Бесплатный фрагмент - Ассорти. Рассказы

Авторы (скорее авторши) Е. Корешкова и О. Квирквелия назвали свой сборник «Ассорти» по двум причинам: во-первых их двое — каждая со своим стилем, со своим виденьем. А во-вторых, потому что они пробуют себя в самых разных жанрах: в книге есть житейские истории, и сказка, фантастика и истории любви и даже хоррор. Каждый может найти что-то для себя. А может и не найти…

Евгения Корешкова

Благодарность

Уже с утра солнце жарило нещадно, а к полудню оно и вовсе вознамерилось расплавить белесое, выгоревшее небо. Ольга сидела в огороде, в душной тени за теплицей и, лениво отмахиваясь от редких комаров, ждала, когда большая, выкрашенная синим, бочка для полива наполнится водой. Давление в водопроводе даже сейчас, днем, оставляло желать лучшего, а к вечеру воды может и совсем не быть. И, если сейчас не нальешь, то чем спасать от зноя овощи, заметно привядшие на таком пекле, хоть те же огурцы, уже прячущие в буйных колючих дебрях первые хрустящие зеленцы.

Бочка уже почти наполнилась, когда, распугивая кур, в огород прибежала младшая дочка. Ольгина почти точная, только уменьшенная копия. Такая же светленькая, волосы выгорели почти до белизны, фигурой тяжеловатая, но не от избытка жира, а от природной широкой кости.

Катерина уже перешла в пятый класс и старалась выглядеть по-взрослому, но тут не сдержалась, волосы растрепаны, глаза светятся радостью:

— Мама, мама, там тетя Марина с дядей Витей приехали. И Оксана. Они тебя зовут. Я их в дом приглашала, а они не идут. Им тебя надо.

Ольга завернула кран и пошла встречать гостей.

Подруга по институту вышла замуж в соседний районный городок, и виделись теперь они редко, чаще перезванивались.

Супруги, оба в шортах и футболках, ждали Ольгу возле вишневой десятки, упорно не желая заходить в дом. Марина в таком виде, благодаря по-девичьи стройной фигурке с тяжеловатой грудью, смотрелась замечательно, а ее муж, владелец небольшой фирмы, успевший на четвертом десятке обзавестись солидным брюшком, выглядел весьма пародийно.

— Ольга, ну, где ты там? — Нетерпеливо взывала Марина, притопывая на асфальте ядовито — розовыми пляжными стланцами — и, едва дав подруге приблизится, быстро чмокнула ее в щеку. На Ольгу пахнуло дорогим дезодорантом. — Ну-ка, собирайтесь немедленно. Мы нарочно за вами заехали. Поедем купаться! Воскресенье же! А то, я тебя знаю, сама ты ни за что не выберешься. И ребенка вынуждаешь плескаться в вашем лягушатнике. — Марина тряхнула темными кудрями и, встав по стойке смирно, высоко вздернула подбородок. — Торжественно клянусь доставить тебя домой за полчаса до вашего скаженного стада. И не спорь мне! — Звонкий голосок прозвенел металлом.

Дочка, стоя за спиной у Ольги, незаметно, но очень настойчиво дергала ее сзади за блузку и шипела умоляющим тоном:

— Мам, ну, мам, ну, поехали! Ну, ведь на машине же! Ну, ведь с Оксанкой же!

И Ольга сдалась. Действительно, сама бы она вполне бы могла обойтись без такой городской роскоши, как пляж.

Лихорадочное метание по дому: молока кошке плеснуть, пестрый закрытый купальник, засунутый за ненадобностью далеко на верхнюю полку отыскать и надеть, большое полотенце в черный пакет сунуть, покрывало с кровати на веранде сдернуть и туда же…, курам зерна сыпануть, газ и воду проверить. Напоследок, выложила из кастрюльки десяток вареных яиц и в миску — молодой, еще мелкой, картошки в мундирах. Как знала, (хотела вечером окрошку делать) не забыв запастись караваем ржаного хлеба, (ладно, что успела в магазин утром сбегать) и спичечным коробком соли. Забежала в огород, нарвала первых огурчиков и пучок молодого душистого укропчика.

