Бесплатный фрагмент - Благословенно МВИЗРУ ПВО

О сборнике

Сборник художественных произведений авторов –выпускников разных лет Минского ВИЗРУ ПВО наполнены любовью к своей Альма-матер, Отечеству и сослуживцам по училищу и дальнейшей службе.. Авторы произведений: Александр Широков, Юрий Алабов, Виталий Курильчик, Алек Хлебов, Семён Толмачёв, Александр Мамонов, Юрий Хлебовец, Владимир Никульников, Игорь Трофимов, Андрей Фролов, Владимир Белкин, Владимир Броудо, Николай Чикин.

Книга создана на основе МВИЗРОВСКОГО БРАТСТВА слушателей (курсантов) и преподавателей всех поколений. Наша дружба и память ВЕЧНЫ!

Широков Александр Михайлович

Поэт, фронтовик, заместитель начальника МВИЗРУ по учебной и научной работе, доктор технических наук, профессор, заслуженный деятель науки и техники БССР, член-корреспондент Академии Наук БССР.

Неизвестному поэту

Где-нибудь, в какой-нибудь земле,

там, где память не уносит Лета,

надо бы поставить монумент

строчке неизвестного поэта.

Как в армейской службе рядовой

очень мало значит в одиночку,

с ротою выигрывает бой…

Так вот и в поэзии со строчкой.

Чьи стихи наш Пушкин почитал,

и кому Державин поклонялся?

А ведь тот, кто раньше их писал,

и поэтом вовсе не считался.

Пусть цветы к подножью бы несли

празднично обуты и одеты

Фантазеры и мечтатели земли,

миру неизвестные поэты.

Терзайте!

Очень долгой жизни не хочу я,

в тягость и в обузу для родных.

Я и сам уйду, когда почую,

что я стал ненужен для других.

Если не смогу я другу больше,

чем беру, ему назад отдать,

если мне для жизни дольшей

надо у кого-то занимать…

Значит, хватит. И тогда уж знайте,

от всего на свете отрекусь…

А пока могу — меня терзайте,

я за все сторицей расплачусь.

Завет друзьям

Спасибо тем, кто мог меня любить

и тем, кто меня явно ненавидел;

без первых я не мог бы в мире жить,

а без вторых я многое б не видел.

До пола мой земной поклон друзьям,

с кем бражничал, работал и ругался,

спасибо всем моим ученикам,

бог видит, с ними я всегда считался.

Но что сказать мне тем, кто был со мною льстив,

кто за меня в пирушке пьяной тосты

мог поднимать и обниматься просто,

хоть завтра был предупредительно учтив?

И этот «кто» в душе змеиный яд копил

и ждал лишь случая в меня вогнать бы жало,

хоть я ведь и его по-своему любил,

за что мне от друзей порой перепадало.

Мне случай помогал, и спала пелена,

и я увидел их в естетственном

обличьи и понял — не мои взошли тут семена,

не стали львиными их души птичьи.

Пускай семья, пускай в кармане партбилет

того же цвета, что хранимый мною,

в них ничего святого не было и нет,

лишь пустота с обычной шелухою.

То подлецы, на тыщи долгих лет-

их не исправит поздняя могила.

А то, что партия и партбилет,

так в этом то и вся подлячья сила.

Когда уйду, вот мой завет друзьям:

не дайте гроб нести таким вот людям,

не верьте лжи и их пустым словам,

они и вас когда-нибудь погубят.

Разговор с другом

Поговорим с тобою, друг,

раз мы судьбою ненадежной

вдвоем замкнули дружбы круг,

отнюдь совсем не молодежный.

И средний возраст тридцать лет,

пускай тебя он не смущает.

Я знаю, я почти поэт,

кем будешь ты — никто не знает.

Но вот итог — сейчас одни,

хоть поздний вечер догорает,

и за окном, в домах, огни

тоскливо люди зажигают.

Нам наплевать на них на всех,

раз мы вдвоем, то жизнь прекрасна.

Но вот кричишь ты, как на грех,

и возмущаешься напрасно.

Жизнь хороша — не возражай!

Мы на двоих видали много…

Но ты меня не обижай

и выбирай свою дорогу.

Мои дороги — седина,

совсем, совсем не украшенье,

но что поделаешь — война,

и то, что жив я — утешенье.

Я в жизни мало преуспел:

плохой поэт, чуть-чуть ученый.

Но мне хватало в мире дел

огнем военным опаленным.

Сегодня мы не пьем вино,

к несчастью многое так строго.

Немного нам с тобой дано—

тебе в мечтах, а мне в итогах.

Я так хочу, чтоб ты любил

России — Родины святыни;

я так хочу, чтоб честным был

и не испытывал гордыни.

Ты мал, я стар, мой милый друг,

для дружбы это мало значит,

поговорим с тобою, внук,

ты помолчи, а я… — поплачу.

Честь

Я боялся немало в войну,

Как бы пуля меня не задела.

Не поставьте мне это в вину—

Жизнь ведь тоже хорошее дело.

Жизнь! Да что там сейчас толковать,

Очень уж велика потеря.

Лучше все же врага убивать,

В человечность его не веря.

Но, тревожась в бою за жизнь,

Я испытывал больший страх.

Говорил я себе: «Крепись,

Остается пусть дрожь в зубах.»

Но я больше боялся за честь,

И был за нее я в страхе,

И кричал командиру: «Есть!»,

Хотя кровь текла по рубахе.

Я страхом боязнь давил,

И боль подавлял я болью.

Нет, я в бою не хитрил

И нес нелегкую долю.

Наград у меня не счесть,

Но все-таки всех дороже

Хрупкое чудо — честь,

Которое трогать негоже.

Серебрится туманом

Серебрится туманом тоскливая осень,

И дождинки в окно мне все чаще стучат.

Отшумела листва, в волосах моих проседь.

Одинокая старость — потухший очаг.

Из всего из того, что теперь уже в прошлом,

Что касалось меня и чему был виной,

Рад сказать, что я не был ни грубым, ни пошлым,

Что людскую беду не прошел стороной.

Горд я тем, что не струсил в суровую пору.

Не сробел, когда жизнью пришлось рисковать.

В лихолетье для старших казался опорой,

Да и удаль в боях оказалась под стать.

А поздней эти строчки писались бойчее,

Хоть теперь нелегко стало песни слагать.

Не жалею, что сам стал теперь тяжелее,

Но зато разучился лукавить и лгать.

Мне, как воздух, сейчас бы уверовать в Бога

И молитвой утешить себя, и постом.

И, как прежде, пуститься бы снова в дорогу

С той холщовой сумой, без лаптей, босиком.

Как уверить себя, что живешь ты не даром?

Как утешиться тем, что ты носишь в себе?

О, не вспыхнуть бы сердцу ненужным пожаром,

И не стать бы причиной к ненужной беде!

Живу, не стыдясь некрасивости

Живу, не стыдясь некрасивости,

Не думая — плох иль хорош.

Слава Богу, лишен спесивости,

Что ко многим красивым вхож.

Живу, не стыдясь безденежья,

Доброты и долгов не стыдясь:

От друзей никуда не денешься,

У жены не возьмешь, не спросясь.

Живу, не стесняясь радости,

Что изредка дарит жизнь.

А если случаются гадости,

Себе говорю: «Держись!»

Живу, не скрывая жадности

До женской святой красоты,

Что светится без парадности,

Зажигая о счастье мечты.

Живу, соглашаясь с изменами

Тех, в кого был влюблен;

Понимая, что лишь переменами

Человеческий род силен.

Алабов Юрий Фёдорович

Трудовая, Московская область.

1 выпуск МВИРТУ (МВИЗРУ) ПВО 1953 — 1956 гг

(квалификация — «военный инженер по радиолокации»)

Воспоминания

Фоторассказ

Гомель

О Гомельском Высшем Инженерном радиотехническом училище (ГВИРТУ) Войск ПВО страны я узнал после окончания 1 –го курса Академии им. Жуковского, после летних лагерных сборов летом 1953 года…

На 2-й курс ГВИРТУ из Академии были направлены (желание не спрашивали) около 50 слушателей, из которых в Гомеле были сформированы 2 (две) группы. В одной группе оказались в основном офицеры. Нашей группе офицеров не досталось (звание мл. лейтенант присваивала «Жуковка», и приказ ещё не дошёл до Гомеля)…

Командиром нашей группы был назначен рядовой слушатель Артемьев В. М. В течении всех трёх лет учёбы он был формальным, неформальным и моральным лидером группы, пользовался заслуженным авторитетом.

Начальником курса был подполковник Ряузов А. И., обладавший высокими человеческими качествами.

Как-то незаметно сложилась «группа» более близких по духу товарищей; Байкин М. Е., Прохоров А. В., Шматок С. А., Артемьев В. М. и я. Горжусь этой дружбой.

Как я уже писал, командование Академии им. Жуковского позаботилось о нас, направив представления на присвоение первичных офицерских званий — младших лейтенантов. Приказ на присвоение нашей группе офицерских званий пришёл из Москвы в Гомель в ноябре 1953 года.

Без присвоения офицерского звания в нашей группе оказался только Камилов Саид (возможно, что –то в Академии не успел досдать, или были «тройки»). Офицерские звания дали нам возможность свободного выезда в город Гомель (без увольнительной записки).

…В меню столовой Училища не хватало разнообразия блюд. В частности не было блюд из картофеля. Этот недостаток мы стремились возмещать в городе, включая ресторан.

Город Гомель в 1953 году ещё не был полнотью восстановлен после войны. За фасадами восстановленных зданий ещё просматривались каркасы разрушенных войной домов.

…Осенью 1953 года многие из нас переболели простудными заболеваниями и прошли через санчасть училища.

…Спальное помещение, где размещался весь кур, размещался на первом этаже. Огромное помещение имело цементные полы и отапливалась всего двумя дровяными печами.

…Группа наша была дружная. Новый Год встречали у живой ёлки. Отлично веселились без всякого спиртного!

…С приходом весны 1954 года разнообразить своё меню стали молочными продуктами, игнорируя завтраки в столовой. Молоко покупали у частных лиц, у ограды училища.

С прогревом воды в реке Ипуть (приток Сож) стали к ней ходить, любоваться природой. С собой брали учебники и готовились там к устным предметам.

После сдачи экзаменов за 2-й курс мне вручили проездные документы до места отдыха и на переезд в город Минск, где и продолжилась наша и моя учёба на 3 — м курсе с 1 сентября 1954 года!

Минск

По приезду в город Минск нас разместили в свободных аудиториях, где стояли двухэтажные кровати. Позже мы вчетвером, Артемьев В. М., Прохоров А. В., Шматок С. А. и я сняли комнату на окраине города Минска (остановка автобуса «Обсерватория»).

В училище добирались либо автобусом, либо в кабинах самосвалов.

Машин на шоссе Минск — Москва было очень мало, что позволяло проводить подготовку к параду в г. Минске на этой трассе.

В училище продолжались строительные работы, но это не мешало проведению занятий.

Очень хорошо была поставлена физическая подготовка. Легко бегали на лыжах на 10 и 15 километров в районе трассы Минск — Москва.

На занятиях изучали станции орудийной наводки СОН -4, СОН — 9, СОН -30 и зенитные орудия. Так же выезжали на полигон в Западную Белоруссию.

На полигоне, помимо стрельб, нас приучали не затыкать уши при залпах зенитных батарей.

…Уважать технику того времени нас учили из объяснений преподавателей: « По итогам Великой Отечественной войны, чтобы сбить один самолёт, нужно было затратить 500 снарядов. «А стоимость одного снаряда приравнивалась к стоимости пары хромовых сапог. Так нас доходчиво учили ценить усилия страны и народа!

Весной 1956 года проходил войсковую практику в городе Ленинграде, на его окраине, на технике, которую изучали в училище.

Сейчас трудно представить, что на расстоянии 100 метров от конечной остановки трамвая Ленинграда была расположена зенитная батарея в составе станции СОН -4 и 8 (восемь) зенитных орудий. На позиции батареи стояли открытые ящики со снарядами.

Мне повезло в ночь на 1 мая 1956 года заступить оперативным дежурным по батарее (в землянке с радистом).

Раз в 2 (два) часа нужно было замерять в ящиках со снарядами температуру, и значения этих замеров вводить в ПРИБОР УПРАВЛЕНИЯ ЗЕНИТНЫМ ОГНЁМ (ПУАЗО) на СОН — 4.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

По выпуску из училища я был направлен в Московский округ Противовоздушной обороны (МО ПВО) и назначен инженером координатной группы станции Б-200МР (ЗРК С-25) в/ч 92576 и вскоре был назначен начальником этой группы. Служба была напряжённой — часть находилась в постоянной боевой готовности.

В 1962 году меня перевели в в/ч 11291 (Трудовая, Дмитровский район).

В 1982 году был уволен на пенсию в звании подполковника, с должности главного инженера части.

После увольнения из Вооружённых Сил закончил Патентные курсы в Москве и работал в одном из Главных Управлений Министерства радиоэлектронной промышленности СССР по этому направлению.

С развалом СССР вернулся на работу в в/ч 11291 на инженерные должности, где и работаю по состоянию на декабрь 2015 года.

УЧЁБУ В МВИРТУ КАК В ГОМЕЛЕ, ТАК И В МИНСКЕ ВСПОМИНАЮ С ОГРОМНЫМ ВНУТРЕННИМ УДОВЛЕТВОРЕНИЕМ. Я БЛАГОДАРЕН КОМАНДОВАНИЮ, ПРЕПОДАВАТЕЛЯМ, УЧИЛИЩА ЗА ТО, ЧТО В ТРУДНЫХ УСЛОВИЯХ СМОГЛИ НАМ ДАТЬ ВЕЛИКОЛЕПНУЮ КАК СПЕЦИАЛЬНУЮ, ТАК И ВОЕННУЮ ПОДГОТОВКУ, НЕОБХОДИМЫЕ ДЛЯ ДАЛЬНЕЙШЕЙ СЛУЖБЫ.

4 ноября 2015 г.

Курильчик Виталий Куприянович

Второй выпуск 1957 г., Трудовая, Московской обл

Родился 10 февраля 1930 г. в деревне Двор — Горбацевичи Бобруйского района Могилёвской обл. Белорусской ССР.

1. Сентябрь 1946 — август 1950 — студент автомобильного техникума, г. Бобруйск

2. Авг. 1950 — дек. 1951 — Пермский край, Комипермяцкий округ, Ганяский леспромхоз, пос. Пельмин — Бор, сменный автомеханик

3. Дек. 1951 — дек. 1952 — Лагерное отделение №1 УИТЛК МВД БССР, г. Минск, начальник транспорта

4. Дек. 1952 — апр. 1953 — Советская Армия, Московский округ ПВО, учебная батарея, курсант, рядовой

5. Апр. 1953 — окт. 1957 — ГВИРТУ (МВИРТУ) ПВО, Гомель — Минск, слушатель

6. Окт. 1957 — апр. 1962 — Московский округ ПВО, в/ч 52147, старший инженер

7. Апр. 1962 — апр. 1979 — Московский округ ПВО, в/ч 03251, начальник группы

8. Апр. 1979 — апр. 1982 — - Московский округ ПВО, в/ч 03251, начальник бригады

9. Сент. 1982 — июнь 1992 — Институт строительной физики, Москва, старший инженер

10. Апр. 1992 — авг. 2007 — Торговый дом «Кадаши», Трудовая, зав. складом

В 1946 году два раза присутствовал на открытых заседаниях военного трибунала под председательством Генерального Прокурора СССР Руденко в г. Бобруйске. Судили военных преступников (немецких генералов), их в основном всех приговорили к 25 годам лишения свободы, но в 1956 году их Н. С. Хрущёв отпустил отпустил в Германию.

В 1953 году принимал участие в оцеплении при похоронах И. Сталина, а 9 апреля 1953 года стоял в первой шеренге колонного зала Дома Советов, где шло прощание с Вождём.

В МВИРТУ в 1960 (61) присутствовал при выступлении перед слушателями подпольщицы Е. Г. Мазаник, Героя Советского Союза. Она подробно рассказала, как «убрали» фашистского генерала Кубе.

Был свидетелем атомного воздушного взрыва на полигоне Капустин — Яр.

В 1965 г. принимал участие в разработке новой техники в Арзамасе — 16.

Об этом и многом другом — в произведениях Курильчик Виталия Куприяновича (станция Трудовая, Дмитровский р-н, Московскя обл.):

1. Когда умер Сталин

http://www.proza.ru/2015/04/25/1571

2. От ГВИРТУ к МВИЗРУ ПВО

http://www.proza.ru/2015/04/25/1603

3. Она звалась Татьяной

http://www.proza.ru/2015/04/25/1565

Она звалась Татьяной

Рассказ

Из воспомининий подполковника Курильчик Виталия Куприяновича о первых послевоенных воинских частях, оснащённых ядерным оружием (военный городок Трудовая).

Передвижные ремонтно-технические базы (ПРТБ) в 1 ОА ПВО ОН были сформированы в 1957 году и предназначались для технического обслуживания, хранения и снаряжения специальных боевых частей ракет системы С-25. (Министр обороны Г.К.Жуков в конце пятидесятых годов потребовал так поставить дело, чтобы регламентными работами с данными «изделиями» могли заниматься не только доктора наук в белых халатах, но и обычные технари в линейных частях ПВО и стратегической авиации). Личный состав необычного подразделения был из 36 человек — все офицеры.

Несколько месяцев, пока на базу не доставили специзделия, зубрили теорию под руководством специалистов из «ящиков», а в 1958 году поступили реальные боеголовки ракет. Основная модель ракеты имела маркировку 207Т, с 1957 года она серийно выпускалась на Тушинском машиностроительном заводе и благодаря индексу «Т» звалась на военном жаргоне «Татьяной».

………………….

Войсковая часть 03251 (Трудовая) была сформирована в 1957 году. Первым командиром был назначен полковник Ерёмин Юрий Иванович, фронтовик, орденоносец. Это был порядочный, требовательный, прямой офицер, хороший командир и семьянин, большой любитель спорта, активной и тихой охоты, рыбалки, бильярда, преферанса и домино.

Главным инженером был назначен полковник Склауни Виктор Васильевич. Это был грамотный инженер, культурный, интеллигентный, самолюбивый, прекрасно играл на пианино. Он никогда не стеснялся высказать своё мнение любому начальнику, даже если это тому было не по нраву.

Для укомплектования и пополнения в/ч 03251 офицерами –ракетчиками резервом служила ракетно-техническая база в/ч 52147, на территории которой и расположилась новая спецчасть. Для заполнения вакансий оттуда в 1957 году были переведены на различные должности офицеры Калашников, Жильцов, Волошин, Губский, Стасенко, Герасимов, Кузьмин, Копачков, Завидеев, Машков, Якименко, Панов, Смоликов и другие. Всех, конечно, я не помню- ведь это было 58 лет тому назад…

Войсковая часть 03251 была предназначена для хранения, обслуживания и доставки в зенитно-ракетные полки 1 Отдельной Армии ПВО ракет со спецзарядами. В полках в постоянной боевой готовности стояли ракеты с обычными боевыми зарядами, а со спецзарядами были в резерве на «особый период». Но даже во время «Карибского кризиса» эти ракеты так на БД поставлены не были, ответственность никто на себя не взял.

Охране ракет со спецзарядами придавалось особое значение, поэтому была сформирована специальная рота охраны, солдаты туда подбирались по особенному. Режимные мероприятия были очень строгие — при вскрытии хранилища с ракетами должны были присутствовать не менее двух офицеров. Температурный и влажностный режим поддерживался в строго установленных пределах, и постоянно контролировался самописцами. Проход на территорию части со спичками и папиросами был строго запрещён. Во всех зданиях несли службу солдаты-контролёры.

В в/ч 03251 во время её формирования в штатах не было должностей политработника и начальника штаба. Должность начальника штаба появилась только в 1970-х годах (начальник штаба в/ч 52147 был допущен только на территорию в/ч 03251, а в хранилища и технологические здания не допускался. А начальник политотдела «большой» в/ч 52147 не имел допуска даже на территорию в/ч 03251, что очень задевало самолюбие полковника Караванского).

Технической подготовке личного состава придавалось большое значение. К регламентным работам на ракетах допускались только с оценкой «4» и «5».

По технике безопасности ежемесячно проводились занятия с оценкой знаний. Перед работами ежедневно проводился инструктаж по технике безопасности.

На рабочем месте при проведении регламентных работ должны были быть только те инструменты и расходные материалы, которые нужны были для конкретных проводимых операций на «изделии». Всё это проверялось по описи перед началом работ и по окончании их. Спецодежда была — белые халаты и кепочки.

Все работы выполнялись строго по инструкции — начальник группы зачитывает порядок выполнения операции (а не на память, даже если знает наизусть), оператор выполняет операцию, начальник бригады (или сам главный инженер) контролирует выполнение операции. Итого- трое на одной операции. Таким образом, нарушения технологии выполнения операций были исключены.

………..

Я в в/ч 03251 попал случайно. Начальник группы майор Кузьмин перевёлся в другую часть, а на его место подобрали офицера из нашего отдела (в/ч 52147), хорошо игравшего в футбол. Но он купил в Москве у какого-то иностранца джинсы, а его проследили «сыщики» (или сдали сослуживцы), и материалы «преступления» поступили к оперуполномоченному КГБ в гарнизоне Трудовая майору Мезинцеву. И «футболист» не прошёл проверку КГБ, и в в/ч 03251 его неперевели за контакт с иностранцем и покупку джинсов с рук.

Так, благодаря джинсам, я попал служить в элитную в/ч 03251. О моём переводе со мной никто не беседовал из командования этой части. В биллиардной (в клубе, на 1 этаже) я встретился с начальником отдела кадров капитаном Баляйкиным, и он мне сказал, чтоб я завтра утром пришёл к нему оформить документы о переводе. У меня в это время были натянутые отношения с моим начальником отдела в/ч 52147 майором Малининым В. А., поэтому это ещё сильнее подтолкнуло меня к переводу в в/ч 03251.

Так я стал офицером спецчасти.

В в/ч 03251 все офицеры ежегодно проверялись медицинской комиссией на допуск к рботе с радиоактивными веществами. По этой причине из-за фронтовых ранений и сопутствующих заболеваний полковник Склауни В. В. был не допущен к работе и переведён на «большую базу» в/ч 52147.Вместо него на должность главного инженера пришёл полковник Алин Валентин Николаевич.

В в/ч 03251 я прослужил до 1982 года и уволился в запас подполковником.

