Бесплатный фрагмент - Билет в Ад по цене гамбургера

ОТ АВТОРА

Думаю, во все времена уезжать из России в «цивилизованные» страны было модно. Сбежать от опостылевшей убогой действительности в Дивный Новый Мир. Моё желание не было исключением, и при сложившихся на тот момент обстоятельствах я благополучно сделал шенгенскую визу и мысленно послал к хуям «Родину-мать» с её климатом холодной гоповской замшелости, и, перебравшись через кордон на дрянном автобусе, заплатив 150 долларов, ступил в европейский Эдем — Германию, откуда уже прибыл в Париж.

Немного об обстоятельствах, побудивших меня к этому квесту: учился я в институте очень плохо, моим лучшим другом был Товарищ Водка, с которым мы веселились, как хотели. Моя очередная девушка нашла себе «нормального» парня и рассталась со мной. И последний фактор — мама решила продать квартиру и жить от меня отдельно. Деньги от продажи моей доли в квартире мама выдала мне наличными… полкилограмма наличности на руках вскружило голову. Я был проблемным пареньком, читавшим экстремистские книжки писателя, эмигрировавшего из России и долгое время прожившего во Франции. Поэтому мне захотелось примерить шкурку жителя Парижа на себя, и я воспользовался этой возможностью.

Поселился я на окраине старого города, в очень маленькой, микроскопической, квартирке с соседями-пакистанцами, заплатив хозяину наличностью за два месяца вперёд, чему он был рад. Мой нулевой английский его смешил и, наверное, общаться со мною для него было, как в цирк сходить. Первый вечер обустроенной европейской жизни я отметил с проверенным Товарищем Водкой. Обойдя весь центр Парижа с достопримечательностями за три часа, я охмелел, вероятно, от воздуха Свободы, и решил двигать домой. Особо каких-то невероятных впечатлений от «Города влюблённых» и не было — грязно почти везде, полно арабов, слишком много китайцев с фотиками и русских с матюками, которых я сторонился, как прокаженных.

И вот тут начинается самое интересное.

Подойдя к своему жилищу, я удивился, насколько ярко освещена наша серая неприметная улочка. Точнее, одно место на ней, прямо под окнами моей квартирки. Этим пятном света оказался вход в подземку, метро. Я остановился. Днём я что-то его не приметил, странно. Наверное, мозг от французской жизни вскипел. Я был пьян, мне было очень весело, и потому вздумалось посидеть возле входа в подземку под радостными огоньками, погреть замёрзшую в России душу. Усевшись прямо на мостовую, я достал бутылку с остатками водки, прихлёбывая и что-то напевая из репертуара Летова.

Мимо прошествовала влюблённая молодая пара, которая остановилась возле входа в подземку и страстно поцеловалась. Романтика в Париже — круто же!

— Вот тоже найду парижанку и буду целоваться вечерами, — пробурчал я себе под нос, отпив водки, а счастливая парочка впорхнула в подземку… И вход в нее захлопнулся, словно пасть охотившегося хищника, блядь! Огромная пасть, как у животного, закрылась! Эта хуета пожрала их!

— Какого хуя!?! — Завопил я, вскочив на ноги и уставившись на кусок тротуара, где только что был вход в подземку, и куда вошла парочка молодых влюблённых, и вся эта херня произошла.

Ровное место! Ровный, мать его, кусок асфальта!

Одним прыжком я оказался в своей хате, закрыл дверь и взмокший, будто из бани, вжался в угол и затрясся крупной дрожью. Сколько часов я так сидел, не знаю. Меня срубила выпитая водка. Очнулся уже днём, лёжа на полу. Подойдя к окну, я увидел за ним улочку и не было никакого входа в метро, люди неспешно ходили по тротуару. «Всё — допился до глюканов. Поделом», — подумал я.

И, включив плейлист на телефоне, принялся выгибаться под песни группы Гражданская Оборона.

Вскоре мне все это надоело, и я, одевшись, пошёл за кефиром — надвигающиеся похмелье давало о себе знать болью в висках.

Ковыляя от магазина до дома, решил отказаться на время от алкоголя и психику подправить. И заодно найти работу. Я же не турист, я здесь жить планировал остаться.

Работу искать решил через соседей-пакистанцев: вечером сел у подъезда, дождался их прихода домой и на ломаном английском объяснил, что родом я из России и нахожусь в поиске работы. Пакистанцы молча выслушали и на таком же ломаном инглише сказали: «Три ночи идём работа».

Так я стал трудиться в пакистанской артели на разгрузке машин с овощами. По деньгам ровно на съём квартиры и на еду хватало, зато напрягаться надо было часа четыре. Всё остальное время просто сидишь и слушаешь пакистанцев-соработников и пытаешься понять, о чём они вообще говорят. Ну и овощи тырил себе домой немножко.

Так прошло две неполных недели моей забугорной жизни. В очередной свой выходной посреди ночи, когда я смирно спал в постельке, меня разбудил яркий свет из окна. Я поднялся, сонный, пошел его занавесить и тут вижу — под окнами тот же самый вход в подземку переливается светом! А в него идёт какой-то мужик. После того как, мужик вошел, пасть захлопнулась. Всё. Ровный асфальт.

Я оделся и вышел на улицу, обойдя то место, где был вход в хуй-пойми-что-такое, дошел до пересечения улиц, поймал такси и поехал в аэропорт. Первым же рейсом улетел в Москву. И после никому не рассказывал об этом приключении, потому что отсутствовало желание поселиться в дурке и до конца жизни кушать казённый галоперидол.

Летел домой я с надеждой, что больше никогда ничего подобного со мною не произойдёт.

Как же я был наивен.

ТЕПЕРЬ ТЫ В АРМИИ!

1

Попался я очень глупо: воспользовался самолетом вместо испытанного способа путешествия автостопом или автобусом. Когда проходил таможенный контроль по прилету на родину, мой паспорт понесли куда-то, сказав: «на проверку подлинности». А, вернувшись, попросили пройти дополнительный таможенный контроль.