И, наконец, плюхнулась в машину на заднее велюровое сиденье, демонстративно выдохнув. Ее Катерина, тоже с пакетом, уже сидела там. Девочки дружно и оживленно что-то рассматривали на мобильнике у Оксаны.

Виктор снисходительно улыбнулся, поймав в навороченном, с часами, зеркале заднего вида Ольгин немного растерянный взгляд и мягко тронул машину.

Ненавистный Петлюра жалобно голосил из динамиков о тяжкой воровской доле, Марина, полуобернувшись с переднего сиденья, рассказывала последние новости. Машина почти летела по широкой трассе.

Оставив «десятку» на импровизированной стоянке, плотно заставленной разнообразными транспортными средствами, компания спустилась с засаженного молодым сосняком холма, к широкому речному затону. На узком прибрежном лугу, редко поросшем ивняком, почти под каждым кустом располагалась компания. Дальше следовал примерно метровый обрывчик, пара-тройка метров песчаного пляжа и манящий водный простор.

Все приличные места были, естественно, заняты, поэтому расположились метрах в десяти от спуска к воде, расстелив покрывала на основательно вытоптанной траве.

Ни Ольга, ни Марина, ни, тем более, Виктор, не были любителями барахтаться в общей куче и поэтому все втроем уплыли далеко на середину затона и, лежа на спине, долго качались на мелких волнах. Девочки плескались у берега, в особом присмотре не нуждаясь. Обе держались на воде уверенно и клятвенно обещали далеко не заплывать.

Усталые, довольные и счастливые все вернулись к своему месту, достали из сумок еду и принялись с аппетитом перекусывать, причем Катя и Ольга налегали на городские деликатесы в нарезке и вакуумной упаковке, а горожане отдавали предпочтение простой деревенской пище. Виктор даже укроп весь сжевал, только белые корешки оставил. Ему приходилось довольствоваться сегодня только минералкой, за рулем как-никак, а многие другие компании изрядно прикладывались к спиртному. И как только лезет на такой жаре!

То в одном месте, то в другом раздавался явно нетрезвый хохот, а кое-где и нестройное пение по куплету от каждой песни, редко второй вспоминали.

Виктор тщательно намазался кремом для загара и лег, накрыв лицо соломенной шляпой.

— Все! — устало заявил он, — после сытного обеда, по закону Архимеда полагается… и сам договорил через продолжительную паузу, — поспать.

Ольга, положив голову на сплетенные пальцы и раскинув локти в стороны, блаженно смотрела в небо. Нарочно легла так, чтоб солнце в глаза не светило. Там, в недосягаемой высоте, проплывали легкие облачка, постоянно меняющие свои причудливые формы.

— Правильно Марина говорит, — думала она. — Сама бы я ни за что сюда не приехала. И могут же люди вот так, ни о чем не думая, не заботясь и никуда не торопясь отдыхать на пляжах! Вот и я лежу как дачница, какая.

Девочки вновь убежали к воде. Марина полежала немного, приподнялась, ища взглядом зеленую купальную шапочку дочери. Нашла, успокоилась, и уже приготовилась вновь опуститься на покрывало, как ее внимание привлекла плотно стоящая кучка народа у самого уреза воды. Их там было уже человек десять, и один парень призывно махал кому-то рукой. Ее тоже разобрало любопытство.

— Оль, пошли, посмотрим, чего они там?

— Да, ну! Лень!

— Ну, пошли, что мне одной что ли? Заодно еще раз окунемся и девочек из воды выгоним. Они уже посинели, наверное, дорвались до купанья. — И окликнув спящего мужа: Вить, мы купаться, — быстро засеменила к берегу.

— Угу. — Сквозь сон проворчал он.

Ольга, чуть отстав, неохотно поплелась за ней.

Когда они приблизились, количество народа в куче было уже около двух десятков, в основном дети и подростки. Марина, привстав на цыпочки, еще с обрывчика старалась высмотреть, чего же они такого нашли.

На песке, в середине кучи неподвижно лежала женщина.

— Ничего себе! — Воскликнула она. — Ольга, там утопленница! Ты когда-нибудь настоящих утопленников видела? Пошли скорее, посмотрим. — И, схватив подругу за руку, потащила ее за собой.