В 1965 году меня послали в командировку в закрытый город Арзамас -16 для участия в разработке новой техники. Билеты для поездки в Арзамас-16 продавались не на жд вокзале, а во дворе дома у Кузнецкого моста. Кассам же сообщалось о будущих пассажирах.

Поез в Арзамас-16 приходил только ночью, из купе всех пассажиров высаживалидля проверки купе и вещей, досмотр проводился без присутствия владельцев-пассажиров. Досмотр длился не меньше часа. И только после тщательной проверки вещей и документов разрешали возвращаться в купе, и поез ехал в закрытую зону.

В самой зоне Арзамаса-16 был очень строгий режим. Для входа на объект надо было предъявить пропуск, который на руки не давался, а хранился в специальной ячейке под номером. Нажимаешь кнопку-выпадает пропуск, отдаёшь его контролёру-солдату, тот смотрит на фото и сличает с внешностью. Если претензий нет, передаёт пропуск другому контролёру — тоже солдату, тот проводит аналогичную проверку. И так –каждый день.

…………..

В те годы в Арзамасе-16, в отличие от всей страны, было ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ обеспечение- все «дефициты» продавались свободно, что продукты, что продтовары. Машины «Волга», «Москвич», «Запорожец» были в СВОБОДНОЙ продаже, но только для постоянно проживающих и работающих в городе. («Жигулей» не видел, их пока не выпускали).Как говорил Н. С. Хрущёв, это был город коммунистического быта.

……………….

За время службы в в/ч 03251 я неоднократно был на госполигоне Капустин Яр. Там мы принимали участие в испытаниях новой техники и в подготовке наших ракет к пуску по целям с имитаторами спецзаряда.

Все пуски (пускали расчёты аполков, мы только готовили и проверяли ракеты с имитаторами спецзарядов перед пуском) всегда проходили успешно.

Будучи в Капустином Яре, я однажды оказался невольным свидетелем атомного воздушного взрыва- зрелище весьма впечатляющее, ярчайшая вспышка, затмившая свет солнца, формирование «гриба», оглушительный звук. Это было в 1961 году (я тогда ещё служил в в/ч 52147). Наблюдал наш расчёт с 30-й площадки. Об этом взрыве упоминается в книге ветерана ГНПО «Гранит» Г. Г. Котова «Как это было».

А об испытаниях наших ракет со спецзарядами очень подробно описано в книгах Павла Гайдукова (г. Минск) «Атомные лейтенанты» https://ru.scribd.com/doc/93138812/АТОМНЫЕ-ЛЕЙТЕНАНТЫ, а так же Бори с Черток «Ракеты и люди. Горячие дни холодной войны»), М. Первова «Зенитное ракетное оружие ВВС и Войск ПВО», в официальной «Хронологии испытаний… оружия СССР. 1949–1962 гг.» взрывы 1 и 3 ноября 1958 г. приведены в общей таблице под номерами 82 и 83 http://militaryrussia.ru/blog/topic-788.html.

До сих пор офицеры помнят и блок управления, и сам заряд в виде укрытого литиевыми брикетами шара размером с футбольный мяч (тяжелый этот шар можно было приподнять одной рукой), и шестнадцать серебряно-цинковых батарей напряжением 24 вольта…

Февраль, 2015 г.

Хлебов Алек Евдокимович

Шестой выпуск 1961 г., Москва

Воспоминания

Мы помним вехи, помним планы,

Прогоны, пуски.. ночи, дни..

И Прибалхашские тюльпаны,

И Приозёрские огни…

Заголовок этого моего повествования, написанного в форме воспоминаний, можно трактовать и понимать двояко, так как в него я заключил два разных, хоть и связанных между собой, смысла. С одной стороны, подразумевается направление одного из векторов внимания и усилий государства по созданию средств отражения возможного ракетно-ядерного удара противника по нашей стране, на Полигон ПРО. С другой стороны, этот заголовок можно понимать, как назначение и направление подразделения Военного учебного заведения, в частности Курса, на котором я учился в Минскм Высшем инженерном радиотехническом Училище Войск ПВО страны (МВИРТУ ПВО) в период 1956 — 1961гг., после выпуска на определённое место службы и работы, а именно на Полигон ПРО. И та, и другая трактовки верны как по форме, так и по содержанию. Оба эти смысла присутствуют в заголовке…

С точки зрения первого из указанных смыслов, в сложившейся к средине прошлого века мировой военно-политической обстановке и в связи с большими достижениями мировой науки и техники, а также наших вероятных противников, в области развития радиоэлектроники, авиации и ракетно-ядерных средств нападения, усилилась реальная угроза нанесения по нашей стране мощного авиационного и ракетно-ядерного удара.

Эта усилившаяся угроза безопасности СССР с особой остротой поставила тогда вопрос о необходимости кардинального совершенствования противовоздушной обороны (ПВО) страны и создания нового вида обороны — противоракетной обороны (ПРО).

Почти одновременное и параллельное с созданием в 1956 году Полигона ПРО в пустыне Бетпак-Дала, других полигонов МО (Тюратам — 1955г., Ашулук — 1960г., Эмба — 1960г.), образование Минского (МВИРТУ ПВО) и Киевского (КВИРТУ ПВО) Высших инженерных радиотехнических Училищ (на правах академий), а также в г. Калинине Военной командной Академии ПВО (ВКА ПВО), было нацелено на подготовку квалифицированных инженерных и командных кадров, которые предполагалось использовать на Полигонах и в войсках для работ по испытаниям, созданию, принятию на вооружение и эксплуатации новых средств и систем ПВО и ПРО.

В руководстве страны и Министерства обороны прекрасно понимали сложность решения проблемы создания ПРО и, поэтому, подготовке к её решению придавалось самое серьёзное значение, она была комплексной и основательной. Созданные Высшие учебные заведения, которые указаны выше (а также и те, которые были созданы ранее, в частности, старейшая кузница инженерных кадров для Войск ПВО Харьковская Артиллерийская радиотехническая Академия Советской Армии — АРТА СА, в последующем ВИРТА ПВО, и другие), комплектовались высококвалифицированными преподавательскими и научными кадрами, при наборе слушателей и курсантов к абитуриентам предъявлялись очень высокие требования. В частности, при моём поступлении после окончания в 1956 году средней школы в МВИРТУ ПВО (в последующем МВИЗРУ ПВО) конкурс был 7 человек на место, а в дальнейшем он был ещё выше.

МВИРТУ ПВО — МВИЗРУ ПВО

В контексте второго смысла, заключённого в заглавии, Полигон ПРО комплектовался выпускниками многих военных учебных заведений, но я здесь приоритетновыделяю только своё родное МВИРТУ ПВО, в котором я учился, вспоминаю свой Курс, который по выпуску почти в полном составе был направлен на Полигон ПРО, вспоминаю нашу 4-ю не офицерскую группу (в которой был и ветеран Полигона, будущий начальник 45-го ЦНИИ МО Батырь Геннадий Сергеевич, сопровождая эти воспоминания акцентами на некоторых особенно запомнившихся эпизодах и событиях, окрашенных личными, может быть иногда слишком откровенными, не лишёнными юмора, оценками и впечатлениями.

При создании МВИРТУ ПВО, когда Училище дислоцировалось ещё в Гомеле, 2-й курс комплектовался за счёт перевода туда слушателей, окончивших 1-й курс других Академий, в частности Московской Академии им. Куйбышева, Ленинградской Академии связи, Харьковского Высшего авиационного инженерного военного Училища, Рижского Высшего авиационного Училища, Военно-транспортной Академии и др. (порядка семи ВВУЗов). В те времена (тем, кто был переведен в Гомель из других Академий) на 2-м курсе слушателям присваивалось офицерское звание «младший техник-лейтенант». Погоны, к гордости новоиспечённых офицеров, имели тогда для инженерно-технического состава белое («серебряное») поле. Дальнейшее обучение продолжалось уже в свободном режиме, без казарменного положения, без понятий об увольнениях и увольнительных записках. К сожалению, этот порядок в последующем, при переходе на 5-летний срок обучения, при приёме в Училище уже не только рядовых, но и офицеров, был отменён, но обучаемые (как офицеры, так и рядовые) продолжали именоваться слушателями. Термин «курсант» не употреблялся, а «слушатель» — это было для рядовых и звание, и должность…

После перебазирования Училища в Минск, на наш Курс (формирования 1956 г.) была ещё переведена группа слушателей из Ростовского Высшего артиллерийского Училища РВСН (с радиотехнического факультета). Среди переведенных ростовских ракетчиков был и Гена Батырь, с которым, как уже упоминалось, я оказался в одной группе. В связи с этим мне вспоминается один случай, произошедший на сдаче экзаменов по радиоприёмным устройствам (за 3-й курс, кажется). В аудиторию, где проводился экзамен, мы с Геной вошли «в одном заходе», друг за другом. В вытащенном мной билете ставились вопросы, содержательных ответов на которые я, к сожалению, во всех подробностях не знал, особенно в части математических обоснований. И надо же было так случиться, что у Гены оказалась шпора с подробными ответами как раз на мой билет. Он мне её передал и экзамен по РПрУ я сдал на «отлично»…

Что интересно, в последующем на Полигоне (на «Алдане») определённый период времени я работал на Радиоприёмных устройствах РКИ…

Кстати, что касается погон, то у нас, слушателей не офицерских групп, погоны были тоже по цвету белые (как у тех первых младших лейтенантов), с белыми полосами по кромкам, в отличие от жёлтых («золотых») погон курсантов средних Училищ. Поэтому мы легко в увольнениях отличали своих от курсантов Минского артиллерийско-миномётного Училища (МАМУ), с которыми часто возникали конфликты из-за девушек на танцах в Минских институтах, парках и ресторанах. Но это имело и негативную сторону, т. к. гарнизонные патрули всегда состояли из курсантов МАМУ и они постоянно охотились за нашими, определяли по цвету погон издалека и всячески придирались при контактных встречах, находя те или иные «нарушения» формы одежды. Если задерживали, то минимальное наказание — 4 часа строевых занятий во внутреннем дворе Минской Гарнизонной комендатуры на пл. Свободы. Это был очень мрачный двор-колодец с глухими высоченными кирпичными стенами по периметру, во время войны там находилось гестапо (говорили, что на этих стенах сохранились следы от пуль после расстрелов)…

Примечательно, что как раз на пл. Свободы (рядом с бывшим Домом масонов, напротив Ратуши) находилась одна из наших «явочных» квартир, где мы собирались своей компанией во время увольнений, праздников и т. д. Там вероятность попасть на глаза патрулей увеличивалась, т. к. комендатура была рядом. Поэтому, идя туда, мы часто переодевались в гражданку, хоть это было и запрещено слушателям не офицерских групп.

В гражданке удобнее было, конечно, и в ресторанах, которые мы любили посещать по каким- либо знаменательным поводам, а иногда и просто так, без поводов. Предпочтение отдавалось ресторанам «Минск», «Неман», «Беларусь», «Радуга», кафе «Весна», «Минск»… Вырываясь на свободу, за ворота и ограду Училища, мы с молодым задором и воодушевлением окунались в атмосферу городской жизни — это и театры, и концерты, и спортивные мероприятия, и вечера танцев, и рестораны, и частные квартиры, и многие другие как познавательные, так и развлекательные аспекты и заведения.

Используя в своих воспоминаниях местоимение «мы», я имею в виду, конечно, только «узкий круг ограниченных лиц», ближайших своих друзей, ни коим образом не распространяя описываемое на всех. Помимо указанных «лиц» были и другие слушатели, с иными, может быть более серьёзными и строгими правилами и нормами поведения. Спектр этих норм и правил был очень широкий, а, как известно, чем шире спектр, тем колоритнее и насыщеннее его источник и основа…

Вообще, всё, что связано с периодом обучения в МВИРТУ — это не только получение общих и специальных знаний, образования, не только дальнейшее взросление, военная закалка, воспитание в духе приобретения таких качеств, как честь, долг, любовь к Родине (а Родина у нас была одна, одна на всех — Союз Советских Социалистических Республик). Это многоцветный спектр, калейдоскоп событий, впечатлений и эмоций, это бесконечное множество самых разноплановых, но очень ярких, незабываемых воспоминаний…

Нисколько не преувеличивая, хочу отметить, что наш Курс учебного цикла 1956—1961 гг., наш Выпуск 1-го факультета, был уникальным во многих отношениях, и уникальность эта во многом обусловлена объективными причинами и обстоятельствами, среди которых и то, что Курс состоял из детей войны, так или иначе хлебнувших лиха, раньше времени повзрослевших и имеющих сформированные тем временем психологию и представления о сути и ценностях жизни:

* Мы попали в переходный период формирования концепции обучения (переход с 4-х лет на 5 лет, отмена присвоения офицерского звания младший лейтенант на 2-м курсе и т.д.) и все 5 лет были на казарменном положении (не офицерские группы), в солдатском режиме (подъём, физзарядка… утренний осмотр, завтрак, учебные занятия… вечерняя поверка, отбой) … Выход в город — только по увольнительным в выходные и праздничные дни.

Это был «плавильный котёл» взглядов, мыслей, мнений, идей, интересов, амбиций и многих других качеств и порывов молодого возраста… Такой режим жизни и учёбы в юные годы по некоторым формальным признакам ассоциируется у меня (в определённом смысле, отбросив военную специфику) с режимом Царско-Сельского Лицея А. С. Пушкина. Одно из отличий — у нас спальным помещением и, в общем-то, домом, была на протяжении всех 5-и лет общая казарма на 100 с лишним человек.

* Нашему Курсу при ежегодном подведении итогов неоднократно присваивалось звание «Отличный курс». На протяжении трёх лет Курс признавался лучшим в Училище не только в учёбе и дисциплине, но и в военно-научной работе, спорте, художественной самодеятельности. На Курсе выпускалась лучшая в Училище стенгазета и я с гордостью вспоминаю, что входил, вместе с другими интересными ребятами, в частности, с прекрасным художником Валерой Куплевахским, в состав редколлегии этой газеты.

О Валере хочется вспомнтть особо (как, впрочем, о каждом нашем сокурснике), он вместе со многими другими нашими ребятами участвовал в известных событиях во Вьетнаме и, будучи незаурядным и ярким человеком, был замечен там посещавшим Вьетнам Юлианом Семёновым и отмечен им в своих воспоминаниях. Поразили Ю. Семёнова артистизм Валеры и исполнение им бардовских песен под собственный аккомпанемент на гитаре… — Вьетнам, война, налёты американских бомбардировщиков, советский офицер-интернационалист с гитарой… — романтично…

* Начальник нашего Курса подполковник Капичин Назар Феоктистович был блестящим строевым офицером, на протяжении многих лет он являлся нештатным командиром роты почётного караула Белорусского военного округа. Поэтому (как раз в период моей учёбы в Училище) эта рота формировалась на основе нашего Курса и мне посчастливилось входить в её состав. Большое внимание в роте уделялось, естественно, отработке строевых приёмов, приёмов синхронного владения оружием. Особенно мне запомнилось требование к выполнению команды «к ноге!». В качестве оружия у нас были карабины СКС (Симонова) с неотъёмно-откидным штыком, так вот при завершении выполнения команды нужно было резко и сильно ударять прикладом об асфальт, а на торце приклада была внушительная металлическая накладка. При одновременном ударе (а на отработку одновременности обращалось особое внимание) получался мощный, резкий, очень громкий металлический щелчок, не позволявший усомниться в силе и решимости бойцов, дававший понять, что со страной, имеющей армию, которую они представляют, нужно дружить.

Такова уж двуединая задача и роль почётного караула — визитной карточки армии страны.

С одной стороны — оказание внимания и уважения встречаемым, с другой — демонстрация силы.

* Физкультуре и спорту на Курсе придавалось очень большое значение, благодаря чему многие наши слушатели имели высокие спортивные разряды, звания и достижения, состояли в сборных командах Училища и выступали в различных соревнованиях на первенство и призы Белорусского военного округа, в чемпионатах БССР, спартакиадах ВУЗов Войск ПВО.

Физкультура и спорт были неотъемлемым элементом повседневной жизни слушателей, чему способствовало наличие основательной материальной базы. На территории были стадион, гимнастический городок, площадки для игровых видов спорта, прекрасный спортивный комплекс (один из лучших в Минске, с отдельными залами борьбы и тяжёлой атлетики), где мы проводили почти всё свободное время. В большом почёте были баскетбол, футбол, ручной мяч…

Говоря о спорте, вспоминается интересный случай, который подтолкнул меня заняться ещё и вольной борьбой.

Как-то в спортзале я увидел знакомое лицо и мне вспомнился детский лагерь отдыха на острове Рюген в Германии, военизированная игра, в которой «высаживался десант» нашей армии со шлюпки на берег, а я был в группе условных «немцев», которые с берега «отражали» высадку десантников и «стреляли» в них. В составе «десантников» (эти ребята были из старшей группы) был парень в «окровавленной» тельняшке (краска, конечно, но на меня это произвело тогда большое впечатление и мне очень запомнилось лицо парня) … И вот в Минске в спортзале я вижу это лицо (я узнал, прошло всего лет 5). Подхожу, спрашиваю — были ли в детском лагере на о. Рюген тогда-то? Он отвечает, что да, был и помнит ту игру… В общем, оказалось, что преподаватель кафедры физкультуры и спорта, мастер спорта СССР по борьбе Шабето М. Ф., был как раз тем «окровавленным» матросом в шлюпке на Рюгене…

* Выпускной вечер Курса, единственный раз за всю историю Училища, с банкетом-застольем и великолепным балом под звуки прекрасного духового оркестра, проводился в знаменитом Белорусском оперном театре. В годы нашей учёбы Белорусский театр оперы и балета осуществлял культурное шефство над нашим Училищем (в те советские времена была такая практика), и мы были для театра свои. Но думаю, что в организации проведения выпускного вечера-бала под крышей театра немалую роль сыграл и наш начальник Курса Капичин Н. Ф.

* Основная часть выпускников нашего Курса была направлена в 1961 году на Балхашский Полигон ПРО «Сары-Шаган» и активно участвовала в создании ПРКО СССР.

Для научно-методического обеспечения и сопровождения полигонных испытаний, моделирования реальных работ, ввода в эксплуатацию и принятия на вооружение систем и средств ПРО, в 1960 году был создан в Москве 45-й НИИ МО, комплектование которого кадрами впоследствии во многом осуществлялось за счёт получивших опыт испытаний офицеров Полигона, в том числе и выпускников МВИРТУ-МВИЗРУ. Так многие испытатели Полигона ПРО, создатели противоракетного щита Москвы, совершенно обоснованно и заслуженно становились жителями Москвы, москвичами, но дорога в Москву для них пролегала через пустыню Бетпак-Дала…

Что касается лично меня, то некоторые имевшие место обстоятельства в шутку или всерьёз наводят на мысли о фатальных предопределениях. В 1959 году, во время заводской практики на одном из Московских заводов, группа слушателей нашего курса, в том числе и я, была размещена для проживания в штабе 519-го зенитно-артиллерийского полка (в Бабушкине), на территории и в помещениях которого впоследствии и расположился 45 ЦНИИ МО…

И вот благодаря некой «фатальной неизбежности» возвращения к прежним знаковым местам пребывания, вовсе не по тематике ПРО, а в специальное 4-е управление Григорова О. Н., созданное в 45 ЦНИИ МО с целью автоматизации работы штабов Войск ПВО, я и попал осенью 1978 года в 45-й Институт (по рекомендации и при содействии моего хорошего товарища и друга Володи Комиссарова, назначенного ранее на это направление работы после окончания Факультета руководящего инженерного состава в ВИРТА ПВО).

По действующим в те советские времена в СССР законам я, как и все, кто переводился в Москву Приказом Министра обороны, получил квартиру в Москве, стал москвичём и впервые в жизни стал гражданином России (до этого гражданином России я никогда не был — родился и жил на Украине, потом жил и учился в Германии, в Белоруссии, служил после окончания МВИРТУ в Казахстане на нашем Полигоне)…

И вот Москва!…

Но как недоброе предзнаменование, в первую же зиму моего перебазирования на ПМЖ в Москву роскошный яблоневый сад, расположенный на территории 45-го Института и памятный мне ещё со времени моего «квартирования» в штабе 519-го зенитно-артиллерийского полка, вымерз начисто, так как зима 1978—1979 годов была чрезвычайно холодной (до -40 градусов по Цельсию) … И как исполнение предзнаменования, для новоиспечённого москвича «не долго музыка играла», так как в 1981 году 4-е Управление Григорова в полном составе (в том числе и я) было переведено вместе с тематикой во 2-й ЦНИИ МО в г. Калинин (ныне Тверь)…

Но нет худа без добра. Так мне посчастливилось послужить и поработать ещё и в Головном по тематике ПВО 2-м ЦНИИ МО в очень важной, необходимой и интересной (хоть и не входящей в ПРО) области, обеспечивающей более оперативное и эффективное функционирование и боевое применение Войск ПВО, а именно в области автоматизации работы штабов всех уровней — от Главного штаба Войск ПВО, штабов объединений (армий) и соединений (корпусов) до штабов полков, частей. В соответствии с замыслом и системной концепцией построения была создана единая многоуровневая Информационно-расчётная система штабов Войск ПВО…

Полностью воспоминания А. Е. Хлебова можно прочитать здесь

http://veteran.priozersk.com/articles/2922

И вечный бой!

…И вечный бой! Покой нам только снится!…

Нам чужды блуд, расхлябанность и лень!

Лети, судьбы златая колесница,

В грядущий, Солнцем озарённый день!

Не дай страстям души угомониться.

Сомнения и страхи — сгиньте прочь!

Душа всегда обязана трудиться —

И день и ночь…, и день и ночь!

Наш образ жизни — поиск и движенье!

Наш символ высоты — орёл и стерх.

Пусть вечным будет гордое стремленье

Вперёд и вверх, вперёд и вверх!…

Воспоминания о лете

В моей душе лежит сокровище…

А. Блок

Приморский парк, кусты сирени

И в дымке розовый закат…

Густые сказочные тени

И твой немного грустный взгляд.

Мне не забыть тот летний вечер,

Звенящий пенистый прибой,

Твои взволнованные речи

И весь волшебный облик твой.

Благоухающие розы

Мне не забыть в потоке лет,

И в дымном облаке мимозы

Твой несравненный силуэт…

Тот летний парк теперь далёко

За толщей лет, снегов, дождей.

Но память нежности глубокой

Огнём горит в душе моей.

С тех пор мечты мои и грёзы

Навеки связаны с тобой.

