросто, управляющий живо воспользовался видимым охлаждением молодой хозяйки к новой служанке и услал ту на задний двор, где дал задание чистить к обеду варёных рачков — занятие на такой жаре весьма неприятное. Лиона не обратила на его неодобрительное качание головой ровным счётом никакого внимания, буквально втащив невольницу в дом. Лиона с удовлетворением заметила намазанный жиром свежий ожог клейма под левым ухом. Ага.

Пока инородица мыла руки и переодевалась в домашнее, Лиона принялась воплощать в жизнь задуманный план. Когда Литарни прибежала в комнату госпожи, та предстала перед ней восседающей в кресле с книгой в руках. Казалось, она была настолько увлечена чтением, что даже не заметила появления служанки. Однако только Литарни покойно сложила ладони на животе и замерла в обычном для слуг оцепенении, Лиона подняла глаза и повелительно произнесла:

— Ну, подойди.

— Да, госпожа.

— Литарни, я хочу, чтобы мои слуги разделяли со мной мои увлечения. Я не хочу всю жизнь находиться в обществе малограмотных неучей.

— Я с вами совсем согласная, такое окружение не доставит вам удовольствия.

Лиона силилась услышать в ответе хоть одну оспаривающую нотку, но ничего подобного не было и в помине.

— Так вот, знаешь ли ты, что это такое? — И она указала на раскрытый на коленях том.

— Это кодекс… рукописная книга в переплёте, моя госпожа.

— Славно, так может, ты и грамоте обучена?

Повисла пауза. Литарни медлила с ответом, Лиона её разгадывала.

— Нет, госпожа, ваши письмена мне не известны. У нас это делается иначе.

Лиона снова не сдержалась и возмущённо фыркнула в ответ.

— «У вас». Мало ли, что у вас. Запомни, я не потерплю возле себя некультурную деревенщину. Хорошая служанка в доме должна быть наравне с хозяйкой. Так вот, я тебя буду сейчас учить, как ты выразилась, «нашим письменам», а ты знай слушай. Поняла?

Помедли Литарни с ответом хоть на миг дольше, Лиона снова заподозрила бы в служанке что-то… неладное. Но глаза были опущены долу, и голос был так же полон смирения и послушания:

— Да, госпожа, это слишком большая честь для меня.

Сомневаться не приходилось. Все эти невероятные слухи о самойи были чистой воды бредом полоумных матросов. Как вообще можно такому верить!

— Смотри сюда, да запоминай покрепче! Вот это прописная литера «ар», а это — «вы», видишь?

Лиона наблюдала за выражением лица служанки, вглядывающейся в незнакомые символы и всё ждала, ждала, когда же на этом лице проступит выражение непонимания, отупелого безразличия, замешанного на тяжёлых буднях невольницы. Но нет. Литарни смотрела прямо, её глаза были спокойны и осмысленны. Да-а…

Не так уж она проста, эта инородица, и не зря Лиона затеяла весь этот театр.

Над книгой они просидели две битых однёшки, уж жара спала, но действо не прекращалось — то ли ученица попалась не бесталанная, то ли «письмена» старого Царства действительно были простыми в изучении, запоминание литер перешло в чтение книги (то оказалась «Красная плакида» Это Лорессы, сказителя, невероятно популярного в высшем свете Сонтиса), Лиона вслух и с выражением декламировала чарующие периоды, Литарни слушала. Потом как-то само собой они перешли к обсуждению какого-то особо тонкого места, Лиона не заметила, как принялась спорить со своей собственной невольницей о том, как следует его трактовать…

Девушка тряхнула головой. Или ей всё это только показалось? Литарни молча держала в руках книгу и тихо, чуть шевеля губами, водила пальцем по строчкам, сим видом в меру таланта изображая усердие.

«Почудится же такое!»

Лиона осторожно встала, отошла в другой угол комнаты, в задумчивости поводила пальцами по краю книжной полки, но ничего так и не выбрала.

— Ладно.

Литарни вскочила, каким-то судорожным движением спрятала книгу за спиной, мелко, каким-то неловким движением поклонилась.

— Да, госпожа.

— Хватит на сегодня. Иди, работа не ждёт!

Литарни сделала движение положить книгу обратно на кресло, но потом повернулась к хозяйке и тихо-тихо попросила:

— А можно… я это пока… оставлю у себя?

Лиона снова фыркнула, но почему-то не последовала первому порыву и не выгнала, как собиралась, служанку вон.

— Ладно. И вот что… я сейчас отправляюсь в город, а ты пока оставайся. Посиди тут… почитай.

Лиона не расслышала ответа, она уже была занята своими мыслями и выглядела чем-то страшно заинтересовавшейся.

Её появление было настолько неожиданным, что управляющий, которого оторвали от ужина, не скрываясь, таращился на неё выпученными глазами. Лиона подозревала, что её вояж по невольничьему рынку без отца может вызвать подобную реакцию, но ей было всё равно, что скажут другие. Её уже захватил азарт.

Разговор с управляющим получился странным, он больше походил на допрос, пришлось его даже припугнуть отцом. Казалось, одно упоминание самойи подействовало на него, как захлопнувшийся на ноге капкан. Его глаза стали потерянными, забитыми. Кто из них был чьим тюремщиком?!

— Замечал ли ты какие-нибудь ещё странности в её поведении?

— Что? … Госпожа, я не… я не понимаю.

Лиона потратила на этого олуха чуть не три двушки, даже взмокла от возмущения. Из него следовало бы вытягивать слова раскалёнными клещами, думала она, пытаясь поправить окончательно испорченную во всей этой беготне причёску. Толку почти никакого, но она узнала главное — название корабля.

День обещал оказаться очень долгим. Но девушка не позволяла себе расслабляться, завтра у неё может не хватить настойчивости, сегодняшнее же раздражение — только ей на пользу.

Путь от невольничьих помостов через беднейшие районы Сонтиса в порт занял все пол-однёшки, так что Лиона вдосталь успела наглотаться уличной пыли. Жара угнездилась под платьем раскалённой топкой, лай собак звенел в ушах, гортанные крики погонщиков не давали думать. Но не возвращаться же.

В порту её ждала удача — «Лиссада», старая страшная невольничья галера, покачивалась на волнах у причала. Ждать на этом припёке лодку и гребцов — лучше умереть в душном паланкине.

— Эй, человек!

Скучающий гребец из шлюпочной команды пожал плечами и повёл благородную леди по сходням — к капитану.

— Чего?

Лиона уже засомневалась, туда ли она вообще попала. Или, может, управляющий что наврал со страху. Капитан на её словесный поток никак не реагировал, всё рассматривал, не мигая, её руки в белых перчатках.

— Зачем вам это всё?

Что значит, зачем?! Да как ты смеешь задавать такие вопросы?!

— О, пусть благородная леди не волнуется, мне просто любопытно. Самойи, говорите… знавал я такой народ, ой, знавал…

Так чего же он молчит, когда его прямо спрашивают?

— Знаете, всё дело в том, что я не настолько сошёл с ума, чтобы возить в Сонтис самойи. Я, додтово проклятье, враз-зараз новый капитан этой галеры, прошлый куда-то делся, запил, что ли. А меня перевели сюда с другого корабля, чего уж там лукавить, не за особые заслуги. То есть, вам нужен явно не я. Однако я могу удостовериться в записях…

Ещё битую однёшку, два дрянных коктейля и одну вполне приличную ледяную грушу спустя капитан с абсолютным спокойствием всё листал какие-то толстенные корабельные книги, Лиона умирала от жары.

— Хм, вы были правы. Мой предшественник на этом мостике был не слишком умён.

Что он этим хочет сказать?

— Да как вам объяснить… случись вам разок их увидеть, вы бы не задавали таких вопросов.

Смешно! Она же каждый день…

— И всё-таки, госпожа, я очень ценю вашу компанию, но ежели вы узнали, что желали, то я бы предпочёл с вами расстаться, кроме обиды, скоро отплытие, и дела не ждут…

Лиона покинула борт «Лиссады», раздражённая — как было ничего непонятно, так и осталось, но, вместе с тем, всего-то и следовало, что узнать, где живёт сейчас старый капитан этой лоханки. Лиона стиснула зубы и направилась в директорат, чьё здание находилось тут неподалёку.

Выставлять её с корабля таким бесцеремонным образом было настоящим свинством, но с этим она успеет разобраться позже.

Найти прежнего капитана «Лиссады» оказалось непросто. Небольшой домик, указанный в бумагах, был расположен под самыми стенами Сонтиса — спрятавшаяся под кронами деревьев потёртая хибара, жуткое место для жизни приличного человека, но, видимо, неплохое укрытие для изрядно пьющего морехода, ушедшего на покой.

Лиона решительно постучала, колокольчика у двери не наблюдалось.

Было слышно, как позади вяло переругиваются носильщики, проклинавшие не желающую спадать жару. Лиона брезгливо повела плечами и опять постучала. Да есть там внутри кто, или нет?

— Кто там?

— Грозная Истрата, вы дома!

Человек, выглянувший из-за двери, ничуть не походил на капитана, но что-то подсказало Лионе, что всё-таки это был он.

— На Истрату что-то не очень тянете. Что вы хотели, высокородная?

Голос был ну очень недовольный, но Лионе было всё равно.

— Мне сообщили про это место в портовом директорате. Это ведь вы раньше были капитаном на «Лиссаде»?

Мужчина внимательно посмотрел на неё, на носильщиков, на паланкин, потом снова на неё. Нехотя посторонился, пропуская внутрь. Когда позади Лионы закрылась дверь, она вздрогнула, как будто это была дверь склепа, и закрылась она навсегда.

Когда глаза привыкли к царившему здесь полумраку, Лиона наконец смогла рассмотреть обстановку, да и самого хозяина, поподробнее. Согнутая словно под непомерной ношей фигура прекрасно гармонировала с запыленными предметами мебели и валяющимися как попало вещами. Капитан привёл её в комнату, некогда считавшуюся гостиной, однако сейчас пришедшую в запустение. Помявшись между плесневеющих кресел, капитан остановился у самого пристойно выглядящего из них.

— Присаживайтесь, у нас по-простому…

— Да я уж вижу, — Лиона осторожно, на самый край, присела. — Вы можете ответить на пару вопросов?

— Коли я вас сюда пустил…

Лиона ещё раз пристально взглянула ему в глаза. Кто знает, чего можно ожидать от такого душегуба?

— Вы были капитаном «Лиссады», когда она в прошлый раз возвращалась с грузом невольников от восточного побережья?

— Да, высокородная, было дело.

— И кого же вы везли, капитан?

— Сотню предателей-минлов, с ними полторы сотни их женщин, не считано детей, сорок штук сильных и здоровых иронцев, эти, понятно, без жён и детей, иначе с ними нельзя. Хотя… я понимаю, кто конкретно вас интересует, у нас на борту была самойи.

— Что вы можете про неё сказать, была ли это обычная невольница? Известно ли вам о ней что-нибудь существенное?

Капитан пожевал тонкими губами, он явно раздумывал — соврать или сказать правду. Приняв спустя мгновение какое-то решение, уселся в кресло, пылившееся напротив, вцепился пальцами в полу своей одежды, замер.

— Что вам сказать… Вы, должно быть, уже и сами знаете, какие они, самойи, нашей-то хиленькой команде нипочём такого невольника не заполучить, дажеесли бы очень захотелось. Один боец этого племени, побери их Истарта, способен быть трудным противником для целой команды элитного галиона Царства. Они… они страшные враги.

Капитан осторожно, едва касаясь пальцами, почесал затылок. Будто опасался собственного прикосновения.

— Оказалась у нас на борту сама, просто однажды появилась в гурте других невольников, так же тщательно прикованная к идущей вдоль стены цепи, и никто — ни другие невольники, ни команда — не заметил, как и когда это произошло. А потом… вы знаете, слухи о самойи последнее время в Царстве ходят дурные, это ещё со времён Союза, но на деле с этой расой наши люди редко сталкиваются… другое дело — опытные моряки южного направления. На корабле сразу поднялся ропот. Что делать — непонятно, однако продолжать рейс с такими попутчиком желающих было мало. На следующее утро самые ярые крикуны просто исчезли. И опять никто не мог понять, как это случилось, да только, вы будете удивлены, — капитан натужно рассмеялся, — больше никто и слова против присутствия самойи на борту не проронил за всю дорогу.

Капитан немного помолчал.

— И вы знаете, какое странное нас всех преследовало ощущение. Вот — невольница из дикарей, пустой апатичный взгляд, и прикрикнешь ведь на неё, пнёшь, если надо… после третьей бутылки поневоле становишься смелей. И ничего. Как будто так и должно быть. Обычная такая невольница…

Лиона почувствовала, как по её коже пробежала ледяная волна. Литарни, невольница-служанка…

— Как дошли до Сонтиса, я уж и не помню, да только я с такой скоростью от неё избавился, что аж воздух свистел. Мои люди никогда не бегали по палубе с такой прытью!

Он замолчал, утёр мокрые губы тыльной стороной ладони, осмотрелся, потом снова, почти заискивающе, взглянул в глаза Лионе.

— Вы не поверите, ещё две седмицы я никак не мог осознать, во что же меня такое угораздило вляпаться. Глаза мне раскрыл один слух, что начал бродить по Сонтису… люди болтали, что де одному геройскому кораблю удалось не только захватить, но и живьём доставить в пределы Царства саму дочь-наследницу вождя грозных самойи, и теперь, верно, её будут под строжайшей охраной держать в качестве гаранта лояльности этих бесов на дальнем восточном побережье. Когда до меня дошло, что этот корабль — мой, а дочь-наследница это… я собрал свои вещички и уволился ко всем трёпаным демонам с флота, вот и вся история. Теперь сижу здесь и жду. Впрочем, уже безо всякой надежды на спасение. От них не спрятаться…

Лиона смотрела на него, как на сумасшедшего.

— Не верите? Что ж, ваше право, да только я скажу вам одну вещь — слухи о кораблях самойи, рыщущих где-то рядом, могут оказаться и полным враньём, да только невольница эта… погодите… только не говорите мне, что…

— Да, отец приобрёл самойи для нашего дома, она выполняет у нас обязанности служанки и до сих пор ни словом…

Капитан вскочил с кресла, даже в этом полумраке была отчётливо различима залившая его бледность.

— Додтово проклятие… В-ваш отец… приобрёл?!

— Да!!!

Лиона выкрикнула это слово, будто оправдываясь.

— О-о-о… Ну какова! Девочка, ты не понимаешь, с чем имеешь дело! Да она шевельнула пальцем, раз — и вы её «купили», верно? Смотрит в пол и вопросики иногда задаёт?!

Лиона уже стояла, не зная, что и сказать.

— Вот что. Сейчас же — вон из моего дома. Поймите простую вещь — я всё ещё надеюсь умереть в своей постели, тихо и нескоро. Ясно? Постарайтесь и вы как можно быстрее и незаметнее уехать из Сонтиса, это ваш последний шанс… А, не хотите понимать, не надо… Я знать вас всех не знаю. Ну же! Вон!!!

Эхо этого крика заметалось по дому, вынесло вконец потерявшуюся Лиону из пыльного сумрака на залитый жарой предзакатной Кзаррой двор. Безумие, царившее под этой крышей, не должно было коснуться её сознания. Никогда!

Паланкин привычно затрясся в направлении Верхнего Сонтиса. Девушка в задумчивости вертела между пальцами собственный локон. Было так странно вновь и вновь прокручивать в голове эти безумные слова…

Надо же, придёт такое в голову, Литарни, оказывается — дочь-наследница?! Полный бред. Вот так наслушаешься чужой ереси и вправду начнёшь подозревать всех вокруг в заговоре против короны.

Оказалась она у нас на борту сама, просто однажды появилась.

Что же это такое получается, она, поднаторевшая в политике высшего света Царства, дочь сенатора, обычно видящая человека насквозь — и сумела всё-таки ошибиться? Человека… человека… Знаете, какие они, самойи… Литарни — не человек, подумай об этом, глупая девчонка.

Что Лиона знала о своей служанке? Ровным счётом ничего, то есть — за исключением того, что та сама удосужилась выдать. Несколько дней, всего несколько дней… кто сказал, что ты хоть что-то успела узнать?

На проплывающих мимо улицах Сонтиса быстро темнело, страхи с головой захлёстывали Лиону.

Вокруг мерещились призраки чёрных кораблей самойи, свистели клинки их воинов… Не исчезли ли её носильщики, как те люди с «Лиссады», не слышен ли это лишь топот их не нашедших упокоения теней? Куда несут её призраки?!

Лиона скрипнула зубами и постаралась всё-таки взять себя в руки. Нет, разве стоило так спешить, молодая леди, весь день мотаться по городу, чтоб вам потом вот такие страхи мерещиться начали.

Дом выглядел обычно, горели огни, по двору метались слуги.

Он сумасшедший, тот капитан — полный псих! И алкаш. И…

Лиона шла по дому, растерянно рассматривая проходящих мимо служанок, услышала голос отца — тот велел накрывать к ужину. Надо же, напугал-то как капитан этот… так ведь можно и самой с ума сойти.

Лиона тряхнула головой и уверенным шагом поднялась наверх. Она знала, что там встретит.

Посреди гостиной при свете одной-единственной свечи, шевеля губами и усердно водя указательным пальцем по строчкам, читала книгу инородица-рабыня. Кажется, она и не заметила, как за окнами прошёл день.

— Литарни, довольно на сегодня.

Служанка подняла глаза и тут же вскочила, разглядев в трепыхающемся неверном свете хозяйку.

— Скоро ужин, тебе ещё нужно будет прислуживать за столом. Беги, переоденься.

— Спасибо, госпожа, — Литарни уже мчалась, перепрыгивая через три ступеньки, по лестнице. Оставленная ею книга осталась лежать раскрытой у кресла на столике. Почти прогоревшая свеча не желала гаснуть, задуть её удалось лишь с третьего раза.

Лиона на ощупь поставила книгу обратно и пошла привести себя в порядок к ужину. Разговоры-разговоры, лишь спустя долгую однёшку ей удалось, наконец, заснуть.

Разбудила Лиону тишина.

Не открывая глаз, она вслушивалась в её тяжкие переливы, в эту извечную мелодию мёртвых вещей, чья суть не смела показываться лишь в присутствии хозяев реальности — разумных существ, но стоило им исчезнуть, раствориться в небытии, как тут же доисторическая, грозная музыка прорывалась навстречу разверзающимся небесам и молчаливым звёздам.

Звёзды же, как всегда, безучастно взирали на творящееся в их мерцающем свете пред ликом Иторы-Матери.

Лиона поднялась, пытаясь сообразить, что же такое заставило прервать её глубокий усталый сон, натянула через голову прохладную сорочку — та тут же стала влажной от пота. Пошарила ладонью по столику, каминной полке — ни восковых палочек, ни свечи. Ночь была тёмная, и за полуприкрытыми гардинами царила кромешная тьма. Звать служанку не стоило — отца только разбудишь, да и вообще… придётся двигаться ощупью.

Большая комната напротив лестницы. Теплота ещё не остывшего мрамора под ногами, едва различимые мельтешащие отсветы на стенах, где-то на другой стороне неплотно прикрыты ставни. Дом спит, но следы его жителей продолжают жить своей жизнью — Лиона почувствовала влагу чего-то липкого, разлитого по полу. Ну, она утром кому-то устроит! Безобразие.

Вот и лестница, изгиб широких перил, под ногами шелковистое прикосновение дорогого ковра. Лиона осторожно, шаг за шагом ощупывая ступеньки, спустилась на один пролёт вниз и вдруг почувствовала ладонью то же, что и раньше наверху. Липкая субстанция была наляпана на перилах, её же чувствовали холодеющие ступни, она была повсюду…

Осторожно, недоверчиво поднеся испачканные пальцы к глазам, Лиона попыталась разглядеть хоть что-нибудь… непроглядная чернота покрывала кончики пальцев, странная густая жидкость имела солоноватый привкус и запах, отдающий металлом… она была ещё тёплой, но уже начинала густеть.

Волосы зашевелились на голове Лионы, всё тело затряслось, не желая быть участником этого кошмара. Ковёр под ногами был пропитан кровью. Перила и стены вокруг были забрызганы. Сама того не замечая, Лиона оказалась вымазанной с головы до ног.

Девушка с напряжённым упорством не оставляла попытки оттереть чужую кровь своей некогда белоснежной сорочкой. Великий Ксер, прости мне грехи мои да избавь меня от наваждения ужасного, невыносимого!

Властный голос зазвучал где-то позади неё, говорившая оставалась на верхней площадке лестницы. Это был голос Литарни, неузнаваемо изменившийся, сильный, грозный, но то был именно её голос. Ибо сейчас она пожелала быть узнанной.

— Спрашиваешь себя, высокородная, что такого совершила ты, чтобы быть подвергнутой столь жестокой каре? Ты спасла бедняжку невольницу от неминуемой смерти, ты была к ней добра, ты не заставляла её заниматься чёрной работой, ты даже учила её читать ваши книги… ты не поняла ничего.

Чёрная тень пронеслась мимо неё, отдавшись в опустошённом сознании лишь дуновением ветра. Что-то толкнуло её вперёд, туда, где сама собой распахивалась ставня, отворяя путь мельтешащим бликам, что жили до того лишь на самом краю сознания.

Сонтис тонул в океане огня. Полыхали виллы, склады, лачуги, храмы, горели невольничьи рынки, занимался порт. Всё происходило в гробовом молчании, под аккомпанемент треска рушащихся перекрытий. Ни единого крика под чёрным жирным от копоти небом.

— Вы все жили одним — отнимая свободу у других, и ставя себя, свои утехи, свои желания, свою гордыню превыше всего. Ты хотела от капитана ответов на свои вопросы. Я дам тебе их. Мы пришли сюда затем, чтобы отобрать у вас право властвовать. Хозяева мертвы, рабы спят, чтобы проснуться утром свободными, им дано право самим выбрать, становиться ли новыми хозяевами этой земли или сделать так, чтобы здесь больше не было вообще ничего. Начало конца Царства Белого и Алого положено здесь, на пепелище Стоглавого Сонтиса. Будет и продолжение. Ментис должен лишиться своего Двора. Таллий пусть торгует рыбой. Так будет.

Лиона не могла отвести взгляда от этого фонтана возносящихся в небо искр, от чёрных призрачных кораблей, что стройным ордером покидали гавань Сонтиса. Она чувствовала, как коченеют пальцы на руках.

Тень за спиной не спешила её покидать. По поле Иторы Всеблагой у них впереди была целая вечность.

***

Твердыня Гон Шен вновь набрякла знакомым нарывом. Это чуяли Древние, это слышали Боги, это било в набат над ухом каждого пред ликом Иторы, кто был способен услышать.

И только люди оставались глухи к тому набату.

Те единственные, кого это в действительности касалось.

Люди Средины, Пришельцы Иторы. Все они. Беженцы разрушенного Царства, подданные Империи и обеих Тиссали, вассалы Загорья, граждане Марки, вольные кочевники харудских степей, рыбаки и охотники, крестьяне и солдаты, пастухи и ткачи. Каждый из них мог слышать зов Проклятия, но не желал его слышать.

Иные из них, скрученные нутряным страхом перед Богами, хоть и были способны принять этот зов, да только ещё больше страшились, попав в неизбежную западню великих сил и малых возможностей. Что им был тот зов? Обещание нового безумия, неизведанных страданий, пусть в довесок и к неведомым доселе силам, что могли бы помочь в их вечной борьбе за собственный рассудок. Нет, им и правда лучше было спрятаться, не соваться в это пекло.

И потому нарыв в недрах Пика Тирен продолжал зреть.

Лишь один человек каждый день оглядывался на этот нутряной свет, который был различим даже сквозь закрытые веки. И один он бежал от него, не оглядываясь, всё дальше и дальше, на юг, к чужинским местам, в земли нелюдских племён.

О, он знал, что скрывается в этом сокровенном жаре.

Это он давным-давно запалил этот огонь, это он некогда поднёс кресало к собственному сердцу и раздул там пламя, что сжигало целые народы в собственном горниле.

То, что яростные самойи сотворили два круга назад с Царством, он не раз проделывал самолично, так что содрогалась сама Средина. И, в отличие от заигравшихся в отмщение инородцев, он-то знал, что делает, и был в своём праве. Царям и вождям вообще многое прощается, и не в правилах Иторы Многоликой вмешиваться в дела своих неразумных детей.