Внутри комнаты для досмотра меня ждали представители Минобороны и еще двое таких же, как я, уклонистов. Я, конечно, пытался сказать, что не годен и еду после каникул восстанавливаться в институт, но товарищи в погонах уже открыли базу данных уклонистов, где я значился дважды не явившимся по повестке. Мне просто не повезло. Нарвался на «месячник отлова». Если бы прилетел на два дня позже, то все было бы хорошо. Но я не мог ждать два дня.

Надели на меня наручники и отвезли в военную прокуратуру, так как в моем местном военкомате уже завели уголовное дело за уклонение. Добавили также масла в огонь мои прежние задержания за мелкие хулиганства и выезд за границу через сопредельное государство на автобусе, рассмотренный как попытку к бегству.

В принципе, это и была попытка к бегству, но похождения по чужбине навеяли-таки на меня тоску по родине. Тут, конечно, своих проблем много, но я хотя бы понимаю, о чем говорят вокруг меня окружающие. И можно предугадать развитие событий, исходя из житейского опыта. Находясь вне своей страны в чуждой социально-культурной среде, можно спастись лишь звериным чутьем или очень хорошим знанием всех перипетий языка, чем я не обладал.

Итак, военный суд. Судья поверил моим синим глазам и отказал в возбуждении уголовного дела, но вот прямо с этого места меня транспортируют на распределительный пункт. И я отправлюсь служить, долг государству выплачивать. Радовало, что отбеганные мною два призыва во время реформы вооруженных сил сократили пребывание на боевом посту с двух лет до одного года.

С меня сняли наручники, отвезли на пункт приема призывников, где я сразу же несколько раз получил в дыхло и остался без каких-либо ценных вещей. Особо пожалел я об утраченном загранпаспорте, который почему-то не изъяли в прокуратуре, вернув обратно вместе с личными вещами. Честно, я даже надеялся попытаться сбежать с распредпункта и, пользуясь загранником, передвигаться хотя бы внутри России.

Загранпаспорт веселые вояки листали минут тридцать, передавая друг другу и по слогам читая названия географических местностей на штемпелях. Чудные места удалось мне посетить! И, видя, как загранник смывается в унитазе, я надеялся, что хотя бы голову мне не вскроют, и память сохранит в себе мои похождения.

От скорости дальнейших передвижений по России зарябило в глазах. Уже через два дня меня перебросили в место прохождения службы. И я, голодный, в осенней курточке, стоял под густыми хлопьями явно нордического снегопада. А фонарь, освещавший плац, скрипел столь пронзительно на ветру, что я почувствовал себя не иначе, как узником архипелага ГУЛАГа. Голоса доносились до меня через пелену плотного, предобморочного состояния, но тут, как глас божий, прозвучал рев какого-то служивого:

— Кто из вас в компьютерах умеет?

Я сразу понял, что это мой шанс спасти свою шкуру от хлесткого арктического ветра.

— Умею с компьютерами, — гордо вскричал я.

— Шаг вперед! — скомандовал служивый. — Что, понимаешь, да?

И с такой надеждой в глазах посмотрел подбежавший ко мне усатый солдафон, что я еле удержался, чтобы не обнять несчастного, неуверенного юзера и не сказать ему: «Не бойся, виндовс не кусается, сейчас мы его переустановим, не плачь, сейчас „косынка“ заработает».

— Могу, товарищ генерал! — вскричал я, напрочь от голода позабыв об осторожности и не к месту пошутив. Но тот и не заметил сарказма в моей реплике. Он уже тянул меня за руку в сторону строений, прочь от толпы собратьев по несчастью.

— Пойдем быстрее, пойдем, у нас беда с компьютером, второй день починить не можем!

Зайдя в кабинет, по которому сразу было видно, что его хозяин тут главный — уж очень чисто было, и прямо аура строгости витала, служивый указал на компьютер настолько старый, что я бы не удивился, если бы на нем печатал расстрельные списки сам Берия.

— Командир завтра приезжает, а компьютер сломался, — все причитал усатый мой спаситель.

Я, дуя на окоченевшие пальцы, ткнул в кнопку пуска. Экран замигал, кулер заскрипел. И загоревшийся экран показал во всю мощь своих битых пикселей женские гениталии с требованием отправить сто рублей на номер сотового телефона и обещанием сразу разблокировать комп.

— Ого! — я скорчил самую суровую гримасу из всех, что умел. — Это очень серьезно!

Тыловой вояка, как есть, подпрыгнул:

— Что? Что с ним?

— Это мощная атака хакеров. Враг империалистический не дремал и полностью подчинил себе всю систему вашей части. Нужно срочно принимать меры, иначе пиздец компьютеру, и части, и ваш командир под трибунал попадет!

Служивый скинул бушлат на пол:

— Что теперь делать-то? Что делать?

— Когда командир приезжает? — Стал я выводить на нужные мне рельсы разговор.

— Завтра в двенадцать дня.

— А не раньше? — строго спросил я.

— Нет-нет. По нему часы сверять можно! Ровно в двенадцать ему ворота части откроют.

Я насупился, взял правой рукой подбородок, а левой принялся вырисовывать в воздухе явно магические узоры, делая видимость напряженной работы мозга.

— Ну что? Что? — Не вытерпел старшина.

— Та-ак, — посмотрел я на него. — Как вас звать, товарищ?

— Иван, — совершенно наивными глазами посмотрел на меня Иван, лет сорока.

— Вот что, Иван. Я могу успеть до приезда командира. Это сложно, но можно.

— Так делай, брат, выручай! — вскричал просиявший Иван.

— Погоди, — осадил я его пыл. — Ты вот что мне скажи: у вас что, во всей части никто в компьютерах не понимает?

