Вероника Богданова
Я снегом был…
…Я снегом был минувшей ночью,
Спускался с ангельских пределов.
Весь мир казался чёрно-белым,
Торжественным и непорочным.
Я снегом был… Я был холодным,
Но — парадоксы неизбежны —
Я землю обогрел так нежно,
Став неподвижным — и свободным.
Я снегом был… Меня пятнали
Следов звериных партитуры,
Что вечной жизни песнь с натуры —
На белом — чёрным — рисовали.
Я снегом был и до рассвета
В графичность мира свято верил.
Следы оставившие звери
Меня поддерживали в этом.
Я снегом был… Но утром рано
Явившееся в мир светило
Гравюру алым окропило,
Как кровью из звериной раны…
Я снегом был… Но боль потери
В то утро испытал напрасно.
И понял я: цвет жизни — красный!
Как кровь в горячем сердце зверя…
Мы — прошлой войны незажившие раны…
Мы — прошлой войны нерождённые дети.
Погибли мальчишками наши отцы.
Один — в сорок первом,
Другой — в сорок третьем…
На плач наш беззвучный никто не ответит, —
Кровавую жатву собрали жнецы.
Мы — концлагерей бесприютные тени,
Нас жгли и душили за то, что мы есть.
И нас — миллионы, ушедших в забвенье…
Убив, не поставили нас на колени, —
Нас с дымом печей вознесли до небес…
Мы — с мёртвых полей не взлетевшие птицы.
Нам не было места для гнёзд на земле,
А небо, где нам на крыло становиться,
Изранили в кровь артобстрелов зарницы…
А птицы не могут гнездиться во зле!
Мы — вечной разлуки заложницы — вдовы.
Не выплакать слёз нам до самого дна.
Мы ждать до скончания века готовы
И рваться на зов, если снится нам снова,
Что мужа живым отпустила война.
Мы все — той войны незажившие раны,
Нам в памяти вашей болеть суждено.
Болеть отрезвляюще и постоянно —
За всех, кто погиб. За живых ветеранов.
Лишь с этою болью вам выжить дано!
Чёрная речка
Ни чёрту кочерга, ни Богу свечка…
Так давит беспросветность бытия,
Что Чёрная на ум приходит речка:
Она у нас — у каждого — своя.
Ложится утра раннего завеса,
Туманом пыльным заслонив рассвет…
Как измельчали новые Дантесы! —
Нет, им уже не нужен пистолет,
Они тебя не встретят на дуэли
Лицом к лицу, не опуская глаз.
И не поймёшь порой на самом деле:
Дантес перед тобой или Данзас?
И, как бы горько это ни звучало, —
Честь нынче не в чести… Ищу ответ
И возвращаюсь я душой — к началу,
Чтоб только в сердце не погиб поэт!
Песня о настоящей любви
Когда изменится день —
Хоть на минутку — но в плюс,
Когда светило начнёт стремиться к новой весне,
Нам отворив небеса, — я всей душой помолюсь,
Чтоб ты из плена дорог вернулся снова ко мне.
Я в доме вымою пол и приготовлю постель,
А ты усталость свою, как плащ,
Повесишь на гвоздь.
Я не спрошу, с кем делил ты
Ночи дальних земель, —
Я знаю, в доме моём хозяин ты, а не гость.
И это знание ты с собой положишь в рюкзак,
Когда, шагнув за порог,
Опять отправишься в путь.
На убыль солнце пойдёт,
Мир погружая во мрак, —
Но в сердце будет светло,
Ведь в этом — памяти суть.
Пусть эта память тебя в дороге дальней хранит,
Пусть согревает в ночи у одиноких костров.
Не сможет компас солгать:
Мой дом, как стрелку — магнит,
Притянет снова тебя,
Ведь в нём обрёл ты любовь…
***
Жизнь прожить — не поле перейти, —
Говорят о человечьей доле.
Только нам попалось на пути
Сотен жизней стоящее поле.
Что такого в нём — на первый взгляд? —
Васильки синеют спозаранку…
Но у дальней кромки встали в ряд
Чёрной стаей — вражеские танки…
А над полем бреет «Мессершмитт»
Наше небо в васильковой сини…
Выйдет солнце летнее в зенит —
И над полем в трауре застынет…
Враг попёр на нас в начале дня,
Предвкушая, что лишит нас воли.
У него — снаряды и броня,
А за нас — вот это — НАШЕ! — поле.
До полудня стихнет краткий бой,
Сотни жизней взяв огнём и сталью…
Что же, поле, сделалось с тобой?
Ты от нашей крови алым стало.
И чернеют мёртвые кресты
На железных танковых могилах.
«Мессершмитт», сорвавшись с высоты,
Догорает коршуном бескрылым.
Мы на этом поле полегли,
Васильки его окрасив красным,
Но враги его не перешли.
Значит, наши жертвы не напрасны.
…Снова солнце смотрит с высоты
На поля, что раны излечили…
Жизнь прожить — не поле перейти! —
Назубок фашисты заучили.
Эшелон
…На станции днём вы с друзьями шутили
И строили планы на «после войны».
