Бесплатный фрагмент - Блондинка вокруг света или I did it my way

Таких две жизни за одну,

Но только полную тревог,

Я променял бы, если б мог.

М. Лермонтов

Начало и смутные времена

Вот решила написать о себе книгу… Пусть не скромно. И пусть почти пятая часть действия книги происходит в Индии, про которую уже всё, что возможно, написано. Всё равно напишу. У меня своя Индия и свои путешествия, и я не буду повторяться. Например, не будет здесь ни ашрамов, ни гуру, ни поисков своей религии, ни рассуждений на тему положительных вибраций и энергий космоса.

«Позор! — скажете вы. — Четыре года в Индии, а так и ни одной випасаны, ни одного ашрама!»

Я согласна на позор: разве это не делает индийскую часть книги особенной? Я не «спиричуальная персона», во всём сомневаюсь, ни во что не верю, но ничего и не отрицаю. Чего ищу, не знаю… Вру. Знаю. Ищу, вернее, искала, землю обетованную. А может, просто убегаю от газонокосилки. Не хочу быть её винтиком.

Пишут же люди разные книги о своих маленьких радостях. Например, о том, как некая довольно состоятельная дама ела макароны в Италии, безуспешно пыталась сосредоточиться в Индии и просто отдыхала на Бали, делая свои маленькие американские наивности, финансово поощряя местных шарлатанов. Были, значит, деньги. Попробовала бы эта дама попутешествовать «без копья», таская на себе рюкзак, ноутбук и гитару, по всему миру.

Кстати, даже на восьмом году непрекращающихся мытарств я совсем не выгляжу как заскорузлая путешественница со стажем и гитарой. У меня расхождение формы и содержания. Внешность женщины-ребёнка, дредлоков нет, татуировок тоже, и ногти у меня чистые. А чистые ногти — явление сверхъестественное среди заскорузлых путешественников. Это вам всякий покоритель дорог скажет. Просто «блондинка на выходных». Такая вот свеженькая, секретарша, похожая на куклу с локонами. Такой бы как раз в ашрам, в поисках истины.

Дневник путешествий я не вела и писать буду по воспоминаниям. В общем, ни к одной категории не отношусь. Так что не стыдно мне! Я сама по себе.

Ай дид ит май вэй!

Когда-то, ещё в позапрошлой жизни, я снимала квартиру. Снимала до смешного дёшево, поэтому и могла её себе позволить. Всё же для голодной студентки гуманитарного вуза и это было дорого.

Поэтому приходилось в поте лица зарабатывать свою копеечку, прыгая по десять часов на жаре в поролоновой кукле, или работать клубной зазывалой, стоя всю ночь, до самого утра, на улице. Всё бы ничего, но морозец был под двадцать градусов, а вечернее платье в пайетках, на бретелях, совсем не грело.

Приходилось также петь в маленьком притончике на «Щелчке», где криминальные элементы то и дело заказывали песни про тюрьму, угрожали другим посетителям пистолетами и затевали драки с ножами и разбитыми бутылками. Место действия иногда перемещалось прямо на маленький уступочек, служивший мне сценой. Как мне забыть: я пою на заказ песни про «Усталую подлодку» или «Я несла свою беду», а вокруг меня бегают друг за другом бандиты, с ножницами и матерщиной. Впрочем, ко мне бандиты относились неплохо.

Это была маленькая квартирка, на пятом этаже, в районе Речного вокзала. После смерти старой хозяйки я была здесь первой жилицей. Помню, как пришла смотреть эту квартиру. Мне тогда так надоело быть бездомной! Поздний вечер, полумрак, лампа под синим абажуром с бахромой, массивное кресло, обтянутое синим бархатом, старый шифоньер с резьбой, в окно на кухне врываются ветви старой берёзы. Здесь было очень спокойно.

Хотя мне и понравилась квартира, я не была уверена, что смогу её оплачивать каждый месяц. Я дошла до автобусной остановки… и повернула обратно. У меня с собой не было постельного белья в ту ночь, и я спала прямо на покрывале. А на следующее утро объявила тогдашнему хозяину, что на днях отдам ему деньги. В буфете на кухне оставались старые крупы, так что на первое время у меня было что поесть.

Я чувствовала присутствие старой хозяйки квартиры и знала, что она приняла меня здесь тепло и с удовольствием. Я как будто вернулась к любимой бабушке. Ну вот, а говорила, не спиричуальная персона.

Во время уборки в квартире я нашла черновики письма хозяйки к Сталину. В них она рассказывала вождю историю своей жизни: её звали Вандой, они с мужем были польскими революционерами. В письме она просила Сталина пересмотреть дело своего мужа. Муж сгинул в лагерях как враг народа, а сама бабушка Ванда до самой смерти жила одна. Работала уборщицей на Речном вокзале.

Помню, в тот год я устроилась в комедийно-музыкальный театр. Нам, актёрам этого театра, было не до комедии. Зарплата у нас была как раз такая, чтобы еле-еле заплатить за жильё, а на еду и проезд уже не хватало. Я постоянно колола себе витамины, спасаясь от авитаминоза, а может, и от самой цинги.

До сих пор помню, что в новогоднюю ночь на столе было три мандарина и двести граммов кильки как основное блюдо. А в день рождения — маленький пирожок с капустой, в который была воткнута единственная свечка. Я и моя подружка, такая же нищая, как я, съели этот маленький пирожок за моё здоровье, разрезав на две половинки. Подружка работала учительницей и подрабатывала в театре костюмером и декоратором. Дома её ждала голодная малолетняя дочь.

Времена были смутные. Кризис в стране. У кого не было купеческой жилки, могли запросто умереть с голоду, никто бы не помешал. Поэтому добрая режиссёрша моего нового театра иногда отдавала актёрам кости, которые покупала в ветмагазине для своей собаки. Чтобы бульончику поели.

Режиссёрша любила зайти ко мне в гости и «нажраться». Отказать было нельзя: «начальник всегда прав». Хорошо хоть режиссёрша, а не режиссёр. Вы меня понимаете. По причине «похотливый начальник» мне приходилось уходить из театра.

Случалось, режиссёрша являлась и в моё отсутствие. Дверь в эту съёмную квартиру едва висела на петлях, и хватало одного хорошего удара бедром, чтобы она открылась. Режиссёрша выпивала остатки водки вместе с моими духами и с храпом засыпала в бархатном кресле бабушки Ванды.

Та же режиссёрша подселила ко мне в квартиру хореографа из нашего театра. Хореограф любила выпить ничуть не меньше режиссёрши. Она мне запомнилась тем, что прятала от меня мои же продукты и, когда наступали голодные времена, тайком от меня их пожирала.

Как-то я застала её в моей кровати с мужчиной довольно маргинального вида. Она подобрала его на какой-то станции электрички. Я была в бешенстве. Тем более что постельное бельё было только что снято с верёвки. Стиральной машины там, конечно, не было, и стирка превращалась в серьёзное мероприятие.

Хореографичка в то время уже вовсю скатывалась к белой горячке. Она «ловила мух» перед глазами, наслаждалась инфернальными галлюцинациями и вообще вела себя очень характерно.

Она съехала, не заплатив ни за один месяц проживания в этой квартире. А я вскоре покинула театр, даже с некоторым скандалом.

Через какое-то время до меня дошли вести, что хореографичка оказалась в тюрьме, на девять лет, за убийство своего квартиросдатчика. Восемь ударов молотком и шестнадцать ножевых ранений… Но, я знаю, со мной ничего бы не случилось, пока в квартире жил добрый дух бабушки Ванды.

Времена тёмного прошлого миновали. У меня уже не было недостатка ни в одном предмете первой необходимости, и я уверенно шагала в своё серое, с чёрными прожилками, будущее. Я занимала своё место на этом конвейере слякотной действительности. И повторяла, как мантру: «Это не моя жизнь. Это не моя жизнь… Таких две жизни за одну, но только полную тревог, я променял бы, если б мог».

В 2005 году мне предложили работу в Индии по контракту. Петь в клубе пятизвёздочного отеля. Три часа каждый вечер, один выходной в неделю. Полный пансион, в тех же пяти звездах, плюс зарплата.

Все отговаривали:

— Ты оттуда сбежишь через неделю…

— С тобой что-нибудь случится…

— Тебя заберут…

И я… поехала, и «что-нибудь» случилось, и меня «забрали». Моя жизнь изменилась до неузнаваемости, окончательно и бесповоротно, а была она однообразная и неповоротливая.

«…Таких две жизни за одну, но только полную тревог, я променял бы, если б мог…»

Казалось, что всё, что могло в ней произойти, уже произошло. (Не тем будет моё прошлое помянуто.) И ничего более этого предвидеться просто не может. Это место, в котором я буду жить всю оставшуюся. Это люди, которых я буду видеть всю оставшуюся. А это газонокосилка, винтиком которой я буду всю оставшуюся. Гайки закручивались. Ведь сказано: «Чем человек старше, тем у него меньше шансов изменить жизнь».

И я поехала. И это было начало моей жизни, не побоюсь этого слова. Просто хотелось посмотреть мир хоть одним глазком. Почувствовать, как это — лежать с коктейлем на солнце, когда Там зима. Просто позволить себе не кутаться, а развернуть гордо грудь и наслаждаться ветром, вместо того чтобы ненавидеть его. Стать интересной для себя самой, ехать в неизведанное в ночном такси, встречать людей из других измерений и, если захочется, притвориться той, которой я, может быть, и не являюсь.

Притвориться, что никогда не приходилось жить в коммуналке, полной вонючих, мычащих алкоголиков, гадящих под себя и отрубающихся на входе в твою комнату. Алкоголиков, размазывающих поганой мордой сопли по крашеному паркету, ворующих «Китикет» у дворовых кошек и блюющих в раковину на кухне.

Хотелось притвориться, что не приходилось давиться пустой манкой на воде или даже жевать чайную заварку, когда манка кончалась. Притвориться, будто никогда не приходилось нелегально жить в общаге и прятаться в шкафу во время обхода. В шкафу самого отвратительного общежития всех времён и народов, где бедолаги рабфаковцы по утрам вычерпывали половниками в ведро говно из годами забитых унитазов и выплёскивали его на ближайшей помойке. Даже и назывались они «рабфаковцы». Первая половина слова — «Раб». А вторую половину может без труда перевести всякий, кто хоть сколько-то знаком с английским. Действительно, раб-факовцы были, прилично выражаясь, заезжены.

Притвориться, что не приходилось принимать душ в затопленном подвале, осторожно перепрыгивая с кирпича на кирпич, чтобы избежать соприкосновения с осклизлыми стенами и стоялыми, сточными водами, по которым плыли плевки, волосы и предметы личной гигиены. Впоследствии ни в одной самой третьей стране я такого не встречала. Ни в одном сквоте Латинской Америки, ни в одной ночлежке Индии. Нигде. Слышала, подобные описания имеют место в тюрьмах третьего мира… и в нашей второй общаге.

Так вот, возвращаясь к повествованию, хотелось притвориться, что не приходилось мёрзнуть до омертвения на остановках и чувствовать себя маленьким незначительным винтиком в этом грязном, слякотном конвейере.

Предупреждаю сразу, здесь не будет счастливого голливудского конца. Моя жизнь так и не стала комфортабельной, но я смогла сделать её чертовски интересной. И я не жалею. Я принимаю условия!

Я поехала. Первый полёт в Индию был очень удачным. Мой отель раскошелился на место в бизнес-классе! Очень хорошее начало, чтобы почувствовать себя немногим больше, чем винтик…

Как же мне писать? Может, в стиле школьного сочинения «как я провёл лето»?

Поехали!

Мумбаи или Бомбей, Первый контракт

Ноябрь

Вот он, тот особый запах, уже воспетый до меня. Это первое, что замечаешь, сходя с самолёта. Нет, это не запах специй, запах специй будет потом. И не запах благовоний. Это запах, скорее, «воний». Запах открытой канализации и мокнущей помойки, и уже потом к этому запаху примешивается благодать. Скоро он становится родным.

Отель находится всего в десяти минутах от интернационального аэропорта. Поэтому в нём останавливаются лётчики и стюардессы из разных авиакомпаний и стран. Окружён отель слэмом. Пятизвёздочный отель в Индии — это оазис пресыщенной роскоши на куче мусора, по которой бродят гигантские крысы, лысеющие собаки и люди в разноцветных одеждах. Даже такую не обласканную мачехой-жизнью персону, как я, Индия немного шокировала.

Шли дни фестиваля огней, Дивали, одного из самых главных индийских праздников. Праздник последнего в году урожая, символизирующий конец лета. Индийцы зажигали масляные светильники и открывали двери домов, надеясь впустить богиню богатства и роскоши Лакшми. По городу висели разноцветные бумажные фонарики и украшения.

Доставщика багажа нашего отеля звали Кришной. У нас в России детей не называют именем Бога. Как-то слишком нескромно и с претензией. А вот в Индии имя Кришна, а в Латинской Америке — Хесус, очень распространены. Но тогда мне всё казалось странным… и я удивлялась…

На следующий день Кришна вызвался показать мне окрестности, пообещал даже крокодилов. Мы проехали на мотоцикле пол-Бомбея в поисках крокодилов. Крокодилов не было. Это был мой день рождения, и мы остановились в Шератоне пропустить по стаканчику виски за моё здоровье. Кришна жаловался на боль в спине, намекая на массаж. Рассказывал про индийский фильм, в котором описывается любовь русской циркачки, приехавшей на гастроли в Индию, и простого индийского парня Раджа Капура. Эти детско-индийские хитрости очень трогательны. Я не смотрела фильма, о котором говорил Кришна, и поэтому представляла себе Любовь Орлову в сетчатых чулках, как в старом советском фильме «Цирк», простого усатого загорелого парня и много массовых болливудских танцев на лужайке. Чтобы не раздражать воображение Кришны, впредь пришлось урезать общение с ним. Субординация и ещё раз субординация!

Пела я в клубе отеля каждый день перед дискотекой. Руководство выпустило маленькую афишку с моим именем. На афишке были изображены сова и я, в красном платье с декольте, открытым ртом и закатанными глазами. Пела я под фонограмму. Отель не хотел раскошеливаться на музыкантов. Объясняли это тем, что в Индии, на сцене, вполне достаточно блондинки в вечернем платье и можно даже не петь. «Просто хады туда-суда…»

Кстати, в России я блондинкой не считаюсь. Для русских я русая. А во всём остальном мире, будь то Индия, США, Мексика или Англия, меня спрашивают с недоумением:

— Как не блондинка? А кто же ты, если у тебя волосы светлые?

А в моём отеле шутливо добавляют:

— Так что можешь и не напрягаться…

В России другие требования к блондинкам. Но книгу я из-за этого переименовывать не стану. Будем считать, что «блондинка» — это состояние души или то, как вас видят другие люди.

Цветов не дарили, видимо, считая это иррациональным. Зато иногда мне на сцену посылали нижнее бельё «Виктория сикрет», мыло или красное вино, стоило мне запеть «Red, red wine». Если бельё оказывалось великовато, потом за меня его донашивала моя сестра.

В первую же неделю моего контракта я выучила, что в Индии нужно отказывать наотрез и без попыток быть вежливой. Вежливость расценивается здесь, особенно мужчиной, как приглашение к дальнейшим действиям. Факт, что ты совершенно очевидно пытаешься от него отделаться, не учитывается вообще. Выучила я это сразу после того, как была «осчастливлена» визитом юного индийского сикха.

Как известно, сикхи — каста воинов. Они не стригут волосы никогда в жизни, они заворачивают их вокруг головы, а сверху накручивают многометровую чалму. Но молодые, модные сикхи позволяют себе что-то типа шерстяной шапки особого фасона. Такой юноша напоминает МС, надевшего шапку на пучок на макушке.

Он пришёл ко мне в «шапке». Модная чёрная футболка с надписями, шапка на пучке, борода аккуратно намазана чем-то похожим на яйцо. Очень белая кожа, что говорит о его благородном происхождении. Граничащая с жирностью упитанность, что говорит о том, сколько пищи он может себе позволить. Принёс виски и очень приторный парфюм, которым я потом протирала диски.

После нескольких вежливых намеков на то, что мне нужно собираться на работу, что не хорошо мужчине находиться в моей комнате, он решил перейти к действиям в болливудском стиле. Он попросился в туалет и через некоторое время вышел оттуда в одних белых стрингах в сеточку, всё в той же «шапке» и в чёрных носках. Белый, упитанный и сексуальный, как разварившийся пельмень. С наигранно-выпученными глазами.

— Вот э ф..к?- задаю я законный вопрос.

— Я не хотел, — объяснял он, — вода сама, нечаянно, плеснула на меня!.. Что же мне теперь делать? — вопрошал он, драматично хватаясь за «шапку».

— Идти домой, — объясняла я. — Мне нужно на работу.

— Как же я пойду в мокрой одежде?

— Вот проблем? — спрашиваю я. — Мы же не в Норильске. На улице в два раза жарче, чем в отеле. Тебе ничего не грозит.

— Я не могу идти в мокрой одежде! Что люди скажут?

— ОК, — сказала я и принесла ему утюг, который он приложил, не включая, боковой стороной к мокрому пятну на футболке.

— Ты что, никогда не гладил? — я начинала сильно раздражаться.

— Нет, никогда.

— Кто же тогда гладит за тебя? — спросила я, пытаясь его поймать.

— Слуги…

Хороший ответ в том же самом старом добром индийском стиле.

В общем, в этот день, перед работой, мне довелось выгладить футболку богатому индийскому парню, перед тем как вытолкать его за дверь. Выталкиваться с мокрым пятном он наотрез отказался. Даю полезный совет: аккуратнее с вежливостью в Индии. Сразу бы выгнала, не пустила бы в туалет — не пришлось бы гладить футболку. … Так я знакомилась с Индией и её нравами.

Была приглашена на день рождения в молодую индийскую семью, с достатком выше среднего. Ели мозговые косточки в карри и прочие индийские огненные блюда. Это теперь я люблю индийскую кухню, а тогда не любила. В смысле, мозговые косточки любила всегда, а вот карри — только после двух лет, проведённых в Индии. Так что весь день рождения я просто терпела и ждала, как бы незаметно смыться. Хозяева, милая молодая пара, изо всех сил старались показать себя либералами. Хвалились европеизированными взглядами и тем, что еда в их доме не острая. Не острая еда познаётся в сравнении.

Пикантность восточной кухни логически обусловлена жарким климатом. Пища со специями дольше хранится, жгучие специи препятствуют развитию бактерий. За многие тысячелетия целые народы привыкли именно к такому рациону. Один индус рассказывал, что через несколько дней принятия неострой пищи у него возникают серьёзные проблемы с пищеварением.

Очередной раз, в тоске, я вышла на кухню и увидела двух девушек в сари и с книжками. Это были служанки. Они экзаменовали друг друга. Учились читать между подаванием тарелок. Свидетельство жажды знаний сквозь тернии делает меня сентиментальной. Я почти прослезилась и в припадке чувствительности выдала им обеим по пятьсот рупий…

Потом меня спрашивали: «Зачем?!»

Я и сама спрашивала себя: «Зачем?!»

Я ведь тоже приехала работать. Слуг я не держу. Отучилась в университете бесплатно, пройдя по конкурсу. Иначе тоже бы сейчас «училась читать между подаванием тарелок». Но, впрочем, не далеко и ушла, всё время финансовые проблемы, не сбывшиеся мечты. И вот тебе, раздаю пятисотки, как будто сама их печатаю.

Но вознаграждение пришло моментально. На следующий же день мне на сцену пришёл конверт из ниоткуда с моим именем и кругленькой суммой внутри. У Индии прямая связь с Космосом. Делайте добро, люди!

После того дня рождения я, подшофе, вела машину одного индийского лётчика. Машину с правым рулём. И с непривычки получала острые ощущения.

В Индии движение левостороннее. Флэшбэк, оставшийся с английских колониальных времён. Страна известна «броуновским» движением на дорогах. Всё, что движется, кидается под колёса, беспрестанно сигналит и неожиданно выворачивает с соседних полос и прилегающих территорий.

