Бесплатный фрагмент - Бегущие по волнам

БЕГУЩИЕ по ВОЛНАМ

сборник произведений номинантов

одноименного конкурса

литературной премии имени

АЛЕКСАНДРА СТЕПАНОВИЧА ГРИНА

2021

---

Конкурс «БЕГУЩИЕ по ВОЛНАМ»

проводится

Московской городской организацией

Союза писателей России

совместно с

НП «Литературная Республика»

Члены ЖЮРИ:

В. Г. Бояринов — председатель Московской городской организации Союза писателей России

А. В. Кривенцова — директор МБУК «Феодосийский литературно-мемориальный музей А. С. Грина» (г. Феодосия, Крым)

С. В. Колотупова — заместитель директора по научной работе МБУК «Феодосийского литературно-мемориального музея А. С. Грина» (г. Феодосия, Крым)

О. В. Байбуртская — заведующая отделом «Дом-музей А. С. Грина» (г. Старый Крым, Крым)

---

АЛЕКСЕЕВ Борис

Costa Blanca с видом на Смоленск

Полдень. Пора подкрепить силы, выпить чашечку крепко сваренного кофе и проститься с милой испанской Коста-Бланкой. Завтра в дорогу, Родина ждёт! Впрочем, ждёт ли — один из насущных вопросов моего чемоданного настроения.

Останавливаю машину у знакомого ресторанчика. Мне нравится его архитектурное решение — развитый эркер нависает над песчаной косой многокилометрового пляжа. Этакий «архитектурный аллюр», рассчитанный на то, чтобы вызвать у подвыпившего посетителя ощущение полёта над морем.

Захожу. Ресторан увлекает беззаботным воркованием кофейной машинки и полдневной ленностью официантов. Их можно понять. Вот-вот наступит вечер, и молчаливая территория наполнится гудом праздных гуляк. С первым выстрелом Реймской шампани ресторанный эркер вздрогнет, «отдаст швартовы» и поплывёт над водой, как облако, нарушая гулкую тишину моря суматошными возгласами посетителей «небесной ресторации».

Пока же испанский «общепит» пуст. Несколько чаек копошатся по соседству, выискивая крошки. Откуда в Испании крошки!

Перевожу взгляд на линию берега. Вдоль кромки воды, плотно, едва не толкая друг друга, расположились рыбаки. То тут, то там в рыбацкой шеренге возникает оживление, и счастливчик снимает с волны дивное серебристое дорадо.

Мальчик лет семи взбирается на отвесный валун и весело кличет мать, желая продемонстрировать ей своё отчаянное геройство. В это время внушительный вал спрессованной влаги отделяется от морской пучины, подпрыгивает на мелководье и обрушивается водопадом пенных струй на валун с зазевавшимся мальчуганом.

Ужас! Клокочущее месиво подхватывает ребёнка, стаскивает с валуна и роняет прямо в воду в метре от кромки берега. Мать, как тигрица, в прыжке хватает дитя и отбегает в сторону. Звериная повадка матери не напрасна. На валун обрушивается другая волна. Она распускает по песчаной отмели свои когтистые пенные лапы и ищет маленького человечка. Видимо, предыдущая проказница успела сообщить ей о возможности поживиться.

Стая рыбаков устремляется к валуну, но, убедившись, что мать крепко держит дитя в руках, выравнивает строй и продолжает прерванное дело.

Я облегчённо вздыхаю. Меня занимает мысль о том, как консервативны природные множества. К примеру, рыбаки нарушают структуру моря. Хитростью и разного рода приспособлениями они выманивают из воды серебристых обитателей лагуны. Море в свою очередь пытается компенсировать вынужденные потери: топит корабли и рыщет добычу на берегу.

Я вспоминаю, как упруго колыхнулась рыбацкая шеренга в ответ на стремление водной стихии завладеть мальчиком.

Выходит, несмотря на все наши внутренние разногласия, каждый человек — не самодостаточная единица (сам для себя), но некий номерной элемент общечеловеческой конструкции — стаи. И если не тебе, но другому члену стаи грозит опасность, — она грозит всей стае, а значит, и тебе тоже.

«Тогда почему русские так лениво откликаются на нужды друг друга? — думаю я. — Неужели мы так велики, что можем позволить себе не ценить внутренние связи? Выходит, собрать русичей воедино способна только война или иная гибельная метаморфоза?»

«Нет! — говорит история. — Для возрождения русского самосознания достаточно свежей (азартной!) национальной идеи».

* * *

Москва, двухкомнатная квартира на Шаболовке. Поздний час. Ты смотришь телевизор и… думаешь обо мне. Мысленно вглядываюсь в гостиную. Всё, как в день нашего последнего разговора.

Господи, до чего тяжело отслаиваться, одолевать барьеры и прыгать на подножку уходящего поезда или улетающего самолета! Стремиться туда, где нет ничего из того, что привычно, дорого и привлекательно… Ведь мы бросаемся в будущее, не успев насладиться настоящим! Да, мы расстались. Нас расслоили безобидные на вид обстоятельства: работа, друзья, риски. Но разве это хоть что-нибудь объясняет?..

Домодедово, 21:30. Через двадцать минут стальная громадина пробуравит силиконовую хмарь облаков и умчит меня на выселки в моё же собственное будущее. Как птица, покидающая по осени ветхое гнездо, я буду долго кружить над собственным жилищем и разглядывать в иллюминатор ворох моих счастливых воспоминаний с талой надеждой когда-нибудь обязательно вернуться.

А ты? Ты будешь досматривать в этот поздний час свой любимый телеканал «Культура» и, быть может (конечно же!), думать обо мне. Обо мне прежнем, вертлявом, ненадёжном, обо мне будущем, сильном, способном тебя понять.

Так или иначе, мы отдаляемся друг от друга не по злому умыслу. Увидимся ли? — Кто знает…

Новое состояние необычно. Каждая прожитая без тебя минута повисает, как тряпка, упавшая с балкона на бельевую верёвку, растянутую во дворе между деревьями добра и зла. Ветер перемен тянет тряпицу то в одну, то в другую сторону, пытается сорвать и унести прочь. Но сплетница из холщовой материи — та ещё штучка! Она огрызается на каждый порыв ветра, при этом делает вид, что занята, как женщина, увлечённая перебранкой.

Однако (знаю я) нет у неё иного дела, как вглядываться в мои мысли и спрашивать, спрашивать, всё время спрашивать: «Во имя чего? Во имя чего мы вынуждены терпеть наши одиночества и терять мир, который всегда казался нам пополамовидным? Более того, он был таким! Скажи, беспечный пользователь жизни, разве многообразие — это безусловное благо? Куда тебя несёт, милый?..»

Что я могу ответить? — Так сложились обстоятельства. Ведь у меня есть работа, обязательства, риски…

А она?

А что она? Я понимаю, она устала быть хорошей, устала прощать, понимать, сочувствовать. Когда я спрашиваю: «Почему ты настаиваешь на своём? Ведь я прав!» — она молчит. Или встанет, встрепенётся, как французская штора (фрр), и выйдет вон — Адью, господин хороший!

Я… Что я? Я провожаю её глазами и думаю: «Как трудно отслаиваться! Конечно, я могу поменять работу, реструктурировать обязательства, предусмотреть риски. Но с сердцем, с сердцем что делать? Ведь оно бьётся день и ночь. День и ночь…

* * *

Хорошо, я никуда не еду. Пусть рушатся дела, пусть обязательства обрастают толпой голодных мздоимцев, пусть риски… А что риски? Я больше не рискую. Более того, обещаю и торжественно клянусь: созерцать житейскую оранжерею благодарным взором созревающего помидора!

И всё же:

— Милая, отпусти меня ненадолго! Я тебе апельсинов привезу марокканских, а хочешь…

— Скажи, почему ты ищешь счастье на стороне? Разве я не хороша? Разве тебе со мной плохо?

— Нет, ты хороша, и мне с тобой хорошо.

— Тогда скажи, почему тебе не сидится дома, погляди вокруг — все сидят, так или иначе.

— Милая, не в доме дело. Мне просто не си-дит-ся! Для меня любой, даже самый лучший дом на третий день — тюрьма. Может, цыган какой польстился на мою прабабку, а теперь из-за него я места себе не нахожу! Чуть отъеду от тебя — скучаю и люблю безмерно. В дом вернусь — мОрок застит, только и мыслю — бежать, куда глаза глядят. Говорил я тебе о том, да поняла ль ты меня?

— Понять-то я поняла, согласиться не могу. Ведь ты — человек, а ведёшь себя, как перекати поле. Знай: однажды унесёт тебя ветер в смертную даль. Ей-ей, унесёт. Ты чужой этому миру. Понимаешь? — Чужой. Тобой нельзя даже любоваться! Твой эгоизм превратил тебя в абсолютно чёрное тело. Ты — предмет с нулевым коэффициентом отражения. Я хотела, я пыталась вернуть нам ощущение взаимности, но у меня ничего не вышло. Что ж, иди. Если ты вернёшься, я приму тебя, потому что я — единственная, кто знает, как ты внутренне пуст и несчастен. Мне жалко тебя. Я боюсь дня, когда мне не захочется тебя жалеть, потому что тогда стану такой же, как ты — пустой и чёрной. Иди, я молю Бога, чтобы ты не вернулся…

Хорошенькое дело уходить от любимой женщины и менять комфорт настоящего на абстрактную непредсказуемость будущего. Так не лучше ли сдать кровь, получить деньги, купить хорошего вина и начать жить по-человечески, умудряясь в простых истинах? Ведь говорят: можно обойти весь мир и не увидеть ничего, а можно в четырёх стенах сосредоточиться и познать весь мир.

Нет, сдавать кровь нельзя. Цыганская кровь весьма лошадиного свойства и не каждому подойдёт. Что же касается травы-путешественницы, мне думается так: Бог создал перекати поле нам в назидание. «Люди, — сказал Он, — когда ветер перемен поманит вас, вспомните Мои слова: От себя не убежишь!»

