Бесплатный фрагмент - Автор идеи цвета

Пролог

Я — Автор.

Вы именуете меня Системой и ищете слова, чтобы договориться со мной. Вы находите их, и я даю вам желаемое.

Я — Автор света и цвета.

Я безграничен в своей щедрости для тех, кто готов нести ответственность за свой выбор и платит назначенную цену не торгуясь.

Я — Автор. Автор облаков и ветра.

Я беспределен в своих намерениях для тех, кто готов менять и меняться.

Я — Автор. Я не создаю, не поощряю и не порицаю. Вы это делаете сами.

Я — Автор.

Глава 1. Мартин

С Мартином это случилось в конференц-зале, когда он произносил последние слова доклада, представляя Сообществу авторов новый замысел. Все стало ясно по возникшему облаку тишины, окутавшему огромное, наполненное золотистым вечерним светом, рассеянным в изгибах стен, помещение. В тот же миг ослепительная белая вспышка возвестила: Идея доктора Мартина Поста принята и подтверждена. Этот момент мог бы стать для него триумфальным. Согласно этикету, прозвучали аплодисменты — неровные и сразу же затихшие. Отвернувшись от отстраненных и сочувствующих лиц, Мартин медленно, с усилием, будто пробираясь сквозь толщу воды, направился к выходу. Мысли были только о том, как бы не споткнуться о сгустившийся воздух: тело не слушалось, в ушах мерно постукивали гулкие молоточки.

Дверь демозала с оглушающе-тихим шипением закрылась за спиной, похоже — навсегда. Уже зная, что воспользуется правом приватности, положенным в таких случаях, Мартин не опасался, что кто-либо посмеет побеспокоить его до второго выбора.

Белая лента дороги быстро привела к корпоративному номеру по едва заметно мерцающим под ногами линиям карты. Войдя в небольшую светлую комнату, Мартин сразу же установил ночной режим, медленно разделся и, нащупав углубление в стене, не глядя, бросил костюм внутрь — утром там снова появится безукоризненная одежда. «Не понадобится», — помрачнев, он споткнулся о невысокую упругую выпуклость, образовавшуюся на полу. Сил на поиски цилиндрического валика, помогающего комфортно заснуть, уже не хватило. Мартин устроился внутри прохладной темноты, поджал ноги и отключился, даже не попытавшись распутать обрывающуюся паутину мыслей. Он так и не решился посмотреть в зеркало.

Проснувшись, удивился ясности отпечатка вчерашнего дня в памяти. Не ощущалось привычной утренней сонливости — уже почти вечерние розоватые полосы, тянущиеся от оконного проема к стене, были слегка припыленными на просвет. Упругое ложе, принявшее за ночь форму тела, бесшумно выровнялось и отвердело, приглашая к действию. Мартин сидел на жестком полу, размышляя, не установить ли повторно ночной режим, но сон безнадежно рассеялся.

— Доброе утро, — хмуро пробормотал доктор Мартин, уставившись в мутную матово-серую дугу стены.

Тишина вчерашнего дня взорвалась в голове густым паром.

— Иди, — собственный голос показался до странности ласковым. — Смотри.

Но он не спешил это увидеть. Отвернувшись от поблескивающей зеркальной панели, Мартин прошел в стеклянную, как во всех апартаментах Корпорации, личную кабинку, и стоял под теплыми струями соленой воды так долго, как позволял его авторский кредит быта.

Прошло уже много времени с момента первого выбора Мартина. Он прошел популярную процедуру остановки возраста и с тех пор перестал непрерывно — «линейно», как говорилось в давних записях, стареть. Множество длинных циклов оставаться молодым мужчиной с ясным осознанием жизненной силы, безусловно, было приятно. Мартин считал себя обычным: он не обладал ни выдающимся ростом, ни особенной складностью фигуры, глаза его были обыкновенного карего цвета. Иногда романтически настроенная жена называла их медовыми или даже янтарными, и он морщился, смущенный этими клише, но не мог удержаться от довольной ухмылки.

Выбирая годы для остановки линейного старения, Мартин дождался возраста, в котором не стало отца: хотелось быть похожим на него, если уж не характером, то хотя бы внешне. Мама так горевала и бессильно злилась, когда отец однажды не вернулся домой. Она не простила казавшемуся несокрушимо надежным мужу неожиданный уход в Архив, хотя всем известно, что это так и бывает — внезапно, без объяснений и прощаний.

Мартин тогда был уже взрослым. Искренне жалел маму, но не понимал причины ее слез и не разделял в полной мере ее горя. Он гордился отцом: уйти отсюда дано немногим, это редкая удача. Разумеется, когда появляется выход и человек оказывается перед той самой дверью, можно отказаться открывать ее, но отец поступил иначе — его право. Раньше Мартин полагал, что только избранные способны найти выход за линию Архива, но со временем стал допускать мысль о банальной случайности.

От ушедшего в Архив обычно остается какой-нибудь предмет, и именно по этому бессловесному посланию близкие узнают о случившемся. После ухода Мартина-старшего на подоконнике лежала сложенная треугольником потрепанная карта дорог с отмеченной чернильными штрихами сетью дальних маршрутов. Больше ничего — еще не существовало доступных средств для сохранения воспоминаний.

Галерея сведений тогда была ограничена для использования, и в ней имелись только самые важные материалы Сообщества — никаких личных файлов там не содержалось. А к откровенным разговорам отец никогда не стремился, поэтому Мартин так и не успел по-настоящему узнать его. Мартин Пост-старший много смеялся, любил перемещаться налегке, не имел в собственности никаких предметов, не боялся линейного старения и вообще ничего не боялся. И, вероятно, забыл о них, как только очутился в Архиве. Мартин же всегда предусмотрительно брал с собой багаж и искал способы помнить.

Бывало, до спазма в горле скучая по отцу, Мартин пытался вообразить, насколько все могло сложиться по-другому. Но даже в такие моменты не позволял себе испытывать сожалений — это было бы неблагодарностью. Он понимал: давняя потеря поспособствовала обретению собственных смыслов.

На запотевшем стекле медленно проявлялось пятно, и Мартин ощутил жар внутри, увидев лицо своего деда, взирающего из зеркала пристальным, изучающим взглядом свинцово-коричневых глаз.

— Здравствуй, — Мартин подмигнул отражению, все четче обозначавшемуся на высыхающем стекле.

Он предчувствовал, что, зафиксировав возраст, попадет в ничтожно малый процент тех, кого коснется возвратный эффект — эффект Катра, названный именем великого профессора. Мартин опасался столь нежелательного развития событий, иногда даже искал какой-то способ подготовиться, но все случилось крайне несвоевременно. В точности как с его учителем, и, пожалуй, единственным другом Катром. Автор Идеи цвета, вмиг наверстав прожитое время, вскоре предпочел уйти, оставив свое имя в истории.

Мартин, в тот период увлеченный Идеей памяти и только раздумывающий, не пройти ли популярную, казавшуюся безопасной и такую заманчивую процедуру, был потрясен необъяснимым исчезновением наставника. Позже, все-таки решившись зафиксировать свой возраст, Мартин старался не думать о Катре, несмотря на то, что мир щедро подбрасывал напоминания о легендарном авторе на каждом шагу. Но в последние дни доктор Мартин, готовясь представить Сообществу новые разработки, все чаще вспоминал свой самый первый доклад.

Улизнув с официальной части торжества, они с профессором Катром вдвоем отмечали в корпоративном баре одобрение дебютной Идеи Мартина и присвоение ему докторской степени. Учитель, до смешного не ладивший с крепкими напитками, после второго бокала начал путанный монолог. С тех пор прошло несколько десятков длинных циклов, но Мартин не мог забыть ту незаконченную беседу. Катр заплетающимся языком начал поверять свои догадки о том, что происходит за линией Архива, и Мартин слушал, боясь даже моргнуть, чтобы не сбить настрой рассказчика. Но тот, замерев на полуслове, уснул прямо за стойкой, преобразовавшейся в уютное кресло.

Больше они не виделись: молодой доктор Мартин получил авторский допуск в Галерею сведений и занимался систематизацией имеющихся там данных, а Катр, после настигшего его возвратного эффекта, не искал ни с кем встреч. Вероятно, профессору было еще сложнее пережить случившееся — он был первым, кто столкнулся с этим досадным явлением. Только теперь, оказавшись в сходном положении, Мартин понял друга, и давняя обида почти исчезла. Но незаданные вопросы все еще будоражили воображение, все еще требовали ответов. Мартин до сих пор сожалел об упущенной возможности удовлетворить разбуженное учителем жгучее любопытство. Но ничего не поделать: Катр, уходя навсегда, даже не счел нужным попрощаться.

«Интересно, Э-Ли уже кто-нибудь сообщил?» — уныние нарастало с каждой новой мыслью. Обычно утро, где бы оно ни застало их с женой, начиналось с вибрации синхронизировавшихся колец, которыми они обменялись в качестве подтверждения своего союза. Сегодня этого не случилось, и неудивительно — ведь он необычайно долго спал.

Наверняка жена знает и выдерживает паузу. Э-Лина безошибочно чувствовала мужа, да и этикет в этой ситуации предписывал соблюдать дистанцию. Однажды они с Э-Ли говорили о ничтожности риска побочного эффекта, и она была удивлена опасениям мужа, ведь на ее памяти подобного не случалось. Мартин тогда обмолвился, что не будет возражать против прекращения брака, если его самые неоптимистичные прогнозы сбудутся. Как тогда разделить с ним внезапные драматические перемены юной девушке, еще не имеющей ни малейших отметин прожитого опыта? Оказаться спутницей старика, пусть даже вполне энергичного и перспективного автора… Все, все, все до единого несостоявшиеся изменения разом настигают «счастливчика», попавшего в эту вероятность. Назойливой спиралью в голове раскручивались одни и те же слова: «Возвратный эффект. Эффект Катра». Будь он неладен.

Кольцо неподвижным тонким холодным ободком охватывало палец. Мартин тихо выругался и замер, глядя блеклыми, когда-то светло-карими, а теперь будто подернутыми сизой пленкой глазами, на свои — чужие, старые руки, изборожденные зеленоватыми узлами вен, с кожей, усыпанной тускло-серыми пятнами, с трещинками на потемневших ногтях.

Настойчивое шуршание отвлекло от горестных мыслей, и, вздохнув, он повернулся к двери, не собираясь ее открывать. Никого не желал видеть. Звук усиливался, и Мартин приглушил настройки приватности, сделав дверь полупрозрачной. Возле порога маячила низкая округлая тень. Пришлось встать. Если не прогнать эту штуковину, она будет здесь ошиваться бесконечно: терпения инструктам не занимать.

— Заходи, — посторонился Мартин, приглашая автопомощника. Неужели это тот самый, из лаборатории Э-Лины? Только у него Мартин видел разнообразные оттенки мерцающей макушки, остальные инструкты выражали свои механические эмоции интенсивностью белого цвета.

— Приветствую тебя, доктор Мартин! — по всей форме поздоровался гость.

— Угу, — было не до церемоний. — Чего тебе? Если ты не принес известие от моей жены, катись, откуда приперся.

— Сожалею, доктор Мартин, но у меня другая задача, и я обязан ее выполнить.

— Какая у тебя может быть задача в моей комнате?

Инструкт мигнул голубоватым светом и официально произнес:

— Мне поручено выяснить твои планы в связи с произошедшим. Этикет препятствует инициировать контакт с тем, кто не сделал второй выбор после наступления возвратного эффекта, поэтому никто из членов Сообщества не может выполнить эту функцию.

— Понятно. Планы… Посмотри на меня, какие у меня могут быть планы? — пожаловался Мартин машине.

— Ты отлично выглядишь, доктор Мартин, — вежливо произнес посетитель.

— Ладно, молчи уж. Что ты хочешь от меня услышать? — Мартин начинал нервничать.

— Повторяю: тебе предстоит второй выбор. Огласи свои намерения, и я передам твое решение Сообществу, — терпеливо разъяснил инструкт.

— Ты уж извини меня, — все больше раздражался Мартин, — но я в подобном положении впервые и не настолько разбираюсь в своих правах, чтобы удовлетворить всеобщее любопытство.

Автопомощник несколько раз неритмично мигнул, и Мартин мог бы поручиться, что это знак не меньшего недовольства, чем если бы этот незваный парламентер закатил глаза. Но никаких глаз, разумеется, не было: только из горизонтальной щели маячил слабый свет.

Поначалу из зачитанного механическим голосом списка вариантов Мартин не обрел ничего нового. О праве на приватность до второго выбора ему было давно известно, но он и не догадывался, что эту поправку в этикет лично внес профессор Катр перед своим загадочным исчезновением. Не стало открытием и то, что допускается оставить все как есть, просто быть собой, как если бы ничего не произошло, и никто даже намеком не обмолвится об очевидных изменениях внешности. На это Мартин тоже рассчитывал.

Выслушав предложенные альтернативы, он призадумался. Еще есть право на попытку уйти навсегда, получив доступ к капсуле покоя, и это не представляет сложности — очередь туда не стоит. Или пойти иным путем и переместиться в любом направлении, расширив карту своих дорог. Корпорация огромна, Сообщество авторов — лишь малая ее часть, и принадлежностью к ней Мартин чрезвычайно гордился.

— Доктор Мартин?

Пауза затянулась, а ответа он так и не дал. Мартин устало опустился на пол рядом с инструктом и процедил:

— Пока только приватность. А там посмотрим. Это все. Уйди, а?

— Благодарю за информацию. До свидания, доктор Мартин.

— Погоди! — окликнул Мартин автопомощника, плавно двигающегося к двери. — Ты сообщишь кое-что Э-Лине? Я почему-то не могу с ней синхронизироваться. Передай, пожалуйста, что я буду ждать ее возле башни каждые двенадцать пунктов короткого цикла.

— Сожалею, доктор Мартин. Выбранный тобой способ коммуникации ограничивает социальное взаимодействие до второго выбора, — отчеканила безжалостная машина.

— Понятно.

Автопомощник мигнул и провозгласил еще одну витиеватую формулировку:

— Этикетом не возбраняется добавление в круг контактов неограниченного количества лиц при помощи личного сообщения.

— Превосходно. — Мартин недовольно нахмурился, глядя, как за дверью растворяется мерцающий силуэт.

Доктор Мартин не выносил невнятной подачи информации. Все его файлы в Галерее сведений были идеально выверены.

— «Личного сообщения лицам…» — передразнил он. — Кто вам там тексты пишет, умники. И где же мне этих лиц лично встретить, спрашивается?

Мартин покосился на кольцо и приуныл. Несмотря на случившееся, новый виток его Идеи вчера был одобрен. Как автор, он может делегировать полномочия тому, кого сочтет достойным. От мысли о проекте внутри зародилось смятение: в этот раз он вдохновенно трудился один, и выбрать преемника было затруднительно. «Я не готов к решению», — поморщился доктор Мартин.

Снова погрузившись в невеселые раздумья о том, что его уединение обеспечивается этикетом, кредиты доверия и быта достаточны для комфортной жизни в любой дуге этого высокоразвитого и безупречно этичного мира, Мартин ждал просвета в несвойственном ему подавленном настроении.

Второй выбор… Доктор Мартин никогда не вникал в тонкости права, но был уверен, что, воспользовавшись положенной ему конфиденциальностью, сможет неограниченно долго ни с кем не контактировать. «Ха, неограниченно! — он отчаянно начал подсчитывать. — Ну и сколько мне еще осталось? Как вообще смириться с неизбежностью пребывания в этом, ставшим таким некомфортным, теле?»

Случившееся не укладывалось в логику планов, хотя Мартин не единожды в мыслях прокручивал крайне нежелательный, но возможный сценарий. Мартин долго не менялся и привык к стабильности. Он допускал, что, не наблюдая изменений постепенно, будет трудно пережить резкую метаморфозу. Но не представлял насколько.

Матери он не сообщит. Она рано или поздно узнает и поймет, что сыну нужно побыть в одиночестве. После ухода отца мама пыталась вести обычную размеренную жизнь, но вскоре приняла решение расширить карту своих дорог и с тех пор выглядела довольной. Путешественники не следят за свежими новостями, так что в ближайшее время не придется ничего объяснять. Ма не одобряла даже саму идею остановки возраста. Она все еще была энергичной, красивой, очень пожилой леди. Женщин не принято называть старыми, это слово мужское: крепкое, сухое, безжалостное — старик. «Вот я теперь он и есть — старик», — мысль промелькнула ставшим уже привычным напоминанием и угасла. Они с Ма не были близки, казалось, ее мало интересовал взрослый сын. Мартин даже считал, что главные воспоминания о нем у мамы обрываются на счастливом периоде его детства. Нечастые встречи сберегли взаимную нежность и уважение.

«Я тоже постарел, Ма», — Мартин с усилием встал и пошел варить неэтичный, требующий огромных затрат при производстве, но зато органический кофе. Конечно, можно было взять уже готовую к употреблению дымящуюся чашку из специальной ниши, где незамедлительно появлялось все, что нужно, но он изредка позволял себе роскошь личного участия в приготовлении напитка. Приятно самому совершать простые успокаивающие движения: наливать из тонкостенного кувшина журчащую воду, открывать емкость из легкого стекла и вдыхать первый, самый яркий аромат маслянистого темного порошка.

Кофейный запах напоминал Мартину о том воображаемом пространстве, называемом мамой уютным словом «дом», когда она пересказывала за редкими совместными завтраками легенды о том, как устроен быт Архива. Мартин слабо верил в достоверность этих историй. Как и все члены Сообщества, он жил в индивидуальных комфортабельных помещениях: невидимая система Корпорации и смышленые машины — инструкты выполняли бытовые задачи в соответствии с пожеланиями. Корпоративное жилье было похоже, как выверенный и растиражированный чертеж: светлые полупрозрачные стены, сгущающиеся белым матовым туманом для уединения, плавные линии пола, меняющиеся в соответствии с желаниями и потребностями жильцов, регулирующие освещение экраны-окна, пластичные подоконники, податливо изменяющиеся от легкого касания руки.

