Бесплатный фрагмент - Баянаул — Чимкент. История откочевщика

О, мой аул, ты со мной!

Кто приезжал на один день в Баянаул,

Не замечал, как он неделю отдохнул.

Асан Кайгы

Бесчисленны угодья. Высока

Трава- она скрывает стригунка.

Вкруг озера и за день не объедешь,

А степь объехать- жизнь вся коротка!

Султанмахмут Торайгыров

Посреди необозримых ковыльно-полынных степных далей Сарыарки, на крайнем северо-востоке земли казахской, находится мой Баянаул. Через тысячу километров утомительно долгого однообразного пути вдруг на поверхности плоской, как стол, степи, словно из-под земли, как мираж, возникает синий горный массив. Это — удивительная горная страна Баян-ола — Баян аула — Баянаул. Под небом гор, среди лесистых сопок и урочищ, по которым скользят тени серебристо-белых облаков, находится мой ата жұрт, обласканный степным ветром — место зимовки далеких предков, чей прах покоится на древнем родовом кладбище рода Каржас-Сатылган-Есенаман в ауле Жангыз кайын-Одинокая береза (бывшее отделение Октябрьское Баянаульского совхоза).

Звонкое имя твое, Баянаул, отзывается в сердце казаха, от восхода солнца до его заката — от Алтайских гор до Урала-Жайык реки, от Кызылжара на крайнем севере до Алатау и напоенных солнцем садов Туркестана на юге страны.

Предвечному Владыке миров было угодно создать именно здесь, в самом сердце Сарыаркинской степи удивительный островок неповторимого горно-лесного оазиса. Наперекор неистребимому обычаю, не хочу вновь перечислять все его неоспоримые достоинства и восхвалять «Малую родину», как принято сейчас говорить. Я просто попытаюсь живописать наш родовой ата журт, ата мекен — землю отцов и дедов. Каждый казах, сын Алаша, помнит, любит свой аул, тоскует о нем, проживая в городе где-то вдалеке от родных пенатов.

Аул, всегда единственный и не похожий ни на какие другие; аул, который всегда с тобой, будоражит память, приходит к нам во снах и зовет в свои объятия сыновей и дочерей.

Поселок Баянаул такой же, как и многие тысячи, десятки тысяч поселений потомков кочевников Великой степи. Его отличительная особенность — это необыкновенная природа, выраженная фантастическим ландшафтом. Кто-то из моих земляков с гордостью утверждает, что природные красоты Баяна похожи на горы Швейцарии, находя в этом сравнении особый шарм. Я не хочу этого сравнения, поскольку это так натянуто и, самое главное, оно не верно, это сравнение с природой Европейских альпийских гор. Куда вернее будет провести аналогию с горной страной Хангай, которая является брендом Монголии, где есть места, аналогичные по природе своей нашему Казахскому мелкосопочнику. И к чему потуги сравнения себя с далекой и чуждой Европой? Великие предки казахов, кочевые тюрко-моголские племена, вышли в тринадцатом веке именно из Монголии.

В моем родном Баянауле, под бирюзово-синим сводом небес, где кочуют облаков кудрявых стада, на плодородной земле, овеваемой суровыми ветрами, разносящих густой аромат полыни и сосновой хвои, где колышется ковыльное море, зреют хлебные нивы, пасутся отары барашков и табуны лошадей под присмотром рачительных пастухов-шопанов.

Детство безоблачное

Вы, годы детские, спеша,

К неведомому путь держа,

Прошли. Передо мною горы.

Взберусь — с небес звезду сорву,

Сорвусь — и в яму упаду!..

Султанмахмут Торайгыров

В те далекие благополучные годы моего детства, в начале 60-х годов, время было спокойное, как принято сейчас говорить — стабильное. Ничто не могло возмутить мирную трудовую жизнь моего родного Баянаула, затерянного в океане великой степи. В областной центр Павлодар аульчане ездили очень редко, по особым случаям, так, как и родственников в тогдашнем чисто русском городе, областном центре, почти не было. Тогда, наверное, казахов в Павлодаре-Кереку было не более десяти-пятнадцати процентов от общего населения. Караганда была еще более далекой, но не по длине пути, а по редкости сообщения на автобусах, которые в короткий летний сезон ездили не каждый день, а больше. Автобусы эти были легендарные короткотелые тупорылые ПАЗики, похожие своей формой на булку хлеба, неустанные трудяги наших пыльных ухабистых дорог. Личного автотранспорта в те далекие годы не то, что у селян — в городе было ничтожно мало. Машина, какую я знал, была только у дедушкиного соседа Нурсипата, который проживал на соседней улице Советов. Кажется, машина была марки Победа; она была старой, и бабушка Салима аже остроумно называла ее «Нурсипаттын огызы» -«буйвол Нурсипата».

Мама рассказывала нам, как в годы студенческой юности приезжала на каникулы на поезде из Алма-Аты в Павлодар каким-то кружным путем через Новосибирск. По прибытии в Павлодар она переправлялась на пароме через Иртыш и на другом берегу реки на паромной переправе ждала попутной машины, следующей в Баянаул. Бывало, что попутка заставляла ждать себя дня два-три. Хорошо, что в Павлодарском старом районе, «Казачьем крае», проживал мамин дядюшка, брат Сайпи ата Кузекова, Куанжан ата Смагулов. Я, в свое время приезжая из Чимкента на каникулы, тоже останавливался у Куанжан ата. Помню этот древний уютный казачий сруб. Домик стоял в тихом переулке. Меня, уставшего с дороги, Куанжан ата и аже кормили и укладывали в зале отдыхать, предусмотрительно затворив ставни на окнах от дневного света. В полумраке комнаты размеренно тикали большие настенные часы с гирьками. Эти часы отбивали время с каким-то баюкающим нежным и вкрадчивым звоном, за что я их очень любил.

Ах, этот домик, бревенчатый сруб, в Старом городе, в Казачьем крае!.. Однажды мама, еще юная студентка, приехав из Алматы, решила по пути домой погостить в Павлодаре у своей подруги и сокурсницы Кати Ержановой. Дедушка Сайпи ата, который ждал свою старшую дочь на каникулы, справился через шофера попутной Баянаульской машины у Куанжана, прибыла ли к нему дочь из Алма-Аты. Куанжан ата каким-то образом разыскал дом маминой подруги и привел ее к себе домой, отругав: «Как ты могла пойти не в мой дом?!» Строгие были нравы в те годы.

Нет, только не подумайте, что на переправе маму забирала какая-то комфортабельная легковая машина или автобус. Долгожданная попутная машина эта была трудягой-грузовиком, легендарным ГАЗ-51, который тоже был родным нам с детства. Мамин отец, мой любимый дедушка Сайпи ата Кузеков, отправлял маме деньги на дорогу из далекой Алма-Аты домой, в Баянаул. А была еще студентка, мамина знакомая землячка, которая не могла себе этого позволить и проводила летние каникулы в Алма-Ате, проживая в общежитии и где-то подрабатывая.

Дедушка Сайпи Кузекулы с бабушкой Салима аже по маминой линии растили нас с дошкольного возраста, потому что родители мои уехали обживать Караганду, где отцу предложили работу в Карагандинском государственном университете. Я рос в окружении любящих дядюшек и тетушек, маминых братьев и сестер, моего «нагашы журт». Так выпало судьбой, что я оказался в завидном положении по праву первородства, как долгожданный внук-мальчик (мама была первой дочерью в семье после старшего брата Ануара), хотя и не по прямой линии, а по женской. Рядом со мной параллельно, плечом к плечу, рос мой ровесник, самый младший мамин братик Алмас. Алмас был старше меня на целых четыре месяца. В детстве мы росли, как двойняшки-близнецы, разделяя всю любовь большого клана по-братски пополам. Так что я был «атанын баласы», деда сын, и родителями манкировал, не признавал их руководящей роли, называя их фамильярно по имени. Таков был суровый патриархальный обычай степняков. Самый младший сын и наследник клана Алмас, и я, самый первый внук, обладали массой привилегий, самой главной из которых была неприкосновенность. Поэтому росли мы в обстановке вседозволенности, если не считать эпизодических наигранно-строгих окриков деда, шлепков от бабушки и подзатыльников исподтишка от дядьев.

Наше детство — счастливое и насыщенное событиями мальчишеской жизни время. Нас с братом-дядькой, маминым младшим кенже Алмасом, растили баловнями. А как же еще, если у меня, росшего под эгидой дедушкиного клана, было изначально шестеро дядьев со стороны мамы, которая была самой старшей сестрой. Правда, двое из них уехали учиться в Алма-Ату и там, женившись, остались жить. Пока я был пацаном, мы с Алмасом жили-не тужили, проводя время в поисках развлечений и забав, дабы выплеснуть заряд неиссякаемой детской энергии. Нам никто не мог причинить зло, тому залогом были крепкие кулаки старших дядек, их авторитет первых парней в ауле. Кроме того, аул жил вековыми устоями казахского социума, который зиждился на традиционных родовых связях и дружбе отцов и дедов. Все нехорошие поступки среди детей: обман и кража, хвастовство и пустословная болтовня, насилие над слабыми и беззащитными строго табуировались одним словом — «уят болады».

Нас окружали родные лица аульчан, которые никуда не уезжали, жили прежним укладом постколхозной налаженной жизни строителей коммунизма. Уезжали только юноши и девушки, которые завершив учебу в средней школе (восьмилетней и двух средних -казахской номер один и русской — номер два), отбывали куда-то в недосягаемое далеко поступать в институт. Многие после окончания вузов не возвращались в родной аул и оставались навсегда в большом городе. Ребенком я не мог этого понять: как можно было позабыть такое прекрасное место, как наш аул под небом гор среди долин?

Сытые, добротно обутые и одетые, мы носились и бесчинствовали, как сущие дьяволята. Детские игры были примитивно простые: асыки во дворе и в доме — кан талапай, прицельное камнеметание, фехтование на палках, борьба, рекогносцировка окрестных скал, всевозможные интерактивные игры с мячом и без оного на пыльной импровизированной спортплощадке.

Мы, два баловня-еркетая, были освобождены от всех повинностей по грязным хозяйственным работам вроде ухода за скотиной, растопки печей, водоснабжения и чистки снега зимой. Так что, можно сказать, что мы с Алмасом были счастливыми избранниками аллаха, наш статус вызывал дружескую зависть наших ровесников, аульных пацанов.

Жители аула жили натуральным хозяйством, разводили домашнюю скотинку в традиционном комплекте: молочная коровка с теленком, десяток-другой курочек, полдюжины барашков для мяса и, в лучшем случае, гужевой транспорт в одну лошадиную силу (если была телега-арба). В огороде высаживали неизменную картошку на черноземной почве, а коротким летом можно было успеть вырастить и огурцы в лунках на высоких навозных грядках. Хорошо росла редиска. Правда, были участки на чисто каменной платформе, где огородничество было невозможно. Дома на таких каменистых участках не ценились.

Перед моим мысленным взором встает незабываемая картина вечернего аула. Вздымая тучу пыли, оглашая улицу ревом, из пастбища в поселок возвращается стадо коров и баранов. Стадо ведет верхоконная корявая фигура аульного пастуха Ергали. Он –жертва ДЦП и совершает странные телодвижения, двигается, как кукла-марионетка в неумелых руках малого дитя. Ергали не может передвигаться без посторонней помощи: его снимают с седла и сажают на коня его близкие из семейства Шалкибаева Искак ага. Но, усевшись на коня, Ергали врастает в седло и преображается в полноценного наездника. Ергали очень общителен: он весело мычит, исторгая нечленораздельные звуки, и улыбается встречным перекошенным жуткой гримасой лицом. Народ радостно встречает своих кормилиц-буренок и любимых кучерявых барашков, ведомых бойкими козами. Все это трубно мычащее и нетерпеливо-звонко блеющее стадо, помахивая хвостами и тряся жирными курдюками, вздымая пыль, стремится домой, направляемое криками и взмахами рук своих хозяев. В наступивших сумерках все окрашено колдовскими красками закатного светила, медленно угасающего за сопками Баянтау. В воздухе висит аромат парного молока, смешанного с запахом свежего навоза и кизячного дыма из растапливаемых печей.

Отчий дом. Быт и нравы сельчан

Дедушкин дом, как мы его называли в детстве, дом Сайпи ата, был изначально (во всяком случае, первая его половина) построен русским мужиком из бревен; на окнах были ставни от ураганных ветров и зимних буранов. По мере роста количества иждивенцев дедушка достраивал дом в длину и получилось длинное жилище из анфилады четырех комнат, из которых две старые были по уровню выше двух, пристроенных позже. Со временем дедушка добавил на северо-западной стороне еще дальнюю комнату с печкой и веранду-сенек (сени) во всю длину строения с северной стороны. Из большого окна веранды открывался вид на горы Баянтау и маленький домик соседа Абдрахманова Зекен ага. На западной стороне дома располагалась большущая изба казачьего клана Черкашиных. Этот внушительный сруб квадратного плана из потемневших со временем бревен гордо возвышался перед прохожими, следовавшими мимо в поселок «Заготзерно» и новый микрорайон. На стене дома Черкашиных висела чугунная мемориальная доска родственницы, бесстрашной казачки-большевички, геройски погибшей в бою с белоказаками.

Наше детство в районном центре, посёлке городского типа было светлое и благополучное. А в совхозах вообще был беспросветный мрак, тьма египетская. Мы с большой неохотой по принуждению выезжали с родителями к родичам в совхоз Баянаульский, отделение Октябрь, родину отца-ата журт. Еще тоскливее были визиты в гости к папиному брату-табунщику Балтажану, который тогда жил на какой-то потерянной в степи ферме. Мамины родичи нагашылар со стороны бабушки были аристократического происхождения «кожа» (ходжа) и проживали в совхозе Тендик (Насыр ага) и Сунгат ага — в центральной усадьбе совхоза имени К. Сатпаева. Сыновья дедушкиного брата Ныгмета, Пазыл ага и Мубарак ага, проживали здесь, в райцентре Баянаула.

Насколько была велика пропасть между жизнью в поселке и областным центром Павлодар, настолько же наблюдался разительный контраст между Баянаулом и совхозами. После изысканных природных красот Баянаула нам казался невыносимо тоскливым бесконечно однообразный степной ландшафт, окружающий дальние совхозы и затерянные животноводческие фермы.

В совхозах господствующим было традиционное животноводство, хлебопашество и производство кормовых культур. Естественно, вокруг загонов для скота и теплых коровников-овчарен царили навозные завалы. Кругом под ногами гостя поджидали коровьи лепешкообразные кизяки, конские яблоки и бараний горох-кумалак. Коровий навоз был особо ценен и в высушенном виде служил в качестве незаменимого топлива. Для этого кизяк-тезек собирали и сырым складывали в длинные штабели-дувалы, где они доходили до кондиции под солнцем и ветром. Специфические запахи скотных дворов вкупе с мириадами непобедимых мух повергали нас, районных чистоплюев, в шок и трепет. А чего тут скажешь про городских деток?!

Полудикие аульные дети смотрели на нас, как на выходцев из небесных чертогов. Ведь мы были ухоженные, чистенькие, высморканные и опрятно одетые в стильные шмотки. На старых архивных фото на мне красуется костюм-матроска, на ногах сандалии с носками, а голову украшала соломенная фуражка с козырьком.

Самое ужасное впечатление производили кыстау-зимнее жилище кочевников, ветхозаветные хижины, кое-как сложенные из каменных плит и укрытые дерном. Солнечный свет едва-едва проникал внутрь через крохотные полуслепые оконца, напоминающие военную амбразуру. Говорят, раньше в эти оконца вместо стекол натягивали высушенные бычьи желудки. Пол внутри этого мрачного каменного склепа был просто утоптанный земляной, а на крыше весело колыхалась зеленая травка. Там, в этих архаичных жилищах, больше похожих на пещеры каменного века, до последнего времени ютились самые бедные аульчане. Отец вспоминал, как в годы войны люди жили в полуземлянках, где окна были вровень с землей.

Из всего этого безрадостного списка тупиковых аульных местечек резко выделялся и стоял особняком совхоз имени Торайгырова, бывший Александровский, который располагался на северных отрогах Акбеттау возле прекрасного озера. Сохранился один шедевральный фотоснимок из семейного архива. На ней мы с сестренкой Фаридой, чистенькие, хорошо одетые, и красивая мама сидим на крылечке дома Абдыкаримова Нурахмета, отцова племянника в ауле Торайгыр. Рядом с нами сидит Жашкен аже в этно-костюме (жаулык-камзол), бабушка Нурахмета ага, а на заднем фоне маячат нелепые фигуры босоногих чумазых аульных детей, облаченные в живописное рванье. Прямо. как с рисунка Тараса Шевченко «Байгуши», где изображены казахские дети, сиротки-попрошайки XIX века.

Когда мы посещали дом покойного Абдыкаримова Нурахмета, там для нас лучшим развлечением был визит на озеро Торайгыр с удочками. Озеро это имело необыкновенный вид: с северной стороны, где пролегала дорога в райцентр, у него был неуютный равнинный илистый берег, истоптанный копытами скота, приходившего на водопой. А по всей остальной длине береговой линии по периметру были обрывистые мрачные скалы. Здесь помимо обычных чебаков и окуней, были искусственно разведены зеркальные карпы, сазаны, и, говорили, что даже ловили белого амура, которого мы, правда, не видели. Дядя Нурахмет работал ветврачом совхоза, а супруга его, Кадиша тате, была учителем в школе. В один такой день с нами на озеро увязалась младшая дочка Нурахмета ага, маленькая Анарка, которая неотступно следовала за нами с удочкой в руке и улыбкой, как у Чеширского кота. Мы не хотели брать ее с собой, гнали обратно домой, поскольку местом рыбалки были опасные отвесные скалы; однако Анарка, проявив беспримерное упорство, пришла на берег, забросила удочку и, к нашему изумлению и стыду, именно ей, маленькой девочке, попался на крючок толстый, как сарделька, линь. А мы ничегошеньки не поймали.

Дядя Нурахмет Абдыкаримов был единственным сыном папиной старшей сестры Калима апа. Муж Калимы апа Кылышбек не вернулся с той ужасной бойни, называемой советскими историками Великая Отечественная, а по-современному — Вторая Мировая война. Она была красивая и работящая, и, как вспоминал отец, к ней, вдове, сватались многие женихи Баянаула. Однако, вопреки настоятельным советам матери, моей бабушки Ракыш аже, Калима апа не вышла повторно замуж и всю свою жизнь посвятила сыну, который выучился в Алма-Ате и стал ветеринарным врачом, а позже проработал до пенсии главным ветеринарным врачом Баянаульского района. Абдыкаримовы переехали из Торайгыра в райцентр после нашего отъезда в Чимкент.

Нурахмет ага мы очень любили за его добрый нрав, и он, со своей стороны, в нас души не чаял. Щедростью дастархана и гостеприимством дом Абдыкаримовых можно было сравнить с юртой богатого бая XIX века. Во время летних визитов в Баянаул я видел, как дядя Нурахмет вместе с супругой Кадиша тате только успевали поворачиваться, принимая бесконечную череду гостей, прибывающих отовсюду. Нурахмет ага чуть ли не каждый день резал барана и угощал дорогих гостей. Он мог зарезать и освежевать барашка один за пятнадцать минут; только нужно было помочь ему поднять и подвесить тушу на веревке, а дальше он, виртуозно орудуя ножом и кулаком, в мговение ока сдирал шкуру, как чулок. Во дворе дома возле загона для скота стояли огромные алюминиевые кастрюли с ненужной сорпой, которую не могли пить даже пресыщенные собаки.

Согласно кодексу восточного гостеприимства, щедрые хозяева, местные амфитрионы, весь короткий летний сезон посвящали служению прибывшим на курортный отдых родичам, нужным людям и друзьям из городов. Встретив честь по чести долгожданных гостей, накормив и напоив их, переправляли на Жасыбай, в пансионаты и туристическую базу. Пока длился отдых, гостеприимные хозяева посещали раз или даже по нескольку раз своих подопечных, расстилая достархан уже непосредственно в курортной зоне, на лоне природы или в пансионате. Согласно этикету, приезжим гостям высокого ранга подвозили свежие баурсаки, домашнее масло, вареное мясо и, конечно же, прославленный баянский кумыс. Да, чуть не забыл — и, непременно, водочку.

В ту эпоху развитого брежневского социализма туризм в Баянауле был на примитивном уровне. Приезжим нечего было предложить для удовлетворения их познавательного интереса. В самом поселке был построен музей первого Президента Академии наук Казахской ССР Каныша Имантаевича Сатпаева, где долгое время до самой пенсии проработал директором папин племянник Серик Мусин, сын второй сестры отца покойной Сагиды апа и Мусина Мазана.

Обычая паломничества верующими муслимами святых мест тоже не было, как не было и самих адептов ислама. От родителей нам было известно, что старый мазар-усыпальницу святого Машхур Жусупа Копеева в послевоенные годы разрушили местные коммунисты, безбожные активисты — белсенди под руководством партийных руководителей. Не будем упоминать их имена. Аллах им судия. Это в далеком будущем с обретением независимости появится пещера Коныр аулие в гроте Драверта (о существовании которого мы тогда не ведали) в урочище Жамбакы, и будет построен внушительный кесене-мавзолей Машхур Жусупа Копеева, увековечена память правителя Баянаульского внешнего округа Мусы Шорманова, полковника царской армии. Аулие булак на выезде из поселка в Павлодарском направлении обычно служил местом для ритуального возлияния спиртными напитками на посошок-жолаяк, когда баянаульцы провожали сватов-кудалар и высоких городских гостей.

Советская эпоха сделала нас безбожниками, чего уж скрывать. Мечеть в Баянауле была закрыта советской властью, и здание отдали под очаг культуры — сельский клуб. Джамагат потихоньку возглавлял наш дедушка Сайпи ата, нелегальный пастырь-имам без мечети муслимов Баянаульского района. Намаз читали только деды и старушки старого закала. Русская водка победно красовалась на казахских дастарханах, без нее не проходило ни одно мероприятие, ни одна встреча старых друзей, одноклассников и земляков. По возвращении из родного аула в город младшее поколение обычно давало отчет отцу и матери, как прошли встречи, у кого побывал дома, кто и как встречал-привечал, чем угощал. Был один вопрос, определяющий степень оказанного уважения хозяев дастархана к персоне гостя: «Арақ қойды ма?», сравнимое с вопросом после возвращения с тоя — «Сөз берді ма?»

Не стану описывать наши дастарханы и казахские тои сытого «брежневского» времени, по которому ныне печалятся, называя коммунизмом, бывшие советские люди,.Они были совсем не такие, как сейчас, в период дикого, разнузданного капитализма. То был другой мир, было другое время, безвозратно канувшее в Лету.

Но мое детство было чудесным, как принято писать в воспоминаниях. Ничто его не омрачало: никакой дефицит продуктов и товаров ширпотреба. У нас было все; мы обладали гарантированным минимальным достатком. Во-первых были сыты, как-то обуты и одеты «по сезону». Все на нас было родное советское, добротное и крепкое, пригодное к долгой носке. Так называемые предметы долговременного пользования. Мы с нагашы, ровесником Алмасом, были баловные пацаны: он младший сын Сайпи ата-кенжебай, а я самый первый внук дедушки. Если старшие дядьки, как и все дети аула, одевали поочередно обноски старших братьев, то на нас все было новое. Как сейчас помню образы мальчишек и юношей, облаченных в дешевые хлопчтобумажные штаны с разноцветными неровными заплатами на коленках, а у некоторых и на попе, как у бродяги Чарли Чаплина. Рубашки тоже латали, накладывая заплатки на продранные локти. Когда латать было невозможно, то рукав просто обрезался, подкорачивался, и получалась прекрасная летняя рубашка с короткими рукавами.

Нормой было ходить в кирзовых сапогах. Долгие десятилетия они были универсальной обувью советских людей, особенно жителей села. В кирзачах мы и навоз в коровниках чистили, и, надраив ваксой, гулять выходили. Ведь тротуаров в ауле не было, как и асфальтовых дорог. Это все было в далеком мифическом городе. Вместо демисезонных курток все щеголяли в ватниках — стеганых тужурках, набитых хлопком. Да, да! Те самые знаменитые ватники, ставшие ныне символом совкового человека, пролетария-маргинала и освобожденного труженика Востока. Зимой же мы носили зимние драповые пальто на ватине с цигейковым воротником и цигейковые же шапки-ушанки, которые казахи называли малакай. Девчонки зимой также были все в пальтишках, а более обеспеченные носили цигейковые черные шубки. Молодухи и девушки-модницы обувались в щегольские белые валенки (ақ пима). Головы их надежно защищали цигейковые стандартные шапки или толстые пуховые платки. Воротники и шапки из рыжей лисы носили только жены партийных боссов, красных директоров и начальников. Недостижимой мечтой советских женщин была каракулевая шуба. Во всяком случае, шуб из искусственного меха еще не было. Да и замерзли бы в них на сорокаградусном морозе. Валенки от долгой эксплуатации быстро изнашивались, и приходилось подшивать войлочные подметки, а на пятки подшивали кожаные заплатки. Но это было к лицу старикам и работягам. Молодежь старалась эстетизировать такую сермяжную этническую обувку и щегольски подворачивала верхний край валенок вниз.

В сезон весенней распутицы переобувались в ставшие модными резиновые сапоги, высокие голенища которых стильные джигиты также подворачивали как можно ниже, порой даже до самого подъема ступни.