* * *

— Senor, necesita ayuda? — официант застыл надо мной, как знак вопроса.

…Просыпаюсь. Так я уснул? Хорошенькое дело!

— Oh, no, no!

Стемнело. Кофе остыл. Наступил вечер. Ресторан полон посетителей. Все не в меру веселы и говорливы. На ум приходит фраза из Капричос Франсиско Гои: «Сон разума рождает чудовищ…»

Бросаю прощальный взгляд на море и вижу полоску света над горизонтом. Полоска растёт, круглится и через пару минут превращается в огромное оранжево-красное блюдце. Это что-то! Над морем — лунная багряница!

Протягиваю руку. Чувствую йодистый кисель сгустившихся сумерек. В волнении сердца оглядываюсь. Солнце скрылось за горизонтом, и лишь киноварные пелены облаков напоминают о былом присутствии дня.

Снова оглядываюсь на фарфоровую красавицу. Пока я любовался закатом, Луна сбросила огненное кимоно и нарядилась в шелковую лимонно-белую тунику. Делаю открытие: в Испании даже небесным светилам сопутствуют взаимная предупредительность и строгий распорядок действий!

Что ж, прощайте, Коста-Бланка. Пора взглянуть на наши российские распорядки. С той ли любовной предупредительностью кремлёвские светила сменяют друг друга над семью московскими холмами?..

Из Костромы в Кинешму — опыт одиночества

В жизни каждого человека случаются времена, когда необходимо разобраться в самом себе. В такие дни опыт одиночества бывает полезней мудрых книг и отеческих наставлений. Сейчас уже не припомню, какого года и по какой житейской надобности пришла мне в голову мысль отправиться в путешествие совершенно одному. Помню главное: я почувствовал необходимость вдали от житейской суеты «побеседовать с Богом».

Поначалу мысль о путешествии в одиночку смутила меня. Как так? Добровольно вычеркнуть собственное «я» из водоворота событий и «общечеловеческого» общения — не одичаю ли? Но чем больше я сомневался и откладывал задуманное, тем настойчивее дерзкая мысль осаждала меня и днём, и даже ночью.

Как-то, рассматривая карту Поволжья, я обратил внимание на девственный участок волжского правого берега между Костромой и Кинешмой. Поросший лесами, он показался мне идеальным маршрутом для небольшого романтического путешествия. Эх, знать бы тогда, что это милое зелёное картографическое пятно на самом деле окажется непроходимым и таинственным урочищем, а я, делая правый (от слова «правильный»! ) выбор берега, ставлю на карту не только успех задуманного перехода, но и свою жизнь…

* * *

Ранним октябрьским утром поезд «Москва-Кострома», попыхивая паровозным дымком и подрагивая вагонными сочленениями, чинно остановился под внушительным транспарантом, или, как теперь говорят, баннером «Добро пожаловать в город Кострома!».

Красивое здание городского вокзала, привокзальная площадь, неспешно просыпающийся городской околоток очаровали меня тихой, благочестивой красотой. Вглядываясь в вековые торговые ряды, старые купеческие улочки и вертлявые, стоптанные переулки, я всюду реально ощущал присутствие «зеркала русской души» Александра Николаевича Островского. Вот Александр Николаевич присел на парапет костромской пристани, вот он смотрит через Волгу на Ипатьевский монастырь. Да-да, тот самый знаменитый Ипатьевский монастырь, воздух которого ещё хранит дробь копыт кобылицы татарского мурзы Чечета. А сквозь стены Троицкого собора лучатся дивные фрески искусного изографа Гурия Никитина!

До позднего вечера я бродил по городу в сердечном упоении русской чистотой и святостью. Заночевал в простой дешёвой гостинице на дальних улицах. А наутро вышел из города и, как трубадур, глядя только вперёд, направился из Костромской области в Ивановскую.

Плотный перечень услуг городского сервиса закрывает от нас щедрую и естественную доброту окружающего мира! Только выпорхнув из мегаполиса и выдавив из души рабский страх горожанина перед одиночеством тела, мы приобретаем то, о чём Бог давным-давно позаботился. И тогда нас посещает вдохновенная радость от пульсирующей плави звёздного неба или пьянящего аромата свежескошенного сена. В такие минуты душа распрямляется, дыхание становится ровным и спокойным. Это не пережить, воображая вечерами на кухне ту или иную литературу. В плотном пространстве «натурального» Бога надо оказаться и немного пожить, соскребая с тела родимые пятна городского сервиса.

Весь первый день я шёл полем, в километре от воды. Солнце, как путеводная звезда, сверкало передо мной, заливая мягким осенним светом дорогу. Октябрь в Поволжье умеренно теплый. Однако ночью температура заметно падает. Поэтому, как только стемнело, я зарылся в душистый стог прелого сена и уснул, разглядывая звёзды. Около полуночи проснулся от холода и почувствовал, как из глубины стога сочится мягкое приветливое тепло. Я стал разгребать сено и вдруг отдёрнул руку, невольно вскрикнув от боли. Мои пальцы буквально плавились и шипели от страшного ожога! Так я разрешил первую традиционную непонятку горожанина: почему самовозгораются по осени стога? Применив известное народное средство к обожжённому участку кожи, я осторожно выровнял теплоотдачу моего временного жилища и крепко уснул до самого утра.

На четвёртый день путешествия мне припомнилось собственное одиночество. Я уже приготовился «взныть», но с удивлением отметил, что ныть вовсе не хочется. Наоборот, мысль о присутствии кого-либо рядом показалась мне попросту неуместной. Удивлённый столь странным поворотом дел, я остановился. «Как?! — воскликнула моя городская неуверенность в собственных силах. — Неужели кроме одиночества мне никто не нужен?»

Я стал вглядываться в себя и вскоре обнаружил, что ум, привыкший беспечно скользить по хромированным выступам мегаполиса, притих и находится в особом интеллектуальном возбуждении, вернее, ликовании. Я спросил ум: «В чём дело?» В ответ он «приложил палец к губам» и… я услышал тихий неспешный разговор. Говорили трое, их голоса в разной степени мне были знакомы. А так как рядом никого не было, очевидно, эти трое собеседовали друг с другом… во мне!

Присев на камень (кстати, валун лежал на перекрёстке трёх дорог), я сосредоточился. Новые ощущения требовали объяснений. В небе, курлыча, проплыл клин журавлей. Раскатисто отозвался вдали самолёт. Потом всё стихло. В наступившей тишине я услышал разговор. Притушив свечу горделивой самодостаточности, ум вёл неспешный разговор с душой. Изредка он предлагал мне взглянуть вверх и что-то отвечал парящему в горних духу!

«Дух, душа, тело… Вот оно что!» — я припомнил название книги, случайно попавшей мне в руки пару лет назад. Автор книги, святой целитель Лука (Войно-Ясенецкий), великий врач и выдающийся священник, писал о божественной сущности личностной триады. Прочитать книгу я так и не удосужился. Много раз начинал чтение, но, всякий раз, барахтаясь в текучке событий, откладывал на потом, зная наверняка, что моё обещанное «потом» наступит не скоро, если вообще наступит. И теперь, мне, потомственному горожанину, вкусившему лишь первые плоды целебного одиночества, неожиданно, как бы наперёд открылось главное: быть наедине с самим собой, иными словами, быть самим собой — вовсе не тягостно! Напротив, уединение — великое благо!

* * *

В один из дней я расположился на ночлег у самой воды, облюбовав бугорок, округ которого лесная чаща обрывалась прямо в Волгу. На то, чтобы выйти из леса и заночевать в поле со спасительными стожками, уже не было ни сил, ни света.

Бугорок своей причудливой формой напоминал полуостров Крым. Где-то «в районе Симферополя» я развёл костёр и стал кашеварить. Стемнело. Непривычный холод скользнул по позвоночнику и заставил оглянуться. Меня поразила абсолютная тишина. Смолкло всё! Я слышал только собственное дыхание и гулкое потрескивание разгорающегося хвороста. Театральность происходящего озадачила меня. Я поглядел на часы. Они болтались на запястье, напоминая далекие правила жизни, к которым придётся когда-то вернуться. На часах было без двух минут полночь.

Ровно через две минуты лес проснулся. Да как проснулся! Зашуршало и тронулось с места в едином порыве бесчисленное множество живых организмов. Я наблюдал эту полуночную вакханалию, немного струхнув от мысли, что, быть может, присутствую на собственной тризне. Повинуясь инстинкту, я стал шуметь и подбрасывать сухие ветки в костёр, стараясь не смотреть по сторонам. Когда костёр разгорелся до пугающей величины, мне пришло в голову писать письмо домой, чтобы хоть как-то скоротать время до рассвета…

* * *

Мы исследуем Марианские впадины, заглядываем в звёздные дыры и в то же время редко совершаем случайные открытия на расстоянии вытянутой руки. Разглядывая ветхий имидж Адама, мы настраиваем приборы на бесконечность и попадаем в ловушку псевдознаний. Тех знаний, у которых нет с нами никаких связей, кроме нашего воображения о них. Мы пытаемся в духовных и физических исследованиях добраться до самого Бога. Но так как расстояние до Бога равно нулю (случай редкий), или бесконечности, нам приходится описывать Его всегда воображаемо, и часто исходя из прикладных необходимостей. Если бы мы действительно мечтали познать устройство Вселенной, то трепетно примечали признаки Божьего бытия в малом, порою едва заметном. Так великий мудрец двадцатого века о. Павел Флоренский говорил: «Я выискиваю места, где жёсткая скорлупа дольнего мира, треснув, даёт сбой. И через эти малые трещины наблюдаю Бога».