О существовании правил здесь вряд ли кто слышал. Никто никогда не показывает повороты. Фары ослепляют дальним светом, даже в городах. Иногда у машины есть только одна фара, и на неосвещённой дороге в неё легко можно въехать, перепутав с мотоциклом. У некоторых нет фар вообще. И тогда водители освещают себе дорогу, держа во рту зажжённый карманный фонарик. Со всем этим я ещё столкнусь, когда освою мотоцикл.

Индия — страна, в которой всё издаёт сильный шум и запах. Улицы кишат торговцами и покупателями. В каждой второй щели располагается ювелирный магазин. В каждой второй крысиной норе — интернет-салон. Тут и там продают ласси, выжимают соки, добавляют в них горы сахара и специй. Чистый продукт считается безвкусным. Официанты не относятся серьёзно к просьбам не добавлять специй. Приносят «облегчённый» вариант: четыре ложки сахара вместо шести. Они уверены, что это для вашего же блага, тем более, вы этого даже не заметите. Если отослать такой стакан обратно и попросить другой, через несколько минут к вам возвращается тот же самый стакан. Они по-прежнему надеются, что вы и этого не заметите. У западного человека через пару недель приёма таких напитков начинается фобия сахарного диабета. И правда, эта болезнь чрезвычайно распространена в Индии.

Иностранцы привлекают массу внимания в Индии, с ними стараются сфотографироваться или просто показаться. Индийские парни показывают такие фотографии друг другу и говорят: «Это я и моя гёлфренд». Если же на фотографии иностранец мужского пола, можно сказать: «Это я и мой лучший друг». Индийские женщины и дети тоже не отстают. Для них иностранцы, особенно со светлыми волосами, — это экзотика.

Поначалу я осматриваю достопримечательности. Слоновий остров расположен в десяти километрах от побережья. Паром отходит из центрального исторического района Колабы, от большой арки, называемой Ворота Индии.

Слоновьи пещеры, вместе со всеми своими скульптурами, выдолблены в скале где-то между пятым и восьмым тысячелетиями. В шестнадцатом веке пещеры были сильно подпорчены прибывшими сюда португальцами. В древних пещерах, полных индуистских скульптур, стоит приятная прохлада.

Ещё одна достопримечательность Бомбея — Биг Лондри, или Большая прачечная. Эта действительно большая прачечная расположена на открытым воздухе, под одним из мостов. С моста видны многочисленные цементные ванные ячейки, внизу. В них возятся люди с изъеденными работой руками. Они замачивают, отбеливают, полощут. Рядом, на бельевых верёвках, огромными белыми парусами развеваются выстиранные простыни. Наверное, это заказ одного из отелей. Индия — страна контрастов.

Я приглашена на индийскую свадьбу в нашем отеле. Индийская свадьба — это что-то! Богатая индийская свадьба — это что-то в кубе! Всё ломится от красоты и гудит от излишеств. Излишества — элемент культуры Индии.

Готовится много еды в индийском стиле. Еда здесь имеет значение декорации. Всего, конечно, не съедят. Над бассейном ставят белый шёлковый шатёр. В нём будет сидеть невеста. Собираются роскошно одетые в национальные костюмы гости. Женщины обёрнуты в сари — пять метров дорогой, не кроёной материи. На руках и ногах у них звенят золотые браслеты. На ладонях минди — узор, нарисованный хной. Мужчины в чём-то похожем на длинные белые френчи, в очень узких, почти в обтяжку, белых кальсонах. На ногах туфли из светлой сыромятной кожи, с загнутыми вверх носами.

Обычно богатую свадьбу справляют в дорогих отелях, в нескольких городах и в несколько заходов. Например, несколько дней в Бомбее и несколько дней в Дели. Родители брачующихся оплачивают проживание всех гостей. Страшно подумать, сколько может стоить такая свадьба!

Упитанный жених в золотой парчовой чалме появляется на белой лошади под зонтиком. Невеста одета в красное сари, обшитое золотыми бусинами. Золотыми, в смысле, сделанными из чистого индийского золота. Чистое золото мягкое, почти как пластилин, и имеет ненатурально желтый цвет. Свадебное сари может стоить и более ста тысяч долларов. На руках и ногах у невесты — тяжёлые золотые браслеты, на шее и в ушах золотые украшения. Золото везде. Индия любит золото.

Один богатый индийский торговец заказал рубашку из чистой золотой нити. Весит такая рубашка около пяти килограммов. На интервью по случаю её получения он сказал, что в ней он чувствует себя увереннее на бизнес-совещаниях. А уж масса золота на теле невесты может доходить до сорока килограммов!

Начинаются безумные пляски. В Индии в основном танцуют мужчины. Женщины танцевать не любят. Они предпочитают сидеть в сторонке.

Вдохновлённая свадьбой, покупаю себе сари из дорогого красного шифона. По моему мнению, это самая красивая национальная одежда в мире. Беру уроки «надевания» у наших прачек. Они счастливы помочь. Индийцы несказанно умиляются, когда видят форейнера в индийской одежде. Для них это самое приятное зрелище. Под сари нужна специальная короткая и очень облегающая блуза и длинная нижняя юбка, к поясу которой сари и крепится.

Подворовываю и пользуюсь простой лентой, вместо юбки. Вроде получается. Два дня хожу в сари. Даже пою в нём. Всем, и форейнерам, и индусам, нравится моя одежда.

Что я могу сказать про мой новый опыт? Сари путается в ногах, я наступаю каблуком на его край, наплечная часть постоянно падает в еду или раковину. Я восхищаюсь индийскими женщинами, которые в сари моют пол, копают канавы, таскают кирпичи и выглядят, как будто только что вышли из бутика! Этому надо учиться.

Наступает Рождество и всё, что с ним связано. Под каждый Новый год моей неизменной ролью всегда оставалась Снегурочка. Каких только Снегурочек я не переиграла, и для детей и для взрослых! Для меня это было «оттепелью». Удавалась мне и роль сексуальной медсестры на корпоративах и годовщинах: в одной руке бутафорский шприц, в другой самая настоящая огромная клизма. Для увеличения груди использовались надутые шарики. В конце мероприятия их можно было проткнуть иголкой, под общий хохот. Здесь я буду рождественским ангелом. Я разучиваю песню «Ave Maria». Скоро, по заказу руководства, мне придётся её спеть. Я буду стоять в луче света, на верхнем балконе лобби. На мне будет венок из белых орхидей и серебряная хламида.

А по вечерам я продолжаю петь свои три сета на сцене клуба. Часто в клуб заруливают местные магнаты и крёстные отцы. Они просто швыряют деньгами! Соревнуются друг с другом, кто больше расшвыряет.

Отношения с немецким руководством складываются великолепно. Теперь Индия меня больше не смущает. Я отмякла на пятизвёздочном солнце. В основном моя жизнь состоит из лежания у бассейна отеля, поедания лобстеров, устриц и питья «Дом Периньона». Также меня обуревает бриллиантово-золотая лихорадка. Мне нравится охотиться за бриллиантами в местных ювелирных салонах. Никогда у меня не было тяги к бриллиантам, а здесь появилась. Излишества богатой индийской касты действуют и на меня. Мне нравится появляться в новых туалетах в лобби, высокомерно, не замечая восторженных взглядов постояльцев отеля. Руководство мной гордится. А я живу совсем другую жизнь. Я даже думать не хочу о прошлом. Да сотрётся оно!

Как-то к бассейну приходит богатая семья со Среднего Востока. Муж и две жены. Муж плавает в бассейне вместе со мной и демонстрирует всем нам свой баттерфляй. Две его жены сидят на берегу, полностью замотанные в черный материал. Здесь самое время сказать: «Не в деньгах счастье!»

В отеле есть и другие музыканты, это семейная пара с Филиппин. В преддверии Рождества мы все приглашены на ужин в апартаменты одного пожилого шотландского повара в отставке.

Повар — одинокий, скучающий человек, уже несколько лет живёт в Бомбее. Он занимается бизнесом и является завсегдатаем нашего отеля. Говорят, в лучшие годы ему довелось поработать на кухне королевы, и он постоянно критикует наши рестораны.

Едим филиппинский си фуд суп, морского окуня, запечённого в соли, и гвоздь программы: стейки настоящего дикого оленя, убитого самим поваром в горах Шотландии и привезённого в Бомбей в термосе. Я не сторонница охоты, но есть в этом что-то старое, английское… Оленя жарим на гриле, на балконе. С этого балкона, на двадцать каком-то этаже, открывается великолепный вид на озеро и окраину Бомбея. Филиппинка зачем-то делает гамбургеры из магазинного фарша. Пьём старое шотландское виски.

На Рождество добрый повар дарит всем дорогие подарки и не забывает даже меня. Мне преподнесён новый фотоаппарат, взамен старого, украденного. Я лихорадочно раздумываю, что же ему подарить в следующий раз.

— Анна, он тратит деньги, как моряк, и постоянно делает всем подарки, — успокаивает меня филиппинка. — За ним всё равно не угнаться…

В канун Рождества я и мой новый романтический друг, канадский инженер-нефтяник, возвращаемся с пати из другого отеля. По дороге мы останавливаем нашего рикшу и ловим грузового слона. За тысячу рупий возница соглашается принять нас на борт своей корзины, и мы продолжаем путь уже на слоне.

Шершавый, как асфальт, перепачканный извёсткой слон, вечернее платье со стразами Сваровски, чёрный смокинг и опустевшие улицы усталого Бомбея…

Начинается время беспрестанных пати. Я чувствую себя такой проказницей, возвращаясь ранним утром обратно в отель! Всё ещё в вечернем платье, со смазанной косметикой, держа в руке открытые туфли на каблуке. Тихо-тихо, чтобы никого не разбудить, пробираюсь мимо ресепшена. Как возвращающаяся с бала принцесса, всю ночь танцевавшая со сказочным, опальным принцем… Я не хочу помнить ни одного дня из своего прошлого!

В Новогоднюю ночь, ровно в двенадцать часов, все повара и поварята родного отеля, в белых халатах и колпаках, колотя половниками по кастрюлям, бегут гуськом по всем коридорам отеля. Тут и там бродят чернокожие Санты. Персонал одет в карнавальные костюмы. С верхнего балкона на головы гостей летят 2006 сине-белых шаров. Наступает 2006 год. В ресторане льётся шампанское и бьют шоколадные фонтаны с клубничными берегами. Стоят ледяные скульптуры. Жарят лобстеров. Вскрывают устриц. На столах — огромные запечённые рыбы. И прочее, прочее.

Богатая индийская каста звякает тяжелыми бриллиантами. Мои бриллианты звякают потише. Американско-канадские нефтяники и франко-итальянские лётчики, оставшиеся в Рождество на рабочих постах, по контрасту с нами, выглядят босяками. Чёрная и красная икра сервированы в ледяных вазочках. Жизнь удалась!

Давненько я не ела чёрной икры. С дрожью в ногах подбираюсь к вазочке. Разочарование. В вазочке не чёрная икра. В вазочке подделка. Очень похожая на вид, но не на вкус. Меня не обмануть, я выросла на Волге и в детстве ела её, родимую, ложками, из трёхлитровой банки.

Задаю осторожный вопрос шеф-повару:

— Мистер N, а знаете ли Вы, что икра поддельная?

Шеф начинает нервничать. Я оставляю эту тему. Ну, в самом деле, много ли народу в этом зале заметит подделку? Зато потом некоторые скажут: «Какая гадость эта ваша чёрная икра. И как вы её, русские, едите?» Ну и правильно, оставайтесь в неведении, нам самим её мало.

Налегаю на красную. Вижу, что остальным тоже красная нравится больше. Это потому, что она настоящая.

Меня всегда интересовал вопрос: куда девается недоеденная пища из отеля? После каждого буфета остаются горы не съеденного. Некоторые гигантские блюда так и стоят совсем нетронутые. Ими можно накормить целый квартал бомбейского слэма. Неужели их просто выкидывают? Похоже, что да. Я, как человек, прошедший голод, не могу думать об этом без негодования.

В феврале моего нефтяника переводят в Дели, и я лечу погостить к нему. В Дели прохладнее. Посещаем Лотос-темпл, это храм всех конфессий. То есть, представители любой религии могут прийти туда и помолиться. Мне нравится такой вариант. У меня агностические наклонности. Я не знаю, в какой религии больше истины. Но знаю точно, что не в той, которая взрывает, убивает и диктует.

В Тадж-Махале очень людно. Это сильно мешает восхищаться современным чудом света. Что меня действительно восхищает, так это «железный столб» в резном архитектурном комплексе Кутаб Минар в Дели. Столб отлит из особого металлического сплава более полутора тысяч лет назад. Он не подвержен коррозии, и о составе этого сплава до сих пор спорят учёные. Умели же люди делать!

На обратном пути опаздываю на самолёт в Бомбей, по вине заблудившегося шофёра моего нефтяника. Приходится лететь с остановкой в Хайдарабаде.

Праздник Холи — это праздник конца зимы, символизирующий победу добра над злом. Если Дивали называют праздником Света, то Холи называют праздником Цвета. Это самое красочное зрелище, какое можно себе представить. Люди кидаются разноцветным порошком и плескаются разноцветной водой. Иностранцы в этот день прячутся в отелях.

Я всё чаще и чаще чувствую себя одинокой и запертой в золотой клетке. Нет, не в роскоши счастье! Не в пятизвёздочном отеле земля обетованная. При этом, к своему удивлению, я замечаю, что по России я тоже ещё не соскучилась. Я не ожидала от себя такого космополитизма. Вот оно, настроение идеальное, чтобы начать паковать дорожный рюкзак. Но пока я его не узнаю и отмахиваюсь от него.

Хоть я и не соскучилась по России, но контракт кончается, а самое главное, кончается срок действия моего загранпаспорта. Приходится возвращаться для решения бумажных вопросов. Но Индия, эта страна фэнтези, Иньский край, где возможно всё, навсегда меняет меня. Я сюда ещё вернусь.

Спозаранку пассажиры самолёта на взлётной полосе наблюдают, как всё население индийского слэма высыпает к стене аэропорта для совершения утреннего туалета. У каждого газета и ведро. Это выглядит, как ритуальное мероприятие. Сидя на ведре, можно почитать, посплетничать и обсудить новости. Закончив с ритуалом, жители слэма выплёскивают содержимое вёдер в океан. День начинается. Самолёту Аэрофлота предоставлен воздушный коридор всегда в одно и то же время. Так что в последующие годы мне доведётся наблюдать эту картину не раз.

В течение следующих нескольких месяцев идёт череда кратковременных поездок в Эмираты, в Таиланд, а потом опять в Эмираты. Мне совсем не сидится на неприветливой родине. Я встречаюсь со своим канадским нефтяником то тут, то там. Теперь он работает в Бахрейне. Иногда мы ссоримся, потому что он думает, что я им всё время не довольна. Это не так. Я не довольна толко тем, что он так думает. Но я знаю — это у него от неуверенности в себе. И я закрываю на это глаза. В промежутках между встречами мой милый нефтяник забрасывает меня нежными письмами, в которых просит указать размер безымянного пальца левой руки, зовёт к себе в Бахрейн, обещает сделать не просто счастливой, а суперсчастливой и обращаться со мной, как с королевой. Свадебное путешествие предлагает провести в солнечной романтической Италии. От этих писем мне становится уютно, тепло и спокойно. В апреле еду к нему в Бахрейн, пора покончить со своей свободой и остепениться. Уже не маленькая.

Здесь сейчас проходят автогонки «Формула-1», и при наличии билета на них получение бахрейнской визы упрощается. Я не знаток гонок. Не могу определить элементарных вещей. Например, отстала та машина, которая сейчас находится далеко позади основной колонны или, наоборот, сильно вырвалась вперёд и уже догоняет остальных на новом витке. Мне становится скучно. В ушах стоит бешеный рёв. Приходится пользоваться берушами. Мимо трибун проносятся спортивные машины. В спину давят жёсткие сиденья. Не моё это, гонки. Я люблю тишину и свежий воздух.

Белое солнце пустыни, которое здесь действительно белое, стоит в мареве небес, сушит кожу и волосы. Под пятьдесят по Цельсию. Через несколько дней будет под шестьдесят. Если ехать в открытой машине, в лицо дует раскалённый воздух, как из фена для волос. Не моё это, пустыня. Я люблю лес и воду. Но сейчас я на Бахрейне.

Королевство Бахрейн — это самое маленькое арабское монархическое государство. Оно находится на архипелаге в Персидском заливе, и на его территории располагается крупнейшая военная база США. Всего в шестнадцати километрах на восток лежит внушительный сосед Бахрейна — Саудовская Аравия. Страны соединены самым длинным в мире двадцатипятикилометровым морским автомостом.

Многие слышали о жесткости порядков в Саудовской Аравии. Особенно в отношении женщин. Например, женщине не разрешено выходить из дома без сопровождения члена семьи мужского пола, не разрешено работать и водить машину. Существует множество других запретов. Саудовские женщины видят мир через чёрную сеточку. На руках у них чёрные перчатки. Не должно быть видно ни сантиметра открытой кожи. И всё это в климате, где можно яйца жарить на капоте автомобиля. В аэропорту я видела, как едят саудовские женщины. Они немного приподнимают паранджу и просовывают под неё вилку. И так каждый кусок… При этом девочкам внушается с детства, что они сами того хотят. И многие верят. А мы всё себя жалеем.

Алкоголь в Саудовской Аравии запрещён под страхом смертной казни. А в пятницу даже мужчина не может появляться в общественных местах без семьи. Неудивительно, что западные нефтяники, работающие в Саудовской Аравии, предпочитают жить на Бахрейне. Им приходится каждый день преодолевать двадцатипятикилометровый мост и проходить контроль на границе. У тех, кто работает долго, даже есть отдельная книжка, прилагающаяся к паспорту. Эта книжка испещрена пограничными штампами. Но кружка пива того стоит!

Я быстро схожусь с друзьями моего нефтяника: ирландской учительницей, английским инженером, мексиканской домохозяйкой и прочими. Мы ходим друг к другу в гости, перезваниваемся и постоянно встречаемся в разных местах, чтобы попить вина, поужинать или посетить музей. Как ни странно, сам нефтяник оказывается не таким уж компанейским человеком и, к сожалению, в основном пребывает в ворчливом настроении. Что вызывает порицание общественности.

Бахрейн и Эмираты называют оттепелью Саудовской Аравии. Местные модницы могут позволить себе открыть не только глаза, но и лица. На них надеты почти приталенные хиджабы из струящегося чёрного шёлка. Иногда на хиджабе бывает цветная окантовка. На головах у них высоко завязаны платки. Создаётся иллюзия изящного силуэта в короне. Женщины умудряются извлечь максимум из минимума позволенных выразительных средств. Жажда женщины жить и быть привлекательной пробивается как цветок из-под асфальта.

Больше всего это место мне запоминается тем, что здесь выращивают картофель и помидоры на клумбах и в цветочных горшках, причём не ради урожая, а ради цветов. И ещё тем, что мужчина, к которому я сюда приехала, чтобы стать его королевой, кинул в меня сковородкой с беконом, который я для него жарила.

Конечно, надолго я в подобном месте задерживаться не собираюсь.

«Карету мне, карету!»

Керала, Второй контракт

Август

В августе соглашаюсь на второй, ставший последним, контракт. Керала — самый южный, самый богатый и самый грамотный штат Индии. В аэропорту города Кочин меня встречают с именной табличкой. На табличке стоит моё имя в исковерканном виде и титул «мистер». Встречающий водитель удивлён, увидев мисс вместо мистера.

Я буду петь в круглом стеклянном ресторане отеля, который находится прямо на заводи. Аппаратура, конечно, не такая, как в Мумбаи, но сносная. Петь в неё можно. Посреди ресторана бьёт фонтан, выложенный голубой мозаикой. Задняя стенка сцены стеклянная. Сквозь неё открывается вид на затон.

В этом месте встречаются река и море. Воды смешиваются и образуют подсоленную заводь, со своим пресно-солёным миром. В нём живут странные животные, например, гигантские пресноводные креветки. Эти креветки до нереальности люминесцентно-голубые. По затону плавают сиреневые цветы–кочевники. Их корневая система ни к чему не крепится, и они просто перемещаются по течению. Иногда мимо отеля проплывают целые сиреневые поля.