Одним словом, стиль одежды той незабвенной эпохи подчинялся одному принципу — унификационному. Все были одинаково аскетично облачены в серую однообразную одежду, произведенную советской легкой промышленностью. Отсутствие выбора в тоскливых отделах магазинов не оставляло шансов сельским потребителям для пагубных излишеств. Так, наверное, сейчас одеваются только в Северной Корее, стране, борющейся за светлую идею Чучхе.

Верхом щегольства у парней были хромовые армейские офицерские сапоги. Вот идет разудалый франт по центральной улице Ленина и останавливается возле пятака у гастронома перед единственным газетным киоском, разодетый на зависть окружающим. На нем новенький овчиный полушубок, дубленый «тон», который выдавали чабанам, а на ногах щегольские хромовые сапоги. Это средний сын Байдильды ата Бейбит. Отчаянная голова-тентек, хулиган и гуляка. Позже появился более утонченный хулиганский стиль. Русские парни, вроде казачьего сына Шуры Бельденинова, пошли еще дальше: посреди лютой зимней стужи фланировали в легких демисезонных пальтишках, в кепках и туфлях. Дьявольски крепкое было у этих парней здоровье!

Конечно же, была еще тонкая социальная прослойка районной партийно-хозяйственной элиты. Они экипировали своих отпрысков в самое что ни на есть модное и дефицитное импортное шмотьё, какое только могли им предложить ушлые деятели райпотребсоюза. На них мы смотрели, если не с робким восхищением, как смотрели на нас дети совхозных чабанов и табунщиков, то с завистью, смешанной с неприязнью. Ведь они были такие задаваки и выделывались на публике, демонстрируя имидж избранников судьбы. В этой связи вспоминается такой случай.

В конце 60-х годов в нашей школе и поселке был чрезвычайно популярен волейбол. Мы все с энтузиазмом колотили звонкий мяч в спортзале РСШ №2. Звуки хлестких ударов и крики атакующих игроков гулким эхом отдавались под сводами высокого потолка нашего любимого спортзала.

Это был год 1970 или 1971-ый, когда в районе проходили спортивные соревнования по волейболу. Место ристалища — наш спортзал. В финал вышли две отборные команды: одна — наша, школьная, состоящая в основном из сыновей Баянской партсовноменклатуры, и команда старшеклассников из совхоза имени С. Торайгырова. Первые вышли во всей красе, разодетые в фирменные спортивные костюмы «Олимпийка» с нерастоптанными китайскими кедами на ногах. Против них на площадке появились простые аульные юноши, на которых было обычное дешевое тонкое трико с пузырями на коленях и домашние белые майки. Почти все они вышли с босыми ногами — даже кед не было у них. Внешний вид торайгыровцев был очень серым и жалким перед лицом самоуверенных байских сынков. Символическое противостояние богача и бедняка лицемерного советского общества.

Просвистел свисток — игра стартовала. И какая была это игра, я вам скажу! Торайгырские пацаны оказались ловкими, хорошо тренированными спортсменами. Они показали онемевшим от изумления зрителям высший класс блистательной игры. Скромные сыновья аульских бедняков выиграли с разгромным счетом у наших районных баловней судьбы. Это чрезвычайное событие глубоко взволновало и порадовало меня. Ведь эта команда номенклатурных сынков давно раздражала всех своим высокомерием и беспардонным поведением. И вот нашлись простые казахские джигиты, которые жестко поставили их на место на глазах у почтенной публики. Я был восхищен мастерством и храбростью парней из аула Торайгыр и подумал: «Вот что такое народная сила, которую не победит ничто на свете». Позже я прочитал на удивление похожую историю в романе американского писателя Роберта Стоуна «В зеркалах», где описываются такие же юношеские соревнования в южном штате. На баскетбольной площадке встретились две команды: одна из сытых городских подростков, а вторая из детей бедняков из горной деревни. И вот, эти простые, кое-как одетые дети, которые питались одними лишь печеными бананами и спали на улице, подложив под голову ящик с щетками для чистки обуви, разнесли в пух и прах команду городских деток.

Лето в Баянауле

Настало лето. И растаял снег.

Вода скатилась в русло старых рек.

Земля цветет, одевши сто нарядов.

Стремятся ввысь земля и человек.

…Озера, у которых мой аул

Стоял когда-то, и табуний гул,

Места, в которых мне жилось привольно,

Хотя б на кратский миг бы я вернул.

С. Торайгыров

Долгожданное лето красное, как говорил Пушкин, приходило после затяжной холодной весны. Если вы никогда не жили на Севере Казахстана, то вам не понять то неописуемое чувство восторга, которое мы испытывали, выходя из бесконечно долгой и суровой зимы. Нас могут понять только коренные сибиряки-чалдоны. Это действительно было настоящее возрождение, восстание из снежно-ледяного ада. Весна с трудом брала позиции у беспощадной северной зимы, которая, похозяйничав полгода, отступала с тяжелыми боями. Под теплыми лучами апрельского солнца на толстых пластах снежного наста появлялись первые проталинки. На поверхности снежных сугробов появлялись слюдяные пятна, под которыми начинал проседать и медленно таять снежок. Влажный и уже липкий снег прилипал к подошвам обуви и мочил рукавицы. Таким снегом можно было хорошо играть в снежки, лепить снеговиков. Звонче чирикают возбужденные воробьи, пьют водичку из лужиц. Через некоторое время после мучительно долгого затяжного потепления, перемежающегося с внезапным охлаждением воздуха, видишь бегущие серебряные струйки талой воды. Тоненькие жемчужные ручейки сливаются, сплетаясь струйками в журчащие ручьи, которые бодро бегут по пологим склонам вниз по улицам, отыскивая впадины, овражки и, применяясь к складкам местности, заполняют ямы и ложбины в низинах.

Как хочется увидеть вновь родной край именно весною! Но прибываем мы, как и все уроженцы удивительной земли, в наш Баянаул только летом. Дядя Нурахмет как-то говаривал за дастарханом: «Всех привечаем летней порой. А зимой-то никто не сунется к нам. Ведь зимой у нас настоящий ад! Тозақ қой, тозақ!» А за стеной дома выла жестокая вьюга, грохоча шифером на чердаке дома и застилая утепленные окна снежной пеленой. Это было зимней порой, когда мы поехали в Баян на годовщину, поминальный ас тетушки Калима апа.

Летом, ожившая после долгой многомесячной спячки природа Баянаула, преображалась, превращаясь в благодатный рай. Детям на школьных каникулах было привольно: в ясный жаркий день шумной ватагой бежишь на берег Сабындыколя; другой раз весело пробираешься сквозь густые лесные дебри в поисках малины и смородины. На солнечных лесных полянах в траве нас поджидал вожделенный дар природы — сладкая земляника-бүлдүрген. Смешанные леса нашего края состояли из соснового бора, березовых, ольховых и осиновых рощ. Из плодоносных деревьев в этих лесных чащах можно было найти низкорослый боярышник с густыми кистями липко-вязких ягод, ближе к зиме поспевали ярко-красные гроздья рябины и калины. Мы любили лакомиться также иссиня-черными ягодками черемухи, которая пачкала наши лица и руки, словно чернилами. В березняках таились чудные грибы — белые мясисто-нежные грузди, источающие ароматно-сладкий дух. Под сенью разлапистых баянских сосен можно было набрать полное ведро прекрасных крепкотелых маслят с блестящими маслянистыми шляпками. Здесь произрастало практически все многообразие грибов средней полосы, многие из них я распознал, потому что изучал справочник охотника. Это были подберезовики на высокой стройной ножке, важные толстые боровики, разноцветные сыроежки, маленькие опята, а также ядовитые сморчки. Но, как оказалось, эти сморчки можно было есть, если предварительно их сварить перед жаркой. Это вам не убийца-мухомор! Однажды я, глупый мальчишка, прельстясь их яркой красотой, набрал мухоморов, принес домой и, поиграв, выбросил во дворе. Как раз на днях моя тетушка Калима апа принесла нам на развод нежных маленьких утят. Бедные утята поели мухоморы и тут же околели в конвульсиях на наших глазах. Как мне было стыдно под укоризненным взором моей расстроенной тетушки…

Во влажных болотистых березняках между упруго-мягкими моховыми кочками можно было нарвать и полакомиться костяникой, которую казахи называли «сиыр бүлдүрген». Однако костяника произрастала негусто, и собирать ее было неинтересно. Поэтому основной целью ягодного сбора были земляника и черная смородина — эти ягоды заготавливали на варенье на зиму. В каждом баянском доме к чаю гостям подавался классический набор десерта: два вида варенья — земляничное и смородиновое. Домашнее варенье из дикой ягоды было неописуемого специфического вкуса, не чета заводским иноземным вареньям и конфитюрам в красочных банках. Землянику собирали под открытым небом на полянах, жарясь под солнцем; смородина же росла в прохладе лесной чащобы. В густом лесу необходимо было экипироваться по-особому: рубашка должна была быть с длинными рукавами, а тело все надежно закрыто от безжалостной атаки армии комаров и слепней. Это доставляло большое неудобство, и было не очень комфортно в летнюю жару. Потому мы и не любили собирать смородину-қарақат.

Как-то раз в лесу Алмаса ужалил здоровенный шмель, и от непереносимой боли он метался по лесу, не находя себе места, исторгая жалобный стон. Сборщиков лесной ягоды поджидал еще один неприятный сюрприз — беззаботно бредущий сквозь заросли человек вдруг с ужасом ощущает, как его лицо облепляет невидимая сеть паутины. Тончайшая ажурная ловушка, сотканная пауком между ветвей кустов и деревьев, бывает невидимо-прозрачной.

Конечно, процесс сбора земляники был чрезвычайно трудоемким. Поначалу казавшийся занимательным действом, сбор земляники через час-полтора начинал утомлять непривыкшего к романтическому занятию новичка. На то и называется она земляникой, что прячется в густой траве, пригнувшись к самой поверхности матушки-земли. Спелые ярко-красные и перезрелые бурые ягодки, маленькие, с ноготок, произрастают дружными семейными гроздьями. Ты медленно передвигаешься по полю, склонившись как можно ниже, вперив пытливый взгляд в плотный травяной покров, бережно раздвигаешь пальцами листья травы, стараясь углядеть скрытные гроздья сладкой ягоды. Вот уже замечаешь, что провел более часа в уничижительной согнутой позе, а ведерко все не наполняется. Но это лишь полдела. После кропотливого сбора, придя домой, нужно было аккуратно почистить, отделив все эти малюсенькие ягодки от чашелистиков и стебельков. Это вам не отборную садовую клубнику чистить! Только после этого трудоемкого подготовительного процесса приступают к варке сладкого земляничного варенья. Нам не забыть это густое варево, где в нектарно-сладком карамельном сиропе плавали темные ягодки.

Иногда мы выезжали всей семьей на машине, которую, как обычно, организовывал дядя Серик Мусин, милицонер, на сбор бүлдүргена в лес. Тогда это мероприятие превращалось в радостный пикник на земляничной поляне.

Простой баянский люд давно нашел дополнительный источник дохода, продавая летом приезжим горожанам собранную на солнечных лугах и в лесной чаще сладкую ягоду. Их серые фигуры с ведрами тоскливо маячат вдоль автотрассы под палящим солнцем, где они надеются сбыть дары природы. Был трагический случай на Жасыбае, когда одна бедная женщина, сборщица ягод, сорвалась со скалы и разбилась насмерть.. Барлығымыз құдайдын аманатымыз5.

Қарағай — священная сосна Баянаула

Я откровенней, чем с женой,

С лесной красавицей одной.

Ты, верно, спросишь, кто она?

Обыкновенная сосна.

Она не лиственница, нет.

Ее зеленый, мягкий свет.

Мне светит в сердце круглый год

Во весь земной круговорот.

В жару и дождь, в пургу и в зной

Она беседует со мной.

И шелест хвойный, как стихи-

Немножко горьки и сухи.

И затаилась теплота

В иголках хвойного листа.

В ее коричневой коре

С оттенком бронзы на заре.

Где бури юношеских лет

Глубокий выщербили свет.

Где свежи меты топора,

Как нанесенные вчера.

И нет секретов между мной

И этой бронзовой сосной.

«Моя сосна» В. Шаламов

Ольху реликтовую мы особенно не замечали, но самое почетное, можно сказать, священное место, у народа занимала қарағай-сосна. Все вершины, сопки Баянаульских гор покрывало хвойное одеяние из сосновых лесов. Сосны были разных видов: обыкновенные, растущие как ни попадя, коряво-изогнутые и кряжистые, раскидистые одинокие монументальные деревья, упрямые маленькие сосенки, дерзко торчащие на скалистых холмах, запустив корни в щели между каменными пластами. Где-то в районе Старого перевала отец показывал мне особый вид «мачтовых» сосен: изящные и стройные, они вонзались в небо, как гигантские штыки.

Сосна играла эксклюзивно важную роль в жизни баянаульских казахов: из нее местные самородки столяры-балташы вырезали домашнюю утварь, посуду, немудреную мебель; сосна шла на строительство жилищ, ее смолистыми поленьями докрасна растапливали печки в зимнюю стужу. Крепкая и одновременно пластичная в обработке, сосновая древесина была идеальным по качеству материалом для столярной работы. Мои предки — потомственные искусные столяры, именовались «балташы» -топорники, поскольку не расставались с универсальным инструментом — острым топором за поясом. Про них в народе говорили, что они топором вырезают пуговицы из сосны. Балташы специализировались на изготовлении саней, телег, мебели; позже они научились у русских рубить из бревен дома-срубы. Сарсекей ата, потомок Нияза, был известным мастеровым, который был старшим столяром балташы в Промкомбинате во время войны. Ему не было равных в деле производства дрожек-тірашпенке и легких саней кошовок, на которых ездили все районные начальники и председатели колхозов. В книге писателя фронтовика Қалмуқана Исабаева Қарабала подробно изложен процесс изготовления телеги-арба под руководством Сарсекея ата, у которого был единственный токарный станок с ручным приводом, на котором он вытачивал ступицы для тележных колес. У отца был еще дядюшка Белгібай ага, знаменитый балташы, который смастерил красивый шкапчик для хранения посуды, прихотливо-искусно инкрустированный костью. Этот шкапчик отец видел в Республиканском историко-краеведческом музее в Алма-Ате в 1947 году. Мои родичи из рода Есенаман исстари были прославленные балташы, и, согласно рассказам стариков, они построили половину деревянных домов-срубов в поселке Баянаул. Бытует поговорка тех времен: Есенаманда ұл тұса ағашқа күн туды. Самые именитые из них — Сарсекей ата и Белгібай ата. Как сказал Осип Мандельштам стихами, «Красота не прихоть полубога, а хищный глазомер простого столяра». Потому и остались қаржасы в своем ауле Ақсан и Жаңғыз қайың (бывший совхоз Баянаульский) рядом с казачьей станицей Баянаул, что были незаменимы в столярном и плотницком деле. А остальных казахов русские мужики-переселенцы и казаки вытеснили дальше в степь. Так рассказывали наши старики.

Мой младший брат Қанат унаследовал ремесленнический дар балташы-краснодеревщика. В начале двухтысячных годов он открыл один из первых мебельных цехов в Шымкенте и несколько лет успешно производил на заказ корпусную мебель. Позже он организовал архитектурно-проектное бюро и теперь зарабатывает свой хлеб, выигрывая конкурсы на производство проектных работ даже в Алматы, проживая в Шымкенте.

Я люблю сосну, как Сергей Есенин любил свой клен кудрявый. Люблю ее и сейчас, находясь далеко на юге страны.

Сосна-қарағай — это моя любовь, передавшаяся по традиции от моих далеких предков через моего отца. Вот она стоит на каменной вершине, моя юная стройная и гордая красавица, противясь ветру своим упругим телом-стволом. Солнечный луч играет на гладкой и золотисто-блестящей поверхности тонкой коры юной красавицы. Прелесть молодой сосны как раз в этой тонкой, как бумажный лист, коре. Она все равно что молочно-нежная кожа юной девушки. По мере роста эта наружная корочка отмирает, высыхает и понемногу отслаивается. И вот ветер треплет не до конца оторвавшийся от тела-ствола тоненький лоскут. И этот лоскут, упруго трепеща под порывами ветра, издает звонкий стрекот, как звук пулеметной очереди германского единого пулемета времен Второй мировой войны «МГ-42».

Особое очарование соснового бора заключалось в густом аромате фитонцидов, смолистого запаха, источаемого қарағаем, этим удивительным творением природы. Смола покрывает молодые зеленые шишки, она источается из-под коры и собирается в янтарные капли на ранах ствола, а также формирует на ветке кап — смоляной каплевидный нарост, который, высыхая на воздухе, покрывался защитной матовой корочкой. Эти образования, похожие на панцирь замершего жука, мы собирали и удовольствием жевали. Назвались они в народе «шайір сағыз».

Весной ветви сосен прирастали молодыми побегами. Свежие ярко-зеленые побеги были очень нежные и покрыты мягонькими иголочками. Мы отламывали их, очищали от иголочек и с аппетитом поедали. Это было народное средство от весеннего авитаминоза.

Нигде более, ни в каком другом лесу я не чувствовал такую негу и защищенность, как в сосновом бору. Волшебный мир сосняка был окутан густым упоительным смолистым ароматом. Здесь вы могли не бояться ни комаров, ни слепней с осами, человека не донимали мухи с мошкарой. В бору царила колдовская тишина, нарушаемая лишь шепотом ветра в кронах сосен, дробной очередью неутомимого дятла, цокотом белок и стрекотом сорок. Зачарованный, я иду, мягко ступая по настилу из толстого слоя опавших иголок, вентилирую легкие живительным воздухом, насыщенным эфирными маслами. Никакого запаха гниющих прелых листьев, никаких заболоченных ручейков. Только санаторная стерильная чистота в воздухе и сухой треск сучьев и старых шишек под ногами.

Ель не росла в Баянауле. Кроме знаменитой сосны-қарағай на скалах и в лесу произрастает можжевельник-арша. Можжевельник в виде низкорослого куста с пышными разлапистыми ветвями, которые он, наподобие щупалец осьминога, разбрасывал во все стороны и рассстилал на поверхности камня, склоняя к земле. Арша была не менее ценной своими лечебными качествами, чем сосна; говорят, что она источает фитонциды во много крат больше, чем другие хвойные деревья. Аульчане традиционно приносили мохнатые лапы можжевельника и развешивали в комнате на стене.

Страхи ночного ущелья

Трусоват был Ваня бедный:

Раз он позднею порой,

Весь в поту, от страха бледный,

Чрез кладбище шел домой.

Песня западных славян «Вурдалак». А. С. Пушкин

Наш обычный ежедневный путь из микрорайона в школу и обратно из школы домой, в микрорайон, пролегал через неглубокое каменное ущелье, которое начиналось за избой Черкашиных. Слева и справа на невысоких скалах стояли, как часовые на карауле, одинокие сосенки. Ночью, особенно в ненастную пору, пройти через родное ущелье было равносильно преодолению лабиринта страха в Лунапарке. На беззащитную фигурку мальчишки, бредущего в тоскливом одиночестве, наваливаются всевозможные страхи и ночные кошмары; он спешит, едва не срываясь на бег, ощущая мокрой от пота спиной липкий ужас. Эти, днем такие милые знакомые наперечет сосенки, торчащие слева и справа вдоль тропы, ветреной ночью трансформируются в некие жуткие бесформенные чудовища. Лохматые монстры, совершающие судорожные движения своими лапами, грозя со всех сторон; и никуда от них не скрыться, и нужно торопиться к выходу из жуткого ночного ущелья, из этого гнезда страшных видений, порожденных детской фантазией. Наконец, впереди у выхода из каменного ущелья заблестели веселые огоньки базы «Заготзерно», и запоздалый мальчишка с облегчением переводит дыхание, пытаясь перейти на нормальный шаг. До дома осталось совсем уже немного: пройти мимо мусульманского кладбища. На этом кладбище позже обретут вечный покой наши любимые Сайпи ата, Салима аже и дядя Серик Мусин.

Покойный мой ровесник, друг, одноклассник и молочный брат Сағындық (Сақа), озорник и хулиган, однажды решил отомстить нашей литераторше за двойки. Учительница Евдокия Кузьминична, жена назначенного со стороны нового военкома, была простой деревенской женщиной. Однажды зимним вечером, дождавшись возвращения своей жертвы по ущелью домой (она тоже жила в микрорайоне), Сақа с приятелем стал ее преследовать, следуя на расстоянии. Злоумышленник одел на себя огромную бесформенную доху с поднятым воротником и звал бедную училку завывающим голосом: «Евдоха-а!..Эй, Евдоха-а!..» Бедная женщина, наверное, испытала ужас, который не забудет никогда.

Когда я только родился на свет божий в дедушкином доме, мама моя заболела и у нее в груди пропало молоко. В это же время у соседа Абдрахманова Зекена родился средний сын Сағындық. И пришлось меня носить к его мамае Рәш апа кормить грудью. Так мы стали молочными братьями, о чем Сағындық при встрече непременно напоминал мне.

Озера Баянаула

Благословен тот, кто раскинул кочевье

У прекрасного озера с чистой водой,

Возле озера, поросшего қоға-травой.

Доспамбет жырау.15 век

Сабындыколь- Мыльное озеро

Горы высокие Баянаула впечатляют,

Озера чистые, как самоцветы, сверкают.

Девушки, как цветы весенние, восхищают,

Парни Баянаульские родину прославляют!

Популярная песня 60-х

Я давно хотел рассказать, как мы благоденствовали в детстве в родных пенатах в объятиях природы. Так вот, родной Баянаул располагался в таком чудном вмещающем ландшафте, что только дух захватывало у приезжих гостей и туристов из города. Видели бы вы, как горели глаза от восторга у асфальтовых детишек — бледных жителей задымленных промышленных городов, которые впервые приехали в Баянаул!

Северная окраина Баянаула уютно расположилась у подножия мохнатой, покрытой соснами горы Баянтау, одна из сопок которой была похожа на выгнутую спину рассерженной кошки. Рельеф местности поселка был весьма неровный и холмистый: центральная улица Ленина полого поднималась вверх от автостанции на восточной окраине Баянаула до высшей точки аула — дедушкиного дома под номером один вверху улицы Ленина. От подошвы горы Баянтау местность сбегала вниз к южной окраине в сторону приозерного края, по-казахски — «көлдін басы». Баянаульцы с детства были разбалованы благотворным соседством с несравненным озером Сабындыколь.

«Мыльное озеро» протянулось с восточной стороны, где располагался аэродром и одинокая каменная гора Кішітас, на запад, вдоль трассы Павлодар-Караганда. Расстояние от дедушкиного дома, главного жилища нашего клана — «қара шаңырақ»6 — было всего ничего: пара километров.

Первые воспоминания о купании в Сабындыколе всплывают из глубин моей памяти весьма смутно. Наверное, мне было три-четыре года, когда вся семья, во главе с Сайпи ата, на телеге-арбе, запряженной конягой выехала на берег озера. Помню только, что трапезничали на берегу с самоваром. И все.

Сабындыколь лежал внизу аула на равнинном пространстве, и его зеркало, напоминающее гигантскую лужу расплавленного серебра, распласталось, заполняя тектонический разлом. Озеро было прекрасно видно из окна дедушкиного дома. Если смотреть на южную сторону из дома в направлении озера, то слева стояла база РайПО со складами за оградой, сложенной из гранитного плитняка. Справа, за одинокой старой «бабушкиной» сосной, из-за невысоких скал выглядывала деревянная изба-сруб, в которой находилась поселковая туберкулезная больница. За ней, в кольце из каменных плит, был этакий маленький круглый скальный амфитеатр. Стены этого каменного амфитеатра были обильно разрисованы неким туберкулезником художником-самоучкой. В основном, это были картины маслом на любовную тему. Примитивные изображения держащихся за руки грустных влюбленных взирали на любопытствующих прохожих.

В летний зной на берегу озера очень хотелось пить, и мы брали с собой простую колодезную воду в стеклянных бутылках, а также айран в эмалированных котелках. На озере мы смешивали эти два ингредиента и получался самый прекрасный прохладительный напиток в мире- «шалап». Конечно все, что приносили на пляж, нагревалось в жару и поэтому мы старались все это быстро выпить, пока оно не становилось горячим. Ведь термосы, те самые знаменитые китайские термосы с брендом «Дружба», были особо ценной вещью в быту простых аульчан. Их берегли, как зеницу ока, остерегаясь разбить стеклянную колбу внутри металлического корпуса. Уходя на пляж, все, что мы брали с собой — это покрывало, полотенце одно на всех, плавки, вышеупомянутый освежающий напиток, баурсаки или ломтики хлеба с намазанным на него маслом. На голову от солнца надевали вместо панамы колпак-будёновку или пилотку, сложенную из развернутой газетной полосы; также были нелепого покроя войлочные шляпы с дурацкой бахромой по краям вроде шляпы пастуха из комедии «Веселые ребята», которого играл советский «человек, который смеется», джазмен номер один Л. Утесов. Приносили на всякий случай самодельные удочки и лениво закидывали лесу с наживкой в самую жару, зная, что надежды на поклев мало.