Он воздвигал государства и повергал их во прах, он возводил твердыни и обрушивал их на головы восставшим против его власти.

О, он был жесток.

Жесток, как этот тлеющий огонь.

Временами его боялись сами Боги.

Он же теперь не способен даже просто оглянуться без ощущения подступающей волны ужаса, мгновенно скручивающего его нутро.

Смешно, он смог избежать уготованной ему участи, и на самом деле Проклятие ему уже нипочём. Но снова став человеком, он вновь обрёл и обычные человеческие слабости.

Любовь к уюту, желание вкусно поесть и хорошо поспать, пригреть у себя на груди юную чаровницу и прикормить бродячего пса. Завести дом, семью, состариться и умереть.

И ни о чём из этого он не мог себе позволить даже помыслить.

Потому что перед глазами его продолжали стоять пылающие крепости и запруженные трупами реки. Они не желали истираться из его памяти за прошедшие века.

А значит, ему остаётся одно — бежать, бежать, куда глаза глядят.

И он бежал, пока не упёрся в тёплые воды Южного моря, здесь бы выменять долблёнку на торжище местных племён, и продолжить путь в неизведанное, навстречу свирепым тропическим штормам, там бы и сгинуть.

Если бы это помогло. Попытки были бесполезны.

Его уже неоднократно возвращало, что-то он ещё был должен Матери-Иторе, какие-то из толстого фолианта старых долгов всё не отпускали.

Значит, бежать дальше не получится. Будем пережидать здесь, в глубине самого глубокого и сырого грота, каких много под высоким береговым обрывом. Свернуться комком обессилевшей плоти в промозглой темноте и ждать, пока нарыв созреет и лопнет, пока тебя не отпустит невыносимая, губительная жажда власти, которая достанет даже здесь, за тысяч селиг от Пика Тирен.

Потому что однажды сыщется тот, кто возьмёт этот груз на себя, сумеет решить загадку Подарка, не наполняя новых кровавых морей и не выстраивая новых гекатомб из принесённых на алтарь знамения человеческих жизней.

И тогда нужно будет вернуться.

Хоть бы это случилось скорее.

Кто-то сказал — Итора многолика и всемилостива, не дарует Она ноши сверх того, что ты сам способен вынести, при этом не требует ни даров, ни подношений, только чуткого слуха и открытого сердца.

Но взывать к Ней следует лишь по Её собственной непреклонной воле.

Глава I. Песни Иторы

То было мне видение.

Снег падал из глубин свинцового неба бесформенными комками. Падал, сваливаясь на серых камнях в рыхлую кучу, сочащуюся талой грязью. Сырой воздух, казалось, был наполнен шорохом этого бессмысленного, никому не нужного падения. Когда-нибудь наступит настоящая зима, с кусачим морозом, с радостными криками детворы, со скрипом наста… Настоящая зима. Ещё одна чушь. В любом случае, он чувствовал — многое в этом мире для него останется таким вот безвременным, грустным, как этот набухший влагой безмолвных слёз молчаливый снег. В предвечном мире для него никогда не будет ничего настоящего.

Он шагнул обратно под своды пещеры. Безрадостная неподвижность поздней осени здесь сменялась безрадостным же шёпотом склепа. Кого он обманывает, сколько ещё седмиц, дней, ночей, мгновений будет продолжаться то, что завязалось вовсе не здесь? Сколько ещё песен он сможет спеть, прежде чем свершится непоправимое? И неизбежное.

Вытесанный некогда в монолитной скале камин, шкуры на каменном полу, треск пламени, звон капель о гранит. Не в этом дело. Сейчас она сладко спит, погружённая в видения, порозовевшая, спокойная, ей, видно, снятся совсем другие песни.

Недолго.

Пройдёт ещё однёшка времени, и всё начнётся снова. Воспоминания, боль, страх, бессилие. Она сама вершит здесь свою судьбу, не яд древней волшбы в её крови. И песни его не способны ничего изменить.

Время течёт…. утекает, как нежное пенье лизанны, клавиш которой едва касались его стынущие пальцы.

Королева судьбы,

Не спаслась ты сама из неволи.

Королева страды,

Что извечно царит на престоле.

Королева добра,

Что людей становила мишенью.

Королева — добра

До жестокости, до исступления.

Царский полог твоих

Дланей пуст и тревожен как пение плети,

Ты собрала двоих,

Не забыв поутру повелеть им

Выбрать, чей черёд,

И кому умирать на закланье,

Что ж, отныне никто

Не посмеет перечить лизанне,

Пусть поёт и поёт,

Пусть расскажет, как было, как стало,

Раз уж сердце твоё

Навсегда замолчало устало.

Спускаться по склону оказалось чуть не большей пыткой, чем до того — подниматься. По таким камням впору прыгать двадцатилетнему мальчишке, а не разменявшему второй полтинник барду с больным коленом и стойкой нелюбовью к дальним странствиям. Немало народу бы удивилось, увидев Ксанда здесь, в таком виде. Хотя… немало народу вообще полагало его мёртвым, так что в каком-то смысле все эти грандиозные скалы, густо поросшие кривенькими сосенками, представляли собой вполне подходящий ландшафт — самое то, чтрьы сгинуть навеки, перестать, наконец, мозолить многотерпеливой Иторе глаза.

— В-враг подери… — Ксанд сквозь зубы выругался, потирая ноющее колено. Путешествие выдалось похожим на старания опытного палача — ногу словно раз за разом пронзало ржавым железом. — И какого тебя сюда понесло?

Однако не ночевать же здесь — воспоминания о важной, но такой неприятной встрече толкали седовласого барда вперёд. Ксанд привычно поправил на плече неразлучную лизанну, какой же он бард без инструмента? Сколько раз она оставалась его последним спутником, сейчас не упомнить, к тому ж имя древнего мастера на её грифе значило слишком много, чтобы бездумно оставить своё сокровище на неграмотного трактирщика. Дичь и глушь Загорья. Ксанд продолжил свой нескончаемый путь в долину, незаметно для себя углубляясь в размышления.

Странная то была встреча, странная и подозрительная… какой смысл было тащить всех сюда, в такую даль, аж на северную оконечность предгорий Алатайского хребта, только для того, чтобы поговорить словно ни о чём, да и разойтись в разные стороны. Что такого прозвучало под кровлей той заброшенной часовни? Почему они все мрачнели, выслушивая друг друга, почему опускали глаза, почему выбирали впоследствии свои тропы так, чтобы ни в коем случае не встретить вновь на своём пути кого-либо из собравшихся?!

Самим Богам Иторы сие было неизвестно, себе же Ксанд мог признаться лишь в смутных, но оттого не менее страшных подозрениях. В каком-то смысле их восьмерых теперь объединяла тайна, секрет которой не представлял для простых людей ровным счётом никакой ценности, что же касается судеб этого мира… ему ли о них заботиться?

Ксанд поморщился. Давно минули те времена, когда Высокая Игра будоражила его кровь, и снова оказаться в самом центре бури — чего хорошего. Устал, постарел?

Возможно. Итора была слишком велика для него одного, кругом слишком много всякого — боли, страха, гнева… любви тоже было немало, однако на своём пути бард, сумев побывать и выбраться из сотни переделок, не сумел обрести спутников. Среди тех семерых, его собратьев по сговору, была и та, с кем он некогда мог бы навеки скрестить дороги, но… Она была не первой и не последней.

Жизнь среди потоков и заводей горячечного бреда многоликой Иторы не давала покоя, раз ступи в её объятья, и не будет пути обратно. Игрок должен быть предельно осторожен даже в собственных усилиях выжить, а уж стремиться навязать окружающим просторам свою волю… только подумай об этом, и тебя сомнёт, раздавит, вывернет наизнанку сила, с которой нельзя бороться. Многие Игроки пытались, и лишь о самых удачливых из них осталась толика короткой людской памяти, легенды слагали лишь о великих, но скорая и неправедная смерть настигла всех.

Всё это Ксанд уяснил давным-давно, так что теперь ему не приходилось волноваться за собственный разум. Заметив кружащего высоко в небесах предвестника, бард как мог быстро свернул на боковую тропинку, кроны здесь уже были достаточно густыми, но, подумав, не стал прятаться. При чём тут нервишки? Предвестников часто использовала в своих чарах Истрата, да и Сильные заокеанных родов тоже не брезговали… что же касается слов, произнесённых там, на вершине, их стоит пока упрятать подальше, в самые пыльные подвалы памяти, ибо ежели это всё правда, а не домыслы восьмёрки выживших из ума Игроков… жизни не хватит подобное исправить.

До придорожной таверны Ксанд добрался уже в сумерках. Нога разболелась ещё сильнее, однако бард, скрепя сердце, не стал входить внутрь. Хозяин вышел на осторожный стук, с сомнением вглядываясь в лицо застывшей на крыльце фигуры.

— Милорд, вы? — звания «милорда» этот добрый малый удостаивал всякого, кто был хотя бы прилично одет.

— Я. Мне нужна лошадь, хозяин, на следующей почтовой станции обещаю вернуть её с оказией. Если ты не против, вот тебе кошелёк…

Пять последних золотых тяжело брякнули в его ладони.

— Что вы, это слишком, забирайте лошадь совсем, даром, пока вы пели здесь по вечерам, мой трактир пользовался таким успехом… вы точно не можете остаться у нас, скажем, ещё на седмицу?

— Я сожалею, добрый человек, но путь мой лежит далеко, и мне некогда дольше прохлаждаться. Принеси мои вещи к воротам, будь так добр, да прихвати чего-нибудь съестного в дорогу. А лошадь я тебе обязательно верну…

— Господин, если…

— Погоди, хозяин, я ценю твою доброту, и ни в коем случае не побрезговал бы такой щедростью, однако коняга пригодится и тебе самому, я же всегда смогу заработать своей игрой хорошие деньги. Проводи меня до ворот, мастер, и мы будем в расчёте.

Трактирщик засуетился, позвал своих мальчишек, чтобы они помогли «великодушному милодру» на конюшне, сам же огорчённо скрылся в глубине таверны.

Ксанд, тяжело припадая на дорожный свой посох, направился в обход дома. Ох, как хотелось не спешить, остаться здесь ещё на пару дней, отдохнуть. Он знал, здесь неподалёку есть замечательный источник, и пучка верно пдобранных трав хватило бы, чтобы успокоить боль в колене, но нужно спешить. Барду было прекрасно известно, чего может стоить промедление в перипетиях Высокой Игры.

Пока шли сборы, Ксанд стоял, не проронив ни слова. Хозяин и его сыновья, проходя мимо, отчего-то вжимали голову в плечи. Было в этой фигуре, закутанной в плотный походный плащ, что-то от готовой вот-вот сорваться лавины — скрытое напряжение.

Приняв от трактирщика суму, туго набитую припасами, бард ещё раз поблагодарил его за гостеприимство, выслушал пожелания приезжать ещё, покачал головой.

— Я постараюсь.

Уговор восьмерых Игроков был встретиться в той часовне снова. Оставшиеся в живых вернутся. Если повезёт. Свои же шансы бард оценивать не спешил. Судьба человеческая подобна игре в камни, а в ней и сильнейший способен проиграть слабейшему, что же до шансов того или иного полированного осколка… Ксанд в этой Игре полагал себя хромым стареющим Серым Камнем, Идущим По Краю. Быть может, именно этот давний выбор станет его могильной плитой. А может и нет. В таком случае он ещё обязательно сходит к замечательному роднику.

— Прощайте.

Лошадь была добрая, он легко повёл её ровной рысью вверх по дороге. Предстояло проделать добрых двести селиг вглубь Средины, и большая часть этого пути была куда как менее комфортна. На счастье ночь выдалась ясная, оба младших светила заливали всё ровным серебристым светом. На небе — ни облачка, так что Ксанд немного успокоился — незримые шпионы всех сортов такое время не любят, а твари из плоти и крови ему не страшны. Привычное к длительной скачке тело было собрано, мысли выровнялись. Смысла во всех этих подозрениях, конечно же, не было. Ну, что такого, простое совпадение, случайность. Чего пред ликом Иторы не случается?

Вокруг расстилалась ночь, тишина окутывала кроны, только стук копыт разносился меж деревьев.

Какую часть своей жизни он провёл в таких вот ночных странствиях?

Ксанд проснулся от холода. Кажется, в итоге задремал на ходу. Утренняя сырость забралась за пазуху, руки задеревенели. Лошадь, спокойно похрапывая, стояла у края дороги, вокруг, насколько хватало глаз, свивались в тугие кольца полосы утреннего тумана.

Обычное для этих мест промозглое раннее утро. Вот так, Игрок, убавь ещё раз свой лимит везения. Ксанд соскочил с лошади, похлопал себя по плечам, согреваясь. И проспал-то всего однёшки полторы. Нужно трогаться в путь.

Когда первые лучи Кзарры протиснулись к сырой земле сквозь густые кроны местных хвойных резунцов, бард успел проскакать ещё добрых несколько селиг. По обе стороны дороги уже то и дело мелькали небольшие сонные деревеньки, однако Ксанд, не сворачивая, только пришпоривал лошадь. Нужно было до полудня успеть добраться до торгового городка Лино, именно там его уже два дня должен был ждать небольшой свёрток. Как знать, повезёт — и не случится его даже разворачивать, но уже тот факт, что седовласый бард решился извлечь из своих крайних запасников столь тщательно хранимые предметы… Боги не на шутку заинтересуются, если об этом узнают.

Трудный и дальний путь на запад только начинался.

Сучья трещали в костре, выбрасывая под своды пещеры снопы ярких искр. Тепло живого огня грело бок, от него кожа на лице наливалась румянцем, стягивая скулы. Язычки пламени прыгали в самой глубине её глаз, оживляли серебро гладких волос, выделяли укутанную в одеяло фигурку на фоне задрапированных в шкуры стен пещеры. Сегодня она была как никогда свежа, казалось, былые силы вернулись к ней, и стоит ему отпустить девушку, та со спокойным лицом соберёт вещи да отправится домой.

Весь день они разговаривали, смеялись, что-то вспоминали. Потом сытно и со вкусом пообедали. День был замечательным — снаружи сияла Кзарра, в самую глубину пещеры доносилось пение мелких скальных пичужек — идиллия, да и только.

— Что ты делаешь?

— Я? — переспросил он, поднимая голову. Как будто здесь мог быть кто-либо ещё. — Я тут… решил просмотреть свои записи.

Она внимательно на него посмотрела, усмехнулась.

— Вот не знала, что ты на такое способен.

— На какое?

— Вести журнал, это вовсе на тебя не похоже.

— Ну… — протянул он, — мало ли что на меня не похоже. Знаешь, временами, бывало всякое. Я раньше не так уж часто пускался в дальний путь, а сидячий образ жизни способствует…

— Хм, вот не подумала бы. В твоих записях, верно, сокрыто много чужих тайн.

— Может быть. Да только забросил я это дело, давно и крепко, так что новых моих знакомцев не должна пугать…

Замолчал. Она смотрела на огонь и о чём-то думала. Вспомнила что-то?

Но нет, двушку спустя она снова тряхнула головой, улыбнулась и попросила принести ей попить. Ей же лучше, вот так — не помнить.

Он поднялся, принёс полный ковш ледяной родниковой воды, потом привычно протянул руку снять с крючка инструмент.

Время песен.

Ты бродил да по свету один,

Ты пропел да все песни на свете.

И когда в города ты входил,

Счастье — в дом, в точности по примете.

Но она не спешила встречать

Твои песни, что бродят по крышам,

Стерегла бережливо печать,

Только сердце своё и расслышав.

Так не встретились к счастию вы,

Никогда не сложили ладони,

Ночь устала показывать сны

Остальным на небесном просторе.

Знать, знаменье тому, не судьба,

Позабудем и двинемся дале,

Никакая чужая волшба

Не спасёт на последнем привале.

Ты один среди звёзд и огня,

И она одинока как прежде,

Но пока оба слышат меня,

Остаётся и искра надежды.

Ксанд настороженно вглядывался в боковые улочки, что едва протискивались меж высоких серых стен местных лабазов. Ни человечка. В прошлые его визиты подобной безлюдности здесь не наблюдалось даже в самые тёмные ночи. Торговый городок жил своей жизнью, купца кормят ноги, что же такое происходит сейчас?

В белый день Ксанду не удалось встретить ни единого босоногого посыльного, ни одного деловитого управляющего, телеги стояли, перегораживая проезжую часть, как попало. Что-то тут не так. Неужто в окрестностях случилось нечто такое, на что собрались поглазеть буквально все? Бард повёл плечами, мурашки пробежали между лопатками — набрякшая тишина настолько напоминала ловушку, что справиться с ощущением никак не удавалось. Плохо, ох, как плохо… расслабился, поздно заметил. Другое дело — ничего не стоило в этот самый миг послать в его сторону верную дюжину тяжёлых арбалетных болтов. На счастье, такого отчего-то не происходило. Убивать его никто не хотел, пока. Ему нужно было идти, ещё всего два двора.

Ксанд резко обернулся. Не так-то уж здесь и безлюдно. Скользнувший по спине взгляд ему удалось почувствовать так же чётко, как если бы он поздоровался с соглядатаем за руку. Скверно, ловушка была расставлена хорошим охотником, возможно и не конкретно на него, но стоит ли рисковать, проверяя? Барду так необходим был этот небольшой свёрток, и времени ждать — тоже не было.

Вот нужная дверь. Ксанд порадовался про себя, что оставил, как чувствовал, лошадь в ближайшей рощице и направился к Лино пешком. Заботиться ещё и о судьбе животины сейчас вовсе не улыбалось, а ведь он обещал вернуть её в целости, как только сможет. Бард незаметным движением поправил перевязь и шагнул внутрь.

Закуток весь пропах страхом и агрессией. Так он и знал.

Короткий, покрытый выщерблинами, дешёвого металла клинок, однако, вполне впечатляюще сверкнул у его горла.

Латников внутри было двое. Вернее, каких там латников, так, дешёвое дружинное барахло — наручи, мятая кираса. Что и успел разглядеть в окружающем полумраке.

— Добры…

— Стой тихо, песенки свои будешь петь в другом месте.

Ага, на фигуру речи не похоже, значит, охота была всё-таки на него самого, персонально. Ну, хоть что-то определённое.

В воздухе тонко свистнули два отточенных лезвия в палец длиной, разом приведя в движение всех трёх актёров этого бесталанного театра. Громилы, хрипя разорванным горлом, повалились на пол, заливая его своей кровью, сам же Ксанд отделался лёгкой царапиной на левом плече — не шибко острому лезвию только и удалось, что пропороть толстый походный плащ. Бард завертелся волчком, судорожно соображая. Эти двое поджидали именно Ксанда, однако тот, кто их подговорил, явно толком не знал, куда именно во всём городке разумеет направиться его несравненное сиятельство. Иначе здесь была бы добрая дюжина молодцов. Впрочем, они сюда уже бегут, и нужно срочно что-то предпринять.

Серый Камень, как же ты сумел угодить в самое пекло?

Перехватив поудобнее посох, он рванул вверх по лестнице. Свёрток они явно не нашли, иначе зачем он им сдался? Вот он, знакомый сундучок, лежит себе, вроде и на виду, да много их тут, весь городок вверх ногами переворачивать — время нужно немалое. Вот ты и пригодился…

Россыпь никому не нужных безделушек, колечки, камушки. Кто их только собирал по свету? А вот и то, что нужно. Тонкая, едва заметная серебряная нить, свитая в кольцо — как раз набросить на голову. Мир вокруг словно подёрнулся рябью, замерцал, поплыл, внезапно обострившемуся зрению вдруг показались разноцветные потоки Сил. Сами окружающие стены стали полупрозрачными, зыбкими…

Да, попал он в переделку. Тени десятка осторожно пробирающихся этажом ниже бойцов, короткие выкрики да резкие щелчки влетающих в ближайшие окна смертоносных снарядов — всё говорило о том, что церемонии кончились. Прорубаться вниз — себе дороже, в узком коридоре от дорожного посоха да засапожного ножа толку никакого, а найдись у врага ручной арбалет — и вовсе верная смерть.

Точно! Не теряя ни секунды, Ксанд метнулся дальше по коридору. Его раскрывшемуся внутреннему зрению был ясно виден светлый прямоугольник в, казалось бы, добротной бревенчатой стене. Вжимая голову в плечи от свиста проносящихся позади него посланцев смерти, бард как мог разбежался и всем телом врезался в видимое лишь одному ему отверстие. Разлетелась щепа, что-то загремело деревом по дереву — но он уже был по ту сторону. Дом этот, разделённый на две половины, когда-то принадлежал одному хозяину, лишние же проходы, ничтоже сумняшеся, просто заколотили впоследствии досками. Повезло.

А вот кое-кому другому не повезло. Бард отчётливо разглядел три уже холодных трупа, их кто-то оттащил в заднюю комнату. Неужели всех жителей Лино так же? На то и сил нужно немало.

Ксанд тихо, старясь не замечать боль в треклятом колене и оцарапанном плече, спустился по боковой лесенке на первый этаж. Вот славно — там замер в напряжённой позе, прислушиваясь к происходящему на улице, ещё один боец. Вспомнив свою недавнюю находку наверху, Ксанд не желал никого щадить — хруст ломающихся позвонков стал похоронной песней. Резкими движениями Ксанд распустил ремешки вражеской брони. Нужно стать одним из них. Покачав головой над своим побуревшим от крови плащом, к тому же продырявленным уже в трёх местах — не сплоховали вражеские стрелки, бард быстро завернул в него свой посох, походную суму и, особенно бережно, лизанну. Нож вернулся на своеобычное место за голенищем, да и свёрток оставлять было нельзя — пусть полежит за пазухой. Выдохнув, Ксанд поправил на себе чужой шмот, надвинул пониже на лоб капюшон кольчуги и шагнул на улицу.

На него кто-то налетел, отскочил в сторону, оглядел злыми глазами.

— Ты что тут стоишь?

— Я не стою.

— И не стой. Обеги дом и сторожи окна!

Ксанд не стал ждать, пока его раскроют, поспешил кивнуть и потрусив в указанную сторону. Нужно как-то выбраться из самого центра развернувшейся охоты. Отбежав за угол, бард нырнул в какую-то калитку, нос к носу столкнувшись с вражеским стрелком. Тот стоял к нему боком с заряженным арбалетом на сгибе локтя и настороженно всматривался в окна верхних этажей.

— Песенник наш не показался?

— Нет, никого не видно. Как сквозь землю провалился, собака.

— Пойду я что ли, вон те окна покараулю?

Стрелок презрительно осмотрел его с ног до головы, хмыкнул и снова вцепился острым взглядом в крышу.

Как просто. Вот только… отступающий с поля боя воин не может не вызвать подозрения. А такие бойцы долго раздумывать не станут — сделают из него подушку для булавок.

— Здесь дыра в стене!

Из верхнего окна высунулась бородатая фигура и замахала руками. Ксанд не стал терять ни мгновения. Враг был слишком многочислен.

— Вот он!!! Я его видел! — завопить нечто подобное его подмывало давно, нужен был повод.

Вокруг словно зашевелился рассерженный муравейник. Где?! Куда?!

Он продолжал махать руками в противоположную сторону.

— Он туда… он туда побежал!!!

Мимо уже пронеслись, гремя железом, трое дюжих мечников. Кто-то пробормотал про себя «к пленникам, гадёныш, побежал». Ага, Ксанд тоже постарался набрать скорость, его хромота могла быть известна врагу, придётся поднажать, чтобы не подставиться. Если хоть часть жителей Лино уцелела, то просто так сбежать, не попытавшись их спасти, было бы с его стороны крайней низостью.

Другое дело, что, увлекая преследователей за собой, он и заложников не освобождал, и сам не спасался. Бард завернул за очередной дом, вовремя заметив там кого-то из пришлых. Короткий взмах, блеск металла, хрипение агонии. Ещё одним меньше. Быстро обтереть клинок и мчаться дальше. Стоп. Он, кажется, кое о чём забыл…

Прямо на бегу Ксанд принялся шарить по сторонам своим внутренним, дарёным зрением. Пусто.

