Бесплатный фрагмент - АПОКАЛИПТО ГЭ

Последнему поколению СССР посвящается.

Глава 1

Мы нашли его на дороге. Ева от неожиданности схватила моё запястье, отчего я, водитель с трёхмесячным стажем, дёрнул руль. Видимо, Провидение решило удержать меня от сквернословия, подобно дверцу новенького «рено» цвета Евиного маникюра от близости с торчащим из зарослей бревном.

Если говорить о физической близости, то между мной и Евой её не было. Пятнадцать лет свели некогда безумствующую страсть к бесполому родственному постоянству. Залог его прочности опоясывал наши пальцы обручальными кольцами, а наши шеи — ипотекой и автокредитом. Тем более, Еву недавно сократили, и она уже вкусила прелести статуса содержанки, а это скрепляет брак не хуже тайны совместного убийства.

Конечно, Ева никого не убивала, и я тоже, но на всякий случай, из-под водительского сиденья промасленной ручкой весомой стабильности торчал молоток. Бейсбольную биту я недолюбливаю; при примерно одинаковой убойной силе, хороший молоток всегда заткнёт её за пояс и компактностью, и ценой. Что-что, а уж молотки и женщин я всегда выбирал «что надо»! К тому же, мне, как равнодушному к спорту человеку, спорт пиндосский был ещё и противен; превратить свою водительскую жизнь в ходячую рекламу вражеской культуры для меня, как патриота, — абсолютно неприемлемо!

Домашние тапочки на ногах лежащего на дороге человека, кичились своею непатриотичностью. Верхняя их часть, расшитая в цвета американского флага, оскорбляющим красно-белым плевком рдела на невзрачном холсте русской действительности. Привычная славянскому глазу родная безрадостно — бурая палитра просеки подмосковного соснового бора казалась поруганной иноземной нахрапистой пестротой.

Объехать лежащего я бы не смог, проехать же по нему останавливало врождённое чувство такта. Заглушив двигатель, я вышел из машины. Воздух заполнил лёгкие свежестью майской хвои и непредсказуемостью. Зажатый в ладони молоток придал уверенности моим шагам, а мотивация «быть мужчиной» в глазах супруги плеснула в кровь безрассудной отваги.

Человек не подавал признаков жизни. Волосатые пухлые ноги с бледной кожей между прожилками вен коленями уходили под плотный плащ выцветшего беличьего цвета. Руки, по-покойницки сложенные на груди, торчали из рукавов едва видимыми фалангами холёных сосискообразных пальцев. Плащ, размера на четыре больше необходимого, поднятым воротом скрывал шею и часть подбородка. Чёрная фетровая шляпа, фасона советской партноменклатуры, положенная сверху, прятала лицо. Осторожно приблизившись, я мыском туфли опрокинул шляпу на землю.

Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами! Я инстинктивно отскочил в сторону и рука, сжимающая молоток, непроизвольно взмыла вверх. Сфинктер моего внутреннего «настоящего мужчины» интуитивно сжался. В ноздри ударил резкий запах собственных вспотевших подмышек, извергнувших, как мне показалось, сразу суточную дозу пота. Лежащий человек не шелохнулся, но на его лице появилась робкая улыбка. Похоже, я испугал его не меньше.

— Где я? — голосом мультяшного Весельчака У боязливо произнёс он.

Его круглое добродушное лицо, в сочетании с этим высоким, жеманным, не достойным натурала голосом, вмиг сделали их обладателя безобидным и даже жалким. На мгновение, мой разум перенёсся в детство — перед глазами всплыло лицо Капитана Зелёного, и я поспешил опустить руку, стыдливо спрятав молоток за собой. Демилитаризированное тело расслабилось, и я указал вперёд по направлению дороги:

— Километрах в трёх Софренково, а там, — указав в противоположную сторону, — шоссе. Но до него километров пять.

Мужчина тем временем поднялся на ноги. Я сконфуженно улыбнулся, стесняясь своей природной ссыкливости — двухметровый детина, центнер живого веса, с молотком в руке, и против кого? Пухлый мужчинка лет пятидесяти пяти ростом чуть выше полутора метров стоял напротив, растеряно озираясь по сторонам. Он напоминал Громозеку, только что вышедшего из сортира, в котором не оказалось бумаги; только без растительности на лице и нелепом одеянии. Пожалуй, под плащом на нём ничего не было.

Подошла Ева и поздоровалась с мужчиной. Тот мило улыбнулся и кивнул в ответ. Едва заметная улыбка промелькнула на её лице; не ошибусь, если предположу, что она подумала — «вот ведь, эксгибиционист, хуев!» Признаться, об этом в первый момент подумал и я, но мужская логика против женской отличается умом и сообразительностью, к тому же не такая прямолинейная. Я сразу смекнул — «этот чел, хоть и странный, но точно не извращенец! Точнее, может он и извращенец, но определённо не эксгибиционист. Ареал обитания эксгибиционистов — городские парки, но никак не леса, где в радиусе десяти километров своими причиндами можно пугнуть разве что одинокую зайчиху или, если повезёт, лосиху. Но извращенец, при этом, должен отличаться изрядной везучестью класса enfant gate (баловень судьбы — фр.) как минимум!»

Толстяк, стряхнув с плаща прилипшие иголки, задумчиво уставился на стоящего в нескольких метрах француза российской сборки и многозначительно промычал:

— Что-то пошло не так!

«Если тебя, — хотел было сказаться я, — в домашних тапочках и плаще на голое тело, находит случайный водитель на безлюдной лесной дороге, в семь тридцать утра субботы — естественно что-то точно пошло не так!»

Вместо этого, совесть, пинаемая снизу остатками неловкости за поднятый на безобидного чудака молоток, вывалилась из меня предложением подвезти до Софренково. Толстяк согласился и Ева с недовольным видом перебралась на заднее сиденье.

— Разрешите представиться, — нарушил неловкое молчание, уже перерастающее в напряжение, пассажир. — Пан Уи. Грибадир шестой Декады. Уровень «К».

Я еле сдержался, чтобы не заржать! Хорошо, что этого не слышала Ева, которая по обыкновению, садясь в машину, затыкает уши плеером.

— Дон Ган. Дегустатор фотомоделей третей гильдии. — решил подыграть я. — Почётный хэйтер Серпуховско-Тимирязевской линии. Заслуженный Магистр Антихайпа.

— Несказанно рад! — весельчак, без тени смущения воспринял мои слова.

«Да, ты, чёрт возьми, прав, — подумал я, — у тебя действительно что-то не так, и похоже на всю голову!» Я тут же прикинул — чей номер мне набрать как доедем, — местного участкового, или соседа по московской квартире, бывшего работника здравоохранения (он, правда, заслуженный ветеринар, но всё ближе к психиатрии, чем я). Не определившись с выбором и, оставив принятие решения на потом, я сосредоточился на дороге; Впереди замаячили залитые коричневой жижей рытвины и ухабы.

Через двадцать минут, в липучих объятиях глинозёмистого дерьма Отчизны, «дастер» замер во дворе нашей дачи. Когда-то, этот дом построили шурин с тестем; один вкачивал бабки, другой рулил бригадой зодчих таджиков.

Долговязый шурин с крючкообразным носом и очками с толстыми, как слой целлюлита на бёдрах мексиканки линзами, в безденежные девяностые забил на НИИ и подался из аспирантуры в предприниматели. Три его точки оказания интимных услуг, в своё время, считались лучшими в Химках. Бизнес пёр, оседая доходной частью в строительство будущего родового гнезда, в котором иуда от науки планировал загнездиться всем огромным дружным гипотетическим семейством. Разумеется, родня (исключая тестя, который знал правду) полагала, что место работы шурина — научно-исследовательский институт, а их родственник — перспективный молодой учёный. Сам он, на вопрос «откуда бабки» заводил песню про иностранных партнёров и свои новейшие разработки в области электромагнитных герконов. Никому и в голову не приходило поинтересоваться — что нового в герконах можно изобретать вообще, и пять лет подряд в частности?! Но ему верили все, включая меня, пока однажды мне не довелось подслушать его телефонные разногласия с крышующими его ментами. Шурин был старше меня лет на десять, а потому слова парня, только что перешагнувшего за двадцатник, он пропускал мимо ушей. А зря.

Был в моей жизни дядя Гена, в вечном подпитии обитающий на лавке возле подъезда. Тогда, четырнадцатилетним пацаном, я подбрасывал ему мелочёвку, за что выжатый жизнью пенсионер делился со мной практической наукой суровой взрослой жизни. Делал он это без соплей и сглаженных афоризмов, вываливая своё искалеченное судьбой нутро в неприглядном, но отрезвляющем реализмом виде. В его однушке на первом этаже, пропахшей нищетой и немытыми телами уличных философов, я познавал тайные закоулки лабиринтов окружающего бытия. Здесь всегда находились ответы на терзающие психику подростка вопросы. Не удивительно, что дядя Гена являлся для меня в то время непререкаемым авторитетом; у него были добрые глаза и четыре ходки.

— Люди, малой, — размеренно говорил дядя Гена, сибаритски разбавляя настойку боярышника газировкой, — делятся на два вида: чепушил и мажоров. Первых имеют все, при этом каждый чепушила мечтает стать мажором. Так вот запомни, между этими антиподами социума есть два переходных состояния: фраер и правильный пацан. Фраер уже не чепушила, но ещё не пацан, ибо догматизм для фраера понятие обтекаемое и скорее условное, переступить через непреложную истину которого, при удобном случае, фраер не считает за западло. И в том его ахилесова пята! Правильный же пацан живёт по понятиям, в рамках перспектив реальных раскладов, чтя внутренний моральный кодекс в базисе ровного мировоззрения — не беспредельничает по дурости, не быкует по-порожняку и не ссучивается за навар! Достигнув статуса и достатка, правильный пацан, зачастую, превращается в мажора, утрачивая фундаментальные мифологемы правильности. Главное для мажора — блюсти парадигму преемственности, ибо неизжитый вовремя фраер в ментальном конденсате мажорства, неотвратимо приводит последнего к погибели!»

Тогда, я понимал далеко не всё, что пытался донести до меня дядя Гена, однако, с годами, смысл его слов являлся в наглядных формах чредой моих личных жизненных казусов. Именно благодаря пахнущей перегаром правде дяди Гены, моё пытливое отрочество перешло в величавую юность без надрывов и изломов; В дальнейшем я осознанно нёс свой внутренний статус пацана относительно ровно, без проституирующей робости перед изломами жизненного пути. О дяде Гене и проститутках я могу говорить бесконечно: о первом как о своей безвозвратно ушедшей молодости, о вторых — как о неминуемом будущем.

С шурином всё вышло именно так, как я его и предупреждал: не сумев по капле выдавить из себя фраера, мажора шурина, в итоге, нашли с простреленной башкой под химкинским мостом. Родовое гнездо не дождалось своего основателя, и было тут же заселено птицами более низкого полёта — нами. В генеалогическое древо шурина вписали выдающимся учёным, и теперь его семейка по любому случаю предъявляла мне этого дятла эталоном успешности. За семейным столом первый бокал неизменно выпивался за научный талант и золотые руки усопшего сутенёра. При этом тесть единственный хитро улыбался, видимо представляя части тела, которыми зарабатывался каждый кирпич этого дома.

С тестем у нас сохранялся стабильный паритет, — он не лез в мою жизнь, я — не покушался на его. С тёщей всё было сложнее — дипломатом она была никаким, зато стряпала отменно. Есть при ней было невыносимо — стоило мне запихать в рот её блинчики с мясом, как она начинала сверлить взглядом, и попробуй только одобрительно не улыбаться в этот момент, пантомимой изображая непередаваемый вкус. Пару раз я пытался высказать своё «ша» по этому поводу, но проще убедить волка стать вегетарианцем, чем изменить тёщу. А после того, как я в прошлом году, сорвавшись, в шутку назвал её кладом, добавив, осушив рюмку, что место кладу — в земле, в отношении меня она окончательно скурвилась. Да и хрен с ней; в омуте моего бытия и без того исполненного бездонной тоской, лишний килограмм на шее утопающего уже не играет роли.

Маленькой отдушиной моему погибающему Я была небольшая баня в глубине участка, на втором этаже которой мне позволили обустроить свою персональную берлогу. Диван, телевизор, ноутбук и полное одиночество оставались тем, что ещё питало меня остатками кислорода в окончательно заполняющейся удушливой гарью беспросветности жизни. Её четвёртый десяток завершился зудящим ощущением внутренней обосранности. И если обосравшийся малыш поутру имеет шанс быть отмытым заботливыми руками матери, то внутреннее дерьмо заскорузлого мироощущения взрослого человека способен соскоблить разве что Создатель, снизошедший до желания изменить его жизнь. Но ничего за последние пять лет в моей жизни не менялось, однако, сегодня действительно что-то пошло не так!

Глава 2

Ева, подхватив свои шмотки, упорхнула в дом, я же, для приличия дипломатично махнув маячившим за стеклом террасы сонным физиономиям родни, направился к бане.

«-Пусть, этот Уй валит в направлении своему созвучию! — подумал я и вычеркнул его из памяти, — В пакете два литра крафтового пива, два леща, бутылка коньяка, в ноуте три уровня Фоллаута 4, впереди день и целая ночь свободы!»

…Уй сидел на скамейке, расслабленно откинувшись на залитую майским солнцем бревенчатую стену бани. Его закрытые глаза с длинными ресницами чуть подрагивали, бледная кожа запрокинутого лица впитывала утренний свет далёкого светила. Я не причислял себя к альтруистам, более того, увязнув в трясине хронического уныния, вызванного личностным кризисом, люди для меня перестали существовать в качестве катализатора моих светлых порывов. Да и светлых порывов, если уж быть честным, во мне осталось на пару чихов. Мрачный и раздражительный по любому поводу, последние годы я изводил Еву, осознавая свою гнусность, и не в силах этому противостоять. Отрадно, что Ева, проявив мудрость, предложила временно дистанцироваться; уныние, по её словам, не менее заразно, чем триппер и способно окончательно обрушить наш семейный союз. Лишаться предсказуемой стабильности нам не хотелось, а потому на даче я жил в бане, а она в доме с родителями, где и планировала провести всё лето.

Завтра я вернусь в Москву, но навигатор моих сегодняшних намерений, благодаря толстяку в плаще, уже уверенно менял маршрут.

— Уй! — нарочито громко, рявкнул я. — Какого ляда ты тут?!

Толстяк подскочил от неожиданности, его распахнутые глаза округлились и внутреннее ощущение ребёнка перед собой, вновь заставило меня испытать неловкость.

— Извините меня, мой друг! — виновато заверещал мультяшный голос, от которого мои губы сами собой расползлись в улыбке. — Беспомощность собственного положения заставила меня вторгнуться в ваши владения! Признаюсь, я оказался в деликатной ситуации и, боюсь, без вашей помощи мне из неё не выбраться.

Я поставил пакеты на деревянный столик напротив и молча стал выкладывать содержимое. Уй беззвучно наблюдал за моими действиями.

— Ну, тогда за знакомство! — я придвинул к нему на четверть наполненный коньяком стакан. Предвкушение чего-то интересного уже пробудилось у меня внутри.

Толстяк, скорее из вежливости, с плохо скрываемым отвращением, выпил содержимое стакана и уткнулся, втягивая носом, в рукав плаща.

— Ну и говнище это ваше пойло! Никогда не понимал мотивации его потребления…

Глядя на отличный дорогой коньяк, зовущим мочецветным оттенком переливающийся в майских лучах, я с гневом выдал в его адрес:

— Так что же с вами произошло, пан Уй?

— Ах, друг мой, мне не составит сложности просветить вас относительно моей кручины, однако, предполагаемый скепсис с вашей стороны, не даёт мне уверенности в целесообразности дальнейших объяснений…

— Вы хотите сказать, что ваше объяснение изначально настолько неправдоподобно, что поверить в него невозможно? — перебил я. — Так отчего же вам не придумать более убедительную версию?

— Милый вы человек, — его лицо округлилось лубочным солнцем, — попробовал бы Христофор Колумб объяснить туземцам принцип работы порохового ружья, когда пулю невидно (а значит, её как бы и нет), а человек в ста метрах падает как подкошенный!

— А вы попробуйте! Я не туземец, да и вы не Колумб! Зря он, кстати, открыл эту грёбаную Америку!

Уй вынул из кармана плаща скомканную в шар газету и аккуратно развернул её передо мной. Внутри оказалась горстка чего то, напоминающего по форме изюм, но зеленоватого цвета пасты гои.

— Вот попробуйте, — Уй придвинул газету ко мне, — только не более одной штуки!

Я взял изюминку пальцами и поднёс к носу. Так пахнет ночью в натопленной казарме, после долгого марш-броска. Я убрал руку от лица и послевкусие первичного аромата донеслось нотками сушёных грибов с оттенками скисшего молока из далёкого детства.

— Что это?

— О, дон Ган, это то, за что на протяжении всей вашей истории многие из вас продают души! Не бойтесь, мой друг, просто положите в рот!

Я выбрал самую маленькую изюминку и выполнил просьбу, готовый выплюнуть её в ту же секунду. Но этого не потребовалось — приятный вкус тающего шоколада с тмином растёкся по языку.

