Бесплатный фрагмент - Билет в одну сторону

Билет в одну сторону

Том 2. Книга 2.

Психологическая драма нашего времени

Идея романа основана на реальных событиях.

Персонажи романа вымышлены,

совпадения имен случайны.

Книга 2 — продолжение гепталогии:

Билет в одну сторону.

Продолжение в романах:

3. Истина в сумраке. Знаки. Том 1 Книга 3.

4. Истина в сумраке. Отражения Зеркал.

Том 2 Книга 4

5. Ангел потерянного рая. Компас Судьбы.

Том 1 Книга 5.

6. Ангел потерянного рая.

Город замороченных людей. Том 2 Книга 6

7. Ангел потерянного рая.

Блуждающие во тьме. Том 3 Книга 7

---

Все персонажи вымышлены, совпадения имен — случайны.

Автор

От автора

Писать о правде непросто, потому что не знаешь, что и от кого ждать, когда напишешь. Но вовсе не писать о том, что происходит в реальности, нельзя, ибо так жить еще страшнее. Ведь если что-то случится, то тогда тем более правды не найти, а посему сквозь страх, сомнения, через силу порой я пишу… пишу о том, что познал сам лично, пережив многое в жизни и анализируя жизненные события. Об этом был написан в 1994 году мой первый роман «Сила прощения», в котором я размышляю о Добре и Зле, Прощении и Страдании, Наказании и Воздаянии и в котором пытаюсь найти общие закономерности, влияющие на наш с вами выбор, за который Бытие нередко выставляет непомерный счет. В этой книге я, как бывший адвокат, коснулся темы милицейского беспредела, которому пытается противостоять честный следователь, опираясь на свои непоколебимые принципы, сформировавшиеся у него еще в школе, где над ним жестоко издевались одноклассники. Об издевательствах в школе я написал, отталкиваясь от своего горького опыта. Эти воспоминания героя переданы мною со всей точностью переживаний, в которых и формируются сильные духом люди, ибо страдания, как все мы знаем, очищают душу и делают нас сильнее перед искушениями Сатаны… Следователь Кузнецов непоколебим в своей вере в справедливость закона и наказания, он пытается противостоять злу, ищет настоящих преступников, а не тех, которые выглядят преступниками по материалам уголовного дела, но все его факты рассыпаются как карточный домик, ибо даже ему неподвластно то самое искушение, под влиянием которого большинство из нас сворачивает с избранного праведного пути туда, откуда обратной дороги уже нет. Я пишу о том, в чем каждый из нас не признается даже самому себе, убеждая себя, что он победил искушение. Хотя спрятанное глубоко от самого себя тайное желание на самом деле не исчезает, оно только ждет удобного момента, чтобы вырваться наружу. Его — этот судьбоносный момент Выбора — я и рассматриваю подробно, со всех сторон, в своей книге «Сила прощения».

Мои книги живые хотя бы потому, что их сюжет не высосан из пальца — это события из реальной жизни, поданные с немного философским уклоном. Пытаясь найти причину той или иной распространенной в нашей жизни беды, я их анализировал (в книге «Сила прощения») и синтезировал (в книге «Билет в одну сторону»). Такой подход я считаю правильным, потому что книги, на мой взгляд, должны учить людей думать. На это обратил свое внимание и председатель правительства Владимир Путин на встрече с современными писателями, когда извинился перед авторами детективов за то, что назвал их произведения «легким чтивом»… По его словам, он «не имел в виду, что это плохая литература, а имел в виду, что нужно позаботиться, чтобы не пропадал интерес к классике, к тем вещам, которые являются глубокими по смыслу, философскими».

Что самое интересное, у меня есть дар предвидения. Сейчас все стали говорить о том, о чем я написал десять лет назад. Многое, о чем я пишу сейчас, сбудется в будущем. Но это результат не только предвидения, но и жесткого синтеза, вытекающего из анализа сегодняшней жизни с учетом законов и принципов Бытия, жизни, Библии. Мне легко дается взгляд в будущее, потому что истина в признании не нуждается. Она, как Свет в ночи, видна всем, ее не спрячешь, ее можно только не замечать, но это не значит, что ее нет. Об этом я сейчас пишу, вернее, уже почти написал третью книгу, которая называется «Истина в сумраке». В этом психологическом детективе я раскрываю те самые таинственные причины, которые привели героев «Силы прощения» к своему выбору. Детально описываю переживания каждого из них, чтобы создать четкий снимок состояния человека перед выбором, чтобы читателю была понятна сама схема и система выбора — т.е. всех действий человека, совершаемых им по одному только ему известным причинам и оправдывающим его, на наш взгляд, неправильный шаг. Но тем не менее этот шаг мои герои делают так же, как его делаем и мы в нашей реальной жизни.

Все в мире подчиняется общим законам развития. Мой отец, Анатолий Васильевич Лимаренко, сформулировал закон сохранения организации. Французский и американский физик, основатель современной физики твёрдого тела Леон Бриллюэн, автор книги «Наука и теория информации» в 1960 году сформулировал своеобразное правило, предшествующее рождению закона сохранения организации: «Информация + энтропия = 1». Это правило звучит примерно так: «при увеличении одной субстанции уменьшается другая». А закон сохранения организации, сформулированный моим отцом, не вдаваясь в научные формулировки и подробности, звучит примерно так: «количество порядка и беспорядка во Вселенной постоянно». Я же, в свою очередь, попытался найти отражение этого закона в нашей с вами жизни, и у меня получился некий экспериментальный вывод, к которому я пришел в романе «Истина в сумраке», в котором, повторюсь, я проанализировал жизнь и выявил общие закономерности Бытия. Другими словами, нашел Истину, о которой все вокруг спорят. Я тут спросил одного почтенного священника в Интернете: «Святой отец, — задал я ему вопрос, — а что же такое Истина?» В ответ я получил такое огромное письмо, что мне показалось, будто он выслал мне свою богословскую диссертацию. Я хотел ответить ему одной фразой, но он меня удалил из друзей. Не знаю, может, это слишком дерзкое заявление, но тем не менее я понял, что такое Истина. Также в романе «Истина в сумраке» (мне даже страшно стало, к какому выводу я пришел, но судить, прав я или нет — вам) я замахиваюсь на… формулу, вернее, на создание формулы управления процессами Бытия, в том числе судьбой. Только один вопрос иногда мучает меня, вселяя сомнения: «А надо ли это человеку знать?» В книге «Истина в сумраке» я открыл и завуалировано представил некий секрет Бытия, от которого мурашки бегут по коже. Этот элемент — первое звено в формуле управления судьбой, который идет вразрез со всеми пониманиями Бытия человеком. Погружаясь все больше и больше в анализ жизненных противоречий, я прихожу к выводу, что то, что я, возможно, создам, не принесет обществу ничего хорошего. Уж лучше просто делать, как мы все привыкли: полагаться на волю Божию. Но тут есть один минус, потому что нередко мы с вами не получаем того, на что надеялись, когда молились Богу, ибо это происходит в силу такого всеобъясняющего правила, как «пути Господни неисповедимы». А поняв мою формулу, можно все-таки получить то, о чем ты просил Бога, несмотря на это правило. Так, по крайней мере, получается у моих героев. Возможно, я ничего нового и не открыл в этой формуле, но, как мы знаем, все гениальное всегда просто, а что просто, то и непонятно, таинственно, а потому осуждаемо большинством, ибо гения общество признает обычно только после смерти. Я не запрашиваю у вас этого титула — это всего лишь результат моих размышлений о жизни, что получило свою системную оболочку. А что относится к системе, то подчиняется законам, ее регулирующим. Так и в отношении Бытия. А потому мне и страшно писать о сделанных мною выводах, которые перетекли в некую формулу управления судьбой, потому как человеку не положено вторгаться в то, что по определению относится к исключительной компетенции Бога. Но тем не менее я свой вывод и формулу управления судьбой напишу, потому как тянет меня это сделать неведомая сила, такая же, как сила, которая тянет ученого решить задачу и написать о ней. Только я напишу формулу в книге так, что увидит ее лишь только самый достойный из нас: человек с добрым и искренним сердцем, потому что если ее узрит злой, тогда… даже страшно подумать, что может произойти. Ибо мне кажется, что то, к чему я в процессе написания книги пришел — это и есть тот самый Грааль, который все ищут во все времена, принимая за действительное однобокий взгляд на вещи.

Читайте мои книги, в них все понятно и просто, потому что написаны они обо всем том, что нас окружает, о нашей реальной действительности, в которой мы живем, не подозревая, что в ней есть темная сторона, о которой многие предпочитают молчать. Именно об этой темной стороне, факты о которой в свое время отказались публиковать все питерские СМИ, я детально написал в своей второй книге «Билет в одну сторону», которую я писал в течение десяти лет и которую я очень долго не решался публиковать. Эта книга о том… Просто приведу слова бывшего президента Чувашии Николая Федорова, который в начале 90-х годов прошлого века занимал должность министра юстиции РФ. «Как заявил Федоров Интерфаксу, в настоящее время Россия все еще остается в плену советской уголовной практики. «Сегодня подавляющее количество приговоров судов в России — обвинительные. За последние 15 лет осуждено более 15 миллионов человек, то есть каждый девятый гражданин РФ, — отметил он. — То, что судьи, как правило, раньше работали прокурорами, следователями, сотрудниками спецслужб, аппаратов судов, является одной из существенных причин обвинительного уклона действующей судебной системы…»

После слов Федорова мне теперь не страшно произнести вслух ту мысль, которую я детально разобрал в романе «Билет в одну сторону», мысль о том, что как же страшно жить в нашей стране, где правят коррупция и связи, а не закон и порядок! Именно эти слова я написал президенту Медведеву в своем обращении, когда мне в очередной раз незаконно и необоснованно отказали в приеме на работу в прокуратуру Петербурга, в резерве которой я нахожусь уже свыше десяти лет и буду находиться, наверное, до самой пенсии, в то время как «оборотни в погонах» со своими друзьями судьями будут вершить зло на Земле, ломая человеческие судьбы. В основе романа лежит реальная история, которая произошла в мою адвокатскую бытность, ужас от которой меня не оставляет и сейчас, потому что русский человек не перестал бояться полиции, так же как он боялся и милиции. Но наша с вами защита — гласность! С коррупцией надо бороться всем вместе, надо поднимать эти вопросы открыто, масштабно, на всю страну, не бояться идти к Истине к Свету, тем более что этого же хочет и Дмитрий Анатольевич Медведев, ставя перед собой и перед будущим России эту цель. Цитирую: «…мы понимаем, из каких абсолютно страшных коррупционных явлений состоит значительная часть общественной жизни, но мы хотя бы об этом откровенно говорим. А лет десять назад мы об этом молчали… обязательно нужно продолжить и борьбу с коррупцией, и делать это настойчиво, наступательно…»

Потому я превозмог свой страх и написал об этом свой психологическо-детективный роман «Билет в одну сторону». Мужайтесь — чтение не для слабонервных людей. Кто сомневается — лучше не читайте вовсе, возможно, ваше представление о жизни изменится не в лучшую сторону, а это лишит вас привычного покоя, что и является, на самом деле, счастьем, которое мы не замечаем и не понимаем, что это оно и есть.

В заключение хочу сказать, что я не преследую коммерческой цели, моя единственная цель в том, чтобы вызвать у читателей любые эмоции, пусть даже плохие, в адрес моих книг. Тем не менее, если это произойдет, значит, я победил, потому что вы станете думать, анализировать, синтезировать свои действия, дабы сделать правильный Выбор. Но чтобы Выбор был правильным, вам надо прочитать все книги, потому что формула совершения выбора, так уж получилось у меня, представлена в каждой из них по отдельности, так как она учит… читайте — и узнаете, чему. Скажу лишь одно недавно сформулированное мною правило: «Лекарство от дилемм — это способность принимать решения и нести ответственность за них».

С уважением, Руслан Лимаренко

Книга первая. В Рамсе

Часть первая. Жесткий расклад

В Моей Стране все ложь!

Хорошо лишь негодяям.

Здесь Правда стоит грош.

Мы все об этом знаем!

Автор

Глава первая. Новый хозяин

Грязный немытый пол. В воздухе — запах запекшейся крови. В центре комнаты под зеленым абажуром лампы — два окровавленных трупа. В кулаке одного из трупов финка, вогнанная по самую рукоять в спину другого. Свирепые окоченевшие лица свидетельствовали о жесткой смертельной борьбе. Кровь двух тел мешалась на полу с грязью и копотью от сожженных доказательств. Врач скорой помощи констатировал смерть. — И, как всегда, все умерли… — то ли спросил, то ли просто произнес вслух следователь Кузнецов, вернувшись с улицы обратно на место преступления, где работала следственная группа.

— Так точно, Виктор Николаевич, — ответил Петров, — как всегда! Вернее: как обычно. Хихи.

— А, все ты со своими шуточками не к месту, — сказал Кузнецов, махнув рукой, и продолжил: — Прямо, как я стал — плоско шутить.

