Бесплатный фрагмент - Блудная дочь

У некоторого человека было два сына; и сказал младший из них отцу: отче! дай мне следующую часть имения. И отец разделил им имение. По прошествии немногих дней младший сын, собрав всё, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение своё, живя распутно. Когда же он прожил всё, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться; и пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; и он рад был наполнить чрево своё рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему. Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих.

Встал и пошел к отцу своему. И когда он был ещё далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся. И начали веселиться.

Старший же сын его был на поле; и возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование; и, призвав одного из слуг, спросил: что это такое? Он сказал ему: брат твой пришел, и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым. Он осердился и не хотел войти. Отец же его, выйдя, звал его. Но он сказал в ответ отцу: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козлёнка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение своё с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка. Он же сказал ему: сын мой! ты всегда со мною, и всё мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся.

(Лк. 15:11—32)

Вместо предисловия

В последнее время мне все чаще приходится общаться с детьми. Не потому, что сильно хочу — просто так получается. Вот и недавно так получилось. Я встретилась с ними на берегу реки, под холмом. И мы говорили об ответственности. Об ответственности за тех, кого приручили. Мы говорили о покаянии. 
— Не то страшно, что Адам с Евой съели запретный плод. А то, что они не нашли потом в себе силы раскаяться. Понимаете это?

Дети молчали и слушали. Они знали эту историю назубок. Но им никто об этом так не рассказывал!

— А мы лучше, что ли? — продолжаю гнуть свою мысль. — Мы ж такие же идиоты. Что, Гриш, не так? Напортачим, и в кусты. И думаем: «Авось пронесет!» Это ж как грех ослепляет, что человеку приходит в голову мысль от Бога по кустам прятаться! От Вездесущего! Бога!

Ребята смеются. Каждый вспомнил свое.

— А вот другая история. Еще интересней. Хотите загадку? — вдруг резко перевожу тему я.

Дети загадку хотят. Конечно, хотят. 
— Историю про Каина с Авелем все знают? (дети хором: да!!!). А вот вопрос вам тогда. Только не торопитесь: почему Каин Авеля убил?

Посыпались ответы с разных сторон: из зависти, потому что обиделся, потому что заревновал к Богу, потому что Бог не принял жертву Каина, а Авеля принял… 
— Стоп, стоп, стоп, — поднимаю я руку. — Я спрашиваю не «за что», а «почему». Хорошо. По-другому задам вопрос. Что позволило в Каине — внутри Каина, в душе его — убить Авеля, своего брата?

Дети молчат. На добротолюбии им об этом не говорили. Тогда я еще больше унифицирую свой вопрос, делаю общим, касаюсь им каждого. Мы снова в «здесь и сейчас». 
— Подумайте, что позволяет человеку убить другого человека. КОГДА он может убить?

Звучат робкие голоса: «Ну, когда очень обижен… когда сердится, мстит…» 
— Все обижаются, все завидуют, все сердятся и многие мстят. Но убивают не все. Почему?

Не знают. Молчат. 
— Сдаетесь?
В ответ — облегченное «да!». 
— Каин смог убить Авеля (я приглушаю чуть голос и замедляю речь — чтобы каждый мог услышать, запомнить и обдумать потом; потом каждому из них эта мысль пригодится), потому что перестал видеть в нем человека.

Замолкаю, обвожу глазами вытянувшиеся лица: это как? 
— Понимаете, человека убить нельзя. До тех пор, пока ты видишь в другом человека — одного с тобой достоинства существо — ты не сможешь его убить. Внутри нас стоит блок, запрет, табу. Это есть во всех людях, в каждом из нас. Заложено в сердце. Но почему тогда человек убивает? Потому что перестает видеть человека в другом. Потому что другой для него в этот момент кто угодно — враг, неприятель, фашист, сионист, немец, «ватник», «укроп» — кто угодно, но только не человек! И тогда он может убить. 
— Так вот, — продолжаю я. — Все войны, все убийства, все насильственные смерти у нас от того, что когда-то всего один человек показал, каково это — расчеловечить в другом человека.

***

Искренне надеюсь, что эта книга сделает нас честнее и хоть чуточку человечнее.

Глава 1

Детство

С этого все начинается. Первое воспоминание: мама везет меня на коляске, я смотрю на свои ноги, разглядываю ботинки красно-желтого цвета, под колесами — мокрый асфальт. Вечер. За спиной — звук маминых каблуков. Почему из всего сонма детских впечатлений запомнилось именно это? Бог весть. Следом идет целый вихрь воспоминаний из деревенской жизни, хотя в деревне я проводила не больше шести месяцев в году. Остальные — дома, в Москве. Но почему-то именно деревня имела на меня колоссальное влияние. Все лучшее, что помню, что сохранилось в памяти до раскола семьи — связано с ней.

Друзья были в деревне. В Москве могли быть только приятели. Вообще, что такое моя деревня. Представьте себе: шесть домов. У каждого участок — почти гектар. Можно лето прожить и соседей не видеть. В нескольких сотнях метров начинается лес. Дома — на холме, под ним — два пруда: большой и маленький. В маленьком, было время, карасей руками ловили. В большом, говаривали, водился карп. Врали, наверное. Но все равно — рыбы навалом было. Даже мы, ребятня малолетняя, умудрялись неплохой лов домой приносить.

Дети жили во всех домах. Мы дружили без исключений. Телевизоров не было, о компьютерах тогда не все даже слышали… В общем, свободного времени было полно, и все проводилось на свежем воздухе. Бабушкам за нами приглядывать некогда было. Да и куда бы мы деться могли? До ближайшего населенного пункта — несколько километров по бездорожью. В нашем захолустье не было даже магазина, только по четвергам машина хлеб завозила, да иногда автолавка наведывалась с дешевым пивом и леденцами. Но, все-таки, как было там интересно! Изоляция подарила нам, детям, свободу, которой мы были лишены в своих городах (а съезжались мы с разных концов России). Мы придумали целый мир, маленькое государство, лишенное пошлости, страха и нужды. В какой-то мере, так получилось благодаря нашему лидеру, Вадиму — мальчику, который был старше меня на шесть лет. Этот мальчик стал для меня идеалом, недосягаемой вершиной, принцем, всем в одном. Я, маленькая сопливая девчонка, обожала его, не смея даже заикнуться о своем к нему чувстве. Потом появилась Марина, и для меня начались мучительные годы ревности. Это был первый и последний мужчина в моей жизни, которого я ревновала и который, наверное, имел право на мою ревность. Он так и не узнал о моей любви.

Мы выросли. Мир, собранный по крупицам из ничего, наша светлая сказка — опошлился и, за ненадобностью, исчез. Не было больше того Вадима, не стало и той девочки Ляли…

Последнее воспоминание того времени — божья коровка. Обыкновенная божья коровка на его руке. Мы шли полем в ближайший поселок. Вадим, брат и я. Марины не было рядом, куда она делась? Не помню. Мне шел пятнадцатый год. Пухлый, нескладный подросток…

— Возьми, — просто сказал мне Вадим. — Видишь: три точки, — и аккуратно перенес жучка на мою руку.

Я замерла. Это движение — простое касание запястья — дыхание, взгляд, улыбка — врезались в память, как в камень…

***

…Как закончилось детство? Тоже в деревне. Подходил к концу сложный возраст: семнадцать лет. С Вадимом я виделась редко — он заканчивал институт и где-то работал. Встречи для меня были болезненны — я не знала, как себя с ним вести. Заикалась, краснела… А вечерами писала дневник.

В то лето я жила в деревне с одним только дедушкой. Бабушка к тому времени уже умерла. Дед много пил, выпивши — становился злым, агрессивным. Отчасти из страха, но больше — из потребности быть одной, я стала ночевать в недостроенной бане, запиравшейся изнутри. Там же стала организовывать ночные посиделки с ребятами.

Мы пили и пробовали курить. Как все подростки — не столько из желания, сколько из спортивного интереса. Никогда не забуду три литровых бутылки пива «Макарий», выпитые мною на скорость за полчаса… И слова моего двоюродного брата, сказанные возле дивана, где я, заблеванная, распласталась: «Посмотрим, как она поведет себя, когда придет в чувство: у нее теперь два пути: или она будет бухать, или впредь не сможет выпить ни капли». Когда я пришла в себя, первое, что заставила себя сделать — разбила все емкости с алкоголем. В том числе дедушкины водку и самогон. И даже праздничную наливку, за что мне, конечно, досталось. Я стала употреблять спиртное лишь несколько лет спустя. И даже пыталась спиться. Однако пиво не выношу до сих пор. Даже на запах.

Как-то я поехала на велосипеде в соседнее село за мороженым, и встретила местного пастуха, молодого смазливого парня, с которым до этого была немного знакома. Мы поговорили, и я уже собралась было ехать домой, но у меня соскочила цепь. Он вызвался поставить ее на место, но ничего не вышло. Сейчас понимаю: это было обычной уловкой с его стороны. Он просто хотел проводить меня до деревни.

И мы пошли. Пастух говорил много и без толку: о своей жене, на которой женился, «потому что она на картошке полола хорошо», о самом себе, таком хорошем, только неприкаянном очень, о коровах, которых пас… Я слушала вполуха. Меня интересовало одно: как не попасться на глаза Вадиму или кому-нибудь из местных бабуль. Если б увидели, в лучшем случае, мне грозило стать объектом насмешек. В худшем — могли отправить в Москву. Девичью честь в деревне хранили строго. Особенно воспрещалось иметь дело с «чужими». Пастух был «чужим».

Мне повезло. В деревне в это время было безлюдно.

— Может, пригласишь? — спросил он, когда мы подошли к дому.