Ксанду не верилось, что его жизнь вдруг понадобилась кому-то из лордов Загорья. Ему, Игроку, стоит ждать опасности лишь из одного источника — Боги Иторы никак не могли смириться с самой возможностью — избежать их воли. Верно, сейчас, как и много раз до того, смертоубийство творилось человеческими руками, сам же враг не посмел показаться — ни одного сполоха подозрительного свечения на селиги вокруг — даже его заветный свёрток, специально экранированный от чужих глаз, был почти неощутим. Значит, ему противостоят люди и только люди, пусть вооружённые, пусть в большом числе. Что ж. Это на объясняло происходившее, но давало барду гораздо больше шансов на успех.

Добраться до глухого забора одного из пакгаузов, куда налётчики согнали всех уцелевших жителей, оказалось нетрудно. Несколько раз он даже нахально откликался на обращённые в его сторону возгласы. Да, тот куда-то сюда побежал, нет, сам его не видел. Двум любопытствующим уже никого не придётся ни о чём расспрашивать, разве что собственных Богов.

Тяжело дыша, Ксанд скорчился в какой-то тёмной нише, замер, осторожно огляделся. Трое стрелков высматривают свои цели из окон третьего этажа. Да сколько же их тут! Два мечника и один, вооружённый внушительным боевым цепом, прохаживаются вдоль стен. Вот подбежал ещё один боец — тут же принялся о чём-то бубнить, жестикулируя и нервно оглядываясь. Итора-Мать, сейчас их станет больше… Если он хотел освободить пленников, которых, было понятно, тотчас перебьют, дайте только срок избавиться от него, Ксанда, следовало действовать быстро и решительно. Бежать сейчас самому уже не представлялось возможным — стоило противнику сообразить, что бард переоделся в одного из них — без нормальной брони, на виду у десятка стрелков, далеко не убежишь. Освободив узников, он по крайней мере дал бы себе свободу манёвра.

Лёгкой тенью Ксанд скользнул вдоль стены к ближайшему мечнику, тот попросту не ожидал, что нападение может произойти с той стороны, где ждали его товарищи. Короткий взмах ладони, и тот уже валится с хрипом на землю. Свистнула стрела, лучник покуда не успел взять верный прицел и промахнулся. И на этот риск приходилось идти.

Не останавливаясь, Ксанд проскочил угол бревенчатого сруба и тут же ловко, как кошка, принялся карабкаться вверх. Где-то здесь должен был оставаться проём для смыва нечистот из комнат верхних этажей — характерные разводы на земле и стенах давали ясный знак. Ещё мгновение, и его тело уже ввинчивалось в непроглядный мрак стока. Сейчас только не хватало застрять, подумал Ксанд, яростно помогая себе локтями. Однако чужая одёжа не подвела, нигде не застряла. Задыхаясь от спёртого воздуха и ориентируясь только блёклые ауры, различимые внутренним зрением, Ксанд благополучно выбрался. За стеной была слышна забористая брань, но за ним никто лезть не решился. Сейчас, дайте время, внутри их должно быть не так уж много, да и пока наружные догадаются добежать до ворот, объяснить, что произошло…

Дверь, ведущая на лестницу, оказалась совсем рядом, бард ураганом смерти скатился вниз, разя противников наповал — жёстко, грубыми размашистыми ударами наискось. Здесь, вдали от вражеских стрелков, в тесных коридорах, где бьются друг с другом лишь два умения — ему не было равных. Ещё три тела остались остывать на полу. Ксанд разок выругался на дрянную сталь меча, но делать было нечего, внутренний двор встретил его свистом арбалетных болтов. Что-то едва коснулось холодом щеки, но он вовсе не обратил на это внимания. Пленники — полсотни не очень хорошо связанных людей — отреагировали на его появление на радость живо. Парой взмахов клинка Ксанд поставил в строй пятерых здоровых купеческих сынков, и даже обеспечил им кой-какое оружие. Вот свистнули из окон, выходящих наружу, первые стрелы, заставляя врага отбежать за хорошее укрытие. Теперь можно думать о том, что делать, когда налётчики этот склад с четырёх концов подожгут. Налётчики отнюдь не дураки, рано или поздно они своего добьются, запертые же старики, дети и женщины держат теперь закрывшихся внутри лучше всякой верёвки.

Вот уже — аккуратно, навесом, не рискуя соревноваться в меткости с занявшими удобную позицию местными — полетели первые смолящие воздух стрелы. Сейчас тут будет жарко.

Ксанд спервоначалу закладывался на то, что спасение пленных может оказаться делом провальным, теперь бы самому вновь проскользнуть в тыл к противнику, вот только дым от горящих крыш разойдётся… Что это?

Забыв о боли в колене, бард проскользнул наверх. Снаружи заволновались, раздались резкие команды, перестали лететь огненные стрелы. Что-то тут не так. Резкий клич боевого рожка раздался уже совсем рядом — на окраинах Лино. Дружина, местная дружина!

Ксанд поймал себя на том, что, свесившись по пояс из окна, он что-то кричит, размахивает мечом… острая боль в подреберье заставила его слишком поздно осознать ошибку. Внутреннее зрение тотчас погасло, вернув миру его обычные серые краски. Потом его покинуло и сознание.

Иногда ей становилось хуже, она металась, стонала, её дыхание срывалось на бессильный хрип, лоб покрывался липкой испариной, ладони вцеплялись друг в друга, кожа приобретала неживой зеленоватый оттенок.

Борьба с недугом изводила её, отнимала последние силы, он же не мог ей ничем помочь. В такие мгновения ему оставалось лишь следить за ней из другого угла пещеры, следить насколько пристально, насколько ему позволяли природные способности.

Время от времени нужно было подняться, пройти в глубину пещеры, где журчала чистая ключевая вода, набрать в большой кувшин с высоким горлышком, потом — осторожно, как бы не навредить — обтереть ей лицо влажным полотенцем, смочить губы, чтобы несколько капель целебной влаги сумели проскользнуть к горящему языку. Приступ жестокого кашля, который за этим следовал, было невозможно слушать. Казалось, девушку выворачивает наизнанку, так стремилось её тело избавиться от бремени. Помочь ей в этой борьбе было невозможно, он прекрасно это знал, но ничего не мог с собой поделать, быть в её мучениях сторонним безразличным наблюдателем он не был способен.

Его черёд начинался гораздо позже, когда, раз от раза, приступы ослаблялись, судороги больше не изменяли до неузнаваемости её лицо, а ладони покойно располагались на груди. Именно тогда начинали оттаивать скрученные в агонии нервные окончания, оживали мышцы, бурая нездоровая кровь толчками начинала пробиваться через сеть сосудов. Она оживала и, тем самым, открывала своё сознание пьянящей волне боли.

Так её тело вновь праздновало собственную жизнь, хмельное и стенающее от осознания этого факта. Шок отходил, и она начинала сначала лишь тихо выть, потом всё громче, громче, громче! Её крик срывался на бесноватое шипение, глаза выкатывались, не видя ничего, кроме заливающего всё океана боли. Именно тут он приступал к делу, его главный талант давал такую возможность. Спасти человека не от смерти, но от страданий. Бессмысленных и от этого не менее страшных.

Его песни не умели врачевать раны. Но они приносили избавление.

Кзарра, Кзарра, ты рано поднялась

На бессмертие песню пропеть,

Свои острые жвала воздела,

Воззвала,

Обещая назавтра согреть.

Но тепло твоих лон и ладоней

Не дано ощутить, кто ничей,

И тем более тем, кто свободней,

Чем весенний последний ручей.

Кзарра, ты воплощённая ярость

Нам подарена ты на беду

Вместо прежней сестры расстаралась,

Подменив чашей с ядом еду.

Но не думай, что ты успокоишь

Тех, наверное, верных детей,

Ведь для нас ты отныне всего лишь

Дар прискорбия, смерть королей,

Символ жизни, прошедшей без толку,

Что сознал человек на беду,

Я сейчас допою и умолкну.

И, наверное, тоже уйду.

Ксанд медленно, напряжённо ворочал головой, ощущение было такое, словно в самое основание черепа насыпали пригоршню крупного речного песка. Такая боль могла свести с ума, однако если он хотел вернуть хоть какое-то соображение о собственном местоположении, нужно для начала хотя бы попытаться разогнать предательскую мглу перед глазами.

Рядом раздались шаги. Словно тяжелыми коваными подошвами по деревянному полу.

— Ксанд, у вас невероятная способность попадать в переделки, но в этот раз вам повезло.

Лострин, его хранитель и давний товарищ по странствиям. Это он должен был доставить нужные Ксанду предметы в этот злосчастный городок. Это его выследили враги, это на него, как на живца, должны были поймать и самого Ксанда. Однако бродяга, оказывается, жив!

Ксанд разлепил губы, припал к заботливо поднесённому кувшину. Вода была ледяная, невероятно вкусная.

Постепенно вернулось зрение, сквозь пелену и мельтешение чёрных пятен Ксанду удалось разглядеть, что он лежит на какой-то кушетке в неизвестном помещении, раны его перебинтованы, и даже на колено наложена целебная мазь.

— Падая, расшиблись, иначе всё было бы гораздо лучше… лежите, я вам сказал. Бард, вы куда-то собрались?

— Где мой свёрток? — Ксанд повалился обратно на кровать, силы были ещё не те. — Где моя лизанна?

— Да тут, тут… не беспокойтесь. Вот.

Ладонь Ксанда осторожно подняли и положили на мягкую ткань, под которой явственно ощущались мелкие твёрдые предметы — перстни, камни… его богатство, которое так долго ждало своего хозяина. Тут же, рядом, прислонёнными к ложу стояли его посох и лизанна — в добром, бормочьей кожи чехле. Хорошо.

— Что случилось, почему…

— Да я только успел с хозяевами переговорить, про вас расспросить, как тут же эти явились. Я неладное давно чувствовал, в дороге ещё, так что даже не стал за грузом возвращаться — сразу двинул к ближайшему посту дружины. А солдатики уж не сплоховали — почти всех успели положить, разве что человечка три упустили. Вот только с вами беда… стоило оно того, в бучу лезть?

— Стоило, стоило. Я чувствовал, где лежат артефакты, ты ж за ними не стал возвращаться… выбора у меня не было. Вот что… у опушки лошадь меня дожидается. Ты её найди, да отведи к хозяину на хутор, было слово дано — её вернуть. Это тут недалеко, вверх по дороге… и вот что. Закончишь с этим делом — не останавливаясь направляйся на север к харудам. Лострин, ты понял?

Хранитель издал едва слышный звук, потоптался на месте и только потом решился спросить:

— Ксанд, я вас знаю много лет, мы побывали в стольких переделках, я стал вашим хранителем, и вот теперь, когда вам так нужен близкий друг, товарищ, когда впереди могут понадобиться все силы, которые только доступны нам в этой жизни, вы прогоняете меня?!

Ксанд открыл глаза, поднялся на постели, хмуро уставился на глупого мальчишку.

— Ты ничего не понимаешь… всё тот же, застрял в своём детстве, где сказки про добрых Богов и всемогущих героев. Не так всё… этот мир смертельно опасен для Игроков, даже для лучших из нас. Но он трижды опасен для тех, кто вызвался нам помогать. Ты силён, не спорю. Ты молод и горяч. Это хорошо.

Ксанд нахмурился и отогнал мелькнувшую перед глазами картину.

— Плохо то, что ты — не Игрок. В тебе нет зова Устья, как мне это ни прискорбно. Вот что случилось: кто-то из Сильных разглядел тебя в толпе, несмотря на все мои усилия. И тут же решил изловить меня, используя свёрток как наживку. То, что это им не удалось — наше счастье, а оно не безгранично.

— Но, Ксанд…

— Никаких «но». Ты сильный воин, тебе будут рады везде, где нужен добрый клинок, и харуды тебя примут по моему слову, стоит тебе найти одного из алрих. Однако тебе не устоять против Богов. И чем ближе ты ко мне — тем большую опасность для нас обоих эта близость представляет. Понял?

— А как же ваша наука… вы больше не сможете меня учить игре в камни…

— Ты уже отлично знаешь свою роль в этом мире. Маленький, опасный, колючий осколок горного хрусталя не должен показываться в центре доски даже на два хода, иначе он будет неминуемо проглочен любым из десятка враждующих сторон. Держись с краю, Лострин, пережди драку, иначе погибнешь ни за грош. Шутки, друг мой, отныне закончились.

Разговор этот неприятный, вопреки желаниям Ксанда, продолжался до самого заката. Но даже отправляя хмурого хранителя восвояси, бард не мог избавиться от мрачных предчувствий. Лострин, конечно, с ним согласился, но что-то он себе такое нехорошее замыслил… ой, выкинет ещё что.

Однако делать было нечего, он и так задержался. Провожать его вышло, почитай, всё уцелевшее мужское население Лино, дали коня, денег в дорогу, кой-каких припасов взамест утерянных. Ксанд пристроил за спину свою верную лизанну, приторочил походный мешок и верный посох к седлу, у бедра теперь покачивался припасённый Лострином ручник славной работы мастеров далёкого южного племени. Содержимое свёртка перекочевало на фаланги пальцев, запястья, шею, покрыв его ровным слоем сверкающей брони. Пусть она видна только его внутреннему зрению, но кое-кому теперь следует его опасаться. Игроки и сами многого стоят, но именно их редчайшие коллекции артефактов со всей Иторы делают порой вовсе незаметный постороннему глазу дар могучим оружием.

Когда Ксанд отправлялся, раны ещё беспокоили, однако он не стал поддаваться слабости. Его дорожный плащ мелькнул в воротах Лино и скрылся в подступающей тьме.

Снова скачка сквозь ночь, снова топот копыт и шальные мысли в голове. Нужно было составить кой-какие планы на будущее. Эта немая, обезличенная охота, что началась, чувствовал бард, на него самого, раньше была лишь лихой возможностью для старушки-судьбы. Вероятностью, питаемой в келейных беседах и праздных размышлениях ушедшего на покой Игрока. Сейчас она стала реальной — повязки на его свежих ранах говорили об этом лучше всяких слов. Кто из Сильных Иторы стоит за событиями в Лино, Ксанд выяснить нынче не смог, его противники предпочитали играть чужими костями. «Или на чужих костях», — подумал он. Жутковатый каламбур.

Истрата, Додт, Ксер… с этими дело имел, еле ноги унёс. О последнем, правда, с некоторых пор — ни слуху, ни духу. Возможно, всё-таки оцарапал бессмертную душонку чей-то острый ножичек, а может, тот просто затаился, попивает дымок курительный свой, отлёживается, планы строит. Этот, точнее слуги его — страшные люди.

А может, и правда — так, случаем, испробовали старые знакомцы знаменитого барда на зуб. Авось попадётся старик… Нет.

Что бы ни говорил он своему хранителю Лострину, тот был великолепным бойцом и прирождённым разведчиком, иначе никогда не доверил бы ему Ксанд, повидавший всякое в жизни, свои сокровища. И взять след такого человека, да ещё снабжённого чужим, но достаточно сильным магическим арсеналом, было весьма непросто. Особенно с помощью Сил.

Клин клином вышибают только в деревенских поговорках. А тут… правду говорили слова, оброненные меж восьмерыми под сенью заброшенной часовни.

Ксанд затянул посильнее перевязь лизанны и лишний раз пришпорил лошадь.

Путь от границ Загорья до древней столицы Восточной Тиссали города Милона занял у него два дня. За это время он был вынужден целых три раза останавливаться на краткий отдых в придорожных тавернах. Раны на привыкшем к походной жизни сильном теле заживали быстро, но всё-таки беспокоили. Ксанд пару часов отлёживался, продолжая сквозь чуткий сон вслушиваться в окружающий мир, потом с аппетитом съедал всё, что мог предложить хозяин, благодарил его за угощение, менял лошадь и снова отправлялся в путь. Кем бы ни были эти рыщущие в поисках Игрока тени, им стоило пытаться его обогнать лишь одвуконь, да и то — поди проделай это незаметно для глаз местных дружинников, привычно бдивших на сторожевых вышках, мимо них толпа конных проскользнуть бы не смогла. Тиссали ещё помнила недавние набеги северных степняков, их страшные луки и боевые кистени, так что ставить под сомнение степень готовности дозорных не приходилось.

Добравшись до стан стольного града, бард въехал в южные ворота, лишь изрядно расспросив дородного сотника, жевавшего коренье таббы под лёгким деревянным навесом невдалеке от будки таможенного писаря. Нет, никаких чужаков тут не видели, даже разбойнички что-то в последнее время шалить перестали. Да, Пресветлый нынче в городе, где ж ему ещё быть. Следит и наставляет, как водится. А бумаги, мил человек, у тебя в порядке? Ну, так проезжай, не задерживай.

Узкие, стеленные дранкой чавкающие боковые улочки, зажатые между высокими глухими каменными стенами домов, напомнили Ксанду давешнее происшествие в Лино, отнюдь не улучшив его настроение. Прав ли он был, решив заглянуть по дороге на запад к Пресветлому в серебряные хоромы? С одной стороны, конечно, дела Игроков должны оставаться сокрытыми, но с другой… мог и погибнуть по небрежности. Теперь же он чувствовал необходимость заручиться чем-то более надёжным, чем собственное везение. Игра становилась грубой, и Серому Камню требовалось прикрытие.

Размышляя на эту тему, бард добрался к самому подножию длинной лестничной анфилады, что вела на вершину холма, ставшего некогда фундаментом Белой цитадели Пресветлого Князя. Нижние ступени занимала полудюжина скучающих гридей из числа гвардии Его Высочества, странно, раньше такой осторожности наш многомудрый не проявлял. Вот и стрелки́ скорчились в своих каморках на самом верху. Различить их с такого расстояния было нелегко даже его, Ксанда, внутреннему зрению. Эти ребятки могут уложить на мрамор любого, кто попробует без надлежащего разрешения проникнуть во внутренние покои дворца. Что ж.

Гибкий молодой десятник хмуро покосился на барда, оставшегося в седле, показным жестом поправил эфес своего широкого меча, что бы более пригоден для конного, нежели для пешего боя, подошёл.

— Что тебе угодно, добрый человек, не праздное ли любопытство привело в дверям Пресветлого Князя?

— Не праздное, увы, не праздное, — Ксанд ловким движением соскользнул на мостовую, их взгляды оказались вровень друг с другом. Секунду молча смотрели они друг на друга, после чего Ксанд сделал шаг назад, галантно поклонившись — парнишка хорошо держал взгляд. — Передайте, юноша, своим набольшим, что на приём к Пресветлому явился сам Ксанд Тиссалийский, сын Птора, бард, известный своим искусством пения и декламации далеко за пределами Тиссали.

Надо отдать десятнику должное, пустое бахвальство он принимал вполне естественным образом, как истинно человеческое качество.

— А не желаешь ли ты именоваться самим Мёртвым Императором, известным и вовсе по всей Средине?

— Будем считать, что мне для подобного не хватило воображения. А теперь — исполняйте свою службу как до́лжно, молодой человек!

О, не будь подобная служба его давним прошлым, Ксанд бы немало позабавился этой сценой. Однако сейчас что-то его всё-таки задело. Этот мальчик, и правда, мнил о себе слишком много.

— Выполнять!!!

Слово сорвалось с губ свирепым рыком, он даже не успел себя одёрнуть.

— Да как ты…

— Смирно! — сам Пресветлый, во всей красе, с двумя гридями-телохранителями, плащ развевается за плечами, глаза горят. — Десятник, вернитесь на пост, — и, уже спокойнее, — вы слишком молоды, чтобы быть таким самоуверенным. Жить расхотелось?

— Но, Ваша!..

— Хотите в карцер? Могу устроить. Всё лучше, чем приглашать ваших родителей на похороны сына. Довольно, вы свободны!

И уже совсем тихо:

— А ты, бард, изволь следовать за нами.

Собственно, путь до серебряных покоев занял добрых четверть однёшки, как только Пресветлый успел добраться ему навстречу так быстро? Стоило порадоваться слаженности и расторопности работы дозорных да вестовых Его Светлости. По дороге разговаривали о пустом — обсуждали знатность теперешней охоты, виды на урожай ледяных груш да на шкуры доброго лесного зверя ургуара. Ни о Совете в часовне, ни о событиях в Лино, естественно, бард не заикался. Впрочем, даже когда мягкая аура слепоты накрыла его и Пресветлого, разговор продолжался с крайней осторожностью.

— Мы давно не виделись, а, бард? Сколько лет прошло…

— Ваша Светлость всё прекрасно помнит…

— Не называй меня так, Ксанд, не надо.

— А как же мне именовать Вашу Светлость?

Князь дёрнул головой и принялся мерить опалесцирующий защитный контур широкими шагами.

— Эх, раньше ты не задавал таких вопросов…

— Это было давно, Пресветлый, очень давно. Тогда я был ещё только Княжеским Бардом. Пусть самым известным из ныне живущих, но всё-таки. Мы были друзьями, временами я пытался заменить тебе отца, но эти времена прошли. Ты видишь, я даже не могу сообщить в деталях, зачем я явился.

— До меня дошли скверные слухи…

— Да. Это правда. Меня ищут здесь и там. И так было ещё с самого твоего рождения. Увы, меня преследуют не те враги, которых можно пережить…

Пресветлый Князь, владетель Милона, которого Ксанд помнил ещё мальчишкой, ради которого он отдал бы жизнь, сейчас замер с каменным лицом, то хватаясь за гарду меча, то принимаясь шептать молитву. Вот последнее было лишним.

— Тяжело быть столь сильным в этом мире, но вместе с тем оставаться в роли Слабого? Ты боишься меня, Игрока, боишься моей Силы?

Кривая ухмылка пересекла его губы.

— Ксанд, ты всегда искушал меня. Сколько себя помню. И даже теперь ты продолжаешь это делать. Зачем? И зачем ты тогда рассказал… об Игре?

— Искушение рождает сомнение. Сомнение — сила Слабых. Она даст тебе возможность продержаться лишний день, прежде чем по моим следам будет брошена половина армий Восточной Тиссали. Даже открывая тем самым свои северные границы, ты не сможешь поступить иначе.

— Однако если ты заведомо успеешь уйти далеко…

— Несмотря на свою слепую, человеческую веру в Богов, ты не теряешь обычной хватки. Да, у тебя и твоего государства неплохие шансы пережить на этот раз моё здесь появление без лишних проблем.

Княжеский меч, искря о металлическое навершие, вошёл обратно в ножны.

— Проклятье, Ксанд, я не могу поверить самому себе, разве такое возможно?

— Что именно?

— Я сам, никто иной, именно я — не могу удержаться от предательских мыслей!..

— Твоя воля, ничья боле…

— Так ли?

— Так! Именно так! Именно ты сейчас подумал «какого рока старик ко мне припёрся»! Боги не тянут человека за язык, им этого не нужно. Вы же все не можете без них, сами тем самым становясь на путь покорности.

— Покорности?!! — громовой голос правителя пробил марево слепоты и вознёсся под самые своды замка. Ксанд не обратил на его гнев ни малейшего внимания. Он ждал, пока Светлейший сможет воспринять то, что нужно было ему, Игроку.

— Говори, бард, говори, не жди, пока я сойду с ума окончательно.

— Ладно. Скажу лишь, что если бы жизни многих и многих не замерли сейчас на весах судьбы, я бы ни за что не потревожил твой двор, ибо никакая любовь к тебе… и твоей матери не смогла бы пересилить возможные последствия подобного опрометчивого шага. Серый Камень знает своё место на игровой доске.

— Гнев Богов на твою Игру!

Ксанд усмехнулся. Ему ли не знать, каков бывает гнев Богов.

— К делу, у нас осталось мало времени. Мне нужны провожатые. Из твоих вернейших людей. И учти — у них мало шансов вернуться. На этот раз за меня взялись по серьёзному. Я не знаю, какие у меня шансы вернуться сюда ещё через десяток лет.

— Сколько у нас времени?

— Мало, очень мало, — признался Ксанд, радуясь этому «у нас». — Пока я жив только благодаря тому, что кое-кому обо мне практически ничего не известно. Моё имя прозвучало под этими сводами, но до этого оно молчало десятилетия. Более оно не тайна и одному мне придётся туго. Ты видишь, я раскрываю перед тобой все карты. Раскрываю, даже твёрдо зная, в чьи лапы угодит твоя память спустя, быть может, всего пару мгновений.

Эх, знать бы, в самом деле, это имя!

— Ты дашь мне людей?

— Да.