— Да что вы, Виктор Николаевич, — воскликнул Петров, вынимая из папки бланк протокола осмотра места происшествия, — я и не думал шутить вовсе, просто как-то само так получилось.

— Да, да, — ответил Кузнецов, — забей на все, рамси жестче! — сказал он свою новую, только что придуманную им же фразу.

— Ну что? — обратился Кузнецов к эксперту, проводившему осмотр трупов.

— Признаков жизни не наблюдается, — ответил эксперт Михайлов, дрожащими руками достав флягу из внутреннего кармана пиджака.

— Ну ты, блин, даешь. Даже здесь умудряешься выпить. Все борюсь с твоим пьянством, борюсь, а толку нет, — вздохнул Кузнецов.

— А ты, Витя, не борись, ты просто забей на все и рамси.

— Еще один. Нахватался всякого дерьма.

— Так от тебя же и нахватался, — ответил эксперт Кузнецову.

— Ну ладно, черт с вами. Достали вы меня все. Всё. Ты, Петров, возьми у очевидцев…

— Если они есть, — вставил Петров.

— Да… Возьми показания, все здесь доведите до конца, потом опечатай эту комнату и приезжай в отдел. Я поехал в прокуратуру рамсить.

***

«Что-то письма долго нет от дружка-то моего Димки Степанова, — думал, сидя за столом перед окном, армейский друг Димки Коля Лихачев. — Прошло уже два года, а он так ни одного письма и не написал и ни на одно мне не ответил. Наверное, придется мне к нему съездить».

Темное осеннее небо, прохладный ветер, печальное солнце — все вместе навевало тоску на Колю, усугубляя его мрачные мысли. В тревожных раздумьях Коля решил поехать к Димке.

***

Купив билет на вокзале, пару пирожков и бутылку колы, Коля вспомнил, как когда-то они со своим другом Димкой точно так же вместе на вокзале кушали, когда дембельнулись из армии. Ему очень не хватало Димки, его писем и вообще его дружеского присутствия. Придя из армии, Коля попал в совершенно чужой для него мир. В армии все было просто и ясно: плохие люди там сразу видны, а на гражданке все по-другому. Здесь идет своя жестокая вечная война без правил — война за выживание, в которой выжить может далеко не сильнейший, а скорее хитрейший человек. Мир, в который вернулся Коля, мало-помалу принимал свой настоящий вид еще более жестокого и коварного, в котором время, проведенное на войне, сперва покажется раем. А здесь, где нет взрывов и выстрелов, далеко не рай, здесь своя война — хитрая и опасная, ломающая судьбы и строящая хрупкие иллюзии призрачного счастья.

Друзья, родители — все были ему рады, искреннее счастье близких ему людей скрыло на мгновение тяготы суровых реалий. И он даже сам поддался радостным эмоциям. Но прошел праздник, и лица приняли каменные выражения, глаза стали стеклянными и непроницаемыми. Все прятали глубоко друг от друга тайну своих душ. «Заклеен рот, глаза мои кричат, но только их вокруг никто не слышит», — вспомнил он слова из песни малоизвестного питерского барда Руслана Лимаренко, песни о правде жизни, которые любили они всем взводом слушать в армии. И Коля увидел истинную картину, понял, что маска на лице — это просто защита для души. «Остались только горы и беспощадное солнце», — вспомнил он фразу из фантастического рассказа, который когда-то читал. Но вся беда и опасность этой маски в том, что если ее долго не снимать, она прирастает и становится истинным лицом, и снять ее потом уже невозможно. Такое обличие меняет даже внутренний мир человека, превращая его в лицемера. «Как в воду смотрел мой друг Димка, говоря, что на гражданке не все так просто, и как жить, он не знает», — вспоминал Коля, отчего его потребность во встрече с его близким армейским другом, который его всегда понимал, все росла.

— Все-таки решил ехать? — спросила мать Коли, собирая со слезами на глазах вещи сына, укладывая их в его спортивную сумку.

— Мама, ну ты много всего не клади мне, я же ненадолго еду, всего на недельку-другую. Вот встретимся мы с Димычем, попьем пивка, вспомним нашу армейскую жизнь, поговорим по душам, и станет мне легче. Ну, ты все, мам? Собрала вещи?

— А ты уж прям и спешишь-то все, — всхлипывая, говорила она, — не успел еще отдохнуть, а уже рвешься снова куда-то. Чувствует мое сердце, что не скоро приедешь ты назад, и вообще приедешь ли, — говорила она, продолжая плакать и складывать вещи сына, в которые незаметно положила иконку Божьей Матери.

— Ну что за прогнозы-то такие?! — возмутился Коля. — Что ты, в самом деле, мне такое говоришь? Взрослая женщина, а несешь всякую чушь, — возмущался Коля, — у тебя и перед моим уходом в армию тоже были такие чувства и слова. Но ведь ничего же не случилось — я же вернулся!

— Вернулся-то, верно, но вот по армии ли была моя тревога? — задумчиво произнесла она, смахнув рукой с лица слезы. Я вот давеча сон видела, — прекратив укладывать вещи, мать прижала рубашку сына к груди и с тревогой стала рассказывать, — что садишься ты на поезд и едешь куда-то, а я на вокзале бегу к тебе, а ты меня не видишь. Я кричу тебе: «Сына, не уезжай, вернись!», а ты мне так рукой помахал, улыбнулся, я и проснулась.

— Ну, мама, хватит тебе тоску-то навевать, а! — не выдержал Коля. — Пора мне.

— Ну, присядем на дорожку, — сказала мать, утирая фартуком слезы и присаживаясь на стул.

— Все будет хорошо, мамочка, — говорил Коля, пожимая рабочую морщинистую руку матери, — все будет хорошо, я скоро вернусь. Ты же знаешь, — говорил он ласково.

— Помолчим, — тихо ответила она, обняв сына за плечи и прижав его к своей груди, как в детстве.

***

Войдя в плацкартный вагон, Коля весело закинул свою сумку на самую верхнюю полку купе и с бутылкой кока-колы уселся на свое место. «Ну, мать, и насовала ты мне еды в дорогу, прям вся сумка только едой почти и забита, еле дотащил, — подумал он, вытирая рукой пот со лба и тяжело выдохнув, — ну ничего, с едой всяко веселее в дороге».

— Привет! А это место пятнадцатое? — спросил остановившийся около Коли запыхавшийся парень с увесистыми сумками в обеих руках.

— Да, — ответил Коля. — Давай помогу, — сказал он, взяв из одной руки сумку вновь пришедшего.

— Куда ее поставить?

— Одну вниз, другую куда-нибудь наверх.

— Я ее рядом со своей поставлю, — сказал Коля, взгромождая сумку на последнюю верхнюю полку.

— Спасибо, — выдохнул новый пассажир, — а то я так устал тащить это все, силы мои на исходе уже были.

— Да ладно, не за что.

— Сам-то куда едешь, студент, что ли?

— Да, а вы как догадались?

— Да просто по таким молодым людям с огромными сумками, в которых они везут все, что можно, всё сразу видно, да и по лицу тоже.

— А как по лицу?

— Даже не знаю… Мне кажется, что у тебя лицо такое доброе на вид, смазливое, ну, ты только не обижайся.

— Да я и не обижаюсь, говорите, дальше, дальше.

— Вот я и подумал, что студент — молодо выглядишь.

— Ну и пусть будет так, — сказал Коля.

— А что, не так, что ли?

— Почти.

— Провожающим выйти из вагона! — прогремел голос проводника в вагоне.

— Ну, ты это, парень, извини, побегу попрощаюсь с родными.

— Да-да, нет проблем, — ответил Коля, присаживаясь на нижнюю полку.

Коля смотрел, как его попутчик наспех обнял женщину, которая провожала его, взял на руки девочку, потрепал ее по щечке, поцеловал и побежал за отходящим поездом обратно.

«Жена с дочкой, наверное, — подумал Коля.

— Ничего, я еще молодой, тоже успею обжиться и встретить кого-нибудь».

— Ф-фу! Еле успел с женой и с дочкой попрощаться, чуть на поезд не опоздал. А все жена: это положу, то… Вот чуть было и не опоздал.

— А почему они тут остались? — спросил Коля, кивнув в окно.

— А потому что тут живет моя теща, мы в отпуске тут были, да я вот раньше должен поехать: мой отпуск только две недели, а у жены три месяца — она учительница в школе. Вот я без них и уезжаю. Ну ничего, готовить я умею, все-таки долго холостяком был. У моей жены еще сынок есть от прежнего брака, вот теперь сестренка у него подрастает, так что семья у меня большая становится.

— А-а-а, — протянул Коля.

— Ну как, студент? Устроился уже?

— Ну да, в купе я устроился, а в жизни пока нет.

— А чего так?

— Да вот, два года назад дембельнулся с другом из армии и пока никак не устроюсь нормально.

— А что значит «нормально»? Какую работу ты ищешь?

— Ищу место, где есть правда, где нет закулисных интриг, где никто никого не подводит, не подставляет.

— Э, брат, ну ты даешь, однако. Таких мест на земле вообще нет.

— Есть.

— И где?

— На войне.

— На войне… — протянул попутчик, почесав макушку. — А может, ты и не студент вовсе, а, — засомневался он, — коль на войне был?

— Да не был я на войне. В армии был, но там плохие люди сразу видны, они долго в коллективе не держатся. А про войну я так просто сказал, как Александр Розенбаум в песнях поет: «На войне и друг есть и враг». Вот и все. Там все проще.

— Да, но там убивают, — тихо сказал попутчик.

— Ну да.

— Хотя и здесь, в нашей жизни, тоже все это есть. Я за свою жизнь столько всего насмотрелся уже, что на целый детектив хватит.

— А вы работаете следователем, что ли?

— А как ты догадался?

— Ну, так сказал, что первое пришло в голову.

— А ты, я смотрю, наблюдательный, молодец. Если ты работу ищешь, то иди в милицию. У нас тоже всего хватает, как и везде, но ты, по крайней мере, будешь знать, что ратуешь за правое дело, ловя злодеев.

— Возможно, да. Я думал уже на эту тему. Просто сейчас я еду к своему армейскому другу Димке. Мы с ним два года не виделись.

— А… — протянул попутчик. — К другу — это хорошо. А тебя как самого-то зовут?

— Николай, — сказал Коля, протянув руку.

— А меня Виталий, Виталий Петров. А друга как зовут? — Сухая твердая рука Виталика сжала кисть Коли словно тисками.

— Очень приятно, — ответил Коля, пожав руку Виталию с такой же силой в ответ. Взгляды новых знакомых встретились. Наступила секундная пауза.

— А кореша моего зовут Димка, Дмитрий Степанов.

Собеседник Коли неожиданно замер на секунду, закрыл глаза и о чем-то задумался.

— Да уж, много воды хоть и утекло, но, как в одной песне поется:

Правила жизни диктует судьба,

Повыше, пониже расставляет она,

платят за все, везде и всегда,

Делай свой выбор — схема проста.

— Это вы о чем? Что за песня?

— Да так, песня сам не помню откуда. А вот про друга…

— Что про друга?

— Да, как тебе сказать уж, я, было дело, както знавал я одного парня с печальной судьбой, он из армии вернулся и… — на этом месте попутчик сделал паузу, глубоко вздохнул и опустил голову, замолчав на мгновенье, как будто силясь что-то вспомнить.

— И что?

— А вот то: повесился он в камере предварительного задержания. Никто так и не понял, почему он пошел на это, ведь не мальчик был уже — армию отслужил. Эх, жизнь, жизнь, кажется иногда, чем больше живешь, тем больше знаешь, ан нет… Богу только все видно одному и известно, а нам не дано.

После монолога нового попутчика в купе воцарилась тишина. Все его пассажиры умолкли, каждому, наверное, было что вспомнить.

— Ну, ладно, — нарушил молчание новый попутчик, — не будем о грустном… Знаешь, я тут услышал недавно песню неизвестного автора, и у него в этой песне есть такие слова: «Жизнь бьет по щекам или часто в лоб…», — сказал Виталий, высвободив руку, переведя дух, — песня мне запала в душу, только вот автора я не запомнил, ты не знаешь, кто поет?

— А песня как называется?

— Ой, да я и не знаю, так, ехал в пробке, окно открыл, а рядом джип стоял здоровый, так вот оттуда я и услышал, и пока в пробке стоял — слушал, проперся до глубины души. Если увижу, куплю, и ты купи этот диск, не пожалеешь.

— Хорошо. Запомню. Куплю обязательно. А, может, перекусим? — спросил Коля. — У меня еды домашней полно, — объяснил он.

— Еды, говоришь, полно? А… Понятно, ну давай, мне моя тоже забила целую сумку этим.

Виталий порылся в сумке и воскликнул:

— О, молодец жинка, не вытащила бутылку. Давай выпьем лучше водки, — сказал Виталий, достав из сумки бутылку «Столичной», — за знакомство.

— Давайте.