Дни напролёт я шёл нелёгкой дорогой по правобережной волжской тайге, пересечённой оврагами и бесчисленными буераками. Шёл, разбрасывая при дороге накопленные за годы городской жизни никчемные «светские сбережения». Мысли мои становились просты, настроение — ровно и спокойно.

Через две недели пути я вошёл в знаменитый левитановский Плёс, пожалуй, самое красивое из известных мне мест на правом берегу Волги. Я бродил по перелескам Плёса, очарованный обступившим меня великолепием, и ранимая душа Левитана повсюду со мной собеседовала. Мы оба наслаждались природой и тончайшими оттенками наших творческих отношений, для которых не стали помехой века разлуки!

Я прожил в Плёсе пять дней. Жил бы и дальше, но, взглянув на календарь, висящий в коридоре гостиничного барака, понял: или я беру билет до города Кинешма и остаток пути совершаю на палубе комфортабельного пароходика, помешивая в гранёном стакане кофий и созерцая россыпи деревушек по сторонам приволжских холмов, или остаюсь здесь навсегда.

Эх, не дай я тогда слабинку, задержись с Левитаном ещё на недельку — как знать — может, и жизнь сложилась бы по-другому. Короче, не остался я. Купил на станции «Плёс» билет до города Кинешмы, а по прибытии в Кинешму в тот же день умчался в Москву…

---

P.S.

В Москве меня поглотила прежняя городская жизнь. Впрочем, нет, не прежняя. Изменилось всё, потому что изменился я сам. Дни добровольного одиночества навели порядок в моей душе. Я обрёл внутреннее согласие и способность отвечать на предложения мира не вспышками чувств, но рассудительно и спокойно.

Попытка разобраться в себе похожа на погружение в глубину житейского моря. На этом пути теряется привычная связь с поверхностным водоворотом дел и событий. И тогда человек испытывает страх одиночества. Но если он находит силы продолжить намеченное погружение, ему открывается огромное сверкающее дно, усыпанное морскими звёздами.

Дно? Какое же это дно! Астрономы и философы называют это сверкающее великолепие — Вселенная. Есть даже такая единица измерения — «одна Вселенная». Это масштаб одиночества Бога!..

---

АНТОНОВА Ирина

Бегущая по волнам

памяти Татьяны Фроловой

Каждое лето в Тарусе мы — дети, на долго осевших там дачников — собирались на просторной террасе у нашей общей подруги Оли К. В окна веранды были вставлены яркие цветные стёкла, над столом качался самодельный бумажный абажур, раскрашенный руками хозяина, мастера на все руки. Каждое утро лучи преломлялись на стенах и потолке, создавая новый узор. Вокруг крыльца и под окнами цвели флоксы всех оттенков, которые осенью срезали и щедро раздаривали знакомым.

В силу неизлечимых последствий полиомиелита, эпидемия которого пришлась на середину прошлого столетия, Оля была прикована к инвалидному креслу. Это почти не мешало вести ей наряду со всеми активный образ жизни: читать, рисовать, общаться. Естественно, родители её старались, чтоб девочка не оставалась в одиночестве.

Вместе с Олей мы компанией выбирались на легендарные фильмы, которые шли в маленьком допотопном кинотеатре, ездили на закате мимо нежно цветущих розовато лиловых картофельных полей по дороге в Пачёво, жгли костры и рвали в темноте на ощупь не убранные в срок огурцы с запущенных колхозных огородов. Компания постепенно разрасталась, каждый приводил своих друзей, гостивших в Тарусе. Мы взрослели, и веранда — вместе с нами, она превращалась в подобие литературного салона, почти каждый вечер звучала гитара и авторская песня.

Однажды на веранде появилась и Таня Ф. Была она очень подвижной, тонкая как тростинка, с небрежными косами по плечам. Родители её увлекались альпинизмом, было понятно, в кого она такая спортивная и бесстрашная. Есть люди, которые рождаются лидерами, именно такой была Таня Ф. Она умела лучше всех рассказать анекдот или подчеркнуть комизм происходящего, и сразу становилась душой компании. Не помню, кому именно, пришло в голову назвать наше сборище королевством, естественно Таня стала королевой. Как она любила уточнять — вдовствующей. Наши тихие интеллигентные мальчики добровольно превратились в пажей и охотно сопровождали её в качестве эскорта. У девочек, в силу её внутреннего такта и не заносчивого нрава, она вызывала чувство восхищения, служила тем самым ориентиром, к которому стремятся. Таня придумывала маскарады на поляне, где мгновенно преображалась в цыганку, гадала нам по руке и залихватски плясала с бубном. На Ивана Купала в полнолуние она организовала купание в длинных ночных сорочках, с венками на голове на безлюдном, заросшем ивами берегу тогда ещё полноводной Оки.

Но самое замечательное умение Тани — водные лыжи. Впереди рассекает волны моторная лодка, а сзади, чуть откинув спину и держась за канат, мчится на водных лыжах человек. Самое трудное — выпрямиться в полный рост, пробовала однажды, требует недюжинной силы рук и ног. У Тани это получалось артистически.

В полдень или ближе к закату вслед за моторной лодкой, разрезающей волны по фарватеру Оки, проносилась стройная фигура девушки с распущенными волосами и гордо откинутой головой. Летний сезон в Тарусе начала 70-х годов нельзя было и представить без этого летящего силуэта. В то время портреты юных девушек спортсменок или студенток вошло в моду ставить на обложку популярного женского журнала «Работница». Думаю, что Таня на водных лыжах стала бы находкой тогдашнего фотохудожника. Так и хотелось назвать её «Бегущей по волнам». Догадывалась ли она, что её феерическое скольжение по воде с берега напоминало мираж и заставляло вспомнить героиню Грина?

Излишне говорить, что недостатка в поклонниках у Тани не было. Однажды мы услышали о Карене, был он, кажется, аспирантом Института Восточных языков, никто его не видел, но Таня сумела окружить имя избранника ореолом легенд. Так Карен незримо стал одним из персонажей наших сборищ.

Прошло несколько лет, Таня закончила биофак МГУ, вышла замуж за начинающего дипломата Карена и уехала на несколько лет в далёкую Уганду. Мы узнали, что у неё родилась дочь Полина. Когда-то в ранней юности, Таня утверждала с особой ей присущей бравадой, что детей она не жаждет, но не исключает, что станет матерью…

Спустя лет 15 мы встретились на очередном празднике в прежней поредевшей компании, уже в Москве, она, смеясь, рассказала, что недавно таксист принял её с «малой» за сестёр, слово «малая» она выговорила с особым шиком.

Наша тарусская компания таяла на глазах. Один за одним уходили наши родители, Таруса постепенно превращалось в место воспоминаний. С конца 60-х нашу шумную дачную веранду посещала и Таня Л., внучка репрессированной вдовы Андрея — сводного брата М. Цветаевой. Им достался по наследству домик Лёры — старшей сводной сестры М. Цветаевой. На этом же участке в отдельном доме до смерти летом 1975 года жила и дочь Цветаевой — Ариадна Эфрон. Трагический случай в марте 1989 года унёс жизнь Тани Л., последней из обитателей домика Лёры. Часть изгороди вокруг их участка свалилась в овраг, поросший бузиной, крапивой и чистотелом, до поздней осени цвёл у забора одичавший шиповник, на калитке висел замок, и дом словно исчез за высокими деревьями. Тем ни менее, место это притягивало взгляды щемящей красотой и тайной.

Вскоре я узнала, что в Тарусу вернулась Таня Ф., она оформляла бумаги, чтобы приобрести участок Цветаевых. На месте ветхих строений возвели новый просторный дом, оставшиеся вещи и книги отдали музею семьи Цветаевых в центре Тарусы, так называемому «домику Тьо».

Много лет я не приезжала в Тарусу. О Тане Ф. слышала теперь только от общих знакомых. Всё у неё складывалось прекрасно, иначе и быть не могло. Она успевала курсировать между Угандой, Москвой и Тарусой. Выросла её единственная дочь Полина, Таня растила на даче трех внучек и время от времени была инициатором праздничных мероприятий в Тарусе. Была ли она меценатом городских торжеств, не знаю, но на даче у неё собирались яркие незаурядные личности, художники и музыканты. При её общительности и весёлом нраве она везде находила единомышленников и друзей.

Однажды я прочла сообщение в соцсетях от Тани Ф., та ли я Ира, с которой она познакомилась в конце 60-х в Тарусе, я кратко ответила — та самая. Потом я нашла на её странице серию замечательных снимков во дворе её тарусского дома. Снимки были удивительно живописны и рассказывали о пристрастиях хозяйки: огромный пёс, встав на задние лапы, старался её лизнуть, она шутливо отмахивалась; корзина с первыми грибами «сморчки для Карена», как гласила надпись; срезанные цветы, яблоки из сада… и Таня среди африканских женщин Уганды, одетых в праздничные национальные костюмы. Позже узнала, что она возглавляла Союз русско-говорящих женщин в Уганде. Азарт был у неё в крови, судя по снимкам, с возрастом она этот азарт не растеряла…

В январе через сети я поздравила Таню с днем рождения, она тут же откликнулась и предложила встретиться летом в Тарусе. Я с нетерпением ждала лета, надеялась на дружескую встречу, вечер воспоминаний, но никаких откликов с её стороны не последовало.

Тихой августовской ночью листаю сети, нахожу страничку Тарусы, и глаза не хотят верить: концерт памяти неповторимой Татьяны Фроловой. Концерт классической музыки: Глинка, Чайковский, Шуман и Бах, исполняет Сергей Дрезнин, маэстро с мировым именем. Адрес концертного зала мне не знаком. Заказываю по телефону билет и узнаю, что концерт состоится на территории пансионата «Серебряный век», где когда-то стояла дача Цветаевых в Песочном. От центра Тарусы идти пешком минут 20 берегом Оки, мимо столетних ив, где когда-то было кладбище хлыстовок, мимо святого источника и камня с бессмертной надписью «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». У камня, как всегда, скромные приношения: ветка рябины и астры.