Ксанд жалел в этой жизни о многих вещах. Факт принадлежности Светлейшего к сонму Слабых мира сего был одой из них. Но, ничего с этим не поделаешь.

Ксанд смотрел в спины всадникам, скрывающимся один за другим в чаще леса, а сам не мог избавиться от видений. Вокруг Светлейшего сгущалось едва различимое бирюзовое облако, отчего на лице грозного воителя напряглась предательская жилка. Плохо.

Уже скрываясь в лесу, Ксанд краем глаза успел заметить, что на самом верху северной башни Белой цитадели замерла светлая женская фигурка. Мужчины должны бороться за своё право выбора земного пути, женщины же всегда вот так… провожают давно и бесследно исчезнувшую тень. Что их каждый раз связывает, поди пойми.

Прощай, Княгиня, тебе-то я уж точно не смогу помочь. Даже единым словом.

Путь на запад начинался со скверных предчувствий.

Грозная поступь неведомых сил сотрясала само основание древних скал. Их крепкие кости трещали под напором всесокрушающей власти Проклятия, что проливалась, выплёскивалась сейчас в самые недра Иторы. Стон несокрушимой горной породы, помнящей многое, казался стенаниями узника, привыкшего к собственной неволе, не желающего своей нежданной, и оттого омерзительной свободы.

Человек, приведший сюда эту силу, знал, что это за место. Полюс покоя, озеро вневременья, пропасть небытия. Оно было славно своей безжизненностью. Однажды выжженная дотла в неведомых по своей ярости сражениях Древних, эта долина до сих пор не отважилась отрастить на своём челе ни травинки. Единственный источник живой влаги был признаком того, что остальной мир хоть как-то сумел проявить свои обыкновенные картины среди монолита мёртвых скал. И эта влага была девственно-чиста, незапятнанна даже толикой чьей-то воли, ей можно было верить, ей можно было кланяться. Не расплачиваясь и не сожалея — пред ликом Иторы уже одно это было невероятным подарком.

Но кроме того — пещера была последним средоточием изначальной простоты, отторгающим всё наносное, привнесённое, лишнее, новое. Для миллиардолетней истории этого мира новым было и всё старое. Сама жизнь человеческая была чем-то новым. Сама смерть.

Иному человеку лишь на это и остаётся полагаться. Он привёл сюда её в надежде на невозможное, привёл, совершив безумное в своей бесполезности путешествие через моря, страны, подземные реки и горные массивы. Привёл. И теперь имел возможность лицезреть весь тот ужас, какой неминуемо разгулялся бы в гуще лесов и на просторах степей, пронёсся бы по городам и весям, который раз изменяя образ Средины и самой Иторы Многоликой, если бы ему позволили это сделать.

Он наблюдал, но не имел возможности оставаться в стороне.

Сияющее гало незримого света окружало то, что некогда было его невольной попутчицей. Волны чужой воли сотрясали самое естество окружающего мира — от недр до самых небес — они метались, закупоренные в узилище древней пещеры, отторгаемые историей этого места, но уже не сдерживаемые собственным носителем. Она впервые настолько всецело поддалась влиянию порчи, растворившись в ней словно бы уже навсегда. Вихрь невыносимого пламени принялся уже и за чужое — её собственную душу.

Он не моргая следил за этой яростной псевдожизнью, пока ничего не предпринимая, но уже напрягшись для решающей схватки. Первый бастион на пути всевластия рухнул, пусть его единственный защитник ещё жив, стоит только в этот раз отбросить врага — борьба будет продолжена. Борьба до последней капли человеческих сил. Отбросить? Как можно обороть врага, у которого нет ни меча, ни доспехов, ни собственно физического тела? Оружием, к которому привыкли руки, тут не поможешь. Только чистая воля, несгибаемая сила собственной души, всё искусство жить, которое тебе отпущено.

Он выгнулся струной, и ярость его крика ударила по сгустку вражеской воли. Гнев клокотал, ярился, дрожа подобно туго натянутой тетиве. Подобно струне сладкозвучной лизанны. Подобно песне, самой обыкновенной песне, какие поют на привале дружинники. Поют, быть может, за мгновение до смерти.

Не проси меня петь о любви в эту ночь у костра,

Не проси называть имена, ты же понял всё сам.

Не сули за балладу неспетую горсть серебра,

Всё равно эту тайну я, странник, тебе не отдам.

Слышишь, сказка лучом по скалистым скользит берегам,

И судьба затаилась, растерянно нить теребя,

Лишь холодные волны всё так же бросались к ногам,

Только белые чайки носились, о чём-то скорбя.

Менестреля крылатое сердце легко поразить,

И метался в лучистых глазах сумасшедший огонь.

Он стоял, без надежды её полюбить,

Бесполезный клинок по привычке сжимала ладонь.

И была их любовь, словно пламя костра на ветру,

Что погаснет наутро под мелким осенним дождём…

Пусть когда-нибудь в песне счастливой поэты соврут,

Но я знаю, лишь день, только день они были вдвоём.

А с рассветом их вновь развело перекрестье путей:

Он ушёл, а её через год забрала к себе смерть.

Как сказать, может, он даже помнил о ней,

Но о смерти её даже я не смогу ему спеть.

А на сердце осталась туманом глухая тоска,

Только время поможет потерю и боль пережить.

Не узнать никому, как я мёртвую нёс на руках,

Потому, что об этом я песню не смею сложить.

Перевал был таким же пустынным, как три года назад. Тропа вилась меж скал едва заметной цепочкой тайных отметин, позволяющих провести лошадей да и самому шею не свернуть. Ходить этой тропой кому попало не складывалось, добрые же горные ветра вмиг заметали торный путь снежной пылью из расщелин скал, так что оглядись назад — где следы твои, куда подевались? Не сыскать тех следов.

Ксанд любил этот перевал. За его недоступность, за его жёсткий нрав. Такая любовь может быть понятна лишь отшельнику, жаждущему уединения для святых дел, да Игроку, чья судьба — таиться от сторонних глаз.

Но на этот раз его путь лежал не в одиночестве. За ним, продолжая и на отвесных скалах держать плотный строй, шагали шестеро воинов. Вышколенные армейские коняги двигались спокойно, не шарахались, в трещины ноги не совали, в общем — пока обходилось без обычных для подобного перехода сюрпризов.

Попутчики тоже достались удачные. Его команды исполнялись в точности, ни единого раза никто даже взгляда косого не бросил, Ксанд твёрдо знал, что, в случае чего, все шестеро будут сражаться за него не на живот, а насмерть.

Однако Ксанд слишком привык к одиночеству, привык рассчитывать только на себя да изредка на старого друга, и теперь даже слово Светлейшего перед лицом его лучших гвардейцев не казалось ему чем-то надёжным.

— Привал.

Пятеро лишь кивнули, принявшись поправлять подпруги и чистить лошадям морды от инея — животные в горах важнее людей, шестой же воин, суровый и молчаливый здоровяк Тсорин, капитан княжеских гридей, пристроил на камнях мешок с поклажей и направился вверх по тропе. Ксанд вздохнул и поплёлся следом. Настороженный взгляд пристальных глаз цепко скользил по кромке рыжего доломита, обтянутого плотными мазками снега и сияющих безоблачных небес. Что-то он там увидел.

— Тсорин, что случилось?

Воин, даже на таком морозном ветру не снимавший доспеха, остановился, поскрипел суставами, разминаясь, лишь потом обернулся.

— Там кто-то есть, Ксанд. Я в этом уверен.

— Наверху?

— Да. Я заметил движение. Краем глаза. Однажды видел и силуэт. Это воин.

Ксанд с сомнением посмотрел наверх. Тропа казалась нехоженой. Да и то сказать, перевал обычно преодолевали южнее, этот путь был известен лишь избранным, лишь Игроки смогли бы разглядеть те знаки…

В один момент его пронзило наитие: коллекция артефактов на теле полыхнула яркой вспышкой. Странно. Там никого нет. Но кто-то там всё равно есть. И это не простой человек. Силы были лишены способности видеть Игроков, так что… там наверху мог быть только другой, неизвестный Ксанду участник Игры. Или известный?

— Тсорин, оставайся с людьми. Если я не вернусь однёшку спустя, возвращайтесь в Милон, сообщи обо всём Пресветлому.

Ксанд похлопал воителя по плечу и сделал движение наверх, к следующему различимому отсюда петроглифу.

— Ты уверен, что справишься один?

— Если бы я мог быть уверен, я бы заметил того малого первым. А так… кто знает.

Ксанд нащупал рукоять меча, поглубже вогнал его в ножны, через силу выпрямился во весь рост, перехватил поудобнее неразлучный посох и в открытую побрёл наверх, уже не оборачиваясь.

Вообще, нужно согласиться, место для засады выбрано неплохо — тропа хорошо просматривается, есть, где укрыться часовым. Вопрос один — на что рассчитывал неведомый Игрок? Тропа — общее достояние, устраивать здесь свары не принято, Итора слишком велика, чтобы начинать на узких дорожках скрадывать своих же собратьев по несчастью. А если искать встречи — тогда зачем прятаться? Условные сигналы Игроков были известны любому опытному… стоп! Ксанду вдруг пришло в голову, кто же мог вести себя подобным образом. Их Игра слишком мала, чтобы долго гадать.

Добраться до излома скал удалось довольно быстро, без поклажи оно и сподручнее.

— Стой!

Так и есть. Голос был женский, молодой. Даже юный.

Ксанд послушно замер, показывая в пространство пустые ладони. Это было не совсем правдой, но продемонстрировать свои намерения было необходимо.

— Стою, что уж… только и ты, девочка, показалась бы старику. С пустотой несподручно разговаривать.

Тильона дель Консор, родная дочь самого Листа дель Консор, Игрока, известного под прозвищем Боец, он же Красный Защитник, один из важнейших Камней на доске. Девочку Ксанд видел в последний раз пять лет назад, тогда ей было только четырнадцать лет. На фоне сверкающего снега её фигура с луком и внушительного вида боевым клевцом на поясе смотрелась куда как не по-детски.

— Приветствую тебя, Ксанд Тиссалийский. Какими судьбами очутились на этом чудном для пеших моционов перевале?

— Ехидничаешь, девочка? А между прочим у меня к тебе есть пара вопросов. Вернее даже не к тебе, а к твоему досточтимому отцу. И вопросы эти касаются плохого воспитания его дочери. Таиться на пути Игрока — не лучший способ встретить нескорую старость.

Тиля заметно стушевалась, явно не рассчитывая такую отповедь.

— Я же не знала, что будешь идти ты.

Ксанд покачал головой и потащился наверх, обнять знакомицу.

— Вот то-то и оно, что не знала. А был бы на моём месте кто другой, без сигнала он бы с тобой даже разговаривать не стал. Другу прятаться незачем.

— Правда твоя, Ксанд… — при этих словах в двух шагах от Тили шевельнулась, дрогнула какая-то плотная тень, и вот уже она нависла за спиной у девушки, выразительно прошипев коротким взмахом клинка. Ксанд предостерегающе потянулся рукой, но не успел он и рта открыть, как сомнительная в своей драматургии сцена завершилась.

Не сиделось же Тсорину на месте, потащился следом. Как только он его сразу не почуял, зазевался. Ну, да и неважно. Теперь бесстрашный гридь мирно покоился, обезоруженный, на припорошенном снежком валуне. И меч его фамильный валялся в паре дюжин шагов от того места, куда можно было дотянуться из столь незавидного положения. Это не давало возможности даже думать о дальнейшем развитии вооружённой стычки. Тсорин смотрел в глаза девушке, приставившей к его горлу лезвие ножа, баюкал вывихнутую правую руку и скрежетал от злости зубами.

Ксанд покачал головой да пошёл разнимать неугомонных.

— Довольно, силы свои настоящим врагам оставьте, ишь, разошлись!..

Тиля вложила клинок в ножны да отошла в сторону, с независимым видом насвистывая себе что-то под нос, Тсорин же с выражением лица, достойным побитой собаки, поплёлся подбирать оружие. Впервые в жизни его так мастерски уделала какая-то девчонка!

Уразумев, что лучший боец отряда явно неспособен сейчас продолжить путь, Ксанд окликнул остальных и приказал разворачивать лагерь, благо вокруг было немало укромных мест, где можно было последить за возможной погоней.

Между скал живо заплясал огонь.

— Тильона, ты мне так и не ответила. Где твой отец, и с каких пор ты стала путешествовать в одиночку?

Ксанд мог бы поклясться, что твёрдый взгляд юной воительницы ни капельки не дрогнул.

— С тех пор, как он погиб. То было тридцать седмиц назад, он отправился в город узнать новостей и прикупить кой-чего. Вернулся он только на третий день, истекая кровью, без лошади, с чужим клинком в ладони. Он умер от неизвестного мне яда, разлитого в его жилах, три дня спустя. Единственное, что я смогла разобрать в горячечном бреду — «куда угодно, только не к Пику Тирен».

Ксанд хрустнул костяшками пальцев, обернулся, словно пытаясь разглядеть далёкую гору прямо отсюда. Увы, даже его внутреннему зрению такое не было доступно.

— И естественно, первое, что тебе пришло в голову, это направится именно единственной тропой, ведущей как раз в сторону Мёртвого моря. Весьма прискорбно.

— Да, Ксанд, Пик Тирен был единственным ключом к разгадке гибели моего отца. Он был великим Игроком, быть может, величайшим из ныне живущих. Одолеть его, да ещё и в нашем личном урочище, не удалось бы никому из тех, кого знает Игра. Мне нужно докопаться до истины, кроме меня некому отомстить…

— Уже есть! — рявкнул, не сдержавшись, бард. — Что ты о себе возомнила? Ты считаешь, твоему отцу было невдомёк, что ты из себя представляешь как Игрок? И он был настолько глуп, что запретил тебе соваться туда, куда тебя, на свою голову, теперь неудержимо тянет?

— Нет, я так не думаю. Мне просто кажется…

— Кажется — значит Боги близко. Помнишь такую поговорку? Если не ошибаюсь, Красный Защитник очень любил именно эту. Просто через слово повторял!

Ксанд выдохнул, успокаиваясь.

— В общем, так. Ты ещё слишком слаба для участия в этом деле. Восемь, всего восемь Игроков были посвящены в некоторые подробности того, что творится пред ликом Иторы. Твой отец должен был стать девятым. Он не явился на Совет, но мы решили, что просто не успел прибыть вовремя — сейчас Игрокам очень неспокойно, расшевелилась вся нечисть, какая только могла восстать с одра. Ты знаешь, когда я подумал, что тут нас поджидает Игрок, я первым делом подумал на твоего отца. Но нет, не судьба.

Ксанд снова взъярился.

— И теперь ты мне говоришь, что ты должна отомстить за отца? Тебе не довольно того, что ты не выполнила его последнюю просьбу, так ты ещё и погубить себя хочешь? Так?

— Нет. Не так.

Бард вздохнул.

— Коллекция осталась при тебе?

Кивок головы в ответ.

— Хорошо. Тогда молчи и слушай, — Ксанд поднялся, отошёл за край защитного полога, о чём-то беззвучно поговорил, потом вернулся внутрь вместе с предводителем гридей, всё ещё недовольно разминавшим травмированное плечо.

— Садись, Тсорин, тут есть кой-чего и для твоих ушей.

— Меньше знаешь — лучше спишь, — проворчал тот.

— Не скажи, знать лишнее — себе дороже, безусловно, но не знать необходимого… В общем, так. Ты верно, уже понял, что мы направляемся в глубь Империи. Однако по дороге нам придётся отклониться севернее, чтобы оставить Тильону как можно ближе к Перевалу Трёх Ручьёв.

Произнося эти слова, Ксанд пристально смотрел в глаза своенравной девчонке, отыскивая там малейшую искорку неподчинения. Однако лицо её было бесстрастно, девушка явно рассудила, что путь предстоит неблизкий, так что она ещё сможет поспорить на этот счёт. Ладно, пусть будет так.

— Возможно, нас уже будут ждать по ту сторону Горной Страны, так что постараемся держаться высокогорий столько, сколько сможем. В случае возникновения каких-то неприятностей в пути — по возможности расходимся, не ввязываясь в открытые стычки, сбивая противника с толку. Остальное я беру на себя.

Тсорин покачал головой.

— Замечательный план, если только против нас не примутся воевать все провинции по эту сторону Мёртвого моря. Если только.

— Ну, такой поворот дел меня бы весьма удивил… Не будем загадывать, крупномасштабных засад вдоль всей Империи ставить некому, потом же… потом и посмотрим. В любом случае, молодая леди, вы мне доставляете совершенно лишние заботы, и я рассчитываю на ваше благоразумие. Иногда лучше не застревать на пути снежных лавин.

Ксанд задумчиво повертел в руках бесформенный сверкающий предмет, встал и живо, не обращая внимания на ноющее колено, принялся сворачивать полог. Разговор был окончен.

На этот раз было решено не оставаться на ночёвку. Лошади уже отдохнули, Тсорин перестал морщиться при каждом неловком шаге, люди перекусили чего пришлось, так что можно было попытаться наверстать упущенное время. Ночи тогда стояли светлые, так что, одолев подъём, по снежному насту можно было вполне сносно двигаться дни напролёт — пока хватит сил. Сборы не заняли много времени, не оставив на месте лагеря и следа пребывания здесь целого отряда. Решили оставить одного разведчика, пусть последит за тропой — догонит потом налегке.

Двигалась кавалькада, как и положено, в молчании. Ксанд косо посматривал из-под капюшона в спину Тильоне, качал головой и бормотал про себя что-то невнятное. Постепенно мысли его, убаюканные однообразием пути, вернулись на давно протоптанную дорожку. Кем управлялись те люди из напавшего на Лино отряда? Как они обнаружили его хранителя?

Ответов не было, и полагаться можно было только на цепкую память Игрока.

Нападавшие были вооружены обыкновенно для Средины, да и лицами не походили ни на жителей разорённого Царства, ни тем более — на степняков, полумифического северного народа или чужинских жителей влажных дебрей Юга. Свои они были, местные… вот только откуда под приглядом Пресветлого собралась подобная боевая братия, да и как пробралась через весьма охраняемые границы? Отношения с Западной Тиссали всегда были не без изъяна, но формально вассалитета Пресветлого трона уж сколько кругов никто не отрицал, а дальше на восток и запад… Загорье, лихие наёмники с севера Марки… вовсе невероятные ватаги Островов или Западной Отмели. Не припомнить Ксанду ни единой детали, выделившей бы ту или иную страну Средины. Бойцы могли быть откуда угодно, а может и вовсе — отовсюду понемногу, вот бы барду придумать причину, собравшую их в одном месте. Зачем было так делать, если всегда можно воспользоваться безграничными божественными возможностями и сразу привлечь армию Пресветлого целиком?

Такое бывало… не бывало лишь одного. Чтобы по всей Средине гибли один за другим сильнейшие Игроки, чтобы начинали шататься троны, рушиться храмы. Ни один из Сильных на такое не пойдёт, ибо поступать так — значит расшатывать баланс Сил, устойчивостью которой живут сами Боги.

Или он оказался прав, там, на совете, когда помянул недобрым словом возможность пробуждения каких-то новых, а точнее — очень древних Сил на лике Иторы. Сил слепых и страшных, что уже однажды привели к катаклизму Раскола. Если бы ему, дворцовому барду, служителю не дум, но песен и танцев, только причудилось во всплеске вокруг Пика Тирен это пробуждение чужого знания, чужой воли… Если бы.

Но проверить это предположение Ксанд должен. И каждый случай сопротивления этому его ходу будет только лишним стимулом продолжать Игру.

— Ксанд.

— А?

Девушке удалось почти неслышно подвести свою лошадь, так что бард невольно шарахнулся в сторону.

— Напугала старика. Что скажешь?

— Я хотела поговорить обо всём этом.

— Только не заводи разговор о твоём участии в походе. Я уже говорил, ты не готова. Это Игра не твоего уровня.

— Я не буду. Но жду в ответ только правды.

Ксанд пристально вгляделся в её глаза.

— Правды? Какой? Я от тебя когда-нибудь что-нибудь скрывал?

— Не скрывал. Но сейчас, я чувствую, ты не смеешь со мной поделиться.

— Не смею. Хорошее слово. Ты хочешь меня заставить?

— Нет. Но попросить… могу.

Бард пожал плечами.

— Напомни на привале спеть тебе одну песню, моя лизанна застоялась. Так вот. Я тебе кое-что смогу рассказать, и рассчитываю, что ты меня поймёшь и не будешь пытать лишние подробности. Они и правда лишние.

Он пожевал губами, провёл перчаткой по холке лошади, тихонько кашлянул.

— Что-то творится пред ликом Иторы. Что-то грозное. Гибель твоего отца — лишь деталь мозаики. Я иду по следу одного из мощнейших проявлений этого процесса. Там, у Пика Тирен, может таиться разгадка, а может — неудача. Вот и всё. Я сказал тебе правду.

Больше они в тот вечер не разговаривали.

На неё было страшно смотреть — иссиня-белая кожа, тонким пергаментом обтягивающая заострившиеся скулы, чёрные провалы на месте глаз, недвижимое тело, которое покинули последние силы. Она лежала, заботливо укутанная в тонкое шерстяное покрывало, молча смотрела в пространство, и только лёгкий кашель, раздававшийся под сводами пещеры, говорил о том, что жизнь продолжает теплиться в этом измученном существе, напоминал, что ничего ещё не закончилось.

Нужно было продолжать бороться, давать ей силы, поить тёплым, укутывать.

Он поднимался с каменных ступеней, с усилием отрывая себя от натужного пения глубин, извечного голоса Иторы, брёл к огню, устало поводя плечами.

— Как ты?

Голос мало походил на звонкий девичий, он был так слаб, что выходил лишь едва различимый хрип. Однако было отрадно, что ей хватило сил хотя бы на это.

— Как я? Ты, девочка, лучше не трать силы на бесполезную болтовню.

— Болтовня… а мне, знаешь, временами кажется, что от меня… что от меня только эта болтовня и осталась. Где ты, почему я тебя…

— Я тут, тут. Ты просто закрыла глаза. Вот, я тебя сейчас напою своим отваром… Тебе нельзя столько говорить. Вот так… ничего, пройдёт ещё пара дней, ты окрепнешь. Встанешь, сходишь наружу, подышишь свежим воздухом, посидишь на тепле. Надо набираться сил.

Он что-то говорил, говорил… а самому хотелось плакать, но даже слёзы не шли, слишком много всего, слишком много.

Слова песни появились сами собой, вырываясь из груди подобно стону.

Выходил путник утром во поле,

Напевал он негромкий мотив

И слезу уронил на просторе,

Словно горе своё отпустив.

Натяну-ка на гриф я струну

И воскликну под своды небес,

Ты за что мне оставил одну

Лишь судьбу, что закончилась здесь?

Не зовут меня в путь ковыли,

Не стенает реки перекат,

Пусть сюда вы меня привели,

Но теперь мне назначен закат.

Той мечты, что согрела меня

В отдалении юности лет

И желанием давним пьяня,

Я бежал, пропуская рассвет,

Пропуская весну и грозу,

Прозевав заливные луга,

Позабыв густотравье в росу

И посмертное пренье стога,

Что искал я на свете взамест,

Что искал, потеряв навсегда

Я, увы, уж не помню тот перст,

Что меня направлял в никуда.

Оказавшись один поневоле,

Напевал путник громкий мотив

И слезу уронил на просторе,

Словно горе своё отпустив.

Ксанд заворочался под сырой шерстью плаща, открыл глаза и прислушался. Лагерь спал, вокруг расстилалась заснеженная пустыня, и только биение сердца часового, укрытого среди камней, указывало на то, что здесь, вокруг есть хоть кто-то живой.

Или не только?

Едва различимая тень мелькала тут и там, чуть задевая тревожное сознание барда и тут же растворяясь снова. Порождение сумрака, бред воспалённого бесконечными странствиями разума? Или существо из плоти и крови?

Ксанд нечасто бывал в Горной Стране, что простирала свой заснеженный венец от порубежья Западной Тиссали до южной оконечности земель старой Империи. Огромные пространства почитались безлюдными, и только досужие слухи упорно говорили — кто-то здесь всё-таки живёт. Слухи слухами, но лишь Игроки и Сильные Иторы знали правду, и потому избегали сюда наведываться без крайней нужды.