— И давай перейдем на «ты», — пожурил Виталий, а то я вроде не старый еще, а уже мне «выкают», как-то не по себе даже.

— О’кей, — сказал Коля.

***

Ночь, проносящийся свет фонарей в окне, стук колес, размеренное покачивание на полке, в меру выпитая водка — все способствовало душевному покою Коли. Но история, рассказанная днем попутчиком Коли, Виталиком, не давала ему уснуть. Он долго ворочался на полке купе и все думал об этой истории. «Повесился в КПЗ? Неужто возможно такое? Как же он смог такое сотворить, тем более после армии?

Нет, наверное, байку мне рассказал Виталик. Вот, блин, и житуха на гражданке — все не так, ни в чем и ни в ком быть уверенным нельзя. Первое правило, сказал бы Димка: «Никому и никогда не верь»». И мысль о Димке, о его лучшем друге, об их скорой встрече разлилась теплом по сердцу, и вскоре пришел долгожданный сон.

***

— Эй, Коля! Вставай! Приехали, — тряс его за плечо Виталик.

— Что? — ответил спросонья Коля.

— Что, что? Вставай, приехали в Питер. Конечная станция уже. Все выходят. Только один ты спишь. Я уже и белье сдал.

— Да ну, — зевая и потягиваясь, сказал Николай, но, протерев глаза, увидел, что все люди действительно выходят из вагона и что их попутчики уже давно сдали свое белье проводнику и готовятся к выходу.

— Точно, черт побери, приехали. От этой радости мысли Коли оживились.

— Ну, ладно, давай прощаться, — сказал Виталик, направляясь к выходу.

— Давай помогу сумки вынести.

— Да не надо, спасибо, меня уже встретили.

— Везет, а меня вроде пока никто не встречает, — сказал Коля, потерев заросшую щетиной щеку. — Наверное, мама телеграмму забыла дать или адрес перепутала.

— Или просто, может, опаздывает твой друг. Но а если вдруг что, парень ты, я вижу, простой и хороший, так что вот тебе мой номер мобильного телефона, если что — звони, — сказал Виталик, записав на купюре в пятьдесят рублей свой номер мобильного телефона, и, пожав руку Коле, Виталик направился к выходу.

— Так зачем же на деньгах-то? На вот, возьми мой полтинник теперь, — сказал Коля, бросившись за Виталиком к выходу.

— Да не надо, себе оставь, студент! Все, пока, звони лучше, тогда и обменяемся полтинниками.

По платформе бежали друг другу навстречу люди, целовались, радовались встрече. Жизнь бурлила и шла своим чередом.

Вдруг ему показалось, что он увидел вроде знакомое лицо на платформе.

«Это же Димка, ей-богу, он», — проскользнула мысль, и, наскоро собрав свои вещи, схватив сумку с верхней полки, Коля побежал к выходу.

***

— Завалили? Как?

— Коба завалил.

— Слышь, Седой, не может быть. Он же тупой по жизни был.

— Ну был, и что? Ума хватило все так завертеть, что никто даже и не понял, кто и за что валил людей Хуршита Томазовича — дяди

Чичена. Чуть война не началась же. А это, оказывается, наша сука делала.

Волхов, по кличке Седой, был другом Саши Рубаковского, с которым они открыли свою охранную фирму «Черный ястреб». Вместе они служили и в Афганистане. Не раз Саша вытаскивал его на себе с поля боя под смертоносными пулями, и тот обязан ему за это жизнью. Теперь Волхов сидел в джипе с остальными ребятами и не мог принять неожиданную потерю верного и единственного друга. Сердце его впервые за последние годы после Афгана сильно сжималось, и тишина отдавала глухой болью в голове. «Ну, Коба, гореть тебе вечно в аду, твою мать», — зло подумал он.

— Да, делать нечего, парни, надо дело в руки брать кому-то из нас, пока другие его к своим рукам не прибрали, — сказал Седой.

***

Доехав на автобусе до нужной остановки, Коля с радостным трепетом вышел из него и направился к стоявшему углом дому напротив. Поднявшись на третий этаж, Коля стал звонить в дверь. Сделав два звонка, он стал ждать. Затем, простояв минуту, Коля позвонил снова, но дверь никто не открывал. «Странно,

— подумал он, — а может, воскресенье потому что? Вот Димка и отсыпается после вчерашнего, или, может, он с девушкой? Зайду-ка я попозже», — решил он, спускаясь вниз.

Погуляв два с лишним часа около дома, Коля снова поднялся к квартире Димки и позвонил в дверь. После настойчивых звонков дверь отворили, и Коля увидел заспанное лицо молодой красивой девушки, которая при виде незнакомого мужчины запахнулась в неожиданно расстегнувшийся халат.

— Здрасьте! — радостно и звонко сказал Коля. –Ага, все понятно, а этот прихвостень все еще спит?! — утвердительно сказал Коля, бесцеремонно войдя при этом в квартиру. — Эй! Зазноба! Ты где?! — кричал Коля, заглянув сперва в ванную, потом на кухню, и уж было направился в комнату, как путь ему преградили:

— Извините, а вы кто? И что вам нужно? — спросила открывшая ему дверь девушка.

— Ой! Красавица ты, однако, хороший у Димки вкус. Ну что ты на меня так смотришь? Будто впервые видишь меня и ничего обо мне не знаешь. Я вот и то знаю, что тебя Света зовут, правда, на последней фотографии ты была такая курносенькая и светленькая. Ну, не беда, немного изменилась, повзрослела — это все от совместной жизни с таким, как мой кореш Димка. Он про тебя мне всегда в армии рассказывал.

— В какой армии? Вы что такое говорите? Меня не Света зовут. Кто вы такой? И почему врываетесь в наш дом?!

— Что здесь происходит?! — прозвучал мужской недовольный голос.

Коля отвел от девушки глаза и увидел возникшую в проеме дверей из соседней комнаты бритоголовую голову со свирепым выражением лица.

— Какого черта тебе здесь нужно, твою мать?! Кто ты такой, черт возьми? — сказал незнакомец, схватив Колю за шиворот.

— Отпусти! — гаркнул в ответ Коля, пытаясь высвободиться из захвата.

— Да оставь ты его, Петя! — крикнула девушка, схватив его за руку. Петя наконец-таки отпустил Колю.

— Кто ты такой, черт возьми?! — спросил он, тяжело от гнева переводя дух. — Ты, наверное, не знаешь, что пришел не вовремя? Мы только начали, а ты…

— Извините, а где Димка? — спросил, недоумевая, Коля в ответ.

— Какой еще Димка на хрен?

— Степанов. А это же Набережная Обводного канала, дом 121, квартира 123?

— Да, а что?

— Странно, — ответил Коля, — этот адрес мне мой кореш в армии дал, когда мы с ним демобилизовались два года назад вместе.

— Ха, ну ты даешь, однако, парень, — уже веселее сказал Петя. — Что же ты не позвонил-то сначала — или сюрприз хотел сделать?

— Да вот, хотел. А что с квартирой этой? Где бывшие жильцы отсюда? Куда они подевались?

— А, так ты многого не знаешь, — ответил уже тише Петя, — я слышал, что здесь жила какая-то одинокая женщина, сын был у нее, был он в армии. Потом вроде вернулся, где-то так года два назад, влез в какую-то историю с местными бандитами, они его в тюрягу упрятали, в которой он повесился, или его повесили, а мать его с ума сошла. Мы вот эту квартиру купили от городской администрации. Вот подруга моя и живет здесь.

Коля стоял, как громом пораженный этими словами, в которые он не хотел верить, да и не мог, зная Диму, его характер, его силу любви к Свете, которой он даже и в армии не изменял, как все остальные солдаты, с «общей» девушкой, и с которой у него до армии ничего не было, как он сам ему иногда рассказывал, чем всегда и удивлял его.

— И это неужели все правда?!

— Мы вас не обманываем, — сказала девушка.

— Полно тебе, Мышь, — сказал Петя, обращаясь к своей подруге, — ты вот что, парень — хочешь верь или не верь, но я за базар свой отвечаю. Сам сходи в нашу городскую дурку, в больницу, что на набережной реки Пряжки, и на наш городской рынок — Апраксин двор, тебе там все и расскажут. Там местные бабки все обо всех знают получше, чем в ментовском архиве. Ты, как я понял, не знал об этом?

— Да уж не мог даже и подумать, но как же так? — руки у Коли опустились, и он сел на пол у стены.

— Как же так! Как же так! — зачарованно медленно произносил Коля. — Он не мог, не мог! Этого просто не может быть! А может, это ошибка? Может, я квартирой ошибся? Вы ведь и фамилию его не знаете?

— Ну, не знаем.

— А! Вот! Точно! Я ошибся адресом! — крикнул Коля и выбежал из квартиры.

***

Холодные улицы. Мрачное небо. Туман, скрывающий лица. Человек в черном плаще вышел из подъезда. Лицо его было соответствующе угрюмо.

Он достал мобильник из кармана, ответил на звонок.

— Да, — произнес он тихо. Держите его под замком. Мне докладывать лично. Все. «Ибрагима надо убирать», — думал новый босс.

После смерти вора в законе Колокольчика, которого убил Ибрагим, двоюродный брат того самого Дяди — Мамедова Хуршита Томазовича, главаря Чиченской мафии в городе, приспешники никак не могли поделить власть между собой. Новому боссуАльберту, племяннику Хуршита Томазовича, до сих пор была непонятна причина, по которой сорвал сделку его дядя с поставкой наркотиков в банках с китайской тушенкой. Также было непонятно, куда подевались двадцать миллионов долларов за наркотики, которые Хуршит Томазович перевел на счет Колокольчика перед своей смертью, а еще деньги воровского общака, смотрящим которых был Колокольчик. Ибрагим был последним, кто видел Колокольчика перед смертью, быть может, Ибрагим знает, куда делись эти деньги? Одно Альберт знал точно: сейчас он босс вместо Ибрагима. Среди воровской братвы ходили слухи, что Хуршит Томазович своим преемником когда-то называл именно Ибрагима, а не его, Альберта. Об этом говорилось в предсмертной записке Хуршита Томазовича, которой Альберт по-хитрому завладел, обойдя Ибрагима. После убийства Колокольчика Ибрагим исчез. Его все долго искали — и вот недавно нашли в другом городе пьяного в борделе. Его держали взаперти до решения Альберта.

— Привет, Альберт, — сказал босс, обнимая своего друга. Друзья обнялись и поцеловали друг друга в щеки.

— Как дела, дорогой? Что нового? Как мама? — спросил босс.

— О, спасибо, Мустафа. Твоими молитвами все хорошо.

— Ну и Слава Богу. Пойдем, посидим в моем ресторане, покушаем.

— Да, конечно.

Друзья поднялись по ступенькам в ресторан, сняли свои дорогие пальто и прошли в закрытый VIP-зал. Тонкий аромат дымящихся благовоний приятно успокаивал и расслаблял.

— Я вот чего тебя пригасил, — сказал Мустафа, — дело касается твоего двоюродного дяди Ибрагима. Мы знаем, что это он порешил Колокольчика за то, что якобы Колокольчик отдал приказ своему киллеру Ахмету убить Хуршита, а поэтому ты знаешь закон и должен его исполнить.

— Я знаю, да, что он убил Колокольчика, но он мой родственник, и мне кажется, что он знает, где деньги воровского общака и деньги Хуршита.

— Ты и вправду так думаешь?

— Я не уверен. Все надо проверять. Надо искать. Убрать его мы всегда успеем, а вот бабки…

— Да, там было около восьмидесяти миллионов евро.

— Ну, это вместе с деньгами Хуршита за наркоту, да?

— Да.

— Я могу выкупить Ибрагима.

— И тем не менее родственникам Колокольчика нужна его кровь. Поэтому либо ты сам решишь этот вопрос и принесешь его голову, либо… Ты должен сделать свой выбор. И сделать его правильно. Сроку тебе три дня.

— А как же деньги? Если убить Ибрагима, денег не найти будет.

— Все, до свидания, Альберт.

— До свидания, Мустафа, но передай родне Абдулы, что месть местью, а бизнес бизнесом, и он будет их только после того, когда я найду деньги. Иначе будет война.

Альберт встал и поспешно вышел из ресторана.

Весь вечер Альберт сидел в раздумьях. С одной стороны, он готов был исполнить просьбу воров, но с другой, Ибрагим был его двоюродным дядей, единственным родственником после смерти его матери. Альберт не мог иметь детей, у него не было жены, был только двоюродный дядя Ибрагим, которого он глубоко в душе все-таки любил. И относился к нему всегда с уважением. И вот ему приходится делать выбор, который, как он понял, он не в состоянии сделать еще потому, что… Где же все-таки деньги Колокольчика?

***

— Здрасьте, Виктор Николаевич, — сказал Петров, заглянув в кабинет следователя Кузнецова, — можно к вам?

— А, здоров, здоров, пофигист! Входи, конечно же! А то я уже подумывал — не заотдыхался ли ты? О, черт, как загорел-то? А жена твоя тоже загорела, а?