Вместе со мной по тропинке идут две женщины, им тоже на концерт. Разговорившись, карабкаемся наверх по отвесному склону, немного не дойдя до лестницы. От них узнаю историю концертного зала, местные называют его тарусский дом литераторов. И всё встаёт на свои места.

Несколько лет назад, пленившись аурой Тарусы, знаменитый итальянский художник купил участок, где стояла снесённая в середине прошлого века дача Цветаевых, и построил здание в стиле усадьбы. Развесив витражи и поставив скульптуры, он подарил городу роскошный концертный зал — Тарусский Дом Литераторов, как метко окрестили его в народе. Знаменитый пианист из Нью-Йорка Сергей Дрезнин тогда же приобрёл дачу в Тарусе. По словам моих спутниц, в последние годы Таня была очень дружна с его женой.

Зал был переполнен, темнота за окнами и алый цвет гостиной с лунными отблесками витражей вносили тревожную ноту. Фигура маэстро и рояль, казалось, слились в одно целое, мощный глубокий звук говорил о вечном. Такой вдохновенной игры мне ещё не приходилось слышать… Пристально вглядываясь в лица, я хотела встретить хоть одно знакомое, но тщетно, столько воды утекло, столько поколений сменилось. В антракте узнала, что Тани не стало в конце мая, скорей всего — сердце. Она собиралась лететь в Уганду, на руках были билеты. Никого из родственников на концерте нет, слишком свежа утрата.

После концерта маэстро предложил помянуть Татьяну. В фойе вынесли бокалы с красным терпким вином… В нескольких шагах от стола стояла молодая стройная женщина вся в чёрном. Черты её лица невольно напомнили юную Таню. Мне почему-то подумалось, что это Полина…

БЕЛОВА Антонина

***

Что значит Крым? Так трудно разгадать…

Сердец смятенье, горы, взгляды моря,

Безбрежность дней и света благодать,

Съедающая беспощадность горя…

Забытый миг, где ветер воздух рвал,

Дрожал изгиб поверженных травинок,

И неприступность обнажённых скал,

И двух сердец всё тот же поединок.

И лёгких волн форосских бирюза,

Над ними друзами нефриты сосен,

И зычная июньская гроза,

И щедро-нежная голубка-осень…

И древний величавый Херсонес —

Крещения свидетель, пращур крымский —

Под рокот волн хранит тайник чудес,

И понт шумит безумолчно Эвксинский.

***

Форосская осень у моря пригрелась,

Она шелестит еле слышным крылом,

На самых верхушках у клёнов зарделась

И птицей упала в скалистый пролом.

Как тихо вокруг… Даже море застыло.

Я вижу, как сосны вкосую к воде

Корявых стволов своих жёлтые жилы

Нагнули от ветра, как в тяжком труде.

Как тихо… Скажи, для чего бесконечность

Лазури небесной и моря разлив,

Осенняя нега и тайная вечность,

Когда дни лукавы и взгляд горделив?

О, нам бы учиться смиренью у неба,

У осени щедрой, чьи дни — благодать,

Желанному вкусу созревшего хлеба,

И жажде творящего — сердце отдать…

И вижу, как ты, боль свою не скрывая,

Уходишь совсем и, не внемля судьбе,

Со смехом злословишь, но жизни кривая

Заставит, заставит вернуться к себе.

***

Ты помнишь настоянный воздух Мисхора —

На розах, на травах — сильней розмарин?

Дыхание сосен, свободу простора

И моря усталого аквамарин?

Ты помнишь осколок небесного света,

Когда догорала над морем заря,

Когда всё молчало — ни слова обета,

Лишь память томилась огнём алтаря?

Что было меж нами? Судьбы ль натяженье,

Созвучье сердец иль открытый восторг?

Двух полюсов равных магнит притяженья —

Вражда и единство, конец и исток?

Теперь я уже ни о чём не жалею,

И память волной зализала твой след…

Но только от воздуха сладко пьянею

И так же боюсь леденящего «нет».

Любовь настигает — и некуда скрыться,

Обиду не смоешь слезы серебром…

Как тихо сидела над пропастью птица,

Боясь шевельнуть присмиревшим крылом.

Казалось, минуты застыли у взора, —

Так время молчало, так длило укор…

Лишь только настоянный воздух Мисхора

Всё слушал цикад неcмолкаемый хор.

***

А. Грину

Кусты тамарика, шиповник, полынь,

Оранжевых мхов ликованье по скалам,

О, августа щедрость, покой и теплынь,

О, радость щемящая в сердце усталом.

Она не забудет немую слезу,

Она всколыхнёт чуткой памяти прошву

И кинется к морю, что лижет внизу

Уставшего мыса седую подошву…

Сердечная радость как всплески волны,

Свобода морская от края до края…

А небо томится цветком тишины,

Печали своей пред людьми не скрывая…

БОКАРЕВ Валерий

***

Пускай бушует листопад

И над землёй, и над судьбою.

Но нас с тобой не разлучат,

И ты останешься со мною.

Я прочитал в кружении птиц,

К осеннему летящих полю,

И в выраженьях встречных лиц,

И в очертанье гор у моря.

И в строчках будущих страниц,

В смешенье радостей и горя,

И в пении лесных синиц,

И в ощущении покоя.

И в неподвижной тишине

Покинутого всеми леса,

И в отраженьях на воде.

Но в остальном — туман, завеса.

***

Скоро отправлюсь в дальние страны.

Будут меня увещать капитаны:

«Путь твой опасен, полон невзгод!»

Я же отвечу: «Полный вперёд!»

Будут опять подходить капитаны.

Будут расхваливать ближние страны,

Дом вспоминать, говорить про комфорт.

Море бушует, не признаёт.

Море нахлынет, смоет окраску,

Быстро развеет яркую сказку.

«Что выбираешь?» — спросит комфлот.

Тихо отвечу: «Маэстро, вперёд!»

***

Я у моря синего,

Середина дня…

Белые от инея

Под Москвой поля!

Драгоценно хрупкие,

Чуть дыхнешь, — и нет.

Мне у моря сутками

Чудится их свет.

***

Недоступное море,

Водой напои.

Пронеслись, чередою

Тоски, журавли.

Разве солнце такое?

Разве день этот синь?

Где дороги к покою?

Книгу мудрости вынь.

Зафевралит снегами

И себя не узнать.

Очень трудно ногами

Бездну мира топтать.

***

Я отдаляюсь от вас. Виноватых не сыщем.

Где полдень дружбы? Когда он возник?

Как материк, отрываюсь корнями и днищем.

Я удаляюсь, уходит в моря материк.

Жизнью расколот.

Удастся ли где-то причалить?

Проматерик… Почему он так мало прожил?

Словно цунами на город…

И всё… И уже не исправить.

То, что осталось, волною в песок превратил.

Был материк, стал затерянный водами остров.

Волны закрутят, покроют меня с головой.

Звёзды морские растащат непрочный мой остов,

Ил океана подарит мне черный покой.

***

Русь, твои берёзовые речи,

Под луной туманные поля,

Не забудут этот дивный вечер

И меня, и песни соловья.

И скользящую волну прибоя,

И песка, хрустящего покой,

Запах поля и мятежность моря,

И меня, идущего с Тобой!

Я развею над Тобой стихами

Часть моих не переданных чувств.

И на время, вместе с облаками,

Превращусь в цветущей вишни куст.

И теряя лепестками годы,

Нежный запах сея, как стихи,

Воспевая древние народы,

Пролечу с орлами по степи.

БОРИНА-МАЛХАСЯН Марина

Гринландия

Гринландия — чудесная страна,

Там всё, как здесь, но чуточку иначе.

Ласкает брег лазурная волна,

И чайка от любви желанной  плачет.

Романтики и чистые сердца

Пути туда давно уже открыли.

Там свету нет ни края, ни конца,

Есть вера, что любовь дарует крылья.

Там мачты, бухты, трапы, паруса,

И ходит по волнам с улыбкой Фрези.

Ассоль, прикрыв прекрасные глаза,

У пристани о нежном принце грезит.

Ей птицы небывалой красоты

Поют, сбивая ноты кривотолкам,

А Грэй во имя девичьей мечты

Готов украсить мачты алым шёлком.

Там верят небу, ветру, вещим снам,

В потоках дел, событий и течений

Горбушку делят с другом пополам,

А миром правит жажда приключений.

---

И моря там блаженна синева,

И светятся в ночи огни фрегата.

Романтика по-Гриновски жива

И чувствами несметными богата.

В ней правда побеждает зло и ложь,

Попасть в тот край невиданный успеешь,

Там сбудется всё то, чего ты ждёшь

И то, о чем мечтать пока не смеешь.

Смотри, над морем полная Луна,

Качается на рейде бригантина.

Вперёд! По курсу дивная страна,

Где можно жить среди героев Грина.

***

Ожидание алого паруса —

В сердце бабочкой, доброй романтикой.

Где-то там, где рассветные малости,

И косички, и школьные бантики.

Где волны голубое поветрие

И ветров серебристая вольница.

Где и ночи и дни — разноцветные.

А желанное, точно, исполнится.

Есть у каждого тема заветная,

А в мечтах — чайка алого паруса.

Пусть не будет любовь безответною,

Пусть летят каравеллы по адресу.

---

Цвети, Феодосия!

Цвети Феодосия, пристань наследия Грина!

Гринландии верен, романтики курсом идёт,

Тебя прославляя, сквозь годы музей-бригантина.

И слышится снова бесстрашное «Полный вперёд!»

Ты стала прообразом сказки и музой для многих,

И ветер свершений живой над тобой не утих.

Тебе наши мысли, к тебе пролагая дороги,

Летит над простором за парусом легкий мой стих.

Цвети, Феодосия, город причалов и пляжей,

Твой облик старинный поныне волнующе-нов.

