Бесплатный фрагмент - Арт-галерея

Книга «Арт-галерея» — это сборник рассказов.

Действие в представленных в сборнике произведениях происходит в наши дни. Основное внимание сосредоточено на создании психологических портретов главных героев, находящихся в обычных жизненных ситуациях. Это люди с яркими и непохожими друг на друга характерами, представители разных профессий, социальных слоёв, возрастных групп, с разным житейским опытом и отношением к жизни.

Рассказы написаны в реалистической манере. Их отличают оптимизм, тонкий юмор, ироничный взгляд на жизнь, богатство языка.

Светлана Данилина — автор книг «Коллекция характеров», «Коллекция характеров. Sequel», «Всё та же коллекция», «Портреты, прелести, причуды», «Конференция», «Гуманитарная миссия», «Арт-галерея».

Лауреат второй премии «Народный писатель» по выбору экспертов 2013 года (www.proza.ru).

Лауреат первой премии «Народный писатель» по выбору экспертов 2015 года (www.proza.ru).

Произведения Светланы Данилиной вошли в «Золотой фонд» премии.

Тексты пользуются большой популярностью у читателей и получают благоприятные отзывы.

Сайт: http://svetlanadanilina.jimdo.com/

Предисловие Нины Русановой

Макет и обложка Светланы Самоваровой

© Светлана Данилина

2020 г.

ПРЕДИСЛОВИЕ

…И таких маленьких, но поразительных мелочей я мог бы привести сотню… Все мы проходим мимо этих характерных мелочей равнодушно, как слепые, точно не видя, что они валяются у нас под ногами. А придёт художник, и разглядит, и подберёт. И вдруг так умело повернёт на солнце крошечный кусочек жизни, что все мы ахнем. «Ах, боже мой! Да ведь это я сам — сам! — лично видел. Только мне просто не пришло в голову обратить на это пристального внимания»…

А. И. Куприн

Случалось ли вам видеть воплощение мечты?

Мечты — вашей собственной, но претворённой в жизнь кем-то другим, причём лучше, — полнее и совершеннее, — чем это могли бы сделать вы сами?

Мечты, воплощённой мастерски.

Для меня таким воплощением задумки о некой галерее образов, персонажей стало неожиданное и чрезвычайно обогащающее знакомство с прозой Светланы Данилиной, выпустившей к моменту нашей встречи уже два сборника рассказов и повестей: «Коллекция характеров» и «Коллекция характеров. Sequel». Немногим позже мне посчастливилось стать одним из первых читателей других её книг — «Всё та же коллекция», «Портреты, прелести, причуды», «Конференция», «Гуманитарная миссия» и «Арт-галерея».

Филолог, журналист и редактор, прозаик, лауреат сетевой премии «Народный писатель» 2013 и 2015 годов в номинации «Выбор экспертов», неоднократный финалист премии «Писатель года», член коллегии экспертов премии «Народный писатель — 2016», дипломант премии «Наследие — 2017», знаток и тонкий ценитель мировой и русской литературы, как современной, так и классической, Светлана Данилина является продолжателем лучших традиций последней. Все её произведения написаны в классической манере, великолепным русским языком.

Автор предстаёт перед нами как истинный художник слова, на полотнах которого нет ни одной лишней детали, чьи работы не перегружены, не тяжелы для восприятия: все краски в них свежие и яркие, все тона и оттенки светлые, лёгкие, тёплые. Всё необычайно живо, по-настоящему. Все произведения глубоко психологичны — герои и ситуации, в которые они попадают, узнаваемы.

В прозе Светланы мы не найдём каких-либо конкретных, срисованных с действительности персонажей, — все образы собирательные. Однако, погружаясь в атмосферу любого из произведений, читатель начинает припоминать: да-да, так и было!.. Каким-то чудом автору удаётся извлечь воспоминания о людях и событиях не только из своей творческой копилки, но и из копилки памяти читающего. Это делает прозу Светланы Данилиной необыкновенно близкой широкому кругу читателей.

Нет в её работах и откровенных шаржей или карикатур. Автор не ставит перед собой целей «обличать» и «бичевать». Писатель — художник слова, мастер, который просто делает своё дело: пишет. Описывает, выписывает — тщательно, правдиво, но в то же время незлобливо, что в наш век уже само по себе редкость.

Лаконичность повествования и неожиданная развязка, узнаваемость персонажей, добродушный юмор и сочувствие героям сближает работы Светланы с короткими рассказами А. П. Чехова раннего периода творчества. Таковы её рассказы «Кошелёк», «Чудодейственное средство», «Ода бетономешалке», «Умытое утро», «Призма, вписанная в сферу», «Пар из-под крышки», «Бегство от монитора», «Зимние забавы», «Днём с огнём», а также вошедшие в настоящий сборник «Благородство через край», «Вредная привычка, или Пагубная страсть к эррати́вам», «Права пилота», «Полтора землекопа forever!».

Любование людьми и природой, наличие «жанровых сценок», глубокая и искренняя народность произведений делает их близкими творчеству Н. В. Гоголя в ранний его период. Это такие рассказы как «Фольклорная практика», «Первый закон Ньютона», «Морской пейзаж», «На родину», «Гуманитарная миссия», «Свет с небес», «Любимка».

Некоторые сюжеты Светланы напрямую отсылают к тому или иному шедевру мировой литературы, ведут с ним своеобразный диалог, тем самым приближая и открывая нам классику с новой, подчас неожиданной стороны, а также приглашая нас по-новому взглянуть на современность. Таковы её «Привет Диккенсу», «Аллюзии, или Воспоминания о миргородском гусаке», «Поэтические пародии», «Стихи для Тютчевского конкурса».

Проза Светланы Данилиной — это богатство живописных приёмов и великолепное ими владение, это ясность мысли и безукоризненная чистота языка. Знакомство с очередной книгой талантливого автора подобно глотку свежего воздуха, а погружение в чтение дарит отдых душе. Все работы Светланы способны порадовать слух и глаз самого искушённого и взыскательного читателя, критика; а собрата по перу ещё и вдохновить на дальнейшее творчество.

«Арт-галерея» — так называется этот, седьмой по счёту, сборник, который мне выпала честь здесь представить. Всего в книгу вошло более двадцати произведений. Здесь и рассказы, и миниатюры, и поэтические пародии.

Окунитесь в чтение, погрузитесь в него — и, быть может, вы узнаете себя или кого-то из близких… Ну, или не очень близких знакомых.

Поверьте, в этом тоже есть своя, особая прелесть! Ведь всё выписано автором-живописцем не просто искусно, а с большой любовью, — и не только к русскому языку и литературе, но — и это прежде всего! — к человеку.

Нина Русанова

филолог, переводчик,

поэт, член Российского союза писателей

ЧАЙ У КАМИНА, ИЛИ МАРКИ ЦЕМЕНТА

Дмитрий Олегович зашёл в торговый центр за сущей ерундой — парой-другой сувениров, которые планировал подарить сотрудникам своей фирмы по возвращении из поездки.

Говорят, что бывших рижан не бывает. И даже те, кто в силу разных обстоятельств покинули этот город, всегда ностальгически вспоминают о нём. Куки-файлы, хранящиеся в их подсознании и иногда выплывающие из бездонных хранилищ сервера, отличаются разнообразием: это и майский город-пряник с красными черепичными крышами и блестящими на солнце булыжными мостовыми, и беспросветный сумрачный ноябрьский город-зонт под вечным серым дождём, и октябрьский город-клён, роняющий облетающие жёлтые и красные листья в воды канала, и июньский город-аллея с тонким запахом цветущих лип, и январский город-фонарь, с засыпанными снегом белыми плафонами. Рига любима и теми, кто в ней живёт, и теми, кто некогда в ней жил, и теми, кто побывал в ней хотя бы раз.

Вот и Дмитрий Олегович любил город своего детства, город юности, город молодости, по известного рода обстоятельствам давно им оставленный и со временем благополучно забытый.

Дмитрий Олегович сумел обжиться и выстроить карьеру в России, в Москве и считал себя удачливым и успешным человеком. Но иногда… Да мало ли что бывает иногда! Память ни с того ни с сего неожиданно преподносит картинки из прошлого, и человек умиляется, глядя на них и издалека любуясь светлыми эпизодами.

Случилось Дмитрию Олеговичу отправиться в город сказочного детства и прекрасной беззаботной молодости по делам бизнеса.

Программа у него была обширная. Он её успешно выполнил и теперь, закончив переговоры, подписав контракт и даже успев встретиться с одноклассниками Вовкой и Шуриком, в последний день решил купить разные милые мелочи, дабы осчастливить ими работников своей фирмы.

Передвигаясь между полками супермаркета и разглядывая шоколадки, кружечки, календари, брелочки и магнитики на многострадальные холодильники, Дмитрий Олегович вдруг услышал знакомый голос. Он заволновался, оторвался от созерцания сладостей и безделушек, повернул голову на звуковую волну и посмотрел туда, откуда раздавались интонации, не сравнимые ни с какими иными. И, конечно, слух не обманул Дмитрия Олеговича — он сразу убедился, что «это была она».

— Ты меня слышишь? — спрашивала женщина в мобильный телефон, делала внушительную паузу и, видимо, получив утвердительный ответ, приказным тоном продолжала. — Что значит «я подумал»? Тебе не надо думать. Выбирай то, что сказали.

На всякий случай Дмитрий Олегович подошёл поближе — ему хотелось окончательно удостовериться и полюбоваться оратором со стороны, не вмешиваясь и не торопя события. Конечно, он мечтал об этой встрече давно, но ничего не делал для того, чтобы она состоялась. А тут судьба сама преподнесла на блюдечке лакомый подарок, словно подсмотрела и подслушала всё, что творилось в его голове.

Не удивившийся и растроганный роскошным сюрпризом Дмитрий Олегович увидел свою первую жену, стоявшую возле полки с коробками конфет и увлечённо распекавшую кого-то через гаджет.

Надо сказать, что Дмитрий Олегович никогда не терял дружеских связей в родном городе. И лишь одна ниточка оставалась оборванной. Собственно, этот клубочек стал настойчиво разматываться в голове Дмитрия Олеговича, ещё когда он ехал в город детства в поезде. Нить оказалась длинной, разноцветной и яркой. Она, помимо его воли, раскручивалась сама и никак не могла остановиться.

Конечно, Дмитрий Олегович мог бы отправиться в путешествие и самолётом — что там! — полтора часа, и ты на месте. Но он не жаловал воздушных перемещений, а ночь в купе — это совсем необременительно. Вечером в Москве сел в жёлтый поезд и уснул, утром проснулся и приехал в Ригу.

Пробудившись под частый перестук вагонных колёс и пройдя погранично-таможенные процедуры, Дмитрий Олегович позавтракал и принялся просматривать быстро сменявшиеся пейзажи за окном.