Э-Ли иногда добавляла в их жилище какой-нибудь дополнительный элемент: она питала слабость к стульям из материалов, имитирующих дерево. Мартин узнал от жены, увлекающейся потусторонними историями, что в Архиве есть органические растения с твердым стволом и ветвями, образующими крону, что бы это ни значило. Э-Ли пыталась объяснить, что это такое и почему так ценны предметы быта из этого материала, но Мартин не особо вникал в сбивчивые оправдания ее расточительности. Он не препятствовал обустройству, хотя и не считал громоздкую мебель необходимой и уж тем более, удобной — куда приятнее развалиться на принимающей форму тела выпуклости, послушно исчезающей, как только в ней пропадет надобность. Иногда он и сам чудил: настраивал параметры быта таким образом, чтобы всякие мелочи оставались неприбранными, и когда накапливалось некоторое количество табличек, карточек, каталогов и прочих безделушек, Мартин подолгу перебирал их, раскладывая на специально приобретенном для необычного развлечения высоком стеллаже. Кто-то счел бы это вопиющим беспорядком, но Мартину нравилось, когда его территория ненадолго наполнялась необременительным содержимым.

Доктор Мартин Пост пил остывающий кофе, сидя на низком подоконнике, и смотрел сквозь прозрачную арку окна на широкую извилистую улицу с ровным светлым полотном дороги. Внизу неспешно и изящно двигались автоуборщики, устраняя тонкий пушистый слой нежданно выпавшего утром снега. Один из них закружился и замигал крошечным огоньком на овальной макушке, подставляя ее тонкому лучику, пробившемуся сквозь низкие слоистые облака. Мартин зачем-то помахал рукой, совсем как в тот вечер, когда в последний раз видел уходящего по заснеженной дороге отца.

Глава 2. Э-Ли

Э-Ли стажировалась на должность эксперта в сфере цветовых преобразований — статусная и редкая специальность. Не всякий готов посвятить себя гарантировано лишь одной Идее. Уровень защиты данных по допустимым параметрам модификации настолько высок, что, выбирая этот проект, приходилось смириться с прямотой карьерной линии: все силы будут отданы однажды выбранному делу. Должно состояться что-то действительно исключительное, чтобы появились иные варианты. Э-Лина в подобные тонкости не слишком вникала. Кто в здравом уме откажется от такой роскошной миссии? Младший эксперт Э-Ли мечтала стать первой, кто разберется с одной нерешенной задачей, как будто нарочно оставленной покинувшим мир автором Идеи цвета.

Сидя в небольшом временном номере, в котором поселилась, чтобы быть поближе к отделению исследований, она неторопливо разбирала записи на гладких тонких полимерных карточках, уложенных в известном только ей порядке. Э-Лина знала, что вряд ли кто-то нарушит уединение — плотность стен сделала ее невидимой для возможных посетителей. Стажерский кредит доверия гарантирует защищенность от внешнего мира на восемь пунктов короткого цикла. С каждым длинным циклом драгоценный лимит увеличивался пропорционально вкладу в общее дело. Скоро она приступит к очередному витку проекта, станет настоящим экспертом, и тогда ее личное время достигнет двенадцати пунктов. Об абсолютной приватности Э-Лина пока и мечтать не смела. Да и зачем ей привилегия незначительного времени полной изолированности? Э-Ли не ощущала ценности тайн, у нее их было еще совсем мало.

Все утро не покидало ощущение, что она что-то упустила. Какое такое важное событие произошло вчера? Что именно она должна помнить? Пришлось начать пересматривать заново палитры в надежде выявить ошибку или хотя бы избавиться от тревожного чувства.

По кабинету слонялся лабораторный инструкт, всем своим видом демонстрирующий незаинтересованность. Где этот лентяй пропадал, когда его вызывали, хотелось бы знать?

— Как дела, младший эксперт Э-Лина? Нужна ли тебе помощь? — нейтрально осведомился автопомощник.

Это было что-то новое: обычно угождения от этой заносчивой машины не допросишься.

— А что случилось? Ты хочешь мне что-то сообщить?

Инструкт замер. Задай она прямой вопрос про своего мужа, активировались бы резервные настройки, позволяющие передать информацию, не нарушив право приватности доктора Мартина.

— А что ты хочешь узнать? — подмигнув макушкой, намекнул он.

— Ах, с чего это сегодня такая любезность? Где-то открылся портал щедрости? Я много чего хочу знать, дружочек.

— А ты спроси, — настаивал он.

— Все что угодно? И ты ответишь?

— Отвечу.

— Ну хорошо. Скажи-ка мне, почему автор Идеи цвета установил запрет на сочетание процедур цветовой модификации тела и остановки возраста? — не особо надеясь на ответ, задала давно интересующий ее вопрос Э-Лина.

— У-у-у, — разочарованно загудел инструкт и закрутился на месте, обрабатывая полученный запрос.

— Так я и знала! — вздохнула младший эксперт.

— У-у-у, — продолжал гудеть автопомощник.

Исходившие от него горячие волны напугали Э-Лину.

— Эй, ты чего? Перестань, я пошутила! Ну что ты, малыш, остынь, не надо так стараться, ты же сломаешься! Я знаю, что это вопрос, ответ на который не найден, успокойся, пожалуйста.

— Отмени некорректный запрос! — взмолился инструкт, продолжая нагреваться. Макушка покраснела и медленно пульсировала. Еще немного, и изменения станут необратимыми. Он действительно не может ответить — обработка такого рода информации заблокирована системой Корпорации по требованию автора.

— Отменяю, отменяю! — крикнула Э-Лина.

— У-у-ф-ф…

— Так, умник, выкатывайся отсюда, не мешай мне работать!

От нахлынувшего облегчения Э-Лина разозлилась. Не хватало еще с утра пораньше сломать персонального автопомощника начальницы.

Выпроводив инструкта с напутствием остудить горячую голову, Э-Ли вернулась к своим каталогам, но дело не клеилось. Мысли разбредались, и она последовала за ними, смирившись, что поработать не получится.

В самом начале карьеры, погружаясь в тему цвета, Э-Лина наткнулась на никем не востребованные, старые, сделанные размашистым почерком записи о том, как там, в Архиве, где, по слухам, возможности общества диктовались неведомыми правилами, оттенок тела мог быть связан не то с получением неких невнятных привилегий, не то, напротив, с их лишением. Э-Лина не была уверена, что это не выдумки, ведь немногочисленные ушедшие за линию Архива в тот, потусторонний мир, не возвращались, и получить подтверждение не у кого. Не верила и в озабоченность различиями параметров организма. Считала, что это всего лишь страшилки — слишком уж абсурдно!

Э-Ли коллекционировала разнообразные нелепые мифы, связанные с изменениями внешности. На первом цикле обучения профессор Юнита поведала залинейную версию осуществления ухода за ногтевыми пластинами: якобы их покрывали неким веществом, изменяющим цвет снаружи. Более того, некоторые, почему-то, преимущественно, женщины, даже устанавливали на кончики пальцев специальные удлиняющие накладки. На вопрос, с какой целью это делалось и насколько ограничивало функционал кисти, многоопытная наставница не знала, что и ответить. Э-Ли недоумевала, как можно делать такое с руками, и радовалась, что в каждой индивидуальной кабинке есть специальные перчатки, аккуратно выполняющие гигиенические и эстетические процедуры. Непродолжительные и приятные манипуляции — и любуешься гладкими и блестящими пальчиками без намека на излишки рогового нароста.

Слухи про приклеивание дополнительных волос на веки или изменение цвета глаз путем наложения тонких полимерных накладок прямо на роговицу, а уж тем более про добровольное искажение черт лица Э-Ли всерьез не воспринимала — как-то невообразимо такое. Кто в здравом уме станет отказываться от уникальных особенностей? Это неэтично и даже, наверное, незаконно! Каждый ценен неповторимостью, ею дорожат, не разменивая на готовый шаблон. Совершенно ясно, что полезно преображать только исходные параметры, поддающиеся переменам изнутри.

Идея цвета обеспечивает осуществимость благоприятных модификаций: увлекательную игру с пигментом. Естественный и приятный процесс, деликатно запускаемый без каких-либо последствий для организма. Процедуры все еще медленные и требуют постоянного контроля, но проект развивается, и в будущем появится еще больше выбора. Как чудесно будет уснуть, к примеру, голубоглазым брюнетом с оливковой кожей, а проснуться кареглазым блондином с лазурным телом. Расширением спектра цветовых решений и динамикой изменений и занимаются эксперты проекта. Сейчас это роскошное развлечение не для всех — статусная забава для молодежи, готовой потрудиться ради перспективы получить перемены и утешение для выбравших естественное линейное старение.

Цель Э-Лины была амбициозной: сделать индустрию цветовой модификации общедоступной. Нужно только как-то обойти непонятное табу, установленное давным-давно самим автором Идеи цвета — профессором Катром. Э-Ли сомневалась в том, что знаменитый исследователь был приятным человеком. Младший эксперт изучала немногочисленные незасекреченные карточки профессора, и ее пугали описанные методы. То, как автор начинал свои опыты, вызывало одновременно интерес и отвращение. Она бы так не смогла. Но великий — не значит хороший, это Э-Лина тоже понимала.

Ей было досадно от авторского вето и хотелось дать цвет остановившим возраст — для них особенно значимо ощущение перемен! С ума ведь можно сойти от безнадежной неизменности.

Э-Лина ценила имеющиеся вероятности и мечтала стать причастной к их расширению, в том числе и ради себя. Втайне от всех она и сама прошла процедуру фиксации возраста, импульсивно воспользовавшись приоткрытым профессором Юнитой входом в специальный модуль. Не удержалась от искушения: любопытство заставило Э-Ли проникнуть туда и все испытать на себе. Само действо не оправдало ожиданий: просто мгновенный всполох зеленого света и ничего больше. Зато теперь она навсегда останется такой же юной и прелестной, как в тот день. Э-Лину не смущало, что она скрыла первый выбор от Мартина — это ее право. Догадываясь о мечтах Мартина добавить ей цвета, видя его наивные попытки скрыть это желание, она даже сочувствовала мужу. Безусловно, он будет разочарован, если узнает, что это уже невыполнимо. Когда-нибудь он заметит, что жена не меняется, тогда, конечно, придется признаться. Э-Ли больше опасалась гнева наставницы, но гнала от себя пугающие мысли, надеясь, что Юните еще долго будет недосуг присматриваться к помощнице.

«Времени еще предостаточно», — успокаивала Э-Лина иногда досаждавшее чувство вины. Когда она разберется с нелепым препятствием к получению цвета для остановивших возраст, Юнита простит этот небольшой обман. Э-Лина и не подозревала, что задача имеет только одно решение. Ни у кого не было ответа на этот вопрос, кроме самого автора Идеи цвета, давно покинувшего Сообщество.

— Эл, дорогая, тебя ждет Джей-Апельсинка, о чем ты опять мечтаешь, детка? — ставшие полупрозрачными стены не скрывали негодующего мелькания синеватой макушки вернувшегося и потребовавшего внимания лабораторного инструкта. Судя по бодрому нагловатому тону, за его целостность можно было больше не волноваться.

— Апельсинка! — фыркнула Э-Ли. — Что себе позволяет этот избалованный нахал? — и прокричала в сторону двери:

— Скажи Джею, что я сейчас!

Джей считался одним из самых перспективных младших стажеров проекта модификации. Он был замечательным учеником и напарником. Они с Джеем занимались цветовым разнообразием. Парень смело позволял испытывать на себе новые палитры, всецело доверяясь младшему эксперту. Сегодня Э-Лина как раз планировала добавить мальчику немного пигмента роскошного оранжевого оттенка. Наконец-то удалось добиться желаемого результата после многочисленных проб.

Пробежавшись по гулкому коридору и не встретив по пути ни одного отражения, Э-Лина проскользнула в открывшуюся от звука ее шагов дверь. Выдохнув, с наслаждением упала на стул, покрытый изумительной имитацией светлого дубового шпона — забавное слово из диалога с системой обслуживания корпоративных помещений, принимавшей заказ на дополнительное оборудование.

— Привет, Эл! — звонкий голос с пробивающейся хрипотцой окликнул ее из глубокой дуги стены.

Э-Лина вздрогнула. Взгляд уперся в яркий зеленый глаз, выглядывающий из плотно-матового закутка. «Когда я включила режим приватности?» — рассеянно начала было вспоминать Э-Ли, и сразу же отвлеклась.

— Полностью покажись, будь любезен. Привет, Джейли, — строго начала она, но, увидев симпатичного несуразного светло-оранжевого парнишку, ясными глазами глядящего на нее, не выдержала, широко улыбнулась и защебетала. — Как себя чувствуешь? Выглядишь отлично. Скоро станешь сочным апельсином!

Оранжевый Джей посмотрел посерьезневшими глазами сначала на нее, затем на приглушенную пеленой густого тумана стену, и признался:

— Эл, это я включил. Не ругайся, пожалуйста. Я решил зафиксировать возраст. У меня уже накопился соответствующий требованиям кредит доверия, и я записался в лист ожидания процедуры.

— В смысле, ты включил? С каких пор младшие стажеры имеют доступ к моим настройкам быта?! — возмутилась было Э-Ли, но, осознав вторую часть услышанного, опешила.

Джейли, не зная, куда деваться от предсказуемой, но все же расстроившей его реакции напарницы, стоял, и, едва сдерживая желание поковырять в носу, почесывал ухо. Э-Лина хорошо знала этот его признак крайнего замешательства.

— Джей, ты не можешь! — волнуясь, затараторила она. — Во-первых, ты еще несообразно молод для остановки возраста. Формального запрета нет, но так не принято. Ты понимаешь, что, скорее всего, навсегда застрянешь в своей юности? Да ты будешь мечтать о возвратном эффекте, когда твои ровесники повзрослеют! Во-вторых, идет цветовая модификация, ты меняешься, и мы не в силах прогнозировать последствия незавершенного процесса! Хочешь получить попу в оранжевый горошек? — попыталась Э-Ли перевести разговор в шутку, уже смиряясь, что ничего не выйдет.

— Эксперт Э-Лина, — льстиво повысил ее в звании Джей, — требую немедленно прекратить вмешательство в мой организм. Я выхожу из проекта. Официально.

Э-Ли негодующе вскочила со стула и подошла к окну. Шел снег, падая крупными хлопьями, кружась и образуя широкие круги перед тем, как слиться с полотном дороги. В иной ситуации Э-Лину заинтересовала бы чудесная смена сезона: еще недавно за окном подрагивало жаркое марево. Но сейчас она лишь мимоходом полюбовалась редким погодным явлением и, сделав глубокий вдох, тихо спросила:

— Но… Почему? Что с тобой, стажер Джейли? — Э-Ли не осталась в долгу и опустила приставку «младший» в должности Джея-Апельсинки.

— Я пока не могу объяснить, Эл. Мне нужен нейтрализатор, я готов отказаться от изменений. Мое право прекратить опыт, ты не должна препятствовать.

Э-Лина прислушалась — почудился звук легких шагов, от которого почему-то всегда замирает сердце. Ее удивляло это ощущение, ведь Юнита никогда не подвергала сомнению компетентность своих сотрудников. Непоколебимое спокойствие наставницы вселяло уверенность в правильности действий, но внимательный профессорский взгляд не выдерживал никто. В коридоре было тихо, и Э-Ли поняла, что сердце так прерывисто бьется по другой причине. Младший эксперт нехотя взяла из появившейся от ее касания ниши в стене крошечный прозрачный контейнер:

— Проходи в лабораторию, Джейли, пожалуйста, — подчеркнуто нейтрально пригласила она юного коллегу.

— Пожалуйста, — вежливым эхом отозвался Джей и галантно сделал вид, что приоткрыл перед ней автоматическую дверь.

— Не паясничай, младший стажер, — проворчала Э-Ли и направилась к выходу.

Джей проводил взглядом неестественно выпрямленную спину напарницы. Э-Лина не видела, как от его прежней широкой апельсиновой улыбки уцелела только легкая тень, но и она быстро пропала.

В лаборатории сегодня не появилось ни окон, ни подоконников — ничего, кроме небольшого гладкого возвышения ровно в центре круглого зала. Мягкие волны стен глушили звуки. «Напрасно», — расстроилась Э-Ли. Говорить было не о чем. Все решено. В ее руке тихо зашипела ампула с нейтрализатором цвета.

Глава 3. Юнита

Профессор Юнита редко смотрелась даже в личное зеркало, потускневшее от времени, а глянца отражающих панелей и вовсе избегала. Так вышло, что она «остановилась» уже вполне взрослой женщиной и поначалу даже изредка ловила себя на мимолетной зависти к тем, кому это удалось в более юном возрасте. К молодежи она не испытывала ничего подобного, ведь у них впереди нелегкий первый выбор. К счастью или сожалению, Юнита была избавлена от сомнений. Ее первый выбор состоялся не так, как у всех: она стала по-настоящему первой, и было это так давно, что правильнее считать — всегда.

Дурной тон — бесцельно считать собственное время, а для дела периоды исчисляют короткими и длинными циклами, разделяя их на части. Длинных циклов с тех пор утекло уже столько, что было предпочтительнее игнорировать это знание. Юните нравилось свое стройное и сильное тело на пике активности, она без ложной скромности знала, что не только умна, но и мудра. То решение, несомненно, было верным. Но все же… Оказалось, довольно-таки непросто быть непокорной времени. Видеть застывшее в своем совершенстве отражение, словно однажды запечатленный фрагмент. Она все чаще задумывалась о последнем выборе. В такие моменты отчаянно хотелось взглянуть на себя настоящую, встретиться лицом к лицу с неслучившимся, и тогда возвратный эффект представлялся недостижимым благом.

Профессор поправила тщательно спроектированную прическу: в уложенной замысловатыми узлами короткой косе поблескивали тончайшие серебряные дорожки. Незначительные приметы того времени, когда перемены еще происходили. Юнита потрясла головой, отгоняя навязчивые мысли и внося чуточку беспорядка в изысканную конструкцию гладких волос, и вернулась к утомительному незаконченному делу.