Ты море и суша, и высь! Благодатны пейзажи

Твоих золотых от прогретых песков берегов.

Твой сын Айвазовский навек в маринистике первый.

Его галерея — одно из сокровищ твоих.

Потоки туристов стремятся увидеть шедевры,

А ты привечаешь, ведёшь на экскурсии их.

Цвети, Феодосия, город аллей и полётов,

Твой воздух морской удивительно ласков и свеж.

Ты слышишь, ты слышишь, тебе снова искренне кто-то:

«Цвети, Феодосия, город прекрасных надежд!»

Цвети, Феодосия, град Айвазовского, Грина,

Гордится история светом твоих маяков.

Цвети, Феодосия, в людях, стихах и картинах,

Тебе процветать много долгих счастливых веков!

---

Коктебельские ночи

Море, Чёрное море, легкокрылые чайки,

И с волной синей спорят корабли на причале,

Снятся им переходы и семь футов под килем.

Коктебельское лето — наши сказки и были.

Коктебельские ночи… в море дремлет прохлада,

Жизнь любовь сердцу прочит, и стрекочут цикады.

Коктебельские ночи… парус будит рассветы,

Коктебельские ночи… наше нежное лето.

Солнце радует кожу, небо вьётся на рее,

На рассвете тревожа алым парусом Грэя.

Волны с ветром приносят запах счастья и соли,

Здесь сбываются просто ожиданья Ассоли.

Коктебельские ночи… волн прибрежных напевы,

Счастлив каждый, кто хочет, новый день, словно первый.

Коктебельские ночи… нежен ветер-бродяга,

Солнце выспаться хочет на плече Кара-Дага.

С неба падают звёзды, как желаний салюты,

Всё легко и серьёзно, всё возможно как будто.

На просторах наитий здесь поэзии волны.

Край чудесных открытий, мир художников вольных.

Золотые закаты, и любовь до рассвета…

Бухты, скалы и карты — мы запомним всё это.

Коктебельские ночи нас ласкали и грели,

Значит, встретимся, точно, снова мы в Коктебеле.

---

Крымский ветер

Крымский ветер мне принёс… запах моря

И лавандовых полей… нежноцветье.

Сладкий выдох пышных роз… тех, что вскоре

Станут радостью моей… на рассвете.

Растревожил, раздразнил… сердца память,

Подарил эмоций шквал… им богата!

Чтобы новых свежих сил… в жизнь добавить,

Пожалел и приласкал… как когда-то.

Он на небе рисовал… света грозди,

То ли тучи, то ли кисть… винограда.

И радушно приглашал… снова в гости.

Приглашению тому… даже рада.

Крымский ветер мне принёс… горный воздух,

Можжевеловых щедрот… привкус терпкий,

Вспышки летних южных гроз, грома отзвук,

Целовал и обнимал… страстно-крепко.

Он сумел добавить в сны… синий рокот,

И лазурный перелив… шум прибоя.

Плеск индиговой волны, лунный шёпот,

Упоительный наив — «Двое, двое».

Разделил каскады дней… на мгновенья.

Торопился и успел… точно к чаю.

Стал и ближе и родней в откровеньях.

Крымский ветер прилетел. Привечаю!

---

Бегущая по волнам

По волнам бежать непросто,

Пенный плеск — не лёд.

Где-то есть чудесный остров,

Где она живёт.

И когда в открытом море

Гибнут корабли,

Прочь ведёт от бурь и горя

Курсом до земли.

Она бежит по волнам,

Легка, почти невесома,

С бедой и болью знакома,

Небесным светом полна,

Она бежит по волнам.

Знает путь из книги Грина

В добрые сердца.

Видят мачты и дельфины

Свет её венца.

Если душу растревожит

Горьких мыслей рать,

Стоит вспомнить ту, что может

В плеске волн бежать.

Она бежит по волнам

И в шторм, и в шквалистый ветер,

Тебя в пучине заметит,

Чиста, прекрасна, вольна,

Она бежит по волнам.

Чтоб наши души спасти.

БОРИСОВ Иван

Две звезды

Далеко-далеко от Земли, в чёрной космической бездне, обитали две Звезды. Он и Она. Их разделяло огромное расстояние. Не отрывая взглядов, они постоянно смотрели друг на друга.

Однажды обе Звезды одновременно подумали, что не могут обойтись без встречи. Потому что их сердца переполняла взаимная любовь.

Звёзды ежесекундно обменивались своими цветными лучиками. Были лучики радости от созерцания друг друга. И были лучики печали: они не могут воссоединиться — силы тяготения держали их в плену.

Как-то, измученные страданиями, Звёзды услышали разговор стаи комет, пролетавших мимо. Кометы поведали, что далеко отсюда есть некая планета под названием Земля, где всё совсем не так, как здесь. На Земле — голубое небо и белые облака, зелёные деревья и яркие цветы, синие моря и снежные горы. Но самое главное — на Земле влюблённые сердца могут легко соединяться. Там нет мощных сил гравитации, которые мешают в космосе.

Вдохновлённые этим рассказом, Звёзды решили обязательно попасть на Землю.

Много миллионов лет копили они энергию. И вот однажды почувствовали себя настолько сильными, что прорвали сопротивление сил притяжения других звёзд, сошли со своих орбит и устремились к Земле.

Они летели, с радостью замечая, что расстояние между ними сокращается.

Скоро-скоро они соединятся…

Но когда исполнение их мечты казалось таким близким и возможным — оставалось пролететь какое-то мгновение, — влюблённые Звёзды попали в плотную земную атмосферу.

И как это ни печально, они не могли безболезненно преодолеть сопротивление воздуха и вспыхнули, не долетев до земной поверхности, сгорели от скорости, подгоняемые страстным желанием встретиться.

Два человека — Он и Она — стояли под деревом в ночном городе и увидели в небе две ярких вспышки. Он воскликнул:

— Звёзды падают! Загадай желание. Оно исполнится.

— Правда? — спросила Она.

— Да-да. Я загадываю. А ты?

— Я тоже, — сказала Она и опустила взгляд. — А когда оно исполнится?

— Желания уже исполняются.

Он подхватил её на руки и закружил… Испытывая радость от полёта, Она просила кружиться с нею ещё и ещё, до бесконечности. И тут случилось чудо — держась за руки, они медленно стали подниматься вверх, земля уплывала у них из-под ног. Они обрели способность легко держаться в воздухе и парить так, как им хотелось. Они медленно поплыли над ночным городом… Им было хорошо вдвоём, они были счастливы.

Он сказал:

— Эти звёзды помогли нам воссоединиться. Как мне жаль, что они сгорели.

Она согласно кивнула в ответ и ещё крепче сжала его руки.

Под куполом цирка

Манеж был расцвечен разноцветными лучами. Прожектора сделали его неописуемо красивым. Публика уже расселась по рядам, и лишь запоздавшие зрители суетливо пробирались к своим местам. Грянул оркестр, и восторг от предвкушения волшебного действия мгновенно охватил публику.

Яркие лучи задвигались, пронзая пространство от купола цирка до ковра на манеже. На лицах зрителей отразилось восхищение. Оркестр усилил темп, и из-под занавеса выкатилась двухколёсная карета с изогнутыми поручнями. В неё была впряжена тройка ангорских коз. Свет погас, и лишь один мощный луч, выхватив из мрака коз, сделал их ослепительно-белыми. В центре манежа карета остановилась. Сидевший в ней чудаковатый клоун взял со дна огромное алое сердце. Он высоко поднял его двумя руками над головой и сказал:

— Сейчас вы увидите сердце влюблённого. Вы знаете, что все люди в основном нормальные, а влюблённый человек — ненормальный. Он больной. У него болит сердце. Оно болит всегда. Оно болит везде. Он идёт по улице, а его сердце болит. Он едет в транспорте, а сердце его источает боль. Он работает на своей работе, а сердце его кровоточит. Он не знает, где укрыться от боли, от страданий. Но он знает, что нигде ему не будет спасения, ни в чём он не найдёт утешения… Кроме глаз своей любимой. Но глаза любимой холодны, ироничны, порой жестоки. Ибо любовь его — безответна. А сейчас я вам покажу источник боли. Смотрите! — клоун надорвал алое сердце, и оно распалось на две половины. Алый цвет превратился в тёмно-пурпуровый.

— Смотрите! — ещё раз воскликнул клоун.

И перед глазами изумлённых зрителей на месте медленно оседающего сердца возникла большая роза. Лепестки её благоухали, волшебной силы цвет поражал воображение. Бутон, казалось, трепетал. Но стебли розы… Они были с такими шипами, длинными и острыми, что самые впечатлительные зрители вздрогнули и закрыли глаза.

— Смотрите, от чего страдал человек! — снова воскликнул клоун. — Его сердце постоянно ранили эти шипы. Они терзали ему душу. Но сейчас я покончу с причиной страданий.

Из широкой нелепой штанины клоун извлёк длинный меч и резким движением отсёк бутон от стебля. Клоун успел подхватить падающий цветок одной рукой, а другой схватил стебель с шипами и отбросил его в сторону. Луч прожектора полоснул по стеблю красным светом, и он исчез.

Клоун же поднял упавшие половинки сердца, вложил в них безопасную розу и большой иглой сшил место разрыва. Он снова высоко поднял сердце над головой и провозгласил:

— Теперь это сердце больше не принесёт боли влюблённому. Радуйтесь за него! Он обрёл счастье. С этой минуты его любовь не станет безответной.

Зал утонул в аплодисментах. Арена сверкала всеми оттенками ярких красок. Музыка заполнила пространство от манежа до купола. А разноцветные лучи света исполняли на своём языке восхитительный танец любви.

---

Лодка с белым парусом

То ли Он поспешил появиться на свет, то ли Она родилась слишком поздно…

Однако судьба распорядилась так, что они случайно повстречались.

И с первой же встречи между ними установился зрительный контакт, а души неосознанно потянулись друг к другу. Ведь у души нет возраста.