И вот вслед за мелькавшими тёмными хвойными лесами и июньскими белыми ромашковыми полянами показалась станция. Арка над входом, треугольник и скаты красной черепичной крыши, слуховое окно в виде солнца, песочного цвета стены проскользнули быстро, но Дмитрий Олегович успел прочитать название и стал вглядываться вдаль в попытках зафиксировать глазами деревья, скрывавшие некогда принадлежавший ему кусок земли, сад и дом, который он начал было строить, да так и не закончил — всё продал и уехал.

Клубок реминисценций делался объёмнее, тяжелее, и неожиданно всплывавшие в памяти картинки сопровождали Дмитрия Олеговича то время, что он потом находился в родном городе.

Проезжая по улице, вспоминал и словно видел Дмитрий Олегович красивую смеющуюся Снежаночку — вот здесь на этом углу напротив «Сакты» он обычно ждал её. Вот Снежаночка в белом платье, фате и с букетом белых фрезий смотрит с фотографии, сто лет назад сделанной в фотоателье во-он в том доме на Кришьяня Барона. Вот она с рассеянным видом едет с ним в машине по тому самому шоссе, что тянулось параллельно железной дороге, к их будущему дому. Вот выходит мелководьем по малиновой солнечной полосе из зеркально-фиолетового моря на закате в Лиелупе, вот, благоухая духами, сидит рядом и с упоением смотрит на сцену из партера Оперы.

Снежаночка была театралкой и регулярно заставляла Дмитрия, тогда ещё не именовавшегося Олеговичем, ходить с нею в театры и на концерты. И он, страдалец, стоически сопровождал любимую. Но, устав от многочисленных забот и дел, засыпал прямо во время спектакля, что чрезвычайно Снежаночку раздражало.

Сейчас же среди полок супермаркета перед ним стояла не утончённая девушка с театральной сумочкой в руках, а, судя по произносимому тексту, опытный прораб со стройки, дающий распоряжения бригаде работяг. Хотя, надо отдать ей должное, не менее броская, стройная и мало изменившаяся. Но, главное, настоящая, реальная, не расплывчатый образ из памяти.

Дмитрий Олегович с удовольствием разглядывал Снежаночку, сравнивал и ждал, когда та закончит распекать кого-то по телефону.

Параллельно перед ним мелькали кадры из его личного кинофильма, и он опять видел, с каким восторгом сто лет назад она смотрела из театральной ложи вниз на оркестр и вдруг ахнула, когда арфист благодарно поцеловал свой инструмент после спектакля. А потом изображение сменилось, на первый план вырвалась проза жизни, и Дмитрий Олегович вспомнил себя в растрёпанных чувствах и с документом о разводе в руках.

Говорят, что даже пары с многолетним стажем расстаются после ремонта. Их браку тогда не исполнилось и месяца, а они взялись за строительство дома. Что уж тут говорить о долговечности связей!

Свадьбу Снежаночка откладывала трижды, каждый раз ссылаясь на то, что не готова к такому серьёзному шагу, что ей надо подумать и собраться с мыслями. Дмитрий, тогда ещё не именовавшийся Олеговичем, смутно подозревал, что не в запутанном серпантине мыслей дело, но всякий раз смиренно соглашался на неопределённый срок отложить день икс и предаться самоанализу.

Теперь он стоял поодаль среди прозрачных лотков с лаймовскими конфетами и любовался своей Снежаночкой, пытаясь понять, что же заставило их разойтись. Точнее, что заставило Снежаночку подать на развод, а его — безропотно согласиться.

Снежаночка была всё такой же — привлекательной и эмоциональной.

— Какое там М100! — гневно рокотала она в телефон. — Что ты в марках цемента понимаешь! Только попробуй М100 взять! М400!

Дмитрий Олегович замер. Его восхитительная изнеженная Снежаночка в принципе не могла бы говорить о марках цемента, да ещё в такой тональности. Это была не её тема, да и не её стилистика. К тому же когда-то все его попытки рассказывать о подробностях строительства будущего дома выводили Снежаночку из равновесия, она не хотела знать подробностей процессов рытья котлована или установки стропил.

По сути дела, из-за этого цемента они и развелись.

Надо сказать, что Дмитрий Олегович обстоятельно и самозабвенно по всем правилам строил дом и все выходные проводил в круговерти закупок материалов, вымешивания раствора и выкладывания шлакоблоков, а Снежаночка, хоть и была категорически против, вынуждена была смириться. И в воскресенье вечером после утренней «смены» (ведь обещал же, и билеты она давно, причём сама, взяла, и так мечтала!) тащила его на гастрольный спектакль.

Естественно, что после трудовых подвигов он уставал и засыпал прямо в первом акте под возмущённое шипение на ухо молодой и возвышенной жены-эстетки. И не трогали его ни занимательные перемещения искромётного Фигаро, ни страдания обманутой Жизели, ни вокальные сетования рабыни Аиды на жарких брегах Нила, ни полёты над гнездом кукушки.

— Мало того, что ты заснул, так ещё и громко сопел на всю Русскую драму, — выговаривала ему после спектакля в машине сгоравшая со стыда раздосадованная Снежаночка.

Впрочем, младой Дмитрий Олегович умудрялся всхрапывать не только на концертах классической музыки, но и в кинотеатре на комедийном сеансе — после бетонных-то работ!

Теоретически поначалу Снежаночка принимала постулат, что жизнь на природе в частном доме хороша и полезна. Но после того, как несколько раз съездила на стройку, её мнение кардинально поменялось, а смирение сменилось тихим ропотом.

— Не хочу киснуть в каком-то посёлке и мотаться в город каждый день, терять два часа — туда и обратно, — говорила она. — Мне и так хорошо, не нужны мне твои зелёные газоны с маргаритками, я ничего не хочу менять и люблю ходить на каблуках по тротуару — с педикюром.

И Дмитрий Олегович, любуясь прелестными покрашенными лаком нежно-розовыми ноготками, послушно соглашался с тезисом, что девушке, выросшей в городских условиях и не вкусившей прелестей сельской идиллии, совсем не подходит перспектива высаживания, выращивания и консервирования огурцов и помидоров, равно как и квашения капусты в большой дубовой бочке. Он же воспитывался в традициях прилежного огородничества на родительской даче в Дарзини. К тому же недавно у тех появился ещё один участок земли, а потому они решили презентовать приобретение молодым, чтобы пара выстроила себе хороший современный дом в перспективном посёлке. А Дмитрий, тогда ещё не именовавшийся Олеговичем, надо отметить, имея высшее строительное образование, вполне мог с задачей справиться, да и пышущие энтузиазмом и опытом родственники взялись ему помогать.

Снежаночка воспитанно сказала родителям за щедрый презент «спасибо», а мужу — «спасибо, нет». Ей достаточно было того, что она месяц назад в принципе сказала ему «да» по другому поводу, пусть и с третьего раза, но всё же. Для Снежаночки это и без того было не самым лёгким и лучшим решением.

От топорного юмора претендента на свои руку и сердце её коробило («Эх, жалко, подруги твои разъехались! Собрал бы я их всех, построил по росту в шеренгу, скомандовал „ать-два!“, и они бы нам „горько!“ кричали! Ха-ха-ха!»). Снежаночка брезгливо кривила губы, морщилась, вызывающе молчала и ответ на предложение переносила на неопределённый срок. Но вода камень точит, и в определённый момент она, заскучав, для чего-то согласилась.

Предсвадебные хлопоты казались ей обременительными, а само мероприятие воспринималось как обязаловка и бедняжку совсем не радовало. В результате на общей фотографии она выглядела подавленной и невесёлой, а многочисленные родственники жениха, желавшие им «состариться на одной подушке», вызывали у неё оторопь и острый позыв немедленно сбежать с собственной свадьбы.

Собственно, этой подушкой они её и добили. Услышав радужное напутствие, Снежаночка содрогнулась и даже представила себе, как снимет и бросит на пол обручальное кольцо, скинет босоножки, приподнимет длинный подол платья, легко и свободно пробежит через весь зал и слетит вниз по многочисленным ступеням лестницы, поймает такси, приедет домой в свою комнату и выплачется на родном диване. Однако, представив грохот катастрофы, Снежаночка сдержалась и попыталась примириться с действительностью. Она старалась объяснить себе, что странная шутка тётушек и дядюшек её неуклюжего мужа восходит к фольклорным традициям, но народная мудрость казалась ей глупой и оскорбительной. «Почему надо стариться? Мне двадцать четыре года! — читалось на её расстроенном лице с припухшими от предсвадебных ночных слёз глазами. — Зачем мне всё это нужно?»

Но из всех её поклонников Дмитрий, тогда ещё не именовавшийся Олеговичем, первенствовал по количественным показателям. Он был видным, порядочным, имел высшее образование, хорошую работу, высокую зарплату, машину, к тому же казался любящим, заботливым и хозяйственным. К тому же Снежаночка в лучших традициях разборчивой невесты легко отказывала другим воздыхателям.

Она сама не знала, зачем вышла за настойчивого кавалера. «Все побежали, и я побежал», — в стиле джентльмена-неудачника Василия Алибабаевича объясняла себе прецедент она. Действительно, институт окончила, все подруги повыходили замуж, а две из них ещё и поуезжали «в дальние дали», а Снежаночка осталась в одиночестве, и никто-никто ей не нравился.

К тому же Дмитрий настойчиво шёл по тернистому пути, добиваясь её согласия, а это вызывало уважение и ублажало самолюбие. И после долгих сомнений и терзаний принцесса почему-то благосклонно снизошла со своего ледяного трона.

А тут ещё на её голову свалился участок земли в ста километрах от города.

Через пару месяцев Снежаночка поняла, что результаты долгосрочного и мучительного психоанализа оказались ошибочными и ей надо было, как гоголевской Коробочке, повременить с решением. Или вообще не выходить за Дмитрия, тогда ещё не именовавшегося Олеговичем.

— Тебе не надо ничего делать! — брал он всё на себя, убеждая Снежаночку в необходимости строить дом. — А в город и обратно я тебя каждый день буду возить на машине.

— Не надо меня никуда возить, — запальчиво отвечала Снежаночка. — Мне и так достаточно просто из квартиры выйти. А до работы я пешком за двадцать минут дойду.

Но Дмитрий, тогда ещё не именовавшийся Олеговичем, упрямо принялся за строительство, понимая, что семья должна иметь жилище с крепкими стенами, что у них через год-другой родятся дети, а потом с течением долгих лет появятся и внуки. И им нужен хороший надёжный и прочный (на что в бесконечных спорах Снежаночка ехидно замечала: «Как у поросёнка Наф-Нафа!») дом, что ненаглядным крошкам обязательно надо играть на шёлковой изумрудной лужайке, есть тёплую сладкую клубнику с грядки и пить компоты из собственноручно выращенной чёрной смородины.

— А вот там я посажу сливы и алычу, — обещал молодой муж, указывая рукой куда-то за груду строительного щебня.