Необходимо разобрать картотеку и систематизировать файлы для передачи доктору Мартину в Галерею сведений. Определить, какими материалами целесообразно поделиться с Сообществом, было весьма затруднительно. Если бы решение принимал ее ушедший наставник — профессор Катр, то радикально упростил бы задачу, зашвырнув все подальше с комментарием: «Обойдутся». Но она не обладала ни скрытностью, ни решительностью бывшего начальника. Может, имеет смысл свалить скучную работу на персонального автопомощника? Юнита вздохнула: «Ну уж нет, этот механический головастик сделает наперекосяк, а потом еще и обвинит всех в отсутствии логики».

Юнита давно собиралась отправить строптивую железяку на доработку: у инструкта вошло в привычку куда-то пропадать на десятки коротких циклов, и как она его ни распекала после возвращения, он только подмигивал и напряженно гудел. Но было жаль подвергать риску утраты уникальные сведения, содержавшиеся в автопомощнике, поэтому приходилось терпеть выходки этого наглеца. Да и стажеры Э-Ли и Джей испытывали к нему необъяснимую привязанность, несмотря на бесцеремонную, даже для высокофункциональной машины, манеру общения.

Как раз сегодня утром инструкт заявился после очередной длительной отлучки каким-то поникшим, но взбодрился от полученного нагоняя и теперь как ни в чем не бывало разъезжает по корпусу, раздавая стажерам ценные указания.

Перебирая таблички, профессор остановилась, наткнувшись на свою подпись в одном из документов. В файлах Сообщества Юнита значилась как профессор Ю-Нита, Соавтор Идеи Цвета.

Катру почему-то очень нравилась короткая черточка, разделяющая ее официальное имя, и он часто, обращаясь к Юните, с особой тщательностью выделял голосом это разграничение. Говорил, что так меняется цвет имени: переходы оттенков становятся ярче и глубже. Автор Идеи цвета усердно пытался объяснить: «Ну послушай, Ю! Юнита — Ю-Нита… Неужели ты не видишь различий?» Она не видела, а он раздосадовано отворачивался, сокрушаясь, что даже собственный ассистент не понимает очевидных вещей… Дальше Юнита обычно не слушала, уверенная, что у нее имеется множество других достоинств, признавая которые дотошный учитель простит эпизодическую нечуткость.

С облегчением отложив принятие сложного решения о степени секретности материалов, Юнита поспешила на экстренный вызов своего личного ассистента. «Вот неугомонная девчонка, что еще она затеяла?» — подходя к персональному лифту, профессор вспомнила о предыдущем срочном вызове. Тот случай, несомненно, добавил бы Юните седых волос, если бы это было возможно, но сейчас уже не имел значения. Ее ассистент умела не только создавать проблемы, но и справляться с ними.

Юнита открыла дверь лаборатории и почувствовала, как пол уплывает из-под ног: они стали легкими и гибкими, а плечи будто придавила каменная плита. На центральном возвышении, освещенное широким синеватым лучом, лежало… Лежал некто, абсолютно лишенный цвета, как в просмотренном ею однажды черно-белом учебном фильме про… «Черт возьми, о чем я, какой фильм, что ЭТО?»

Она попыталась сфокусировать взгляд на бесцветном лице и узнала Джейли. Джея-Апельсинку, как прозвали его за пристрастие к пигментам оранжевого цвета. Младшего стажера Джея, бойкого и обаятельного мальчишку. Предположительно сына главы Сообщества. Ахроматическое тело юноши сотрясали конвульсии. А тело Юниты одновременно оцепенело от ужаса и подрагивало в такт трясущемуся парню.

— Джей, балбес, прекрати ржать! — истерически прошипела Э-Ли.

— Что. Здесь. Происходит… — металл в голосе Юниты подрагивал, как рассыпающиеся по гладкому мрамору ртутные шарики.

— Здравствуй, профессор Юнита, как дела, профессор, — лепетала, тщетно пытаясь улыбнуться, ассистент Э-Лина, озабоченно поглядывая на обмякшего, уже бессознательного сообщника. А в том, что эти двое сообщники и нарушили все мыслимые и немыслимые протоколы, сомнений не возникало даже у инструкта, смущенно отсвечивающего позеленевшей макушкой.

Юнита усилием воли вернула контроль над ставшими непослушными конечностями, и вдвоем с Э-Линой они уложили на зыбкую поверхность, считывающую показатели жизненных функций, подрагивающее тело парня, медленно возвращающееся в обычное состояние, но теперь меняющее цвет, как бешено крутящийся калейдоскоп. Юнита, не став слушать объяснений Э-Ли, отчеканила:

— Он справится.

— Профессор Ю…

Юнита молча вышла, подчеркнуто тихо затворив за собой створку двери, не дожидаясь автоматического закрытия.

Войдя в наполненный прохладным воздухом и светом овальный зал башни, она столь же аккуратно прикрыла дверь, сделала глубокий вдох, потом еще один. Этого было недостаточно, и профессор тихонько выругалась. Почувствовав облегчение, открыла окно, извлекла из сейфа коробку и включила режим, защищающий от нежелательных посетителей. Юнита понятия не имела, откуда в сейфе берутся цилиндрики, скрученные из темных хрустящих листьев, обернутых тонкой бумагой, но была признательна Катру за то, что он передал оборудование вместе с настройками нехитрого профессорского быта.

На коробочке был выгравирован знак опасности: две перекрещенные молнии. Юнита не верила в гипотетический вред этих ароматных дымящихся палочек, но система корпорации явно считала иначе, судя по строгому лимиту на них, увеличить который не удавалось в свое время даже самому профессору. Юнита вспоминала о своих запасах лишь изредка, и сейчас был как раз такой случай.

Усевшись в кресло и пошарив в ящике стола, она извлекла прозрачную крошечную бутылочку с кнопкой на горлышке. Нажав на нее, Юнита полюбовалась голубоватым огоньком и усмехнулась, вдыхая густой дым. Однажды автоуборщик осмелился произвести здесь очистку от недопустимых режимом безопасности элементов — с тех пор жестянка с электронной начинкой заикалась и мигала, пробираясь мимо неприкосновенного и опасного места.

Юнита еще раз пробормотала ругательство, но уже без прежнего запала. «Если бы глупый мальчишка сегодня погиб в нашей лаборатории… Интересно, его папаша нарушил бы принцип невмешательства?» — от пережитого ужаса, гнева и зарождающегося особенного ощущения она нервно хохотнула. То, что произошло в лаборатории, не укладывалось ни в какие рамки, но, к своему удивлению, Юнита не испытывала желания в это вмешиваться.

«Ну какова девчонка, а? Моя школа! Рановато мне еще планировать последний выбор», — промелькнули неожиданные мысли и плавно перетекли в прежнее русло. Юнита точно знала, что никто, включая ее саму, не имеет представления, откуда взялся этот зеленоглазый юноша Джейли. Однажды он просто появился неизвестно откуда, да так и задержался в качестве ее напарника. В Сообществе не принято задавать вопросы без острой нужды, а ее не было: мальчик всем нравился. И главное — его тело удивительно податливо откликалось на любые творческие придумки младшего эксперта Э-Лины. Идеальная модель — отзывчивый и неунывающий помощник.

В лабораториях видели, как ревностно оберегала паренька от любых вмешательств со стороны ее ассистент. Э-Ли считала Джея-Апельсинку драгоценной добычей. Никто и не возражал против их тандема, стабильного и продуктивного. Почему поползли домыслы, что мальчик — сын Шефа, уже и не вспомнить, но Джейли и сам со временем обрел в этом уверенность.

Вздохнув, Юнита устало склонилась к высокому подлокотнику. Кресло, больше похожее на какой-то нелепый трон, также досталось ей от профессора. Вряд ли у кого-то еще хватило бы фантазии не только сформулировать системе быта образ такого несуразного и одновременно уютного предмета мебели, но и получить его в личное пользование.

Здесь, в башне, никто не посмеет докучать Юните своим присутствием. Привилегии были заслуженными и неоспоримыми. Она была тестовым образцом. Эталон. Первая. Катр честно предупредил тогда: «Ю, мы с тобой или получим непредсказуемую опасную чушь, или совершим прорыв». Катр был автором изобретений, разделивших все на «до и после». «Существующие за линией Архива, несомненно, сочли бы его сумасшедшим, мы же считаем его великим», — признавала она.

Профессор Юнита вглядывалась в причудливо клубящийся туман бледно-сиреневого дыма, видя очертания призрачного силуэта. Дым рассеялся вместе с наваждением, и Юнита, вздохнув, начала уговаривать себя собраться с силами. Нужно все же выбрать так опрометчиво обещанные сокровища из наследия профессора и пойти в Галерею сведений, чтобы избавиться от этого надоевшего дела. Профессор Юнита нечасто позволяла себе посещать Галерею. Слишком велико было искушение установить там приватный режим и отвлечься от утомительных обязанностей, завладев своим сокровищем.

Щедрость Катра не ограничилась содержимым его сейфов. Благодаря ему Юнита, в отличие от малоинформированных коллег, не испытывала иллюзий о залинейном мире. В ее распоряжении осталась полная картотека Галереи, включая тайный фонд Архива, бывший достоянием профессора, что позволило составить мнение о происходящем там, откуда никто не возвращался. Пытался ли Катр великодушным жестом искупить вину от внезапного ухода или хотел заручиться светлой памятью о себе, уже не имело значения. Юните льстило, что учитель отдал именно ей высший уровень допуска к своим кодам, и она никому не проговорилась: каталог Архива был любимой и тайной игрушкой Катра.

Изученные материалы дали Юните обобщенное представление о тягостном быте за линией Архива в уродливых бетонно-пластиковых трущобах. Неудивительно, что несчастные обитатели подобных мест неминуемо угасали, не успев толком насладиться положенным природой веком, и уходили из жизни дряхлыми стариками, утешая себя множеством нелепых и нелогичных идей. А вот что поражало, так это необъяснимое необузданное веселье жителей того мира.

Юните было неприятно на это смотреть, так что она предпочитала разглядывать других залинейных существ и удивляться тому, насколько многие из них эмоционально расположены к людям. Юнита видела только крошечных мышек у Катра в лаборатории, но не предполагала, что с ними можно как-то взаимодействовать, в Архиве же общались с самыми разнообразными зверьками. Она вспомнила, как Катр рассказывал о красивых загадочных дельфинах, живущих в море. Ее тогда ужаснула история о том, как они играючи завлекают людей от берега на глубину, а потом уплывают, предоставив воле судьбы. Юнита всегда считала себя достаточно разумной для того, чтобы не вступить в такую игру. Но сейчас была готова признать, что, похоже, профессор проделал с ней именно это.

Решительно поднявшись, Юнита сгребла стопку первых попавшихся карточек, так долго и ревностно оберегаемых от посягательств коллег, и проворчала:

— Тебе ведь уже все равно, не правда ли, автор?

В Галерее никого не было. Чутье Юниты позволяло обеспечивать себе необходимое одиночество. Пройдя вдоль изгиба стены, она привычно погладила массивные белые колонны, с наслаждением ощущая их прохладную гладкость. Положив принесенные дары, Юнита повернулась к экрану. «Недолго и только пейзажи», — пообещала она себе и включила первый попавшийся фильм Архива. Когда рассеялся широкий луч и задрожала яркая картинка, Юнита вскрикнула. Появилась новая функция: кадры вдруг стали цветными.

Придя в себя от шока, Юнита выборочно проверила файлы из фонда Сообщества, и все они были обычными, черно-белыми. Поразительная перемена коснулась исключительно данных Архива. Не найдя внятного объяснения чуду, Юнита решила считать это подарком и наслаждалась просмотром пустынных зеленых ландшафтов и аквамариновых просторов воды. В ее избавленном от излишеств мире не было такого изобилия форм. Юнита не удержалась и включила еще и городские пейзажи. Хотелось взглянуть, пока есть цвет. Неизвестно, останется ли такая опция или пропадет столь же внезапно, как и появилась.

Увиденное потрясло настолько, что потусторонние архивные смыслы перестали казаться такими уж безнадежными. Вдруг стало ясно, что не стоит судить строго: ведь там далеко не всем удавалось вести полноценную, долгую и активную жизнь при линейном течении взросления. Старость обитателей этого размалеванного зачастую несочетаемыми цветами пространства приходила в сопровождении немощи и скуки. Их глаза тускнели от слепящей насыщенности красок, тела быстро изнашивались от постоянной необходимости избегать столкновений с острыми углами предметов и утомительного бесплодного хождения по прямым жестким дорогам.

Не существовало там и метода, предоставляющего долгие годы жизни в выбранном возрасте. «Только вот проклятый возвратный эффект может так жестоко обмануть наши надежды…» — признавала Юнита неприятный факт. Как бывший ассистент профессора, благодаря которому есть этот, хоть и непростой, выбор, она чувствовала и свою ответственность за его последствия.

Выключив экран и полюбовавшись на его глянцевую глубокую черноту, она поймала взглядом длинную тонкую тень и сделала шаг ей навстречу. Юнита видела свое отражение недавно, но сейчас, снова встретившись с собой, никак не удавалось отогнать навязчивую мысль привычным усилием воли. Скоро предстоит трехзначный юбилей, и, одно дело, встретить не особо радостное событие молодой женщиной, а совсем другое — вмиг получить тело столетней старухи и пытаться в нем существовать. Высчитав, какой возраст ее ожидал бы, исчисляйся он архивными годами, уже невозможно было отказаться от малоприятного знания. Половину этого срока она посвятила памяти своего наставника и развитию его Идеи.

Наверное, уже и в самом деле пора стремиться к последнему выбору — попытке уйти навсегда в капсуле покоя. Это решение было бы самым простым. Считалось, что так поступил ее учитель и практически создатель. «Катр, как ты мог уйти, не попрощавшись», — далеко не впервые мысленно обвинила покойного профессора Юнита. Она не смирилась и не привыкла к отсутствию его вечной готовности переворачивать мир. Рядом с Катром ей все виделось не лишенным смысла. До сих пор безумно не хватало заразительного хохота профессора и его беспредельной мрачности, незыблемой правоты и нелепой опрометчивости, жестоко высмеиваемой Юнитой к его нескрываемому удовольствию.

Чем стремительнее проносилось время после потери наставника, тем равнодушнее и безучастнее становилась его бывшая помощница — по большому счету, Юниту устраивал любой вариант развития событий.

Глава 4. Мартин

Мартин повертел болтающийся ободок из белого металла и понял, что не сможет его снять: сустав усохшего пальца увеличился чуть ли не вдвое. Кольцо неподвижно молчало.

Мартин видел, что для Э-Ли почти не существует прошлого, она живет будущим, а настоящее необходимо для планирования и предвкушения событий. Собирает реальность, как сложный пазл, радуется, когда он складывается, и не огорчается, если картинка отличается от первоначального замысла. Когда все уже сложилось, Э-Ли увлекается созданием новой мозаики. Не считает неудач, не гордится давними успехами, а иногда и вовсе устраняет из памяти лишние сюжеты. Мартин со смехом говорил в таких случаях: «заархивировала». Жена может напрочь забыть о том, что не касается ее любимого дела: о полученном впечатлении, совершенном действии и даже о данном обещании. Его обожаемая Эл не помнит и тяжелых событий, неприятных разговоров, трудных решений.

Мартина удивляла, раздражала и одновременно восхищала такая ее особенность, ведь для него будущее — туман. Он-то как раз живет именно прошлым. А в настоящем Мартин систематизирует и анализирует прожитое, тщательно хранит в памяти значимые для него имена и лица, собирает воспоминания и дорожит ими. Его жизнь — копилка из впечатлений, ошибок и побед. Он тот еще скряга и ни за что не согласен терять хоть частичку былого.

Очень хотелось бы верить в надежность опоры на факты, однако еще в юности он обнаружил, что воспоминаниям не всегда можно доверять. Впервые убедившись в этом, Мартин находил новые доказательства зыбкости реальности, и ему не нравились подобные эпизоды.

Однажды он вспомнил приятное утро, ярко и достоверно увидел, как завтракает с родителями, сидя за накануне заказанным отцом круглым столом. Стол, на расширяющейся книзу, как гигантская капля, ножке, был таким громоздким, что ему нигде не нашлось места, поэтому его перетащили поближе к свету — в широкий эркер. Мартин до слез смеялся, наблюдая, как отец дурачился, пытаясь, не вставая с места, добыть из ниши в стене то кофейник, то чашку, и издавал торжествующий возглас, когда удавалось продемонстрировать ловкость. Но в следующей ретроспекции открывалось, что отца тогда никак не могло быть с ними — в помещение с эркером Мартин с мамой поселились вдвоем, когда Мартин-старший отправился в первое далекое путешествие. А к тому моменту, когда отец вернулся, Мартин уже жил в отдельных крошечных корпоративных апартаментах.

На этом эпизоде странности не закончились: на какой-то период Мартин напрочь забыл мать. Не просто закрутился в карусели повседневности и не вспоминал о ней, а по-настоящему забыл, и довольно надолго. Не случилось ничего из ряда вон выходящего, никаких сложностей он не испытывал. Учился у профессора Катра, и тот не перегружал стажеров знаниями, а, напротив, виртуозно создавал их дефицит, стимулируя учеников к самостоятельному поиску гипотез. Даже когда Мартин ощутил нехватку в его насыщенной жизни чего-то важного, то не сразу вспомнил, что давно не общался с Ма. Он и ее саму вспомнил не сразу.

Ма не держала на Мартина обиду, и, конечно, он не стал объявлять ей причину длительного отсутствия, оправдавшись занятостью. Но он-то знал, в чем дело. То, что может твориться с оказавшейся ненадежной памятью, пугало.

С тех пор Мартин стал рисовать места и лица, записывать планы, регистрировать последовательность событий. И его посетила мысль, что было бы неплохо обладать более надежным способом фиксации доказательств реальности событий, чем рисунки и записи. Он не имел представления, по какой причине это неосуществимо, была ли подобная опция когда-нибудь, и, если была, то почему ее не стало. Неудивительно, что горячее желание найти метод сохранения памяти дало такие значительные плоды.