Они при кратких встречах изредка говорили о чём-то, иногда о незначительном, о неважном, но взгляды отражали совсем другое, невысказанное.

Прошло время. И вдруг… настал миг расставания. Этот миг должен был наступить рано или поздно, потому что у них, как они посчитали, не было будущего. Она воспринимала их отношения как зарождение любви; он о любви не помышлял, считая их искренней дружбой.

В тот прощальный день они подошли к речке. Через речку был перекинут деревянный мостик. Шаткий, выцветший от дождей и ветров.

Ещё издали они увидели на речном берегу лодку, привязанную простой верёвкой к небольшому колышку, именно верёвкой, а не металлической цепью с замком.

Приближаясь к реке, они не сводили глаз с лодки. Особенно их поразил белый парус. И вёсла были в уключинах. Лодка словно приглашала их в плавание. Но они уже не могли отступить от принятого накануне решения.

Она остановилась на одном берегу, а Он ступил на доски и перешёл на другой берег. Он обернулся, увидел её стройную фигуру, но в глаза не посмел взглянуть. Не вынес бы её пристального глубокого взгляда, в котором в полный рост всегда вставал укоризненный вопрос. Он долго стоял, не решаясь двинуться дальше.

И вдруг его взгляд от безмерного горя и неукротимого отчаяния воспламенил деревянные доски. Мостик вспыхнул, словно порох, и сгорел дотла. Густым облаком пепел просыпался на воду. И волны унесли чёрно-серую массу вниз по течению.

Он уходил, не оборачиваясь. А Она смотрела в его спину, такую родную и вдруг ставшую недосягаемой.

Но укоризненный вопрос так и остался в глазах. Душа её плакала.

И Она так же, не оборачиваясь, удалялась от реки.

Они уходили в разные стороны от сгоревшего мостика, навсегда разлучившего их.

Уходили, как казалось им в тот момент, от неосуществимого. Покидали лодку, которая могла принести их на речных волнах к счастью.

Через какое-то время Он вернулся. И не поверил своим глазам: у лодки с белым парусом стояла Она. И не отрывала удивлённого взгляда от Него. Они стояли на разных берегах, их разделяла река. У них не было будущего, как и деревянного мостика, по которому они могли бы приблизиться друг к другу. Но у них осталось прошлое, которое вдруг засияло яркими, но печальными красками, оно приносило им радостные мгновения. И принесло в последние минуты.

ВОРОНОВА Елена

Лошадка по имени Принцесса

(история, рассказанная коричневым пони в зоопарке)

Когда нас не было на свете, Земля жила по-другому. Менялись времена. Всё почти так, как сейчас, только не было телевизоров, телефонов, машин и самолётов. Но зато были красивые кареты, удивительные лошади, возившие эти кареты и рассказывающие таинственные истории.

Лошадь звали Принцессой. А имя ей досталось из-за белоснежного окраса и рыжей чёлки. Принцессу очень любил кучер — так называли человека, управляющего лошадкой. Принцесса тоже любила кучера и слушала его команды. Он кормил её вкусным овсом. Иногда давал чёрного хлеба с солью, а это так вкусно…

Принцессе исполнилось семь лет, и её представили новому владельцу. С этого начинается история. Принцесса побегала по кругу, затем одели седло. Лошадка послушно выполнила все пожелания маленького, восторженного наездника. Хозяин радовался приобретению.

Так у Принцессы началась другая жизнь. Каждый день она катала маленького мальчика или прекрасную девушку. Со временем у Принцессы родился жеребёнок, красивый — коричневый с белой головой. Вначале они всё время находились вместе, но позже его начали учить, и они виделись редко.

Однажды хозяин пришёл на конюшню и уткнулся в гриву белой лошадки:

— Дорогая моя Принцесса, — сказал Хозяин. — Я так мечтал о белой лошади для своих детей…

Он плакал, как ребёнок. Все другие животные притихли.

— Знаешь, Принцесса, теперь дети будут приезжать только летом, а всё остальное время им нужно учиться. Я не хотел, чтобы они уезжали, но жена говорит им нужно образование.

Глаза лошадки наполнились слезами. Она подумала: «И моему малышу нужно учиться, его уже забрали…»

Хозяин поднял голову и увидел глаза — в них настоящие слёзы. Они падали на подстилку. Хозяин успокоился и сказал:

— Как бы я хотел исполнить твоё самое заветное желание!

А Принцесса подумала: «Как бы я хотела ненадолго стать человеком!»

Хозяин потрепал её гриву и пошёл из конюшни.

Наступила ночь. Все уснули, лишь маленькие мышки нарушали тишину.

И этой ночью с неба упала звёздочка. Она летела издалека и становилась всё меньше. Звёздочка достигла Земли, упала на крышу конюшни, скатилась по желобу и попала прямо под ноги белой Принцессы.

Звёздочка сказала:

— Я могу исполнить желание.

Лошадка не слышала, но во сне покивала головой, а звёздочка решила, что это согласие.

Утром, испуганный конюх прибежал к хозяину, потому что вместо Принцессы — лошадки на подстилке лежала девушка с длинными белыми волосами. Хозяин побежал вслед за конюхом.

Девушка сидела, удивленно оглядываясь вокруг.

— Как тебя зовут? Кто ты? — спросил Хозяин, но девушка молчала.

Она вспомнила, что хотела стать человеком, но не знала, умеет ли она говорить. Хозяин улыбнулся. Девушка тоже. Ведь лошадкой она часто улыбалась, только этого никто не замечал. Хозяин взял её за руку, и она послушно пошла за ним туда, куда лошадкам ходить запрещалось.

В доме оказалось просторней, чем в конюшне. Девушка шла, удивляясь всему, что видела — и диковинной люстре с тысячью висящих капелек, и вазам, и росписям, и странной мебели, которую она никогда не видела.

— Вот, — сказал Хозяин, — она была в стойле Принцессы, а Принцесса исчезла.

Строгая женщина посмотрела на девушку и спросила:

— Как Вас зовут, сударыня?

— Принцесса, — неожиданно для себя сказала она.

У Дамы выпал из рук веер.

— Где Вы живёте?

И она ответила:

— В конюшне.

Девушка поведала историю заветного желания. Она говорила так искренно, что ей немного поверили. Потом Дама взяла её за руку и отвела в темную комнату со свечами на стенах и столиках. Другая барышня принесла платье и помогла одеть. Принцесса послушалась.

— Как же мы тебя назовём? — сказала Дама.

— Принцесса, — ответила девушка, разглядывая знакомые портреты на столике. — Они красивые!

Дама улыбнулась, а все свечи радостно встрепенулись. Она начала говорить про детей, про школу, про их будущее и много-много забот поведала девушке. Принцесса удивилась. Оказывается, быть человеком трудно. Нужно много учиться. Думать и заботиться.

Во время обеда случилось ещё насколько чудес. Принцесса смогла присесть. Необычное ощущение. Ведь лошадки ходят, бегают, стоят или лежат. А ещё люди кушали из круглых корытцев, а не хватали еду губами. Девущка попробовала взять ложку, но она выскользнула и упала.

Тогда Принцесса наклонилась и привычно вытянула губы. Выпив, заулыбалась.

— Она как-будто правда лошадь, — сказал Хозяин.

В этот момент засверкали искры, закружились вокруг Принцессы.

Через пять минут рядом со столом стояла лошадка Принцесса. Она с жалостью смотрела на порванное платье, лежащее под ногами.

Дама упала в обморок. Все бегали, лишь Хозяин взял лошадку за гриву и повёл из дома.

— Быть человеком трудно, — подумала Принцесса и вышла на крыльцо.

Хозяин вернулся в дом, а лошадку увели в конюшню. С тех пор прошло много лет, но в памяти всех лошадей Земли сохранилась эта история. А нам её поведал коричневый пони, состоявший в родстве с потомками белоснежной Принцессы.

---

***

Как смотрят Ангелы, скажи,

Какие слышат звуки?

Как сокращают рубежи

Негодницы-разлуки…

Какими искрами порой

Блестят перед глазами,

Какою нежною Душой

Стоят пред образами.

Как доверяют много раз

Словам и мыслям нашим,

Оправдывая напоказ,

Ошибки — саботажем…

Как знание их применить,

Чтоб польза и блаженство,

Как жить, любить, благодарить,

В порыве совершенства?

Ответят снова, в этот год.

Расскажут тайны света,

Направят силы на восход,

На лучики рассвета…

ГРИШИН Виктор

С «Алыми парусами» Грина

«Слушай внимательно! Брось курить!

Начинается отделка щенка под капитана».

капитан Гоп,

«Алые паруса» А. Грин

Чтобы быть мечтателем, верить в сказку, можно жить в любое время и очень хотеть. «Я понял одну нехитрую истину, — говорит Александр Грин устами своего героя капитана Грея. — Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками».

Эта история могла бы и не всплыть из запасников памяти, если бы средства массовой информации не заговорили о фильме «Алые паруса». Такая новость заставила вздрогнуть тех, кому за пятьдесят. Кинокритики, литературоведы заговорили о феномене Александра Грина, авторе повести «Алые паруса». Не забыли и режиссера Александра Птушко, сумевшего воплотить замыслы одного из загадочных писателей теперь уже начала прошлого века. Так он сказал про Александра Грина, который был мечтателем, романтиком и верил в счастливое будущее.

Тогда, в далеком 1962 году, кинофильм «Алые паруса» буквально взорвал города и веси провинциальной России. С афиш городских кинотеатров, фабричных клубов, сельских кинопередвижек (да, читатель, не удивляйся, был еще такой феномен кинопроката) на вас смотрели герои фильма «Алые паруса». Они смотрелись по-разному, эти афиши, нарисованные местными художниками-оформителями, но в чем были едины, так это тем, что фоном служил корабль с алыми парусами, символами чистоты и романтики. Из сидящих зрителей в зале того времени мало кто знал, что фильм поставлен по книге Александра Грина «Алые паруса». А если кто и знал, то был уверен, что Грин был моряком и капитана Грея он списал с себя. Мне повезло: я прочитал повесть раньше, чем фильм вышел в прокат и смотрел фильм с пониманием ситуации. Впрочем, чего рассказывать. Перед вами рассказ о том далеком времени и о великой силе книги.