Внешне ничего не изменилось. Я по-прежнему спокойно сидел на деревянном пеньке-табурете напротив добродушно взирающего круглолицего визави. Однако то, что творилось сейчас в моей голове — достовернее всего опишет язык айтишника. Моё внутричерепное железо получило сверхмощный апгрейд, сменив архаичный Celeron на многопроцессорную связку последнего поколения. Новая операционная система восприятия замелькала в разуме калейдоскопом десятка одновременно исполняемых процессов; Каждый из них, как и подобает в многозадачной ОС, просчитывался параллельно, не ущемляя в аппаратных мощностях другие приложения.

Откуда-то вдруг явилась неожиданная идея как в несколько раз увеличить прибыль предприятия, которому я отдал свои крайние пятнадцать лет. Через мгновение она трансформировалась в законченную мысль, простота которой граничила с её гениальностью.

«И как такое, — подумал я, — никому раньше в голову не приходило?»

Пока эта идея обрастала конкретикой, параллельно мой разогнанный мозг просчитывал ситуацию, при которой Алёна, девушка с охуительной (все другие эпитеты в данном случае ничтожны) фигурой, из экономического отдела, мне точно даст! В голове как из рога поэтического изобилия, в который одновременно дули Пушкин, Есенин, все поэты старого света вместе взятые и поэт — символист Фёдор Сологуб, лились изысканные, наполненные трепетом и обезоруживающим смыслом грациозные оборотами речи. И вот уже разум в тончайших и завораживающих подробностях предстал передо мной волнующим видеорядом, превосходящим своею пикантностью суммарные задумки Тинто Брасса. Я физически ощутил трепет покорившегося мне тела, обтянутого коротким чёрным платьем, запах её волос, в которые она вплетает едва осязаемую цветочную магию Lanvin, ставшую моим ароматическим фетишем…

Тут же я перескочил на другую идею, в смысл которой после предыдущей я не желал погружаться, но она касалась хитроумной комбинации ставок на спортивном тотализаторе. Данный расклад сули мне тройной процент вероятности срыва банка… Если бы сейчас передо мной стояло зеркало, то совершенно точно, из него бы на меня взирали брызжущие жизнелюбием и пламенеющие страстью к жизни глаза.

— Дон Ган! — сквозь вязкую пелену прорывается ко мне еле различимый голос Уя.

В этот же момент грохочущим, но не оглушающим эхом в залах моего рассудка гулко разносится «Гаан… Гаан…». И вот Дэйв уже стоит передо мной в нескольких метрах, и я, частью слившегося в экстазе зала выкрикиваю «Рита тач фэйт». Мои слова попадают в ритм, и даже в тональность, мои руки устремлены вверх в пульсирующем гимне животного восторга. Я захлёбываюсь в океане эмоций и единения с разгорячёнными толкающимися телами вокруг. Кто-то тянет за руку… Из тумана, сквозь звук собственного сорвавшегося в разнос сердца и слепящего мелькания стробоскопов Олимпийского, выплывает лицо пана Уи. Он протягивает мне стакан, и я читаю по губам «Пей!» Содержимое, залитое в глотку, отрезвляющим цунами проносится по берегам разума, унося причалы распустившихся ветвей моих мыслей одним бурлящим потоком щепок в сливное отверстие вечности…

Я открыл глаза и окружающая действительность субботним утром хлестнула меня по щекам. Пан Уи смотрел на меня сардоническим взглядом.

— Что это было?

— Это гриб. — спокойно ответил Уй. — Я же представился вам. Я — грибадир.

— Какой нахуй гриб? Ты меня подсадить на галлюциногены решил, дилер хуев? — выругался я.

Уй поднял обе ладони и по его взгляду я понял, что снова сморозил чушь.

— Нет, что вы, что вы! — поспешил объясниться толстяк. — Гриб это вовсе не тот гриб, который вы называете галлюциногенным. Гриб это аббревиатура! Global Router Individual Background (Глобальный Маршрутизатор Индивидуального Фона), — на безупречном английском произнёс он.

— Вот что, дядя Уй, — невежество в голосе не уступало моему знанию английского, — или ты мне сейчас всё понятно объясняешь, или я вламываю тебе пиздюлей и отвожу на то же место, где подобрал, и не факт, что следующему водиле ты встретишься живым!

— Я вам всё сейчас расскажу. Гриб это не наркотик! Проще говоря — стимулятор мозговой деятельности. Ваши наркотики всего лишь раздражают отдельные зоны, а гриб заставляет весь мозг работать более продуктивно. — пан Уи перестал тараторить. — Мозг среднестатистического человека в среднем функционирует на шесть процентов от своих возможностей. И это не случайно. В стрессовой ситуации ваш мозг способен достигнуть отметки в пятнадцать процентов и действовать на уровне реакций и интуиции, например, молниеносно отскочив в сторону от падающего на вас дерева. Во сне ваш мозг задействуется до тридцати процентов, проводя диагностику и восстановление организма. Гриб это вещество, заставляющее мозг работать на тринадцать процентов своей мощности в режиме бодрствования… Вот вы сейчас помните всё, что видели под грибом?

— Да, и на удивление отчётливо! — подтвердил я.

— Вот! А после алкоголя или наркотиков только боль в голове и провалы в памяти!

— А зачем вообще этот гриб нужен? Новая синтетическая дурь для золотой молодёжи?

— Чтобы вам объяснить мне придётся долго рассказывать.

— А вы куда то торопитесь? — с ехидством спросил я.

— Не скрою, мне бы хотелось побыстрее очутиться в Архангельске, — ответил толстяк, — но, в силу сложившихся обстоятельств, осуществить желаемое я не в силах.

— Вот и замечательно! — я открыл бутылку пива и разлил по стаканам. — До ночи ещё далеко, выпивка есть!

«-Как будто у него есть выбор!» — подумал я.

Очевидно, Уй подумал так же.

— Хорошо, мой друг, — сказал он. — Вы знаете, что такое дуализм?

Я утвердительно кивнул.

— Двойственность, если не ошибаюсь?

— Совершенно верно. — воодушевился Уй. — Так вот, парадигма человечества — дуализм. Оставим в стороне дуализм гносеологический и религиозный, возьмём за основу метафизику и этику прикладной, так сказать, двойственности…

Я настороженно сморщил брови, и Уй, смекнув, что более простые термины в моём обществе более уместны, продолжил:

— Человеческое общество живёт в диаметральной модели двухполюсной вселенной. Есть добро и есть зло, жизнь и смерть, горячее и холодное, начало и конец, свет и тьма, будущее и прошлое… Всякий человек в этой системе в каждое мгновение стремится отнести себя к одному из двух полюсов.

— Как дерьмо в проруби, — перебил я, — болтаемся мы то у одного, то у другого берега. А если и заплываем на середину, то всё равно остаёмся на миллиметр, но ближе к какому то краю.

— По сути верно, хотя и в несколько фривольной формулировке. Так вот, — продолжил Уй, — вы добрый человек или злой?

— Я? Ну это, смотря в какой ситуации. Когда то я добрый, когда то я злой…

— Но по большей части, вас швыряет от одного берега к другому в проруби сложившихся обстоятельств. — подытожил Уй, слегка улыбнувшись.

Я улыбнулся ему в ответ, демонстрируя, что не обижен сравнением; в конце концов, про дерьмо я сам и начал.

— Человеческий разум не приемлет баланса полярностей, — продолжил Уй, — Состояние равной удалённости мимолётно и пренебрежительно мало в общем жизненном отрезке единичной особи.

— Согласен. — кивнул я и добавил, — Член либо стоит, либо нет, а промежуточное состояние это всего лишь движение в одну из сторон. Ты наливай, дядя Уй, не стесняйся. К чёрту дуализм, давай про грибы!

Казалось, пан Уи несколько смутился, но скорее показательно, как смущается обладательница стройных ножек, когда озорной ветер на миг задирает её юбку и она ловит на себе восторженные мужские взгляды. По всему было видно, что толстяку приятно, что собеседник хоть и не должным образом, но всё-таки понимает его.

— Извольте, — промолвил он, — хотя и перепрыгиваем между главами, но comme bon te semble, monsieur (как вам будет угодно, месье — фр.)!

— Кондом, кондом, — лингвистически саркастировал я, зубами расчленяя вяленого леща.

— Всё, что я вам сейчас скажу, уважаемый дон Ган, будет звучать для вашего разума странно и порою непостижимо. Но, надеюсь, действия гриба, которое вы прочувствовали, окажется весомым доказательством истинности моих слов.

Я кивнул. Лещ превосходным маслянистым вкусом дополнял речь незнакомца.

— Полагаю, мой друг, вы, как и все в вашем обществе, уверены в том, что мир развивается по законам эволюции, переплетаясь с религиозно — философскими аспектами, коими затыкаются спорные и малообъяснимые факты.

Я снова кивнул. Пиво, ещё не успев нагреться, вносило весомую отраду в ощущения сегодняшнего дня.

— Однако, всё немного не так, как принято считать на вашем уровне. Кстати, ваш мир в каталожных картах обозначен уровнем «Гэ».

— Гэ? — удивился я. — А почему сразу Гэ?

— Ну как же, милостливый государь, — казалось, Уй чем то оскорбился. — Вся ваша жизнь вертится вокруг дуалистического «Гэ». Взять к примеру слова «Господь» и «говно», — антиномия дуального восприятия, охватывающая полный спектр человеческих эмоций! Господь — всё лучшее, что всплывает у вас в разуме, когда вы слышите это слово, а говно, соответственно, олицетворяет всё худшее. Подобным образом «точка G» и «геенна огненная» являются дуалистическими рубежами восприятия; от крайней степени телесного блаженства, до бесконечности истязания плоти.

— То, что этот мир — одно большое Гэ, я и без тебя за сорок лет понял! — лёгкая степень опьянения, позволила моим словам прозвучать философично, — Если мы на уровне Гэ, то сам ты на каком уровне?

— Я с уровня «К» — kreators, мы по вашему креаклы-демиурги; ваш уровень — globals, потому и «Гэ». Есть уровень «М» — masters, над ними, говорят, тоже кто-то есть.

— Интересно девки пляшут… уровни, значит! — растягивая слова, произнёс я.

— Именно уровни! Без уровней, признаться, в каталожных картах никак не разобраться — поди определись кто над кем стоит и кем погоняет! — толстяк ухмыльнулся. — Мы с уровня «К» рулим вашим уровнем «Гэ», потому, как ваше Я существует исключительно в плоскости дуализма. Базис сознания уровня «К» — силлогизм, или тройственность по-вашему; равновесие между полюсами есть наша неотъемлемая приоритетная константа, или, если хотите — ментальная изюминка!

— Вот смотрю я на тебя, — мой подбородок опустился на ладонь, — ты или на всю голову ебанут, или инопланетянин! И если бы не гриб, то на основании собственного дуализма, я бы метался между двух полюсов: вломить тебе сейчас, или дать тебе шанс попытаться смотаться за забор и огрести уже там!

Лицо толстяка чуть вытянулось, как вытягивается лицо ребёнка, который надул губы и готов вот — вот пустить слезу из уже заблестевших глаз. И было в этих глазах нечто, подкупающее своей наивностью настолько, что последующие слова сами сорвались с моих губ.

— Вот смотришь ты на меня, дядя Уй, и думаешь, — какие же они все мерзкие и убогие в своих позывах, как тщедушны и мелочны в своих суждениях; одним словом — плюгавенькие потомки Адама… Только и норовят либо побить, либо облапошить ближнего! Ты, думаешь, мне за всё человечество не стыдно? Стыдно, и ещё как стыдно! И весь этот стыд сейчас из меня вон лезет, обтекая тебя вязкой мутной смердящей субстанцией! Смотри, дядя Уй, на меня и не дай тебе Бог, чтобы потомки мои встретились на твоём пути такие же…

— Полноте, полноте, друг мой, ничего такого я себе и в мыслях не допускал! — прервал мой душевный каминг-аут толстяк. Он склонился ко мне и прошептал, — Именно до такого как вы, батенька, у меня как раз интерес и имеется!

Я вгляделся в его искренние, как у наложившего в штаны грудничка глаза, положил ему руку на плечо и произнёс:

— Не держи зла на меня, божий человек, в том, что паскуда я редкостная, — ну так жизнь меня таким сделала. Думаешь легко нам на уровне Гэ, среди сплошного Гэ влачить свою жалкую долю?!

— Я всё понимаю! — он улыбнулся тёплой, всепрощающей улыбкой. — Думаешь на уровне «К» житьё веселее? Если у вас максимум что могут — жизнь отresetить, то у нас на пару уровней вниз спустят — и прозябай муравьём, или осой какой замшелой весь свой путь заново!

— Дядя Уй, — взмолился я, — расскажи ты мне всё с самого начала, чтобы понятно было! А я, со своей стороны, обещаю впредь на тебя не бычить!

До сих пор не просёк — почему в тот момент я попросил этого чудака ввести меня в курс дела, тем самым навсегда изменив свою жизнь. Отчаяние ли моего тогдашнего обрыдлого существования, ощущение ли своей ничтожности, а может, внутреннее предчувствие грядущей социальной погибели… Не знаю, но точно кто-то, или что-то толкнуло меня на путь познаний, разрывая в тот момент моё естество свербящим любопытством. И если меня спросят — жалею ли я сейчас об этом, отвечу без всякого лукавства — нет, не жалею, ибо несущийся к смерти сгорающий мгновением метеорит куда поэтичнее тысячелетиями катящегося попутными ветрами в вечность камня.

Меланхолично блуждая в лабиринтах самому себе поставленных вопросов, тезисно сводящихся к клише «а ради чего я есть», я подсознательно ожидал того дня, когда, внезапность перемены озарит мой самоубивающийся разум. Сорок лет предвкушая личностный ребрендинг, сжигая последние литры жизнелюбия, мне удалось дождаться желанного перерождения. Подобно визуальному постоянству, при полной смене смысла от переноса ударения в слове «пиздить», моё представление о мире претерпело не менее радикальную трансформацию. Но, обо всём по порядку.

Глава 3

Пан Уи излагал неспешно, отыскивая для необъяснимого человеческим языком привычные моему уху слова. Я слушал, не перебивая, изредка подливая себе уже тёплое пиво. Несмотря на расслабляющую пелену опьянения, каждое слово рассказчика складывалось в моей голове в растущую внутреннюю лестницу удивления, ведущую, как мне казалось, к просветлению.

— Мир уровня «Гэ», — струился мультяшный голос толстяка, — всего лишь один из уровней цикличной модели диапазональных замкнутых систем, причём более высшая система замкнута на более низшую. К примеру, система уровня «Гэ» (мир людей) замкнута на систему уровня «Б» bio (мир флоры и фауны). Соответственно, без низшего уровня, следующий за ним уровень немыслим, ибо лишён ресурсов существования. И если комфорт уровня «Гэ» определяется состоянием уровня «Б», то мой уровень «К» полностью зависим от благополучия вашего уровня «Гэ».

— Понятно, — развёл руками, пан Уи, — что берёт от уровня «bios» уровень «globals», а вот от уровня «Гэ» уровнь плазменных полей «kreators», как ни странно это прозвучит, берёт ваши эмоции. Мы, креаклы-демиурги, питаемся ими, подобно тому, как более высокий уровень «М» уминает гармонические производные наших вибраций. Если население уровня «Гэ» исчисляется миллиардами, то обитателей уровня «К» несколько миллионов, соответственно, на уровне «М» -несколько тысяч. Говорят, есть более высокие уровни, но никто толком о них ничего не знает и все гипотезы в их сторону были официально запрещены ещё при богобрщице Несравненной Мики Цунаге.

Произнося это ничего не значащее для меня имя, пан Уи презрительно сплюнул. Получилось не по пацански и он, сконфуженно утеревшись рукавом плаща, продолжил:

— Вообще, верхний уровень может влиять на все, что ниже. Если представить весь существующий диапазон «vivamus formas» (живые формы — лат.) линейкой в метр длиной, то человек всеми его органами чувств, способен воспринимать всего один его сантиметр. При этом остальные миры существуют в это же самое время в этом же самом месте, фактически не пересекаясь друг с другом.

— То есть твой мир уровня «К», — влезло в монолог моё любопытство, — живёт на этой планете, просто в ином, не доступном человеку диапазоне?

— Точно так! — пан Уй многозначительно поднял указательный палец. — Вообще то, уровни делятся на подуровни, например цивилизация вот этих муравьёв (его толстый палец указал на гипотетического муравья под столом) имеет каталожное обозначение «B-AGI24А4», что означает: уровень bios, подуровень animals, класс ground, вид insect, цивилизация 24, группа осознанности А4. Соглашусь, звучит заумно, но тем не менее…

— Слушай, — не сдержался я, — а в вашем мире разумные существа, вроде тебя, все такие низкорослые и плюгавые? Отчего мне встретился именно ты, а не, скажем, пышногрудая стройная фемина?

Мой вопрос заставил Уя рассмеяться. Смех его напоминал смех гиены, поднятый по частоте где-то на октаву.