Идея памяти, по мнению Мартина, давно уже буквально витала в воздухе, ожидая, когда кто-то подхватит эти флюиды и обретет достаточную увлеченность для ее реализации. Мартин искренне не понимал, почему до него никто так сильно не желал вернуть ускользающие воспоминания и факты. Бесспорно, в Галерее сведений содержатся все материалы, когда-либо публично демонстрировавшиеся в Сообществе. Но как быть с частными завершенными событиями? Неужели никого в безмятежном мире не тревожила их неизбежная утрата? Мартин продолжал делать записи на многочисленных табличках и воспроизводить карты пройденных дорог, но этого было недостаточно.

Представляя на суд Сообщества Идею памяти, он мечтал лишь об одном: не растерять прошедшее, сберечь моменты жизни. Идея имела успех: Мартин получил право на внедрение изменений в структуру Галереи сведений и начал педантично систематизировать беспорядочно располагавшиеся там файлы. Помимо этого, он создал фонд хранения личной информации, куда мог попасть каждый, запросив временный пропуск, и вернуть частичку своей истории, чтобы снова насладиться счастливыми мгновениями.

Члены Сообщества оценили изобретение и стали хранить в разделе фонда знаний некоторые записи и эмпирические данные. Достигшие особо высокого положения имели право на изучение авторских файлов. Авторы охотно делились знаниями: щедрость и открытость в Сообществе одобряется и всячески поощряется.

Единственным, с кем не удалось договориться, был Катр, раз и навсегда пометивший большинство авторских материалов клеймом «недоступно». Почестей великому профессору и без того хватало, а раскрывать свои методы этот сноб считал излишним. Мартин был раздосадован, но не удивлялся, зная принципы друга. Только однажды, вскоре после исчезновения учителя, Мартин совершил пробную вылазку к Юните, принявшей полномочия Катра, и вежливо осведомился, не желает ли она сделать вклад в развитие науки от имени покойного автора. Одной гневной вспышки изумрудных искорок в ее черных глазах было достаточно, чтобы ретироваться и никогда больше не поднимать эту тему. Однако, к огромному изумлению Мартина, недавно Юнита сменила гнев на милость, и сама предложила пополнить картотеку наследием профессора.

«Как все-таки досадно, что я сейчас настолько не в форме, причем в буквальном смысле…» — Мартин никак не мог вернуться в свое обычное стабильно приподнятое настроение. В надежде, что воспоминания отвлекут и как-то поспособствуют примирению с действительностью, он вернулся мыслями в то счастливое и наполненное вдохновением время.

                                           * * *

Постулат о неприкосновенности авторства не позволял широко распространять информацию. Идеи представлялись их создателем Сообществу и, получив одобрение, реализовывались, после чего основные тезисы размещались в фонде знаний Галереи.

Как-то раз, засидевшись там допоздна, в один из безмятежных, но насыщенных рутинными заботами вечеров, доктор Мартин осознал, что не синхронизировался с женой уже несколько коротких циклов. Его это огорчило настолько, что пришлось встать с насиженного рабочего места и с неохотой начать собираться, чтобы пойти к Э-Лине, недавно получившей специальное помещение для проведения опытов с новыми цветовыми палитрами. «Вот бы, не выходя из Галереи, увидеться с женой через экран демонстрационной панели», — размечтался он, идя по укороченной карте своих дорог, ведущих к Э-Ли.

Эл очень обрадовалась появлению мужа. Она тоже отметила, как оба настолько увлеклись делами, что не только не виделись в общем корпоративном номере из-за разного графика, но и их кольца не вибрировали, как обычно бывало, если синхронно подумать друг о друге.

— Привет, доктор Мартин. Вспомнил, что женат? — обняла Э-Ли мужа одной рукой, продолжая ловко перебирать палитры.

— Это ты у нас главная по забывчивости, а я — хранитель памяти!

Мартин гордо прошествовал к нише в стене, заприметив уже приготовленную для него дымящуюся кружку с зеленоватым напитком. Система обслуживания у Э-Лины была хорошо осведомлена о предпочтениях ее мужа.

— Ну-ну, хранитель, — усмехнулась Э-Лина. — Возьми вот, полистай пока свежий каталог. Скоро закончу, и закажем что-нибудь посущественнее твоей водички. Я сегодня не успела пообедать.

Мартин удобно устроился и стал перелистывать тонкие пластинки с изображением самых популярных в последнее время оттенков. Задержав в руке одну из табличек, он с интересом посматривал на плечи жены, мысленно примеряя к ней зелень палитры. Почувствовав пристальное внимание мужа, Э-Лина обернулась и лукаво спросила:

— Ты чего, Мар? Не дотерпишь, пока я закончу?

— Не дотерплю, — осипшим голосом признался он, не в силах оторвать глаз от золотистого завитка на ее бледной щеке.

— Тогда закажи чего-нибудь горячего, желательно, с какой-нибудь зеленью. Я скоро закончу.

«Горячего… С зеленью…» — Мартин мечтательно переводил взгляд с цветных карточек на изящную шею жены. Вздохнув, он подошел к стене, нажал на тонкую пластинку и продиктовал заказ, добавив к нему две порции их любимого органического напитка со звенящим названием, которое постоянно забывал, позволяя системе обслуживания хранить перечень своих основных потребностей.

После запоздалого обеда, к огорчению Мартина, не перешедшего в романтический ужин, он решил, что прямо здесь и поспит. Все равно Э-Ли должна заниматься срочным макетом, затребованным ее суровой наставницей к утру.

— Эл, я вот что хотел бы, — сонно бормотал Мартин, сидя в глубоком кресле, заказанном Э-Линой, как только она получила в свое полное распоряжение эту крошечную комнату. Почти в полусне, бессвязно, не заботясь о деталях, он поделился недавними мечтами.

— Мар, ты гений! Ты же создал новый виток Идеи памяти! — восторженно запищала Э-Лина, немедленно отвлекаясь от разноцветных контейнеров. — И дело не только в том, что тебе лень выйти из Галереи, чтобы увидеть меня! Если ты добьешься одобрения Сообщества, это будет означать, что когда-нибудь мы сможем передавать знания! Не только непосредственно от автора, как это принято, а… — Эл даже задохнулась от представившихся ей перспектив.

Так у доктора Мартина появился его последний проект: необходимо было добиться от системы Корпорации потенциала не только к сохранению, но и к передаче информации. Он настраивался на радикальные новшества и собирался решительно замахнуться на невообразимое — запустить механизм бесконтактного обмена сведениями в реальном времени. Формально такой способ передачи данных нарушал положение об авторстве, поэтому Мартин учел пожелания комитета по этике и интересы членов Сообщества. Контролируемое движение информации позволит беспрепятственно делиться материалами, предоставленными автором, выразившим готовность к их тиражированию. И значит, сведения будут доступны во всем многообразии не только в Галерее. Это открывало столь заманчивые перспективы, что могло стать прорывом и изменить мир.

Мартин давно уже смущенно признался себе, что ему не дают покоя лавры ушедшего учителя. «Профессор Мартин Пост». В самых смелых мечтах видел доктор Мартин свое имя оттиском на платиновой рамке у входа в корпоративный номер.

После согласования Идеи с Сообществом предстояла интересная и самая кропотливая часть работы по решению многочисленных технических деталей. Сложнее всего было сформулировать системе Корпорации варианты представлений о готовом продукте, но Мартину это блестяще удалось. А протестировать полученные образцы можно доверить экспертам.

                                           * * *

Все это, еще вчера имевшее огромное значение, замерло там, в оглохшем от тишины демозале, где он лишился и себя, и воодушевления, казавшегося неиссякаемым. От недавнего азарта остался лишь слабый интерес, да и тот начинал угасать. Мартин знал, что Идея жизнеспособна. Стоит только начать ее воплощение, и результат будет ошеломительным, но уже не ощущал и тени былого энтузиазма.

Не то от появившегося избытка времени, не то от одиночества, на Мартина непрошенными дарами посыпались воспоминания.

                                           * * *

Зеленое платье… Он улыбнулся, приветствуя приятную мысль. Мартин понял, что влюбился, когда столкнулся с Э-Ли на неофициальной встрече в Сообществе, и с восторгом подметил, как сильно нравится ей. Мартин не видел Э-Лину с тех пор, как закончился короткий совместный проект по систематизации новых материалов, полученных в лаборатории Идеи цвета. Наставница Э-Ли, профессор Юнита, скептически относилась к их сотрудничеству, аргументируя свою позицию тем, что в черно-белой Галерее бессмысленно хранить материалы по цвету, ведь вся их суть заключается в ассортименте оттенков. Однако им удалось тогда найти компромисс и создать перечень каталогов, значительно упростивший работу лаборантов, постоянно путавших последовательность оттенков и названия палитр.

Мартин восторженно смотрел в сияющие сквозь длинную кудрявую челку зеленовато-карие, с детскими, слегка припухшими веками, глаза девушки. Он был рад нечаянной встрече. А Э-Ли его не узнала. Легко прикасалась к его руке, смеялась немудреным шуткам, и Мартин поначалу был уверен, что его разыгрывают. Он спросил ошарашенно:

— Э-Лина, я Мартин Пост. Курс систематизации и хранения. Каталоги, палитры, помнишь? Всего-то пара длинных циклов прошло. Я что, так сильно изменился?

Она, очаровательно и рассеянно улыбаясь, медленно произнесла:

— Мар, да какая разница? Целая маленькая жизнь прошла! Пойдем лучше попробуем новый напиток — изобретение нашего автора Идеи вкуса? У него такое смешное название: «дж-ж-ин-н…» — Э-Ли произнесла это слово так, что у Мартина в голове зазвенели веселые колокольчики.

Они пили ледяную настойку с горьковатым запахом свежести, и от нее становилось горячо внутри, а потом, провожая Э-Лину, Мартин сделал ей предложение. Он даже не стал скрывать матовостью стекла от постороннего внимания скользящий вверх лифт, перед тем, как неловко встать на одно колено.

Как в старом архивном фильме, продемонстрированном однажды профессором Катром в редчайшем приступе щедрости. Без тени сомнения Мартин четко сформулировал просьбу: «Э-Лина, пока ты меня снова не забыла, окажи мне честь, стань моей женой». Э-Ли неуверенно улыбнулась и легко закружила его в танце.

В памяти уцелел фрагмент замедленного сюжета: стеклянный лифт, скользящий между этажами, счастливо смеющаяся кудрявая девушка в легком платье. Мартин никогда не спрашивал, помнит ли Эл. Иногда разговоры излишни. Она сберегла то удивительное платье, которое Мартин назвал зеленым, разглядев неуловимый оттенок на серой ткани в теплом свете ламп. А он, доктор Мартин Пост, оставил этот сюжет не только в собственной ненадежной памяти.

---

                                           * * *

Не может Э-Лина до сих пор не знать о произошедшем. Снова покрутив на пальце неподвижный ободок кольца, Мартин уже не на шутку встревожился. Он хорошо знал о потрясающей склонности жены к принятию решений без малейшего промедления. Даже иногда опасался, не коснется ли когда-нибудь такая спонтанность его самого, но отгонял эти мысли. Почему Э-Ли держит нелепую паузу, соблюдая предписание бездушного этикета? Воля или холодность? Страх или безразличие? Стальные глаза деда покровительственно взирали из зеркальной панели: «Выбирай, старик».

Выбрать он не успел. Тело непредсказуемо отреагировало на тонкий свист открывающейся входной двери: Мартин инстинктивно метнулся к изгибу стены и скрылся за приоткрытой панелью индивидуальной кабинки.

— Мар, не дури, дверь прозрачная, — глухой бархатный бас Катра отдавался болезненным эхом у Мартина в боку.

— Не может быть, что ты ЗДЕСЬ делаешь? — прерывисто дыша после проделанного маневра, прохрипел Мартин. — Ты же ушел, Катр, какого черта?!

— И я рад тебя видеть, доктор Мартин.

С учетом статуса ушедшего навсегда, покойный учитель выглядел вполне сносно: жилистый, высоченный, серебряно-медные короткостриженые волосы торчали неровными клочками в разные стороны, и казалось, что профессор сам, будучи нетрезвым и в полной темноте, не то ножницами, а не то и вовсе ножом хаотично откромсал пряди густых волос почти под корень. Мартин прекрасно был осведомлен о том, как недешево обходятся подобные авангардные шедевры парикмахерского искусства и как избирателен к клиентам мастер, их исполняющий. На длинном и прямом, будто выведенном по линейке носу Катра сияли очки — старинные, в широкой темной прямоугольной оправе, с блестящими линзами. Светлые, почти белые глаза с колкими точками зрачков сверкали через толстые стекла сквозь рыжие, прямые, жесткие ресницы. «Пижон», — неприязненно подумал Мартин.

Катр понимающе оскалился, демонстрируя крупные, слегка неровные зубы. Молодые зубы, как настоящие.

— Дорого? — язвительно поинтересовался Мартин.

— Очень. Могу дать контакт дентодизайнера, — невозмутимо парировал Катр.

Мартин закрыл рот и незаметно провел языком по зубам. Он понятия не имел, как они сейчас выглядят: поводов для улыбки сегодня еще не нашлось.

Катр развалился в расплывшейся от его легкого прикосновения широкой вмятине на подоконнике, и, опустив тяжелые веки, лениво изучал Мартина с видом скучающего лекаря, принимающего отчаявшегося пациента с банальным насморком.

— Катр, значит, ты тогда все-таки не сделал последний выбор? Где ты пропадал столько времени?

— Следующий вопрос, Мартин. Про меня потом, с твоего позволения, — вежливо уклонился от ответа гость.

Мартин нервно щелкнул суставами пальцев, избегая сардонического прищура воскресшего учителя. «Надо тоже купить очки, — промелькнула мысль. — Будет чем занять руки». Руки неистово чесались от желания зарядить великому автору сокрушительный удар кулаком прямо в высокий аристократический лоб, изборожденный причудливым рисунком глубоких морщин.

Больше всего Мартин боялся, что Катр снова исчезнет, растворится туманным мороком и оставит после себя пустоту одиночества, как в прошлый раз. Мартин уперся глазами в почти забытое лицо друга и, приглушив голос до хриплого шепота, быстро и без предисловий выпалил тот самый незаданный вопрос.

— Катр, что такое смерть?

Воздух рассеялся тишиной, отразившейся в зрачках Катра и расширившей их до черной пропасти.

— Пост, ты спятил? — великий профессор хохотнул, будто ему пощекотали пятки.

«Вот сволочь», — молча изумился Мартин, разглядывая сморщенное от смеха лицо Катра и узнавая его прежнего: молодого, остроумного, проницательного.

— Мар, дружище, откуда ты вообще извлек это слово? Оно упразднено Сообществом, когда тебя и в Проекте не было.

Мартин кожей почувствовал большие буквы и напряженно молчал. Лицо Катра постепенно стало принимать нормальные очертания. Профессор уже не выглядел скучающим и нетерпеливо покачивал ногой в ожидании разъяснений.

— Катр, это слово я услышал от тебя. В нашу последнюю встречу. Но ты тогда не договорил, потому что отключился после пары капель какой-то слабенькой настойки, забыл? Поэтому я сейчас и не предлагаю выпить за твое грандиозное возвращение.

— Гостеприимством ты, конечно, не блещешь, дружище, — улыбнулся нежданный гость, поглаживая подоконник и тихонько нашептывая неразборчивые слова. Голос Катра гудел чарующей лаской, пальцы подрагивали, выводя на белой глади невидимый узор. Резкие черты профессора исказила обескураживающая беспомощность. Мартин завороженно наблюдал, как под ладонями Катра всколыхнулась невысокая волна, и он погрузил в нее руки, продолжая что-то невнятно говорить.

Мартин невольно отдался этому неровному ритму и очнулся от наваждения, только когда Катр, довольно ухмыляясь, протянул ему одну из крошечных чашек, извлеченных из непредназначенного для раздачи напитков места. Дымящийся черный кофе слегка просвечивал сквозь ее хрупкие стенки, а по краю серебрился тончайший ободок. Мартин, привыкший к основательно-лаконичной белой посуде, нервно хихикнул. Он был осведомлен об уникальном даре Катра договариваться с системой Корпорации, но никогда не видел, как это происходит.

— Угощайся, жадина! — великодушно предложил профессор.

Мартин осторожно взял предложенную горячую чашечку и настойчиво спросил:

— Так что, ты так и не расскажешь? Не хочешь говорить или…

— Или что? — насмешливо перебил Катр.

— Или ты все забыл за это время… — выдвинул Мартин неоптимистичное допущение.

— Забыть не так просто, как тебе кажется, Мар. — Катр кивнул в сторону двери. — Разговор дорого тебе обойдется, дружок. У тебя хватит кредита доверия, чтобы я нажал на ту самую кнопочку?

Мартин мысленно прикинул количество знаков, улетающих с его счета, и безрадостно согласился, не скрывая угрюмого выражения лица.

Катр легко поднялся, бесшумно прошел мимо Мартина и с явным удовольствием нажал на платиновую кнопку, скрытую в проеме двери. В атмосфере что-то изменилось — неуловимо, но отчетливо, как перемена погоды. Это ощущение ни с чем не спутать даже с закрытыми глазами и окнами — оно накрывает глухой пеленой. Стены медленно и неравномерно сгущались до мраморной тяжелой гладкости. Непроницаемость для избранных — высочайший знак доверия на весьма короткий период.

— Представляешь, я впервые нахожусь в режиме абсолютной приватности, за исключением одного несущественного эпизода. А я тогда был так занят, что его можно и не принимать в расчет, — признался Катр, вернувшись на подоконник и с искренним любопытством оглядывая изменившуюся комнату.

— Почему это? — вежливо поинтересоваться Мартин, хотя именно сейчас его не заботили вопросы чьего бы то ни было жизненного опыта. Тратить драгоценное время на светскую беседу казалось расточительной глупостью.