И вот, комфортно расположившись на тщательно выбранном пятачке на тесном пляже Черемушки, мы с энтузиазмом плескались, ныряли, кричали, смеялись и всячески дурачились в прохладной и прозрачной воде Сабындыколь. Тон пляжному обществу задавали известные хулиганы, братья Ахметовы, сыновья Ризы Ахметова, который был женат то ли на ингушке, то ли на гречанке. Старший из них, Мурат, был весьма харизматичным, жизнерадостным джигитом, и его любили все. Одному мальчишке, который неумело прыгнул с небольшого трамплина из каменного пьедестала, звонко и больно шлепнувшись пузом о водную поверхность, Мурат доверительно сообщил: «Ты больше так не делай, а то живот порвешь, как я!» Он продемонстрировал мальчику большой шрам на животе от удара ножом, нанесенным в драке. Братья Ахметовы, а их было четверо-пятеро, были среднего роста, жилистые, стройные, отчаянные и очень ловкие в драке. Они внешне не были похожи на отца-казаха и пошли в мать — все с кавказского типа физиономиями с крючковатыми носами. Нашей ровесницей была единственная сестра Ахметовых, Гулнара, наша одноклассница. Помню еще Каната Ахметова, который был старше нас на год. Он был таким же веселым парнем, таким же ловким, как черт; занимал свое место в первой десятке рейтинга неукротимых хулиганов аула. Мой друг и молочный брат, покойный Сака-Сагындык Абдрахманов, как-то рассказывал про поединок Каната с Тасболатом из Приозерного края. Победил Канат, который, по словам Сагындыка, «прыгал, как козел», вокруг неповоротливого и коренастого Тасболата, нанося ему стремительные удары в его большую забубённую голову. Он был противный, этот Тасболат, который еще остался на второй год и попал к нам в класс. Мы его побаивались, и никто не хотел с ним связываться. Однажды произошел такой инцидент: во время урока в дверь нашего класса постучали, и учитель подошел к двери. Кто-то вызвал Тасболата в коридор. Он вышел, и мы услышали звук сильных ударов, чье-то тело ударилось в дверь. Мы слушали, притихнув. Скоро наступила тишина, дверь открылась, и в класс вошел Тасболат, шмыгая разбитым носом и спокойно, как ни в чем ни бывало, попросил разрешения сесть на место. И все. Оказалось, что приходили два друга, старшеклассники, Халел Тюлькин и Серик Адамов. Они преподали урок хороших манер зарвавшемуся хулигану и свели с ним счеты прямо в стенах родной школы.

Культовый пляж Черёмушки

У моря, у синего моря.

Со мною ты, рядом со мною!

И солнце светит, и для нас с тобой

Целый день поет прибой!

Популярная японская песня 60-х

Это название, думаю, дали пляжу под влиянием названия российских микрорайонов «Черёмушки», которые были во всех крупных городах РСФСР. Кажется, в Москве был микрорайон под таким популярным названием. В конце концов, даже на самом крайнем юге Казахстана, в Чимкенте был гастроном «Черёмушки». Студенты из аулов Чимкентской области, произносили это название по-казахски, с ударением на предпоследнем слоге- ЧеремУшки. Но для нас в те давние времена, когда мы росли в далеком тупиковом месте, название это было милым и родным, ласкало слух. Просто более удобного для купания, привлекательного и красивого места на всем побережье Сабындыколя не было. Был еще один пляж с золотым песком, но находился он далеко, в районе аэродрома, откуда взлетали доисторические неуклюжие «Кукурузники» Ан-2. Но там не было таких уютных скал у берега; берег был голый и там не было ни деревьев, ни кусточков.

Словом, пляж Черёмушки был баянаульским «Лазурным берегом», неодолимо притягивавшим в летний зной людей окунуться в освежающую прохладу чистой и прозрачной воды. Особая прелесть знаменитых Черёмушек заключалась в прихотливой архитектуре этого уникального кусочка прибрежной зоны. Спустившись по полого-наклонной местности к озеру, мы упирались в гряду невысоких торчащих из земли слоистых каменных холмов. На этих камнях росли несколько невысоких деревцев черёмухи с изломанными ветвями. Приблизившись вплотную к этой каменной преграде, люди проходили через широкий проход и спускались по наклонным каменным плитам на небольшую полоску прекрасного пляжа, расположенного на глубине нескольких метров под скалами. Небольшая песчаная отмель уютно примыкала к нависшим скалам, а налево к восточной стороне она обрывалась, уткнувшись в скальный берег, круто уходящий в воду. В центре пляжа был маленький каменный мысок, который вдавался в озерную гладь. На его краю любители прыжков в воду соорудили подобие маленького трамплина из камней. Отдыхающие принимали солнечные ванны на горячем песочке, либо на плоских каменных плитах. Гранитные пласты полого уходили в водную глубь и ниже кромки воды были покрыты мягкой зеленой тиной. Из-за этой тины, скользкой, как мыло, и похожей на слизистые лохмотья, нам было трудновато выкарабкаться из воды обратно на каменную твердыню.

Правый край пляжа, изгибаясь, тянулся порядка тридцати-сорока метров и также обрывался на каменных уступах. Дальше на запад утесы переходили в более пологий илистый берег, окаймленный лугом, поросшим травой и утыканный кустами ириса-қияқ. Здешний илистый берег был в зарослях густого камыша. Это место называлось «Мельницей», потому что здесь находится старая, заброшенная поселковая мельница, чей потемневший корпус, похожий на мрачный замок, сиротливо покоится недалеко от берега.

Озеро влекло к себе детвору и молодежь Баянаула, ослепительно сверкая под палящими лучами летнего солнца. Шумные компании взрослых парней и девушек проводили традиционные пикники на озерном берегу. Одноклассники, ставшие студентами, устраивали встречи на каникулах на пляже, расстилали щедрый дастархан с закусками и бутылками, играли на гитаре, задорно пели песни.

В те приснопамятные времена не было слов экология и окружающая природная среда, как не было самого понятия защита природы родного края. Все скалы вокруг пляжа были усеяны разноцветными бутылочными осколками, пустыми консервными банками, пачками от папирос и сигарет, всевозможным бытовым мусором и не нужным хламом. По пляжу нужно было ходить осторожно, оберегая голые ступни от бутылочных осколков. Кусочки битого стекла, попав в воду, через некоторое время шлифовались песком и края их становились безопасно-тупыми. Любовь народа к наскальным письменам была беспримерна. В пределах досягаемости рук причудливые баянские гранитные скалы были испещрены казахскими и русскими именами. Изобразительное искусство в то время находило выход в написании петроглифов в виде корявых автографов и нехороших слов. Так сказать, советское граффити.

Под водой также покоились каменные плиты, словно остатки крепостных стен затонувшей Атлантиды. Мы проплывали несколько метров и становились на них, а вокруг темнела глубокая вода. Это было так забавно и одновременно жутковато. Казалось, что темная глубина таит какую-то неведомую опасность.

Здесь мы проходили школу детского плавания, постигали искусство держаться на воде. Вначале научились примитивному стилю «по-собачьи», после почему-то мне легко дался стиль «на спинке» и, наконец, получалось плавать саженками и даже стилем, похожим на брасс. Мы плавали, барахтались на воде, отчаянно изо всех сил вытягивая голову повыше, чтобы не наглотаться воды, которая попадала прямо в рот. Пока научишься прилично плавать наглотаешься водички литрами.

Купались мы, как и все восторженные дети, до самозабвения, до посинения губ, до появления пупырышек «гусиной кожи» на теле. Детей выгоняли из воды взрослые и растирали полотенцами их дрожащие от переохлаждения тела. А они, обхватив себя руками, сотрясались от дрожи и клацали зубами. Наша любимая незабвенной памяти бабушка Салима аже напутствовала сыновей, идущих купаться на озеро: «Не вздумайте, следуя примеру русских мальчишек, нырять в воду! Они, русские, отчаянные, а вы, глупые, утонете».

На пляже парни демонстрировали искусство плавания, прыжков в воду (жаль не было такого глубокого места, чтобы прыгать со скалы), ныряния на расстояние под водой, задержав дыхание на целых полторы минуты. Я видел, как один русский подросток лихо прыгал в воду спиной вперед и ничего — ему вода не попадала в носоглотку. Сильные ребята переплывали озеро до пионерских лагерей, расположенных на противоположном южном берегу, и возвращались вплавь обратно.

Рассказывали, как соседка тетя Капа-Капитолина Черкашина из старого казачьего рода, говорила братику, молодому тогда дяде Лёне: «Лёнька, если утонешь — домой не приходи!» Эти казачьи парни были здоровенные и смелые духом. У Черкашиных, которые жили позади дедушкиного дома в большом доме из сруба, за домом был огород с картошкой, который опоясывал настоящий плетень из ивовых прутьев. Мимо этого плетня мы проходили каждый день в школу и домой в микрорайон через неглубокое каменное ущелье.

Русские были умелыми рыбаками и плавали на лодках, ставили сети, мордушки, удили на живца и спиннингом щук. Весной, когда царил нерест, они браконьерски били крупную рыбу острогой при свете горящих автомобильных покрышек на Рыбном ключе, который впадал в озеро на западной оконечности Сабындыколь. Зимой эти рыбаки привозили на буксире и ставили на лед маленькие будочки-теплушки на салазках с печкой- буржуйкой и отверстием на полу, из которой они удили рыбу, не выходя на мороз. В нашем микрорайоне жил одноногий мужчина-очкарик, который ездил на велосипеде. Однажды мы были свидетелями того, как он возле старой мельницы выловил спиннингом большую щуку. Мы страшно завидовали русским рыбакам, их умению изощренного лова на озере во все времена года.

У меня остались неизгладимые воспоминания из раннего детства о необыкновенном поклеве рыбы на нашем излюбленном пляже Черёмушки. На слоистых каменных плитах скалы, уходящей в воду, в предрассветную рань в ряд стояли рыбаки и быстро, один за другим, выуживали из воды трепещущих серебристых чебачков. Но это было так давно, что уже и мне самому верится с трудом. Вскоре рыбалка превратилась в какое-то ритуальное бестолковое бдение на рассвете на пустынном берегу Сабындыколя.

В моей памяти навек запечатлелась сказочная картина озерного пейзажа в тихую летнюю лунную ночь. Все замерло вокруг: сонный поселок погружен в тишину, которая нарушается монотонно-тоскливой собачьей перекличкой. На чернильно-черной поверхности Сабындыколь сверкает, мерцая мелкой рябью, серебряная лунная дорожка. С противоположного берега, там, где пионерские лагеря, по водной глади доносятся невнятные голоса, звонкий смех, музыка и обрывки песен. Очарованные колдовским видением, мы жадно прислушиваемся к ночным звукам, и нам не хочется ложиться спать. Чудесная картина эта запечатлелась в моей душе, как гравюра работы резца Альбрехта Дюрера.

На мысу Атабайтас

Ах, отчего-то арфеет ветер,

Далеет берег, поет залив!..

Ах, отчего-то и жить на свете

Я страшно жажду, глаза раскрыв!..

«Нарва». Игорь Северянин

В начале 70-х годов, когда, будучи старшеклассником, я ездил в предрассветную рань на рыбалку один на велосипеде, с удочкой, подвязанной к раме. Рыбачил на излюбленном мысе Атабайтас. Путь из микрорайона на мыс пролегал по западной окраине рабочего поселка Заготзерно, далее переваливал через небольшую горку, спускался накатом по улице через поселок Водстрой. За Водстроем я съезжал направо с каменистой грейдерной дороги к небольшому редкому березняку. Лесок изогнутых танцующих березок рос возле берега озера на болотистой почве, покрытой гуттаперчевыми кочками, где мы копали дождевых червей для наживки. После березняка я и ехал дальше, шурша колесами по песчаной грунтовой колее, до самого мыса.

Расположившись на камнях в гордом одиночестве, я, как завзятый рыболов-удильщик, встречал рассвет, с замиранием сердца приветствуя проблеск нового дня. Теплые, животворные лучи вечного светила ласкали лицо, отогревали меня, озябшего на утренней прохладе. Пусть не было вожделенного клева, но чувство разочарования от неудавшейся рыбалки испарялось. Передо мной расстилалась жемчужная гладь озера Сабындыколь; слева открывался великолепный вид на поселок Баянаул с его маленькими домиками среди скал, а за поселком, как театральная декорация, нависала горная гряда Баянтау в зеленом одеянии из сосен. Особый шарм этой горной панораме придавала твердыня синего хребта Акбеттау, вознесенная наподобие гигантской крепостной стены с северной стороны за цепью Баянтау. Поразительный красоты пейзаж, достойный кисти Куинджи или Шарденова.

Сидя на материнском ложе из гранитных плит, я завороженно любовался красотой рождающегося нового дня, щурясь от веселых бликов отраженного от водной глади солнечного света, и замирал, оцепенев, убаюканный нежным шорохом плещущихся у моих голых ступней легких волн. Розовоперстая Аврора, богиня утренней зари, щедро раскрашивала мир удивительными пламенными красками. Это был неописуемый божественный момент, когда ты явственно ощущаешь свое единение с матерью-природой и растворяешься в ней. Я был совершенно один на каменной платформе мыса Атабайтас. С трех сторон вокруг меня — водное пространство, сверкающее под лучами восходящего светила. Казалось, что я- первопроходец или странник-бродяга, ошеломленно замерший перед сверкающей гладью вновь открытого неведомого озера. И мне хотелось крикнуть на весь мир, как доктор Фауст у Гёте: «Остановись, мгновение, — ты прекрасно!»

Свежий влажный воздух, в котором смешался запах тины, водорослей и прелого камыша, щекотал мои ноздри и у меня появлялся зверский аппетит. Я проглатывал свой завтрак из ломтиков белого хлеба со сливочным маслом. Но мой растревоженный желудок требовал больше топлива, и я мигом съедал весь черствый хлеб, который служил подкормкой для рыб. И этот простой кусок хлеба был так чертовски вкусен, как не мог быть вкусен самый изысканный марципан из городской кондитерской.

В небольшом, по сути, водоеме, каким был наш Сабындыколь, водились всего лишь несколько видов рыбы. Обычно мы ловили распространенного здесь чебака-плотву, плоского телом с блестящей серебристой чешуей; небольших окуней с темно-зелеными спинками, с темными поперечными полосками и красными кончиками плавников и хвоста и очень редко — толстого, как сарделька, линя. Иногда на крючок попадался забавный ёрш, весь покрытый слизью и страшно колючий. Для ловли щук у нас не было спиннинга, как не было и лодки, чтобы удить эту красивую хищницу на поводок с живцом. О неизменной любви баянаульцев к рыбной ловле красноречиво говорили вывешенные на веревках или на растянутой проволоке в тени навеса под крышами домов гирлянды вяленых чебачков.

Помню несколько забавных эпизодов на рыбную тему.

Однажды покойный нағашы Болат, страстный рыбак, принес скромный улов из нескольких чебачков и решил полакомиться в одиночку мизерной добычей, которую и делить было нечего. Он разогрел масло на сковородке на плите в крайней комнате в конце дома и стал кухарить, накинув крючок на дверь. Но запах жареной рыбки привлек его старшего брата Бекена. Он стал стучать и ломиться в дверь, требуя отворить, угрожая расправой. Напуганный Болат впустил братца, алчущего вкусного угощения на халяву.

На летних школьных каникулах я приезжал в родной аул из далекого Чимкента. Конечно же ходил на рыбалку на любимое озеро Сабындыколь. Как-то встретились в ауле с дядькой Бекеном, который приехал из города Иссыка в трудовой отпуск. Мы все страшно тосковали по чудной природе дальней северной родины, которая осталась на расстоянии полутора тысяч километров от нас. Сказочной красоты озера Баянаула приходили ко мне во снах в жарком Чимкенте.

Мы пошли рыбачить на Атабайтас с любимым дядькой-весельчаком с утра пораньше. Проторчав на мысу все утро до обеда и, не поймав ничего путного, мы просто отдохнули, искупались и позагорали на горячих камнях родного мыса. На обратном пути, возвращались пешком под солнцепеком с удочками в руках, которые договорились нести по очереди. Бекен решил посмеяться надо мной и стал уворачиваться от очередной транспортировки тяжелых удилищ. От обиды в ярости я швырнул удочки на землю. И что вы думаете? Болтавшийся рыболовный крючок, который мы обычно цепляли за резинку поплавка или втыкали в деревянное удилище, вонзился в большой палец моей правой руки. Я завопил от боли и страха. Бекену пришлось вести меня в поликлинику, где хирург, посмеявшись над незадачливым рыбаком, вырезал злополучный крючок. Вот такой был случай, когда рыболов поймался на свой же крючок.

Помню, как в конце 60-х годов плотва (чебаки) массово заболела паразитами-глистами. Большая часть выуженной из озера рыбы была с огромными животами, набитыми едва ли не метровой длины белыми червями, которые напоминали лапшу. Мы называли пораженную паразитами рыбу «глистопёрами». Это было довольно печальное и пугающее явление.

Сабындыколь в какие-то годы стал сокращаться, и вода резко отступила на несколько метров от берегов, обнажив дно и каменные плиты, ранее едва видные из-под толщи воды. Это было ужасное апокалиптическое зрелище. К счастью, явление оказалось временным природным эксцессом, и вскоре вода вновь поднялась и почти подступила к своим прежним берегам. Видимо, это был природный инцидент наподобие высыхания Аральского моря. Ведь в какой-то год конца прошлого века люди обнаружили на обнаженном участке дна Арала древнее городище. Как в одной древней притче, когда путник, проезжая мимо поселения, спрашивает у местного жителя о море, которое некогда плескалось здесь. На что человек ответствует пришельцу: «Не знаю ничего про море, знаю, что триста лет здесь была равнина». Либо есть пример более грандиозного исчезновения целого доисторического моря, которое было миллион лет назад на территории Мангышлакского полуострова. Теперь на этом месте остались на плато Устюрт чинки-шыны, которые, по сути, не что иное, как выступавшие над поверхностью моря острова.

Экологическая глава

«Берегите природу — мать вашу!»

Советский лозунг

Вследствие неблагоприятных факторов антропогенного характера — демографического роста населения поселка, потребительского его отношения к природе, массового нашествия полчищ «диких туристов» из городов и всеобщего варварского поведения на отдыхе, чистые некогда озера, как и вся природа Баянаула оказались на грани катастрофы. Кругом, куда ни глянь — кучи навоза, зола из печей, остовы сельхозтехники, проржавевшие кабины, мосты и рамы грузовиков, рессоры, диски колес, негодные аккумуляторы и изношенные автопокрышки, да другой хлам, бездумно выброшенный между скал, среди деревьев и кустарников.

В сухой летний сезон часто происходили большие пожары в степи, в горах и лесах. Пожары были самым страшным и губительным стихийным бедствием, которое ликвидировали чрезвычайными мерами с привлечением армейских частей. Году в две тысячи третьем, летом, я стал свидетелем пожара в родном Баянауле. Горела степь, горели горы и леса. После проведенного поминального обеда-ас в память предков, мы отдыхали вечером на Жасыбае в пансионате «Связист». Вершины окружающих гор по всему хребту пылали в огне. На фоне ночного небосклона огни пожара были похожи на веселую иллюминацию. Массы отдыхающих беспечно разгуливали, ели-пили в кафешках, молодежь бездумно резвилась на танцплощадках, как ни в чем ни бывало. Утром, позавтракав, мы отправились на озеро. Вдруг видим — у дороги группка людей отчаянно борется с огнем. Трое измученных парней-лесников и две молодые русские женщины в купальниках сбивают огонь с деревьев и кустарников. Я не выдержал и бросился на помощь. Выломав зеленую березовую ветку, стал сбивать пламя с большого кустарника тобылғы. Молодые русские женщины, размахивая ветками, сердито кричали: «Мы такие же отдыхающие, как и вы! Почему никто не помогает тушить пожар?!» Свои слова они энергично перемежали ненормативной лексикой. Оказалось, что молодухи были полицейскими, приехавшими на отдых из Экибастуза. Я впервые испытал труд огнеборца при лесном пожаре. Силы наши были неравны: пламя грозило опалить, пот заливал глаза, удушливый дым бил в лицо. Провозившись с полчаса и, выбившись из сил, я позорно ретировался с поля сражения. После я спросил брата Қаиркеша, проживающего в Баянауле, как мог наш народ так преступно-равнодушно смотреть на стихийное бедствие? Он ответил просто: «Люди сказали: „Эта земля уже не наша. Пусть тушит пожар тот, то ее продал, и кто ее купил“». Я ужаснулся и спросил себя: «Если завтра нагрянет враг — кто будет защищать нашу землю?..» Так-то вот…

Слава аллаху, что в 1985 году стараниями просвещенных и здравомыслящих людей, граждан и патриотов своего края, был создан национальный природный Парк Баянауыл. Он стал первым подобным природоохранным объектом в Республике Казахстан. Благодаря деятельности администрации парка, вдохновляемой главным защитником природы — первым руководителем районного комитета экологического контроля Кузековым Мубараком Нығметұлы, был поставлен надежный заслон браконьерской охоте, бесконтрольной вырубке лесов и массовому загрязнению курортной зоны. Руководители многочисленных пансионатов, туристической базы, привыкшие безнаказанно производить выбросы сточных вод и бытового мусора прямо в чистые озера и леса Баянаула, сразу ощутили жесткую руку непреклонного защитника родной природы. Пансионаты на берегу озер Сабындыколь и Жасыбай принадлежали заводам-гигантам (Алюминиевый и Ферросплавный); администрации этих предприятий уверовали в свою безнаказанность, привыкли к потребительскому отношению к природе и высокомерно смотрели на местную районную власть Баянаула. И когда в начале курортного сезона приходила пора подписывать акт приемки в эксплуатацию пансионатов у Кузекова Мубарака, то им приходилось здорово попотеть, выполняя в авральном режиме требования к очистным сооружениям, и спешно приводить в порядок окружающую территорию, собирать и вывозить мусорные завалы.

И природа родного края облегченно вздохнула, перевела дыхание и стала понемногу возрождаться. Когда я приехал в начале 2000-х годов в родные степи, то был приятно удивлен и безмерно рад зрелищу, открывшемуся мне из окна автомашины. Вдоль дороги, в густой траве, нежась на солнышке, лениво возлежали семейства сурков, грея толстые бока. В прибрежной полосе у камыша преспокойно плавали с гоготом стаи диких гусей, уток и чомг с выводками птенцов. В небе парили белокрылые чайки, оглашая водный простор пронзительными криками. Безмятежность и покой воцарились в родных просторах Баянаула.

Родственники поведали мне, что теперь не представляется никакой возможности произвести порубку в родном лесу: «Ты только в лес с топором, а из леса на тебя- лесник с ружьем!» — С восторгом говаривали они.

Жасыбай-Шоинколь

С высот Ақбета в песне Баян воспевая,

Красоты земли родной прославляя,

В кругу друзей на берегу Жасыбая

Ты отдохнешь в благоуханных кущах рая.

Застольная песня отцов

Порой мы выезжали всем кланом на грузовике на знаменитое озеро Жасыбай. Автомашину организовывал покойный папин бажа-свояк, наш любимый дядя Серик Мусин. Мы ехали, трясясь на ухабах, в кузове машины, расположившись на постеленном на полу кузова войлочном ковре-киіз. Ну и натерпелись страху, когда грузовичок медленно и осторожно перевалил через обрывистый старый перевал. Справа был обрыв, довольно глубокий. Страшно было оттого, что дорога была местами сильно наклонена в сторону небольшой пропасти. И нам, детям, казалось, что грузовик проходит через смертельно опасный перевал, наподобие Военно-Грузинской дороги.

Озеро Жасыбай, несравненный бриллиант и гордость всей Павлодарской области, находилось на расстоянии всего-то семи километров от Баянаула через Старый перевал. Мы, подростками, запросто совершали пешие походы с классом на маевку, в компании друзей ездили купаться на Жасыбай на своих советских велосипедах «Урал» и «ПВЗ». Но, обнаружив, что на обратном пути приходится взбираться на перевал, волоча тяжеленные велики, мы стали ходить на Жасыбай пешком.

Лето, такое долгожданное и обидно короткое, приносило с собой очень сильную, сухую жару. Наступала пора интенсивных вылазок на лоно матушки-природы. Вот только в те далекие легендарные времена у нас не было необходимой экипировки для туристов. Я имею в виду то, что мы мечтали о простой солдатской фляжке, чтобы носить с собой водичку в поход. Не было и рюкзаков. Нам приходилось транспортировать в домашней сумке-кошелке, или в сетке-авоське неприхотливую закуску и воду в неудобной стеклянной пол-литровой бутылке. Пустая, она весила грамм двести и могла просто разбиться. Но альтернативы популярной посудине в те далекие годы не было.

Пешком на Жасыбай

Шорманов Мустафа отнял моего коня

И с тех пор зовусь я Жаяу Муса!

Песня Жаяу-Пешего Мусы Байжанова «Ақ сиса»

Вот мы с Алмасом и Сағындықом отправились в пеший поход на Жасыбай озеро. С собой в сетке-авоське несем газетные свертки с провиантом: баурсками, домашними вареными яйцами, жестяными банками рыбных консервов и куртом. Колбасы в Баянауле в продаже не было. Это был вожделенный деликатес, который нужно было доставать на складе или надо было ехать в Караганду. Колбасу выставляли на тоях, как изысканный деликатес; она ценилась выше, чем домашние казы-карта. Рыбные консервы были самые народные — что-то там в томате. Рижские шпроты тоже были редким вожделенным дефицитом. Позже в Баянауле построят колбасный цех, который возглавит мой брат Альжанов Қаиркеш. Он рассказывал, что дело пошло хорошо-продукция пользовалась бешеным спросом.