— Куда? — не поняла я. Он указал на баньку.

Не чувствуя подвоха, я пригласила его пройти внутрь. Там стоял маленький диванчик, стол, стул. На столе — печатная машинка, свеча и куча бумаг. Я все время писала, сколько помню себя. Сказки, дневники, рассказики… С восьми лет знала, что буду писателем и не стеснялась об этом всем сообщать.

— Что это? — спросил он, взяв одну из бумажек.

— Повесть, — краснея, ответила я.

— Да? Про что?

Я замялась. Но потом все же сказала:

— Я ее не закончила. Она про то, как у людей по весне «крыша едет». «Весеннее обострение» называется.

Он удивленно посмотрел на меня, но больше ничего не сказал. Мы помолчали.

— А где ты спишь? — вдруг спросил он.

— Под крышей, — я указала наверх, куда вела хрупкая деревянная лестница. — Там теплее и в то же время, воздух более свежий.

— Круто! Я посмотрю?

— Смотри, — разрешила я. — Осторожно только.

Он поднялся и пригласил меня последовать за ним. На втором этаже всю площадь занимала лежанка. Снизу виден был лишь ее небольшой квадрат — как раз там, где была приставлена лестница. Это обстоятельство в тот раз здорово меня выручило, потому что как только я забралась наверх, раздался стук в дверь.

— Лялька, ты здесь? Кто у тебя там?

Зычный голос бабы Шуры застал меня врасплох. Я быстро спустилась, шепнув своему «ухажеру», чтобы спрятался под одеяло и не смел дышать, и открыла дверь. Баба Шура представляла собой ныне почти полностью вымерший вид могучих, волевых старух, чей вид приводил в трепет не одно поколение местных жителей. Оглушающий голос, высокий рост, сильные руки, несгибаемая спина — много ли таких осталось? А ведь ей давно перевалило за семьдесят. Баба Шура, родная сестра моего деда, жила в соседнем доме, ее участок был крайним в деревне и «втекал» в лес. Она была единственной, кто оставался здесь на зиму. Уезжая, жители доверяли ей скотину и птицу, оставляли «на всякий пожарный» ключи от избушек и знали: все будет в порядке. Так и было. Эта бабушка будто хранила деревню, оберегала от всякого зла.

И вот сейчас она стояла передо мной, вытирая руки передником, и подозрительно осматривалась по углам моей баньки.

— Ну, кого привела, а? — весело и в то же время сурово спросила она.

Я тут же приняла вид оскорбленной невинности.

— Вы это о чем, баб Шур?

— Ты с кем разговаривала? Мужской голос был, — не отступала старуха.

— Какой голос? Баб Шур…

Мне было страшно и смешно одновременно. Я знала, что она полезет наверх — нужно было придумать что-то, чтобы предотвратить ее «знакомство» с пастухом. Ведь знала прекрасно — проблем не оберешься потом.

— Ты наверху прячешь кого-то, — поводя носом, будто ищейка, сказала она.

Я рассмеялась.

— Ага. Полк прячу. Не верите — полезайте, смотрите. Только имейте в виду: первая и третья ступеньки на ладан дышат, могут Ваш вес и не выдержать.

Хитрость сработала: баба Шура недоверчиво покосилась на действительно шаткую лесенку, потом на узкий проем и снова на лесенку…

— Точно не прячешь? — еще раз спросила она.

— Точно, — улыбнулась я. Пастух не шевелился и, похоже, действительно дышал через раз.

Мы еще немного поговорили о том, о сем с бабой Шурой, и она, наконец, ушла.

Наверх я рискнула подняться не сразу. Проследила, пока спина старухи не скроется за дальним кустом и только тогда тихонечко позвала:

— Ну, ты как там? Живой?

— Живой… — со смехом отозвался сверху пастух. — Чуть сам себя не задушил. Веселая ты.

— Не веселая, а отчаянная, — поправила его я. — Слезай давай. Тебя жена заждалась.

— Уже? А ты… не хочешь подняться?

— Нет. У меня проблемы будут.

Пастух неохотно спустился, но уходить не спешил.

— Дай хоть поцелую тебя на прощанье… если моей не хочешь быть.

— Целуй, — сказала я, подставив ему для этого дела щеку. Но он резким движением развернул мое лицо и впился мне в губы. Все время, пока длился его поцелуй, я думала, отстраниться мне или нет. Никакого возбуждения не ощутила, впрочем, омерзительно тоже не было. Потеря девственности придет позже (с другим), и тогда тоже не будет ни малейшего возбуждения. Я буду смеяться, видя со стороны нелепость его движений, считая количество неудачных попыток проникнуть в меня… Буду смеяться зло и безжалостно. Зачем? Я не знаю ответа на этот вопрос.

***

Вечером пастух снова пришел. И его видели другие ребята.

— Что у тебя в кровати? — спросила 13-летняя Настя.

— Обогреватель, — ответила я. Что еще могла я сказать?

Играли в карты на раздевание. Я чаще выигрывала, поэтому голым сидел пастух. Мы издевались над ним. Уже и не помню, как. Потом он ушел, сообщив, что любит меня и готов развестись со своей женой, потому что она постоянно использует в воспитательных целях тяжелые бытовые предметы, а у него голова не железная и запасных нет… Мне было смешно.

А на следующее утро, в пятом часу, прибежал взбудораженный Минька — подросток пятнадцати лет — и с порога выпалил новость:

— Бабки сегодня дегтем тебя поливать придут. Уезжай быстрей. Я сам слышал. Их дед твой поведет. Это все из-за пастуха того. Он спьяну к тете Тосе завалился и наговорил всякого.

— Что он сказал?

— Не знаю. Но вся деревня на ушах стоит. Беги, Ляльк. Они рано придут.

— Спасибо, Минька.

— Да не за что. Жалко, конечно…

Он не договорил. Я понимала, почему жалко. Этот приезд в деревню для меня станет последним. Мы вряд ли еще увидимся. В прошлое уходила целая жизнь. И даже если когда-нибудь встретимся — кто мы будем друг другу? Чужие люди.

Я ничего не брала с собой. Только паспорт и деньги, припрятанные как раз на подобный случай. Шла к ближайшему городу, не через село — там бы нашли. Семнадцать километров по полю, потому что по дороге тоже было опасно идти — могли завернуть. Уже из города позвонила маме, предупредила, что еду.

— А что случилось, Ляля?

— Потом расскажу. Наши бабушки с дедом во главе с ума сошли.

Я первый раз уезжала одна. Дорога не близкая: сначала на автобусе нужно доехать до Нижнего Новгорода и только затем сесть на поезд — и до Москвы.

Мама встретила меня не очень-то ласково: дед ей успел позвонить раньше, чем я добралась.

— Ничего не было, мама, — пыталась я защититься. Но были найдены вещественные доказательства: порванные трусы под подушкой.

— Я не знаю, что там делали трусы, к тому же порванные, — отбивалась я. — В карты на раздевание — да, играли. Но проигрывала-то не я!

Ситуация была смешной и грустной одновременно. Детство захлопнуло двери, а для взрослой жизни я еще не была готова. И у меня разом не стало друзей. Тех, с кем не страшно было и взрослеть вместе. Я вдруг осталась совершенно одна. А понимала ли это? Вряд ли.

Глава 2

Семья

Из троих детей я была младшей. Жили трудно сначала — брак моего отца, в то время занимавшего очень высокое положение, и моей матери из простой среды, был воспринят начальством в штыки. Ситуация осложнилась тем, что фактически мама увела отца от его предыдущей жены, с которой он прожил больше тринадцати лет. В конце семидесятых такое поведение сочли аморальным и обоих уволили. Маму сразу, отца — через два года после развода с женой.

Уходя, папа не взял ничего, кроме ключей от старенького дырявого «москвича». У мамы к тому времени уже была дочь от первого брака — восьмилетняя Надя. Жили в пустой квартире. Денег на мебель не было. Мамины родители не помогали: у нового зятя оказался длинный нос и армяно-еврейские корни. Этого было достаточно, чтобы папу долгое время не принимали в семью. Нуждались буквально во всем: работу найти было сложно. А потом и дети пошли. В 82-м году родился мой брат, Игорь, а спустя еще время, в конце 83-го, на свет появилась я.

***

Воспоминание из раннего детства: сидим на матрасе, мама обнимает нас с Игорем и читает стихи. Лермонтова. Есть нечего, но мы счастливы: мама читает. Когда Игорь пошел в первый класс, жить стало легче: папа устроился на работу в издательство, маму взяли библиотекарем в школу. Тогда по пятницам приходили ребята из класса брата, рассаживались с подушками на полу, мама зажигала «свечку-сказку» в деревянном подсвечнике и читала страшные сказки про мертвецов и всякую нечисть. Это были малоизвестные русские народные сказки, тогда, да и сейчас — редкость большая. И мы слушали, затаив дыхание. Помню, как я гордилась, что у меня такая хорошая мама. И мечтала скорей пойти в школу, чтобы и с моим классом было так хорошо, как сейчас. Но на меня у мамы сил уже не хватило.

***

Иногда она заменяла уроки. Могла вести все, что угодно: от математики до литературы. На ее занятиях было интересно, но страшно: я боялась, что мама спросит то, чего я не знаю, и отругает меня при всем классе или, того хуже, побьет. Лупила она меня регулярно. И брату тоже доставалось частенько.

— Бестолочи! — ругалась мама. — Элементарщину понять не можете. А как дальше будете? Дальше ведь будет сложнее!

