Бесплатный фрагмент - Август в Берлине

Август в Берлине

Оглавление:

— Пролог

— Глава 1. Август и город

— Глава 2. Колодец

— Глава 3. Другой Берлин

— Глава 4. Девятый уровень

— Глава 5. Борьба

— Глава 6. Выход

— Глава 7. Выбор за тобой

— Глава 8. Очередь в забвение

— Глава 9. Покаяние

— Эпилог

Пролог

Берлин дышал ночной тоской. В его улицах таилась память, вплетённая в трещины брусчатки, отражённая в мутных лужах, разбитая в неоновых бликах на стекле. Город был живым и в то же время мёртвым: его прошлое напоминало о себе тяжестью каменных фасадов, его настоящее пульсировало светодиодами, а будущее — несуществующее, зыбкое — мерцало, как отражение луны в воде.

Август Франсуа знал, что реальность можно потрогать, но нельзя удержать. Всё, что казалось нерушимым, размывалось во времени, как дождь, стирающий следы шагов. Гёте писал, что человек создан для борьбы, что только в движении рождается истина. Но борьба с чем? С городом? С его тенями? Или с тем, что гложет изнутри?

Фома Аквинский говорил: истина — это соответствие разума и реальности. Но что делать, если реальность уже не подчиняется разуму? Если ночь разрезана не светом звёзд, а холодным электричеством рекламных экранов, если души людей гаснут в этой иллюзии совершенства, если смысл заменён формой?

Жизнь Августа была расколота между двумя безднами. Прошлое, которого не вернуть, и будущее, которого не существует. Какого дьявола он всё ещё ходит этими улицами, вглядываясь в лица, которые его не замечают? Он не искал истину — он искал точку отсчёта, место, где бы можно было сказать: «Вот оно. Здесь начинается настоящее».

Но настоящее — это всегда падение. Всегда мгновение, когда ты осознаёшь: земля под тобой больше не держит, воздух пронзает лёгкие, а руки хватаются за пустоту. Падение длится секунду или вечность — но именно в нём рождается человек.

И этой ночью, когда неон дрожал, а ветер нёс по улицам остатки чужих разговоров, Август должен был упасть.

Потому что иногда, чтобы найти реальность, нужно потерять почву под ногами.

1. Август и город

Август Франсуа всегда чувствовал себя не на своём месте. Как будто его жизнь была куплена в комиссионке: кто-то уже носил её до него, оставил складки, заломы, следы пота на подкладке. Иногда ему казалось, что он может просто расстегнуть своё тело, как слишком тесный костюм, шагнуть в сторону и наконец вдохнуть полной грудью. Но воздух всегда был тяжелым.

Берлин по ночам превращался в бесконечный коридор, выложенный тёмными кирпичами и забитый сквозняками. Август выходил на улицу, когда город опустошался. Здесь были только фонари, их слепые пятна света, влажная брусчатка и отражения, танцующие в лужах. Ночные улицы напоминали кишки огромного существа, а он всего лишь полз по ним, как неприкаянный паразит, неспособный выбраться наружу.

Спать было невозможно. Либо кошмары, либо бессонница. Август знал их обоих слишком хорошо и даже не пытался бороться. Кошмары не убивали, но оставляли следы, глубокие борозды в сознании, от которых хотелось содрать кожу с лица. Бессонница же делала ночь вязкой, бесконечной. В такие часы он ловил себя на странных мыслях: если бы можно было расстегнуть пространство, распороть его по швам и шагнуть сквозь разрез, что бы он нашёл по ту сторону? Может быть, там было бы легче дышать?

Порой ему казалось, что он не просто устал. Нет, дело было глубже. Как будто сам воздух был отравлен, и каждый вдох только усугублял болезнь. Он знал, что с ним что-то не так. Но город не задавал вопросов и не давал ответов. Он лишь продолжал гудеть, светиться, перебирать свои рёбра мостов, заворачивать в бетон и стекло все, что могло бы быть живым.