— Давай! — поощрительно поддакивала ему Снежаночка, критически и с плохо скрываемым отвращением глядя на стройплощадку.

За душой у неё лежал увесистый булыжник, который она поначалу предпочитала не демонстрировать.

Но получалось так, что прекрасным субботним солнечным июльским утром Снежаночка просила отвезти её на пляж, а несгибаемый Дмитрий отправлялся на стройку возводить дом, используя только что купленный хороший качественный цемент. И эта акция ещё больше приближала пару к завершению негармоничных отношений.

Противоречивость их с мужем личных устремлений привела к тому, что Снежаночка возненавидела сами слова «цемент» и «бетон».

— Почему я должна терять время на стройке? Я не хочу сидеть среди твоих кирпичей и песка. Жарко — все едут к морю — купаться и загорать. Посмотри, какая погода! Может, завтра дождь пойдёт! — возмущалась она как истинная молодая рижанка. — Так и лето кончится! Зачем тебе этот дом? Нам есть, где жить: хочешь — у тебя, хочешь — у меня!

В родительских квартирах им были отданы отдельные комнаты, но молодые люди пока не определились до конца, где остановиться, и путешествовали с одного места на другое. Дмитрий, тогда ещё не именовавшийся Олеговичем, прекрасно сознавал, что его упрямство Снежаночку нервирует, но не обращал внимания на девочкины капризы и упорно делал своё дело, надеясь, что когда-нибудь она повзрослеет и должным образом оценит его самоотверженность и трудолюбие. К тому же у них будет красивый и удобный двухэтажный дом с садом, баней и гаражом.

Не учёл он только того, что прочность бетона и терпения — вещи разные, несопоставимые и ненадёжные, а шаткие взаимоотношения, как и тщательно возводимое сооружение, могут рухнуть. В данном случае всё и рухнуло — не выдержавшая строительных катавасий Снежаночка к концу года, проведённого в обременительном браке, подала на развод. Они не выясняли отношений и даже ни разу не поругались, просто расстались по причине органического Снежаночкиного неприятия проблем бетонирования и общего несходства характеров.

А теперь, двенадцать лет спустя, утончённая интеллектуалка Снежаночка стояла перед отвергнутым и недоумевающим Дмитрием Олеговичем и властно-убедительно объясняла по телефону кому-то из рабочих, какой марки цемент надо купить.

Она закончила разговор, сунула гаджет в карман и увидела наконец Дмитрия, для неё никак не Олеговича.

— О! — живо и экспрессивно, как будто получила неожиданный презент, воскликнула харизматичная Снежаночка и засмеялась. — Привет, Митька! Ты откуда здесь?

В этом была вся его первая жена — она умела делать отношения простыми, милыми и очаровательными.

Митька в мгновение ока утратил отчество, важный вид, сразу оттаял, превратившись в того же мальчишку, и обрадовался встрече ещё больше.

Фактически расстались-то они друзьями. Просто не нашедшими консенсуса в вопросах организации строительства и досуга. К тому же о судьбе друг друга они в общих чертах от знакомых знали. Прошло более десятка лет. У каждого всё было в порядке — новые семьи, дети, дома.

— М400, говоришь! — прокомментировал Снежаночкину тираду после приветствия Дмитрий, переставший именоваться Олеговичем и сделавшийся теперь просто Митькой, и тоже засмеялся. — Ты откуда таких слов набралась?

— Ремонт! — объяснила Снежаночка. — Первый этаж переделываем, камин строим.

— «Ну вы, блин, даёте!» — известным киношным клише заметил просто Митька. — Ты мне, плебею, такое и произносить в своём обществе запрещала!

— Да брось ты! Правда? — ласково спросила Снежаночка, и с этими её словами давний конфликт исчез и растворился в беспощадном времени, которое стирает все мелочи, легко превращая неразрешимые противоречия в глянцевые пасторальные открытки и подсвечивая изображение тёплой прелестью юности.

Пара отправилась к кассе, расплатилась за покупки и проследовала в ближайшее кафе в том же торговом центре.

— Знаешь, Митя, — сразу без предисловий и ненужных исторических сентиментальных экскурсов попросила Снежаночка, заглядывая бывшему мужу в глаза, — расскажи-ка мне про железобетонные перекрытия и каминные топки!

— Ух ты! — восхитился Митя, разглядывая любимое лицо. — Раньше ты всё больше про Пушкина вспоминала. Как там было?

Он даже наморщил лоб, закатил глаза и не очень уверенно процитировал с вопросительной интонацией:

— «Что пройдёт, то будет мило»? А неплохо ведь было, правда?

— Надо же, стихи помнишь! — весело пробормотала Снежаночка и ушла от темы. — Здесь кофе вкусный — пей, а то остынет. Но ты меня, пожалуйста, проконсультируй!

— Всё к твоим ногам! — преувеличенно учтиво съёрничал Митя и послушно сделал глоток.

— Я тут камином занимаюсь, — озабоченно продолжала Снежаночка. — Расскажи, какую топку лучше выбрать: чугунную, стальную, с гильотиной? Что такое двусторонний Totem? Или лучше трёхсторонняя французская? Как надо? Ты это точно должен знать.

— А что муж твой делает? — иронично поинтересовался уязвлённый Митя, в их лучшие годы трепетно сдувавший с избранницы пылинки.

— Муж мой работает! — довольно ответила она и отвлеклась на пирожное, аккуратно сняв ложечкой клюковку с верхнего кремового слоя.

— А ты чем занимаешься? — опять спросил Митя.

— Помогаю и на шее сижу! — счастливо улыбнулась Снежаночка и отправила красную ягодку в рот.

— Прекрасное занятие, — отметил Митя, сразу осознав, что дальше общей информации его не пустят, и перешёл к конкретике. — Так какой камин ты хочешь? Я себе в новом доме финский поставил.

И он начал толково и подробно рассказывать, что, как и почём.

Снежаночка внимательно прослушала ценный поток информации, записала отдельные сведения и тезисы в блокнот и ещё долго потом трещала о тяготах общения со строителями, о каминной тяге и проточной вентиляции, о сложностях выбора и идиллическом желании посидеть всей семьёй морозным зимним вечером у камина и попить горячего чаю, медитативно созерцая язычки пламени в очаге и светящиеся лампочки на новогодней ёлке.

Митя расслабился, с удовольствием слушал и понимал, что много лет назад он простодушно мечтал о том же — о доме, потрескивающих в камине берёзовых дровах и чашке чая с черничным вареньем из Снежаночкиных рук. Но всё пошло не по его плану, несмотря на то, что он старался изо всех сил.

«Почему не со мной?» — было написано в его глазах, но этого вопроса он не задал, а Снежаночка его не заметила или сделала вид, что не заметила.

***

Впрочем, ответили на него ещё древние римляне на своей латыни — предельно просто, афористично, доходчиво и жестоко: quod licet Iovi, non licet bovi*.

____________________

* Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку.

БЛАГОРОДСТВО ЧЕРЕЗ КРАЙ

Стать жемчужиной — всякой ли капле дано?

Омар Хайям

В конце утренней планёрки шеф обвёл глазами коллектив и сказал:

— Итак, господа офицеры, проверка закончена. В целом всё у нас нормально, — он сделал паузу и с лёгким оттенком грусти добавил. — А теперь о неприятном.

Коллектив проснулся и встрепенулся.

Июньское утро выдалось жарким. Духота растворилась в воздухе, сделав его густым, тяжёлым, плотным и противно-липким. В перспективе предвиделся длинный и нескончаемый рабочий день с температурными показателями в 30 градусов, с раскалённым и растекающимся городским асфальтом, с беготнёй и суетой.

Было душно, скучно и утомительно. Хотелось то ли поехать на море купаться, то ли на дачу — на зелёную травку в тень яблонь и вишен, то ли оглушительной грозы и бурного ливня, то ли просто много холодной воды. Мерно трещавший в углу кабинета белый вентилятор кружил своими синими лопастями, перемещавшимися по заданной траектории, но не освежал, а вызывал лишь два чувства — досады и беспомощности.

Пора было разбегаться по объектам с проверками.

А тут вдруг в придачу ко всем тропическим прелестям наметилась какая-то неожиданная неприятность. Причём, судя по круговому движению глаз шефа, коллективная.

Все сидевшие за рабочим столом непроизвольно поменяли положение.

Томилов откинулся на спинку стула, Латунников, наоборот, от своей спинки отлип и с удовольствием выпрямил спину, Савушкин положил обе руки на стол, Задвигаев принялся вертеть в руках шариковую ручку, Глазурьев зачем-то коснулся указательным пальцем кончика носа, Комаров посмотрел в окно и почесал за ухом, Мышинский покашлял в кулак, Вера Павловна поправила светлую прядь волос и перекинула правую ногу на левую.

Все внутренне собрались, подготовились и разом взглянули на Ивана Ивановича.

Тот поправил галстук и начал, но не резко и прямолинейно, как намеревался сначала, а аккуратно и мягко:

— Ну что, друзья мои? Я хотел бы с вами посоветоваться.

Коллектив немного успокоился — судя по призыву к коллегиальности, грядущие пертурбации не носили катастрофического характера.

— Проверяющие остались довольны, — продолжал, повторяясь, шеф. — Наша работа оценена положительно. С чем я вас и поздравляю. Но теперь комиссия должна написать заключение. Помимо общего позитива, им надо найти недостатки, выявить виновных и наказать их — объявить выговор. Всё равно кому — без разницы. Так надо — порядок есть порядок. Ну, вы меня понимаете!

Коллектив всё прекрасно понимал. Многие работали с подконтрольными организациями по тому же принципу.

Шеф ещё раз обвёл виноватым взглядом лица подчинённых и, решив, что с предисловием и подготовкой пора заканчивать, напрямую спросил:

— Кому будем объявлять выговор? Может, желающие есть? Какие будут предложения?

— Добровольцы, шаг вперёд! — поддакнул Комаров, но инициативы не проявил.

Коллектив окончательно выдохнул. Общая нервотрёпка с бумагами и выискиваниями недоработок закончилась. Проверяющая комиссия поступила вполне демократично. Всё вроде обошлось «без крови и поножовщины».

Оставалось найти козла отпущения. Причём не назначить и не вытолкнуть, а коллективно обсудить, обговорить, выбрать и полюбовно возвести на жертвенник, совершив сакральное заклание. Быстро и небольно, на дружеских, практически добровольных началах.

Ничего страшного в экзекуции не заключалось. Но все призадумались о последствиях и личном уроне, который может причинить этот вроде бы безобидный акт возмездия.

Топить коллег никто не был настроен, поэтому каждый мысленно прикидывал свои огрехи, недостатки и перспективы. Ничего глобально негативного никто в работе не допускал.

Шеф понял, что сотрудники в затруднении, и начал сам:

— Я вашей работой в основном доволен. Всё по плану, всё путём. Хотя расслабляться не советую!

Он грозно нахмурил брови, приостановился и собрался с мыслями.