Мы обижались, но умнее не становились. Мама отчаивалась донести до нас хоть что-то из того груза знаний, который мы, по ее мнению, обязаны были иметь. Но я любила литературу и русский. И терпеть не могла математику и труды. И брат не любил математику, предпочитая историю и компьютер. Мама пыталась побороть нашу лень, но мы становились лишь изворотливее в придумывании очередных отговорок, чтобы не делать то, что делать должны. В шестом классе я выбросила дневник на помойку, потому что там завелась моя первая тройка. Разумеется, все раскрылось, и влетело мне тогда будь здоров.

Тем не менее, мы были очень привязаны к маме. Ревновали друг к другу, тянули каждый к себе, требуя больше любви. И мама играла на наших к ней чувствах: ее проявление интереса и нежности к нам напрямую зависело от нашего поведения. Получила пятерку — любимая, принесла двойку — нет. Мы из-за этого сильно страдали, завидовали и мстили друг другу. Дрались все время. Не было дня, когда бы мы жили мирно. Придумывались всевозможные предлоги для обид, но причина была одна: маму не поделили.

С отцом было не так. Мы его видели редко: он много работал, а дома вел тихую незаметную жизнь. Никогда не ругался, ни разу не поднял на нас руки. Все свободное время читал, спал или играл в «косынку». С возрастом отношения с отцом усложнились: я стала раздражаться по малейшему поводу, искала возможности поругаться, спровоцировать его на конфликт. Мне были невыносимы его прикосновения. Я хлопала дверью, хамила… Безобразно себя вела. И не понимала, что происходит, не могла объяснить свое поведение ни другим, ни себе. Запиралась в своей комнате, вжималась в подушку и злилась на весь белый свет.

***

Единственное, что нас с ним хоть как-то в то время сближало — это любовь к животным. Любым, разницы я не делала никакой. Мама приходила в ужас от всех моих тараканов, лягушек, мышей и крыс, но ничего не могла с этим поделать: даже если удавалось избавиться от одних «постояльцев», на смену им тут же приходили другие. Бывало, мне приходилось разыгрывать целые спектакли, чтобы очередной «нелегал» получил «прописку» в нашей квартире. И без поддержки папы было не обойтись.

Помню, как я решила таким образом «легализовать» очередного крысенка, уже неделю жившего тайно в коробке из-под обуви в книжном шкафу. Яшка была совершенно ручной месячной крыской, к тому же неглупой: имея возможность бродить, где ей вздумается, никогда не выходила за пределы моей комнаты, отзывалась на имя и пряталась, если слышала чужие шаги. Тем не менее, я понимала, что долго так продолжаться не может, ведь она могла в любой момент перегрызть проводку. Если бы это случилось, то досталось бы второй крысе, «легализованной» около года назад.

«Операцию» решила приурочить к папиному Дню Рождения. Я надеялась, что в такой день все будут в благодушном настроении, и нам с Яшкой удастся избежать скандала. За несколько дней до этого маме стали чудиться большие дикие крысы, бегающие по квартире.

— Я вам говорю, крысу видела! Вот такую, огромную. Серую! — в ужасе рассказывала она. Сима, вторая крыса, была серой и тоже ручной. Папа ее любил и часто носил на плече. Ему нравилось слушать, как Симка фыркает и чихает ему в ухо. Мама за это на отца обижалась и считала его в этом отношении самым настоящим предателем.

Так вот, сначала думали, что это она по ночам выходит и маму пугает. Но оказалось, что все это время крыса сидела в клетке. Яшка же была маленькой и к тому же двухцветной: черная с белым.

Мой план был прост: я решила выдать свою Яшку за ту самую «дикую, серую и огромную» крысу. Для этого просто незаметно выпустила ее в той комнате, где собирались сидеть за столом. Яшка, умная девочка, сразу же побежала под диван и там притаилась. Я не могла за ней наблюдать — нужно было помогать маме — и крыса на какое-то время оказалась предоставлена самой себе.

Когда стол был готов, и семья стала рассаживаться по местам, Надя, моя сестра, хотела взять стул, на котором висели штаны брата. Она сняла их со спинки и зачем-то встряхнула… вывалив на середину комнаты Яшку. Завизжав, женщины в один миг вскочили на кресла.

— Ляля!!! — хором завопили они.

Мне потребовался весь мой актерский талант, чтобы не рассмеяться и сделать вид, что я сама удивлена не меньше их.

— Ну, надо же… крыса! — сказала я. И добавила для достоверности: — Не слезайте пока. Вдруг она дикая?

— Дикая?.. — У Нади задрожали коленки. А мама сказала:

— Я же говорила вам, что крыс видела! Их, может, полчища здесь. Это все Лялька виновата: натаскала нам всяких, а они, может, запахом приманивают других. Или еще как-нибудь сообщают: приходите, здесь жрать дают!

Мама говорила и распалялась. Вот уже и сестра в отчаянии закричала:

— Да выбросите вы их всех! Это же страх один.

И все кончилось бы, наверное, плохо, если бы не вмешался отец:

— Успокойтесь. Что вы орете? Она маленькая же совсем. И боится сейчас больше вашего.

— Ага, маленькая… — не сдавалась мама. — А хвост у нее вон какой! И зубы тоже… А если б она ночью по лицу прошлась? Смерти моей захотел, да?

Папа ничего не ответил, и я сделала вид, что занята поиском какого-нибудь предмета, чтобы дать его крысе и посмотреть: будет она на него бросаться или нет. Потыкав в «ребенка» трубочкой, поиграв с ней шнурком и, наконец, вручив кусок колбаски, было выяснено, что крыса ручная, беззлобная, и аппетит, несмотря на агрессию окружающих, у нее превосходный. Но пока мы с папой умилялись положительными качествами зверька, мама задала новый вопрос:

— А что здесь делает такая замечательная ручная крыса?!

Все уставились на меня. Даже папа.

— Н-не знаю, — пряча глаза, промямлила я. Но потом сообразила, что проваливаю всю операцию, и перешла в наступательную позицию: — А что вы прицепились ко мне? Ну, крыса какая-то пришла, ну и что? Может, это соседи подбросили! Или Бог послал! Мало ли! И вообще — вы замучили уже животное воплями своими. Даже я чуть не оглохла, а ей каково? Маленькой? Подумали, нет?

Не дожидаясь ответа, я подхватила и правда пришалевшую крысу и убежала к себе. Сквозь закрытую дверь я слышала разговор за столом — все спорили, что делать с крысенышем дальше. Игорь предложил выбросить обеих крыс в мусоропровод.

— Нафига они здесь нужны? Развели, понимаешь… А все ты, мать, вечно на ее поводу идешь! И папаня туда же…

— Что ты имеешь против безобидных животных? — вступился за нас отец. — Они что, и тебе по ночам мерещатся? Полчищами?

— Я имею против нее, — Игорь кивнул в мою сторону. — Разбаловали ее. Все ей можно, вот она и обнаглела вконец. Сегодня она крыс тащит, а завтра мы будем крокодилов из ванной вылавливать?

— Игорь, ты неправ, — мягко попытался остановить его папа. — Просто у вас разные увлечения. Тебе нравится играть за компьютером, а Ляле нравится возиться с животными. Что здесь плохого?

— А то плохое, — сказала мама. — Что после Лялиных невинных увлечений у матери неделями давление не проходит! Значит, так. Вы как хотите, но чтобы крыс не было в доме больше! Все. Хватит!

Я сжалась. Значит, они могут сделать плохое не только Яшке, но и моей серой Симе! Что, если сделают?

В комнату вошел брат.

— Где крыса? — сухо спросил он.

Я указала на коробку из-под обуви. Ни слова не говоря, он схватил крысенка и вышел из квартиры. «В мусоропровод!» — поняла я. И похолодела. Этого нельзя допустить!

Я бросилась следом.

— Игорь, стой!

Брат стоял в нерешительности за дверью. Конечно, он не собирался выбрасывать крысу. Ему просто хотелось помучить меня и заодно показать маме, какой он, на моем фоне, хороший. Мне потребовалась доля секунды, чтобы все понять и на ходу переиграть ситуацию.

— Ну что? Ты же собирался спустить ее в мусоропровод. Чего ждешь? Давай!

— Иди отсюда, — пробурчал он. Все это время Яшка сидела на его ладонях, облизывала ему пальцы и тихонько пофыркивала. Ну как можно бояться такое трогательное существо? Как можно причинить ему зло? Игорь не был бездушным, никогда не был, даже когда ему хотелось таким казаться. Вот и сейчас он рвался между возникшей симпатией к зверьку и желанием угодить матери. Но первое оказалось сильнее.

— На, — протянул он мне Яшку. — И чтоб больше я не видел этого.

— Спасибо, — почему-то вырвалось у меня. Тогда я подумала, что мой брат — далеко не самый плохой на свете.

Позже страсти поутихли, и Яшка осталась жить в семье. Как мне и хотелось.

***

…Папа умер в возрасте 63 лет от инфаркта, четвертого по счету. Мне было 16 лет. Смерть отца здорово подкосила нашу семью. Мама стала часто и сильно болеть. Она любила отца, но только после его смерти вдруг поняла, какое огромное место он занимал в ее жизни.

Я тогда мало что понимала. Сосредоточенная на собственных переживаниях, росла эгоистом.

Отношения с братом ухудшились. Дело шло уже дальше драк: нам было тесно под одной крышей. По большому счету, эгоистами мы были оба. Нам дела не было до того, что чувствует мать.

Сестра рано вышла замуж и жила с мужем отдельно. Вплоть до моего ухода из дома, у нас с ней сохранялись хорошие отношения. А потом… все изменилось.

Глава 3

Разрыв

Основной причиной моего ухода из дома все-таки был конфликт с братом. Я много об этом думала. Снова и снова прокручивала события тех дней и всякий раз приходила к одному и тому же выводу: по-другому я поступить не могла.