В первую же неделю, как всегда, совершаю поездку по достопримечательностям Кочина. Керала — родина Аюрведы. В переводе с санскрита «Аюрведа» означает «знание жизни». Наука насчитывает более пяти тысяч лет и во главе угла ставит гармонию и баланс души и тела. А знания передаются от отцов к детям, из поколения в поколение. В Керале множество аюрведических клиник и частных врачевателей. На каждом шагу здесь делают массаж, и почти каждый магазин продаёт всевозможные зелья.

В Кочине делают знаменитые мелко нарезанные остро-солёные закуски «вырви глаз».

У каждого индийского штата свой язык. В Махараштре — марати, в Тамил Наду — тамил, в Гоа — конкани и так до бесконечности. Язык Кералы — малайалам. Почти все говорят на английском и далеко не все на хинди. По этой причине я хинди и не выучу.

Из бизнес-района Ернакулам в форт Кочин ходит паром. На дебаркадере две кассы, мужская и женская. Это для того, чтобы женщины не стояли в одной очереди с мужчинами. Глядя на контингент мужской очереди, понимаю, что это хорошая идея. Плюс в женской очереди намного меньше народу.

Форт Кочин богат историей. В старину сюда переселились китайцы. От них остались китайские сети, похожие на верфи. Ими здесь до сих пор ловят рыбу. Сети великолепно смотрятся на закате! Туристы обожают их фотографировать.

Несколько позже прибыли евреи, оставив древнюю синагогу с очень хорошо сохранившимися оригинальными напольными изразцами.

Потом приехали голландцы. От голландцев остались форт и старое кладбище. В трещину одной из могильных плит голландского кладбища кто-то положил куриную лапку. Это уже похоже на Вуду.

Почти сразу у меня появляются новые друзья из самых разных стран Европейского союза. Их объединяет то, что они все — завсегдатаи ресторана, в котором я пою, и управляющие на местном заводе пластмассовых тазов и розеток.

Во время моего первого контракта в Бомбее я была избалована немецким менеджментом нашего отеля. Здесь, в Керале, в отеле с индийским руководством, царит атмосфера патриархата и меня пытаются строго контролировать. Это не по мне, поскольку я отношу себя к тому типу людей, которым для порядка и организации не нужны менеджеры.

Например, я говорю себе: «Надо выучить такой-то язык». Точка. Я беру самоучитель и выпускаю его из рук, скажем, через год, когда язык выучен до первоначально установленного, мною же, уровня. И мне для этого не требуются ректоры и наставники. Я сама стою у себя над душой лучше любого ректора.

То же самое касается моего поведения и морального облика. Считаю нужным — делаю, не считаю — не заставите. Да, это довольно анархические взгляды. Но я и не говорю, что они подходят всем.

Так или иначе, приходится провести ген-беседу с генменеджером:

— Сэр. Мне столько-то лет. Я приехала из почти что европейской страны, благословенной Раши. Где всем абсолютно наплевать на моё поведение. И я намереваюсь покидать отель и квасить, где хочу и когда хочу. Вы не сможете меня контролировать, как контролировали предыдущих филиппинских певиц. У меня университетское образование, — вворачиваю я. — Ноуван кен стоп ми, сэр.

И чтобы совсем застращать начальника, добавляю последний, совершенно убийственный аргумент:

— Плииииис… — голос звучит жалобно, брови собраны домиком. Должно сработать.

К счастью, сэр оказывается человеком умным. Он сразу понимает, о чём я говорю. Соглашается дать мне вольную и в последствии не жалеет об этом. Теперь я могу принять приглашение управляющих местного завода тазов и розеток съездить в Алапи.

Алапи — это деревня на берегу затона, в паре часов пути от Кочина. Там будут проходить ежегодные гонки снейк-ботов, или змеиных лодок.

Сезон дождей, очень влажно и жарко. Зелень такая молодая, что имеет салатовый цвет. Чёрная, смердящая вода затона кажется густой, как кисель. Так выглядят многие индийские водоёмы.

Собираются толпы народа. На пальмах развешаны красные флаги, плакаты и фотографии Ленина и Маркса. Вот так могла бы выглядеть Россия после изменения наклона земной оси. Алапи — место, где победили коммунисты. В «азиях» и «латинамериках» много таких мест. Пролетарии всех стран до сих пор видят спасение от контрастов только под сенью красного флага с серпом и молотом.

В Керале есть и православные церкви. Православие пришло сюда из Сирии. Здания церквей не по-индийски неброские и без излишеств. Просто корпуса из белёного бетона, с башенкой и крестом. Священники во время служб тоже одеты скромно.

В рукавах заводи уже «толпятся» туристические корабли, местные лодки, лодчонки и плоты. С палубы одной лодки тощие парни прыгают в воду. На палубе другой лодки тощие парни поедают руками рис с бананового листа. А на этой лодке усатый дяденька с характерным индийским брюшком, похожим на музыкальный бемоль, показывает сценки из национального театра Катикали. Дяденька бешено вращает глазами, сдвигает брови и пританцовывает. И могу сказать, что у дяденьки неплохо получается.

Начинаются гонки. Лодки узкие и длинные. В ширину на них помещается только один гребец, в длину — до сорока. Отсюда название «snakeboats» — змеиные лодки.

На воде они выглядят очень неустойчиво. И действительно, по ходу гонки лодки по очереди тонут. Из воды видны только головы гребцов, одна за другой, как буйки.

Скоро на поверхности затона остаётся всего несколько лодок. Похоже, что выиграет не тот, кто быстрее, а тот, кто дольше всех продержится на воде.

Под свинцовым муссонным небом Кералы я обгораю почти до кости и лишаюсь голоса. Придётся петь с хрипами и «кукареканьями». Мой контракт не предусматривает больничного.

Национальный праздник Кералы — Онам. Празднуется возвращение на землю, к своим подданным, доброго мифического царя Махабали. Во времена его царствования в Керале был Золотой век. В этот день женщины Кералы надевают белые хлопчатобумажные сари с золотой каймой, вплетают жасминовую гирлянду в волосы и качают друг друга на качелях.

Индийские женщины иногда могут быть такими красивыми!! Иной раз смотришь и думаешь: «Это уж слишком!» Даже не верится, что они настоящие.

Женский персонал отеля тоже меняет свою форменную одежду на Онам сари. И теперь в отеле безумно пахнет жасмином. Керальский жасмин — самый пахучий. Он просто сшибает с ног.

Онам празднуется только в Керале. Белый цвет во всей Индии считается цветом траура, а в Керале — торжества. Этот штат богат своей особенной культурой, отличной от культуры остальных штатов. И я решаю не отставать.

Белое сари с золотой каймой, жасминовая гирлянда в волосах. Короткая блуза, хоть и сшитая специально по мне, настолько узка, что по рукам перестаёт циркулировать кровь и они начинают отниматься. На зелёной лужайке в форте Кочин керальские девушки в таких же белых сари качают меня на качелях.

Как всегда, индийцы счастливы видеть иностранку в их национальной одежде. Дамы, работающие в моём отеле, заставляют меня надеть нижнюю юбку. Нижняя юбка в отеле полагается по форме. Как же удивлены дамы, увидев, что я ещё и не ношу рейтуз по колено. Эти рейтузы они называют трусиками и считают их незаменимой частью женского гардероба. Дамы хихикают и стыдливо прикрывают рот, а меня подмывает спросить:

— Над кем смеёмся? Над собой смеёмся! На улице тропическая жара, температура никогда не опускается ниже двадцати по Цельсию. На вас пять метров не продуваемой ткани, полотняная юбка по щиколотку и плотные рейтузы по колено…

Что поделать, другая культура. Хотя моя одежда и не слишком кричащая, всё же здесь она вызывает сильный резонанс. Мне даже зачитывают специальное постановление менеджера по персоналу: «Певица такая-то должна носить бюстгальтер», сноска: «поскольку персонал отеля обсуждает…»

Я никогда не носила бюстгальтер. Несколько раз покупала, но потом всегда забывала надеть. Такая вот интимная особенность. Бюстгальтеры со мной не дружат. Но постановление начальника для меня закон. Еду за бюстгальтером. Местные бюстгальтеры, все до одного, на вате, с эффектом увеличения груди. Покупаю самый скромный, и всё равно в нём я выгляжу куда более вызывающе, чем без него. Теперь мне и самой становится неудобно, и я выхожу из номера в лёгком палантине на плечах. Разговоры немного утихают.

Через некоторое время местная газета берёт у меня интервью, на следующий день я просыпаюсь знаменитостью.… В бизнес-районе Кочина Ернакуламе и так очень не много иностранцев, а тут ещё эта статья с фотографией… Меня начинают узнавать на улице и просить автограф.

Вслед за этим, по указанию руководства отеля, я даю ещё одно интервью. На этот раз местному телевидению. В течение получаса я отвечаю на тогда ещё ломаном английском на сладенькие, банальные вопросы ведущего. У меня совершенно пряничное выражение лица и доброжелательно-слабоумная улыбка.

В конце передачи я пою латин-поп-песенку «Pasadena» и «Falling in love with you» Пресли. Всё действие происходит на фоне проплывающих по заводи кустов. Передача до слипания приторная. Я изо всех сил стараюсь, чтобы её не увидели мои тазо-розеточники. Вслед за этим потянулась толпа местных папарацци…

Ведущий передачи преследует меня и предлагает съёмки с обнажёнкой. Многократно отказываюсь. В обиде он заявляет, что ему и наплевать, поскольку его индуистские родители всё равно не разрешили бы ему «жениться на русской».

Целые семьи ловят меня на улице и просят автограф. Некоторые пытаются познакомиться поближе. При отказе начинают плакать.

Прямо перед отелем вешают огромный щит с коллажем, на котором очень крупным планом изображено моё пряничное лицо, микрофон и бушующая в экстазе толпа. Щит гласит: «Из России с любовью. От кантри до рока».

Мне не дают прохода. Мне не скрыться от большой славы на маленьком пятачке. Местный композитор предлагает написать специально для меня рок-оперу. Я с ужасом отказываюсь. Он по-детски оскорбляется и рассказывает всем, что это он отказался со мной работать, потому что я плохая певица. То есть, у меня появляются недоброжелатели.

Всё, как полагается в мире большого шоу-бизнеса. Я испытываю на собственной шкуре тяжелое ярмо популярности. Как же легко прославиться в Индии! Теперь я покидаю отель, замотанная в шаль. Со временем пройдёт и это.

Наконец решаю заняться йогой и нахожу самую уважаемую учительницу в Кочине.

Моей тёзке и новой подруге по курсам йоги — сорок лет. Она из высшей касты в Дели, и у неё великолепные волосы.

— Я была профессором в университете, — говорит она, — но потом вышла замуж и стала заботиться о своей семье.

Раз в год индийская женщина должна голодать в течение суток. Делается это как жертвоприношение богам, но почему-то ради здоровья супруга. В тот день она всё равно пришла на йогу и жаловалась на головную боль от голода. Прочие дамы тоже жаловались…

Вскоре Анна приглашает меня на девичник в ближайший отель. Дресс-код — сари. У меня есть только белое, с праздника Онам. Но Анна из Дели, для неё это цвет вдовства, и она приносит мне своё, разноцветное. Чёрную бархатную блузу к нему покупаю я сама.

На празднике присутствуют очень уважаемые жены очень уважаемых мужей. Одна из них, жена начальника местной полиции, обещает мне покровительство в случае чего.

Я дарю Анне бинди от кутюр. Бинди — это та самая индийская точка на лоб. Она принимает, но потом сознаётся, что ей по касте не полагается. Я провела в Индии почти четыре года, но так и не разобралась в этих сложностях.

Сам праздник получается довольно скучный. Скорее, посиделки. Поели сладкого, попили безалкогольного, пофотографировались, посидели на стульях у стены. Порассказывали друг другу, как они провели выходные. С семьёй то, с семьёй это…

— А как ты провела выходные, — спросили меня, — у тебя же нет семьи?

— Ну, я выпила пива…

— О, май гуднесс!!! Анна дринкс бир!!!! (Анна пьёт пиво!)

— Анна дринкс бир!

— Анна дринкс бир?!

Они передавали это из уст в уста. Для них это нонсенс. Многие добропорядочные индийские дамы ни разу в жизни не пробовали алкоголя.

Как же хорошо, что я не объявила им, что, по факту, в прошедшие выходные я напилась в стельку. И плясала на столе у ирландского парня — менеджера тазов и розеток. И горланила русско-ирландские песни. И расплёскивала по комнате «Блэк Лэйбл». А может, «Джек Дэниелс». А Ирландский парень был нисколько не огорчён моим поведением… И подливал ещё, то ли «Блэк Лэйбл», то ли «Джек Дэниелс». Разве я сейчас вспомню?

Вообще, моё любимое — текила. Но виски я люблю тоже. Да и водку никто не отменял. Я вообще люблю выпить иной раз. Мы же русские люди! Но это особый момент алкогольного удовлетворения, когда напиваешься «Блю Лейбл», фор экзампл, или «Дом Периньоном». В Индии возможно всё! Не надо только бояться.

Вообще, страх — это самые тяжкие оковы для свободы. Я с ним борюсь, как могу. Но иногда он побеждает. Что уж поделаешь, я всего лишь человек.… Вот мои соседи по коммуналке, алкоголики, те ничего не боятся, они выше этой суеты. Да здравствуют Алкогольные Будды! И они здравствуют, без наших с вами вшивых пожеланий.… Вот такое лирическое отступление.

Пати, у того ирландского парня, удалось куда лучше, чем девичник. Были венгры, немцы, сам ирландец, две французские лесбиянки и я. Венгерка, тоже тазо-розеточница, приготовила рагу из венгерской колбасы с картошкой и паприкой, а также блинчики с корицей. Она любила готовить.

Ирландский парень рассказывал, как к нему подошел один из его подчинённых и попросил отгул на пятницу.

— У меня через две недели свадьба, — объяснял индиец, — хочу съездить познакомиться с невестой.

— Как?! Ты женишься через две недели, и ни разу не видел невесту?

— Нет.

— А что, если она тебе не понравится?

— Понравится, — уверенно отвечал парень.

Это важно для индийских родителей — активно вмешиваться в судьбу своих детей. Это в традиции. Позволяет чувствовать свою значимость.

Один индийский парень рассказывал, что его сестра сама нашла себе мужа. И хотя её избранник был из той же касты и с хорошим состоянием, родители её были очень огорчены. Огорчены, потому что обошлись без них и они никак не повлияли на выбор дочери. И теперь этот парень считает, что обязан дать родителям возможность устроить его собственный брак. Он чувствует долг перед родителями.

В Индии всё возможно.

Другой парень, венгерский тазо-розеточник, жаловался на приставания индийской девушки в магазине одежды. Девушка делала ему очень недвусмысленные предложения. Возможно, перед свадьбой с незнакомцем она решила, что называется, оторваться. Такое тоже случается в Индии. В Индии всё возможно.

Сама не видела, но говорят, что где-то в глубине Индии до сих пор жён сжигают вместе с умершими мужьями…

Рассказывали о трагедии в Раджастане. Там отец невесты должен оплачивать свадьбу. Если отказаться — отлучение от касты. Аут каст для индийца — хуже смерти. Приближался срок свадьбы. Отец подсчитал затраты, понял, что свадьба полностью разорит семью, и заклал свою дочь. На нет и суда нет, похороны дешевле, чем свадьба. Не видела и не хочу верить. Но в Индии всё возможно.

А вот в Керале существует многомужие. Отцом детей считается дядя по материнской линии. Наследство достаётся по женской линии. Женщина может обзавестись хоть десятью мужьями, обычно братьями между собой. Но такое было в старину. Сейчас браки в основном малочисленные. Не более трёх мужей.

Один кералец рассказывал о такой полигамной семье, где-то на заливе. Жена равноценно делит время со всеми мужьями и родила каждому по ребёнку. Мужья-братья помогают ей по хозяйству. Керала — особенный штат.

Также лет пять назад случилась здесь и «ромеоиджульетта»-история. Они любили друг друга, им не дали пожениться, стали её выдавать за другого, они отравились. Рассказывали, что теперь в Кочине более осмотрительны с влюблёнными. Родители стали бояться, как бы их дети, воспитанные на песнях и плясках романтически-наивных болливудских фильмов, чего с собой не сотворили. Это мне рикша рассказывал, пока вёз с йоги.

Иногда ко мне заезжают две русские певицы из другого отеля. Вместе набухиваемся дешёвого рома «Ройал Стаг», заедая манго и бананами. Наутро они с похмелья уезжают на рикше обратно к себе. Путь не близкий.

В ноябре я совершаю незабываемую двухдневную поездку, на маленьком плетёном хаусботе, по затонам и каналам Кералы. Вот куда бы я хотела вернуться!

Посадка в Алапи. Только пять человек на борту. Три человека команды и двое отдыхающих. Разрешается постоять у штурвала. Тихо плывёт хаусбот. Рыбаки со своих лодок продают люминесцентно-голубых креветок, по 800 рупий за килограмм. Природа здесь тоже люминесцентная. Люминесцентно-зелёная. Время муссонов — время свежей зелени.

Иногда хаусбот причаливает к островкам, чтобы купить кокосов и бананов. Местные «чунга-чанги», в разноцветных одеждах, бегут по берегу каналов за лодкой, машут руками с островов, зазывая. Собаки стаями переправляются вплавь, с острова на остров. Цветной телевизор, с программным управлением, надрывается из шалаша под пальмой. Чёрные птицы, стоящие над водой с раскрытыми крыльями, похожи на Джиперс Криперса. Куда-то плывёт суровый кот…

Мы уже довольно далеко от смердящих вод Алапи. Очень тёплая, цветущая заводь больше не кажется грязной. И вечером, на закате, я бросаюсь в зелёную, но прозрачную малосольную воду затона.

Потом полночи лежу на синем велюровом диване, на носу, у штурвала и смотрю на легион золотых звёзд в синем велюровом небе.

Чинай или Мадрас

Декабрь

В начале декабря меня переводят в другой отель, в штат Тамил-Наду.

Город Чинай или Мадрас, по-старому, сразу поражает меня святыми сомами, обитающими в илистом пруду рядом с одним из храмов. Сомы кишат у берега, ожидая кормёжки. Мелькают жирные глянцевые бока. Иногда часть этого кишащего клубка отрывается от общей массы, пытаясь ухватить жертвенные сухари, и выбрасывается на ступеньки, обегающие пруд. А потом сползает обратно в воду, оставляя на камнях частички рыбьей кожи. Рядом ходит кот, плотоядно глядя на сомов. Я бы на его месте побереглась: в один прекрасный день сомы этого кота сожрут.

Чинай полон красивейших индуистских храмов, которые похожи на голубые тортики, облепленные религиозными фигурами. В храмах индианки в разноцветных сари благоговейно льют молоко на лингам Шивы, ставят глиняные горящие светильнички. Пахнет прокисшим молоком и благовониями.

На территории храма стоит раскидистое дерево, увешанное пластмассовыми пупсиками. Пупсиков продают рядом. Их вешают на дерево бесплодные прихожане, чтобы умилостивить богов и получить долгожданное потомство.

Я пою на роскошной крыше нового отеля с живописным видом на траншею. По ночам мимо проносятся летучие мыши. Весьма инфернально.

У меня всего одна колонка. Я бы не стала жаловаться, я не капризна, но динамик издаёт только драм эн бас, поэтому его сразу же отключают. Из музыкальной аппаратуры на сцене только мой ноутбук. Он звучит, выбиваясь из последних сил. Микрофон не работает вообще, но зато есть требование всё же держать его в руке. В нём что-то звякает, и я использую его как маракас.

Заходящие на крышу пьяные индийские гости задают вполне понятные вопросы: «А почему так тихо поёшь? Вот в соседнем отеле поют громко». Я, конечно, пытаюсь объяснить, что в соседнем отеле счастливые певцы поют не в маракас, а в микрофон, и у них, представьте, есть даже колонки с усилителем. И нет такого невежественного начальства, как наш ФНБ менеджер, например. ФНБ менеджер — управляющий службой питания. Здесь, на беду, он также занимается работой с артистами. Но разве это объяснишь в такой ситуации? Типа, плохому танцору всегда яйца мешают.