— Да, я к теще ездил с семьей, а жена с детьми там решили остаться пока, так что я буду как вы — пока холостой.

— А… Ну лучше уж быть по жизни холостым, чем временно, — плоско пошутил Кузнецов, потрепав по щеке Петрова Виталия.

— Да ладно вам, Виктор Николаевич, — ответил Петров, убирая ладонь Кузнецова со своей щеки, — а то я уж подумаю, что у вас ориентация изменилась, пока я в отпуск ездил, уж, видно, точно никаких дел не прибавилось у вас за это время.

— Да, это ты точно заметил, Петров. Ты, как обычно, растешь в моих глазах, молодец. Институт-то скоро заканчиваешь, а?

— Да, точно, с выводами я поторопился. Ведь если вы забыли, что я перед отпуском защитил дипломную работу и окончил вуз, то значит, есть работа в районе у вас; значит, есть дела.

— Есть, значит, рамс! — отрезал Кузнецов.

— О, новое слово.

— Рамс — это давно уже не новое слово, я его от одного адвоката узнал, он у нас в районе так говорит. Оно всем так понравилось, что и не только я его употребляю, но и много кто еще.

— Ну и что же оно обозначает?

— А я знал, что ты спросишь. Это слово заменяет многое. А этот адвокат просклонял его от выражения «рамсы попутать», что на воровском жаргоне означает «сделать что-нибудь не так». Вот он взял и стал использовать слово «рамс» в смысле понятия «блудни, кураж, работа, дела». И говорит теперь весь район «рамсить» и «рамсить жестко», что означает «делать дела» и «делать дела очень серьезно». А вообще ты у него сам спроси, что же есть «рамс» на самом деле. Я слышал тут от опера Тихомирова из нашего отделения милиции, он мне сказал, что этот адвокат вывел целую теорию о рамсе, придумал там какие-то классификации. Да, он еще и песни поет, прикинь.

— Да, еще и десяти часов утра нет, а вы уже так загрузились всякой ерундой о рамсе какойто, — сказал Петров, почесывая макушку. Про песни… Где-то я об этом уже слышал, — сказал задумчиво Петров.

— Да я уже запарился со всей этой новой суматохой, — сказал Кузнецов, не слушая Петрова и усаживаясь за свой рабочий стол.

— С какой?

— Розенштейном-Батькой, потом взрывом в жилом доме, убийством Тиктинского — владельца крупного агентства недвижимости в городе…

— Нет, что-то не могу пока вспомнить.

— А, это ты после отпуска — мозги жиром заплыли. Ну, вот то самое дело, помнишь, пацан еще в камере предварительного задержания повесился, там еще наши менты по этому делу шли в качестве подозреваемых за то, что избили его, как потом выяснилось, перед его самоубийством.

— Или убийством. Мы с вами тогда эту версию не исключали, — сказал Петров и посмотрел многозначительно на следователя.

— Да. Там еще мать его с ума сошла, но самое главное, во многих убийствах у нас шла подозреваемой некая Света, помнишь?

— А! Она, кажется, убила бомжа на свалке, Хмырем которого звали, да и ее вроде как на этой свалке бомжи нашли… — …после того, как ее кто-то похитил и изнасиловал, — закончил фразу следователя Петров.

— А потом другое дело по крупной партии наркотиков, которую таможенники задержали в фурах с китайской тушенкой.

— Точно, там еще были бандиты из чеченской мафии, помнишь убийство их босса, вора в законе Мамедова Хуршита Тамазовича по кличке «Дядя».

— Вот оно-то наше дело и подмяло под себя. Так оно глухарем на мне и повисло, тем более что единственный наш свидетель — а поначалу первый подозреваемый во всех убийствах, директор охранной фирмы «Черный ястреб», — Рубаковский Александр, — был убит свои другом и партнером по бизнесу, неким гражданином Кобуровым по прозвищу Коба. Так теперь вообще никаких свидетелей по делу не стало. Никаких доказательств, кроме того самого диктофона, который ты нашел в кармане убитого Рубаковского. На этой записи Коба признается в убийстве Маневича и Тиктинского. Но остальные-то убийства так и не раскрыты! Ни свидетелей, ни подозреваемых, да теперь еще эта долбаная проверка из Москвы. Говорят, сам генерал МВД РФ приедет совместно с зам. генерального прокурора. Чувствую задницей — несдобровать мне.

— Умом надо чувствовать, а не задницей, — сухо добавил Петров.

— О, да ты, я посмотрю, не только загар приобрел, но и острый язык?! Что ж молодец, Петров, молодец. Глядишь, скоро и шефа своего превзойдешь.

— Может, и превзойду, но не во всем. Опыт такой, как у вас, мне тоже только с годами можно будет получить, а пока только одна теория.

— Ну, ничего, и практика тоже будет. Ладно, церемония встречи закончилась, давай рамсить теперь начнем.

— То есть работать? — спросил Петров.

— Да, то есть рамсить.

— А как именно рамсить-то будем? Что будем делать, кого разрабатывать?

— Пока не знаю, но чувствую, что скоро будет жесткий рамс. Все, Петров, иди работай и не отвлекай меня от рамса, — сказал следователь, погружаясь в папки документов на столе.

***

Осенний дождь нещадно бил по щекам. Прохладный ветер заставлял бежать мурашки по коже. Запахнув пальто от ветра, Волхов, по кличке Седой, сел в ожидавший его у подъезда черный джип. В машине уже сидело трое.

Самый молчаливый и огромный из всех, с короткой стрижкой, с черными, как ночь, зрачками, Витя, по кличке Бегемот, уверенно вел машину, зорко поглядывая в зеркало заднего вида. Его побаивались все, кроме самого Седого, который уже многое повидал в жизни. Огромные руки Бегемота мешали ему входить в дверь или влезать в машину. Только в джип он мог садиться без проблем и неудобств.

Ненормально худой, высокого роста, вечно носивший кепку-блин, как у грузин, с выпученными глазами, работник милиции по кличке Гад тоже входил в состав банды. Онто и сливал братве всю информацию о делах ГУВД и местного РУВД. Очень опасный и скользкий тип, способный на многое по первому приказу Седого либо по собственной подлости. Поэтому он никогда не обижался, если его кто-нибудь называл Гадом, ему это даже нравилось.

Очень выделялся среди них рослый детина по имени Миша, добродушный нрав которого всех сбивал с толку. Мишу все любили, он со всеми находил компромисс, уважала его и местная милиция. Клички поэтому у Миши не было. Он никогда и никому в помощи не отказывал. Уважал его за это и Седой, а потому сделал его своей правой рукой по всем делам.

Это была верхушка местного лохотрона городского рынка — Апраксина двора, с которой считались все или почти все.

Ехали молча. В динамике автомагнитолы слышался треск рабочей волны.

— Наверное, выходной, — сказал Бегемот, включив компакт-диск.

В салоне зазвучала акустическая гитара с одним исполнителем:

Сырость осени по щекам нас бьет,

«Благослови нас, Господи», — шепчется народ.

Прячется за спинами Ангел во плоти,

Ускользает в облаке душа в конце пути.

Покрывалом белым, сотканным из слез,

Разрывают нервы горьким вкусом рот,

Отнимая веру в заповедь Христа,

Открывают бездну мести или зла.

Один шаг до света из кровавой тьмы,

Только не успел он до него дойти.

Две бандитских пули в спину из-за угла

Вырвали навеки друга у меня…

Жесткий речитатив действовал молниеносно, уводя за смыслом песни. Седой отвлекся от своих дум, слушая её. Песня навевала какую-то силу, жажду движения с целью все изменить.

— Кто поет-то? — спросил Седой.

— Да сам не знаю, — ответил Бегемот, — вот взял у сеструхи своей послушать. Говорит, реальная тема.

— А коробка от диска где?

— В бардачке.

Седой достал из бардачка машины коробку компакт-диска. На первой обложке был нарисован Питер. Вернее, Седой догадался, что это Питер: вдоль набережной Невы с одной стороны Петропавловская крепость, Эрмитаж с другой, а чуть дальше — питерские Кресты, обвитые колючей проволокой. А над всем этим сияло большое желтое солнце. И надпись на обложке: «Заклеен рот, глаза мои кричат…» — название диска. Имя автора сбоку — Руслан Лимаренко — было ему незнакомо.

Неожиданно заиграла мелодия сотового телефона.

— Черт, — выругался Седой, — не дали песню дослушать. Кто это? — тихо спросил он в трубку.

— Это Седой? — спросили на другом конце провода.

— Я! — утвердительно, ответил Седой.

— Это Петя звонит. Тут тема одна появилась. Опер Тихомиров предлагает…

— Не по телефону, — резко перебил Седой, — подъезжай на Мойку, там и поговорим.

— Что, снова рамс какой-то сует тебе этот пройдоха? — спросил шефа Гад.

— Да, наверное, я не дал ему договорить.

— И правильно, он лох полный. Рамсы попутал в прошлый раз, когда по всему городу раззвонил, что у Эдика кайф будет. Вот Эдика с Брысем и пришил кто-то у них на хате тогда. Да и как все классически сделали — у нас ни в отделе, ни в прокуратуре никто так и не понял, кто их завалил. Так это дело глухарем на следователе Кузнецове и повисло. Хреново ему теперь будет, ибо проверка МВД-шная с генпрокуратурой из Москвы у нас скоро.

— Проверка? — спросил Седой.

— Да, ожидаем.

— Так это же для нас может выйти боком: начнут дела старые поднимать, отказные материалы проверять, как да на каком основании отказывали мы в возбуждении уголовных дел по обманутым нами в лохотроне гражданам. Может такое быть?

— Вполне, — ответил Гад.

— Поэтому нам надо сейчас сидеть тихо, не рамсить, чтоб шума никакого нигде не было.

— Только удастся ли? — спросил доселе молчавший Миша. — Нам же надо дела покойного прибрать к рукам, пока другие его бизнес не прибрали, а это без рамсы не получится.

— Посмотрим, — тихо ответил Седой, почесав лоб и сдвинув кепку на затылок.

Глава вторая. Раздел

— Здоров, Седой.

— А, это ты? Ну, здоров, здоров, Тихомиров. По делу или просто так к нам ты зашел? — спросил Седой, поднимаясь вверх по лестнице в свой офис. — Что у тебя там за тема? Пойдем, расскажешь.

— А тема интересная, — начал Тихомиров,

— я вот слышал от своего знакомого мента из Москвы о новой схеме лохотрона. Так вот, я предлагаю вам организовать лохотрон на нашем рынке.

— Так ты что это, Тихомиров, — вмешался в разговор Миша, — нам ОПГ пришить хочешь?

— Что за ОПГ? — удивился Тихомиров.

— Ну не прикидывайся дураком-то, сам, что ли, не знаешь? Ну, напомню тебе, ладно уж, — говорил Миша, хитро посмотрев на Тихомирова, — ОПГ называется организованная преступная группировка.

— Так это я и сам знаю, — сказал Тихомиров,

— только я не это хотел сказать.

— Говори давай дальше, — сказал Седой.

— Так вот, мой знакомый в Москве из…

— …из? — заметил Миша и серьезно посмотрел на Тихомирова.

— Неважно откуда, — продолжил Тихомиров, — так вот, он подсказал мне, чтобы я поговорил с вами… — на этих словах Тихомиров замолчал, так как понял, что сболтнул лишнего. По офису зазвенела тишина. Все молчали, ожидая, что скажет дальше Тихомиров. Придя немного в себя, Тихомиров продолжил:

— Есть такая схема, которая делает легальной игру в лохотрон в документальном плане. Мой знакомый…

— Из??? — сказал Миша, многозначительно посмотрев на Тихомирова.

— …недавно открыл мне один секрет по игорному бизнесу, — не слыша вставки Миши, продолжал Тихомиров, — так вот, в Москве умные люди придумали схему…

— Тихомиров, ты меня выводишь из себя, — сказал Седой, — короче говори.

— Говори быстро, — прошипел Гад, выпучив глаза, замахнувшись кулаком в сторону Тихомирова.

— Есть документы, по которым люди «на станках», то есть те самые кидальщики, могут работать легально. Они становятся сотрудниками фирмы, которая имеет лицензию на игорный бизнес. То есть это позволяет людям легально стоять и проводить игру. Их не вправе забирать сотрудники милиции за административное правонарушение — организацию азартных игр.

— Потому что есть лицензия? — спросил Миша.

— А лицензия на что? — спросил Седой.

— Ну, это всегда законная лицензия, например на букмекерскую деятельность, только именно ее и показывают глупым лохам. Я тут подумал, что надо бы вам тоже что-то такое придумать, вроде такого.

— То есть чтобы наша игра стала законной?

— Да она и будет законной, ибо я тут проконсультировался с одним знающим человеком. Так вот, я объяснил, что суть нашей игры в том, что игроки делают просто ставки в деньгах за халявный приз, и у кого денег больше, тот и выиграл, а следовательно, забирает приз и все деньги. Здесь нет никакого обмана, если человек предупрежден о правилах такой игры.