Молодежь стояла неподвижно, вполголоса переговариваясь.

— Ну-ка пустите! — потребовала Марина. Перед ними послушно расступились.

Утопленница, молодая, полноватая дамочка в ярко-красном бикини, лежала разбросав конечности и признаков жизни не подавала. Одутловатое некрасивое лицо с чернотой от размытой туши вокруг закрытых глаз и дряблое целлюлитное тело уже синело неравномерно, пятнами и от этого было похоже на большую жабу.

— И давно она? — спросила Ольга, конкретно ни к кому не обращаясь. Ей ответило сразу несколько голосов

— Да вот только что, пару минут назад, пацаны вытащили. Ныряли и наткнулись.

— И какого рожна все стоят, смотрят?

— Так чего? Она уже того… не дышит.

Ольга присела около женщины. Безуспешно потискала мокрые и холодные запястья, пытаясь обнаружить пульс, потом большим и указательным пальцами стиснула шею над кадыком и к своему удивлению ощутила слабое, с перебоями, трепетание сонной артерии.

— Марин, — немедленно вскинула она голову, — а на шее-то пульс есть, между прочим. Попробуем?

— Давай! — отозвалась подруга. — А ну, разойдитесь, дайте места. — И, как девочка, зачурала: Чур, я массаж сердца делаю.

— Ладно. — Обреченно согласилась Ольга и, встав на колени, быстро нагребла валик из песка, чтоб можно было запрокинуть утопленнице голову.

Теоретически подруги знали технику реанимации, но на практике встретились с таким делом впервые.

Ольга низко наклонилась к лицу женщины, и ее резко опахнуло таким алкогольным амбре, что все, недавно съеденное, встряхнулось в желудке в попытке покинуть его.

— Да она пьянущая! Как хочешь, я рот в рот ей не смогу, от нее перегарищем прет, задохнешься! — и решительно запечатала утопленнице рот своей ладонью, поджав заодно подбородок, чтоб челюсть не отвисала и зря воздух не терялся. Очистила ей нос от песка и слизи, скомандовала:

— Все, пошли! — И начала четкий ритмичный посекундный отсчет: Раз, два, три, четыре, пять! — удовлетворенно отмечая, что Марина, повинуясь ее команде, резко давит на грудную клетку в области сердца. На счет «пять» Ольга набрала полную грудь воздуха и выдула его в нос пострадавшей. Не с первого раза, но заметила, что грудная клетка утопленницы поднимается, значит, воздух все-таки попадает в легкие.

— Раз, два, три, четыре, пять!… Раз, два, три, четыре, пять!…

Сколько времени все это продолжалось, сказать трудно, и единственным изменением был только пульс, ставший более четким и ритмичным.

Толпа безучастно стопталась вокруг, и Ольга не выдержала:

— Что стоите, пялитесь! Смотреть, так все, а помочь некому!

И через минуту увидела, что уставшую подругу кто-то сменил.

Потом она безуспешно пыталась вспомнить, кто же это был, и не могла.

Да. Мужчина. Сильные, уверенные жилистые руки с кривой синей наколкой «Валя» на левой кисти, лежащей на груди сверху. И… больше ничего. Молодой? Старый? Брюнет? Блондин? Только его руки и все! Потом его вновь сменила отдохнувшая Марина.

Они уже хотели бросить все и расписаться в собственном бессилии, когда утопленница вдруг поперхнулась, слабо кашлянула. Мужчина немедленно рванул ее набок и через свое колено лицом вниз, резко хлопнув ладонью меж лопаток. Она закашлялась, изо рта и носа потекла вода и она …раздышалась.

Марина, привалив ее спиной к себе, помогла ей принять полусидячее положение.

Женщина хватала ртом воздух, кашляла, шлепала губами и то открывала мутные, ничего не соображающие глаза, то жмурилась, находясь в полубессознательном состоянии. И Ольга сделала естественное и единственное, что могло здесь и сейчас привести ее в чувство — нахлопала дамочке по щекам.

Страдалица сначала вздрогнула, повела выпученными глазами уже вполне осмысленно, а потом, немедленно и очень громко, разрыдалась.