Итак, аппаратура здесь бутафорская. Не веря в то, что такое может происходить в пятизвёздочном отеле, я продолжаю петь под ноутбук, без микрофона. Логическое объяснение есть только одно: приглашая певицу, руководство отеля намеревалось отмыть деньги или просто подворовать. Статьей расходов поставили: покупка аппаратуры — одна штука. Надеялись на авось, что старая колонка сойдёт за целый сет аппаратуры.

Но всему же есть пределы! Теперь-то уже всем понятно, что это не сработало. Срочно выкручивайтесь из положения! Купите что-нибудь простенькое, арендуйте аппаратуру, в конце концов. Но руководство только лупает на меня глазами, полными рыбьего интеллекта. До сих пор мои менеджеры были людьми как минимум разумными. Здесь же творится чёрт-те что!

Да уж, не назовёшь меня капризной певицей. Вспоминаю Россию, где иные «самозвёзды» не переставая жалуются на звук. Всё им не так. И это не так, и то не так.

— Да где же, наконец, приличный звуковик? — хныкают они, растягивая гла-а-асные.

Попробовали бы они попеть в маракас вместо микрофона. А не желаете ли трёх тупых электриков вместо приличного звуковика? Впрочем, электрики и не обязаны разбираться в звуке. Это не их профессия. Они должны разбираться в электричестве. Но местные электрики почему-то очень боятся в этом признаться. Они, в обязательном порядке, приставлены к аппаратуре и мерзенько кляузничают начальству, что аппаратура не работает, потому что её сломала певица… Я, значит…

Это одна из самых непривлекательных черт Индии. Когда здесь что-то случается или перестаёт работать, люди сваливают друг на друга до последнего. Они никогда не признают свою ошибку или некомпетентность.

— Кто ошибся?! Я ошибся?! Я никогда в жизни не ошибаюсь! — в бешенстве вопит официант, принёсший вегетарианцу рагу со смачными кусками мяса.

— Он сам заказал свинину, — уверяет официант, тыкая указательным пальцем в вегетарианца и в запись в своём блокноте. Он ищет защиты у посетителей.

— Но ведь я не ем мяса уже двадцать восемь лет! — возмущается клиент.

Он только что, после двадцати восьми лет вегетарианства, оскоромился кусочком свининки, приняв его за кусочек панира, индийского творожного сыра.

— Вот и думай, что заказываешь. А я не могу ошибаться! Я никогда в жизни не ошибаюсь!

Он никогда в жизни не ошибается!

А тем временем руководство моего нового пятизвёздочного отеля в Чинае продолжало придумывать новые несуразицы и демонстрировать самые невероятные глубины невежества и жадности. Я была невольно вовлечена в этот маскарад и находилась в бессильном бешенстве.

Такие письма писала я своему арт-агенту:

«Дорогой мистер N, пишет Вам русская певица такая-то… жалуюсь на ФНБ менеджера такого-то… а фонограмма идёт из моего ноутбука… а петь мне приходится на пути в туалет… а во время выступления меня обязали бродить по всем залам… а в зале номер два ноутбука уже совсем не слышно, и мне приходится допевать а капелла… а гости во втором зале пугаются, когда я неожиданно заскакиваю к ним в тихое помещение, горланя песню с середины и потрясая микрофоном, который издаёт только звук отвинтившегося шурупа… а гости в первом зале удивляются, почему певица ушла со своего поста на середине песни и оставила фонограмму включённой…» И так далее, и тому подобное.

ФНБ менеджер в своём письме парировал, что это они, отель, — заказчики, а я — исполнитель. И, по контракту, я обязана петь так, как хотят они, и в то, что мне предоставлено. Пугал неустойкой. Потом помягче добавлял, что его-то как раз во мне всё устраивает, кроме моего избалованного, несносного характера. Ещё раз вспомнила про московских певиц. Эх, не нарывался ты ещё на Ксюшу…

В этом месте, полном ограниченных людей со стеклянными глазами, мне становилось всё невыносимее и тоскливее.

В это время к нам в отель заносит одного американского лётчика, которого я, в шутку, начинаю называть Дэдди (папочка). Ник закрепляется. Теперь папочка, даже в разговоре с другими людьми, представляется как Дэдди. Дэдди — мой единственный друг в Мадрасе. Он работает на авиакомпанию «Спайсджет» и, когда не летает, проживает в нашем отеле. Он немного старомодный, высокий, поджарый человек среднего возраста и красивый, как голливудская звезда. Что-то типа Клинта Иствуда. Дэдди по-американски панически боится отравления, через которое проходят абсолютно все иностранцы в Индии. Он ест только мясо, зажаренное до состояния подмётки, и протеиновые коктейли, которые привёз из Америки. Без Дэдди здесь было бы совсем туго.

А ФНБ менеджер начинает писать пасквили моему арт-агенту: «Возмутительное поведение певицы такой-то вызывает негодование менеджмента. Например, она была найдена с мужчиной… — повторяю, найдена, — …с мужчиной в коридоре отеля!» Не в постели, заметьте, хотя и это было бы не их дело. В коридоре отеля. Вот как опозорилась! Этому бы менеджеру торговать кокосами на улице, а не в пятизвёздочном отеле штаны просиживать. Я прямо видела его, бодро подбрасывающего кокос в воздух, сшибающего мачете верхушку у этого кокоса и вставляющего в него соломинку.

— Хиа ю а, плис!

К нам обоим приставляют по охраннику. У каждого свой. Очень забавно. Куда мы, туда и они. Когда мы встречаемся и разговариваем, охранники тоже встречаются и разговаривают. Когда Дэдди улетает — оба охранника пропадают. Когда прилетает — они опять появляются. Меня блюдут, как гаремную жену. Это Индия, беби!

Возможно, если бы не этот нелепый контроль, наши отношения так и остались бы на уровне коридорного знакомства. Но запретный плод сладок. Особенно в знак протеста…

Чуть позже владелец моего арт-агентства прибывает в Мадрас и начинает проявлять ко мне повышенный интерес, рекомендует расслабиться и уверяет, что мне нужен массаж.

И тогда я говорю, что мне, действительно, нужно расслабиться, поскольку у меня стресс после общения с идиотом менеджером, и прошусь в Гоа, на недельку. Дэдди, с которым я так скандально была найдена в коридоре, слёзно сажает меня в самолёт и обещает навестить. И это начало ещё одной новой жизни.

Новая жизнь, Новая история

Гоа, январь

Гоа встретило меня загорелым блондином английской национальности с обнажённым торсом, просоленными волосами и в разноцветных поношенных штанах. И я сразу полюбила его, глубоко и летально… Я имею в виду Гоа.

Гоа в январе. Гитары. Джамбеи. Таблы. Диджериду. Хиппи. Первый ЛСД трип. Опять хиппи. Танцы под перкуссии, ночью, на пляже, вокруг костра, с бубенцами на ногах… Я уже сказала про хиппи? Сейчас Гоа уж не тот. А тогда это было как бросок в 1969.

«Господи, Боже мой! Джисус Крайст! Ом нама шивайа!»

Да, это же земля обетованная!!!! Я выиграла машину времени! Меня унесло…

Да, сейчас Гоа уж не «торт». Наша с вами вина, русские.

Здесь есть и горы, и море, и джунгли. В джунглях, в корнях баньяна, живёт баба. Я его уже навещала. Этот баньян знаменит тем, что якобы под его сенью случалось медитировать самому Джону Леннону. Здесь куча интересных людей. В общем, сейчас мне действительно хорошо!

Я с ужасом ожидаю возвращения в страну вечной осени, как пробуждения после счастливого сна.

После пятизвёздочного отеля моя комната может показаться нищей и мрачной. Но она находится прямо над культовым пляжным баром. Под утро, когда бар, наконец, затихает, я засыпаю под звуки прибоя.

Не одна я прельстилась таким дауншифтингом. Здесь множество людей, которые ради этих звуков отказались от всех благ цивилизации.

— Нет, мистер, с чего вы взяли, что это дауншифтинг? Какой обывательский взгляд на вещи. Мы, свободные, здравомыслящие люди, предпочитаем звук прибоя звуку шоссе, и это апшифтинг, — говорят хиппи (downshift — движение вниз, upshift — движение вверх).

Прошлой ночью я устроила потоп. А всё из-за того, что под вечер напор воды в трубах сильно снижается и, видимо, я не затянула хорошенько кран. Ночью же напор увеличился, и вода не успела уйти в забитый песком и волосами слив…

Большей частью пострадал мой сосед-немец, спящий на надувном матрасе, на полу. Ночью матрас отчалил от стены, проплыл через всю комнату и прибился к противоположной стене. А все его вещи затонули. Теперь он обиженно сушит на заборе содержимое своего рюкзака.

Ещё позднее, наполняя опустошённый утечкой резервуар, хозяин забудет выключить воду. Резервуар переполнится, и это повлечёт за собой новый потоп, в котором пострадают все постояльцы гестхауса (гестхаус — небольшая бюджетная гостиница). На меня будут дуться человек восемь.

Приезжает с визитом Дэдди. Я ещё не вожу мотоцикл, поэтому Дэдди за рулём. Он, как и полагается лётчикам, может водить любой существующий на земле вид транспорта.

Мы совершаем мотопробеги по близлежащим деревням и отдалённым пляжам. Дэдди — очень заботливый и старомодный. Он продолжает есть «подмётку» и кутается с головы до ног, боясь обгореть на солнце. Кутает и меня, строго спрашивая:

— Who is your daddy? (Кто твой папочка?)

Виза кончается в феврале, приходится возвращаться в Россию. Но я уже «укушена» Гоа. Как же это по-американски!

Виза кончается в феврале, приходится возвращаться в Россию. Но я уже «укушена» Гоа. Инкубационный период начался. Процесс брожения пошёл. Делаю новую визу и через два месяца возвращаюсь. На этот раз как турист.

Дэдди высылает мне бонусный билет на самолёт из Бомбея в Гоа. Его куда-то переводят, и больше я его никогда не увижу. И где он теперь?

Весна в Гоа

Ну, и жара же стоит этой весной в Гоа! Спим, завернувшись в мокрые простыни, прямо под вентиляторами. Немного спасает от жары, если только окунуться в море, сесть на мотоцикл и крутануть рукоятку газа… Сногсшибающе пахнет заферментированными плодами кешью. Время жать фени. Нет, я не использую сейчас гоанский сленг. Фени — это местный алкогольный напиток. В апреле и мае всё население Гоа жмёт фени из плодов кешью. Жмут в специальных гигантских прессах, во дворе. На вкус и запах зелье похоже на бензин. А пьётся нормально.

Опять гитары, барабаны, костры. И, самое главное, — чувство тотальной свободы.

Все ходят в одежде стиля «кто во что горазд». В основном это эклектика фольклорных мотивов. Так называемый трайбл. Я обожаю эту интернациональную фолк-эклектику. Мне она очень идёт. Широко используется бинди — точка на лбу и каджал — чёрый карандаш вокруг глаз. Каджалом здесь пользуются даже многие мужчины. Взгляд становится выразительный, как на изображениях индуистских богов.

На закате на пляже, в месте, которое так и называется «на закате», можно увидеть самые невероятные варианты костюмов. Люди поют мантры под гитару. Повторяют по сотне раз: «Шива, Шива, Шива шамбо». Жонглируют огнями. Крутят пои. Звучат флейты и диджериду. Танцуют трайбл-денс, занимаются акро-йогой.

Каждый день концерты. Очень много странных людей, и многие из них действительно интересны. Иногда заезжают знаменитости. Да, чего там только нет! Настоящий паноптикум!

Что это? Мой потерянный рай? Вот он?

После той золотой клетки, место действительно напоминает потерянный рай. «Наш ковёр — цветочная поляна, Наши стены — сосны-великаны, Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы…»

Ну, в самом деле, в чём счастье? Ну, не в аллергенном же воздухе пятизвёздочного кондиционера!

Получается, я нашла, что искала? Как же мне повезло! Я выбираю свободу!

Наконец, села за руль мотоцикла. Это сейчас я езжу на большом, пугающем новичков мотоцикле. А тогда даже не умела пользоваться ручным тормозом на велосипеде. И, честно признаюсь, имела мотофобию. Но ведь я здесь, чтобы побороть свои страхи…

В мае Гоа постепенно пустеет. Все разъезжаются, кто куда. Те, кто остался, обычно собираются в одних и тех же пляжных ресторанах, чтобы скоротать время.

Есть в этом какая-то поэзия, когда на ограниченном пятачке остаётся всего несколько человек. Тогда у людей нет выбора. Их как будто сплачивает общее дело. Им просто приходится становиться друзьями…

И вот мы сидим в ресторанчике на пляже, человек пятнадцать. Все из разных стран. Ужинаем, тихо разговариваем ни о чём. Ревёт прибой. Жара. Ветер качает бумажные фонарики под потолком, они отбрасывают переменчивый свет на стены и пол, как в старой пиратской таверне.

В шесть вечера здесь начинают крутить фильмы. Мы редко их смотрим. В основном я прихожу сюда поесть десерт с мороженым и поболтать.

Десерт «Шалом малка» появился в Индии во времена израильского «нашествия». Израильтяне были здесь самой распространённой нацией туристов и привезли с собой «Шалом малка» и фалафель. Позднее, во времена «нашествия русских», здесь появляются сырники и окрошка. Рестораны приспосабливаются к вкусам основного туристического потока.

«Шалом малка» или «Hello to the queen» — это ванильное мороженое с бананами и крошкой шоколадного печенья, очень сытное, огромное, и его почти невозможно съесть в одиночку. Но можно поделиться. В Индии вообще порции огромные, как на двоих. При этом питаться в ресторанах дешевле, чем готовить самостоятельно. Но санитарные условия, конечно, оставляют желать лучшего. Индия тем и знаменита.

Мой приятель, весёлый толстый парень, завсегдатай этого места, похож на Будду. Он всегда всем доволен, и все его любят. Он пишет приключенческую книгу от руки, глядит на океан и уверяет, что побаивается своего папу. Папа у него человек богатый и уважаемый. «Будду» всегда можно найти здесь. Я обожаю навещать его. Неожиданно для всех толстый «Будда» подсаживается на героин… Не веря своим глазам, мы наблюдаем, как он угасает.

Вообще, наркотики в Гоа — это проблема. Вот вам и тёмная сторона свободы. Я имею в виду настоящие наркотики, выработанные в лабораториях химическим путём, а не какую-нибудь невинную травку. Почти любой ингредиент можно без рецепта купить в простой аптеке. Сколько уже я их видела, этих падений. Сколько человек дорывается до наркотиков и начинает целенаправленно разрушать своё тело и личность. Причём с таким серьёзным видом, как будто это дело их жизни и они выполняют серьёзную миссию. Сколько человек, будучи «на чём-то», разбилось на мотоцикле! Выжившие могут потом сидеть в джус-центре, истекая кровью, со сломанным плечом и дырой в голове. Под героином они не чувствуют боли и выпрашивают деньги на новую дозу. Приезжает нормальный, адекватный человек, а уезжает человеческий объедок, зомби.

Глядя на молоденькую девушку-блондинку с только что сломанной челюстью и льющейся из носа кровью, индус-официант подходит к ней, шлёпает по щекам и говорит:

— Сдвинь ноги, дура. Сколько раз я тебе говорил.

Она послушно сдвигает. На ней надета старая белёсая хламида и никакого нижнего белья. Она постоянно съезжает со скамейки.

— Слава богу, в пятницу у неё самолёт в Санкт-Петербург.

Некоторые циники шутят:

— Вот какой хороший подарочек для родителей вернётся!

Случаются и самоубийства. Наркотики вызывают невыносимую депрессию. По передозу русские на первом месте. Тем в Индии и прославились. «Умом Россию не понять» (Ф. Тютчев).

Сколько путешествую, вижу разное, и могу с уверенностью сказать: «Русские — самые хорошие и самые плохие люди на свете». Ну, вот тяжело найти серединку! «Моя ползучая Россия. Крылатая моя страна!» (И. Северянин). Начинают за здравие, кончают за упокой.

А Индия опасна. Рядом с солнцем и свободой чувствуется какой-то срыв и смерть. Ведь летели в солнечную страну отдохнуть, поправить здоровье, подзагореть, книгу написать.… Вот люди и шутят:

«Сейчас Гоа уж не „торт“».

Но у каждого свой Гоа. Каждый делает выбор сам. Гоа не прощает ошибок. Здесь, рука об руку, ходят романтика свободы и разрушение. Ты можешь научиться играть на музыкальном инструменте, а можешь стать наркоманом и опуститься. Для кого-то диджериду и пляски у костра, а для кого-то — ложка с порошком. Некоторым удаётся совмещать, какое-то время. Выбирай, какой Гоа твой. Нет, не все люди могут совладать с тотальной свободой!

В очередной раз задаю «Будде» глупый вопрос, наблюдая, как он подогревает зелье на ложке:

— Может, бросишь? Зачем тебе это надо? Хватит уже. Пойдём пива попьём лучше.

Как будто героинового наркомана можно убедить такими слабыми аргументами.

— Да ты что. Я же худеть начал. Я же всю жизнь похудеть мечтал, — отвечает он ватным языком, блаженно улыбаясь.

Он больше не закрывает дверь в свою комнату. К нему может прийти кто угодно и забрать что угодно, если это, конечно, не героиновая ложка.

Зелье в ложке над свечой начинает пузыриться.

— Ты же ещё книгу не дописал, — последний, самый сильный аргумент.

— Всё, оставь меня в покое! Ты чё ко мне пристала?! — наконец огрызается «Будда». — Ты мне худеть мешаешь, неужели не понятно?!

Потом, всю ночь, он бродит полуголый по пляжной деревеньке, размахивая индийским флагом, который сорвал с чьего-то мотоцикла, и ватненько напевает «Интернационал». На лице добрая, блаженная улыбка. Знатоки говорят, что это уже и на героин не похоже. Это что-то другое. Кто его знает, героин не героин, а сколько уже народу так загнулось! Всего за те несколько дней, что меня не было на пляже, он потерял около десяти килограммов! Кожа висит на нём складками, как одежда с чужого плеча. Вот я опять собираюсь уезжать на несколько дней и с болью думаю: «Что же от него за эти дни останется?»

Наутро мы заходим к нему в последний раз. Дверь нараспашку, он сидит, развалившись на стуле, подперев голову рукой, и тупо «медитирует» над своей наркоманской ложкой и пакетиками с порошком. Он нас замечает, но удовольствия не проявляет. Наоборот, всем своим видом обозначая неудовольствие, демонстративно начинает готовить очередную порцию. Когда он заряжает этим «ацетоном» шприц, я сую его мобильник в свою гоанскую набедренную сумку.

— Всё, мы пошли. Приятного трипа.

Он бросает на нас раздражённый взгляд:

— Валите.

Решение принято. Звоним папе в Москву. Сдаём его, можно сказать.

— А вы кто?

— Да мы никто, просто соседи.

— А зачем вам это надо?

— Да вот, человека спасти благородно пытаемся.

— А вы какое отношение к этому имеете?

— Да просто живём на одном пляже с ним.

С того конца трубки фонит негативом. Это можно понять. Кому хочется такое услышать? Неловко.

Я пытаюсь оправдываться:

— У нас тут как в пионерском лагере. Весело. Много интернациональных друзей.

Это было неуместно. Молчание. Хорош пионерский лагерь!

— Он нам всем нравится. Парень, вообще-то, неплохой, вот и пытаемся что-то сделать…

Ну, кто мог подумать, что он подсядет? Он казался таким самодостаточным! Никогда не знаешь, как человек отреагирует на наркотик. Я даю папе точный адрес. Он прилетает следующим чартером.

«Будду» забирают домой, с ремнём, как школьника. Думаю, в знак благодарности, он обзывает нас последними словами, покидая Индию.

Может, и правда, надо было его оставить в покое? Что, нам больше всех надо? У каждого свой выбор. Не знаю. Такая вот дилемма. Хорошо, что у него был кто-то, кто мог его забрать. Сколько уж их покидало Гоа в ящике! Но больше, я, наверное, так не сделаю. Моя наивная отзывчивость смывается воздухом свободы. Каждый решает для себя. Точка.

Гоа опустел. Начались дожди. Смотреть, как гаснут последние наркоманы, я не желаю. Весь поток идёт на север. Я устремляюсь вслед за потоком, в великие Гималаи.