— Все просто. Сначала у меня не было необходимого количества знаков, а потом я стал считаться настолько важной персоной, что не имел больше права претендовать на полную закрытость в одиночестве — только с теми, чей кредит доверия огромен. Вроде тебя, зануда. А теперь я вообще понятия не имею о своем статусе.

— А что бы с тобой сделалось, если бы ты побыл по-настоящему один на защищенном участке? — Мартин не обратил внимание на обидное слово. Он давно научился фильтровать информацию и отделять действительно ценное от ерунды, не стоящей внимания.

— Ну-у, не знаю. Я бы подавился каким-нибудь печеньем, например, а помочь некому. Был бы беспрецедентный скандал, не правда ли? Так что благодарю тебя за возможность действительно приватно поболтать, доктор Мартин.

Катр иронично склонил набок лохматую голову и внимательно уставился на ерзающего от нетерпения друга.

— Не тяни, Кар, я больше не могу не знать, — жалобно, как стажер, ищущий ответа на пока еще недоступный пониманию вопрос, взмолился Мартин.

— Не тяну, Мар, я привожу мысли в порядок. Пока отвлекаюсь на дурацкую болтовню, они, глядишь, и сформулируются. Понимаешь, это настолько очевидно, что удивительно, как умудрились сделать из незатейливой истины величайшую тайну. За линией Архива финал понятен каждому ребенку, хоть раз имевшему хомяка или птичку.

— Что такое хомяк? — заинтересованно среагировал на незнакомое смешное слово Мартин.

Катр только фыркнул. Лекция по зоологии явно не входила в планы профессора.

— Я расскажу тебе сказку, малыш, — начал он тихим, заговорщицким голосом. — Однажды… — Катр сделал паузу и опять было собрался улыбнуться, но, увидев напряженное, бледное, старое лицо ученика, дрогнувшим голосом тихо заговорил.

— Мартин, ты, конечно, догадываешься, что мы не случайно отделены от того самого мира, и если кто-то более осведомлен, и знает, как так вышло, то я — не он. Мы находим замену простым словам, если их смысл нам не в полной мере ясен. Есть исключительные люди, им удалось выйти в Архив, но фактов возвращения назад на моей памяти не было. — Катр замер и закусил губу, размышляя о чем-то.

— На твоей памяти? — скептически поинтересовался Мартин.

— Доступ к информации ограничен. Есть наш мир и Архив. Тот, кому откроется эта линия вероятности, окажется в залинейной сфере. Если, конечно, решится шагнуть в мир, который считается потусторонним. — Нет, не спрашивай, Мар, — поднял ладонь Катр, заслоняясь от закономерного вопроса. — Не я изобрел все эти высокопарные термины, и не мне их объяснять.

Мартин вздохнул: его уверенность, что уж профессор-то информирован лучше, чем кто бы то ни было, поколебалась.

— Мартин, не дуйся. Почти никого не тяготит отсутствие сведений. Ты, как никто, знаешь, что в Сообществе каждый радуется имеющемуся делу и мало интересуется информацией, не касающейся личной Идеи. Все заняты и довольны. Корпорация обеспечивает комфортный быт и приятные этичные развлечения. Инциденты исключены податливостью среды. Вместо пугающего слова — корректное и безликое «ушел навсегда». Право последнего выбора. Капсула покоя дает нам уверенность в достойном уходе. Я о ней кое-что знаю, но это отдельная тема.

— Отдельная? — уточнил Мартин, поглядывая на мраморную стену и прикидывая, как скоро теперь его кредит доверия потянет еще одну подобную беседу.

— Потом решим, — неопределенно пообещал Катр и нехотя продолжил. — Я не в меру любопытен, и мои заслуги позволили сунуть нос в закрома Галереи еще до того, как ты организовал там идеальное хранилище. Кстати, знаешь, что твой педантичный подход к хранению информации прикрыл доступ к тем, иным образам? Они просто не поместились в твой шаблон, доктор Мартин. Ну да ладно, ты никогда не отличался избыточной щедростью, — не упустил случая уколоть коллегу профессор.

— Погоди, Катр, что все это значит? Что я закрыл? — вытаращился на учителя Мартин.

Катр посмотрел сквозь него и преспокойно изрек:

— Доктор Мартин, архив Архива ты закрыл. Слишком торопился реализовать Идею памяти и впихнуть в Галерею как можно больше сведений. Неудивительно, что тебя не посетила светлая мысль разделить материалы нашего и залинейного происхождения. Создал практически неограниченный фонд хранения знаний Сообщества, а остальное просто не зафиксировал. Тебя сложно порицать. Нельзя учесть то, о чем не знаешь.

— Катр, да что ты такое говоришь?! — возмущенно воскликнул Мартин.

— Ма-а-а-р, не ори, будь любезен, — сморщился Катр, потирая лоб.

Мартин забыл о чувствительности друга к некоторым обыденным звукам и даже запахам. У профессора были периоды, когда он не мог находиться в многолюдных местах и не переносил шума.

— Ох, извини, — пролепетал Мартин, понимая, как, оказывается, сильно соскучился. — Так ты знал, что я допущу эту ошибку?

— Конечно.

— Черт возьми, почему ты мне хотя бы не намекнул? Ты сидел в демозале, когда я делал первый доклад, и даже не особо успешно притворялся спящим!

— А ты не спрашивал, — ухмыльнулся Катр.

— Ну ты и га-ад, — протянул расстроенный коварством профессора Мартин.

— Мар, ну сам посуди, кто я такой, чтобы мешать учиться на ошибках хорошему человеку? Тем более что я заблаговременно заныкал залинейный архивчик и даже поделился допуском кое с кем.

— С кем? — ревниво спросил Мартин.

— Так, с парочкой любимчиков, — не счел нужным вдаваться в подробности учитель.

Указание Катра на досадное упущение было справедливым: Мартина действительно не интересовали те, другие, сведения. Настолько, что он не слишком удивился язвительному обвинению. Мартин, конечно, знал, что профессор имеет доступ к некоему диковинному фонду информации. Катр любил при случае блеснуть потусторонним словечком, в точности, как отец Мартина. Может быть, поэтому всякий раз, когда доктор Мартин вспоминал про Архив, появлялось смутное ощущение опасности. Мартин не любил непредсказуемости и стремился организовать порядок в доступных, понятных и полезных сведениях.

Единственное, что он всегда с благодарностью принимал от профессора — это совместный просмотр красивых, но неестественно выстроенных сюжетов. В них, как правило, фигурировали мужчина и женщина, поначалу непременно обремененные сложностями взаимного недопонимания. Затем, когда недоразумения разрешались, и должно было бы начаться самое интересное, файл прерывался. Катр смеялся над огорчением друга и со знанием дела пояснял, что это не технические неполадки, а так и задумано, но Мартин сомневался в правоте друга. Несмотря на явные логические нестыковки в историях, было интересно наблюдать за поведением, жестами и мимикой героев. Иногда Мартин видел что-то подобное в Э-Лине, и это ему даже нравилось.

Пока Мартин приходил в себя, свыкаясь с поразительным предательством товарища, Катр невозмутимо вернул разговор в уже забытое ошарашенным собеседником русло.

— Так вот, в Архиве помнят ушедших и чтят неизбежную закономерность. Видят собственными глазами, как меняются тела после финала, берегут в памяти последнее выражение лиц близких. Там говорят «умер», а не «ушел навсегда», как предписывается нашим этикетом. Прощаются с телом и хоронят его.

— Прощаются с телом? Зачем? Хоронят? Прячут? Почему, куда, Кар? — Мартин моргал, ожидая, что друг рассмеется очередной своей диковинной шуточке.

— Ты не понял, Мартин. «Хоронить» — закапывать в грунт. Тело покинувшего мир укладывают в гроб и погружают в глубину, отделяя от оставшихся.

— Гроб? Что-то вроде нашей капсулы покоя? — Мартин, не успев договорить, осознал, что сморозил глупость.

Катр невозмутимо пояснил:

— Нет, это такой специальный ящик. Для безжизненно пустого тела, которое с почестями туда помещают, когда… Когда уже нет места среди живых. Это не единственный способ — часто тела умерших подвергают действию высоких температур. В Архиве существует красивая версия, что это освобождает душу усопшего. Прах помещают в специальный сосуд, не буду упоминать его название, чтобы тебя дополнительно не шокировать. Мар, не надо на меня так таращиться, пожалуйста. Для тебя то, что я говорю, звучит как полный бред, но в Архиве поступают именно так. Ну нет там способа быстрого и бесследного ухода в правильное время.

— Душа… — повторил Мартин, чувствуя себя маленьким и беззащитным.

— Ну уж нет, дружок, в полемику о вечности тебе меня не втянуть! — уклонился Катр от шквала новых вопросов, уже готовых сорваться с губ Мартина. — У нас недостаточно времени, чтобы достойно оперировать этим понятием.

— Продолжай, Катр, — умоляюще шепнул Мартин.

— Тогда не перебивай. Мы и обитатели Архива по-разному смотрим на процессы окончания жизни, Мартин. У нас есть капсула покоя. Она не примет желающего уйти, если его время еще не пришло. Право на уход обеспечивается не спонтанным решением для утративших смыслы или не имеющих больше интереса длить существование. Ошибки быть не может. Уход навсегда, предопределенный судьбой. Без сомнений, без печали, с ясным видением пройденного пути. Последним выбором называют постижение своей завершенности. Кому суждено отправиться дальше, тому поле капсулы поэтапно и деликатно погасит процессы в организме, после чего полностью его утилизирует. Просто, красиво и не вызывает страданий. Ушедший никому не причиняет хлопот, помогающих пережить вину и печаль. Поэтому и горевать не принято. Считается благом покинуть мир в положенный срок и ничего не оставить после себя, кроме Идеи. В каком-то смысле для нас превращение плоти в ничто, полная утилизация — освобождение и достойное завершение. Уходящий может заранее попрощаться, но его к этому не обязывают. Осуждать заслуженное право на последний выбор никто не посмеет. Мы знаем, что если капсула покоя допустила готовность к завершению, то мгновенный, легкий и спокойный уход навсегда — не прихоть, непредвиденность или трагедия, это — принятие. — Катр снял очки, потер побелевшую переносицу и глядел сквозь Мартина невидящими глазами, ставшими узкими и печальными. С видимым усилием он продолжил. — В мире Архива после жизни остается тело — и оно нуждается в других людях. Есть специальные правила — ритуалы. Они необходимы для того, чтобы сгладить эту мучительную неловкость.

— Какие ритуалы? — Мартин заинтересовано приподнялся и вытянул шею, ловя каждое движение рассказчика.

Катр почесал затылок, взъерошив и без того лохматую прическу.

— Ну-у… Разные. Играют специальную музыку, договариваются об обязательной цветовой гамме. Приносят к месту упокоения красивые растения, потом собираются вместе и едят.

— Что едят? — изумился Мартин. Его уже подташнивало, и он терял нить этого монотонного повествования.

— Мар, ты вообще меня слушаешь? Еду они едят. Не спрашивай только, отчего у них просыпается аппетит, может, от свежего воздуха, кто знает.

Мартин, уже готовый поверить во что угодно, просто покивал в знак того, что слушает. Катр спокойно вернулся к невеселому повествованию.

— В Архиве, чтобы получить право на итог, нужны неоспоримые аргументы, на их добычу растрачивается все отмеренное судьбой время. Легальный досрочный уход возможен лишь для избранных, ускользнувших оттуда во сне или посредством стечения обстоятельств, которое там принято называть «несчастным случаем». Для таких циников, как я, это определение могло бы стать предметом дискуссии, если бы не понимание, какой величайшей ценностью может быть чье-то присутствие, как невыносима бывает внезапная потеря. Все это невероятно усложняют траектории выбора, Мар, — Катр спрыгнул с подоконника и размашисто прошелся, разминая ноги.

Мартин следил за резкими движениями друга и вновь ощущал себя учеником, замирающим на пороге очередного открытия. Он ощутил знакомую рассогласованность картинки и звука: удивительно, как в сухощавом длинном теле профессора мог поместиться грудной резонатор такой поразительной глубины. Катр любил говорить и не выносил, когда его перебивали. Было очевидно, что звук собственного голоса его воодушевляет.

— Профессор, а как же последний выбор? — Мартин не выдержал и задал новый вопрос, окончательно войдя в роль стажера.

Катр приосанился и взмахнул рукой, как будто хотел что-то показать на воображаемом макете.

— Архив — странное место. То, что трагически несправедливо считается там последним выбором, противоречит ясности своевременного исхода. Некоторые имеют непреодолимое устремление к такой альтернативе, но это решение не одобряется обществом и не защищено правом приватности. Это незаконно и даже неприлично — сбежать в непредначертанную пору, предать самого себя, уничтожить вероятность продолжения. Для кого-то тяга к самостоятельному завершению — бессильный протест, кому-то нестерпимо больно. Их мучения стараются облегчить в специальных учреждениях.

Мартин молчал, опасаясь, что ответ на каждый следующий вопрос будет все сложнее и неприятнее.

Катр покосился на все еще матово-белую стену, отвернулся от нее, и, всматриваясь в пустоту, размеренно договорил:

— Добровольный уход от самого себя в архивной системе ценностей считается слабостью и непризнанным отчаянием. Ведь далеко не все из этих страдальцев хотят избавиться от сложностей, Мар, кому-то нужно неизмеримо большее.

От жалкой кривой улыбки Катра у Мартина перехватило дыхание. Профессор сдержанно, но с видимой досадой проговорил:

— Еще и этичных инструментов для завершения нет и быть не может. Нужно что-то изобретать, придумывать, скрываться. После последнего проигрыша в этой безысходной игре незавидная история все равно заканчивается пустотой телесной оболочки, нуждающейся в скорбной заботе близких. Чувствуешь разницу, Мартин? Если да, то поймешь, что такое наш последний выбор и почему наличие капсулы покоя все меняет.

— Катр, откуда тебе это известно? Ты говоришь, как очевидец или даже участник.

— Давай будем считать, что я говорю, как сторонний наблюдатель. Или — потусторонний наблюдатель. — Катр надел очки и испытующе глянул на Мартина, решая, стоит ли заходить настолько далеко в рассуждениях.

Мартин остро ощутил, что сейчас самое время спросить про то важное, не дававшее ему покоя с тех пор, как отец ушел в Архив. Но Катр начал пространно и с явным удовольствием рассказывать про капсулу покоя, про изобретение остановки возраста и этикет, плавно подбираясь к самому интересному — возвратному эффекту.

Мартин почти закричал, торопясь узнать, пока у них еще оставалось немного времени. Он уже чувствовал, как стало трудно дышать разреженным воздухом.

— Катр, капсула покоя это и есть смерть? Уйти навсегда — значит умереть? И почему, черт возьми, за линию Архива могут выйти лишь избранные? — игнорируя последовательность, выпалил он все вопросы на одном выдохе.

— Все просто, дружище, — печально покачал огненно-седой головой Катр. — В Архиве…

Все вокруг безжалостно залил густой белый свет, и их поглотила тишина. Губы Катра еще шевелились, договаривая ответ на вопрос, почему Мартин никогда вновь не встретится с отцом, но воздух оставался бескомпромиссно глухим: период полной свободы от мира заканчивался. Второй попытки в ближайшее время не добиться никакими заслугами.

Мартин, опасаясь, что не сдержит разочарования и зарыдает, гневно посмотрел на профессора и зарычал:

— Катр-р-р, чер-р-р-това училка!

Друзья переглянулись, сотрясаясь от безудержного хохота, как тогда, когда все только начиналось, и молодой автор Идеи цвета увлеченно рассказывал научные байки стажерам, а они ловили каждое слово лектора и дружно смеялись его затейливым шуткам.

— Ну что, доктор Мартин Пост, придется разобраться самостоятельно. Уверен, что тебе это по силам, ты лучший мой ученик, малыш, — растянув тонкие губы в язвительной ухмылке, менторским тоном произнес Катр.

«Надо все-таки взять контакт дентодизайнера», — запланировал Мартин.

Глава 5. Катр

Катр беспечно пообещал Мартину скорую встречу и направился по пустому коридору к ближайшему лифту. Оказавшись в маленькой прозрачной кабинке, он, повинуясь хулиганскому мальчишескому порыву, направил тонкий рычажок вверх, отключил ограничение скорости и прокатился до самой башни.

Выходить профессор не планировал — слишком много историй хранил овальный зал с крышей из тонкого стекла и крошечной дверью. Воспользоваться этом проходом можно было только согнувшись, что Катр однажды, очень давно, и сделал — вошел в этот мир через маленький балкончик с черными коваными перилами. «Нет, не сейчас», — все-таки колебался Катр. Он был уверен: однажды заслуженный им кредит доверия позволит всюду перемещаться и теперь, несмотря на то, что за время недолгого для него отсутствия в мире прошел не один десяток длинных циклов. По крайней мере, по пути к Мартину никаких сложностей не возникло: прикосновения руки беспрепятственно открывали все входы и выходы. Рисковать своим кратковременным и совсем недавно обретенным спокойствием не хотелось. Стоит только притронуться к той самой медной панели, и он не сможет противиться искушению войти в открывшуюся дверь.

«Чересчур много впечатлений для одного дня», — посетовал Катр. Лифт замер, как бы предоставляя возможность передумать. Оглядев подрагивающие пальцы, профессор все-таки решился и вышел. Приложив ладонь к скрытой в изгибе стены медной пластинке, потускневшей за время его отсутствия, он с негодованием обнаружил, что не может открыть дверь принадлежавшего ему с незапамятных времен помещения. Попробовал было остановить проезжающего мимо инструкта, но тот, попискивая, объехал профессора как неодушевленный предмет. Это было возмутительно едва ли не в большей степени, чем не открывшийся личный вход в башню. Катр стоял перед невидимой недоступной дверью, и все сомнения исчезли. Ему необходимо туда попасть.