Вот тут и появились ее родственники. Две предпенсионные толстушки: одна в купальнике, другая в распахнутом турецком халате и с ними лысый, как шар, усатый мужчина в полосатых семейниках. Все изрядно подшофе. И все они в три голоса яростно заорали:

— Да что хоть вы, паразитки, делаете? Да как вы смеете ее бить! Вы совсем с ума сошли!

Подруги опешили, почти одновременно поднялись, так как их, в трое рук, отталкивали от пострадавшей.

— Наверное, точно с ума сошли. — Усталым и обескураженным голосом констатировала Марина. — И надо нам это было?

— Пошли отсюда, — выдохнула Ольга и брезгливо, с силой вытерла губы, пытаясь содрать с них невидимую пленку.- Теперь они, в принципе, уже могут ее забирать. Оклемалась. И надо же лазить всем алкашам в воду!

Отойдя в сторону, обе долго и тщательно умывались, но войти в реку не решились ни одна. Потом сконфуженно ушли к своему биваку.

Марина немедленно растолкала Виктора, все еще продолжавшего сладко спать и начала с жаром, возмущенно рассказывать ему все, что только что произошло. Девочки, восторженно хлопая глазами, сидели рядом.

Несмотря на жару, Ольга куталась в покрывало. Ее начала колотить крупная дрожь. Виктор, сочувствуя, накинул ей на плечи свое махровое полотенце, отдав покрывало жене, тоже находившейся в полушоковом состоянии и со знанием дела, успокаивал обеих:

— Ничего, это просто отходняк пошел. Перенапряжение нервное. Вам бы с Мариной сейчас по стакану не помешало бы… Стресс снять. Ведь не каждый же день утопленников отхаживаете.

Женщины возмутились одинаково яростно:

— Выдумал тоже! Мы от этой алкашки сейчас надышались, завтра похмелье, наверное, будет. Мы свое дело сделали, а они как хотят.

— Могли бы вообще-то и поблагодарить! — с тяжелой, угрожающей укоризной произнес Виктор.

— Да ну их! Чего на пьяных дураков внимание обращать! Главное, успели мы вовремя. Вот остались бы огурцы доедать и все, не откачали бы.

Купаться уже никто не захотел. Так хорошо начавшийся день был безнадежно испорчен. Они посидели еще около получаса, собрали вещи и гуськом пошли к машине.

И, как ирония судьбы, напоследок наткнулись на ту самую компанию. Недавнюю утопленницу тоже кутали в одеяло, женщины хлопотали вокруг нее: одна суетилась с большим китайским термосом, другая, сидя рядом, прижимала страдалицу к себе и, утешая, гладила по мокрым, слипшимся волосам что-то вполголоса ей наговаривая.

Ольга с Мариной переглянулись и почти одновременно презрительно усмехнулись, вполне понимая друг друга.

Мясорубка

Купить мясорубку Ольга мечтала давно. Это чудо современной домашней техники она видела в одном из городских магазинов. Как благородно стояло оно на стеклянной полке витрины, увенчанное белым овальным лоточком для продуктов! Вот только модный пластмассовый ценник недвусмысленно намекал, что покупку не мешало бы отложить до лучших времен. А так как «лучшие времена» времена в ближайшем будущем явно не намечались, то мечта продолжала оставаться только мечтой.

Старую ручную мясорубку Ольга тихо ненавидела и под всяческими предлогами избегала готовить те блюда, где требовалось применение этого алюминиевого монстра, что норовил своротить с места кухонный стол, когда приходилось всем корпусом налегать на ручку.

Просто так отдать за новую игрушку почти всю зарплату Ольга позволить себе не могла. Нужен был какой-то левый заработок.

Осень подсказала выход: ягоды. Если продать клюкву, то, может быть, хватит денег и на мясорубку.

Раннее субботнее утро, солнечное и тихое, обещало хороший теплый денек. И, распределив между домашними семейные дела, Ольга отправилась в лес.

Сразу за околицей дремало широкое сизовато-седое клеверное поле. Густая отава уже качала плотными розовыми головками, почти доставая до рубчика литых, черных резиновых сапог, блестящих от сбитой росы, что холодила ноги даже сквозь шерстяные носки. Но Ольга упрямо пробивалась через путающий ноги клевер, срезая изрядный крюк полевой дороги, чтоб попасть к лесу именно в том месте, где деревья, чуть расступаясь, открывали узкий просвет тропы-зимника.