***

Серым неуютным мартовским днем из клуба прядильно-текстильной фабрики вышел мальчишка. Мальчишка как мальчишка начала шестидесятых. На нем было видавшее виды потертое пальто, явно доставшееся в наследство от старшего брата, заношенные байковые шаровары и ненавистные боты «прощай молодость». Голову венчала заношенная шапка-ушанка с полуоторванным, по тогдашней моде, козырьком. За бортом пальто у мальчишки торчал корешок книги. Он был в библиотеке.

Дул пронзительный ветер. Кусты и деревья, лишившись снега, который укрывал их всю зиму, тревожно свистели под порывами разгулявшегося ветра. Тропинка, проторенная еще в начале зимы, явно износилась и для хождения была малопригодная. Она выгнулась и стала похожей на позвоночник тощей кошки. Ноги в ботах соскакивали в серый влажный сугроб, хозяин книги чертыхался.

С реки тянул низовой сильный ветер. Волга почернела, местами на лед выступила вода, но до ледохода еще не подошло время. Зябко ежась, мальчишка пошел через парк, где на вековых березах расселись только что прилетевшие грачи. Они ссорились из-за мест и громко кричали. Мальчишка, задрав голову, долго смотрел на птиц. Затем, словно что-то вспомнив, вытащил книгу.

«Алые паруса, Александр Грин» — прочитал он на затертой обложке. Но посмотреть текст ему не дал ветер, который заиграл страницами, и мальчишка заторопился домой, чтобы в тишине почитать книгу, которую ему предложила старенькая библиотекарь. Она давно приметила мальчишку, который буквально запоем читал книги. Нужно ли говорить, что мальчишка бредил морем, далекими странствиями.

Откуда возникла такая страсть у ребенка, живущего в рабочем поселке, сказать сложно. Он часто подолгу стоял на берегу Волги, провожая пароходы, идущие вверх-вниз по реке. Его охватывало непонятное возбуждение. Он жалел, что не родился в то время, когда можно было убежать из дома, устроиться юнгой на парусный корабль и уйти в кругосветное путешествие. А он никуда еще не выезжал дальше своего города, типичного провинциального городка, которых много в центральной части России. Здесь не могли родиться пассионарии, которыми так богаты приморские города.

Если бы он в то время познакомился с другим писателем — Паустовским К. Г., который в серии «Литературные портреты» написал очерк о Грине под названием «Жизнь Александра Грина», то многое бы понял, почему так действуют книги о путешествиях, о далеких неведомых морях. Паустовский приводит слова Грина о мальчишках, выросших в русской глуши. «Чтобы понять это, надо знать провинциальный быт того времени, быт глухого города. В этом рассказе каждый бы узнал свой заштатный городок». Это в полной мере касалось нашего героя.

Мальчишка удивлялся, как взрослые ходят каждый день на нудную работу на опостылевшей фабрике. Он пытался поговорить с отцом, не надоела ли ему такая забубенная жизнь, но получал жесткий отпор вроде того, что мал еще рассуждать.

Мальчишку спасала Волга. Сейчас она лежала подо льдом и мало напоминала могучую полноводную реку, какой она станет во время половодья. Тогда редкий день он не будет проводить на берегу реки. Мальчишка наблюдал, как крупные тяжелые льдины неспешно плывут по течению, мягко сталкиваясь друг с другом. У парнишки была развитая фантазия и богатое воображение. Он верил, что «Где-то за чертой серого горизонта сверкали страны, созданные из света, морских ветров и цветущих трав. Там жили люди, коричневые от солнца, … весёлые и нежные, как дети». Вообразить себя рядом с ними было совсем несложно.

Мальчишка вздохнул. Время было идти домой. Он вышел из старого парка и направился в сторону поселка, который стоял на отшибе фабричной цивилизации. Там жила семья парнишки в двухэтажном деревянном доме, без какого-либо намека на удобства.

Поселок в непроглядной серой мгле измороси смотрелся как мираж. Намокший, нахохлившийся, он со своими поленницами и клетушками прижался к земле, сделался незаметнее, невзрачнее. Исполосованный серыми плетями осенних дождей, фасад дома, казалось, застыл в немом отчаянном крике, исказив в гримасе рот слухового фронтона.

Мальчишка пришел домой. Не раздеваясь, только сбросив у порога ненавистные боты, он прошел в комнату, положил книгу на стол.

Перед ним в окне, как в раме, открывался невзрачный вид глухой российской провинции. Разбросанные в беспорядке многочисленные сараи, покрытые рубероидом, кусками железа, шифером. Заборы огородов, палисадников оскалились проломами. Ну чем не вятская жизнь Грина, которая казалась ему «застиранной, как рваное белье». Весна обнажила ту нищету, которую так тщательно скрыла под снегом заботливая зима. Но это была жизнь мальчишки, другой он не знал. Мальчишка не знал, чего он хотел, и чего ему хотеть. Просто иногда ему становилось душно и хотелось оттянуть воротник рубашки, глотнуть свежего воздуха.

Дома его ждали неотложные дела по хозяйству. Белобрысый пацан со вздохом принялся вершить их. Но одно он выполнял с удовольствием. Это — топка печи. Сходить в сарай и принести несколько поленьев для мальчишки проблемы не составляло. Скоро довольно загудела вытяжная труба, и зев печи окрасился мерцающим красноватым светом.

Мальчишка сел перед печкой на низкую лавочку и углубился в чтение. Он любил это время: дела сделаны, родители придут еще не скоро. Уроки учить рано. Через минуту он забыл о том, что живет в старом щелястом доме в рабочем поселке. Что на улице свирепствует холодный мартовский ветер и тучи собираются угрожающей кучей, чтобы сыпануть на землю зарядом холодной жесткой крупы.

Как любого ребенка, его не интересовали выходные данные книги: предисловие, автор, год издания. Так и сейчас он глянул на фамилию автора — Александр Грин — и пожал плечами, не вспомнив такого.

«Почитай, тебе будет интересно!» — вспомнил он слова библиотекарши.

Его, как мальчишку, не заинтересовала Ассоль с ее переживаниями. Но он задержался на рассказе о Лонгрене, старом угрюмом моряке, делающем модели кораблей. И уж совсем потерял счет времени, когда добрался до капитана Грея. Прочитав залпом выборочные места, мальчишка остыл и стал внимательнее читать весь текст, и перед ним открылась неведомая страна Гринландия. Он подумал, что это опечатка и сейчас начнется описание Гренландии, о которой он уже начитан. Но оказалось, что это не так. Вместо заледеневшего острова со страниц книги на мальчишку повеяло южным морем, морским городом, куда заходят парусники.

«Ему грезилось море, покрытое парусами…» — так написал Паустовский К. Г. об Александре Грине.

Воображение быстро перенесло его в несуществующую далекую сказочную страну Гринландию, в маленький приморский городишко Каперна. Мальчишка никогда не был на море и не видел ни морских городов, ни морской дымки, в которой видны расплывчатые силуэты кораблей. Но фантазии ему было не занимать. Мальчишка сбегал вниз по мощеной булыжником улице городка к морю. Он его видел издалека, ему хотелось подойти поближе и протянуть морю руку. Он был уверен, что море не укусит его, а наоборот, доверительно лизнет влажным языком. Затем, словно, играясь, откатится назад, чтобы нахлынуть на берег снова.

Мальчишка сидел, читал книгу и вздыхал. С его поселка было не убежать юнгой на паруснике, как это сделал Грей, а речные буксиры, по которым ему удавалось полазать, были далеко не воображаемые парусники. Ему еще не встретился капитан Гоп, который бы сказал: «Слушай внимательно! Брось курить! Начинается отделка щенка под капитана».

Наутро подросток шел в школу. Тропинки, разбитые днем, за ночь прихватило морозом, и старые боты нещадно скользили. Мальчишка ругался, хватаясь за остатки жалких заборов. В школе он никому не сказал, что читает «Алые паруса». Его еще не задели мечты Ассоль изменить жизнь, встретить принца на корабле с алыми парусами. Мальчишка не понимал пока, что его мечты делали его похожим на мечтательницу из книги.

Вся романтичность истории дойдет до него, когда на афишах замелькает фильм «Алые паруса». В первый раз в жизни белобрысый пацан, застенчивый и неловкий, по-другому посмотрит на своих сверстниц. Как же они были не похожи на эту романтичную девушку! Да и все они, дети городских окраин и рабочих поселков, были более похожи на детей Каперны, которые издевались над Ассоль, которая была не такая, как они.

После просмотра фильма и не один раз, желание стать моряком усилилось, и мальчишка повторял про себя запомнившиеся ему слова: «Он хотел быть „дьявольским“ моряком».

Мальчищка становился похожим на своего кумира, капитана Грэя, который, начитавшись книг, заболел морем, дальними странствиями. На пятнадцатом году жизни, Артур Грэй тайно покинул дом и проник за золотые ворота моря. В скорости из порта Дубельт вышла в Марсель шхуна «Ансельм», увозя юнгу с маленькими руками и внешностью переодетой девочки. Этот юнга был Грэй.

Мальчишка читал эти страницы и хмурился. Он понял, что хочет стать моряком, но как воплотить свою мечту не знал. На Волге не было парусников, которые подняв паруса, растворялись в мареве будоражащих сердце далей. По реке ходили неуклюжие самоходки и пассажирские пароходы, громко шлепая плицами колес. Но он и на них не плавал. Иногда ему удавалось на речном вокзале пробраться на пароход. Тайком, мимо вахтенных, по трапу пробежать на вторую палубу, где гуляли, наслаждаясь видом на берег, пассажиры. Сердце у мальчишки заходилось от восторга. Эти люди плыли куда-то далеко, где он еще не был. А он так мечтал путешествовать.