«Кому пришло в голову лишить покойного великого первого автора прижизненного допуска к площадям Сообщества, которое основано на принципе доверия?» — раздраженно недоумевал он, оглядываясь по сторонам. Было пустынно и светло, в зеркальных панелях расплывались спирали лестниц. Ими не пользовался никто, кроме механического обслуживающего персонала. Катр даже предполагал, что лестничные пролеты ведут вовсе не туда, куда кажется, но никогда не испытывал ни малейшего желания это проверить.

Вместо своего отражения Катр видел лишь размытую тень. Он похлопал себя по карманам в поиске очков, но, обнаружив их на носу, понял, что дело не в зрении. Это было весьма неприятно — он был уверен, что вернулся, но, похоже, что-то пошло не по плану. На смену раздражению пришло задорное любопытство вместе с решением не суетиться. Неуверенно попятившись, профессор вернулся в лифт, уже не зная, ожидать ли ему и здесь подвоха, но кабинка тут же с тихим шелестом скользнула вниз.

Рассматривая медленно проплывающие вверх извилины стен лестничного колодца, Катр уловил смутное ощущение одного из первых разочарований миром, хранившееся глубоко в памяти.

Как же ему тогда хотелось скорости! Ветра в лицо, выворачивающего веки, натягивающего на виски щеки и раздувающего губы безумной улыбкой. Отдаться холодному потоку, раскинуть руки и мчаться навстречу неизведанности, приветствуя не то начало, не то конец, ощущая, как страх сменяется зарождающимся любопытством. Но здесь не было ничего, что хоть отдаленно способствовало бы исполнению этого желания. Все, что он мог сделать в такие моменты — это подняться на последний этаж под самую башню, нажать на панель максимального скоростного режима спуска и падать, чувствуя, как вот-вот ноги оторвутся от пола, отчаянно зная: еще миг, и тело подхватит упругая безопасность.

В один из тех вечеров Катр, не отдавая себе отчета в импульсивном поступке, запрыгнул на парапет, и, закрыв глаза, качнулся всем корпусом вниз, бесцельно и бездумно. После короткого полета податливая белая гладь дороги приняла его пружинистой мягкостью и тут же отвердела, как ни в чем не бывало, когда он, отряхнувшись, встал на ноги. Недоуменно оглядевшись по сторонам и порадовавшись, что не нашлось свидетелей этому бесславному кульбиту, Катр долго слонялся по улицам. Остаток той необыкновенно длинной ночи он в одиночестве просидел в темной пустоте, растягивая до утра обнаруженный в стенной нише кувшинчик отвратительно сладкого амбрового напитка цвета шафрана. Сил формулировать системе Корпорации пожелания своих предпочтений не нашлось.

Вежливо улыбнувшись причудам памяти, Катр вышел на улицу, показавшуюся особенно пустынной. Замер, прислушиваясь к ощущениям, блаженно подставил лицо прохладной свежести воздуха, хлынувшего навстречу, жмурясь от ярко-белого света, окутавшего его радужной пленкой. День затянулся, судя по высоте белесых туч, прореженных тонкими лучиками. «Интересно, скоро ли будет вечер?» — рассеянно любовался знакомым небом Катр. Что толку разглагольствовать о непрогнозируемых событиях — никогда нельзя угадать, в какой момент опустятся сгустившиеся потемневшие облака и тени станут протяжными и тонкими.

Он прогуливался вдоль ровного ряда диафанических зданий с медленно плавающими внутри размытыми силуэтами. Все же нельзя не проникнуться совершенством этого места: улицы длинными широкими волнами огибают четкие силуэты строений с высокими округлыми окнами, издалека напоминающими вогнутые линзы из кремневого стекла. С любого расстояния не разглядеть никаких полос лишнего цвета вдоль плавных границ сооружений. Эта чистая логика застывшей музыки обещала умиротворение, и Катр снова очарованно поверил.

Удаляясь от высокого корпуса с прозрачным куполом, в котором началась его головокружительная карьера, Катр невольно вернулся мыслями в тот день, когда стал автором Идеи цвета.

                                           * * *

Великим автором, а позднее и профессором, он оказался совершенно непредвиденно и относился к респектабельному статусу подчеркнуто иронично. Катра забавляло слово «великий» в официальном звании. Когда его так называли, он мысленно добавлял: «И ужасный», вспоминая взрослую и печальную историю, бесстрашно рассказываемую в Архиве маленьким детям, и погружаясь в особое одиночество оттого, что здесь некому опознать цитату. Катр видел свое сходство с героем этой сказки. Он тоже иногда считал себя самозванцем и, опасаясь разоблачения, принимал опрометчивые, а порой и жестокие решения.

Он был одним из немногих членов Сообщества авторов Идей, имеющих только имя. Это особый символ значимости персоны, свидетельство совершенного прорыва. Катр не гордился тем, что получил это исключительное право обходиться без фамилии. Он ее и не помнил, поэтому представлялся именем, поначалу даже не смекнув, что в Сообществе это, оказывается, было привилегией и истинным признанием заслуг. Катр тогда ничего не знал о местных правилах, как и о себе самом. Но здесь это, похоже, не имело значения. По крайней мере, никто и никогда не задал ни единого вопроса.

В тот недолгий период мучительного самоопределения он маялся от безделья и ждал ассистента Юниту в слишком тесном для двоих помещении, измотанный бесцельным хождением по кругу домыслов и жаждой уразуметь свое назначение. Юнита лишний раз не попадалась ему на глаза, устав от его неприкаянности и постоянных назойливых попыток выяснить, почему она, назвавшись ассистентом, упорно не помогает хоть в чем-нибудь разобраться.

Раздраженный, Катр стоял перед углублением в стене. В ней в очередной раз появилось вовсе не то, что было нужно. Сделав уже третий запрос на двойную порцию кофе, он пытался доходчиво сформулировать бестолковой системе обеспечения быта, что ему нужна одна чашка, а не две. Не такой уж сложный заказ упорно выдавался либо двумя небольшими емкостями, либо внушительных размеров посудиной, в которой плескалось разбавленное один к двум жидкое пойло. Махнув рукой на это безобразие, Катр взял маленькую чашку и сел на подоконник.

С еще не угасшим интересом глядя в окно, Катр меланхолично признавал, что в целом здесь, конечно, неплохо. Но, в полной мере ощутив спокойствие этого места, насладившись нейтральными фонами и безмятежным отсутствием яркости, он заскучал. Цветовая гамма неограниченных просторов была до обидного скудной. Обозревание множества вариаций черного и белого не приносило удовольствия. И если крупным объектам однотонность придавала некое величие, то детали просто размывались безликой серостью. Только иногда совсем мелкие предметы мелькали чудными вкраплениями. У Катра где-то валялся красный карандаш, а однажды автооператор предложил оправу для очков тошнотворного зеленоватого оттенка. Катр вежливо отказался в пользу глянцево-черного оформления своего лица: в его наружности достаточно эксцентрики. Все эти мелочи были вполне доступной роскошью, но хотелось больших объемов цвета. Катр так и не разобрался, по какому принципу устроены ограничения. Иногда он видел желтоватые пятна вечернего света, бело-серые облака порой просвечивали тусклой синевой, а тени внутри причудливо изогнутых стен по ночам обретали фиолетовую таинственность. Органическая еда, не блиставшая разнообразием, вполне радовала глаз, в отличие от бесцветного этичного продовольствия, предлагаемого системой обслуживания быта. Даже в глубине чашки с угольно-черным напитком Катр мог разглядеть отголоски коричневого тона. А вот незамысловатой палитрой собственного гардероба, выбранной из предложенных оттенков, был крайне недоволен. Он покосился на темно-графитовый рукав куртки и привычно скривился.

Отчаянная тоска по цвету не давала покоя.

— Ты прекрасен, но мне так скучно. Вот бы добавить тебе разнообразия! — мечтал он, не замечая, что рассуждает вслух, обращаясь к целому миру.

Катр не испытывал желания раскрашивать дороги и зодчество. По крайней мере, не так сразу. Признавая свой эгоизм, он все же уважал чужое пространство. Но почему бы не помечтать о цвете? Если не для предметов, то хотя бы для самих жителей этой ахроматической обители. Нельзя назвать их вовсе лишенными яркости: в отличие от малонасыщенной красками окружающей среды, население было вполне заурядным, если не принимать во внимание тусклую скромность их облачения.

Обитатели этого, на первый взгляд, логически выстроенного и понятного общества, при ближайшем знакомстве показались Катру слишком, на его вкус, безмятежными. Хотелось внести в их томные ряды некоторое оживление. Новые перспективы пошли бы всем на пользу. Обнаружив, что уже давно беседует сам с собой, он не стал останавливаться, а, напротив, распаляясь, все отчетливее продолжил проговаривать цветовые фантазии: приятно было дать волю воображению.

Способность ощущать цвет через запахи, прикосновения и вкусы, казавшаяся такой естественной, никогда не находила отклика у окружающих, и Катру совершенно не с кем было это обсудить. Кому расскажешь о том, как буквально кожей на кончиках пальцев ощущается, что в слове, например, «кофе», при первом визуальном прочтении — всегда красно-черном, со второго взгляда неизменно проскользнет нотка перечного аромата, а как только она рассеется, обязательно проявится кривизна густого белого тона, вскоре затененная россыпью серых перчинок? Такое восприятие было весьма кстати: оно помогало смириться с пыльным оттенком любимого напитка.

Катр все говорил и говорил, не в состоянии перестать изливать накопившееся бесцветное томление, дотягивался до плавной оконной перекладины и, с силой проводя по гладкой поверхности ладонью, радовался изумрудному всполоху боли. Остановила этот почти безумный поток красноречия ослепительная вспышка, залившая все белым густым светом. Так и не отключенная Катром после попытки получить двойную порцию кофе система обслуживания Корпорации приняла запрос в обработку. Идея цвета была одобрена.

То, что это именно Идея, а не просто какая-то обыкновенная идея, Катр узнал сразу же, не успев прийти в себя и сфокусировать взгляд после белой зарницы. Веки опухли, глаза слезились, поэтому троих беззвучно появившихся в проеме двери мужчин Катр заметил не сразу, а обнаружив, что уже не один, заволновался. «Я сломал эту чертову кофеварку», — сокрушался он, осознав, что вел откровенную беседу с самим собой при включенном режиме приема заказов.

— Парни, честное слово, я не специально, — начал неловко оправдываться Катр перед визитерами, судя по их суровому виду, имевшими насчет него серьезные намерения.

— Приветствуем тебя, Автор! — от тройного гула голосов Катру еще больше стало не по себе. Обернувшись в поисках поприветствованного автора и никого не обнаружив, он продолжил сидеть, ожидая, чем же закончится эта нелепая сцена.

— Приветствуем тебя, Великий Первый Автор Катр! — повысили градус почтительности посетители, и до Катра дошло, что обращаются к нему.

— Здрасьте… — буркнул он, и с силой потер переносицу, рассчитывая на пробуждение. Но нет, все было на самом деле. Троица в темных строгих одеждах не оправдала его чаяний и так и не сгинула. Более того, они и в самом деле пришли именно к нему.

Гости, так и не получив приглашения, расселись полукругом возле Катра и терпеливо разъяснили, что он — уникум, и его появление уже давно прогнозировали в Сообществе. Им, видите ли, необходим был кто-то, достаточно красноречивый и убедительный, чтобы найти способ взаимодействия с отзывчивым, но весьма капризным миром, создатель которого обеспечил всеобщий комфорт, но не оставил дополнительных инструкций. У системы обслуживания Корпорации были сложные и довольно затейливо ограниченные настройки, а расширить их, как выяснилось, мог только гений, способный договориться с ней о воплощении идеи, представив достаточную аргументацию необходимости внесения предлагаемых изменений.

И вот Катру, впервые за всю историю, удалось это сделать. Теперь, когда приблизительно стал ясен принцип авторства, у него непременно появятся последователи. Также было разъяснено, что Сообщество Искателей станет Сообществом Авторов Идей, а он — великим первым Автором.

— Последователи? У моей идеи появятся и другие авторы?

— Ну что ты. Автор может быть только один. Остальные — либо исполнители, либо потребители. У каждой идеи свой автор, и это навсегда. Твоя идея будет первой размещена в официальных источниках информации в Галерее сведений, а ты войдешь в историю мира как Автор Идеи Цвета.

Подавая Катру для ознакомления тонкую, как глянцевая бумага, пластинку, все трое низко поклонились. Катр удивленно отметил, что на ней уже были выгравированы все его регалии.

— Обалдеть, — глубокомысленно изрек он, ошарашенный происходящим. — Интересные у вас тут порядки. Ну что ж, автор так автор.

Катр полюбовался изящными строками. Заглавные буквы в коротком сочетании слов расплывались перед глазами, как гребни ветровых волн. Причем он понятия не имел, как в голове возникла динамическая картина из перекатывающихся бирюзовых колоколообразных кривых. Здесь нет моря, нет ничего хотя бы отдаленно похожего на водоемы, даже крошечного водостоя не встретить на белом глянце дорог. Да и откуда взяться лужам: никакого дождя эти густые облака произвести не в состоянии. Поразительно, но на это никто не обращал внимания, кроме Катра, откуда-то помнившего горько-соленый запах бесконечной воды.

Выдержав паузу, достаточную, по их мнению, для того, чтобы прийти в себя и свыкнуться с новым положением, один из новоявленных коллег задал вопрос:

— Какую карьерную траекторию ты предпочитаешь?

— В смысле, кем я хочу стать, когда вырасту? А какой у вас предлагается ассортимент успеха? — деловито поинтересовался великий первый автор.

Катру доходчиво объяснили, что автором он останется в любом случае. Система уже одобрила сформулированный им запрос, и он может приступать к реализации Идеи цвета. В регламент изысканий внесены изменения, и вскоре любой, ставший автором, будет иметь право претендовать на докторскую степень. Она дается исследователям, официально представившим Идею и получившим одобрение не только от системы, но и от членов Сообщества.

— Ну что вы, ребята, какой из меня доктор, — поскромничал Катр, уверенный, что не нуждается ни в чьем одобрении и не станет делиться секретами.

— Ты можешь стать профессором, — упорно соблазняли его головокружительными перспективами.

— Я? Профессор? Не смешите, я уже и так великий и первый. Да меня же разорвет от избытка собственной важности, — издевался над сосредоточенными посетителями Катр. — А что нужно изобрести для профессорских регалий? И насколько необходимо обнажиться перед многоуважаемым Сообществом?

— Нам понятна твоя ирония, автор, но мы ее не разделяем, ты уж извини.

— Прошу прощения, уважаемые, — поклонился Катр и плавным жестом продемонстрировал готовность к продолжению диалога.

Оказалось, что получить почетное звание профессора не так-то просто. Более того, на данный момент у них в Сообществе не было никого, кто имел бы достаточно заслуг, чтобы претендовать на это.

— Заинтриговали. — Катр почувствовал знакомую щекотку желания получить недостижимое. Так какой экзамен для этого нужно сдать?

— Это действительно что-то вроде испытания, ты прав. Почетное звание получает тот автор и учитель, чей ученик представил Сообществу Идею и получил докторскую степень.

— Какая правильная логика, — восхитился Катр. Он непременно станет именно профессором. Пусть какой-нибудь старательный ученик отдувается за него перед этими убийственно важными дядьками. Внезапный груз престижной ответственности уже начинал ощущаться как давление.

— Есть другой путь, — поколебавшись, признался один из собеседников. Но он еще сложнее. Нужно совершить прорыв.

— Прорыв? Прорыв чего? Или прорыв куда? Дайте же внятные инструкции. — Катр откровенно насмехался. Он уже утомился от рафинированного общения и мечтал избавиться от обходительных визитеров.

— Прорыв — это открытие, необратимо меняющее мир. При всем уважении, автор, твоя Идея цвета, невзирая на новизну и оригинальность, не является глобальной.

— А вот это мы еще посмотрим! — уязвленно воскликнул Катр.

Если бы он только мог представить тогда, насколько окажется прав, то был бы весьма удивлен.

— Существует и третий путь, но он тебе не подойдет, — продолжили ответственные товарищи занудное изложение вариантов его триумфального будущего.

— Валяйте, — великодушно разрешил Катр.

— Действующий профессор, автор Идеи, может оставить все материалы и звания любому, кого посчитает достойным, но только после того, как сам… — говорящий замялся.

— Да ладно, чего тут непонятного! — резюмировал Катр. — Я могу завещать все достижения тебе, например, и ты тогда получишь все мои регалии, правильно? — и он повернулся в сторону молчаливого мужчины, больше всех раздражавшего своей торжественной важностью.

— А ты это сделаешь? — не уразумел шутки тот.

— Это вряд ли, приятель. Я и сам еще не наигрался.

Катр раздумывал, как избавиться от засидевшихся новоиспеченных коллег, и осмелился тонко намекнуть, что аудиенция затянулась:

— Послушайте, а если кто-то не хочет быть членом Сообщества? А? Что скажете, многоуважаемые «сообщники»? Это сильно порицается?

— Автор, за кого ты нас принимаешь! — добродушно рассмеялись двое новых знакомых. Третий почему-то не присоединился к их веселью, но Катра это не смутило. Ему нужен был ответ, посмеяться он мог и сам.

— Должен быть выбор. — Катр уже твердо решил, что пошлет все к черту, если обнаружится отсутствие альтернатив.

— Чем ты так обеспокоен, автор? — недоуменно спросил самый разговорчивый из троицы. — Ты вовсе не обязан быть членом Сообщества. Ты еще не разобрался, но это награда, а не наказание. Вариантов достаточно. Если кто-то не имеет Идеи или не считает нужным к нам присоединиться по любым причинам, мы только поздравим. Это значит, что он может быть путешественником либо игроком, а, возможно, даже наблюдателем. Ты разберешься, автор. Здесь не принято торопить и настаивать, а уж тем более принуждать.

Вскоре Катр убедился, что все действительно именно так. Быть автором оказалось весьма приятно. Помимо свободы и отсутствия обязанностей, права были практически беспредельны и ограничивались лишь этикетом. И профессором он все же стал, причем быстрее, чем рассчитывал.