В лесу еще немного сумрачно. Плывут, слоятся терпкие осенние запахи, начинает устилать землю пестрая, обожженная первыми заморозками листва.

Тропу уже успели растоптать ягодники-промысловики. Они со своими комбайнами залезают в клюквенники еще с середины августа. Им никакой запрет не запрет. Обдергают зеленцы, больше затопчут, чем выберут. И чего бесятся? Проку в той ягоде никакого: ни лежкости, ни пользы.

Лес всегда жил и живет своей, независимой от людей жизнью. Здесь даже время идет абсолютно по-своему: то тянется бесконечно долго, то летит с невероятной скоростью. И походка в лесу становится особенной: пружинистой, немного стелющейся. Шаг растянут и легок. Руки на ремнях рюкзака. Полтора часа идти до места. Если с хода не сбиваться. А отвлекаться Ольга не собиралась. Не отдыхать пошла — за делом.

Старый, гнетущий, сумрачный ельник, которого не касались рубки ухода, плотно подступал к тропинке. Возраст иных великанов трудновато было определить. Под их густыми лапами не росло даже чахлой травы, лишь покрывал землю толстый слой бурой хвои и старых шишек. А там, где, вздыбив мертвые корни, догнивали буреломные сухары, пытались пробиться к свету тощие березки. Многочисленные грибы показывали свои разноцветные шляпки из-под веток, порой выбегая под ноги. Как чувствовали, что собирать их не будут. Некогда.

За ржавой болотистой речкой царство старого ельника кончалось. Когда — то здесь остановился огонь давнего лесного пожара, и теперь по болотным гривам расселился вездесущий мелкий березняк, в котором терялись правильные ряды сосновых посадок. Здесь было солнечно и весело. К обочинам подползал цветущий лиловый вереск, багровели кисточки мелкой брусники. Ольга на ходу горстями отправляла ее в рот, мягко давя языком терпковатые ягоды.

В ближайшем болоте уже громко аукались дачники. Это лишь горожане начинают с самого утра голосить, едва потеряв друг друга из виду за ближайшим кустом. От этих криков звенит воздух, и начинают суматошно трещать сороки.

Ольга любила ходить в лес одна. И клюквенные меcта у нее были свои: на маленьких болотечках и рукавинках, где большой ягодной бригаде делать нечего, а два-три человека вполне могут наполнить свою тару.

Если у распластанного у обочины рдяного куста бересклета, внимательно следящего за дорогой черными качающимися бусинками-глазками, свернуть на юг, то под ноги ляжет грива.

Здесь у Ольги свой путь. Даже не тропа, а редко приминаемый вересковый покров в направлении на одинокую, странным образом уцелевшую после пожара старую двойную ель. И почему-то, всегда именно на этой гриве выплывало из памяти, ложась на язык растянуто, под шаг: «„из ве-рес-ка на-пи-ток …за-быт… дав-ным-дав-но… А был он… сла-ще… ме-да… пья — нее …чем… ви-но…“»

Вот и сейчас еще копошились в сухих лиловых кисточках темные шмели и мелкие лесные пчелы. А у них, где — нибудь в чащобине, в потаенном дупле, зрел, наливаясь благородным темно-золотистым цветом, терпковатый, дурманящий, дикий кипрейно-вересковый мед.

Тихий сухой шелест вплелся в легкое шуршание шагов. Ольга быстро глянула влево. По бурой полегшей осоке, устилающей ложбинку старой тракторной борозды, утекала, струилась черная толстая гадюка.

— Не лежалось тебе на месте-то! — заворчала беззлобно Ольга, — Да не бойся, не трону! Опять, поди, за моими мышами охотилась? Не всех еще приела?

Семейство лесных желтогорлых мышей жило неподалеку под старым пнем-выворотнем, что топорщил сухие корни на самом квартальном прокопе. Ольга сама выволокла его сюда несколько лет назад, когда впервые, наугад, вычисляла дорогу в это болото. С тех пор старый выворотень исправно нес службу ориентира.

