Бесплатный фрагмент - Бессмертный полк

Учитель

Цикл «Непокоренные»

Войны дороги неизвестны,

Поступки наши, как порог,

Судьбу нам надо встретить честно,

Чтоб упрекнуть никто не мог!

Он шел проселочной дорогой.

Куда ему теперь идти?

Случилось так, что видел много,

Душе покоя не найти.

Фашисты въехали в село

Спокойно, словно на параде,

Их видел в школьное окно,

И страх застыл в том самом взгляде.

Три дня, как началась война,

Еще все были по домам,

Не ждали их средь бела дня,

Куда бежать — кругом капкан?

А он директор сельской школы,

Детей немецкому учил,

Еще не стар, уже не молод,

Жену с детишками любил.

Он прятал школьный реквизит,

Когда увидел их в окно,

От страха понял, что дрожит,

Бежать до дома далеко.

Фашисты весь народ согнали

И забирали живность, скот,

Дома зачем-то поджигали,

Смеялись дико в полный рот.

---

Жену и двух своих девчат

Он среди жителей увидел,

От страха зубы так стучат,

Себя за страх возненавидел.

— Что делать, Боже? Как мне быть?

Быть может, всех сейчас отпустят?

Иль к немцам, что ли, выходить?

За то, что прятался, не спустят.

Захар Ильич, наш председатель,

Он власть, заступится за всех,

А вон и Федор, мой приятель,

Их бьют двоих под жуткий смех.

Вон тетя Глаша подбежала,

Солдат пытаясь растолкать,

Толпа фашистов хохотала,

А офицер давай стрелять.

Он разрядил в них всю обойму,

Лежать оставил всех троих.

— Что делать мне, я не пойму?

И крик селян на время стих,

Лишь дети плакали, кричали,

От страха жались к матерям,

Фашисты с двух сторон стреляли,

Кто вверх, кто рядом по ногам.

Дверь школы медленно открылась,

Он робко вышел на порог,

Стрельба и смех вдруг прекратились,

А он стоял, не чуя ног.

К нему быстро подошли два немецких солдата и, несколько раз ударив в спину прикладами карабинов, погнали к толпе односельчан. Проходя мимо немецкого офицера, он, посмотрев на него, сказал:

— State! Was machst du?! — что означало: «Стойте! Что вы делаете?!»

— Stehen! Zu mir! (Стоять! Ко мне!) — скомандовал офицер.

---

Его подвели, и немецкий офицер стволом пистолета приподнял его подбородок. Учитель посмотрел на офицера и увидел полный наглости, надменный взгляд победителя, перед которым все должны ползать, а не ходить.

— Du kennst die Deutsche Sprache? Das ist gut! Du bist wer? (Ты знаешь немецкий? Это хорошо! Ты кто такой?) — перевел он для себя вопросы офицера.

— Ich bin Deutschlehrer (Я учитель немецкого), — ответил он.

— Das ist gut! Du wirst dieses Schwein ubersetzen! (Это хорошо! Будешь переводить этим свиньям!) — понял он слова офицера.

В ответ он только утвердительно кивнул головой. В это время к офицеру подошел солдат, и они стали что-то обсуждать. Учитель смотрел на тела застреленных: председателя, бабки Глаши и столяра Федора. Солдат передал приказ, который вызвал у офицера поток ругани: их часть должна была остаться в этом селе до подхода полка тылового обеспечения. В конце солдат доложил, что расстрелять жителей можно будет за селом, у большого оврага. Офицер ответил, что мужчин следует расстрелять сейчас, а женщин позже. Услышав их разговор, он не удержался и сказал, глядя на офицера:

— Sie sind Intellekuelle Nation! Wie konnen Sie? Das sind keine Soldaten, sondern gewohnliche Menschen! — что означало: «Вы интеллигентная нация! Как вы можете? Это же не солдаты, а простые люди!»

— Wir sind Nation der Herren! Sie sind eine Nation von Sklaven! Ich sage und Stiefel kussen warden! — высокомерно ответил офицер, что означало: «Мы нация господ! Вы нация рабов! Я скажу, и сапоги целовать будете!»

— Wir werden nicht! (Не будем!) — ответил он и посмотрел на односельчан.

— Was? Du wirst zuerst kussen! (Что? Ты первый будешь целовать!) — прокричал немецкий офицер и рукой подозвал к себе солдата. Он негромко объяснил что-то и показал рукой на сельчан, а потом на учителя. Солдаты стали выводить из толпы мужчин и мальчишек от двенадцати до четырнадцати лет. Четырех мужчин возрастом от сорока до шестидесяти лет отвели в сторону и поставили у стены школы. Учитель посмотрел на офицера и солдат, а потом на мужчин. В это время к одному из мужчин подбежала девочка лет десяти с криком: «Папа! Папа!» — и обняла его за пояс. Женщина побежала забрать девочку, но солдаты грубо оттолкнули ее обратно в толпу.

— Lass das Madchen da! Lass es mit ihnen sein! Warten Sie auf das Team! (Девочку оставьте там! Пусть вместе с ними будет! Ждите команды!) — крикнул офицер и, посмотрев на учителя, пальцем показал на свой сапог.

Селяне быстро расходились,

Он на коленях все стоял,

Фашисты в смехе заходились,

Дочь подошла, ее обнял.

Потом с женой, с детьми за руки

Побрел он медленно домой,

А дома выл душевной мукой:

— Ну кто я стал теперь такой?

Все осуждают, это точно,

Фашисту ноги целовал!

А тот хвалил еще нарочно,

Свиньей, паскуда, называл.

Жена обняла: — Не волнуйся,

Односельчане все поймут!

В ответ он грустно усмехнулся:

— Они лишь взглядами сожгут!

Хотелось плакать и кричать,

Он был унижен и раздавлен,

А труса грязная печать,

Им приговор себе объявлен.

---

Он взял стакан и самогоном

Облегчил боль свою слегка,

Жена сказала строгим тоном:

— Ты спас всех нас наверняка!

Они бы нас поубивали,

Село сожгли бы все дотла!

Поверь, спасать бы нас не стали!

Где наша армия была?

— Пойми ты, Зоя, я учитель!

Что скажут дети обо мне?

Села что скажет каждый житель?

Коль ползал там, при немчуре!

— Те, кто не ползал, там остались,

Уже холодные, поди!

Односельчане все боялись!

Ты спас всех, что ни тверди!

— А мне как жить? Душа рыдает!

Сапог немецкий целовал!

— Да тьфу ты! Каждый понимает,

Что ты село и нас спасал!

Он успокоился немного,

И самогон его свалил.

Прошло три дня, и у порога

Фашист стоял, он дверь открыл.

Пошел за ним в комендатуру,

Его тот встретил офицер,

Он поздоровался с ним сдуру,

Тот был лицом и зол, и сер.

Они прошли по коридору

И в кабинет потом вошли,

Картина, что открылась взору,

Кричала: все с ума сошли.

На полу у стены в кабинете лежали два подростка. В одном он с трудом узнал своего ученика Витю Седова. Лицо у мальчика было разбито, и дышал он через стоны.

— О Господи! Что случилось? — бросился он к нему.

Но немецкий офицер успел схватить его за плечо и крикнул:

— Stehen! (Стоять!)

— Боже, что случилось? Это же дети! — обернувшись к офицеру, спросил он, но понял, что его речь непонятна, и переспросил уже по-немецки.

— А, diese Russischen schweine funf motorrader verbrannt!!! Zwei karabiner und drei granaten gestohlen! — закричал офицер, что означало: «Эти русские свиньи сожгли пять мотоциклов! Украли два карабина и три гранаты!»

— Sie sind kinder! Das kannst du nicht! (Они дети! Так нельзя!) — возразил учитель.

— Kinder? Nein! Das sind Saboteure! (Дети? Нет! Это диверсанты!) — продолжал кричать офицер.

Учитель подошел к лежащему подростку и, присев, потрогал его за плечо.

— Витя, Витя, родители знают, что ты здесь? Они знают, что вы сделали? Кто второй мальчик? — легко тормоша его, спрашивал он.

— Иван Матвеич, помогите, помогите, — почти шепотом отозвался Витя.

— Витя. Витя, кто второй мальчик?

— Это Костя, — сплевывая кровь, с трудом ответил Витя.

— Какой Костя? Червяков?

— Да, — сказал подросток и потерял сознание.

— Боже мой, Костя? Червяков! Костя! — присел он рядом со вторым подростком. Он не узнал этого избитого мальчишку, который зачастую приходил к ним играть с дочками. С семьей Червяковых они были соседями с общим забором. Он погладил мальчика по голове, повторяя:

— Костя! Костя! Родители знают? Боже, что вы наделали, Костя?!

— Дядя Ваня, помогите, — шепотом просил подросток.

В это время в кабинет зашли два солдата и стали говорить с офицером. Из их разговора он понял, что семьи этих мальчиков уже доставили в комендатуру и жителей сгоняют к школе. Немецкий офицер жестом показал ему подойти, а солдатам — на подростков. Мальчиков грубо подняли и, держа за плечи, потащили в коридор к выходу. Офицер и учитель пошли следом. Жители села стояли у школы в окружении солдат, а семьи мальчишек отдельно — у большого деревянного забора. Когда они вышли из комендатуры, солдаты уже подтащили подростков к их семьям. Матери кричали и вытирали кровь с лиц и голов своих сыновей. В семье Червяковых, кроме Кости, который сейчас полулежал, опираясь на забор, было еще двое детей. Мать гладила сына по голове, а отец держал на руках самого младшего, трехлетнего Колю, и за руку пятилетнюю Ирочку. У Седовых, кроме Вити, был еще четырехлетний Миша, который испуганно прятался за отцом и плакал, пока мать вытирала платком лицо старшего брата.

Офицер отдал команду, и трое солдат встали перед семьями и направили на них свои автоматы.

— Herr offizier, ich bitte Sie, aufzuhoren! (Господин офицер, я прошу вас, остановитесь!) — закричал он, быстро подходя к солдатам.

— Weswegen? (Почему?) — улыбаясь, спросил офицер.

— Das sind Leute, da sind Kinder! (Это же люди, там дети!)

— Das sind Feinde! Sie werden erschossen! — громко отвечал офицер, что означало: «Это враги! Они будут расстреляны!»

— Иван! Иван! Детей спаси! Детей! — кричал учителю Николай Червяков, глава семьи.

Односельчане кричали, матерно ругая фашистов. Женщины и дети плакали.

— Herr offizier, kinder, lassen Sie die Kinder nehmen! Ich bin ihr verwandter! (Господин офицер, детей, разрешите я детей себе заберу! Я их родственник!) — просил учитель.

— Nur zwei! (Только двоих!) — зло крикнул офицер.

— А как же остальные? — спросил он и посмотрел на офицера. По взгляду сообразил, что его не поняли, и спросил по-немецки. — Was ist mit den anderen?

— Sie haben drei minuten! (У вас три минуты!) — скомандовал офицер и посмотрел на часы.