Индийский поезд. Три полки, а не две. Причём иностранцам стараются дать самую верхнюю полку, чтобы были подальше от местных. Индийские пассажиры не спускают с них глаз ни на секунду.

Пахар Ганж — район Дели, где останавливаются путешественники. Мокнущая помойка во всей красе. Едва ли не самый шокирующий быт, который я видела в жизни.

В центральной Индии нельзя просто проехать напрямую из города в город. Каждый раз нужно возвращаться в Дели.

Окно моего номера в Дели выходит в коридор. В него постоянно заглядывает мальчик-работник, приходится закупорить окно, несмотря на жару.

Рестораны, гестхаусы, велорикши и лжесвятые. На улицах Пахар Ганжа — толпы шарлатанов, притворяющихся саду (святыми). Нежелание разбираться в их подлинности — одна из причин моей неспиричуальности. По похожей причине я и политически неграмотна.

Беру велорикшу. По дороге вижу, как парень гонит битой из дома обезьяну. Обезьяна выпрыгивает из окна и несётся по крышам, держа в руке нечто похожее на кошелёк.

Чем больше путешествую, тем больше понимаю, насколько шокирующа Индия. Если хотите культурного шока в каждой новой стране, оставьте Индию напоследок. Если бы я только начинала путешествовать, я бы так и сделала. После ошарашивающей Индии всё кажется умеренным и спокойным. А ещё Индия не всем сразу нравится, сначала нужно «присвоить» её себе.

Спальный автобус в Дарамсалу. Вместо сидений — двуспальные лежаки. Мне даётся несколько вариантов лежачих попутчиков. Индийский парень с загоревшимися надеждой глазами: «Вот попёрло!» Тибетский монах в бордовом платье и французская женщина с ребёнком. Я наотрез отказываюсь от парня, тибетский монах наотрез отказывается от меня, остаётся французская женщина с ребёнком. Я поднимаю бучу: я, мать и ребёнок — это уже три, а не два человека на лежанке. Как ни странно, служащие входят в положение и расселяют нас в соответствии с нашими убеждениями. В результате у меня остаётся отдельная двуспальная лежанка.

Радуюсь я не долго. Когда поднимаемся в горы и меня начинает катать по широкой лежанке из стороны в сторону, я понимаю, что попутчик был бы точкой опоры. С трудом удаётся заснуть, подоткнув под себя куртку.

Просыпаюсь на горной дороге. Уже рассвело, автобус сильно кренит, и я почти лежу на стекле. Дорога слишком узка даже для легковушки. И я вижу, как внешние колёса нашего автобуса проворачиваются в пустоте. А за стеклом, под колёсами, километровая пропасть. Больше я не засну.

Гималаи, Дарамсала, Маклауд Ганж, Манали

Привелось мне столкнуться на безлюдной улице с самим Далай-ламой. Его машина, с настежь открытыми окнами, медленно едет по задворкам Маклауд Ганжа, пытаясь избежать встречи с толпой паломников. Я разыскиваю место, где смогу отдать в починку свой фотоаппарат, который накрыло волной, ещё в Гоа. И я тоже стараюсь избежать толпы.

Когда машина поравнялась со мной, Далай-лама взглянул мне в глаза и улыбнулся. На деревьях, в тумане, сидели обезьяны.

Я остановилась в Багсу. Горная деревенька ступеньками. Второе место по дождливости в мире. Говорят, первое тоже в Индии.

Гималаи. Журчит горный поток. Тут и там кришнаиты бьют в барабаны, прославляя имя Бога. Тибетские беженцы, в национальных костюмах, то и дело бродят в демонстрациях по улицам, с плакатами, обличающими китайское правительство. Наконец, я нахожу удовольствие в индийской кухне и даже учусь на кулинарных курсах.

Рядом с моим гестхаусом, в нижнем Багсу, проживает семья мангустов. Время от времени один из родителей-мангустов пытается напасть на меня, когда я иду по узенькой дорожке к дому. Так они защищают детёнышей. Однажды нахожу рыже-коричневого скорпиона в своей сумке. Он расположился там на муссонную спячку. В последний момент я отдёргиваю руку от этого «сухого листа». Хорошо, успела. Этот вид скорпионов считается одним из самых опасных. Сажаю в стакан и выбрасываю на природу.

В один из дней меня преследует на мотоцикле незнакомый индиец. На протяжении пятнадцати километров он не отстаёт от моего байка, что-то кричит и бурно жестикулирует. Разозлившись, я останавливаюсь. Индиец подъезжает и протягивает мне мой кошелёк, со всеми деньгами и банковскими картами. Такое в Индии тоже случается. А я уже приготовила все ругательства, которые знала…

«Дай ему Кришна доброго здоровья и денег!»

Индия, конечно, очень особенная страна. Со своим особенным способом мышления. Который может и взбесить ненароком.

Рикша в Индии:

— На вокзал, плис.

— Есь, есь (да, да).

— Знаешь, куда ехать?

— Есь, есь… — рикша неопределённо качает головой из стороны в сторону. Этот знаменитый индийский жест может означать и «да», и «нет».

— Куда ты меня привёз? Это аэропорт, мне на вокзал надо. Я лучше пересяду в другую рикшу.

— Ноу, ноу, я знаю вокзал.

— Точно?

— Есь, есь.

— Уверен?

— Есь, есь.

— Это опять не вокзал, это отель, я же тебя спрашивала, знаешь ли ты, как проехать на вокзал!

— Сейчас, сейчас.

Разворачиваемся. В конце концов, находим вокзал, спрашивая всех подряд. Я опаздываю на поезд!

Я злобно выдаю ему шестьдесят рупий. Он мотает головой.

— Не достаточно.

— Как не достаточно? До вокзала стоит шестьдесят рупий, сам знаешь.

— Но ведь я же тебя привёз и в аэропорт и в Джи Дабл Ю Мариотт. Плати за всё.

Я вне себя:

— Я же не просила туда везти! Ты же клялся, что знаешь, куда ехать! Я на поезд из-за тебя опаздываю! Ты мне билет оплатишь?! — я на вершине негодования.

— Ноу, до аэропорта сорок рупий, до Джи Дабл Ю Мариотт шестьдесят рупий, из Джи Дабл Ю Мариотт до вокзала — девяносто рупий…

Немая сцена. Вот так вот. Здесь нужно иметь десять тонн терпения.

Манали — ещё одна горная деревушка и место паломничества ищущих. Останавливаюсь поблизости, в Вашиште. Самая главная достопримечательность этого местечка — горячие серные источники. Я отмокаю в центральном источнике каждый день. Посреди моей комнаты стоит буржуйка, дощатые стены разрисованы фигурами индуистских божеств Шивы и Парвати, а из окон видно долину и сразу несколько водопадов. Чтобы подняться к водопадам, нужно долго пробираться вверх, в тумане, поскальзываясь на глине и повисая на ветках яблонь.

Парень, которого я знаю ещё с Гоа, неожиданно обнаруживает, что у него осталось всего два дня индийской визы. И за эти два дня ему нужно успеть добежать до Непальской границы. Придётся дать ему взаймы. Он бежит в Непал на перекладных, пересекая границу на лошади.

В эти дни весь поток туристов устремляется в Непал.

Катманду, Непал

Июль

Джомолунгму видно редко и едва. Не сезон. Останавливаюсь в отеле «Звезда». На первом этаже, подо мной, каждый день жарят чеснок. Читаю книгу об этом отеле. Действие происходит в восьмидесятые. Выдумка про снежного человека, просвещённых буддистов, потерянный тибетский город Шамбалу и хорошего парня из Австралии, который всем помогает. Он же книгу и написал. Снежного человека здесь зовут Йети. Прохладно, но мыться приходится холодной водой. Перед тем как в очередной раз принять душ, собираюсь с силами минут пятнадцать и… делаю рывок.

Знакомлюсь с «местными». Среди моих новых друзей — голландская учительница-волонтёр и профессор калифорнийского университета, который теперь преподаёт в университете Катманду и изучает влияние глобального потепления на экологию Гималаев. Профессор ездит на электромобиле и мечтает построить эко-коммуну на сакральной тибетской горе Кайлаш.

Катманду заливает. Мириады лягушат величиной с ноготь высыпают на дорогу и почти полностью покрывают её. Монахи в бордовых платьях спешат укрыться от дождя. Они не видят лягушат. Приходится их окликнуть. Монахи останавливаются. Буддистам можно есть мясо, но нельзя разрушать жизнь. Такой вот скользкий момент в буддизме. Теперь бедным монахам придётся медленно и тщательно выбирать место, на которое можно наступить, и они окончательно вымокнут в своих рясах. Но они благодарны за предостережение.

Пашупатинатх, место, где горят погребальные костры Непала. Около костров туристы фотографируются с вымазанными серой глиной непальскими саду. Это особый «вид» саду. Рассказывают, что эти парни питаются обгоревшими человеческими останками. Саду сидят на ступеньках храмов, их дредлоки завёрнуты пучками вокруг голов и скреплены той же глиной. Обезьяны выхватывают у людей все, что им приглянется. У моего спутника-француза обезьяна отнимает початок кукурузы. Он не отдаёт. Они перетягивают кукурузу несколько секунд, с ненавистью глядя друг другу в глаза. Наконец, обезьяна побеждает. Спутник остаётся голодным и очень раздражённым.

Как-то одна чешка приглашает меня на чашку кофе. Говорит, что пишет книгу и я ей интересна как персонаж.

За утренним кофе она между прочим гадает мне на картах таро. То и дело выпадает карта с лицом того лысеющего человека, которого я недавно с ней видела. Это её как бы удивляет.

— Боже мой, тебе опять выпал гуру! Как же тебе везёт!

Рассказывает, как бы невзначай, о том, что где-то рядом с Катманду, в горах, есть школа Тантры. Быть принятой туда — большая удача. И принимают туда только женщин. Всем мужчинам, кроме самого Учителя, вход в школу заказан, ведь они — это зло, дыры в твоей защитной оболочке. Тебе нужно очищение. Только Учитель может тебе помочь!

— Каким же образом происходит очищение?

— Через секс с Учителем. Но ты должна прекратить любые отношения с остальными мужчинами. Набор уже закончен, но я могу с ним поговорить, потому что у меня хорошее предчувствие…

Теперь они мои персонажи. Корю себя, что забыла имя этого «святого» человека. В конце беседы ассистентка секс-гуру признаётся, что у неё самой уже восемь лет никого не было, потому что гуру запрещает, а сам секса с ней больше не имеет…

И тут я взорвалась. Не знаю, кто она — жертва промывки мозгов, мошенница, которая посчитала, что эту наивную курицу легко облапошить, или просто идиотка. Но я посоветовала ей не терять времени, даже не допивать кофе. А послать самодовольного маньяка-гуру подальше, бегом добежать до улицы и поиметь любого, первого попавшегося мужчину. Пусть это даже водитель рикши, пусть это даже бездомный нищий с проказой, пусть даже он сопротивляется. Это уже неважно! Просто не теряй больше не секунды своей драгоценной жизни. Восемь лет коту под хвост!

— И, да! Не волнуйся, сестра! Я сама заплачу за кофе, главное, поторапливайся!

Она сдулась, больше очищаться не предлагала, но и собственного сексуального переворота не совершила. Мы мирно допили кофе и разошлись.

Я находилась в Катманду ещё несколько недель и ещё несколько раз видела её с другими девушками. И вот что странно: девушки смотрели на неё с уважением. Неужели кто-то повёлся? Какие же мы всё-таки бабы — дуры! Или это я просто такая не спиричуальная?

Бахтапур — это красно-зелёный древний непальский город в часе езды от Катманду. Красный, потому что дома и даже мостовые выстроены из красного кирпича. Зелёный, потому что весь покрыт зелёными многовековыми прудами и мхом на красных черепичных крышах.

На одной из крыш — маленький ресторанчик с видом на всю эту красно-зелёную мозаику. Вокруг скопление эротических храмов и скульптур. Культура Непала не стесняется воспевать рождение и созидание новой жизни.

На улице под сорок жары. Внутрь автобуса не залезешь, там давка. Парит, но дождя не было уже неделю. Дождик выбирает время, когда я еду на крыше автобуса из Бахтапура обратно в Катманду. Я вымокаю и промерзаю.

Как-то, в Катманду, сталкиваюсь с приятелями. Они знакомят меня с итальянским, немного невежливым, парнем-мотогонщиком. Итальянец грубовато пытается за мной ухаживать. Он до смешного представляет собой всё то, что мы традиционно думаем об итальянских мачо. Жгучий брюнет, непоседливый, весь как на шарнирах. Словом, похож на Райкина в старом советском фильме «Труффальдино из Бергамо». По иронии совпадений он и есть из Бергамо. Он отпугивает меня своей грубоватой напористостью. Я старюсь держаться подальше от напористых людей.

Читван, Покхара

Август

Национальный парк Читван долго был охотничьим угодьем королей, поэтому природа в нём сохранилась великолепно. Там до сих пор водятся носороги, ягуары и другие редкие животные.

Первым делом, конечно, я предпринимаю сафари на слоне. На носорогов мне не везёт. Второй раз выезжаю, а их всё нет.

Зато везёт на крокодилов. После сафари мы купаем слонов в реке, а рядом, в кустах, крокодилы и лежат. Гиды говорят, крокодилы боятся слонов и поэтому опасности не представляют.

Чтобы, наконец, увидеть носорогов, приходится нанимать хозяина своего гестхауса в качестве проводника по джунглям. За нами увязываются все его кузены из соседней деревни, в количестве семи человек. Прямо Белоснежка и семь гномов.

Пробираемся долго, через болота, через кусты и травы. Держим в руках палки на случай, если встретим диких зверей. Кажется, наш грозный вид действует — медведь-губач улепётывает со всех ног.

«У семи нянек дитя без глаза». В очередной раз наступив на краешек ручейка, я проваливаюсь в воду по шейку. Это оросительный канал для рисовых полей, в полметра шириной и в полтора метра глубиной. Семеро парней-гидов не уберегли одну-единственную туристку!

В тот самый момент, когда я вылезаю из канавы, с несколькими присосавшимися пиявками в трусах, носороги и появляются. Аж два сразу! Ещё и в окружении стайки пятнистых оленей!

Боже мой!.. Я лезу за фотоаппаратом, не обращая внимания на пиявок… это же фотография жизни!

Но какой снимок можно сделать затонувшим фотоаппаратом? Только тот, который навечно останется жить в памяти. Этот фотоаппарат тонет уже второй раз и больше не подлежит восстановлению.

Гиды, нисколько не смущаясь, просят чаевых, несмотря ни на провал, ни на то, что их никто не приглашал.

Позже отдираю ото всех частей тела пиявок. К ним я уже привыкла. Пиявки в Непале — звери. Не обязательно падать в воду — они буквально прыгают с деревьев и присасываются к шее и плечам. Как это неприятно, стоя под душем, нащупать на своём теле что-то, что трудно ухватить и оторвать, что-то склизкое, неопределённое и налитое твоей собственной кровью. А потом оно извивается блестящими масляными боками под струёй воды.

В слоновьем питомнике пополнение. Новорождённый слонёнок — сын домашней слонихи и дикого слона из джунглей. Дикий слон прибежал много месяцев назад, ночью, трубя победу и поправ ограду из колючей проволоки под напряжением. Обслуживающий персонал ничего поделать с силой слоновьей любви не мог. Не новость. Такое случается в непальской деревне Саураха.

Во время ночного сафари в джунглях я понимаю, откуда появилась идея рождественских огоньков на сетке. Отсюда. Джунгли покрыты маленькими яркими зелёными огоньками. Это светлячки. Иногда слишком много! Иногда просто не верится, что это всё реально и что это обычная ночь в непальских джунглях, а не новогодняя вечеринка.

Поздней ночью возвращаемся по тихим деревенским улицам. Уставший от работы слоник просыпается под навесом и, сердито поправив хоботом подушку из соломы, укладывается опять. «Ходят тут всякие, спать не дают». Мне становится неловко за то, что разбудила.

Джунгли живут, дышат. Из-за тех кустов слышится рык леопарда или бенгальского тигра. Что-то оглушительно и остервенело квакает из лужи на обочине. Цикады, исступлённо захлёбываясь, визжат на деревьях.

Уже неделю не ходят автобусы. Народ бастует. Новый непальский президент произнёс свою речь на хинди вместо непальского. Народ оскорблён. Строит баррикады, не пропускает автобусы, жжёт шины и чучела президента. Мы, иностранцы, должны всё это наблюдать из автобусов. Я застряла в Читване. Туда легко попасть, но трудно выехать.

В стране не так давно произошла революция. Неспокойно. Парламент сбросил короля, отобрал у него иммунитет, королевский дворец, титул реинкарнации Вишну и прочее. Король живёт теперь в лесах. Такие сбросят и президента.

Два раза мой автобус останавливали, и я возвращалась обратно в сырую Саураху. К тому времени я абсолютно обвыклась с запахом плесени.

Я слишком надолго застряла в Катманду, а затем в Читване. Первый раз по лени, второй раз из-за забастовки. До самолёта «Катманду — Дели» осталось несколько дней.

Я уже не попаду в Лумбини, место рождения Будды. Но у меня всё ещё есть пара дней, чтобы увидеть Покхару.

Как же красив Непал! Водопады! Зелёные горы! Такого бриллиантового зелёного я почему-то раньше ожидала от Ирландии, не от Непала.

А эти террасы! Ими исполосована вся страна. Многие террасы очень древние, но на них до сих пор выращивают рис. Некоторые из них заброшены лет двести назад. Но они не стёрлись со склонов гор и всё ещё видны. Я заворожённо смотрю из окна автобуса.

Во время остановки на обед я протираю лицо огуречным колечком, для увлажнения и чтобы смыть дорожную пыль. Я иногда так делаю, особенно когда вода плохая. Во время этого занятия меня и находит тот невежливый итальянский гонщик. Он тоже на пути в Покхару. Как-то неловко встречать знакомых, когда по твоему лицу размазан перезревший ресторанный огурец с крупными, тут и там приставшими семечками.

— Ты чокнутая, — сообщает мне итальянец.

— Спасибо, — отвечаю я.

— Что бы сказал на это твой бойфренд? (Пробивает, есть ли у меня бойфренд.)

— Думаю, он бы простил, — неопределённо отвечаю я.

— Может, как-нибудь встретимся, выпьем?

— Посмотрим, — говорю я, отклеивая огуречную семечку от верхнего века.

Покхара сразу располагает своим уютом и домашностью. Узкое длинное горное озеро, покрытое уже так хорошо знакомыми сиреневыми кустами. Синие птицы сидят на ветках прибрежных деревьев. Это зимородки, их здесь называют кингфишерами (королевские рыбаки). Я пытаюсь охотиться за ними с фотоаппаратом. «Выбери меня»… Не тут-то было. Кингфишеры неуловимы, как удача.

Неожиданно для горного озера, обрамлённого снежными вершинами, в нём очень тёплая вода. Берёшь напрокат лодку, уплываешь на середину озера, находишь место, свободное от сиреневых кустов, и бросаешься в тёплую воду. Когда выныриваешь, первое, что ты видишь, — заснеженные вершины Аннапурны прямо над твоей головой.

По традиции, не ленивые туристы уходят в трип вокруг Аннапурны. Отнимает это три недели времени и все силы, что у вас есть. Недаром люди верят, что после такого трипа человек возвращается чистеньким, поскольку-де за время такого трудного пути отрабатывается вся негативная карма.

Я же ленивый турист, в горы я не пойду и буду наслаждаться комфортом гостиницы.

Мимо проходит отряд женщин в военной форме. За спиной у половины из них, рядом с ружьём, болтается узелок с младенцем. Это не редкость для Непала.

Непальские деревни бедны, впрочем, как и индийские. Семьи живут в маленьких хижинах с земляным полом. Быт очень прост. Самый уважаемый предмет в хижине — телевизор. Он стоит на почётном месте, рядом с фигурками богов. Он покрыт кружевной тканью, дабы не запылился. Ну, просто алтарь, а не телевизор. По заведённому обычаю, туристы, желающие посмотреть жилище простых непальцев, должны прийти с подарками. Подарки — это мешок риса или чечевицы, большая банка ги (так называется топлёное масло в Непале и Индии) или две дюжины яиц. Я и мой спутник-француз, тот самый, у которого обезьяна отняла початок кукурузы в Пашупати, мы тоже несём подарки.

