16+
Березовый туман

Объем: 68 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

***

Иду в березовый туман.

В прохладу ветреной свободы.

Под кров качающихся сводов.

В сокоточение белых ран.

Слезой земною плачут ветви,

Морозом сломлены в январь.

Искрит березовый хрусталь,

Пронизан золоченым светом.

Так, небо тянется к земле,

Через живой воды капели.

И перекресты птичьих трелей,

Звенят в весенней синеве.

Мой милый человек

Мой милый человек, мой долголжданный друг,

Роднюсь с тобой, душою истощенной.

Роднюсь с тобой, не только лишь, не вдруг

С тобою, мы давно раскрепощенны.

И нет в безмолвии нашем, дум таких,

Что не моглось бы нам в слова простые,

Облечь, не надрывая душ своих,

Чувствительные струны золотые.

Мой милый человек, откуда боль твоя?

Какой судьбе ты улыбнулся слепо?

Или должно быть так же, как и я,

Мечте своей доверился нелепой?

Откуда, мне знаком твой скромный лик?

С каких страниц, ты заглянул мне в душу,

И с ласкою, к щеке моей приник,

Не злобствуя, не требуя, не руша?

Мой милый человек, твое богатство — высь!

Твоя отрада — в нежности касаний,

И в шепоте листвы, и в пении птиц,

В безгрешности, доверчивых признаний.

Мелькая, ты теряешься в толпе,

Твоих следов, не видно на асфальте.

Но по ночам, являешься ко мне,

В простого ситца легком платье.

Мой милый человек, мой одинокий друг,

Во мне, мертва уж горечь об ушедшем.

Но, в пустоте родясь, другой недуг,

Иною жаждой мучит, сумасшедшей.

Сухою пылью, жжет бессонный взгляд.

И душит вдох, бесслезным горьким комом,

И нет путей — вперед, или назад,

И правды нет — ни в знаемом, ни в новом.

***

…И ехать — долго, налегке,

Без багажа, без напраправлеья.

Оставить по утру в купе,

Тепло и холод сновиденья.

…Сойти в желтеющий туман,

Вдохнуть забытую прохладу,

И выдохнуть всю боль из ран,

Примяв затылком зелень  мяты.

И ноги вымочить росой,

Идя тропой полузаросшей

И с тихой встретиться рекой,

И лист по ней, рукой продрогшей,

Пустить — как памяти ладью.

И вслед, глядеть ему с улыбкой —

Путь уплывет — о чем скорблю,

В немую глушь по глади зыбкой.

И в каплях, свиснувших с ветвей,

Иссохшей, замершей осины,

Увидеть чудо новых дней —

Вторую жизни половину.

Ах, август…

Ах, Август, мой любимец, ты

Всегда обманом душу лечишь.

Иссушенную плоть листвы,

Будто питаешь- не калечишь.

И слезы льешь, как не по мне,

Пунцовую сгущая влагу.

И взор, в оранжевый рассвет,

Швыряешь мой, как дрожжи в брагу.

И пить, увядших трав настой,

Ты уговариваешь тихо,

Как мужичонка холостой,

Свое оправдывает лихо.

И пью ж..! — под шепоты листвы,

Под взбалмошный клик куличий,

Под жизни, драные холсты —

Один, другого неприличней.

Что жизнь? — как брошенный  щенок

Пожрать бы ей чего — и ладно.

Сыскать бы теплый уголок —

И помереть, не так досадно.

Ах, Август, врал ты мне опять.

Опять сшутил ты злую шутку.

Ни лето, хочет придержать,

Охотник, целящийся в утку.

Мне, Осень пялится в лицо,

Кривя надменную улыбку.

А ты, красивым подлецом,

Скользнешь сквозь старую калитку.

Листвой простуженной дрожа,

Утонут в крике воробьином,

И оголившись на глазах,

Замрут черемухи картинно.

…Все стихло в кружеве снегов.

Все сине сверху, бело снизу.

В проломе между двух веков,

Болтаюсь, словно под карнизом.

Где мое время? тут, иль там…

Туда — никак! Тут — невозможно!

…Ага, спасители! Так, так…

«Ой, осторожней, осторожней!»

 Да денусь, разве ж, я куда!?

 О память, лбов не расшибают.

 Вот, в настоящем, это — да!

 Ломают, еще как ломают!

Исповедаться б так, чтоб не каяться.

В обнаженность коленей уткнувшися,

Мять ладонями легкое платьице,

С доверяющих плеч соскользнувшее.

Пятернею запутаться в локонах,

Не иссушенных гидроперитами,

Чтобы чья-то душа, точно коконом,

Окружилась моими молитвами.

И любить бы ее, ненасытную —

Желтым полем, туманом, да радугой.

Не запретную и не закрытую,

Не обманную — волчью ягоду.

Не утонуть мне в ладоге

Давно ль с Тобою виделись,

Недавно ли — что ж, в этом?

Ко мне, Ты не приблизишься,

И я, далек от света.

В какой глуши укрыться мне,

В какой ночи растаять.

Чтоб рук Твоих не знать во сне,

Пьянящего касанья.