Учитель быстро подошел к семье Червяковых и, посмотрев на отца, сказал:

— Кого-то одного!

— Ваня, как одного?! Хотя бы малышей! — кричал отец.

— Иван! Нашего возьми! Ваня! — кричали мать с отцом Седовы.

— Ваня, я прошу, малышей возьми! Они тебе разрешат, Ваня! — кричал старший Червяков.

— Одного! Больше нет! Одного, понимаешь? — крикнул в ответ учитель.

Червяков передал ему с рук маленького Колю и, опустив голову, заплакал, прижимая к ногам дочку. Он взял ребенка и пошел к Седовым.

— Дядя Ваня, меня возьмите! — громко попросила пятилетняя Ирочка.

Он сначала обернулся и, посмотрев на нее, хотел завыть от безысходности. Потом отвернулся и опустил голову, прижавшись лбом к плечу маленького Коли, которого держал на руках. Подойдя к Седовым, уже едва сдерживая слезы, сказал:

— Давайте Мишу!

Родители, плача поцеловав ребенка, подтолкнули его к учителю. Он взял его за руку и, отвернувшись, повел подальше от этого места. Идя с детьми, он не давал им смотреть туда, и буквально через две минуты три длинные очереди заглушили людские крики. Его догнала плачущая жена с дочками, и, отдав ей детей, он крикнул:

— Идите домой!

А сам побежал в лес, где, упав на траву, в голос разрыдался.

Он пил три дня, но боль не утихла,

Не мог он справиться с собой,

И самогона нет уж больше литра,

А все душа срывается на вой.

Жена заботами спасалась,

Теперь два сына у нее,

А на него смотреть боялась,

Он все стонал там про свое.

В один из дней собрал продукты,

Жене сказал: — Меня не жди!

— Скажи, куда собрался ты?

Что значит, ты меня не жди?

— Не бойся, по лесу пройдусь,

Кто спросит, скажешь, за грибами,

Два дня, и к вечеру вернусь,

Пока хозяйствуйте тут сами!

Он шел проселочной дорогой.

Куда ему еще идти?

Он за неделю видел много,

Душе покоя не найти.

Тропой в болото, вышел к балке,

Нашел сторожку лесника,

Еда и снасти для рыбалки,

С полкилометра есть река.

«Фашист сюда дойти не сможет,

Семью смогу перевести.

Ох, жажда мести душу гложет,

Шалаш бы надо возвести».

Он соорудил два небольших шалаша, сложил и приготовил в одном из них два ножа, веревку, спички, мыло, бутылку керосина и четыре банки сливового варенья. «Ну вот и хорошо. Пора возвращаться. Остальные вещи и еду с собой принесем. На первое время должно хватить, а там, глядишь, и война закончится», — размышлял он, собираясь в обратный путь. Дорога домой через лес и болото заняла сутки.

Грязный и усталый, он ввалился в прихожую.

— Ты где пропадал? — бросилась к нему жена.

— Устал я, Зоя, очень устал! Согрей воды, дай обмоюсь!

— Ты где был, Ваня? Я боюсь! Согрею, сейчас согрею, только скажи, что ты делал? Где был?

— Зоя, я тебе все расскажу, только позже! Помоюсь, отдохну и расскажу.

— Ваня, тебя дед Матвей искал. У него что-то стряслось! — помогая ему раздеться, говорила жена.

— Давно искал?

— Так днем еще. Ты есть будешь?

— Сначала вымоюсь.

Уложив детей спать, жена полила ему на спину из ведра и накрыла на стол. Выпив полстакана самогона, он закусил жареной картошкой и солеными огурцами. Посмотрев на жену, он сказал:

— Зоя, нам придется уходить в лес! Надо потихоньку готовиться! Запастись продуктами ну и всем необходимым!

— Ты думаешь, так лучше будет? А дети, Ваня, они в лесу как?

— Уж лучше в лесу, но живые! Или ты думаешь, фашисты пощадят кого? А захотят тебя как бабу?! Мне что, плакать и смотреть предлагаешь?

— Не знаю! Страшно, Ваня! А как найдут нас, что будет?

— Уйдем туда, за болото, где избушка лесника! Там не найдут, там не достанут! Да, думаю, все это ненадолго, война месяца через два-три закончится! Надеюсь, наши к ноябрю вернутся и выкинут фашистов!

— Дай Бог! Дай Бог! А когда пойдем, Ваня?

— Дней через пять. Надо подготовиться и подумать, когда лучше уйти!

В это время в окно постучали.

— Кто там еще так поздно? — насторожившись, спросил он.

— А, дед Матвей опять, — ответила жена.

— Пойду выйду, поговорю с ним!

— Ну, что случилось, дед Матвей?

— Иван, спасай, прошу тебя,

Идем к фашистам побыстрей!

Пусть заберут они меня!

— Да объясни, прошу я, толком!

Что вдруг случилось? Что стряслось?

— Я выть готов от боли волком,

И вот ружье мне взять пришлось!

— Зачем ружье?! И что случилось?

Ты мне расскажешь, наконец?

— Беда такая приключилась,

Она у них! Совсем птенец!

Забрали Нинку! Там, у них!

В комендатуре целый день!

Хотел поднять я всех своих!

«Сдурел! — сказали. — Старый пень!»

Боятся все, вот я к тебе!

Спаси кровиночку мою!

— Ты что прикажешь делать мне?

Ее к тебе как приведу?

— Так объясни им там на ихнем!

Пятнадцать лет, дите совсем!

А если нет, то наших кликнем!

И смерть тогда им будет всем!

— Ты, дед Матвей, сдурел, гляжу!

Война неделю как идет!

Фашист, паскуда, так скажу,

Бои за Минск уже ведет!

— Неужто Минск? Ох, ох, беда!

Так что же делать мне, Иван?

Пропала внучка навсегда?

Ее врагу я не отдам!

Вот взял ружье, перестреляю!

— Успеешь многих расстрелять?

— Хоть одного! Ну я не знаю!

А что, лишь плакать да рыдать?

— Ружье оставь! Пойдешь со мной!

Просить их буду, убеждать!

Но мы народ для них чужой,

Они смеются, нам страдать!

Он забежал в дом и, чтобы не разбудить детей, негромко сказал:

— Зоя, я с дедом схожу.

— А что случилось? — подошла к нему встревоженная жена.

— Беда у них! Нинку фашисты забрали и держат у себя!

— А ты, что ты можешь сделать? Страшно, Вань! Как бы боком не вышло.

— Ничего, Зоя, я попробую поговорить! Может, удастся уговорить, может, отпустят.

— Ой, боюсь я, Ваня!

— Ничего-ничего, не бойся! Быстро сходим, попробуем упросить, — он приобнял жену, поцеловал ее и вышел.

Идя по ночной деревне вместе с дедом Матвеем к школе, в которой размещалась комендатура, он размышлял: «Хорошо, придем, а дальше? Что дальше? Давить на то, что они культурная нация? Не смогу! После всего, что они наделали, не смогу! Да и какая они культурная нация, к черту! Убийцы! Душегубы! Так, спокойно… Надо как-то их уговаривать. Она же ничего не сделала. Ладно, буду смотреть по месту».

— Иван, слышишь, что говорю? — на ходу говорил дед Матвей и смотрел на него.

— Что?

— Они там гуляют! Ну это… пьянствуют! Праздник у них какой, что ли!

— Ладно, дед Матвей, поглядим!

Во всех окнах школы горел свет, около входа группа немецких солдат горланила какую-то песню. Трое из них держали стаканы, а один наливал им самогон из большой бутылки.

— Ты, дед Матвей, обожди меня здесь.

— Ага, Ваня, я обожду!

Он подошел к дверям, но никто из солдат его не остановил, ни о чем не спросил. В коридоре школы ему навстречу попадались пьяные немецкие солдаты. В нескольких классах он видел последствия пьянки: разбросанные консервные банки, остатки еды на партах и спящих прямо на полу фашистов. Он постучался и, спросив разрешения на немецком, вошел в кабинет. На письменном столе стояли открытые консервы, лежали неровно отрезанная буханка хлеба, сало, овощи с деревенских огородов и стояла большая бутылка самогона. «Культурная нация. Да просто свиньи», — успел подумать он.

— А, учитель! Вы пришли поздравить нас с победой? — встретил его старший офицер. (Und der Lehrer! Sind Sie hier um uns zum Sieg zu gratulieren?)

— Господин офицер, вы сильно пьяны! Я не слышал еще о победе. Я пришел попросить! — ответил он и посмотрел на офицера.

— Гельмут, он еще не слышал, что мы победили! — наливая себе стакан самогона, крикнул офицер.

Из смежного маленького кабинета, шатаясь и застегивая форменные галифе, вышел второй офицер. Он довольно улыбался и повесил на стул портупею с кобурой.

— Господин майор, надо налить этой русской свинье, чтобы он выпил за нашу победу!

— Да, это правильно! — майор налил в стакан самогон и, протянув ему, продолжил. — Пейте, учитель! Ваша армия бежит так быстро, что ее не догнать! Война скоро закончится в Москве!

Он не стал брать стакан, а быстро прошел в смежный кабинет. Встав в проеме двери, он закричал:

— Звери! Как вы могли?! Она же еще ребенок! Гады!

Обернувшись, он посмотрел на немецких офицеров и увидел, что его не поняли. Он тут же перевел свои слова.

— Du Russisches Schwein! (Ах ты русская свинья!) — крикнул младший офицер и дважды ударил его по лицу.

— Helmut, Hor auf! (Гельмут, хватит, остановись!) — остановил его майор.

Учитель сплюнул кровь из разбитой губы и зло посмотрел на фашистов. Внутри все кипело. Майор медленно подошел к нему и выплеснул самогон в лицо.

— Du kannst noch mal den Ton erhoher! Ich erschiebe dich und deine Familie! — сказал майор, и учитель испугался, потому что это означало: «Скотина, если ты еще раз повысишь тон! Я расстреляю тебя и твою семью!»

Он вытер рукой лицо и в знак согласия кивнул. В то же мгновение он схватил со стола нож и с силой ударил майора в живот. Резко, не выпуская ножа из руки, он наотмашь ударил второго офицера. Тот схватился за горло и повалился на стол. Майор, стоя на коленях, стонал и держался за живот. Он сделал шаг к нему, и немецкий офицер поднял голову. В его глазах читались страх и удивление. Руки, которыми он зажимал рану, были в крови.

— Ты же учитель! Свинья! Жаль, что не расстрелял тебя! — через стоны негромко говорил майор и тянулся рукой к кобуре.

— Ах ты, гад! — схватив со стола бутыль с самогоном, учитель ударил ею по голове майора. От удара бутыль разбилась, и самогон облил немецкого офицера. Майор вскинул руки вверх и упал на пол. Из раны на голове стала сочиться кровь. Учитель взял ключи со стола и закрыл дверь. В это время из смежного кабинета, держась за стену, вышла девочка и негромко прошептала:

— Дядя Ваня, помогите!

Он не успел ее подхватить, и она упала у стены.

Он поднял девочку: — Идем!

Я к деду выведу тебя!