Ксанд поднялся на ноги, натягивая на плечи толстую пряжу. Он поднялся на невысокий скальный навес, защищавший лагерь от пронзительного восточного ветра, прошёл ещё и замер, нарочито показывая свои пустые ладони в пространство.

— Привет тебе, человек снизу, — голос говорившего из темноты был глух и как-то по-особенному невнятен. Словно тот крайне редко разговаривал вообще, а уж на языке Тиссали — тем более.

— Человек снизу… просто человек не стал бы тебя интересовать, горец. О чём ты хотел говорить?

— Говорить — нет. Просто посмотреть на тебя, слишком часто Игроки стали интересоваться нашими землями. С тех самых времён, когда Подарок стал Проклятием я помню лишь одного столь смелого Игрока. Но тот скорее очень мало знал, ты знаешь много, но не боишься Горной Страны.

Ксанд продолжал разглядывать неприметную кочку в десятке локтей от себя, словно вовсе не пытаясь понять, откуда исходит этот голос.

— Посмотрел? Вот и славно. Я не знаю, о каком Игроке ты говоришь, но бояться здесь нам нечего. Тем более, что твою тропу я скоро освобожу, вот только доведу своих людей.

— С каких пор у Игроков появились какие-то «свои люди»? Вы всегда были одиночками, подобно нам.

— Не всегда. Приходят грозные времена, и мы становимся на одну тропу с другими существами Иторы, как со Слабыми, так и с Сильными. Проклятие снова пробудилось. Ты не знал этого?

— Догадывался… что-то на этот раз случится пред ликом Иторы. Чего же ты хочешь? Что ты вообще знаешь о Подарке?

— А тебе непременно нужно всё выспросить?

— Да.

Ксанд пожал плечами, реагировать на подобную бестактность не следовало. Горцы были народом, настолько далёким от людей, как эти ночные скалы далеки от сверкающей Кзарры.

— Хорошо. Я тебе честно расскажу, что знаю. Но в ответ хочу от вашего народа одну услугу.

— Какую, если не секрет? Золота у нас нет, а горного хрусталя у вас и самих навалом.

— Не смеши меня, зачем Игроку золото? Мне нужен проводник. Пред ликом Иторы снова пробуждается сила, о которой уж мало кто помнит. Если, конечно, она вообще в действительности имеет что-то общее с известным доселе миром. Подарок исчез, от него не осталось и тени. Я иду к Пику Тирен, где сохранился отпечаток силы Проклятия. А посему мне нужен кто-то, знающий Средину так же, как я — свой собственный карман. Тебе такой известен?

— Хм. Я некогда знал такого… и он из горного народа.

— Я верил в это. Так вот… когда мне окончательно станет ясно, что Источник действительно там, под стенами древней столицы Мёртвого Императора, я буду ждать ответа — мне нужно отыскать то единственное место, что способно проглотить это перерождённое чудовище. Пускай и вместе со мной. Ты понял меня, горец?

— Да. Понял. Жди меня у стен Пика, я найду тебя сам, что бы ни случилось.

Ксанд пожал плечами, от этих жди чего угодно, отнятая у Богов способность находить Игрока даже по его следам на песке могла быть отдана кому другому. Даже тонкая нить устного договора приводила хранителя к Игроку через всю Средину, теперь этот невидимый горец как будто стал таким его хранителем.

— Хм, а ведь и я теперь тебя сумею почуять за пару дневных переходов.

Никто не ответил. Горец ушёл. Так и не дав ответа на извечный вопрос — кто ты. Ксанд не любил иметь дела с безымянными соглядатаями, но что поделаешь.

Бард неслышной тенью вернулся в лагерь, снова укрылся плащом. Стоило поразмыслить над этой занимательной встречей. Что бы там ни говорилось, горный народ исчезающе редко общался с Пришельцами, как чужаки называли людей. Игрокам были известны считанные случаи, когда это странное племя выходило на контакт. Тем более были редки примеры, когда подобные контакты происходили по воле самих Игроков. Огромная и почти не заселённая Горная Страна оставалась для жителей Средины страной неведомого. И вот теперь, когда Ксанду предстояло побывать у берегов Мёртвого моря, на его пути появляется горец, разговаривающий словно от всего своего небольшого племени.

В размышлениях об этом Ксанд встретил рассвет. Было в происходящем слишком много неясного. Игрок привык играть, не зная чужих камней, однако ему нужно было хотя бы знать правила этой партии. Извечные его противники, Сильные Иторы, вернее сказать — одной лишь Средины, никогда не пересекались с чужими расами, в их интересах было обходить друг друга стороной в многовековых дрязгах народов. Что же получается, решение проблемы, за которую взялась давешняя восьмёрка присутствовавших на Совете, было настолько значимым пред ликом Иторы, что… что.

Будто на сцену вышли Игроки других рас, если таковые вообще существовали.

Он, Ксанд, на поверку оказывался кругом прав, кругом творилось что-то грозное, только радости от этого знания как-то не прибавлялось. Наоборот, не проходило ощущение, будто он, шаг за шагом, всё глубже погружается в ледяное бездонное болото. Тайны пугали Игрока сильнее гнева Богов.

Странность была ещё вот в чём. Уже сколько дней отряд пересекал заснеженные высокогорья. И только теперь, на подходе к северо-восточной оконечности Равнины, на которой были разбросаны осколки Старой Империи, горцы проявили себя. Если хотели говорить, почему не открылись сразу? И почему всё же решили открыться в последний момент? И продолжают ли следить сейчас? Стало жутко неуютно, даже неслышимая воля Сильных была терпимее такого холодного наблюдения.

— К оружию!

Короткий пронзительный окрик разорвал предрассветные сумерки. Ксанд рывком оказался на ногах, привычным жестом выхватывая свой клинок из лежащих рядом ножен. Воздух запел под отточенным лезвием, отбрасывая в сторону разрубленную надвое стрелу. То, о чём он предупреждал Тсорина ещё у восточной стены горного хребта, поспешило воплотиться в действительность. Слишком поспешило.

Серой тенью плащ Ксанда мелькнул меж скал навстречу приближающемуся неприятелю. Бард успел разглядеть, как упал на снег их дозорный, успевший выпустить уже с полдюжины стрел, но сражённый сразу двумя или тремя вражескими. Наступил момент их отряду показать, на что он в действительности годился. Различая позади себя лишь короткие ругательства, Ксанд не стал дожидаться остальных бойцов в удобной расщелине между валунов — если они не хотят дождаться здесь, пока враг получит подкрепление, нужно выходить навстречу. С привычным мягким звуком клинок продирался сквозь тело врага, и Ксанда больше не заботили судьбы Иторы. С чётким выдохом он наносил прямые рубящие удары, которые способен был выдержать не всякий гранит. Прошло всего не больше мгновения, как позади него распластались на снегу четыре скрюченные фигуры, пятый же — огромный для жителей Равнины воин с занесённым для удара мечом так и не понял, каким чудом ничем не выдающийся по виду старик с бешеными глазами сумел отбить его рубящий удар, а потом и удивляться уже было некому.

Ксанд из немыслимой позиции сумел извернуться и восстановить равновесие, снова подняв клинок на уровень глаз, готовясь отразить новое нападение. Тут мимо него пронеслась фигура Тсорина, за которым след в след держалась Тиля. Серый Камень снова оказался в тылу. На доске становилось тесно.

Бой продолжался совсем недолго, за это время отряд успел, помимо часового, потерять ещё одного человека — вражеский стрелок в упор всадил в него стрелу, сам поплатившись за своё тщание жизнью. Была подстрелена одна из лошадей, другая повредила ногу на камнях, так что и её пришлось добить.

Осматривая четверых воинов и девушку, бард убедился, что они отделались лёгкими царапинами, но в очередной раз утвердил себя в мысли отправить Тильону ущельем в пределы Западной Тиссали, подальше от эпицентра разворачивающихся событий.

На скорую руку похоронив павших, даже не имея времени толком с ними попрощаться, отряд снялся с места. Ксанд решил двигаться прямо на север, надеясь, что хороший ход по плотному снежному насту и сменные лошади позволят им уйти от возможной погони.

Спустя некоторое время отряд, не сговариваясь, повернул на запад — перед ними раскинулись необъятные просторы предгорий, всего в десятке километров отсюда начиналась Равнина. Нужно было как можно быстрее покинуть снежники вершин, укрыться же в предгорных хвойных зарослях не составляло труда даже для менее опытных путешественников.

Пока лошади цепочкой втягивались в неприметное, укутанное туманом ущелье, Ксанд остановился дождаться Тсорина — тот в который раз решил вернуться назад проследить близость преследователей.

— Что там?

Гвардеец пожал плечами.

— Может, сообразили, что мы от них так и так уйдём… а может, и нет.

Ксанд хмуро кивнул вниз, пропуская Тсорина к его жеребцу.

— И что будем делать, бард?

— Песни петь… пока план остаётся прежним — двигаемся к Синтао, там оставляем Тильону, потом поворачиваем на запад и так же скрытно двигаемся вдоль Красной реки до Мёртвого моря и дальше к Пику Тирен.

— То есть всё по-прежнему.

Ксанд заглянул гвардейцу в лицо, покачал головой.

— Тсорин, я сожалею о гибели твоих людей, но тебе не в чем меня упрекнуть. Я предупреждал, какой сладкий приём ждёт нас в Империи. Более того, останься мы хоть на день в пределах Тиссали — случилось бы то же самое… В любом случае, ничего, кроме приказа Пресветлого, тебя около меня не держит.

— Додт тебя подери, Ксанд, неужели тебе так трудно объяснить, что вообще здесь творится?!

Бард остановился нос к носу с могучим мечником, с испытующим прищуром впиваясь в него взглядом.

— А ты с чего взял, что я сам что-то понимаю? Я, видишь ли, тоже шагаю в неизвестность. Мне лишь остаётся по пути шевелить мозгами, почему бы тебе не поступить так же?

Тсорин при этих словах как-то весь стушевался, покачал головой, плюнул в сердцах да поспешил вниз.

Странное их путешествие продолжалось, они старались пока не выходить на открытые пространства, крались предгорными хвойными лесами, переходили вброд ледяные речушки. На второй день пути вдоль отрогов Горной Страны хлынул непрекращающийся проливной дождь, скалы наполнились бесконечным эхом громовых раскатов, так что, поскольку скрываться с такой уж особенной тщательностью не приходилось, расстояние дневного перехода стремительно возросло. Почти без задержек отряд оказался на подходе к Синтао — имперскому речному порту, ближайшему к Перевалу Трёх Ручьёв.

Ксанд приказал остановиться на днёвку, отправив вперёд вдоль старой дороги лишь одного разведчика. Прежде чем выступать, нужно было как следует подготовиться — показаться перед местной милицией в своём нынешнем виде было бы неумным решением. На смену дорожным плащам были извлечены на свет заранее припасённые Ксандом тонкие шёлковые накидки с гербами разнообразных уездов и провинций юга Равнины, сам он чудесным образом обзавёлся стрижеными по местной моде тонкими, в ниточку, усиками. Несколько мазков грима, и лишь опытный глаз разглядел бы в нём уроженца севера, даже глаза стали замечательно раскосыми. Тсорин, разглядывая этот облик Ирока, только пожимал плечами — бард удивлял собранием такого множества талантов.

— Значит, так. Здесь нам придётся разделиться. Я вместе с Тсорином отправляюсь проводить Тильону до пристаней Синтао, вы же, не прячась, но и не показывая, что знакомы друг с другом, верхами добираетесь до следующего волока вниз по течению. Там и встретимся. Противнику может быть известен состав отряда, обыскивать же каждого на дороге им не с руки, так что обращать внимание будут лишь на группы вооружённых всадников крупнее двух человек, собственно этому критерию вы и не должны соответствовать. Лица можно не прятать, если мой портрет они могут и знать, то остальные им неинтересны, чужаков здесь всегда хватало. Если что — пробирайтесь обратно в Милон, искать меня не нужно. Всё понятно?

На том и порешили. Половина отряда с запасными лошадьми уже отправилась, а Ксанд всё сидел на корточках и что-то чертил на листе бумаги.

— Ксанд, что это?

Бард поднял голову на голос Тили.

— Это тебе будет записка. Возьмёшь с собой, пойдёшь к человеку, он тебе поможет через Перевал проехать… чтобы без осложнений.

— Но, Ксанд!..

— Молчи, Тиля, молчи… Ради памяти своего отца ты должна немедленно отправляться обратно в пределы Тиссали. И не вздумай спорить. Не принимаю я… споров.

Отправились три двушки спустя. Тсорин красовался на вороном жеребце, его кольчуга посверкивала в прорезях имперской накидки — ни дать, ни взять старший офицер из наёмников-северян. Компания в составе огромного воителя, красотки в охотничьем облачении и сопровождающего их неприметного проводника из местных — старикашки с согбённой спиной и непримечательным лицом — принять их за отряд беглецов было бы вовсе удивительно.

Ехали молча. Тиля хмурилась и разговаривать не желала. Тсорин изображал разухабистую удаль, то и дело пуская жеребца в галоп, только искры по древнему камню сверкали. Ксанд тащился следом, осторожно посматривая по сторонам — имперская дорога была местом езжим, но осторожность не помешает и здесь. К Синтао добрались ко второй половине дня.

Город встретил их теснотой улочек, беготнёй босоногих мальчишек, гомоном торговок и острым ароматом готовящейся пищи. Знакомая Ксанду атмосфера больших городов Юга. Бард ловко уворачивался из-под колёс гужевых повозок, нырял под навесы — он явно хорошо ориентировался в муравейнике домишек. Тсорин и Тильона на своих боевых жеребцах только и успевали, что следить за его серым плащом, встречный люд почтительно сторонился, но толпа была слишком плотной, чтобы позволить легко следовать за юрким проводником. Пару раз им уже казалось, что они заблудились в мешанине звуков, ярких пятен одежды, толчее ног, голов, квохчущей под ногами домашней птицы, но потом снова появлялся Ксанд. На его лице была написана заинтересованность.

— Всё в порядке, у пристаней стоит целых три речных «дракона», можно отправляться хоть сегодня.

Тиля на это даже не ответила, её прищуренные глаза скользили по крышам, Ксанд дорого бы дал за то, чтобы узнать, о чём она задумалась. С другой стороны, не спорит — и ладно. Она взрослая девочка, вполне может понять, куда ей не стоит ввязываться.

— Давайте за мной, а то закончится рыночное время, так мы вообще здесь не пройдём с лошадьми.

Тсорин огляделся, не понимая.

— В каком смысле?

— Таком. Это жилой район, рынок — за пределами городских стен. Там сейчас добрая треть населения. Вот когда они вернутся — станет тесновато.

Воитель грязно выругался, Тильона тоже поморщилась. Им обоим явно было не по нутру местное великолепие. Ксанд пожал плечами и направился в сторону пристаней. Двое его товарищей живо устремились следом.

Ксанд снова вошёл в роль местного, принявшись с пронзительным имперским акцентом расхваливать местные достопримечательности:

— Каспадзину воину, я маку пулавадзич васы фу самэй лутшые дэ листалану фу Синтао, кыдзе вэй можиче пулекыласна пакушач. Пакушач!

Получалось так потешно, что оба спутника невольно прыснули. Бард кивнул самому себе и, набрав поглубже в грудь воздуха, разлился соловьём. Пока они добирались к причалам, разошедшийся «проводник» успел всучить им две меры каких-то мелких терпких фруктов, Тильона обзавелась тремя дутыми браслетами дешёвого серебра, сам же Ксанд получил целых два интересных предложения от местных торговцев, оценивших бойкость старикашки.

Перевести дух смогли только у плавно покачивающегося на речной волне кораблика.

— Так, — бард посерьёзнел в единый миг. — Тиля, отправишься прямо на этом корабле. Лишняя задержка может тебе доставить неприятностей на Перевале. Вот тебе обещанная бумага — воспользуешься по прибытии. И ещё…

Бард что-то долго искал у себя за пазухой. В протянутой ладони остро сверкнуло.

— Вот тебе. Пригодится. До коллекции.

Повисла неловкая пауза. Тсорин топтался рядом, всем видом давая понять, что нужно бы не затягивать с прощаниями, а живо сваливать. Тиля просто молчала. Её глаза никак не отпускали его взгляд. Словно она что-то хотела сказать, но не решалась.

Ксанд порывисто к ней наклонился, обнял, задержал плечи в своих ладонях, потом отпустил, шагнув в сторону.

— Серебро у тебя есть? Ну и ладно. Не поминай лихом, девочка. Может, свидимся ещё.

Ксанд молча стоял на помосте причала, пока Тильона о чём-то договаривалась с хозяином, и лишь после того, как кораблик снялся с якоря, набирая парусом свежий ветер, бард дал знак Тсорину. Им тоже пора было двигаться.

Вокруг расстилалась бескрайняя равнина, великое море трав. В рост человека, это изумрудное полотно гигантскими валами живой массы колыхалось под порывами стремительных воздушных потоков.

Он зачарованно следил за могучей жизнью, что билась пред ним в едином ритме борьбы со стихией. Завораживающее зрелище, масштабное, непередаваемое. Образ летящих вдаль волн того волшебного моря словно был иллюстрацией самой жизни в этом беспокойном мире пред ликом Иторы. Могучие силы по собственной прихоти играли лёгкими тростинками, подминали их под себя, мгновение спустя так же легко отбрасывая прочь. Не было в той битве сил ни смысла, ни причин, ни следствий. Вот стебель тростника не сумел удержаться в рыхлой почве, швырнул его в небеса лихой порыв ветра, вознёс под самые облака, но недолго продолжался тот полёт — вмиг изломал ураган хрупкий его стебель, вмиг оборвал листья, и вот уже былой борец за свободу летит вниз комком перемолотой в бешеной мясорубке зелёной плоти. И вот ничтожная капля сока уже касается влажной почвы, навек исчезая, растворяясь в будущем иных поколений…

Он видел это всё, но не мог понять одного. Почему вокруг беснуется чуждая ему воля, а он, привыкший доверять лишь своему чутью, люто ненавидящий всякую несвободу, способный неудержимо сражаться, прорубая себе путь к упокоению сквозь любые преграды, он продолжает лишь беспокойно оглядываться туда, за спину, откуда дует страшный сегодняшний ветер. Не ощущая самого ветра. Не нуждаясь в борьбе с его кромсающими плоть клинками. Не зная страха.

Как можно бояться того, от чего не нужно бежать. Только помани, и этот мир станет твоим. Отныне только ты будешь возвещать свою волю окрестным травам, и никто иной не посмеет перечить истинной свободе, которую она раз и навсегда принесёт…

По спине пробежал холодок. Тишина и спокойствие вокруг него затягивали, неслышным мороком проникали в сознание, отравляя душу, спутывая мысли. Что это за странное мерцание пробежало по колышущемуся пологу разнотравья? Почему вдруг оттенки зелёного сменились пятнами красного, бордового, рубинового, алого, грязно-коричневого? Словно это не хрусткий стебель истекает соком под порывами ветра, а грозный воитель в изрубленной кольчуге медленно слабеет от оставленных на его теле многочисленных ран. Это не корень расшатался, грозя оборваться от любого дуновения, это целый род хоронит одного за другим своих лучших сыновей, вкладывая затем рукояти ещё не остывших мечей в хрупкие девичьи ладони. Это не оборванная листва носится на ветру, это души человеческие не могут найти упокоения в безумном танце ветров.

Он ведь именно это боялся увидеть, от этого прятался в заветной тиши собственной отстранённости. Его дело было — убежать, скрыться, не дать себя обмануть кажущейся силою дарёных заклятий. Но он не мог больше оставаться тут, в тиши, заставляя бороться других. Именно у него достаточно силы, чтобы сражаться. Только-то и нужно, что не дать себя обмануть вражеской приторной лести. Сколько погибших друзей нужно оставить позади, чтобы осознать значение простого слова: ненависть…

Видение рассеялось. Ему осталось только повернулся навстречу безумному ветру и вновь извлечь свою лизанну.

Среди пышных торжеств, сотрясанья основ

Проходил ты свой путь, никого не жалея.

От той жизни остались лишь тени костров

И рассеялся чад золотого елея.

Детям тлена и внукам седин,

Нам, почувствовавшим на мгновенье,

Будто в мире ты был не один,

Но затем утонувшим в забвеньи

Был не страшен тот подвиг отцов,

Мы его повторить не замедлим.

Изба́ви нас от предателей и подлецов.

Зреть бок-о-бок с тобой мы хотели,

Липли волосы нам на лоб пеленой

И в руках топоры повисали устало,

Мы не робких десятков и нам не впервой

Попрощаться навек на пути из начала.

Закипали котлы на кострах этих смут,

Это пища для мёртвых и для меня.

Только песни навеки нас вместе сведут,

Но не мы, а они тихо плачут, скорбя.

Когда рядом остынет последний герой,

И над тяжкой потерей мы все замолчим,

И когда твоим другом восстанет другой,

И останешься ты среди сечи нагим,

Значит, всех вас сюда привели неспроста,

И невольным рабом быть согласен ты был,

И в борьбу ту вступал ты не против, а за.

За того, чьи слова прежде жизни ценил.

Ксанд вскинул непривычно короткий имперский лук, высматривая подходящую цель. Рядом мерзко прошуршала шальная стрела, и он тут же рванул тетиву в ту сторону, удовлетворённо расслышав короткий ответный стон. Треклятый туман не давал толком развернуться, четвёрка его спутников едва слышными тенями мелькала чуть в стороне, то и дело раздавался лязг оружия, но даже отборная брань долетала сквозь промозглый воздух как-то неясно, дробясь коротким эхом.

Погоня всё-таки настигла их здесь, в среднем течении Ли Цзы, отряд в два десятка местных ополченцев не смог бы их сильно задержать, но невесть откуда свалившийся на их голову туман (это здесь, посреди Равнины, где зимой обычно не прекращаются засухи!), не давал уйти от остававшихся на расстоянии вражеских лучников. Долгожданной быстрой драки накоротке, столь любимой Тсорином и его гридями, не получалось. Они бессмысленно мотались в струях плотного тумана, каждое следующее мгновение рискуя получить стрелу в живот, и ничего толком не могли поделать. Расходиться дальше двадцати шагов — нельзя, потеряешь друг друга. Перекрикиваться — тоже, наведёшь на себя выискивающего цель стрелка. Нужно уходить, и как можно быстрее, сюда наверняка уже мчится отряд-другой конного патруля. Даже его отличные бойцы не смогли бы сражаться с таким многочисленным врагом.

Ксанд бросил взгляд в небольшую низинку, где тихо лежали, приученные к боевым условиям, тиссалийские лошадки. Их оставалось числом пять, и на сегодня они уже набегались. Заменить их под седлом было нечем. Скакать же в таком тумане, не зная дороги, было и вовсе самоубийством — или коню ноги переломаешь, или себе шею свернёшь.

— Замри.

Команду Ксанд отдал своим обыкновенно тихим, но слышимым на сотни шагов голосом. Тени в тумане послушно растворились, Тсорин с гридями, если надо, найдут укрытие где угодно. Свистнули тетивы, минимум шагов пять в стороне. Да, стрелки́ из них никудышные. Бард развернулся на спину, высматривая в клубах поганого тумана тусклый зрачок Кзарры. Даже его вновь обретённое внутреннее зрение было бессильно.

Риск был велик, но ничего другого Игроку не оставалось. Кое-кто уже и без того знал, что он тут. Старая песня. Временами даже Серому Камню приходится раскрывать своё истинное «я». Не хочется, а надо.

Пальцы ловко скользнули в заветный кисет. Предметы из ударного своего арсенала Ксанд не мог постоянно носить на себе, сияние этих вещиц горело бы в незримых зрачках Сильных подобно самой Кзарре в жаркий полдень. Они сами порой боялись этого света, но это была игра на их поле, в таких делах им стоило только захотеть — и перешедший границу дозволенного Игрок мигом захлебнулся бы в крови невольных человеческих жертв. Когда ставилось на карту само обладание властью, Боги жертвовали своими рабами, не задумываясь. Сейчас это барду и было нужно.

Полыхнуло. Его невидимый образ возник посреди застоявшегося воздуха на высоте в три десятка локтей. Переливающаяся, сотканная из языков голубого пламени фигура легко покоилась, разбросав руки, на незримом ложе. Мерное биение его сердца вторило чуть заметному дыханию пламени, и не было в этой призрачной фигуре ни толики напряжения, нарочитости или проявления какой бы то ни было слабости, известной людям под именем эмоций. Фигура плыла в родной стихии, впитывая её соки.