Когда путешествуешь, постоянно встречаешь одних и тех же людей в разных местах. Мы сходимся и расходимся. И больше не удивляемся встрече. Это один из моих любимых моментов в путешествиях.

Непал называют «крышей мира» за обладание самыми высокими горными вершинами на земле. Я бы назвала Непал ещё и королевством светлячков. Нигде я не видела такого количества светлячков. И Покхара тому подтверждение. Вечером воздух в тридцати сантиметрах от земли густо искрится зелёными фосфорными брызгами.

Если арендовать мотоцикл, можно подняться к обзорной площадке. На определённом месте, высоко в горах, мотоцикл придётся оставить и пройти пешком ещё выше. Оттуда открывается сумасшедший вид на озеро, городок и ступу на вершине противоположной горы. (Ступа — буддистский храм, действительно имеющий форму ступы.) К самой ступе тоже можно подняться. Но завтра. Это занятие на целый день.

За небольшую плату можно полетать на параплане. Парапланеристы обожают это место. Но мои деньги на исходе, и я остаюсь на твёрдой земле. Может, оно и к лучшему. Жизнь одинокой путешественницы и так полна повышенного риска.

Опять наталкиваюсь на итальянского гонщика. Он догоняет мой ржавый арендованный велосипед на большом чёрном «Энфилде» (легендарный мощный индийский мотоцикл-внедорожник, первоначально изготовленный по английской лицензии). Он отчаянно газует и ставит мотоцикл на дыбы. Я рада не быть сейчас на заднем сидении этого мотоцикла, с баком, полным тестостерона.

На итальянце чёрная, в облипку, безрукавка и голубые джинсы. Загорелый, среднего роста, мускулистый, ловкий. На ветру, картинно, развеваются чёрные волнистые волосы до плеч. Классика итальянского жанра, да и только. Принимаю приглашение на ужин.

За ужином разговариваемся:

— Вообще-то, я бывший гонщик.

— Почему же бывший?

— Потому, что я больше не захотел быть вторым, — отрезает он.

Мне нравится его грубоватая откровенность. То, что он не пытается набить себе цену. Это уже не совсем по-итальянски.

— Теперь я брокер на бирже, — я поднимаю бровь. — Уже много лет. Начал, ещё когда был гонщиком. И я очень хороший брокер. Люди доверяют мне целые состояния.

«Всё-таки набивает цену, — отмечаю я. — Не выдержал».

Парень, и правда, швыряет деньгами как хочет. «Постоянно пьёт чинзано, постоянно сыто, пьяно»… Доверила бы я ему состояние? Ну, смотря какое, и смотря в каком состоянии, улыбаюсь я.

Например, ужин, пожалуйста. А вот мотопрогулка по горным дорогам с мачо-гонщиком на бешенном чёрном мотоцикле — это увольте. Я уж, пожалуй, возьму себе мотоциклик поменьше и как-нибудь сама справлюсь с управлением. Лучше встретимся вечером в «Бизи би», пропустим по стаканчику. Я определённо доверю ему выбрать марку виски.

После «Бизи би» мотогонщик катает меня на моём ржавом велосипеде по ночной Покхаре. Озеро блестит в лунном свете.

Мы случайно столкнёмся опять, через четыре года, в пустынях Чили, в Южной Америке.

Индия, Август-Сентябрь

Ладакх

Последнее прибежище Тибета, как его называют, или даже «Малый Тибет».

Здесь не хватает кислорода. Даже дети и собаки ходят здесь медленно. Здесь находятся самые высокогорные дороги в мире. Даже мой мотоцикл глохнет. Двигателю тоже нужен кислород. По дороге на озеро Пангонг, проезжая через перевал, приходится слезать с мотоцикла и газовать. Мотоцикл больше не в состоянии нести свою ношу. Несколько шагов — и я почти падаю на землю, хватая ртом воздух, который не способен насытить, мне ведь тоже нужен кислород. Это ещё ничего, есть люди, которые теряют сознание или которых рвёт от высоты. Даже летальный исход возможен.

В зимние месяцы сюда можно попасть только на самолёте. У моего нового знакомого, французского торговца антиквариатом, есть особое ожерелье. Оно сделано из запястий тибетской женщины, умершей двести лет назад. Он говорит, мертвецов в Тибете не хоронили. Слишком тяжело долбить землю, чтобы выкопать могилу. Тела резали на куски и бросали в горах, для зверей…

Четыре-пять тысяч метров над уровнем моря. Как люди работают на такой высоте? Строят дороги? Таскают камни? Целую бесконечность наблюдаю, как ладакхская женщина несёт мне чай из соседнего дома. Её муж, учитель начальной школы, появляется дома только на выходных. Она живёт со свекровью, старой женщиной с двумя тонкими, седыми косичками.

Здесь всегда слишком холодно или слишком жарко, неуютно и величественно. Пища, так же, как и воздух, лишена витаминов. Цампа — ячменная мука, замешанная на воде или чае, с маслом из молока яка, до состояния липкой массы. Или тукпа — жидкий суп с лапшой и одинокими, не разварившимися овощами. Несколько листьев капусты. Солёный чай, с тем же маслом из молока яка. Овощи не разваривают, чтобы сохранить в них как можно больше витаминов. Вот и ответ, почему буддисты не вегетарианцы. Вегетарианство в таком климате и с таким набором доступных питательных элементов кажется несовместимым с жизнью. И всё-таки вегетарианцы здесь есть.

А мне постоянно хочется чего-нибудь существенного. А селёдку я хочу просто всегда. Она стоит у меня перед глазами, она плывёт над моими ресницами (как в «Мухамбази» Григола Орбелиани). Я чувствую её божественный аромат. Я клацаю зубами в пустоте и просыпаюсь. Уже много месяцев не ела селёдки. Я очень внимательно отношусь к знакам своего организма. Чего оно хочет, того ему и надо. Если хочу селёдки, значит, не хватает Омеги-3. Надо будет купить в аптеке.

По дороге с голубейшего, солёного озера Пангонг обратно в Лех мотоцикл затихает посреди горного потока. Приходится слезать и катить его, по щиколотку в ледяной воде. Кеды мокрые и холодные. В маленькой деревушке просим пару пакетов и надеваем на кеды. Так ветер не проникает. Трогаемся опять.

Через пару часов начинается штормовой снего-дождь. Дорога витая и опасная, под колёсами пропасть, дна которой не видно. Видимость на нуле. Очень холодно, одежда вымокла, снег бьёт в глаза. Продолжать путь невозможно. Но ближайшая деревня в часе езды.

Нас приютит семья кочевников, в своём шатре, сделанном из жёсткой шерсти яка. После четырёхчасового путешествия этот простой тесный шатёр, с земляным полом и печкой посередине, кажется мне таким домашним и уютным. Спасибо за приют этим простым людям, живущим такой тяжелой жизнью, которую мы даже не представляем. Им приходится бороться за всё. Даже за самое малое, которого мы и не замечаем. За горячую воду, за чай, за простую еду. И всё это при постоянном кислородном голодании.

Разговариваем жестами, английского они, конечно, не знают. Она взбивает кислое молоко яка в курдюке, делает сыр. Подкладывает лепёшки яка в печку. Печка любит эти лепёшки. Это лучшее топливо. Маленький мальчик играет теми лепёшками и смотрит на нас во все глаза.

Лепёшки яка не воспринимаются здесь как экскременты. Это топливо и строительный материал. Не хватает воды, а значит, руки после общения с ними не моют, продолжают месить тесто, размешивать простоквашу.

Мать женщины, или, может быть, свекровь, приносит тибетский солёный чай с маслом всё того же яка. Да, это то, что мне сейчас надо. Так согревает!

Вся жизнь здесь до сих пор стоит на яках. На яках пашут и убирают урожай. Из шерсти яков делают шатры. Лепёшками яков топят печи и строят из них дома. Из молока делают сыр и масло.

Дали немного, ещё не готового, сыра из курдюка, который взбивали. Протянули сыр прямо на пальце. Мой спутник пробовать не стал. Я пробую. Я человек не брезгливый, и сыр я люблю. И живот у меня железный после тех лет, проведённых в Индии. (Я сейчас стучу по дереву и сплёвываю три раза).

Через несколько часов шторм заканчивается, а мы отогреваемся. Печка на яковых наках высушивает мою одежду, и мы пускаемся в путь опять.

До Лех остаётся всего пару часов. Там я попрошу хозяйку дать мне аж два ведра кипятка. На Ладакхе горячая вода не льётся из-под крана, даже для богатых иностранцев. Чтобы принять душ, надо просить хозяев подогреть ведро воды на газовой горелке. Так вот, я попрошу два ведра, вылью этот кипяток в большой чан, смешаю с холодной водой и сяду в этот чан. А сверху можно будет поливаться из ковша. И пить солёный тибетский чай! Господи! Да это счастье! Я узнаю его. Эти мысли согревают меня всю оставшуюся дорогу.

Довелось мне попить солёного чая и с двумя буддистскими монахами. Это было в полуразвалившемся буддистском монастыре, который, как муравейник, прилепился к скале. Монахи скромно улыбались и подливали ещё. Внешняя стена их кельи была почти полностью разрушена. Сквозь пролом можно было наблюдать окружающие нас лысые горы. Один монах спрашивал, кто я и откуда. Другой, еле скрывая любопытство, ждал перевода. Я принесла немного сансары в их жизнь, пробудила любопытство. А может, они уже давно ждали, кого бы расспросить о том, что все эти европейцы тут делают. Спрашивали меня о других странах. Мне очень хотелось их успокоить и сказать, что путешествия на картинках выглядят красивее, чем в действительности. Но меня саму это вряд ли успокоило бы.

Двухдневный автобус обратно в Манали. Опять горячий источник и вид на водопады из окна. Потом долгий автобус до Дели.

Кто знает, что такое двадцатичасовой автобус? А что такое двадцатичасовой индийский автобус? Почти все сиденья сломаны. Моё не опускается, а у соседей впереди, напротив, опускается прямо мне на колени. Таким образом я проведу сутки. В сидячем, вертикальном положении, с индусской семьёй на коленях. Им удобно. Когда я, в очередной раз, прошу их поднять спинку сиденья, они раздражаются. Карма им в глотку!

Ришикеш, Пушкар, Варанаси или Бенарес

Подножие Гималаев. Номер с видом на Ганг и на знаменитый железный подвесной мост Лакшман Джюла, построенный ещё в начале девятнадцатого века.

Дорожный знак: «Осторожно, дикие слоны. Не выходите на это место дороги в районе пяти часов утра».

Что бы вы думали? Примерно с четырёх тридцати утра здесь начинают скапливаться туристы, в ожидании диких слонов.

В Ришикеше обитают два вида обезьян. Серые черномордые обезьяны, ростом почти с человека, они сидят на дороге в ожидании бананов. И рыжие красномордые обезьяны, вдвое меньше размером, но намного опаснее, с ними лучше не контактировать, хотя они и сами не любят соприкасаться с людьми.

Колонии разноцветных бабочек расположились прямо на проезжей части, как будто ожидают машину, которая их раздавит.

Телёнок со сломанной ногой. Полное боли лицо телёнка. Нога сломана несколько недель назад, думаю, в результате авто-инцидента. Всё это время он борется с болью. Нога свёрнута в сторону. Невозможно наступать. Целыми часами он стоит на одном месте, боясь шевельнуться и готовясь сделать несколько шагов. Святое животное не должно так страдать. Мало быть вегетарианцем, надо также иметь эмпатию и сострадание. Здесь этого мало. Всё сводится к тому, чтобы просто не есть мясо.

Раджастан. Я не стала останавливаться в Джайпуре, городе, где все дома розового цвета. Я проехала сквозь него сразу в Пушкар. Это ещё одна Мекка бэкпекеров («backpack» — рюкзак, «backpacker» — бюджетный турист).

Я сняла круглую мазанку у озера. Мне очень нравится, что в моём новом жилище нет углов. Чтобы добраться до центра города, надо обойти озеро, окружённое ступеньками. По древним традициям, для того чтобы идти по этим святым ступеням, нужно разуться. Ступени обильно покрыты коровьими лепёшками и собачьими колбасками. Идти приходится долго, осторожно, выбирая место. Зато ночью озеро великолепно! Оно отражает в себе старые дома и храмы, окружающие его.

На другой стороне озера живёт стояˊщий баба. Его ступни постоянно должны стоять на земле. Спит он согнувшись, лёжа животом на перекладине качелей. Ступни остаются на земле. Ноги налиты кровью, покрыты надутыми сине-бордовыми венами и явно болят.

Рассказывали, недели две назад здесь скончался другой саду. Его посадили в позе лотоса на эти ступеньки, обложили блоками льда и гирляндами хризантем. Так он просидел недели две… Я этот момент пропустила. Невероятная Индия!

Зато праздник Дивали застал меня в Пушкаре. Здесь его почему-то справляют, как праздник Холи. То есть, бросают друг в друга разноцветным порошком.

Туристы в это время прячутся на крышах и наблюдают побоище. Им было сказано ничего светлого в этот день не надевать.

С крыши кажется, что внизу поднимаются взрывы разных цветов. Иногда даже невозможно различить людей. Это очень захватывающее зрелище.

Потом, поверх смешавшейся разноцветной пудры в два сантиметра глубиной, в Пушкаре обильно разбрасывают лепестки роз. И город начинает пахнуть розовым маслом. Очень сильный запах, от которого болит голова.

Народ продолжает бесноваться до заката и потом уходит квасить в свои забегаловки. Наутро на улицах пустота. Никто не убирает кашу, в которую размешаны лепестки роз и пудра. Ещё несколько дней каша лежит на улицах и сохнет под жгучим солнцем.

После поездки на верблюде в пустыню понимаю, почему верблюдов называют кораблями пустыни. Потому что укачивает. Мне дали двухлетнего верблюжонка. Верблюжонок капризничает и пытается убежать обратно в стойло, прямо со мной. Через несколько часов я рада с ним расстаться.

Где-то в трёх часах езды от Пушкара по железнодорожному вокзалу бегают собаки с дырками в теле и голове. Через эти дырки уже можно видеть внутренности и мозг. Никто не может сказать, что это за болезнь.

В поезде здесь кормят. Не шикарно, конечно. В основном бириани с курицей (рис жёлтого цвета, с кумином), яйцо в соусе карри и чапати (плоский пресный хлеб). Даже десерт дают, что-то типа каши в стакане. То и дело разносят индийский, очень сладкий массала-чай со специями. («Массала» значит «смесь»).

По окончании кормёжки работники собирают все пластиковые тарелки и стаканы в мешки и аккуратно выпихивают эти мешки сквозь железные прутья окон движущегося поезда на природу. Индия не перестаёт меня шокировать!

Ну не так же! Это уж слишком! В поезде кормят три раза, едет приблизительно тысяча человек, за один приём пищи каждый использует две-три пластиковые тарелки и стакан. Итого: около девяти тысяч наименований пластикового дерьма с каждого поезда три раза в день падает в природу. Сколько поездов в сутки проходит по этим рельсам?

Природа в Индии могучая, способная к самоочищению и самовосстановлению. Она, каким-то невообразимым образом, перерабатывает почти весь этот мусор. Во время сезона дождей потоки воды несут его в океан, порадовать дельфинов. Сколько ты ещё протянешь? Сколько ты ещё будешь нас терпеть, Мама?

Считается, что огонь от погребального костра в Варанаси идёт прямиком в рай. Умереть в Варанаси тоже очень достойно. И люди приезжают сюда умирать и живут здесь, в ожидании смерти, годами, а некоторые десятилетиями. С некоторыми бабушками, которые ожидают уже по 10—15 лет, мне удалось пообщаться. Вполне земные, они алчно смотрели на меня, в предчувствии пожертвований вскочив со своих настилок. А гид объяснял, что погребальный костёр стоит очень дорого. Не каждому мертвецу хватает денег на дрова, тем более для полного сгорания. Поэтому недогоревшие останки сбрасываются в Ганг. А прямо под площадкой для сжигания трупов, в воде Ганга, лежат волы. И Ганг всё это наблюдает тысячелетиями…

Останавливаюсь в маленьком отельчике, в комнате без туалета, из обстановки только огромная дверь с коваными петлями, каменный пол, широкая кровать и постоянно забегающий в комнату мангуст со сломанным хвостом.

Моя соседка, индийская продвинутая девушка, учится в Варанаси, на кого, не помню. Работает, кем, не помню. Вегетарианка, держит собаку, которая, по её словам, тоже вегетарианка.

— Три помидора в день, пара картошин…

Чудеса! Сабкуч милега! Что в переводе с хинди означает «Всё возможно».

Да, в Индии всё возможно! До этого никогда не видела вегетарианскую собаку.

Это был конец сезона дождей. Ганг только начал возвращаться в свои берега, оставляя двухметровый слой ила на ступенях, ведущих к воде. Я выглянула в окно. Пахло тиной с Ганга, горелыми волосами с погребального костра, карри из соседнего ресторана, плесенью от моей кровати и стен, зажжёнными благовониями из комнаты соседки-вегетарианки и чёрт знает чем ещё. Я была в Индии. Её узнаешь с закрытыми глазами.

Если глаза открыть, тоже не спутаешь. Пасмурный денёк конца сезона дождей. Серый широкий Ганг проходит по краю всего города. Противоположный необитаемый берег плоский и песчаный. Берег, на котором расположен город, повыше. Сам город как в дымке. В паре метров от берега, в воде, стоят покосившиеся, затопленные башенки. С этих древних башенок подростки в набедренных повязках, веками, ныряют в мутную воду.

На другом конце набережной начались работы по уборке многометрового ила, оставшегося на ступенях после того, как вода спала. Парни поливают ил из брандспойта, и он медленно сдаётся, тая в мутных и без того водах Ганга и обещая вернуться в следующем году.

Прямо под моим балконом, внизу, люди тоже борются со стихией земли, пробираясь куда-то, по колено в грязи. Женщины, подбирая сари, пытаются вырвать шлёпанцы из цепких лап ила. Здесь ил побеждает, и шлёпанцы так и остаются в голодной массе. Потом, когда брандспойт смоет и этот ил, шлёпанцы поплывут по святой реке и застрянут где-нибудь в двухстах километрах от своих хозяев. Вот поэтому некоторые тихие гангские заводи так сильно напоминают святилища одиноких шлёпанцев. Самые разные цвета, размеры, стили и, конечно, все без пары. Иногда кажется, люди приходят к заводям специально, чтобы оставить шлёпанец.

Пришёл мангуст, пробежался из угла в угол. Ушёл. Надо быть поосторожнее с ним. Если укусит, придётся делать уколы. Более того, год алкоголь пить нельзя. Это уж слишком!

Сохраняя образ загадочной незнакомки, задумчиво спускаюсь по ступенькам к илу. Я в древнем Бенаресе! Месте, воспетом многими поэтами и философами старины. Я одинокая путешественница. Что привело меня сюда? Какая миссия? Кто я? Дым? Ветер? Никто не знает. Сегодня здесь. Завтра в ином месте…

Выбирая места посуше, медленно бреду вдоль Ганга. На губах играет неопределённая полуулыбка. Самое сухое на вид место оказывается зыбким. Я проваливаюсь по «самое». И, под дружный хохот парней-уборщиков, неуклюже выскребаюсь из грязи и выдираю шлёпанцы из ила руками. Это разрушает мой образ. Тут обожают ржать над иностранцами.

Иностранцы едут в Варанаси за культурным шоком и острыми ощущениями. Увидеть погребальные костры и, если посчастливится, обуглившиеся останки, плывущие по Гангу. Один француз рассказывал мне, что видел обгоревшую руку на воде. Я приехала приобщиться к культуре и посмотреть древний непальский храм с эротическими фигурами. Что я нахожу более интересным, чем фигуры полусожжённые. Шок, как я тогда думала, мне уже не грозит.

Первое, что я увидела посреди главной набережной, на илистых ступеньках, ведущих к Гангу, был обнажённый труп мужчины со вздувшимся животом, поедаемый собаками. Почему-то они стартовали с гениталий. Собаки торопились, выдирали из трупа куски бледной плоти, огрызались друг на друга. Одна из них прорвала брюшину, и живот трупа сдулся на моих, и без того изумлённых, глазах… Я бросилась к людям…

— Екскъюзми!