И даже лютые морозы

Смягчает тёплый образ твой.

Я не забуду той сирени…

Такой уже не может быть!

И тех восторгов и волнений

Мне никогда не позабыть…

Мне не забыть тот дивный вечер,

Звенящий пенистый прибой,

Твои глаза, уста и плечи

И весь волшебный облик твой…

Ностальгия

Промчалось лето. Солнце уж в закате.

И осень жизни сердце холодит.

Уж не манят узоры дивных платьев,

А время всё стремительней летит.

Ничто под Небом и Луной не вечно.

Всё лишь затем приходит, чтоб уйти.

И лишь стремленье к Богу бесконечно,

Извечен стимул истину найти.

Я не зову, не плачу, не жалею,

Так было, есть и будет так потом…

Но не забыть ту чудную аллею,

Которую мы юностью зовём…

Незнакомке

Навеяно завораживающей магией стихотворения А. Блока «Незнакомка»

Когда накроет сад разлив заката

Или Луны немая пелена,

Я вспоминаю, как любил когда-то,

И вмиг пьянею, словно от вина.

Я пламенные годы вспоминаю

И прохожу по молодости вновь.

В стремлениях к «берёзовому краю»

Мечты и чувства будоражат кровь.

И выплывают тихо из далёка,

Из тайных грёз небесной высоты

То «Шагане», то «Незнакомка» Блока,

То дивный «гений чистой красоты».

И дышит сад «духами и туманом»,

И «очарованная даль» близка.

Я радуюсь пленительным обманам,

Моя печаль прозрачна и легка.

Мне видятся берёзовые рощи,

Мне грезятся «упругие шелка».

Я то Печорин, то полковник Рощин,

А то улан гусарского полка.

Тот «очарованный» далёкий берег

Покрыт «вуалью» пролетевших лет.

И я невольно утверждаюсь в вере,

К которой страстно призывал поэт.

Но я и не «жалею», и не «плачу».

Я верю в то, что истина в судьбе.

Я верю в жизнь, в счастливую удачу

И, Незнакомка, кланяюсь тебе.

(В кавычки взяты слова из стихотворений Есенина, Блока, Пушкина)

Песня про баклана

антиалкогольная шутка

Кто такой, вообще, «баклан»?

Это тот, кто вечно пьян.

Чтобы ясный ум затмить,

Водку, пиво любит пить.

Вот поэтому «баклан»

Каждый вечер в стельку пьян.

Он не слышит трезвых слов,

У него застой мозгов.

Для чего «баклану» уши?

Для того, чтоб бить баклуши.

Для чего «баклану» рот?

Водку трескать как компот.

Он, безмозглый идиот,

Как подбитый самолёт.

Как безчувственный койот

Только знает — пьёт да пьёт.

Как-то раз болотный люд

Исключил питьё из блюд.

Ну и что же наш «баклан»?

Он опять, представьте, пьян.

Заливает в требуху

Водку, пиво как уху…

Я «баклана» не пойму,

Так как он — ни «бе», ни «му».

Мамино счастье

Попытка, мысленно перевоплотившись,

выразить чувства мамы к своей доченьке

(посвящено внучке Машеньке)

Каждое утро с милой улыбкой

Солнце взбирается к нам на окно,

Прыгает «зайчик» в аквариум рыбкой,

Свившись в калачик ложится на дно.

Вот уж проснулась и киска — мурлыка,

Птички запели, кузнечик звенит.

Мишка — игрушек всесильный владыка

Всех разбудил и в окошко глядит.

Уж и тебе, моя детка родная,

В сладкой кроватке проснуться пора.

Доброе утро, моя дорогая,

Счастье моё от утра до утра.

(«зайчик» в тексте — это солнечный зайчик)

Тревожный, но радостный сон

Мне снились январьскою ночью

В промёрзшей приволжской Твери

Лазурное море близ Сочи

И ласки июньской зари.

Вокруг васильковые дали

И сказочный шелест волны.

И милая жёнушка Галя

В волшебном сияньи Луны…

Стремлюсь в эти синие дали

Сквозь толщу заснеженных дней.

Сверкают златые медали

В созвездиях дальних морей…

А ночь всё кружила метелью,

Мороз всё крепчал и крепчал.

И филин под стынущей елью

Тревожно и дико кричал.

Но я не слыхал этих криков

И сон мой боролся с пургой

В мерцаниях солнечных бликов,

В стремленьях к своей дорогой.

И так же, как в сказке чудесной,

Сбываются вещие сны

Рассвет с синевою небесной

Приблизил дыханье Весны…

Я с радостным чувством проснулся,

Расстаял кошмарный мой сон

И мне Купидон улыбнулся

С моею мечтой в унисон…

(В период службы в Твери я жил в гостинице, домой в Москву ездил только по выходным и праздничным дням)

Песня туристов

Белоруссия, турбаза МО СССР «Ждановичи»

Мы прошли вдоль озёр по лесам Беларуси,

Подставляя лицо полыханью ветров.

Нанизали гирлянды сверкающих бусин

Неуёмных горячих туристских костров.

Мы обжились в тенистых лесных коридорах

И палатки нам стали желанней квартир.

Утонули в безбрежных зелёных просторах

И презрели обжитый устроенный мир.

Растворились мы в синем вечернем тумане,

Окунулись в прозрачность озёр голубых.

И наш ужин на спрятанной в дебрях поляне

Стал для нас предпочтительней лакомств любых.

Нам глаза освежила ночная прохлада,

Мы вдохнули сосновый янтарный бальзам.

И лесная колдунья красавица Лада

Голубую улыбку оставила нам.

Никогда не забудем мы зори лесные,

Птичьи трели в затихший предутренний час.

И дождей паутинные строчки косые

Не погасят огня, породнившего нас.

Внуку Юре к десятилетию

Весна подарила нам праздничный День.

Он весь из цветов, синевы и пурпура.

Да выглянет Солнце, да скроется тень!

Да здравствует мальчик по имени Юра!

Смышлёный парнишка, искринка в глазах,

Проказник и одновременно философ.

И майских высоких небес бирюза

Рождает в нём спектры идей и вопросов.

Желаем тебе все задачи решить

И тройку запрячь в золотую карету.

Счастливым, здоровым и радостным быть

И жизнь устремить к благородству и свету.

Сегодня твой первый крутой Юбилей,

Ты чётко попал в золотую десятку.

Летит над простором лесов и полей

Приказ: «Повторить десять раз по десятку!»

И каждый последующий Юбилей

Пусть будет венцом славных дел и свершений,

Истоком высоких надежд и идей.

И пусть тобой правит возвышенный гений.

Желаем удачи тебе и добра.

Расти и мужай, будь весёлым и сильным.

Да здравствует Юра!!! Стократно Ура!!!…

И эхо нам вторит ответом стабильным…

К юбилею родной школы

(от имени внука Юры)

Всем истина эта знакома,

Что нет торжества без борьбы.

А Родина, мама и школа

Священный фундамент судьбы.

Родная, любимая школа,

Родник плодотворных идей.

Сплетенье наук и футбола,

Стоцветная радуга дней.

Духовная наша планета,

Мы чествуем твой Юбилей.

Добра, процветанья и света

Как маме желаем своей.

Мы школой гордимся безмерно,

Мечтой окрыляем сердца.

Стремимся учиться примерно,

Чтоб радовать мать и отца.

На крыльях полученных знаний

Твои улетают птенцы.

Удач им, побед и признаний

И возгласов вслед — Молодцы!

Пусть мудрыми будут, Большими.

Пусть с честью по жизни идут!

И память о матери-школе

В горячих сердцах берегут.

Московская Школа №907

Зимний вечер Юры Хлебова

(размышления от первого лица)

Уроки сделал. День окончен.

На сердце грустно, но легко.

Зима становится всё звонче,

А лето где-то далеко.

Люблю я зимний тихий вечер…

Уже не хочется играть.

И надомною издалече

Плывёт воспоминаний рать.

Сижу на кухне и скучаю.

Зима лютует за окном.

А я неспешно размышляю…

Люблю я, всё же, отчий дом…

Испить мне, что ли, кружку чаю

Иль кофе чашечку махнуть?

Наверняка не обещаю,

Какую выберу я суть.

Но знаю точно, что, конечно,

Уставший на исходе дня,

С беседой доброй и сердечной

Медком побалую себя.

И, вспомнив дачные забавы,

Клубнику, речку и сосну,

Благоухающие травы,

Пойду тихонечко ко сну.

(«Дай бог во сне попасть в весну»)

Кредо

Из стихов юности

Мне не нужна половина.

Цель моя — только целое:

Жизнь — полный спектр,

жена — богиня,

снег — безбрежность белая!

Любовь — так факел,

жажда жгучая

До безумства, до сумасшествия!

Милости ждать не хочу у случая…

Искать!

Находить!

Бороться!

Действовать!

(Александр Македонский отдыхает)

* * *

Листья опавшие, листья осенние

В сердце печаль и тоску вы посеяли.

Мокрые улицы, голые тополи.

Грустно душе, как бездомному во поле.

Поздняя осень, серость унылая.

Где моя девочка, где моя милая?

Выйду я вечером, вечером ветреным.

Листья осенние всюду наметены.

Вдруг доведётся случайно нам встретиться,

Снова любви нашей пламя засветится…

* * *

Не жди меня, не жди меня, не надо.

Какая радость в том, что будешь ждать

И, никому не подарив ни взгляда,

Не от любви, от верности страдать.

Не жди меня, как не ждала впервые,

Когда не зная обо мне жила.

Быть может были лучшими другие,

Но я пришёл, хоть ты и не ждала.

Не жди меня и я вернусь нежданно.

Ворвусь в твой мир, нарушу все дела.

И ты поймёшь, что, как это ни странно,

Не ждав меня, ты лишь меня ждала.

* * *

Не покидай меня, моя любовь

К земле, к цветку, к безбрежности морей.

Кипи, беснуйся пламенная кровь

В душе обеспокоенной моей!

Гимн солнцу

Был вечер зимний и морозный.

Прозрачный воздух сух и жгуч.

Над головою купол звёздный

Раздвинул занавеску туч.

Но в бледном свете отражённом

Ночной волшебницы Луны

Я вижу зелень пышных клёнов

И океан голубизны.

Я вижу солнечные блики

На гребешках речной волны.

Хоть пред глазами снег безликий,

В душе — дыхание весны.

Лети же мой привет сердечный

К истоку жизни на Земле!

Святое Солнце! Бесконечна

Любовь всеобщая к тебе!

Люблю твоих лучей сиянье

И буйство трав, и зелень нив.

Ты оживляешь мирозданье

Лучи на Землю уронив.

Был вечер тихий и морозный.

Прозрачный воздух сух и жгуч.

Но в сердце расцветали розы,

В душе резвился майский луч.

Гимн любви и верности

В седой безбрежности вселенной,

Не увядая, вновь и вновь

Одна останется нетленной

Святая, верная Любовь!

Любви всегда слагали гимны,

Любовь и в песнях, и в стихах.

Любовь и Преданность взаимны —

Так подитожено в веках!

Шекспира гением воспета,

Прошла эпох и лет барьер

Любовь Ромео и Джульеты —

Взаимной верности пример!

Примера образ не потерян

И пламень сердца не утих…

Тем, кто в Любви и Дружбе верен,

Я посвящаю этот стих!

Удел счастливый и высокий,

Бесценный дар и благодать,

Любовь — звезда в пути далёком,

Любовь в разлуке учит ждать!

Неистощимо вдохновенье

Двух пылких любящих сердец,

Оплот хвалы и восхищенья,

Священной Верности венец.

Любви святой поклон и Слава!

Умри, предательство и лесть!

Родного сына Святослава

Благословляю славить Честь!

Прочь, раздвоенье середины,

Ни в чем Любви не прекословь…

Любовь и Родина едины

Для тех, в ком праведная кровь!..

Когда ж в безбрежности Вселенной

Я растворюсь, то где-то вновь

Воскреснет, будучи нетленной,

Основа сущего — Любовь.

Новогодняя сказка

Воссияла Звезда золотая

В Новогодней ночной синеве.

И снежинки, резвясь и играя,

Закружились в узорном окне.

Снежной дымкой подёрнулись дали,

Зазмеились позёмки лучи.

Серебром засверкали медали

В Новогодней волшебной ночи.

В зимней роще пушистые ели

Убрались в Новогодний наряд.

А вокруг баловницы метели

Хороводов построили ряд.

На стремительной бешеной тройке

Пролетели лихие гонцы.

И звенящим каскадом нестойким

Залились вдалеке бубенцы.

И из старой волнующей сказки,

Воскрешая забытые сны,

Заплясали, запрыгали маски

Чередой вековой новизны.

И с романтикой детских волнений,

С персонажами Шарля Перро

Новогодний сверкающий Гений

Заглянул в голубое окно…

Весеннее настроение

Быть может, покажусь нескромен?

Возможно, но… уж нету сил!

Вот, говорят, что мир огромен,

Но… лишь Ваш образ сердцу мил!

Вы снитесь мне! Я Вами грежу!

Без Вас томителен досуг…

Я мысль о Вас лелею, нежу —

И Вами полон мир вокруг!

Мои заветные надежды

Лишь с Вами связаны давно.

Придите… сбросьте груз одежды,

Завесьте зеленью окно…

Меня несведущий невежда

Осудит, верно, за любовь…

Ну, а во мне горит надежда

О встрече с нею — вновь и вновь!

И песню сердца пусть подхватит

Весёлый, свежий ветерок…

Но, очевидно, тайны хватит —

Раскрыться наступает срок.

Секрет пред вами я открою,

Чтоб не казаться пошляком.

Да ведь и сами вы, порою,

О ней грустите вечерком?!

И в эту пору непременно

Она приходит в ваши сны…

Причём, ко всем одновременно —

Вот ведь превратности весны!

Да, да! Я лишь её желаю!

Она в мечтах и грёзах сна…

Она (я тайну открываю) —

Не кто иная, как ВЕСНА!

Женщине

Ты — Женщина, основа материнства,

Источник жизни, матрица судьбы.

Святое воплощение единства

Любви, Надежды, Веры и Борьбы.

Ты — Женщина, и, значит, Ты — Актриса,

В Тебе сто лиц и тысяча ролей.

Ты — Женщина, и, значит, Ты — Царица,

Возлюбленная всех земных царей.

Ты — Женщина, и, значит, Ты — Рабыня,

Познавшая солёный вкус обид.

Ты — Женщина, и, значит, Ты — Пустыня,

Которая беду испепелит.

Ты — Женщина.. Сильна Ты поневоле.

Но знаешь, даже если жизнь — борьба,

Ты — Женщина, Ты — слабая до боли.

Ты — Женщина, и, значит, Ты — Судьба.

Ты — Женщина. Ты — просто вспышка страсти,

Но Твой удел — терпение и труд.

Ты — Женщина.. Ты- то большое счастье,

Которое порой не берегут.

Ты — Женщина.. И этим Ты опасна.

Огонь и лёд навек в Тебе одной.

Ты — Женщина, и, значит, Ты — Прекрасна

С младенчества до старости седой.

Ты — Женщина, и в мире все дороги

Ведут к Тебе, а не в какой-то Рим.

Ты — Женщина, Ты избранная Богом,

И до небес возвышенная им!

Толмачёв Семён Николаевич

Вып. 1980 г., Минск.

Цикл «Из лейтенантской тетради. 1980—1982гг». СТИХИ

Посвящение

Пусть вам останется как миф..

Н. Майоров

Горнист, сыграй отбой тревоге,

Останови её пронзительный призыв,

Бежать по исковерканной дороге

Стремительно в неистовый прорыв.

Бежать, стуча усердно сапогами,

Сбивая пыль, осевшую, с травы,

Когда земля расходится кругами

Вокруг одной, натоптанной канвы.

Когда едва уснувшая природа

Дарует отдых путникам своим,

Нам в лёгких не хватает кислорода,

Мы плевры рвём дыханием чужим.

Мы задыхаемся. И кровь в висках бунтует.

И сердце рвётся из назначенных границ,

Несётся вскачь и яростно бушует

Лавиной беспощадных колесниц.

Мы изнываем от жары и пота,

Мы брошены в безвестность ревуном,

Мы исчезаем в чёрных поворотах,

Нас поглощает ночь беззубым ртом.

И воскресаем мы в надрывных звуках

Тяжёлых боевых машин,

Под лязг железа, бортразъёмов стуки,

Под рокот исполнительных махин.

Когда корыстью мир дробится на мгновенья,

Таится, тлеет мстительным огнём,

Мы, обреченные на склоку и забвенье,

В ответ ракеты к бою подаём….

Мерцанье звёзд расскажут эту повесть

Седым векам, на их неспешный суд,

Поведают, что только долг и совесть

Нас в этот путь отчаянно зовут.

2 августа 1980 г.

Пыль в воздухе. И на зубах песок.

Пустынная, неровная дорога

Лежит всё дальше на восток

Извилистою лентою пологой.

«Газон» нагружен, в гору чуть — ползёт,

Натужно воет и чихает,

И на ухабах жалобно ревёт,

И кузовом ужасно громыхает.

Мешки с продуктами и ворохи белья,

Брезент, баллон с пропаном…

Им в унисон кидает в стороны меня

И два моих набитых чемодана.

А мне всё внове, головой

Верчу налево и направо,

Любуюсь этой дальней стороной,

Где сопки, пустыри, дубравы.

Нагретый воздух целится в висок,

А попадает в лёгкие шкодливо,

И треплет кителя воротничок

И улетает торопливо.

И не дано мне знать,

Что ждёт за новым поворотом,

И многое ль придётся испытать

Мне в должности, что называют — ротный!

Август, 1980

Военным водителям, участникам 500 км марша

На марше

Поворот. Поворот. Поворот.

Пыль. Пыль. Пыль.

Нас, как будто, дорога ведёт

В стародавнюю быль.

Небогатый сельский уклад.

Тишь. Тишь. Тишь.

Мир из бруса сложенных хат

И покрытых шифером крыш.

Где у каждой калитки скамья

Под деревьями прячется в тень.

На лужайках трава и бурьян,

В палисадниках редких сирень.

Под отливами бочки с водой,

Горы целые колотых дров,

Где лепёшек разбросанный строй

После стада неспешных коров.

И где запах густой молока

Невозможно ничем перебить,

Где подсолнухи вниз свысока

За земным продолжают следить.

Лишь мгновение воздух от рос

Свеж, свеж, свеж.

После сильных дождей под откос —

Красной глиной овражная брешь.

Вдоль дороги деревья стоят,

Их укрыла серая шаль.

Верстовые столбы летят

Вдаль, вдаль, вдаль.

Вместе с ними мелькают поля

Юрк, юрк, юрк.

Глубиною грозит колея

На просёлках, ползущих на юр.

Равнодушно мотор звучит:

Вож, вож, вож.

Монотонно кабина гудит,

Принимая рессорную дрожь.

Привал

Всё — приехали. Склад леспромхоза.

Будем здесь ночевать.

Кашевары отстали в обозе,

Им на нас, как всегда, наплевать.

А за нами горячие ветры

Гнались сзади, как стаи волков,

Уловивших в шальных километрах

Запах крови и страх чужаков.

Пыль столбами с земли поднималась

И густила воздушную смесь,

Что со зноем сквозь щели вползала,

Вызывая удушье и резь.

Набивалось в пространство гуденье.

А когда вдруг завеса рвалась,

Тормозили, слетая с сидений,

Чертыхались, дрожа и бранясь.

В монотонном дурмане сливались

Сопки, лес с островками полей,

Что опять в пелену погружались

Слоя пыли и ярких лучей.

Повороты, подъёмы и спуски,

Всё смешалось в размеренный бег…

Только вдруг, и совсем не по-русски,

Долгожданный привал на ночлег.

В беспорядке, поспешно сгрудились,

Застучали дверями кабин.

Вот и сумерки засуетились

У капотов зелёных машин.

А солдаты — скорее к речке,

Без команды, прохлады глотнуть,

От кабины, что стала печкой

За сегодняшний долгий путь.

Раздевались по ходу, в спешке,

Будто кто-то мог не успеть,

Задержаться за гибкий орешник

И в полёт над водой не взлететь.

И в мгновение белая свалка

Берег галечный скрыла весь.

Крики, брызги и смех с перепалкой,

И со дна тёмно-бурая взвесь.

Командир лишь махнул рукою:

Построение будет потом.

Молчаливо кивнул головою,

Вытер грязь белоснежным платком.

Привал-2

Всё — приехали. Склад леспромхоза.

Дальше некуда ехать. Тайга

Вниз спускается с сопок с угрозой

И таранит собой берега.

Потемнела река, затаилась

Среди скользких камней, в валунах,

Зашумела и вниз покатилась,

Пенный след разбросав в бурунах.

Исполинские кедры — на склонах —

Затмевают своей красотой

Всю округу, в разлапистых кронах

Хвои мех изумрудный, густой.

Здесь и дуб, и осина, и тополь,

И берёза, и даже ольха,

И звериные узкие тропы

Среди листьев опавших и мха.

Всем спасение в сумерках ранних

От жары, раздирающей мир,

Что глаза застилает туманом,

Струйкой пота бежит под мундир;

Превратившей почти в сковородки

Корпуса наших верных машин…

Радиаторов вспухшие глотки,

Чад бензина, натруженных шин.

И хватило бы сил лишь немного,

Дверь кабины скорей распахнуть,

Спрыгнуть в пыль на дорогу,

Полной грудью покоя вдохнуть.

Август

Ещё не скоро дух зари

Ночную сонность улетучит.

Ещё мерцают фонари,

И небо обложили тучи.

Быть может, скоро грянет гром,

И дождевые брызнут капли,

Оставят скользким остриём

На чистых стёклах след царапин.

Пылинки, взмокнув, упадут,

Земля в ушибах почернеет,

По ямкам лужи набегут,

А вот листва позеленеет.

Начало сентября 1980г

Как легко военным стать!

С виду, скороспело,

Влево-вправо козырять,

Так любой сумеет.

Глубже воздуха вдохнул,

Если не контужен,

Портупею затянул

В талии потуже.

Плечи круто развернул,

Голову повыше,

Строевым на плац шагнул,

Чтоб начальник слышал.

Отбивая дробь ногой

С барабанным эхом

Так, чтоб даже шквал шальной

Стать не смог помехой.

Форма ладненько сидит,

Стать стройнит, нарядна,

На плече погон горит

Серебром парадным.

Каблуками постучи,

В сапогах всё дело,

Чтоб зеркальные лучи

В стороны летели.