По коридору с ней прошел,

Уже решив все для себя.

У немцев пьянка и веселье.

«Советы в панике бегут!

Тут не война, а развлеченье!

В Москве сапог немецкий ждут!»

Им только молча улыбался,

Ее он вывел на порог.

Потом уже себе признался:

«Я это сделал, значит, смог!»

Дед подбежал к нему навстречу,

Обнял девчушку, зарыдал.

— Да, дед Матвей, недобрый вечер!

И я чертовски так устал!

Ее бери, а я вернусь,

Иначе хватятся меня!

Теперь я смерти не боюсь,

И все решил я для себя!

Там всем скажи, чтоб убегали!

Моей, прошу, ты помоги!

Одна ведь справится едва ли,

Всех к волчьей балке уводи!

— Постой! Зачем же возвращаться,

Коль ты их там уговорил?

— Эх, долго надо объясняться,

Я их обоих там убил!

Дед рот рукой себе закрыл

И головою покачал.

«Прости!» — глазами говорил,

Он все, что будет, понимал.

— А потому поторопись,

Пока им будет не до вас!

С моими за меня простись,

О них лишь думаю сейчас!

Дед с внучкой быстро уходили,

А он вернулся в кабинет.

Тела почти уже остыли,

Присел. «Назад дороги нет».

Взял пистолеты и обоймы.

«Еще бы знать, как заряжать».

Сидел и думал он спокойно:

«Да, это страшно — умирать…»

Он полчаса все не решался,

В руках крутил тот пистолет,

С родными много раз прощался,

И в миг последний… снова нет.

Брал пистолет, один, другой,

К груди примерил и к виску.

«Как шаг мне сделать непростой?

Я почему-то не могу».

Вдруг тихо стало в коридоре.

«Должно быть, все поулеглись».

Война с вином обычно в ссоре,

Коль выпил, смерти берегись.

В дверь сильно, громко постучали,

И он со стула подскочил.

Их пьяным голосом искали.

Он со стола тот нож схватил.

«Быть может, лучше с пистолета?

Ножом, пожалуй, не смогу,

Но как-то сделал я все это?

Глаза закрою и воткну!»

Пока стучали, он решался,

Менял оружие в руках.

И дверь открыть он так боялся,

Стоял на ватных он ногах.

Ключ осторожно повернул,

И тут же сделал шаг назад,

А пьяный немец дверь толкнул.

Его округлились глаза.

Он в кабинет вошел, ругаясь,

Бутылку бросил, закричал

И, за грудки его хватая,

Проклятья только посылал.

Толкнул, прижал к стене его,

Локтем на горло надавил.

Не оставалось ничего,

И он свой нож в него вонзил.

Сталь плоть разрезала мгновенно,

Фашист от боли застонал,

Ослабла хватка постепенно,

И он присел, потом упал.

Учитель, переступив через тело, быстро закрыл дверь. «Что теперь? Это уже третий. Что дальше? Пожар? Может, устроить пожар? Да, многие пьяные, спят, надо поджигать», — размышлял он и начал сгребать в большую кучу различные бумаги. Затем засунул за ремень оба пистолета и выглянул в коридор.

— Пока никого нет, успею! — сказал он себе и, присев, чиркнул спичкой. Бумага быстро разгоралась, захватывая деревянный пол. Разлитый самогон помогал огню охватывать кабинет. Он вышел в коридор и оставил открытой дверь. В последний момент он решил выйти из здания школы и бежать. Идя к выходу, он увидел на крыльце двух немецких солдат, которые курили и вели пьяный разговор. Когда до них осталось несколько шагов, на улице в темноте на немецком языке закричали:

— Пожар! Кабинет горит!

Он остановился, но два немецких солдата направились в его сторону. Выхватив пистолет, он стал стрелять. Один из фашистов вздрогнул и сразу упал, а второй побежал на улицу, но на пороге присел и неуклюже, боком, повалился на крыльцо. Половину коридора уже заволокло дымом. С улицы на крыльцо забегали немецкие солдаты, и один из них несколько раз выстрелил в его сторону. Он побежал по коридору в другую часть здания, где не было огня и дыма. Дверь одного из классов открылась, и ему навстречу, медленно одеваясь, вышли три немецких солдата. Было видно, что они еще не поняли, что происходит. С расстояния не более двух метров он стал стрелять. Фашисты закричали и один за другим попадали. Рядом с ним в стену неожиданно ударились пули. Он подобрал автомат у одного из только что убитых солдат и, быстро забежав в класс, закрыл дверь. Выключил свет, встал у простенка между окнами. В дверь стали стучать и стрелять. Он бросил пистолет, в котором закончились патроны, и вытащил из-за пояса второй. Ответив в сторону двери тремя выстрелами, положил пистолет на парту и стал разбираться с автоматом.

— Черт возьми, как из него стрелять? Железяка херова! Почему не стреляет? — говорил он себе, нажимая на спусковой крючок и крутя в руках автомат. Случайно передернув затвор, он нажал на спуск, и короткая очередь ударила в пол.

— Ага! Есть! Заработал! — обрадовался он и тут же дал длинную очередь в дверь.

Стучать в дверь перестали, но через две минуты ударили очереди в окна. Стекла разлетелись в мгновение, и он, упав на пол, повалил две парты, спрятавшись за ними.

В темноту класса с улицы ударили узкие лучи фонарей. К окнам подошли немецкие солдаты, которые светили внутрь и старались рассмотреть его за беспорядочно расставленными партами и перевернутым книжным шкафом. В лучах света было видно, что через щели двери класс наполнялся дымом.

Он направил ствол автомата на ближайшее окно и, как только луч света упал рядом с ним, вскочил и стал стрелять. Немецкий солдат вскрикнул, и луч света пропал. В тоже мгновение улица ожила вспышками автоматных очередей. Казалось, от этого свинцового дождя не было спасения, но он перевернул еще одну парту и упал в углу, сбоку от окна. Класс все больше наполнялся дымом, и становилось все труднее дышать.

Когда сражения идут,

Жизнь единичная не в счет,

За грань десятками шагнут,

Порой полками небо ждет.

Но каждый твердо понимает,

Война заставит выбирать.

И каждый сам определяет,

Как будет жить и воевать.

А он от дыма задыхался,

Уже стреляя невпопад,

Но выходить не собирался,

Он знал — дороги нет назад.

В ночи кричал, с окна стреляя:

— Да, жизнь закончена моя!

Им по-немецки добавляя:

— Война у каждого своя!

И сколько их, таких безвестных,

Вели с врагом свою войну,

Нам все герои неизвестны,

Народ геройский спас страну.

Армия

Цикл «Непокоренные»

Судьба листает наши даты,

Так далеко уже война,

И все погибшие солдаты —

Для нас история одна.

Их жизнь оборвана войной,

Солдатский долг смогли исполнить,

Беда была для всех одной,

Их нам осталось только помнить.

Осень тысяча девятьсот сорок первого года подходила к концу. Вся страна жила войной. Не просто жила, а боролась. Ее народ ежедневно совершал трудовой и военный подвиг. Ее солдаты сражались так, что даже враг был поражен их мужеством и отвагой. Но, несмотря на страшные потери, которые несла вражеская армия, остановить ее не удавалось. Немецкие войска неумолимо приближались к Москве.

Москва. Кремль

— Что думаете, товарищ Жуков? Что с Москвой? Есть мнение, что не удержать, — спросил Сталин и с прищуром посмотрел на стоящего перед ним генерала.

— Вы доверили мне командование Западным фронтом! Считаю, что сначала нам необходимо остановить продвижение вражеских войск, заставить их отойти или увязнуть в боях и уже потом размышлять, заниматься штабной работой и высказывать мнения! — довольно резко ответил Жуков.

— Вы не кипятитесь, товарищ Жуков. Вы уверены, что Москва выстоит?

— У меня есть кое-какие мысли и одна задумка. Я бы не хотел озвучивать это при других членах комитета обороны.

— То есть Вы уверены, что Москва выстоит? Удержим, значит? Интересно, и что Вы там надумали? — спросил Сталин и медленно подошел к столу, на котором Жуков разложил большую карту с нарисованными стрелками, кругами и квадратами.

— Я, товарищ Сталин, предлагаю силами 33-й армии генерал-лейтенанта Ефремова ликвидировать ударами сюда и сюда вот этот прорыв группы армии «Центр», — докладывал Жуков, водя карандашом по карте. — И развивая контрнаступление, не только отбить Наро-Фоминск, но и углубиться в тыл противника. Считаю, что немецкие войска выдохлись, удары их значительно ослабли. Армия генерала Ефремова должна сковать силы пяти передовых немецких дивизий группы армии «Центр» вот на этом участке фронта. При удачном контрударе две немецкие армии могут оказаться в полном окружении! Слева у Ефремова будет действовать сорок третья армия генерала Голубева, а справа — пятая армия генерала Говорова. А вот отсюда удар нанесет кавалерийский корпус генерала Белова. Все они должны отбросить противника к Вязьме и, если удастся, с ходу взять ее!

— А не сильно большие надежды Вы возлагаете на Ефремова? Да и участок фронта у него сильно растянут. Может, стоит обсудить это с другими? Ефремова надо вызвать и узнать, как он думает выполнять эту задачу.

— И на Ефремова, и на Голубева, и на всех генералов и солдат я возлагаю большие надежды! Товарищ Сталин, считаю необходимым суть плана операции не раскрывать никому! До Ефремова довести лишь первую часть плана, что касается взятия Наро-Фоминска. Все остальное — по фактическому продвижению его армии.

Сталин молчал. Он еще раз посмотрел на карту, а потом на Жукова. Медленно пройдя к своему столу, Сталин набил трубку табаком и раскурил ее. В кабинете стояла тишина. Жуков видел, что Сталин обдумывает сказанное, поэтому нарушать возникшую паузу не решался.

— Значит, Вы решили двинуть Ефремова в самое пекло? — подойдя близко к Жукову, прищурив хитро глаза и выпустив табачный дым, спросил Сталин и тут же продолжил. — А при неудачном контрударе?

— Сегодня, товарищ Сталин, вся страна в пекле. А генерал Ефремов — боевой генерал, он должен справиться. Я уверен, наступление немцев мы остановим! Во всяком случае, откинем их на десятки километров и перенесем линию фронта примерно вот сюда, — и генерал нарисовал карандашом жирную линию на карте.

Сталин курил трубку и молчал. Он около двух минут смотрел на карту, потом посмотрел на Жукова.

— Что же, действуйте. Для остальных — Ефремову поставлена задача освободить Наро-Фоминск, тем самым отбросив врага от Москвы. Как считаете, может, усилить его двумя-тремя полками?

— Его армия, товарищ Сталин, достаточно укомплектована, и дополнительно в ее составе еще 151-я мотострелковая бригада. Считаю, что два-три полка необходимо сформировать, но оставить в резерве. Они нам еще пригодятся. Мы поможем ему десантом, сейчас прорабатываем, когда и куда выброску делать. Все будет зависеть от продвижения его армии.