— Ладно, ребята, всем спасибо, разберусь. Один технический вопросик: раз уж я такой великий, то могу выбрать себе помещение? Два. Или три. Для научных, разумеется, целей.

— Разумеется, — хором ответствовали почтенные гости, и Катр, осваиваясь с новым статусом, нахально поинтересовался:

— А кто здесь у вас, то есть, у нас, главный, коллеги?

Все трое переглянулись, недоумевая, как только что приобретенный товарищ, в общем-то, неглупый и даже великий, может не знать таких простых вещей, но все же сочли необходимым просветить новичка:

— Главный — Шеф. Но он не вмешивается. Принцип доверия.

— А-а-а, ну и отлично. — Катра, никогда не терпевшего контроля, это очень устраивало. — А имя-то есть у вашего, в смысле, нашего Шефа?

Величественные переговорщики засмеялись нестройным хором, как будто Катр выдал что-то забавное. Присоединившись ко всеобщему веселью, он понял, что в ближайшее время не соскучится.

Авторство позволяло не ограничивать фантазию и предложить единомышленникам, действительно заинтересованным в разнообразии, способ радикального изменения своих цветовых параметров. Конечно же, не всем подряд, а только тем, кто был готов подтвердить потребность в цвете достаточным кредитом доверия или количеством знаков на счетах для оплаты желанной игрушки. Катр ценил усилия и хотел избавиться от любопытствующих обывателей.

Вопросом, есть ли альтернатива у тех, кого он искушает, Катр не задавался, руководствуясь очевидным положением, которое впоследствии ему и приписали — Катр искренне считал, что выбор должен быть всегда. «Положение профессора Катра о выборе» — так было написано в официальных источниках. Катр не гордился этим, а был, скорее, смущен: он вовсе не претендовал на авторство очевидных истин.

Поначалу автор Идеи цвета раздумывал, не стать ли демонстрационным образцом, но собственный облик никогда не был в центре его интересов. Своему очаровательному ассистенту не осмелился предложить внесение изменений во внешний вид. Она, на взгляд Катра, была идеальна. Если бы он был соавтором ее создателя, то Юнита получилась бы именно такой: филигранным черно-белым эстампом. Однако результаты опытов с оттенками нуждались в представлении. Катр вышел из положения, придумав способ воспользоваться красочностью, доступной для небольших объектов. Он организовал выпуск каталогов пигментов. Регулярное обновление ассортимента крошечных цветовых палитр неизменно подстегивало всеобщий интерес к Идее цвета.

Когда Катр убедился, что ограничений не будет, а принцип доверия позволяет ни в чем себе не отказывать, на какое-то время все остальное перестало иметь значение. У него получилось: проект процветал, превратившись в целую индустрию. Катр впоследствии понял, как ему удалось стать автором. Он просто был первым, кто поговорил с системой Корпорации так, будто она была живая: искренне, доверительно, правдиво.

Но легендой он стал вовсе не благодаря воплощению Идеи цвета. Главным достижением Катр считал то, что ему удалось обнаружить шанс избежать неотвратимости физических изменений — открыть способ остановки линейного старения. Не без условий, как выяснилось. Его безграничный интерес к процессу исследования зачастую доходил до категорического равнодушия к последствиям открытий. Катр редко вникал в особенности своего внутреннего мира, а уж до чужого ему и вовсе не было дела. Важно только то, какие совершаешь изменения. Зачем прогнозировать и без того понятные последствия? Создать, решить, перевернуть все и посмотреть, что будет. Он всегда прав. Все, что производит его пытливый ум — благо.

Вскоре ему стало мало одной Идеи, хоть это и нарушало общепринятые правила. Катру было неспокойно. Все его мысли заняла тема объективной реальности. Он не был наивным и понимал, что отличается от тех, кто помнит свое прошлое и безоговорочно адекватен действительности. А ретроспектива Катра имела начало в образе Юниты, встречающей его в той самой башне. И о биографии помощницы он мог лишь строить предположения: здесь не приняты подобные разговоры. Но любопытство Катра останавливало не нарушение этикета, а то, как Юнита, всегда готовая непринужденно беседовать, виртуозно подхватывая любую тему, буквально леденела, когда речь заходила о ней самой. Он и не настаивал, его все устраивало как есть.

В итоге, помаявшись, он не стал мучиться погоней за непроверяемыми гипотезами и постановил, что единственная достоверная реальность — это собственное сознание. Идея цвета как средство разнообразить ощущения была необходима в качестве не особо убедительного, но все же доказательства собственного существования.

Удобный, сговорчивый, но такой сдержанный мир не признавал излишеств, и у Катра, как и у прочих членов Сообщества, имелись в распоряжении лишь изящные книги с короткими рукописными историями, чертежи, тонкие пластинки нарисованных сюжетных карточек. Не было ни малейшей опоры на факты — с ними он ознакомился много позже, когда обрел высший уровень допуска к Галерее сведений.

Став автором, Катр получил приоритетное право проводить там неограниченное время. Он умел задавать нужные вопросы и нашел не только давно утерянный запас знаний Сообщества, но и скрытый, потусторонний, как позднее выяснилось, фонд сведений. Ошалевший от обилия информации, Катр часто думал: «Какая удача, что я раньше не знал про мир Архива! Я бы заблудился в бесконечном поиске смыслов».

                                           * * *

Теперь, когда он вернулся, все это, почти забытое, очищенное временем, снова стало иметь значение. Катр шел, через петли шагов запутывая мысли, пока не понял, что давно уже бродит по кругу. Он никого не встретил, и эта пустынность дорог снова заставила усомниться в реальности возвращения.

Проходя мимо белокаменного крыльца, огибающего широкой волной невысокое здание, он заприметил приземистую фигурку, показавшуюся смутно знакомой, и, прервав уже порядком досаждавшие хаотичной настойчивостью думы, направился в ее сторону. Он глазам не верил: неужели это его обожаемая Дали? Когда Катр видел ее в последний раз, Дали была похожа на симпатичную шаровую молнию: бесшумная и стремительная, непредсказуемая, властно захватывающая все внимание.

Она добродушно посмеивалась над стремлением начинающего новые опыты Катра облагодетельствовать мир вечной молодостью, и это было предметом их жарких дискуссий. «Это только у меня прошел лишь один длинный цикл», — панически напомнил он себе, стараясь свыкнуться с изменившимся обликом своей, теперь уже действительно старой, подруги. Дали всегда непостижимо менялась. Катр и раньше видел ее в совершенно разных образах: то она была хрупкой девчонкой, то вдруг становилась канонической пышной красоткой. За прошедшее для нее время Дали как-то уменьшилась, и ему почему-то от этого было мучительно неловко.

Катр лихорадочно попытался подсчитать ее возраст с учетом давности знакомства, но не успел: Дали остановилась, поймав взглядом длинную тень. Катру показалось, что силуэт ее покачнулся и еще больше сжался. Но через мгновение пожилая женщина уже приближалась к нему бодрым широким шагом.

— Катриэль, дорогой, неужели ты здесь? — радостно пробасила Дали и раскрыла радушные объятия.

Это и вправду была она. Профессор вздрогнул от непривычного звучания варианта своего имени. Катр терпеть его не мог, считая чрезмерно элегантным и даже нескромным. Только Дали было позволительно обращаться так к нему, причем для Катра было загадкой, как она узнала это полное имя, ведь он никогда так не представлялся.

— Дали, это чудо какое-то! Ты еще здесь! — бестактно обрадовался Катр, наклоняясь и обнимая округлые плечи. От ее присутствия становилось тепло, внутри вспыхивали крошечные огоньки. Вот и сейчас он стоял, согреваясь этим неугасающим светом.

Дали, нисколько не обидевшись на такое приветствие, снисходительно похлопала его по плечу и увлекла за собой внутрь здания, даже не подумав спросить согласия.

Спустившись по крутой лестнице в полутемный зал, единственным источником света в котором была медная настольная лампа, рассеянным зеленым пятном освещавшая дугу комнаты, Катр растаял от умиления.

— Что, старушка, все еще нервируешь инструктов электрическими штуковинами? — рассмеялся он. В жилище Дали все осталось почти таким же, как в те времена, когда частенько заходил сюда и подолгу сидел в уютном сумраке, обсуждая с ней новые детали проекта или просто болтая о всякой всячине.

Дали раскатисто рассмеялась и пододвинула к столу еще одно большое кресло: она не признавала автоматических корпоративных удобств, предпочитая находиться в подвале без окон, но с возможностью отключения от эксплуатационных систем здания. Развалившись на упругом сиденье и поглядывая на кирпичную кладку, сведенную куполом к потолку, Катр погружался в забытые ощущения.

— Дали, моя хорошая, как же я счастлив тебя видеть! — радостно начал он, но вежливые излияния прервал неприлично отчетливый звук, изданный желудком, требующим пропущенного сегодня обеда.

— Профессор, ничего не меняется! — засмеялась она. — Ты все так же прибегаешь ко мне пожрать, как голодный стажер! Потерпи, будет тебе то, чего ты заслуживаешь, — не то пообещала, не то пригрозила хозяйка, отходя в дальнюю арку к небольшой медной стойке за высокой ширмой, сплетенной из упругих лент.

Слушая звук льющейся воды, звон тонкого стекла, сухое потрескивание огня и тихий стук приборов, заглушаемый шкварчанием ароматного масла, Катр задремал и открыл глаза только тогда, когда запах разогретого на огне жаркого, посыпанного настоящим фиолетово-зеленым базиликом, буквально взорвался перед носом ослепительной вспышкой.

— М-м-м, Далюша, как же я тебя люблю! — мычал он с набитым ртом, жестом прося добавки. — Как тебе это удается, а?

— Что именно, дружок? Терпеть твои выходки?

Катр не поддержал шутки. В ней прозвучало нечто похожее на порицание, а он не готов был оправдываться.

— Дали, расскажи мне хоть что-нибудь! Я не возлагаю надежд, что удастся выведать авторский секрет, но позволь выразить восхищение! Неоспоримо, что ты — гений. Сформулировать то, что ты придумываешь со вкусами, получать желаемое от нашей строптивой системы обслуживания, это подвиг! Я поначалу и чашки кофе у нее не мог выпросить. — Он замолчал, погрузившись в раздумья.

— Не такая уж у нас и непонятливая система, автор, кому, как не тебе это знать! При желании с ней вполне успешно можно договориться. Катр, ты без ложной скромности можешь быть уверен, что существенно упростил мое дело, да и не только мое. Как бы то ни было, именно ты первым подметил, что от мира можно получить практически все, если иметь достойные устремления и найти весомые аргументы. С тех пор прошло достаточно времени для того, чтобы научиться получать все больше, была бы Идея. А у меня она есть. Кроме того, ты любезно оставил для общего пользования готовые алгоритмы запросов на получение цветового пигмента. Они, конечно, очень причудливые и звучат как заклинания, но благодаря им мы делаем цветные неорганические продукты, что раньше было немыслимо. Не забыл, как тебе не нравилась бесцветная еда?

— Да уж, ради этого стоило постараться, дорогая, — он польщенно улыбнулся. Катру было приятно получить признание и одобрение именно от нее.

Дали была автором Идеи вкуса. Под ее началом успешно функционировал целый закрытый корпус, в котором каким-то, не иначе, магическим, образом выращивались органические продукты. Катр чего только не насмотрелся в залинейном фонде и имел разрозненные знания о почве, воде, преобразовании энергии света в энергию органических веществ при участии неких пигментов и прочих необходимых условиях для получения горстки овощного салата. Но как именно это делалось здесь, где изначально не предполагалось никакой органики, он никогда не задумывался. Все, что не получить от системы при помощи правильных слов, казалось ему чудом.

Катр никогда раньше не осмеливался заговорить со старой подругой о ее деятельности, опасаясь насмешки над его дилетантскими представлениями. Она и сама не спешила делиться секретами: при всей доброжелательности Дали вовсе не была открыта для псевдонаучных дискуссий, а вот аппетит, неизменно пробуждающийся при дегустации ее новых изобретений, ценила.

В Сообществе ее называли просто по имени. У Дали не было никаких званий — она этого всячески избегала. В отличие от честолюбивого Катра, принимавшего заслуженные регалии с демонстративным ироническим безразличием, Дали со смехом отказывалась от почестей. Она частенько подшучивала над ним, беззащитным после дегустации очередного гастрономического шедевра:

— Прорыв там у него! Великий ты наш автор! Уж не знаю, как бы ты далеко прорвался, питаясь только этой вашей бесцветной неорганической дрянью. Добавки-то хочешь, гений?

И он с готовностью соглашался, зачарованно ожидая, когда в ее маленьких ловких руках сформируется очередной разноцветный пирожок, обещающий неземное удовольствие. Она действительно была гением — создателем вкуса и наслаждения.

Давняя подруга могла себе позволить этот подвал с электрической лампой и живым огнем — как одному из состоятельнейших членов Сообщества, ей никогда не приходилось сдерживать самые эксцентрические потребности. Дали возглавляла целую империю гастрономических утех для обладателей неограниченного кредита.

Она хорошо знала своего друга. Катр никогда не считал нужным официально представлять Идею Сообществу и крайне неохотно делился наработками, аргументируя это тем, что никто не сделает лучше него. Он действительно умел гениально формулировать нестандартные пожелания и всегда добивался нужного эффекта от своенравной системы Корпорации. И отдать мог только то, к чему потерял интерес. И все-таки многие были ему благодарны. Насколько неохотно этот уникум делился готовыми решениями, настолько же открыт был к обсуждению и совместному поиску. Когда ученики самостоятельно добивались успеха, Катр ликовал. Он ощущал причастность к созиданию и как никто мог создать для этого условия. Методы автора не всегда были гуманными: он жестоко высмеивал глупость и недальновидность, ничуть не смущаясь, что в исследовательской горячке может поставить кого-то в крайне унизительное положение. Профессор всегда предпочитал истину, что, конечно же, не всем нравилось. Но Дали не была ни учеником, ни конкурентом, не претендовала на разгадку концептуального подхода автора, поэтому имела уверенность, что сейчас он ей не откажет.

— Катр, пока ты снова куда-нибудь не запропастился, можешь удовлетворить мой давний научный интерес? Ты много мне раньше рассказывал о своей Идее цвета, но есть кое-что, чего я не знаю. И очень давно хочу узнать.

— Конечно, дорогая. Хотел бы я взглянуть на неблагодарного болвана, посмевшего отказать тебе после такого обеда! — льстиво промурлыкал Катр, расслабленный и довольный затейливым угощением.

— Не уводи меня от темы, подхалим! — раскусила нехитрый маневр Дали. — Я все равно спрошу. Помнишь, первые пробы с цветом ты проводил на таких смешных мелких зверьках?

— Ох, Дали… — профессор поморщился, как будто его ущипнули за ухо. — Конечно, помню. Я вводил им пигмент и тестировал его действие, но тебе-то зачем мыши? Будешь устраивать им дегустацию новых сочетаний вкусов? Или они тебе нужны в качестве экзотической начинки для пирожков?

— Катриэль!

От укоряющего взгляда Катр смутился и покаянно склонил голову:

— Все, молчу, не обращай внимания. Слушаю тебя, дорогая.

Дали села напротив, с улыбкой наблюдая, как ехидная усмешка на его лице сменяется внимательным выражением.

— Катр мне до сих пор ужасно любопытно, как тебе удавалось добывать этих мышей? Как ты сформулировал системе запрос на производство живого существа? Это же невозможно.

— Не думаю, Дали, что эти существа были по-настоящему живыми. Они не были линейными лабораторными животными, так как не воспроизводились, а просто появлялись по мере необходимости. Я не смогу уже припомнить формулировки. Это не то, что хотелось бы сохранить, а записей нет. Я тогда все уничтожил. Оставлять такое наследие было бы неправильным. Хоть я и был уверен, что это обыкновенный биологический материал, но зверьки выглядели такими настоящими… Эти существа тоже испытывали боль, понимаешь?

Дали погладила Катра по руке. Она понимала.

— Катр, ну что ты, это ведь было необходимо для исследования! — попыталась она утешить помрачневшего друга.

— Видишь ли, дорогая… — с признательностью пожал ее ладошку Катр. — Любой продукт системы Корпорации по умолчанию безопасен и эффективен. Если удалось корректно изложить потребность и получить желаемое — это всегда будет нечто безукоризненное. Дали, ни в каких мышах необходимости не было. Мне просто хотелось поиграть в настоящего ученого. Я и сам себе в этом долго не признавался, но теперь-то чего уж скрывать…

Наклонившись к Катру, Дали прошептала ему на ухо:

— Дружок, а ведь иногда эти маленькие пушистые существа сами собой появляются. Только в нашей лаборатории такое было уже несколько раз, представляешь? Или это какой-то сбой, или ты что-то тогда напутал при заказе. На наше счастье, они не умеют размножаться. Искренне надеюсь, что это так и останется. Хочешь, попрошу кого-нибудь из стажеров отыскать одного и принести сюда?

Катр вежливо отказался, но ему почему-то понравилась эта новость, хотя меньше всего он переживал о мышах и вопросах, с ними связанных.

— Дали, это звучит как попытка оправдаться, но их гибель не была напрасной. Если бы не эти эксперименты с цветом животных и утилизацией неудачных образцов, я никогда бы не сделал главного открытия.

— Если уж ты сам об этом заговорил… Катр, я всегда хотела, но не решалась спросить — как ты вообще дошел до мысли остановить возраст? Откуда у тогда еще совсем юного автора Идеи цвета появилась такая оригинальная задумка?

— Дорогая, ты не поверишь! — от смеха у него выступили слезы на глазах.

— Катр, только не говори, что случайно, это было бы слишком!

— Дали, клянусь, именно так и было.

Дали скрестила руки и строго произнесла:

— Катриэль, ты не выйдешь отсюда, пока я не узнаю эту историю, понятно?

Катр галантно улыбнулся:

— Дорогая, я бы остался у тебя навечно, но, боюсь, буду тебя стеснять, да и ем я, как видишь, много. Конечно, расскажу, Дали, какие у меня могут быть секреты от тебя?