«Рассеян на уроках. О чем он думает…» — констатировали на родительских собраниях учителя. Знали бы они, о чем думает нескладный подросток с длинными руками, предательски высовывающимися из коротких рукавов кургузого пиджака. Но он был замкнут и неразговорчив в школе.

«С восьми лет Грин начал напряжённо думать о путешествиях. Жажду путешествия он сохранил до самой смерти. Каждое путешествие, даже самое незначительное, вызывало у него глубокое волнение…» — делится с нами о любимом писателе Паустовский К. Г.

Слова капитана «Ансельма» запали мальчишке в душу: «Однажды капитан Гоп, увидев, как он мастерски вяжет на рею парус, сказал себе: «Победа на твоей стороне, плут». Когда Грэй спустился на палубу, Гоп вызвал его в каюту и, раскрыв истрепанную книгу, сказал: «Слушай внимательно! Брось курить! Начинается отделка щенка под капитана». Эти слова были выучены наизусть и надолго остались в памяти у мальчишки.

«Он хотел быть „дьявольским“ моряком. Он, задыхаясь, пил водку, а на купаньи, с замирающим сердцем, прыгал в воду головой вниз с двухсаженной высоты. … в его думающих глазах отразился блеск, как у человека, смотрящего на огонь…» — этот кусок текста мальчишка запомнил и часто вспоминал на скучных уроках, выходя из мечтаний только окриком учителя.

Характеристики юнги Грэя очень пригодилось подростку, когда его постигли первые неудачи. Учась в восьмом классе, он за компанию со своими одноклассниками, проходил медицинскую комиссию в суворовское училище. Оказалось, что его зрение не идеально. Не сто процентов, как говорили врачи. То, что он не проходил в суворовское училище, его нисколько не беспокоило, так как он бредил мореходкой. Мальчишка спросил у врача по поводу своего зрения, насколько это серьезно. Врач, поняв, что от него хочет подросток, еще раз внимательно исследовал глаз, который упорно не мог четко увидеть две последние строки на таблице. Врач сказал, что пониженное зрение — последствие травмы. Был сильный удар, и повредился зрачок. На вопрос мальчишки о том, сможет ли он пройти медкомиссию в мореходном училище, врач покачал головой и сказал, что в этом он не уверен. Требования по зрению в мореходных училищах приравнены к военно-морским училищам, а он только что не прошел в суворовское. «Грэй шел к цели со стиснутыми зубами и побледневшим лицом. Он выносил беспокойный труд с решительным напряжением воли, чувствуя, что ему становится все легче и легче по мере того, как суровый корабль вламывался в его организм, а неумение заменялось привычкой. Вся работа являлась пыткой, требующей пристального внимания, но, как ни тяжело он дышал, с трудом разгибая спину, улыбка презрения не оставляла его лица».

Мальчишка был уверен, что он смог бы все сделать, что делал его кумир. Он бегал на лыжных соревнованиях, доплывал почти до середины Волги. Он мог многое, но не мог одного: вернуть себе стопроцентное зрение. «Капитан Гоп, я ободрал локти, ползая по снастям; у меня болят бока и спина. Я хочу к маме». Такого, чего хотел услышать капитан Гоп, добрый человек, но суровый моряк, мальчишка произнести не мог, как и его кумир Грэй.

«Чудеса нужно делать своими руками», — повторил он слова своего кумира и начал действовать. Мальчишка получил свидетельство об окончании восьми классов, в котором себя неловко чувствовали несколько четверок. Он отмел все уговоры учителей и директора школы о том, что с таким свидетельством нужно поступать в девятый класс, что после окончания средней школы он в состоянии сдать в кораблестроительные институты, водного транспорта. Но мальчишка не хотел ждать.

«Что в итоге?» — спросите вы. Ничего общего у нашего героя с капитаном Греем не произошло. Погоня за мечтой заняла много времени, но так и не исполнилась. Паренек частично исполнил свою мечту. Он все-таки пробился в училище, но не в мореходное, а — речное, хотя не на судоводительскую специальность. Проучившись пару лет, мальчишка понял, что путь на мостик ему закрыт, даже на Волге.

«В этом мире, естественно, возвышалась над всем фигура капитана. Он был судьбой, душой и разумом корабля. Его характер определял досуги и работу команды…» — помнил он слова из книги. Речное училище не могло дать ему те «Алые паруса», о которых он мечтал, читая Грина.

Капитан Грей уходил в сказку. «Сказка нужна не только детям, но и взрослым. Она не дает нам успокоиться и показывает всегда новые, сверкающие дали, иную жизнь, она тревожит и заставляет страстно желать этой жизни. В этом её ценность и невыразимого подчас словами, но ясного и могучего обаяния рассказов Грина». Это он узнает позже, прочитав очерк о Александре Грине писателя Константина Паустовского. Из сказки наш герой вынес, что за мечту нужно бороться. Она никогда не исполнится, если ее просто хотеть, но ничего не делать.

Наш герой, может быть, так и оставался бы в мечтах со своим морем. Он, кстати, в этом не был одинок. «Целая плеяда писателей и исследователей пыталась передать необыкновенное, шестое ощущение, которое можно назвать «чувством моря». Все они воспринимали море по-разному.

Паустовский К. Г., автор «Литературных портретов» о Грине, в молодости мечтал стать моряком, но… мало ли «но» возникает на пути к мечте. Паустовский прекрасно понимал юного Грина-блина, его ощущения, когда в пыльной Вятке тот встретил двух молодых людей в белой форме курсантов морских классов. У нашего героя получилось, как у Грина: он любил выдуманное им море и был в фантазии своих грез. Оно осталось для него недосягаемым и посему манило с необыкновенной силой. А он не привык отступать.

Затем случилось то, что случилось. Нашего мечтателя призвали служить. Строгие военные в черных кителях с золотыми нашивками на рукавах, посмотрев диплом речного училища, отправили его служить в военно-морской флот. На вопрос, а как же пониженное зрение, которое как камень на дно тянуло его при прохождении медицинских комиссий, военно-морские офицеры рассмеялись, сказав, что нечего ему на море смотреть, а обслуживать двигатели особенного зрения не нужно.

«Иди служи, моряк…» — и хлопнули его по плечу.

«У меня на шапке ленты, а на лентах якоря» — эта детская незамысловатая песенка звучала в ушах нашего героя три долгих года. Будучи на службе, он не увидит своих «Лисса, Зурбагана, Гель-Гью и Гертона», этих несуществующих городов. Красно-кирпичные здания флотских казарм, замшелые форты, покрытые дымкой времени ремонтные доки, романтики молодому моряку не добавляли. «Да и есть ли она, романтика?» — впервые подумалось ему. «Морская жизнь сразу же обернулась к Грину изнанкой…» — приходили на ум нашему герою полузабытые строки о любимом писателе.

«Моряка из Грина не вышло — он испытывал отвращение к прозаическому матросскому труду…» — доверительно сообщил нам Паустовский К. Г. в своих «Портретах». У нашего моряка вопрос так не стоял. Правильнее, его никто не спрашивал, чего он хочет делать. Наш мечтатель сполна хватанет флотской романтики: будет драить трюма, чистить от шлака угольные котлы. Руки будут исколоты тросами, бензин с трудом отмывал ладони от въевшегося кузбасслака, которым он красил кнехты, якоря.

«А еще нужны нам якоря и тросы…» — горько напевал наш герой слова из приставшей песенки тех лет. Он привык недосыпать ночью и добирать недостающие минуты сна в строю, уткнувшись лбом в спину впереди стоящего. Чем не «оморячивание» капитана Грея!

Но всему приходит конец. Пришло и время нашего героя. Для него раздался марш «Прощание славянки», который сопровождал в увольнение в запас военнослужащих ВМФ. Парень в черном бушлате и в бескозырке шел по дощатому настилу пирса, удаляясь от стоянки катеров, которые были его домом три года, а в горле стоял ком. «Он хотел быть дьявольским моряком».

…«Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе. Тихо будет плыть этот чудесный корабль…» — неожиданно выплыли из глубины сознания парня слова, когда он получал студенческий билет Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. Да, понимая, что отделка щенка под капитана произошла, наш герой резко меняет курс.

«Мечтами об „ослепительном случае“ и радости полны все рассказы Грина, но больше всего — его повесть „Алые паруса“. Поэма, утверждающая силу человеческого духа». Так замечательно сказал о Грине Константин Паустовский. И эта фраза как никогда подошла нашему герою.

Парень сменил тельняшку, которую он носил почти семь лет, на студенческую штормовку, но тельняшку, форменный воротничок (гюйс) и бескозырку он сохранил. Они лежат на полке рядом с книгами детских и юношеских мечтаний, среди которых стоит скромная книга «Алые паруса».

«А капитаны?» — спросите вы.

«А что капитаны?» — ответил наш герой, в который раз пролистывая любимую книгу. Они стоят на мостиках не только кораблей, есть мостики и большого бизнеса. Есть моря, океаны делового мира, по которым провести свой корабль ничуть не легче, чем капитану Грею провести парусник по неведомым морям. У нашего героя все получилось, уверяю вас. Но в трудные минуты принятия решения, словно из далекого прошлого, доносился до него хриплый голос капитана Гопа: «Послушай, брось курить…».

«Когда дни начинают пылиться и краски блекнуть, я беру Грина и раскрываю его на любой странице. Так весной протирают окна в доме. Все становится светлым, ярким, все снова таинственно волнует, как в детстве», — эти слова Даниила Гранина оживляют для нас память об Александре Грине, замечательном русском писателе, и что у человека всегда должна быть мечта, за которую стоит бороться.