Поганый туман сдуло одним порывом ветра. Призрачный цветок голубого пламени бесстрастно наблюдал, как крошечные фигурки чужих рабов трясутся внизу, разрываясь между неслышимыми приказами и обыкновенным лютым страхом, что пробуждало в них видение. Кровавая роса уже начала рисовать свой грубый узор на сырой соломе изломанных Кзаррой трав, сам же он уже направил свой всевидящий взгляд далеко на юго-запад, туда, куда лежал его путь.

Тропы, пристани, переправы. Редкие рисовые чеки. Пыльные пустоши. Люди, бессмысленно копошащиеся на лике Иторы. Огромное Мёртвое море, безжизненное, прекрасное. И белый остов древнейшего горного хребта на Материке — Пик Тирен, превращённый некогда дланью Мёртвого Императора в неприступную крепость. Что там?

Ничего.

Ему не удалось признать ни единого проблеска чужой воли, ни единого порыва сопротивления его вмешательству. Наоборот, словно это зов шёл оттуда, слабый, тонкий, но непреодолимый, пронизавший своими обертонами сами кости этого мира на сотни селиг вокруг. Что же это?! Ответа не было.

Ксанд открыл глаза и спокойно оглянулся на обступивших его воинов. Ему помогли подняться, всё вокруг заливали жаркие лучи Кзарры, воздух был тих и прозрачен. Только сладкий аромат смерти портил картину.

— Путь покуда свободен, нужно этим воспользоваться. Я кое-чем подсобил лошадям, так что до вечера они нас увезут достаточно далеко отсюда. Нужно будет только отклониться к югу, чтобы нас было труднее в следующий раз выследить.

— Что это было, Ксанд? — глухо спросил его Тсорин.

— Ничего не было. Ничего.

Их взгляды встретились, и гвардейцу пришлось отступить. До того подобное с ним случалось только при разговоре с самим Пресветлым.

Нужно было спешить.

Пятёрка конных резво рысила по пыльным дорогам Равнины, двигаясь к своей цели. Из четверых спутников Ксанда один лишь Тсорин решался задумываться о том, что же всё-таки творится вокруг, куда они движутся, какие цели преследует их предводитель и вообще, кто таков этот бард? Могучего воителя, не раз выходившего в одиночку на сильнейших противников, возможные преграды на пути выполнения приказа Пресветлого не волновали, однако дарованное ему от природы любопытство, а также смекалка прирождённого военачальника неустанно твердили: узнай, подгляди, разгляди, угадай.

Ксанд был одной ходячей тайной. Некогда этот человек был придворным бардом, известнейшим в государствах Средины, потом, сказывали, надолго исчез, не было о нём ни слуху, ни духу. И вот теперь, по прошествии многих лет, он объявился. Самое его существование словно задевало чьи-то высокие интересы, неприметный пилигрим с дорожным посохом и в походном плаще — простота его была опасной, как лезвие отточенного клинка в руках умелого бойца. Взгляд его был хмур, неясен, но нельзя было его назвать невыразительным. Поди ты только пойми, что за силы кроются за блеском этих глаз. Бард стал предвестником неприятностей, оком бури, он словно разом вызывал на себя гнев Богов и людей. Он был главной и единственной причиной всех их неприятностей в пути, или, вернее, он следовал именно той тропой, что прочила таковые во всей их красе.

Причина или искатель? Источник или путеводитель?

Тсорин все эти седмицы пытался дать ответ на беспокоящие его вопросы. И не мог, ибо каждый новый день даровал ему всё новые факты, необъяснимые загадки, вызывая безответное недоумение и призывая безоглядную веру. Бард имел слишком много общего со страшным образом Игрока, что вдалбливали в голову легенды и сказки, он был полон богохульства и гордыни. Но зачем ему, Тсорину, нужны доказательства этого подобия?

Чтобы презреть приказы и оставить старика одного?

Чтобы устрашиться его непонятной силы и попытаться избавить от неё лик Иторы, на привале подмешав в пищу яд?

Чтобы увидеть в нём смелого, опытного, но всё же — просто человека, взявшегося в одиночку воевать со всеми Сильными сразу?

Тсорину, капитану гридей Пресветлого Князя Всея Тиссали, было достаточно своего собственного понятия, чтобы сделать и то, и другое, и уж точно — третье. Тогда почему же он никак не мог решить, на чьей он стороне?

Мешал странный, заполнивший сердце, терзающий душу зов, что поселился в нём ещё в Белой цитадели Милона. В тот самый момент, когда прозвучали слова приказа Пресветлого.

Зов мешал сосредоточиться, как следует всё обдумать, он сбивал с мысли, наполняя бездумным стремлением вперёд, в очередную драку. Немыслимое для солдата дело — желать драки.

— Тсорин!

— Что? — воитель словно только что очнулся. Вид у него был виноватый и сбитый с толку.

— Ты в порядке? Не ранен?

— Я? Н-нет… а нам не стоит ехать чуть быстрее?

Ксанд смерил его странным взглядом.

— Не стоит. Вон там, — бард указал куда-то вперёд, — рыбацкая пристань. Есть шанс купить у них лодку. Не могли же они всех рыбаков-то…

Последнюю фразу Ксанд пробормотал как бы сам себе, пришпоривая лошадь и вырываясь вперёд. Он же почти почувствовал… но снова сорвалось. Странное дело, ему, Игроку, обычно стоило только взглянуть на человека, он тут же ощутил бы отпечаток длани любого из ныне правящих Сильных. Любого! Значит, тут дело не в них. Тсорин ходит под каким-то странным знаком, уловить бы его.

Однако покуда это не удавалось.

Торг барда с плосколицыми и тщедушными здешними рыбаками предваряла прогулка по окрестностям. Ксанд словно принюхивался, и Тсорин почти явственно ощущал тот взгляд, что пронзал окружающее пространство подобно калёной стреле — кисейное одеяние. Не раз и не два спутники барда наблюдали эту картину. Не раз и не два им приходилось после тотчас срываться с места, повинуясь короткой фразе приказа. Скакать день и ночь, неведомо куда, неведомо от кого. Петлять по оврагам и чащобам, сбивая со следа того, Тсорину не нужно этого доказывать, кого не существовало вовсе.

Вот и сейчас — подойди ты и предложи нищим подневольным оборванцам пару серебряных монет, да отправляйся себе вниз по течению. Нет, всё ходим кругами, оглядываемся.

— Пошли.

Хвала Богам, на этот раз всё вроде в порядке. Пока Ксанд расплачивался с горе-рыбаками за их утлые лодчонки, они четверо топтались поодаль. Как же им везти лошадей на этих развалюхах? Оставлять нельзя… да они и сами здесь еле поместятся! Подошедший бард рассеял все сомнения.

— Тсорин, поплывешь на второй. Нужно переодеться, может, если ты в пути чуточку помолчишь, нам удастся изобразить двух непримечательных рыбаков. Ниже по течению я могу раздобыть замечательную прогулочную яхту. Она вообще принадлежит местному князьку, но мне отчего-то кажется, что он нам её с радостью уступит. Остальные осторожно двигаются с лошадьми вдоль берега вон к тому мысу и ждут нас. План ясен?

Две дырявые лодчонки резво бежали по волнам разлившейся Ли Цзы, в темя жарила Кзарра, Тсорин старался не отставать от барда.

— Ксанд, чего мы всё время боимся?

— Смею заметить, мы ничего не боимся. Или есть вещи страшнее смерти? Мы просто остерегаемся.

— Хорошо. Остерегаемся — чего?

— Хм, как бы это тебе объяснить, чтобы не вдаваться в излишнюю мистику.

Тсорина передёрнуло от внезапно подступившего озноба.

— Лик Иторы искорёжен множеством воль. Неважно, нужны ли они нам, нужны ли они самим себе. Важно, что без них Иторе бы жилось ой как спокойнее. А посему — в делах, не требующих суеты, делах истинно важных, я предпочитаю обходиться без лишних свидетелей, кем бы они ни были и как бы их не именовали простые смертные. Итора в них точно не нуждается, почему бы мне не следовать в этом Её воле.

Вот так. А чего можно было ждать? Покаяния?

— И вот что ещё. Можешь мне не верить, но все те преграды, что встают на нашем пути — их хромой ногой деланы. А живы мы с тобой, преспокойно плывём по речке, только благодаря моей осторожности.

— Мечи уже не в счёт?

— Мечи… многие переоценивают их силу. Меч может помочь там, где проще орудовать мечом. Но здравая осторожность способна пособить твоему клинку лучше всякого точила. Кто разит цель, когда отряд стрелков даёт залп? Смертоносный рой снарядов, или тот, кто вовремя даст поправку на ветер?

— Конечно…

— Вот и помолчи, подумай лучше, я же сказал — твой могучий рык выдаёт нас с головой.

Оставалось только заткнуться, Ксанд был редким человеком, способным сломить могучую волю Тсорина одной, походя произнесённой фразой. Чудеса продолжались.

Не успела бешеная здешняя Кзарра склониться к закату, как они впятером уже гладко скользили на дарёной яхте вниз по течению. Ветер обещал спорый путь до самого Мёртвого моря, случайный чиновник очередного небогатого прибрежного городка если и набирался смелости забираться на борт, то живо удовлетворялся какими-то бумагами, что лениво демонстрировал ему бард. Конных дружинников по обоим берегам Ли Цзы видно не было вовсе.

Сумасшедшая скачка прошлых седмиц, сменявшаяся лишь яростной рубкой с наседающим противником, казалась теперь чем-то безмерно далёким, даже не случавшимся вовсе. Тсорин вольно откинулся в местном раскладном плетёном кресле, помахивая небольшим веничком вместо опахала. Ему было жарко, он даже позволил себе распустить вросшую в тело шнуровку нагрудника, впервые с момента их отбытия из Милона. Что же такое происходит?

Бессловесные матросики муравьями носились по вантам, скрипел такелаж, все трое его сотоварищей, убоявшись духоты каюты, расположились тут же, в тени косого паруса. Расслабились всё же… или нет. Вот соломенноволосый уроженец Марки, отличный лучник Тарнис бросает на обрывистый восточный берег свой колючий, прицеливающийся взгляд. И лук его не валяется в рундуке, а лежит поблизости, со смазанной тетивой, рядом аккуратно перевязана ленточкой дюжина стрел. Да и Гротт из Загорья, могучий мечник, не зря играет желваками — верный признак опасности для любого, кто на него не так посмотрит. Разве что граф Моно дрыхнет в своём гамаке абсолютно беззаботно. Впрочем, последний способен урвать двушку времени для здорового сна где угодно, хоть посреди поля битвы.

А что же Ксанд, так ли он спокоен по отношению к их теперешнему положению праздно прогуливающихся по реке знатных господ?

Бард продолжал исполнять непонятно отчего ему полюбившуюся роль местного проводника, у него наготове хранились десятки каких-то чудодейственных бумаг, канцелярской магией которых он наводил преизрядный ужас на встречных любопытствующих, в заплечном же мешке он постоянно таскал с собой неразлучную лизанну.

— Ксанд, ты же бард? Почему ты нам ни разу ничего не спел?

Тонкоусое гримированное лицо осталось недвижимо.

Ответ последовал нескоро.

— Сейчас не время песен, слишком много моих хороших друзей погибло за этот круг. Слишком много. А вот сыграть, — старик ловко извлёк благородный инструмент из чехла, нежно коснулся рукояти, подкрутил что-то в механизме маховика, прислушался к звуку струн, удовлетворённо расправил плечи. — Сыграть можно. Вполне может так статься, что в следующий раз не только играть, но и слушать никто из нас уже не сможет.

Мрачное пророчество заставило всех, даже спавшего только что графа Моно, поднять лица и пристально заглянуть Ксанду в глаза. Впрочем, тот не обратил на этот к себе интерес никакого внимания. Он уже присел, согнувшись, и едва-едва коснулся клавиш.

Не зря лизанну называли королевским инструментом, Тсорин отлично знал, какое это тонкое искусство — на ней играть. На редкие выступления королевских бардов, случавшиеся при дворе Милона, ценители музыки всегда старались получить приглашение заранее. Ложи, партер, балконы всегда были забиты под завязку… Сейчас им предстояло нечто не менее захватывающее, хотя… как может сочетаться тонкий гриф лизанны с содранными в кровь мозолями на держащих руках, привыкших к мечу и дорожному посоху?

Лизанна дрогнула и запела.

Словно гудение летнего шмеля раздалось из её широкого лона, зажурчал и мотив, лёгкий, свежий, светлый, живой. Он искрилось и сверкал, проникая до самых глубин души, растворяя в себе усталость, гнев, страх, все те чёрные пятна, что неминуемо оставляет на нас жизнь.

Вот прогремел гром первой майской грозы, вот — налетел бесшабашный ветер, неся с собой свежесть и лёгкость — верные спутники начала новой жизни.

Вплетаясь искусным узором, мелодию пронзила птичья трель, ещё неуверенная, простуженная с зимы, но уже такая радостная. Ей не нужно было причин для этой радости, ей не нужно было целей в этой жизни. Она просто была, пела, цвела, радовалась и смеялась.

Тсорин словно пробудился ото сна — таким резким оказался возврат из мира зачаровывающих созвучий к нашей действительности. Как бы нехотя вокруг начали ворочать головами его товарищи, трое матросов у фальшборта никак не закроют удивлённые рты… Додт тебя задери.

Решительным шагом он направился к выходу. Пещера своей тишиной, беспрестанным гробовым молчанием лишь всё больше казалась упрятанной в немыслимые глубины Иторы, но это была лишь иллюзия, морок измученного сознания. Только сделай шаг, и ты уже всей грудью вдыхаешь ток свежего горного воздуха, ощущаешь прохладу сонного камня, скользкого от росы, гладкого, покойного…

Ему едва удалось устоять на крутом карнизе, нависшем над туманной долиной. За ним незрячей глазницей чернел грот, а впереди зияла пустота. Он поплотнее завернулся в плащ, качаясь на носках, заглянул куда-то вверх, словно искал там, в бледных предутренних небесах, ответы на свои вопросы. Впрочем, они пришли вовсе не оттуда.

— Я снова явился, человек. Как ты просил.

Он не стал оборачиваться на этот голос, если надо, его хозяин покажется сам.

— Ты как будто ждал.

— Я вовсе не ждал, у нашего народа есть особое чувство времени. Мы знаем, когда должно явиться. Это ваша история — клубок случайностей, у нас, Древних, всё иначе.

— Наше счастье, ты не находишь? В неведении. Нам не дано знать, сколько суждено прожить. Нам суждено по жизни делать страшные и странные открытия. Вы же это всё просто знаете.

— Возможно.

Было тяжело наблюдать эти лёгкие и быстрые движения. Долгожданный гость не мог не удивлять своим видом, уже третий раз они встречались лицом к лицу, но лишь впервые сошлись так близко, так невероятно близко для представителей двух чуждых друг другу рас. Да и как понять это призрачное на вид существо, оказывающееся столь страшным противником в бою.

— Возможно. Нам приходится жить не здесь и сейчас, но в массе мест и времён одновременно. Впрочем мы ещё поговорим об этом, сейчас же мне необходимо сказать тебе нечто важное.

— Она всё-таки умрёт?

— Да. Та сила, что завладела ею, слишком сильна даже для этого священного места. Но в твоих силах если не совладать с ней, то сделать, чтобы эта смерть не стала напрасной. Ты, только ты, должен помочь ей в этой смертельной схватке. Тебе дано вернуть на круги своя силу Подарка, поборов морок Проклятия. Сделай так…

Всё верно. Он не стал дожидаться завершения непрошеного наставления, зябко кутаясь в плащ, ему только и достало сил, что шагнуть обратно под безжизненные своды. Он и сам чувствовал это тяжкое дыхание там, внизу. Он не слушал, он шёл петь свою песнь. Сколько можно прятаться за спинами сильных мира сего. Иногда нужно совершить нечто по собственной воле, поставить на карту всё, чтобы победить. Чужую жизнь, да. Но и свою — тоже. Он и без чужинца знал, что ему предстоит сделать сегодня.

Раня ноги густой осокой,

Поспешал я по склону вверх,

До вершины той невысокой

Совершая слепой забег.

Помогал мне подняться ветер,

Что поёт меж холмов зелёных,

Что бывает и тёпл, и светел,

Что шумит повсеместно в кронах,

Но не тот он сегодня, право,

В нём я чую лишь рокот стужи,

Только грохот сечи кровавой,

Только яростный гимн оружья.

Что ты видел на той вершине,

Бессловесный ты мой попутчик,

Что теперь рассказать решил мне,

Вволю тем же меня измучив?

Я не ведаю цели дальней,

Мне лишь нужно подняться к небу,

Так зачем же твоя печаль мне,

Груз мне лишний не на потребу.

Не хочу я сражаться с братом

И пусты мне твои знаменья,

Поверну-ка я тут обратно,

Не желаю пытать терпенье.

И затих тут мой ветер-друже,

И покой мне вернул устало,

Он не смог мне сказать снаружи,

Что внутри мне познать пристало.

Знать, зазря я хотел быть первым,

Знать, беспречь свои ноги ранил,

Ведь теперь я отступник веры,

Что навеки её оставил.

Ксанд оставил Тсорина с гвардейцами внизу, в одиночку поднявшись на десятиметровый каменный уступ. Отсюда хорошо была видна голая, ровная как стол пустыня позади. Если хорошенько присмотреться, то отсюда даже можно разглядеть темнеющую в зеркалах миражей кайму Мёртвого моря. Его солёные воды, казалось, пропитали смертью весь здешний воздух, не давая расти травам, иссушая ручьи, обветривая лица. Впрочем, им ведь и возвращаться отнюдь не этой дорогой… дожить бы до того возвращения.

Ксанд поднял слезящиеся от беспрестанно яркого света глаза вверх по склону, туда, где громоздились гекатомбы будущих неминуемых жертв — копошащиеся гигантским муравейником люди. Где вот уже сколько дней сверкал тот самый иссушающий свет, который пугал своей неведомой природой, который бился в яростном бою почитай со всеми Игроками Иторы и… Проигрывал? Побеждал?

Это можно будет с уверенностью понять, лишь добравшись до самого сердца твердыни Пика Тирен, древнейшей и неприступнейшей крепости Средины. Он должен найти проход в этом немыслимом лабиринте сокрытых в толще скал лестниц, анфилад, пещер и переходов. Защитники Пика уж не те, что во времена Мёртвого Императора, а значит, шанс у них был.

— Ксанд, ну что там?

Серый Камень, уже поведший неприметную линию своей тропы в самые глубины нависшей над ними твердыни, отчего-то сумел обратить внимание на кучку поджидавших его людей. Странно, или ему показалось… словно солнечный блик, отражение бушевавшей в небесах стихии мелькнуло среди них. Впрочем, глаза слезятся, толком и не разглядишь.

Он лишний раз поправил и без того ладно сидящий глухой штурмовой шлем. Куда только подевался былой проводник, неприметная личность в балахоне пилигрима… нет, сюда соваться в таком виде было нельзя. Броня тут нужна. Броня.

— За мной.

Его внутреннее зрение послушно проявило на поверхности голой скалы неровный овал хода. Некогда воины Императора могли свободно проникать внутрь и покидать бастионы Пика Тирен даже во время мощнейших осад, что случались не раз за историю существования Мёртвого Императора. И ни разу никто их смертных не сумел разгадать ве тайны этого места. Игроку для этого понадобилось лишь бросить косой взгляд. Вросшая в камень плита откатилась в сторону с утробным рокотом, достойным поступи дракона. Древний механизм был работоспособен до сих пор.

Отряд исчез в толще горы за считанные мгновения. Узкими коридорами можно было двигаться только по одному, так что Ксанд разумно выставил вперёд Гротта, вооружённого по случаю короткой страшной секирой, следом двигался Тарнис со стрелой на тетиве, дальше шли остальные. Сам же бард замыкал шествие. В случае, если придётся возвращаться и выбирать другой путь наверх, ему лучше бы выводить их самому. Из всех он один не стал брать с собой вязанку факелов, уж что-что, а обычный свет ему здесь почти не нужен.

Первые три перехода, по пол-селиги каждый, им удалось одолеть, никого не встретив. Даже замеченные ловушки и потайные двери казались давно заброшенными и потому беспомощными перед опытным взглядом следопыта. Однако пол всё более забирал вверх, так что вскоре их словно окружило эхо бегущих ног, донося отовсюду короткие крики команд, бряцание оружия да отборную брань. Свистнули первые арбалетные болты, почти расщепив мощный окованый щит Гротта. Этот коридор удалось взять почти с разбегу, гарнизонные солдатики палили больше от испугу. Однако когда Ксанду очередной раз привиделось впереди какое-то подозрительное шевеление, он тотчас отдал приказ поворачивать в боковой проход. Ввязываться в серьёзный бой таким числом — равносильно самоубийству, их просто завалят телами. Так и продолжали двигаться — чуть что сворачивая в сторону, благо окольных путей в толще Пика Тирен было предостаточно. Многие из них, как думалось Игроку, даже не были нанесены на карты современных хозяев твердыни.

Первые по-настоящему крупные неприятности у них начались на лестницах, ведущих к третьему уровню. С одного из неприметных внутренних балкончиков на них обрушился целый дождь смертоносного железа. В единый миг граф Моно оказался ранен в плечо, благо не слишком сильно. Весь отряд как по команде распластался вдоль стены, Ксанд сквозь зубы что-то прорычал, пытаясь отыскать в окружающих серых тенях намёк на боковую веточку перехода. И не находил. Раненый кривился, перетягивая одной рукой влажно блеснувшее сочленение доспеха. Тарнис на мгновение вывернулся, пустил стрелу вверх вдоль стены. И тут же отскочил обратно, когда мимо них загремело по ступеням безжизненное тело. Хорошо, но нужно что-то делать…

И тут с места сорвался Тсорин. Ошеломлённому Ксанду этот самоубийственный бросок показался прыжком дикого зверя, когда одна лишь полупрозрачная тень несётся вперёд, не давая толком разглядеть, что же она такое. Беспощадное к себе и другим движение. А до треклятого балкончика было не меньше тридцати шагов вверх по винтовому колодцу. Бард мгновенно сообразил выйти из-под навеса и разрядил вверх оба болта своего ручного арбалета. Тарнис тоже сориентировался и теперь раз за разом спускал тетиву. Обоим застрявшим внизу и потому бесполезным мечникам оставалось только громче кричать, отвлекая на себя внимание. Вверху мелькнула искра отточенного клинка, раздался короткий крик, другой… и тишина.

— Тсорин!

Лишь струйка пыли посыпалась сверху, кто-то тяжело возился.

— Тсорин!!!

— Да. Я тут, давайте наверх.

Ксанд покачал головой, давая своим спутникам знак подниматься. Тсорин был лучшим из гридей Пресветлого. Воином от природы. Но все эти невероятные моменты, что случались не раз и не два за время их совместного пути сюда, к Пику Тирен, они не укладывались в голове видавшего виды барда. Именно Тсорин застал тогда, на перевале, Ксанда с Тилей врасплох. Игроков, подготовленных и испытанных в боях с силами, куда более грозными, чем простая сталь чужого клинка. Гвардеец и после не раз проявлял невероятную удаль, но кроме того, он явно что-то знал такое… и это пугало Ксанда, как ни один из врагов.

Ни следа отметины чужой силы он в нём так и не обнаружил. Да и зачем всем этим Богам, что так упорно травили его, Ксанда, на всём пути от предгорий Алатайского хребта до самого Пика Тирен, одновременно ему помогать? Тсорин же был для него помощником, невероятно сильным, незаменимым помощником.

Бард поспешил поудобнее перехватить рукоять меча, поправил лямки заплечного мешка и продолжил штурм бесконечных ступеней. Тсорин ждал его, в заметном напряжении оттирая свой клинок от пятен свежей крови. Бард лишь оглядел того тревожным взглядом, похлопал по плечу и поспешил вперёд, в открывшийся перед ними широкий проход. Им удалось приблизиться к самому сердцу Пика, но расслабляться рано.