— И что ты предлагаешь — мы будем предупреждать лохов об этом? — спросил Гад.

— Именно. И кроме того, мы сделаем письменные соглашения на игру, где все это прямо так и распишем, и люди будут писать собственноручно, мол, с правилами согласен, претензий не имею и указывать свои паспортные данные. А тогда — это уже не мошенничество, и когда лох прибежит к нам в ментовку, мы вызовем вас, вы принесете все свои документы, лицензию, правила игры и это соглашение, а мы посмотрим и скажем потерпевшему: «Какой же это обман? Идите в суд и там оспаривайте. Это не уголовное преступление». Вот так примерно мы сможем рамсить. Ну как?

— сказал Тихомиров и победоносно посмотрел вокруг.

— Ну ты крут… — произнес Гад. — Признайся, сам, что ли, придумал?

— Сам, — признался, Тихомиров.

— Ну, тогда это все круто выглядит, и перед законом мы будем чисты, откроем фирму, получим лицензию, налоги будем платить, а когда на фирме много будет таких потерпевших, мы будем старую фирму продавать и открывать новую, — сказал Седой.

— Вот лох и увидит, что есть лицензия, и сделает вывод, что все вроде бы законно, и успокоится. Мы его и разведем тогда? — спросил Миша.

— Да, все так, именно такая схема и делает участие в этой игре по этим правилам законным. Единственное, в чем можно доказать состав мошенничества — это если есть доказательства, подтверждающие порочность игры, — ответил Тихомиров.

— Что ты имеешь в виду?

— А то, что если зафиксирован сам обман, когда деньги лоха ходят по кругу, и это заснято на видеокамеру, то есть имеется санкция на эту съемку и так далее; либо деньги помечены особым составом, и на них имеются отпечатки пальцев всех лохотронщиков и тех, кто просто стоял рядом со станком. Ну, это вряд ли получится, потому что мы всегда вас предупредим об этом заранее.

— И в чем именно твои предложения? — сухо спросил Седой.

— А в том, что вы будете делиться с нашим отделом, то есть с каждым, кто будет курировать эту территорию и рассматривать жалобы лохов; будете платить, возможно, и выше. Я со всеми договорюсь.

— Мы подумаем, — сухо ответил Седой, — а теперь иди.

Тихомиров, недоумевая, послушно пошел к выходу.

— Ну, так вы мне позвоните? — спросил жалобно он.

— Тебе позвонят, — строго сказал Седой.

— Ну, что скажете? — задумчиво спросил Седой, почесывая макушку.

— Я думаю, надо попробовать, — ответил Миша, — взять эту тему себе, пока Жирный ее другим не предложил. Ведь наш лохотрон далеко не имеет под собой даже близко какойнибудь законной основы. Все уговоры происходят устно, а здесь и лицензия, и соглашения об участии в игре. Действительно, пока на камеру не снимешь, как деньги лоха ходят по кругу, никак не доказать мошенничества. А чтоб на камеру снять, санкция нужна, а пока прокурор даст санкцию, нам уже сами менты позвонят и скажут, где и когда будут снимать. Так что можно спокойно рамсить по этой теме. Ведь тема эта — ясно денежная.

— Столько бабла можно иметь.

— Да, денежная, — согласился Седой, — но только надо учесть и продажность ментов. Начнут с маленьких денег, а потом могут и обнаглеть, как бы мы вообще за зарплату потом не работали или в местах не столь отдаленных не находились.

— Да я все это уже проходил, Седой, когда по первому делу срок мотал. В нашем деле каждый принимает условия опасной игры, делая свой выбор. А уж потом, как в песне поется:

Я, надену пояс из счастливых грез,

Сяду в скорый поезд и уеду прочь.

Прочь от тихой боли в бездумной голове,

Туда, где видно звезды в маленьком окне…

— Хорошие слова, ничего не скажешь. В общем, я тебя понял, ты хочешь сам начать эту тему?

— Да, верно, — ответил Миша.

— Ну, тогда кто остается со мной? — спросил Седой, окинув всех присутствующих взглядом.

Ответом ему была тишина. Лишь в глубине своего сознания Миша услышал: «Ты сделал правильный выбор. Я помогу тебе во всем».

— Я делаю правильный выбор, — сказал он после продолжительного молчания, — мне сам Бог говорит об этом, я чувствую сердцем.

— Так уж и впрямь Бог? Ты уверен?

— Ну что ж, каждый свой выбор делает сам. Тогда, Миша, забирай себе рынок и рамси там, а я буду контролировать все остальные территории, которые контролировал Рубаковский. А остальные как?

— Я останусь с Мишаном, — ответил Гад, — я все же мент и буду при деле на рынке на подведомственной мне территории.

— Ну а ты, Бегемот?

— А что я? — вымолвил неохотно Витя. — Мне все по фигу, я как рулил за баранкой, так и буду рулить. Я вообще не люблю много думать, рамсить мне уже не с кем на рынке, там будут другие дела. Не, я остаюсь с тобой, шеф, — ответил Бегемот, посмотрев на Седого.

— Ну, вот и хорошо, все сладили, — подытожил Седой.

Миша не понимал, почему Седой ничего не сказал о бизнесе по лотерее, который Рубаковский организовал в самом начале становления своего бандитского бизнеса? Лохотрон Седой отдал в распоряжение Миши, а сам вроде как остался без ничего? Почему Седой так поступил — Миша не находил ответа. Только намного позже он понял весь настоящий раздел.

Глава третья. Истина добра?!

Пролог. 13 октября

Двумя месяцами ранее.

— Я знаю, что ты хочешь мне сказать. Знаю! Не говори ничего! — сделав предупредительный жест рукой, говорила Лиза, — я знаю, что сегодня тринадцатое октября. Я знаю, пришло отмеренное тобой или чем-то, может быть кемто — время.

— Да, — тихо произнес он.

— Ну почему? Почему? Почему? — дрожа и побелев от волнения, повторяла она. — Ты же так много любви отдал мне, чтобы отогреть меня. Ты сделал меня слабой.

— Я сделал тебя настоящей, я сделал тебя другой, — возразил он.

— Нет. Ты заставил меня понять, что, что бы в жизни плохого с человеком ни случалось и как бы он ни разочаровывался в жизни, самое главное — он никогда не должен поддаваться отчаянию и совершать ошибки.

— За которые придется платить, — добавил он, — и иногда платить по-крупному.

— …но это понимание ослабило мою стенку, защищавшую меня от злостно-равнодушного цинизма, — продолжила Лиза, не слыша его слов, — непонимания, хитрости и лжи, царящих в нашем мире. И теперь ты еще и бросаешь меня, будучи уверен, что ты прав — сделал мне добро. Но как ты не понимаешь, — громко, вымученным голосом произнесла она, положив измученную мыслями голову на руки, — что добро, доведенное до абсурда, есть зло?! Поэтому ты не добро делаешь, ты зло сеешь, отогревая озлобившихся людей, а затем бросая их ради какой-то там ведомой одному только тебе необходимой цели.

Обессилев, Лиза опустилась на диван, вытирая рукой испарину со лба.

— Ну, что ты молчишь? — с болью, отчаяньем и мольбой спросила она.

Молчание его затянулось, но он все же ответил:

— Я не могу остаться с тобой, прости. Я должен идти, — непоколебимо сказал Макс, — что бы ни случилось, знай: самое главное — это то, что ты теперь смотришь по-иному на жизнь, что ты сбросила с себя маску невежества, равнодушия и цинизма, которая прятала и разъедала твою слабую душу. Ты жила в маленьком красочном мире, отдаляя способность жить и оставаться полноценным человеком в реальной действительности с присущими интеллекту переживаниями, чувствами объективного мира. То, что реально — истина добра, то, что придумано — ложь зла! Вот это есть моя философия, моя идеология, мой вкус жизни!

— Твой вкус жизни, — то ли спросила, то ли сказала вслух Лиза. — А ты не думаешь, что ты просто эгоист? Тебе не приходила в голову такая мысль? Что ты жестокий циничный фанат и эгоист с маской добра на лице?! Я тебя держать не стану, и раскисать без тебя тоже, да и… возвращаться к прошлой жизни тоже, все-таки ты помог мне понять многое и главное — саму себя. Поэтому, — Лиза оперлась на стену в коридоре, ее губы скривила гримаса боли и отчаянья, и давно сдерживаемые ею слезы вырвались наружу, — я отпускаю тебя. Уходи!!! — пронзительно закричала она, распахнув ему входную дверь.

А накануне, 12 октября, Лиза, присев на край дивана, почувствовала внутри себя странное беспокойство, которое все росло и росло. Белым ситцевым платьем, которое она собиралась надеть для Макса завтра, Лиза хотела произвести на него хорошее впечатление, потому что она наденет его именно 13 октября. Макс тоже почему-то с легким волнением ждал этой даты, и, как замечала Лиза, он также испытывал тревогу, но всячески старался скрыть это от нее. А почему Макс именно в этот день попросил надеть именно это простенькое белое платье, Лиза не знала, и он ей не хотел говорить. Он даже самому себе боялся признаться в своем тайном желании, которое у него возникло после того, как он случайно познакомился в ночном клубе с одной девушкой. Макс даже не мог вспомнить ее имя, не помнил ее лица, но зато он запомнил ее глаза — широкие, большие, синие. Он прямо утонул в их синеве. Макс тогда сильно напился и продолжал после этого случая еще долго пить, но лицо, лицо этой девушки постоянно возникало в его памяти и улыбалось ему. Он сам не понимал, что с ним произошло. Но больше всего он боялся признаться самому себе в том, что вся жизнь его теперь пошла к черту. И он готов был ее ломать, теряя все, все, что у него было: семью, жену, друзей, работу, одним словом — все! Но это его не пугало. Синева ее глаз стоила всего того, что у него было, и она же не давала ему покоя в последнее время. И Макс грустил, уставившись в темное ночное окно, пугая себя своим отражением в нем и своими тайными мыслями.

Каждый раз, когда Макс приходил в состояние глубокой меланхолии, уставившись вечерами в темное комнатное окно, Лиза тихонько подкрадывалась к нему и, нежно обнимая его сзади за шею, тихонько шептала на ушко. Так было и в этот вечер.

— О чем мой миленький задумался? — спросила его Лиза, обняв за шею.

— Завтра будет 13 октября, — с грустью ответил Макс.

— …и что?

— Ничего….

— Хорошего или плохого?

— Не знаю, — уходил от ответа он, — но чувствую, изменить ничего нельзя.

Такой ответ пугал Лизу, ей становилось страшно, и мурашки нещадно бежали по телу, прокладывая дорогу тревожной неизвестности.

Часть вторая. Другие лица

Глава первая. По пофигизму

Мир планеты Земля всколыхнул мрак холода, просквозившего человеческие души. Погода веяла сыростью и пасмурностью дней. «Облака — это мрак, скрывающий лица», — думал Макс, ежась от холода, искоса поглядывая на пасмурное небо, направляясь к метро. Нащупав в пустом кармане жетон, Макс удивился: «Надо же, не все еще пропил». Опустив жетон, Макс смело взошел на эскалатор, который повез его в неизвестность.

Куда ехать, Макс не знал. После того, как он ушел от жены, он вел беспутный образ жизни, пытаясь залить свою тоску. И вот после очередной бурной вечеринки в ночном клубе Макс снова впал в состояние полного равнодушия — «жесткого пофигизма», как он его сам называл. Ему ничего не хотелось. После того, как он бросил свою беременную жену из-за навязчивой идеи найти понравившуюся ему девушку, которую он встретил в ночном клубе, Макс вообще не строил никаких планов на будущее и просто плыл по течению свой по-фигистической жизни мирного пьяницы.

— «Выигрывает тот, кто забивает! — закричал он на эскалаторе. — Забейте, люди, на всё!» Но люди смотрели на него как на дурака. Спускаясь вниз, он вглядывался в лица людей, поднимающихся вверх. «Им все пофигу», — думал он. От встречных лиц веяло холодом. Войдя в вагон, Макс остановился у противоположных дверей. «А теперь я забью на все», — сказал он себе. Наклонив голову, Макс закрыл глаза, погружаясь в череду беспорядочных и давно волнующих его мыслей. «Кто я? Для чего я живу? В чем смысл моей жизни?» — задавал он себе вопрос за вопросом, но не находил ответа.

— Да пошло все нафиг! — сказал он вслух. — Я на все забил! — добавил он, прогоняя свои тя-желые мысли, которые всегда появлялись в его сознании после бурно проведенных в ночных клубах города вечеров.

— Что? Совсем обнаглел, идиот? — грубо сказал мужчина, повернув голову к Максу. — Отодвинься от меня, а не то я тебе сейчас все ноги поотдавливаю.