Мы весело ступаем по кремнистой грунтовой дороге, оставив позади наш микрорайон, футбольное поле, приближаясь к роднику Карабулак. Путь пролегал через равнину, иссушенную зноем, покрытую выгоревшей на солнце пожухлой травой, светлым серо-зеленым ковром полыни-жусан, пучками серебристой ковыль-травы и невысокими кустиками таволги-тобылгы. Под ногами утрамбованная колея, усеянная песком и мелким гранитным крошевом. Сухой воздух дрожит от зноя и переполнен веселым треском неутомимых кузнечиков. Эти вездесущие акриды внезапно взлетают, спугнутые, из-под ног, расправляя в полете веером огненно-красную подкладку своих складных крылышек. Таких кузнецов мы называли «пожарниками».

Родник Қарабулақ, где обычно набирали воду поселковые водовозы, манит путников уютной сенью ольховых зарослей, обещая прохладную свежесть у своих каменистых берегов. Какой непередаваемый сладкий был вкус кристально-чистой воды баянаульских родников! Такую сладость, наверное, имеет вода из священного родника Зам-зам в Мекке. Рассказывали, как один аксакал в Алма-Ате, уроженец Баянаула, на смертном одре просил сыновей привезти родниковой воды из далекой северной родины.

Недолго передохнув у священного родника, мы продолжили свой поход далее на северо-запад. И вот, перед нами Старый перевал-асу, за которым ждет вожделенное озеро Жасыбай.

Примечательно, что со стороны дороги из райцентра перевал был невысок, тогда как, взобравшись на его седло, видишь, что спуск оказывался довольно продолжительным, почти вдвое длиннее, чем подъем. Озеро покоилось в глубоком горном котловане; оно было почти округлой формы и темное, как гигантский чугунный казан. Потому оно имело древнее назавание «Шоинколь», то есть чугунное озеро. Этот старый перевал, родной нам с детства, был более привлекателен, на мой взгляд, чем проложенный позже долгий новый перевал со своей серпантинной дорогой.

Ведь здесь все было, как в седых преданиях про отважного воителя батыра Жасыбая, павшего смертью храбрых от змеиной стрелы жунгарского лучника-мергена. Вокруг непроходимые дикие заросли, настоящие девственные дебри; справа — глубокая пропасть, заросшая кустами шиповника и малины, а за ней — высоко вверху — сверкает на солнце гранитным панцирем неприступная скалистая вершина западного склона Баянтау. Горная вершина была похожа на окаменевшего исполинского батыра, зорко охраняющего покой легендарного озера.

Перевал не пользовался популярностью, поскольку требовал капитальной реконструкции (дорога была размыта и местами имела сильный наклон в глубокий овраг по правую руку). Городские туристы предпочитали куда более безопасный, хотя и кружный путь на Жасыбай через центральную усадьбу совхоза имени С. Торайгырова. Эту новую дорогу с романтичным серпантинным перевалом построят несколько позже.

В просвете ущелья заголубел светлый треугольник и мы радостно, но осторожно, сбегаем вниз по крутому спуску, сопротивляясь силе земного притяжения, перепрыгивая с камня на камень, стараясь не поскользнуться на коварном песчаном покрытии. Через несколько минут быстрого спуска оно предстает перед нами во всей красе, наше такое желанное, любимое озеро Жасыбай!

На Жасыбае мы вволю купались и загорали на ближайшем пляже какого-то пионерского лагеря. Центральный пляж, находящийся возле турбазы, был далековато от старого перевала, и нам не было резона тащиться на солнцепеке еще два-три километра. Проведя с негой весь день на пляже с золотым песком, с любопытством аборигенов поглазев на чистеньких городских русских детей, мы ближе к вечеру выходили в обратный путь.

Путь назад был куда тяжелее, потому что дневная жара долго еще не спадала, источаясь от нагретого камня и пыльной каменистой дороги. Размягченные после долгого пребывания под открытым небом, мы медленно брели домой, тоскливо повторяя пройденный маршрут. Обратный путь казался нам в два раза длиннее. С трудом преодолев перевал, утомленные зноем, превозмогая жажду, и с пересохшими глотками, мы доплетались до Қарабулақского родника с его живительной влагой.

Нетерпеливо надувшись ледяной чистой воды от пуза, мы резко сбивали свой тонус и продолжали свой путь с животами, полными холодной воды. Придя домой, мы, напившись чаю, обессиленные тяготами тернистого пути, падали на кровать. Незабываемый был отдых, скажу я вам!

Такая вот картина всплывает в моей памяти по прошествии более пятидесяти лет от той далекой поры золотого детства-«балдәурен».

После класса шестого меня с Алмасом впервые отправили на отдых в пионерский лагерь имени Юрия Гагарина на Жасыбай. Летний лагерь был в ведомстве комбината «Майкаинзолото» и находился в тупикой окраине озера на его западном берегу. Было изначально интересно влиться в ряды майкаинских школьников, побывать в новой для нас среде незнакомых сверстников. Коллектив пионеров оказался сплошь русским, за исключением парочки казахских мальчишек. Правда один из них оказался представителем пролетариев поселка золотодобытчиков, а второй и вовсе аульским.

Самыми незабываемыми моментами были одноразовое катание на занюханном старом катере по озеру и туристическая экскурсия в урочище Жамбакы. В Жамбакы мы посетили знаменитую пещеру с доисторическими наскальными рисунками — грот имени ученого-географа Драверта, а также совершили восхождение на скалу Найзатас, более известную под русским названием «Булка». Помню, как было страшно подниматься по гладкому обрывистому склону этой удивительной скалы, похожей на крутой панцырь гигантской черепахи.

Мой вольнолюбивый нагашы Алмас, не выдержал чуждой среды и пионерской дисциплины — дал тягу и сбежал домой. Это было ЧП лагерного масштаба. На следующий день поисковая группа во главе с директрисой поехала в Баянаул и обнаружила лагерного беглеца под сенью отчего дома. «Сидит, понимаешь ли, дома и преспокойно чай попивает!» — заочно клеймила отступника возмущенная директриса на чрезвычайном построении лагеря.

Я же, как дисциплинированный благонравный пионер, отбыл весь срок пребывания в лагере от звонка до звонка. Через много лет только в 2019 году мне довелось побывать в этом чудном урочище Жамбакы, где находится заповедник фантастически причудливых скал.

Каменная колыбель Баянаула

Домой! И веди машину к сердцу

Северных гор по прямой.

И пускай играет с нами буря в пути,

Все равно я твердо знаю: мы долетим.

Потому что нас ведет сквозь ночной

простор

Сердце северных гор, сердце северных

гор.

Песня рок-группы «Секрет»

Мы родились и росли под сенью скалистых гор, покрытых щетиной сосновых лесов. Наслаждались шелестом листьев березовых и ольховых рощ за околицей аула и бездумно вдыхали целебный воздух, насыщенный изысканным ароматом из смеси сосновых фитонцидов, густого запаха полыни-жусан и луговых трав. Если коротко описать вмещающий ландшафт Баянаула, то я бы сказал так: поселок расположился среди каменных холмов, между грядой Баянтау на севере, за которым выглядывает серо-синий хребет Акбеттау, и перламутровым пятном озера Сабындыколь на юге. Поселок стоит на холмистой местности, подобной которой больше не встретить нигде в Казахстане. Почти вся поверхность земли была покрыта, как брусчаткой, плотно подогнанными друг к другу гранитными плитами, которые росли прямо из-под земли.

Камни Баянаула. Гранит и песчаник, кварцит и порфирит. Каменное ложе, платформа, каменное основание всего баянаульского ландшафта, можно сказать, некий футляр, упаковка и надежное ограждение поселка. Защитное сооружение в форме каменных холмов из замысловато уложенных друг на друга нечеловеческой рукой божественного ваятеля гранитных блоков и плит.

Каменные первокирпичики баянских скал принимали самые неожиданные причудливые формы; они были всевозможных размеров и укладывались в невообразимо затейливые конструкции. Удивительные комбинации прилепленных друг к другу каменных элементов напоминали пазлы, спаянные между собой навечно. Плоские гранитные плиты были порой в форме гигантских пышных лепешек, а местами в виде раскатанных скалкой и плотно наслоенных друг на дружку тонких блинчиков-шелпеков. Теперь эти слоистые скалы напоминают мне прочно вошедшие в наш городской быт турецкие донер-кебабы, округляющиеся к верху, донеры, но только не обтесанные кухонным ножом до правильной цилиндрическо-конической формы. Он, божественный архитектор баянского ландшафта, не был сторонником строгих геометрических форм.

Вмещающий ландшафт Баянаула таков: в дальней перспективе, на севере, из-за зеленых мохнатых сопок Баянтау выглядывает, подобно театральной декорации, вытянутая светло-синяя громада Акбеттау,. Поросшие соснами склоны Баянтау, круто обрываясь к югу, переходят в равнинную плоскость, покрытую густыми березняками и смешанными лесами, которые увлажняются живительной водой родников и незамерзающих зимой ключей. И вот, наконец, сам поселок, который уютно устроился на гранитной платформе среди скалистых холмов. Вокруг, куда ни глянь, каменные плиты, которые, словно ламеллярные рыцарские доспехи, покрывают поверхность земли. В верхней, западной части поселка, где расположен дом Сайпи ата Кузекова и усадьба Черкашиных, расположена наивысшая отметка поселка Баянаул. Здесь рельеф местности вздымается живописными скалами из покато наслоенных гранитных пластин. С вершин этих скал открывается панорамный вид на весь поселок: на западе — на базу Заготзерно и микрорайоны, куда ведет проход в виде неглубокого каменного ущелья; на горную цепь Баянтау на севере и на озеро Сабындыколь на юге. Неподалеку от дедушкиного дома располагаются самые знаменитые достопримечательности поселка Баянаул — причудливые Большой и Малый Кольцо-камни. Западная, возвышенная сторона поселка издревле была застроена и населена русскими казаками, что было закреплено в памяти народа названием ее — Казачий край. Об этом ярко повествует писатель-фронтовик Қалмуқан Исабаев в своей книге «Қарабала».

Каменные пластины, плиты, валуны и мегалиты плотно оклеены, как шелухой, пятнами тонкого слоя шершавых лишайников разноцветного окраса. Основным колером этого лишайного покрытия была салатного цвета грунтовка с серо-стальными вкраплениями. Не довольствуясь первоначальной цветовой гаммой, Всевышний создатель наложил на эту основу яркими мазками красно-коричневые пятна, похожие на ржавчину. Но и этого автору было мало, и он наклеил на торцы гранитных плит куски губчатого черного мха. Там же, где не достала кисть мастера, стыдливо проглядывал первозданный желто- и светло-коричнево-красный собственный окрас гранита. И получилась эксклюзивная ярчайшая фактура гранитных скал Баянаула.

Скалистые холмы, утыканные соснами, были основным элементом Баянаульского ландшафта. С младых ногтей, только научившись пользоваться своим вестибулярным аппаратом, мы начинали изучение окружающего мира с покорения окрестных скал. Пальцы детских рук впивались в шершавую, зернистую поверхность гранита, ступни ног приучались находить надежную опору на плитах родных скал, взгляд навеки запечатлевал в мозгу ошеломляющие красоты горной страны, сотворенной в сердце великой степи.

Дети взлетали с разбега на пологий каменный холм, который притягивал своим доступным видом, и с восторгом озирали зорким взглядом маленького первооткрывателя сверкающий мир. Широко распахнутые глаза маленького человека отражали безбрежное пространство лесов и полей, синее озерное пятно, мохнатую гору Баянтау, чьи отроги снижаясь, уплывают медленно на запад и дальше — в степь на востоке, где одиноко маячит круглая скала Кишитас, отчетливо прорисованная на фоне светлого горизонта.

В позапрошлом году я перевел на русский язык повесть писателя-фронтовика, нашего земляка, Қалмуқана Исабаева «Қарабала». Я думаю, что эта книга была самой интересной из всех, где было написано о моем родном Баянауле. История мальчика, чей отец погиб на фронте Второй Мировой войны, разворачивается на фоне неповторимо ярко описанных горных пейзажей Баянаула, его прекрасных озер, лесов и сладких родников. Писателю удалось создать захватывающую картину горной страны, применяя необыкновенные метафорические сравнения. Не могу удержаться и привести на этих страницах маленький отрывок из повести «Карабала».

«За Үлкентас находится гора Қызылшын. Лесной массив отрогов Баянаульских гор начинается с Қызылшына. Между Қызылшын устроился перевал Көшет, и здесь видно сопку Күркелі. На северной стороне Күркелі растянулись цепочкой одна за другим, плечом к плечу такие горы, как Қалпақтас, Жалаңбас, Қорап, Киікші. Они напоминают шествие слонов. Желтоватый холм, который выглядывает между Жалаңбас и Қорап, называется Мырзашоқы. Если назвать отроги гор Баянаула матерью, а поселок- ребенком, то Мырзашоқы, как бы раздвинув сопки Жалаңбас и Қорап, с удивлением смотрит на дитё, пристально вглядываясь в него.

После горы Киікші отроги Баянаульских гор поворачивают свое лицо на восток. Возвышенность, которая протянулась между Киікші и перевалом Жасыбай, носит название Үшқуыс. За нею наш Ақбет. Перед Ақбеттау находятся еще три сопки. Словно хобот гигантского слона, на который похож Ақбет, они сбегают вниз и в сторону равнины, бугрясь неровностями. Эту цепь сопок, издалека бросающуюся в глаза своим необычным видом, народ прозвал Қырғышы. Издалека Ақбет похож на человека, ведущего на поводу слона.

У восточной стороны Ақбета находятся два оврага. Они, начавшись в этом месте, удаляются, сливаясь со степной зоной. Эти два оврага делят горные отроги. Видимо, по этой причине, эту прорву маленьких сопок народ прозвал Үшсала. Одна сторона подножья Үшсалы, поросшая тальником и с кучей камней, тянется к Кішітасу и примыкает к нему. Так замыкается круг Баянаульской горной системы».

Мы же ничего не ведали о таких исторических названиях горных вершин родного Баянаула. Эти таинственные наименования доносят до нынешнего поколения баянаульцев тонкий аромат прошлых веков.

Вы себе не можете представить, как комфортно мы чувствовали себя, расположившись на природном ложе каменного мебельного салона! Мы бродили по сосновым зарослям между скал, выискивая все более уютные и таинственные каменные расщелины, и гроты, тесные проходы и наблюдательные пункты на преобладающих высотах. В окрестных лесах, горах и скалах мы чувствовали себя так же комфортно, как дикие лесные твари. Мы мнили себя следопытами или индейцами Дикого Запада из книг Фенимора Купера. Так хотелось иметь маленькую охотничью избушку в густом лесу и попробовать пожить, охотясь и питаясь добытой дичиной, сваренной в закопченном котелке на костре. Мечтали держать в руке тугой лук со стрелами, но никто не знал технологии изготовления древнего метательного оружия кочевников — тюркского лука-садақ. А может это было к лучшему, иначе мы невзначай подстрелили бы кого-нибудь.

Предвечный архитектор Баянаульского природного парка

Солнце сияет на склонах синих гор,

Луч отражается в волнах лазурных озер.

В небо вонзаются пики седого Алатау,

Братом ему приходится наш Баянтау.

Популярная казахская песня 60-х годов

В первозданный час творения Всевышний ваятель Демиург замесил глиняный раствор с камнями и уверенной десницей слепил совершенные по дизайну синие Баянаульские горы. Начиная от сладкого родника Моилды, на восточной окраине он воздвиг гору Баянтау, медленно поднимая его хребет, сопку за сопкой, в сторону заката солнца. Эта гора должна была стать надежной преградой от северных ветров для ранее любовно сотворенного жемчужного Мыльного озера Сабындыколь. Первой возвышенной сопкой получилась конусовидная усеченная небольшая вершина, прозванная в наше время русскими Митькиной горой. Следуя на запад, за небольшой промежуточной сопкой рука зодчего возвела горбатую округлую гору и за ней последнюю, самую высокую вершину, которая круто спускалась к низине, где позже возникнет озеро, обрываясь на перевале. Далее божественный зодчий решил раскатать глиняный раствор дальше на запад и горный массив, который, медленно убывая, периодически вздымаясь невысокими сопками, распластался на юго-запад и северо-запад.

Весьма довольный тем, как идет задуманное дело, испытав высокий подъем творческого энтузиазма, небесный Демиург поплевал на мозолистые ладони, взял божественную мотыгу и, быстро выкопав глубокий котлован за хребтом Баянтау, наполнил его родниковой водой из пробитых кайлом скважин на дне водоема. Так появилось древнее озеро Шоинколь-Чугунное озеро, несравненный бриллиант нашего степного края. Создатель был талантливым ландшафтным дизайнером и не забыл сотворить изысканный пляж, аккуратно уложив на берег и на дно озера промытый золотой песочек. А для вящей красоты он смонтировал посреди озерной глади миниатюрный каменный островок сообразно требованиям фен-шуй.

Для надежной защиты прекрасного водоема, своего шедевра, от жестоких сибирских воздушных масс, Создатель старательно воздвиг грандиозную горную твердыню на северной стороне Баянаульского национального парка, протянув ее параллельно хребту Баянтау, оставив между двумя горами урочище-проход. Это была гора, которую люди любовно прозвали Ақбеттау. Издалека гора напоминает хребет распростертого во всю длину колоссального доисторического мастодонта.

Уже напоследок, немного утомившись от строительных работ, Отец наш небесный спохватился, что для полноты картины и гармонии не хватает еще чего-то. Поскребя свою лысеющую седую голову и, памятуя свою приверженность троице, он, недовольно ворча от усталости, быстро выкопал еще одну яму за Акбет горой, быстро налепил полукругом слоистые каменные утесы и заполнил водой. Надо отметить утонченный вкус архитектора, который никогда не повторялся и сотворил третий водоем почти правильной прямоугольной формы. Только вот пляж здесь он не стал создавать, посчитав, видимо, что мест для отдыха уже хватает на Шоинколе и Сабындыколе. Вместо этого наш Демиург ничтоже сумняшеся разыскал выгнуто-вогнутый камень-клык и водрузил его для красоты на южном берегу озера у подножия Акбеттау. Это был знаменитый Сакентас или Серкетас (пик Смелых), логотип озера Торайғыр. Озеро декорировано уже не одним, а двумя каменными островками. Удовлетворенно окинув взглядом дело рук своих, божественный Ваятель просветлел, омыл руки от раствора в свежей воде сотворенного им водоема и пошел попить первокумыса от небесных кобылиц.

Так было сотворено третье, непохожее на двух своих предшественников, озеро Баянаула, которое позже назвали в честь прославленного поэта Султанмахмута Торайгырова. Великий поэт вырос здесь, испытав тяжелую долю сына бедняка, но, наперекор судьбе, выучился, став поэтом-властителем умов бедных степняков сто лет назад. К сожалению акын умер во цвете лет от болезни легких. За свою обидно короткую земную жизнь Султанмахмут оставил гениальное наследие неземной красоты «жарких песен из самого сердца» и первый трагический роман-поэму «Қамар-сулу». Я думаю, если бы Султанмахмут прожил дольше, то, несомненно, он стал бы жертвой массовых сталинских репрессий и был бы расстрелян, как враг народа, создавший гимн правительства Алаш Орда.

Здесь я приведу описание озера Торайгыр из воспоминаний замечательного поэта Калижана Бекхожина, которые недавно перевел. «Обратим свой взор к озеру Торайғыр. Нет никаких сведений о том, каким было озеро во времена Торайғыр би, однако в моих грезах оно видится именно таким, как сейчас. Действительно, оно похоже на место, где рос акын. На восточной стороне возвышается самая высокая гора Баянаульских гор — Ақбеттау, устремленная вершиной к самому солнцу. Похожие на верблюжьи горбы, сопки высоких гор растянулись наискось между чистых озер и густо покрыты зарослями сосен, можжевельников, берез и елей, которые покачиваются на ветру, как тонкий стан красавицы. Озеро лежит у подножия гор и сверкает, как драгоценный самоцвет. Это родное озеро знаменитого акына и правда было похоже на источник вдохновения глубоких чувств и мыслей Султанмахмута. Ощутив чувства великого акына при виде озерного пейзажа, мне захотелось закричать во все горло, пробудив горное эхо».

Прочитав все это, читатель воскликнет: «А фантастические по форме легендарные скалы в урочище Жамбақы кто создал?! Тоже — Он? Божественный зодчий Демиург?»

Вот моя версия. Главный небесный архитектор — Демиург — заказчик и автор проекта, он же подрядчик-строитель в одном лице, не стал вдаваться в подробности ландшафтного дизайна, не захотел размениваться на такие мелкие архитектурные формы. Он доверил доработку деталей удобного участка местности своему юному отпрыску, одаренному ученику-подмастерью. Малый как раз прилетел из Межгалактической Школы Творцов Планетарного Дизайна на летнюю практику на матушку Землю.

Юного небожителя отличал непосредственный озорной характер; он горел желанием отличиться. Движимый жаждой творческой самореализации, малый решил сформировать локальный участок по-своему, оригинально и неповторимо. Был этот малый неугомонным новатором, которого сотрясала страсть к дерзким экспериментам. Вот парнишка и развернулся в урочище Жамбақы, как мы его сейчас называем.

Из остатков раствора, замешанного папой Демиургом, ученик слепил на ровном месте горбатую массивную скалу, разгладил мастерком и отполировал до панцирного блеска ее обрывистые бока. И это был утес Найзатас (Булка). Он получился без изюминки, этакая тупая гранитная монолитная масса, похожая на вздыбленный каменный горб или панцирь мегачерепахи. Далее практиканту пришлось экономить каждую тонну раствора, которого оставалось маловато для масштабного зодчества. Ведь папочка, такой хитрец, разрешил творить в рамках оставшегося ограниченного лимита строительного материала. Вот и пришлось волей-неволей выкручиваться парнишке. Папочка так и сказал в назидание: «Ха! С материалом каждый сможет. А ты сделай при дефиците раствора, но делай изысканно и авторски… Пусть будет меньше, но лучше».

Следующий эксклюзивный объект он создал по образу и подобию античной страшилки — Межгалактической старухи Жезтырнақ, поджидающей астронавтов в космической западне. И получилась уродливая Кемпіртас — каменная Старуха, прозванная городскими туристами Баба Яга. Настоящий шедевр — персонаж космического фильма-ужасов.

Славно потрудился Демиургов сын в урочище Жамбақы, создав каменную арт-галерею неповторимых каменных шедевров. Пораженные сказочными творениями, вылепленными из многослойных гранитных заготовок, люди воспринимали их по-своему, идентифицируя, как животных и даже как части человеческого тела. Мы их знаем, как каменные Верблюд, Голубь, Ат басы-Голова коня и, наконец, знаменитый гранитный фаллос Саймантас, символ плодородия.

Одним словом, можно сказать, что юному божеству удалось сотворить целый парк экзотических скальных объектов, которые поныне придают неповторимый ошеломляющий облик заповедной туристической зоне Баянаула.

Утомленный творческим процессом и, казалось, исчерпав все свою фантазию, юный скульптор взошел на Ақбеттау и, окинув взглядом окрест, вдруг обнаружил, что южный берег озера Сабындыколь и его восточная окраина остались ничем не примечательными неприютными пустырями. Это было недопустимо. Он помнил, что природа не терпит пустоты, как говаривал его папочка.

И юный практикант-архитектор, убедив отца Небесного в необходимости дальнейшего благоустройства вверенной территории, принялся за дело. Он вновь замесил строительный раствор на берегу Мыльного озера и воздвиг на юго-западном направлении Баянаула небольшую скалистую гору. Только вот окружающий полупустынный ландшафт не располагал к полету творческой фантазии. Получилось заурядное нагромождение камней, справа и слева вздымающихся к центру, где горбится почти округлая массивная монолитная каменная гора. Прямо, как американский «Stonе Mountain»! Эту каменную гряду баянаульцы прозвали Кіші тас. Издалека фронтальный вид ее напоминает колоссального окаменевшего краба, раскинувшего свои членистые ноги. Одинокая мегалитическая гряда очерчивает западную границу Баянаула — дальше простирается Великая степная равнина Сарыарқа.

Вплотную к южному обрывистому берегу Сабындыколя, на стороне, противоположной горе Баянтау, юный небесный каменщик возвел невысокую гору, распластав ее на три километра вдоль озера с востока на запад. Так появилась пустынная гора Үлкен тас. Она невысокая и практически голая, и похожа на растянутое тело гигантского крокодила. Своей фактурой Кіші тас и Үлкен тас резко выделяются из общего ландшафта Баянаула, из-за того, что они обе практически лысые — на них не растут деревья.

Две эти окраинные горы обозначают степную границу Баянаульского природного парка. Дальше, за ними — унылая бесконечная равнинная зона — Кең дала.

Кіші тас и Үлкен тас не вдохновляют художников и поэтов; к ним не ведут тропы туристов-горожан. Они мрачно возвышаются на пустынном горизонте, как два окаменевших монстра-охранителя входа в горную страну Баянаул — Баян-ола — Баянаула с южной и юго-восточной степной стороны.

Покойный наш отец рассказал, как ранним летом они с ребятами ходили к горе Кіші тас и собирали там дикий лук- айғыр жуа. Мальчишки, страдающие от авитаминоза, объедались горько-сладкими луковицами, и после от них за версту несло густым луковым духом.

Каменный Лунапарк

В каменный панцирь я ныне закован.

Каменный шлем мою голову давит.

Щит мой от стрел и мечей заколдован.

Конь мой бежит, и никто им не правит.