Сквозь толщу гранитных костей твердыни пронёсся низкий гул. С потолка лениво потекла пыль, но цепочка вооружённых людей даже не остановилась. Потолок на голову не падает, а что там вдали творится — не их забота.

В который раз Ксанду приходилось жалеть — нельзя здесь применять таланты Игрока, ни в коем случае нельзя. Только подумай об этом, выдашь себя с головой, единственный же его шанс сейчас — бежать вперёд, не ввязываясь в драку. Не то прижмут в тёмном углу и передушат, как мышей. Бард сощурил глаза от яркого снопа света, что, казалось, вовсе не замечал могучей каменной тверди на своём пути. Будь это обычный свет… от бешеного урагана не закроешься ладонью, не заслонишься щитом. Ему показалось, или эти прожигающие насквозь лучи стали сильнее?

Тряхнув головой, бард жестом остановил раненого, бегло осмотрел его кое-как перетянутую рану, скривился, но пустил того догонять остальных. Везение их, похоже, заканчивалось. Через два пролёта слева показалась какая-то тёмная галерея, заметно забирающая кверху. Недолго думая Ксанд повернул свой маленький отряд туда. Спустя какую-то сотню локтей вокруг застыла кромешная тьма, однако бард поспешил шёпотом предупредить Тсорина не зажигать факелы.

— Двигаемся максимально тихо, если я прав, сейчас здесь станет светлее.

И действительно, вскоре впереди послышался шорох, замелькали тусклые пятна света. Бард быстро-быстро перебрался вперёд, его словно что толкало, что-то очень важное…

Свет падал сверху, где потолок галереи выходил вровень со следующим уровнем коммуникаций. Сквозь толстую литую решётку было плохо видно, там ходили и, кажется, разговаривали. И язык этот не был похож на имперский.

— Где мы?

— Вопросик… мы в толще Пика Тирен. В каком-то круглом зале…

— Не глупи, по дороге сюда чуть не погибли мои товарищи, а ты ещё шутишь?

— Я не знаю ответа на твой вопрос. Очень похоже на ловушку, но почему мы до сих пор живы… мне понятно одно — нам нельзя ждать, нужно спешить.

— Но куда же? Куда?

Ксанд вдруг узнал доносящиеся до них голоса. Один из них, что пониже, принадлежал лучшему бойцу Загорья, Коротышке-Миалу. Он был известен, почитай, на всю Средину своим умением здорово махать боевым топором. И слышать в его голосе нотки страха было непривычно. Тем более, что второй голос принадлежал не кому иному, как участнику последнего Совета Игроку Лисею Маркийцу, известному также под именем Проходной Тор. Из всех них он был почитай самым молодым из Игроков Средины, но уже прославился своим бесстрашием, которое и принесло ему в своё время столь богатую коллекцию. Из всех знакомых Ксанду лично Игроков только он не унаследовал от своего наставника ни единого камушка. Не было чего наследовать… И вот теперь этот боец, во всей своей силе, явно был на грани отчаяния. Что такое встретилось этим двоим и их неведомым погибшим товарищам на пути сюда? Самому Ксанду все встреченные препятствия пока казались…

Что-то сверху закапало сквозь решётку, тёмная густая жидкость потекла по забралу шлема, бард нетерпеливо сорвал железо с головы, оттереть мешающее обзору.

Откуда разделся топот, первые бранные окрики, Ксанд не заметил. Только сверкнул во тьме фонтанчиком искр обнажаемый Тсорином меч, только заметались над решёткой тревожные огни, да зазвенела упрямая однозвучная сталь. Ксанд успел лишь обнаружить, как в отблеске неверного мечущегося огня его перемазанная ладонь перестала быть чёрной, а стала тёмно-алой.

— Вперёд, наверх, там друзья!..

В полусотне локтей дальше пол галереи ещё круче забрал в гору, Ксанд без труда, даже не отдавая себе отчёта в том, следуют ли за ним Тсорин с воинами, отыскал нужную дверь. Крики и горячка боя ударили в лицо подобно жару пламени из-под кузнечных мехов. Одним движением разрядив в спины мечущихся у самой двери свой арбалет, Ксанд коротким взмахом посоха расчистил себе путь к самому кипению схватки. Острие его меча бабочкой принялось порхать по уязвимым сочленениям мятых вражеских доспехов, привычным ореолом смерти окружая его почти неподвижную фигуру. Когда то было необходимо, Игрок мог становиться настоящим блистающим злою смертию вихрем.

Вокруг кричали, шарахались, стонали, кашляли кровью, размахивали оружием люди. Свои ли друзья, враги ли… так ли это важно? Ксанд нашёл в толпе спину ещё державшегося Коротышки, ему достало с ним лишь перемигнуться, чтобы продолжить бой в этой тёплой компании. Собрата-Игрока видно не было, всё внимание привлекали к себе бесчисленные лезвия вражеских клинков, навершия их шлемов, вновь проснувшаяся острая боль в колене…

Всё замерло так же быстро, как и началось. Грянула липкая пронзительная тишина. В каменном кругу стояла группа израненных бойцов. Ксанд как мог быстро их пересчитал.

Граф Моно, ещё держится, хотя его смертельная бледность говорит о многом. Зачем он сунулся сюда раненый? Тсорин, кровь на его броне, кажется, всё-таки чужая. Через щёку тянется глубокая, до кости, резаная рана. Это как раз не страшно, зашьём. Коротышка-Миал, натужно дышит и, похоже, не очень ориентируется в происходящем, но кроме приличных вмятин сбоку шлема на нём не видно никаких следов драки. Наверное, просто оглушён, растерян. В небольшой нише скорчился с обнажённым кинжалом Тарнис. Этот заметно морщится — попытки зажать ладонями рваную рану на бедре никак не удаются, кровь бьёт толчками, стекая на каменный пол. Скверно. Гротт лежит на боку, из-под его левого наплечника явственно видны два навершия обломанных у основания страшных коротких копий, принятых в армиях Империи. Он умер почти сразу, кинувшись на врага в прямом смысле грудью. Плохо, Ксанд так на него полагался…

А где же Лисей? Ксанд никак не мог разглядеть лицо северянина среди тел, вповалку лежащих на голом камне. Неужели и он…

Груда мертвецов у дальней стены лишь немного подалась, но от Ксанда даже это слабое движение укрыться не смогло. Пусть другие умирают или приходят в себя, ему нужен был совет, совет! Пара шагов, мощный рывок руками, вот же он. Широкое лицо Лисея было вымазано в крови, но тонкие грубы заметно подрагивали. Смельчак был жив.

— Лисей, ты слышишь, Лисей? Это я, Ксанд…

— Кто… а, ты… плохие времена пошли, ой, плохие, Игроки начали сбиваться в стаи…

— О чём ты? Не рад, что я отбил тебя от этих… слуг Сильных?

Игрок разлепил запёкшиеся веки и поморщился.

— Ты не ведаешь, что творишь, брат… ты, верно, думаешь, что сами Боги Иторы боятся нас с тобой, лично, что они бросают нам навстречу силы слабых только затем, чтобы защитить свои интересы пред ликом Иторы… Ты не прав.

— Что ты такое говоришь, я тебя не понимаю. Игроки круги за кругами бились против алчности Богов, против их безудержной воли!

Ксанд невольно отступил от Лисея, или тот уже стоит на грани смерти и сам не понимает, что говорит?

— Есть вещи, сокрытые пред детьми Многоликой, которых стоит бояться не только Им… ты не понимаешь…

Ксанд нервно повернулся к не пришедшим ещё в себя товарищам.

— Быстро, нужно увести раненых, пока сюда снова не нагрянули. Двигаем!

Как бы в ответ на его возглас заметались по стенам разбуженные движением воздуха тени. Эхом пронёсся топот сотен и сотен кованых подошв о гулкий камень. Всё ещё достаточно далеко. Но уже скоро они будут топтать своих товарищей, лежащих на этом залитом кровью полу, словно и эти тела теперь стали хладным гранитом.

— Ну же!!!

Израненные воины зашевелились, снова взяли в руки рукояти мечей, забыли о терзающих острой болью ранах, об усталости, о собственном страхе. Голос Ксанда своим гневом заставил воздух звенеть, его воля, воля Игрока, выплеснулась сейчас наружу. Да, он не был Богом, но владеть помыслами других смертных во власти любого по-настоящему сильного человека.

Они с Тсорином подняли бледного до синевы Лисея. Так. Вперёд идти некуда, знакомой галереей тоже не вернёшься, там уже вовсю бушует камнепад чужого топота. Значит — в эту неприметную нишу, вырвать из стены чугунную решётку, хорошую, в два пальца толщиной, только слишком долог её век, камень — и тот поддаётся, если как следует приналечь, протиснувшись в узкий лаз, помочь товарищу, в этой норе можно отсидеться… сейчас Ксанд думал только об одном — в бредовых словах Лисея была своя правда. Всё-таки была. Бард наклонился над скорченной фигурой.

— Что там сверкает вверху, что?

— Это… это след Проклятия, но это и нечто иное, мы не знаем, что… только… Боги боятся его почище нас… Они… не пускают, боятся, что мы все… с ним заодно…

Голос совсем ослабел, был едва слышен, но Ксанду почему-то эти невнятные фразы явились настоящим откровением. Так вот в чём дело… он-то, дурак!..

За стеной орали и бесновались, но это не могло ему помешать.

Ксанд, кажется, жалел о том, что Игроку слишком редко выдаётся случай освободить всю мощь своих способностей, развернуться во всю ширь, простереть пылающие ладони от горизонта до горизонта, увидеть звёзды прямо отсюда, из недр древнего Пика Тирен… быть может, именно сейчас настал тот редкий миг.

Грянула тишина, призванная его беззвучной командой. Камни, кольца, ожерелья, тонкая аура, немой плащаницей покрывавшая саму его душу поверх кожи — всё это разом полыхнуло знакомым режущим глаза колючим светом. Умерло движение, зафиксировав бледные маски его товарищей, проявив сквозь толщу стен немые эмоции разъяренных вражеских воинов. В этом свете мерцала пылинка на ладонях недвижимого воздуха, этот свет перебирал своими тонкими пальцами звёздное сияние, этим светом освещалась сама суть происходящего. Вот они, те нити, что тянулись отовсюду за горизонт, разноцветные, туго натянутые, тонкие, острые, как бритва. Побеседуем.

— Вы, Боги, с которыми я привык бороться всеми своими силами! Вы, Сильные Иторы, что колеблют своими помыслами её лик. Один раз за вашу вечную жизнь вслушайтесь в то, что вам говорит пыльный камешек у ваших ног. Тот самый, которым вы всё время пытаетесь играть. Слушайте! Я устал от этой Игры! Я хочу её закончить! Здесь! Сейчас!!!

Эхо металось меж каменных рёбер древней твердыни.

— Вы рвёте нас на части, вы думаете, что мы представляем для вас жизненную угрозу! Вы правы, ибо даже трава разрушает скалы, даже вода точит их основу. Но сейчас… сейчас мы должны понять друг друга, ибо за гранью этого — тот страх, что вы чувствуете при виде огня на вершине Пика Тирен. Вы боитесь, что мы отдадимся во власть этой силы, что мы станем ей теми самыми рабами, которыми вы нас всё время видите. Радуйтесь, мы не хотим этого! Нам это не нужно!! Посмотрите на меня, ужели я похож на человека, способного пожертвовать своей свободой, хотя бы и заплатив за это собственной жизнью? Нет! Дайте моим спутникам покинуть пределы Пика Тирен, пропустите меня к Проклятию, и я покажу вам, как всё исправить!

Тени по стенам гневно заметались, заплясали, жадно потянувшись к его сердцу…

— Вы мне не верите… вы меня не понимаете… Но вы прекрасно знаете, что лишь смертному достанет сил вынести этот тяжкий гнёт, любой из вас будет сокрушён отражением вашей же мощи! Вы не умеете её сдерживать… так поймите же это сейчас! Дайте это совершить тем, кто может!

Все враги вокруг них замерли.

Ксанд двигался вперёд с мрачной грацией бронированной галеры, раздвигая плечом застывший воздух, врубаясь грудью в толпу вооружённых людей. Вперёд, вперёд… бесконечными коридорами на самую вершину, не отворачивая взгляд от колючего пламени.

Как же легко сейчас расступались, становились прозрачнее стекла гранитные перекрытия… вот они, выжившие Игроки Средины, остановились и смотрят на него, укоряя за поспешность, за гордыню, но всё-таки пропуская вперёд. Давая ему свободу идти, куда хочет, и делать, что следовало.

Горнило впереди сверкало ровно, неподвижно, с достоинством принимая свою судьбу. О, уж для него-то ожидание давно стало привычным делом. Попытки взглянуть врагу в лицо ещё последуют, да и в его, Ксанда, случае, главное сражение ещё только впереди… подойти, но не хватать вожделенную силу, не воображать себя выше других. Осторожно приподнять, вынести, а там…

Сообразить, что случилось, ему удалось не сразу. Он слишком ясно видел этот путь, и был слишком осторожен, чтобы сразу пробудиться к действию. Пламень Проклятия разом угас сам собой, но прежде Ксанд явственно почувствовал чужое движение. Как такое может быть… кто-то его опередил… зачем… почему…

Позади раздался шорох. Словно кто-то вынимал из ножен холодное железо.

— Тсорин, ты что?

Но лицо могучего воина уже не выражало ни единой мысли. Он стал истинной, воплощённой машиной убийства. Так вот почему эта невероятная способность драться не хуже подготовленного Игрока, почему такая самоотверженность… Ксанду стало тоскливо, он мог бы вовремя разглядеть этот неуловимый след в чужой душе, он мог избавиться от этого человека, вдали от нечестивого барда интерес чужой силы иссяк бы так же верно, как рано или поздно под лучами Кзарры тает самый глубокий снег…

Если раньше задачей отличного бойца и просто товарища было довести Игрока до Пика Тирен, то теперь он служил исключительно воспрявшему ото сна чуждому, нечеловеческому сознанию. И оно приказывало убрать с дороги помеху.

Ксанд медленно и нарочито стал в позицию. Меч в одной руке смотрит в сторону, боевой посох отведён за спину в положение «крылья дракона». Боевой транс подступил в мгновение ока. Так засыпают усталые люди и маленькие дети.

Ксанд понимал, что сегодня ему придётся убить или быть убитым.

Иного не дано.

Стало темно и пусто. Время послушно остановилось, вознося его над бренной твердью. Едва заметное мерцание пространства осталось лишь на самом краю его сознания, став продолжением его пальцев, исчезнув как суть его существования, но продолжив свой образ за гранью инобытия в роли правил игры, которым до́лжно следовать, но которые дозволено нарушать. Он очистился от сторонних мыслей, сжился со своей незримой ролью в этом мире — ролью Игрока, и сейчас ему предстояло сыграть решающую партию в Игре.

Ладонь сплелась с загустевшим воздухом, превратившись в сверкающий клинок. Не реальное оружие, нет, простой символ угрозы. Но там, по ту сторону символы играли гораздо большую роль, чем хрупкая острота стали в мире реальном.

Загляни в глаза врагу, почувствуй его дыхание, разгляди его тень под этой телесной оболочкой, отдели его сущность от страдающей души поддавшегося соблазну человека. Это не он стремится сейчас в бой — ведь единственный настоящий союзник в предстоящей схватке — вся эта ослабевшая, но не исчезнувшая любовь к свободе, собственная воля, воспоминания, любовь… и ненависть, что остались в этом человеке. О, этого достанет вволю в любом из живущих. Именно ею стоит воспользоваться.

Сверкающий вихрь взметнулся вокруг него подобно полупрозрачному облаку смерти. Это не поможет в сражении, но отразит атаку на нижних уровнях бытия. К тому же, гляди, точно такой же призрачный клинок замелькал и напротив, прорубаясь сквозь сияющую сеть мироздания. Хорошо, очень хорошо… Вот он, показался, потускневший, но не менее всевластный, древний свет. Таким же живым ключом питающий непреодолимой волей чужую телесную оболочку. Кристально-чистый, непорочный… а он-то рассчитывал суметь побороть это в самом себе. На такое не хватит сил и безмозглому камню, у которого нет ни капли собственных обид и разочарований. Слабина найдётся у каждого, и эту трещину поспешит заполнить враг. Ты как бы станешь цельным, всемогущим, всеведущим… почти Богом.

Теперь понятно, чего так боялись Боги… о, они боялись даже не появления новых конкурентов в своём стане… они боялись, что кто-то из них, Сильных поддастся его пламени. И станет… чем? Новой Иторой Многоликой? Вторым Врагом? Или шагнёт в неизведанное вместе со своими рабами, пришельцами-людьми, чтобы сотворить из них новых Древних? Впрочем, неважно, сейчас все они уже вне игры. И цель ясна, как никогда.

Его собственная воля, его собственная уверенность должна заполнить ручьи и протоки чужой боли. Вытеснить эту силу, оставить её без основы, вывести наружу, а там — сокрушить, смять, усыпить, запечатать в сосуде неизбывной пустоты. Стереть из памяти поколений. Забыть Проклятие на долгие круги.

Он бросился в бой.

Уже в полном одиночестве.

Обуглено небо последним закатом,

Но мы не спешим попрощаться навек.

Кроваво-прекрасное горнее злато

Способен лишь смертный познать человек.

Мы тропы-дроги истопчем к рассвету,

Богам вопреки лишь того не заметив.

Изломаны копья и лошади слепы,

Ворожьих заклятий застрявши в сети.

Черно то предвестье, что застило глаз нам,

Скажи мне, шаман, что мы встретим подспудно?

И был ли тот сказ нам правдиво рассказан,

Что ты напевал всю дорогу к полудню.

А кто не поверит, заметив тот отсвет,

Поутру что брезжит сквозь кроны едва ли,

Исчезнет, оставшись в опричном мотиве,

В едином припеве, что барды слагали.

Останется имя наградой ушедшим,

Иного поклона мы вновь не попросим.

Останется память наградой пришедшим,

Да только никто уж о том не попросит.

Ксанд, тяжело опершись о посох, склонился над поверженным Тсорином. Невыносимая боль в колене не отпускала, мешая сделать даже малейшее движение, да и остальные, старые и свежие раны теперь покрывали его тело столь плотным узором, что изрубленные доспехи казались запёкшимся в кровавую кашу хитиновым панцирем походя раздавленного на дороге жука. Глаза застила дурная багровая мгла, отводя взгляд, туманя сознание. Но разглядеть проигравшего схватку товарища Ксанд всё-таки сумел. Надо же, ещё жив. На неподвижном лице угасают глаза. И шепчут губы.

— Бард, ведь ты был прав… человеку лучше держаться от Игры подальше.

— Тсорин, как давно… это в тебе?

— Не помню, с нашей встречи, наверное. Так ли это важно?

— Нет. Я просто не знаю, что ещё сказать.

Запёкшиеся губы Тсорина чуть заметно дрогнули. Его шёпот стал почти неразличим.

— Спеши, бард, докажи, что этот путь не был не напрасным. Оставь меня в покое.

В общие кладовые ненависти к Богам старого барда прибавилась ещё одна тяжкая ноша. Он узнает, кто из них не внемлил его доводам и посмел перечить в столь тёмный для всей Средины час. Узнает и тяжко отомстит. Но этом будет потом.

Ксанд, Серый Камень сделал свой ход, и пространство послушно метнулось навстречу боли его движения. Зал с частой колоннадой по периметру, на полу — вековая пыль, плотная, скользкая, расслаивающаяся крупными волнами коросты вокруг человеческих следов.

Их тут было совсем немного, три цепочки уверенных подкованных отпечатков. Первая, самая короткая — всего-то полдюжины шагов — заканчивалась большим тёмным пятном напитавшей каменную пыль крови. Серый дорожный плащ тоже закаменел бурыми разводами. Ксанду понадобилось время, чтобы узнать в этом посиневшем лице ещё одного участника достопамятного Совета — некогда Первого синнея Марки Клавдия. Вот так заканчивают свой путь лучшие из лучших. Смотри, эта судьба ждала и тебя, Ксанд.

Странно, но именно о Клавдии Ксанд почти ничего не мог припомнить. Быть может, дело было в том расстоянии, что лежало между Западным побережьем и Алатайским хребтом, а может, в нелюдимости Клавдия, необычной даже для Игрока. Те три раза, что они с ним виделись… Ксанд мог припомнить только хмурое выражение лица да привычку повсюду таскать с собой в клетках целый выводок мелких прирученных животных и птиц, отличных разведчиков. Здесь бывший синней оказался один.

Дальше.

Ещё один пожертвовавший собой в горниле чужой борьбы. Он не был Игроком, Ксанд чувствовал это так же верно, как и то, что неведомый воин был абсолютно мёртв. Возможно, они также были знакомы, но не время и не место обращаться к воспоминаниям. Ксанду нужно было идти дальше, туда, за возвышающийся посреди зала алтарь, но что-то его словно схватило за плечи, не давая ступить и шагу. Бард склонился на одно колено, припадая к земле, и через силу протянул руку, дотронулся до расколотого наплечника. Показался ли этот узор чеканки чем-то знакомым? Где-то он его уже видел?

От лёгкого прикосновения скорченное тело повалилось навзничь, из груди торчала резная рукоять кинжала, обе ладони сжимали её, застыв в последнем стремлении вогнать острие в самое сердце… что ж ты так, хранитель. Да, Лострин, не послушал ты меня, увязался за Клавдием… а ведь видит Итора, Ксанд хотел избавить парня от подобной судьбы.

Заскорузлые пальцы провели по мёртвым векам, закрывая эти безумные выкатившиеся глаза, в которых навеки застыл потусторонний ужас. Смерть редко выглядит красивой, но такая смерть — тем более. Прости, друг, и тебе я не могу уделить должного внимания. Вперёд.

Не останавливаться, не бояться, не думать.

Древняя пыль — волнами от его ног, тело привычно рычит от боли, но боевой посох уверенно попирает камень. Ксанду важно было не замечать подозрений, пока длится эта цепочка следов.

Раз. Два. Три. Привычный мерный отсчёт бытия. Алтарь, весь в такой же пыли, что и всё вокруг. Круглый отпечаток посреди жертвенника. И опустевший сосуд, откатившийся чуть в сторону. Пустая оболочка хранившегося здесь с незапамятных времён.

Дальше.

Воительница лежала, бесчувственная, слепая, на ступенях, что обрывались у самой стены. Куда вели эти ступени? Ужели эта стена, сколь бы монолитной она ни казалась, была всего лишь вытесанной в камне вертикальной поверхностью, а не порталом куда-то ещё? Неважно. Теперь она таковой не является, просто стена. Поэтому следует выкинуть из головы мысли о возможном финале этой затянувшейся песни, и вернуться к самому её началу. Девочка, ты не послушала моих уговоров, решила продолжать мстить за гибель своего отца, но тем самым ты обрекла сам лик Иторы на такую гримасу, что никаких человеческих сил не хватит представить.

На ступенях лежала Тильона. Она была жива.

Ксанд отцепил с пояса флягу, там, кажется, оставалось немного воды. Дым чадящих факелов оставил на лице девушки тёмные разводы, ему же хотелось видеть лицо несчастной девочки чистым. Если бы вода могла изгладить эти морщины с её лба. Увы.

Да, Ксанд сумел воспользоваться слабостью этого странного союза живого человека и мёртвой силы, вымотал их обоих во время поединка с Тсорином, и теперь она спала. Но Боги видят, с какой лёгкостью проступали на этом спокойном, хоть и совершенно измученном лице следы чудовищного внутреннего напряжения. Борьба уже началась, и сигнала к её окончанию ждать нельзя. Он прозвучит и без участия старого барда.

Ксанд сорвал с головы шлем, рассыпав седые волосы по плечам. Нужно утереть предательские слёзы, он не должен выказывать слабости.

Ловкие пальцы бывалого воина живо заскользили по сочленениям её брони. Воздуха дать, воздуха! Её тело взмыло, погружённое в облако серебряных пылинок. Раскинувшись, как птица в полёте, она казалась летящей по своей собственной воле, навстречу невидимому здесь свету жаркой Кзарры. Боги, покуда она выглядела живой.

Ксанд медленно, словно вытягивая на себе невероятный груз, сделал первый шаг. Потом второй, третий. Двери, переходы, колоннады. Имперцы в своих клыкастых шлемах расступаются под тяжестью его взгляда. Их мечи опущены, некоторые падают наземь, принимаются что-то исступлённо выкрикивать, колотясь головами о пол.