— Да я бы с радостью принял облик блондинки, да только не всё так просто, — толстяк перестал смеяться. — У нас вообще нет физической оболочки, уровень «К» полевой. Вот если бы ты видел ауру человека, ты бы понял, о чём я. И вообще, попасть в оболочку вашего уровня нам чрезвычайно затруднительно. Например, это плюгавое, как ты выразился тело, я ждал полдекады, а это пятьдесят лет по-вашему между прочим!

Пан Уй, похлопал ладонями по своим, выглядевшим пухлыми даже под плащом, бёдрам:

— Просто взять и вселиться в человеческое тело мы не можем, по Конвенции Пятой Декады запрещено под страхом вечного слива. Покуда так называемая вами душа к телу прикреплена — тело занято. А без души ваши телеса уже ни на что не годны, разве что на корм низшим уровням. Так вот вся трудность в том, чтобы найти такое тело, от которого душа уже откреплена, но ещё числится за данной оболочкой, и все системы с органами исправно функционируют при этом. Как у коматозников, например!

— Выходит, я сейчас бухаю с бывшим коматозником — пиндосом? — съехидничал я.

— Ну, судя по всему, — Уй посмотрел на выпрямленные не достающие до земли ноги в домашних тапочках с американским флагом, — вы правы, дон Ган!

— Да никакой я не дон Ган, — это обращение к себе уже успело меня утомить, — пошутил я тогда в машине, не так меня зовут…

— Да мне нет никакой разницы, как вас называть, — смущённо промолвил толстяк, — поймите, идентификационные формы весьма условны…

— Да мне, собственно, тоже по барабану! — согласился я. — А почему ты пан Уи?

— Ну это долгая и давняя история, — толстяк, словно ждал этого вопроса, во всяком случае мне так показалось по пафосу, в слетевших с его губ словах.

— Это ещё до Конвенции Второй Декады династии богоборцев было. Тогда элита уровня «М» совсем безбашенная была, какого беспредела только по уровням ниже не творила. Модным развлечением считалось — смотаться в исток уровня «Гэ», во времена цивилизационного рефреша и дать, pardon, пизды Адаму. Пинают его ногой в промежность, а он корчится и скачет от боли, да всё только мычит, в муках сплетая звуки в слова; так, говорят, за пару лет идиш и появился.

Пан Уи неосознанно сжался, видимо, представив на себе всё варварство процесса.

— Так вот, пращур мой по отцовской линии, этой забаве и предался, да только не знал, что ранее Уполномоченные по Делам Невмешательства от фракции указотворцев закон протолкнули, запрещающий причинять боль и иные телесные страдания одушевлённым низших уровней. В общем, прокуритет опустил пращура до уровня «К» в команду тогдашних лузеров, курировавших галлов на уровне «Гэ» — оттого погоняло Oui к нашему роду и прилипло. А паном прозвали, в честь первого набега его команды на вотчину лужицких (команды, рулящей древними поляками). С тех пор всех в команде галлов-французов по нашей линии панами Уи и называют. А после мой отец вовсе в вольные грибадиры подался…

— Постой, постой, — осадил я, — про игроков не понял, у вас что там, командные состязания?

— Ну, типа того! — толстяк на миг замолчал, а после посмотрел мне в глаза. — Вот в чём смысл человеческой жизни?

Я пожал плечами.

— А вот смысл жизни креаклов-демиургов в командном духе и соперничестве. Живём, так сказать, чисто на интерес, кто кого тактикой и креативом уделает! — Уй потёр пальцы, задумчиво вскинув глаза в небо; возможно он подбирал нужные слова, или пытался что то вспомнить.

— Есть у вас такая игра компьютерная «Цивилизация», кажется, называется. Так вот жизнь уровня «К» — это и есть игра в цивилизацию, только играем мы историей вашего уровня. Всё наше население поделено на команды извечных соперников. Одна команда рулит французами, другая испанцами; есть аутсайдеры типа гондурасников, а есть воротилы англо-саксонской коалиции.

— Хрена себе, игрища! — не сдержался я, — выходит, вы нами как в куклы играете, стравливаете страны, народы, войны всякие там устраиваете… А наши философы тысячи лет причину человеческой агрессии в нас самих пытаются отыскать!?

— Нет, нет, друг мой, — возразил пан Уй, — войны вы сами устраиваете, мы всего лишь контролируем и направляем властную верхушку каждого государства.

Толстяк снял шляпу и положил её рядом на лавку.

— Когда то давно, ещё до эры богоборцев, наши предки уровня «К» начинали новый кон игры простейшими одноклеточными уровня «Гэ». Суть состояла в стремлении к эволюционному превосходству одной команды над другими, в условиях возможностей конкретной планетарной привязки. Игра сводилась к катализационному соперничеству, когда предки современных грибадиров, используя различные вещества, стимулировали мозг земных обитателей своих команд. Так доигрались до динозавров. Ранний свод правил запрещал катализ агрессии, позволяя стимуляцию только адаптационных направлений мозговой деятельности. Но всегда появляется кто-то, кому плевать на правила; одна из команд тайно вывела плотоядных динозавров. Естественно началась неразбериха, Священный Суд предков опустил всю проштрафившуюся команду на уровень, так они и сгинули в мезозое. Однако игра потеряла спортивный характер и обрела форму войны между командами, по сути, сделав их врагами, а уровень «Б» бесконечным аттракционом выживания. — пан Уи опустил глаза и с сожалением выдохнул.

Я подлил пива.

— Цивилизацию динозавров пришлось обнулить, команды расформировать, как говорят у вас — свернуть финансирование… А после кому-то пришла идея начать всё с нуля — генерация опорного разума уровня «Гэ», наделённого задатками интеллекта в лице первого человека — Адама. Так появился человек разумный и верховники прежних команд совместно стали продумывать концепт вашего будущего.

— А что, других дел на вашем уровне нет, кроме как над нашим экспериментировать? — резонно, как мне показалось, подметил я.

Уй посмотрел на меня как на туповатого, но крепкого физически подростка:

— Как нет у вас дел важнее, чем выживать, так нет у нас ничего более необходимого и первостепенного, чем соперничество! Ваш уровень, между прочим, и создавался как игровой полигон, вы наша био-лаборатория многообразия мыслящих жизнеформ.

Я понимающе кивнул.

— После того, как наши предки пришли к согласию, относительно форм-фактора человека, вас разделили на мужчин и женщин. А дабы игроки каждой команды имели свои идентификационные особенности, человечество поделили на дюжину рас. Вскоре определилась четвёрка команд-лидеров: европеоиды, монголоиды, австралоиды и негроиды. Остальные расы проигрывали им по большинству параметров, а члены их команд втихаря перетекали к более успешным конкурентам. В результате внутри команд началось деление рас на народы. Мой предок, как я уже и говорил, оказался в команде европиоидов галльской группы. Со временем одни группы, начали конфликтовать с другими и требовать признания их отдельными командами… Честно сказать не знаю какой бы беспредел тогда наступил, если бы не спуск Диктатора с уровня «М». Он тогда навёл шороху, обозначив новые правила игры. Так наступила эра богоборцев. До этого Бога у человечества не было, вернее был сонм его прототипов. Но, приказ есть приказ, и всякая независимая команда была обязана наделить своих юнитов «функцией Бога» — незыблемостью веры в существование того, по чьей воле сплетаются перипетии человеческих судеб. Некоторые команды дошли до того, что отдельные божественные сути были присвоены земным стихиям, её законам, и даже человеческим органам…

— Слышал такое, — вставил я, — Приап с огромным членом, бог плодородия, если не ошибаюсь!

— Вот — вот, — кивнул Уй, — так наступила эра богоборцев и всякая команда кроме модели своего внутреннего развития стала навязывать другим и своих богов. И вот тут снова начались войны.

— А каким образом вы, креаклы, управляете человечеством?

— Через грибадиров, — улыбка на устах пана Уи проанонсировала предстоящую, самую приятную для рассказчика часть истории.

— Грибадиры — это вольные гриботворцы, элита уровня, не побоюсь этого слова! Хороших грибадиров — не более полустони, а лучшие из них, — пан Уи как бы невзначай ткнул большим пальцем себя в грудь, — всегда при делах и востребованы всеми командами разом!

Он сделал паузу, во время которой я как раз нарезал колбасу неровными, но аппетитно толстыми кружками. Взяв один кружок, пан Уи отправил его в рот.

— Говно ваша колбаса, — чуть помяв её во рту, заключил он.

В небе появились тяжёлые, гематомного цвета облака, беспардонно теснящие блаженное томление субботнего роздыха.

— Гриб, как я упоминал ранее, стимулирует отдельные участки мозга, — Уй не без отвращения проглотил колбасу.

— Каждый грибадир хранит секрет формулы своего продукта, посвящая работе над ней всю свою жизнь. Если ты спросишь меня о составе гриба, то знай, что интересоваться об этом у грибадира, всё равно, что спрашивать монашку о размере её бюста, — в благопристойном обществе определённо недопустимо и даже пошло!

— Обещаю, пан Уи, что ни при каких обстоятельствах не буду клянчить формулу твоих грибов! — поспешил успокоить его я.

— Превосходно! — казалось, пан Уи это от меня и желал услышать. — Так вот, в любом обществе, или иной группе особей, обладающих разумом, всегда находится лидер или вожак. Ему в пищу подспудно подмешивается гриб, делают это граберы (компиляторы по-вашему), при этом мастера момента — бэккеры, создают на первый взгляд случайную обстановку, являющуюся на самом деле ни чем иным, как составной частью предстоящего мозгового апргейда. Например, контент из лежащих рядом острого камня, палки и лозы, сподвиг особь, употребившую в этот момент гриб, создать первый каменный топор…

— Постой, — воскликнул я, — только не говори мне, что все изобретения человечества подкинуты вами!

— Ну не все конечно, — усмехнулся грибадир, — колоть черепа собратьев этим топором — придумка исключительно ваша! А все научные и технические открытия — наших рук дело. Менделеву, думаешь, просто так с бухты-барахты таблица во сне явилась? Нет конечно! Его наши бэккеры и планеры вели всю жизнь к этому «открытию», дабы влить в общий план онтогенеза славян ложку стратегического превосходства.

Всё, что я смог выразить в тот момент, относительно услышанного, слетело с моих губ презрительной фонемой «прррр», коей извозчики на Руси исстари останавливали лошадь. Толстяк даже не притормозил.

— Двигать общность людей вперёд по культурно-технологической лестнице эволюции, — продолжил он, — скажу я вам, дело в высшей степени многосложное и затратное, ибо влечёт за собой огромные временные и умственные потуги каждого участника команды!

— И что, на протяжении всей человеческой истории, всякий лидер, начиная от вождя племени, заканчивая президентом страны, плотно сидит на грибе? — внезапно озарило меня.

— Не всегда, но в большинстве случаев. — задумчиво произнёс Уй. — Но политики первого эшелона, передовые учёные, верхушка религиозных культов и деятелей культуры, несомненно, в числе стимулируемых.

— То есть, все они знают о существовании вашей фантастической организации уровней миров?

— Не все, но в большинстве своём…

— И неужели, за тысячи лет никто из них не проболтался остальным о вас, о грибах?…

— Конечно болтали, — перебил Уй, — но сам догадайся, расскажи ты кому про всё, что ты сейчас услышал, где ты окажешься? В лучшем случае в психушке, а в худшем — тебя наши консумеры зачистят. Тело твоё найдут с остановившимся сердцем, или сбитым на дороге… В средние века тебя бы на костре сожгли, а ещё раньше — в жертву богам принесли, а череп твой отполировали и на полку поставили… Прельщает вас такая перспектива, мой друг? — пан Уи засмеялся, с прищуром наблюдая за моей мимикой.

Мимика на моём лице сползла в сторону изумлённой задумчивости, которая выплеснулась неожиданным для визави вопросом:

— Если гриб действует на всех одинаково, то зачем столько грибадиров с индивидуальными составами гриба?

Вопрос, на мгновение, озадачил грибадира шестой Декады. Он задумчиво поводил сморщенными губами, подобно старлетке, прикидывающей предполагаемые ништяки от возможного соития со вторым режиссёром.

— Понимаете, дон Ган, — отыскивая в своём вокабулярии сообразные слова, произнёс Уй, — Я вас посветил лишь в самую малость тайны концепта взаимодействий уровней.

Тут он внезапно замолк, загадочно теребя мочку уха.

— Обстоятельства складываются таким образом, что без вашей помощи мне, по всей видимости, не обойтись. Я вынужден просить вас, дон Ган, содействия в осуществлении моих планов. Разумеется на взаимовыгодной основе!

Весна, внезапным раскатом грома последнего майского дня, оповестила о своей кончине. Небесные плакальщики слёзно затянули проливной отпевальный реквием. Извивающиеся стрелы небесной скорби, вспышками рвущие простыню сгустившегося мрака, окончательно лишили остаток дня блаженной праздности.

Глава 4

Сидя на деревянной лавке предбанника, взирая на дождь сквозь манящие остатки коньяка, я вдруг осознал простую, но восхитительную мысль. Передо мной сидел человек, обладающий по нашим меркам возможностями Бога, но при этом расписавшийся в собственной беспомощности; и этот человек, вот так запросто скачущий между мирами и в игрищах вершащий судьбами человечества, взывает о моей помощи! О помощи простого смертного, безликого юнита команды славян, ну или какая там из их команд рулит русским миром?! Я посмотрел на пана Уи. Он задумчиво смотрел сквозь дождь, печальными с шукшинским прищуром глазами.

— Не понимаю, как меня угораздило оказаться здесь, — изрёк он, — из коматозной палаты Кэлвари Хоспитал в Бронксе я должен был переместиться в Архангельск. А теперь я застрял здесь, в тысяче километров от цели…

Гость в плаще выглядел подавленным даже на фоне меня, человека, с погасшим взглядом, имитирующего жизнь по инерции, в спасительном ожидании её финала. Моя рука как то сама собой оказалась на его плече:

— Хоть мы и из разных миров, но сидим в одной безвылазной заднице; не знаю каким образом, но я к вашим услугам, гер грибадир!

Моя улыбка, отразившись в его глазах, вернулась ко мне тёплым ощущением своей нужности. В шумной компании барабанящего ливня мы расправились со всем алкоголем и закуской. И обстоятельства, и раскрасневшиеся сусала собутыльника, и, в особенности, моя распоясавшаяся во хмелю пытливость, как нельзя располагали к разговорам. Но вопреки всему, мы просто молчали, и нам было хорошо от невесть каким образом возникшего самоощущения взаимного чувства локтя и мужской солидарности.

Промокший пьяный вечер клонил ко сну. Я принёс из машины и надул матрас, постелив уставшему от перипетий угасшего дня гостю на широкой лавке в парной. Пожелав спокойной ночи и, указав направление сортира, я поднялся на второй этаж и завалился на диван.

Утро выдалось солнечным; этой жизни ещё удавалось меня чем-то радовать, — жужжанием шмеля и щебетом птах, заполняющими пробуждающийся разум, приветливыми пятнами солнца, шкодливо скользящими по лицу, повинуясь движению веток в распахнутом первому дню лета окне…

Потянувшись, я спустился вниз. Пан Уи сидел за ещё не просохшим столом, с книгой перед собой. Его заинтересованное лицо заставило меня подойти и полюбопытствовать предметом его изучения. Извинившись, я взял книгу в руки. На твёрдой обложке мышиного цвета золотистыми буквами было вытиснено:

КАК РАСТИТЬ СВИНЕЙ

Руководство начинающего свиновода

Лениздат — 1957год.

— Забавная, однако, литература, — промолвил Уй, — вроде про свиней написано, а всё как в наших учебниках по геймалистике! — И тут же, предвидя мой вопрос, добавил, — Геймалистика это генеральный свод правил по ведению игр в нижних уровнях.

Совершенно точно, эту книгу толстяк раскопал в сортире, среди заросшей паутиной стопки литературной продукции далёкого СССР. Сколько себя помню, они всегда лежали в отхожем месте и я даже пытался как-то, одержимый то ли желанием культурного роста, то ли внезапным приступом библиофилии, начать их изучение. Однако, своё знакомство с литературным наследием прошлого я закончил на десятой странице первой попавшейся книги — кажется, это был Толстой. Страницы, отпечатанные на грубой бумаге, соответствовали фамилии автора и не пришлись по душе ни моему разуму, ни моей заднице. С тех пор прошло много лет, а книги так никто и не трогал; Честно говоря, на книги я не обращал внимания ни в нужнике, ни в остальном, окружающем его пространстве моей жизни.

Покинув толстяка, увлечённого свиноводством, я ушёл в дом, где положил на поднос тарелку с ещё горячими оладьями, сметану, пол батона и графин с киселём. Оставив на кухонном столе три сторублёвки, вернулся к бане. Мы принялись трапезничать.

— А всё же, — сказал я, — не верю, чтобы кто-то из ваших за тысячи лет не проболтался кому-то из наших по-крупному, про всю эту игро-уровневую херь!

— Нет, ну было, конечно, но это карается очень жёстко и за последние пару тысяч лет я такого прокола не помню. Крайний раз утечку допустили ещё при правлении Свята Годуха. Планер из семитской команды, перебрав местного вина, слил тогда часть официальных планов дикарям. Часть касалась ликвидации вашей цивилизации, в случае входа игры в логический тупик или в другой форсмажор. После в вашем мире эта информация, хотя и в извращённом виде, всплыла под названием Апокалипсис, в книге Ёхана Богослова.