— Никто! Мы два дня эту срамоту не можем убрать. Мы уже и выключали, и включали, и провода все выдергивали, и все равно: во весь экран пизда! — Вскричал, чуть не плача, детина пышноусая.

— Плохо, Иван, плохо. Мне одному очень сложно будет.

— Постарайся, брат, прошу. Нас же командир всех выебет, когда увидит пизду на своем компьютере.

— Знамо дело, выебет, Иван. От такого зрелища даже я возбудился, а уж поверь, я разных повидал.

— И как быть-то? Как быть?

— Спокойствие, только спокойствие. Слушай, брат. Меня два дня не кормили, пока я до вас ехал. Я в сопли замерз, с ног валюсь. Ты мне еды, жирной, с витамином ЦЭ принеси? Ну, там, мясЦЭ, сальЦЭ, колбасЦЭ. Я сразу духом воспряну и смогу работать!

— Так я это мигом организую, ты только почини!

— И обязательно нужно, только обязательно, двести граммов чистого медицинского спирта — им нужно платы промыть от вируса, иначе компьютер сгорит при ремонте.

— Десять минут, брат, десять минут! Я сейчас, я мигом. Дневальный! — заорал Иван вглубь коридора.

Пока Иван убежал мне за едой и бухлом, я осмотрел кабинет. На стенах висели фотографии в рамках из Афгана, с первой чеченской, бюст Сталина, над рабочим столом — портрет нынешнего президента.

Так, понятно, с хозяином кабинета шутить нельзя. Такой меня и застрелить может. Прикопают под забором части, а рапортуют, что дезертировал.

Время двадцать один час. Мне нужно поесть и выспаться. Диван тут упругий, кожаный. Хорошо высплюсь. Главное, за два часа перед приходом хозяина кабинета убраться, иначе спалюсь перед ним.

По коридору загрохотали сапоги явно не одного человека. Я уселся за комп, делая с умным лицом движения мышкой из стороны в сторону. В кабинет ввалились Иван и молодой пацан с двумя подносами в руках, на которых, мать моя женщина, блестели жиром продукты, которые я месяца два по своим голодным скитаниям точно не видел. Кое-как совладав с собой, чтобы не кинуться на еду, аки лев, вышедший из пустыни, я грозно сказал Ивану:

— Надо мне помыться. И одежду чистую, чтобы грязь при открытии крышки компьютера внутрь не попала. Раз теперь я в армии и уже веду киберборьбу с врагом, то неси, Иван, мне чистую солдатскую одежду. И чтобы строго по уставу была. Я ведь простой русский солдат, волею судеб оказавшийся на передовой сражения с супостатом.

У Ивана и малого пацана аж рты открылись от моей пафосной речи. Но кушать я очень хотел, поэтому выключил внутреннего Остапа, чтобы не понесло его, и скомандовал:

— Проводите меня в ванную!

В армейской бане от бани только название: холодно, почти как на улице, и склизкий кафель. Но вода была горячая, и на двадцать минут я впал в ступор под струями кипятка. Тело ныло, нос шмыгал, голова гудела. Но я сейчас в агрессивной среде, стоит вопрос моего физического выживания — необходимо собрать всю волю в кулак и попытаться, насколько возможно, спрятаться в безопасное место.

Выйдя из душа обновленным, я увидел в предбаннике сидящего с моими новыми солдатскими одеяниями Ивана, держащего их очень бережно. Размерчик был мой. Иван метким взглядом точь-в-точь подобрал моей кондиции форму. Даже помог портянки намотать на ногу, я же их впервые примерял.

Взглянув на себя в зеркало, я приободрился: чистый, в новой, пусть и военной, одежде. И через минут двадцать я поем и выпью хорошенько. Жизнь налаживается.

— А гражданскую одежду я сам упакую, — сказал я и едва заметным движением вытащил из потаенного кармана банковскую карточку и вкинул в рукав гимнастерки:

— Хотя нет, надо сжечь ее. Я же в армии, на передовой. Пути к отступлению долой!

Иван блеснул глазами, предвкушая завладеть моими шмотками, и я быстро сообразил:

— Тем более вшей подцепил на распредпункте. И блох. Вся куртка ими кишит.

Иван скорчил мину:

— Дневальный, снеси в кочегарку и сожги, там блохи. Срочно!

Дневальный понес на вытянутых руках мою одежку, а я, успокоенный тем, что чудом не найденное вшитое в куртку добро будет сожжено, и вместе с ним обратится в золу потенциальная уголовная статья за ввоз материальных ценностей и мечта о лучшей жизни. Но бессмысленно сожалеть, нужно жить дальше.

Вернувшись в кабинет, я, ни минуты не теряя более, уселся за фуршетный столик.

Едва сдерживался, чтобы не начать жевать все без разбору: после голодухи, наевшись жирного, можно слечь надолго в больничку, а мне еще вирус стереть нужно и выспаться. Иван сидел рядом и ерзал на стуле, боялся, что не починю компьютер, но я его подбадривал улыбкой и почавкиванием. Откушав, я сказал:

— Товарищ Иван, операция предстоит тяжелая, отвлекать меня нельзя. Надо меня здесь одного в полном покое оставить, чтобы в кабинет никто не заходил. Надо платы промыть и высушить на чистом воздухе. Если дверь откроется, может пыль с улицы намести. Понимаешь?

— Понимаю, конечно! Я дежурного у дверей поставлю с автоматом, никто не пройдет.

— Отлично, а теперь идите, товарищ Иван, мне нужно работать. Время к полночи подходит.

Горе вояки ушли, дверь закрылась, за ней поставили дежурного. А я, включив компьютер через безопасный режим, вымел вирусок похабный, испил стакан спирта и, заведя генеральский будильник на восемь утра, уснул на диване сном младенца сытого.

Проснувшись по будильнику, я откушал оставшиеся с вечера деликатесы, допил спирт, и, закатав рукава гимнастерки, скомандовал прямо через дверь:

— Дежурный, зови Ивана!