«Пленный рыцарь». М. Ю. Лермонтов

Впервые я узнал, что такое Лунапарк уже в Алма-Ате в 1975 году, когда приехал туда на каникулы летом. До этого мы и слыхом о существовании такого объекта массового развлечения народа не слыхивали. Я взял с собой маленького подростка Арсена, сына Кузековой тети Зои и поехал в парк имени Горького, куда приехал на гастроли чешский Лунапарк. Прекрасный солнечный день, густая толпа отдыхающего люда, море радостных лиц алмаатинцев. Самое яркое воспоминание — как я выиграл приз в тире. Я любил стрелять из пневматического ружья в тире. В чешском тире мишенями служили невиданные для нас игрушки — всякая пестрая дешевая мелочь была установлена на тоненьких, как спички, деревянных прутиках. Их нужно было перебить пулькой и приз- твой. Только вот пульки были недешевые — 15 копеек штука! Меня охватил охотничий азарт, и я выбрал в качестве цели какую-то пеструю игрушку, которая стояла на трех прутиках. Две я переломил удачными выстрелами, а вторую — надломал, но поломал не до конца. Подзываю белобрысую чешку и прошу выдать мне игрушку, мой законно выигранный приз. Но нет — она что-то лопочет по-чешски, доказывая, что мои претензии беспочвенны, и я не получу его, поскольку приз все еще стоит, хоть и криво поникнув, на не перебитой до конца палочке. Но я уже набрался решимости и, бурно выражая свое справедливое возмущение, непреклонно требую выдать игрушку. Поняв, что от меня отделаться будет непросто, жадная работница чешского Лунапарка, вздохнув, вручает мне вожделенный приз. Игрушка, хотя и дешевая, оказалась достойной моего упорства: это была просто бумажная трубочка, свернутая катушкой с пластмассовым мундштуком на конце. Когда дуешь в мундштук, он неожиданно издает пронзительный смешной писк, бумажная трубочка стремительно распрямляется на двадцать сантиметров, и к лицу человека выскакивает ярко раскрашенное куриное перышко. И это было так смешно!

Так вот, наконец я понял, что напоминает мне наш Баянаульский ландшафт- это и есть наш природный естественный Лунапарк, продукт мастерской господа миров Великого аллаха! Гранитный баянаульский Лунапарк обладал явными неоценимыми преимуществами перед городскими аттракционами, от которых мы тогда едва не сошли с ума. Во-первых, вход в него был бесплатный для всех; во-вторых он находился на приволье, на свежем воздухе курортной зоны; а в-третьих, мы бегали, взбирались на крутые скалы и стремглав сбегали вниз с каменных сопок, как первобытные дикари, используя только свои руки-ноги; прогоняя через легкие чистейший лесной воздух, бродили в сказочном лесу, собирая дары природы; пили взахлеб хрустальную родниковую воду, березовый сок, а не крашеный лимонад сомнительного качества; чавкая, жевали чудесную сосновую смолу, но не резиновую заводскую жвачку. Скалистые невысокие горки манили к себе своей доступностью, пленяли изысканной красотой, которую придавал им особый декор из миниатюрных сосенок, редко — березок и кустов таволги, которые кокетливо росли на каменных плитах. Плотный губчатый мох мягким ковриком покрывал каменные полки, торчал из щелей между каменных плит, как цементный раствор. Как легко и приятно идти, бежать по земле, покрытой густым слоем пожелтевших сосновых иголок, высохших старых шишек и обломков веточек, которые пружинят, издавая легкий треск под ногами.

Удивителен ландшафт поселка Баянаул! Он просто невообразим. Среди пологих возвышенностей на более-менее ровных местах люди возводили свои бревенчатые домики и помещения для домашнего скота. Некоторые особо изобретательные сельчане из русских даже ухитрялись использовать пространство между этих гранитных холмов, встраивая, втискивая между ними хозяйственные постройки. Таким был ловкий работящий мужик по фамилии Баёк, который жил в Черкашинской усадьбе. Подобное архитектурное ухищрение проявил другой русский, который обжил пространство за большим Кольцо-камнем.

Смею уверить вас, уважаемый гость Баянаула, что и в самом поселке вы найдете невообразимые природные творения. Это, например, так называемый Кольцо- камень- мегалитическая скала. Их, надо сказать, два: Большой и Малый Кольцо-камни, которые располагаются почти рядышком в верхней части поселка.

Два диковинных каменных образования возвышаются наверху западной части районного центра, на просторном плато. Поднимаясь до самого конца бывшей улицы Советов в сторону заката, можно увидеть, как с левой стороны у края каменной дороги встает Малый Кольцо-камень. Он невысок- метра, пожалуй, три-четыре в высоту, и вздымается своим каплевидным телом с востока на запад на двенадцать метров. Его сквозное отверстие смотрит на север-юг, словно гигантский монокль. По сравнению с Большим Кольцо-камнем, Малый Кольцо-камень не был достаточно привлекательным для того, чтобы долго лазать по нему. Да и само отверстие-кольцо было вогнутым с обеих сторон камня, очень неудобное, чтобы, взобравшись, посидеть минуту-другую. Поэтому гуляющий праздный люд и мальчишки-живчики, быстро покрутившись и подивившись на диковинное гранитное кольцо, проходят дальше, где в окружении невысоких каменных холмов расстилается просторная поляна. Тропинка, ведущая в микрорайон, рассекает ее пополам и, нырнув в тесный извилистый каменный проход, исчезает в низине между густо растущих сосен.

Большой Кольцо-камень своим огромным мегалитическим туловом одиноко возвышается на восточной окраине поляны, как грозный исполин. Это уже настоящая каменная гора, хотя и небольшая по размерам, высотой примерно метров десять при длине пятнадцать метров у основания. Кольцо-камень внушает особо трепетное отношение прохожих своим вызывающим видом и неодолимо влечет своей невообразимо причудливой формой. Скала словно бы подначивает тебя: «Ну-ка, попробуй влезь на мое гладкое темя! Не побоишься, сынок?».

Если смотреть на Кольцо-камень с южного направления, то ничего особенного не замечаешь — просто огромная одиноко стоящая гранитная твердыня. Но с северного бока скала очень смахивает на череп доисторического ископаемого ящера-мегазавра. Только вот на кончике носа этого колоссального черепа уже выросло задорное деревце. С юго-западного покатого склона можно было легко взобраться на этого гранитного исполина и с удовольствием покрутиться в его гигантской глазнице, намалевать краской свое любимое имя на стене, покрасоваться перед фотообъективом. Мальчишки и взрослые парни, которые посмелее, карабкались дальше на самое темя каменного черепа и, став над опасной кручей, обозревали панораму горной цепи Баянтау, за которой синел могучий хребет Ақбеттау. Внутри просторной и уютной пещеры Кольцо-камня была еще одна достопримечательность — узкий сквозной лаз, через который дети могли протиснуться на носовую часть скалы. Этот лаз, грот длиною около двух или трех метров, был настоящим испытанием на твердость характера мальчиков и девчонок, потому что был таким извилистым и тесным, что могло возникнуть чувство клаустрофобии. Каждый мальчишка стремился проползти, как змея, сквозь узкий грот.

Поляна походила на амфитеатр в окружении каменных трибун. Ежегодно весной это уютное урочище-плато служило местом проведения традиционного праздника 19 мая — день рождения Пионерии с проведением ритуальных обрядов построения школьной дружины на торжественной линейке, сопровождавшихся разжиганием огромного костра.

Зимушка-зима

Снег да снежные узоры,

В поле вьюга, разговоры,

В пять часов уж тьма.

День — коньки, снежки,

салазки,

Вечер — бабушкины сказки, —

Вот она –зима!..

Афанасий Фет

Зима приходила надолго в родные края. Поселок, покрытый толстым снеговым покровом, погружался в долгую спячку-анабиоз. После обильного снегопада, продолжавшегося целые сутки, а порой и двое суток напролет, наутро Баянаул просыпался неузнаваемо преображенным, надежно укрытый метровой толщей пушистого белого снега. Как сказочная сибирская деревня на новогодней открытке! Ясным безветреным морозным днем душистый печной дым поднимался над домами вертикальной струей прямо к солнцу.

Девственно чистый снежный покров ослепительно блестел под солнцем мириадами искр отраженного света. На крепком морозе сухая снежная масса не теряла первозданную структуру и рассыпалась под ногами блестящими крупицами. Идти было трудно по такому снегу, так как ноги буквально скользили по тропе из-за слабой силы трения. Жестокий сорокоградусный мороз обжигал носоглотку, колол, как иголками, открытое лицо, щипал за нос, норовил забраться под полу пальто и шубы. Маленькие детки, облаченные в шубки, перетянутые поясами, пуховыми платками и теплыми шарфами с завязанными плотно ушанками, походили на на неуклюжие мягкие игрушки. Иней нарастал на мужских усах, на краю шарфа, укутывавшего лицо человека.

Зимой на арену поселкового быта выходили незаменимые санки. На саночках из алюминиевых полупрофилей мы возили младших братишек и сестренок в детский сад, положив им на коленки свои школьные ранцы и сумки. На крепких самодельных санках, сваренных из труб ходили по воду к колодцу с пятидесятикилограммовыми флягами. Колодцы быстро обрастали ледяным панцирем снаружи и изнутри. Подойти к неочищенному ото льда колодцу было невозможно. Жерло колодца могло зарасти льдом до размера меньше диаметра ведра. Нужно было периодически очищать обледенелое отверстие колодца и прилегающую к нему площадку.

Буран заметал снегом двери и окна до половины высоты и выше. Поэтому наружные входные двери открывались только вовнутрь дома. Отец пристроил веранду с северной стороны нашего дома, а дверь ее открывалась наружу. И когда после бурана наружная дверь плотно запиралась наметенным за ночь снегом, нам приходилось маленького братика Каната выталкивать через форточку наружу с детской лопаткой или совком и он откапывал от снега дверь. Одновременно мы толкали дверь наружу, и так потихоньку отворяли выход из дома. После этой зимы дверь на веранде пришлось переделать.

А как мы играли в ясный погожий зимний день на улице! Катались по наклонной улице вниз, как с горки, на лыжах, саночках и коньках. Выкапывали длинные крысиные тоннели в спрессованной толще снега, который со временем под действием ветра становился плотным и покрывался твердым настом. Как радовались родители при виде здоровых деток, которые радостным шумом вваливались в дом с пунцовыми от мороза щечками. Вместе с ними со двора в жилище заходил с клубами пара бодрящий запах свежего зимнего воздуха.

Лыжи были в каждом доме. Обычные, не спортивные лыжи, промышленность выпускала без креплений; на них было только обозначенное для этого место в виде продольного углубления. Отец сам прожигал отверстие в этом месте и мастерил крепление из кожаных ремешков. С таким кустарным креплением невозможно было лавировать при спуске с горы: обязательно не впишешься в поворот и въедешь в сосну.

Любители экстремального спорта строили на Первой горе трамплин для прыжков на лыжах. Кустарный трамплин ребята монтировали из сосновых лап, перекладывая их снегом. После не трогали его, ждали пару дней, пока мороз не скует конструкцию как можно прочнее. Не забуду острые ощущения от своего первого и последнего прыжка с этого трамплина. Вот стою на вершине и собираюсь с духом, собирая волю в кулак. Наконец, с отчаянной решимостью отталкиваюсь и стремительно съезжаю по накатанной лыжне. И вот — прыжок, неуклюжий полет и падение плашмя на живот. Медленно прихожу в себя после удара о снежный наст под радостный смех товарищей. Горечь и боль от неудачного приземления утешает осознание того, что я это все же сделал, не струсил.

Школа. БРСШ №2 имени Ленина

В школе жизни нет каникул.

Бразильская поговорка

Она стоит, монументально возвышаясь на ровной площадке, видимая со всей округи. Школа, этот белый корабль, гордый авианосец, на высокий борт которого я, наивный и любознательный мальчишка, поднялся когда-то на заре своей жизни. Это был наш второй воспитатель, который в альянсе с природными родителями пестовал, давал знания и прививал вкус к будущей самостоятельной взрослой жизни. Школа обучала жизненно необходимым навыкам коллективистских поведенческих стандартов, учила жить активно в социуме.

На этом стратегическом плацдарме мы, будущие победители, приобретали непреходящие ценности, такие как: дружба, товарищество и верность высшим идеалам. Сейчас все больше ставится под сомнение система школьного воспитания советсткого периода. Мол, дескать, наша школа растила нас всех в стиле безусловного, рабского подчинения перед системой государства коммунистов. Якобы школьная система нивелировала личность ребенка, тиражировала штампованные винтики, лишенные полета мечты, умеющих только беспрекословно подчиняться жестким приказам.

Могу сказать, что в какой-то мере такое направление в методах нашего воспитания имело место в моем детстве в прошедшую эпоху развитого социализма. Тем более, что нас с первого класса муштровали в стенах школы, на школьных линейках; классы, начиная с третьего, назвали пионерскими отрядами, которые входили в состав школьной дружины. Мы приучались маршировать строем под барабанную дробь, как деревянные солдаты Урфина Джюса, выстраиваться на школьных линейках, где торжественно поднимали флаг дружины, которому под хриплые звуки горна истово отдавали честь. На этих линейках председатель совета отряда, скомандовав отряду: «Смирно! Равнение на середину!», лихо печатая шаг, выходил на середину школьного плаца и отдавал по-военному рапорт. Председатель Совета дружины, пионервожатый из числа старшеклассников, стоял под знаменем и, держа руку у виска, пристально глядя в глаза рапортующему, громко отвечал: «Рапорт принят. Вольно!» Этот полувоенный ритуал производил впечатление на юные умы и вызывал восторженное чувство у нас, ставших активными участниками необычного ритуального действа. Меня назначили председателем Совета отряда, потому я все так хорошо помню.

Нам нравились советские праздники с их общенародным размахом демонстрационных шествий трудящихся с транстпорантами и знаменами, под громовые звуки бравурных военных маршей и патриотические песни из репродукторов.

Особенно памятен нам весенний праздник — Всесоюзный День Пионерии 19 мая, потому что в эту долгожданную дату мы собирались на торжественное построение школьной дружины, которое традиционно проходило на живописной просторной поляне возле легендарного Кольцо-камня. Посреди этой удивительно красивой большой поляны, окруженного скалами, был выложен плац из побеленых камней в виде квадратного периметра. По периметру выстривались отряды, а в центре разжигали огромный костер из сложенных пирамидой смолистых сосновых стволов. На это сакральное торжественное событие собирался почти весь поселок. Время уже стерло из памяти, какие слова там говорили: думаю, что награждали грамотами отличников-школьных активистов. Звучали торжествнные речи взрослых, звенели детские голоса. Вдохновенно пели любимый нами гимн пионеров: «Взвейтесь кострами, синие ночи! Мы — пионеры, дети рабочих!»

Зрелище грандиозного костра, полыхающего с треском и разбрасывающего фонтаны искр в темное вечернее небо, переполнял радостью сердца школьников и их родителей. Это шоу было заменителем праздничного салюта наших дней.

Советских детей коммунистическая система держала в режиме тотального контроля, загружая наше сознание жесткими идеологическими штампами и поведенческими стереотипами. Одним словом, промывали мозги с младых ногтей, и прививали милитаристское сознание, пестуя нас фанатичными «патриотами своей советской родины», готовыми беспрекословно пожертвовать все свои силы, здоровье, а если надо и самую жизнь на алтарь защиты первой в мире страны победившего социализма.

На стенах школьных коридоров висели стенды, с которых на детей строго взирали разукрашенные образы канонизированных героев Великого октябрьского переворота и братоубийственной гражданской войны типа Павки Корчагина, гайдаровского Мальчиша-Кибальчиша, а также предавшего своих родных пионера Павлика Морозова; киргизенка Кычана, которых зарезали озверевшие кулаки и баи, а также детей-партизан, героев Великой отечественной, как Леня Голиков с автоматом ППШ на груди, Марии Мельникайте, Зины Портновой, Вали Котика, Володи Дубинина и комсомолки Зои Космодемьянской.

Культовым цветом нашей жизни был красный: над нами реяли кумачевые знамена, везде были «Красные уголки», на демонстрациях трудящиеся несли красные флаги и транспаранты, мы повязывали на шее красные галстуки, советскому народу освещали путь рубиновые звезды Кремлевких башен. Нас учили, что красный цвет знамени — это цвет крови, пролитой жертвенными героями борьбы за народное счастье. Так что, наше детское воспитание базировалось на таких драматических понятиях и фатальных символах, как кровь и страдания, самоотречение с жертвенностью и мученическая смерть героев за коммунистическую утопическую идею. Как в песне 1918 года: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов. И, как один, умрем в борьбе за это!»

В классе пятом или шестом произошел этот необыкновенный эпизод в обыденной школьной жизни. Даже самому со временем верится с трудом, но к нам в школу на практику приехали две юные выпускницы Ленинградского педагогического института. Две красивые учительницы из Северной Пальмиры. Одну из них, блондинку, особенно запомнил из-за ее красивого лица и голубых глаз. Имя ее было по-европейски изысканным — Альбина Игнатьевна. Она преподавала музыку. Альбина Игнатьевна ставила нам пластинки на электрофоне и доходчиво объясняла смысл музыкальных произведений. Это было для сельских школьников так интригующе-необычно и сказочно-восхитительно. Они были, как инопланетянки, высадившиеся в половецких степях Дешт и-Кипчак.

Советская песенная культура. Советское кино. Советская литература.

Через годы, через расстоянья

На любой дороге, в стороне любой

Песне ты не скажешь до свидания,

Песня не прощается с тобой!

«Песня остается с человеком».

Музыка А. Островского, слова С. Островова

Композиторы и поэты того исторического периода были страшно талантливые люди, в основном евреи-ашкенази, за исключением одного эль-Регистана, который, скорее всего, был бухарским жидом-жугутом. Они сочиняли такие проникновенные слова к необычайно красивым мелодиям композиторов, что эти песни вошли в нашу плоть и кровь и пережили и авторов, и свою эпоху.

Мы вдохновенно пели гимн СССР, «Марш авиаторов», про Москву,«самую любимую», «Врагу не сдается наш гордый «Варяг», «Волочаевские дни», «Вихри враждебные веют над нами…» и «Орленок» и многие другие мрачно-восторженные военно-патриотические песенные шлягеры. Позже я узнал из российской прессы и «Ютуба», что песня «По долинам и по взгорьям…» — есть гимн белогвардейской Дроздовской дивизии, так же, как и любимый нами «Орленок», который мы пели с увлажненным взором, оказался боевой песней казаков времен Гражданской войны. Третим же песенным плагиатом оказалась популярная песня «Там, вдали за рекой…». Это была печальная казачья песня «За рекой Ляохэ загорались огни…», рожденная в русско-японскую войну 1905 года. Просто большевики, разгромив Белую гвардию и вытурив ее остатки из России, переписали тексты этих замечательных песен на свой лад, и они стали красноармейскими на протяжении 70-летней эпохи. Обычный плагиат, который сотворили коммунисты по праву победителей и хозяев всей страны. Страшно популярны были в народе большевисткие песни и военные марши Красной армии, «несокрушимой и легендарной».

Нас учили распевать этот грозный песенный репертуар в школе, эти песни оглушающе гремели в центре поселка из репродуктора и лились потоком на зрителей в кинотеатрах, из домашнего радио и с экранов телевизоров.

До сих пор помню слова милой песенки про ребенка Володеньку Ульянова-Ленина:

«Светлоглазым мальчиком в детстве Ленин был.

Думал над задачником, песни петь любил.

Как цветы весенние звездочки горят.

Славный облик Ленина в сердце у ребят!»

Как можно было сомневаться, предаваться пагубному инакомыслию, когда вокруг нас кипела насыщенная школьными событиями всеохватная общественно-активная жизнь, которая должна была быть похожей на лубочные картины, которые изображались в популярных кинофильмах «Веселые ребята», «Кубанские казаки», «Свинарка и пастух», «Р.В.С.», «Тимур и его команда»?

Горящие глаза, сверкающие белозубые улыбки счастливых, здоровенных молодых рабочих и колхозников, идущих рука об руку твердой поступью, пританцовывая и распевая песни навстречу новому дню — символ той эпохи. Эпохи, воспитавшей наш народ оптимистичным и наивным, духовно богатым и оболваненным донельзя агитацией и пропагандой, который стоя, бешено рукоплескал всему сказанному вождями с трибун, страшно ограниченный в выражении искренних мыслей и чувств. «Нам песня строить и жить помогает. Она ведет и зовет нас вперед! И тот, кто с песней по жизни шагает, тот нкогда и нигде не пропадет!»

Творческую эстафету первых советских композиторов перехватила в свои руки удивительная маленькая женщина, композитор Александра Пахмутова. Она воспела и восславила период сладкого брежневского застоя. Мое отрочество прошло под ее романтические песни. Пахмутова отразила в своих шедеврах творческий порыв советских геологов, комсомольцев-добровольцев, строителей БАМа увековечив в песне пламенный лозунг советской молодежи — «Любовь. Комсомол и Весна!».

Моя бабушка Салима аже, наша мама и дядьки-нагашы были очень музыкальные и все любили петь. Двое из дядьев закончили учебу в Чимкентском пединституте культуры; старший Бекен, став профессиональным музыкантом-баянистом, преподавал в музыкальной школе в городе Иссык и позже возглавил ее; младший, Алмас, вернулся в родной Баянаул, где поработал несколько лет директором районного Дома Культуры. Младшая сестра моя, Фарида, ходила в музыкальную школу на фортепиано, а братик Канат — на баян. Я же почему-то выпал из круга охвата учителей музыки нашего райцентра. О чем жалею, поскольку мне передались по наследству музыкальный слух и какой-никакой вокальный дар от моих нагашы. Мне довелось только получить десяток уроков игры на трубе в школьном оркестре у однорукого руководителя-молдованина, который на прослушивании на уроке пения заметил наличие у меня музыкального слуха. Я, вначале заинтригованный возможностью овладеть искусством игры на этом пронзительно звучащем медном инструменте, не выдерживал напряжения, с которым приходилось дуть в мундштук (легкие оказались слабыми), и с помощью классного руководителя мне удалось покинуть оркестр.

Отцу нашему медведь на ухо наступил, однако он, проучившись в Ленинграде, перенял любовь к мировой музыкальной культуре и стал культуртрегером. Он привез с собой в родной Баянаул несколько килограммов виниловых дисков с операми на русском языке, покупал пластинки Робертино Лоретти, Лолиты Торрес, Беньямино Джильо, Има Сумак и других зарубежных и советских певцов. По утру для вдохновения отец ставил на проигрыватель пластинку с «Апассионатой» Людвига ван Бетховена, которую, как он говаривал, любил слушать сам дедушка Ленин. Благодаря папиной коллекции дисков, я в баянаульском детстве узнал шедевры итальянской оперы — Вердиевские «Аиду», «Чио-Чио-сан», «Травиату» и «Фауста» Шарля Гуно.

Мы каждый год выписывали такую забавную малоформатную книжку «Кругозор», где были ламинированные страницы и мягкие пластиковые мини-диски. Это был настоящий информационно-технологический прорыв в окружающий мир. Как мы его любили, наш незабвенный «Кругозор»! Сколько мы получили информации о новостях мировой музыкальной культуры, любовались фотографиями суперзвезд зарубежной эстрады. Узнали Сальваторе Адамо с его «Тумбаль анежу!», жгучего брюнета-крепыша Тома Джонса и его «Лайлу», которые бесконечно крутили и слушали, слушали, слушали, как безумные. Никто в ауле не знал ни английского, ни, тем более французского языка, чтобы перевести нам слова этих песен, которые полюбил весь советский народ на всю жизнь. Мы и подумать не могли, что трогательная песня о красавице Лайле — это история несчастной любви безумного ревнивца, который зарезал свою любимую. Впрочем, эти мягкие диски быстро мялись, появлялись непоправимые складки и, увы, вскоре становились непригодными.

Одним словом, проект «Кругозор» оправдал свое название и стал окном в мировую культуру, наравне с такими иллюстрированными изданиями, как любимый «Огонек» и «Советский экран».

Это была эра винилового диска, который верно служил человечеству еще долго, начиная с появления граммофонов в начале двадцатого века и даже после наступления эры катушечных и кассетных магнитофонов.

Крутили диски вначале на так называемых проигрывателях-электрофонах, которые были похожи на этакие складные чемоданчики. Позже промышленность страны Советов наладила массовый выпуск радиол-радиоприемников с проигрывателем наверху под крышкой. Пытались производить даже некий гибрид- радиоприемник плюс проигрыватель и еще катушечный магнитофон, который прозвали «комбайн». Получился просто мертворожденный и нелепый монстр. Дядьки мои, раздобыв новую пластинку с модным хитом сезона, и, неперерывно повторяя, фанатично гоняли ее раз за разом, пытаясь запомнить и записать слова любимой песни.

Эти песни Рашида Бейбутова, Муслима Магомаева, Бюль-Бюль Оглы, Эдиты Пьехи, Батыра Закирова и Майи Кристалинской прошли через всю нашу жизнь и не забываются до наших дней.