Драю, драю сапоги

После службы, ночью,

Комарьё кружит круги —

Крови моей хочет.

Где-то в зарослях травы

Трель сверчок выводит,

Ветерок среди листвы

Тихо-тихо бродит.

В тусклом свете фонарей

Бабочки летают,

Тени злобных упырей

На дома бросают.

Душат духоты напор

С темнотой подругой,

Исполняя приговор,

Вынесенный югом.

В этой дальней стороне,

Где не пыль — так лужи,

Не жара, что жар в огне —

Так ненастье вьюжит!

Очень трудно быть собой,

Чистым и опрятным,

Лишь сирены грянет вой,

Нахватаешь пятен:

Если дизель заревёт —

Грязи по запарке,

Если — нет, то ждёт компот

Масла и солярки.

Сдача зачёта

Ю.Б-ву.

Не бежит, а летит как ветрище.

Я со старта прилично отстал.

А ведь это любимая «тыща»,

Я б её и бежал, и бежал.

Нет, я должен, настроюсь,

Я немножко ещё потерплю

И второе дыханье открою,

И уж точно тогда догоню.

Для него здесь привычная трасса,

Знает спуски, как долог подъём,

Он желает победы так страстно,

Что форсирует скорость рывком.

Все деревья, кусты и каменья

Врассыпную от трассы летят,

Отдышавшись, уже в отдалении,

Что-то грозное вслед говорят.

А дресва под ногами скрежещет

И в подошву вдогон отдаёт.

Жаркий воздух мне в лёгкие хлещет,

Альвеолы безжалостно рвёт.

Задыхаюсь, держусь на пределе,

Вижу, рядом маячит спина…

Из железа он, видимо, сделан,

А бежит, как играет струна.

За спиною его я пристроюсь,

Чуть, немного совсем, отдохну.

А иначе я здесь опозорюсь,

Если к финишу слабо рвану…

Не бежит, а летит как ветрище,

Я опять безнадёжно отстал.

А ведь это любимая «тыща»,

Я б её и бежал, и бежал.

Сентябрь. Сопка Лагерная

1.

Стоит тучам над сопкой склониться,

Зарядят на неделю дожди

И — давай бесноваться, кружиться,

Низвергая потоки воды.

После жаркого, знойного лета

С ядовитою пылью дорог

Для остатков поникшего цвета

То спасительный, свежий глоток.

То прощальное буйства природы,

Если всякий плешивый клочок,

Как бы не был собою уродлив,

Обласкает зелёный росток.

2.

Идут дожди. И грязь. И лужи.

И небо хмурое с утра.

Здесь всё великой цели служит.

Вот только кажется игра.

По чьей-то прихоти безумной,

Когда идёт не вкось, так вкривь…

Вода бежит в канавах шумно,

Под сопкою морской залив.

И выглядит одним абсурдом:

Среди болотины гнилой

Нет родничка со струйкой скудной,

Чтоб жажду утолить порой.

Водитель плачет от досады,

Склонившись головой на руль,

Застряли так, что трактор надо,

Чтоб сдвинуть с места этот куль.

Машину гробим, поднимая

Мотора мощность на предел,

Дрожит цистерна, помогая,

Мосты вот только не у дел.

Дорога — месиво из глины,

И стоит лишь чуть-чуть ступить,

«Забьёт» протекторы на шинах

И — влево-вправо заносить.

Ужом елозься, боком, прямо,

Баранку яростно крути,

Через колдобину да в яму,

Где уж не ехать, а грести.

Не углядел — и всё — в кювете,

И, заложив опасный крен,

Попасть в надёжный плен

Орешниковых веток.

Старая баня

Нет парной — значит это не баня.

Так, дешёвый помывочный цех,

Где железные трубы и краны

Приколочены к стенам наспех.

И где лавок стоят постаменты,

Непригодных к другому плит,

Где пол портленд цементом,

От души, аккуратно залит.

Где оконная рама бледнеет

Одиноко в пространстве большом.

Где тела молодые белеют

Всех, вошедших сюда нагишом.

Сыро, сумрачно, грязная пена

Ручейками по полу скользит

Из оков лабиринтного плена

К водостоку, где шапкой торчит.

В кране тужится каждая гайка

В ожиданье грозящей беды,

Гулко вторит погнутая шайка

Под бурлящим потоком воды.

Звуки множатся быстро, крикливо,

И движенье сплошное царит.

Чёрный мрак по углам сиротливым

Наказаньем грядущим висит.

Пар клубится столбом, только зябко,

И мурашки по коже бегут.

А мочалка, как мыльная тряпка,

Не берёт почерневший редут.

Командир приказал нам — и точка —

Эту баню к чертям разобрать.

Было б лучше бульдозером в клочья

Всю постройку с землёю сравнять.

Чтобы в памяти вдруг не осталось,

Чтоб развеять кощунственный дух,

Где убогость лежит и усталость,

Где скопленье назойливых мух.

Ноябрь. Сопка Лагерная

Край земли — от того и кругом несуразное.

Моросящий иголками дождь.

Темь ночная. И грязь непролазная,

Что ни шагу ступить — не пройдёшь.

Не спасает накидка от холода.

Да и что тут накидка — в домах

Стены ветром по швам распороты:

Гулкий свист на дверных косяках.

Чтобы как-то согреться (укромно как!),

Днями «жгли» электрический ток,

Чтоб светился малиновой кромкою

Из вольфрамовой нитки моток.

Командир и НШ с возмущением

Упрекали, мол, будет пожар,

Только всякую муку сомнения

Гнал из нас полуночный кошмар.

То задумано было, иль случаем,

Только эту убогость прервал

«Бытовик», что затеял отмучиться,

И железное сердце сорвал.

И, как всякое дело поспешное,

Учинил среди ночи аврал,

Когда мгла ледяная, кромешная

С ветром скользким устроили бал.

Без воды, без тепла, электричества

На холодно-голодном пайке,

Боевая готовность со спичками

На расквашенном вдрызг пятаке.

Руки в саже и лица прокопчены,

И рубцами желтеют черты,

И шинели соляркой промочены,

И на ранах белеют бинты…

Время хитрое в памяти вытравит

Беспощадно любой уголок

И стараньями юности выправит

Даже этот осенний листок.

19 ноября

Рыжий чёрт. А всё — он,

Ловелас, интриган и проныра,

Убаюкал зайти в гарнизон

По друзьям и знакомым квартирам.

Сам — невинность. Так многие лгут,

Будто только для общего блага.

Там тепло, и давно уже ждут

Вот такие же души-бродяги.

Неприкаянные, без прикрас,

Без железных засов и ограды,

С воспалёнными веками глаз

От бессонницы, частых нарядов.

В кителях, галифе, сапогах,

В замусоленных, потных рубашках,

Исцарапанных, в грязных бинтах,

Ядовитой соляркой пропахших…

Испещрённые сетью морщин,

Островками колючей щетины

И в плену беспощадных седин,

Разбросавших пласты паутины.

Лилась водка с хорошим вином,

Было мало дешёвой закуски,

Дым табачный висел над столом,

Половицы скрипели до хруста.

Свет едва пробивал абажур,

Серой пылью ложился на стены,

Потолок, и ложился на шнур

Для просушки белья и антенны.

Занавески холодную мглу

Не пускали, на раме бледнея.

Прямо на пол в пустынном углу

Были свалены в кучу шинели.

Было шумно, и было тесно,

Было много терпимой бравады,

Были шутки, и было смешно

Средь грохочущей вкруг канонады.

Был, конечно, занозистый спор,

И костёр распалялся насмешкой,

Не смолкая, звучал разговор

Тут и там, беспредметный, и в спешке.

Была глупость, и была хвальба,

И картошка в мундирах из лета,

Была в форточку даже стрельба

Из не сданного в часть пистолета.

Ликованье горячих голов

Прорывалось неистово в речи,

Говорили взахлёб, ветер слов

Нас обманом коварным калечил.

Пили дружно за общий успех,

И за бога войны, и за званья,

За здоровье, и пили за тех,

Кто на службе, в пути, на заданье.

Была пара отчаянных глаз,

Что веселью эффект придавала,

Даже самых отважных из нас

В беззащитных существ превращала.

А потом была жгучая ночь,

Обручами сдавившая стужа.

Но желание жить, превозмочь,

Словно пар, вырывалось наружу.

И хотелось, не медля, кричать

В небо чёрное с жёлтой заплаткой,

Звёзды яркие жадно срывать

И на землю бросать в беспорядке,

Чтобы счастья хватило на всех,

Чтоб звенело, играло палитрой,

Бить подошвами выпавший снег,

Уже чёрною ночью налитый.

И сорваться, зачем-то бежать,

Задыхаясь, сквозь кашель, с хрипотцой,

Километры шальные считать

И напиться воды из колодца!

* * *

Я сквозь сон очень часто слышу,

Как грохочут в ночи дизеля

И как просят, они, меня

(Будто я самый главный, высший):

Прекратить этот жуткий бег,

На мгновенье хотя бы очнуться,

Чтоб соляркою не захлебнуться

И замолкнуть уже на век.

Постоять, отдышаться,

Сбросить спазмы с летящих сердец,

Отдохнуть от удушья колец,

От давленья шипящих масел.

Сколько можно по жилам гонять

Непрерывно бурлящую воду

День и ночь, несмотря на погоду?

И ещё никому не пенять,

Что форсунки «забиты» нагаром,

И приходится долго «чихать»,

И станиною гулко дрожать,

На поршня принимая удары.

Может, это и нужно кому,

И его ожидает награда,

Что собою заслонит досаду

Снопа искр в выхлопную трубу?..

Я сквозь сон очень часто слышу,

Как грохочут в ночи дизеля,

Как они окликают меня

С каждым звуком всё глуше и тише!

Зимнее утро

Ночью сопку совсем замело,

Словно саван накинула вьюга…

И спасение наше тепло —

Лишь мираж в отопительных трубах.

У бессонницы только глаза,

Только сажа и белые зубы,

И по-русски не может сказать,

Что такой нам поставили уголь.

Что дрова уже все сожжены,

И валежник подобран, и ветки

Подчистую почти снесены

Топорами с древесных скелетов.

И вдобавок вчера намело,

Завалило стерильно окрестность.

Ну а нас-то, зачем занесло,

Желторотых, да в гиблую местность?

Желание

…Мне бы…

Н.Рубцов.

Мне б немного покоя и полчасика сна,

Чтоб не мучили чёрные мысли,

Чтоб за книгой сидеть допоздна

Этим вечером хмурым и мглистым.

Чтобы тусклое пламя свечи

Освещало слова на страницах,

А страницы в грядущей ночи

Нескончаемой шли вереницей.

И хотя бы немного тепла

От стоящей в углу батареи,

Чтобы сидя у края стола,

Не озябнуть в суконной шинели.

Чтобы стылость убогую клеть

Не сегодня в шагах измеряла,

Чтоб дыханием пальцы не греть

И не кутаться внутрь одеяла.

И немного совсем тишины,

Чтоб ни ветра, что злится и скачет

То по кровле, то в щелях стены…

То деревья застонут и плачут.

Чтобы долгая, долгая ночь

Только солнечным утром кончалась,

И худое чтоб сгинуло прочь

И назад больше не возвращалось!

* * *

Бессонные тёмные ночи

Холодной, холодной зимой,

Над сопкою вьюга хохочет,

Увлёкшись за снежной игрой.

Колючие иглы швыряет,

Сгущая сильней темноту.

Сирена свой голос срывает,

Крича без конца в пустоту.

Тревога. Тревога. Тревога.

Посыльные гулко бегут,

Где в двери, где в стены, в пороги

Ногами отчаянно бьют.

И снова по скользкой дороге

Стучат каблуками сапог…

Тревога, нас гложет тревога —

Успеть всё в отведенный срок.

* * *

Налёты, налёты, налёты.

Учебные цели, бои…

Штурвалы крутя до дурноты,

Доклады крича до хрипоты,

Летят наши будние дни.

А ночью опять тренировки,

С планшета «играем» в войну,

Бездарно, топорно, неловко,

Но чтобы повысить сноровку,

Не сдаться коварному сну.

Но связь не такая уж дура,

Не хочет — попробуй сыскать,

Связисты мелькают со шнуром,

Натужно кричат в гарнитуру,

Чтоб как-то себя оправдать.

Ревут дизеля среди ночи,

Прокашлявшись, снова ревут.

И слышно, как гулко топочут

Солдаты, как шумно хлопочут,

Солярку насосами льют.

В кабине накурено, мрачно,

Пора уже вешать топор,

Но сверху нам ставят задачу:

В противогазах собачить

(Удушьем смывая позор!)!

Полосками жёлтого цвета

Экраны во тьме мельтешат,

Где контуры местных предметов

Размыли свои силуэты

И мелкою зыбью дрожат.

* * *

Замёрзла в рукомойнике вода.

Да, так бывает.

Одна сплошная корка льда

Лежит, не тает.

Вода замёрзла и в ведре,

Застыла глыбой,

Как на столовом серебре

Немая рыба.

По стенам изморось пошла

Мохнатой лентой,

На плинтус и на пол легла

Узорным позументом.

Свет от свечи светлей, белей…

И замирает.

«Сифонит» холод из щелей,

Дыхание спирает.

Звенит, повиснув, тишина,

Как гимн свободе,

Остатки теплоты и сна

Под тишину уходят.

Ведро поставить на плиту

Совсем не трудно…

Вот так, обычно, по утру

К нам в жизнь приходят будни.

Учения

Дивизион — в походный строй!

Сирена радостно завыла,

Ей очень нравится настрой,

Чтобы она здесь главной была.

Когда в правах дозволен бич,

Крыть без разбора лютым матом

И под одну гребёнку стричь

И офицера и солдата,

За то, что те хотят служить,

Под ношу подставляют плечи,

Готовы головы сложить

На бранном поле грозной сечи.

И это был не просто вид.

Секундомеры ошалели,

Замки ружейных пирамид

С особым лязганьем гремели.

Скрипели петли у дверей,

Из гнёзд хватали автоматы,

Комплекты рыжих штык-ножей,

Патроны в «цинках» и гранаты.

Хватали каски, вещмешки,

К ремням крепили химзащиту

И, как пехотные стрелки,

Что злой решимостью налиты,

Бежали не жалея ног

К местам по боевым расчётам,

Где кто, в старании, как мог,

Включался в жесткий ритм работы.

Зима к тому же удила

Успела закусить, сжевала,

Порошу мелкую скребла,

Горстями полными швыряла.

Чтобы сильнее досадить

Ртуть опускала ниже, ниже,

Старалась лёгкие сдавить,

Прозрачный воздух сжижить.

Ревели грозно тягачи,

Лебёдки с кашлем чертыхались,

Звенели яростно ключи,

Когда на гайках не держались.

Разъёмы падали, стуча

О землю глухо и утробно.

Тащили кабель, волоча,

По целине сугробной.

Клонили пост в опасный крен

Так, что упоры трепетали,

Снимали зеркала антенн

Гурьбою, на «тележку» клали,

Где каждому свой постамент

Для перевозки предназначен.

С усильем правили брезент,

Который коркой ледяной был схвачен.

Катили вёрткие хода,

Грунтозащиту отдирали,

Что челюстями мерзлота,

Казалось, навсегда держала.

Домкраты скручивая в низ,

На шасси технику спускали,

Не прекращаясь, шум и визг

То там, то здесь перекликались.

Сводили балки пусковых,

Ракеты тентом укрывали

И, поминая всех святых,

Крепёж креплений проверяли.

Просили помощи порой,

Кричали, дыбились, шутили,

Порой язвительной волной,

В сердцах, беззлобно костерили.

Бычки смолили в уголья,

Пуская в долгий путь по кругу,

А то, раздевшись до белья,

Хвалились удалью упругой.

Бросали шапки, ели снег,

То пили воду ледяную

Из родника, что свой разбег

Вдруг в прорву обрывал земную.

Зима, бессильем исходя,

Во все тягчайшие бросалась,

Струнила яро холода

И над метелью измывалась,

Их пригибала до земли,

Чтоб с новой силой подниматься,

Чтоб хмури тучи волокли,

Не дали солнцу разыграться.

Желала: цену перебить, —

Чтобы посеять дух сомненья,

Чтоб снегом пепельным сокрыть

След горький отступленья.

* * *

И. Я-ну

Необъятная ночь февраля,

Густота — словно масло на хлебе,

На погруженных в дрёму полях

Простыня серебристого снега.

Миллионы игристых угроз

Свои жала во тьме обнажают,

Отступивший вдруг было, мороз

Всё подряд, без разбора, хватает,

Тишину и железо машин,

Трубки, кабель, стекло, рукавицы,

Сводит мышцы мальчишечьих спин,

Клеит инеем напрочь ресницы.

Бесконечная тонкая вязь

Звёзд, застывших в пространстве.

Жаль, но только она не зажглась,

Мысль, о нашем земном мессианстве.

От усталости падали в сон

Вдоль кабины шинельною лентой,

Мы же, двое, попали в полон

На антенном прицепе под тентом.

* * *

Эту цель не найти ни за что, никогда

Нашей узкой антенной иголкой,

Как от боли, ревут привода,

Влево — вправо ныряя без толку.

Горизонт мы обшарили весь,

Мы по сопкам лучами скользили,

Протыкали восходную взвесь,

Дизелями нещадно чадили.

Если б польза была от того,

Мы на брюхе бы землю пахали,

Целину неприступных снегов

Мы б ладонями рук разгребали.

Мы бы много ещё и чего…

Нам ещё предстоит и немало,

Чтобы звёзд в лейтенантский погон,

Ну, хотя бы чуть-чуть перепало.

В день погрузки

Что за связь? Только трели морзянки,

Что в наушниках ловит радист…

Построенье. «Прощанье славянки».

Да сирены, сорвавшейся, свист.

Пёстрых женщин печальная группа

У потухших внезапно окон.

Часовой неподвижный в тулупе.

Поредевший в строю гарнизон.

Замполит не кривит душою,

Что готов нас всех расстрелять,

Если мы в Забайкалье стеною,

Вгрызшись в землю, не сможем стоять!

А погрузка — забота простая:

В норматив чтоб стоял эшелон,

Когда стрелки часов хлестают

Лейтенантов со всех сторон.

Чтоб машина с натужным рёвом,

За собою таща прицеп,

Жгла сцепление снова и снова,

Как единственно верный рецепт,

Чтоб проехать, едва не касаясь,

Миллиметры считая, с бортом,

Всеми шинами в пол упираясь,

Жадно воздух хватая ртом.

Чтоб мостки на предел выгибались.

Заглушая и грохот и хруст,

Неуклюже платформы качались,

Принимая ответственный груз.

Подгоняют прицепы вручную,

Навалившись на раму гурьбой,

Крутят дышло напропалую,

Чтобы выправить разнобой.

Войсковая потом работа,

В ход и гвозди идут и бруски,

И с утра до седьмого пота

Поднимаются вверх молотки.

Показатель высокой закалки:

Сталь на стяжках трещит и звенит.

Перекрёстно вяжутся балки.

К доскам пола фаркоп прибит.

Проверяют чехлов крепленье,

Как домкрат зашплинтован чекой,

Да вода с ядовитым шипеньем

Мчит из блоков горячей рекой.

Перестук, переклик, перебранка.

Как обычно, лютует мороз.

Поле чистое — полустанок,

Лишь за рампою кустик лоз.

Станция Магдагачи

Семафор беспричинно сорвался

И навстречу, вперёд побежал,

Не петлял по пути, не метался,

Средь сомнений впотьмах не блуждал.

Не кричал, не ревел оглашено,

В глубине тайной целью томим,

С нерастраченным временем рвеньем

Быть старался служакой лихим.

Угрожающе вытянув шею,

Возмущённой поднятый волной,

Красным светом сильней пламенея,

Он вдруг стал неприступной стеной.

И, тревогу усилив гудками,

Многотонною ношей своей,

Эшелон засвистел тормозами

И захлопал замками дверей,

Утонул в скрежетаньи и стонах.

Что застигнуты были врасплох,

Задрожали надрывно вагоны

Подавляя трусливости вздох,

Дымку лёгкую наважденья…

Поезд только лишь пыл загасил,

Прокатился приказ: построенье

Караула и внутренних сил.

Это станция Магдагачи.

Вот засыпанный снегом перрон.

Ёлки с ветром о чём-то судачат

Языками мохнатых крон.

От мороза дрожат осинки,

Тонконого взметнувшись ввысь,

С их вершинок слетая, снежинки

В серебристую ленту сплелись.

Перегон

И. Я-ну

Он в машине сидел и не мёрз,

Лишь стеклянно оглядывал дали,

А вот нас пробирал мороз:

Мы ведь в кителях побежали.

Прокатилось, что полчаса

Эшелону стоять в Магдагачах.

Командир, разлепляя глаза,

Боевую поставил задачу:

Чтоб чего не случилось в пути,

Осмотреть и проверить крепленье,

Чтобы технике не сойти,

Не сорваться во время движенья.

Треть версты пробежать — ерунда.

Только в самом конце состава,

Три коротких гудка поезд дал

И на станции нас оставил.

Он в машине сидел и не мёрз,

Лишь стеклянно оглядывал дали,

А вот нас пробирал мороз:

Мы ведь в кителях побежали.

Поезд мчался на всех парах,

Он с ветрами играл вдогонку

Так, что свист раздавался в ушах,

И звенели, застыв, перепонки.

Слёзы градом катились из глаз,

Камнепадом слетая по лицам…

Что по сцепкам бежать. Вот где КрАЗ…

Как к нему на ходу подступиться?

Есть в характере наших людей

Беспощадность к последней рубашке,

Усмехнуться друзьям озорней,

Чтоб те дали скорее отмашку.

Он в машине сидел и не мёрз,

Лишь стеклянно оглядывал дали,

А вот нас пробирал мороз:

Мы ведь в кителях побежали.

Близко к борту поставили КрАЗ,

Нам никак не пробраться под днищем,

Не ползти, разгребая грязь,

Не дышать ядовитым пылищем.

И цепочкой пошли по борту,

На крепленье платформы надеясь,

Чтоб не ухнуть туда, в пустоту,

Где ветрище ревёт, сатанея.

Прижимались к машине сильней,

И таили, держали дыханье,

И искали опору прочней

В непрерывных скачках и метаньях.

Он в машине сидел и не мёрз,

Лишь стеклянно оглядывал дали,

А вот нас пробирал мороз:

Мы ведь в кителях побежали.

Мы хватались за стропы чехла,

И кричали в поддержку сквозь вьюгу,

Что в мохнатых вершинах спала,

А сейчас разгулялась по кругу.