— Так всё в Апокалипсисе правда и действительно состоится второе пришествие с судным днём? — я на секунду перестал жевать и капля сметаны, сорвавшаяся с моих губ, унесла в землю остатки моей надежды на фикцию библейской ахинеи.

— Да нет, конечно, — Уй улыбнулся и крошки батона полетели вслед моей надежде, — то ли нашего болтуна понесло, то ли ваш Ёхан был под кайфом, но никаких всадников не будет и уж второго пришествия тем более. Всё ограничится процессом, напоминающим уничтожение тараканов дихлофосом.

— Я, значит, вашего брата хлебом-солью, ночлегом встречаю, а вы вот так запросто нас дихлофосом как тараканов?

— Ну да, — без тени смущения ответил Уй, — а чем вы, собственно отличаетесь от тараканов? У нас, кстати, на цивилизациях насекомых новобранцы тренируются. Навыки манипуляции отрабатывают и логистику постигают.

— Как чем отличаемся? Разве у тараканов есть мозги, разве могут они подчинять себе окружающую действительность так же эффективно как человек?

— У всех есть мозги, — толстяк, попытался отыскать взглядом в качестве примера кого — то, мелкого и безмозглого с моей точки зрения, но не найдя, остановил взгляд на мне.

— И человек и таракан существуют в парадигме дуализма; и вы и они мечетесь между полюсами голода и сытости, комфорта и дискомфорта. Разница между вами несущественна — если у таракана всего пара-тройка алгоритмов действия, то у вас их тысячи. Соответственно, просчитать вас чуть сложнее, но интереснее. Вот и вся разница. А в остальном вы вообще идентичны, — рождаетесь, взрослеете, размножаетесь, умираете.

— А на вашем уровне всё не так? — я попытался уязвить собеседника. — Вы же тоже рождаетесь, жрёте, трахаетесь и дохнете?

— Идейно, конечно так, но в несколько иной концепции претворения… — толстяк, было, кинулся в разъяснение, но звонок моего мобильника охладил его пыл.

Голос начальства, орущего тебе в ухо, о том, что ты идиот, способен вогнать даже крепкого с виду мужчину, вроде меня, в ничтожность величины динамика, сквозь который извергается этот поток унижений. Выслушав вышестоящее по социальной иерархии неприятное во всех отношениях лицо, я заверил оного в том, что нужные документы буду подготовлены к утру понедельника.

Моя физиономия в этот момент отражала всю ничтожность самоощущения и одновременную беспомощность. Заметив это, грибадир произнёс:

— Как у вас говорят… я начальник- ты дурак, ты начальник — я дурак? Второй аспект коммунистического дуализма Маркса по этому поводу гласит: при переходе от классовых формаций к коммунизму мы обнаруживаем, что вырвались из царства необходимости в царство свободы.

— Нет никакого коммунизма, нет никакой свободы! — праведная желчь в голосе с нотками зарождающегося протеста звучала в каждом моём слове. — Есть загнанное в стойло стадо, которое кучка сильных мира сего доит всё активнее! Жили в социальном государстве, с заботой о человеке, бесплатно квартиры получали, медицина, обучение, путёвки… начальство тогда на вы к простому работяге обращалось, а зарвавшихся — к стенке ставили! Хоть какие-то порядок и социальное равенство было! А теперь у людей в головах одна жажда денег и непротивление неравенству субординаций. Одни миллиардами воруют, а другие от зарплаты до зарплаты еле дотягивают! При этом у нас сорок процентов всех мировых природных богатств на два процента населения планеты. Казалось бы, живи себе припеваючи, ан нет, — вчера бензин снова вырос и уже дороже, чем в странах, покупающих у нас нефть! Правильно вы наш уровень назвали, Гэ оно и есть Гэ, как в воду глядели!

— Vanitas vanitatum et omnia vanitas (Суета сует, всё — суета. –лат), — позёвывая, произнёс толстяк всё в том же размякшем настроение мяукающего любимца семьи, сморённого послеобеденной леностью. — На нашем уровне нет социального неравенства, потому как нет и социума. Есть поля доступности, обобществлённые Конвенцией, и ими у нас пользуются все. Силлогизм не позволяет скатиться до банальной градаций личностей…

— Ладно, извини за нытьё, но ей Богу, достало, — я прикоснулся рогаткой из указательного и среднего пальца к своему кадыку, — вот уже где вся эта поганая жизнь сидит!

А ещё через секунду я вспомнил о гениальной идее, посетившей меня под действием гриба.

— Бля буду, если не выжму из этого мешок преференций и прочих ништяков! — эвристически воскликнул я. — Ну, что, пан Уи, мне пора в Москву и как порядочный человек, обещаю вам помочь добраться до Архангельска! Конечно, при условии, что вы сейчас едете со мной.

— С удовольствием! — радостно отозвался Уй, — Прошу не отказать в любезности пожаловать мне эту восхитительную книгу, в качестве памяти о нашем знакомстве. Естественно, если для вас просьба сия окажется необременительной!

— Да забирай хоть всю сральную библиотеку, мне до фени, — ответил я, заталкивая мусор в чёрный полиэтиленовый мешок. — Через пять минут выезжаем!

Выехали через семь. Две минуты ушло на формальность прощания с Евой; всё-таки супружество, кто бы что ни говорил, отнимает время! Ехали неспешно, молча, с опущенными стёклами, втягивая лёгкими умиротворение хвойного леса. Километра через три нас остановил бородатый мужичок вида обитателя грушинских богем. Растянутый свитер, потёртые штаны цвета хаки, кеды, потерявшие белизну ещё в до аллопугачёвскую эпоху, выцветший брезентовый рюкзак за плечами… Завидев нас, он поднял руку.

Признаться, я редко беру пассажиров, Еву выводит из себя одна только мысль о чужой грязной заднице, трущей обивку нашего салона. Мне приходится быть крайне разборчивым, когда хочется сшибить лишние три сотни, или потешить визуальную составляющую своего либидо, подвозя длинноногую няшку в мини. Голосующий впереди няшным не был, как не был и отчётливым представителем презираемого мною сословия социальных опущенцев — бомжей. Я притормозил и предложил мужику за сотку подбросить до остановки на трассе. Попутчик, блаженно улыбаясь, уселся назад, за спиной грибадира, возложив рюкзак на колени.

Всё произошло молниеносно и сумбурно; как часто бывает в моих дурных снах. Горло грибадира сдавливала верёвка, намотанная на кулаки мужика сзади, который, выпучив глаза от натуги, тянул её что есть мочи. Первые секунды, находясь в оцепенении, я бездействовал, пока хрипящий и ёрзающий Уй не начал отрезвляюще закатывать глаза.

— Zum wohle des deutschen teams! Im namen der gesellschaft hungrig gribadiros! (Во благо немецкой команды, от имени Общества Голодных Грибадиров! — нем.) — сквозь сжатые зубы шипел обезумевший мужик на заднем сиденье.

Развернувшись и выхватив молоток, я плашмя обрушил все его четыреста отрезвляющих граммов на его голову. Раздался неописуемый словами звук, который в тот же момент всей своей глухой, но леденящей ужасом природой, навсегда ворвался в мою память. И прежде чем тело безумца обмякло, а руки в бессилие отпустили верёвку, перед моими глазами успели пронестись и лицо следователя, и стальные прутья решётки, и судья, грузная женщина неопределённого возраста, огласившая отвратным голосом мой приговор — восемь лет строгого режима. Молоток сам вывалился из моей дрожащей руки, стало непереносимо душно, тошнотворный ком подкатывал к горлу. Я успел вывалиться из машины, прежде чем меня вырвало. Вокруг не было никого, кроме меня и двух бездыханных тел в моём автомобиле.

Вернувший логику разум задал резонный вопрос о наличии лопаты в багажнике. Лопата, к счастью, оказалась на месте. Я сел за руль и рванул вперёд. Проехав около ста метров, глаза заметили заросшую густой травой просеку, ей явно давно не пользовались. Всё таки хорошо, что в своё время я не послушал Еву и настоял на полноприводной версии, переплатив незапланированные сто двадцать тысяч! Её доводы о целесообразности спустить эти деньги на новую шубу и квартальный абонемент в спа, не смогли в тот момент сломать мою настойчивость. И вот сегодня эта лишняя сотка и моё тогдашнее чутьё стали моим спасением, нерасторопно пробирающимся в чащу всеми четырьмя ведущими колёсами. Судя по стукам, ударам и треску сучьев, я неслабо обдирал краску на кузове, но по сравнению с восьмью годами строгача, это были несущественные мелочи.

Углубившись метров на триста в непролазную глушь, скрываемую от остального мира плотной стеной кустарника, я заглушил мотор. Пронзающую тишину леса нарушали лишь самец кукушки и стук моего сердца. Выйдя, я примерился с местом и вогнал лопату на полный штык во влажную податливую почву. Дерново-глеевая, подумал я, и углубился в работу.

Со стороны машины донеслась возня и над крышей появилась голова грибадира, впрочем, она тут же исчезла, сменив визуальный ряд звуковым — пан Уи зашёлся в приступе кашля.

Перед глазами вновь возникло расплывшееся лицо женщины-судьи, заново огласившей мне приговор — два года общего режима. Голос её звучал уже не так противно, а даже наоборот; то ли от существенного смягчения срока, то ли от переквалификации статьи из умышленного убийства в непреднамеренное, вследствие превышения допустимой самообороны. Приглядевшись к судье, я даже нашёл привлекательными несколько черт её лица. Виновным себя я не считал, но на всякий случай налегал на лопату всё энергичнее.

Глава 5

Из за машины вновь вынырнул пан Уи. Ухватившись обеими руками за шиворот, он волок бездыханное тело обидчика.

— Прекратите копать, mein held (мой герой –нем.)! — хрипло крикнул он. — Право, не стоит утруждаться ради этой падлы!

Уй, закашлялся и отпустил тело, которое, ударившись о что-то затылком, застонало.

— Тем паче, этот поганец ещё жив! — пан Уи, перевернув поганца лицом вниз, скрутил ему руки за спину, связав их и его же верёвкой.

Это в корне изменило дело, папка с которым вдруг исчезла с судейского стола. Внутренний голос дамы-судьи чарующими обертонами гулко пронёсся торжествующим «невиновен, в связи с отсутствием состава преступления!» Тут же, убрав лопату обратно в багажник, я мельком осмотрел кузов. Вмятин не было, но в нескольких местах виднелись глубокие царапины и сколы. В свете отсутствия преступления, повреждения казались весьма значительными.

Тем временем, пан Уи уже извлёк содержимое карманов бородача.

— Так я и знал, — воскликнул он, показывая мне что-то наподобие кисета из красного бархата, с золотой вышивкой GhG! — Эти разночинцы-бунтари порядком ещё попьют кровушку у наших богоборцев!

— Так, стоп, хватит! — истерически возопил я, — А теперь объясни мне что тут, мать твою, происходит! Что означает ГхГ?

Пан Уи понял, что объясняться придётся, причём подробно и именно сейчас.

— Это знак Общества Голодных Грибадиров, кучки отморозков, сбившихся в шайку, насмотревшись беспредела ваших девяностых. Вместо того, чтобы декадами постигать азы грибадерии, стажируясь у лучших грибадье уровня, нахватавшийся общих знаний молодняк, считает себя вправе заниматься рейдерством, отжимая бизнес у заслуженных, говоря вашим языком.

— То есть, — резюмировал я, — этот ушлёпок, вселившись в человеческое тело, отследил тебя и решил угандошить?

— Совершенно в дырочку, мой друг! И если бы не вы, то ожидать мне нового тела для воплощения ещё лет пятьдесят! Глядишь, я таки смогу выполнить свой контракт, не подмочив репутации! Я ваш должник, дон Ган!

Повернувшись к скулящему у ног бородачу с испачканной кровью волосами, пан Уи брезгливо пнул его:

— Теперь понятно, отчего я оказался здесь, а не в Архангельске! Пас меня с самого Бронкса, arschloch (мудак –нем.)!

— И много этих беспредельщиков сейчас среди людей бродит? — поинтересовался я.

— Да кто ж их знает, — ответил Уй, — времена такие настали, — постоянно приходится быть на стрёме! Но судя по тому, что они перешли на физическое устранение воплощений, — богоборщики мышей совсем перестали ловить. Непорядок, однако!

— А богоборщики это ваша элита?

— Ну, в целом да, а в частности, это потомки первых планеров, создавших концепт многобожия крайней человеческой цивилизации, в которой мы с тобой сейчас и увязли. — Уй потёр опухшую шею, — Богоборцы у нас типа ваших старейшин — все споры разруливают через них.

— А силовой блок у вас есть, наподобие наших правоохранителей?

— В том то и дело, что нет, — огорчённо ответил Уй, — креаклы-демиурги всегда почитали честь превыше всего, нечестивцев уровень «М» быстро пеленговал и сбрасывал на пару цивилизаций вниз, пока не переродятся эволюционируя. Я вообще считаю, что отменять поправку Кобейна-Метлы было непростительной глупостью!

Я непроизвольно ухмыльнулся, но тут же понял, что белобрысый музыкант вряд ли имеет отношение к политиканам высшего уровня.

Пан Уй, при всей недалёкости и даже дебиловатой комичности своей внешности, оказался на удивление наблюдателен и смышлён. Грибадир улыбнулся, очевидно, поняв причину моей ухмылки, и вновь предоставил моему вниманию красный кисет. На его широкую ладонь выкатились маленькие изюминки противного диарейно-землистого цвета.

— И вот этим копролитом они собираются повелевать человечеством!? — толстяк ссыпал всё обратно в кисет, — Никогда, дон Ган, заклинаю вас, никогда даже не пробуйте эту дрянь!

— По всей видимости, это грибной фальсификат? — предположил я.

— Угу! Вы думаете откуда в последние сто пятьдесят лет среди вас появилось столько маньяков, психопатов, извращенцев и прочего социального шлака?

— Ваши отморзки скармливают суррогат нашим?

— Именно! Я давно высказывал богоборцам своё подозрение, о какой-то тайной игре, в которую ввергнут наш уровень. И, походу, её сливают нам свыше. Нездоровая, чую хуйня намечается, ой нездоровая. — грибадир задумчиво покачал головой, — Когда трясёт один уровень — соседним тоже не сладко приходится. Вот вы, топовая цивилизация уровня «Гэ», и сами себя в тупик загнали, и над уровнем «bios» так надругались, что на уровне «М» лучшие криэйтеры репы чешут, как из всего этого говнища теперь всем вместе выбираться.

— С чего это мы загнали, если сам говоришь — через грибы вы нашими правителями рулите?! — возмутился я за всё человечество.

Ответа не последовало, — бородач на земле застонал неожиданно громко и, матерясь на немецком, перевернулся на спину. Его выпученные глаза до краёв были залиты коктейлем из ярости и презрения. И даже перепачканные кровью волосы и лоб не создавали ни малейшего повода к жалости в отношении этого персонажа. Пан Уи резко пнул его в бок и, встав на колено, принялся вглядываться в его глаза. Отчего то, я сразу сообразил, что они общаются непривычным для нас образом, скорее всего телепатически.

— Этот говнюк, — возмущённо заговорил Уй, поднявшись, — работает на немецкую команду. Нелегально, разумеется, ибо ни рылом, ни мозгами в грибадиры не вышел! Но гонору, гонору!

Толстяк вновь пнул бородача, от чего тот завопил ещё громче, а отборная немецкая ругань перешла в непрекращающийся поток собачьего гавканья.

— Что будем с ним делать? — Уй вопросительно смотрел на меня. — Его определённо нужно уничтожить!

При этих словах, женщина-судья в моей голове, не вставая с места, подмигнув мне как старому знакомому, просто прокричала в мою сторону — «четырнадцать лет…». Её голос, ставший почти родным, тут же зазвучал бряканьем кандальных цепей. По запястьям и лодыжкам пробежал физически ощущаемый холодок.

— Как уничтожить? — растерянно спросил я.

Толстяк вытащил из кармана плаща пособие свиновода и, полистав, начал читать:

— «Сначала свинью следует оглушить, а затем повалить на левый бок. В это время её нужно крепко держать за правую ногу левой рукой. Нож, находящийся в правой руке, вводят в хрящевое сращение между третьим и четвёртым ребром, в место соединения этих рёбер с костью груди».

Свободная рука грибадира замедленно отрабатывала прочитанное.

— «Нож необходим прочный, но не гибкий, с остро заточенным острием, а остальное лезвие лучше затупить, чтобы исключить расширение раны и, как следствие, обильное кровотечение. Вынимать нож из раны нужно только тогда, когда свинья окончательно успокоится. Отверстие от ножа закрывают чистой тряпкой».

Моё горло охватил удушливый спазм.

— «Следует помнить, что повал хряка и фиксация его туши перед убоем требует большой мускульной силы, поэтому лучше взять одного, а то и двух физически крепких помощников».

Грибадир недвусмысленно посмотрел на меня и продолжил:

— «Для неопытных мясников процесс разделки туши может показаться достаточно сложным, но после нескольких практических работ все тонкости будут понятны. Сама работа не требует больших затрат энергии, важно, чтобы этим не занимался брезгливый и нервный человек».