— Что, порамсить хочешь, дядя? — выдохнул ошарашенный Макс. — Да я тебе сам щас шею сверну, урод, блин! Че те надо? — спросил его Макс и тут же сам ответил. — Потому что умный, — ткнув при этом указательным пальцем вверх. — Ты что, рамсы попутал, дядя, а? Закрой пасть, а не то на коронки работать будешь, — продолжал наезжать Макс, и глаза его сверкнули решимостью. Мужчина отвел глаза в сторону и стал проталкиваться подальше от Макса.

— Совсем молодые обнаглели, — вдруг раздался старческий голос сидевшей за спиной Макса немощной, на первый взгляд, старушки, рука которой — довольно таки еще сильная и крепкая, впилась в его бок.

— Ну, ты! А ну-ка подвинься! — визгливо вскрикнула она.

Оторвав руку наглой старушенции, Макс с силой отшвырнул ее кисть от себя.

— Совсем, старая, из ума выжила, — сказал он ей, — одной ногой уже в могиле стоишь, а все блатуешь, плесень.

От подкатившей злости после наезда злой бабки его спасла остановка — на станции Лиговский проспект в вагон вошла веселая компания подростков. Гогот, ржание, а не смех, мешаясь с перегаром, пронзили вагон. «Вот твари, — подумал Макс, — и еще баба с ними молодая едет, пьяная. Проститутка. Шалава, — мысленно обругал он подвыпившую, вошедшую с компанией деваху, глядя на нее… — Вот бы такую наглую бабу… — Макс остановился на половине мысли. — …нет, вот бы такой наглой бабе морду бы набить!» «А за что?» — возник в его голове вопрос. «А за просто так!» — ответил сам себе Макс.

В голове Макса неожиданно возник неясно из чего созревший план действий.

— Чего пялитесь, мудаки?! — заорал им Макс.

— Че! Ты слышал, Игорь? — обратился один из подростков к другому в пьяной компании.

— Что, что?

— Эй! Мудачье! — все продолжал, орать Макс, махая рукой над головой. Электричка остановилась и толпа вынесла Макса наружу. Макс взошел на эскалатор и повернулся лицом.

— Это ты нам? — переспросили подростки, вышедшие с Максом из вагона и ехавшие чуть ниже по эскалатору.

— Вам, вам, дуракам! — пошутил Макс.

— Ну, сейчас ты за базар ответишь! — крикнул один из подростков.

— Да, смотри сам не свали! — прокричал в ответ Макс.

— Люди! Забейте на все! — закричал Макс встречному ехавшему потоку, обернувшись на эскалаторе. — Вам же и так все по фигу! Рамсите!

Но его никто не слушал: серая толпа, задав себе скорость, быстро двигалась с эскалатором наверх по своим делам.

— Да пошли вы все! Придурки! — закричал он толпе. Чувство глубокого раздражения накатило на Макса, кровь закипела в нем, ему сильно захотелось под любым предлогом дать кому-нибудь в морду. И дать сильно.

Расталкивая пассажиров, Макс поднимался по эскалатору. Выйдя на улицу, он остановился у большого темного стекла метро, вглядываясь в свое отражение. Оно тоже пристально смотрело в ответ. Это был худощавый высокого роста молодой человек с зачесанными назад темными волосами, с крючковатым носом, с темными кругами под глазами, небритый, в черной кожаной куртке с красной надписью «Motor Harley-Davidson Cycles» на спине и на правом рукаве, в черных кожаных штанах, в черных начищенных ботах и черном кожаном десантном берете на голове. Отражение зло смотрело в ответ. Надменная усмешка и сжатый кулак подтверждали желание Макса влезть в какую-нибудь историю.

«Все — суки!» — зло процедил он сквозь зубы, отходя от стекла. Настроение Макса часто менялось от атмосферы, царящей в городе. Его мрачные старые дома, холодный промозглый ветер, мрачные угрюмые лица горожан, равнодушие — все это вызывало в городе общую болезнь с диагнозом «бездушье сердец». Ею болели все. Ей болел и он сам. А противоядия не было, вернее, оно было, но только в теории, так как мало кто на практике реально его использовал, потому что бездушье сердец — это последствия той самой защиты каждого человека в виде маски-стенки, преграждавшей путь к душе каждого из нас, которую горожане надели на себя очень давно, спрятавшись и найдя в этом покой и мнимую защиту. А на самом деле они все заболели этой болезнью, лекарство от которой потеряло силу, потому что никто его не желал применить: поверить ближнему, простить его, хотя, возможно, веря в добро и делая хорошие поступки, каждый мог бы вылечиться от этой болезни. Но все дело в выборе, который никто не хотел делать. Климат города вызывал аналогичный холод в душе, создавая псевдогармонию, а это устраивало всех.

Иногда Макс любил носить черную кепку, которая подчеркивала его крючковатый нос. Четкий подбородок выдавал в нем сильную личность, но глаза были его характерной особенностью. Взгляд его был всегда разным, в зависимости от обстоятельств. Если Макс злился, взгляд его становился пронзительным, что всегда заставляло других людей отводить глаза. Но в то же время, когда Макс, напиваясь по выходным, доходил до кондиции, в его взгляде сквозила простота и доброта юношеской непосредственности. Он готов был весь мир пожалеть и полюбить. В эти моменты друзья, много знавшие Макса Крюкова, могли почувствовать истинную глубину и открытость его души. Что, наоборот, всегда вводило в смятение его новых знакомых на вечеринках. Но в то же время, в протест всем, он не хотел надевать маску толпы, циничного равнодушия, он хотел оставаться собой при любом раскладе жизни. «Пусть уж лучше от моей злой рожи шарахаются все, чем я буду серым обывателем с маской равнодушия на лице», — нередко думал Макс. В этом порыве личности он самоутверждался, говоря при этом своему другу: «Забей, Рус, на все!» Что он сам успешно и делал, по пофигизму забивая на все.

— Эй! Верзила! — кто-то схватил Макса за плечо и потащил за остановку. Макс обернулся, увидев тех самых молодых подростков, которым он что-то орал на эскалаторе. Макс уже и забыл про это.

— Надо же, обиделись, — произнес он вслух.

— Вы что это, парни, совсем с ума сошли, что ли? Я же пошутил, — начал Макс нести чушь, выигрывая время.

— Щас мы тебя проучим по всем правилам, — сказал бритоголовый высокий парень, подходя к Максу с бутылкой пива в руке.

— Слышь ты, кент, не кати по масти. Смотри, не просади понты, чтобы не залететь за беспредел, — сказал незнакомец на блатном жаргоне.

— Да я вас всех имел! — добавил Макс и неожиданно громко заорал: — Эй вы, таксисты! Вы все придурки! Поганые придурки!

— Это кто придурок? — зло пробурчал ктото в ответ из таксистов, стоявших около остановки. Быстро в сторону Макса направилось несколько человек, двое из которых взяли по монтировке.

— Ну, сука, ты, похоже, это специально сделал, — прошипел бритоголовый пацан, взяв Макса за шиворот.

— Да я имел тебя тоже, — тихо ответил Макс, — валите на хрен отсюда, пока не получили.

— Кто орал? — спросил один из подошедших к компании таксистов.

— Да вот этот — сказал Макс, указав на бритоголового подростка, стоявшего перед ним. — Вот он и орал, что вы все придурки.

— А, понятно, — протянул один из них, размахиваясь монтировкой и ударяя ею по бутылке пива в руке одного из бритоголовых. Завязалась драка.

«Ну вот и славненько, — думал Макс, — а пока я тобой займусь, детка». Он под шумок схватил подвыпившую деваху за рукав и потащил к себе.

— Что ты, дурак, делаешь? — закричала она, вырывая руку. — Вот, гад, пуговицу оторвал! — зло крикнула она, замахиваясь на него. Макс остолбенел… Он увидел эти самые, то есть те самые синие глаза, которые запали ему однажды в душу и от которых он уже не знал покоя. Это была она. Та самая девушка из клуба, которую он не мог забыть и из-за которой он столько много пил, заливая свою тоску по ней. Из-за которой он бросил свою семью, так как не мог жить больше с женой без любви к ней. Время как будто остановилось. «Ну давай, давай, детка, врежь мне по роже», — подумал Макс, он только этого и ждал. Макс держал ее за локоть и боялся выпустить, как будто она была приведением. Он уже закрыл глаза и подставил щеку для удара, и горькие слезы презрения и одновременно жалости к самому себе подкатили к горлу. Неожиданно в этот самый момент рядом резко прокатила черная иномарка. Сметая все на своем пути, автомобиль врезался в столб. Открылась задняя дверь, и из машины вывалился окровавленный человек. Ехавшая за иномаркой другая машина остановилась рядом, из нее вышел молодой человек кавказской национальности.

— Ибрагим! Только контрольный, — услышал Макс голос из остановившейся машины. Киллер произвел выстрел в голову выпавшего из иномарки человека. Серой массой мозги разлетелись в стороны.

— Аааааа! — пронзительно закричала деваха, которую Макс успел затащить за ларек. Киллер обернулся, увидев девушку.

— Ааааа! — она продолжала неистово орать.

— Да заткнись же ты, наконец! — гаркнул Макс, затянув ее назад за ларек. — Ты что, свидетельницей хочешь стать, дура?! Они же тебя в два счета уложат!

Неожиданно с другой стороны ларька появилась фигура киллера с пистолетом в руке.

— Умрите с миром, — произнес он, нажимая на спусковой крючок.

— Да хрен тебе! — закричал Макс, ударив киллера между ног, и, схватив за руку невменяемую девушку, потащил ее за собой.

— Аааа… Убежать задумал с моей телкой, — процедил сквозь зубы возникший неизвестно откуда долговязый бритоголовый пацан, — так не удастся, — зло сказал он, ударив Макса в правый бок. Внезапно Макс почувствовал сильную тупую боль в правом боку. Макс выдержал паузу: липкая красная теплая масса обожгла кожу, хлынув из разрезанной плоти.

— А, гнида кожаная, больно тебе, — услышал он.

— Ну, бритоголовый, я тебя найду, — прошептал Макс, зажимая рану рукой и, делая над собой огромное усилие, выпустил руку девушки и побежал к метро. Вбежав на эскалатор, Макс перевел дух — за ним никто не гнался. «Ну, гады», — вымолвил он непонятно кому, проваливаясь в темноту. Хоровод множества лиц и голосов захватил Макса, унося с собой в небытие борьбы жизни и смерти.

***

— Расступись, расступись, — слышал Макс сквозь гулкий ритм голосов, окружавших его. Какой-то человек, расталкивая сгрудившихся на платформе у эскалатора людей, проталкивался к распростертому на полу Максу. Сорвав со своей шеи шерстяной шарф, незнакомец приложил его к ране Макса, пытаясь остановить бьющую толчками кровь.

— Только не на улицу, — прошептал Макс, — меня там ждут, — и, собрав последние силы, прошептал склонившемуся над ним, — хотят убить.

Макс чувствовал, как жизнь медленно, но уверенно покидает его, просачиваясь сквозь дыру.

«Мир холода поглотит тебя, — слышал он, — и никогда, никогда ты уже не увидишь солнечного света», — громким эхом отдавались в его затухающем сознании странные ужасные слова, непонятно откуда возникшие.

— Дайте пройти! Дайте пройти врачам!

— Пропустите скорую, в конце концов! — говорил молодой врач скорой помощи, протискиваясь сквозь толпу к лежащему Максу. Он опустился на колени перед Максом, взял его левую руку и стал прощупывать пульс.

— Так, пульс слабый. Быстро везем его в Александровскую, — скомандовал молодой врач.

***

— Разряд! Еще разряд! — командовал врач.

Неподвижное сердце Макса не подавало никаких признаков жизни в теле. Белый ослепляющий свет испугал его. Он видел себя со стороны, вернее тело, в котором врач пытался возродить жизнь. Тело было неподвижным, но самое страшное, что Макс не хотел вернуться в него: уж очень сильную легкость и свободу он ощущал. Внезапно откуда-то сверху проступил яркий луч света, и перед ним возник некто в черном, который произнес, глядя Максу прямо в глаза: «Ты должен вернуться! Твое время еще не пришло. Ты должен жить, чтобы стать сильным. Ты сможешь изменить судьбу — это твое предназначенье», — проплывали темными пятнами в его сознании слова. «Я еще приду к тебе», — сказал некто в черном, повернувшись к Максу спиной, на которой он увидел два белых крыла.

После третьего электрического разряда на дисплее компьютера появилась маленькая, но уверенная кривая, свидетельствующая о движении сердца.

— Вернули! — выдохнул доктор. — Слава Богу!

***

Белые стены больничной палаты сливались с неясным сознанием Макса. Боль уже не сильная, но все же напоминала о себе.

«Надо делать ноги, — думал Макс, лежа в больничной койке. — Они скорее всего уже узнали, что я здесь, следовательно, могут меня найти, я же свидетель убийства».

— Сестра, — прошептал он, но Макса никто не слышал.