Воздух сузился и почернел.

Стали сумерки быстро сгущаться.

Пистолет на ремне тяжелел,

Начинал кобурою цепляться…

Били в тамбура дверь и в стекло,

Били даже прикладом и в люки…

Наконец-то и нам повезло:

Проводница услышала стуки!

Перевал

Бул-ну

Подъём шестнадцать километров.

Слов нет — серьёзный перевал.

«Урал» взревел грудною клеткой,

Когда про то от нас узнал.

В нём жило что-то человечье:

Идти, и выбора здесь нет.

Стена глухого бессердечья:

Давай, давай, — кричит в ответ.

Двенадцать тонн на сцепке сзади,

Двенадцать тонн без тормозов!

И одного лишь только ради,

Чтоб быть у самых облаков,

Где ветр, свободой опьянённый,

Природе здравицы кричит,

С вершин, сорвавшись, оголённых

На крыльях ледяных летит.

На скользких склонах суковато

Берёзы, сосны рвутся ввысь.

Ведь не впервой, так туговато,

Но топлива — хоть захлебнись.

Сначала шли, ползли, пыхтели,

Асфальт давили под собой,

И радиаторы кипели,

С чертой сближаясь роковой.

От печки жгучей задыхались

В шинели, в куртках, в тесноте.

Угрюмо скалы надвигались,

Тесня к отвесной пустоте.

Призывно клапана стучали

Гремели пальцы у поршней,

Акселератор отпускали,

Чтоб этот шум не стал сильней.

А на последних сотнях метров

Мы шли с камнями у колес,

Чтобы прицеп с холодным ветром

«Урал» не сбросили в откос.

Стрельбы

Боевым расчётам 7 и 10 дивизионов 267 зрбр;

оз. Гунда, полигон «Телемба», 02.04.1981г

Мишень свалилась «на крыло»:

При входе в зону подорвалась.

Экрана чёрное стекло

На точки светлые распалось.

Но привода не повело

(Нас Бог хранит) — АС осталось.

И в перекрестие вошло

Ракеты жёлтое пятно

И по команде разорвалось.

В кабине тёмной тишина

Вдруг непривычная настала,

Хоть напряжения волна

С души у каждого отпала.

От командира до бойца

Мы честно долг свой выполняли

И рвали жилы и сердца

В порыве боя до конца,

Чтоб доказать, что устояли.

Ведь прежде чем попасть сюда

И испытать себя на точность,

Полгода ратного труда

Ковало в нас металл и прочность:

Учёба, марши, караул,

Ночные тренировки-гонки…

Двух дизелей надрывный гул

Винт вентилятора втянул

И раздавил на перепонках.

Кто знал, что так произойдёт:

Мишень взорвут при входе?

Когда ракеты в полный лёт

Уж зверя взяли на охоте.

Чутьём локаторным своим

Они её держали цепко.

Миг торжества неотвратим…

Секунды не хватило им,

Чтоб разметать осколки метко.

Фурора нет. Не повезло.

От счастья в воздух не стреляем.

Хотя уж как удачно шло:

Нашли мишень… Сопровождаем.

«Стартовики» в расчётный срок

С ракетой справились на «пушке».

Команд посыпался поток.

Руководитель стрельб примолк

И к уху приложил наушник.

Все тут же слухом напряглись,

Молясь, чтоб не пришло отмены.

И всех одна сверлила мысль:

Какая дальность до мишени?

Вот долгожданное: Огонь!

Нам разрешили делать пуски,

Команде кнопку жму вдогон.

И слышно, как волнует бруствер.

Учебная стрельба

Боевым расчётам 7 и 10 дивизионов 267 зрбр;

оз. Гунда, полигон «Телемба», 01.04.1981г.

Расчёты чтоб в кабинах не скучали,

И чтобы обстановку до предела накалить.

В комиссии не долго совещались,

Чтоб «постановщика» сквозь зону пропустить.

Тот обстоятельно, сверкая светлыми боками

В лучах рассветных солнечной пурги,

Усыпал небо облаками

Из тонкой металлической фольги.

Приободрённый безнаказанностью этой

Невдалеке он принялся кружить

С задачей сложной радиоразведки,

Чтобы эфир помехами «забить».

Чтобы экраны разом засветились

И начали отчаянно мигать.

А самолёты лихо проносились,

Что мы их не сумели распознать.

Пружиной сжавшись, время побежало

И сохранилось как обрывки сцен,

Где гулко, где дрожало и визжало

На записях магнитофонных лент.

Команды сыпались, им вторили доклады,

Жил по инерции машинный интеллект…

Валили всё, пугала наша жадность,

Так таял на глазах боекомплект.

Строчил, как автомат, в блокнот инструктор.

Динамик надрывался и хрипел.

А мы стреляли грамотно, по пунктам,

Как Боевой Устав предписывал, велел.

Ошибок ни за что бы не простили.

Затвором шумно щёлкал фотоаппарат,

Как на планшете данные чертили

Начальник штаба и солдат.

Чтоб избежать ненужных разговоров,

И исключить уловки и обман,

Сверяли долго показания приборов

С тем, как задумывался план.

Багульник

Ещё бывает холод жуткий,

Мы в кунге мёрзнем по утрам…

Но солнце, раздвигая сутки,

Скользит по лиственным стволам,

Тепло в коре уже теснится

И рвётся к розовым краям,

И, переполнившись, сочится,

Сбегает змейкою к корням.

Невесть какие-то пичужки,

Что начали чуть свет летать,

Вверх-вниз снуют по жёлтым стружкам,

Стараясь, пищу разыскать.

Искрится снег и проседает,

Ему сегодня невдомёк,

Что он не просто отступает,

А порождает ручеёк,

Едва заметный, безголосый,

Напоминающий слезу,

Среди сугробов и торосов,

Зимой наваленных в лесу.

А вот в проплешинах на склонах,

Где ветры сдули верхний слой,

Тараня белые заслоны,

Прорвался тёмно-бурый строй.

Торчит ершистым одеяньем

И ждёт чуть большей теплоты,

Чтобы сиреневым сияньем

Зажечь байкальские цветы.

* * *

Контуров цепь оживает

В нагроможденьях ночных,

Что незаметно сникают,

В сумрак густой отступают

К царству лесному немых.

Вот и туман закурился,

Принялся дымку стелить,

Лёгкой прохладой разлился…

Ландыш совсем распустился

И — колокольцами бить.

Раннее утро рядится,

Хочет цвета подобрать,

Хочет с рассветом искриться,

Хочет звенеть и кружиться,

Хочет себя расплескать.

Где-то в чащобе кукушка

Спорит одна с тишиной.

Вот по такой заварушке

В детстве бабуля-старушка

Звякать учила деньгой.

* * *

В. Г-ву

Подчинённый помешан на сексе,

И в глазах его дьявольский пыл,

Что ему на занятиях тексты,

Он уж землю копытами взрыл.

Что ему до проверок, учений,

До порядка дежурящих сил,

До тревог и ночных построений.

Вечер сумерек сеть опустил.

Вся округа любовным томленьем

До опасной черты сведена…

Сколько ангелов падших в круженье,

Сколько запахов, хмеля, вина.

И пусть ханжество всё ещё в моде,

И условностей-мудростей гнёт.

Очень многое в нас от природы

Где молчит, где бурлит и живёт.

Ничего не изменят укоры

Командиров, ни злоба других,

Кто бросает завистливо взоры

Или глуп в рассужденьях своих…

Подчинённый во власти кошмара,

Силой страсти натянут в струну,

Но не движимый духом угара,

А лишь тем, что встречает весну.

Я завидую страшной болезнью,

Чтобы так, чтоб на всё наплевать,

И не мучить себя бесполезно

И ночами при этом не спать.

* * *

Североирландцам, узникам английских тюрем, объявившим голодовку.

За каждым погибшим

встаёт живущий,

За каждым живущим —

сотни грядущих,

Новых и новых

отважных борцов,

Которых неволя

сплотила в кольцо

(И полны решимости

светлые лица),

Нельзя им упасть,

Нельзя ошибиться,

Короткой иль долгой

их будет судьба,

Их жизнь — не мгновенье,

их дело — борьба,

Чем твёрже рука,

тем сильнее желанье,

Сквозь боль, через кровь,

через муки страданий,

Чтоб вечно над жизнью

сияла СВОБОДА —

Одно неделимое

право народа!

* * *

Когда поэты умирают,

Лишь музы рыдают по ним…

Что ж, только неземные знают,

Кто в этой жизни был земным.

И сколько Вас, таких заблудших,

Что ждут чудес в ответ?

Поэт — не лучший и не худший,

Поэт — он лишь поэт!

Ночная тревога

Ночной покой сиреной взорван…

Посыльный гулко в дверь стучит,

«Товарищ лейтенант! — кричит, —

Дивизион… Готовность полным!»…

Сон сладкий как рукою сняло.

Секунды молотками бьют

В висок, безжалостные не дают

Поднять мне с пола одеяло,

Что в темноте едва белеет.

Скорее в бриджи, сапоги надеть

И китель застегнуть успеть,

Схватить фуражку, портупею.

И, не закрыв входные двери,

С разбегу ринуться во мглу

И с бесшабашностью, в пылу

Бежать, как гончая за зверем.

В округе всё в подвижном шуме:

Грохочет, ухает, визжит.

А рядом старшина бежит,

Фасонит сумкой полевою.

Мглу разрезает фар мерцанье

Дежурной ТЗМ одной…

Вдруг — стартера натужный вой,

И слышно дизеля урчанье.

Дресва шуршит с печальным стоном

И с болью катыши крошит

За то, что бег мой тормозит

Извечным мировым законом.

Кабина. Двери нараспашку.

Скорей к экранам, за контроль,

Проверить станцию, «Пароль»

При тусклом свете от «сигнашек».

Мне Новосельцев вскользь бросает:

«Осталось «пушки» запитать,

Из дизельной доклад принять!»

И тут же в свой экран ныряет.

Порядок. Уж теперь успели.

Все в ожидании команд…

В динамике: «Товарищ лейтенант!

Два дизеля… ввод… в параллели!

Две пусковых — готовы!»

Даю команду: «Запитать!

Расчёт в укрытии собрать!

Разведке — поиск целей новых!»

И голосом командным, строгим

Спешу: «Товарищ командир…»

А он, поправив свой мундир:

«Отбой. Учебная тревога»!

Сопка Лагерная

Маньчжурский дуб, что старый паралитик:

Скорёженный, худой, кривой —

Наряженный копною ярких листьев,

Чтобы уродство спрятать за листвой.

Уж сумерки, но также пыльно, душно,

И воздух углями сверх меры прокалён…

А лес молчит, взирает равнодушно

В безоблачный, сожжённый небосклон.

И тишину ничто не нарушает,

Ни птичья трель, ни шорохи зверей,

В безмолвии листва свисает

Как с нараспашку вскинутых ветвей.

Здесь леспедецы заросли сплошные,

Но вот неуловим медовый аромат.

Лишь запах прелости. Кругом сучки гнилые.

И кольца плесени, как россыпи, лежат.

Среди цветов и трав разновеликих,

Что кружатся, и вьются, и стоят,

Что чтобы видеть солнечные блики,

Друг дружку стеблями отчаянно теснят.

Приятны взору дальние картины:

Распадки, вдоль дорог кусты,

Поля на склонах сопок и в низине,

За дымкой лес и горные хребты.

Всё, будто на холсте, расчерчено прямыми,

Оттенено рельефной синевой,

И всюду зелень красками густыми

Разлита щедрою, талантливой рукой.

Романс

Н.

Господь, о, ниспошли мне силы,

Чтоб мне ещё не умереть

В волшебном пламени любимой,

И крылья как-нибудь сберечь.

Любовь пришедшая внезапно

Счастливых только и пьянит,

А несчастливых безвозвратно

Она ломает и крошит.

Она как шквал морской свирепый,

Как смерч, поднявшийся в степи,

Сметающий любые крепи,

Что стали на его пути.

Блажен, кто может стать спиною

И непогоду переждать,

И — пролетевшее стрелою —

Не вспоминать, не призывать

«Тёмная» лошадка

В.В.Л.

Старт. Карьер. И «тёмная» лошадка

В миг смятенье сеет в душах всех,

И хотя бежит ещё не гладко,

Но уже с программой на успех!

Как она проходит все преграды,

Лихостью и резвостью берёт.

И посторониться многим надо

После входа в сложный поворот.

На трибунах жуткое волненье,

Пыл азарта, крики, свист и рёв…

На дистанции горячее движенье,

Пыль, земля из-под подков.

И на удилах свисает пена,

Пот струится мылом по бокам,

Только бы не вырваться из плена

Радостного боя по вискам.

Ни на чуть дыхание не сбилось,

Темп высокий даже не упал…

Ей, наверно, очень долго снились

И медаль, и этот пьедестал!

Ночь в наряде

Мне позора не смыть перед Богом,

Что с богемою я не дружу,

Что неярко живу и убого

И стихи за полночью пишу.

Духота после дневного зноя

Внутрь казармы спешит зарулить,

Чтобы там безвоздушной волною

Неподвластных природе накрыть.

Сон солдатский и так не спокоен.

Он, как призрак, гуляет тайком

Меж железных двухъярусных коек

И по полу всегда босиком.

Растворяясь средь синего света

Ночника, что горит на стене,

Что могильно чернит силуэты

И зловещ на оконном стекле.

Плотоядные песни вампиров

Отовсюду победно гремят,

В предвкушении хмельного пира

По-бахвальски и нагло звучат.

Кто-то сонный бормочет доклады,

Кто-то к ручке припал пусковой,

Кто-то как на военном параде

Шаг чеканит в кровать строевой.

Запах пота, сапог и портянок

Разливают такой аромат,

Что настоем духов итальянок

Отзовётся любой суррогат.

Медлит что-то с уборкой дневальный,

Мне идти проверять караул,

Чтобы где-нибудь в парке, случайно,

Часовой на посту не уснул.

А ещё заниматься зубрёжкой,

Исписать под конспекты листы,

Чтобы утром разбиться в лепёшку,

Подчинённым внушая азы.

Журавли

Тучи низко плывут, кособоко,

То клубятся. Летят журавли.

Осень щерится, ветром жестоким

Гонит птиц из родной земли.

Напускает в долины туманы,

Чтоб озёра скрыть и поля…

Даже небо бывает рваным

Под напором косого дождя.

День короткий, из сумерек серых,

И ночная кромешная тьма,

И из дальних хребтов почернелых

Беспощадная смотрит зима.

Оттого и тревожные клики…

И так больно на небо глядеть,

Где широким развёрнутым клином

Журавли продолжают лететь.

* * *

А. Т-стых.

Он умнее меня на века.

Ну а я не люблю подчиняться.

Я привык, чтобы уж «наверняка»,

А не так, чтоб в пучине болтаться.

Не люблю я в пути маяки,

Их состряпали с дальним обманом,

Их придумали не моряки,

Их придумать смогли капитаны.

Чтобы гнаться в бурлящей воде

Сквозь шторма ураганные к цели,

К той, что нету на карте нигде,

Та, что призраком слабым белеет.

Он умнее меня на века,

Он со всеми умеет ужиться,

И валяет в делах дурака,

Чтобы как-то, хотя б, веселиться.

Не умеет ловчить и кривить,

Но не кажется взрослым ребёнком,

Он умеет сквозь стены ходить

И всегда находиться в сторонке.

И какие б не дули ветра,

Я уверен, он сможет не сгинуть,

Он докажет другим, что дыра…

Что в душе его нечего сдвинуть!

Вьюга

Вьюга (она ведь такая) —

Только помедли чуть-чуть —

Шаткий кустарник сгибая,

Спрячет снежинками путь…

Плотно осядет в ресницах,

В кожу иголок набьёт,

В вальсе заставит кружиться,

Задом идти наперёд.

Резко шинельные полы

Ветра порывом рванёт,

В гулкое, чёрное поле

Песню свою унесёт.

Там на бескрайнем просторе

Новый закрутит набег,

Чтобы натрусить за ворот

Скользкий и мертвенный снег.

Будет хвататься за руки,

Будет с дыханья сбивать,

Будет протяжно аукать

Ведьм на веселье скликать!

Песня

Когда гитара горько плачет,

В порыве струны рвёт рука,

То обольщает всех удача

На остром лезвии клинка.

Что слёзы женские нам значат,

В них только капелька горька,

А рядом здравствует удача

На остром лезвии клинка.

Ведь для гусара не задача,

Седлать к походу рысака,

Чтобы приблизиться к удаче

На остром лезвии клинка.

Ус закрутив, гвардейцем скачет,

А сзади пылится тоска,

Лишь только храброму удача

На остром лезвии клинка.

И разве может быть иначе,

С кем смерть всегда наверняка,

Не тою призрачной удачей

На остром лезвии клинка.

Так пусть отвагою, тем паче,

Вся наша жизнь летит в века:

Тех, устремлённых за удачей

На остром лезвии клинка.

Зачем?

Зачем скрипишь? Зачем лелеешь?

Зачем видения зовёшь?

Быть может, завтра пожалеешь,

Что этой ночью не уснёшь.

При тусклом свете от коптилки,

Дрожащей трепетным огнём,

Я вижу тень чужой ухмылки

За перекошенным окном.

И вижу дальше также тени,

Что дружным строем рвутся в жизнь,

В толпу презренья и сомнений

Как быстро все они слились.

Но я пишу. Рукою водит,

Как бы, другое существо,

Что на дрожжах растёт и сводит

С ума живое естество.

И рядом дрогнет робким звуком,

А вот сорвётся в скорый бег,

Вдруг в грудь ударит страстной мукой,

Стерильной станет словно снег.

Заворожит, блеснёт огнями,

Иль отзовётся пустотой…

Но ляжет ровными рядами

На тонкий листик меловой!

* * *

Звонкие сумерки марта.

Как же мне в них не бежать,

Полному сил и азарта

Счастье своё удержать!

Запад пурпурною краской

В небе стыдливость разлил,

Ну а восток для контраста

Темень на сопки спустил.

В чёрной, индиговой лентах

Звёзды рассыпались в миг,

Месяц в отдельном сегменте

Гордый свой выставил лик.

Здесь в придорожных отвалах

Гулко звучат ручейки,

Ищут в ледовых подвалах

Люки, проходов клочки.

В тёмных заплатах белеет

Поле под сонным леском,

Лужи и почва твердеют,

Сжатые новым ледком.

Сердце спешит насладиться,

Свежести горсть зачерпнуть,

Лёгкий морозец стремиться

Хоть бы за что ущипнуть!

Весна

Где-то в мире поют соловьи,

Льются смех и веселье, и шумно.

Здесь же ночь. Фонари.

И ветрище разбойный и буйный.

Скрип оборванной ставни окна.

Тень от леса зловеще ступает.

Однобокая светит луна.

И собака отчаянно лает.

И не бросишь словами упрёк

В эту ночь, в это игрище ветра,

Что весны долгожданный поток

Налетел необузданной крепью

И пытается всё поломать,

Разорвать, расщепить и развеять.

Что ему эту жизнь начинать,

Он по- всякому в ней ведь сумеет.

И багульник огнём полыхнёт,

И черёмухой в сопках запахнет,

И сирень под окном расцветёт,

И росточки-зелёнки — на пашнях…

Я открыл в свою комнату дверь,

Встал к окну и взглянул пред собою.

Там, на улице злобствует зверь,

Он хохочет над прошлой зимою!

* * *

Хмурь небо вкруг заволокла,

Дрожат на стёклах капли,

Весна с ненастием пришла,

И прилетели цапли,

В болотных кущах разбрелись,

Застыли сиротливо.

Глядят в студёнистую слизь

Маренговых разливов.

На улицу не выйти, стынь,

Колюче, неуютно,

Холодный воздух гнёт полынь

В неласковое утро,

Гудит тревожно сухостой,

Слезинки вниз роняет,

А там травы пожухлой строй

В мучениях линяет.

* * *

В разговорах лишь слова

Броские, пустые.

А весна всегда права,

Даже утром стылым.

У зимы выходит срок,

Вот она брюзглива,

Норовит, на посошок,

Пошуметь хвастливо.

Тонким, ситцевым ледком

Скованы все лужи,

Что разбросаны кругом

Меньше, больше, глубже.

Но в сосульках над окном

Хмель грядущий бродит

И чернёным серебром

Ловит миг восхода.

Не зевай, подсуетись,

Рядом по дороге

Лихо мчится тройка-жизнь

В царские чертоги,

Бубенцы её звенят

Радостно, призывно,

Чтоб разбить чреду преград

Затянувшихся противно.

Рассвет на сопке Лагерной

Туман неплотный опустился

И в травы росами упал,

И в сумерках засеребрился —

Зеркальной влагой засверкал.

И в миг, когда от солнца, светлый,

Рассветный лучик пробежал,

Пурпурно-розовым соцветьем

Восток небес заполыхал.

Тотчас запели дружно птицы

В полях, на сопке, из кустов,

Наполнили созвучьем чистых,

Прекрасных голосов.

Суровый лес как встрепенулся,

И посветлел, и посвежел,

Бесёнок ветерок проснулся,

В листве и в кронах прошумел.

Неумолимо, неизбежно,

Как вихрь, стремителен восход,

В прозрачно-жёлтые одежды

Он наряжает небосвод.

В одно мгновенье солнце встало,

Стараясь взором сжечь дотла…

Качнулось небо и упало

И раскалилось добела.

На травах росы испарились.

Замолкли птицы. Лес застыл.

Пыль над дорогой заклубилась.

И нестерпимый зной поплыл.

* * *

На книгу А.К.Толстого

«Князь Серебряный».

Сочится кровь. Измены. Казни.

И стоны — стонет Русь.

И царские звучат соблазны…

И я не защищусь.

Прости, прости меня Россия.

Я не приемлю мир интриг,

Ты дай мне степи ветровые

И дай товарищей лихих.

И там, где день рождает войны,

Где без конца набег татар,

Я послужу тебе достойно

И там приемлю свой удар!

Муза

«Ведь эта муза, люди подтвердят,

Засиживалась сутками у Блока…».

В.С.Высоцкий

Полночь рвётся в проёмы окон.

Только муза хозяйкой здесь ходит,

Разгоняет и дрёму и сон,

И в глазах голубые разводы.

Но зачем она мне говорит

С придыханием голосом низким,

Карандаш по бумаге скользит

Нескончаемой вязью волнистой.

И зачем её запах духов

Мои мысли дурманом сплетает,

Вереницы рифмованных строф

Надо мною в эфир распыляет.