— Вы ведь не брезгливы, друг мой?

Моя голова кружилась.

— Ну, или как менее кровавый вариант, — почуяв мою робость, продолжил Уй, — проломим череп, да мордой и ладонями в муравейник. Через пару суток его ни визуально, ни по отпечаткам не опознают!

Картинка перед глазами окончательно поплыла, теряя фокус. Перспектива участия в «умышленном, совершённым группой лиц по предварительному сговору» повергла меня в ужас. Вняв совету внутреннего голоса, глухо орущего из последних сил откуда то из области ануса, я решительно направился к машине в желании покинуть ещё не осквернённое кровью место.

— Куда же вы, дон Ган, — попытался остановить меня толстяк, — я же пошутил, право слово! Убивать мы никого не будем…

— А как мы с ним поступим? — остановившись, грубо рявкнул я. — Поймём, простим и расстанемся добрыми друзьями?

— Вовсе нет! Мы ему экзит устроим. Его же оружием. — грибадир в очередной раз потряс красным кисетом.

Я непонимающе сморщил брови, на что пан Уи моментально обьяснился:

— Если с человеком, вроде вас, от передоза грибом ничего не случится, — ну свалится в забытье как после попойки, то нашего брата гриб, а тем более этот суррогат, просто размажет раз и навсегда. Скормим этому говнюку всю его дрянь, — внешне он не пострадает, но его разумная сущность уровня «К» сдвинется в УКВ диапазон.

— И он станет безумцем, с вечно звучащим в голове радио? — догадался я.

— Именно!

— А обществу он будет опасен? — с заботой о соотечественниках поинтересовался я.

— Не думаю!

— Давай так, — взял я инициативу в свои руки, — скармливаем ему эту хрень, и отвозим в ближайшую ментовку. Пусть общество и решает, что делать со своим членом.

На том и порешили. Мы зажали ему нос и затолкали в рот содержимое кисета; он тут же обмяк и вырубился.

Едва машина тронулась, бородач очнулся и минут пять с заднего сиденья доносился монотонный бубнёж про биржи, котировки, фонды и прочий выносящий мозг мусор. На фразе «шортить нефтянку», грибадир, не выдержав, обернулся к шепелявому ретранслятору «Бизнес-FM» и влепил ему смачного леща. Человек-радио, громко ойкнув, сменил волну.

Наблюдая за происходящим в зеркало заднего вида, я поймал себя на тревожной мысли, — стоит мне поделиться с кем-то произошедшим, как диагноз шизофрения может навечно прописаться в моей медицинской карточке. Параноидальный фантастический бред, поглотивший меня осязаемой реальностью последних суток, железобетонным доказательством в виде двух тел, катил в моём автомобиле в направлении столицы. Когда за твоей спиной живой человек-радио, ты уже никогда не посмеешь отрицать существование человека-паука или женщины-кошки. И это меняет твоё мировоззрение ничуть не меньше, чем первые пиздюли, первый секс или служба в армии. Аляпистая картина мира на холсте твоей жизни, вдруг начинает сморщиваться; трещины становятся глубже и вот уже отдельные мазки наполняющей тебя осознанной уверенности отваливаются от полотна, обнажая зловещие каверны сомнений. До тебя начинает доходить, что всё вокруг, оказывается, вовсе не такое, каким ты привык его ощущать десятилетиями. А далее ты испытываешь страх от одной только мысли лишиться твёрдой почвы незыблемости своих выстраданных жизнью констант, без которых ты превращаешься в пустоголового юнца, без чёткой социальной самоидентификации. А кто ты без самоидентификации, какого полёта ты птица и вообще летаешь ты или ползаешь, и куда направляешься по жизни? А если направляешься, то зачем, и по какому праву?

До ментовки бородача мы не довезли. Если Лепса и Баскова в его исполнении я ещё мог стерпеть, то «попробуй муа–муа,

попробуй джага–джага» из уст человека-радио уничтожили во мне остатки человечности; я вышвырнул его из машины в первом же населённом пункте.

Терзало ли меня чувство вины или хотя бы неловкости? Ни сколько! В конце концов, не я вторгся в их жизнь, а они в мою, причём без всякого на то одобрения с моей стороны. Мой мир, устаканившийся и обретший, пусть корявую, но всё же форму, всячески сопротивлялся любой попытке инвазии в свою матрицу. В её столбцах и строках в относительном порядке понятия и устои, привычки и опыт обросли мхом времени, слепив из меня законченную ниндивидуальную личность. Какого качества эта личность — дело другое и не данной минуты; самокопание — не моя сильная сторона, да и вообще, кому интересно, что у меня внутри, если снаружи в локте от тебя сидит пришелец из другого мира!? Во всей этой ситуации был один, несомненно, полезный для меня момент. Ружьё, висящее на стене, в виде молотка под сиденьем, всё же выстрелило, как и подобает в конце пьесы, на деле продемонстрировав свою миротворческую силу. Однако, я ошибался; это было только начало.

Глава 6

Тела облаков, сливаясь в одну траурную чёрную тучу, олицетворяли скудность палитры моей жизни. Если ты никудышный художник и в твоём распоряжении только чёрно-белые краски, глупо ожидать от картины судьбы пёстрых жизнеутверждающих тонов; любой сюжет будет отдавать тоской и унынием. Мой внутренний Я уже смирился с бесцветием своей будущности; когда тебе сорок и ты простой менеджер по продажам, а на дворе вечный кризис эпохи — трудно рассчитывать на стабильное и гостеприимное завтра. Это угнетает. В иерархической лестнице я застрял где-то между тлёй и мушкой дрозофилой; сорок часов в неделю меня доили работодатели, в остальное время на мне ставили опыты государственные реформаторы. При этом в любой момент большой палец чьей-то прихоти мог запросто размазать меня, лишив работы, что в наши дни равносильно лишению жизни. Батрацкое существование от зарплаты до зарплаты не располагает к планированию на жизненно значимом уровне, — любые планы наймита может перечеркнуть один звонок начальника. Казалось бы, начальник — всего лишь человек, выше тебя по статусу всего на ступеньку, ещё вчера он был одним из подобных тебе, однако, капиталистический концепт при растущей ограниченности трудовых мест, возводят его в ранг вершителя судеб.

Дядя Гена, антисоветчик по убеждениям и противник частного капитала по размеру пенсии, как-то сказал мне:

— «В СССР ты мог плюнуть начальству в морду и спокойно уйти на другое предприятие, работы хватало всем и человек мог себе позволить носить гордость на лацкане своего пиджака. При капитализме человеческое достоинство не принято вынимать из заднего прохода, перенося как должное зуд персональной ничтожности».

Как же он был прав тогда!

Дядю Гену нашли в своей кухне с отвёрткой в виске. Он частенько водил в дом кого-ни попадя. С годами я принял потерю мудрого наставника, но так и не смог смириться со своей зудящей гордостью. Всё это время, играя по правилам чуждого русскому мировоззрению общества потребителей, в котором человек человеку — помеха и конкурент в давке за материальными ништяками, я всеми силами сдерживал своё отвращение к наступившей эре оскотинивающего прагматизма. И в один прекрасный день это спрессованное внутреннее напряжение подобно прорвавшейся плотине хлынуло из моих глаз сметающим всё на своём пути безразличием. Это произошло года три назад. С тех пор в мире поменялось многое, и только моё равнодушие к окружающему оставалось столь же постоянным, как стремление человечества к самоуничтожению. На работе я ещё держался, искусно имитируя полноценность жизни дежурными фразами и соответствующей мимикой, но дома театр не прокатывал. Ева, существо тончайшей душевной организации и собачьей преданности, всё понимала и выносила превращающегося в морального опущенца мужа стоически. Не знаю, откуда, но у каждой женщины, делящей ложе с любимым мужчиной долгие годы, появляется чуйка, способная слышать звон его внутренних струн. Тональность моей расстроенной души диссонировала с жизнерадостными трелями супруги, но мне было уже не до гармонии. Однажды я с ужасом осознал, представив на миг, что Ева, последнее, за что я ещё цепляюсь в жизни, завела себе настройщика на стороне. И знаете, моё сознание приняло эту мысль со спокойным равнодушием судебного пристава, уносящего единственный компьютер из семьи с тремя детьми. В тот момент я достиг дна. Дно было мягким, высланным илом засасывающей обречённости. Я понял, что увяз и вряд — ли всплыву даже той своей консистенцией, которая не тонет. Мне было жаль лишь Еву, женщину, заслуживающую счастливой и, насколько это возможно в современном мире, радостной доли. Снося удары моих нервических испражнений, она держалась на удивление долго; атаки моей агрессии вязли в мудрости её обороны. Ева всегда отличалась трезвостью мышления и врождённым благоразумием. Всё таки, не зря Творец создал вначале мужчину, набив на нём руку, а после забрал от Адама лучшее (формулу строения кости в виде ребра, всё остальное, как я понимаю, было так себе) и создал более совершенную во всём мАдам (модернизированный Адам). Он назвал её Ева. Она превосходила своего прототипа во всём, за исключением физической силы. Однако, наградив женщину природной мудростью, реальность свела мужское превосходство на нет; женщина, при желании, не применяя физической силы, легко вертит мужчиной любой весовой категории. Моя Ева уж точно была совершеннее меня во всём. Это утешало и иногда бодрило. Мы оба понимали, — долго так продолжаться не может и, пообщавшись, приняли решение пересекаться как можно реже, не переставая при этом, заботиться друг о друге.

Это сработало. Уже полгода мы, живя в одной квартире в качестве соседей, сведя общение к минимуму, не ссорились, и я не мотал супруге нервы, вымещая свою агрессию в боксёрскую грушу, распятую в дверном проёме. Победить эту хворь способен только я сам, никакие психологи и психиатры не способны мне в этом помочь ни болтовнёй, ни препаратами. Внутреннего чепушилу каждый пацан должен угандошить сам. Так было, так есть и так будет.

Километров за пять до МКАДа мы увязли в пробке, и я переключил внимание на грибадира. Он, заметив мой косой взгляд, оторвал глаза от пособия, которое увлекало его всю дорогу после описанного выше инцидента.

— Если бородач агент немецкой команды, то за какую команду ты? — задал я вопрос.

— На ближайшие две декады у меня контракт с американцами. Ну и до этого три декады я отработал на них.

— А чего ты в Россию подался? Шпионить? — я посмотрел на него так, что он заёрзал в кресле.

— Отчего же сразу шпионить? — обиделся Уй. — Мы, грибадиры, призваны поддерживать баланс сил, корректируя сознание верхушки общества в нужную Конгрессу Команд сторону. Каждый грибадир имеет свою рецептуру именного гриба и без дополнительных компонентов-поправок на ментальную составляющую отдельной нации все грибы, по сути, похожи. Они просто разгоняют человеческий мозг раза в два. Тот гриб, что ты пробовал вчера, предназначался для среднестатистического американца в третьем или более поколениях. Он дополнительно стимулирует ментальные закладки запада — извлечение прибыли из любой ситуации…

Я сразу вспомнил про гениальный план, который непременно завтра же озвучу начальству, и уверен, что поимею с этого свою прибыль. Речь для Алёниных ушек тоже, в результате сводилась к моей личной выгоде — физиологической. И даже погружение в атмосферу шабаша депешистов — так же можно считать доходом; сэкономив деньги и время, я искупался в реальных эмоциях.

— Стратеги моих работодателей, — продолжил толстяк, — просчитали, что из лидирующей команды лет через пять американцы с высокой долей вероятности рухнут до позиций аутсайдеров, типа африканских игроков.

— Да весь мир ждёт, когда эти ёбаные пиндосы начнут стрелять друг друга! — меня будто прорвало. — Достали со своим экспортом дерьмократии; этого мирового бандюгана давно пора валить! Все остальные страны, значит должны деньги зарабатывать, меняя реальные результаты своего труда на их зелёную бумагу, которую они просто печатают на принтере в нужных количествах! А если какая из стран взбрыкнёт, то к её берегам направляются авианосцы, правительство страны объявляется диктаторским режимом и сносится нахуй при молчаливом согласии всего просвещённого мира! При этом, этому миру пиндостан должен два десятка триллионов баксов! И самое удивительное — все знают, что этот звёздно-полосатый отморозок никому не собирается отдавать долги, но продолжают занимать ему бабки! Действительно, планета идиотов!

Я в сердцах вдарил ладонями по баранке и послал оскорбления в сторону топчущегося впереди mini. Не секрет, что марка mini излюбленный фетиш педерастов, а потому из всего потока машин особую ненависть вызвала именно эта тачка с её водителем, которого я даже не видел, но уверенно причислил к педерастам.

— Ненавижу пиндосов и педерастов! И с чего последних у нас стали ласково — безлико называть геями? Гей… гей… и никаких эмоций; то ли дело назвать гомика педерастом, — это звучит, это мощно, это по — нашему, это разоблачающе — осуждаемо! Ни один гомосек не скажет что он педераст, а вот геем запросто назовётся. Воистину, уровень ГЭ!

Пан Уи с нескрываемым интересом наблюдал за моей эмоциональной диареей, с его лица не исчезала ухмылка, распаляющая меня ещё больше.

— Так вот, касаемо пиндосов, — дождавшись паузы, продолжил грибадир. — На сегодняшний день они преуспевают как раз именно по тем причинам, за которые, как вы говорите, весь остальной мир их ненавидит. Но История это не прямая линия; история это круг и длина окружности его не превышала пяти тысячелетий ещё ни разу за всю историю человечества. Был такой арабский философ на вашем уровне в четырнадцатом веке Ибн Хальдун, он впервые сформировал правило четырёх поколений, так называемый цикл Хальдуна. Первое поколение это дикари, нападающие на страну с зажравшейся верхушкой, они вырезают всех и строят новую империю. Второе поколение расширяет и укрепляет империю. Третье — развивает искусство и науку. А после четвёртое поколение проедает всё это. Цикл замыкается и всё закручивается по новой. Ближайший пример — Римская Империя. Американская команда пошла по её стопам, подмяв под себя остальной мир по тому же сценарию — разделяй и властвуй. Но если империя Рима существовала в режиме гегемона сотни лет, то сегодняшние США, учитывая резко увеличившееся население планеты, объёмы потребляемых ресурсов, а так же скорости перемещения по планете людей и информации, имеют в своём распоряжении максимум несколько десятилетий процветания в кресле хозяев мира. Римская империя рухнула изнутри: у завоевателя отца рождались дети, которых он в силу статуса и достатка мог оберегать от рисков для жизни. И уже в четвёртом поколении, выросшие в тепличных условиях римляне высших слоёв утратили реальность восприятия, погрязнув в иллюзорности, состоящей из ежедневных пиршеств материальными благами. Мозг человека без суровых тренировок атрофируется очень быстро! — грибадир покосился на меня, видимо, оценивая степень моей деградации.

— Да это всё понятно, — сказал я, — вот есть в Москве район, где давали квартиры высшему офицерскому составу сразу после войны. Так вот, внуки их сегодня, из себя ничего не представляя, тупо спиваются в этих квартирах. А всё почему? Да потому, что характер человека куют исключительно трудности и лишения, в преодолении которых и кроется секрет крепости внутреннего стержня!

— Именно так, — кивнул пан Уи, — Вот и команда американцев наступила на эти же грабли. Вроде бы страна на ведущих позициях по всем параметрам, а население отупело донельзя…

— Говоря между нами, — толстяк чуть наклонился в мою сторону, — я не верю в возрождение американской команды. Они уже не жильцы. Но у меня контракт и его надо отработать.

Слева, из мёртвой зоны внезапно вынырнул мотоциклист. Я вздрогнул и выругался.

— Так зачем тебе Россия? — спросил я.

— Как бы это смешно не прозвучало, но мне нужно понять русскую душу! Того, что есть в коде национальной идентификации вашего народа, сейчас очень не хватает американской команде. Поняв что это, я смогу скорректировать состав американского гриба и попытаться вытащить эту команду из засасывающей их задницы.

— Ну тогда велкам ту Раша! — я вложил всё своё ехидство в эти слова. — Веками мир не может понять загадку русской души и тут ты такой фильдеперсовый красавчик нарисовался… А почему именно Архангельск?

— Не знаю, — ответил Уй, — но Достоевский, помнится писал, что настоящего русского можно увидеть лишь на севере, в остальной России он измельчал!

— Ну так это когда было то? — я с улыбкой посмотрел на толстяка. — Уже больше века прошло после Достоевского, и думается мне, что настоящего русского теперь по всей России не сыщешь! Нынче что в Москве, что в Архангельске — люди одного разлива: мажорствующяя богема, да озлобленные нищеброды.

Подтверждение моих слов не заставило себя долго ждать — сквозь пробку бесцеремонно пробирался пузатый тонированный баварец с мигалкой на крыше, за которым, в надежде урвать остатки с барского стола, пристроилась облезлая шаха.

— А касаемо загадки русской души, — поучительно продолжил я, — так нет никакой загадки, потому и разгадать нас никто не может! Есть врождённое чувство справедливости, которое для русского дороже жизни и первостепеннее любых законов!

— Вот что сделает пиндос, если к нему на улице подойдёт другой и вмажет в рыло? — спросил я.

— Как что? Обратится к полицейскому и хулигана накажут! — уверенно ответил он.