— Хорошо, идите. Задачу Ефремову поставите сами.

Когда Жуков вышел из кабинета, Сталин, пуская дым, негромко сам себе сказал:

— Эх, Миша, Миша, русский мой грузин… Война.

Расположение штаба 33-й армии

Собрал своих он командиров:

— Приказ получен мной таков!

Чтоб не жалели мы мундиров

Потом для многих орденов!

Ну а пока удар наносим!

И целой армией вперед!

Их укрепленья тут мы сносим,

Потом сюда, он здесь не ждет!

И карандаш скользил по карте,

Рисуя стрелки и круги,

— Но я прошу вас, понимайте,

Что там мы будем лишь одни!

— Так что ж, товарищ командарм,

Нас слева, справа не прикроют?

— Пока не знаю это сам,

И сей секрет мне не раскроют!

Приказ готовности — два дня!

В прорыв всей армией уходим!

И не жалеть по ним огня!

За сутки вот сюда выходим!

— На карте все легко и просто,

Но три отрезка по полям!

Пехоте нашей будет жестко,

Фашист силен да и упрям!

— Так что, полковник, отсидимся?

Москва за нами, день пути!

Уж лучше с жизнью мы простимся,

Чем хоть на шаг нам отойти!

Приказ понятен? Все свободны!

Полковник Саблин, задержись!

Твои орлы на все способны,

Ты за два дня вот тут пройдись,

Отправь две группы, пусть посмотрят,

Срисуют полностью квадрат,

Пусть языка возьмут, допросят

И тут же ласточкой назад!

— Сегодня в ночь отправлю обе,

Лихие парни у меня!

Они в разведке точно боги,

Успеют хлопцы за два дня!

— Отлично. Все. Потом доложишь.

Артиллеристам цели дам.

Надеюсь, выполнить все сможешь,

Теперь иди, останусь сам.

Он сел за стол, на карту глянул,

Война решает все за них,

Наро-Фоминск под немцем канул,

Теперь их выбить — и в прорыв.

На руку нам мороз играет,

Фашист не любит замерзать,

Еще пять дней, декабрь встанет,

Потом весны им только ждать.

А наш солдат и в дождь, и в снег

Воюет лихо за святое,

Неприхотливый человек,

И не отдаст свое, родное.

Их отодвинем, я уверен,

Дадим Москве мы задышать,

Любой из нас вообще намерен

Их до Берлина, тварей, гнать.

В дверь постучали: — Заходите!

— Ой, Миша, вижу, ты один!

— Мой милый врач, прошу, возьмите,

Цветочка нет, лишь сахарин!

— А сахар нынче к чаю будет!

Она с улыбкой подошла.

Война в нас чувства быстро будит.

Поцеловала, обняла.

— Ты не голодный, мой родной?

А то весь в думах и решеньях.

— Моя хорошая, со мной

То не любовь, одни лишенья!

Она опять его обняла,

Прижалась ласково к груди.

— Я о такой любви мечтала,

И ничего не говори!

Ты ничего не понимаешь,

Ты просто судишь свысока!

А я дышу тобой, ты знаешь?

Судьба с тобой лишь мне важна!

Он вдруг прижал ее покрепче,

Рукой провел по волосам.

— Останься здесь, тут будет легче,

А в наступленье я уж сам!

— Ты что, совсем ополоумел?

Я как тут буду без тебя?

Ишь ты, чего еще удумал,

Не смей решать все за меня!

Я врач, и, значит, мое место

Там, где опасно и с тобой!

— Пойми, там смерти будет тесно,

Когда начнется этот бой!

— Я не боюсь! Мне все равно!

Но я должна быть только рядом,

А коль судьбой нам так дано,

То пусть убьют одним снарядом.

А если вздумаешь перечить,

Не посмотрю, что генерал,

Как дам рукой сюда, под печень,

Чтоб всю серьезность понимал!

Он от души так рассмеялся:

— Все, испугала, воробей!

Что ж, значит, будем вместе драться,

Поверим, что любовь сильней!

---

Позиции одной из дивизий

Ноябрь двигался к закату,

Припорошил слегка снежком,

Два дня прошло, и ждут солдаты.

— Тут километра три пешком!

А ты, Степаныч, на корове!

Вон в той деревне одолжи!

— Спасибо всем на добром слове!

И смех в окопах от души.

— Ну что, братва, сидим хохочем?

Не подзамерзли у меня?

— Не, капитан, Степаныч хочет

В атаку сельского коня!

Ракеты небо разорвали,

И капитан, взяв автомат:

— Вперед! За мной! Мы долго ждали!

И нет для нас пути назад!

Тут громыхнуло эхом небо,

В атаку армия пошла,

Пусть даже верующим не был,

К распятью просится рука.

Свинец тела рвал, как бумагу,

Разрывы заглушали крик,

Солдат советский жил отвагой,

Бояться смерти не привык.

И этим яростным напором

Врага заставили бежать,

Телами сплошь покрылось поле,

Но надо было побеждать.

Штаб 33-й армии

— Мне связь с дивизиями, быстро!

В Наро-Фоминск уже вошли?

— Дым от разрывов стелет низко.

Уже к окраинам прошли!

У первой сильные проблемы,

Завяз полковник Лизюков!

— А ну-ка, связь с ним! Вот проблема!

Он к стенке встать уже готов?

— Есть связь, товарищ командарм!

— Десятый, ты чего там встал?

Другой приказ тебе не дам!

Да мне плевать, какой там шквал!

Мне что, к тебе туда приехать,

И самому бойцов поднять?

Комфронта всех нас будет вешать,

Коль не умеем воевать!

Тебе даю не больше часа!

Иначе просто застрелись!

Полковник Гвоздев! Вот зараза!

Три взвода, и сюда прорвись!

Он показал на карте точку.

— Давай, родной, прошу, смоги!

Дадим десятому отсрочку!

Ты на себя их отвлеки!

Десятый, слышишь? Принимай!

Левей Юшково будет бой!

Ты, как услышишь, начинай!

Броском вперед, давай, родной!

— Спасибо! Понял! Понимаю!

Поверьте, Вас не подведу!

Чего все стоит это — знаю.

Всех сам в атаку поведу!

Уж пятый час идет атака,

Он от комдивов ждет вестей,

Кровавой вышла эта драка,

Война не площадь для речей.

Дверь приоткрылась: — Разрешите?

— Майор Давыдов, заходи!

— Вот, донесение примите.

— Да на словах быстрей скажи!

— Миронов в городе воюет,

Но просит помощи вот здесь!

Противник контратакует,

Он просит сбить ему тут спесь!

Он посмотрел на карту: — Срочно!

На связь Ефимова ко мне!

Иль передайте, только точно,

Пускай ударит на броне!

Что у Лещинского?

— Отлично, уже выходит на рубеж!

— Вот молодец! Скажите лично,

И пусть стоит, хоть бей, хоть режь!

— Все передам, вы разрешите?

— Иди, майор, поторопись!

Коль будут новости, не ждите,

Ко мне, как ветер, ты ломись!

Он быстро глянул на часы,

Затем склонился вновь над картой,

Как его действия важны,

Победы ждут Москва и Ставка.

Только к двенадцати часам следующего дня обстановка стала полностью ясна. Он сидел за столом и слушал доклад майора Давыдова.

— Товарищ генерал, командиры всех дивизий доложили, что вышли на установленные рубежи. Противник отступил. В самом городе продолжаются уличные бои. Полковник Миронов просит помочь огнем вот в этот квадрат, там особенно сильно немцы укрепились. И большие проблемы у комдива Лизюкова. Потери свыше двухсот человек убитыми и столько же ранеными.

— Он там что, по минному полю маршировал? Как умудрился, столько потерь? Передайте, пополнение ждем, как прибудет, доформируем его полки. Что касается сто тринадцатой, Миронова, координаты передайте полковнику Арсентьеву. Пусть накроет укрепления артогнем.

— Есть, понял! Разрешите идти?

— Идите, майор!

Оставшись один, Ефремов стал наносить карандашом какие-то пометки на карте.

И только еще через день, когда они вместе с полковником Саблиным обсуждали новые данные разведки, в кабинет вошел майор Давыдов.

— Товарищ генерал, комдив Миронов докладывает, что вышел к окраинам Наро-Фоминска!

— Вот молодцы! Готовьте шифрограмму командующему фронтом! Пишите: «Командующему Западным фронтом Жукову! Поставленная задача по выравниванию линии обороны выполнена. Освобожден город Наро-Фоминск. Противник отступил по всей линии фронта. Считал бы целесообразным закрепиться на позициях и перейти к активной обороне. Армия нуждается в пополнении личным составом, продовольствием и медикаментами. Прошу срочно эвакуировать двести пятьдесят шесть раненых, семьдесят три из которых — тяжелые. Командарм Ефремов».

— Есть! Разрешите идти?

— Да, идите, майор, и скажите капитану Рязанцеву, пусть принесет чай, сахар и еще что-нибудь. Мы вот с Андреем Егоровичем посидим, чайку попьем, подумаем, — сказал командарм и посмотрел на Саблина.

— Понял, — ответил майор и вышел из кабинета.

Они еще долго рассматривали возможные варианты укрепления позиций и перехода к обороне. Саблин предложил небольшую перегруппировку сил и средств армии, и генерал согласился с ним. А уже за чаем он поставил Саблину задачу разведать три квадрата и получить как можно более полные сведения о противнике. Настроение у обоих было приподнятым.

— Разрешите? — в кабинет заглянул Давыдов.

— Да, заходи, майор.

— Товарищ генерал, шифрограмма из штаба фронта, — сказал Давыдов и протянул лист бумаги с напечатанным текстом.

Командарм пробежал текст глазами и, посмотрев на Давыдова, сказал:

— Офицеров штаба, быстро! Командирам дивизий передайте — завтра к десяти утра прибыть ко мне!

— Есть! Разрешите выполнять?

— Да! — ответил он и протянул лист шифрограммы Саблину:

— Прочти-прочти, Андрей Егорыч. Они, наверное, с ума там сошли от радости!

Саблин взял лист и зачитал вслух:

— «Командарму Ефремову. Учитывая благоприятную обстановку и неподготовленные оборонительные укрепления противника, приказываю: силами вашей армии нанести стремительные удары в направлении населенных пунктов Верея, Боровск, Медынь и Износки с дальнейшим выходом к населенным пунктам Дубна и Замыцкое, после чего продолжать движение к Вязьме. В ходе наступления активно использовать возможности партизанских отрядов. Наступление начать не позднее трех суток после получения приказа. Командующий Западным фронтом Жуков».

— И как тебе это? — глядя на Саблина, спросил он.

— Даже не знаю, что и думать. Создается впечатление, что в штабе фронта не владеют ситуацией.

— Да всем они владеют, Андрей Егорыч, всем! Давай хоть друг от друга не будем скрывать всю подлинность того, что происходит. Этот жук просто-напросто решил бросить армию вперед, чтобы сковать немца! А он там, в штабе, подумал, что я буду людям объяснять? Армии необходимы пополнение, продовольствие, медикаменты, да и боеприпасов не помешало бы. Мы фактически три недели в постоянных боях, а уж за последнюю неделю я и не говорю! Ты хочешь сказать, он этого не знает? Нет, они с Верховным точно что-то свое думают. И я уверен, что основная цель — именно эта.