Я мечтала жить одна. Бредила независимостью. Чем больше семья сопротивлялась моему уходу из дома, тем тверже я становилась в своем решении. Я непременно уйду! Сегодня или завтра, или через неделю, неважно. Мне было необходимо уйти. В этом рвении я впервые проявила характер. Как позже сказала мама: «Оля, у тебя сильнейшая воля… к абсурду». Может быть.

Решение уйти в публичный дом пришло не сразу. Я подбирала другие варианты. Жить в общежитии, уйти в монастырь, поехать в глухую деревню… замуж выйти, в конце концов. Но женихи в очередь вставать не спешили, денег, чтобы жить в другом месте, у меня не было, в монастырь уйти я тоже не могла, потому что в то время увлекалась баптизмом… куда еще?

Разговоры с матерью и сестрой заканчивались одним и тем же:

— Оля, пойми, жить одной очень трудно. Ты не сможешь, не справишься, ты еще не готова…

Из меня пробовали «выколачивать дурь», водили к психологам и психиатрам. Но все эти попытки оградить меня от принятого решения привели лишь к тому, что я стала во всех домочадцах видеть своих врагов. Так продолжалось несколько месяцев.

А потом я купила журнал «Работа и зарплата», долго просматривала его и, наконец, нашла объявление о приеме девушек на работу. На какую работу — я знала. Не совсем же глупой была…

Позвонила. Первое собеседование не прошла — не подошла по внешним данным. Как я тогда переживала! Неужели я до такой степени некрасивая, что меня даже в бордель не берут? Девочке восемнадцать лет. Женственность толком проснуться еще не успела. Мужиков откровенно боялась. Пухленькая, угловатая, неуклюжая… Прыщики подростковые не прошли даже. Кому такая нужна? Больно было.

Вот тогда включился другой «аргумент»: возникло непреодолимое желание стать другой. Не просто прийти в публичный дом и пережить там какое-то время, нет. Чтобы заглушить боль, причиненную мужичонкой-охранником, сказавшим: «Извините, вы не подходите…», мне требовалось стать лучшей. Этот мотив и определил все мои дальнейшие действия… и упорство, с каким я рвалась из дома в ту страшную и совсем незнакомую жизнь.

***

Второе собеседование мне назначили через несколько дней. Встретивший меня парень сказал только одно слово: «Пойдем,» — и повел меня во двор старой девятиэтажки. Мы поднялись в лифте на третий этаж, затем по лестнице еще на один и подошли к обычной черной двери, обитой дерматином. Некоторое время потоптались на коврике у входа, пока нас не впустила молоденькая девушка. Я обратила внимание, что парень не нажал кнопку звонка и вообще не сделал ничего такого, что могло бы сообщить обитателям квартиры о нашем присутствии на этаже. Но дверь открыли довольно быстро.

— Тише, у нас клиент, — шепотом сказала встретившая нас девушка. — Пошли на кухню, обувь там снимешь.

Квартира показалась мне просто гигантской. Я насчитала, как минимум, пять дверей, ведущих неизвестно куда. На кухне за столом сидела женщина лет тридцати пяти, худосочная и бледная, укутанная в длинный шерстяной платок. Я поняла, что это администратор. Женщина представилась Светланой.

— Ты работала когда-нибудь? — спросила она меня.

— Нет, — честно призналась я.

— Сколько мужчин у тебя было?

Этот вопрос меня смутил. Мне почему-то было стыдно признаться, что у меня их всего было двое, да и то последнего можно было бы не считать: он кончил, не донеся до места.

— Трое, — наконец, выдавила из себя я.

— М-да, — сказала Светлана. — Не боишься?

— Нет, не боюсь, — ответила я и, немного подумав, добавила: — Мне интересно.

Светлана с удивлением окинула меня взглядом и переспросила:

— Интересно? Что же здесь интересного?

И на этот раз я не знала, что ей ответить. Мне совершенно не хотелось раскрывать перед ней истинные причины того, почему я оказалась здесь, тем более, что я и сама не очень-то их осознавала, однако врать не хотелось тоже.

— Люди. Мне интересны люди, — собравшись с духом, наконец, ответила я и, немного подумав, добавила: — Ну, и деньги, конечно же.

Женщина обменялась продолжительным взглядом с сидевшим рядом охранником и, наконец, со вздохом произнесла:

— Ладно, дитя, уговорила. Раздевайся. Будем тебя смотреть.

В первый раз я раздевалась очень медленно. Представляла себя со стороны этаким бледным чудищем с целлюлитом и волосами в самых неожиданных местах… Я ждала, что сейчас администратор скажет какую-нибудь гадость, и внутренне напряглась. Однако увиденное вполне ее удовлетворило.

— Условия знаешь? — только и спросила она.

В прихожей, когда я уже собиралась уходить, на меня неожиданно налетела совершенно голая смуглая девица. В руках она держала два бокала и бутылку шампанского. Лицо ее пылало, и вся она казалась сплошным сгустком энергии. Мне очень понравилось сильное красивое тело и быстрые, но в то же время плавные движения. Она напомнила мне пантеру. Не обратив на меня никакого внимания, она пробежала по коридору и скрылась за дверью одной из дальних комнат. Проводив ее взглядом, я поймала себя на мысли, что хотела бы оказаться на ее месте. И искренне порадовалась тому, что только что сделала шаг к этому.

***

Ночевала я дома. График работы был с одиннадцати утра до девяти вечера. Я выкручивалась, как могла, врала, что учусь в институте, что много работы в школе (я подрабатывала учителем биологии в шестых и седьмых классах до ухода в салон), что у меня появился молодой человек… В семье напряжение становилось невыносимым. Мне приходилось прикладывать все больше усилий, чтобы заставить себя вечером смыть косметику, собраться и уехать домой. И так могло продолжаться, наверное, долго, если бы не помощь очередного врача.

Мама привела меня к этому психиатру в надежде, что он отправит меня в лечебницу для душевнобольных. По мнению семьи, только сумасшедший мог хотеть уйти из дома и вести себя так, как я.

Но врач (к сожалению, забыла его полное имя), внимательно выслушав меня и маму, сказал другое, когда мы остались одни:

— Проблема ваших с мамой взаимоотношений одна: у вас обеих очень сильный характер. Тебе нужно уйти. Я знаю, куда ты идешь. Не бойся. Другие сломаются, ты — нет. Знаю еще одну девочку вроде тебя… Та ушла бродить по России. Паломничать. Тоже против воли родителей. Тоже думали, что сошла с ума. Ничего, выросла. Прекрасным человеком стала. Я о ней книгу написал даже. Может, и о тебе напишу. Вы с ней одного поля ягоды.

Он сел ко мне ближе и посмотрел в глаза:

— Ты сможешь уйти прямо сейчас? Из моего кабинета?

Я задумалась. В рюкзаке у меня точно был паспорт, и журнал я носила с собой… Была даже телефонная карта на таксофон и пенсионное удостоверение, позволявшее мне, студентке дневного отделения института, ездить бесплатно в метро.

— Да, могу, — ответила я.

— Это хорошо.

Врач написал на бумажке свой номер телефона и передал мне.

— Вот, не потеряй. Позвони, как сможешь. А сейчас позови маму. Поговорю с ней.

Я его не послушалась. Не могла вот так взять и уйти. Дождалась, когда мама, заплаканная, выйдет из кабинета.

Она ничего не сказала мне. До самого метро мы шли молча. Наконец, уже на платформе, она задала мне вопрос:

— Ну, когда уйдешь?

Я собралась с силами и тихо сказала:

— Сейчас.

Ответа дожидаться не стала — медленно развернулась и пошла в противоположную от матери сторону, с мыслью, что больше никогда ее не увижу.

Глава 4

Кукольный мир

Надо сказать, до прихода в салон я мало что знала о проституции. Иногда по телевизору показывали несчастных замученных девочек и грязные, бедно обставленные притоны. Клиенты, обращающиеся за услугами к «жрицам любви», тоже представали в весьма некрасивом свете. Ведь нормальный человек никогда не пойдет в такое… нехорошее место! И, конечно, мое окружение было уверено, что все женщины, задействованные в этой сфере — больны. Такова была государственная пропаганда. Что же оказалось на самом деле?

Красивые, с дорогим ремонтом квартиры, вышколенные администраторы и… совершенно разные женщины. Были там и красивые, и дурнушки, и умные, образованные девицы из богатых семей, и девочки из поселков… Судеб — неисчислимое множество. Только больных не видела ни одной. Лишь иногда доходили слухи: в таком-то салоне у девочки обнаружен сифилис, взяли на карантин, все девушки проходят обследование, будьте осторожны…

Конечно, так было не у всех. Но организации, не следовавшие негласным законам рынка, быстро исчезали из поля зрения. Либо им «помогали» конкуренты, либо не выдерживали милицейского «ига» с обязательными ежемесячными «взносами». Оставшиеся же старались держать хорошую репутацию и следили за здоровьем своего персонала.

Первые две недели я не работала. Наш администратор, Светлана, была женщиной мудрой и быстро сообразила, что девочка к ним попала «нетесаная», а, значит, и дров могла наломать. Поэтому к клиентам меня не пускали, дав возможность вволю «напитаться» салонным духом.