«Вот, черт побери, так и завалят по-тихому. Валить надо отсюда, валить, — думал он. — Интересно, какой здесь этаж? Если б это был восьмой или десятый этаж, было бы хорошо, гранату не докинут. Ну, не гранатой убьют, так газом траванут, как в „Норд Осте“, всех: и своих, и чужих; или ракету запустят — вон, американцы с Ираком воюют, так пара ракет у них в Турцию по ошибке залетела» «Так. Спи лучше давай, а не о ерунде думай всякой. Кому ты нужен?» — сказал ему внутренний голос.

«Пришло время рамсить, и рамсить жестко!» — от этой мысли Макс стукнул кулаком по кровати. Как говорил друг Макса Алекс, «нет предела жесткости рамса». Это означало: иди к своей цели, преодолевая все трудности; а когда силы кончатся, тогда было другое правило: «Рамс непознаваем в своей жесткости», что означало, что думать об этом уже поздно, и надо возвращаться к первому правилу и снова идти вперед. Для Макса пришло время правды. В тот самый день он не только увидел себя в отражении большой витрины у метро Ладожская — он увидел истинное лицо всего мира, отражение боли и зла, что переполнило его терпение, и ему захотелось наказать себя за весь мир хотя бы тем, чтобы ему просто набили морду. Он думал таким образом утолить свою жажду боли, наказывая себя за грехи всего мрачного мира. «Боль физическая перекроет боль душевную», — считал он, осознавая, что уже становится зомби, становится таким, как все вокруг. «Творить зло — удел слабых, — сделал вывод он. — Пришло время платить за все».

Кругом была тишина, и не было пива. «Какой жесткий расклад», — с горечью подумал Макс, погружаясь в сон.

---

Глава вторая. Курсант

После того, как Правовой институт расторг договор с Инженерно-строительным институтом о проживании своих студентов в общежитии ЛИСИ, Руса, как и всех других студентов, выгнали из ощежития на переулке Бойцова, дом 5. Они с Тарасовым скитались по всяким квартирам, снимая комнату вместе. Вопервых, они были друзьями, а во-вторых, вдвоем было дешевле платить. На одной из квартир — на улице Ленской, дом 4, где они снимали очередную комнату, уйдя из жилья наркоманов с улицы Костюшко, — Рус стал замечать двуличие Шурика. Однажды он ему сказал:

— Шура, у меня закончились деньги, и мне не на что купить еды. А у тебя, как всегда, есть деньги (а деньги у Тарасова всегда были, потому что был он очень прижимистый и жадный. Если вместе пили водку, и у кого-то заканчивались деньги, он предлагал пить на его, но только уже в долг, который потом нещадно и упорно стрясывал с нищих студентов-собутыльников). Может, ты, когда придешь из института, оставишь мне немного нашего супа?

— Ладно, Курсант, договорились, — так называл Тарасов Ростислава со второго дня знакомства, но никогда не звал по имени.

Конечно же, после возвращения с учебы Рус никакого супа, оставленного для него Шуриком, не нашел, потому что Тарасов — однокурсники прозвали его Скрудж — подло его сожрал, объяснив это позже тем, что ему по барабану финансовые затруднения Курсанта:

— Как хочешь, так и выкручивайся, — говорил он, — могу, правда, дать тебе денег в долг под проценты.

А в один из дней Скрудж просто сказал:

— Курсант! Ты мне не друг и никогда им не был, так что я предлагаю тебе свалить отсюда, даю тебе неделю сроку.

Рус стоял как громом пораженный. Ему предстояло снова искать жилье, снова переезжать, снова терпеть лишения, но уже в одиночку, что было для него сильным ударом судьбы.

В дальнейшем Рус еще много раз снимал комнаты, пока был студентом, а последние два года жил в общежитии на улице Мгинской, где ему пришлось пережить постоянные наезды наркоманов, соседей по общежитию и самого главного из местной банды «ломщиков баксов», как они себя сами называли, Сергея Букреева, который был, не смотря на это, другом-любовником местной комендантши по имени Лина. Грозная Лина всех травила своим бешеным криком:

— Я знаю, что ты здесь! Немедленно открывай дверь! Я тебя выселяю!!! — кричала она, ломясь в дверь комнаты перепуганного Руса.

Слова об очередном выселении жестко били по слуху, заставляя сжиматься сердце от страха, потому что найти дешевое жилье стало проблемой. Но зато, когда он вносил плату за жилье Лине, она мило улыбалась и на извинения Руса говорила: «Да брось ты, с кем не бывает!» Так жил Рус, узнавая «другое, истинное лицо», которое было у каждого, пытаясь выжить в чужом для него городе, потому что другого выбора у него не было, кроме как выбирать искушение, которое часто возникало в его голове, что он и делал, чтобы отрешиться от кошмаров реальности. Его выбор затягивал и убивал любого не только как человека, но и как личность: Рус пристрастился к бутылке.

А Тарасов был очень пронырлив, что в общем плане являлось необычным качеством для обычного русского человека. К концу третьего курса он смог поменять машину родителей, «Тойоту», на комнату в Петербурге, и поэтому жил в двухкомнатной коммунальной квартире. Его сосед по квартире очень мало появлялся в своей комнате, и получалось, что Шура живет один, как в отдельной квартире. У Тарасова всегда кто-то жил, но не бесплатно, а в счет обязательной покупки еды или пива. В институте даже ходили истории про то, как один раз Скрудж друзей накормил.

Однажды в гости к Тарасову-Скруджу приехали друзья — Курсант, Макс Зайцев и Макс Васильев. По телефону Скрудж им сказал, чтоб они ничего не покупали с собой из еды, так как у него были макароны. На самом деле макароны, оставшиеся в пачке, можно было посчитать по пальцам, их и пришлось варить голодным студентам, а Скруджу — все экономия, не выбрасывать же? Но Рус никогда не осуждал своего друга Тарасова-Скруджа, потому что понимал, что зло даже в отношении другого человека оставляло неприятный осадок в нем самом, который портил жизнь Русу, лишая его покоя, рождая в нем зависть, злость на всех, кто счастлив, а это убивало его внутренний, пусть и маленький, но спокойный мир.

***

— Курсант! Эй! Открывай дверь! — стучали в дверь комнаты Руса. После того, как администрация института, в котором он учился, решила предоставлять общежитие исключительно под проживание иностранных студентов и выселила всех, в том числе и Руса, он ютился в маленькой комнатке другого общежития — Института киноинженеров, где ему удалось договориться о проживании по знакомству.

— Курсант, черт тебя возьми!

Рус встал и, покачиваясь, направился к двери.

— А, это ты, Шура? — спросил Рус, открыв дверь.

— Я, — ответил Тарасов.

— Так ты что же, ко мне решил заехать?

— Давай иди, умывайся. Я к тебе уже полчаса достучаться не могу. Вот, с рынка, видишь,

— Тарасов показал Русу литр водки, — целых два часа стоял в очереди за водкой. Сейчас поедем ко мне бухать.

— Что-то мне, Шурик, бухать сегодня не хочется, — уныло начал Курсант.

— Я тебе дам «не хочется»! Может, ты еще скажешь, что и пить собираешься завязать? Нет уж! — Тарасов погрозил корявым пальцем.

— Ты нам трезвым не нужен, ты нам трезвый неинтересен. Тебя никто по-другому в институте и не воспринимает.

— Кроме как алкаша? — спросил Курсант.

— Н-нет, простого веселого парня, — соврал Тарасов, отворачиваясь в сторону.

— Да уж веселье-то все по пьяни.

— Вот поэтому ты и будешь пить, понял?

— Ага, а к тебе сегодня гости придут, и меня ты берешь к себе шутом?

— Вроде как.

— А ты не прикидывайся, что не понял мой вопрос, — сказал Курсант, посмотрев на Шурика.

— Да ладно тебе, — проворчал Тарасов, — давай-ка быстро одевайся, и поехали! А для начала держи вот, — Тарасов откупорил бутылку, налил рюмку водки и протянул Русу, — похмелись, сразу желание и появится.

Увидев рюмку с блестевшей внутри жидкостью, которая в первые минуты несет радость, спившийся Рус не смог устоять. «Выпей, выпей», — проносились слова в его голове, и, поддавшись искушению, Рус ловко опрокинул рюмку в рот. Легкая горячая волна прокатилась по телу.

— Твоя взяла, — выдохнул Рус, — поехали к тебе. — Но только налей еще раз.

— Э, нет, друг. Так ты всю водку сейчас и выпьешь. Вот приедем ко мне, тогда я тебе и налью, — сказал Тарасов, убирая бутылку со стола к себе в сумку.

***

— Давай, давай, Курсант, заходи живее, — говорил Тарасов, толкая в спину разувавшегося Руса.

— Да дай ты хоть ботинки снять.

— Быстрее снимай, сейчас Алексеева придет.

— Ага, понятно теперь, что это ты меня для нее пригласил?

— Я ее для себя пригласил.

— Ну ладно, мне пофигу, — уныло сказал Рус, входя в комнату.

***

— Ну что, Курсант! Я смотрю, ты уже нажрался! — грубо крикнул Тарасов на Руса. Рус сидел на диване, глаза его были закрыты, его просто развезло от такого количества водки. Видя, что Рус не подает признаков вменяемого человека, Тарасов решил выгнать его, чтобы остаться с Алексеевой.

Утром голова Руса раскалывалась на части, все тело болело. Какие-то смутные воспоминания вчерашнего вечера туманно время от времени возникали в его сознании. Последствия вечера он точно не помнил. Но отдельные моменты помогли составить ему всю хронологию событий вчерашнего вечера.

После того как Рус отключился, он вспомнил, что Тарасов повел его в прихожую, дал ему в руки пальто, открыл входную дверь и, взяв за шиворот, вытолкал за дверь, объяснив все тем, что Курсант, то есть он, начал себя плохо вести, то есть спать, а он его привез не для этого, а для того, чтобы Рус развлекал Алексееву своими пьяными шутками.

— Вали домой! — звенели в больной голове Руса слова Тарасова.

Потом Рус вспомнил, как он летит в пустоту, больно стукается головой и рассекает себе бровь. Потом темнота, он, наверное, потерял сознание. Потом Руса кто-то поднимает, наверное, сосед Тарасова, звонит в дверь. Кровь сильной волной заливает Русу лицо. Тарасов открывает, сосед передает ему Руса, Тарасов пропускает Руса в квартиру, завязывает ему на голове холодное полотенце. Что было потом, Рус не помнил. Далее он вспомнил темную улицу, наверное, он идет к метро, одежда его вся в крови, он показывает в метро удостоверение общественного помощника прокурора, которое было почти у всех его однокурсников, в том числе и у Тарасова — он был общественным помощником следователя, чтобы устроиться работать потом в прокуратуру. На контроле Руса не задерживают, он проходит на эскалатор, спускается вниз, заходит в вагон, запрыгивает в последний поезд и стоит, истекая кровью. Люди шарахаются от него, но неожиданно подходит парень азиатской наружности и говорит: «Брат, тебе надо в больницу». Берет под локоть Руса, и… Что было потом — провал в памяти.

Вот такую историю знал о себе Рус, по прозвищу Курсант, Рус, который съездил в гости к своему лучшему другу Шурику Тарасову. Напоминанием этого у Руса остался продольный шрам над правой бровью, который всегда настораживал общающихся с ним людей.

***

Солнечный день. Прохлада открытого окна врывалась в комнату, вытесняя запах курева и спиртного. Рус стоял, покачиваясь у окна, докуривая последнюю самодельную самокрутку из оставшихся окурков сигарет. Свежесть нового весеннего дня приносила силу дыханию, ритм которого был неровным после продолжительного очередного запоя. Собутыльниками Руса были соседи по последнему его новому месту жительства — мастера — рабочие общежития, которые, смирившиеся с обыденностью серых дней своих, не пытались что-то изменить в своей жизни и довольствовались тем, что имели. Может быть, это было и к лучшему. Они отказались от вечной борьбы за «Розовую мечту и выбрали простую возможность — жить. Поэтому стиль жизни этой категории людей, казавшийся Русу полным падением личности и смирением перед ударами судьбы, всегда был им отрицаем. Ростислав в душе своей протестовал против этого. Он, стиснув зубы до боли, закусив губы до крови и сжав кулаки, говорил себе или кому-то в небе, всматриваясь в серые тучи Петербурга: «Врешь! Не возьмешь! Не сломаешь! Я выстою! Выстою!!!», пытаясь тем самым изменить время в лучшую сторону. Ибо он рьяно верил в выведенное им правило: «Желание есть некая субстанция, влияющая на развитие событий индивидуума», то есть, простыми словами, достаточно лишь сильно, безумно чего-либо хотеть, и желание, как свет фар, будет выстраивать события в жизни заранее, значит, он сам будет формировать свою судьбу и по своему сценарию. Но тем не менее вся проблема заключалась в трудности выбора, когда вокруг всегда имелась возможность получить отдых своей голове, отключившись от мира. И способом тому была водка, маленькие дозы которой перерастали в запой.