А вечером ваш эшелон разбомбили,
А мёртвым — им планы совсем не нужны.
Не станет известным теперь пианистом
О «Лунной сонате» мечтавший Вадим.
И в небе, сегодня особенно чистом,
Луна одиноко рыдает над ним.
Не сядет на трактор кудрявый Алёшка,
Что нам говорил о страде посевной.
А Стёпка не сможет сыграть на гармошке
В далёком Берлине победной весной.
Не будет лечить медсестричка Анюта
В обычной больнице детишек, увы…
Но верили вы до последней минуты,
Что вам доведётся остаться в живых…
Дымятся на станции ночью воронки
От бомб, что мечты оборвали полёт…
Ах, если б вы знали, мальчишки — девчонки,
Какая судьба вас жестокая ждёт!
Вы не насмеялись и не отлюбили,
Вы юность свою завещали войне…
Но, зная о том, вы бы вновь повторили
Короткий свой путь к той победной весне,
Что будет без вас в светлом вальсе кружиться, —
Не только ведь Стёпка в гармошку влюблён…
В бессмертном полку — ваши юные лица,
Весь ваш не попавший на фронт эшелон…
Самый долгий день в году…
Самый долгий день в году,
Самый светлый.
Я на встречу с ним приду
Вольным ветром,
Пролетающей вдали
Стаей птичьей,
Облаками.
Что меняют обличье.
Подорожником приду
У тропинки,
Мизгирями, что плетут
Паутинки.
Чистым холодом росы
Зыбкой ранью, —
Не смотрящий на часы
Вечный странник…
Самый долгий день в году,
Самый летний, —
Я на лунный борт взойду
Безбилетной,
И отчалит в лето он
Безмятежно, —
Самым кратким будет сон,
Самым нежным…
***
Как долго этот вечер длится —
Предзимний, стылый, — но без снега.
Дождь постучит в окно с разбега,
В окне заметив наши лица
Так близко — как для поцелуя.
В твоём дыханье — привкус мяты.
Но простыни ещё не смяты,
И предвкушенье счастья длю я.
Его я проживаю каждой
Частичкой тела, пряча душу,
Что просится туда, — наружу
И утолить мечтает жажду
Дождём… Он рвётся так бесстыдно
В наш мир, застывший перед вздохом,
С которым сменится эпоха…
Погасим свет. Дождю не видно
Того, что от чужого взгляда
Скрывать положено от века.
Есть два счастливых человека,
И им свидетелей не надо.
***
Каким наш мир из поднебесья кажется —
Оттуда, где парят одни орлы?
Там дышится легко. Там ложь не скажется.
Там дали удивительно светлы
Не оттого, что горизонты в стороны
Раздвинуты, как шторы, широко, —
А оттого, что не посмеют вороны
Достичь в полёте высоты такой.
Мы — не орлы. Нам вольно и несуетно
Парить над этой жизнью не дано.
Но, словно птица в клюве, я несу его —
Любви животворящее зерно,
Чтоб в пашню уронить, и чтоб смогло оно
Вдруг до орлиных прорасти высот.
Быть может, в горький час душе изломанной
Оно покой желанный принесёт?..
А вороньё? — пускай себе куражится
Да крыльями взбивает суету…
Мне просто жаль того, кто не отважится
Взлететь, нутром почуяв высоту.
***
Глубина — индиго,
Высь — ультрамарин…
Как хотелось дико
К выси — из глубин!
…Только говорили
Мудро старики:
«У тебя нет крыльев —
Есть лишь плавники.
Не расходуй силы —
Невелик запас!
Глубина растила
И кормила нас.
Знай, с природой споря,
Счастья не найдёшь:
Нахлебавшись горя,
Сгинешь не за грош!
Жизнь всегда богаче,
Чем мечта о ней:
Жить мечтою — значит,
Быть рабом теней.
Здесь твоя стихия,
Так судьбой дано!
Времена лихие? —
Можно лечь на дно,
Пережить тревоги
В толще тихих вод…
А мечта? — О, боги! —
Вспыхнет — и пройдёт!
В глубине движенья —
Словно в высоте:
В звёздных отраженьях
Можно плыть — лететь.
Не грусти, не надо,
Ни к чему тут спор:
Глубина — награда,
А не приговор!
Нам — вода, кому-то —
Небо и земля…»
Ляжет перламутром
След от корабля,
Подмешав к индиго
Пены белый цвет…
А нутро от крика
Изойдётся: «Нет!»
Плавники ли, крылья —
Сердцу всё равно,
Коль его пленило
Небо, а не дно…
Захлебнуться б вздохом
Вольной высоты!
…так ли это плохо —
Быть рабом мечты?
Напишите музыку к словам…
Напишите музыку к словам!
Вы — знаток неведомых гармоний,
Потому без лишних церемоний
Обращаюсь с этой просьбой к Вам:
Напишите музыку к словам!
А о чём слова — хотите знать?
Обо всём, что ночью спать мешает,
Что стыда и разума лишает,
Проливая в душу благодать…
Вам ли, сударь, этого не знать?..
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.