Мы пытались слушать американский джаз и рок на мятых подпольно записанных дисках «на ребрах» — на использованных рентгеновских снимках. Качество было ужасное. Но я запомнил лихую мелодию разудалого «Twist again!» (Твист эгейн!) чернокожего кумира Чаби Чеккера. Долгое время мне, не знавшему английский, слышалось непонятное выражение «Твист огей», которое оказалось «Твист снова!». Если бы увидели и услышали по телику эти твисты, рок-н-роллы и блюзы Америки, то морально разложились бы в момент. Недавно читал в интернете воспоминание одного московского стиляги 60-х, который признался, что расплакался от чувства восхищения, впервые услышав мировой хит «Жаст э жиголо!» Луи Примы. Считаю, что сила воздействия афро-американской музыкальной культуры на умы и сердца советской молодежи объяснется тем простым фактом, что это была музыка, рожденная свободным американским народом самой свободной в мире страны. Тоталитаристские идеологи Кремля прекрасно понимали это и строго запрещали, накладывали табу на американский джаз, твист, рок-н-ролл и развязные буги-вуги. Потому-то пуританская культура страны Советов в последующем с крушением «железного занавеса» и выходом из международной изоляции была просто сметена на обочину жизни.

Советское кино

Кинематограф. Три скамейки.

Сентиментальная горячка.

Аристократка и богачка

В сетях соперницы-злодейки.

«Кинематограф». Осип Мандельштам

Советское кино выдавало на-гора тонны штампованной массовой продукции, хотя надо признать, что были еще и прекрасные высокохудожественные картины, на которые народ валом валил. Великий мастер комедийного жанра, режиссер Леонид Гайдай, был кумиром и владыкой наших сердец. Рядом с ним находился второй корифей советской кинокомедии, режиссер Эльдар Рязанов. Но это было немного позже, в моей юности. А в детские и отроческие годы нам приходилось смотреть от безысходности и довольствоваться в кинотеатрах зрелищем черно-белых патриотических фильмов на героическую историческую тему Великой Руси и СССР, о героях революции, гражданской войны и про последнюю войну, самую великую и самую отечественную, а также киношки о трудовом подвиге рабочих с колхозниками, замешанные на любви без отрыва от производства.

Бесспорно, был талантливо снят культовый фильм-сказка «Илья Муромец». Он был широкоэкранным и цветным, высокобюджетным блокбастером, как говорят сейчас. Главную роль сыграл любимый нами замечательный актер Борис Андреев. Фильм был шедевром советского фольклорно-героического киножанра. Нам, казахским детям, такими картинами прививали культ русских мифических богатырей и отвращение к половцам-кипчакам и татаро-монгольским завоевателям, поработителям древней Руси, нисколько не задумываясь о том, что мы являлись их прямыми потомками. Народный артист Узбекской ССР и СССР Шукур Бурханов так убедительно создал отвратительный образ вождя «поганых» половцев Калин-царя, что внушил нам стойкое чувство стыда и раскаяния за хищное военно-кочевое прошлое наших предков. Весь мир кочевников был изображен настолько нечеловечески ужасным, что вызывал дикий страх у их потомков, советских казахских детей. И Соловей-Разбойник, и Ордынский посол были мерзкими монголоидами, похожими на зомби, восставших из ада. Татаро-монголы Калина царя мобилизовали даже «летающую крепость» — ужасающего Змея Горыныча, извергающего пламя из трех огнеметных голов. После такого зрелища могли ли мы гордиться своими предками, кочевниками Великой степи? Другой блокбастер конца 60-х годов — экранизация «Сказка о царе Салтане» А.С.Пушкина, показал нашествие злых кочевников, изображенных в виде мерзких человекообразных гоминидов с обглоданными костями в руках. Таких расистских мерзостей мы не читали в поэме великого Пушкина.

Были великие режиссеры и актеры советского кино, создавшие на целлулоидной кинопленке незабываемые образы киногероев, исторических личностей. Мастерски снятые сюжеты с мятно-карамельными фигурами вождей пролетариата, которые сыграли фактурные актеры, должны были воспитывать исступленную любовь к товарищу Ленину и его соратникам-подельникам, канонизированным героям гражданской бойни. Мне запомнился мифологизированный образ Александра Пархоменко из одноименного фильма и, наряду с ним, отрицательного героя — батьки Нестора Махно. Однако парадоксальным образом мне также понравился и народный герой Украины — батька, наверное, потому что вождя анархистов сыграл замечательный киноактер народный артист СССР Борис Чирков. Неукротимый батька угрюмо пел фатальную казачью песню «Любо, братцы, любо. Любо, братцы, жить! С нашим атаманом не приходиться тужить».

Видимо, еще имел место фактор подсознательного отрицания всего, что десятилетиями массированно навязывалось советским агитпропом нашему сознанию.

Кинофильмы на «басмаческую» тематику не хочется вспоминать — настолько в них была извращена история сопротивления народов Туркестана и Казахстана большевисткой экспансии. Немного повзрослев, почитав историческую литературу, мы поняли истинную цену идеологическому мороку, который окутывал, как туман, советскую киноиндустрию. «Псевдопатриотический» смысл вкупе с идейным зарядом подобных киноштамповок уже не проникал в наше ставшее критичным сознание и проходил вскользь по поверхности черепа. Наши умы уже не могли восхитить ни образ Амангельды Иманова, ни лихого чекиста Касымхана Чадьярова, убившего атамана Дутова. Кстати, теперь мы знаем, что Амангелды Иманов был простой конокрад, а Касымхан Чадияров — известный контрабандист и торговец опиумом — татарин Касымхан Чанышев из Жаркента.

Фильм «Чапаев» режиссерского дуэта братьев Васильевых, которые на деле оказались просто однофамильцами, стоит в гордом одиночестве на пьедестале славы жанра кино о гражданской войне. Это был шедевр всех времен, который оставил неизгладимый след в истории мирового кино. Мы помним наизусть все диалоги и жесты культовых персонажей этой любимой народом картины. Нашего легендарного Василия Ивановича блестяще сыграл замечательный деятель искусства кино, режиссер, актер и Учитель Борис Бабочкин. Сквозь идеологизированную пелену хоть едва-едва, но просматривалась правдивая история страшной братоубийственной мясорубки, унесшей более тринадцати миллионов жизней. Создатели киноэпоса подарили народу старую казачью песню «Черный ворон», которую поют и сейчас подвыпившие мужики на дачах. Пел и я на застольях в кругу друзей. Непонятно почему и за что Чапаев стал главным объектом сотен издевательских и непотребных анекдотов про гражданскую войну. Наверное, этот жанр профинансировал Госдеп США.

Серия фильмов про «Неуловимых мстителей» талантливого режиссера Эдмона Кеосаяна мгновенно покорила сердца всех юных зрителей страны Советов. Наверное, это был первый советский кинофильм-боевик, снятый по канонам американских вестернов. Восторженные фанаты фантастических подвигов подростков-головорезов, «красных дьяволят», мы вновь и вновь бегали в нашу киношку «Спутник». Билетную кассу брали с боем, взъерошенная контроллерша тетя Маня едва сдерживала поток разгоряченных юных и уже далеко не юных зрителей на входе в кинозал.

Пережив в переполненном душном кинозале массу положительных эмоций и возвышенных патриотических чувств, мы, счастливые, возвращались домой и взахлеб пересказывали друг другу и родителям захватывающие сцены и образы колоритных героев. В ушах звенела грозная революционная песня-саундрек кинокартины, ставшая хитом на долгие годы. Я помню эти слова и сейчас, по прошествии 50 лет: «Если снова над миром грянет гром, небо вспыхнет огнем, вы нам только шепните- мы на помощь придем!»

«Неуловимые», снятые по заказу ЦК ВЛКСМ накануне 50-летия комсомола, были экранизацией книги «Красные дьяволята». Серия фильмов имела невиданный успех — в прокате ее просмотрело 50 миллионов кинозрителей, некоторые из которых пересмотрели до десяти раз. Интересно было узнать, что режиссер оказался сыном белого офицера, расстрелянного Советской властью в 1937 году, через год после рождения Кеосаяна младшего.

Я думаю, что самой большой ошибкой советских идеологов была сверхэксплуатация в киноискусстве темы Великой Отчественной Войны. Народ стал саркастически называть эти серые, похожие друг на друга штампованные фильмы — кино «про войнушку», а фашистских солдат, гибнущих, как мухи под беспощадным огнем «наших», уже саркастически-сочувственно — «немчиками». Невозможно было бесконечно смотреть набившие оскомину образы культовых героев, совершавших сверхчеловеческие подвиги, покруче мифического Геракла. Немецкие офицеры, облаченные в щегольски подогнанную военную форму, сшитую из добротного тонкого сукна, наоборот, вызывали какую-то странную симпатию своим господским видом. Мы поняли, что преимущество едва не победивших нас фашистов было не только в технической мощи вермахта, оснащенного сверхсовременным вооружением, но и в дизайне вооружения, обмундирования и всей экипировки. Мы восхищались их красивой униформой, лихо заломленными фуражками, серебряными плетеными погонами, петлицами офицеров Вермахта и СС, эргономичностью, изяществом конструкции пистолетов «Люгер» -парабеллум и «Вальтер», автоматов «МП-40» (Шмайссер), страшной «пилы Гитлера» — единого пулемета «МГ-42». Внешний вид советского воина-освободителя при сравнении его с имиджем проклятых оккупантов выглядел весьма убого. Наши солдатушки шли на убой миллионами в форме образца Первой мировой; красные командиры, облаченные в незатейливую гимнастерку, покроенную наподобие мужицкой посконной рубахи с нагрудными карманами, не вызывали восторга.

Школьником я любил рисовать немецких офицеров, стараясь изобразить все детали военной формы Вермахта. Искал в журнале «Советский экран» кадры из военных фильмов, где бы мог срисовать автомат «Шмайссер» или появившуюся в конце войны штурмовую автоматическую винтовку «Sturmgewehr-44», прототип нашего «Калашникова».

Шедеврами советского кинематографа на военную тематику для меня были и остаются картины «Сорок первый», «Баллада о солдате» и «Чистое небо» гениального режиссера Григория Чухрая. Мэтр Григорий Наумович Чухрай, воин-десантник, прошедшего всю войну, был высокоталантливым кинохудожником, создавшим неповторимые шедевры о Гражданской и Второй Мировой войне. О этом человеке можно было вести долгий разговор, написать книгу-исследование его творческого пути.

В одном из разрушенных домов Харькова юный солдат Чухрай находит книгу по теории кино Льва Кулешова и, прочитав ее, решает стать кинорежиссером. После окончании войны молодой ветеран поступает во ВГИК, а через три года по окончании учебы в 1956 году создает свой первый фильм «Сорок первый». Это была блестящая экранизация одноименной книги Бориса Лавренева. Режиссер совершенно отклонился от сценария и снял образ белого офицера и дворянина Говорухи-Отрока настолько человечным, что сценарист, испугавшись крамольной интрепретации образа врага, написал на режиссера донос, назвав фильм «белогвардейской стряпней». «Сорок первый» не прошел цензуры, Чухрая едва не отдали под суд, однако ему повезло — после просмотра картины первым секретарем ЦК КПСС Никитой Хрущевым, он получил путевку на кинофестиваль в Каннах, где завоевал приз «За оригинальный сценарий и исключительные художественные достоинства».

Следующий, второй по счету и самый легендарный фильм про Великую Отечественную войну «Баллада о солдате» Г. Чухрай снимал уже, как известный режиссер-постановщик. Киноршедевр вновь вызвал ужас и переполох в стане идеологов- киноцензоров. Режиссера хотели изгнать из рядов членов КПСС, что поставило бы точку на его карьере. И вновь судьба в лице осмеянного следующим «брежневским» поколением и прозванного «кукурузником» и «волюнтаристом» Никиты Хрущева встала на сторону творения гениального мастера, и вновь — триумфальная победа на Каннском фестивале. Картина «Баллада о солдате» завоевала два приза: «За лучший фильм для молодежи» и «За высокий гуманизм и исключительные художественные качества», и стала одной из самых премированных, получив больше ста призов в Европе и на фестивале в Сан Франциско. На родине фильм получил Ленинскую премию в области киноискусства.

Третий культовый фильм Чухрая «Чистое небо» был снят в 1961 году. Кинокартина — обличение бесчеловечности сталинского режима, который изломал судьбы сотен тысяч советских воинов, попавших в плен, осудив их, как изменников родины. Главную роль в фильме блестяще сыграл суперзвезда советского кино Евгений Урбанский, который, воссияв на небосклоне, так безвременно и трагически погиб на съемках фильма «Директор». Этот фильм называют «затерянным шедевром», метафорой хрущевской «оттепели», потому что прогремев в год своего выпуска на экран, он завоевал по опросу журанала «Советский экран» первое место в рейтинге популярности, а в семидесятые годы брежневщины фильм «положили на полку», сняли из кинопроката вплоть до прихода Перестройки Михаила Горбачева.

Надо отметить, что Григорий Чухрай в 1966 году подписал письмо 14 деятелей культуры против кампании по реабилитации Сталина.

Приведу слова самого Григория Чухрая из книги «Я служил в десанте»: «Во мне всегда жила боль потерь. Мы потеряли на этой войне миллионы людей. Память о них для меня свята. Для того чтобы понять, что значит потерять миллион человек, нужно пережить и понять, что значит для мира потеря одного хорошего человека. Об этом я рассказал в своем фильме «Баллада о солдате». Этот фильм участвовал во многих международных фестивалях и на всех получал призы. Но не это радует меня.

Известно, что фильмы живут недолго. Одни умирают через несколько дней после рождения, другие живут недели и месяцы, есть долгожители — они живут годы. Меня радует то, что картина, снятая полвека назад, еще идет на экранах мира и волнует сердца людей.

Мой первый фильм, мой дебют в кино — «Сорок первый» — живет уже больше полувека.

Но я никогда не пытался никому угодить и кого-то поучать. Я говорил со своим зрителем как со своим другом — искренне и честно. Не всем это нравилось, не всех устраивало. Меня отдавали под суд, исключали из партии что тогда означало запрет на профессию, но я оставался самим собой и не изменил своим принципам. Может быть по этому мои фильмы так долго живут».

Огромное впечателение на наше поколение оказал киношедевр «Человек-амфибия» — блестящая экранизация фантастической повести Александра Беляева. Захватывающий сюжет, невиданные подводные съемки, потрясающие морские пейзажи и виды прекрасного Баку очаровали юного зрителя, запечатлевшись в памяти на всю жизнь. Мы были покорены блестящей игрой дуэта самых красивых актеров — юной Анастисии Вертинской и студента ГИТИСа Владимира Коренева. Режиссер фильма В. Чеботарев искал и нашел «парня, у которго в глазах море, и девушку, у которой в глазах небо». Роковой красавец Дон Педро в исполнении Михаила Козакова стал нарицательным именем, символом жестокого деспота и брутального мачо. Саундтрек фильма — песня про морского дьявола — был хитом сезона.

Хочется отметить еще одну забавную деталь из жизни нашего кинотеатра «Спутник» (Жасыбай). Зрители не имели никакой информации о новых фильмах, которые привозили из Павлодара два-три раза в месяц. На афише перед кинотеатром рукой штатного художника обычно был намалеван кадр из фильма с портретом главного персонажа, ограничение зрителей по возрасту, название киностудии и часы киносеансов. Народ посещал кинотеатр практически вслепую, лелея в душе робкую надежду, что на этот раз увидит хороший кинофильм. И зритель, протягивая билет контроллерше, по-свойски вопрошал ее с надеждой: «Тетя Маша, а кино-то хорошее?» — «Хорошее — про убийства…» — застенчиво улыбаясь, доверительно сообщала та и отрывала краешек билета. Следовало понимать, что фильм был детектив, но не про «войнушку» и не на производственную тему.

Показ кинофильма предварялся демонстрацией обязательного киножурнала о «трудовых буднях и достижениях страны Советов». Когда на экране под радостно журчащий голос диктора возникали яркие картины сбора обильного урожая плодов в садах и бахчах Узбекистана, Закавказья или Молдовы, зрительный зал, сглотнув слюну, исторгал истомный вздох: «а-ах!..»

Кремлевкие идеологи охраняли наши умы от воздействия западной культуры. Для проката в советских кинотеатрах приобретались только не вредные для наших умов зарубежные кинокартины, прошедшие строгую экспертизу идеологических цензоров. Смутно помню, как в начале 60-х наши дядьки повели меня с Алмасом в киношку на фильм итальянского неореализма «Бандиты из Оргосоло», про суровую жизнь крестьян-овцеводов на острове Сардиния. Там было несколько боевых эпизодов с крабинерами, которые гонялись за бандитами в горах. Они палили друг в друга из волчьих дробовиков и автоматов «Береттта». Так, мы с Алмасом, четырехлетние мальцы, едва не померли со страха. Один из нас залез под сиденье, а после оба попросились в уборную по нужде. После этого случая озорные дядьки долго обзывали нас «бандиты из Оргосоло» — тышқақпен шыжын» Это был наш первый экскурс в мир европейского киноискусства. Подростками мы смогли увидеть французские фильмы, шедевральные экранизации Александра Дюма — романтические «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо». Как завороженные, мы, аульные мальчишки, лицезрели ошеломительные по красоте дворцы и замки королевской Франции восемнадцатого века, любовались роскошными одеяниями аристократов, блеском клинков шпаг мушкетеров, совершающих подвиги во славу короля и прекрасных дам. Все эти картины были сказочно красивы, невинны и, более того, весьма полезны, как руководство для изучения правил хорошего тона благородных кавалеров в деле воспитания юного зрителя.

Красные цензоры совершили страшную ошибку, когда пропустили во всесоюзный прокат фильм Акиры Куросавы «Гений дзюдо» (Сугато Сансиро), который был снят в 1943 году в разгар Второй мировой войны. Увиденное потрясло советских аборигенов до глубины наивной души. Нам были неведомы далекие восточные страны, ни, тем более, их виды боевых искусств. Мы знали только русское самбо и бокс. На черно-белом экране возникли захватывающие картины экзотической жизни японского народа, который век тому назад в 1905 году разгромил Российскую империю на Дальнем Востоке и через тридцать шесть лет мужественно сражался с великой Америкой и Британской империей на Тихом океане. Величие духа неиизвестного ранее народа, теснящегося на маленьких островах в океане и питающегося рыбой и овощами с рисом, проявилось и в искусстве единоборств. Мы увидели изощренное искусство борьбы джиу-джитсу, дзюдо и карате. Перед нашим изумленным взором предстал благородный Учитель-сэнсэй, которого играл красавец Тосиро Мифуне, суперзвезда мирового кино. Сэнсэй пестовал учеников, как своих сыновей, формируя из них убежденных борцов за идею. Мы узнали, что восточный Путь борьбы ведет человека к гармоничному развитию и духовному усовершенствованию, воспитывает настоящего человека и гражданина, использующего свое оружие, искусство единоборства, только ради защиты слабых и на благо общества.

Кинокартина послужила причиной взрыва народного интереса к изучению карате в самодеятельных кружках. Власти сразу запретили восточные единоборства, углядев в них прямую угрозу идейной монополии КПСС, и они ушли в подполье. Запрет еще более усугубил здоровый тинтерес к искусству карате, название которого означало — «пустая рука». А пустые головы советской молодежи, разуверившейся в идеалах утопического коммунизма, стали быстро заполняться восточной и западной культурой, согласно закону «природа не терпит пустоты». Примечательно, что картина была снята в 1943 году — во время набора японских студентов на войну и, по мнению критиков, могла призывать юношей к очищающему самообладанию и готовности к страданиям.

Однако, как мне известно, Мифуне был настоящим пацифистом, убежденным противником войны. Если бы тогда советский народ просмотрел мировой шедевр Куросавы «Семь самураев», то зашатались бы устои коммунистической идеологии; он увидел бы всю убогость этического учения марксизма-ленинизма и морального кодекса строителя коммунизма перед лицом совершенной красоты восточной культуры. Яркие, убедительно созданные образы благородных самураев, защитников гибнущей от террора бандитов крестьянской общины, затмили бы мифологизированных героев гражданской и Великой Отечественной войны. Кстати, культовый американский вестерн «Великолепная семерка», который прошел в широком кинопрокате в СССР, был снят по мотивам «Семи самураев» Куросавы.

Мой первый визит в Алма-Ату

После окончания мной седьмого класса отец взял меня с собой в стольный град Алма-Ату, куда он поехал по путевке в одну из здравниц — дом отдыха ЦК КПК. Тогда он еще работал в райкоме партии Баянаула. Этот пансионат располагался где-то в верхней части города по проспекту Ленина. Меня он поселил на квартире в частном секторе неподалеку. Тогда и состоялось мое первое знакомство с красавицей Алма-Атой. Несравнимая ни с каким другим городом Советской страны Алма-Ата, как пелось в песне- «не город, а сама мечта», открылась моему изумленному взора аульского подростка, как бриллиант в оправе небесных гор Алатау, как бесценная золотая чаша.

Самое интересное впечатление на меня, провинциального подростка, оказал визит в знаменитый Государственный академический театр оперы и балета (ГАТОБ) имени Абая и музей искусств имени Кастеева — наш казахстанский Эрмитаж. Я переживал сложности переходного возраста и, буквально по принуждению, посетил эти великолепные объекты духовного мира нашей страны. Однако знакомство с шедеврами оперного искусства и огромным собранием картин и скульптур музея изобразительных искусств оставило в моей душе неизгладимое впечатление на всю жизнь.

Вот так и произошло это знаменательное событие в моей жизни, которое приоткрыло мне блистающий мир мировой культуры.

Пройдет около четверти века и я, повторяя Путь отца, привезу в Алма-Ату свою маленьку дочь Наргис на каникулы и так же, как когда-то наш отец, приобщу ее к духовной сокровищнице нашей страны. Наргис, подобно мне в моем подростковом возрасте, не особо горела желанием стать зрителем театрального искусства и созерцать картинную галерею Кастеевского музея. Но я был настойчив и она поневоле прикоснулась к живительному теплу этих знаменитых очагов культуры, наследию Советского Казахстана. Позже у дочери выявится способность рисовать и она выучится на дизайнера в Казахской Государственной академии строительства и архитектуры (КазГАСА).

В Алма-Ате много лет проживала мамина сестра Зоя, которая работала начальником отдела в республиканском НИИ «Казгипроводхоз». Двухкомнатная квартира тети Зои находилась на втором этаже дома на углу улиц Комсомольской и Байзакова, прямо над бывшим гастрономом «Стрела». Это скромное жилище имело для всех нас почти такую же ценность, как дедушкин кара шанырак в Баянауле, потому что, подобно караван-сараю, давало приют многочисленным родственникам, прибывавшим отовсюду в гости в столицу. Окна и балкон квартиры тетушки выходили прямо на Комсомольскую улицу, центральную городскую магистраль, наполненную ревом автомобилей, нетерпеливыми сигналами клаксонов под аккомпонемент перестука трамвайных колес. Прибыв в Алма-Ату, мы с любопытством наблюдали за уличной жизнью, которая неумолчным потоком протекала под окнами, а по вечерам бурлила перед гастрономом и находившимся рядом рестораном.

Тетя Зоя была разведена; она в одиночку поставила на ноги двоих детей: дочь Гулю и сына Арсена; у каждого из них растут сыновья. Арсен выучился в Ташкентском государственном университете на китаиста и связал свою судьбу с однокурсницей-арабисткой по имени Цветана, гражданкой Болгарии. Сын их Марат уже взрослый; живут они за границей.

Наша тетушка Зоя скончалась в возрасте всего шестидесяти двух лет от болезни. Проходя мимо ее дома, я невольно поднимаю голову, взглядом нахожу балкон старой квартиры, такой для нас родной, и вспоминаю, как мы с тетей пили чай в кухонке, и я рассказывал забавные истории, а она, запрокинув голову, заразительно смеялась; еще я вижу себя, юного и беспечного, который, стоит, опершись на перила балкона, и во все глаза наблюдает-изучает полную неизведанных тайн прекрасную столичную жизнь.

Сомнения и позднее прозрение

Тогда мы видим, что пуста была златая чаша.

И что напиток в ней-мечта и что она — не наша…

«Чаша жизни». М. Ю. Лермонтов

С течением времени, уже на исходе 60-х годов советское общество даже в нашем глухом ауле начало прозревать и все стали откровенно, хотя и осторожненько, рассказывать циничные антисовесткие анекдоты. Горожане тайком читали взахлеб «Самиздат» и «Тамиздат». Мы, дети, с широко раскрытыми глазами слушали «кухонные» рассказы наших отцов и дядьев о том, что на деле все оказалось не таким радужным и правдивым. Даже совсем неправдой, если копать нашу историю до самой истины.

Наша семья, мои родители, были воспитанными, интеллигентными людьми. Они в союзе с советской школой пестовали нас в духе преданности идеям коммунизма-социализма.

Несомненно то, что воспитаны мы были в духе честности и справедливости, дружбы и товарищества. То есть, и в семье, и в школе нам прививали дух коллективистского сознания в ущерб индивидуалистскому чувству самосохранения. Главенствовал императивный девиз — «Сам пропадай, а друга выручай»; «Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг…», — пелось в песне о суровой и бескорыстной мужской дружбе. Чувство корпоративной солидарности, то есть — товарищество считалось святым понятием. Личный интерес и выгода, частно-собственнические мотивы сурово осуждались и считались презренным явлением, присущим людям с низкой душой. «Единоличник» — таким ругательным прозвищем могли заклеймить подростка за не желание делиться и помогать товарищам.