Тот громыхнул каблуками, аж эхом по коридору раздалось, и зазвонил в телефон:

— Товарищ старшина, вас просят в кабинет генерала.

Да, повезло мне несказанно с этим вирусом, иначе сдох бы я, покуда до казармы допустили. А старшину проучить нужно, чтобы на генераловом компе порнуху не смотрел больше, а то так реально расстреляет его бравый офицер.

Я картинно пал на стол у компа головою, будто раненный солдат у пулемета, и стал ждать Ивана. Тот ворвался ураганом:

— Ну что, получилось?

Я поднял на него изможденное, точнее осоловелое от спирта, лицо:

— Старшина, мы победили врага, — и включил компьютер. Экран загорелся, и на нем отобразился стандартный рабочий стол Виндовс-98.

Иван перекрестился:

— Починил. Как есть починил! — потянул он ко мне руки, явно намереваясь троекратно поцеловать, но я отстранил его.

— Полно, товарищ старшина, я лишь выполнял свой долг перед отечеством. Отведите меня на плац. Мне на построение нужно успеть, к моим боевым товарищам.

— Какой плац? Тебе выспаться надо. Ты генеральский хуй от моей жопы отвел!

И потащил меня вдрызг пьяного к себе в каптерку отсыпаться, а я плелся и думал: «пока везет, но что будет, когда командир приедет?».

2

— А это еще кто?! — прорычал надо мной громоподобно голос.

Я мигом вскочил и увидел перед собой того самого генерала, кому старшина компьютер вирусами осадил. А за ним стоял белый от страха Иван и трясся мелкой дрожью.

— Разрешите обратиться, товарищ генерал, — вытянулся я по всей длине и моментально включил весь потенциал мозга.

— Обращайся!

— Рядовой Лиськов! Прибыл в расположение вашей части для прохождения срочной службы!

— А какого хрена не на плацу, а в каптерке слюни на бушлат пускаешь?

— Виноват, товарищ генерал, готов получить наряды вне очереди!

— Да ты у меня от унитазов теперь до конца службы не оторвешся, щенок! В первый же день спрятался, как таракан в щели, и спишь. Старшина, это что за блядство? Он у тебя отсосал что ли, что ты его пригрел?

Иван стоял белее снега в тундре, и я понял — либо я сейчас рискну, либо реально с отдраивания унитазов за год не разогнусь:

— Товарищ генерал, разрешите…

— Говори!

— Товарищ старшина, вчера, встречая нас, упомянул вскользь в приветственной речи о руководящей роли Сталина в борьбе с мировым фашизмом и нашем долге перед родиной в сохранении завоеваний дедов и отцов. Я же, будучи малограмотен в вопросах политистории, посмел усомниться и упомянул о суждении про руководящую роль коммунистической партии. Но товарищ старшина, понимая нашу общую незрелость в военно-патриотическом деле, провел со мной отдельное политинформационное просвещение…

— А какого же хуя от тебя водкой разит, и ты спишь в час дня?

— Товарищ генерал, у меня зуб больной, гниет, а товарищ старшина, зная, что лазарет ночью закрыт, плеснул стопку для ополаскивания.

— Солью полоскать нужно! — взревел генерал.

И тут очнулся Иван:

— Виноват, товарищ генерал, но у него явно флюс начинался. Их пока везли до нас в грузовике с самолета, они все околели, а этот еще и со щекой раздутой. Виноват, сжалился над ним, не по уставу. Плеснул ему водки, и здесь на теплые трубы постелил. Рвать ему зуб надо, рвать!

Генерал переводил налитые кровью глаза с меня на Ивана и уже чуть тише приказал мне:

— Рот открой.

Я открыл. Пломба вылетела еще месяц назад, но за границей стоматологи очень дорогие. Я собирался дома лечить зубы. Но зуб быстро почернел от моего образа жизни и действительно сильно болел.

Увидав гнилой зуб, генерал стал постепенно допускать возможность отеческой заботы старшины о новобранце. И, так как был не штабистом, а боевым офицером, понимал, насколько грань между простым солдатом и его командиром стирается в окопе, а, судя по нашей части, где мы все оказались, быт здесь почти военно-полевой.

— Так… Ты в лазарет! Ты со мной по части пойдешь! Еще одно нарушение выявлю сегодня, тогда точно разжалую!

Генерал и старшина потопали по своим делам, а я, мигом собравшись и намотав портянки кое-как, побежал искать лазарет.

Второй день мне дико везло, даже первую встречу с генералом удалось вырулить на ровное место. Так везти дальше не может, нужно быть очень осторожным.

3

Часть наша была дикой дырой посреди тундры. Наиболее полно её охарактеризует выражение из армейского репертуара: «сюда ни одна собака свой хуй не сунет».

Сентябрь только начинался, а снег уже сыпал сутками напролет. Днем я, как все солдаты, шкрябал плац ломом, драил полы щеткой, чистил картошку огрызком заточенной арматуры и табуреткой койку застилал.

Вечерами мы сидели с Иваном и глушили спирт. После случая с компьютером и заставшим меня спящим генералом, Иван проникся ко мне уважением и, понимая силу моей соображалки, втихаря приобщал к ненавязчивому обогащению за счет родины и довольствия солдат.

Часть была очень захудалая, не было в ней места развернуться. И, проведя сообща с Иваном инвентаризацию, выяснилось, что негде более отщипнуть ещё кусочек. Иван был этим явно удручен, но поделать нечего.

И тут случилось непоправимое: я случайно забрел в кочегарку и в груде тряпья увидел куртку, в которой приехал в часть. Меня пробил холодный пот. Ленивый дневальный не сжег ее, а кинул в угол, где она более полугода провалялась никому не интересная.

Я в тот момент, признаюсь, разум потерял. Вместо того, чтобы тут же сжечь со всем содержимым, я забрал ее, скрутив валиком, и на ватных ногах добрел до каптерки, прикрыл дверь и вспорол тайник в куртке.