Ночью в окнах домов горели редкие огни. В чужих комнатах кто-то пил, кто-то курил, кто-то трахался, а кто-то, может быть, тоже сидел на кровати, вцепившись в виски, думая о том, что всё здесь неправильно, всё не так. Август иногда хотел встретить этих людей. Но улицы были пусты. И он продолжал идти в темноту, зная, что она никогда не кончится.

По ночам город дышал иначе. В густых переулках, где влажный асфальт блестел, как чёрное зеркало, Берлин сжимался в узкие коридоры из кирпича и теней. Здесь царила другая жизнь, полная шёпотов, шагов, стонов ветра, пробегающего между домами.

Август Франсуа не помнил, когда впервые начал бродить по этим улицам в часы, когда нормальные люди спали. Возможно, это было год назад. Или десять. Разве это имело значение? Время, как и сон, давно перестало быть для него чем-то осязаемым. Оно текло, но не оставляло следов, как вода, льющаяся сквозь пальцы.

Его прогулки были не просто привычкой — они были ритуалом. В темноте, среди пустых улиц, где неоновые вывески моргали, как сломанные глаза, он чувствовал себя менее чужим. Здесь никто не спрашивал, почему он не спит. Никто не глядел на него с подозрением. Только улицы, только влажный воздух, только глухой, отдалённый шум города, который никогда не засыпал полностью.

Однажды он задумался: а что, если одна из этих улиц вдруг исчезнет? Просто растворится, как сон, который пытаешься вспомнить утром, но не можешь. Что, если он свернёт за угол, а там — ничего? Только пустота, зияющая чернота, будто город устал поддерживать иллюзию своей реальности.

Мысль заставила его остановиться. Он оглянулся, но улицы были всё там же. Хотя что-то изменилось. Легкий привкус металла во рту. Воздух стал чуть холоднее. Он продолжил идти, не оглядываясь.

Берлин был лабиринтом, но не из тех, что строят люди. Он был лабиринтом разума, бесконечным, непредсказуемым. Иногда Август чувствовал, что город наблюдает за ним. Не люди, не камеры, а сама эта паутина улиц, домов, переулков. Она тянулась к нему невидимыми нитями, как паук тянется к попавшей в ловушку жертве.

Ночь не просто скрывала его от чужих глаз — она меняла его самого. В свете дня он был обычным человеком, незаметным, одним из многих. Но когда город накрывала тьма, он становился кем-то другим. Или, может быть, кем-то, кем всегда был, но не смел признаться.

Берлин был городом с призраками. Они жили в кирпичных фасадах, шептались в витринах, отражались в стёклах автомобилей. Прошлое здесь никогда не умирало — оно гнило в подвалах старых домов, проступало в следах пуль на стенах, в узорах трещин на мостовых, похожих на выцветшие карты.

Но рядом с этим прошлым пульсовала другая реальность — новая, искусственная, яркая, как вспышки рекламы на грязных стенах. Город играл в жизнь, как актёр, заучивший роль, но не верящий в неё. Высотки стекла и бетона, метро, полное людей с потухшими глазами, барные вывески, манящие, как обманщики. Всё это накладывалось друг на друга, как двойная экспозиция: старый Берлин, закопчённый и раненый, и новый — ослепительный, но бездушный.

Август Франсуа чувствовал этот контраст в каждом шаге. Иногда ему казалось, что город — это существо, пережившее слишком многое и теперь живущее не по своей воле. Как старик, который давно хотел бы уйти, но кого держит в этом мире только привычка дышать.

Он мог идти вдоль Спрея и видеть отражения неона в воде, а затем свернуть в переулок, где воздух пах гарью, и ощутить, как на него давит та самая история, от которой здесь не спрячешься. Он мог встать у старого кафе, в котором ещё звучали джазовые аккорды послевоенных лет, но, едва отвернувшись, увидеть на стекле проекцию рекламного ролика — нового идеального Берлина, которого никогда не существовало.