— Будешь просить пополнения?

— Уже просил и не раз! Ответ один, сказать какой?

— Понял.

— Давай-ка лучше, Андрей Егорыч, мы с тобой покумекаем над картой. Заодно наметим, кто и куда двигаться будет, чтобы завтра комдивам объяснять. Да и разведке твоей задачи поменяем.

Уж два часа, как совещались,

Одно лишь не могли понять.

В Кремле так с ними попрощались,

Или готовы поддержать?

— А пополненье, оно будет?

— Пока ответить не могу,

Но возмущаться мы не будем!

Готовность к выходу к утру!

— Мне не успеть! Хотя бы сутки!

Прошу, товарищ командарм!

— Вы что, полковник, тут не шутки,

Я часа лишнего не дам!

Комфронта требует движенья!

С боями двигаться вперед!

— Но мы пять дней вели сраженье,

Он, что, от нас Берлина ждет?

— Вы не сказали, я не слышал,

Приказ для всех звучит один!

Для нашей армии так вышло,

И вы, полковник, не один!

Вниманье всем! На карту смотрим!

Удары следуют сюда!

Про это место все мы помним,

Его обходим, и туда!

На карте вновь круги и стрелки,

Определяли им пути.

Война с судьбой не любят сделки,

У них решают все бои.

— Комдивы, всем ясны задачи?

И фронт держать любой ценой!

Идем лишь так и не иначе,

И постоянно связь со мной!

Сигнал — зеленые ракеты,

Всем продублировать его!

Понятно все? Я жду ответа!

— Так точно!

— То-то и оно!

Опять один он, рядом карта,

И ворох мыслей, и приказ,

Такая участь командарма,

Об этом думал он сейчас.

«Коль мою армию в закланье,

То, значит, все там решено,

И тайный смысл всего заданья,

Он означает лишь одно:

Сковать врага, не дать движенья,

Но мы ж отбросили его,

Комфронта не пойму решенья,

Но не обжалуешь его».

Она негромко постучалась.

— Да-да, входите, говорю.

А, это ты сюда пробралась!

— Да, я решила, посмотрю,

Чем генерал мой ночью занят.

А он опять виски все трет,

Тебя приказами все ранят,

Тебя инфаркт, ей-богу, ждет!

Ее обнял и улыбнулся:

— Я ординарца накажу.

— Но ты не спал и не проснулся,

Спасибо я ему скажу!

Он понимает, что я лекарь

И для тебя несу покой,

Я для души твоей аптекарь,

Ведь я лечу тебя собой.

— Спасибо, милая, родная,

Твоя любовь мне так важна,

Моя любовь к тебе без края,

Ты мне, любимая, нужна!

Он долго думал, как сказать,

И подобрать слова не мог.

«Она должна меня понять,

Приказ мой будет очень строг».

— Приказ я отдал медсанбату

Наро-Фоминск не покидать,

В поход возьмем с собой медбрата,

Тебе придется меня ждать.

— Зачем же, Миша? Как ты мог?

Я не останусь тут одна!

Какой ни ждал бы нас итог,

Я врач и буду там нужна!

— Да ты пойми, что ждет, не знаю,

Приказ один — идти вперед!

— Да я не дура, понимаю,

Подумал, «я ее сберег»?

Но ничего ты не попишешь,

Такой любимый генерал!

В полку Буянова разыщешь,

У них там раненых завал!

— А ну стоять! Равняйсь и смирно!

Да ты пойми меня, прошу!

До глубины души обидно,

Оставить жить тебя хочу.

— Я военврач, моя дорога —

Средь стонов, крови и огня.

И коль дано прожить немного,

Мне без тебя не жить ни дня!

— Дуреха, милая, пойми,

Потом догоните вы нас,

А свет любви своей храни

И, я прошу, не плачь сейчас!

Вот посмотри сюда, на карту, —

Одни болота и леса,

А здесь закрепимся мы к марту,

Хоть и задача непроста.

— Любимый, ты хоть понимаешь?

Сейчас декабрь лишь на дворе!

А ты мне врешь и это знаешь!

Свистишь, как рак на той горе!

Иль ты приказ свой отменяешь,

Берешь меня тогда с собой,

Иль, генерал, меня ты знаешь,

Увидишь на передовой!

— Я генерал, ты не забыла?!

Мне ультиматум ставишь тут,

По горло мне смертей хватило,

И так уж многих не вернуть!

— Я поняла, приказ понятен,

Вы разрешите мне идти?

— Ты не сердись, приказ коль ясен,

Иди, полночи позади.

Позиции одного из полков армии

Ракеты, призраком далеким

Нарушив утра тишину,

Ожили эхом невысоким,

Ушедшим в сторону одну.

Они по снегу продвигались,

Шинели настежь расстегнув,

Разрывы первые раздались,

Дорогу к смерти распахнув.

Майор кричит: — За мной, ребята!

И сразу валится на снег.

Тут капитан кричит: — В атаку!

И переходит полк на бег.

Свинец, как ливень, поливает,

Сбивая многих на бегу,

И смерть по просекам летает,

Гуляя, словно на пиру.

Стрельба в лесах и на дорогах,

Война в болотах и полях,

Тела, лежащие в сугробах,

И кровь на ветках и на пнях.

Штаб 33-й армии

— Майор Давыдов, обстановка?!

— С боями движемся вперед!

У сто тринадцатой там топка,

Огнем противник сильно жжет!

— Еще нигде не проседаем?

— Пока фронт держат и идут!

Вот тут лишь темп слегка теряем,

Увязнуть могут, их сомнут!

— Мне связь с Мироновым давай!

Всем остальным — идти вперед!

Сюда Седова вызывай,

И Гончаренко пусть зайдет!

Майор Давыдов быстро вышел.

— Есть связь, товарищ командарм!

— Привет, комдив! Доклад я слышал!

Что говоришь про контрудар?

Ты прекрати мне эти сопли!

Деревню к вечеру занять!

И ты гони их вправо, в топи!

Там будет легче добивать!

Какой квадрат? Тебя не понял!

Ты что там делаешь вообще?!

По карте правый твой утонет!

Оставь на том их рубеже!

Миронов! Слышишь, твою мать!

Ты фронт держи, сказал тебе!

И ты не вздумай отступать,

И каждый час доклады мне!

Генерал положил трубку и прошел в одну из комнат большого деревенского дома, которую превратили в рабочий кабинет. Встав у стола, на котором была расстелена большая карта, он сделал несколько пометок карандашом.

— Разрешите, товарищ генерал?

— Да-да, заходи Иван Сергеевич!

Полковник Седов зашел и тут же подошел к столу.

— Вот смотри, Иван Сергеевич. Видишь это место? Ты берешь двести человек из резервной бригады и выдвигаешься туда. Вот на этом отрезке закрепишься и стоишь. Лизюков со своей дивизией впереди тебя, но, сам понимаешь, фронт растянут да и местность очень непростая. Он будет двигаться вперед, а ты за ним по пятам. Ты держись немного правее, потому как там местность располагает к продвижению войск. Полагаю, что, если увязнет Лизюков, немцы могут здесь ударить и рассечь его дивизию. А потом и для нас угроза возникнет.

— Я понимаю, товарищ генерал, но двести человек? Маловато, — осторожно высказал мнение полковник Седов.

— — Я знаю, что мало, но и ты меня пойми. Ты же знаешь нашу ситуацию. Я тебе и так из резерва людей даю. Больше просто не могу, фронт растянут, а держать приходится. Да что я тебе объясняю? Сам все понимаешь. А немец если попрет и ударит, то только здесь! Они только тут смогут выйти к дороге, чтобы двигаться вот сюда! — генерал бросил карандаш на карту.

— Понял, товарищ генерал! Разрешите выполнять?

— Давай, Иван Сергеевич, — ответил Ефремов и подошел к полковнику.

Они обнялись, и генерал негромко сказал:

— Если вдруг, Иван Сергеевич, поймешь, что край, то выиграй мне сутки-двое, чтобы мы смогли что-то предпринять.

— Я понял, Михаил Григорьевич, постараюсь, — посмотрев в глаза генералу, ответил Седов и пожал протянутую ему руку командарма.

Как только полковник Седов вышел, в кабинет зашел майор Гончаренко.

— Товарищ генерал, майор Гончаренко по вашему…

— Проходи-проходи, майор, — Ефремов не дал договорить.

Гончаренко подошел к столу и посмотрел на генерала.

— Вот смотри, майор, населенный пункт видишь?

— Да, вижу.

— Хорошо. Подойдешь к полковнику Зайцеву, он выделит тебе двести человек из полка охраны штаба, и ты выдвинешься сюда, — объяснял Ефремов, проводя карандашом по карте.

— Понял, товарищ генерал, а задача?

— У нас, майор, на этой войне одна задача — врага уничтожать! Впереди у тебя полковник Миронов и его сто тринадцатая дивизия. Он вперед, а ты следом, чуть медленней. Если вдруг он встанет или начнет пятиться, то ты его подопрешь. Плечо подставишь, и, глядишь, вместе удержитесь. Но фронт растянут, поэтому будь готов передвинуться правее или левее. Но я тебя, майор, прошу, влево и вправо смотри, но вот этот участок держи особо! Тут через лес могут выйти вот сюда, а если выйдут, сразу две дороги отрежут. Главное, майор, отбросить их или, на худой конец, задержать на сутки-двое, чтобы мы смогли принять меры. Связь со мной держи постоянно.

— Понял, товарищ генерал!

— У тебя местность в основном лесистая, но вот сюда, в сторону болот, не углубляйся, утопнешь. Ты не смотри, что зима январем морозит, эти болота сам черт стороной обходит.

— Так точно, понял! Разрешите идти?

— Удачи тебе, майор, иди! И постоянно связь держи со штабом.

Когда майор вышел, он еще раз посмотрел на карту и задумался.

— Товарищ генерал, разрешите?

— Да, заходи!

— Шифрограмма из штаба фронта! — сказал Давыдов и протянул лист бумаги.

Генерал взял документ и молча читал: «Командарму Ефремову. Двадцать шестого и двадцать седьмого декабря в квадратах 16.33; 17.04; 17.43 была осуществлена выброска десанта. Вам необходимо активными наступательными действиями выйти в указанные квадраты и соединиться с десантными подразделениями. Затем совместными ударами отбросить противника и выйти на ранее указанные рубежи. Ставка рассчитывала на более быстрое продвижение вашей армии. Комфронта Жуков».

— Давыдов, какое сегодня число?

— Четвертое января, товарищ генерал.

— Совсем засекретились, твою ж мать! Где теперь мне этот десант искать? Рассчитывали они на быстрое продвижение! Кто из наших ближе к этим квадратам?

— Ближе всех двести двадцать вторая дивизия полковника Лещинского!