— Особенно хочу отметить Веру Павловну, — продолжил Иван Иванович уже с доброжелательной интонацией и улыбнулся.

Вера Павловна приподняла подбородок и скромно улыбнулась в ответ.

— Она у нас молодец. Всё у неё всегда вовремя и чётко сделано, по всем правилам оформлено. Буду объявлять благодарность. Вот на кого надо равняться. Хотя и к остальным у меня особых претензий нет, — он опять сделал пространную паузу и, посчитав, что, пожалуй, слишком разлиберальничался, с особой интонацией добавил. — Даже к Комарову.

Комаров закашлялся.

— Всем надо работать и работать, — строго добавил Иван Иванович.

Произнеся побудительное и стимулирующее вступление, он опять обвёл подчинённых зорким взглядом.

Коллектив выжидательно молчал.

— Ладно, — решил Иван Иванович. — Давайте обсуждать! Кому будем выговор объявлять? Томилов, начнём с тебя. Что скажешь?

— Готов понести заслуженное наказание, — с энтузиазмом откликнулся Томилов на вопросительные интонации руководства.

— Какое тебе наказание? — подскочил шеф. — Тебе ж звание скоро получать!

— Ну да, нельзя, — согласился Томилов. — А так я — с удовольствием, всегда пожалуйста. Если надо — объявляйте!

— Латунников, как у тебя? — перешёл к следующему подчинённому шеф.

— Так я же в командировке полтора месяца был, только что вернулся, в проверке не участвовал, — напомнил Латунников.

— В самом деле! — воскликнул Иван Иванович. — Я и забыл. Сиди и молчи.

— Я и молчу. Весело тут у вас, — не пропустил паса Латунников.

Шеф посмотрел на ожидавшего своей очереди Савушкина. Тот убрал со стола руки, собрался с мыслями, а после тихо и скромно промямлил — напомнил:

— Мне тоже нельзя, я в министерство ухожу.

— Нельзя, — согласился шеф, перевёл взгляд и требовательно посмотрел на амплитуду вращений ярко-синей шариковой ручки в руках Задвигаева.

Тот прекратил крутить ручку и напомнил:

— Мне, командир, без разницы. Я тоже всегда готов. Хоть горшком назови — только в печку не ставь. Но мне ж в академию в августе поступать! Вы ж сами, Иван Иваныч, и направили. А по документам я с выговором не пройду.

— Да, Задвигаева тоже откладываем, — согласился Иван Иванович с весомостью довода и, покачав головой, спохватился. — И Глазурьева откладываем — ему должность скоро получать. Комаров, ты что скажешь?

Комаров подпёр щёку кулаком и, виновато-горестно вздохнув, напомнил:

— У меня в апреле уже один выговор был. Что теперь — второй?

— Да, Комаров тоже не подходит, — с огорчением констатировал шеф, вспомнив, что у Комарова к тому же ещё недавно родился ребёнок. — Второй выговор — это слишком. Придётся служебное несоответствие объявлять. В должности понижать. Нельзя так. Пойдём дальше! Мышинский!

Мышинский сразу чётко и дисциплинированно отозвался:

— Я тоже не возражаю. Выговор — так выговор. Но мне тоже звание скоро получать.

Круг замкнулся, необсуждённой оставалась только Вера Павловна, сидевшая по правую руку от Ивана Ивановича.

— Ну что, — обречённо произнесла она, как будто подводя итог. — Осталась только я. У меня никаких веских оснований нет. Давайте меня наказывать, я согласна — раз никому нельзя.

Добрая и великодушная женщина всю жизнь проработала в системе и прекрасно разбиралась в бюрократических тонкостях.

— Вера Пална, как мы вас все любим! — громко и горячо воскликнул Комаров.

— Ага-а, — от всей души в унисон поддержали и пробасили остальные, испытывая чувство вины из-за того, что всем мужским коллективом невольно обидели бескорыстную милую сотрудницу.

Вера Павловна посмотрела по кругу на сочувственные, благодарные и пристыженные лица коллег, изумилась неожиданному переходу от поощрения к выговору и опустила глаза. Стёкла её очков неожиданно запотели.

— Простите нас! — не выдержал и завопил Комаров. — Ну хотите — поколотите всех, а меня, дурака, — первого.

Вера Павловна слабо улыбнулась, однако бьющее через край благородство непроизвольно выплеснулось наружу и скатилось двумя крупными каплями из покрасневших глаз. Она чуть слышно всхлипнула, сняла очки, вытащила из кармана платочек и вытерла со щёк стекающие следы своего милосердия.

— Ну-ну, — растерялся и расстроился не менее подчинённых потрясённый неожиданной метаморфозой Иван Иванович. — Вера Павловна! Голубушка вы наша! Это же простая формальность. Все прекрасно знают, что вы — лучшая.

Вера Павловна обречённо вздохнула и покорно кивнула головой.

— Ну, что делать! Решили, — поскорее, дабы прекратить неприятный разговор, резюмировал шеф. — Так и запишем. Совещание закончено. Все расходимся по объектам.

Коллектив стал подниматься и отодвигать стулья.

Иван Иванович подозвал Комарова и тихонько приказал:

— Чтобы завтра без букета и торта на работу не являлся!

СВЕТ С НЕБЕС

Путь из Бычков в Топтыково составляет около пяти километров.

Вроде бы он недолог и проходит через огромное поле. Казалось бы, заблудиться там невозможно. Иди и иди себе накатанной грузовиками дорогой на восток и вскоре увидишь асфальтированное шоссе, пройдёшь немного по этой серой крупнозернистой ленте, а там уже и поворот на Топтыково, ещё немного — и большое село с рядами ухоженных домов — совсем рядом.

Но по странному стечению обстоятельств всякий, кому нечасто приходится преодолевать это расстояние, блуждает в чистом поле, перепутывая дороги и ориентиры. Что пешком, что на машине, что на велосипеде.

Дорог там немного — три или четыре, или даже пять (кто из непосвящённых в тонкости местной географии их пересчитает!), и все они веером рассыпались, разлетелись, распластались по полю, и все ведут к большаку, древнему тракту, пережившему и Батыя, и Мамая, двигавшихся через эти окраинные рязанские земли на Москву.

Тракт с течением столетий преобразовался в асфальтированное шоссе, соединяющее районный город и несколько населённых пунктов — больших и маленьких деревень.

Но всё это лишь географическая преамбула, необходимая для того, чтобы показать местность, в которой происходили события, кстати говоря, прошлого ХХ века.

Однажды ненастной осенью пришлось героине рассказа добираться из областного центра в районный, а оттуда — в Топтыково, в прежние времена именовавшееся Таптыковым. Не по своей вине она опоздала на рейсовый автобус, который ходил по указанному выше тракту два раза в день — утром и вечером. И не нашла иного выхода, как доехать до Бычков на электричке, а оттуда пойти пешком в Топтыково. Когда-то в молодости этой полевой дорогой однажды ей довелось пройти, правда, не одной.

Теперь спустя несколько десятков лет она доехала в зелёном железнодорожном вагоне до скромного полустанка под названием Бычки и пошла через всю деревню — направление было совершенно прямым и понятным. Ей предстояло проследовать по сельской улице около километра, выйти за деревню и двигаться по дороге всё время прямо — на восток, на Топтыково. О существовании нескольких дорог героиня тогда не знала, в её представлении, такая дорога должна была быть одна (Бычки — Топтыково). Совершенно нелогично предполагать, что из пункта А в пункт Б, разделённых всего лишь полем, ведёт несколько дорог.

Вечерело. Тусклый октябрьский день плавно соскальзывал в серые сумерки. И если изъясняться безличными предложениями, ибо алгоритм уже задан, — темнело, моросило и накрапывало.

Но не до такой степени, чтобы открывать зонт.

Зонт стилистически пригодился бы в городе, а в деревне никто от мелкой мороси не прячется. Тем более, что в руке героиня несла сумку. Нетяжёлую, наполненную теми предметами, которые носят с собой после посещения родственников в больнице. В ней и лежал лишним грузом абсолютно ненужный зонтик.

Ещё ранним, сейчас уже казавшимся нереально далёким утром, в рассветных (тогда сухих, без осадков) сумерках она вышла из дома в селе Топтыково и пустилась в дальнюю дорогу, чтобы совершить путешествие на четырёх автобусах в одну сторону. В обратном же направлении маршрут у неё немного изменился — автобусы не совместились, один из них задержался. И теперь героине, одолевшей кусок пути на электричке, надо было пройти несколько километров по полевой дороге пешком и завершить свою «кругосветку».

За время отпуска, в который она приехала в родные места, ей пришлось несколько раз покрывать эти расстояния, навещая мать в областной больнице. К счастью, у мамы всё складывалось хорошо, она пошла на поправку, и до выписки оставалось недолго.

И сейчас успокоенная этим обстоятельством Ольга целеустремлённо шла по Бычкам, пребывая в своих мыслях. В сумке в такт быстрым шагам иногда позвякивали пустые баночки, впереди её ожидала пустынная полевая дорога, а там до Топтыково — не так и далеко, почти рукой подать — что-то около пяти километров. Вот только добраться хотелось поскорее и по возможности засветло.

Если бы Ольга успела на автобус, то уже давно была бы дома, закрыла бы сарай с устроившимися на насесте курами, накормила бы проводившую её утром до калитки и скульптурно усевшуюся ждать на скамеечке кошку Мурку, растопила бы печку.

Воспоминания о печке заставили Ольгу заволноваться, потому что навык растапливания печи у неё отсутствовал, и каждый раз это занятие было для неё тяжёлым испытанием. Печка никак не подчинялась, дрова не разгорались, и приходилось терпеливо пытаться разжечь огонь снова и снова. В Ольгином деревенском детстве печку топили родители, а став взрослой, она уехала в город и жила в квартире с центральным паровым отоплением. А вот теперь ей пришлось осваивать премудрость.

Ольга всегда боялась этой процедуры, но сейчас, идя по безлюдной деревне, с ожиданием и радостью представляла себе, как доберётся до родного дома, как вычистит оставшуюся в поддувале золу, как насыплет из ведра в топку приготовленный уголь, как разложит щепочки и бумагу, как чиркнет спичкой, подожжёт и будет ждать, когда весёлый огонёк схватится и подцепит угли. А печка заиграет, загудит, нагреется и будет излучать тепло и уют.

И дождавшаяся хозяйку обрадованная Мурка станет настойчиво тереться о ноги в ожидании корма, внимания и ласки.

С такими мыслями шла Ольга по осенним Бычкам.

Бычки запомнились ей тем, что отчаянно и упоительно тонули в буйной растительности. Подчас за стеной ивовых зарослей, крапивы, полыни, лопухов и мальвы дома с дороги даже не просматривались. И только отдельные редкие усадьбы выделялись выкошенными перед ними лужайками.

А в целом Бычки представлялись людям, впервые оказавшимся в них, непроходимыми джунглями.