Как же меня тогда все поражало! Энергетика у девушек была исключительная, особенно когда они «работали»: я видела их, обнаженных, врывающихся на кухню за шампанским или конфетами и тут же уносящихся в свои спальни, к клиентам… Красивые, страстные лица с горящими глазами…

Девушки говорили на мате. Не ругались, а именно говорили. Потом уже поняла, что в этой среде мат помогал справиться с постоянным внутренним напряжением, «выбрасывал» во внешнюю среду его излишки. Первое время было трудно преодолеть отвращение — «разговоры» коллег «резали уши». И еще я никак не могла справиться с запахом табака. Курили везде и всегда. Занавески, покрывала, ковры — все было пропитано этим запахом. Но постепенно я ко всему привыкла.

В разных салонах быт был устроен по-разному. В том, куда я попала, девушки жили в отдельной потайной комнате: дверь в нее маскировалась обоями. Выходить без разрешения мы не могли. Вообще, дисциплина была очень жесткой. Обычно нас наказывали штрафами, но если девушка была беззащитна, ее могли и побить. Своеобразным защитным «куполом» служила прописка. Господа сутенеры боялись связываться с москвичками, прекрасно зная, что с ними милиция будет разговаривать по-другому. Но с приезжими, особенно из других стран, не церемонились. И на «субботник» могли пустить, и физически наказать, и «убрать», если возникнет необходимость.

В самом начале своего пути я ничего такого не знала. Всему верила и воспринимала, как должное. Да и более опытные девушки не торопились вводить нас, «зеленых», в курс дела. Вполне возможно, им просто запрещали с нами общаться.

***

После того как меня рискнули, наконец, «выпустить в люди», то есть дали возможность выйти на показ вместе со всеми, я получила прозвище «медвежонок» — за свою неуклюжесть.

Мне дали какой-то корсет, подчеркивающий грудь, и длинную черную юбку, в которой у меня заплетались ноги, и без того озадаченные десятисантиметровыми шпильками. По сценарию я должна была изобразить нечто вроде восточной красавицы и по просьбе клиента обнажить свою грудь. Именно обнажить, но я тогда еще не чувствовала особой разницы между глаголами «обнажить» и «вывалить», что, собственно, и сделала под неудержимый хохот администратора и того самого мужика. Разумеется, меня он не выбрал, но запомнил надолго.

Как оказалось, я не умела ничего. Не умела ходить, краситься, улыбаться, раздеваться и даже делать минет. Всему этому приходилось учиться. Учеба же проходила довольно необычно. Меня заводили в затемненную комнату с большим зеркалом, оставляли одну и не выпускали до тех пор, пока я не начинала хотеть саму себя.

— А что делать-то? — наивно вопрошала я, лелея в глубине души надежду, что от меня отстанут, и все как-нибудь само собой утрясется. Работать над собой не хотелось совершенно.

— Танцуй. Раздевайся. Ты можешь делать все, что взбредет в голову. Главное, сумей стать желанной для самой себя. Ты должна захотеть себя так, как не хотела никого и никогда в жизни, — терпеливо учила меня Светлана. — Вперед. Потом то же самое при всех.

Это было сложно. Я всматривалась в свое отражение не один день и час и тщетно пыталась представить, что можно было бы сделать, чтобы полюбить… захотеть… вот это.

Но время шло, клиенты приходили и уходили, и до сих пор никто из них ни разу меня не выбрал. Мне нужно было учиться быть женщиной, нужно было преодолеть что-то внутри себя и перестать, наконец, выставлять себя на посмешище.

В один из таких безуспешных вечеров я вспомнила ту девушку, в коридоре.…Вспомнила, как хотела стать похожей на нее. Словно бы угадав мои мысли, кто-то с кухни включил магнитофон. Полилась тихая приятная музыка. Я вдруг заметила, как мягко ложится свет на кресло и большую кровать, и как красиво он оттеняет черты лица и тела.… Я стала медленно танцевать, затем, в танце, рука потянулась к застежке.… Не знаю, сколько минут или даже часов я потратила на созерцание самой себя в зеркале. Но что-то случилось, и в тот, последний раз, из комнаты с зеркальной стеной я вышла совсем другим человеком.

…Тогда я поняла, что красива. Что бы ни говорили мне впредь. И как бы ни относились другие.

И не просто красива. Совершенна. Тот урок позволил взглянуть на саму себя абсолютно другими глазами. Этими глазами впоследствии смотрели на меня клиенты, возвращаясь и вновь повторяя: «Ты прекрасна». Знание, как наркотик, взорвало мне мозг, открыв другую реальность. Створки раковины распахнулись, и из нее вышла женщина. И эта женщина оказалась весьма темпераментной. Сексуальность буквально сочилась из меня. Все, о чем фантазировала раньше, требовало немедленного воплощения в жизнь. Я погрузилась в разврат.

Глава 5

Первый опыт

Нас поднимали обычно в одиннадцать утра. Неважно — работала ты ночью или нет. Правило было единым для всех. День начинался с уборки. Светлана раздавала нам «ценные указания», и мы разбредались по разным помещениям: кто с пылесосом, кто с тряпкой. Убирались мы, помню, на совесть: за халтуру здесь штрафовали. Например, незамеченная пылинка на ковре «стоила» нам два доллара.

Прием клиентов начинался с двенадцати дня. К «гостям» нас выводили следующим образом. Приходила Светлана, либо ее помощница и объявляла:

— Девочки, через полчаса клиент! Быстро приводите себя в порядок. Катюш, ты сегодня за Лизу в Интернете. Поняла?

Катя, худощавая брюнетка лет тридцати, флегматично кивала и лезла в свою косметичку. Светлана продолжала:

— Выходите по одной. Надя, оденешь белое платье, которое на молнии. Оль, ты тоже пойдешь. Девочки, где корсет и юбка прозрачная? Дайте ей. Туфли оденешь эти, с ремешками. Все, красьтесь!

Когда клиент уже находился в гостиной и общался с администратором, за нами приходила помощница, выстраивала в очередь и говорила, что каждая должна сделать перед клиентом. Либо девушка танцевала короткий эротический танец (если хорошо двигалась), либо присаживалась на колени к мужчине, или еще что-нибудь. Ослушаться мы не могли.

«Новенькие» переживали друг за друга, охотно делились впечатлениями после первых «контактов». Для нас важно было абсолютно все.

— Настя, ну как? Очень больно?

Это мы спрашивали у молодой девушки, только узнавшей на практике, что такое анальный секс.

Настя угрюмо отмалчивалась. По ее выражению лица сложно было что-то понять, но мне казалось, что она злится. Позже Настя призналась: клиент не позволил использовать смазку, входил «наживую». Боль была нестерпимой. Чтобы не заплакать, девушка вгрызалась зубами в подушку.

— Но это ладно, пережила бы еще. А знаешь, что сказала админша, когда он ушел? «Где чаевые, Настя?». Ты представляешь? Я искореженная вся, зареванная вышла. И этот, хрен старый, оставил-то всего тысячу! Так ладно бы двумя пятихатками, я б одну спрятала. Нет, не додумался! Лучше бы вообще ничего не давал… Я говорю: «Чего?» Типа, не понимаю, о чем она. Так эта сука мне штраф припаяла на всю зарплату вместе с допуслугой долбаной этой, как она выразилась: «За невыдачу „чая“»!

Настя заплакала. Она была такая же «необъезженная», как и я, только чуть старше. Кажется, ей уже исполнилось двадцать лет. Этот салон — на ее счету первый. Вскоре Настю «перебросили» на другую «точку», и ее дальнейшая жизнь осталась для меня неизвестной.

Да, мы должны были отдавать «чаевые». Половину этой суммы нам обещали выплачивать в конце каждого месяца. Врали. Ничего они не выплачивали, просто, когда приходил срок — девушку под любым благовидным предлогом переводили на другую «точку», а если она пробовала возмущаться — тогда «наказывали», либо говорили, что случился «субботник», и салон больше не работает. В результате девушка оказывалась на улице, причем нередко — без документов и вещей. Со мной тоже провернули такую штуку, когда я попробовала заикнуться о своей зарплате, которая к тому времени уже перевалила за две тысячи долларов, не считая денег за «допы» и «чай». Это случилось недели через две после моего первого «отработанного» дня.

***

В тот день приехали постоянники заведения — крупный бизнесмен и его водитель. Опытные девушки, узнав об их приезде, сразу сникли и зашептались по углам о чем-то своем. Администратор же выглядела очень довольной.

— Так, все выходим! По очереди, — Светлана сказала каждой ее номер и обратилась ко мне: — Ты тоже пойдешь, Оль. Будешь третьей.

К тому времени страха я почти не испытывала. Только жгучее любопытство и — не буду скрывать — возбуждение.

Они сидели в гостиной, вальяжно развалившись в своих креслах. Я вошла, и администратор представила меня им:

— Это наша новенькая, Полина. Девочка неопытная совсем, но, на мой взгляд, весьма достойная, — Светлана загадочно улыбнулась и обратилась ко мне: — Полин, солнышко, покажи себя.

Я медленно (как учили) стянула лямку корсета с плеча и наполовину обнажила грудь.

— Еще? — спросила я, неотрывно смотря на одного из них (позже узнала, что это был Миша — какой-то очень «крутой» бизнесмен).

Его глаза загорелись, и что-то внутри меня зажглось зеленым светом. Я поняла, что «меня выбрали». Впоследствии это чувство окрепнет и перерастет в умение безошибочно определять клиента — «моего» и «не моего» — еще до того, как он сам примет решение.

У меня будто крылья за спиной выросли. Я подошла к Мише и, по наитию, положила его ладонь на обнаженную грудь. Он слегка нажал и, ощутив упругость, присвистнул:

— Однако! Ничего себе неопытная… Ну что, Вась, берем? — обратился он к своему другу. Тот кивнул и почему-то облизнул губы.

— Спасибо, Поль, можешь идти, — сказала администратор, а когда я проходила мимо нее, слегка коснулась моей руки и шепнула: — Ты молодец!