И зачем её ласки нежны,

Что устои мои расшатали,

Что вселили сознанье вины:

Видеть свет красоты за вуалью.

Что безудержно время летит,

Невзирая на вехи и сроки.

От того и больнее щемит:

Я её отнимаю у Блока!

Памяти Лермонтова М. Ю.

И что ж? Его уж нет меж нами,

Ушёл Он в мир иной, чужой,

Ушёл с высокими мечтами

И благородною душой.

Ушёл без трепета, холодный,

С непостижимой тайной глаз,

Такой бесстрашный и свободный,

Недосягаемый для нас.

Отвагой наделённый редкой,

В себе Он слабость презирал,

У ног пылающей кокетки

В салонах светских не сгорал.

Средь знати, дядюшек степенных

Он покровителей не ждал,

Он был высоким и надменным,

Чем вызов дерзкий всем бросал.

Кавалерист, гусар, рубака,

Такой блестящий кавалер…

Кавказ, поэзия, атаки —

Обычный, серый офицер.

Муштра, казарма, караулы,

Ночные звёздные огни,

И небогатые аулы

Враждебной, варварской Чечни.

Гражданский долг? Изгнанье? Ссылка?

Судьбы удары принимал

И верил в Бога. И бутылку

За это счастье открывал.

Коль можно перед сном молиться,

То не напрасно жизнь течёт.

Зачем Он жаждал насладиться:

Уменьем видеть наперёд?

И снисходительный, и едкий,

Великодушный и бретёр,

Одною фразой злой и меткой

Умевший разжигать костёр.

О, мы прекрасно рассчитали,

Уставший от пустых забот,

В минуту горькую печали

Он сам на смерть свою пойдёт.

Не бросит в нас своё проклятье,

Став под тяжёлый пистолет

Того, с кем в дружеских объятьях

Судьба скрепила с юных лет.

Ушёл. Ступил за грани мира,

Чтоб светоч гения погас,

Чтоб не звучала больше лира,

Не волновала пошлых нас.

Чтоб голос музы вдохновенья

Не горячил младых умов.

Зачем нам пламень пробужденья,

Рабам чужих забав и слов?

Обиды, горечи, презренье

Минуют дальней стороной.

И вместо взлёта — путь паденья

Зигзаг прочертит роковой.

Всё также будут пилигримы

По миру мессию искать

И к небокрылым херувимам

О благоденствии взывать,

Неся и смуту и сомненья

В сердца доверчивых людей,

Как будто Божье провиденье

Мир защищает от страстей.

И как постыдна наша жалость…

И в поколениях времён

Заслужим вечную ненависть

За наше варварство имён!

* * *

В.Т-ву.

В тишине лишь забудусь немножко,

Память в прошлое пулей летит:

Там на точке ракетной гармошка

Задушевно и нежно звучит.

Облетая поля золотые,

Что старательно так в унисон

Водят волны колосьев густые

И сгибают их в низкий поклон.

Там у ДОСов скамейка пустая,

Вся сожжённая солнцем, стоит,

Там берёзка под ветром вздыхает

И в вечернее небо глядит.

Даже тополь седой, одинокий

Понимает чужие слова,

Он взметнул свои ветви высоко,

Чтобы дольше кружилась листва.

А солдату от песни теплее,

Он о Родине вспомнит своей.

Отчий дом в потемневшей аллее

От наскучивших частых дождей.

Он о матери вспомнит далёкой,

Что, тревожась, ночами не спит.

Вспомнит он и о той, синеокой,

Та, что верность в разлуке хранит.

Точит когти упрямая кошка,

Чтобы были острей и больней,

Потому что играет гармошка

С каждым звуком милей и нежней!

Случай в карауле

Р-ту

Помдеж отстал — он был слабак,

Из тех, кто в службе не ишачит,

Кому не рваться на «пятак»,

Когда сирены с воем плачут

Или когда ревут в трубу

Средь ночи с дерзким планом…

Но мы бежали на стрельбу,

Там наш товарищ нёс охрану.

Усердно кто-то поливал

Свинцом тяжёлым мглу ночную.

Залп залпу эхом отдавал,

Сметая всё напропалую.

Тревогой, страхом рос из тьмы,

По телу полз холодным потом,

Мерцаньем гаснущей звезды

Встречал за тёмным поворотом.

Здесь время рядышком неслось,

Не оставляя слабых шансов:

На небесах решён вопрос,

Давно, по поводу авансов.

Но только вот ломая строй,

Уставы грубо нарушая,

Солдат рванул вперёд, собой,

Всех нас от смерти закрывая!

* * *

О.М.

Вот в атаку срывается конница

И… копытами землю лупить!

Ну а наша женская вольница

Хочет мудрою самой прослыть.

А меня допекает бессонница

Так, что хочется всем хамить.

А ещё эта жуткая конница

Продолжает копытами бить.

Не острожник я и не в схимниках,

И обет никому не давал,

Только выпал мой путь по зимнику

На заснеженный перевал,

Где морозы лютуют, где дымно как,

На вершине гуляет шквал…

Не острожник я и не в схимниках,

И обет никому не давал.

День к закату не скоро наклонится,

Он светло ещё будет дарить,

Золотыми лучами в звонницах

Благовесты земным творить.

Ну а наша женская вольница

Очень мудрой старается быть.

А она — просто дерзкая школьница

И сумела меня вскружить.

* * *

О.М.

Нет, я к славе не причастен.

Я люблю тебя, не всех.

Только разве это счастье,

Коль не слышен звонкий смех?

Если в долгом поцелуе

Не кружится голова,

Вдохновенье не рисует,

А бросает лишь слова?

Невозможно знать: как лучше?

Только верно, что порой

Мир бывает и созвучным

И не логикой одной.

Не поэт я, вздор всё это,

Я простой, простой солдат.

Вон, глядят мои ракеты

В догорающий закат,

Маскировки покрывало

Сбросив с белых, толстых спин…

День уснул. И ночь сбежала

С горных сумрачных вершин.

Над низиною сначала

Пеленой туман повис,

Всё в округе замолчало…

Звёзды осветили высь.

Бессонница

Утро в сумерках хлипких,

Серой дымкой теснит черноту.

Постою у закрытой калитки

Часовым на желанном посту.

Подышу этим сельским уютом.

Как горланят кругом петухи,

Подгоняя — хвалебно — минуты,

Когда станут шуметь пастухи.

Скоро выйдут хозяйки шальные,

Будут вёдрами гулко греметь.

И потянутся стройные дымы,

Чтобы этот рассвет подпереть.

Заскулят и залают собаки,

Разомлевшие в утреннем сне,

От того, что спохватится трактор

И безумно взревёт в тишине…

Обретает свои очертанья

Дом под сенью ветвистых берёз.

Мне хватает тепла и вниманья.

Вот с покоем открытый вопрос.

Лесная Фея

На книгу А.И.Куприна «Олеся»

На голове венок из лилий,

В глазах — клубки зелёных змей.

О нет, не зря мне говорили,

Что ты волшебница ночей.

Есть что-то властное во взгляде

И что-то жгучее в устах…

Ты в колдовском цветном наряде

Ко мне являешься во снах.

Ты мне смеёшься, тянешь руки.

И вдруг проста и холодна.

Но мне не боль и не разлуку

Ты хочешь вытолкнуть со дна.

Платком укрыла свои плечи,

Волненье страсти не тая.

Что жажда новой, скорой встречи

Лишает разума меня.

Мглу обступившую срывая,

Чтобы заветный видеть свет,

Твержу: «Ответь мне, ты — земная?

Иль это малярийный бред?»…

Когда сознанье не желает

Другою верой жить —

Устои вечные ломает,

Чтоб всё прошедшее затмить!

Лесная Фея

На книгу А.И.Куприна «Олеся»

Её лесною ведьмой звали,

И в лес ночной уже не шли,

И маленьких детей пугали,

И на полянах травы жгли.

В случайной встрече сторонились,

Косясь недобрым взглядом глаз,

И суетливо торопились,

При том неистово крестясь.

В минуту трудности грозили

Расправу скорую свершить.

А в пересудах говорили:

Колдунью злую подкупить.

Чтоб та каким-нибудь заклятьем

Свою товарку извела,

Освободила от проклятья,

Что ведьма в гневе нагнала.

Так отдавая дань природе,

Что Божьим промыслом ведёт,

Под гнётом бед мечта в народе

О справедливости живёт.

Когда же жаждою каприза

Котёл толпы вскипит,

Ценою беззащитной жизни

Судьба страданья облегчит.

О пехоте

Ребята мечтали о море…

Их скопом «забрили» в пехоту.

Гребёнкой одной — без разбора,

В обычную серую роту.

Построили споро в колонну,

Разбили в отдельные взводы

И двинули маршем к перрону,

Где ждут под погрузкой вагоны.

Ребята бежали по вантам,

Крепить паруса на фок-мачте…

А им сапоги и портянки —

На пунктах военной раздачи.

«Хебушки», кальсоны, рубашки,

Набитые ватой бушлаты,

Пилотки, кокарды, фуражки,

Ушанки, «звездастые» пряжки.

Ребята спешили в походы:

Шторма, океаны, опасность…

А их, походя, мимоходом

В стрелковые разные части.

На стрельбы, в окопы, в траншеи,

В защитные люки и шахты,

На пост средь колючей метели

В шинели, с худой, голой шеей.

Ребята хотели на вахты

К штурвалам, пультам, приборам…

В насмешку и с бухты-барахты —

К простым оружейным затворам,

К сапёрным лопаткам натёртым

Мозолями рук до глянца,

К бойницам железного борта

Бронетранспортёрного чёрта.

Ребятам снилось: на шканцах,

В парадном строю бескозырок…

Под танки в трясучем танце

Со связкой гранатных бутылок.

Идти через минное поле,

Где путь чуть означен флажками,

Скривившись в бессилье от боли,

Ползти по-пластунски, на воле.

Ребята морскими волками

Себя уже видели в жизни…

На плац — и греметь «косяками»,

Любимая шутка Отчизны.

Подъём, караулы, наряды,

Землянки, худые палатки,

Мошка, тараканы, гады —

В придуманном бездарем: Надо!

Я гимны слагаю пехоте,

Что вдруг и для всех в отчужденье,

Бежит по полям, по болотам

На долгих и частых ученьях.

В ней дух победителей славных

Радеют держать генералы,

Что видят одно только главным:

Ловить ордена и медали.

Прощание с Пантелеймоновкой -1

Я из прошлого много запомню,

Только лучше бы было забыть

И оставить лежать безмолвно,

Где нельзя ничего ворошить.

Как заброшено это кладбище,

Где гниют и чернеют кресты,

Где ветрище разбойно не свищет

И в злобе не ломает кусты.

Только дождь. От последней заставы

На поля свою прыть припустил…

Отрешенность печальной дубравы.

И скамьи у оградок могил.

И дорога из грязи и глины

Поглощает утробой следы.

И в канавах вдоль скользкой низины

Полно мутной и бурой воды.

Вот и прошлое так бы забросить,

Чтоб нельзя ни на шаг подойти,

Чтобы хмурая долгая осень

Напускала косые дожди.

Прощание с Пантелеймоновкой-2

Приказ получен, уезжаю.

Какой быть может разговор.

Так отчего же я печалюсь

И отчего туманю взор?

Собраться многого не стоит:

Два чемодана, стопка книг…

Так что мне сердце беспокоит?

И червь какой во внутрь проник?

Страшусь ли дел и начинаний

Подобных тем, что здесь узнал,

Что вновь волной переживаний

Гасить придётся новый шквал.

Что за размеренностью тихой,

За тою призрачной стеной,

Уже другие зреют вихри,

Чтобы промчаться надо мной.

Толпой бетонных изваяний

Сплотить сильнее узкий круг,

Чтоб все красоты мирозданья

Слились в один, короткий звук,

Упавший мутною ледышкой,

И расколовшейся тотчас

На очень мелкие пустышки

Витиеватых страз.

Того судьба уже не бросит,

Кто был однажды опалён,

Она его теченьем сносит

В огонь, в пожарище времён,

Ведёт карающей десницей

На правосудия ковёр,

Через горнила инквизиций

Толкнёт к помосту на костёр!

Чтоб дань собрать людских страданий,

Кто перед ней не устоял,

За чередою испытаний

Душевный пламень растерял!

Но был рассвет. И солнце было.

И была света толчея,

Что в зимнее окно струилась

Предвестницей благого дня.

Дымы из труб домов, замёрзших,

Держали небо над собой,

Вдали берёзовая роща

Смущала жалкой худобой.

Хруст снега сочный под ногами

Вперёд по улице бежал,

За почерневшими углами

Его звук лая настигал.

Дорогу крошкой заметала

Едва заметная метель.

И даже время застывало

В морозной жгучей тесноте…

Настывшая за ночь кабина.

Металл отчаянно звенит.

Гирляндой ёлочною иней

На сером потолке висит.

Сквозь не зашторенные стёкла,

Прихваченные коркой льда,

Лоснится сумрак лёгкий,

Материальный как слюда.

Вокруг безмолвные предметы

И полутонов глубина,

И на не сложенном планшете

Ещё вчерашняя война.

Что здесь отчаянно металась,

Как загнанный в ловушку зверь,

Она рычала и бросалась

От потолка к шкафам и в дверь.

Она хрипела в микрофоны,

Слюной и пеною давясь,

Она порой протяжным стоном

Из глоток дизелей рвалась.

Она хваталась за штурвалы,

Вращая диски и гремя,

Она в редукторах трещала,

СУПА суставы не щадя.

Она пыталась «мёртвым» хватом

За горло сканер ухватить,

Лишь монолог с отборным матом

Умел злодейку осадить.

Она плясала у экранов

Своё бесстыдство разнуздав

(С коварством самых тёмных планов) —

На растрах всё перемешав.

Она дробила отраженья,

Терзала контуры у вех

И узкие тела мишеней

Вплетала в кружева помех.

Она чернела, бликовала,

Она пыталась убежать,

Но всё же снова возвращалась

Сиреной громко завывать.

Она скользила змейкой гибкой,

«Срывала» полное АС —

С надеждой роковой ошибки

У операторов РС.

Она скандалила свирепо

В потоке брошенных команд,

И всё записывала, слепо,

Как самый строгий интендант.

И так дотошно вымеряла

Границы ближней, дальней зон,

Что в нас желанье закипало:

Швырнуть её за горизонт.

Она не слушала доклады,

Не различала голосов,

Звучавших словно канонада

Со всех сторон и из углов.

Она канючила утробно

Под вентиляторным ремнём,

По перепонкам била злобно

Волны воздушной остриём.

Она слепила фотовспышкой,

Разрезав мертвенную мглу.

Она кривлялась как мартышка —

Работой техники в АСУ,

Молчаньем жутким телефонов,

Машинных баков пустотой,

Дежурным сумраком плафонов

И ходом стрелок частотой.

Она стучала тумблерами,

Переключатели рвала,

Она светилась огоньками

И по планшету в центр ползла….

Всё это было, было, было…

И снова света толчея

Сквозь шторы на окне пробилась

Предвестницей благого дня!

Прощание с Пантелеймоновкой

А.В.Б.

Почернело небо. Засверкали молнии.

Эхо, докатившись, превратилось в дрожь.

Мир до каждой клеточки заполнили

Гул листвы и этот шумный дождь.

На сегодня все отменены солярии,

Лишь кривые росчерки всполох:

Строгий ревизор в небесной канцелярии

Средь чиновников навёл переполох.

Вот и зазвенели рамы стёклами,

Блямбы капель развели калейдоскоп

С красками потерянными, блёклыми,

Собираясь струйками в потоп.

Я — один в беседке под накидкою,

Задержался, некуда спешить,

И стою недвижимо под криками,

Что природа принялась трубить;

Не давая спуску, страха пущего,

Опустила тучи на предел…

И в меня безжалостно отпущены

Сотни сотен беспощадных стрел,

Что уже не кажутся здесь брызгами,

Искрами небесных жемчугов,

Испещрили, лопнули, измызгали

Пятнами рассеянных кругов.

Постигаю прописные истины

Тонкой кожей собственного я,

Ну и что, что ветер рвёт неистово

Клочья убегающего дня.

То, что сникли, прячутся, ссутулились

Лёгкие постройки и дома,

Что на опустевшей улице

Прямо у плетня сгустилась тьма.

Что и я не избежал той участи:

Мороси укутан пеленой.

Ну и что, огонь костра живучести

Теплит мир надеждою одной,

Стебельком, травиночкой упругою

(Кто и как такие силы в ней хранит?):

Баховской торжественною фугою

Новый день восток воспламенит!

* * *

И. А. Чеботарёву

Крадутся сумерки окольными путями,

Их не пускает лето на порог,

Жжёт беспощадно жёлтыми огнями

Деревья, травы, воздух и песок,

Жжёт до глубин, до безобразных язв, до боли,

До чёртиков в глазах, до тошноты…

А хрупкий мир от сотворения расколот

Свирепой алчностью бушующей толпы,

Свершающей любое преступленье

С жестокостью, коварством, похвальбой,

Лишь только б на короткое мгновенье

Возвыситься над серою собой,

Для оправдания избрав себе кумира

С постыдной спешностью и пошлой суетой

Из балаганного, крикливого проныры,

Кичливого убогой простотой.

И вот она стенает умилённо

В одном порыве множества людей,

Уже безумством прокажённых

Вокзалов, улиц, площадей.

И в этом пламенном экстазе

Готова сладко трепетать,

Растаять, раствориться в плазме,

Летать, метаться и сметать.

Как нам не уподобиться вандалам,

Чтоб мы не голосили в крик

В обвитых кумачом колонных залах,

Куда уж вирус истребления проник,

Чтобы под взглядом ревностным и строгим

Сигнальною ракетой не взлететь,

По нескончаемой, растерзанной дороге

Нам сапогами выпало греметь.

И будет пот ручьями течь по лицам,

Чтоб на мгновение ослабить твёрдый шаг,

Чтоб растянуться длинной вереницей

По плоскости бессмысленных атак.

Нам будет вторить злобным эхом

Вдогон остервенелая пальба,

До крови, а потом пойдёт потеха,

А вслед за нею безрассудная гульба.

Когда нам кажется, что всё только начало,

Что мы пройдём любые рубежи,

Какая бы беда не клокотала,

Какие б нам не выставлялись платежи.

И не запомнятся короткие привалы,

Ведь надо в строй, равнение держать,

Когда летят порывистые шквалы,

Чтобы в глаза усталость набивать,

Чтобы скрипели, выли и звенели

Антабки, фляжки, котелки,

Чтоб гимнастёрки пылью индевели,

И чтобы пыль ложилась на виски.

Чтоб оказавшись рядом с другом

Его молчание случайно не прервать,

Чтоб не поддаться страху и испугу,

Нахлынувшую дрожь не показать.

И от товарищей не принять сигарету,

Чтоб ненароком не обидеть их,

Жевать безвкусную галету,

А с нею хлебных крошек горсть сухих.

По-прежнему нам солнце ярко светит!

В кустах лозы малиновка поёт

О том, что жизнь прекрасная на свете,

Жаль, что она мгновеньем промелькнёт.

Что в прошлое никак нам не вернуться,

Нас время задними торопит в спину в путь,

И нет возможности хотя бы оглянуться,

Чтоб рядом ближнего случайно не толкнуть.

За чёрным поворотом грянем песню,

Печатая сильнее в землю шаг,

Сегодня нам и радостно, и тесно,

И прячется от нас коварный враг.

И если вдруг кому-нибудь удача

Глазами быстрыми сверкнёт тайком,

Всё это ничего не значит,

В одном строю мы все идём.

Мамонов Александр Владимирович

Минск вып. 1975 года.

Последние записки

Тукмус

Годок Тукумс расположен на дальней границе всемирно известной Юрмалы в 64 километрах от столицы Латвии, города Риги, и в 6 километрах от Рижского залива Балтийского моря. Городок весьма скромный, по переписи1959 года его население составляет около 11 тысяч жителей. В промышленном плане имеет непримечательный молочный заводик и является малоразветвленным железнодорожным узлом. Внешне замечен как городок с одной кривенькой улицей, застроенной двух — трех этажными чистенькими домиками.

Расположился уютный непритязательный Тукумс на пологом холме. Особыми достопримечательностями не обзавелся. Муниципальным транспортом несколько обделён из-за малочисленности населения, привыкшего перемещаться на своих двоих. К особым сооружениям можно отнести железнодорожный вокзальчик с одним перроном и парой рельсовых путей, соединяющих город с Юрмалой и далее с Ригой. Курсируют только электрички, а потому все очень чистенько, сажа и характерные запахи отсутствуют. Другими значимыми сооружениями являются скромный Универсам, пара хозяйственных магазинчиков, фризетава, ту бишь, парикмахерская, крошечная почта с двумя бессменными телефонистками и одной кабинкой для междугородних переговоров. Наиболее ярким и производящим впечатление, безусловно, состоялся ресторан «Абава». Ему, ресторану, в жизни моих друзей-офицеров суждено будет сыграть особую роль.

Так как же меня забросило в этот провинциальный латышский городок?

Началось все после окончания мною Минского ВИЗРУ ПВО (высшего инженерного зенитно-ракетного училища противовоздушной обороны страны). После выпуска, получения диплома и завершения первого офицерского отпуска по направлению командования 1-го сентября 1975 года прибыл на ул. Якуба Коласа, 58 в штаб 2-й Отдельной армии ПВО. Нас, молоденьких лейтенантов, было четверо. С троими разобрались быстро, а со мной помучались. Статус у меня был необычный — бывший сержант, добротный диплом, достойные характеристики, бравый внешний вид, да к тому же еще и женатый. Потом объяснили, что, мол, в Минске, да и в Белоруссии меня разместить не могут. Я понял и согласился с направлением в 27-ой корпус ПВО, прикрывающий воздушные рубежи Латвии, Эстонии и части Ленинградского региона со штабом корпуса в городе Рига. Получив необходимые документы, отправился домой, на ул. Червякова в дом №4 квартиру №9, где и доложил всем домочадцам о свершившемся.

Через два дня под слезы и вздохи был благословлен родней на ратный труд и поездом «Чайка» Минск — Таллин прибыл в Ригу. По наводке военного коменданта трамваем №5 доехал до ул. Илгациемус к штабу корпуса. Командованию было не до меня и мне быстренько отпечатали очередное предписание. К новому месту службы, тем же трамваем №5, но в обратном направлении, добрался до ул. Елгавас, 5 к штабу 205-ой зенитно-ракетной бригады ПВО. Здесь пришлось задержаться дольше.