Наши отец и мама просто воспитывали нас порядочными людьми, будущими гражданами, с привитым чувством совести и осознающих ответственность за свои поступки. Отец после окончания института успел отслужить четыре года в советской армии, где ему понравилось, и он вступил в ряды компартии. Убежденный атеист, он позже на Чимкентском Свинцовом заводе даже вел уроки, читал лекции в школе партийной учебы, как агитатор-пропагандист и лектор-международник. Мама наша происходила из благородного клана известных священнослужителей, потомственных мулл, имамов, хаджи и хазретов Баянаульского края. Честь в семье ставилась превыше всего. Жили чинно-благородно. Однако дедушка наш Сайпи ата не смел проповедовать в обществе и расширять жамағат в ауле среди молодежи. Общество муслимов состояло из старой гвардии — аксакалов и ажешек аула. Наш дедушка даже детей своих не приучил ни шариату, ни сурам Корана, а только молился в одиночестве за нас всех. Настолько сильно компартия отбила у него желание быть духовным пастырем народа и проповедовать святую религию отцов и дедов. Сайпи ата и его поколение живо помнили, как советская власть поголовно уничтожила деятелей Алаш Орды, первого казахского демократического правительства, подвергла репрессиям баев и мулл. В 1924 году были арестованы, осуждены и отбыли срок тюремного заключения, как служители культа, сам дедушка Сайпи ата, его старший брат Исахан хазрет, известный исламский ученый-богослов, и все остальные братья Ныгмет, Рахмет и Кани.

Мама вспоминала, как однажды, когда она была маленькой девочкой, к ним домой пришел приезжий незнакомец. Ата и аже вели себя при нем очень тихо. Утром мама, проснувшись, не обнаружила таинственного гостя. Она стала недоуменно спрашивать: «Где вчерашний дядя? Почему он ушел не попив чаю?» Родители тревожно сообщили, что это был некий деятель Алаш Орды, скрывающийся от властей.

Сердца и умы советских людей должны были всецело принадлежать коммунистической партии большевиков. Позже я узнал, что Сайпи ата периодически ходил в райком и давал отчет какому-то инструктору в том, что не ведет религиозную пропаганду. Мы же с малолетства росли, как настоящие кафиры, закоснев в безбожии. Наше поколение твердо верило, что бога нет, религия — это опиум для народа, и чудес на свете не бывает. Также были убеждены в том, что человек произошел от обезьяны.

По сути своей, идея коммунизма Карла Маркса и дедушки Ленина ничего сверхнового не предлагала в деле строительства общества, где живут и трудятся освобожденные, равные друг другу товарищи, которые, ко всему прочему, еще и приходятся друг другу братьями. Набор вечных общечеловеческих ценностей, проповедуемых всеми мировыми этическими учениями, плюс отрицание бога. Все это было в подлунном мире. Были и раньше подобные эксперименты в истории человечества. В девятом веке на Аравийском полуострове существовало государство еретиков-карматов, которые, захватив Мекку, оскверняли святыни, и, выломав черный метеорит из Каабы, увозили с собой, как трофей. Они тоже мечтали уничтожить гнет трудящихся Востока.

У нас, в Туркестанском крае, в четырнадцатом веке возникло революционное течение сарбадаров-висельников в период деятельности Эмира Тимура-Тамерлана. То было время смуты, когда раздробленные удельные бекства Турана, земли в междуречье Амударьи и Сырдарьи (Мавераннахра), попали под власть государства кочевых узбеков Моголистана. Между прочим, эти древние тюрки, кочевые узбеки-моголы, были одними из наших далеких предков.

Когда войско моголистанцев под предводительством Ильяса Ходжи пришло грабить Самарканд, жители города, простой люд и ремесленники, решили избавиться от гнета поработителей и, в отсутствие бежавших правителей, смогли самостоятельно защитить вольный город от степняков. Опьяненные победой и уверовав в свои силы, отважные самаркандцы захватили власть и решили построить общество где будет царить всеобщая справедливость, свобода и равенство. Сарбадары пошли далеко и, выбрав правителями своих вождей — кузнеца Кабуса и старосту цеха трепальщиков хлопка Мауляну, провели экспроприацию имущества у богатых.

Позже летописцы в ужасе от деяний сарбадаров, восклицали: «О, аллах! Не приведи больше, чтобы страной правили безродные!»

Сарбадары выбрали себе страшное имя, сказав: «Лучше быть повешенным на воротах, чем подчиниться моголам!» Они недолго правили в Самарканде и в крупнейших городах Ирана: вскоре государство сарбадаров было жестоко уничтожено Железным Хромцом Тамерланом, который в дальнейшем, проведя серию блестящих завовевательных походов во все стороны света, создал великую империю Туран.

В нашем случае с русским коммунизмом, реализовавшим идеи Карла Маркса, самая главная, роковая ошибочность теории была в том, чтобы насильственно сделать всех людей равными по социальному статусу, несмотря на происхождение. Они верили, что можно навсегда уничтожить все сословия вкупе с имущественным неравенством, не считаясь с природными качествами личности, которые формирует наследственность. Ко всему прочему, коммунизм вознес на вершину социальной пирамиды самого обездоленного трудящегося, пролетария, сделав его классом-«гегемоном», венцом творения Дарвиновой теории присхождения человека. Все это стало возможным при условии отрицания господа бога, небесного Создателя миров и первочеловека Адама. Большевики обожествили пролетариат, самый маргинальный элемент социума, сделав его ведущей силой социалистического общества в альянсе с темным безземельным крестьянством.

В. И. Ленин, этот «великий эксплуататор людского невежества», как сказал о нем первый русский марксист Георгий Плеханов, отвел интеллигенции самую неблаговидную роль в социальной иерархии страны Советов, оскорбительно прозвав «прослойкой». В тысяча девятьсот девятнадцатом году вождь мирового пролетариата хотел было уничтожить несогласных с ним русских ученых и мыслителей, которые тогда еще имели смелость спорить с ним. Однако, поддавшись на уговоры Льва Троцкого, выслал их на пароходе в Европу от греха подальше. Это были так называемые «философские пароходы».

Сталин пошел еще дальше: он придумал термин «гнилая интеллигенция», а после окончательно решил «интеллигентский вопрос». Кремлевский горец Сосо Джугаев массово репрессировал всех инакомыслящих, растерев одних умников в «лагерную пыль» ГУЛага и расстреляв других, как «врагов народа», «троцкистов-уклонистов», «бухаринцев», «врачей-вредителей», «национал-фашистов» и «немецких, английских и японских шпионов».

Инженера, врачи, школьные учителя и вузовские преподаватели были низведены до статуса самой низкооплачивамой категории трудящихся. Советский социализм определил им участь убиваться, работая за грошовое жалование, жить от зарплаты до зарплаты, считая копейки. В юности слышал анекдот, который донельзя правдиво обличал жалкое положение советских интеллигентов. В грузинской школе ученики по заданию учителя рассказывают о своих родителях. У всех обеспеченные успешные предки, которые работают дантистами, торгашами, таксистами. Доходит очередь до бедного Гоги, у которого отец-инженер, а мама- врач. Услышав это, весь класс разражается дружным хохотом. Учитель строго обрывает школьников: «Нехорошо, дети, смеяться над чужим горем!»

«И, возвеличив безродных кафиров, посадили они их во власть. И подчинили все и вся их безбожному правлению».

Книги, которые мы читали

Безмолвствует черный обхват

Переплета,

Страницы тесней обнялись в

Корешке,

И книга недвижна. Но книге охота

Прильнуть к человеческой теплой

Руке.

М. Светлов

Конечно, я привожу мои мысли, которые родились много позже того далекого детства и отрочества в Баянауле. Я, сын врача и инженера, городской интеллигент во втором поколении, много читал. С младых ногтей мы с восторгом слушали и впитали в себя чудные стихи Корнея Чуковского из сборника «Чудо-дерево». Кстати, «Мойдодыр», «Айболит» и «Бармалей» по эстафете стали любимыми стихами наших детей. Маленькая дочь наша, Наргис, донимала всех дома с настойчивой просьбой: «Почитайте мне «Чуду-дереву!!»

Самыми любимыми книжками для нас, юных читателей, были прекрасные иллюстрированные издания: «Волшебник Изумрудного города» и «Деревянные солдаты Урфина Джюса» И. Волкова; «Приключения Карандаша и Самоделкина» Юрия Дружкова; «Незнайка на луне» Н. Носова, «Старик Хоттабыч» Л. Лагина; «Принц и нищий», «Приключения Гекльберри Финна и Тома Сойера» Марка Твена. По школьной программе мы поглощали русские народные сказки; в старших классах — роман «Мертвые души» Н. Гоголя и «Как закалялась сталь» Н. Островского; «Казаки», «Хаджи Мурат» и «Война и мир» Л. Толстого; «Гипреболоид инженера Гарина», «Хождение по мукам», «Петр Первый» А. Толстого; а также «Дети подземелья» В. Короленко. Дома настольными книгами нашими были замечательные «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка» Даниэля Дефо, «Остров сокровищ» Роберта Стивенсона, «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта, «Похождения бравого солдата Швейка» Ярослава Гашека, сочинения О, Генри и бестселлер всех времен « 12 стульев» вместе с «Золотым теленком» И. Ильфа и Е. Петрова. Быстро исчерпав ресурс баянаульской поселковой библиотеки, я взялся за Бибилиотеку Всемирной литературы (БВЛ) нашего отца. БВЛ — был гениальный проект советской культуры, который стал вожделенной и труднодоступной мечтой каждого культурного человека. Сборник этот состоял из двухсот томов шедевров мировой литературы и приходил по подписке в течение нескольких лет по мере выхода в свет очередных томов издания. Отец, фанатичный книгочей, подружился с русской четой, продавцами Баянаульского книжного магазина, и они помогли ему подписаться на эту чудную БВЛ, которая продолжала приходить к нам по почте даже в Чимкенте. Правда, некоторая часть библиотеки, к сожалению, была утеряна при переезде, а часть просто не нашла владельца.

Также, наряду с классической литературой, мы обожали научную фантастику, особенно зарубежную и, конечно, больше всего — американскую фантастическую прозу. К нашему счастью, один из наших любимых ежемесячников — журнал «Вокруг света» — постоянно печатал фантастические рассказы и даже повести с продолжением, вроде «Пасынков вселенной» Роберта Хайнлайна. Нашими культовыми книжками были «451 градус по Фаренгейту» Рэя Бредбери и «Солярис» Станислава Лема.

Нас питали только книги и периодические издания-журналы «Огонек», «Советский экран», «Вокруг света», «Наука и жизнь», «Роман-газета», «Новый мир» и самый прорывный интеллектуальный — «Иностранная литература». Детьми мы любили читать «Веселые картинки» и «Мурзилку». Вот и все наши путеводители в мире духовной культуры, которые выписывали наши родители. Безмерно благодарен им за это.

Отец наш всю жизнь коллекционировал хорошие книги. Благодаря таким большим фолиантам, как «Московская Оружейная палата», «Государственная Третьяковская галерея», двухтомник «Искусство стран и народов мира», «История искусства зарубежных стран» и наборам репродукций, мы прикоснулись к сокровищницам мирового изобразительного искусства и архитектуры. Отец, как истый культуртрегер, демонстрировал нам репродукции картин Эрмитажа, Третьяковской, Дрезденской галереи и популярно объяснял суть изображенного. Я любил, не вникая в текст книги, пересматривать божественные гравюры Гюстава Доре, иллюстрирующие жуткие сцены Дантова «Ада». Тогда же я узнал, что именно гению Доре принадлежат изощренные офорты таких мировых бестселлеров, как «Гаргантюа и Пантагрюэль», написанного франсисканским монахом- еретиком Франсуа Рабле и «Дон Кихот из Ламанчи» печального идальго Мигеля де Сервантеса. Необыкновенно плодотворный гений Гюстава Доре оживил сказки Распэ про барона Мюнхгаузена и создал канонизированный образ неотразимого враля.

Мы почти ничего не читали из казахской литературы. Даже народные сказки нам читали русские и европейские. Я прочитал самостоятельно из чувства вины за родной язык одну казахскую сказку, которая попалась мне в руки. Это была книжка про батыра по имени Ер Төстік. Вторая книга на родном языке, прочитанная мной была «Үлкен Түркістан күйреуі», автора которой не помню, о истории Туркестанского легиона во время Второй Мировой войны. Единственное, что запомнилось в детстве — это коротенькая сказочка — шутливая притча про трех незадачливых воров — Қыл кеңірдек, Қағанақ бас и Ши борбай. Ну еще был стишок «Бақа, бақа, бақ-бақ. Басың неге жалпақ?» И все. Историю казахов знали из учебника, а также из сочинений Чокана Валиханова на русском языке. «Кровь и пот» А. Нурпеисова и «Кочевники» И. Есенберлина читал в русском переводе.

Так получилось, что я, как мальчишка из песни Владимира Высоцкого, «нужные книжки в детстве читал». Незнание родной казахской литературы стало позорным белым пятном в моем сознании, которое старался восполнить уже в зрелом возрасте. Несомненно, этот большой книжный багаж нашего отца и матери помог сформировать наше мировоззрение и шкалу этических ценностей.

Снова о школе

Буквы разные писать тонким перышком в тетрадь

Учат в школе, учат в школе, учат в школе.

Вычитать и умножать, малышей не обижать

Учат в школе, учат в школе, учат в школе…

Школьная песенка

Прошу прощения у многоуважемых читателей своих за длинное отступление от темы родной Баянаульской школы №2 имени Ленина. Школы советские были везде средоточием общественной жизни в аулах, селах и в больших городах. Там проходила большая часть нашей детской, отроческой и юношеской жизни. Бесспорно, мы, мальчишки, не очень ее любили за дисциплинарную муштру, жесткие требования к распорядку дня, символом которого был ученический дневник. Дети ненавидели этот свой дневник, который беспощадно, как прожектор, освещал все наши прегрешения против системы советского образования и воспитания. Хотя я долго, до восьмого класса, состоял в рядах отличников и примерных учеников. Однако, к сожалению и недоумению окружающих, в старших классах у меня иссяк пыл к постижению знаний. И я поплыл по воле волн, как сухая щепка в потоке весеннего ручья. Видимо, сказался этот самый подростковый переходный возраст.

Школа наша была построена как раз незадолго нашего поступления в первый класс в 1962 году. Она была крупнее старой казахской школы №1. Для нас, аульских детей, это было грандиозное строение, типа сказочного дворца знаний. Преподаватели наши были непререкаемыми авторитетами, несущими негасимый свет знаний и бережно взращивающими поросль молодого поколения.

И мы со всей серъезностью впитывали, как губка, всю информацию, которую нам с энтузиазмом вливали наши учителя, замечательные педагоги. Мне дороги их достопамятные имена. Это учитель русского языка Штанько Роза Ивановна, красивая женщина с большими голубыми глазами, исполненная благородного величия. Эта необыкновенная женщина-педагог поселила в наших сердцах любовь к русской филологии. Розу Ивановну отличала корректность в отношении учеников. Когда она начинала опрос и мы, в большинстве своем не готовые к уроку, сидели скромно поникнув головами, она обычно говорила с сарказмом: «Лес рук. Тихий ужас…». Географом был суровый хромец Дейнеко Андрей Иванович, педантичный, как немец, который обучил нас науке, описывающей все широты голубой планеты Земля. Бейсембаев Серикбай Бейсембаевич, учитель немецкого языка, прекрасный знаток своего предмета, у которого мы с удовольствием пели песенку на немецком: «Кleinе weisе Friedenstaubе fliegе ubers Land!»; Науырызбаева Галия Тауалиевна, наш классный руководитель; Кадырбек Кажыбековович Кажыбеков, биолог; Мальгаждарова Роза Рахымжановна, учитель казахского языка.

Иерархическую лестницу наших перподавателей возглавляла замечательная женщина и заслуженный педагог Казахской ССР, бессменный директор нашей школы Танжарыкова Еркин Бекешевна. Имея небольшой рост, она была «Большим человеком» или, говоря на на современном языке, топ-менеджером районного масштаба. Без преувеличения, я бы назвал ее Железной леди. При ней школа пережила настоящий Ренессанс, получив новый импульс в своем развитии. Рядом с Еркин Бекешевной всегда стояла завуч, незабвенная Куляим Кукешевна, ее правая рука. Когда один из моих дядей-нагашы Асан (Асхат) учился в старших классах, в школе нашей стали проводиться какие-то удивительные экстраординарные мероприятия. Мы диву давались, слыша от Асана, что завтра они, старшеклассники, идут на какое-то неслыханное факельное шествие или проводят коллективное чаепитие в школе. Как это все выглядело мы и не представляли, потому что не видели.

Для проведения новогодних мероприятий отдавали школьный спортивный зал, который тщательно оформляли, разукрашивали каждый раз на новую тему. На стенах от пола до потолка развешивали яркие картины, написанные талантливыми доморощенными художниками акварелью или гуашью на листах ватмана. В какой-то Новый год мы погружались в диковинное подводное морское царство. Другой раз нас подвешивали в бесконечном космическом пространстве, которое бороздили ракеты и хвостатые кометы. Под потолком крутился шар, обклеенный осколками зеркала, который разбрасывал отраженные лучи электрического света во все стороны затемненного помещения спортзала, наподобие тех, которые позже появились в городских ночных барах и дискотеках. Благодаря этому необычному проекту Еркин Бекешевны, все школьники ждали с нетерпением новогоднего бала-маскарада, как неповторимую сказочную феерию. На время Новогодних праздничных дней мы погружались в мир фантазий. Одним словом, праздничные вечера хороших примерных юношей и девушек были обеспечены в стенах нашей школы. Ведь пойти на выходные в поселке было некуда, кроме как в кинотеатр «Спутник» или сельский клуб на танцульки, где тусовались поселковые маргиналы и нетрезвые хулиганы. Телевидение уже пришло в поселок, но телевизоры были пока еще редкостью, да и смотреть по нему особо было нечего. С голубого экрана (черно-белого), по которому транслировали только программы областного телевидения, на нас лился нескончаемый поток советских песен и русского фольклора (который стал с тех пор нелюбимым), а также идеологически выдержанные киношки с серым сюжетом.

Так вот, мы с Алмасом жили, как у боженьки за пазухой под эгидой нашего ата и аже, а также многочисленного клана обеих сторон. Что такое жить в родном ауле, среди родичей и друзей, которые были детьми и внуками друзей дедушки, я понял, когда лишился всего этого в одночасье, переехав на ПМЖ на крайний юг нашей необъятной страны, в город Чимкент.

Вся наша жизнь была до предела политизирована, и чувства и мысли наши протекали по выверенной колее генеральной линии партии и комсомола. Мы переживали за героический вьетнамский народ, который сражался против ненавистного оголтелого агрессора — империалистических Соединенных Штатов Америки. Мальчишки восхищались мужественными кубинскими бородачами-барбудос во главе с комманданте Фиделем Кастро, который не выпускал сигару из зубов и носил пистолет-кольт на поясе. С энтузиазмом пели «Куба, любовь моя! Остров зари багровой!». Нашими новыми героями были сержант морского флота Асхат Зиганшин с друзьями, унесенные штормом на неуправляемой барже, которая носила их сорок девять суток в открытом океане. Чтобы выжить, моряки съели гармошку, свои кирзовые сапоги и ремни. Они не сломались, не пали духом и сохранили человеческий облик в одиночестве перед лицом голодной смерти. Народ сочинил про Зиганшина слоган-стишок, поставив его в один ряд с космонавтами:

Юрий — Гагарин.

Зиганшин — татарин.

Герман — Титов.

Никита — Хрущев.

Когда во время вооруженного конфликта на советско-китайской границе на острове Даманском были уничтожены озверелые нарушители-хунвэйбины, нашими героями стали воины-победители — лейтенант Бабанский и капитан Бубенин.

Звонко читали на школьных конкурсах поэзии патриотические стихи наизусть. Я, кажется, отличился чтением стихотворения про памятник советскому солдату в Берлине, не помню автора: «И в Берлине в праздничную дату был воздвигнут, чтобы стоять в веках, памятник советскому солдату с девочкой спасенною в руках».

Звездная плеяда сынов Баянаула

На темный небосвод казахов

я взберусь и солнцем стану!

Если солнцем стать не смогу,

То зачем я на свете живу?!

Султанмахмут Торайгыров

Даже в самом глухом ауле Южного Казахстана, где я прожил тридцать лет и три года, грамотные образованные люди знают имена славных сынов Баянаула. Во-первых, конечно, казахи со школьной скамьи знакомы с творчеством Султанмахмута Торайгырова, учили его стих «Мен казакпын!» и «Шәкірт ойы». Султанмахмут, выросший в нищете, вначале с восторгом встретил Алаш Ординское правительство и даже написал гимн первого правительства независимого государства. Впоследствии поэт перешел на другую сторону баррикады и стал певцом Советской власти. Во-вторых, какой казах может именоваться казахом, если не слышал о первом геологе, отце-основателе Академии наук Казахской ССР Каныше Сатпаеве? Чимкентский областной казахско-русский драматический театр изначально носит имя первого казахского драматурга, основателя национального театра, Жумата Шанина. В начале девяностых годов в Шымкенте переименовали почти все улицы, причем одна из самых длинных магистралей, бывшая улица Социалистическая, была переименована в честь писателя Жусипбека Аймаутова. Аймаутов, наш замечательный земляк, писатель и переводчик, который сто лет тому назад перевел на казахский язык произведения Мопассана, Гюго и Гоголя. Он был активным деятелем Алаш Орды: вместе с Миржакыпом Дулатовым успешно организовал спасение голодающих степняков во время джута 1921—22 годов. Когда начались массовые репрессии партии Алаш Орда, Аймаутов бежал в Чимкент, где прожил до своего ареста.

Южане, конечно же, не могли знать всех великих сыновей Баянаула, но имена и творчество Исы Байзакова, Нурмахана Бекмаханова, Шакена Айманова и Олжаса Сулейменова были известны всем. В год выхода в свет революционной книги О. Сулейменова «Аз и Я», помню, как один знакомый в Чимкенте рассказал мне, что он достал-таки эту скандально известную книгу, но, честно признался, что ничего в ней не понял. К сожалению, не все южане знали, что эти замечательные личности были выходцами из Баянаульского края. Однако образованные и культурные шымкентцы, с которыми меня свела судьба, вроде акима города Жылкышиева Болата, его заместителя, Куздеубаева Жолдасбека, и профессора, доктора философских наук, покойного Касыма Бейсенова, прекрасно были прекрасно осведомлены, читали, слышали о Баянауле. Конечно же, лучше ученого Касеке никто так не знал творчество наших великих земляков, а также историю Баянаула. Мои друзья при мне всегда выражали глубокое почтение Баянаульскому краю, его великим сыновьям, которые заложили краеугольный камень в науке, литературе, искусстве современного Казахстана в советский период.

Баянаульские старцы-аксакалы

Аталар созi- акылдын козi

Народная поговорка

В таких условиях было сформировано наше поколение детей пятидесятых годов, крайне обрусевшее и вестернизированное. Во всяком случае, мы росли до пятнадцати лет в ауле, получили воспитание от своих дедушки и бабушки, которые жили по старинке, по заветам наших предков. Дедушкин дом, кара шанырак, как огонек в ночной степи, притягивал всех аксакалов поселка и района. У них был архаичный облик, и они, библейские старики, приезжали к деду верхом на коне, как Байділда ата. Помню соседского Дүйсембек ата, рослого сухого старца с прямым взглядом. Зимой аксакалы носили дубленые тулупы-тон, обувались в высокие тяжелые «саптам етик» с «байпақом» — войлочным чулком внутри, а головы их покрывал лисий треух-«тымақ», под которым была тюбетейка-тақия. Маленький ростом, Байділда ата носил черные очки с облегающим глазницы кожухом, какие одевали комбайнеры. Они с дедом Сайпи ата были друзья не разлей вода и при встрече, наедине, озоруя лупили друг друга камчой и палкой, как настоящие ровесники-құрдасы. Иногда со скалы напротив дедушкиного дома мы могли видеть Абдрахман ата, дядюшку моего отца, который с палочкой в руке направлялся куда-то с визитом. Мы мигом сбегали с горки и энергично приветствовали старца: «Ассалам алейкум, ата!» Донельзя растроганный таким вниманием мальчишек, ата гладил нас по голове и ласково спрашивал: «А, ты — Алмас, а ты- Кайрат?», а я поправлял: «Нет, ата! Я — Кайрат, а он — Алмас».

Тогда Абдрахман ата доставал из внутреннего кармана шапана «қалта» — горсть печенья и карамелек — и угощал нас. На что мы, собственно, и рассчитывали в своем рвении почтить аксакала. Еще был Қарабек ата, который пережил всех ровесников и скончался в столетнем возрасте. Однажды, приехав в Баянаул среди зимы, я увидел Қарабек ата, девяностолетнего старца, который сидел верхом на коньке крыши своего дома и что-то чинил на ледяном ветру. Какие были мощные эпические фигуры у наших аксакалов, я вам скажу!

Некоторые заслуженные деятели Баянаула, являясь коммунистами, выйдя на пенсию, обращали свое лицо к вере предков — исламу; они приходили домой к нашему деду Сайпи ага, становились его учениками-шакиртами и постигали смысл священной книги Коран. Среди них был Мапитов Камал ага, ветеран Второй Мировой войны, руководивший в прошлом предприятиями районного уровня.

Мы с Алмасом застали последних из могикан — старшее поколение баянаульских дедов, родившихся до Октябрьского переворота.

Да, мы с Алмасом видели их, этих великих старцев-аксакалов, поливали им на руки воду из құмана, здоровались с ними двумя руками; они, в свою очередь, целовали нам руку, лобзали нас в лоб и давали свое святое благословение-бата. И выросли мы под надежной защитой дедушкиного крова, на просторах родного вмещающего ландшафта, окруженные всеобщей любовью родичей и аульчан и осознавая свою исключительную привилегию на такое особое к себе отношение.