Вернувшись в потайную комнату, я застала девушек за оживленным разговором:

— Говорю тебе, не отпустят!

— Да ладно, Оксан, не дрейфь, сегодня Светка на дежурстве, может, договорится.

— Чует сердце, на сутки зависнем… В прошлый раз три дня не сползал, все точки съехались. Чтоб он импотентом уже стал, а!

— Брось, нормальный мужик.

— А ты с ним была? Знаешь?

— Она один только раз попала, да и то под водителя его. Вот для нее он и нормальный!

— Водила тоже хорош. В жопу дерет так, будто гвозди туда забивает. А член его!

— Ага, у коня и то меньше.

— Нет, девочки, вы как хотите, а я пас. Скажу, что месячные начались. Черт с ними, с деньгами.

— О, Олька пришла!

Наконец-то меня заметили.

— Ну что, дитя порока, как прошло? — весело спросила Оксана — красивая, высокая, но чрезмерно худая девушка двадцати пяти лет. Говорили, что она работает манекенщицей, а здесь у нее так — подработка. В салоне к ней было особое отношение. Она обладала большими правами, чем любая из нас и даже могла позволить себе вступать в спор с администрацией, правда, в разумных пределах.

Ответить я не успела. Дверь «отъехала», и в комнату вошла Светлана.

— Так, лясы точить потом будете. Оксана, Таня, Маришка… Где Олеся? Прекращай краситься, лица не видно уже, иди сюда. Оля, ты тоже. Выходите и идете в гостиную все вместе. Будут решать по новой.

В гостиной мы встали в шеренгу — совершенно разные: худые и пухленькие, молоденькие и не очень, свежие и «потасканые»…

— Ну, девчонки, кто пойдет? — с какой-то мальчишеской, я бы даже сказала, озорной улыбкой обратился к нам бизнесмен.

— А ты всех бери, Миш! — смело ответила Таня — некрасивая, сильно сутулящаяся женщина тридцати с лишним лет. Первое время мне было не очень понятно, почему они выбрали ее и вообще — почему ее, такую, выбирали. Но потом, познакомившись с ней чуть ближе, поняла: Таня обладала удивительным даром общения. С ней было легко и приятно. Она все прекрасно про себя знала, но особенно не смущалась и принимала жизнь и себя такими, какие есть. Наверное, в ее жизни было много жутких моментов, судя по количеству шрамов на ее теле. Самый страшный шел через спину, наискосок от лопаток до пояса. Именно этот шрам и стал причиной сильной сутулости.

Как-то она спросила меня:

— Зачем тебе это, Оль? Посмотри на себя: ты не глупая, свежая, молодая, не порченая… Не то, что мы, старые шлюхи. У нас другого пути уже нет. Но тебе-то — зачем?

— Я… не знаю… мне надо… — мямлила я. А и правда, зачем? Деньги нужны? Секс? Свобода? Сколько же лет я потратила на поиски правильного ответа! А нашла ли?.. Вопрос.

— Танюш, не переживай, — засмеялся водитель. — Тебя-то уж наверняка не забудем. А остальные молчат что? Девчонки! Ну, поулыбайтесь хоть, что ли…

Все девочки, как по команде, растянули свои рты в улыбке. Но продолжали молчать. Тогда в разговор вступила Светлана.

— Таня права, Миш, — сказала она. — Вам же всегда мало девочек было. К тому же, тут новенькие есть. Им подучиться полезно будет.

«Новенькой» в шеренге была я одна. Поэтому не стоило большого труда догадаться, кого она имела в виду.

— Полинку берем однозначно. Кого еще? Оксан? А? — Миша посмотрел на красавицу Оксану.

— Ты меня еще спрашиваешь? — деланно удивилась она.

— Ну да… Будешь сегодня любимой?

— А выживу? — вполне серьезно спросила она.

— Куда ты денешься! Вон у тебя помощниц сколько! А не хватит — еще позовем. У меня жена через три дня только вернется, так что до понедельника я совершенно свободен.

— Ну все, попали.. — еле слышно пробормотала стоящая рядом Олеська. — Дня три не слезут.

Я посмотрела на Мишу: мужик как мужик. Возраст — где-то под сорок. Спокойный, держится уверенно, но не надменно. Что плохого-то? Хотела спросить — а некого.

— Мне на съемки завтра с утра надо, — быстро сказала Оксана.

— Сколько тебе там заплатят, на съемках твоих? — спросил Миша.

— Нормально заплатят, — нехотя ответила девушка.

— «Нормально» — это не ответ. Ты мне в цифрах скажи: пятьсот долларов, тысячу, две?

— Ну, допустим, тысячу. И что?

— Подожди минутку, — сказал бизнесмен. — Пошептаться надо.

Он что-то тихо спросил у своего водителя, тот кивнул.

— Значит, так. Сейчас Вася принесет десять тысяч. Возьми себе две. Остальные — Светке. За всех. И чтобы проблем ни у кого не было.

Миша вопросительно посмотрел на администратора.

— Лады?

Светлана удовлетворенно кивнула.

— Вот и отлично, — спокойно подвел итог бизнесмен.

***

В последний момент выяснилось, что у меня нет презервативов. Я просто не знала, как можно вот так просто купить презервативы в аптеке. Для меня это было смерти подобно. Казалось, все знают, за чем я стою в очереди и ЗАЧЕМ мне нужно то, что я собираюсь покупать. Сложный комплекс, который не так легко удалось перешагнуть.

Девушки делиться своими запасами наотрез отказались, пришлось обратиться за помощью к администратору. Светлана дала мне две штуки, но предупредила, что в следующий раз за отсутствие резины будет штрафовать.

— Десять долларов штука, — вполне серьезно сказала она. — Иначе на вас презервативов не запасешься.

Я вздохнула. Поход в аптеку был неизбежен. Однако проблема была не только в презервативах.

— Почему ты не сбрила волосы? — воскликнула одна из «выбранных» девушек, случайно забежавшая в ванную, когда я там подмывалась, увидев буйную растительность у меня между ног. — Сейчас же сбрей! Сумасшедшая!

Я растерянно хлопала на нее глазами. Мне никто не сказал, что ТАМ нужно сбривать.

— Но… у меня нет бритвы, — испуганно сказала я.

— Черт… ладно, подожди, я сейчас.

Она убежала и почти тут же вернулась, держа в руках одноразовый станок.

— На, и быстро. Клиент ждет.

Легко сказать, «быстро»… Во-первых, мне было ужасно стыдно, что вот так все получилось. Я чувствовала себя виноватой, хотя понимала, что в данном случае вины моей не было никакой. Во-вторых, это было впервые. Торопясь, я наделала целую кучу порезов. Эти порезы впоследствии стоили мне раздражения, с которым я безуспешно пыталась бороться в течение нескольких месяцев, пока не махнула рукой и не позволила своей поросли расти, как ей вздумается.

***

В спальню я пришла самой последней. К этому времени все были заняты. Марина, напоминающая чем-то пантеру, сидела в ногах у голого водителя и тихо переговаривалась с ним. Миша, в отличие от него, был одет и сидел в отдельно стоящем кресле. Он никого не подпускал к себе, предпочитая наблюдать за нами со стороны. Даже Оксана, которую он выбрал основной «жертвой» для себя, должна была сначала обслужить Васю.

Девушки выкладывались на полную катушку. Я нигде больше не видела такой самоотдачи, как там. Каким образом администрации удалось так здорово натаскать «персонал»? Не представляю. На всю жизнь врезалась в память картинка: Олеся лежит на спине, Василий со всей дури вгоняет ей в анус свой действительно огромных размеров член, а она улыбается. Улыбается!

Через несколько дней не выдержала, спросила ее об этом.

— Неужели нравилось?

— Дура, — беззлобно ответила девушка. — Боль была адской. Но у меня правило: чем мне больнее, тем шире я улыбаюсь.

Как мне потом пригодился этот урок!..

***

В первые минуты я впала в состояние, близкое к шоку. Шокировало и завораживало все. От обилия обнаженных, лоснящихся от пота, тел мутило. Запах… Что-то непередаваемое. Пахло вином, и потом, и чем-то еще, мускусным, сладковатым… Голова закружилась. Я перестала соображать.

— Ты и ты лесбис, — указав на меня и Таню, вдруг сказал Миша.

— Полиночка, деточка… — подойдя ко мне, ласково проговорила она. Я растерянно уставилась на приблизившуюся ко мне Танюху. Все еще ничего не понимая, я позволила ей увлечь себя на кровать, и только тут до меня дошло, чего от меня хотят.

— Имитируй, слышишь! Двигайся, не лежи бревном! — уже шепотом и совсем другим тоном пыталась помочь мне партнерша. Я не слышала больше половины того, что она мне говорила, заливаясь стыдом и отрешенностью. Я не понимала! И делала все слишком всерьез…

— Двигайся же, ну! — подгоняла меня партнерша.

Я старалась. Тогда я еще не знала, что мужикам куда важнее пластика, игра двух тел, чем настоящий лесбийский секс. Вместо того чтобы все силы и внимание направить на красоту движений, я отдавала их преодолению отвращения. Я все делала слишком всерьез…

***

Восемь часов. Восемь часов длился этот кошмар. Чтобы не сойти с ума, я запретила себе думать. Вспомнилась Скарлетт О'Хара: «Я подумаю об этом завтра». Вот и я так… завтра.

Видимо, меня сам Бог хранил. То, что мне не достался в тот день мужчина — можно назвать чудом. Спасибо Мише — пожалел девочку. Ведь если бы на меня выпала хоть половина того, что испытали на себе девушки… Не знаю. Даже представить боюсь, к каким психологическим проблемам это могло привести. Впрочем, бесследно все равно не прошло: именно тот день поставил жирную точку на моих бисексуальных фантазиях. Отныне я знала, что точно не лесбиянка.