— А русский не будет искать никакого полицейского, а просто влепит козлу в ответ, да так, что на всю жизнь отобьёт у того охоту беспредельничать!

— Но, в таком случае он сам станет хулиганом! — недоумевающе возразил Уй. — Он так же нарушит закон и справедливость не восторжествует!

— Ну как же не восторжествует! — ухмыльнулся я. — Хулигану преподали урок, после которого ему больше не придёт в голову желание бить кого ни попадя?! Разве это ни есть справедливость? Зло наказано, ситуация разрулена. И полицию не зачем беспокоить!

— Какая же это, простите, справедливость, если для наказания зла самому приходится вступать на путь зла?! Хулиган должен попасть в тюрьму по законам и осознать своё неправильное поведение! — недоумевал толстяк. — Для чего тогда написаны законы и создан институт охраны порядка?!

— Да, мой далёкий друг, — задумчиво процедил я, — такими темпами русскую душу ты не разгадаешь и до морковкиного заговня! — Понимаешь, если русскому дали в морду, а он не дал сдачи в ответ, то внутреннее ощущение чмошности будет очень долго опускать его самооценку до уровня терпилы. А это куда страшнее синяков и унизительно для любого русского!

— Но разве не для этого существуют специально обученные полицейские, защищающие членов общества от подобных посягательств? Зачем человеку учиться драться, тратя на это время и силы, если он платит налоги государству с институтом поддержания правопорядка?

— А если рядом не будет полицеского? Ты просто утрёшься и пройдёшь мимо? … А если на твоих глазах хулиган ударил женщину или старика, а рядом нет полицейского, ты что, просто погрозишь пальчиком и скажешь, что нарушать закон нельзя?

— Конечно! Я же не вправе нарушать закон и бить человека! Но при первой же возможности заявлю в полицию, она отыщет и накажет преступника!

— Но зло творится здесь и сейчас, — перебил я, — а ты, по факту, можешь остановить его и не дожидаться, пока хулиган довершит свою подлость!

— Я к радости не человек, — возразил толстяк, — но в обществе американцев не принято пресекать нарушение законов нарушениями законов. Это нонсенс в цивилизованном обществе!

Я замолчал и больше не пытался ничего объяснять. Тем более — мы уже въезжали в столицу.

Глава 7

Я уже дал обещание оказать посильную помощь пану Уи, а потому припарковался у первого же магазина «секонд хэнд». Тратиться на новую одежду для шапочного знакомого мне не позволяли ни убеждения, ни средства.

Я вошёл в секонд хэнд как в чужую резиновую женщину; — если бы отвращение трансформировалось в электричество, все лампы на потолке заведения тут же взорвались бы от перенапряжения. В нос ударил неистребимый ни одним порошком запах вторичности. Грибадир с деловитым проворством уже суетился среди рядов и полок, накидывая себе на плечо выбранные шмотки. Он переоделся тут же, не посещая примерочной, что ни коим образом не отразилось на реакции персонала — к такому контингенту покупателей поднимающейся с колен России здесь давно привыкли.

Новый имидж грибадира заставил меня улыбнуться. На ноги в белых носках были надеты потёртые плетёные шлёпанцы с блестящей пряжкой, которые в сочетании со светлыми шортами, не скрывающими колени и растянутыми чьей-то жирной негритянской задницей, делали пана Уи похожим на европейца — лепидоптерофила девятнадцатого века, собравшегося в джунгли амазонии в поисках редкой бабочки. Под пестрящим красно белой клеткой пиджаком с коричневыми кожаными нашивками на локтях виднелась красная майка с классическим чёрным Че в берете и надписью ниже «maybe a revolution?» Завершала картину всё та же шляпа, которая, очевидно, была дорога грибадиру как память о чём-то, о чём я непременно поинтересуюсь у него в дальнейшем.

Расплатившись, я спешно покинул пахучую империю поношенности, уповая на то, что остался незамеченным ни одним из моих знакомых. У дома мы затарились продуктами и проводили вечер распитием вермута. Перед этим я заставил существо высшего уровня принять душ и побриться, выдав ему трусы, полотенце и бритву. В это время я завернул в обрывок газеты и спрятал за диван три коричневых изюминки — фальсификата, незаметно спрятанных в карман ещё в лесу, так, на всякий случай.

Огорчённый моими доводами о невозможности найти настоящего русского, пан Уи сидел с мрачным видом, иногда поглядывая на мерцающий экран телевизора. После просмотра программы «Чрезвычайные происшествия» вид его сделался совсем унылым и даже лёгкое подпитие не спасало ситуации.

Не скажу, что я расчётлив и хитёр, скажу, что скорее простодушен и пассивен, однако перспективы от эффекта действия гриба заставили меня задуматься о регулярности его принятия. Передо мной впервые нарисовался шанс изменить жизнь упустить который может только идиот. Естественно, толстяку нет никакого резона скармливать мне запас своего чудо-изюма, а моей совести всерьёз рассматривать вариант воровства, но что-то надо было делать и делать незамедлительно. И я, кажется, придумал что.

Весь вечер, между делом перелистывая телеканалы, я давал возможность грибадиру насладиться самым низкосортным и криминальным контентом, крепя в сознании гостя всю бесперспективность его намерений поиска того русского, о котором он начитался у Достоевского. Ближе к полуночи толстяк окончательно сник и его глаза, полные безнадёжного отчаяния заблестели от навернувшихся слёз.

— Выходит, миссия невыполнима? — сокрушённо заключил он, с надеждой глядя мне в глаза.

— Русский человек никогда не сдаётся и не отчаивается, — я многозначительно направил палец себе на грудь, — вот я, как яркий представитель русского мира никогда не поддаюсь унынию, ибо уныние это грех! И тебе не дам прокиснуть!

Моя ладонь мягко опустилась на его плечо:

— Побудешь у меня какое то время, обдумаешь всё, прикинешь, может и выполним мы твой контракт! На крайняк — за мной понаблюдаешь, я ведь что ни на есть русский, на сколько настоящий — не знаю, но уж точно не хуже других!

Утро понедельника встретило меня беспардонным солнцем, рвущимся сквозь неплотно задвинутые шторы и на удивление хорошим настроением. Пан Уи, собрав кухонный диван (на нём последние полгода спал я), бодрый и розовощёкий восседал за накрытым столом, с которого из большой тарелки на меня призывно взирала ароматная глазунья с сардельками, соблазняя меня в три глаза. Горячий кофе едва зримыми завитушками пара покидал застенки чашки, наполняя кухонный эфир фимиамом умиротворения. Сев за стол, я поймал себя на мысли, что последний раз Ева встречала меня завтраком около года назад, кажется, в мае… Дальнейшее развитие воспоминаний потеснила мысль о первом приятном бонусе от моего гостеприимства.

— Я всё обдумал и принял решение постигать загадку русской души через вас, мой друг! — зазвучал мультяшный голос.– Конечно, если вы не имеете ничего против!

— Не имею! — промычал я, не открывая набитого рта.

— Однако, принимая моё предложение, — продолжил Уй, — вы должны понимать — ваша жизнь изменится коренным образом, ибо прямой междууровневый контакт невозможен без расширения сознания контактёра низшей цивилизации, что не всегда это идёт ему на пользу.

Я понимающе кивнул — глазунья была искусно приправлена букетом специй, от которых привычный вкус сделался экзотическим, прикончив обыденность. Подобным образом воспринимаются знакомые и уже набившие оскомину на родине блюда в ресторане заморского отеля в первые дни. И даже привкус свиных сарделек, ставший за долгие годы неотъемлемой частью моего будничного утра, отдавал еле ощутимой неизведанностью хамона.

Заметив нескрываемое удовольствие на моём лице, пан Уи, раскрыл справочник свиновода, с которым он теперь не расставался, и неспешно процитировал:

— «Как производитель мяса и сала свинья имеет преимущество перед другими сельскохозяйственными животными. При интенсивном откорме в расчете на 1 кг прироста живой массы свиньи потребляют 4–4,5 к. ед., тогда как одновозрастной молодняк крупного рогатого скота затрачивает около 6 к. ед. Это связано с тем, что свиньи переводят в мясо и сало до 35% валовой энергии корма, а крупный рогатый скот на откорме — не более 14%». — Почти как у людей! Вы переводите в эмоции до 40% валовой энергии потребляемой информации. Однако разводить вас куда затратнее.

Тезис толстяка показался мне мил и внутренне я даже согласился с уместностью в отношении человечества его свинской аллегории. По сути, чем мы с вами отличаемся от свиней? Ну, разве что способностью ставить себя выше остальных существ и более эффективно тянуть одеяло ресурсов планеты в свою сторону?! Нас так же откармливает, холит и лелеет наше внутреннее персональное эго, закидывая в топку индивидуального естества брикеты физиологического и духовного комбикорма. А после, когда мы набираем определённый вес, как в прямом, так и в личностном смысле, неумолимый клинок времени поставляет нас на обеденный стол вечности, где нас переваривают черви и забвение грядущих потомков. Осмысливая тему сравнения человека и свиньи, приходишь к выводу, что короткая жизнь хрюкающего млекопитающего в сверке с долгой жизнью человека не то что не проигрывает, а даже превосходит её своим качеством. Свинья, как и человек не ведает о дне и способе своей кончины — и те и другие умирают как в молодом, так и пожилом возрасте. Но в отличие от гомо сапиенса, свинья ни дня не проводит в трудах насущных, ведь человек сам преподносит ей пищу под рыло в нужном количестве и по расписанию! Получается, что хавроньи всю свою жизнь только и делают, что вкушают ништяки. Человек же вынужден ежедневно бороться за своё существование как в плане физическом, так и в социальном!

Если же смотреть на свинство сквозь социально — личностную призму — как ни крути, а со всем, в том числе и с самими собой мы обращаемся в большей степени по-свински. Я прекрасно осознавал, что трепал нервы Еве по пустякам, изводя её своей сублимирующей хронической неудовлетворённостью жизнью, однако до сих пор не нахожу в себе ни сил, ни способов изменить своё субъективно — извращённое принятие мира. С миром у нас полная взаимность — иммунная система общества то отторгает меня как вирус, то снисходит до помещения в карантин, не давая даже намёка на перспективу получения вида на жительство…

Кофе, кстати, тоже имел странноватый привкус, но я не придал этому значения.

Я так и не смог уговорить грибадира остаться дома, скорее он уверил меня в ничтожности неудобств, вызванных его присутствием на моей работе.

«-В конце концов, представлю его как приехавшего родственника, — подумал я, — а если надоест — отправлю слоняться в ближайший торговый центр, благо он находится через дорогу».

Ровно в 10:10 я вошёл в кабинет к руководителю и положил перед ним затребованную им вчера в грубой форме папку. Слово «положил» не полно отражает содержание произведённого действия, при этом глагол «бросил» несколько избыточен в данном контексте. В общем, папка, опустившись на гладь стола, издала вызывающе громкий звук, неподобающий субординационной коммуникации. Генеральный директор поднял глаза и посмотрел на меня безмолвным взглядом, уничижающим своим презрением и никчёмностью увиденного.

Этого жирного засранца не любил никто, даже птицы гадили на его чёрный майбах с праведным постоянством. На вид ему было лет пятьдесят, на вес — центнера полтора с гаком. Обладая внушительным пузом и ростом ниже среднего, Сулим Засульский, преимущественно за счёт холёной внешности и брэндофилии, выглядел скорее итальянским мафиози, чем представителем российского Кавказа. Мордатый лицом и лысеющий волосами, закрашенными смолью и забриолинеными назад, владелец одной из крупнейшей отечественной «купи-продай» конторы был известен в определённых кругах своей деловой нечистоплотностью и хамским стилем общения. Однако, иметь с ним дело желали многие, ибо «делать бизнес», несомненно, было его даром, а его связи позволяли избежать ненужных проблем. При этом, зачастую босс имел партнёров в неудобных для них позах, тем не менее, оставляя им возможность получать от сношений финансовую выгоду. И как говорил незабвенный дядя Гена, вдохновлённый Марксом — «За 20% прибыли барыга встанет раком, за 50% он снимет штаны, за 100% раздвинет булки, а за 300% можешь водить его в сауну и называть женским именем!» Что, собственно, в переносном смысле, наш босс и делал. Об угрызениях совести или иных моральных терзаниях, судя по его всегда довольному и уверенному выражению лица, он имел представления не больше, чем поклонник Пелевина о жизненной трагедии кумира. Тем не менее, сидящий передо мной человек-дерьмо по сути, по факту принимался обществом «на ура», пользуясь то ли каким-то особым социальным парфюмом, то ли заложенностью носа общественного обоняния.

Очутиться в кабинете босса для простого работника вроде меня всегда означало только одно — за тобой косяк и тебе придётся за него ответить! После пары-тройки визитов в эту комнату иные ссылались либо на галеры, в виде полугодичного исправительного труда в филиал, куда-нибудь в Большую Пыссу что в Коми-Удорском районе (естественно с понижением зарплаты, таких у нас называли декабристами), либо вовсе посылались нахуй с трудовой книжкой в зубах. Несколько таких бедолаг с опрокинутыми лицами и ватными ногами мне удалось встретить за годы моей работы; потерянные и бледные от внезапности произошедшего, они обречённо шли в последний путь по длинному коридору делового центра, прижимая к груди картонную коробку с наспех собранными личными вещами. Сомкнувшимися створками лифта Харон навсегда уносили их из жизни компании.

Странно, но сейчас, глядя в глаза боссу сверху вниз, я не испытывал перед ним свойственного в нашей компании субординационного пиетета, основанного на заискивании и лёгком мандраже. Мне было легко и комфортно, как будто я стою перед сидящим добряком сербернаром крепко привязанным поводком к фонарному столбу. Да что скрывать, в данный момент мне было абсолютно наплевать, что обо мне думает это толстожопый кавказец. И прежде чем он открыл рот, я, свойски выдвинув стул, плюхнулся на него.

— Имею предложение по поводу серьёзного увеличения прибыли компании! — рассматривая своё отражение в чёрных начальственных радужках глаз, спокойно произнёс я. И, не дожидаясь реакции визави, неторопливо начал изъяснять свой план.

План был так же прост, как и гениален. К примеру, в компании лично я занимаюсь посредничеством между производителями отечественной погрузочной техники и клиентами, использующими или желающими её приобрести. Моя наработанная годами база данных, содержит информацию обо всех, кто что-то производит в этом сегменте и кому это производимое нужно сегодня и потенциально понадобится завтра. Но есть в этом деле один существенный минус — такие же как я посредники. Хотя наша контора, являясь, фактически, самым раскрученным и крупным посредником на отечественном рынке машиностроения, около половины пирога расчётной прибыли съедают конкуренты. Концепцию своего предложения, дорогой читатель, я объясню конкретно на своём направлении. Есть пара заводов, производящих погрузчики и несколько десятков предприятий-сателитов, занятых изготовлением комплектующих для них. То, чего не может изготовить отечественная промышленность — ввозится из-за рубежа, но такового всё меньше, что меня как патриота безмерно бодрит. Эти два завода-производителя, сотрудничают с фирмами, подобно нашей, получая от них оплаченные предзаказы на изготовление погрузчиков в нужных нам количествах. В результате заводам не нужно тратиться на поиски клиентов и содержать целый штат всевозможных менеджеров. Перейдём к частностям: коробки передач для погрузчиков изготавливает только одно предприятие на территории России, расположенное в городе Муроме. Соответственно, если прекратить поставку заводам этих коробок, то погрузчики перестанут сходить с конвейера. Допустим, коробка передач закупается изготовителем погрузчиков в Муроме за ХХХ тысяч рублей. Наша фирма заключает договор о закупке всех производимых коробок по цене ХХХ+10%. Естественно в мире капитализма, где прибыль это «всё», ни один производитель не упустит такую возможность. Теперь погрузчикостроители будут покупать коробки только у нас и по цене ХХХ-10%, при условии, что готовые погрузчики реализуются только через нашу фирму. В результате оба производителя в плюсе от такого посредничества, наши конкуренты устранены, и мы с лихвой отбиваем наши потери в 20% с каждой коробки, в разы выросшим оборотом реализации погрузчиков! И это только по одному конкретному направлению.

В процессе моего рассказа, директор, на лету подсчитывая в уме предполагаемую прибыль, морщил лоб и периодически постукивал пальцем по столу. Иногда его губы с нездоровым коричневато — синим окрасом, вызванным проблемами с сосудами, забавно сжимались в букву О, напоминая анус.

Он выслушал меня внимательно, не перебивая, после чего субординационное выражение лица патрона приобрело лёгкие оттенки человечности. Нажав кнопку на селекторе, Засульский попросил секретаршу принести ему кофе с коньяком.

Взгляд босса, скользнув по мне, устремился в сторону двери, как бы спрашивая меня «Что это за чмо дремлет на стуле у двери?»

— Это мой родственник, — произнёс я, — дальний… из Польши!

Дверь бесшумно открылась и секретарша в мини, изящно продефилировав, поставила поднос с дымящимся напитком перед шефом.