— Есь.

— Там на ступеньках труп!

— Есь.

— Его едят собаки!

— Есь, есь…

Индиец безмятежно улыбался и, как водится, неопределённо покачивал головой.

Позже мне объяснили, что трупы людей, умерших от укуса змеи, детей до десяти лет, беременных женщин, святых и альбиносов не жгут, а бросают в Ганг, с привязанным к ногам камнем. Тот труп был бледный. Возможно, альбинос, «вырвался» и прибился к берегу. Альбиносов и людей с болезнью витилиго в Индии очень много.

— Так, может, столкнуть его обратно в воду хотя бы? — предлагаю я.

— Да кто же будет его сталкивать?!

— Но ведь это же чей-то родственник! Чей-то сын, отец, брат, возможно, саду (святой), его же собаки жрут, на глазах у всего честного народа!

— Есь, есь…

— Так что же, он там так и будет лежать?

— Конечно, не будет. Собаки съедят… Птицы…

Я вернулась к ступенькам. Трупу уже не хватало не только гениталий, но и всей нижней части брюшины. Собаки добродушно лежали рядом и улыбались. Больше никто не огрызался.

Пришла мысль сходить за моей соседкой и спросить, не её ли вегетарианка сейчас наслаждается сытостью у реки.

А мимо весело проходили дети с портфелями, из школы. Разгуливали матроны в сари и с ридикюлями. Я не верила, что обнажённый труп посреди набережной, поедаемый собаками, так уж в порядке вещей в вегетарианской стране, где любая обнажёнка расценивается как оскорбление национального достоинства. Я ещё раз попыталась обратить их внимание, но они не проявили интереса, а только так же неопределённо, по-индийски, покачивали головами, улыбались и повторяли: «Есь, Есь». Особое отношение к смерти!

Я взяла лодку и попросила отвезти меня подальше. Когда мы отчаливали от трупа, я спросила и возницу, что он думает об этом. И он ответил:

— Да, вода в Ганге очень грязная. Не хорошо пить форейнеру, потому что много бактерий. А мы можем…

С этими словами он зачерпнул полную пригоршню мутной, пахучей речной воды и с удовольствием выпил, а потом зачерпнул и выпил вторую.

И я опять стала думать, что шокировать меня уже ничем нельзя. Мы причалили, я расплатилась и пошла, пошла.… В Гоа! В мой потерянный и вновь обретённый рай! Этот рай скоро будет опять потерян.

Гоа

Ноябрь

Индийский эквивалент Голливуда — Болливуд. Фабрика индийских грёз на зелёной танцевальной лужайке. Это одна из моих основных статей дохода здесь, в Гоа. А моё амплуа в Болливуде — блондинка в бикини.

В обязанности входит: прогулки по пляжу, в бикини. Спуск по лестнице, с бокалом шампанского в руке, в бикини. Качание на надувном матрасе, в бассейне, на ночном пати, в бикини. И так далее, тоже в бикини.

Правда, иногда обязанности расширяются. В момент накала событий в бассейн прыгают несколько парней в чёрных костюмах и мой матрас переворачивается. Мне приходится окунаться в воду. Такая сцена считается гламурно-комической, и предполагается, что зрители должны в этот момент смеяться над изнеженной иностранкой.

В предутренней прохладе, после определённого количества дублей, эти перевороты довольно ощутимы, для иностранки.

Индийцы — народ невысокий, и мой маленький рост оказывается здесь востребован. Чтобы модель не выделялась оскорбительно высоким ростом на фоне индийского мужчины, нередко из всех девушек выбирают меня, «метр с кепкой». Таким образом мне случается сыграть подругу индийского «Джеймса Бонда». Моя роль — встреча катера «Джеймса». Я стою с большим флагом в руке, на берегу живописнейшего южногоанского пляжа Калевасим. Катер прибывает под звуки авантюрной музыки, толпа на берегу машет руками… За встречей следует небольшая фотосессия.

Моя фотография, в бикини и с флагом, появляется в утренней гоанской газете. За ланчем официанты из местного ресторана приносят мне эту газету и бесплатный коктейль. Иногда приятно погреться в лучах собственной маленькой славы.

Случилась и роль со словами. Я играю англичанку в бикини, которая обожает Шекспира.

Конечно, я задаю вопрос режиссёру:

— Это ничего, что я англичанка с русским акцентом?

— Это ничего, — беззаботно отвечает режиссёр.

Ну и правильно. Играют же голливудские звёзды русских шпионок. На русском предложения заучивают, ни бельмеса не понимая, о чём. А вы говорите, акцент.

Дальше, по роли, я разговариваю о Шекспире с главным героем — простым парнем из Кералы. Парню Шекспир не нравится, потому что у него всё всегда заканчивается плохо, «а индийские люди этого не любят». Я же, как истинная англичанка, обижаюсь за своего Шекспира и наставительно рекомендую перечитать его вновь. Роль примерно минут на пять.

Все фильмы снимаются под рабочими названиями и, к сожалению, впоследствии я так и не смогу их найти. У меня остаются только газеты и фотографии.

Частенько иностранцы требуются для съёмок «притона». Главный герой, в смокинге, врывается в злачное место в поисках своей невесты. Негодяи украли её прямо со свадьбы. В притоне дым коромыслом, тут и там пары сливаются в порочных поцелуях. Кто-то уже «отрубился» от передоза на полу. Кто-то мешает кредиткой стиральный порошок, предоставленный студией. Из бутылок из-под виски щедро льётся разбавленный яблочный сок.

Главный герой бежит дальше. Ногой вышибает дверь в один из номеров. Там, понятно, происходит грязно-эротическая групповая сцена. И так далее.

Это всё не случайно. Это то, что добропорядочные индийцы думают о нас, западных людях. И, могу сказать, не так уж далеко они ушли от истины.

С другой стороны, конкретно те иностранцы, которые снимаются здесь со мной, по смешному совпадению, частенько тоже довольно добропорядочны. И они забавляются вовсю во время съёмок таких фильмов. Им интересно сыграть порочных и распущенных отморозков, когда дома их ждёт медитация и коврик для йоги, а через неделю они уезжают на випасану.

Люди здесь постоянно уходят на випасану. Утверждают, что возвращаются просветлёнными. Некоторые, продвинутые, уходят на несколько недель полной темноты. Это следующий уровень.

Вообще-то, випасана — это буддистская практика. Но подобная вещь есть во многих религиях и философиях. Например, Серафим Саровский в скиту или индейские шаманы, надолго уходящие в одиночку в лес. В общем, как я это понимаю, смысл в том, чтобы отключиться от внешнего мира и уйти в свой внутренний мир. На простом языке можно сказать: «Дома посидеть и отдохнуть в тишине». Я не была ни на одной випасане.

— Тебе и не надо, — шутит знакомый йог, — ты сама себе медитация.

И правда, я иногда выхожу в «астрал» незаметно для себя, и мир перестаёт существовать. Ещё это называется рассеянностью.

В полдень в Гоа жизнь, звуки, краски, даже мухи останавливаются и зависают в воздухе, как частицы при абсолютном нуле. Казалось бы, абсолютный ноль и полуденная жара — можно сказать, две крайности, а вот мухи останавливаются одинаково.

Мне нравится местное «шампанское» — тодди. Это слегка заферментированный сок из свежесрезанного побега на вершине кокосовой пальмы. Тодди, и правда, немного напоминает шампанское, с очень незначительным градусом, пузырьками и небольшой «бензиновой» ноткой. Тем не менее, оно освежает.

Сок собирают ранним утром, с первыми лучами солнца, иначе неправильно заферментируется и пропадёт. «Шампанское» также используется для приготовления местной пищи. Хранится оно недолго и только в холодильнике.

В только что снятом с пальмы кувшине с тодди плавают затонувшие гигантские муравьи. Говорят, муравьи тоже играют роль в ферментации, в чём лично я сомневаюсь.

Вот природа! Готовое «шампанское» с вершины пальмы.

Представьте: у вас большой красивый мотоцикл. На вас только бикини (опять бикини) и парео. Тёплый воздух обдувает ваше загорелое тело…

Какое невероятное чувство свободы, когда несёшься ночью на мотоцикле! Видно только дорогу, освещённую собственным байком, и звёзды. Слышно только гул мотора и гул прибоя. Вот это то, что чувствовала Маргарита, летящая на бал. Вседозволенность, всемогущество и неуязвимую независимость. На меня нет никакой управы. Правительство, богатство. Чушь! Я сейчас держу в руках всё богатство этого мира! Я еду на «бал», где меня ждут мои интернациональные друзья — музыканты, танцоры, философы. Мы будем играть музыку, танцевать, разговаривать о философии.

На утверждение «You are crazy!» всегда ответ «Thank you». Это лучший комплимент. Означает, что собеседник восхищается вашей самобытностью и харизматичностью. Нет никаких запретов. Можно быть развязной и не волноваться о чужом мнении. В любой момент я могу встать, оседлать своего железного коня и уехать куда захочу.

Интереснейший здесь контингент! Например, «внуки цветов» («дети цветов» — одно из названий хиппи в шестидесятых, семидесятых). Родились и выросли в Индии, в хиппи коммунах. Один из них рассказывал, что узнал, кто из заботливых длинноволосых женщин в фольклорных одеждах является его матерью, только когда родители стали переезжать из коммуны и забрали его с собой. Это особая национальность. Такие хиппи могут неплохо знать несколько языков, но ни одного в совершенстве. И совсем не знать свой родной язык.

Есть у нас здесь и настоящий миллиардер. Европеец за шестьдесят, постоянно курит, кашляет и спит под пальмами в одной старой набедренной повязке. Недавно он сломал ребро, и это мешает ему кашлять. Но к доктору повторно он не пойдёт. Потому что «его ковёр — цветочная поляна». И это его выбор. Он миллиардер в отрепьях, по зову сердца.

В тот сезон, наконец, начинаю играть на гитаре. Просто мне надоело выбирать между «фанерой» и плохими характерами музыкантов. Теперь я от них не завишу. Начинаются первые выступления на джемах. Пою русский фолк и старые романсы. Здесь это идёт на ура!

Тогда же встречаю англичан, которые впоследствии вышлют мне приглашение на Гластонберри, с моей фольклорной программой.

У меня возникает нестандартный романчик с английским панк-звездой или звездом, не знаю, как лучше (имя указано не будет). Жёсткий обличитель продажных политиканов оказывается мягкой, романтичной, но избалованной принцессой, с постоянно меняющимся настроением. Ну вот! А я думала, принцесса — это я.

Немало здесь таких, которые приезжают на две недели отдохнуть и остаются. Здесь даже существует ритуал сожжения своего билета и паспорта. Пепел потом торжественно развеивается над морем.

Здесь множество людей, скрывающихся от закона. В основном это финансисты. Я помню одного такого. Парень высадился в Гоа, когда ещё был заметен след от галстука на его шее. Теперь он даже забыл, что такое шлёпанцы.

Вот где нашли себе убежище современные босоногие «айседоры дункан» и «маты хари». Главное — слушать своё тело и музыку. Танец должен быть естественным продолжением человеческого движения и отражать эмоции и душу исполнителя.

Но в этой великолепной бочке мёда появляется дёготь. Коммуну уже берут в руки люди с амбициями. Они всё ещё носят трайбл одежды, всё ещё подводят каджалом глаза, но среди них уже выстраивается своя иерархия, со своими авторитетами, знаменитостями и коммерсантами.

Ко мне прилипает неприятный, чокнутый француз. Ему за пятьдесят, похож немного на Гитлера. Абсолютно безо всякого повода француз всюду следует за мной. Выдёргивает стулья из-под моих друзей, когда мы ужинаем. Подстерегает парней, с которыми я замечена, и проводит с ними беседы. Ломится ночью в мою дверь. Пытается стащить мои волосы, когда меня подстригают в уличной парикмахерской, на удивление усатого брадобрея. Предлагает деньги за любовь. Рыдает на руле моего мотоцикла и всячески затрудняет передвижение по местности. После общения с ним всегда остаётся тяжёлое неприятное ощущение. Я избегаю его, как могу.

А тем временем африканские парни справляют свой праздник. В часть праздника, по традиции, входит заклание барашка. Действие происходит прямо на пляже. В знак ненасильственного протеста я, на время, заделываюсь вегетарианкой, под лозунгами «Нет убийству для развлечения!» и «Наш пляж — не место для варварских традиций, какими бы древними они не были!».

Я не вегетарианка и принимаю, что после смерти я тоже буду съедена. Я отношусь к этому как к естественному течению законов и циклов жизни на нашей голубой звезде. Но я против жестокости. Смерть животного — это не развлечение и не дань традициям, а необходимость питания организма. В то, что мясо можно заменить растительными продуктами, я однозначно не верю. Во всяком случае, точно не все организмы поддерживают такую версию. Хотя допускаю, что кому-то действительно нужно меньше животного коллагена, чем другим. Лично я от длительного вегетарианства начинаю дряблеть, оседать, быстро уставать, и у меня портятся волосы, кожа и ногти. Я должна заботиться в первую очередь о животном, вверенном мне при рождении, о моём собственном теле.

Но, ещё раз: «Нет убийству ради развлечения».

На пляж приезжают парни из самого сердца Индии. Иностранцев в центральных районах страны очень мало, и индийцы трясутся долгие часы в автобусах специально, чтобы провести денёк на хиппи пляже и посмотреть на европейских девушек в купальниках. А если повезёт, то и топлесс! Хиппи иронично называют это «Раджастан-Сиськатур».

Способ познакомиться:

— Мисс, не посмотрите ли за моими вещами, пока я купаюсь?

Дальше:

— Огромное спасибо, прямо не знаю, что бы я без Вас делал! Как, Вы говорите, Вас зовут?

Ответ не важен. Следующим номером идёт «естьлиутебябойфренд»-диалог.

— У тебя есть бойфренд?

Ответ «есть» больше не срабатывает, иногда от парня очень проблематично отделаться.

— Ну, и где твой бойфренд? Почему он не с тобой? — это уже с ехидцей.

Я научилась отвечать так:

— Мы с моим бойфрендом не разговариваем после вчерашнего (печальный вздох).

— А что случилось вчера? (парень в предвкушении: сейчас он начнёт меня утешать, а там кто знает…)

— Видите ли, мой бойфренд — замечательный человек и очень меня любит, но у него есть одна очень неприятная черта характера: он до сумасшествия ревнив. Вот вчера, например, набросился на одного индийского парня, еле оттащили. А тот всего лишь спросил у меня, как пройти к интернет-кафе. Конечно, с Дмитрием никто справиться не может…

(По моей собственной статистике, русское имя Дмитрий почему-то особенно настораживает. Дальше по списку идёт Владимир.)

— …Дмитрий — огромный и опасный, как бешеный слон. Но нельзя же так беспардонно пользоваться своей силой! Я прямо не знаю, что с ним делать! Может, дадите совет, подскажете что-нибудь?

Последнюю фразу я кричу уже удаляющимся пяткам.

Эта наивная процедура «отшивания» становится всё длиннее. Наверное, потому, что я научилась получать от неё удовольствие. Мне интересно, на каком месте рассказа парень сверкнёт пятками.

Потихоньку люди начинают уезжать. Дело близится к весне. Поступает предложение сняться в индийской эротике, за очень большие деньги. Сумма заманчивая. Я пытаюсь разузнать, что именно здесь имеется в виду под словом «эротика». При ближайшем рассмотрении оказывается, что это самая обыкновенная порнуха. От этого приглашения остаётся неприятный осадок.

Чокнутый француз бросается под колёса моего мотоцикла. Я с трудом успеваю затормозить. Если бы не успела, ему было бы чем меня шантажировать. Пострадавший! Пойди докажи, что сам бросился.

От всего этого кажется, что рай подпортился. Но я отстраняюсь от негатива.

Однажды ночью француз ловит меня в интернет-кафе. Из присутствующих — только спящий на столе интернет-оператор и я.

— Ю трит ми лайк э шет (ты обращаешься со мной, как с дерьмом), — вопит он с сильным французским акцентом. Оператор продолжает спать.

— Пожалуйста, оставь меня, наконец, в покое.

— Я научу тебя уважать меня!

С этими словами он бьёт мне в нос кулаком с зажатым в него мобильным телефоном. Удар довольно сильный.

Когда чёрные круги перед глазами проходят, меня кидает в раскалённое, слепое бешенство. Бешенство даже не из-за того, что мне дали в нос, а из-за того, что этот слизняк нашёл самую маленькую женщину во всём Гоа. Он не стал бы «самоутверждаться» таким образом, если бы я была как та дородная, цветущая лысая девушка из Питера с нашего пляжа. Побоялся бы. А со мной не побоялся. Посчитал, что я достаточно беззащитна и не отвечу.

Дальше всё помню размыто. Помню, схватила стул и обрушила на его голову. Потом ткнула его карандашом в бок. Потом кинула ему в башку его же мобильник и бутылку «Кока-Колы». Потом ударила его в пах ногой. Потом в морду кулаком. Потом в морду ногой. Потом подбежали местные разнимать, уверяя меня, что с него этого достаточно. Проснувшийся оператор в ужасе кудахтал что-то за своей стойкой. Потом я сидела в ресторане, с пакетиком льда на носу, и продолжала негодовать.

Помню, я была босиком, одежда в стиле трайбл и красный цветок в волосах. Немного саднило ногу от удара по зубам придурка. Такая вот Кармен…

Историю о том, как русская побила француза, и за дело, на следующий день передавали из уст в уста. Русских женщин здесь уважают.

Однажды в Гоа поспорили англичанин и наша сибирячка, кто из них больше выпьет. К делу подошли серьёзно. Накупили виски, посадили секундантов и начали. Пили всю ночь, почти до утра.

Долго ли, коротко ли, а англичанин сполз со стула и отрубился на морском песочке. А сибирячка — хоть бы что, сидит себе и сурово допивает остатки. Выиграла, значит.

Через год они поженились… (правдивая история, случившаяся с моим хорошим приятелем из Англии). Совет да любовь!

Шутки шутками, но мой обретённый рай рассыпается в порошок.

Всё меньше людей остаётся на пляже. Зато появляется больше голодных собак. Собаки, которые пресмыкаются днём и просят кусок несладкого хлеба, ночью превращаются в монстров. Были случаи, собаки даже стаскивали людей с мотоциклов на ходу. Меня тоже кусает собака, лежащая под моим стулом, в ресторане. Теперь уколы от бешенства расходятся на пляже, как горячие пирожки.

Я их не боюсь. Я вообще уже ничего не боюсь. Когда собаки бросаются на мой мотоцикл, я поджимаю под себя ноги по-амазонски и издаю дикий ведьминский вопль. Собаки в страхе отступают. Ходить ночью приходится с палкой или камнем. Кажется, что здесь дичают и люди и собаки. Я точно одичала.

Да, рай действительно подпортился, как рыбья голова на солнцепёке. В нескольких километрах от пляжа моют нефтяные баржи. Теперь линия прибоя густо покрыта чёрной синтетической слизью, которая липнет к ногам и не отмывается.

Начинается «не сезон». Или, попросту говоря, «завтра», о котором было рекомендовано не думать, потому что «жить надо сегодняшним днём, так как завтра может и не наступить». Но никто не говорит, что делать, если завтра всё же наступает, а вы не знаете, что с ним делать.

Зимой основной поток живёт в Гоа, летом поднимается в Гималаи. Потом на зиму в Гоа, потом на лето в Гималаи. А смысл в чём?

Ну, в точности вам никто не скажет. Народу просто нравится тусоваться. Сначала тут, а потом там, а потом возвращаться на прежнее место. Лица у всех серьёзные. Дело нужное — тусовка. Довольно долго кажется, что в этом счастье. Так можно, с удовольствием, прожить не одно десятилетие. Историю дауншифтинга впору писать в томах.

Есть здесь такие сумасшедшие, которые колесят на мотоцикле по Индии в течение последних тридцати шести лет. Так же ходят по кругу. Из Гоа в Гималаи. Из Гималаев в Гоа. Все они потерянные, одинокие люди, с каким-то надрывом. Они уже не способны поменять стиль своей жизни. Они как бы заперты в какой-то выдуманной виртуальной реальности.