Хотя не все было так мерзко. Помню, в какой-то момент башню сорвало, и дальше уже была не я. Вернее, была другая я. Этой другой все было в кайф. Она захлебывалась в разврате, хотела еще и еще…

***

Я занималась сексом по очереди со всеми девушками, брала в рот мужские члены, одинаково ласкала и мужские, и женские тела, и все удивлялась тому, какой же этот Миша выносливый. Прошло уже столько времени, а он так ни разу и не кончил, хотя перепробовал всех, кто был в той комнате (кроме меня), и во все отверстия!

— А чему ты удивляешься? — сказала мне сутулая Таня, когда я позже спросила ее об этом. — В тот раз мы еще быстро закончили. Кажется, даже в трое суток не уложились. Обычно, если Миша приезжает, то это дело затягивается на несколько дней, а то и на всю неделю. Разврат по полной программе. Все точки съезжаются. Деньги рекой льются, у него их немерено. Может себе позволить. Мужик-то вообще он хороший и жену свою любит, только проблема у него — кончить никак не может. И не кончить не может, потому что член столбом стоит. Говорят, это у него после «Виагры» началось, в свое время увлекался, видимо.

***

…Меня отпустили через восемь часов. Другие девушки, как и предполагалось, «работали» почти трое суток.

Когда мы встретились, Оксана была вне себя от ярости.

— Забрали! Все! До копейки! Сволочи! Ненавижу!!!

— Что случилось? — спросила я.

— Видела, Миша на стол конверт положил, когда еще ничего не было?

— Ну, — все еще не понимала я.

— А потом Светка пришла — помнишь? Типа, вино принести и посуду грязную убрать — было?

— И что?

— А то, что вместе с посудой она и конверт прихватила! А там каждой по пятьсот долларов было на чай! Не считая тех десяти тысяч, которые Вася принес. Ненавижу!..

Оксана в бессилии отвернулась к окну.

— Уйду отсюда, — уже тихо, с какой-то отчаянной обреченностью заговорила она. — Пусть давятся. Не могу здесь. Обидно, Оль. Обидно. Здоровье свое положишь, личную жизнь коту под хвост — а зачем? Вот зачем, а?

Я не знала, что ей сказать. Так и стояли молча — Оксана, отвернувшись к окну, и я, бессмысленно теребя в руках какую-то бумажку, — за ней.

Дверь бесшумно «отъехала», и в комнату вошла помощница администратора, Вика — молодая, но весьма вредная девица. Из-за ее характера мы боялись ее больше Светланы.

— Оксан, тебя Света зовет, — сказала она. — Поговорить надо.

Девушка медленно повернулась и посмотрела Вике в лицо. В ее глазах стояла такая боль, что даже совсем стороннему человеку от такого взгляда сделалось бы невыносимо. Не знаю, почувствовала ли хоть что-нибудь Вика, но вида она, во всяком случае, не подала.

— Что стоишь-то? — грубо спросила она. — Идем.

Оксана ничего не сказала, и они молча вышли.

Девушка вернулась довольно быстро — бледная, как полотно.

— Ты чего? — робко спросила я. — Что с тобой?

Оксана ничего не могла сказать — ее трясло. Было видно, как она из последних сил пытается совладать с собой. Как-то механически, бездумно девушка стала укладывать в пакеты вещи.

— Уходишь? — снова спросила я.

Оксана мотнула головой и сжала плотнее губы. Я побоялась задавать лишний вопрос. Но через некоторое время она сказала сама:

— Переводят.

— Переводят? Зачем? Куда? — растерялась я.

— К Наталье. Со штрафом. На все.

Больше она ничего не могла сказать. Ушла, кивнув на прощание головой. С тех пор мы с ней никогда не встречались.

Глава 6

Сбор материала

Решение написать книгу о проституции пришло почти сразу, как я попала в салон. Нутром чувствовала необходимость такой книги. Как оказалось — не зря. Ничего подобного до сих пор в России издано не было. Писали сторонние люди, теоретики. Или, в лучшем случае, — клиенты. Но что они могли знать? Только то, что им хотели показывать. А тема была интересна всегда. Человеку вообще свойственна тяга к запретному, скрытому. Но самое главное: я не просто чувствовала, что писать надо, я чувствовала, что могу это сделать!

С этого момента вся дальнейшая жизнь стала выстраиваться в сюжетную линию. Знакомые превращались в персонажей, и я сама разделилась: отныне во мне существовал бесстрастный, запоминающий и анализирующий Автор и остро чувствующий, нередко страдающий, наивный до трогательности персонаж. Вероятно, именно это внутреннее разделение помогло выжить в последующие, очень сложные, месяцы. В самые трудные времена спасала мысль, что все происходящее — не на самом деле, что это просто игра, сюжет, который нужно «прочувствовать» и «отработать».

***

Как бы там ни было, однажды «Ленинка» осталась позади. Я, как обычно, позвонила по таксофону, прежде чем прийти с выходного, но Светлана непривычно холодным голосом объявила:

— У нас субботник был. Все «точки» закрыты.

— А когда откроетесь? — удивленно спросила я.

— Не знаю. В ближайшие три дня — точно нет. Позвони в среду.

— А… деньги как же? — задала я совсем уж глупый вопрос. Ведь сегодня мне обещали отдать всю зарплату!

— Кассы сейчас нет, — отрезала Светлана. И повесила трубку.

Что-то мне подсказало, что в среду звонить нет смысла. Вспомнилось, как меня «гоняли» по разным квартирам под любыми предлогами накануне выдачи денег.

— Олюш, собирайся, сегодня у Наташи поработаешь. Она и зарплату выдаст.

Прихожу к Наталье — администратору-алкоголичке в соседний дом. В трехкомнатной квартире — всего две девушки. Встретили меня безучастно, даже не поздоровались. Сама Наталья производила гнетущее впечатление: худощавая женщина сорока с лишним лет, с огромными мешками под глазами бурого цвета, желтым лицом и выцветшими, некогда карими, глазами. Она тоже встретила меня молча.

Первым моим желанием было развернуться и убежать. Но надежда получить, наконец, свои деньги меня остановила. Я вежливо поздоровалась и спросила, куда можно положить свои вещи.

Наталья кивнула в сторону одной из комнат и сухо сказала:

— Полку освободишь себе там. Одну.

И ушла. В этот день я больше ее не видела. Дверь на кухню была плотно закрыта, и ни у кого из девушек не возникло желания в нее постучать.

Я ни разу не видела Наталью трезвой. Обычно она сидела на кухне — смотрела телевизор, курила и ругалась с охранником, — замкнутым и, как мне показалось, не совсем здоровым психически пареньком. Не знаю, доверяли ей рекламные телефоны или нет, но клиентов у нас не было за всю неделю ни разу. К Наталье отправляли «неразумных» на «перевоспитание». После нее девушки возвращались притихшие и согласные на все, лишь бы только их опять не отправили в эту квартиру.

Наталья отличалась взрывным и непредсказуемым характером: утром она может чуть ли не в любви вам признаться, а вечером вы у нее летите под штраф просто за то, что ей показалось, будто весь день вы о ней плохо думали. Но штраф — это не так страшно. В припадке ярости она могла позвонить сутенерше и наговорить на девушку все, что угодно. Так, однажды она чуть не подписала «смертный» приговор девочке, сказав, что та, якобы, украла «кассу». Девчонку спасла случайность: в этот и предыдущий день на «точке» не было работы. Вообще. И красть в принципе было нечего.

Держали нас взаперти. В магазин раз в день отправлялся охранник со списком продуктов для девушек. Денег на руках к этому времени ни у кого не было, и все закупалось в счет будущей зарплаты, которую, в конечном итоге, никто из нас так и не получил.

Мне повезло. Прожив с Натальей неделю, я осталась жива и здорова. За все это время о деньгах даже не заикались, и я боялась напомнить кому-либо о них. Хотя, повторюсь, мне тогда эта сумма казалась огромной.

Через несколько дней в комнату зашла администратор и объявила, что я могу быть свободна.

— Даем день выходной, а завтра к Светлане приедешь, — сказала она.

Я была счастлива. Вырваться из этого ада! Девушки, с которыми я жила первые дни, давно уже были переведены в другое место, а новенькие вели себя так же, как я поначалу: шарахались от всего и предпочитали ни с кем не общаться. Сама атмосфера этой квартиры не предвещала попавшим в нее ничего хорошего. Это чувствовали все.

Ну, а потом случился разговор со Светой по телефону, и я осталась ни с чем: на улице, без вещей и без денег. Хорошо хоть, ума хватило документы не растерять. И еще у меня оставался старый журнал по работе.

***

Все решилось быстро, следующим же звонком по таксофону.

Я попала в обычную двухкомнатную квартиру, примечательную разве что отклеивающимися обоями в прихожей и снующими туда-сюда тараканами. Ни в какое сравнение с шиком «ленинских» хором это «заведение» не шло. Да и цены здесь были соответствующие.

«Точка», в которую я попала, носила гордое название «Джулия». Здесь обитали две хохлушки из Керчи, одна девушка из Тулы и администратор — вероятно, тоже с Украины.

Нравы, лица и тела обитательниц «Джулии» были просты и доступны, но лично мне неприятны. Дело в том, что я сама по себе достаточно сложное существо, а там, куда я попала, царили законы жвачных.

Разумеется, меня невзлюбили. Потому что, научившись быть женщиной, я создала серьезную конкуренцию местному контингенту. И никто не собирался это терпеть.