— Да, вижу, но ему тоже день, а то и целых два, пути. Еще и с боями. Ты вот что, майор, запиши и передай.

«Комфронта Жукову. Предпринимаем попытки с боями выйти в указанные квадраты. Встретили ожесточенное сопротивление. Армия испытывает недостаток боеприпасов, продовольствия, медикаментов. Прошу в ближайшее время решить вопрос с пополнением, так как многие подразделения не укомплектованы личным составом наполовину. Дальнейшее продвижение армии видится несостоятельным. Командарм Ефремов».

— Разрешите идти?

— Да. И передай Лещинскому, если сможет, пусть разведчиков в указанные квадраты пошлет! Если с десантом соединятся, то пусть закрепляются на рубежах. Дальше не двигаться, у нас и так разрывы между дивизиями. Пусть закрепятся и ждут указаний. И главное — связь пусть установят с дивизиями.

— Понял! — ответил Давыдов и вышел.

Оставшись один, он прилег на диван и продолжал думать, представляя в мыслях карту и движение каждой дивизии. «Армия с боями, но двигается вперед. Неужели пополнения так и не дадут? Даже если мне и получится вывести армию на рубежи, к Вязьме, то сам город брать будет уже некому. Почему Жуков не слышит моих просьб? Да, он отвечает за весь Западный фронт, я — за армию и направление. Ему, конечно, виднее, но армия выдыхается, он не может этого не понимать», — мысли перегоняли одна другую.

Он встал и снова подошел к карте.

В дверь постучались: — Разрешите?

— Да-да, входите, капитан!

— Товарищ генерал, уж не взыщите,

Бумагу эту вам не дам!

— Что, особист, донос прислали?

— Начмед пожаловался нам:

От ран солдаты умирали,

А часть врачей осталась там!

Он посмотрел на особиста.

— Я понял все, о чем молчишь,

Начмеда, этого артиста,

Ты от меня не защитишь!

Они друг другу улыбнулись.

— Потом, товарищ генерал.

— Приказ отдал, чтоб подтянулись,

Я знаю, раненых завал!

Весь медсанбат прибудет завтра,

Дом сельсовета весь под них!

Так что донос отправь обратно,

А то ведь дам ему под дых!

---

И, кстати, врач один прибудет,

Ведь он о ней там написал?

— Отдел особый все забудет!

Вопрос закрыт, я так сказал!

— Давай чайку попьем с тобой,

Ты мне расскажешь про бойцов.

— С лихвой — закрыть Москву собой,

Но ведь хватает подлецов!..

Они беседовали долго,

Друг друга знали так давно,

Бывало, спорили и только

Потом дружили все равно.

Два дня прошло, и тут под вечер

Открылась тихо его дверь,

Дрова трещали громко в печи.

— Не ждал? Скучала, ты поверь!

Он просто бросился навстречу,

Обнял, к груди своей прижал.

— На все вопросы я отвечу:

И ждал, и верил, и скучал!

— Задушишь, Миша, мой родной!

— Не отпущу тебя теперь!

— Вот, генерал, ты мой герой!

Прикрой тогда хотя бы дверь!

Он целовал так сильно, нежно.

Она так дорога ему,

Ногой он дверь толкнул небрежно,

«Да к черту эту всю войну».

И в эти редкие мгновенья

Они так счастливы вдвоем,

Оставим их уединенье

И тему эту обойдем.

Война всегда нам дарит чувства,

Когда у смерти на краю,

Любить безумно — то искусство,

Я спорить с этим не хочу.

Кто их осудит за любовь?

И кто посмеет мне сказать,

Какое счастье, кругом кровь?

Но я заставлю вас молчать.

В местах, где дверь открыта настежь

И в гости смерть тебя зовет,

Где у судьбы лишь пики масти,

Ты понимаешь — жизнь идет.

Им предстоит сражаться вместе

И слишком много испытать,

Достойно путь пройти свой с честью,

Об этом стоит написать.

Прошло десять дней.

Штаб 33-й армии

Еще с боями продвигались,

Противник контратаковал,

Атаки сбить его старались,

Но левый фланг, как мертвый, встал.

Семь дней держали оборону,

Какой там двигаться вперед,

Полки равнялись по урону,

А враг сильнее только бьет.

— На связь мне первую, быстрей!

— Уже на связи Лизюков!

— Доклад, полковник, не робей!

Остановился? Нету слов!

Где встал, давай координаты!

Тылы подтягивай давай!

Что? Как, не выдержат солдаты?

А ты там стой и умирай!

Назад нельзя! Полковник, слышишь?!

Как, полк Буянова разбит?

Ты говори! Что в трубку дышишь?

А сам Буянов? Что? Убит?

Где полк стоял? Координаты!

Что значит, немцы прорвались?

Я понял, что твои солдаты

Там врукопашную дрались!

Давыдов, где у нас Седов?

— Чуть-чуть левее, тут, за полем!

И карандаш по карте вновь

Чертил судьбу солдатской доли.

— Седова быстро вызывайте!

— Уже, товарищ генерал!

— Иван Сергеич, принимайте!

Враг полк Буянова прорвал!

Левее вас, за полем, рядом!

Откинуть надо их назад!

Ты атакуй их всем отрядом,

И после этого доклад!

Отряд полковника Седова

Связисту рацию оставил.

«Ну вот и все, пришел наш час»

Шинель, ремни свои поправил.

«Хватило б только сил у нас».

— Где офицеры? Всех ко мне!

Всему отряду построенье!

«Как наступать в снегу и тьме?

Какое мне принять решенье?»

— Иван Сергеич, вызывали?

— Да, лейтенант! А где Скворцов?

— Иван Сергеич, вы искали?

— Да, капитан, построй бойцов!

Бойцы построились и ждали,

Он перед строем говорил:

— Да, мы, ребята, это знали,

Я верю, хватит нам и сил!

Сквозь полк Буянова прорвались!

Нам надо их остановить!

Солдаты там достойно дрались!

Пришлось им головы сложить!

Теперь лишь мы! На нас надежда!

Отбросить надо их назад!

Мешает зимняя одежда?

Шинели прочь, как на парад!

Тут лейтенант на капитана:

— Полковник что-то наш того!

При минус двадцать, холод рана

Страшней осколка самого!

— А ты в шинели много бегал?

На пятом метре сдохнут все,

А нам по полю!

— Я не ведал!

— Он прав, быстрее налегке.

— Вы что там шепчетесь, Скворцов?

— Иван Сергеич, про шинели!

— Ты подготовь своих бойцов,

Чтоб налегке, чтоб шанс имели!

Шинели скинем перед полем,

Иначе увальнем пойдут!

Замерзнуть — то не наша доля,

А без шинелей добегут!

Отряд сквозь лес почти бегом

Стремился выполнить задачу.

— Ну вот и поле!

— Что, ползком?

Хотелось бы поймать удачу!

— Ты, лейтенант, неужто сдрейфил?

Ползти тут будешь до утра!

— А если немцы нас заметят?

Всему отряду и хана!

— Туда по полю метров двести,

Отсюда прямо и пойдем.

Держитесь с капитаном вместе,

Хребет мы им перешибем!

Жаль только сумерки, не видно,

Что происходит там сейчас,

Стрельба слышна, разрывы видно,

Настал решающий наш час!

— Иван Сергеевич, смотрите!

— Я вижу-вижу, капитан!

Гранаты рядышком держите,

Похоже, наша жизнь — обман!

Два танка вышли за окопы,

По полю снежному пошли,

За ними — сотня их пехоты.

— Все, полк Буянова прошли!

Ударим сбоку мы внезапно.

Полковник быстро снял шинель.

— Вернемся мы за ней обратно?

— Вернемся, только в это верь!

Давайте, цепью разобрались!

Гранаты мне, я говорю!

Вы с лейтенантом, чтоб добрались,

Ваш — дальний, ближний я возьму!

За мной! Вперед! И на закате,

Смерть от усталости слегла,

К ней в гости снова шли солдаты,

Была безжалостна война.

Фашисты пятились, стреляя,

На них бежала в полный рост,

Окутав смертью, волчья стая,

Солдат советский был непрост.

Полковник танк отправил в пекло,

И врукопашную сошлись

Два беспощадных, диких ветра,

Где ставкой в драке была жизнь.

Полковник резко обернулся у горящего танка и выстрелил из пистолета в набегающего на него немецкого солдата. По всему полю раздавались выстрелы, русский мат и дикие крики умирающих. Он увидел, что второй танк тоже дымит и крутится на месте.

«Молодцы ребята», — успел про себя отметить он, как сзади на него запрыгнул немецкий солдат и через плечо дважды ударил ножом в грудь.

— Ах ты сука! — закричал полковник и попытался скинуть немца со спины. Но немец держался за ручку ножа, торчащего из груди Седова, и зубами вонзился в шею полковника.

— Ааа!!! С-с-сука-а-а!!! Бляха!!! — закричал Седов и повалился на спину, прижав немца к земле. Он успел заметить, что стоящий рядом солдат замахнулся винтовкой, и слегка отклонился. Приклад винтовки расколол голову немца пополам. Полковник почувствовал, что хватка ослабла, и откатился от убитого противника.

— Как звать, солдат? — еще лежа на снегу, он спросил солдата с винтовкой.

— Миша! Миша, товарищ полковник! — ответил солдат и тут же нанес удар прикладом в голову пробегающего мимо немецкого солдата.

— Спасибо, Миша! — крикнул полковник убегающему вперед бойцу. Держась за грудь, Седов встал на одно колено. Он чувствовал, что слабеет и сил подняться ему не хватает.

— Скворцов! Капитан! Скворцов! — стоя на коленях на грязном от крови снегу, кричал он.

— Я здесь, товарищ полковник! Я здесь, Иван Сергеич! — подбежал к нему капитан и, присев рядом, воскликнул, — вы ранены? Давайте посмотрю!

— Саня, брось! Меня слушай, Саня! Вперед! К окопам бегите! Туда, к окопам!

— А вы? Вы как же?

— Саня! Вперед! Ты понял? Вперед! Туда, где Буянов стоял! Оттуда передашь в штаб!

— Товарищ полковник!

— Вперед! Я приказываю, вперед! — кричал полковник в лицо капитану, притянув того за ворот гимнастерки.

Капитан встал и крикнул:

— Ура! За мной!

Он побежал в сторону окопов, уводя за собой бойцов.

Полковник в сумерках, стоя на коленях, продолжал смотреть на ползающих и кричащих от боли раненых. Он на четвереньках стал передвигаться по полю. Увидев его, раненный в живот немец стал уползать и что-то истерично кричать. Догнав этого немецкого солдата, он навалился на него сверху и, уперев ствол пистолета ему в грудь, выстрелил. Тот затих. По всему полю раздавались стоны и крики. Мороз не оставлял шансов на жизнь никому. Все, кто был ранен, были обречены. Он, передвигаясь на коленях и руках, увидел, как двое раненых солдат из его отряда, просто рыча и плача от боли, застрелились. Чуть поодаль заметил сидящую на снегу фигуру. Подбираясь ближе, он понял, что это немецкий младший офицер. Лицо у него было в крови, и ноги проколоты штыками в нескольких местах. Когда Седов подобрался совсем близко к сидящему немцу, тот резко повернулся и с ножом бросился на него. Полковник успел перехватить руку с ножом, и они стали кататься по грязному снегу, крича и ругаясь. Он чувствовал, что немец сильней, а он слабеет с каждой секундой. Немец оказался сверху и по самую рукоятку вонзил нож в правый бок полковника.