Упасть в продроглость Ладоги,

Иль вжаться в грудь Урала,

Убресть суглинком пахоты,

К ильменскому причалу…

И плыть по глади озера,

Ничком, глазами в звезды,

В рыбацкой барке осенью,

От молодости поздней.

Где доброму — недоброе,

Где черный мрамор — вечному,

Там белое оплевано,

Случайностями встречными.

Где правде — пулю нервную,

Где в мякоть сердца — камень,

Там, слов шальными стрелами,

Слепые души ранят.

Не утонуть мне в Ладоге,

Не слечь в хвою Урала.

Очей зелено-каревость,

У всех меня украла.

Я знаю, это будет осень

Я знаю — это будет Осень.

Когда рябина красная горит.

Когда косым дождем  сбивает проседь,

Соленую с гранитных плит.

Когда уже не жаль и нет надежды,

И силы нет — ни верить, ни любить,

Когда души последние одежды,

Изношены, то — время уходить…

И будет тихо. Очень, очень тихо,

Над павшею травой под серебром.

И в брежженьи рассвета я утихну,

И просветлюсь, бледнеющим лицом.

Я знаю — это будет Осень.

Но, на дворе пока февраль —

Долюбливаю голые березы,

И синь высокую, и ветреную даль.

Осеннее

Мечты мои неспешные,

Дурманные и глупые,

Как листья полетевшие,

Оборванные, хрупкие —

Обуглились, рассыпались,

Призывами бессильными,

По известковым  папертям,

С руками некрасивыми,

Молящими о податях,

В бумажно-медной тленности,

А я, трясусь от холода,

В бесчувственной кромешности.

И грудь окоченелую,

В тряпье худое кутаю —

Надеждами несмелыми,

Лазоревыми утрами.

Все желтое и красное,

В октябрьской метели —

Все мечется и кружится,

В холодном, тихом теле.

Я строю храм березовый,

На жизни утрамбованной,

Безрадостными веснами,

С единственной иконою.

Кому — побед и почестей,

И славы — для веселья.

А мне б — душой не корчиться,

В бессонности постели.

Собрать бы дум гербарии,

И сжечь у теплой печки —

Чтобы грехом не ранили,

Огня душевной свечки.

И выплеснуться чистыми,

Безгрешными, не тайными,

Не скраденными мыслями,

К иконе той хрустальной…

***

Я жду в ненастье снежных зим,

Весны, бурлящей половодьем.

Туманом тронутых низин.

И шума птичьих карагодов.

Жду тихой ночи торжества,

В чуть слышном шепоте ольховом.

Июньских зорей колдовства,

В эфире желто-бирюзовом.

Восхода жду. Другого дня.

И в ожидании чутком этом,

Я тихо таю без тебя.

Влюбленный в завтрашнее лето.

Я смутно вижу силуэт.

И говорю с тобою в голос.

И, словно чувствую в ответ,

Лица касающийся волос.

Ты, точно майская гроза,

Меня обходишь стороною.

Лишь пыльной, хлещешь по глазам

Волной, удушливо-сухою.

Толь осуждая, толь щадя,

Моим сомненьям потакая,

Ты, бережешь от всех меня.

Сама того не сознавая.

Ты — яркий свет…

Ты — яркий свет в моих потьмах.

Ты — поводырь души смятенной.

Твой легкий след, петляет белым,

В моих чернеющих полях.

И я — охотник неумелый —

Его читаю наугад,

И по нему иду несмело,

И в даль, слепой бросаю взгляд.

Ты — бред любой моей ночи.

Ты — голубая кровь мечтаний.

Я запер, выбросив ключи,

Тяжелый сейф воспоминаний.

Я астроном Твоей души —

В ней — звезд восторженный искатель.

Я скульптор, лепящий в тиши,

Неосязаемость объятий.

И я зову Тебя, зову!

И этот зов, дрожит меж строчек,

Стихов, родившихся к утру,

И вскрывших смыслы многоточий.

И в них, нашли свой звук слова,

Свободу — быть и не таиться.

В букет душа их собрала,

И в окна птицею стучится.

Как мне ни быть…

Как мне ни быть, как ни стараться,

Пытаясь сбросить опьяненье,

С больной души, что в диком танце,

Все об пол бьет мои колени.

Все застилает очи дымом,

Мечты несбыточной и дерзкой.

И жарким летом холод зимний,

Вдыхает в судорогу сердца.

И  сон единый — как предтеча,

Печальным ангелом кружится,

Над головой моей беспечной,

И шепчет мне: Угомонись ты…

Угомонись, передоверься,

Моей посланнической воле.

Тебе, уж боле не согреться,

В ответ подаренной любовью.

Ну что тебя еще заботит?

Кому еще ты хочешь верить?

В какую каторгу ты гонишь,

Души истерзанной отрепья?

…Стою перед Тобою — вечным-

Покинул мир зеленоглазый.

Душа — навытяжку, как свечка,

Уже не прячет пятен грязных.

Уже не буйствует, не ропщет,

Уже не просит, не робеет.

Но лишь сомкнув худые горсти,

Любовь последнюю лелеет.

— Так что же? — отпусти и это.