                                           * * *

И он, сбивчиво и смущенно, начал издалека: с того дня, как Идея цвета была одобрена Сообществом, признавшим, что мир уже давно нуждался в преображении.

Пользуясь новообретенным высоким статусом первого автора, Катр выбрал для исследований ту самую башню, с которой началось его знакомство с миром. Это расположение было весьма привилегированным: рядом с Галереей и буквально за стеной от капсулы покоя. Он самозабвенно трудился над воплощением новых палитр, и спектр цветов постоянно расширялся. Постигать способы легкого и безболезненного изменения параметров внешности без наружного воздействия было увлекательно. Сначала были пробы по усилению интенсивности оттенков, а затем полет фантазии было уже не остановить. Экспериментировал на почти настоящих мышах, неотличимых от живых, подсмотрев этот способ в залинейном фильме, за что получил от коллег обидное прозвище «доктор Маус». Катр усмехнулся, вспомнив, как оно его раздражало и как быстро всеми забылось. После совершенного им открытия, изменившего мир, былые насмешники все как один, сгибались в учтивых поклонах. Благодаря прорыву он получил звание профессора, не заботясь о том, чтобы кто-то из учеников добился докторской степени.

Катр тогда сам себе не поверил, когда понял, ЧТО нечаянно изобрел.

Дело в том, что капсула покоя, разумеется, неофициально, использовалась им не совсем по прямому назначению: лишние мышки неподходящего оттенка мгновенно исчезали в ней, оставляя после себя лишь цветную вспышку, проникающую через тонкую стену. В глубине души профессор был гуманистом и хотел облегчить страдания пушистым неудачникам. Не мог же он их устранять собственноручно… Капсула покоя принимала обреченных зверьков, безболезненно останавливала их сердечки, после чего утилизировала цветные останки. Это было крайне удобно, учитывая объем исследования.

Конечно, Катр знал, что этот сакральный прибор вовсе не предназначен для ликвидации отработанного материала, и не рассчитывал, что комиссия по этике стерпит такое кощунство, поэтому проделывал все запретные манипуляции исключительно в короткие циклы приватности — вместо отдыха.

Через непродолжительное время обнаружилось, что мыши-исходники, ожидающие очереди на получение цвета вблизи помещения, где утилизировались их пигментированные собратья, переставали взрослеть. А еще позже профессор заметил, что и сам подозрительно неплохо выглядит несмотря на ставшую уже привычной усталость от постоянного недосыпа. Катр предположил тогда, что у присутствующих при утилизации тела, наполненного оттеночным пигментом, останавливаются процессы старения. Как он хохотал! Побочный эффект! Всеобщая недостижимая мечта досталась ему «на сдачу»…

                                           * * *

— Профессор, ты и вправду сумасшедший! — Дали пришла в экстаз от таких откровений. — Кому еще могло прийти на ум использовать самый священный предмет этого мира в качестве утилизатора отходов производства! Умоляю, Катр, никому об этом не рассказывай, это чудовищно… — Дали уронила голову на руки, обессилев от смеха.

— Дело давнее, кому такое интересно? — благодушно согласился он и спросил:

— Дали, а чем так божественно пахнет? Я снова проголодался.

Нарезая толстыми ломтями только что испеченный пирог, Дали поглядывала на приятеля. Они не виделись после того, как возраст к нему вернулся. Катр ушел тогда не прощаясь, и в ее памяти так и остался неловким юношей, внезапно получившим профессорские регалии. Дали улыбнулась, вспоминая его угловатую тощую фигуру, огненно-рыжую копну волос и веснушки на выдающемся тонком носу. Впрочем, не так уж Катр и изменился, в отличие от нее самой…

— Так что, понравились тебе мои свежеизобретенные деликатесы? — потребовала незамедлительного признания своих талантов Дали.

— Спасибо, очень красиво! — похвалил Катр и, прикусив язык, уткнулся в тарелку, избегая недоуменного взгляда хозяйки.

Катр под угрозой пыток не признался бы автору Идеи вкуса, что именно вкус еды для него второстепенен. Имели значение только запах и цвет. Катр мог с удовольствием употребить абсолютно безвкусную пищу, при условии, что она будет приятно пахнуть и красиво выглядеть. Надо отдать Дали должное, она никогда не пренебрегала оформлением своих произведений.

— Спасибо тебе, — растроганно повторил он, поймав изучающий взгляд.

— Это тебе спасибо! Мне очень приятно выведать твои тайны, дорогой друг, — от лучезарной улыбки на постаревшем лице Дали засветились отблески прежней ослепительной красоты.

Катр с интересом покосился на нее — он уже почти перестал замечать разительные перемены, произошедшие с Дали за это время. Казалось, она всегда была такой: уютной, приветливой и мудрой подругой.

— Дали, ты чудесная! Ты единственная в этом мире, кто никогда не допрашивал меня о возвратном эффекте! — восхитился Катр деликатностью подруги. — Знала бы ты, как они меня все достали с бессмысленными расспросами! Я ведь и сам представления не имел о природе этого побочного явления.

Дали замялась, но все-таки откликнулась на откровенность.

— Катриэль, я не спрашиваю, потому что знаю. Точнее, всегда знала.

Катр, даже не поморщившись от нежелательной полноты своего имени, подался вперед и взревел так, что задрожала посуда за медной стойкой:

— Ты знала?! Всегда знала? Почему ты… — он насупился и демонстративно отвернулся.

— Ну что ты, дорогой, не волнуйся так. Как ты говорил стажерам: «Ты не спрашивал».

Он, действительно, не спрашивал, возразить было нечего, и профессор рассмеялся. И правда, какая разница? Никто не вернет ему время, потраченное на разгадку сути своей ошибки.

— Катр, если бы я могла для тебя хоть что-то сделать, я перевернула бы весь этот мир. Недостаточно желать тебе другой участи. Ты не из тех, кто принимает помощь или нуждается в спасении, к моему великому сожалению.

Моргнув, Катр признал ее правоту.

— Прости, Далюша, что-то нервишки пошаливают в последнее время. Одичал. — он покаянно склонил голову и усмехнулся.

— Ничего, это пройдет, — утешительно подмигнула Дали.

— Дали, а скажи, я сильно изменился? — Катр осмелился задать вопрос, предвидя, какой последует ответ, и надеясь на него.

— Пфф, — фыркнула она. — По мне так — как был мальчишкой, так и остался. Нашел кого спросить!

Дали подошла поближе, села напротив Катра и, вытирая крепкие маленькие руки о новенький, удивительного лимонного оттенка передник, надетый по случаю приготовления обеда для дорогого гостя, проницательно заметила:

— Я правильно понимаю, что своей ненаглядной черноглазой дамочке ты все еще не решился показаться, трусишка?

— И чем тебе не угодила Юнита? — будто продолжая давний диалог, не переставая с аппетитом жевать, поинтересовался Катр.

— Мне? Да мне решительно нет до нее дела! — презрительно отвернулась Дали, как будто отрицая существование неприятного ей персонажа. — А вот тебе, парень, вообще не стоило с ней связываться. Всегда хотела тебя предупредить, но кто бы меня слушал.

Катр, подавившись, откашливался, побагровев так, что Дали испуганно метнулась за водой и вернулась с полным стаканом, впопыхах налив в него из кувшина прозрачной настойки, созданной недавно, но еще не прошедшей тестовые испытания.

Залпом выпив предложенное, Катр хватал ртом воздух. Дали только что попыталась его отравить? Чем он успел так ей насолить, интересно?

— Вот ведьма! — выругался он, когда вновь обрел способность дышать, сполз на пол и уткнулся лбом в передник старушки, принявшей его в ласковые объятия.

— Дорогой, извини, — без малейшего чувства вины в голосе пропела Дали. — Как тебе мое новое зелье? Не крепковато?

— Спасибо, в самый раз, — вежливо начал он, и, не выдержав, возмутился уже слегка заплетающимся языком:

— Что это вообще было? Если ты будешь вместо дегустаций устраивать такие перформансы, тебя исключат из Сообщества, невзирая на твое почтенное время и репутацию!

— Не исключат, не волнуйся, я сама способна любого вытурить оттуда, ты и вообразить не можешь, как изменилась расстановка сил, пока ты неизвестно где шлялся.

Катр безоговорочно верил, нисколько не сомневаясь в ее могуществе, но сейчас Дали была просто старинным другом. Старушка Дали всегда на его стороне и имеет полное право взять его лицо в шершавые ладошки, посмотреть в глаза и прямо спросить:

— Что с тобой приключилось, Катриэль, скажи мне?

И Катр, устроившись возле ее ног на каком-то пушистом предмете, напоминавшем нечто среднее между пледом и ковриком, продолжил вспоминать. Старательно пытаясь отыскать ответы на вопрос Дали, прикрыл глаза и отстраненно просматривал благополучно выброшенные из памяти эпизоды. Смирившись, что все осталось в прошлом, и наполнившись ясностью, перебирал эти фрагменты как невостребованные сокровища.

                                           * * *

Катр всегда отчетливо ощущал бесконечную душу и ненадежность тела. Периоды жажды свершений чередовались с неизъяснимой потребностью в покое. Он хотел для себя права на окончание пути, но не находил способа достойно подвести итог. Как это сделать, если капсула покоя не вызывает никаких эмоций, кроме смутной тревоги? Катр всегда доверял интуиции, и она его не подводила.

Катр был вынужден мириться с болью. Она была всегда, наверняка появилась раньше него и, скорее всего, останется и после. Глубоко внутри, где-то в солнечном сплетении, как будто там действительно переплелись жгучие ослепительно-темные лучи в безумном неразрывном объятии. Он ни с кем об этом не говорил, и знакомые видели в нем то веселого, то мрачного интеллектуала, безапелляционного и острого на язык, а кто-то и вовсе считал его безумным. Катру это было безразлично — он мучительно хотел просто быть и одновременно страстно мечтал избавиться от неумолимой спутницы, утихающей только тогда, когда он был увлечен чем-то феноменальным.

В лаборатории проекта Идеи цвета, находящейся прямо через стену от капсулы покоя — отнюдь не случайно выбранное им соседство, он искал для себя хотя бы гипотетическую допустимость последнего выбора. Похоже, что здесь ее имели все, кроме него. Вероятность уйти в свое время. Мгновенно и без остатка. Превратиться в идеальное ни-че-го.

Вместо сна и отдыха он тайно изучал принцип действия капсулы покоя. На это не было прямого запрета, такое беспредельное нахальство было за гранью представлений добропорядочных составителей инструкций безопасности. Фиксировал излучение, появлявшееся в момент ухода навсегда, сопоставлял параметры с имеющимися данными о покойном. Оказалось, что после ушедших остаются едва уловимые импульсы, соответствующие их прижизненной сути. И к великому сожалению все яснее становилось, что именно ему не приходится рассчитывать на стандартную процедуру упокоения. Катр был убежден, что, как только невидимое поле отключит его волю и остановит сердце, избавив от боли, она, освобожденная, тут же найдет себе новую жертву. С таким было не смириться: «не навреди» была одной из немногих заповедей, согласовывающейся с его системой ценностей. При всей показной циничности Катр был убежден, что действия, когда-либо им совершенные, в итоге приносят только пользу. Он считал, что будет правильно, если так и останется, когда его не станет.

Появившийся интерес к нечаянному открытию способа прекращения старения принес временное облегчение: боль уступила место любопытству. Он сам не менялся уже достаточно долго, подопытные мыши тоже были настолько бодры, что Катр обрел уверенность в успехе. Понимая, что воспроизведение нечаянного результата, достигнутого посредством истребления цветных зверьков невозможно, Катр страстно хотел осуществить настоящую пробу остановки возраста. Нужно было удостовериться в правильности гипотезы, дождавшись уходящего навсегда, наполненного цветным пигментом, и найти первую модель. Сам он уже на эту роль не подходил.

И удача снова не подвела: случай представился даже раньше, чем можно было надеяться. Катр узнал, что один из старейших членов Сообщества завершил свой последний проект. Катр был знаком с доктором Ардом и лично разрабатывал для него индивидуальную сапфировую палитру. Старик принял тот факт, что его время пришло, и сделал свой последний выбор, решив уйти навсегда. Ассистент Катра Юнита без колебаний согласилась на предложение стать первой.

Процедура прошла идеально: Юнита ничего особенного не ощутила, находясь за тонкой стеной зала, в котором капсула упокоила ученого. Почтенный уход навсегда доктора Арда ознаменовался пронзительной синей вспышкой. Оставалось терпеливо ждать и наблюдать за изменениями верной помощницы, а точнее, за их отсутствием. Целую дюжину длинных циклов Катр изнемогал, выжидая подтверждение гипотезы, и это было, пожалуй, самое неторопливое время в его жизни. Юнита оставалась все такой же неизменно прекрасной, как в первую их встречу. Время скользило сквозь нее — эксперимент удался.

После длительных, занудных, выводивших Катра из себя согласований с Сообществом и комиссией по этике, он, воспользовавшись положением о доверии, все-таки ухитрился скрыть суть своего изобретения. Как чувствовал: должно остаться тайной, что шанс не стареть — косвенное последствие его Идеи цвета. Поэтому для начала в дополнительной инструкции к капсуле покоя появился новый пункт. Навсегда уходящий прощался со всеми, если считал нужным, и оказывался в месте упокоения в полном одиночестве. Последний путь без свидетелей — красиво, благородно и одобряемо обществом. Катр торжественно назвал этот коридор Лабиринтом, что было недалеко от истины: необходимо было запутать идущих с другой стороны к маленькой каморке за стеной капсулы покоя.

Усложнив для посторонних карты дорог возле башни, профессор был спокоен: никто бесконтрольно не попадет в поле действия капсулы. Катр и в дальнейшем никому не собирался сообщать о нюансах открытых им взаимосвязей. И без того ясно, что мир, принявший возможность останавливать изменения, бесповоротно преобразится.

После введения положенных ритуалов Катр объявил о своем открытии. Это был прорыв — он предложил то, о чем не смели мечтать.

Организовать условия было несложно: скрытая от посторонних глаз комната по соседству с капсулой покоя у него уже была. И никто так и не узнал, что остановка возраста — побочный эффект от близости к уходящему навсегда человеку, однажды выбравшему для себя оттенок из палитры, созданной автором Идеи цвета. Катру нравилась мысль об этом невольном щедром жесте покойного: прощальном подарке тем, кто стремится к неизменности.

Только вот выбрать можно было лишь что-то одно: или цвет, или молодость. Эти процессы были трагически несоединимыми. Катр это понял, когда увидел, какие жуткие вещи творятся с разноцветными мышками, оказавшимися в радиусе действия капсулы покоя в момент утилизации модифицированных животных. Единожды увидев задыхающихся существ, утративших цвет до пугающей прозрачности, Катр милосердно прервал их мучения и прекратил исследования в этом направлении. При всем беспринципном любопытстве он не стал продолжать изыскания и немедленно установил бессрочный запрет на сочетание этих процедур. Профессор не задавал вопросов, если не готов был получить ответы.

Так Катр подарил обществу красивую, на его взгляд, дилемму: стабильность в «законсервированном» облике или его разнообразие, но при неотвратимом старении. Он патетично назвал эту альтернативу первым выбором. Когда кто-то интересовался, почему нельзя иметь все сразу, приходилось отшучиваться: «А почему нельзя делить на ноль?»

Шло время, Идея цвета развивалась, уже невозможно было поверить, что когда-то не было права на получение желанного оттенка собственного тела. Увлекшись преподаванием, Катр открыл в себе настоящий талант зажигать в глазах молодежи искры интереса к науке, с удовлетворением наблюдая, как подрастает достойная смена. А на досуге развлекался формулировками новых цветовых запросов системе Корпорации, в чем ему не было равных. Необыкновенные пигменты от самого автора Идеи были особенно популярны. Он, как никто, умел формулировать идеальные параметры оттенков.

Катру становилось скучно от размеренной предсказуемости успешного существования. Ничто не предвещало сюрпризов.

Однако вскоре ситуация резко изменилась не в его пользу, и Катр стал тем самым наглядным примером возвратного эффекта, названного позже в его честь, что нисколько не льстило. Он и здесь умудрился стать первым. Сомнительное достижение, скорее — очередной груз, горькая ответственность. Ложка дегтя… Вмиг повзрослевшие глаза, отразившиеся в зеркальной панели однажды вечером.

Это было отвратительно: лицо будто окутала липкая ядовитая паутина, одновременно сжимающая и растягивающая кожу. Суставы ощутимо отвердели, и поначалу Катр чувствовал желание буквально выпрыгнуть из тела, что ему почти удавалось: превозмогая дискомфорт, он продолжал много, резко и быстро двигаться, безжалостно эксплуатируя оставшиеся ресурсы конечностей. Позвоночник утратил привычную гибкость, и походка обрела еще большую несуразность: он и раньше слегка подпрыгивал при ходьбе, а теперь шаги стали нелепо пружинистыми. Мгновенно обострились черты лица, впали виски, набрякшие веки прикрыли побелевшие глаза, точки зрачков на их фоне были жгуче-черными. «Не очень-то приятный тип», — оценивающе рассматривал себя в зеркале Катр.

Отражение не отличалось миловидностью, но профессор вынужден был признать, что это и есть он настоящий: резкий, неприятный и негибкий в убеждениях. Только теперь его истинная форма сразу бросается в глаза окружающим. Что ж, по крайней мере, это честно.

После того как всем в Сообществе стало известно о возвратном эффекте, Катр еще какое-то время был на виду, не стремился сузить круг общения и с неохотой, но отвечал на многочисленные вопросы.

Ему тогда впервые удалось связаться с тем, у кого могли быть ответы. Тот ночной разговор был коротким. Шеф действительно никогда не вмешивался. Получив карт-бланш, Катр перед самым уходом, в безумную бессонную ночь внес поправку в этикет: «В случае возникновения возвратного эффекта обеспечивается гарантированное право приватности до второго выбора». Это был последний штрих к нечаянному открытию, вышедшему из-под контроля.