Опустевшая к вечеру деревенская дорога словно вымерла. Жители, управившиеся со скотиной и хозяйством, давно сидели дома у телевизоров и на улицу не выходили. Унылый осенний безлюдный пейзаж угнетал одинокую путницу.

Пройдя около километра, Ольга вышла из деревни. Заросли оскудели и исчезли, а путешественница оказалась на самой окраине. Теперь перед ней широко раскинулось поле и лежали четыре дороги, все они вроде бы, судя по направленности, вели на восток, в сторону шоссе, на которое героине и надо было выйти. Такого неожиданно разнообразия в повороте событий Ольга никак не ожидала.

Подчеркнём, что она бывала в Бычках лишь однажды лет двадцать назад и сейчас не представляла себе, какую из дорог надо выбрать. Спросить было не у кого. Она принялась размышлять и сразу вспомнила, что из окна автобуса, курсировавшего по шоссе, видела просёлки, которые в разных местах сворачивали в сторону Бычков. Она сразу почувствовала, что по правому, самому дальнему, идти не следует. Левый, по её предположениям и смутным воспоминаниям о давнем путешествии, вполне мог увести её в обходной путь — вдоль обмелевших прудов и едва приметной речушки, скрывавшейся в зарослях ивняка.

Подумав, героиня решила идти по одной из двух средних дорог и выбрала левую. Это было как-то ближе, как ей казалось, к лежавшему левее Бычков Топтыкову.

Сельский асфальт с навязшим на нём чернозёмом закончился сразу за деревней, наезженная грузовиками и тракторами дорога стала набухшей, вязкой и скользкой. Мокрая топкая грязь слегка поблёскивала под хмурым неприютным небом, готовым разразиться сильным дождём, но пока только тихонько плакавшим мелкой моросью. Большие и маленькие лужи картинно обрамляли дорогу. Ноги увязали в навязчиво прилипавшей грязи. Светлые городские сапожки стали тяжёлыми, и их приходилось часто очищать о траву на обочинах. И вообще, идти по раскисшей обочине было легче, чем по середине дороги. Ольга пожалела о том, что не прихватила резиновых сапог. Но тут же оправдала себя тем, что не могла предугадать подобного развития событий — она рассчитывала успеть на автобус.

Глыбы ярко-антрацитового чернозёма лежали гигантскими гладко разрезанными пластами на вспаханном поле по обеим сторонам просёлка. Между этими блестящими монолитами крупными комьями кудрявилась влажная жирная земля. Кое-где виднелись остатки стерни и весело посверкивали бело-жёлтые разрезанные соломины. Идти становилось всё тяжелее и тяжелее. И с каждым шагом прогулка переставала казаться простой и быстрой. Поле разрасталось и делалось мрачнее и масштабнее, шире, непригляднее и недружелюбнее. И конца дороги, уводившей к горизонту, не было видно. Он представлялся чисто гипотетически. Оставалось только надеяться и ждать, что где-то вдали покажется высокое ровное и гладкое шоссе. Но впереди раскинулась беспредельная серая даль. А неминуемое приближение сумерек начинало пугать. Справа, слева и перед собой Ольга видела только необъятное поле, раскисшую от дождей просёлочную дорогу и колею с чёрными лужами на ней.

Но она методично шла, и шла, и шла, покрывая расстояние и мечтая поскорее выбраться на шоссе. А до него было ещё очень далеко. Вскоре от дороги отделилась другая, поуже, и повела куда-то вправо — в то же безбрежное неохватное поле. Ольга остановилась и начала вглядываться в сторону, куда вело ответвление и, судя по следам, ездили гусеничные трактора. Отпечатки гусениц чётко врезались в землю и не исчезли даже под дожём, такие орнаменты мог оставить только трактор на железном ходу. Ольга заметила очертания постройки вдалеке, прошла немного вперёд и увидела, что это ферма.

Она с досадой поняла, что выбранная дорога ведёт её не по адресу, вернулась к развилке и пошла по другой дороге — предположительно, в сторону шоссе.

Но идти ей пришлось недолго, потому что через несколько сотен метров дорога опять раздвоилась, но куда ведёт новый вектор, трудно было догадаться. Вообще-то, из Бычков в Топтыково машины ездили редко. А следов тракторов теперь уже не наблюдалось. Ольга выбрала левую дорогу.

Тягучая грязь прилипала к обуви, идти становилось всё труднее и труднее, и вскоре Ольга почувствовала, что сапоги не выдержат длительного путешествия по чернозёму и в конечном итоге выйдут из строя. Но не о сапогах думала героиня — ей хотелось поскорее добраться хотя бы до асфальта.

И тут она заметила, что впереди дорога в очередной раз разветвляется. Ольга дошла до развилки и увидела, что обе колеи ведут в сторону шоссе. Но, скорее всего, одна из них опять направила бы её куда-то вдаль от цели. «Опять на какую-то ферму?» — предположила Ольга. Но зачем строить ещё одну ферму в поле, к тому же так далеко от деревни? И зачем нужны две равноценные дороги, ведущие к шоссе? Ольга попыталась понять логику и не смогла придумать ничего, кроме того, что в осеннюю распутицу одна из дорог стала совсем негодной для езды, а потому невдалеке проложили другую. Иных целей и ориентиров, кроме шоссе, среди чистого поля не угадывалось.

И вдруг Ольга вспомнила, что когда-то недалеко от Бычков находилась совсем крохотная деревушка под названием Верный Путь. Но существует ли она сейчас, Ольга не знала. По её представлениям, деревушка располагалась значительно правее, в Верный Путь Ольга попала бы, пойди она изначально по правой дороге. Но и через эту деревушку она неминуемо должна была выйти на шоссе.

На всякий случай Ольга выбрала левое ответвление. И пошла по нему, отгоняя страхи, а потому, вспоминая чей-то рассказ о том, как когда-то в восьмидесятых у двух бабушек, пришедших в автолавку, которая пару раз в неделю приезжала в Бычки, спросили, как им живётся там, на отшибе, в их Верном Пути. И старушки с радостью отвечали, что всё замечательно, а в последние годы стало совсем хорошо. «Спасибо Горбачёву! — благодарно восклицали они. — Электричество нам провёл! Не жизнь, а сказка!» И слушатели не понимали, смеяться им или плакать.

Мысли о Верном Пути и его счастливых обитателях немного развлекли Ольгу, и потому она довольно равнодушно восприняла появившийся впереди большой скирд соломы. «Скирд и скирд — сельское хозяйство», — праздно подумала она. Мало ли что там может находиться посреди поля, засеваемого зерновыми. Конечно, после уборки остаётся солома, которую потом складывают в скирды. Ольга мысленно отметила для себя эту веху на пути. И только когда по примятой стерне обогнула скирд, остановилась и замерла.

За скирдом дорога отсутствовала — она исчезла, её просто не было. Перед Ольгой раскинулось всё то же перепаханное в тяжёлые мокрые глыбы и простиравшееся до самого горизонта безбрежное поле чернозёма. И куда ни глянь, в какую сторону ни посмотри, всюду перед глазами темнела мокрая перевёрнутая плугом тяжёлая земля.

Ольга, не веря глазам своим, испугалась — дорога действительно заканчивалась.

Совсем запутавшаяся путница не могла осознать абсурдности происходящего. Дорога в поле вела к одинокому гигантскому стогу соломы! Представить себе такое в начале пути Ольга даже не могла. Будь у неё силы и услышь она об этом в других обстоятельствах, она бы, наверное, рассмеялась или как-нибудь иронично улыбнулась. Но сейчас смеяться ей совсем не хотелось. И было страшно от того, что дорога могла опять привести её к какому-нибудь заброшенному стогу.

Только теперь она осознала, как долго шла, как устала, какими тяжёлыми стали сапоги и сумка. Но главное, ею овладели страх и отчаяние, потому что дорога оборвалась, а она сама заблудилась, потому что столько сил потрачено впустую и надо быстро, пока не стемнело, искать свой верный путь.

Ольга принялась вглядываться во все стороны, думая о том, куда же ей теперь идти. Возвращаться на последнюю развилку? Выбирать другое ответвление? А не приведёт ли та дорога опять к одинокому скирду? И сколько ещё будет этих развилок, больших и малых стогов, одиноких ферм и примыкающих одна к другой и расслаивающихся дорог?

Между тем тучи сгущались, неотвратимо приближались сумерки, а за ними подступала, подкрадывалась тихими шагами неминуемая страшная ночь. И измученной от долгой ходьбы Ольге сделалось по-настоящему жутко. Одно дело блуждать в чистом поле в поисках дороги днём или, на худой конец, в предвечерних сумерках, и совсем другое — делать это непроглядной дождливой ночью в кромешной темноте. Искать и натыкаться на тупик, возвращаться и начинать всё сначала.

К тому же она очень устала, измучилась, и от осознания того, что впереди полный мрак, первобытный ужас внезапно охватил её. Перспектива остаться одной-одинёшеньке среди мокрого чернозёма в непроглядной ночи и не знать, куда идти, натыкаться всякий раз на преграды и оказываться совсем не там, окончательно выбила её из себя.

И в этом отчаянии она взглянула на укутанное мрачными тяжёлыми тучами тёмное небо и с мольбой прошептала то, что сразу пришло ей в голову — как мысль о спасении: «Святой Николай угодник! Помоги мне!» Вера и надежда звучали в этих словах и упование на единственную и верную помощь, которая будет ей оказана, дарована и ниспослана как милость.

Ольга шептала слова надежды и смотрела в небо, ожидая чуда. Какого — она не знала. Но была уверена в том, что её слышат и обязательно откликнутся. Как? Она чувствовала, что помощь придёт. И неведомо откуда появившаяся вера в заступничество заставила произнести эти слова.

Ольга помнила отчаянный мамин рассказ о тяжёлых послевоенных годах.

«Заболела моя корова, — говорила мать уже взрослым детям — ей и сестре, — вы не помните, маленькие были. Стояла она на дворе, не ела, не пила, жвачку не жевала».

А последнее было верным признаком того, что дела плохи. Вызванный ветеринар развёл руками, вздохнул и горько сказал, что нет возможности вылечить и что корова-кормилица доживает последние часы. А годы были голодными, страшными. Люди ели траву — щавель, конятник, лебеду — «всё болото съели». От хлеба с лебедой односельчане пухли.

«Встала я на колени посреди двора, — вспоминала мама своё горе, — и взмолилась: „Святой Николай угодник! Помоги! Спаси мою корову! Чем же я детей буду кормить?“»

И потом мама делала паузу и с просветлевшими глазами просветлённым голосом произносила: «И что вы думаете, девки?»

Она опять делала паузу и продолжала: «Помолилась и пошла я в избу. А наутро иду на двор. И вижу — встала моя корова! И жвачку жуёт, и водички я ей дала — попила она и сено стала есть. И поправилась».

И эти мамины слова о чуде поддерживали Ольгу, давали надежду и показывали путь.