Мое появление в штабе бригады мне было понятно, а вот для командования оказалось весьма неожиданным. В это время комбриг полковник Антонюк находился где-то на учениях и командовал бригадой заместитель по вооружению полковник Тронин. Офицер опытный, но не решающий кадровые вопросы. Он сразу заявил, что свободных вакансий нет, не предвидеться и что со мной делать не знает. Жди и отдыхай.

В таком ожидании прошло два дня. За сутки до меня прибыл еще один, такой же «невостребованный» как и я, инженер-лейтенант Александр Михайлин. Мы оба закончили ВИЗРУ и имели абсолютно одинаковые специальности, ибо учились в одной, 4-ой группе.

С появлением командира все завертелось. Нас вызывали для разговоров командиры всех степеней, изучали наши анкетные данные. Особенно всех удручало то, что мы окончили училище по стартовому и технологическому оборудованию комплексов С-125 «Нева» и «Печера» и С-75 «Волхов-2М». Всё бы было хорошо, но вакантных должностей на комплексе «Нева», стоящему на вооружении бригады, не оказалось.

Командир оказался человеком рискованным, мол, изучили одни комплексы, освоят и другой. «Патрон», так звали Сашку Михайлина в училище, был оставлен в штабе, а я был назначен заместителем командира батареи — начальником отделения кабины подготовки старта К-3В, а Володя — начальником кабины управления К-9В.

Таким вот образом я получил направление в упомянутый город Тукумс.

Я впервые был в Латвии и из окна электрички невольно сравнивал пейзаж, строения, виды поселков Юрмалы, Дзинтари, Майори, Кемери,…., Слока, с видами мест, где побывал до того. Это было совсем не похоже ни на Белоруссию, ни Украину, ни Россию, ни Польшу. Я ощущал себя в Германии. Та же архитектура, та же чистота и опрятность, те же чистенькие, уютные вокзальчики, очень похожие на немцев, несколько напряженные пассажиры-латыши и важные приезжие. Даже надписи на стеклах в тамбурах «не отбалтийтесь» (не прислоняться) сильно напоминали немецкие электрички.

По прибытии в Тукумс меня встретил молодой, сразу заметный, что как и мы, тоже из новеньких, инженер-лейтенант Коля Горшков. Уверенно представился и предложил следовать за ним. Переходя через пути, я увидели на площадке, уже в то время вымирающий вид автотранспорта, сильно «поношенный» ГАЗ-69, именуемый в народе «козлом», без тента, но с дугами для оного и стоящего рядом изрядно замызганного бойца водителя. Линялый вид шофера и щеголеватый «прикид» Николая настораживали наше с Володей предчувствие чего-то значимого в ожидаемом финале поездки. Николай спокойно сообщил, что путь предстоит недолгий и спокойный. Побросав свои нехитрые чемоданные пожитки в авто, я забрался на заднее сиденье, а Коля, на правах старшего машины, на переднее. Поехали. Газик довольно натужно поднимался на

весьма крутую горку, вершину которой венчал замысловатый не то памятник, не то групповая скульптура.

Наконец преодолев этот косогор, слева по борту нашего внедорожника, мы увидели вполне приглядный городок. Коля пояснил, что это «ГОС-1» и что он здесь и проживает. Мне, прожившему большую часть жизни в военных поселениях, легко удалось расшифровать аббривиатуру «ГОС-1» как Городок Офицерских Семей тире Первый. Полагая, что и мне доведется проживать в подобном селении, я несколько успокоился. Тем не менее, наш экипаж продолжал движение.

Справа заметил слегка замаскированное некое воинское подразделение. По антеннам понял, что это радиолокационный комплекс дальнего обнаружения и система предупреждения о старте стратегических средств нападения. Коля молчал, на мои вопросы не отвечал, я понял — он сам не знал. Я замечал его удивление, мол, откуда я все про РТВ (радиотехнические войска) знаю. «Учился хорошо!» — отвечал я, но не распространялся, что такие комплексы видел на границе ГДР и ФРГ во время поездок с отцом, начальником разведки дивизии, в районе немецких Альп, южнее городка Галле.

Слева заметил некое поместье. Коля пояснил, что это «хутор Вайзе», местного фермера. За ним просматривались антенные системы, до боли знакомого ЗРК типа С-125

не то «Печеры», не то «Невы». Вот, думаю, и наша вотчина, однако проехали мимо и спустя метров 500 пересекли широкую развилку дорог Тукумс — Елгава и Рига — Вентспилс. Едем дальше. Слева, справа чистые ровные поля, ни одного строения и так километров десять. Неожиданно, повернув налево, и… О! Картина!…

На ровном поле — два холма, явно не естественного образования, а на них два РПЦ (радиолокатора подсвета целей) группы дивизионов ЗРК системы С-200 «Вега-2М»). Это двухканальная группировка комплекса дальнего поражения воздушного противника, место моей дальнейшей службы.

Николай разъяснил, что эта позиция у местных жителей именуется как хутор Пичас, а в наших кругах известна как объект М-83. Пока ехали по хорошо накатанному грейдеру, он предупредил меня, чтобы не пугался, когда увидит не образцовую позицию, как в учебниках, а только зарождающееся будущее зенитно-ракетной точки, которую вероятный противник нанесёт на свои карты, и будет очень бояться. Пока же на объекте работает в основном строительная техника, а наша военная стоит в капонирах и ждет твоего приезда. Однако, говорит, чего я тебе всё это рассказываю, скоро сам всё увидишь.

Преодолев КПП, подкатываем к трем зданиям, — длинному деревянному бараку и двум, обложенным силикатным кирпичом, скромным домикам с высокими печными трубами. У входа среднего сооружения видим пятерых офицеров. Первым, одному из них, полковнику, докладывает о выполнении задания лейтенант Горшков и отходит в сторону. Один из офицеров жестом показывает ему, мол, «свободен», затем рапортую я, о «прибытии для дальнейшего прохождения службы». Из краткого знакомства стало ясно, что перед нами командир группы зенитно-ракетных дивизионов полковник Корчагин, заместитель командира группы по вооружению подполковник Зверев, командиры дивизионов подполковник Дулинов и майор Мухин, замполит группы дивизионов майор Шахов. После пятиминутного уточнения моих анкетных данных и передачи сопроводительных документов, мне показали направление на объект и я, как был в парадной форме, последовал в назначенном направлении.

Несколько обескураженный скоротечным приемом, я шагал в сторону позиции. Пройдя несколько десятков метров, увидел идущего навстречу солдата. Его внешний представлял собой либо бежавшего из плена, либо бойца дисциплинарного батальона, но уж точно не бравого ракетчика. Куртка выгоревшего, грязного и мятого х\б обмундирования расстегнута до пояса, рукава закатаны, пилотка под погоном, ремень в руке. И этот субъект, не обращая на меня внимания, спокойно проходит мимо. Такой наглости я потерпеть не мог. Я, естественно, потребовал привести себя в порядок и пройти мимо офицера установленным образом. В ответ боец произнёс что-то вроде: — «кто ты такой»; «курица не птица, лейтенант не офицер»; и на последнее, — «да пошел ты!….» …. Вот тут я не сдержался и врезал хаму со всей силы в челюсть. Солдат был моего роста, но шире в плечах, однако от удара и неожиданности рухнул навзничь. Медленно встал, отряхнулся, надел пилотку, ремень и, оправляясь, прошел мимо меня. Остановившись, о чем-то подумав, развернулся, имитируя строевой шаг, с отданием воинской чести, прошествовал мимо. Так и разошлись. Лишь только потом я оглянулся и увидел обескураженных офицеров, так и стоявших перед входом в штаб и наблюдавших эту сцену.

Через пару минут я был на позиции стартовой батареи первого дивизиона двухканальной группировки зрдн ЗРК С-200В «Вега».

В классическом варианте стационарная позиция стартовой батареи 5Ж51В должна была состоять из кабины подготовка старта К-3В, шести пусковых установок (ПУ 5П72В) для наведения ракет по азимуту, двенадцати заряжающих машин (ЗМ 5Ю24) и дизель — электростанции (ДЭС 5Е97). При развёртывании группы ЗРК в первом эшелоне ПВО, с подлётным временем вероятного воздушного противника 6 минут и менее, батарее могут придаваться средства технического дивизиона — от 2-х до 6-ти автопоездов 5Т53М в составе тягача КрАЗ-255В и транспортно-заряжающей машины (ТЗМ 5Т82М). На стартовой позиции эта техника используется во время боевой работы и при проведении тренировок боевых расчётов.

Для отражения удара воздушного противника в мирное время в группах 1-го эшелона ПВО на ПУ устанавливаются, как правило, две ракеты 5В21 (5В21М) или 5В28 (5В28М). На направлениях наиболее вероятного удара противника к дежурству могут привлекаться ракеты со специальным (ядерным) зарядом, используемые для отражения массовых налётов или по целям особой важности.

При возможности, с целью экономии дизельного топлива на позиции или вблизи неё располагается преобразовательная трансформаторная подстанция ПТП-360, обеспечивающая отбор электроэнергии от промышленной сети 10.000В, преобразования её в 3-х фазное напряжение 380В и передачи его в распределительно-коммутационный блок ДЭС. Такое энергопитание обеспечивает более быстрый переход техники из режима дежурства в повышенные степени готовности, сокращая время до перехода на автономный режим работы всей техники стартовой батареи.

Для чего я всё так подробно и детально описал? Скорее всего, показать, что спустя почти 40 лет ещё не всё забыл, но, главное, чтобы показать, с чем предстояло встретиться молодому зелёному инженеру-лейтенанту, заместителю командира батареи А. Мамонову прямо сейчас, доложив о прибытии для дальнейшего прохождения службы.

Так что же я тогда лицезрел.

Назвать военным объектом увиденное было очень сложно. Территория представляла собой кольцевую, отсыпанную щебнем, широкую дорогу радиусом около 100 метров и диаметрально пересекаемую приподнятой и утрамбованной, с отбитыми кюветами, трассой, упирающейся одним концом в техническую позицию командного пункта. Все содержимое кольца было буквально нашпиговано разномастной строительной техникой. Трещали, тарахтели, урчали и грохотали два трактора Беларусь, скрепер, грейдер, самосвалы и могучие бортовые КрАЗы. Вокруг каждой из этих реликвий копошились такие же, как и встреченный мною боец, полураздетые солдаты. Через минуту ко мне подошел офицер, в расстегнутой рубашке, но в фуражке, невысокий, крепыш. Представился — командир батареи капитан Старовойтов, помолчав, добавил — Александр Никитич, так и называй. Я тоже доложился, мол, Ваш заместитель. Тут же узнаю, что он студент-заочник Харьковской академии и отбывает на сессию через три дня, так что, уж, готовься принимать батарею, а пока, иди переодевайся и располагайся.

Я вернулся к штабному дому. У входа стоял один замполит м-р Шахов, который сразу поинтересовался, не образумил ли я ещё кого-нибудь на позиции и, улыбнувшись, предложил пройти с ним для устройства на первое время и знакомства с помещением штаба группы и, по совместительству, временным офицерским общежитием.

В первом письме Иришке, 10 сентября, я так писал о своем новом жилище. «Нас в комнате 5 человек, из них 3 лейтенанта и 2 старлея. В соседней комнате — 2 капитана и 2 майора. Все — без квартирные, и все с семьями. Офицеры все молодые, хорошие ребята, „интересные люди“, „дети эпохи“. Рядом озеро, полное карасей, но ловить не разрешают. Однако, нам, как военным, представлены определённые льготы».

Перекуривая перед входом в штаб, познакомился с большинством офицеров группы. Узнал, что я оказался 13-ым из молодого пополнения дивизионов, последним из прибывших, но уже успевшим себя прославить. К своему удивлению среди молодых офицеров встретил Володю Можаева, однокашника, выпускника 1-го факультета Минского ВИЗРУ. Он прибыл неделей раньше и уже довольно хорошо освоился. Я был весьма смущен, от неожиданно быстрого распространения сведений не очень лестного характера, но заметил некое уважение в глазах будущих сослуживцев.

По чей-то команде, все офицеры, не спеша, побрели на обед. Я, все еще в парадной форме, вместе с Можаевым, уже в полевой, пошли последними. Входя в столовую, вдруг услышал команду — «Товарищи офицеры!». Я увидел, что все встали, не понимая, кому или с какой целью подаётся команда «Встать. — Смирно!» для офицерского состава, да ещё во время приёма пищи, что в принципе запрещено уставом. Команду подал командир группы и пояснил, что в наш коллектив прибыл инженер-лейтенант Мамонов, «скорый на руку и не терпящий обид, будьте с ним внимательными и осторожными. Прошу садиться

и приятного аппетита». Под скрываемый смех офицеров я так же сел перекусить, полагая, что этим разговор со мной не закончен.

Утром следующего дня, на разводе, я был торжественно представлен всему личному составу группы, а уже в составе дивизиона мне были представлены офицеры батарей.

В иерархии дивизиона я делил четвертое место с заместителем командира батареи — начальником отделения К-2В инженер-лейтенантом Горшковым, выпускником Пушкинского высшего инженерного радиотехнического училища.

У меня было два начальника, непосредственный — комбат капитан Старовойтов Александр Никитович и прямой — комдив подполковник Дулинов Николай Максимович.

В моем непосредственном подчинении были три офицера — заместитель начальника отделения К-3В лейтенант Бриль Николай Васильевич (вып. Энгельского ВЗРКУ), командир 1-го взвода пусковых установок старший лейтенант Грешников Петр Константинович (вып. Энгельсского ВЗРКУ) и командир 2-го взвода пусковых установок лейтенант Донских Александр Борисович (вып. Красноярского ВЗРКУ).

Комбат и Петро Грешников были уже матерыми стартовиками, носили знаки отличия «специалист 1-го класса, у Коли Бриль и Саши Донских — 3-ий класс по технике С-200В, а у меня — 3-й класс, но по С-125 и С-75. По «двухсотке» у меня знания на уровне смежной специальности в объеме 80 часов учебной программы МВИЗРУ. В их глазах я абсолютный дилетант, но поставленный ими руководить, что и как делать и, при этом, учить их. При этом я ни малейшего представления не имел о строительстве позиционных сооружений, оборонительных укреплений, особенностях фортификации на территории со сложным геодезическим грунтом. О понятии «высоких грунтовых вод» я вообще не имел представления.

Поделившись своими переживаниями, я просто попросил всех помочь мне в овладении необходимыми знаниями и не держать зла за неизбежные будущие промахи. Помолчав, «бывалые» оценили у меня отсутствие духа авантюризма и пообещали, мол, поможем, поправим, направим. Но все это происходило в атмосфере некоего недоверия и плохо скрываемого скептицизма.

Два дня Старовойтов вводил меня в курс текущих дел и приказов на предстоящий месяц, подчеркивая, что во время его отсутствия темпы и качество оборудования позиции должны не только не упасть, но и возрасти. После сессии в академии принимать будет лично.

Первая неделя моего правления прошла гладко, скорее, по инерции, приданной комбатом. Далее пошло веселее. В этот период меня своим жизнеутверждающим оптимизмом поддерживала Иришка. В первом же её письме звучали до умиления трогательные угрозы, что-то вроде: «- как только ты получишь это письмо, ты высылаешь мне проездные, В тот же день. Если же через определённое время я их не получу, я выезжаю без них. Так что жди скорой встречи. Я приеду, а потом пусть твоё начальство ломает голову, куда меня деть. Если армии нужны офицеры, пусть она обеспечит им хоть минимальный жизненный уровень».

Зная свою замечательную супругу и её решительность, хотя бы по её поездке в Городец, я ненавязчиво доводил необходимую информацию до своих командиров и до очень авторитетного и влиятельного замполита майора Шахова. Ему я так и говорил, что, мол, жена собирается приехать в ближайшие дни, при этом «планирует притащить все сервизы и кактусы, чтобы создать мне уют и произвести устрашающее впечатление». Основной эффект, на мой взгляд, произвело заявление, что она «согласна у какой-нибудь бабки на хуторе пожить». Я же акцентировал их внимание на том, что жена у меня утончённая и натура весьма ранимая, на хуторе жить вовсе не приспособленная.

Видя всю сложность положения с квартирами, я вовсе не тешил себя иллюзиями и в случае приезда Ириши готов был поселиться в гостинице или, как в молодости мои родители, снять где либо квартиру или комнату. Пока же мы не планировали полный переезд, поскольку Карьке ещё только предстояло закончить институт, а срывать её с учёбы было просто неразумно., хотя очень-очень хотелось.

Запомните её такой. Я про неё ещё много напишу. А пока я…

По причине малочисленности офицерского состава вынужден был сам поехать старшим машины на самосвале ММЗ-555 за бетоном в Слоки. Путь не далекий, солнечный день, видимость прекрасная. Водитель молодой, но резвый лихо идет на обгон ассенизационной машины, а та вдруг без включения поворотных сигналов круто поворачивает налево и наш самосвал с грохотом врезается прямо в кабину этого «дерьмовоза». Ассенизатор вылетает в кювет вправо, а мы, соответственно влево и тоже в кювет.

Через пару минут выбираюсь из машины, убеждаюсь, что мой водила жив и не пострадал. Выползаю на дорогу и вижу удручающую картину. У дымящегося и парящего ГАЗ-52, водительская дверь вырвана и валяется на дороге, из проема свешиваются ноги в сапогах, а рядом суетится какой-то мужчина в сером пиджаке. Останавливаю попутку и прошу вызвать скорую, милицию, ГАИ и сообщить в часть.

В течение часа собрались все. Скорая отказалась от водилы, поскольку травм на нем не обнаружила, но констатировала его смертельную пьяность. Милиция приняла бедолагу «ассенизатора» как своего клиента и на «канарейке» увезла в город. Оставшиеся сотрудники ГАИ, ВАИ, командир группы Корчагин, заместитель комдива по автотранспорту и замполит долго составляли протоколы, рисовали разные схемы, суетясь с рулетками, и опрашивали свидетеля. В результате к нашей стороне претензий предъявлено не было, а с нашего водителя и с меня все обвинения были сняты.

Наш самосвал отбуксировали в автопарк группы, водителю объявили выговор, а мне, как главному виновнику, строгий выговор и в течение трех дней восстановить машину и ввести ее в строй. Так открылась коллекция моих офицерских взысканий.

Самосвал починили за два дня. Мой «свой счет» был переписан в «черный офицерский счет группы» в виде 2-х литров спирта и двух «накрытых полян». Практическую работу проделали латышские механики расположенного рядом совхоза им. Ленина. Они же больше всех и загубили свои печени.

Далее дни летели незаметно. Днями на позиции по сооружению бетонных колодцев для пусковых установок, укладыванию рельсовых путей для заряжающих машин, сооружению убежищ для личного состава и укрытий для техники, а вечерами и ночами штудировал технические описания, инструкции по эксплуатации и альбомы схем всей аппаратуры стартовой батареи. Объем был огромный. На мне, как на заместителе комбата, кроме кабины К-3В и дизель — электростанции АД-200 «висело» еще более 20 единиц вооружения и боевой техники, несметное количество измерительной аппаратуры, запасных частей и приспособлений, инструмента и снаряжения. Все это должно было работать, правильно использоваться, а я обо всем этом должен был знать.

Возвращение комбата, как мне казалось, должно было снять с меня значительную часть обязанностей. Но я ошибался, это был не тот человек. Его безудержная инициатива, планов громадье и наполеоновские замашки не давали покоя ни мне, ни командирам взводов. Больше всех из нас доставалось Петру и Николаю. Я выяснил, что еще совсем недавно п/п-к Дулинов, к-н Семченко, к-н Старовойтов, ст. л-т Грешников, л-т Бриль служили под Вентспилсом в одном дивизионе ЗРК С-200 «Ангара». Всех их, с обещанием о повышении по должности, «перетащил» за собой в прошлом командир дивизиона, а ныне командир группы, получивший звание полковника при переводе, Корчагин. И если действительно комбат Дулинов стал командиром дивизиона, а начальники отделений Семченко и Старовойтов стали комбатами, то Грешников, в связи с разводом с женой, переведен с понижением, а Бриль, после суда офицерской чести потерявший звание старшего лейтенанта, перешел на равнозначную должность. Вот в такую атмосферу я и попал.

Независимо от фантанирующей энергии комбата, через два месяца я подтвердил квалификацию специалиста 3-го класса, но уже по боевой эксплуатации стартового оборудования ЗРК С-200В. Это был большой успех, меня включили в состав боевого расчета дивизиона, и я был допущен к несению боевого дежурства.

Была поздняя осень и погода удручала нас все больше. Практически не прекращающиеся дожди превратили позицию в сплошное месиво. Тем не менее, строительство стартовых укрытий не прекращалось.

В один из таких «мокрых» дней я руководил подготовкой котлована для емкости с резервным топливом. Работу выполнял наш «Беларусь», с навесным экскаваторным оборудованием. За рычагами сидел мой дизелист ефрейтор Антонив. Время подходило к обеду, и я объявил перерыв.

Отобедав, отогревшись и обсохнув, вернулись на позицию и обомлели. Там, где работал трактор, разлилась огромная лужа, из которой выглядывали выхлопная труба с глушителем, кабина и часть ковша. С другой стороны на корточках сидел мой тракторист и грустно смотрел то на трактор, то на нас. Старовойтов, от увиденного, яростно онемел матерными словами (читали по губам!).

Откуда-то появился Дулинов. Бросил — «Утром трактор должен копать» — и ушел.

Комбат спохватился. Антонив, бегом за КрАЗом!

Через 15 минут подлетает КрАЗ-214. Антонив ныряет в ледяную воду, за что-то цепляет трос, выныривает и, трясясь от холода, убегает в убежище. Комбат командует и тягач, ревя дизелем, трясясь и изрыгая черный дым, буксуя на месте, пытается вытащить трактор. Минут через 15 становится ясно — КрАЗ сел на брюхо по самый кузов. Следующее решение Старовойтова — гусеничный бульдозер на базе харьковского С-100. Пригнали, зацепили КрАЗ петлей за раму и передний мост — поехали. «Сотка» погребла-погребла и заглохла, притопившись на пол колеса. Стемнело, и решили отложить потуги до утра. От греха подальше, бульдозер отстегнули и отогнали на надежный грейдер.