Кажется, Агате было двадцать два и последние лет пять она, покинув Удмуртию, покоряла столицу. Магнетизмом свежего тела, одержимостью жажды корысти и отсутствием духовного предохранителя она, как ножом туриста вскрывала консервы материальных благ эпохи. Работники фирмы, естественно, были в курсе, кто оплачивает её съёмную квартиру в паре шагов от кинотеатра «Пушкинский» и дорогие шмотки с побрякушками, но в один день все дружно предпочли отказаться от муссирования этой темы. Это случайным образом совпало с недавним случаем, когда один из наших хохмачей вывел пальцем на грязной двери её audi q5, подаренной шефом, традиционное «НАСОСАЛА!». Камера наружного наблюдения не поддержала задуманной интриги, и теперь одним весельчаком в компании стало меньше, а в рядах людей, лишившихся пальцев на руке — прибыло. При этом ему всё же удалось остаться в нашем головном офисе даже без потерь в зарплате и насосать (по слухам) прощение.

Люди, по сути, делятся на две категории: одни, ради мечты, готовы действовать, выполняя часто не самые приятны вещи. Другие же, корча из себя непонятно кого, отказываются сосать вялый хрен перспективы и слизывать говнище с мечты, но зато всю жизнь прозябают в нём. В этом, собственно, и всё различие между успехом и неудачей.

Лично я, в глубине души, осуждаю смазливую молодость, делающую ставку на свои отверстия, и природу этих осуждений, признаюсь, не осознал до сих пор. Кто знает, — будь у меня возможность покупать упругое девичье распутство — смог бы я сопротивляться натиску собственного животного либидо, не растерял бы остатки веры в чистое и светлое в человеке?! С другой стороны, в сорок лет, когда тебе уже кое-где уступают место в транспорте, а удаль и желание ещё раздувают щёки твоего вожделения — реальность начинает плющить тебе лицо несокрушимой стеной отсутствия возможностей. Ты с прискорбием осознаёшь, что на всё, что раньше давалось легко и бесплатно теперь навешаны ценники, а неподкупная искренность романтизма подменена товарно-денежными отношениями. Ты смотришь в портмоне модального безденежья и пытаешься отыскать хотя бы в зеркале ускользающие зацепки собственного уважения. С каждым днём очертания неудачника всё явственнее проступают в отражении, а некогда игривые огоньки жизненного задора отдают миру последнее тепло дотлевающей чернотой зрачков. Во дворе, глядя на мельтешащих в промозглости небесных испражнений дворников и строителей таджиков, ты ещё находишь шаткую опору эфемерного ощущения статусности, но просигналивший в спину лексус, заставляет молча отступить в сторону, пропуская навстречу к полноте жизни более успешного и уверенного в себе собрата. Меня спасает то, что я давно забил на свои хотелки, успешно предавшись вначале самоубеждениям, переросшим со временем в некую форму социального анабиоза. Инерционно поддерживая внешне вид нормального здорового члена общества, внутри меня ожидал своей участи уставший от бремени существования человек. Быть может, это и есть мудрость, но в моём случае это скорее всего просто старость, сменившая бездарно просранную молодость. И если верить словам, доносящимся из далёкой юности голосом дяди Гены — старость к мужчине приходит когда желание близости с женщиной не может пересилить нежелания что-либо ради этого делать. Как раз именно в таком состоянии я и пребывал последние несколько лет. Свыкся, чего уж там, да и Ева не имела поводов волноваться насчёт измены с моей стороны.

Глава 8

Шеф молча пил кофе, заставляя меня ждать. Ощущения подсказывали — рационализаторство принесло ожидаемый отклик, он заинтересован и сейчас, пожалуй, самое время попытаться поставить изменчивую Фортуну в чуть более удобную мне позу.

Едва я открыл для этого рот, как что-то в районе живота заскулило квинтетом голодных енотов, в горле образовался ком и, почувствовав внутреннюю неудержимость, готовую вырваться из меня в любую секунду, я вскочил и выбежал из кабинета. Благо туалет был метрах в двадцати по коридору.

Вывалив содержимое нутра в гостеприимный фаянсовый портал, я облегчённо склонился над раковиной, окатывая покрывшееся испариной лицо прохладной водой. Было очень легко, я бы даже сказал — подозрительно легко. Как буд-то моё тело избавилось от килограммов двадцати внутреннего мха последних десятилетий. Разум пребывал в сладостной гармонии, лишённый малейших проявлений беспокойства, как в замедленном кино жонглируя плавно перетекающими друг в друга мыслями. Мысли роились вокруг светлого грядущего, уже притаившегося за ближайшим поворотом.

Подняв глаза на висящее над раковиной зеркало, я невольно сделал шаг назад. Увиденное не столько испугало, сколько бросило в состояние недоумения, ибо тому, что я увидел, во всяком случае у меня, объяснения не находилось. В зеркале был я, обычный, привычно отвратительный сам себе, но с чем-то наподобие нимба над головой. Полупрозрачный он, слегка переливаясь, пульсировал в такт моему сердцу. Нимб был нечётким и размытым, но он был! Верхняя его часть искрилась белым цветом, средняя отдавала синевой, переходя в нижнюю красную. Флаг Российской Федерации в виде нимба… может быть это глюк? Я провёл рукой над головой. Рука прошла сквозь мерцание без каких либо ощущений. Повернул голову и отступил пару шагов назад — нимб чётко проследовал за моей головой, словно зацепившись невидимыми якорями то ли за мой череп, то ли за мой здравый смысл. В памяти всплыли репродукции русских икон с почерневшими потрескавшимися от времени и копоти лицами с вытянутыми носами — именно такой формы жестяные нимбы были и на них. Меня осенило — неужели толстяк что-то подсыпал мне в утренний кофе, на необычный вкус которого я сразу обратил внимание?! Но что, а главное зачем? Гриб? Вряд ли. Зачем ему просто так скармливать его мне… Да и с действием гриба я уже знаком… Нет, тут что то не то и это я сейчас же выясню!

Зайдя в приёмную босса, я чуть не впечатался физиономией во внезапно распахнувшуюся дверь, из которой выпорхнула Агата, едва сдерживаясь от смеха. «Агата пойзон, Агата рэмадэй» прокричал Макс откуда то из глубин моего рассудка, я пропустил девушку и вошёл в кабинет.

На моём месте, как ни в чём не бывало, спиной ко мне сидел мой «польский» родственник, на столе перед ним лежала раскрытая библия свиновода. Начальник с открытым от недоумения ртом внимал его словам.

— « При разведении свиней человек стремится получить от них разнообразную продукцию высокого качества при наименьших затратах труда и средств. Это возможно лишь при непрерывном ведении племенной работы. К ней относится: творческий отбор, сохранение и максимальное использование наиболее ценных животных. Таким особям полагается наилучшая кормовая база и наиболее комфортное существование…» — вещал толстяк.

— Таким образом, — продолжил он, небрежно указав мизинцем в мою сторону, — «Летнее лагерное содержание свиней и бесперебойное снабжение их зеленой массой (толстяк потёр указательным пальцем о большой, поясняя о какой зелёной массе идёт речь) укрепляет здоровье животных, повышает устойчивость организма к заболеваниям, увеличивает среднесуточные приросты.»

Я уже подскочил одёрнуть «родственника» и извиниться перед боссом за творящийся идиотизм, но босс, встав со своего кресла, со словами «я всё понял» протянул руку пану Уи. Тот, небрежно пожал её и, поднявшись, взял меня под руку, направив к выходу. Я не понимал ровным счётом ничего и испытывал потребность только в одном — знать, чёрт возьми, что происходит!

— Спокойно, дон Ган, сию минуту я вам всё объясню! — толстяк усадил меня в коридорное кресло напротив кабинета директора.

— Свой параметрический головной идентификатор вы, полагаю, уже заметили, — продолжил толстяк, — не пугайтесь, он не вредит вам вовсе. Подобными идентификаторами обладают все юниты уровня «Гэ», они как у персонажа компьютерных игр помогают определить, какой команде тот принадлежит и в каком состоянии находится. Ваш ПГИ облегчённой версии и указывает лишь вашу командную ассоциативность.

— Каким образом всё произошло, спросите вы? — толстяк с улыбкой смотрел в мои округлившиеся зрачки. — Кофе, который я приготовил содержал базовый обнулитель, который сбросил до исходного уровня все ваши персональные ментальные характеристики. Как я понимаю, вы это уже почувствовали; показатели вашей агрессии, самооценки, расположения духа, тревоги, уверенности и так далее — в относительной норме. Дальнейшие их временные изменения будут отслеживаться мною и на их основании я, надеюсь, смогу получить состав так называемого ментального бозона русскости, который и является целью моего нахождения на вашем уровне в непосредственной близости от вас.

Так я стал подопытной крысой. Пофигу, главное, чтобы кормили и не причиняли боли. Кстати, со своей стороны я имею полное право иметь с этого какой-то профит… Смартфон приятно завибрировал, нежно сотрясая верхние слои жира на заднице. Сообщение от мобильного банка привело меня в восторженное недоумение — счёт пополнился суммой, эквивалентной моему полугодовому заработку!

— Ваш начальник просто душка! — удовлетворённо выдохнул Уй.

— То есть ты, всего лишь залив ему в уши свиноводческой дури, выбил мне премию? — произнёс я.

— Прошу вас, не умаляйте достоинств авторов этой дивной книги, — ответил Уй. — в ней вся человеческая жизнь!

Толстяк потупил взгляд и оправдательным тоном добавил:

— Как у вас говорят: доброе слово и пистолет — лучше, чем просто доброе слово.

— И что же было в качестве пистолета? — поинтересовался я.

— Нус, — выдохнул толстяк, — вернёмся к пресловутому дуализму. Логика мышления вашего уровня сводится к оперированию понятиями верно\неверно. В совокупности это всего четыре двоичной комбинации. Трилогизм мыслительного процесса уровня «К» позволяет работать двадцатью семью троичными комбинациями. Грубо говоря, мой мозг оперирует информацией в тридцать шесть раз быстрее вашего. Учитывая полный доступ к единому информационному полю, в котором содержатся все знания прошлого всего человечества, я воссоздал в деталях цепочку увода от налогообложения основной части прибыли вашего предприятия. Пока вы, мой друг отсутствовали по делам, пардон, не терпящим отлагательств, я выложил вашему начальнику всю хитроумную (по его мнению) схему обмана государства. С именами всех действующих лиц, включая покровителей самого высшего уровня.

— Видели бы вы всю кротость глаз своего босса в тот момент! — пан Уи прыснул от смеха. — Это было нечто!

— Выходит, на моей карте цена твоего молчания. — подытожил я.

Толстяк кивнул.

— Более того, — продолжил он, — теперь вы официально в отпуске все три летних месяца! А у меня будет достаточно времени для препарации вашей русской души.

По дороге к лифту я увидел Алёну. Роскошная яхта её стана, элегантно рассекала пространство коридора, деля его на себя и всё остальное. Паруса её длинных чёрных волос, сопротивляясь иллюзорному бризу, едва отклонялись назад и пружинили в такт каждому шагу безукоризненных ножек этой властительницы океанов мужских вожделений. Её желали все, и насколько я знаю, её капитанский мостик был свободен. Как такое вообще может быть я, честно говоря, не берусь объяснить словами, да и слова, при виде Алёны были излишни, теряясь в слюне на уголках моего непроизвольно открывшегося рта.

Когда она почти поравнялась со мной, я ворвался в её карие глаза взглядом, кричащим обо всём, что я вытворял с её телом в своих непристойных фантазиях, главной героиней которых она была уже без малого года полтора. Я впервые смотрел на Алёну подобным образом, подсознательно сжав кулаки от восхищения своей решимостью. Невнятный шепоток стыдливости, попытавшийся было омрачить мой внутренний триумф, тут же утонул в оглушающих овациях взметнувшейся самооценки.

Мне показалось, Алёна прочла мой взгляд, во всяком случае, её ресницы дрогнули, а звук каблучка в этот момент чуть выбился из размеренности её шага. Конечно, более уверенные в себе самцы ежедневно бросают в её сторону и более призывно-наглые взгляды, но сегодня в её глазах я определённо лишился девственности и, возможно, для себя она переведёт меня из категории незаметных задротов в разряд зримых мачо. Я даже заметил, как уголки её губ, возможность припасть к которым на миг лишила бы меня сознания, едва приподнялись вверх, выдав сдерживаемую улыбку. Уже через несколько шагов, после того как мы разминулись, я дерзко развернулся и бесцеремонно шлёпнул взглядом по её натянутому на попке платью. И хотя она не обернулась, я ощутил нахлынувший адреналин, уверенно произнеся себе — «Ничего, мой линкор ещё войдёт в твою гавань!»

В любом деле, в которое я влезаю, я предпочитаю предварительно разобраться если уж не во всех нюансах, то хотя бы в его основах. Когда у тебя над головой нимб, в твоей квартире поселился пришелец, а на твоей карточке зарплата за ближайшие полгода и впереди три месяца отпуска — ты можешь себе позволить выкинуть из головы работу и наконец-то разобраться по поводу «а что, собственно, происходит?!» Покинув обрыдлость бетонных стен делового центра, пропитанных ненавистью к исполняемой в них работе, уже к часу дня мы оказались дома. На столе лидирующей основой возвышалась бутылка некогда недоступного моему финансовому либидо коньяка. Я наварил пельменей, открыл фермерскую сметану максимальной жирности (гулять — так гулять!) и мы уселись за стол. Разговор предстоял долгий.

Если ассоциативно связать пельмени и мои вопросы, задаваемые толстяку, то за прошедшие часа четыре я разжевал их десятка четыре. Живот противился дальнейшей трапезе, как и мой разум, распухший от обилия информации. Будет не честно, если я, хотя бы тезисно, не поделюсь с вами самой значимой её частью.

Со слов грибадира, выходило так, что крайняя человеческая цивилизация уровня «Гэ» развивалась весьма удачно, согласно планам и коррекции креаклов-демиургов. Команды находились примерно в одинаковых условиях, игроки получали эмоциональную пищу, выделяемую людским социумом в равных дозах. Уровень «К» процветал, уровень «Гэ» пребывал в относительном равновесии. Иногда креаклы устраивали войнушки, сводя баланс сил игроков к золотой середине. Игра велась честно, по правилам, за исполнением которых наблюдала Конвенция второй Декады династии богоборцев. Более высокий уровень «М» разрабатывал концепт взаимодействия команд уровня «К», те, в свою очередь, рулили уровнем «Гэ».

Никто не знает, как такое случилось; лет двести назад по земному измерению какому-то гению из уровня masters снизошла идея плеснуть немного жести, в равномерно бурлящий котёл уровневого сосуществовния. Чего он этим хотел добиться — так и осталось загадкой, однако Уполномоченные по Делам Невмешательства от фракции указотворцев вынуждены были отменить поправку Кобейна-Метлы. Суть её сводилась к тому, что грибная стимуляция человеческого мозга исключала затрагивание нейронных решёток, ответственных за незыблемость сингонии деструктивизма. Другими словами — запрещалось разгонять мозг человека в области создания им оружия. Сотни тысяч лет человек уничтожал собрата примитивными средствами, венцом творения которых стал арбалет. Креаклы могли прогнозировать предстоящие потери от планируемых ими войн, тем самым численность человечества удерживалась в необходимом поголовье. С отменой указанной поправки, уровень «Гэ» постигла бесконтрольная трансформация — грибадиры пичкали юнитов новой рецептурой, а человечество всего за сотню лет скакнуло от арбалета до водородной бомбы. Теперь один человек мог простым нажатием кнопки уничтожить миллионный город. Игроки-креаклы, сами того не желая погрузили уровень globals в бесконечную гонку вооружений. Развитие военной мысли неизменно привело к прорывам в иных направлениях; теперь численность человечества не поддавалась регуляции ни эпидемическими, ни военными методами. Всему арсеналу бактериологических инструментов медицина людей успешно противостояла, а крупные военные конфликты, ввиду наличия у всех сторон оружия массового поражения, стали невозможны и губительны для всего уровня «Гэ», а соответственно и для следующих за ним. Когда лучшие умы мира геймеров осознали, в какую западню они себя загнали — всё их общество плазмоидов дружно подсело на измену. Заочковали даже все несколько тысяч обитателей уровня «М» и, походу, на более высоком уровне уже нервно чесали репы.

Казалось бы, выход очевиден и уже десятки раз опробован — перезагрузить человечество, смыв его с шахматной доски планеты очередным всемирным потопом и начать партию заново. Да, уровень «К» ожидают столетия на голодном пайке, но это не смертельно и что такое земная тысяча лет для существ, живущих если не вечность, то что-то около того. Однако, в случае с нашей цивилизацией просто нажать кнопку reset не получится и причин этому несколько. Главная из них — количество техногенных опасностей, построенных и накопленных человечеством. Случись так, что техническое обслуживание всякого рода объектов повышенной опасности прекратится, как через несколько десятков лет прорвавшиеся резервуары с ядами, радиационными отходами и прочей гибельной для планетарных цивилизаций более низких уровней устроят глобальный апокалипсис. Прежде чем заресетить нас, геймеры должны нашими же руками зачистить Землю от следов человеческой технократической диареи. А это, согласитесь, не то что не просто, а практически неосуществимо. Заточенное на потребление общество требует всё больше ништяков, способных растянуть его несколько миллиардов ненасытных мозгов и желудков всё больше, насилуя планету всё более извращёнными способами. Остановить обезумевшее человечество коллегиальный геймерский совет своим большинством планирует реализацией плана «Пришествие 2.0», обставив его перед обитателями уровня «Гэ» каноническим воплощением Апокалипсиса. Ангелы с трубами, держа в руках баллончики с дихлофосом, спустившись на Землю, будут изводить нас как тараканов. И как сказано в священной писанине — спасутся лишь праведники, а это, по словам пана Уи, не более миллиона человек, которые в дальнейшем, пройдя обучение, начнут демонтаж остатков своей техногенной цивилизации. Естественно, всё это будет преподнесено под религиозным соусом и оставшееся население планеты в религиозном экстазе ринется крушить тысячелетние достижения человеческой мысли, низвергая свою цивилизацию в каменный век. Вот тогда уж точно живые позавидуют мёртвым.