Она ждала чуда, и оно тогда произошло.

Только Ольга, как озарение, произнесла слова мольбы, тоже свершилось чудо!

Словно какая-то неведомая сила раздвинула тёмные тучи, из-за них, из-за горизонта, с запада, дальним отблеском уже почти опустившегося к линии горизонта солнца выглянули два прямых и ярких луча. Они озарили небо и землю и, направленные на восток, указали путь, как будто прочертили и линией нарисовали маршрут.

Ольга замерла в потрясении и восхищении, она сразу поняла и увидела ведущую в сторону шоссе дорогу, которая шла параллельно той, что заманила её в тупик. Лучи озарили и целое огромное поле, и верный путь, и сознание Ольги.

И вдруг в придачу ко всему очистился кусок неба на западе, а над горизонтом появилась яркая семицветная радуга. Она раскинула свои сияющие концы, охватив полмира. Краски сверкали, полыхали и струились, плавно перетекая одна в другую — красная — в оранжевую, оранжевая — в жёлтую, жёлтая — в зелёную, зелёная — в голубую, голубая — в фиолетовую. А спасительная огромная радуга торжествовала над подступающей темнотой, как будто подхватывала и поддерживала Ольгу.

А та бездвижно стояла перед этим чудом, явившимся ей сверху. Сказочная пророческая картина, переливающаяся всеми цветами радуга и лучи потрясли её и прибавили сил, указали ориентир, вселили надежду и укрепили веру. Заставили изумиться тому, что так быстро она была услышана и как просто и легко ей помогли, показав всё вокруг, оказали милость, поддержку и заступничество.

Ольга ахнула, на глазах её выступили слёзы благоговения и благодарности. Она прошептала: «Спасибо, святой Николай угодник! Заступник!»

И уже с новыми силами обогнула гигантский стог, легко вернулась на развилку и пошла той дорогой, которую указали ей светлые лучи с небес, а за спиной у неё, словно сопровождая и напутствуя, лучилась и переливалась высокая разноцветная арка.

Теперь Ольга полностью успокоилась и ясно представляла себе, где она находится и куда ей надо идти. У неё сразу прибавилось сил. Но главное, она получила духовную поддержку и была полностью уверена в себе и в том, что находится под защитой, в том, что её всегда услышат и помогут — оттуда, из светлой выси.

И сама не зная как, не чувствуя под собой ног, она быстро дошла, почти долетела словно на крыльях до шоссе. И хотя наступили сумерки, а потом на землю скатилась ночь, над головою было чёрное небо в тучах, моросил дождь — самое страшное осталось позади. Ольга теперь точно знала, что всё будет хорошо. Впереди показались огоньки Топтыкова, она добралась до поворота на деревню и спустя некоторое время уже была дома.

Оказавшись в родных стенах, Ольга подошла к старинной иконе и произнесла заветные слова, которые твердила всю дорогу: «Спасибо тебе, святой Николай угодник! Спасибо!»

И вскоре она уже очень смело с первого же раза растопила печь, накормила заждавшуюся повеселевшую Мурку и привела себя в порядок.

И свет с небес был с нею.

_____________________

* Рассказ написан по реальным событиям.

ЛЮБИМКА

В столицах шум, гремят витии,

Кипит словесная война,

А там, во глубине России, —

Там вековая тишина.

Лишь ветер не дает покою

Вершинам придорожных ив,

И выгибаются дугою,

Целуясь с матерью землею,

Колосья бесконечных нив…

Н. А. Некрасов

— А что, душа моя, — удобно развалившись в просторном малинового цвета кресле, сказал как-то после завтрака помещик Р. своей супруге Марии Фёдоровне, — а не съездить ли мне в дворянское собрание в С.?

Сидевшая напротив него в таком же кресле Мария Фёдоровна, встрепенулась:

— Воля твоя, душа моя, — в тон мужу ответила она, — поезжай в С.

Собрания дворянства устраивались нечасто, поэтому присутствие на них было важной и приятной частью помещичьей жизни.

Далее Мария Фёдоровна сделала паузу, подбирая слова и доводы.

— Но достаточно ли установился путь, Генрих Карлович? — с едва заметной укоризной и явно проскальзывающим нежеланием отпускать мужа в путешествие спросила она.

Марии Фёдоровне совсем не хотелось оставаться дома без супруга, а отправиться за компанию с ним в путешествие в уездный город она не могла.

К тому же за Генрихом Карловичем водилась страсть к карточной игре. Хотя эта распространённая забава и оценивалась в обществе как милая и приятная, в случае с помещиком Р. таковой считаться не могла. Будучи азартным игроком, он не делал мелких ставок. И почти исступлённое увлечение его иногда оборачивалось проигрышами — не то, чтобы глобально разорительными, но подчас вполне ощутимыми, к тому же выбивавшими помещика Р. из душевного равновесия, вызывавшими у него раздражение и недовольство всем и вся. И вообще, Мария Фёдоровна не жаловала поездок мужа в дальний уездный город С.

Сама она не была поклонницей длительных зимних путешествий. Вот принимать соседей-гостей в своём доме она любила — со всем хлебосольством и изобретательностью на угощения и развлечения. Но лично предпочитала не покидать своего имения, где всё было обжито, налажено и удобно устроено. И не нравилось ей расставаться с тремя маленькими погодками-детьми, да и появление четвёртого младенца уже было не за горами — к началу весны семья ожидала прибавления. Так что мысль о необходимости смотреть на дорогу почти шестьдесят вёрст даже на лёгком морозе была Марии Фёдоровне не по душе, да и не по силам.

Она перевела озабоченный взгляд с мужа за окно и увидела запорошённые снегом ветви яблонь и сугробы в саду.

— Но душенька, — сразу почувствовал настроение жены загоревшийся своим планом Генрих Карлович и, не желая показать, что заметил волнение в распахнутых синих глазах, резонно и убедительно произнёс, — уже морозы стоят с неделю! И санная дорога наверняка наладилась!

Мария Фёдоровна поняла, что её возражения приняты не будут.

— Поеду! — решительно воскликнул помещик Р., не допуская никаких возражений, и громко позвал. — Гришка!

Далее он резко поднялся, а через пару минут уже размеренно ходил по комнате и давал прибежавшему слуге распоряжения о закладке кибитки.

На следующее утро хорошо выспавшийся и воодушевлённый Генрих Карлович Р. после завтрака отправился в путь.

Мороз пощипывал щёки, солнце искрилось на снегу, три гнедые лошади с гулким топотом бежали по мёрзлой дороге, из их широко раскрытых влажно-чёрных ноздрей валил белый пар, поднимавшийся вверх небольшими облачками, бубенцы послушно многоголосо и весело позвякивали в такт копытам, а кучер, приговаривая «а ну-кася!», поддавал кнутом по окладистым крупам.

Ещё дома Генрих Карлович приказал приоткинуть кожаный верх кибитки, а теперь, покорно принимая всем телом дорожные потряхивания, взирал сначала на просёлки, а потом на наезженный тракт, до которого они вскоре добрались, и с любопытством оглядывал окрестности — в основном застланные снежным пологом поля. Полость, шуба, меховая шапка, валенки — всё это не давало ему замёрзнуть. И помещик Р., щурясь на солнце, крутил по сторонам головой, следил на дорогой и кучером.

Генрих Карлович был весел и полон ожиданий, равно как и одушевлён, и движим азартом. Ему давно хотелось покинуть наскучившую листопадной тоской усадьбу, отдохнуть от детского плача, забыть об осенних раскисших и расплывшихся полях, оказаться в пути — на вольной дороге, окунуться в зимний пейзаж, услышать посвистывание скользящих по зимнику полозьев. Нравилось ехать и замечать то высоко поднимающийся дымок над укутанными в снежные перины крышами в деревеньке, то далёкую заметно подросшую за лето рощу за холмом, то скованную льдом неширокую речку.

Помещику Р. хотелось поскорее оказаться в городе, в обществе, увидеть знакомые лица. Ему, ценителю продолжительных разговоров, слывшему хорошим собеседником, не терпелось обстоятельно поговорить о серьёзных делах и праздно поболтать о мелких пустяках, пошутить, посидеть за ломберным столом и поиграть в вист, бостон или ералаш. Да и шахматную игру Генрих Карлович жаловал, и не отказался бы от партии-другой с достойным противником.

Карточные же игры были в ту пору в большой моде, Генрих Карлович любил их и по праву считался неплохим расчётливым игроком. Умел он увлечённо просчитывать ходы, детально продумывая их порядок. Случались у него, правда, и досадные промахи, но ведь в игре главной была благосклонность фортуны, неожиданная удача. На сей раз Генрих Карлович предчувствовал счастливый расклад и триумфальную викторию.

Сладко ныло и радостно пело в душе у него ощущение неминуемой победы.

В предвечерних сумерках он остановился перекусить и переночевать на постоялом дворе, готовый утром опять двинуться в путь на отдохнувшей тройке.

И уже на другой день, подъезжая к городу С. и минуя небольшую деревеньку, Генрих Карлович увидел на белом пригорке за околицей высокую деревянную ветряную мельницу. Новое крепкое строение казалось красивой затейливой игрушкой, вольготно раскинувшей четыре решётчатых крыла, сквозь которые светило солнце с бездонного бирюзового неба.

— Ах ты! — тотчас восхитился он волшебной картинкой, приказал кучеру остановиться и принялся разглядывать недавно появившуюся и доселе не известную ему постройку.

«Это Афанасий Герасимович у себя поставил! Его владение!» — сразу понял Генрих Карлович и, прикинув, что и ему самому в хозяйстве тоже пригодилась бы ветряная мельница, наметил себе цель выспросить у Афанасия Герасимовича, как и откуда появилось у него такое сооружение.

Через какое-то время Генрих Карлович прибыл наконец в гостиницу города С., снял шубу, отогрелся с мороза, вкусно отобедал горячими жирными щами с кислой капустой, румяной курицей с гречневой кашей, сытной кулебякой, напился чаю, после чего с удовольствием улёгся на перину и уснул в своей комнате. А на следующий день свежим, бодрым и полным приятных предчувствий отправился в Дом дворянского собрания.

Мероприятие, на которое съехались помещики со всего уезда, носило увеселительный характер, не предвиделось на нём обсуждения серьёзных вопросов. Заскучавшие в осеннюю распутицу окрестные дворяне, важные и мелкие, устремились по установившемуся пути в город рассеяться и развлечься.

Генрих Карлович издали увидел в зале своего давнего приятеля Афанасия Герасимовича, раскланялся, поприветствовал его и тотчас же, не откладывая в долгий ящик, перешёл к делу, задав вопрос прямо в лоб.

— Видел-видел твою мельницу! Хороша! — сразу начал он, обращаясь к другу и отмечая, что тот за лето и осень, в течение которых не доводилось им встречаться, несколько раздался в объёмах. — Рассказывай, откуда взял, кто и как её поставил!