Рус часто приходил к выводу, что жизнь — дерьмо, что нет никакого смысла для него в этой жизни, чем он и оправдывал себя, свои запои. Сама схема смысла жизни вырисовывалась у него в первую очередь: приобрести навыки, необходимые для выполнения им возложенных природой на каждого человека функций — стремиться к продолжению рода, к созданию семьи, воспитанию детей. А для этого необходимо получить образование или иное ремесло, которое позволит ему выполнять обязанности по содержанию семьи и всему остальному. Но у каждого человека имеется свой собственный взгляд на вещи, следовательно, что считать смыслом жизни, зависит либо от точки зрения большинства, либо от его субъективной точки зрения. А это, как всегда, и рождало конфликт — конфликт выбора: что хорошо, а что плохо. Задумываясь над такими простыми понятиями, Рус наливал себе в рюмку водку и глушил ее нещадно в одиночку, прячась в своем маленьком мирке от остального мира. В этом, как понимал позже Рус, и есть самая страшная проблема алкоголиков: желание противопоставить свое внутреннее «Я» голосу большинства или общепринятым нормам морали для реабилитации своего поведения… Рус сломался, выбрав искушение, которое позволяло не ломать голову в поисках истины, а просто забыться. Хотя в глубине души он надеялся, что, может быть, судьба даст ему еще один шанс сделать свой выбор, потому что его внутренний голос протестовал. А пока Рус просто плыл по течению своей тихой пьяной жизни, пассивно наблюдая за миром, редко появляясь в институте.

В тот самый день Рус ехал после очередной попойки в каком-то кабаке со своим старым корешом Максом Зайцевым. Макс был очень веселым парнем, с имиджем Юрия Папанова, и всегда его афоризмы становились крылатыми среди всех общих знакомых. Например, фраза, написанная Максом Зайцевым в тетради Курсанта на лекции — «Выигрывает тот, кто забивает» — получила общее признание всех друзей. Вопервых, она подчеркивала смысл футбола — всеми любимой команды «Зенит», а во-вторых, просто расставляла все точки над «i» в особенностях жизненных ситуаций.

Но однажды на футбольном поле, где играл «Зенит», Рус выпил рюмку водки и почувствовал боль в левой груди. «Неужели сердце? — удивился он. — Допился-таки». И вот только после этого случая Рус понял, что, так и не начавшись, его слабая жизнь может неожиданно остановиться. А он еще вообще ничего в жизни не сделал. И ему стало страшно от этого. Вот тогда-то он и бросил пить. И жизнь его преобразилась. Единственное, о чем он жалел, так это о потерянном времени и потерянных знаниях, ибо в его голове не было никаких юридических знаний. Но выбор был сделан, и он решил поступить в магистратуру СанктПетербургского государственного университета на кафедру гражданского права. Гражданское право Рус сдал на отлично, за сорок дней выучив 450 статей гражданского кодекса наизусть. Но, видимо, Выбор Дьявола всегда окружает любого человека, а особенно — борющегося с искушением, которое он когда-то познал. И снова выпал на его долю ужасный выбор, который он принял, потому что этот выбор реализовывал его тайные желания, глубоко хранящиеся уже много лет, ждущие только удобного момента, чтобы стать реальностью. И этот момент настал.

Глава третья. Голос

— Как прошло?

— Босс, прошло хорошо все, но…

— Но?

— … с небольшими неувязочками.

— Не тяни, — грозно сказал босс.

— Меня видели двое. Точнее, видели не только меня, но и мое лицо.

— Кто?

— Да пацан с какой-то девкой, они обнимались, стояли за ларьком.

— Ты меня постоянно удивляешь, Ибрагим. Куда ты смотрел? — спрашивал Альберт Ибрагима. — Почему ты не убрал свидетелей?

Ибрагим молчал.

— Ахмет? Ты куда смотрел? — обратился шеф к водителю.

— Я смотрел на дорогу, — сухо ответил тот.

— Да вы, видно, совсем потеряли осторожность? Только как это с тобой произошло, Ибрагим? — спросил босс, встав с кресла, запахнув свой халат и подойдя к окну. — После того, как ты убрал Колокольчика, его родственники хотят твою голову. И мне стоит огромных усилий сдерживать их натиски. Если бы не я, тебя бы уже не было. Хоть ты и мой двоюродный дядя, я не могу ничего поделать с этим, потому что это — закон.

— Я его убил в отмщение смерти своего наставника Хуршита Томазовича, нашего прежнего босса, а месть — это закон гор! Так что это полностью оправдывает меня.

— Да, но откуда ты уверен, что дядю убили по приказу Колокольчика?

— Кто его заказал — это есть в том самом конверте, который я принес тебе, по-честному, как ты просил, не помнишь?

Альберт, конечно же, помнил, как все это было. Он получил из рук Ибрагима конверт, в котором дядя своим преемником назначал Ибрагима, передавая ему все бразды правления. Для этого необходимо было, чтобы это письмо попало на сходку воров, где были люди, которые знали почерк Дяди и могли бы подтвердить, что письмо писал он. Но Альберт письмо оставил у себя. Ибрагиму на сходке никто не поверил, а потому боссом стал племянник Альберт, а не двоюродный брат Хуршита Томазовича Ибрагим. Убрать Ибрагима Альберт не мог, потому что ему казалось, что Ибрагим знает, куда делись деньги воровского общака. Но он ошибался. Ибрагим об этом не знал, зато знал, что пока так считает Альберт, он будет жить.

— Прощения у нас не бывает, ты знаешь наши правила. У тебя есть три дня, чтобы подчистить, где наследил, понял?

— Да, — тихо ответил Ибрагим, — я все сделаю.

— Сделай это так же, как и всегда: красиво и быстро, правда, не как в последний раз.

Слова больно задели Ибрагима за живое. Воспоминания из прошлого, как серые кадры из старого фильма, заполнили сознание Ибрагима. Он помнил все слова, а также, после того, как он всадил финку в грудь Абдулы, он осознал, что поступил неверно, поддавшись искушению. И теперь он постоянно помнил об этом, жалея и мечтая вернуть все обратно, что, увы, было уже невозможно. Но в душе Ибрагим надеялся, что, возможно, ему удастся найти эти пропавшие деньги, чтобы выкупить свою жизнь.

«Но ведь цель близка, — услышал он в своей голове, — ты еще сможешь стать боссом».

Этот конверт у него попросил на хранение Альберт еще до назначения его боссом, сказав, что много зависит от того, что написано в нем, и, возможно, много прольется крови. «Поэтому дай мне его до сходняка, я его тебе верну на самом сходняке», — предложил тогда ему Альберт. А поскольку Ибрагим доверял Альберту и уважал его за то, что на Чеченской войне с Россией Альберт вытащил его на себе с поля боя, чем и спас ему жизнь, он поверил ему и отдал ему конверт. Сходка выбрала Альберта главным на том основании, что он является племянником Хуршита Томазовича и готов вложить миллион долларов в общак, который тогда пропал. Это основание Ибрагим считал неправильным, а выборы Альберта несправедливыми. Ибрагим знал, что именно в этом конверте его спасение и его будущее, но в то же время он понимал, что все везде решают деньги, а не какие-то там записки — тем более что Альберт вложил в новый общак целый миллион долларов, а потому он теперь неприкасаем. И снова Ибрагим услышал голос в своей голове, да, да, это был именно тот самый голос, который после убийства Колокольчика все чаще и чаще возникал в его подсознании: «Убей его! Сделай это прямо сейчас!» Усилием воли Ибрагим прогнал этот голос, встряхнув головой.

— Что, демонов отгоняешь? — спросил Ибрагима Альберт, лукаво поглядывая.

— Нет, — ответил Ибрагим.

— Значит, да. Я знаю обо всех твоих мыслях.

Ибрагим всегда знал, в какую игру он играет и какие в ней правила. Ему нужно было выигрывать время. Если он станет не нужен, его уберут, найдя на его место любого другого, который примет Дьявола в свою душу и будет убивать всех, на кого ему покажут, и которого ждет тот же конец, что и у всех — смерть. Иного выбора не бывает или практически не бывает, если не бежать, но тогда бегать придется всю оставшуюся жизнь. Деньги дают шанс на спасение, хотя и призрачный, или… «Можно стать самому боссом», — услышал он шепот в своей голове.

***

Ибрагим направился к станции метро Ладожская, где он застрелил стукача — Сергея Литвинова, который был сыном Якова Витальевича, начальника городской таможни, по вине которого груз с героином был взят ФСБ.

Ибрагим понимал, что он должен провести зачистку даже в целях собственной безопасности, так как если есть живые свидетели — это как бомба замедленного действия. «Пришло время жестко платить за свой выбор, я должен найти свидетеля и убрать его, и уж если не получится, тогда вплотную займусь поисками денег. Сделав зачистку, я выиграю время». «Но тебе придется убрать не только того парня в кожаной куртке, но и девушку, с которой он стоял и которая слышала твое имя», — услышал он в своей голове все тот же голос, вернувшийся вновь к нему.

Побродив около трамвайной остановки, Ибрагим купил черные очки, кепку. Он подошел к близстоящему ларьку. Покупая пиво, он заметил, что продавец одной с ним национальности.

— Салам алейкум, брат, — сказал он.

— Алейкум ассалам! — ответил ему продавец.

— Как дела?

— Хреново, брат, совсем устал от всяких вопросов, расспросов, от духоты.

— А от каких ты расспросов устал, брат? — спросил Ибрагим, откупоривая бутылку пива.

— Да тут вчера произошло убийство прямо на моих глазах.

— Да ты что? — удивился Ибрагим.

— Да я как раз смену принял, сижу, торгую, и вдруг вижу, летят две машины с проезжей части прямо в сторону остановки. Хорошо еще людей почти не было, кроме пьяных подростков и таксистов — они тут драку устроили между собой. Ну, я думаю, посмотрю, кто кому морду набьет, и тут на тебе, влетает одна машина в столб, а за ней другая. Потом вижу: из первой вываливается человек, а из второй подходит другой человек и стреляет прямо в голову тому другому. Я пригляделся — а он нашей национальности, вот вроде тебя, прическа та же, и костюм тот же. Стой-ка. А не ты ли это был? Ну-ка сними-ка очки!

Ибрагим медленно снял очки. Губы продавца затряслись от охватившего их хозяина волнения:

— Как я сразу не догадался!

«Убей, убей», — слышал в голове Ибрагим слова, которые говорил ему его внутренний голос.

Выхватив из внутреннего кармана пиджака опасную бритву, Ибрагим четким ударом полоснул жертву по горлу. Жертва, схватившись руками за горло и выпучив от страха глаза, пыталась заткнуть хлещущую из сонной артерии кровь, но все было тщетно.

— Спи с миром, брат, — сказал Ибрагим, опустив окошко ларька, направившись к метро.

«Так. Свидетелей, оказывается, больше, как бы и сейчас меня кто не запомнил. Главное, не оборачиваться, если кто мне в спину и смотрит», — думал он.

Спускаясь по эскалатору, Ибрагим заметил сидящего в углу бомжа, просящего милостыню.

— Выпить хочешь? — спросил он бомжа.

— Конечно, — ответил бомж.

— Тогда пошли за мной.

Ибрагим направился к началу платформы.

— Чего надобно? — спросил, усевшийся рядом бомж. Ибрагим, стараясь не поворачиваться лицом к внутренним видеокамерам метро, тихо спросил:

— Скажи-ка, любезный, не видел ли ты здесь вчера чего-то странного?

— Как не видеть — видел.

— Что?

— Да прибежал тут вчера пацан весь порезанный, вниз сбежал по эскалатору и вырубился.

— И что потом было?

— Ну, отвезли его в больницу на скорой.

— А в какую?

— Ну, нет, барин. Не скажу. Ты вот лучше дай сперва денег.

Ибрагим достал пятьдесят рублей и протянул бомжу.

— Нет, барин, маловато будет. Ты вот сюда лучше еще два нолика припиши и такую денюжку мне дай.

— Хватит и одного нолика. Держи, — сказал Ибрагим, протянув бомжу пятьсот рублей. — Теперь говори.

— Его в Александровскую отвезли.

— А не врешь?

— Чистую правду говорю, барин. Я сам слышал, как врач скорой помощи говорил, что везти будут его туда.

— Ладно. Деньги отработал свои.

— А зачем тебе, барин, это все нужно?

— Да племянник он мне.

— Племянник, хе-хе, что-то странно как-то.

— А что странного-то?

— Да то, что парень-то русский, а ты вроде чечен, да?

— Ох, много ты понимаешь. Умный очень, а значит, опасно тебя такого оставлять.

— Что? Как? Помо…

Ибрагим заткнул ему рот рукой, а другой сильно сжал горло. Из-за спины Ибрагима видеокамеры метрополитена не могли четко зафиксировать убийства. Захрипев, бомж успокоился навсегда.

«Вот и молодец. Я всегда знал, что ты сделаешь правильный выбор», — снова услышал он в своей голове голос.