И пусть летит свободной птицей.

Не забирай ее у Света,

Чтобы другим могла присниться.

И в нерешительности зябкой,

Душа ладони разомкнула,

И там — внизу — в постели жаркой,

Ты от видения очнулась.

Тебе и странно и неловко,

И не найдешь тому причины…

Ночь, словно хитрая воровка,

Уйдет с рассветом желто-синим.

И новый день опять завертит,

Веретено протяжной скуки,

Но знай — всегда тебя поддержат,

Мои невидимые руки.

***

Ничего то теперь не осталось,

От прошедшей веселой весны.

Моя глупая, глупая радость,

Превращается в темные сны.

Я наверное жить на умею —

Все себя раздаю по кускам.

В долговые расписки, в «Не верю» —

Превращаются годы — в туман.

У меня пара сносных рубашек,

Пара новых почти башмаков,

И одна — обнаженная — пляшет,

В теплом серце, больная Любовь.

Пусть безумна танцовщица эта,

Пусть костяшки на пальцах — в кровь!

Ей, не нужно аплодисментов.

Не  игра ее танец — зов.

Ей, нельзя прерывать этот танец —

Лихорадочный, глупый, смешной.

Он мне дарит последнюю радость —

Оставаться душою с Тобой.

***

Холод. Холодно все кругом.

Холод в воздухе, холод в душах.

Холод над головою кружит,

И на лужи ложится льдом.

В этом мае, уснуть бы мне.

Чтоб надолго — на год, иль на два —

Не застать чтобы листьев наглость,

Изумрудную в синеве.

До поры, схоронить бы радость,

Что кладу ежедневно в гроб,

Прихорашивая без усталости,

И целуя в прохладный лоб.

Рано. Рано Тебя аукаю.

Рано откликов жду Твоих.

Сам, уже переплавленный мукою,

Я любить могу за двоих.

Может быть переждется, развеется

Этот холод, как ранний туман.

И от радости, щеки зардеются.

И с Тобою, мы ступим в храм.

***

В какой глуши укрыться мне,

В какой ночи растаять.

Чтоб рук Твоих не знать во сне,

Пьянящего касанья.

Упасть в продроглость Ладоги,

Иль вжаться в грудь Урала,

Убресть суглинком пахоты,

К ильменскому причалу?

И плыть по глади озера,

Ничком, глазами в звезды,

В рыбацкой барке осенью,

От молодости поздней.

Где доброму — недоброе,

Где черный мрамор — вечному,

Там белое оплевано,

Случайностями встречными.

Где правде — пулю нервную,

Где в мякоть сердца — камень,

Там, слов шальными стрелами,

Слепые души ранят.

Не утонуть мне в Ладоге,

Не слечь в хвою Урала.

Очей зелено-каревость,

У всех меня украла.

***

Как мне ни быть, как ни стараться,

Пытаясь сбросить опьяненье,

С больной души, что в диком танце,

Все об пол бьет мои колени.

Все застилает очи дымом,

Мечты несбыточной и дерзкой.

И жарким летом холод зимний,

Вдыхает в судорогу сердца.

И  сон единый — как предтеча,

Печальным ангелом кружится,

Над головой моей беспечной,

И шепчет мне: Угомонись ты…

Угомонись, передоверься,

Моей посланнической воле.

Тебе, уж боле не согреться,

В ответ подаренной любовью.

Ну что тебя еще заботит?

Кому еще ты хочешь верить?

В какую каторгу ты гонишь,

Души истерзанной отрепья?

…Стою, перед Тобою — вечным-

Покинул мир зеленоглазый.

Душа — навытяжку, как свечка,

Уже не прячет пятен грязных.

Уже не буйствует, не ропщет,

Уже не просит, не робеет.

Но лишь сомкнув худые горсти,

Любовь последнюю лелеет.

— Так что же? — отпусти и это.

И пусть летит свободной птицей.

Не забирай ее у Света,

Чтобы другим могла присниться.

И в нерешительности зябкой,

Душа ладони разомкнула,

И там — внизу — в постели жаркой,

Ты от видения очнулась.

Тебе и странно и неловко,

И не найдешь тому причины…

Ночь, словно хитрая воровка,

Уйдет с рассветом желто-синим.

И новый день опять завертит,

Веретено протяжной скуки,

Но знай — всегда тебя поддержат,

Мои невидимые руки.

***

Мечты мои неспешные,

Дурманные и глупые,

Как листья полетевшие,

Оборванные, хрупкие —

Обуглились, рассыпались,

Призывами бессильными,

По известковым папертям,

С руками некрасивыми-

Молящими о податях-

В бумажно-медной тленности,

А я, трясусь от холода,

В бесчувственной кромешности.

И грудь окоченелую,

В тряпье худое кутаю —

Надеждами несмелыми,

Лазоревыми утрами.

Все желтое и красное,

В октябрьской метели —

Все мечется и кружится,

В холодном, тихом теле.

Я строю храм березовый,

На жизни утрамбованной,

Безрадостными веснами,

С единственной иконою.

Кому — побед и почестей,

И славы — для веселья.

А мне б, душой не корчиться,

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.