— Ну откуда-откуда, — невинно опустил глаза и развёл руками не желавший разглашать секретов и хвастаться успехами Афанасий Герасимович. — Построил.

— Кто же тебе её построил? — не унимался Генрих Карлович, задавшийся целью выведать, позаимствовать и воплотить в жизнь идею.

— Да так… — замялся и стал уходить от ответа скрытный Афанасий Герасимович.

— Нет, я от тебя не отстану! — воскликнул Генрих Карлович. — Говори!

— Ну, человека выучил, — начал порционно выдавать информацию о ноу-хау Афанасий Герасимович.

— Как же ты его учил? — был настойчив Генрих Карлович.

— Мужик у меня один есть, умный, смекалистый, очень сообразительный. Так я его и отправил учиться. Теперь есть свой мастер — ставит мельницы, хочешь — ветряные, хочешь — водяные. Всегда нужен такой человек в хозяйстве!

— А продай его мне! — сразу взял быка за рога Генрих Карлович.

— Нет, не продам, самому надобен! Да и деньги за учёбу плачены! — стоял на своём Афанасий Герасимович, предвидевший подобную просьбу.

— Какой ты, друг мой, несговорчивый! — чуть отступил и осадил натиск Генрих Карлович, при этом пристально и настойчиво посмотрев в глаза заупрямившемуся приятелю.

— Ни за что не продам! — был неумолим и категоричен Афанасий Герасимович.

— Так я у тебя его в карты выиграю! — нашёлся и засмеялся найденному решению Генрих Карлович. — Вот увидишь!

— Не выиграешь! Ты в прошлый раз подчистую проигрался! — напомнил досадное недоразумение Афанасий Герасимович.

В прошлый раз играли они на пару в «фараон», когда судьба выигрыша зависела только от удачи, но никак не от расчёта. Генрих Карлович выступал банкомётом, а Афанасий Герасимович — понтёром. И не повезло тогда бедному Генриху Карловичу — счастливый жребий достался его противнику, сорвавшему немалую сумму.

Теперь же одно азартное слово зацепилось за другое слово, жажда острых ощущений взыграла в сердцах обоих приятелей, и движимые идеей бурной схватки помещики пошли в зал играть в вист. Они уселись за квадратный покрытый зелёным сукном стол, к ним присоединилась ещё пара помещиков. Перетянутую крест-накрест бумажками новую колоду вскрыли, пустили в дело, и баталия готова была начаться.

— А давайте, господа, играть не на деньги, — якобы разнообразия ради провозгласил хитроумный Генрих Карлович.

— На что же вы предлагаете играть? — с интересом откликнулся сидевший рядом тучный Пётр Никодимович, неуклюже и тяжело повернув голову к Генриху Карловичу.

— Уж не на щелчки ли? — засмеялся сидевший напротив него сухощавый Николай Тимофеевич и, изображая готовность, энергично потёр ладони.

— Нет, отчего же сразу на щелчки, — серьёзно взглянув поочерёдно на Афанасия Герасимовича и на Николая Тимофеевича, ответил Генрих Карлович. — Давайте играть на крепостных!

— А давайте! — загорелся предложением и поддержал его Пётр Никодимович, улыбнувшись во всю необъятную ширину своих пухлых лоснящихся щёк.

Афанасий Герасимович, немедленно сообразив, в какую сторону дует ветер, закусил губу, развёл руками и должен был согласиться с мнением большинства.

Играли они долго, пересаживаясь и меняясь местами. И тут своенравная фортуна, так жестоко пошутившая над Генрихом Карловичем в прошлый раз, наконец разжалобилась, снизошла, милостиво подмигнула ему и обласкала со всей щедростью. Выиграл он и у Афанасия Герасимовича, и у Петра Никодимовича, и у Николая Тимофеевича — и у того, и у другого, и у третьего. И стал обладателем десятка крестьянских семейств, по несколько человек в каждом.

«Ай да молодец я какой! Целую деревню выиграл!» — мысленно хвалил себя Генрих Карлович, и звенела у него в сердце радость.

Афанасий Герасимович, похлопав победителя по плечу, не без досады, ревности и зависти признал:

— Твоя взяла! Поздравляю!

А по всему собранию из уст в уста полетела-зашелестела весть: «Генрих Карлович сорвал большой куш!»

И почувствовал себя Генрих Карлович на вершине счастья, глаза у него горели, а в душе звучали бравурные марши с громким стуком барабанов и высокими торжествующими трелями флейты. Так и виделись ему и высокая бревенчатая мельница неподалёку от его Покровки, и новая деревня с системой прудов, с цветущими яблоневыми садами, полная верных и преданных трудолюбивых мужиков, платящих оброк и обрабатывающих его поля. Так и представлялись ему покадрово и пахарь за сохой, и стадо сытых усталых после дня выпаса коров, и табун красивых лошадей, и важно переступающие бело-серые гуси с оранжевыми клювами, и миловидные поселянки, водящие на июньском закате хороводы у реки и распевающие песни высокими звонкими голосами — «На окошке два цветочка, голубой да-а „синенькай“!»

На следующий день помещик Р. уже ездил по усадьбам своих поверженных соперников и выбирал в их имениях крестьян — самых лучших, здоровых, умных, работящих, красивых. Осматривал дома, хозяйства, разглядывал людей, оценивал, прикидывал, сопоставлял. Пришёл Генрих Карлович и в избу мастера, построившего так понравившуюся ему мельницу. Всё изучил, всё окинул придирчивым взглядом, посчитал и остался доволен. Хозяйство было в порядке, постройки крепки, скотина выглядела сытой и ухоженной.

Обитатели избы — вся большая семья — высокий крестьянин, его беременная жена и трое детей-погодков — мал мала меньше, старик-отец, младший брат с женой и тремя такими же крохами детьми, две младшие незамужние сестры с длинными русыми косами стояли перед господами, а с печки выглядывала седая худая старуха в белом платке. Они поначалу не поняли, что происходит. Впрочем, не понаслышке крепостные крестьяне знали, что к барским причудам привыкнуть и приноровиться трудно. А теперь к ним пришёл их погрустневший барин и привёл другого, весёлого, осанистого, напомаженного, принявшегося разглядывать их, осматривать все углы, выспрашивать.

«Не иначе как продали нас!» — вертелась страшная догадка в головах взрослых.

— Теперь я ваш хозяин, а вы мои люди, — наконец, подтвердив их тяжёлые мысли, важно объявил им жизнерадостный барин, стоявший посреди избы. — Поедете со мной. Теперь вы поступаете в моё распоряжение и будете служить мне, построите новую деревню. И землю я вам дам.

Угрюмые обречённые крестьяне смотрели на ликующего улыбающегося нового хозяина и на хозяина старого, молчавшего, уязвлённого, ни слова не произносившего, но всем своим видом дававшего понять, что сделка честная, а его собственность, по всем существующим законам, справедливо переходит этому помещику.

Стоявшая за плечом мужа беременная крестьянка непроизвольно тихонько охнула. Из глаз её, помимо воли, потекли две крупные слезы, но она, испугавшись, неприметно быстро смахнула их ладонью.

«Куда ж мы теперь? — отчаянно и панически думала она. — Дети у нас малые! И рожать мне скоро».

Она обвела избу потерянным взглядом и представила себе, как они погрузят все пожитки на воз, как соберут и погонят птицу и скотину, как уедут неизвестно куда и окажутся ни за что ни про что где-то в голом поле — на холодном ветру и морозе. Страхи так и бились молотком у неё в голове, и сдерживаемые слёзы вдруг вырвались и потоком бесконтрольно хлынули по щекам. А сгрудившиеся у ног матери дети, почувствовав её настрой, как по команде дружно заплакали.

— Ну-ну! Прекратить! — незлобно прикрикнул на них Генрих Карлович и обратился к взрослым. — Вы — моя удача! Я вас выиграл! А потому люблю! Теперь вы мои. Переедете в мои владения. Тут недалеко — шестьдесят вёрст. Берите пожитки, раскатывайте брёвна, разбирайте и перевозите дома, переводите скотину. Земля у меня хорошая — чернозём, выделю вам участок, стройтесь, сейте, растите хлеб, у меня работать будете. Помогу вам и лесом. Я вас полюбил и не обижу! Собирайтесь!

— Да куда ж, барин, зимой-то ехать? — осторожно сказал старик — отец семейства.

— Да, — согласился Генрих Карлович. — Зимой негоже. К весне! К весне и переедете!

Семья впала в бессловесное оцепенение, боясь не только произнести слово, но и выказать своё горе. И малые дети, видя тупой страх в глазах родителей, после окрика нового барина боялись всхлипывать. И лежавшая на печи старуха тоже молчала, с покорностью принимая поворот судьбы и опасаясь вызвать гнев нового хозяина, всё-таки обещавшего не обидеть и обласкать.

А новый барин вместе со старым покинул избу, сел в кибитку, крикнул кучеру «давай!» и поехал дальше получать свой счастливый выигрыш у побеждённых карточных противников.

И только тут жена второго брата заголосила, а её причитания подхватили и малые дети, и старуха на печи, и все женщины.

Генрих же Карлович нимало не медля обошёл к концу дня все избы в трёх деревнях Афанасия Герасимовича, осмотрел и выбрал крестьян в его владениях, на следующий день наведался в имение Петра Никодимовича, на другой день посетил усадьбу Николая Тимофеевича, назвал понравившихся людей и «получил своё». Набрал таким образом помещик Р. десять семей хороших работоспособных крестьян, чему был чрезвычайно рад. Рад удаче, крупному выигранному кушу, выгодному приобретению.

С тем и уехал удачливый и торжествующий помещик Р. домой, представляя себя основателем и владельцем ещё одной деревни — новой и крепкой, с видной за версту высокой и красивой мельницей, на которую станут съезжаться землепашцы со всей округи. А ему, Генриху Карловичу, пойдут дополнительный доход и слава.

И когда весной возы с переселенцами и их имуществом под началом управляющего прибыли в его вотчину, он с большим энтузиазмом лично сел в седло и поехал впереди прибывшего обоза в чистое поле.

Достигнув небольшого начинавшего наливаться весенними соками куста, служившего вехой, он остановился и подождал, когда подтянутся телеги.

— Вот, — громогласно и торжественно объявил Генрих Карлович представшим перед ним новым рабам и широко по кругу обвёл рукой пространство. — Живите здесь, стройтесь, обзаводитесь, радуйтесь. Вы — мои любимчики. И потому деревня будет называться Любимкой.

Крестьяне молча смотрели на нового барина и безропотно слушали приказания.

«Любимка так Любимка!» — вертелось в голове у мастера по строительству мельниц, стоявшего ближе всех к барину.

— А ты, — указал Генрих Карлович на него, — будешь старшиной. Отчёт за всех передо мной держать будешь. Да смотри, чтобы порядок строгий был!