А потом и приходят в голову всякие мысли типа: «А зачем мне всё это было надо?» Так можно и задепрессировать, поскольку одна из составных счастья — развитие. Если нет развития, рано или поздно нахлынет депрессия. Вот она, неприглядная сторона красивой медали.

Не помню, когда начала убивать пустая бессмысленность. И вспомнилась пьеса знаменитого сумасшедшего американца Теннесси Уильямса «Камино Реаль». Мистический город, который существует вне времени и пространства и является своего рода курортом-западнёй для людей, заблудившихся в поисках, не сумевших приспособиться к реальности и забракованных ею. Попавшие сюда со временем понимают, насколько зыбка и нереальна эта реальность и насколько они зависимы от предлагаемых обстоятельств. А зависимость и есть несвобода. А пока улыбочка, господа, изображаем веселье…

Впоследствии я научусь безошибочно определять новые местонахождения «Камино Реаля». Это те якобы райские уголки, где скапливаются все, кто не смог найти свою нишу в цивилизации. Бросил всё и уехал искать счастья в потерянном раю. Нашёл его, казалось бы, и застрял в каком-нибудь забытом богом третьем измерении. Оттуда, конечно, есть выход, но он намного уже входа. Каждый раз, когда они пытаются вырваться, что-то не складывается, и им приходится возвращаться обратно в их нереальную реальность. Она не выпускает. Из ласковой и услужливой она превращается в ревнивого негодяя. Начинает показывать зубы. Это расплата.

В голову не может не прийти мысль: «А ведь это то, куда и я иду. Я следующая могу потерять себя в этой нереальности. Вопрос в том, действительно ли я хочу проснуться на пляже. В одной руке догоревший джойнт, в другой — недопитая бутылка пива или портвейна. Обнаружить, что вчера мне исполнилось шестьдесят четыре, а мне, как всегда, не с кем было отметить эту дату?» Надо выбираться отсюда! Вот так вот. Начали главу за здравие…

И вот я стою и думаю. Что дальше? Потерянный рай оказался обманкой. Свобода обернулась одиночеством. Здесь торчать? Вернуться в Россию? Пойти на север с толпой?

«Направо пойдёшь — деньги потеряешь. Налево пойдёшь — коня потеряешь. Прямо пойдёшь — себя потеряешь». Всё такое невкусное. И дикий русский богатырь всегда выбирает — прямо.

Я полна сил. Пойду искать прямо, раз это не «торт».

Некоторое время назад мне опять сделали предложение. На этот раз программист из Теннесси, с которым я познакомилась странным для меня образом — через интернет. Я не знала, что ответить. Новый кандидат в женихи дважды навестил меня в Индии и даже нанёс официальный визит моим родственникам в России. Родственники были счастливы. «Человек хороший и серьёзный». Вот они тогда поднажали на меня по той простой причине, что «хватит гулять»! Но сердце моё печально молчало, хоть и тяготилось одиночеством. Такая вот тургеневская барышня. Кандидат в женихи рекомендовал мне не принимать поспешных решений, а просто навестить его и посмотреть, как он живёт. Он уверен, что мои чувства проснутся. Если нет, то всегда можно уехать. «А между тем, нам обоим лучше начать собирать документы для визы невесты, чтобы не терять время, поскольку процесс занимает несколько месяцев». Почему не попробовать? Попытка не пытка. И не вижу причин, почему не влюбиться. Он довольно привлекательный представитель среднего образованного класса, спортивный, активный, полный идей и либеральных мыслей. В течение этих месяцев, даже в Гималаях, я исправно доказывала себе, что уже почти влюбилась. Подходит к концу процесс сбора документов, я в России, и время идти в посольство.

В день собеседования в американском посольстве невесты волнуются и нервно перебирают документы. Кто-то пьёт корвалол. Одна выходит к толпе с побледневшим лицом.

— Что, отказали?!

— Отказали…

Вся очередь выдыхает. Невесты охают, начинают рыться в документах ещё оветственнее. Сейчас меня с моей куцей папочкой, в которой многого не хватает, попросту отошлют после первого же вопроса, и всех делов. Сам жених явно раздражён тем, что, несмотря на то, что он уже давно выслал мне фотографии своей посудомоечной машины и прочих предметов роскоши, которыми я смогу пользоваться в его доме, я всё ещё не поняла своего женского счастья, и он всё ещё не получает пламенных любовных писем из разных точек планеты. Вероятно, по этой причине он, в свою очередь, тоже не снабдил меня некоторой документацией… Стоило ли вообще приходить?

Когда очередь доходит до меня, я с уверенностью подхожу к окошечку и, безмятежно улыбаясь, заявляю, что у меня не хватает половины необходимых документов. На это визовый офицер отвечает что-то типа «у каждого свои недостатки». Эти документы ему и не понадобятся, поскольку мне он и так верит. Я должна только быстренько сбегать за медицинским экспресс-анализом и заплатить на кассе…

— У меня нет с собой денег, — нахожусь я.

— А Вы далеко живёте? Может быть, сходите за деньгами? Вы ещё успеете. Я побуду здесь ещё какое-то время.

— Но за тем и за другим я точно не успею! — я вздыхаю и уже готовлюсь отойти от окошка.

— Ладно, хорошо, тогда медицинский анализ принесёте потом. Просто сходите за деньгами…

Я недоумеваю:

— Н-нет, наверное, сегодня не получится…

— Как же так? Ваш жених будет волноваться! Неизвестно, когда назначат следующее собеседование!..

Теперь бледнею я. Вот сейчас меня попросту посадят в самолёт и оттолкнут ногой. Я уже почти пячусь от этого окошечка…

— Нет, нет. Не сегодня…

Очередное собеседование в посольстве назначено на следующий месяц. У меня есть ещё целых четыре недели!

Тем временем мои британские друзья высылают мне приглашение на участие в музыкальной шоу-программе на их сцене в рамках самого знаменитого английского фестиваля в Гластонберри. По странной случайности, посещение английского посольства назначено на тот же день, что и второе американское собеседование. Когда подходит этот день, я, не колеблясь, выбираю свободу…

Английские Каникулы

Лето-Осень

Бюрократы из английского посольства не успевают подготовить мои документы к Гластонберри. И мой контракт переписывается на Биг Грин Гезеринг, который проходит парой недель позже. Так я попадаю в Англию. Первый раз в страну первого мира. Может быть, здесь земля обетованная?

По заведённой мной традиции, первые несколько дней отдаются на осмотр туристических достопримечательностей: Биг Бен, Глаз Лондона, Шекспировский театр «Глобус», Тауэр и Тауэрский мост… Несколько дней я трусь в толпе туристов.

Останавливаюсь в Хайд Парке. В Лондоне я не могу себе позволить отдельную комнату. Хостел — и то накладно для такого худого кармана, как у меня. (Хостел — общежитие, как правило, с двухэтажными лежанками).

Бывший кандидат в женихи вне себя, и его можно понять. Так сказать, сбежавшая невеста. Но вот почему в качестве самого убедительного аргумента он высылает мне чек с подробной финансовой выпиской средств, потраченных на меня? В статье расходов числится и его собственное пропитание с проездом.

Что-то мне подсказывает, что впоследствии я не буду жалеть об этом побеге! Мои родственники расстроены. «Останешься куковать». Я же испытываю невероятное облегчение. Всё, довольно с замужествами! Не мой формат. Зачем вообще я ввязалась в эту кашу? Сама виновата. Надо слушать своё сердце. На свете столько всего интересного! Да здравствует свобода!

В одной комнате со мной — шведка на каникулах, итальянская повариха–лесбиянка и вьетнамская сумасшедшая. Вьетнамка без остановки напевает одну и ту же музыкальную фразу, обеими руками ловит перед собой «зайчиков» и раскачивает кровать. Посреди ночи спящая на нижней полке итальянская повариха не выдерживает и сцепляется с ней в смертельной схватке, а я и шведка застываем в смертельном ужасе. Бой сопровождается нецензурной руганью на трёх языках.

Наутро я съезжаю, на долгое время, напуганная прелестями интернационального общежития.

Англичане, выславшие мне контракт, очень «гостеприимно» не отвечают на мои звонки. Что поделать, хиппи. И я направляюсь погостить в Бристоль, к ещё одному гоанскому приятелю.

Сам Бристоль — приятный английский город, со знаменитыми граффити на стенах и подвесным мостом через реку Эйвон. Этот мост печально известен как мост самоубийц. Многие сводят счёты с жизнью, прыгая с этого моста.

Приятель, в свободное от пати время, занимается иглоукалыванием и лечебным массажем. Там, в Бристоле, он организует мой первый английский гиг, в местном клубе (gig — первоначально джазовый, а позже любой концерт). А сосед приятеля, испанский мучачо, делает профессиональную видеосъёмку концерта. Этот мучачо обожает копаться в саду и учится в Бристоле на видеооператора.

Мои «фестивальщики», наконец, проявляются. Но они опечалены. Биг Грин Геззеринг отменяется! До следующего фестиваля, «Beautifull days», остались целые две недели. Придётся возвращаться в родовое поместье «предводителя шайки фестивальщиков».

Главный происходит из герцогского рода. Близ одной древней английской деревеньки на юге Англии стоит его родовой замок с фамильной церковью. Двести лет назад один из его предков построил этот замок для своей невесты. Девушка была из другой части Англии и, чтобы она меньше скучала по дому, замок исполнен в абсолютном сходстве с её собственным родовым замком.

В Англии существует закон, по которому все исторические здания должны быть отреставрированы. Если владелец не может содержать замок, он обязан его продать. Некоторые богатые жилые имения даже принимают экскурсии, чтобы облегчить дорогостоящее содержание. По этой причине замок пришлось продать ещё в семидесятые. В настоящее время он отремонтирован, разделён на несколько секций и в нём живут другие семьи. Родовая церковь сохранила скульптуры прадедушек герцога и памятку с историей его семьи. Теперь церковь принадлежит всей нации. А родители главного живут на юге Франции, они такие же любители пати, как и он сам.

У семьи всё ещё есть кусочек земли, на котором стоит заброшенная ферма бабочек. Это большая пустая теплица, в которой соратники потомственного герцога сушат резиновые сапоги и вымокшую одежду. Музей бабочек всё ещё полон разноцветных, впечатляющих экземпляров.

Сам герцог пренебрегает маленьким домиком и живёт в огромном американском военном грузовике. Теперь грузовик — это его герцогский замок. Соратники тоже проживают во всевозможных фургончиках, вагончиках и старых автобусах. «Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы!! не заменят никогда свободы!»

Как бы то ни было, вся техника на ходу. И авто-хиппи периодически переправляются с места не место и с фестиваля на фестиваль. В Англии многие живут в вагончиках и на лодках. Однажды я была приглашена на большую богатую лодку, стоящую на приколе в одном из элитных районов Лондона. На ней уже давно нет двигателя, и машинный отсек используется как гостевая комната.

Эта лодка, примерно в восемьдесят квадратных метров площади, очень комфортабельна. На ней жить куда удобнее, чем, например, в трёхкомнатной хрущёвке. Плюс возможность перемещаться и выбирать место жительства под настроение. Жалко, что у нас в России люди так привязаны к прописке и четырём стенам.

Итак, на всех крупных фестивалях компания герцога устанавливает огромную остроконечную палатку, называемую типпи. В типпи, на собственной сцене, происходят концерты и продаются алкогольные напитки. У этого коллектива есть и свой маленький фестивальчик, всего на несколько сот человек. Но он случится позже, когда пройдут крупные фестивали.

И вот на эту сцену приглашена и я со своей стилизованной фолк-программой. А пока мы здесь.

По окрестностям герцогского имения до сих пор бродят павлины как остатки былой роскоши. Они любят сидеть на заборе, совершенно по-куриному.

— У нас было сорок девять павлинов. Осталось только двенадцать, — говорит герцог.

Местные жители павлинов не любят и даже убивают за то, что те пожирают цветы в садах и орут злыми голосами. Вечером павлины сидят на старом кедре у фамильной церкви и роняют тропические перья на серую землю Туманного Альбиона. Утром, окружённые характерным английским туманом, павлины вызывающе разноцветно бродят по остаткам ночного пиршества хиппи в поисках «ништяков».

Сам герцог восседает в тумане на крыше музея бабочек, в широкополой шляпе с белым потрёпанным пером. Он обнимает гитару и обозревает крышу своего фамильного замка. Он высокий, сухощавый человек, с волосами до плеч. Он до боли похож на маску Гая Фокса. Вот в такую ячейку английского общества я и попадаю.

(Гай Фокс — самый знаменитый участник порохового заговора в Англии 1605 года. Маска ГФ — бледное узкое лицо с тонкими усиками и саркастической улыбкой. Сейчас это один из основных символов борьбы против коррупции и существующего строя.)

Всю ночь гремело безумное пати. Некоторые до сих пор не могут заснуть и лежат на крыше в карнавальных костюмах. Англичане обожают переодевания и раскраску. Наверное, ещё со времён Генриха Восьмого карнавал в Англии не прекращается, а по зрелищности он не хуже, чем в Гоа.

Мне выделяют больше чем на неделю маленький фургончик одного из моих гоанских друзей.

Вечером мы ходим в деревенские пабы, днём буквально делаем «ничего». В один из таких дней я иду в лес, по грибы и травы. А позже жарю картошку с грибами, варю зелёные щи из дикого щавеля и делаю чай из мяты и ромашки. Почему-то в Англии подобные занятия совсем не развиты. Все эти хиппи до шока удивлены таким знанием леса. Теперь они называют меня собирательницей.

Наконец, мы трогаемся в Девоншир на полуразрушенном жилом автобусе. По дороге автобус трещит по швам, с полок падают книги и мелкие вещицы, как во время землетрясения. Из-под лежанки, на которой я сижу, поигрывая на гитаре, выезжают, клацая «зубами», старомодные чемоданы. По прибытии первым делом приходится всё это собирать и расставлять по своим местам. Будни современных кочевников.

Самое сложное для меня здесь — принятие холодного душа на холодном воздухе Англии. Приходится бросать всё своё мужество под этот одиноко торчащий в поле кран. Хиппи смеются над моими привычками:

— Clean body — dirty mind, — шутят они. (Чистое тело — грязные мысли.)

Начинается установка типпи. Сначала — огромные сваи. Цельные стволы деревьев путешествовали на крыше грузовика герцога. Потом нужно натянуть на сваи плотное белое полотно. Оно было куплено и сшито в Индии. Там дешевле. Затем украшения — искусственный плющ и разноцветные ленты. Далее ставится сцена. Завтра мне предстоит на ней выступить. Затем барная стойка и антикварный кассовый аппарат. Этому аппарату более ста лет.

После выступления, чтобы разгрузить друзей, я помогаю за барной стойкой. Интересно побыть барменом на секундочку. Особенно мне нравится лупить по непослушным клавишам столетней кассы, и вколачивать колотушкой краны в бочки с английским элем. Эль вырывается из пробоины и через некоторое время, я уже насквозь пропитана пенной жидкостью с горчинкой.

Английские полицейские считаются самыми вежливыми полицейскими в мире. Опираясь на свой собственный опыт, охотно подтверждаю. Всегда подробно всё объясняют, провожают к остановке и разрешают с ними фотографироваться.

— Это потому, что они видят симпатичную иностранку. С нами они ведут себя по-другому, — говорят английские парни.

Как то, на одном из фестивалей, я ухожу гулять по окрестностям. Когда я уже довольно далеко, ко мне подъезжает полицейская машина-жучок и останавливается. Из машины выглядывает по-английски чопорная женщина в форме, ну, прямо миссис Уксус, и спрашивает:

— Всё в порядке, мэм?

— Да, всё в порядке, спасибо.

«Миссис Уксус» берёт под козырёк и отъезжает. Эта леди явно не заинтересована во флирте с иностранкой. Да и откуда ей было знать, что я иностранка? Я под защитой вежливой английской полиции.

Так я провожу всю вторую половину лета и начало осени. Кончается сезон фестивалей. Все сезоны когда-нибудь заканчиваются. Теперь я в Брайтоне. Это город на юге Англии, прямо на берегу Ла Манша. В Англии Ла Манш называется Английским каналом. Здесь мои романсы записывают для сайта фольклорной музыки Восточной Европы. В Брайтоне я проведу около трёх недель. Мои друзья уехали по делам, и я «сторожу» их квартиру и кормлю кошку.

Квартирка в хорошем районе, со своим садиком, на одной из улиц, ведущих к Английскому каналу. В основном я в одиночестве брожу по набережной. Хотя случается и гиг. На этом гиге я пою на фоне экрана с импрессионистским видео.

По возвращении в Лондон проживаю в лофте заброшенной телестудии в районе Хакни, рядом с легендарной церковью Боу. Отсюда можно слышать её пророческие колокола.

В самом центре Хакни вот уже более ста лет одна и та же семья держит ресторан, в котором продаётся угорь в желе. Это знаменитое фольклорное блюдо Хакни когда-то было особенно доступным для широких масс простых лондонцев. В наши дни угорь уже приходит не из Темзы, а с голландских ферм. Но финансово угорь до сих пор довольно доступен. Я люблю сюда захаживать.

Деньги! Опять деньги. Никуда без денег. Они заканчиваются. Опять неожиданно, как всегда.

Как и советуют мне мои хиппи на колёсах, чтобы поправить своё финансовое состояние, я иду на «штырку» (уличное выступление со шляпой). Вспоминаю студенческую молодость. Тогда мы ходили по электричкам с однокурсником. Он играл на гитаре, а я пела. Люди отзывались с удовольствием. Мы были молоды, наивны и милы. Люди давали деньги, конфеты, бананы, а однажды положили в шляпу бутылку водки. Вот студенческая братия порадовалась! Пили тогда литрами, а наутро сдавали экзамены. Эх, времена!

В новом сквоте я вдруг начинаю писать песни. Вскоре их наберётся на целый альбом. Смысл моих песен, вкратце: цена свободы — одиночество, приз за одиночество — свобода.

Wish I figured out how to spend the life

How to get the point, how to get the drive

Wish I found a place where I can be weak

Seems I've seen the path, but again it's trick

Everything I've got I appreciate

All the stars above, all the men I found

I am here to learn just the way it is

Fire on my way and a time of peace

Love me like I am, while I am on the floor

If I am in the sky everyone is mine

Could I take this fault, I wouldn't be alone

But loneliness is price, just a price for freedom

Scanty price for freedom

Highest price for freedom

Первый раз я пою «своё» в полуподпольном клубе на Кэйбл стрит, а потом в маленьком музыкальном буфетике на Бетнал Грин.

Моё положение в новом сквоте шаткое. Мне намекают, что в скором времени надо съезжать. Кто-то из прежних жильцов вскоре возвращается, да и лендлорд не хочет здесь новых людей (landlord — квартиросдатчик). Все здесь побаиваются лендлорда и понижают голос, упоминая о нём. К сожалению, я ещё не нашла другого места. Это особенно тяжело с такими ограниченными финансовыми возможностями. Теперь это моя головная боль.

Через несколько дней во дворе сквота останавливается дорогая машина, и из неё выходит невысокий, юркий мужчина, очень неброско и просто одетый. Он окружён огромными молчаливыми парнищами в деловых костюмах. Парнищи с огромным уважением открывают перед ним двери и ловят его приказы с полувзгляда. Классика жанра. Вслед за этим я слышу русскую речь. Наш лендлорд — русский!

Каким образом русский лендлорд курирует это странное место и кто он? Неизвестно. Прошлое начальника темно. Он бывший наёмный солдат, провёл много лет в горячих точках планеты и в России в живых не числится…

— Здравствуйте.

— Что?! Русская?! Что здесь делаешь?! Откуда взялась?!

Голос босса гремит, он почему-то изумлён. Я спешу заверить его, что съеду ещё до того, как постоянные жильцы вернутся с каникул. Тогда босс приходит в бешенство и заявляет, что скорее он выгонит отсюда всех остальных, но меня оставит. Кирпичные выражения лиц его стражи подтверждают, что босс не шутит.

Оказывается, босс — рьяный русофил и меценат. «Хоть здесь и сарай, он очень рад, что смог пригодиться русской девушке», и в случае любых затруднений я могу обращаться.