Позже пришло осознание долга за это особое внимание со стороны старших, наших родителей, которых я называл просто по имени, и дедушки с бабушкой, которые были для меня папа и мама. Эти потоки нежности и любви должны были вдохновить нас и научить главным понятиям в этой жизни — ценить себя по достоинству, как продолжателей рода, сохранять семейную честь, беречь свое доброе имя и стремиться реализовать с помощью знаний и приобретенных навыков свои высокие мечты, найти свою нишу в социуме и уложиться в нее кирпичиком, как завещал великий наш Учитель дедушка хакім Абай.

Так мы росли в родных пенатах под небом гор, среди степей в те благословенные детские и отроческие годы, проводя большую часть времени во всепоглощающих играх на свежем воздухе, в ладах и враждуя между собой, не слушаясь никого из старших, кроме дедушки и бабушки, открывая каждый день для себя новый блистающий мир, и нетерпеливо мечтали поскорее вырасти из детских штанишек и стать взрослыми, сильными и нужными стране людьми.

Кайрат Есжанов-Есенаман

Алматы. Весна-лето-осень 2018 г.

Моя жизнь

Я — казах и горжусь тем, что казахом рожден.

Клич мой будет отныне: — Алаш! — имя славных отцов.

Я наследник обычаев предков, ведь я — казах.

Мне ли скрывать, что в жилах моих батырская кровь?!

Султанмахмут Торайгыров

Семейные хроники. Детство, отрочество и юность в Баянауле

Описание казахов Баянаула Шоканом Уалихановым

«Аргын, родоначальник большого обширного рода аргын. Он имел нескольких жен, от старшей, байбише, родился только один Мейрам. Потомки Мейрама известны под общим названием «байбише балалары», то есть старшей жены сыновья, славные в преданиях народа своим богатством, силою, ответственностью, неукротимостью.

Потомки других жен, не отличавшиеся качествами мейрамцев, называются «момын» — смирные.

Киргизы Баян-Аульского округа имеют гордость происходить от неукротимого Мейрама.

У Мейрама было два сына: Куандык и Суюндык. От первого произошли роды алтайский, артыкский, токинский, а от второго произошли роды айдабульскийии каржасский, составляющие с басентеинским родом одну из волостей Баян-Аульского округа».

Начну-ка я, пожалуй, историю своей жизни с самого начала. Она началась у меня с рождения, более шестидесяти лет тому назад, в знаменитом для всех казахов Баянауле, что находится в Павлодарской области. Географически это северо-восток Казахстана, когда-то существовавшей Казахской союзной республики, национальной периферии «Союза нерушимого республик свободных» — СССР. Мои славные предки, деды и бабушки с обеих сторон, были представителями автохтонных местных коренных родов большого аргынского племени. Регион Великой степи — Сарыарка простирается на многие сотни километров от Западной Сибири на севере до Туранской низменности на юге и протянулась более, чем на тысячу километров от Тарбагатая на востоке до Тургайского плато на западе. Районный центр Баянаул был настоящим оазисом, состоящим из четырех прекрасных озер в окружении невысоких гор, самая высокая из которых имела высоту тысяча метров над уровнем моря и называлась Акбеттау. А вокруг этого великолепия гористо-лесной природы, где лесостепь перемежалась с невысокими горами-мелкосопочниками, до горизонта раскинулось безбрежное пространство степи, напоминающее океан. И ученые утверждают, что вся территория нашей республики миллионы лет тому назад являлась просто морским пространством. Так что, географически являясь степняками, баянаульцы, однако, росли едва ли не как настоящие горцы, с детства приучившись лазать и бегать по причудливым слоистым скалам, окружающим наш поселок городского типа. Скалы были вокруг нас, а мы росли среди скал. Наши домики располагались между скалами, наши дорожки напоминали тропинки, пролегающие в небольших уютных ущельях, пересекающих редкие плоскогорья. Каменистые улицы аула причудливо извивались между гранитными пригорками, то взбираясь вверх, то сбегая к низу. Баянские горы по-научному называются Казахским мелкосопочником. Для жителей бескрайней степи они представлялись настоящими высокими горами, горделиво вздымающимися над плоскостью степных просторов. На лесистых вершинах, поросших соснами, покоились тучи, клубился туман. Поселок Баянаул располагается на рельефной местности с каменистой почвой. Кругом, куда ни глянь, из поверхности земли росли скалистые образования, на которых, цепко укоренившись в щелях и складках, упрямо росли небольшие сосенки, березки и кустарник. Скалы, тысячелетние гранитные образования, были похожи на усталых древних людей, прикорнувших, усевшись на корточки, улегшись на бок и устроившихся на вечный покой после многовекового скитания. Детство наше проходило в удивительной по красоте местности, уютном лесистом оазисе под небом гор среди степей.

Я из аргынского рода Каржас ветви Сатылган-Есенаман, который издревле являлся автохтоном Баянаульского района. Наш родной аул — это бывший совхоз Баянаульский, отделение Октябрьское, ныне имеет старое название Жангыз каин. Аул расположился в уютном урочище недалеко от озера Сабындыколь в южном направлении. Рядом дорога на Караганду.

Сыновья Мейрама

Кто не знает Мейрама из рода аргын.

Аргамак, что вышел из Жуза Орта.

Сладкий источник, родивший Кадыра,

Народа казахского Золотая Орда.

Словно львы пятеро Мейрама сыновья,

Не сравнится с ними никто никогда.

Скакуны-победители рядом стоят.

Народ их именами гордится всегда.

Суюндык, ты — украшение народа.

Шлем, защищающий темя Сарыарки!

Отец батыров, победивших врага.

Ты, вольно, свободно росший всегда.

Взявший врага в тринадцать батыр Баян,

Выдающийся сын народа, батыр Ноян.

Они вернули казахам степь Сарыарка,

Эти полководцы, прославленные на века.

Прадед наш, Толенбек, имел трех сыновей, которых звали Досберген, Есжан и Альжан, и одну дочь. Своего родного деда, папиного отца Есжана, я не видел. Он умер в тридцатом году, в то время, когда отцу был один год отроду. Отец рассказывал, что Есжан ата был зажиточным скотоводом, и тому было доказательство: факт наличия у него половины косяка лошадей (жарты үйір) и редкого сельхозинвентаря — сенокосилки. Однако после коллективизации и массового обобществления скота у частных хозяев, дед мой смекнул, что с советской властью невозможно спорить и тихо-мирно отдал свой скот в колхоз, став рядовым табунщиком. И вот однажды, ненастной весной, во время бурана, подотчетный табун лошадей, сильно напугавшись неистовой снежной бури, пропал в степи. Есжан ата верхом вышел в степь на поиски сбежавших колхозных лошадей. Несколько дней проведя в упорных поисках, дед, наконец-таки, разыскал табун где-то близ Павлодара в тугаях и пригнал его домой. Однако он сильно простудился в степи и слег. После непродолжительной лихорадки Есжан ата покинул этот бренный мир, оставив безутешную бабушку с четырьмя детьми. Отец был самым младшим в семье — кенже. У него был старший брат Сагидолла и две старшие сестры — Калима и Сагида. Старший брат Сагидолла, опора и надежда семьи, был очень красивым и талантливым парнем. После учебы в ШКМ (школе колхозной молодежи) в поселке Баянаул, он начал карьеру советского госслужащего. Вскоре Сагидоллу направили на службу в отдаленный Краснокутский район на севере Павлодарской области председателем поселкового совета. Он уезжает в место назначения и забирает с собой мать Ракыш-Рахиля аже вместе с сестрами, а также младшего брата — моего отца Сабита.

Однако судьба готовила семье на новом месте проживания еще большие испытания. Случилась трагедия. Не прошло и года пребывания в Краснокутском районе, как внезапно у Сагидоллы открывается туберкулез, и он скоропостижно умирает. Ракыш аже с дочерьми и малолетним младшим сыном остается одна в далеком чужом краю. Видимо, в те первые годы становления власти Советов не было принято заботиться о семье умерших работников, и моя бабушка с отцом оказались в отчаянном положении, далеко от родного аула. Отец неоднократно вспоминал, как в этот роковой час появился родич из Баянаула, дядя Сарсекей на подводе, и забрал бедствующих родственников обратно домой. Этот случай отец всегда приводил в пример, как показатель истинно родственной помощи в трудный час близкого человека-радетеля. Больше заботиться о бедной осиротевшей семье было некому во всем родном Баянауле. Словом, после скоропостижной кончины кормильца — старшего сына в чужом краю, Ракыш аже с детьми вернулась в родной Баянаул. От Сагидоллы осталась малютка — дочь, еще грудной ребенок в то время, и вдова-келін. Ракыш аже выпрашивает отпрыска, единственное дитя старшего сына, у келин и забирает ее с собой в дальний путь на родину, в Баянаул. Дорога домой была по тем временам очень долгой, семья ехала на телеге несколько дней по степи. Отец вспоминает, что останавливались по пути на пикетах на ночлег и отдых. В дороге малышка, дочурка Сагидоллы, умирает, не вынеся тягот странствия без материнского тепла.

Сохранились одна фотография Сагидоллы ага. На портретном фотоснимке видно, какой это был красивый, благородный человек с чистым, светлым лицом и ясным, спокойным взглядом. Таких казахов можно было увидеть на групповых фотографиях деятелей партии Алаш Орда.

Времена эти, предвоенные времена колхозного строительства, были полны горечи и безмерных страданий для советского народа. Отец вспоминает, как надрывались они с матерью на заготовке дров на зиму, косили сено для домашней скотины. Больше всего меня поразило признание отца о том, как однажды бабушка, вконец отчаявшись от безнадежной борьбы за существование, пеняла самому Аллаху, грозя равнодушным небесам: «Ты почему отнял у меня мужа, лишил меня опоры? Нет тебя там!» — восклицала несчастная вдова. Также одним из ярких воспоминаний отца о тех голодных, беспросветных годах было то, что однажды близкий родич Абдрахман ага, придя к вдове Ракыш апа, посетовал на тяготы колхозной жизни, сказав при этом: «Хорошо покойному Есжану! Ведь он не мыкает горя, как мы». Живые завидовали мертвым. На что бедная Ракыш апа, очень сильно расстроившись, сказала: «Как ты мог такое сказать мне, несчастной вдове?!» Никто из близких родичей особо не помогал осиротевшей семье покойного Есжана. Это все отец помнил и рассказал совсем недавно. Очевидно, что после коллективизации, обоществления скота, приведшего к массовому голодомору, казахи вконец были раздавлены большевиками и молча выживали каждый поодиночке… Это были страшные тридцатые годы, когда большевистская власть уморила больше половины нашего народа.

Есжан ата и Ракыш аже прожили недолгую и тяжелую жизнь, в которой было больше горести и печалей, чем радости и удовлетворения. От деда Есжана не осталось ни одной фотографии. Только невеселые рассказы нашего отца.

Вскорости пришла Вторая мировая война, накрывшая всю страну Советов своим черным покрывалом горя и страданий, многократно усугубиви без того нелегкую судьбу советских сельчан. Забирали на далекую чужую Великую Отечественную войну всех молодых, здоровых парней и мужчин в ауле. Ушли на фронт и оба зятя Есжановых, мужья старших сестер отца — Мазан Мусин, супруг Сагиды апа, и Кылышбек Абдыкаримов, муж Калимы апа. Также ушли на войну папин брат Альжанов Каиржан ага и дядюшка Макажан ага с отцом и двумя старшими братьями. Первый оказался счастливчиком, который, пройдя сквозь горнило двух войн, вернулся цел и невредим, с орденами и медалями. А второй ушел безвозвратно, как и сотни тысяч наших отцов и братьев. Каиржану повезло — он получил тяжелое ранение в бою под Курском-Орлом, где он командовал ротой пулеметчиков. Таким же счастливчиком оказался Макажан ага, который после тяжелого ранения в 1944 году возвратился в Баянаул. О героизме солдат в той кровавой битве Каиржан ага написал прекрасное стихотворение «Майданнан хат»..

Мама вспоминает
Суровые военные годы

Дома у отца была ручная каменная мельница — қолдиірмен. Этот архаичный бытовой прибор свидетельствовал о крайней убогости жизни того времени. Ведь на дворе был двадцатый век, когда в странах Европы и Америке торжествовал научно-технический прогресс. А наши баянаульцы крутили тяжеленные каменные жернова, пытаясь намолоть грубую муку для хлеба насущного. В поселке была большая мельница прямо рядом с озером Сабындыколь, чей остов стоит на старом месте по сию пору. Но там было не протолкнуться из-за большой очереди, ведь она, во-первых, молола муку для государства. Кроме того, у дядюшки Сарсекея, знаменитого мастера-балташы, имелась собственная современная механическая мельница, куда и ходили со своим зерном аульчане. За услуги по помолу пшеницы Сарсекей ага брал натурой свой определенный процент (наверное, в пределах десятой части).

Дома у нашей мамы имелся, кроме қолдиірмена, еще и ручной сепаратор для получения сливок из свежего молока. Это тоже была большая редкость в тогдашнем нищем ауле. Соседи приносили свое молоко для переработки на сепараторе. За это мама наша Салима апа брала свои десять процентов за услугу.

Матушка сама ткала коврики, то есть паласы — алаша, потому что надо было что-то стелить на пол. Слава богу, что тогда женщины знали и умели валять кошмы- киіз из овечьей шерсти. Стригли овечью шерсть и катали кошмы. Я видела, как две-три женщины-соседки, собравшись в одном доме, занимались этим интересным и трудоемким процессом.

Также мама пряла пряжу из той же овечьей шерсти, для чего у нее было ручное веретено. А я вязала из этой пряжи носки, чулки, шарфы и рукавицы для фронта и для самих себя. Также по государственному плану все семьи, как и наша, шили полушубки-тон для воинов из обработанных кустарным способом шкур. Еще я вязала крючком беретки из козьего пуха для себя и сестер. Все девушки Баянаула тогда щеголяли в таких беретках. В школьные годы у меня и остальных четырех сестер- Тендик, Еркин, Розы и Зои была на всех одна зимняя меховая куртка. Мы ее умудрялись носить поочередно, по какому-то немыслимому графику.

Так, в каждом доме была своеобразная мини-мастерская по кустарному производству одежды и обуви. Полуголодный, нищий народ сам себя кормил, обшивал-одевал и, главное, денно-нощно трудился, выполняя план по снабжению фронта продуктами сельскохозяйственного производства. Из казахского аула власть выжимала все ресурсы до капли, не оставляя почти ничего, лишь бы не протянули ноги. Как сказал Калмукан Исабаев в книге «Карабала»: «В Баянауле не было никакой колесной техники, ни тракторов — все ушло на фронт». Универсальным транспортом служила телега-арба на конной тяге, которые вручную делали мастеровые-балташы Баянаульского промкомбината. Это в середине ХХ века, когда в Европе и Америке простые труженики передвигались на личных автомобилях. Даже вилы в Баянауле производили из березовых ветвей!

Таким образом, народ одевался во все самодельное из домотканых материалов. Сапожек женских никаких и в помине не было, и мы все зимой ходили в валенках. Эти валенки катали в пимокатном цехе местного промкомбината, который и обувал всех сельчан. А жены и дочери местной элиты носили так называемые «чесанки», более плотные и красивые валенки на каблучках. Я очень им завидовала.

Мои дядья — братья отца Ныгмет и Рахмет — жили в колхозе Кызыл аскер. Колхозники были вовсе бесправными людьми, как крепостные рабы при царизме. Им не выдавали паспорт, и они не могли покинуть колхоз. Мой папа вызволил их из неволи и перевез в райцентр Баянаул.

Однажды я спросила маму: «А где твое богатое приданое?». Вопрос резонный, так как она была из состоятельной семьи известного Хабиболла ходжы. А в военные годы дома на полу лежал единственный сырмак — белый войлочный ковер с красочными узорами. И тогда мама поведала мне, что в страшный Голодомор тридцатых годов она собрала все свои фамильные драгоценности: золотые и серебряные ювелирные украшения (кольца, серьги и браслеты), и все это отдала Кани ага — папиному младшему брату. Кани ага отправился в Павлодар и там на базаре обменял их на дойную корову. И эта корова, рассказала мне мама, спасла, выкормила вас всех, моих детей, в голодные годы.

Когда наш папа Сайпи ага заболел рожистым воспалением лица, к нам приходили и лечили его на дому доктор Сулейменов Аргын Арынович, и фельдшер Лиза, этническая немка, интернированная из Поволжья. Бабушка угощала ее айраном, который она выпивала с огромным удовольствием. Для нее эта чашка айрана была, наверное, как пища богов.

Позже Аргын Арынович встретился мне в Алматинском медицинском институте в качестве преподавателя хирургии. Он работал на кафедре хирургии, которую возглавлял знаменитый доктор Сызганов — корифей казахской хирургии, который читал лекции. На лекции Сызганова сбегались студенты со всего института и я приходила на лекцию пораньше, чтобы занять место в аудитории.

В школе нам преподавал физику еще один фольксдойч Оскар Павлович Бидлингмайер. Интернированные поволжские немцы вначале были расселены по домам местных баянаульцев. Был немец Готман, который жил тем, что изготавливал и продавал березовые веники-метлы. Я помню своего одноклассника по имени Ганс, который проживал в доме у сапожника-етікші Акбергена. Супруга Акбергена называла Ганса Кяаном. Ганс был отличником по физике и математике. Если я не могла решить домашнее задание по физике, то вместе с подружками — Катей Ержановой и Риммой Салбакировой шла к нему, и он помогал с решением. Если же и Ганс не мог решить задачу, то мы всей гурьбой шли к самому преподавателю Оскару Павловичу домой. Он радостно встречал своих настырных учеников и разъяснял решение. В результате я так усвоила физику, что сдала вступительный экзамен в медицинский институт на отлично.

После института я приехала на работу в Баянаульскую поликлинику врачом. Однажды на прием пришел этот самый Ганс и обратился ко мне по имени-отчеству: Вера Сайпиевна. Я удивленно спросила его: «Ганс, почему ты обращаешься ко мне так официально? Как тебе не стыдно! Ведь мы с тобой одноклассники. Коля Гостищев при встрече кричит мне через улицу: «Эй, Вера! Здорово!». На что Ганс ответил: «Ведь Вы- врач… а я- кто?..» Оказывается, этих немцев советская власть не допускала учиться в институте. Я была шокирована такой информацией, так как пребывала в наивном неведении о положении «неблагонадежных» ссыльных немцев. Вот так товарищ Сталин поломал судьбы людей!.. Молодец Хрущев Никита: когда он встал у власти, первым делом расстрелял Берию и разоблачил культ личности Сталина. За это ему огромное спасибо!

Однако баянаульские немцы развивали подсобное домашнее хозяйство и своим упорным трудом достигли экономического благосостояния. Моя мама говаривала, глядя на горделивую походку бывшей полуголодной фельдшерицы Лизы: «Ты погляди-ка на нее- какая она важная стала!».

Супруга Аргына Арыновича работала фельдшером. Я всегда любовалась ею, такая она была красавица. Брат Аргына Сулейменова по имени Коныр учился в школе с нашим отцом. После окончания школы я встретила его в Алма-ате. Он стал ухаживать за мной. Однако, приехавший из Баянаула учиться в Алма-Ату дядя Уахит, родич моего будущего мужа Сабита, отвадил Коныра, сказав ему, что у меня есть жених — его брат, который служил в армии. Таким образом, бдительный родственник отца отваживал от меня ухажеров.

Алма-Атинская юность

Мамина школьная подруга Римма Салбакирова проживала с родителями на квартире у казаков Черкашиных, чья большая изба находилась за дедушкиным домом. Отец Риммы был красивым мужчиной. Он бросил жену ради красавицы — секретаря комсомольской организации, и они вместе с Риммой уехали в Алма-Ату. В столице они хорошо жили, и мама даже вначале остановилась у них дома, когда приехала сдавать документы в институт. Мама с подругой Нагимой первоначально хотели подать документы в КазГУ на филологический факультет. Однако мачеха Риммы отговорила их от поступления на филологический, сказав, что там слишком высокий конкурс. Такой был высокий престиж у школьных учителей русского языка и литературы. После мама поняла, что эта комсомольская лидерша просто побоялась, что они составят конкуренцию дочери, которая также поступала на филологический. Ведь девушки того поколения зачитывались Толстым, Достоевским и не думали, что филологи –это простые школьные учителя.

И вот Нагима предложила маме поступать в медицинский институт. Изначально мама думала поступать либо на филологию, либо на медицинский, чтобы стать врачом, как Аргын Арынович Сулейменов. Девушки оформили документы и прошли вступительные экзамены. Мама сдала три экзамена: сочинение на русском и физику на отлично, а по химии получила тройку. Ведь в школе не было квалифицированного учителя химии. Химию преподавала женщина без специального образования Софья Савельевна из числа эвакуированных из западной части России. На уроке она говорила: «Дети, тема сегодняшнего урока — такая. А хотите, я вам лучше расскажу «Песнь о Ролланде?».

И вот мама в печали пришла и лежит в общежитии, где в повалку расположились абитуриенты со всех краев страны. Пришли подруги и говорят: «Пойдем, посмотрим на список поступивших». А мама: «Да чего уж смотреть! Ведь я не набрала проходной балл. Вернусь-ка я домой в Баянаул». Даже была сама этому обстоятельству как-то по-глупому рада, вспоминала мама. Однако все же пошла с подругами к институту. И — о, чудо! Она обнаружила свою фамилию в этом списке победителей конкурса. Оказалось, что в этом году министерство образования выделило специальную квоту для девушек-казашек, и они поступали вне конкурса. На доске было примечание о том, что для девушек «из национальных меньшинств», была введена такая льгота. Так, благодаря судьбе, мама стала студенткой-медичкой.

«Хотя какие же мы были „нацмены“, когда мы жили на своей родине — в Казахстане?! Но дело в том, что тогда было засилье русских. Революцию сделали русские. Они же вовлекли в нее остальные народы. И вузы открывали они, и преподаватели тоже были русские, эвакуированные из блокадного Ленинграда и прифронтовых городов. Русские и евреи. И на нас, казахов, они смотрели свысока, с пренебрежением, хотя нашли приют под нашим кровом и ели наш хлеб», — возмущенно говорила наша мама. И подытожила: «Все же преподаватели и профессора тех лет были отличными людьми, настоящими педагогами!».

Когда мама приезжала на каникулы в Баянаул, к ней домой пришла мама ее подруги Риммы Салбакировой. Она спросила маму: «Как поживает там, в Алма-ате, моя дочка?» Оказалось, что ее дочь Римма, уехав с отцом в столицу, совсем перестала общаться с матерью. Они с отцом больше не приезжали в родной аул. Бедная женщина осталась брошенной в одиночестве.

Позже подруга мамы, Катя Ержанова, рассказывала, что однажды, встретив на улице Алма-Аты эту самую Римму, она устроила ей страшный разнос. Она была очень боевой девушкой, эта Катя, и сказала, что буквально уничтожила бывшую подругу, сказав: «Мало того, что отец твой бросил твою мать, так еще ты ее предала!»

В студенческие пятидесятые годы мама выезжала на каникулы домой из далекой Алма-Аты на перекладных. Однажды она поехала через Караганду и добиралась в Баянаул на попутном грузовике. Попутчиком Аллах послал ей покойного Кабыкена Аубакирова, который также учился в Алма-Ате. Ей здорово повезло, поскольку лучше попутчика нельзя было и придумать в дальней поездке. Ведь он был такой веселый, озорной парень из нашего аула!

Мама доехала с Кабыкеном в кузове этого грузовика до самого аула Тендык. В Тендыке она сошла из машины и пошла к бабушкиным родичам-ходжа из клана Каримовых. Они все проживали тогда в Тендыке: бабушкины братишки Сунгат ага и Гиноят Назаровы, нагашы и одновременно сваты Каримовы (Капу, Кубаш, Файзыл, Машкен), а также Насыр ага Мусин. Каримов Капу ага был шофером, и, встретив, как положено, маму, дочь свата, почтенного муллы Кузекова Сайпи ага, лично сам отвез студентку домой в поселок Баянаул.

Как видно, наши жалобы на тяготы путешествия из Караганды в Баянаул по отвратительной дороге, которую чинят-не перечинят не первое десятилетие, оказываются просто смешными по сравнению с тем, что испытывали граждане в те далекие послевоенные годы. Представляете себе, как вы терпите испытания, путешествуя в кузове грузовика, который пилит с натужным воем двигателя по грунтовой дороге, и тебя подбрасывает на ухабах, как на авторалли.

Обычно мама и другие Баянаульские студенты ездили в Алма-Ату по железной дороге через Новосибирск. Это был кружный путь, но альтернативы ему не было. Доехав до столицы Сибири, ребята ждали пересадки на Алма-Ату. Вокзал был большой, вспоминает мама, однако не справлялся с массовым пассажирооборотом. ««По этой причине мы обычно, — говорит мама, — располагалались прямо на перроне, под открытым небом на скамейках». Девушки рассаживались, спали на скамейке, а джигиты-земляки, как рыцари, стояли кругом, охраняя их покой.

После третьего курса мама вновь возвращалась домой через Караганду и совхоз Тендик. В этот раз она попала в дом своего старшего брата — агронома Ануара. Как раз в этот момент его супруга Назипа рожала дома второго ребенка, и, поскольку рядом не оказалось фельдшера, то маме пришлось принимать роды. Она приняла вторую девочку в этой семье и отрезала пуповину ножницами. Это была Марфуга Ануаркызы, которая впоследствии стала стоматологом в Экибастузе.

Алма-Ата пятидесятых годов