— А-а-а!! Ах ты ж сука! Тварь! — закричал от боли и злости Седов, но успел, уперев пистолет в живот фашиста, дважды выстрелить. Тот дернулся и, схватившись за живот, стал дико кричать и дергать ногами, валяясь на снегу. Он хотел выстрелить еще раз, но в пистолете кончились патроны. Полковник отбросил пистолет и, взявшись за торчащий из правого бока нож, резко вытащил его из тела. Из раны фонтанчиком стрельнула кровь. Не теряя времени, Седов навалился на немца и двумя руками вонзил нож по рукоятку чуть ниже груди. Тот закричал еще громче и попробовал уползти. Но тело полковника стало таким тяжелым, что немецкий офицер не смог его скинуть с себя. А в открытых глазах этого мертвого советского офицера он увидел приближавшуюся к нему смерть.

В окопах уже почти в полной темноте опять завертелась рукопашная схватка, местами переходившая в перестрелки. Но минут через двадцать, идя по окопу, капитан кричал:

— Белозеров! Лейтенант! Кто видел лейтенанта Белозерова?

— Его, кажись, ранили! — ответил голос из темноты.

— Кто говорит? Солдат, подойди!

— Рядовой Ветров, товарищ капитан! — представился подошедший из темноты солдат.

— Значит, вот что, Ветров. Давай бегом по окопу и посчитай бойцов. Увидишь или узнаешь, где и что с Белозеровым, сразу ко мне!

— Есть! — ответил солдат и пошел по окопу.

— И, Ветров, всем скажи, чтобы брали шинели с убитых, и наших, и фрицев! Иначе замерзнут все!

— Хорошо, товарищ капитан! — ответили из темноты.

— Кто связиста видел?! — громко спросил он.

— Я здесь! — подошел к нему солдат.

— Давай связь со штабом армии!

— Связь есть! Вы, товарищ капитан, за мной идите!

Пройдя в блиндаж и передав в штаб армии сообщение, что линия обороны восстановлена, а прорыв противника на участке первой стрелковой дивизии устранен, он тяжело опустился на высокий пень и, положив руки на самодельный бревенчатый стол, положил на них голову. Усталость в одно мгновение отключила его сознание. Только сквозь сон, начиная дрожать от холода, он почувствовал, что кто-то накинул ему на плечи шинель. Подняв голову, он увидел стоящего рядом лейтенанта и за его спиной солдата Ветрова.

— Алексей! Лейтенант, живой! — встав, он обнял его.

— Живой, Саня, живой! А где полковник наш? Иван Сергеич где? — обнявшись с капитаном, спросил Белозеров.

— Там он, в поле остался! Вдвоем мы теперь, Белозеров! — ответил капитан и, поправив шинель, сел на пень. В блиндаже горела и коптила самодельная свеча. Лейтенант присел рядом на другой пень и положил два немецких автомата на криво сколоченный деревянный стол.

— О, Ветров, ты чего не докладываешь?

— Товарищ капитан, в живых остались шестьдесят два человека! Оружия много, еды почти нет!

— Как, всего шестьдесят два? А… — капитан хотел еще что-то спросить, но не стал. — Завтра бой принимать, а нас шестьдесят два! И что делать? Как? Как немца сдержать?

— Не знаю, — пожал плечами лейтенант.

Они еще долго обсуждали, как расставить бойцов, где и как установить пулеметы, чтобы продержаться как можно дольше. Потом, устроившись поудобней, укрывшись дополнительными шинелями, которые принесли солдаты, задремали.

— Товарищ капитан! Товарищ капитан! Вставайте! Быстрее, товарищ капитан! — толкал в плечо Ветров.

— Что такое? Что, Ветров?!

— Немцы!

Капитан вскочил и, толкнув лейтенанта, выбежал из блиндажа. Глянув из окопа вперед, он увидел вдалеке несколько танков и бронемашин.

— Отряд! К бою! — крикнул капитан.

— Саня, Саня, смотри! — толкнул его лейтенант и показал рукой назад, на небольшое поле, на котором они вчера дрались в рукопашной.

Он обернулся и увидел около двухсот человек немецкой пехоты и шесть бронемашин, которые только готовились двинуться в их направлении.

— Саня, это все! Нас окружили, Саня. Это все, — негромко сказал лейтенант и медленно стал оседать на дно окопа.

— Леха! Леха! Ты чего? Перестань! Не дрейфь, лейтенант! Мы им сейчас дадим, сукам! Москва, Леха! Москва за нами!

— Все, Саня! Все! Их же тьма! Нам конец!

— А ну встать, лейтенант Белозеров! Встать, я сказал! — крикнул капитан, схватив за грудки, и поднял его на ноги. — Ты что, Белозеров, струсил? Ты что, паскудник, Родину предать хочешь? Ты что, мать твою, слюни распустил? Соберись, сука, солдаты смотрят!

— Нет, Саня, я это, я просто… Я это, подумал… Я понял, Саня!

— Ветров! Давай с лейтенантом! Лейтенант Белозеров, Алексей, бери левый фланг! Я здесь буду!

— Ага! Понял! Все понял, Саня! Понял, товарищ капитан! Ветров, за мной!

— Стой, Леха! Ты пулемет на самый край передвинь! И держись, родной! Очень тебя прошу, только не сломайся! — Скворцов подошел и обнял лейтенанта.

— Прощай, Саня! Прощай, капитан! Ты не сердись на меня за слабость минутную. Я смогу, вот увидишь, смогу!

— Давай, Белозеров! Давай, лейтенант! Держись!

Когда лейтенант с солдатом ушел по окопу, он закричал:

— Чего ждем, славяне?! Пусть гады узнают, чего стоит метр земли нашей! Огонь!

И смерть опять морозным утром

Вальс закружила неземной,

Солдат беря с собой попутно,

Бывало сразу и гурьбой.

Вмиг грязный снег стал липкой жижей,

Земля не впитывала кровь,

И враг подходит еще ближе,

Прошил свинец его насквозь.

— Вот суки! Гады! Зацепили!

— Вставай, товарищ капитан!

— Связиста мне!

— Его убили!

— Смотри-ка, хлещет, как фонтан!

Давай, солдат, за лейтенантом!

И побыстрей прошу, родной!

Пожить не хватит мне таланта,

Уйду я скоро в мир другой!

Он встал, зажав рукою рану,

Свинец, как ливень, градом бьет.

— Я здесь уже! Ты ранен, Саня?

— Да, Белозеров, мой черед!

— Давай хоть я перевяжу!

— Оставь! Насквозь прошил свинец!

Послушай, что тебе скажу!

А мне и так уже конец!

Бери людей и прорывайся!

Иди левей, там ближе лес!

Добраться к нашим постарайся

И доложи, что было здесь!

А я останусь и прикрою!

Зажали твари с двух сторон!

Их пулеметом успокою,

Потом уйду в последний сон!

— Так это, Саня! Как же так?

Я одного тебя не брошу!

— Едрена мать! Попал впросак!

Ты понесешь меня, как ношу?

Приказ! Иди и прорывайтесь!

Давай, родной! Прошу тебя!

Броском вперед и… постарайтесь!

Потом сочтешься за меня!

— Бойцы, за мной! Не отстаем!

А капитан, он нас прикроет!

Туда вон, к лесу, и рванем,

Дым от разрывов нас закроет!

И в миг один они поднялись

Отрядом в тридцать человек,

Сквозь цепь врага они прорвались,

Полив обильно кровью снег.

— О, Ветров, выскочил? Мы тоже!

Он отдышаться все не мог.

— Ты, лейтенант, того похоже?

Ты посмотри, каков итог!

Он обернулся — никого.

— Да как же Ветров? Остальные?

— Они уже, чай, далеко,

И сны им снятся неземные!

— Неужто только мы вдвоем?

Быть может, кто еще прорвался?

— Уж никого мы не найдем!

Отряд наш в поле весь остался!

Нам, лейтенант, идти бы надо,

Своих быстрее отыскать!

— Вдвоем лишь от всего отряда!

Всего за сутки, твою ж мать!

Они вдвоем, ломая ветки,

Пошли нехоженой тропой

И, на деревьях ставя метки,

Искали путь к своим, домой.

Расположение штаба 33-й армии

У генерала совещанье,

Увязла армия в боях,

А из Москвы лишь обещанья

И помощь только на словах.

— Такая нынче обстановка,

Стоим по фронту, на краю!

А из Москвы одна издевка,

Ход мыслей их я не пойму!

У первой сильные проблемы,

Там полк Буянова разбит!

И если взять две разных схемы,

Нам окружение грозит!

Седов закрыл нам брешь резервом,

Но сколько он там простоит?

Противник сильно бьет по первой!

Да и Седов пока молчит!

В дверь постучались: — Это срочно!

— Входи, полковник Ушаков!

Твои связисты, как нарочно,

Плохие новости в улов!

— Противник тут ударил мощно,

Миронов пятится уже!

Им устоять там будет сложно!

— Держаться всем на рубеже!

Мне связь с дивизией и быстро!

— Есть связь, товарищ командарм!

— Миронов? Что? Не вижу смысла!

Приказ к отходу я не дам!

Что значит поздно? Где прорвались?

Ты в окружении уже?

Проходы где еще остались?

Жди помощь там, на рубеже!

Давыдов! Связь мне с Гончаренко!

И уточни, где он стоит!

На карте сделай мне отметку!

Миронов в трубку все кричит.

— Давай без паники, полковник!

И не ори, тебе сказал!

Ни ты, ни я, фашист — виновник,

Что фронт с удара разорвал!

Что полк Карелина, стоит?

Тебя не понял! Как, не знаешь?

А полк Емелина? Молчит?

Миронов, ты хоть понимаешь,

Что происходит, твою мать?!

С полками связь восстанови!

И ты не вздумай отступать!

Держись, команды моей жди!

Сидели молча офицеры,

По карте пальцами водя,

От напряженья лица серы,

Все примеряли на себя.

— Что Гончаренко, не ответил?

Ответил? Дай его скорей!

Давыдов карту дал, отметил

И с трубкой передал быстрей.

— Привет, майор, ну, как дела?

По карте знаю, где стоишь!

Разведка их? То ерунда!

Ты бой ведешь? Что говоришь?

Бомбят? Так в землю ты вгрызайся!

Ты не геройствуй мне пока!

На рубеже, там оставайся,

Твоя позиция важна!

К тебе? Емелинские? Черти!

Так ты прими их! Успокой!

Своим радушием согрейте,

Пусть с вами вместе примут бой!