Сразу от пня начинался спуск — четырехминутный прорыв сквозь мелкий густой чапыжник, надежно охраняющий клюквенное место.

Болотце, поросшее мелким редким соснячком, было кругло, как блюдечко. Кое-где торчали мертвые сосны-сухары не пережившие большого пожара.

Ольга расположилась по-хозяйски. Она выбрала сухарину повыше и поприметнее, вытянула из кармашка рюкзака белую двухметровую пластиковую ленту и, поднимая руки как можно выше, обвязала ей голый ствол. Потом спустила с плеч рюкзак и проговорила вполголоса:

— Дедушка-болотничек, принимай. Я по ягоду пришла, — можно было и в голос крикнуть — все равно никто чужой не услышит. Людей в этом болоте не бывает. Но рьяные промысловики и сюда успели. Пролетели, как воронье, охватали с кочек самую крупную клюкву и исчезли. Мох уже начал расправляться, скрывая редкие следы.

Ольга, вооруженная только двухлитровым ведерком-побирушкой начала, не торопясь, кружить вокруг приметной сосны, и первые багровые ягоды гулко забрякали в пластмассовое донце.

Она знала, что если прижаться влево, почти к самой границе березово-осиновой черты, клюква будет в форме капельки. На голых высоких кочках в середине болота клюква средняя, ровная. А если нужно, что покрупнее, то справа, из пучков тонкой осоки можно выковырять по нескольку алых бочоночков. Размером такая клюква почти с вишню, но, зачастую, еще белобокая.

Ольга сначала считала ведерки, но после пятого сбилась и бросила это бесполезное занятие.

Где-то в вершинах старательно свистел ветер, а здесь, внизу было тихо, солнечно и спокойно. Зацепишь рукавом ветку багульника и плывет, стелется сладковато-дурманящий запах. Переспелые гоноболинки, сизые и сочные, висят на длинных ножках и падают в поставленную ладонь, только прикоснись.

Когда солнце миновало полуденную отметку, перевалив за крону двойной сосны большом болоте на юго-западе начали перекликаться ягодники. Особенно надоел один, вот уже с час орущий:

— Эге-ей, Коля-я!

Злополучный Коля не отзывался, а мужик, не переставая вопить, смещался к востоку, в глухое безъягодное болото.

— И куда его понесло? — вслух подумала Ольга, высыпая очередное ведерко в изрядно потолстевший рюкзак. Вскоре крики умолкли. То ли друга нашел, то ли укатил слишком далеко.

Ольга перекусила ржаным хлебом и немного помятыми мясистыми помидорами, не забыв оставить корочку на поваленном стволе и высыпать остаток соли из спичечного коробка в лодочку отставшей коры. Может, болотник поужинает, может, зайцы придут полакомиться. Они здесь водятся, их орешки встречаются на кочках периодически.

Крикун объявился часа через полтора. Тут уж он больше никакого Колю не поминал, а надсадно блажил сорванным голосом:

— Э-э! Люди-и! Лю-ю-ди-и!

Вот теперь стало ясно, что заплутал, даром, что солнце на небе. А то ««Коля, Коля! «» Ори своего Колю, хоть охрипни, никто чужой не отзовется. А тут на отчаянный призыв в большом болоте откликнулось сразу трое, повторяя зов дважды через короткие промежутки, чтоб сумел сориентироваться на голос. Куда там!

Ошалевший крикун забирал все левее и левее, явно возвращаясь туда, откуда пришел. Разночуй, видимо, попался, направления не понимает. Отозвалась ему и Ольга, сложив руки рупором, закричала, насколько позволяло горло:

— Иди на солнышко! Иди на солнышко! Эгей! На солнышко!

Солнце в тот момент находилось как раз у нее за спиной. Крикун, видимо, понял, начал приближаться, не переставая хрипеть:

— Лю-ди-и!

Ольга периодически отвечала ему. И вот, наконец, страдалец выломился из густого чапыжника на болотинку. В молоденьких сосенках замелькали камуфляжный костюм и голубая вязаная шапочка с нелепым помпоном, съехавшим на левое ухо. На сгибе правой руки моталась корзина-боковуша из цветной проволоки. Он рвался через кочки метрах в десяти левее Ольги, ничего уже, похоже, не соображая и не замечая. Она спокойно окликнула бедолагу, не сумев, однако, скрыть усмешку в голосе:

— Чего орешь-то? Притормози малость.