На стол выкатились брильянты, которые я, рискуя попасть в тюрьму, нахально вез на себе через таможню.

Их блеск опять ослепил мой рассудок. Сокровища Индостана. За них умирали целые поколения. Империи рвали глотки друг другу за право владения приисками. И поныне черный рынок торговли этими углеродами был силен. И я, дурак, вляпался в это грязное дело.

Меня, закинув в армию, уберегло от крепкого попадания в эту схему, но ленивый дневальный, не кинув в топку куртку, опять обрек на муки жажды наживы.

— Ты чего делаешь? — Со спины подошел Иван. — Что это за стекло? Ты тут чего разбил?

— Это брильянты, Иван, — выдавил я из себя осипшим голосом. — Из Индии их через границу вез, когда, как уклониста, сцапали. Я думал, что меня за них поймали, оказалось, что за уклонение.

И рассказал все, что знал о серых схемах торговли брильянтами Ивану.

— Много их можно ввезти? — спросил Иван выслушав историю.

— На золотой унитаз точно хватит.

— А если делиться еще с кем-то?

— Нет. Нас тогда либо убьют, либо без копейки оставят.

— А почему мне сказал? Я ж тебя и грохнуть мог.

— А ты понимаешь, что, прибив за эту партию, много не выручишь. Сбыт не найдешь. А я и сбыт знаю. И от продажи этих камней могу наладить еще посылку. Со мной ты больше заработаешь. Также и мне выгоднее жить в этой глуши под защитой государства и оружия, чем одному на гражданке торговать.

— Мне до пенсии четыре года осталось служить. Сколько мы успеем за это время заработать?

— Твоим внукам хватит.

— А с этим что делать будем? — показал Иван на груду камней.

— Дождемся, когда генерал уедет. Я напишу с компьютера электронное письмо скупщику. Он пришлет человека, который привезет за брюлики деньги. Мы половину из них разделим между собой. А на вторую часть денег я закажу на адрес части товар. Камни умеют очень хорошо прятать среди кучи барахла.

Мы с Иваном переглянулись. Махнули спирту и, спрятав камни, разошлись спать.

4

И тут судьба совершила новый поворот. Мы ждали, когда генерал покинет часть и мы сможем воспользоваться компьютером, но генерал не уезжал, а наоборот, он еще злее каждый день инспектировал часть и выдавал наряды вне очереди один за другим.

Иван отозвал меня и сообщил причину:

— Я генерала хорошо знаю, если он так лютует, значит, ждет приказа о внеплановой проверке войск. У него фронтовой друг в генштабе, он его заранее предупреждает. Пропали мы, нас опять в Поганое Городище направят.

— А что это за «Поганое Городище»?

— Это смерть наша, Савелий! Там полигон с советских времен, но с дурной славой. В восьмидесятые годы случилось на нем ЧП, после которого полигон законсервировали, а информацию засекретили. И вот пять лет назад, по приходу нового командующего нашим округом, полигон решили отрядить под нашу часть. Типа вы там побегайте, окопы покопайте, тушенку с кашей поварите. Просто для отчета. Ты же знаешь нашу часть, курам на смех. Мы тут все для галочки служим. И вот, прибываем мы всей частью туда марш-броском. По картам там поле же, но тридцать лет никого там не было, и уже лес вырос. Как есть лес. Наш командир насупился, приказ есть приказ. Он не умеет отступать, поэтому его сюда и сослали, за принципиальность. И он нас строит: берите, говорит, солдаты, топоры, начнем рубить лес и расчищать плацдарм под полевые учения. Я попробовал удержать его, говорю, мы месяц рубить будем, и четверти не срубим. Не сделаем мы тут полигон. В центр сообщить надо, что нет больше полигона. Оказалось, в центре всё и так знали, снимки с космоса делали, а тот, кто в генштабе зуб на нашего генерала имеет, нарочно его погнал с приказом полигон сделать. Понимаешь? Чтобы за невыполнение приказа уволить с позором. В общем, мы заночевали на опушке, палатки разбили, значит. А утром подъем. Генерал сам берет топор и первым к деревьям идет. Начинаем рубить, все рубят. И тут гул резко так возникает. Все его услышали и перестали рубить. Из глубины чащи идёт гул. Будто огромный рой пчел. И опять тишина. Мы начинаем рубить. И снова гул. Уже сильнее. Командир у нас боевой же, он сразу беду почувствовал:

— Отойти к технике! — Приказал он. — Надеть амуницию и бронежилеты! Занять оборонительные позиции!

Всех нас пружиной от его приказа подкинуло. Мы за пять минут заняли боевой расчет. Смотрим в сторону леса. Генерал в громкоговоритель вещает:

— На этом месте проводятся учения Министерства Обороны, покиньте немедленно территорию! — И прочее по уставу.

А гул нарастает, в нашу сторону надвигается. И звук ещё такой вместе с гулом, будто по стеклу куском пенопласта шкрябают, аж зубы сводит.

У солдат в рожке по пять патронов. Нам же отчитываться за каждый из них. В пулеметной ленте пятьдесят патронов. А в пушках и того, заряды холостые. Генерал скомандовал: «приготовиться к стрельбе». Мы все перезарядились, сняли с предохранителей, ждем. Напряглись.

И тут из леса вываливается червяк, как весь из искр, будто молния шаровая. Диаметром пять метров, а длины непонятной, его хвост в лесу среди деревьев был.

И у него не морда, а, как у земляного червяка, тупой конец такой, закругленный. И вот эта махина в нашу сторону поворачивает эту свою морду или чего у него там. Гул от него идет, как трансформатор гудит огромный. И мы вот все же реально окаменели со страха. Командир как заорет: «огонь из всех орудий!».