Что они видят? Ужели этот ужас им внушает сам Ксанд и его ноша? Что такое кажется сейчас вам, смертным, слабым, безмолвно бросавшимся в бой, повинуясь чужой воле? Видение несуществующей свободы? Надежда на обретение неведомого могущества? Или всё же — тривиальный страх перед неведомой силой, что предстала сегодня пред ликом Иторы? Что готова была провозгласить новое служение, новую борьбу? Нового Мёртвого Императора? Нет. Ксанду захотелось отвернуться, только было некуда.

Буйный свежий воздух рванул в лёгкие, разгоняя кровь, просветляя разум.

Боги, он уже и думать забыл, до какого глубокого подземелья ему удалось добраться. Теперь его путь лежал коридорами всегда вниз, вниз, но казалось ему, что в действительности это был невыносимо трудный подъём. И даже бодрый этот ветер, что хлестал ему в лицо, был похож на ледяной по́верх Горной Страны. Вышел, он вышел из-под сени Пика Тирен, вырвался из этой ловушки и, вероятно, вывел кое-кого из своих людей. Неслыханное везение. Рассчитывал ли он на подобное? Похоже, что нет.

Это, кажется, был центральный портал. Великий, нет, величественнейший памятник архитектуры времён расцвета Империи, и вот теперь он ступает меж этих колоннад и пилонов бесценного золотистого мрамора, ступает, дрожа от усталости, ярости, боли и ненависти одновременно. И процессия позади него молча следит за его шумным дыханием. А он не может себе позволить даже сбиться с мерного ритма шагов. Зачем ему красо́ты всего мира взятого, тем более этого Богами не забытого места?

Ксанд осторожно опустил Тилю на площадку перил парадной лестницы. До выхода оставалось всего несколько десятков шагов, но спешить уже некуда.

— Тсорин, ты всё-таки остался с нами?

— Да, Ксанд, ты знаешь, мне очень повезло с тобой.

— И мне с тобой, правда. А ты, Лисей, как думаешь, успеешь, войдёшь в форму к сезону поисков? Ты же самый везучий из нас.

— Не знаю, брат-Игрок. А если и пропущу сезон, что в том страшного? Моя коллекция и без того — лучшая из собранных за последние тридцать кругов.

— И то правда. Лострин, ты тоже остался себе верен до конца? Как ты встретился с Тилей?

— Очень просто, в тот день Перевалом Трёх Ручьёв прошло всего два человека. Средина замерла в страхе за своё будущее. Так всё и случилось.

— Встретились. И решили идти вдвоём сюда. На что вы рассчитывали?

— На тебя, Ксанд, на тебя. Но ты не успел, наш паро́м опередил вашу яхту на сутки, ведь нас так не гоняли.

— Извини, Лострин, я действительно не должен был вас пропускать вперёд. Это моя вина.

Живые остались стоять в сторонке, поджидая своей очереди.

— Уходите! Что вы стали? Вы думаете, эта тишина здесь долго продлится?! Найдите корабль, отправляйтесь через Море, здесь вам больше нечего делать. У меня же… у меня свои планы.

Они глядели на Ксанда с недоумением, словно ожидая, что он передумает и позовёт их с собой. Но он молча стоял, и они решились. Отсалютовав, покинули громаду Центрального Портала. И когда даже эхо их шагов замерло под этими сводами, Ксанд снова поднял безжизненное тело Тильоны и шагнул вперёд.

Был вечер. Надо же, он совсем потерял ощущение времени. Подземелья всегда играют с людьми подобные шутки. Так, где же он…

Лёгкая тень шевельнулась в стороне, промелькнув на серебристой от солёной морской пыли дорожке. Надо же. Явился.

— Ты, именующий себя Серым Камнем, отчего ты не торопился?

— А отчего ты, говорящий мне это, не вошёл внутрь и не поторопил меня?

— Резонный вопрос. Но ты же знаешь на него ответ. Взгляни на меня, человек, ужели ты хочешь, чтобы мы отныне и навсегда принимали участие в каждом деле, которое сможет задеть наши интересы? Ты хочешь этого?!

Ксанд не стал отводить взгляд, он лишь поморщился. Спасители. Треклятые спасители. Летящие демоны горного народа.

— Да, ты прав, я не хочу этого. Вам удалось найти место, о котором я говорил?

— О, да, хотя это оказалось нелегко. Слишком много времени прошло… Лазурные горы ждут тебя, Игрок.

Что ж, из всех горных массивов Средины именно Лазурные нравились Ксанду больше всего. Хорошо.

Бард повернул голову на восток, его былые товарищи ещё пылили верхами у самого горизонта. Да, лишняя секунда, проведённая у основания громады Пика покажется равной седмице вдали отсюда, особенно после того, что здесь произошло. Не стоит и ему здесь задерживаться. Один вопросительный взгляд за спину и — в путь!

У горного народа свои тропы, новый спутник Ксанда повёл их не на северо-запад, как велела карта Средины, а почему-то почти строго на восток, к Морю. Его живые глаза стреляли по сторонам, но то не было выражением неуверенности, горец, быть может, впервые за свою долгую жизнь находился на виду у десятков пар глаз, и это его заметно смущало. Дорогу же он, должно быть, просто чувствовал, не нуждаясь в лишних ориентирах.

Ксанд покачал головой. Сколько троп он исходил, сколько полей были его постелью, скольким звёздам он пел свои песни. И никогда раньше так не боялся.

Что эти пути, что эти тропы. Сотни тысяч жизней лежат у него на ладони. Не в переносном, в самом прямом смысле. Сожми её в кулак, швырни горсть праха навстречу бесконечности или же брось её в огонь. Что может быть проще?

Или взгляни на эту гору. Она кажется подпирающей небеса, она спорит с безжалостной Кзаррой и бросает свою неумолимую тень на лик Иторы. Таковы Сильные этого мира. Ты всегда презирал их за эту непомерную гордыню, за этот мелочный страх, который заставляет Богов швырять в смертных камнями с заоблачных высот. Теми самыми камнями, чьи осколки составляют потом жемчужины коллекций Игроков. А между тем внутри — пустота залов и пыль коридоров, серые мумии тех, кто служил своему божеству верой и правдой, подспудно истачивая его нутро, высасывая силы, заставляя думать день и ночь лишь об одном — как бы устоять, не рухнуть внутрь себя от единого порыва утреннего ветерка.

Сегодня на лике Иторы бушевал ураган, и вряд ли в силах простого барда понять степень того ужаса, что ярился в умах Сильных. Что им наши жизни… что?

Но ведь и эта восставшая непонятно с какого дна сила тоже — страх, ненависть, бессильная злоба и власть, власть, власть… Власть над кем? Да над нами, людьми, вне зависимости от того, в какие игры мы играем…

Дилемма.

Ксанд похлопал нервного своего иноходца по холке.

Вот лежит девушка, которую он не уберёг от этого пекла. Молодая, сильная, талантливая, она может попытаться справиться с наваждением чужой силы сама, а может и переступить через самоё себя, раз и навсегда разрушив всевластие Сильных… кого ты обманываешь, Ксанд? Она обречена погибнуть в муках, попутно погубив сотни тысяч невинных, и ты ей волен помочь лишь в одном — позволить умереть раньше, чем будет погублена её душа, уже сейчас разъедаемая ядом всевластия. Вот он, твой единственный долг.

Ксанд поднялся в седле, перехватывая из-за спины чехол своей неразлучной лизанны.

Тонкий изгибающийся гриф, три толстых струны из волоса лимы, семь туго натянутых из чёрного серебра, такие же колки, рукоять ворота, обитого дублёной бормочьей кожей, клавиши из клыков ургуара, резонатор работы мастера-самойи. Инструмент, звучащий так, как того желает исполнитель. Иногда — мощно, яростно, подобно вою лютой зимней метели, иногда — тихо и печально, так звенит резун-трава у заброшенного надгробья. Лизанна побывала с ним во множестве переделок, вбирая в себя дрожь его нервов.

Почему он так редко брал в руки драгоценный инструмент?

Сколько пролетевших мимо лет ему было не до неё, превратившуюся в источник кое-каких денег на крайний случай? Слишком много эмоций, которые он не мог себе позволить? Куда делись те сотни песен, что хранила его память?

Вопросы не нуждались в ответах.

Его путь достиг берега Мёртвого моря, спустившись к самой кромке поднявшихся на время прилива тёмных вод. Ксанд ничуть не удивился, обнаружив едва приметный грот, уводящий куда-то вниз в сторону от берега.

— Здесь впадает в Море подземная река, я прав?

— Да, всё простое — просто, бард.

Они направились вниз.

Там их ждала ладья. Обычная двухместная деревянная ладья, с коробом для поклажи, с голыми скамьями и парой вёсел о широких лопастях. Они погрузились и, оттолкнувшись от берега, мерно закачались на волнах. Река казалась недвижимой лентой тёмного стекла, протянувшейся в темноту. Горец сделал лёгкое движение веслом, и их понесло, так настойчиво и, вместе с тем, неощутимо. У каждого народа свои пути.

Ксанд перекинул через плечо ремень любимого инструмента, немного поразминал пальцы, пару раз крутанул ворот.

Вот отражение всех твоих мыслей, твоя сила и твой дух.

Скользит лодка по тёмным водам подземной реки, текут мысли, пальцы гладят клавиши, ещё не решаясь также тронуться в путь.

Волшебные изгибы и переливы мелодии… о, он знал в них толк, вот только редко выдавались случаи показать это во всей красе. Почему? Что за судьба у него такая, махать мечом, лезть подчас в самое пекло с единственной целью — выжить. Звание Игрока — это такой приговор для человека, указывающий ему не иметь больше друзей — только товарищей по несчастью, обрекающий не наживать привязанностей — только могильники в хладном камне, заставляющий давать зарок не иметь желаний и планов.

Выживать. Надеясь на шанс.

Или опасаясь его? Страшась?

Нет.

Он не станет бояться того, что ещё только подступает. Спи, девочка, спи, тебе нужно немного отдохнуть.

Под гулкими сводами разнёсся первый уверенный аккорд.

Время звона клинков для него закончилось, началось время песен.

Плыви

Река

Плыви

Пока

Ксанд устало вздохнул. Никак он не мог найти среди походных сум свёрток загодя запасённой чистой ткани. Следовало омыть тело Тильоны, умастить, как то положено, благовониями, завернуть в чистое полотнище. Что потом? Привязать к ногам тяжкий камень да опустить в бездонные глубины подземной реки? Сжечь её останки в погребальном костре, доверив быстрому ветру пепел, пусть эта юдоль страдания больше никогда не проснётся к новым деяниям пред ликом Иторы?

Неважно. Против судьбы не пойдёшь — та сила, что была повержена обратно в сковывающее небытие, найдёт путь навстречу живому. Сколько кругов она ждала, и ещё подождёт. Надежда лишь на то, что ещё и ещё раз будут вставать на её пути сыны и дочери Средины, как встала Тиля, как встал он сам. А если нет… что ж, по крайней мере они попытались сделать всё, что в их силах.

Смешно, но он даже не знал сейчас, каким Богам молиться, под его руками хрустело белое накрахмаленное полотно, а вокруг шелестела тишина — страшно тихо, очень страшно. И пусто. В такие моменты хочется найти силы где-нибудь вовне, черпнуть оттуда полную ладонь свежего, яркого огня… ни ему, ни несчастной девушке этого не было дано. Но ведь именно потому всё закончилось подобным образом. Пустотой, беззвучием, безветрием, страхом.

Нет, она не станет небесами, и она не станет глубинами. Ей суждено тлеть здесь, рядом с пещерой, сокрытой от всех поднебесных Сил, что терпела на своём лике Итора-мать. Только так яд, едва не вырвавшийся на волю, сможет надолго заснуть. Сил для того, чтобы ему восстать к жизни, здесь больше не оставалось.

Ксанд собрал вещи, перекинул за спину зачехлённую лизанну, взял в руки обнажённый меч и замер у порога. Он медленно и напряжённо поклонился белеющему савану, словно хотел что-то напоследок сказать… но передумал.

Всё так же, с оружием наперевес, он вырвался наружу, будто собирался встретиться лицом к лицу с неведомым врагом. Прямо здесь и сейчас.

В Лазурных горах стоял туман, но Ксанд не обращал внимания на боль в ушибленных о неразличимые во мгле камни ногах. Не понимая, куда он мчится, бард слышал только собственное хриплое дыхание, бежал, бежал сломя голову.

И вдруг замер, по пояс провалившись в ледяную до боли в сведённых скулах воду.

Отчего его клинок обнажён? Ксанд, да в своём ли ты уме…

— Кто сделал это с ней?! Кто?!!

Он кричал в пустоту, и молчание было ему ответом.

— Боги… вы всё боялись, что я начну вам мстить… вы даже готовы были, я знаю, от меня откупиться. Спокойствием в старости, обретением собственного дома, моими песнями. Держите эти подарки при себе, я сам решу, что мне теперь делать! И трепещите, ибо настанет тот миг, когда ваши страхи сбудутся.

Лишённый тени старый лес

Себя творит под шелест палых листьев.

Один он на сто селиг окрест,

Лишь снов гирлянды да картины кисти.

Стремиться ввысь хотелось им,

Те сто кругов, что зеленели кроны.

Но свет — не вечен, серый грим

Полёг усталой, тусклою короной.

Ты император, снегопад,

Ты власть свою сухим ветвям пророчишь.

Слабы они, но корни тихо спят

И ждут, когда свои оковы сбросишь.

В глухой тиши чужих времён

Волненья лес поёт призывы небу:

Твой тёплый свет, лишь только он

Весны грядущей пожелает гнева.

Судьба — странная штука. Хотя иной нам выбирать не дано.

Ксанд обернулся к горизонту, что долгие круги терзал его своим зовом.

Теперь — можно.

Настала пора пройти этот путь до конца.

***

Устье Нэир Лйет-та-Осин, Великой Реки Трёх Путей не охраняли каменные бастионы. Её берега не были одеты в источенный веками гранит. Даже в пору осенних штормов, когда самые отважные из моряков народа зитх спешили спрятать свои корабли в надёжных гаванях, здесь царило всё то же вековечное спокойствие.

Нагулявшие толстые бока косяки рыбы-усача, не страшась перемётов, отправлялись в свой последний путь мимо этих тихих песчаных пляжей. Толстая ветка гигантского хвоща с хрустом надламывалась, падала в ленивые воды Лйет-та-Осин, чтобы достаться на обед пугливому океанскому зверю-моргу. Не беспокоил эти места плеск вёсел и гортанные крики кормчих. Не били тут зверя, не добывали золотой песок. Здесь не было никого. В спокойствии и тишине Река ждала того, кто рискнёт проследовать Тремя Путями.

Эти воды помнили давние паломничества, когда Древние народы ещё царили под светом ясноликой Энол, когда путь духовного очищения привлекал сильных духом. Помнила она и века Порубежья, когда континенты Иторы пришли в движение, разводя по сторонам рода пришельцев, чья юная ярость распирала этот мир. Не забыла и затхлое дыхание Врага, вознамерившегося посягнуть на самую суть Иторы — многоликой и вечной. Сама Война Врага для неё и вовсе было лишь мгновением на фоне вечности. Давним, позабытым и кратковечным.

Схлестнулись воды Лизар, Реки-без-конца, запутали вековечные следы, ведущие к Устью, надолго опустели эти берега… Кто помнит, куда сгинули песни прошлого, кто ведает, в каких краях нашли покой былые подвижники. До времени.

Однажды всё забыв, пришёльцы хранили в глубине своих смертных душ память об этих краях. Если бы им было дано лицезреть Пути в их былом величии! Когда случилось чудо, и дорога через Реку-без-конца была открыта вновь, юноликая Энол уже давно стала жёсткой и гневливой Кзаррой. Не находили больше спокойствия и просветления борцы со слабостью собственного духа. Не возвращались, ступая по водам Реки, словно по траве сочного луга, не согревали Итору теплом своих сияющих сердец.

Вместо них скользили тени.

И лишь вековечные их следы оставались на лике Иторы.

Стремительные цепочки босых ступней — вдавленные в базальт, выплавленные лужицами воды на сыпучих песках, вмороженные тугими вихрями в спину охомутанных ветров.

Ураганом, грозой, пожаром, сотрясением глубин — следы не знали преград и сомнений — куда там доброму безделью старых подвижинков. Не росли близ них цветы, смолкали птицы, разумные существа, скрепя сердце, вытравливали в себе память, поворачивая обратно.

Ускользающие завели карусель нового времени, времени после Раскола. Змей намертво вцепился в собственный хвост.

Нэир Лйет-та-Осин постепенно очистится, заживляя свои жуткие раны. Река могла и не такое, круг за кругом удаляясь от порочащих её лоно пришельцев. Но что она могла сделать для всей Иторы, чем исправить уже совершённое?

Вокруг Устья стало угрожающе тихо. Древние народы частью укрылись в недоступных для пришельцев местах, с надеждой оборонившись от Исчезающих памятью своих древних подвижников, а частью…

Сайана мин Триод из Древнего народа зитх изменила своей невозмутимости всего трижды за свою долгую жизнь. Первый раз она к собственному удивлению почувствовала нечто неуловимо похожее на жалость, от чего задрожала натянутая до предела тетива, нацеленная в сердце пришельца.

Тот не умер мгновенно и милосердно, как следовало для его же блага. Прожил у ступеней Храма почти тридцать лет, не в состоянии оторвать взгляда от упущенных Путей. Именно поминая этот полный тоски взгляд, Сайана мин Триод больше не промахивалась. И не плакала.

Они все — сильные, благородные, мудрые… достойные Путей, несомненно — достойные. И потому — обречённые умереть здесь, у самого Устья. Во благо себе и Иторе Многоликой. Так хотела Река.

Уже сколько кругов, сколько человеческих кратковременных жизней Сайана мин Триод стоит здесь в ряду таких же, как она, осколков прошлого, стражей Устья. Ибо каждый, прошедший здесь, обречён повторить ошибки предыдущего. Следы прошлого не давали забыть. Долго. Очень долго.

Пока однажды, круг назад, не появился на этих берегах странник.

Утлая его лодочка — на Тропе не нужны корабли с сотнями гребцов — с тихим плеском ткнулась в берег. Бывало порой, достигшие Устья пускались радостно в пляс, их крики неслись над волнами, возвещая миру — вот прибыл я, тот, кто вернёт народам Иторы истинные цели, исконную веру, кто уничтожит всё зло, восстановит древнюю гармонию, о которой так много пишут многомудрые теософы! Безымянный странник был слишком стар, чтобы плясать, слишком сед, чтобы восторгаться… он был тих, спокоен, и так безнадёжно погружён в свои мысли, что Сайана мин Триод поспешила наложить стрелу на тетиву.

Обычно ей казалось, что дать человеку возможность хоть приблизиться к заветной цели — её долг перед несчастными их душами. Но при взгляде на странника желание делать красивые жесты пропало разом.

Странник меж тем спокойно вытащил лодку подальше от воды, и тут Сайана с ужасом заметила, как вековечные следы былого стираются, пересыхают, растворяются в воздухе на его пути. Это было невозможно, если только… Белоснежное оперение стрелы, эта душа убийцы, послушно заняло свою позицию у правого уха. Давай же! Не тяни! Что ты медлишь?!!

Старик тем временем спокойно перевернул лодку, спрятав под изогнутым днищем вёсла. В этих глазах, в противовес каменному спокойствию лица, мерцало, билось, буквально пылало страдание. Не его, чужое. Сайана мин Триод не видела в них ни самолюбия, ни гордости, ни гнева, ни страха — что там ещё может испытывать ступивший на Тропу? Только боль, тяжкая, выламывающая руки, сгибающая спину, приковывающая к земле ноги, всесжигающая и… прекрасная. Этот седовласый человек знал жизнь такой, какой не видели её те, кто пытался пройти Устьем все эти долгие круги.

У Странника было истинное право на Три Пути. Но Сайана мин Триод, она это отчётливо сознавала, не могла сейчас решать его судьбу. Она могла только убить.

Стрела сорвалась, поднятая на ладони ветром, впитавшая силу Иторы Всеблагой, быстрая и жизнелюбивая, как вода, твёрдая, как хладный камень. Этот лук не знал промаха. Будь на то её воля. Будь на то воля дотоле израненной, испачканной, исковерканной Нэир Лйет-та-Осин. Будь на той воля самой Иторы.

Странник обернулся, безоружный, погружённый в собственные, сокрытые от мира мысли. Он продолжал смотреть в никуда. Стрела прошла навылет. Оставив за собой пустоту.

Странник же исчез, как исчезали из мира только Ускользающие. Он, не прошедший Трёх Путей. Стрела из колчана Сайаны мин Триод безвольно вспахала песок. И тогда Сайана второй раз в своей долгой жизни упала на колени и заплакала. От ощущения подступающей беды, от опустошённости и непонимания.

С тех пор прошло полсотни зим. Пятьдесят ничем не выдающихся зим ожидания. Страж каждое утро была здесь, на своей излюбленной площадке перед обрывом. Устье было тихим, как никогда до появления здесь cтранника. На берегу темнела перевёрнутая лодка, но не приплывали больше пришельцы. Земли по ту сторону Лизар словно вымерли. Лежал без дела лук. Не нужны были стрелы. Лист падал и снова зеленел. Кзарра который несчитанный раз с любопытством взирала на своё отражение в зеркале лика Иторы, а Сайана мин Триод всё ждала.

Странник вернулся в тот же день, ровно пятьдесят кругов спустя.

Он не мял скалы каменной поступью.

Он не изливался сквозь мир водопадом.

Он не ревел над землёй ураганом.

Он просто появился вдали, такой же седой, такой же невозмутимый, такой же страдающий.

Твёрдым шагом он подошёл к оставленной словно вчера лодке, спустил её на воду, закрепил вёсла и пустился в обратный путь.

Застывшая на том берегу Сайана мин Триод уже не помышляла спрятаться в спасительной листве. Та не спасла бы от его взора.

В глазах странника была всё та же боль.

Уже покидая Устье, он всё-таки обернулся — и молча кивнул, словно соглашаясь с её сорвавшимися вскачь мыслями, с её неудержимыми слезами. Так Сайана мин Триод в третий и последний раз позволила себе поддаться нахлынувшим эмоциям. Где-то в глубине этих лесов ждал своего штурмана Ирионе, Последний Чёлн рода Триод. Нужно бросать служение. С этого дня оно бесполезно.

Сайана мин Триод оглянулась лишь раз — удостовериться, что тот, кто терпеливо ждал её у самой кромки деревьев-гое, всё ещё следует за ней по пятам.

Кто-то сказал — слёзы Древних несут Иторе обновление, смывая с Её лица следы прежних бед.

И капают они лишь по Её собственной непреклонной воле.

Глава II. Пути Иторы

Так мне показалось.

Княжескую охоту Наместники Западной Тиссали устраивали ежегодно, но с самого дня установления вассальной зависимости Вольных городов исключительно Княжескую охоту с высочайшим участием самого Пресветлого вельможи почитали за освящённое всесильными Богами событие, истинно достойное благородных мужей.

Ещё во дни младого наущения, должной для молодости юного княжича, дипломированные герольды отца все уши тому прожужжали, посвящая его в тайны подковёрных игр двора. Для Князя, причитали они, нет важнее служения, как провести Княжескую охоту со всем присущим ему благородством. Именно так можно показать Совету силу трона, преемственность поколений, верность традициям…

Тсаннис Местраннор может и не вспоминал бы все эти наставления, если бы не горе потери, если бы не запоздалое осознание своей ответственной роли в спектакле, которому уже скоро суждено было завершиться. Две седмицы прошло с обряда Переполонения чаши, теперь он — истинно Пресветлый Князь. И тень его почившего отца будет вечным напоминанием о тяжести принятого на себя бремени.

Вокруг сновали гончие, охранники на вороных конях осаживали разгорячённых животных. Колючие взгляды из-под шлемов яростно стегали по кучкам захмелевших уже придворных. Да, всё для них, удовлетворить любопытство болванов, приструнить излишне честолюбивых, ободрить собственных приверженцев. В народе ропот — кто-де там пришёл на трон? Молод ли, силён? Не покинет ли нас, как покойный батюшка, в расцвете сил?