От ее слов крикун опешил, остановился, суматошно оглядываясь. Увидел, наконец, Ольгу и свернул к ней. Красное потное лицо расплылось в глупой улыбке во весь и без того широкий рот, обильно блестящий желтым металлом.

«Лет сорок с хвостиком. — Прикинула Ольга, — а то и все пятьдесят. И явно горожанин. Порастряс, поди, жирок на брюшке-то.»

Он подошел почти вплотную и начал торопливо оправдываться:

— Я заблудился, понимаете, заблудился…

— Да поняла уж, — отозвалась Ольга и посоветовала: — Сядь, охолони маленько.

Он покорно опустился на валежину, поставил у ног корзину почти на три четверти наполненную мятыми почерневшими олякишами подосиновиков-переростков и такими же крупными рыжими болотниками. Потом медленно стянул с головы шапочку, вытирая ей мокрое лицо. Некогда черные, а теперь изрядно тронутые сединой волосы слиплись и перепутались, а на самой макушке влажно блестела изрядная плешь. Вид у горожанина был довольно жалкий.

Он добыл из нагрудного кармана пачку «Dallas», вытряхнул оттуда сигаретину, с надеждой заглянул внутрь пачки и, скомкав, отбросил ее. Голубая прозрачная зажигалка ощутимо подрагивала у него в руках, когда прикуривал. Он говорил, говорил, говорил и все никак не мог выговориться.

Ольга сидела метрах в трех от него и деловито очищала от ягод широкую кочку. И ей было все равно, смотрит на нее сейчас этот курильщик или нет. Стыдиться нечего и хвалиться нечем. Не худая и не толстая. Обычное лицо русского типа, каким оно становится у женщины чуть за тридцать, все лето проведшей на солнце: кожа потемнела, а волосы, и без того светлые, выгорели почти до белизны. Даже тонкие брови над серо-голубыми глазами стали почти незаметными.

Когда сигарета догорела до жгущего губы окурка, мужик, видимо основательно пуганый пожарными, тщательно раздавил ее на голом сосновом стволе и довольно жалобно попросил:

— А водички у вас не найдется?

Воду в лес Ольга не брала никогда. От жажды за день еще никто не умирал. Она неторопливо поднялась, подошла и, присев, раздвинула мох у ног нежданного гостя, вдавливая руки во влажную глубину. В этом, обильном на дожди году, болота были буквально напитаны влагой. В сложенные лодочкой ладони начала быстро просачиваться меж пальцами желтоватая вода.

— Вот так цеди и пей сколько влезет.

— Но это же болото! Нельзя некипяченую воду пить!

— Это у вас в городе из-под крана нельзя. А здесь, в торфяниках, никакая зараза не живет. Такой мох в войну на раны клали, лечебный он.

И, для примера, сама поднесла сомкнутые ладони ко рту, медленно отцеживая губами мелкие обломочки белого мха-сфагнума. Вода была прохладной и кисловатой.

Горожанин сначала осторожничал, а потом пил жадно и долго. Когда он немного отдохнул, Ольга указала ему на одинокую ель на северо-востоке.

— Вот на нее и пойдешь. Выйдешь на прокоп — борозда такая тракторная без травы. Если стоять спиной к болоту, то идти нужно влево. Прокоп выведет на дорогу. По ней пойдешь так, чтоб солнце светило в спину и выйдешь как раз к вашей машине, если ваши друзья еще не уехали.

Зеленую «Техпомощь», упяченную в мелкий сосняк, Ольга видела утром, когда сворачивала на свою тропу. Горожанин, слушая, согласно кивал головой, долго благодарил и, наконец, скрылся в зарослях чапыжника, окружающего болото. Но, не успела она облегченно вздохнуть, как он, донельзя смущенный, появился вновь, и стал просить вывести его на дорогу, потому что он обязательно заблудится еще раз.

Ольга плюнула, оставила побирушку рядом с рюкзаком и повела горожанина из болота, чертыхаясь себе под нос и раздраженно ворча, что нужно дома сидеть, если сосну от березы не отличаешь, и пять деревьев уже чаща.