И мы все разом по этой хреновине дали, у кого что стреляло. А патронов-то у всех только то, что выдали в части. У всех все разом закончилось. Пули, попадая в эту херовину, в никуда будто попадают. Просто в нем исчезают и все. Мы замерли, и тут из него как вылетят искры, словно иглы, во все стороны. Со мной кто стоял, солдат, в него такая искра-игла угодила, и он сгорел сразу же, моментально. В БТР искра стрельнувшая сожгла его, как коробку со спичками. В БТРе же пацаны, боевой расчет весь был, сгорели заживо внутри.

И тут все, кто остался в живых, в кого не попали искры, побежали, крича от ужаса. Кто куда побежали.

Когда комиссия из Москвы прилетела, мы неделю по всей округе солдат собирали, с вертолетом искали. Тех, кого нашли, у всех шок. Они ума лишились. Их спецрейсом в Москву вывезли, и что там с ними было дальше — неизвестно. Мы с генералом только вдвоем в части остались. Ты в столовой на стене выцарапанную в штукатурке карту России во всю стену видел?

— Конечно, видел. Я еще удивился, что это за арт-брют?

— Так это наш генерал за одну ночь по памяти ложкой вышкребал. Я думал, что он совсем спятил. Сижу, глушу спирт и на него смотрю. Готовлюсь связывать его, ремни рядом с собою положил. Он с рассветом, когда дошкрябал, в свой кабинет пошел. А я за ним. Достает он из стола пистолет свой наградной. Прощай, говорит, Иван.

Застрелиться он хотел. Я его еле отговорил. Надавил на честь офицера и присягу. Что, мол, если он уйдет, то враги России, желающие его смерти, победят. А, значит, родина проиграет. Я-то свою семью сразу сослал в город к теще. А семья генерала за ним не поехала, когда его сюда сослали. Кроме меня, его остановить некому было. И вот сидим мы вдвоем тут и ждем решения из Москвы. Трибунала ждем. Погибших даже не посчитать. Тех, кто сгорел, от них и горстки пепла не осталось. А кто разбежался по сторонам, не знаем, сколько их. Может, утопли в болотах. Потому мы ждали трибунала. Оба.

И тут ответ из центра: «Комиссия установила, что произошел взрыв боекомплекта БТР и рядом стоящей цистерны с горючим… Несчастный случай… Командир и старшина части проявили героизм в спасении военнослужащих и подлежат награждению». Это было хуже, чем под трибунал пойти. Почти вся часть полегла, а нам поощрения.

— Так вы приказ выполняли, какой тут с вас спрос?

— Не было приказа стрелять в неведомую хуйню. Надо было пробовать отойти, но мы все испугались. Генерал две войны прошел. По штабам не прятался. На передовой все дни. А тут вылезает чудо-юдо, и он испугался, потому и крикнул: «огонь!»…

— Но, может, нас на другой полигон? — Робко спросил я.

— Нет другого. Наша часть в глубоком резерве. Это Поганое Городище единственный оставшийся полигон в округе. Нас на смерть посылают, понимаешь?

— А зачем?

— Они генерала вынуждают с собой покончить. Счеты свои с ним сводят. А я же его тогда так зацепил словами об офицерской чести, что он теперь пойдет на этот полигон и нас потащит. Там нас этот червяк точно убьет.

— Ну, а выход-то какой?

— Не знаю. Хуже всего, что, когда нашу часть не расформировали, а пополнили новым составом, командир принялся по всем ведомствам пороги обивать, чтобы расширить оснащенность нашей части вооружением. Все эти пять лет генерал готовился к реваншу. От призыва к призыву наши боезапасы только возрастали. Новобранцев он муштровал все жестче и жестче. А я ждал и надеялся, что либо его обратно в Москву втянут, либо его инсульт шарахнет, либо я успею до пенсии доработать.

— А почему ты в другую часть не перевелся?

— Отклоняют мои рапорта. Он меня к этой части намертво приколотил. Ты, говорит, был со мной в том аду, значит, второй раз мы вдвоем туда же и пойдем.

— Так уволься вообще.

— Не могу. У меня в городе квартира по военной ипотеке. Я в армии крепостной. До пенсии обязан дослужить. Иначе моя семья на улице окажется. Таков контракт.

— А мне как быть тогда? Как мне спастись?

— Слушай внимательно теперь. Я это тебе сейчас рассказывал вот зачем: когда нас погонят в этот лес, ты держись в последних рядах, ближе к штабному УАЗику. Деньги и камни неси на себе. Как только этот червь выползет, и начнется заваруха, садись в УАЗ и уезжай. Я приготовлю в нем еды, карту, воду и одежду гражданскую. На карте найдешь дорогу, отмеченную красным. По ней до города доедешь. С деньгами ты доберешься до Москвы. Искать тебя не станут, как тех, кто в прошлой мясорубке пропал. Спишут, как погибшего. Только дождись заварухи, ведь за прошедшие годы червь мог и сдохнуть, или в другое место уползти.

— Надо вдвоем тогда уходить. Мне и тебе.

— Нет. Я же не умею так жить, прячась. У меня семья. Авось, в меня эта штука и второй раз не попадет.

Иван заулыбался, а по моей спине побежали злобные мурашки — старшина явно смирился со своею участью потенциального смертника и без всякого раздумья пойдет на заведомый убой. Это была улыбка приговорённого к смерти.

5

После разговора с Иваном я вышел на улицу, спрятался между тыльной стеной казармы и пожарным выходом столовой — отличное место, ночами тут никто не шастал, и караульному не видно. Это было единственное место в части, где я мог побыть один и всё обдумать.

Лето по календарю уже месяц как началось, но в этих широтах до сих пор было холодно. Мы даже не сменили зимнюю амуницию на летнюю. Был риск заболеть и быстро помереть от сырости окружавших нашу часть со всех сторон болот.

Я курил одну сигарету за другой и очень быстро был вынужден распечатать пачку солдатского «перекура» — только они смогли остановить меня своей дикой вонью и крепостью. Дало так сильно по мозгу, что сознание сразу очистилось от лишнего.