Где сам Емелин? Дай его!

Убит? А кто у них там старший?

Кто? Старшина? Ну ничего,

Давай его! Мне это важно!

Так, старшина, Березин, ясно!

Ты доложи мне все как есть,

И как бежали вы прекрасно,

Забыв про собственную честь!

Бои вели? Не ново это!

Не устояли почему?

Ударил, словно конец света?

Так, старшина, тебе скажу:

Ты будешь там, с майором вместе,

Своим солдатам объясни,

Нет ничего дороже чести!

Назад ты только не шагни!

Коль доведется умирать,

Врагов побольше заберите,

Там до последнего стоять,

Дороги нет назад, поймите!

А сколько вышло вас к майору?

Чуть больше взвода? Это все?

«Да им медали дать бы впору,

А я учу их, как да что».

— Майору трубку передай!

Ты, Гончаренко, там держись!

Тебя прошу, не отступай,

Ты до последнего дерись!

Будь, Гончаренко, ты скалой!

Все понимаешь это сам!

Держись, прошу тебя, родной,

Другой команды я не дам!

Потом, к столу вернувшись с картой,

На ней круги нарисовал.

— Мы не дотянем так до марта,

Враг две дивизии сковал!

Какие мнения? Что делать?

И что мы можем предпринять?

— Пусть Гончаренко бьется смело,

Он сможет их там задержать!

А коль задержит контратакой,

Отбросит их тогда назад!

— Храбрец, полковник, вы, однако!

Таким, как вы, противник рад!

Там у него две роты только,

По фронту поле, справа лес,

Он их задержит, но насколько?

Так рассуждать легко нам здесь!

Он деблокировать не сможет,

Удар весь примет на себя!

Потери немцев он умножит,

От силы есть у нас два дня!

А потому, полковник Саблин,

Язык нам нужен позарез!

Фашист победами расслаблен,

Коль справа, слева в дебри влез!

А вы, полковник Елизаров,

Вы выдвигаетесь сюда!

Коль тут не выдержат ударов,

Вы остановите врага!

— Как, я один? Мне выдвигаться?

— А сколько надо вам людей,

Чтоб там неделю продержаться?

Ну, что молчите? Ну, смелей!

— Хотя бы полк! А лучше два!

— Да вы, полковник, хватанули!

Для вас и армия мала!

Майор Довлатов! Вы уснули?

Майор вскочил: — Прошу прощенья!

Устал, товарищ генерал!

— Полковник, вот и пополненье,

Пусть повоюет, чтоб не спал!

Возьмете сотню из резерва,

И роты две вам Князев даст.

Еще не знаем, что у первой,

Но, если что, заслон создаст!

Офицеры, сидевшие за столом, смотрели на растерянного полковника Елизарова, который никак не ожидал, что его отправят в самое пекло. Он большую часть своей службы был штабистом и не особо понимал, как необходимо командовать подразделениями в реальных боях. Все знали, что он хорош как оратор, но как боевой офицер он пока никак себя не проявил. Поэтому его направление на важнейший участок обороны у многих вызывало недоумение.

— Все свободны! Полковник Саблин и майор Довлатов, задержитесь!

Когда все офицеры вышли, он показал Саблину, чтобы тот присел и подождал, а сам подошел к майору и сказал:

— Я вас не наказываю, я на вас надеюсь, Александр Евгеньевич. Поэтому и отправляю вместе с этим «великим стратегом» Елизаровым. Ты присмотри за ним.

— Я понял, товарищ генерал! — явно обрадовавшись словам командарма, ответил Довлатов.

— А то видал, какой храбрец, рассуждать про контратаки! Вот пусть и покажет, как надо противника сдержать. Это ему не в штабе сидеть. А ты, майор, сам понимаешь, что вас немец пройти не должен! Если вас пройдет, то он сюда выйдет, и тогда все! Тогда окружение. Тогда котел.

— Понял, товарищ генерал, не пропустим!

— У вас будет триста человек, поэтому вот этот участок перекрыть сможете, а самое главное — это дорога. Только по ней фашист может танки и технику перебросить. Любой ценой дорогу держать! — объяснял командарм и карандашом водил по карте.

— Ясно! Задача понятна, Михаил Григорьевич! Устоим, дорогу удержим!

— Давай, майор, выдвигайтесь. Как встанете на месте — доложишь. И связь со штабом держите постоянно, чтобы мы знали, как быстро продвигается немец и какими силами наносит удары.

— Есть! — коротко ответил Довлатов и вышел.

— Ну, разведка, что думаешь? — обратился он к сидящему за столом Саблину.

— Думаю, ты им поставил нереальную задачу. Триста человек очень мало, им немцев не сдержать, — ответил полковник и показал на карте участок местности.

— Нереальную? А вся операция нашей армии реальная? А взятие Вязьмы, реальная? Реальная, Андрей Егорыч? Ты же видишь — не сегодня, так завтра или послезавтра они сомкнут кольцо! Окружение уже неминуемо.

— Так надо сообщать в Москву!

— Два дня назад сообщил. Вот отправил им, почитай: «Ком. Западным фронтом Жукову. В течение последних пяти суток обстановка на участке фронта армии резко обострилась. Ударами двух передовых дивизий при поддержке корпуса генерала Белова взять Вязьму не представилось возможным. Введя в бой новые танковые подразделения, противник ударами на участке первой и сто тринадцатой стрелковых дивизий прорвал оборону, в результате чего возникла реальная угроза окружения. В сложившейся обстановке прошу вашего разрешения отойти на ранее занимаемые позиции и тем самым выровнять линию фронта. Армия на протяжении двух месяцев ведет бои. Дивизии нуждаются в пополнении личным составом. Остро нуждаемся в боеприпасах, продовольствии и медикаментах. Просим эвакуировать триста девяносто шесть раненых и больных. Командарм Ефремов».

— И что Москва? — посмотрев на Ефремова, спросил Саблин.

— Москва? Вот сегодня за час до совещания получил. Читай, — и он положил перед полковником лист бумаги.

Саблин стал молча читать, но командарм попросил:

— Ты вслух, Андрей Егорыч, вслух читай. Этот бред никак в моей голове не укладывается!

«Командарму Ефремову. Отход на ранее занимаемые позиции запрещаю. Имеющимися силами резервных подразделений прорывы танковых соединений противника ликвидировать. Используя силы и возможности партизанских отрядов, совместно наносить удары по противнику. Транспорт для эвакуации части раненых и доставки вам продовольствия и медикаментов вылетит в ближайшее время. Обеспечьте прием. Комфронта Жуков».

— Да уж, — негромко сказал Саблин.

— Ты понимаешь?! Ты мне скажи, Андрей Егорыч, это что? Они только прямым текстом не написали — умрите! Я им про угрозу окружения, а они мне — удары наносите! Я эти удары каким местом наносить буду? У меня скоро солдат не останется! Две дивизии уже практически в окружении дерутся, и деблокировать я их не могу. Просто нечем и некем!

Полковник молчал и, тяжело вздыхая, смотрел на разложенную на столе карту. Он понимал, что командарм прав, но невыполнение приказа командующего фронтом грозило трибуналом. Поэтому что-либо посоветовать генералу он не мог. Видя, что Ефремов слегка успокоился, он спросил:

— И что думаешь, Миша?

— А что тут думать… Вот такими отрядами в двести-триста человек будем пытаться перекрыть возможные коридоры прорыва. Другого выхода нет, так сможем протянуть недели две. Потом конец! Ты думаешь, я не понимаю, что отправляю их на смерть? Понимаю! Триста человек против артиллерии, танков и пехоты! Все понимаю, но другого выхода просто не вижу!

— Разрешите? — в дверь заглянул полковник Ушаков.

— Заходи, Николай Константинович. Что случилось? Опять твои связисты чего-то сообщить хотят?

Полковник Ушаков прошел к столу и, взяв карандаш, показал точку. Посмотрел на генерала и доложил:

— Вот из этого района с нами на связь вышел партизанский отряд. Сегодня утром в лесу на их охранение вышли лейтенант Белозеров и рядовой Ветров из отряда полковника Седова. Оба ранены. Белозеров доложил, что двое суток назад отряд полностью погиб. Полковник Седов и капитан Скворцов убиты. Противник ударной группой до двух танковых и трех пехотных рот двигается к дороге на Беляево.

Генерал нагнулся над картой и посмотрел на стрелку, которую нарисовал Ушаков. Саблин тоже поднялся и нагнулся над картой.

— Когда, говоришь, Седова разбили?

— Двое суток назад, — ответил Ушаков.

Ефремов посмотрел на офицеров и сказал:

— Все! Первая в плотном кольце.

Расположение отряда Гончаренко

— Ты сам все слышал, старшина,

И здесь стоять мы будем насмерть,

Мороз крепчает, не жара,

Снег настелил, как будто скатерть!

— Каб не война, майор, то прелесть —

Такая снежная зима.

С утра попрет на нас вся нечисть,

Начнется тут у нас жара!

— Нам до утра бы не замерзнуть,

И на костры давно запрет,

Вон лейтенант в шинель завернут,

Почти засыпал его снег!

Эй, лейтенант, давай вставай!

Не ровен час, совсем остынешь!

— Майор, прошу, мне время дай,

Еще часок, потом поднимешь!

— Вот говорю же, замерзаешь!

Ну, старшина, толкни его!

Ты, лейтенант, не понимаешь,

Что через час уже того!

С трудом поднялся лейтенант

И все бурчал себе под нос:

— Ты, старшина, будить талант,

А я поспать хотел всерьез!

— А ну, сюда давайте оба!

Созрел тут планчик у меня,

И, устоять нам сутки чтобы,

Разделим натрое себя!

Ты, лейтенант, возьмешь полсотни,

Займешь позицию вот здесь!

И я прошу тебя, запомни,

Ты без команды в бой не лезь!

Так, старшина, тебе ко взводу

Еще дам двадцать человек,

И ты тогда с твоим народом

Вот тут растопишь телом снег!

В бой без команды не вступаешь,

Ракету красную я дам,

И ты вот так их отрезаешь,

А дальше действуй уже сам!

— А я, пока вы там деретесь,

Все наблюдаю и сижу?

— И для тебя война найдется,

Команду жди, тебя прошу!

Как дам зеленую ракету,

Атакой справа ты ко мне!

У них маневра уже нету,

И мы утопим их в огне!

— Хороший план, майор, но танки!

Как их, скажи, остановить?

Не поиграешь с ними в салки,

Они же с ходу будут бить!

— Да, старшина, гранат не много,

Бутылок ящик, два ружья,

Мы все поделим честно, строго,

Но по-другому нам нельзя!

Давайте, за ночь укрепиться,

Свои позиции занять.

И до последнего всем биться,

Честь отступленьем не ронять!

Всю ночь снег падал, засыпая,

Леса, болота и поля,

Мороз и зиму проклиная,

Бойцы все хлопали себя.

— Едрена вошь! Мороз какой!

— Неужто будем воевать?

— Фашист попрет на нас с тобой,

Начнем, как бабочки, порхать!