Я проработала там около десяти дней. Клиенты «Джулии» разительно отличались от тех, что приезжали на «Ленинку»: все-таки цена служила определенным фильтром. Среди «ленинских» преобладали люди хорошо обеспеченные — бизнесмены, менеджеры среднего и высшего звена, чиновники и иностранцы. Они не скупились на чаевые, обращались с нами, в основном, вполне сносно и, в общем, работа там не вызывала каких-либо отрицательных эмоций. Можно даже сказать, что «процесс релаксации» был обоюдным. Только девушка на удовольствии еще и неплохо зарабатывала (часто, правда, чисто теоретически).

Единственное, что меня там смущало, — необходимость занятия анальным сексом. Я старалась избегать этого, как могла, но администрацию волновал только вопрос получения максимально возможной прибыли, поэтому мои желания учитывались в последнюю очередь, а если сказать вернее — не учитывались вообще.

Еще на первом собеседовании Светлана потихоньку подвела меня к мысли, что, в принципе, анальный секс — не такая уж болезненная штука и очень выгодная.

— Ты просто попробуй, — сказала она. — Если что-то пойдет не так, всегда можно отказаться от этого допа.

Я доверилась опыту администратора, и уже следующий клиент после Миши совершил надо мной свое «черное» дело. Но лишение анальной девственности оказалось настолько болезненным, что я твердо решила раз и навсегда завязать с этим «допом».

Но боль утихла, а удовлетворенность Светланы и припрятанные «чаевые» остались. В конце концов, я смирилась с необходимостью периодически подставлять на растерзание свою попу, решив про себя, что в каждой профессии есть свои издержки. Но от подобных размышлений сам процесс, разумеется, более терпимым не стал.

***

В «Джулии» с этим обстояло намного проще. Я сама решала, что мне позволять клиенту, а что нет. Никто ничего не навязывал. Обязательны были только классика, минет и массаж. С этого я имела, кажется, сорок процентов. На все остальное я сама назначала цены, и это шло в счет чаевых, которые сразу могла положить в свой карман, не боясь сутенерского гнева: здесь никто не требовал ими делиться.

Обычно за анальный секс девчонки добавляли пятьсот рублей и были вполне счастливы этим. Я же и вовсе предпочитала обходиться без них — «Ленинка» напрочь отбила у меня желание оказывать подобную услугу, и я с трудом могла представить себе сумму, которая могла бы к этому акту меня склонить.

Однако «Джулия» работала с совершенно иной клиентурой. Кого здесь только не было! И семидесятилетние старички-пенсионеры из соседнего подъезда, и торговцы с ближайшего рынка, и мальчики-студенты, и просто какие-то непонятные субъекты…

Всем им, разумеется, была нужна женщина. Они не были грубы, но, как ни странно, были куда привередливее. Очевидно, срабатывало то, что им эта тысяча рублей доставалась куда труднее, нежели сотня долларов клиентам с «Ленинки», и представляла несравненно большую ценность. Поэтому они требовали от нас полной отдачи, а о возможности получить чаевые (просто так, а не за оказание допуслуг) можно было даже и не мечтать.

В общем, мне там совсем не нравилось, но почему-то я не спешила предпринимать какие-либо действия, а продолжала плыть по течению, позволив обстоятельствам складываться так, как им будет угодно.

***

Так могло продолжаться, наверное, еще долго, если бы не случился мой День Рождения, и если бы девочкам не пришла в голову «гениальная» идея оторваться по этому поводу на всю катушку. Закупили кучу еды и спиртного, отключили все телефоны и устроили праздник. Я отказалась составлять компанию девочкам и к вечеру осталась единственным здравомыслящим человеком. Но это нам не помогло.

Миша, предводитель «крыши» и по совместительству любовник сутенерши, строго-настрого запретил девушкам употреблять спиртное. Сам он не пил даже пива и был в этом вопросе безжалостно принципиален.

В тот день он как раз планировал нас навестить, чтобы посмотреть на «новенькую», то есть на меня, и стал звонить Люде — администратору, чтобы она успела подготовить меня к его визиту. Но вместо знакомого голоса с мягким южным акцентом услышал в трубке безразлично-вежливую запись оператора, сообщившую, что «абонент выключен или находится вне зоны действия сети», и так же безразлично-вежливо рекомендовавшую «попробовать перезвонить позднее».

Озадаченный и не на шутку встревоженный, он принялся названивать на домашний номер, что позволял себе делать только в исключительных случаях, но и там ответом ему были быстрые гудки, свидетельствовавшие о том, что телефон либо занят (чего не могло быть), либо кто-то предусмотрительно снял трубку с аппарата. Этот факт еще больше смутил осторожного Мишу. Перед его глазами замелькали не очень веселые картинки, и он совсем уж было решил, что случилось что-то из ряда вон.

Первым его побуждением было собрать свою команду и мчаться на квартиру — так сказать, для разборок на месте. Но, хорошенько подумав, он отбросил эту мысль и решил для начала съездить туда одному. Вполне возможно, что все окажется далеко не так плохо, как только что ему представлялось.

***

К приезду Миши все обитательницы «Джулии» во главе с администратором Людой достигли того состояния, когда «более чем хорошо». Оксанка на полную катушку включила магнитофон и танцевала на столе смесь рэпа со стриптизом. Люда в ванной пыталась влезть в крошечную комбинацию какой-то из девочек, будучи на три размера больше нее. Остальные, пригорюнившись, вспоминали счастливое детство и пели грустные украинские песни. Периодически то одна, то другая замолкала и многозначительно протягивала:

— Да, бля… хуево…

Про меня забыли, и я, совершенно расслабленная, валялась в одной из комнат с книжкой в одной руке и куском фруктового торта — в другой. Мне тоже было не очень плохо.

Веселье оборвалось оглушительным звонком в дверь. Судя по тому, сколько раздражения было вложено в этот звук, легко было догадаться, что звонили уже давно, но из-за Оксанкиного магнитофона мы ничего не услышали. Люда, матерясь и чертыхаясь, выползла из ванной и кое-как, придерживаясь за стенки, доплелась до двери.

— Кто? — просипела она, тщетно стараясь нащупать глазок пальцами. — У нас выходной! — на всякий случай добавила она, видимо, подумав, что это какой-нибудь постоянник решил сделать сюрприз и прийти без звонка.

— Сейчас я тебе устрою выходной! — зловеще раздалось с той стороны. — Открывай быстро, блядь!

Люда поперхнулась и поспешила открыть дверь.

— Ой… Миша, — пробормотала она, отшатнувшись к стенке и уступая мужчине дорогу. — Привет… А мы тут…

— Вот суки! — только и смог сказать ошарашенный Михаил, увидев, во что за полдня превратилась квартира. Он не повышал голос, но от него несло бешенством, и девочки благоразумно решили не попадаться ему на глаза.

— Значит, так, — наконец, произнес он. — Работать я вам пока запрещаю. Никакой самодеятельности. Завтра буду звонить и только попробуйте не взять трубку, — он с отвращением огляделся и, пнув пустую бутылку из-под пива, уже в дверях тихо добавил: — Срач разгребите.

И ушел. Люда медленно закрыла за ним дверь, потом также медленно прошла на кухню и тяжело плюхнулась на табурет, обхватив голову руками.

— Ну что, девки, — грустно промолвила она. — Пиздец нам, родные…

На следующий день приехала хозяйка и забрала все деньги, заработанные «Джулией» за последний месяц. В том числе и наши проценты. Работать мы не могли, Миша не звонил, и как-то очень скоро выяснилось, что нам совершенно не на что жить.

***

Для «Джулии» наступили тяжелые времена, и девчонки, не видя выхода, решили хотя бы найти «козла отпущения». Искать долго не пришлось — им, разумеется, оказалась я.

И чего только в те дни не услышала я в свой адрес! И колдунья-то я, и шаманка, и несчастья-то я, оказывается, притягиваю! Но, пожалуй, наиболее интересной и отточенной была версия подлой диверсии в моем лице со стороны конкурентов. Оказывается, я была подослана коварными сутенерами конкурирующей «точки», чтобы свести на нет слишком успешную «Джулию». Все эти соображения меня обескураживали и смешили, но мне даже в голову не приходило пытаться опровергать их и как-то оправдываться. Это были не те люди, чье мнение имело для меня хоть какой-нибудь вес.

На внеочередном заседании на кухне было решено от меня избавиться. И чем скорее, тем лучше.

— Иначе мы все здесь с голодухи подохнем, — мрачно заключила одна из керченских девочек.

***

Меня совсем уже решили выгнать, когда случился затеянный Мишей и его ребятами «субботник», и нужны были новые лица. Нас увезли в какую-то сауну в районе «Юго-западной». Их было двенадцать человек. Нас — трое.

Мне повезло: на меня сразу обратил внимание один из организаторов «субботы», лысый здоровый бандюга, представившийся Алексеем и при ближайшем рассмотрении оказавшийся вполне неплохим человеком. Первым делом он переговорил со своими друзьями, чтобы меня никто не трогал, и тем самым закрыл доступ ко мне остальным одиннадцати мужикам, которых пришлось обслуживать моим двум коллегам.

Алексей тщетно пытался меня споить, но потом бросил это дело и принялся обучать игре в бильярд. Пока я ждала своей очереди, подошла Оксана, довольно вульгарная девица, и очень резко сказала: «Ты уже нашла себе новое место? Не забудь, завтра ты будешь уволена!». Алексей заметил, как я изменилась в лице.

— Что она тебе сказала? — строго спросил он.

— Ничего, — изо всех сил пытаясь сдержать подступившие слезы, ответила я.