Я взглянул в сторону штурмовой полосы — учебной площадки, заваленной по приказу командира ржавой техникой для отработки ведения огня из укрытия. Она начиналась сразу за основным забором нашей части и была освещена по периметру прожекторами, чтобы снующие взад-вперёд караульные видели узкую тропинку, сойдя с которой можно было по уши уйти в топкую грязь, наполовину состоящую из рыхлого снега.

Генерал точно был сумасшедшим и готовился к войне — до ближайшего населенного пункта не меньше 100 км, а он караульных выставил так, будто у нас не часть на полторы сотни солдат, а стратегически значимый объект всесоюзного масштаба.

Раньше я думал, что командир так лютует из-за груза воспоминаний прошлых войн, но теперь я знаю, что он готовится к новой атаке на врага, от которого однажды потерпел полный разгром.

Я успел до армии повидать некоторой хуйни, которую невозможно объяснить только экспериментами с разной степени тяжести наркотическими веществами. И эти явления для большинства людей кажутся невообразимо-нереальными, сказочными, но, независимо от обывательского мнения, различное «нечто» существует в нашем мире, вполне вольготно и нагло взаимодействует даже с закостенелыми материалистами без оглядки на их неверие в «потустороннее».

Иван явно рассказал мне то, что было с ним наяву. Он видел и червя этого, и как солдаты заживо от искр горят. И отчаяние генерала, сильного человека, впервые в жизни испытавшего страх, желающего теперь лишь одного — отомстить любой ценой. Даже если ценой станут жизни людей, молодых парней, которые верят ему.

Я постоянно замечал восторг в глазах мальчишек, с которыми служил. Они, кое-как закончив ПТУ-ГПТУ до того как попасть сюда, кроме мамкиного подола и пьяных отцов не видели в жизни ничего значимого, величественного и осязаемого до такой степени, что можно потрогать рукой. Они сейчас будто в другое измерение попали, оторванные от привычного мира задротства в игровые приставки и «мама, я кушать хочу». Здесь же их встретил боевой офицер с идеальной выправкой, оглушивший громкими словами о чести и достоинстве, долге перед Родиной. Он для них — живое божество!

Генерал каждый день строит их на плацу, громыхая командами; направляет каждое их движение по учебному полю, самолично одёргивает при неправильном выполнении упражнения; разбирает и собирает различное стрелковое оружие быстрее всех; лезет в двигатели техники и замазученными руками тыкает в каждый клапан, объясняя принцип работы механизмов. Естественно, что все мои молодые сослуживцы любят его настолько, что пойдут за ним хоть самому дьяволу в широко открытую пасть.

Точно также, к власти пришел ефрейтор Шикельгрубер, в начале своей политической карьеры, собиравший из очарованных им мальчишек, бойскаутские отряды и обучавший премудростям войны, обещая сделать их сильными настолько, что они смогут отомстить всему миру за гибель своих отцов на фронтах первой мировой.

В России более двадцати лет идет необъявленная война. Миллионы мужчин пали в ней на протертые диваны, будто в сырые могилы, и пьяно переругиваются с телевизорами. Для собственных детей они — лишь призраки, которых нет в мире живых. И любой российский мальчишка в глубине души мечтает отомстить всему миру за потерю своего отца.

И вот такие, как наш командир, ищущие исполнителей для грязной работы по отмщению за что-либо, приходят к молодому поколению и говорят: «Я дам вам волю и самоуважение! Я научу вас быть сильными!»

И ни один из моих сослуживцев ни разу не подумал о том, какой ценой они расплатятся с генералом за свою же любовь к нему. Теперь момент расплаты стал ближе, как никогда.

Я же становился невольным свидетелем и, по причине знания истино происходящего, соучастником.

Если я сейчас вбегу в казарму и начну рассказывать парням, что на полигоне их ждет электрический червь, разбрасывающий во все стороны искры, от которых даже металл моментально вскипает, то меня, в лучшем случае, поднимут на смех, а в худшем командир пристрелит, как бешеного пса, за попытку посеять смятение в его маленькой, но сплоченной армии.

Один я был не в силах изменить происходящего за оставшееся короткое время. Спасти хотя бы кого-то — уже была бы победа. Но как? Единственное, на что я уповал, что либо генерал всё же застрелится, побуждаемый совестью, либо червь уполз в другой лес, и мы смирненько побряцаем железками, постреляем по бревнам, вернёмся в уютные казармы и предадимся солдатскому сну.

В ожидании приказа о переброске на полигон, я решил подтянуть свои армейские навыки: потренироваться в стрельбе и вождении автомобиля. Благо в этом мне помог Иван, договорившись с инструктором по вождению, чтобы тот натаскал меня.

Но усерднее всего я стал тренироваться в беге. Бегать я научился так быстро, что один раз получил от ротного в дыхло, забывшись и обогнав его.

При попустительстве всё того же Ивана, отыскав на складе старый бронежилет, настолько древний, что на нем даже дата производства стёрлась, я самолично подправил на нем ремни, отстирал ткань, проверил пластины: толстые, будто их из брони танка вытачивали напильником. Прижав археологический артефакт в каптёрке, перед забегом по учебной полосе, переодевал там и уже оттуда выбегал к построению на плац.

Мой расчет на древность бронежилета исходил из легенды, что при Иосифе Сталине вся амуниция проверялась на непосредственном создателе, на которого надевали бронежилет, и стреляли по нему. Если пластина останавливала пули, то и создатель оставался в живых, и орден Ленина получал, и квартиру на Тверской. А защиту принимали на вооружение. Но уже в поздние советские времена черт-те как солдат снаряжали, некому было отдать приказ по ответственным стрелять. Потому и стали бронежелеты громыхалами, которые можно консервным ножом проткнуть. Понимал я, что это всего лишь сказочки, но в безвыходном положении хватаешься за любую химеру.