На прокопе страдалец опять долго рассыпался в благодарностях и, наконец, (в самом деле, наконец!) уверенно пошагал в указанном направлении.

— И носит же таких олухов по лесу!

Ольга проводила насмешливым взглядом его мокрую меж лопатками, широкую, пятнистую спину и снова ушла в болото. Длинные концы приметной ленты, охраняющей рюкзак, трепетали на ветру и были видны от самой кромки леса.

Высыпая в рюкзак очередное ведерко, Ольга посмотрела на часы.

— Похоже, пора выходить.

Собралась, застегнула верхний клапан и невольно охнула, отрывая рюкзак от заметно просевшего мха. Ощутимая тяжесть вдавила ремни в плечи. Поясницу ломило. Но это ничего. Пока идешь, эта боль уляжется, зато начнут гудеть ноги и кожу на лице стянет от липкого пота. Ягодка сама домой не ходит…

Ольга приводила ягоду в товарный вид поздно вечером, когда все дела по хозяйству были переделаны и домашние легли спать.

Клюкву легче не перебирать в ладонях, а перекатывать на столе. Приспособление не хитрое. Нужно приподнять две ножки кухонного стола, чтоб столешница образовывала наклонную плоскость, ограниченную с боков двумя полотенцами. На табурет у стола она поставила глубокий пластмассовый таз. Работа пошла привычно и споро.

Горсть ягод, брошенная на стол, с легким шумочком прокатывалась по нему. И весь неизбежный мелкий лесной мусор: сосновые хвоинки, жесткие клюквенные листики, обломочки белого мха, оставался на столе, а клюква сметалась в таз.

Рюкзак вместил в себя два с половиной ведра отборных ягод. Синий таз оказался до краев полным багряным лесным урожаем. Ольга пересыпала добычу в брезентовую сумку и, зевая, побрела спать. Завтра утром с первым автобусом нужно успеть в город.

На Центральном рынке продавцы с клюквой начали попадаться еще у ворот. Но Ольга, помня наставления опытных торгашей-промысловиков, пошла внутрь однотонно гудящего крытого павильона. Там она нашла клюквенный ряд и уверенно встала за прилавок, хотя раньше торговать клюквой не пробовала.

Под глухое ворчание соседки — румяной полнотелой бабенки — вот, мол, еще одну принесло, — молча разостлала на каменный прилавок зеленую ситцевую тряпицу и высыпала на нее часть ягод из сумки. На кучу водрузила стакан. Граненый, но без рубчика сверху. Именно такая мерка была и у всех остальных продавцов. Пока шла к своему месту Ольга спросила у двоих или троих почем сегодня ягода. Не дело сбивать цену, тем более, окинув опытным взглядом ягоду соседей, она убедилась, что ее клюква спелее, хоть, может быть, и не такая крупная. За прилавком в основном стояли те самые промысловики, что безбожно обирают незрелую ягоду уже в начале августа. И вот теперь, в конце сентября вынуждены всячески исхитряться, чтоб придать вялым клюквинам былую упругость и должный цвет. Их и мочат, и кипятком обдают и подкрашивают кто «„Инвайтом“», а кто и крепкой марганцовкой.

Две пожилые покупательницы долго ходили вдоль прилавка, смотрели, спрашивали и, наконец, остановились около Ольги:

— А почему у некоторых ягода мокрая, а у Вас сухая?

На какое-то мгновение Ольга опешила, не говорить же правду — погонят потом из-за прилавка и ягоду по полу раскатают, да и бока намять могут.

Через пару секунд она, широко улыбаясь, заглянула в густо подведенные глаза привередливой покупательницы:

— Вам обязательно мокрой надо? Так вон, рядом кран, сколько стаканов Вам намочить?

И услышала, как сдержанно фыркнула соседка-промысловичка, обладательница большой кучи неестественно ярко-алой, подозрительно мягкой и мокрой ягоды. Дамы прошлись вдоль ряда еще раз и взяли четыре стакана именно у Ольги. В прозрачном пакете эти четыре стакана заняли настолько мало места, что Ольга с трудом подавила в себе желание добавить им еще ягод на эти же деньги и положила в кошелек первую выручку.