Поутру комбат из соседнего инженерного полка притаранил чудо военной техники — тяжелый танк с «вилами» на передке и мощной лебедкой. Трос с лебедки отпустили, зацепили КрАЗ, танк зарылся своими метровыми «вилами» в землю и включил лебедку. Трос натянулся как струна, что-то затрещало, что-то стрельнуло. КрАЗ сначала медленно, а затем быстрее выполз из трясины и поехал к танку. Показался второй трос, а на его конце… передняя ось о двух колесах белоруса с торчащими в растопырь разными тягами. Оставшийся в котловане трактор обмотали несколькими тросами, скрутили пучком и довольно легко извлекли на поверхность. На сим операция была завершена. Далее пошли «разборы полетов». Участие принимали командиры всех степеней, потому что техника принадлежала разным структурам.

Кому что досталось, не помню, а мне — второй выговор.

Нельзя говорить о предвзятом со стороны командования ко мне отношении. Скорее я был под более пристальным вниманием как перспективный офицер, не страдающий карьеризмом, а мои просчеты воспринимались как нормальные явления при становлении офицера. Наиболее чувствовалось такое отношение со стороны м-ра Шахова. Именно он уже через две недели после моего прибытия настоял на предоставлении комнаты. И действительно мне выделили жилую площадь на «Андалузии». Зато это была первая, по настоящему моя, жилая площадь с раздельными ванной и туалетом, приличной 8-ми метровой кухней и, не смотря на первый этаж, с довольно просторной лоджией.

Моим соседом по «коммуналке» стал Володя Можаев. Он был женат и имел дочку. Его жена — минчанка, оказалась весьма хозяйственной, и пока мы были на работе, она покрасила полы на кухне и в прихожей. Не затягивая, Володя и Валя устраивали свой быт ударными темпами и, получив из Минска контейнер, заставили мебелью свою комнату и часть кухни.

Для большего счастья и чтобы не расслаблялся, меня избрали в бюро комсомола дивизиона и секретарем комсомольского бюро батареи. Взвалили на мои плечи вести группу политзанятий и инструктаж караулов и внутреннего наряда.

Выделение мне жилой площади носило, скорее, незаконный и несправедливый характер, поскольку я был женатым, но бездетным гражданином, а моя дражайшая супруга все еще училась в МГПИИЯ и благополучно проживала с родителями в городе-герое Минске. На вопросы же о нашем потомстве я уклончиво отвечал, что мы работаем над этой проблемой, но ничего не обещал. Среди нас, образовавших группу дивизионов, были и женатые, и с детьми, и просто, более старшие по возрасту, званию и выслуге лет. Но я был перспективным, и комнату дали все-таки мне.

Отмечу, что по этому вопросу ни от кого и ни разу не услышал малейшего упрека, а позже, после рождения Антошки и воссоединения семьи, эта тема вообще не рассматривалась.

Отныне я покинул «штабную общагу» и стал со всеми офицерами после рабочего дня уезжать домой. Для «уюта» Дулинов выделил мне солдатскую панцирную кровать, тумбочку и табурет. Мелкие вещи и книги я раскладывал на полках, сооруженных из пластиковых полос, положенных на пустые пивные бутылки. Чем дольше я жил, тем больше становилось полок. Быт затягивал меня.

Вскоре я осознал, что для моего же блага желательно позже вставать с постели и своевременно покидать место службы, не привязываясь к нашему транспорту типа ГАЗ-66. Для удовлетворения своих прихотей с третьей лейтенантской получки, составлявшей теми деньгами 225 рублей, приобрел индивидуальное средство передвижения. Размышлял я не долго. Мне нужен был аппарат дешевый, простой в управлении, экономичный и достаточно пригодный в эксплуатации. Я выбрал мотороллер «Вятка — Электрон» и купил его.

В правах категории «А» у меня не было, но разве это кого-то волновало. Была категория «В» и меня такое устраивало. О милиции я не думал, потому что раньше ее не видел, но как-то на Вентспилской развилке остановил меня сотрудник ГАИ и убедил в необходимости внесения изменения в мои Права. Сразу поведал что, как и где я должен сделать.

Комдив Дулинов, оценив положительные стороны наличия в дивизионе мобильного офицера, дал «добро» и выделил мне для решения вопроса два свободных дня.

Выписку из моей медицинской карты мне легко сделал наш «полковой» фельдшер — санитар, поставив печать «Для рецептов». Но вот с поучением Прав возникла заминка. Не получалось никак пройти городских докторов. В городке Талсы удалось зарегистрировать мотороллер и получить номерной знак. Они же видели перед собой здорового щеголеватого офицера, не вызывающего сомнений, что он умеет управлять мотосредством. Приличный внешний вид помогли сохранить мне конструкция «роллера» и самосшитый фартук из брезента, которым я закрывал ноги, а на остановках перебрасывал на руль, закрывая от осадков органы управления и контроля (мое «ноу-хау»). Практическое вождение на площадке откатал лихо, но из-за отсутствия медицинской справки Права не поменял.

Комдив, сразу после моего прибытия, начал воплощать в реальность свои намерения по использованию мобильного офицерского состава без вложения капитальных средств. Первое, в чем это проявилось, на совещании он привел в пример «разумное использование личных финансовых доходов л-том Мамоновым», прозрачно намекнув о целесообразности и другим «садиться на колеса». Второе, мне и в офицерское общежитие установили полевые телефоны. Я через коммутатор «Андалузия» мог связываться с «Жерлицей», коммутатором группы и по очень ласковой просьбе даже с городом. Эта же связь, исключая посыльных, позволяла оперативно вызывать меня по тревоге. В воспитательных целях она же дала возможность командирам и политработникам в определенной степени контролировать мое состояние и местонахождения. В моей личной жизни появилась некая дополнительная настороженность.

А что говорить об офицерах-холостяках, получивших свои койко-места в общежитии, но желающих обустраивать личную жизнь по своим планам. Простое отключение аппарата не помогало, ибо через 10 — 15 минут прибегал связист и умело восстанавливал связь, после чего, как должно, докладывал о повреждениях на линии и их устранениях командиру группы. Следовавшие после неизбежные разборки вынудили холостяков отказаться от подобных мер предохранения и назначать дежурных по «бунгало».

Офицерское общежитие располагалось в лётном ГОС-1 в трехэтажном здании. Это была большая трехкомнатная квартира с большущей кухней и туалетом типа «а ля труба», то есть, без унитаза с полуметровой в диаметре железной трубой от третьего этажа до выгребной ямы в подвальном помещении. В центре квартиры располагалась большая кирпичная печь, топимая торфяными брикетами и углем.

В то время, было начало 1975-го, года, туда разместили 8 человек. Всех уже не вспомню, но самую цивилизованно отделанную занимали, на основании «матерости», холостяк майор Анатолий Колчин — начальник отделения К-1В первого дивизиона и разведенный капитан Игорь Заиграев — начальник автономного комплекса средств радиолокационной разведки, станций П-14 и ПРВ-13. Они, ввиду своей состоятельности, обставили комнату за свой счет. Уверенные, что жить им здесь придется долго, купили нормальные гражданские кровати, тумбочки, журнальный столик, шкаф, телевизор и даже маленький старенький холодильник «Саратов-2М».

В других, умеренно обшарпанных комнатах, поселились натуральные холостяки и временно разлученные с семьями женатики. Из тех, кого помню, были Валера Стрельников, Коля Горшков, Володя Лысенко и Леша Кириллов. Их бытовые условия были абсолютно спартанскими, солдатские кровати и тумбочки, казенное постельное белье, «антикварный» громадный шкаф без дверей с поперечной водосточной трубой для вешалок и несколько табуреток. Украшением одной из комнат был круглый раздвижной стол с выгнутыми ножками. Застилали стол солдатской брезентовой палаткой, а его главным предназначением было местом сбора всей непутевой части офицерского состава группы, независимо от социального и служебного положения. В вечернее и выходное время он использовался как стол игральный. Преферанс пользовался заслуженным уважением в коллективе и не осуждался даже высоким командованием. Неизменным атрибутом во время игры были специально закупленный вскладчину набор рюмок и добротный коньяк. Пиво и водка исключались.

После упомянутого совещания первым, на тихо внедренную комдивом идею, отозвался Коля Горшков. Отпросившись однажды с утра у командира по личному вопросу на несколько часов, к обеду он подкатил на новеньком полуспортивном мощном мотоцикле «Иж–Юпитер». Сияющий, блестящий, ярко-оранжево-хромированный, двухцилиндровый, с двумя фарами, высоким изогнутым рулем и покрышками с грунтовым протектором аппарат произвел неизгладимое впечатление. У большинства сослуживцев загорелись глаза и стали созревать соответствующие грешные мысли.

У Володи Лысенко эта мысль добродила быстрее всех, и через неделю парк личных мотосредств пополнился «Явой-364». Как говорят, процесс пошел.

Замечательными отдушинами в моей холостяцкой жизни были приезды Иришки. Особенно ожидал я её именно в конце ноября, накануне ожидаемого боевого дежурства. Впервые Иришка посетила нашу скромную обитель в последних числах сентября и уехала с противоречивыми впечатлениями, в основном благодаря мне, не уделившего ей необходимого времени и внимания. Второй визит мало что изменил в познавательном плане, но для меня стал особенным, запомнившимся очень надолго. Я ни разу не попал в наряд, и не был назначен ответственным или дежурным по дивизиону. Комдив оказался достаточно рассудительным и дальновидным. Он понимал, что я теперь ему уже обязан.

Надолго запомнился мне один из дней рождения Карьки. Накануне вечером я ездил на почту и по телефону поздравлял Иришку. Вернулся поздно, разделся, как всегда снял часы, кольцо, повесил на спинку стула палатку и, наведя будильник, лег спать. Рано утром второго октября мне позвонил дежурный телефонист и сообщил об объявлении готовности №1. Я быстро собрался, схватил тревожный чемоданчик и, перебросив через руку плащ-палатку, устремился к шоссе Тукумс — Елгава. На остановке автобуса меня должен был подобрать наш дежурный ГАЗ-66 с офицерами из общежития и семейных, проживающих в ГОС-1. Уже на позиции заметил, что на правой руке у меня нет часов, а на левой — нет обручального кольца. Вспомнил, что оставлял их на стуле у кровати и успокоился.

Вернувшись со службы вечером, обнаружил часы на месте, а вот кольца не увидел. Озадаченный, обыскал всю комнату, далее прихожую, лестничную площадку и территорию во дворе, понял, что кольцо потеряно… С горя написал Карьке и два дня ходил как в тумане.

На третий день, хмуро шагая на службу по все той же дороге, не доходя до хутора Вайзе, вдруг в колее увидел полу — притоптанное колечко с памятной внутренней гравировкой «Кари — 11 мая 1974г.». Дальше на работу я уже не брёл, а летел!…

Длительное нахождение в состоянии профессионального безделия, требовало от офицеров поиска занятия для самоутверждения. Наибольшее рвение в в этом проявлял освобожденный секретарь бюро комсомола группы дивизионов капитан Иван Шарий. Его призывы соответствовали духу времени и сводились к организации турниров по шахматам, шашкам и матчей по футболу между дивизионами.

Более прагматично настроенная часть офицерского состава, без весомых аргументов приступила к реализации более глобального плана. Основным вдохновителем и руководителем работ стал Александр Никитич. В течение трех дней была задействована большая часть землеройной техники, результатом деятельности которой стал внушительный котлован. Он же, Старовойтов, договорился с рыболовной артелью колхоза им. Ленина и в образовавшийся пруд было выпущено около 100 кг серебристого и золотистого карася, линя, карпа и по десятку окуньков и щук. С Чёрного озера из под Тукумса привезли различные водорастущие кусты и деревья. Вдоль берега набросали водоросли. Образовавшийся водоем был окрещен «прудом Никитича».

Специально отобранная группа «дембелей» обложила бутом родник, сделала к нему удобный подход и соорудила трапы и навесы для рыбаков. Были установлены запрещающие таблички о ловле рыбы на один год. Исключение составляли офицеры, освободившиеся от дежурства, и то, только до утреннего развода. Была обсуждена и утверждена квота на вылов: — «не более 10 хвостов на одну голову семьи рыболова».

Монотонность будней изредка нарушалась незапланированными происшествиями. Помню случай, когда на объекте появился ранее не заявленный гость. Без объявления готовности вся батарея во главе со мной приняла участие в гонке за здоровым серо-бурым зайцем. Больше часа гонялись мы за ушастым но, к сожалению, без результата — утёк за ограждение позиции (а так хотелось сшить жене шубку на зиму!).

Очередной, неожиданный, но очень желанный приезд Карьки пришелся на начало ноября. Я практически одновременно получил письмо и телеграмму с сообщением о её прибытии. Если с телеграммой было все ясно, то в письме она просила встретить её хотя бы в Тукумсе, при этом не на роллере, ибо, как уточнялось, «перина и она, на зверь–машине не поместятся». Отмечу, что с появлением этой самой перины и множества разных приятных и нужных в хозяйстве мелочей сделали нашу жизнь более мягкой и комфортной.

На одном из построений Дулинов объявил, что с 13 — 15 ноября начнется проверка из армии на предмет готовности дивизиона к несению боевого дежурства. Отметил, что это очень серьёзный экзамен и будущее многих офицеров зависит от его сдачи, исправлять ошибки будет уже поздно. Обратил особое внимание на дисциплину всего личного состава и непрерывный контроль боеготовности аппаратуры на период празднования 58-й годовщины Великой революции.

Вечером я остался на объекте ответственным по своему первому дивизиону и вместе с Володей Михайловым, таким же ответственным, но по второму, мы коротали время у телевизора в офицерской столовой. По случаю праздника шёл очень даже приличный концерт с лучшими исполнителями эстрадных номеров. Солдаты знали нас обоих одинаково хорошо, и редко кто из них вообще делил офицеров по номеру дивизиона, все мы были представителями одной группы. Поэтому проверяли порядок в подразделениях мы по очереди. Во время рейда одного из нас, другой внимательно смотрел на экран и запоминал все номера, а после возвращения выполнившего свою миссию, пересказывал случившееся в Кремлёвском зале Дома Советов. Так быстрее летело время, выполнялись наши обязанности ответственных офицеров, и легче было не уснуть, сидя, прислонившись спиной к тёплой печке.

Часа в 4 утра я вышел размяться и вдруг услышал вой сирен на всех капонирах группы, а через пару минут выбегающих из казармы бойцов. Вернувшись назад и разбудив дремавшего Михайлова, мы бегом отправились по своим позициям.

Уже подбегая к своему старту, увидел переход всех четырёх пусковых с ракетами, включая и со специальными зарядами, в боевое положение. Возле них уже работали стартовые расчёты. Аппаратура кабины была включена и вышла на рабочий режим, все сигнальные индикаторы по всем каналам горели зелёным, мл. с-т Сергеев доложил о полученном сигнале «Планер» и переходу дежурного боевого расчёта в «Готовность №1». Я принял управление и сообщил на К-2В о готовности к открытию огня всеми четырьмя каналами.

Минут через 30—35 прибыл л-т Донских, входящий на сегодняшние сутки в боевую дежурную смену, доложил и ушел на позицию батареи лично проверить готовность всех пусковых и работу расчётов. Понимая, что произошло что-то неординарное и не получая никакой информации с КП дивизиона, в таком состоянии готовности провели более трёх часов. Только спустя это время получили команду перевести ракеты в дежурное положение, аппаратуру кабины не выключать, расчётам оставаться на боевых местах.

Утром, как обычно, приехали все офицеры, и меня подменил на завтрак Петро Грешников. В столовой я пытался узнать у прибывших «с большой земли», что же произошло, и почему кто-то учинил такой «кипишь». Никто на этот вопрос ответить не мог, говорили только что и лётчиков подняли по тревоге, а Андалузия в таком же боевом режиме. Офицеры соседей рассказывали, что всё утро на аэродроме интенсивно шли полёты, группами на форсаже взлетали и садились истребители и штурмовики морской авиации.

В таком режиме нас держали до утра 10-го ноября. Появлялись слухи о невероятном, типа, группа боевых кораблей Балтийского флота прямо с парадного рейда Усть-Двинска снялась с якорей, перешла на сторону стран Северо-Европейского Союза, НАТО, и теперь направляется почему-то в Швецию. Говорили, что слышали многих свидетелей, будто в одночасье приведены в боевую готовность все береговые части Риги и, мол, мы накануне войны за передел Балтийского моря. Во главе всего этого стоит какой-то замполит какого-то нашего большого противолодочного корабля с ядерным оружием на борту.

Несколько дней спустя кое — что становилось известным. Действительно, планировался праздничный парад военных кораблей, подводных лодок, пограничных ракетных катеров и другой военно-морской техники в акватории базы ВМФ Балтийского флота в Усть-Двинске. И действительно, один из кораблей, БПК «Сторожевой», возглавляемый потомственным флотским офицером, замполитом, капитаном 3-го ранга Валерием Саблиным, практически с полностью укомплектованным штатом личного состава, снялся с якоря и взял курс для выхода в открытое море. Получали подтверждения и сведения о подъёме в воздух девяти истребителей-бомбардировщиков, осуществивших предупредительное бомбометание по курсу корабля, причинив ему незначительный ущерб. Только спустя 25 лет эти сведения и судьба экипажа стали известны общественности.

Сейчас приятно вспоминать, что в те молодые годы я рассчитывал не только на свои знания, но и на подготовку боевого расчета — операторов наведения, операторов старта и механиков ДЭС. Естественно, боевой расчет состоял из солдат срочной службы, призванных из разных отдаленных уголков страны. Связывали этих людей с родными и близкими письма и особое удовольствие всем доставляли фотографии. Для этой простой радости я специально организовывал выезды в город всего расчета в кинотеатры и фотоателье. Каждому из членов расчета я давал возможность сфотографироваться самому и сделать групповые снимки. Часто и меня приглашали сняться, при этом с обратной стороны я просил всех оставить на память свои автографы. Перед боевым дежурством выпускалась стенная газета с групповой фотографией расчета, несущего боевое дежурство.

Я знал, что все солдаты готовят личные альбомы и фотографии для самих бойцов и для их родных и знакомых всегда очень ценились, а командиры, помогающие в этом, пользовались дополнительным уважением.

В дальнейшей службе я продолжил эту традицию и, наиболее отличившихся, представлял к награждению фотографии у развернутого знамени части или награждению знаком «ЛКСМ Латвии».

30-го ноября 1975-го года состоялось расширенное совещание офицеров группы дивизионов. Длилось оно около получаса, но последствия имело весьма значимое. Было объявлено, что 1-му дивизиону 1-го декабря приказано заступить на боевое дежурство.

В соответствии с приказом предписывалось незамедлительно провести регламентные работы на всей боевой аппаратуре, завершить подготовку личного состава, довести до автоматизма работу всех дежурных боевых смен и дежурных боевых расчетов при переходе в повышенные степени готовности. Особенно обращалось внимание на действия дивизиона при получении сигнала «Планер».

Поясню некоторые особенности нашего ТВД — театра военных действий. Войска ПВО и в мирное время находятся в боевом состоянии, и вся их деятельность регламентируется жесткими нормативами. Главное определяется боеготовностью техники и временными параметрами, установленными для дежурных сил и средств. Основным и определяющим является, так называемое, подлетное время вероятного воздушного противника, а оно рассчитывается из расстояния до государственной границы и скорости целей. В нашем секторе открытия огня до границы, проходящей по акватории Балтийского моря, было около 75 морских миль, а чтобы понятно стало для аппаратуры и наземного оператора, около 140 км. При средней скорости, для той поры, современных военных самолетов примерно 2500 км/ч выходило, что полетное время целей составляло немногим более 3-х минут. Именно потому при объявлении готовности №1 ракеты должны быть готовы к пуску.

Поясняя принятие дополнительного, особого, сигнала «Планер», отмечу, что он обязан принятому на вооружение стран НАТО стратегическому самолету-разведчику СР-71, дислоцированному на американскую авиабазу Милденхолл в Великобритании. Его скорость достигала 3600 км/ч и значит, подлетное время сокращалось до 2,3 минут. Это очень жесткий норматив, поскольку на подготовку всех систем ракеты 5В25Д, установленной на пусковой установке 5П72В, требуется не менее 2-х минут, меньше технически невозможно.

Комплекс С-200В, на котором нам предстояло заступить на боевое дежурство, не был

новым. Он успел прослужить в Вентспилской бригаде более 8 лет, а затем на заводе-изготовителе прошел полную модернизацию и доработку для стрельбы новейшими ракетами, в том числе, со специальными зарядами (тогда не говорили ядерными). Это было грозное оружие, с дальностью поражения целей до 240км, на высотах до 41км и способное уничтожать баллистические ракеты на траектории их входа в стратосферу.

Нарядно одетые, при всех регалиях, выбритые и благоухающие 1 декабря 1975 года в 7.30 группа дивизионов построилась на специальной площадке перед командным пунктом. По традиции на построение прибыла группа штабистов во главе с комбригом и сопровождающей его свитой. Полковник Антонюк заслушал доклады заместителя по вооружению полковника Тронина, начальника штаба бригады полковника Берзиня и командира группы полковника Корчагина о результатах проверки дивизиона, проведенной накануне. Затем доложил о готовности к несению боевого дежурства подполковник Дулинов.

По команде из строя вывели дежурные боевые смены во главе с майором Семченко и капитаном Старовойтовым. Перестроили по расчетам рядом с развернутым знаменем части.

Начальник штаба зачитал приказ и после слов:- «Боевой смене на охрану воздушных рубежей нашей Родина Союза советских социалистических республик — заступить!» заиграл гимн СССР, и назначенные бойцы медленно подняли красный стяг. Командир дивизиона скомандовал «Боевая смена по рабочим местам… бегом… марш».

В 8.00 по громко-говорящей связи прозвучали доклады о включении аппаратуры в автономном режиме, проведении контроля функционирования и приступлению к несению боевого дежурства.

Боевое дежурство оказалось вполне обыденным делом. После развода, не такого пышного, как накануне, но с гимном, флагом и тем же приказом. После развода прибытие всей смены на боевые места, включение аппаратуры от промышленной сети, запуск ДЭС, переход на автономное питание, проведение контроля функционирования со всеми пусковыми установками и доклад об исправности стартового комплекса. Далее внутренняя работа, назначение из смены дежурных боевых расчетов и личный обход всей позиции для проверки полученных докладов. Особое внимание уделялось пусковым установкам, обычно 3-й и 4-й, с боевыми ракетами, а так же 2-й и 5-й ПУ с ракетами, оснащенными специальными зарядами. Попутно проверялось знание расчетов своих обязанностей при возникновении разных нештатных ситуаций. С 9.00 начинались плановые занятия в соответствии с расписанием. При этом продолжались строительные работы.