В общем, готовился я очень скрупулёзно к предстоящему путешествию на полигон Поганое Городище. Да так усиленно, что даже генерал похвалил мои успехи, перед всей ротой приведя в пример. А мне стало очень тошно от его похвалы, что я еле сдержался, чтобы не выпалить при всех всё то, о чем знал.

6

Приказ грянул как гром среди ясного неба — ночью дневальный взревел: «Рота подъём!», и я молнией выскочил из постели, быстрее всех собрался и вкинул в потайной карман на поясе камни, кредитку и листок с номерами телефонов тех, кому я планировал звонить, добравшись до города. Если останусь живым в течение ближайших суток.

Бушлат, портянки, сапоги, подсумок, вещмешок, противогаз, бронежилет и вечно спадающая с головы каска, — приоделись мы знатно, как на бал — и рванули на плац. Бодрая речь генерала, бледный от волнения Иван, ротные все вытянулись, хоть мерки для гробов с них снимай прямо здесь. Выдача оружия, погрузка в кузова зилков, и до появления первых лучей солнца мы уже выехали за ворота части.

Мои сослуживцы, глупые и молодые пацаны, уснули сразу, опираясь на автоматы. Один даже лоб прямо на дуло опёр. Хорошо, что патроны выдают после прибытия на полигон, иначе бы эти вояки из нашего кузова дуршлаг сделали бы на половине пути, поснимав с предохранителей и понажимав на курки автоматов спросонья.

Ехали часа три, первый час по бетонке, а далее по извечным проселочным дорогам Руси.

Всю дорогу я не спал, прокручивал в мыслях все возможные варианты событий. Генерал не застрелился, значит, надежда осталась только на то, что червь из леса уполз в другое место. Или сдох, подавившись болотной лягушкой.

Нас сгрузили на какой-то поляне, раздали патроны на полный рожок, построили и маршем погнали дорогой, по которой явно давно никто не ездил.

Наш марш возглавляли два БТРа, торивших путь, командный УАЗ-буханка, зилок с провизией и прицепленной к нему полевой кухней, зилок с боекомплектами и прицепленной к нему пушкой, и роты одна за другой. Моя шла в середине колонны.

На горизонте стал подниматься лес, и, чем ближе мы к нему продвигались, тем мрачнее он мне казался. Я очень надеялся, что он мерещится мне зловещим лишь из-за того, что я знал о нём от Ивана. За километр до леса нас тормознули, и дальше мы уже шли шагом. Генерал дал, видимо, поблажку, чтобы поберечь наши силы для схватки с врагом, встречи с которым он ждал прошедшие пять лет.

За пятьдесят метров до края леса нас остановили вовсе, и БТР, сделав несколько кругов, примял площадку для развёртывания цепей. Ротные орали, строили нас в боевые порядки подковой, БТРы встали по флангам во фронт к лесу, направив на него свои башенные орудия. За нашими спинами на пригорке поставили пушку.

Одна из рот по приказу метнулась к зилку, перевозившему боекомплекты, оттуда стали вытаскивать… миномёты! И тут только я начал понимать, что задумал генерал — он решил расстрелять лес из миномётов зажигательными снарядами! Сжечь лес.

Минометчики, расставив свои железки, потащили к ним ящики со снарядами.

Неужели хитрый старый лис сейчас действительно устроит из Чертового Городища гигантский костёр, да такой, что наблюдающие за нами спутники передадут в Генштаб его врагам снимки с пылающим полигоном?

Он же совсем ополоумел! Такой пионерский костёр сам не погаснет, пи-пи на него не сделаешь!

Хорошо, если за лесом есть болото или река, на границе с которыми пожар остановится, а если дальше леса идут деревни? Он же может сжечь всё живое на огромной территории! Еще бы, блядь, напалмом все облил, маразматик старый!

Но последствия замысла генерала явно не интересовали — его УАЗ затормозил позади боевых расчетов, оттуда выскочил сам виновник предстоящего торжества с огоньком, и выполз Иван. Генерал в бинокль осмотрел лес. Что-то сказал Ивану и ротным, крутившимся у него. Я не слышал их разговора, стоял далеко от них, и меня трясло крупной дрожью.

У меня в мозгу билась лишь одна мысль: «пусти в генерала очередь из автомата, пусти в генерала очередь из автомата, пусти в генерала очередь из автомата».

Я испугался. Я не смог заставить себя выстрелить в генерала, и тем самым, возможно, всё остановить. Я понял, что всю жизнь бегал и ни разу не нападал. И вот сейчас, когда моё волевое усилие способно что-то изменить, я не способен ни на какое действие.

Генерал скомандовал: «Открыть огонь из минометного расчета!»

Ротные подхватили: «Открыть огонь из миномётов!»

В сторону леса взметнулись мины. Минометчики по ранее выданным координатам правили свои смертоносные машины, и новые залпы посыпались на лес один за другим, один за другим. Пять минут мешанины, свиста снарядов, нервной возни, и всё затихло.

Лес начал пылать множеством огоньков, разгорающихся в костры, и по всему видимому мною периметру леса в небо устремились столбы дыма. Слышен был треск, рев усиливающего пожара, и тут появился гул. Тот самый, о котором говорил Иван. Я задрожал так сильно, как не мог даже представить до этого. Я осознал, что сейчас начнётся ад!

Гул нарастал и приближался к нам. В дыму пожара я ничего не видел, кроме языков пламени, но всем телом ощущал, что гул всё ближе.

— Приготовиться к ведению огня из всех орудий! — Скомандовал генерал.

— Приготовиться к ведению огня! — Подхватили ротные, и солдаты защелкали предохранителями.

Наш ротный Санька забегал за спинами и взревел:

— Первый расчет, принять положение лёжа! Второй расчет, принят положение стоя! Приготовиться к стрельбе!

Из стены огня вывалились два электрически червя! Два! И я, направив в их сторону дуло, обливался потом настолько, что он лил по лицу ручьём.