Город всегда был живым, но теперь казался больным. Его вены — улицы, по которым стекала дрожащая неоновая кровь. Его сердце — машины, гудящие в пробках, и шаги тысяч людей, не знающих, что давно стали лишь эхо тех, кто ходил здесь до них.

Август любил этот город, но не доверял ему. Он знал, что Берлин был непредсказуемым, как старый сумасшедший, который смеётся не в такт шутке.

2. Колодец

Ночь была холодной, но Август почти не чувствовал этого. В городе давно стерлись границы между временами года: бетон и неон заменили солнце и воздух. Он шел пустыми улицами, пропитываясь их тишиной, глубоко погруженный в мысли, которые извивались в голове, как ленточные черви.

Когда он свернул на переулок, который не мог вспомнить, его взгляд притянула неоновая вывеска. Она вспыхнула вдалеке — неуловимо, как мираж, но каким-то образом абсолютно реальная. Красный свет то угасал, то оживал, словно сердце умирающего существа. Шаг. Земля исчезла. Колодец без люка.

Была секунда, в которой всё еще можно было сделать шаг назад, но её не случилось. Мир рухнул. Август провалился вниз, и в первые мгновения он даже не осознал, что падает. В голове мелькнула идиотская мысль: неужели я поскользнулся? Глупо, нелепо. Как банановая кожура в старых мультфильмах. Но затем пришла другая мысль — страшная, ледяная. Это не падение, это конец. Время замедлилось. Или, может быть, это его сознание работало слишком быстро, пытаясь найти выход из ситуации, которая больше не подчинялась законам разума. Всё, что было в его жизни, все мельчайшие моменты, которые он давно забыл, начали всплывать, как пузырьки воздуха в застоявшейся воде.

Отец, который однажды посмотрел на него слишком устало и уже никогда не смотрел по-другому. Запах старых книг в университете, когда он думал, что весь мир впереди. Касание руки, которое так ничего и не значило. Недопитый кофе, оставленный на подоконнике осенним утром. Несбывшиеся мечты, замурованные в бетон времени.

Он пытался ухватиться за воздух, но воздух ускользал. Падение длилось мгновение или вечность.

А потом пришла боль. Она прошила его тело, резанула по нервам, вспыхнула красными огнями за закрытыми веками. Но длилось это лишь мгновение, потому что в следующее он провалился в темноту. Ничего. Тьма. Но не обычная тьма, к которой привык человеческий глаз, не та, что заполняет комнаты, когда гаснут лампы, и не та, что прячется в щелях между домами на узких улицах Берлина. Это была другая тьма. Тьма, в которой не существовало понятий. В ней не было границ, не было верха и низа. Она не была пространством, потому что пространство предполагает наличие чего-то. Здесь не было ничего.

Сначала Август думал, что ослеп. Но мысль не успела оформиться, потому что его разум вдруг столкнулся с тишиной.

Она не просто звенела — она резала. Казалось, что уши вот-вот начнут кровоточить от отсутствия звука. Даже его собственное дыхание растворилось. Не было сердца, которое билось бы в грудной клетке. Никакого движения крови в сосудах. Никакого внутреннего шума.

Так не бывает.

Человеческий мозг живёт в мире постоянного фона. Мы не замечаем его, но он всегда есть: гул электричества, дыхание, шум капилляров, голос в голове, перебирающий мысли. Но теперь — ничего.

Август попытался пошевелить рукой, но его рука… где она? Паника взорвалась внутри него, но, как только она вспыхнула, тут же погасла, будто её кто-то выключил. Он не мог почувствовать своего тела. Оно было не здесь. Потеря гравитации обычно сопровождается характерными физиологическими реакциями. Кровь перераспределяется, жидкость скапливается в верхней части тела, а мышцы сокращаются, пытаясь сохранить ощущение устойчивости. Но тут всё было неправильно. Его тело не существовало, и в то же время он знал, что оно есть.

Он не чувствовал ни холода, ни жары, но внутри горел странный, нестерпимый жар — как будто его существование скручивало в точку, превращая в ничто.

Что, если я уже мёртв?