Управляющий по приказу Генриха Карловича огласил список крестьян, приказав каждому откликаться на своё имя и выступать вперёд. Барин с удовольствием слушал имена и фамилии, смеривал оценивающим взглядом новых холопов и казался себе справедливым умным хозяином, основателем нового поселения и преобразователем земли. В конце переклички он гордо оглядел своё многочисленное счастливое приобретение, смиренно взиравшее на него, и сказал ещё несколько поощрительных слов о всеобщей радости. С тем чрезвычайно счастливый и воодушевлённый помещик Р. уехал домой, а крепостные стали оглядываться по сторонам, распрягать лошадей, разбирать привезённые брёвна, доски, скарб и обустраиваться в чистом поле на новом месте.

А потом и землю под пашню неподалёку от Любимки Генрих Карлович своим крестьянам выделил, как обещал, — сдержал слово. Однако, будучи человеком прижимистым, поскупился и сэкономил — так был мал этот кусок, что новоподданные, увидев его, вспомнили слова барина и подумали про себя: «Вот ведь радость какая!»

Так и называли они с тех пор со всем сарказмом этот земельный дар Радостью.

Генрих же Карлович, следуя своему плану, приказал немедленно строить мельницу. Принялись рубить деревья в лесу за Покровкой, мастер взялся за дело и возвёл её, высокую и видную издалека. А потом исправно служила она всей округе более века.

Крестьяне поставили перевезённые дома, начали пахать, сеять, собирать урожай и обжились на новом месте. Рождались дети, жизнь продолжалась. А сына мастера, тоже вслед за отцом исполнявшего обязанности старшины, потомок Генриха Карловича за какие-то общие крестьянские провинности в гневе приказал пороть кнутом. И запороли его до смерти.

Спустя некоторое время после александровской реформы 1861-го года, отменившей ужасы крепостной зависимости, крестьяне поднатужились и выкупили землю у правнука помещика Р. — чуть подальше от Радости, в паре километров от достопамятного куста, на берегу реки Рясы. И переехали туда, по традиции назвав свою деревню тоже Любимкой — любимчики ведь! Только стали называть её новой Любимкой. Была она прямой и ровной, проходила по ней дорога, обсаженная высокими вётлами, а дома по обеим её сторонам смотрели один на другой. И люди, жившие в ней, отличались особенным характером — добротой и отзывчивостью.

А было это всего-то немногим более каких-то полутора сотен лет назад, в то время, когда инженеры-изобретатели Ефим Алексеевич и Мирон Ефимович Черепановы построили первый паровоз и железную дорогу в России, Георг Симон Ом в Германии открыл названный его именем закон, Юстус фон Либих в той же Германии заложил основы агрохимии, Джеймс Прескот Джоуль в Англии делал открытия в области термодинамики, разбуженный декабристами Александр Иванович Герцен разворачивал в Лондоне свою свободолюбивую агитацию, Николай Алексеевич Некрасов писал горькие песни о том, кому на Руси жить хорошо, а Карл Маркс и Фридрих Энгельс придумали, ни много ни мало, постулаты научного коммунизма.

Но всё это происходило где-то вдали от тихой красавицы-Любимки, ещё в том веке переименованной в официальных документах в Лю́блино.

На месте старой Любимки до сих пор в поле растёт большая раскидистая видная издалека ветла. И долгое время после Октябрьской революции при новой власти послушно и организованно ходили к ней жители новой Любимки на октябрьские и майские демонстрации с красными кумачовыми транспарантами — когда в дождь по непролазному чернозёму, а когда и в снег.

А теперь на месте новой Любимки — чистое поле — в ходе укрупнения и реорганизации колхозов в шестидесятые годы ХХ века все жители вынуждены были переселиться в соседнюю деревню. И дети их по велению времени уехали в города, в основном в Москву, до которой не так уж и далеко. Дома исчезли, словно растворившись в лазурной синеве неба, зелени растительности и жирном чернозёме, а колхозные трактора распахали яблоневые и вишнёвые сады, руководствуясь планами начальства устроить здесь поле. Но и эти прожекты рухнули вместе с исчезнувшим колхозом.

Только иногда приедет кто-нибудь из потомков обитателей Любимки в летний отпуск. Посмотрит вдаль на пшеничное поле и на место, где некогда стояли дома их предков, прикинет, где что было. Взглянет на затянутые тиной пруды и одинокую яблоню, единственную оставшуюся от большого дед-Захарова сада. Найдёт ярко-жёлтый черепок молочной крынки на месте бабушкиного и дедушкиного дома. Увидит на месте своей речки с необыкновенно мягкой и ласковой водой широкое водохранилище, затопившее заливные луга. Съездит к ветле-ориентиру и вспомнит историю любимчиков.

А однажды даже прилетали на небольшом самолёте авиаторы-любители из Москвы, покружили над родными местами, посмотрели сверху на округу, сели на люблинскую дорогу, заросшую травой-мурыжником, и сходили в соседнюю деревню в поисках односельчан.

И осталось только повздыхать и ещё раз рассказать друг другу о том, как приобрёл их предков помещик-игрок, селекционер.

ЗАКОН ТРИНАДЦАТОГО НОМЕРА

Юрию Юрьевичу Мелконову

— Я знаю всё на свете! — похвасталась Википедия.

— Во мне всё можно найти, — сказал Google.

— Я самый главный! — оборвал их интернет.

— Ну-ну, — тихо улыбнулось электричество.

Анекдот, бывший современным

во время происходивших событий

— Смотрите! Будьте осторожны! У вас тринадцатый номер, — напутствовала коллег Гайсма.

— Нормальный номер! — смеясь, отвечала ей редактор журнала Татьяна и упрямо думала, что не верит ни в какие приметы и всё будет хорошо.

— Нет, — считывала её мысли Гайсма, за плечами которой был не один сданный журнал. — В тринадцатом номере всегда что-то вылезет. И как вы ни старайтесь, а какой-нибудь ляп всё равно обнаружится! Это закон!

— Подозрительно, — комично прищурившись, традиционно комментировал сидевший за соседним столом редактор другого выпускавшегося в издательстве журнала Айвар.

— Ну, вылезет и вылезет, — философски отвечала Татьяна и отмахивалась от Гайсминого фатализма, — никуда не денешься.

Но макет журнала вычитывала очень внимательно и не один раз. Хотя она всегда так делала. Все предшествовавшие двенадцать номеров.

Собственно, Гайсма была вовсе не Гайсмой, её звали иначе. Вообще-то, это был точный перевод имени: gaisma — свет. И над столом Айвара, автора лексемы, даже висел небольшой лист бумаги с отпечатанным на латышском языке текстом закона о прямолинейном распространении света: «В однородной прозрачной среде свет распространяется прямолинейно».

Так он видел характер и привычки сидевшей напротив него Гайсмы.

Сама Гайсма латышский язык знала плохо и о содержании надписи могла только догадываться.

— Вот вы смеётесь и не верите, — пророчески улыбалась и напутствовала она коллег. — А это закон тринадцатого номера. Что вы ни делайте, как ни бейтесь, а где-нибудь выпрыгнет така-ая блоха! Сами не поверите!

С этими милыми и многообещающими предсказаниями тринадцатый номер собирался, готовился и верстался.

До сдачи оставались сутки. Татьяна уже дважды вычитала распечатанный толстый макет — все 102 страницы. Последние два дня с утра до вечера они с макетировщиком его улучшали. Процесс назывался нарочито скромно — «поправить переносы». Но на самом деле был занятием трудоёмким, хотя и весёлым. А с учётом объёмов журнала и содержания статей имел обыкновение затягиваться, как правило, на несколько дней.

Бо́льшая часть работы уже была сделана, оставалось всего ничего — каких-то шесть-семь часов времени, один заключительный рывок.

Новый номер уже снился редактору-трудоголику по ночам. Вечером Татьяна закрывала глаза и мысленно вспоминала содержание — статью за статьёй, порядок их следования, высчитывала количество страниц и иллюстраций, напоминала себе о том, что надо не забыть подписать три-четыре недавно полученные фотографии, что надо связаться с такими-то авторами, получить их подтверждения, внести присланные поправки и т. д. и т. п. С теми же мыслями она и пробуждалась.

Вот и сегодня Татьяна проснулась с неким «менделеевским» озарением. Она поняла, как сделать статью, над которой коллективно бились весь предшествующий день, но так ни к чему и не пришли. Поэтому, решив, что утро вечера мудренее, всё отложили на завтра.

На статью было отведено 8 страниц, где требовалось разместить огромный текст в несколько главок, сноски, две большие таблицы, 25 небольших портретных фотографий и две большие фотографии документов-приказов. И как прикажете всё это художественно скомпоновать на ограниченном пространстве? Да ещё и умудриться каждую иллюстрацию подписать. При вчерашней попытке собрать статью получалось странное лоскутное пёстрое одеяло. Над неудобоваримым пазлом долго ломали голову.

Но утром редактор проснулась с готовым решением, она сразу представила себе свёрстанную готовую статью.

«Как просто! — подумала Татьяна, едва открыв глаза. — Сделаем портреты маленькими и поставим все в пять рядов по пять штук на одну страницу, пронумеруем, а подписи разместим на странице рядом — как ссылки. И текст не поплывёт от малейшего прикосновения, и мозаика не получится, и все подписи поместятся».

С этими светлыми и счастливыми мыслями она отправилась на работу. «И 50 танков в статье Романова точно так же поставим, — радовалась она найденному наконец алгоритму. — Сегодня всё добьём и тогда успеем до праздников отправить журнал в типографию. А журнал после Нового года получим».

Трамвай полз по сумеречному тонущему в декабрьской оттепели городу. Зима ныла и капризничала, поливая затяжным дождём посеревшие и почерневшие сугробы, оседавшие и расплывавшиеся грязными потёками по асфальту.

Войдя в дворик офисного здания, где находилась редакции, Татьяна увидела мокрое и блестящее ледяное поле, по которому была проложена узкая тропинка, посыпанная песком, превратившимся в размякшие коричневые пятна. Осторожно ступая по ним, стараясь сохранять равновесие, держа над головой жизнерадостный красный зонт и боясь поскользнуться, Татьяна добрела до заветной большой прозрачной двери, вошла внутрь и направилась к лифту. Она сразу почувствовала неладное — света в обычно освещённом вестибюле не было. И тёмная кнопка лифта не подавала признаков жизни.

«Тринадцатый номер», — представился Татьяне провидческий Гайсмин смех.

«Придётся пешком идти», — вздохнула и молвила про себя редактор, доставая из сумки мобильник.

Она с надеждой взглянула на входную дверь — не войдёт ли кто-то из коллег, составивший бы ей компанию. Процедура преодоления узкой, без единого окна, тёмной, обвивавшей шахту лифта лестницы старинного здания была не самым приятным и даже страшным времяпрепровождением.

Но никто не появлялся. Сотрудники не отличались излишней пунктуальностью с мягко-либерального согласия руководства. И никого из соседних офисов тоже не было видно.