Благо и у этого варианта есть противники, ибо открытый срыв покровов с уровневой организации форм разумной жизни — прямое нарушение Кодекса уровня «К». За всю историю взаимодействия уровней эту, фактически, основную статью Кодекса, не нарушал никто. Нарушить его — всё равно, что дать понять поросёнку, что его растят, для того, чтобы убить. Если каждый человек на планете будет осведомлён о концепции взаимодействия уровней, то это, по предположениям светлых голов креаклов, может изменить «качество» производимого людьми корма до катастрофически неприемлемого. Многие ли из вас пойдут убивать себе подобных, зная, что вас стравливают исключительно для получения вашими пастухами ваших эмоций страха, ужаса и агрессии? Захотите ли вы, страдая, добровольно кормить тех, кто манипулирует вами и для кого вы просто безмозглый скот, дающий пищу? Геймеры-креаклы уверены, что не многие, вот пусть так же думают и дальше!

Вообще, уровень «К» это не сплочённый, живущий в едином идеологическом ритме организм. В нём, как и у нас, только в более цивилизованных формах, сосуществуют несогласные и прочего рода оппозиционные мэйнстриму формации. Одна из таковых — Лига Усердных Резистантов (ЛУР), предложила свою программу вывода миров из капкана. Суть предложения сводится к созданию на уровне «Гэ» единой человеческой нации, существующей по единым законам в едином поле моральных ориентиров. Для этого у каждого народа определяется положительная полоса ментальности (ППМ) или простыми словами — от каждого берутся лучшие качества. Грибадиры, объединившись, создадут на основе этого винегрета единый идеальный состав гриба, которым за полсотни лет команды переформатируют своих юнитов. Не поддающихся форматированию зачистят. Пока основные претенденты на утилизацию — развитые страны западного мира. Этот план, по заверениям толстяка, набирает всё больше сторонников, так, как не ведёт к нарушению Конвенции и приведёт к восстановлению баланса между командами. После переформатирования человечества, поправку Кобейна-Метлы введут вновь, возвратив всё на круги своя. Американская команда, с которой у толстяка был контракт, осознавая весь катастрофизм перспективы, бросила все силы и средства в поиск «волшебного эликсира», прибегнув к услугам ведущего (по заверениям пана Уи) грибадира. Пан Уи и сам был сторонником плана ЛУР, возлагая на его осуществление все свои дальнейшие надежды. Конкретная его миссия здесь и сейчас заключалась в определении ППМ совокупного русского мира и селекции определяющих нюансов, способных в дальнейшем изменить ментальность американцев. Сам Уй верил в возможность спасения пиндостана слабо, но усердно пытался исполнить условия контракта, ревностно оберегая репутацию своего предприятия. Я не оговорился, и грибадир это не просто фрилансер-одиночка, за ним стоит целая команда, с подразделениями, отвечающими за конкретный фронт работы. В «конторе» пана Уи числилось три десятка сотрудников, с которыми он держал постоянную телепатическую (выражаясь человеческим языком) связь. Складывалось ощущение, что пан Уи в курсе всех событий, произошедших на Земле в течение последних тысячелетий. Это вызывало уважение и возбуждало интерес.

Глава 9

Никогда не думал, что буду втирать кому-то такую дичь, и тем более исключал возможность считать её правдивой. Однако, всё случилось так, как случилось — на ваших глазах, и пока у меня больше поводов воспринимать происходящее всерьёз, нежели, покрутив пальцем у виска, слить открывшееся в отстойник вечности.

Следующие дни, прогуливаясь в парке, сидя за столиком кафешки, или взирая с балкона на изнывающую от жары и ненависти остальной части страны столицу, я впитывал получаемую от грибадира информацию ороговевшей губкой своего мозга. Что-то удавалось понять не с первого раза, но не станем копаться в деталях, ибо я, как вы уже успели заметить, ни разу не заявлял о своих повышенных умственных возможностях. Если бы это было так, то на моей шее не висели бы якоря кредитов и ипотеки, не позволяя моему ощущению полноценности наслаждаться лёгкостью полёта. Я обычный среднестатистический сорокалетний балбес, выпестованный инфантилизмом эпохи и прикреплённый к индивидуальному стойлу общественной значимости. Значимость моя для общества была минимальна, соответственно персональное стойло отличалось теснотой и убогостью. Ещё лет пять назад, я переживал свербящую потребность социального апгрейда, но система не так проста, и в попытке её прогиба я потерпел фиаско. Смирившись с ограниченностью, мраком и смрадом персонального загона, я со временем принял и перспективу завершить в нём свой жизненный путь. Да, это был компромисс с моим внутренним Я, компромисс жёсткий, самоуничижающий и даже позорный, но позволивший мне, наступив на горло собственным желаниям, обрести относительный покой и, хоть в какой то мере, сохранить облик человека.

Слабак, скажете вы? И скорее всего, будете правы; когда окружающая действительность вынуждает нас работать локтями всё резче, а чувствительность наших ступней, стоящих на головах менее успешных собратьев с возрастом теряет остроту — остаётся всё меньше мотиваций остановиться и просто осмотреться по сторонам. Перед глазами морковка тщеславия, позади — наступающие на пятки озлобленные соплеменники, которым именно твоя морковка, почему то кажется нужнее и вкуснее. И настаёт момент, когда ты осознаёшь предел своей крепости в этом бесконечном марафоне. Сердечный ритм сбит, дыхание рваное, картинка в глазах рябит и затягивается пеленой, а пересохший рот утрачивает способность членораздельно издавать звуки и весь твой месседж этому миру вдруг вырывается из тебя стоном потерявшего поводья Судьбы загнанного жеребца. Силы покидают тебя и ты, резко соскочив на обочину жизни, жадно заглатывая пыль проносящихся мимо, в надежде отдышаться, снизу вверх с завистью взираешь им в след. Вскоре ты судорожно ищешь слова, пытаясь оправдаться перед возмущённым тщеславием, презревшим твою слабость, и, в конце концов, ты их находишь. Звучат они жалко и неубедительно, но ты повторяешь их как мантру, и они, наполняясь иллюзорной весомостью, уже способны придавить издыхающего червя твоей гордости. Растоптанный самопрезрением, запоротый самобичеванием ты закрываешься в себе, пряча от окружающих свою никчёмность. Натянув на лицо маску внешнего благополучия, твои глаза ещё способны излучать отблески показной успешности. Внешне ты остаёшься прежним обычным среднестатистическим членом общества, но где-то внутри тебя тлеет вулкан самопрезрения, иногда выплёскивающийся наружу вспышками агрессии, или приступами апатии. Ты осознаёшь неизбежность момента, когда с таким трудом сдерживаемый Везувий неудовлетворённости извергнется, похоронив под пеплом сгоревшей надежды останки твоей вменяемости. И этот фатум вгоняет тебя в ужас. Рассудок лихорадочно ищет панацею, но всё, на что он способен — лишь пичкать самого себя разноцветными плацебо… Кто-то, когда-то назвал это кризисом среднего возраста, меланхолией, глубоким унынием или депрессией. Некоторые даже пытаются лечить эфемерность хвори разума инъекциями овеществлённости, превращая угасшую жизнелюбием личность в окончательно физически увядающий овощ…

Всё же хорошо, что провидение подкинуло мне спасительную соломинку, в лице свалившегося с уровня выше нелепого толстяка с мультяшным голосом! Вот он, сидит сейчас передо мной и жалуется на тело, принадлежащее прежде, чёрт знает кому и изводящее его приступами геморроидального зуда. Сей факт, учитывая манерность, тон речи и ужимки, навёл меня на гадкую мысль о принадлежности данного тела прежде пиндосскому педерасту, которую я тот час же озвучил грибадиру.

— Плевать я хотел на плотские забавы былого хозяина этого скафандра — отработает своё и в утиль! Хотя, при наличии выбора, — пан Уи озорно, покосился на меня, — безусловно, я бы взял тело сексапильной блондинки.

Сладкая мысль о няшной златовласке на мгновение смягчила горечь осознания того, что я делю свой кров со старым педерастом.

По мере погружения в структуру межуровневых отношений, в моей голове зарождались вопросы, которые я тут же вываливал на рассказчика. Пан Уи охотно отвечал, давая самые полные разъяснения. На четвёртые сутки со мной произошли метаморфозы, не упомянуть о которых я не имею права. Выйдя на улицу, я, с удивлением для себя, обнаружил наличие нимбов над головами прохожих. Они были полупрозрачны, у кого-то ярче, у кого-то менее заметны, но присутствовали абсолютно у всех! Большинство из них переливались цветами российского триколора, однако у остальных наблюдалась странная последовательность из трансформации российского флага во флаг британский, израильский или американский. Как- то раз засмотревшись, я чуть не столкнулся с девушкой возраста институтки, нимб которой морфировал из триколорья в звездатую полосатость и обратно. Напротив остановки стоял пожилой мужчина в широкополой шляпе, его нимб морфировал между нашим триколором и давидовским стягом Израиля. У детей нимбы были практически невидимы и мерцали исключительно патриотическим окрасом.

— Поздравляю, — слегка хлопнув меня по плечу, произнёс грибадир, заметив моё прозрение. — Теперь вы, выражаясь вашим языком, — избранный!

— Походу, флаги над головами людей означают их принадлежность к конкретной команде? — предположил я.

Толстяк молча кивнул.

— А у тех, чьи флаги меняются, что, двойное гражданство?

— Нет, что вы, — тут же отреагировал Уй, — если обратите внимание — второй флаг проявляется менее явно и на менее короткий отрезок времени. Юнит может принадлежать одной команде, в данном случае российской, но по убеждениям и поступкам проявлять признаки одной из конкурирующих команд. Идеологический перелом сознания юнита — один из приёмов глобальной игры, позволяющий получать гешефты бесконтактно, мягкой силой, корректируя ментальность соперника изнутри. Гибридные войны, как говорят у вас.

Оглядевшись по сторонам более пристально, меня охватило лёгкое замешательство — более половины нимбов имели второй флаг. Большинство вторых флагов были звёздно-полосатыми.

«Что же получается, — почти половина наших граждан уже утратили свои национальные черты и русский мир уничтожается его же носителями изнутри?» От этой мысли мне стало обидно, я с ненавистью начал всматриваться в глаза проходящим двухфлаговым людям, пытаясь отыскать в них взгляды Иуды. Но глаза их ни чем не отличались от остальных.

Уже вечером, отрешённо глядя сквозь экран телевизора, осознав весь трагизм происходящего, мои многолетние догадки обрели крепкую доказательную почву. От накатившего страха повеяло безысходностью, словно от воспоминаний о тупо просранной молодости. Можно рьяно размахивать российским флагом и искренне считать себя патриотом, можно откровенно гордиться своей страной и люто ненавидеть её врагов, можно даже иметь свою твёрдую политическую позицию верного сына Отчизны, но при этом неосознанно сдавать свою Родину. Сдавать ежесекундно, с праведностью во взгляде и душевностью в деяниях. Многовековую силу и опыт предков, концентратом совести покрывающую стержень нашей ментальности, точит ржа, въедливой плесенью чуждых идеологий проникая в идентификационные трещины самосознания. Совесть откалывается незаметными кусочками, год за годом делаясь всё тоньше. И кто мы будем, утратив нашу русскую совесть? Чем обрастёт наш оголившийся внутренний стержень? Враги непременно воспользуются случаем окончательно зацементировать его дерьмом потворства низменности. Нас уничтожают изящно, не скрывая своих намерений, открыто влезая в русское самосознание и бесцеремонно копошась в нём.

А начиналось всё с малого. Выходные дни у нас вдруг стали викендами, бутерброды — гамбургерами, кексы — маффинами, внешний вид — луком. А после Деда Мороза мы стали называть Сантой и петь хэпибёфдей, прониклись симпатией к нечисти, празднуя хэллуин, а наше разудалое «ух» размазали невнятным «вау». И вот уже мы стали петь их песни, не понимая о чём они, но с обезьяньим упорством копируя их произношение, ломая хребет природной распевности родного языка и втаптывая национальную самость. Средства массовой информации преподносят новости западного мира первой полосой, задвигая собственную значимость Родины на второстепенные планы. С экранов в неокрепшие мозги соотечественников беспрерывно льются потоки отупляющих ток-реалити-юмор-шоу, выносящих мозг сериалов и прочих ингибиторов разумности. Как точно было сказано предшественниками — отними у народа язык его предков и можешь делать с ним что хочешь. Русский мир десятилетиями отдавал свой язык добровольно, смачно прищёлкивая языком, услаждаясь звучанием заморской тарабарщины. Хули, обед сегодня звучит как то не аппетитно, а вот ланч! От одного этого слова веет запахом успешности и трендовости; насрать, что ты заталкиваешь в глотку соевый ГМОшный фастфуд, от которого твой член опадёт пожухлым листком на десяток осеней раньше, зато ты вкушаешь свободу, которая приятно щекочет защёчные области твоего самоуважения. А обеды с их традиционными натуральными наваристыми супами, вторыми и компотами пусть остаются в прошлом, деля пьедестал с балетом «Тодес».

От этих мыслей хотелось рыдать и водки. Повинуясь им, я не сдерживал себя значительное время, особенно в последнем. Сквозь редкие проблески просветления, одурманенный алкоголем разум рисовал апокалиптические картины будущего родной страны, смываемые тут же наворачивающимися слезами и очередной порцией спиртного. Грибадир, казалось, понимал причину происходившего и терпеливо наблюдал, не вмешиваясь в ломку миропонимания юнита конкурирующей команды. Я был благодарен ему за это.

К концу второй недели я окончательно утратил облик благопристойного москвича. Обросшее щетиной измождённое лицо с темнеющими впалыми глазницами, грязные всклокоченные волосы и пованивающее исподнее, прикрытое такими же несвежими трениками и футболкой — на редкость точно отражали мои внутренние ощущения опущенца. Спускаясь в ближайшую лавку за продуктами, я ловил осуждающие взгляды соотечественников, с каждым днём наполняющиеся всё более нескрываемым пренебрежением ко мне и даже ненавистью. Особым презрением отличались взоры двухфлаговых нимбоносцев, впрочем, я отвечал им тем же, едва сдерживая внутренние порывы плевать в их предательски противные рожи.

Всё же, сквозь череду дней я мучительно принял открывшуюся действительность как непреложную данность и заставил себя привести тело в привычное обществу состояние. Из зеркала на меня вновь смотрело знакомое лицо, и лишь едва уловимый оттенок во взгляде выдавал случившиеся со мной перемены. Заметить этот отдающий холодком с лёгким налётом отчуждённости взгляд могли бы только хорошо знающие меня люди, но таких было не много, да и те находились далеко и, в основном, в памяти. Вспоминая дядю Гену, я внутренне дисциплинировал себя, перебирая мантрой его слова о несгибаемости настоящего мужика перед лицом жизненных траблов.

«Стать чепушилой ты всегда успеешь — повторял он, — а вот удержаться на ногах в дичайшем угаре во мгле ада и чаде кутежа способен только правильный пацан ровно просекающий тему».

Я считал себя ровным и в меру правильным и, как мне казалось, только одно всегда мешало мне подняться по жизни — обострённое чувство справедливости. С годами, слегка поумнев, я стал считать его скорее благом, чем помехой. Оно являлось предохранителем, не позволяющим моей духовности рухнуть в безвозвратность потаканий рептильных отделов человеческого мозга, отвечающих за примитивные жизненные инстинкты — потреблять, сношаться и доминировать. В этой топке уже догорала западная рептилоидная цивилизация, вконец оскотинившаяся и потерявшая фундамент человечности в виде совести и справедливости. В этот котёл уже влез обеими ногами и мой родной русский мир, хотя и подозревающий, что что-то не так, но ещё не осознающий даже в малой степени гибельности выбранного пути. Дорогу в ад современный мир мостит с завидными рвением и упёртостью. То, что не смогли за тысячелетия сделать наши предшественники, нам удалось воплотить форсированными темпами. Переливающийся манящими огнями перспективы, пленительно шуршащий, пахнущий фиалковым шампунем праздности хайвей несёт утратившее инстинкт самосохранения человечество к финальному повороту. Наивные пассажиры, гогоча от восторга нарастающей скорости, счастливо машут руками и расплываются в радужных улыбках надежд на новую жизнь там, за поворотом. Впереди новые ништяки и оттяги, достижения науки вот-вот сделают мир идеальным и напрягаться вообще не будет надобности, медицина с минуты на минуту обещает нам бессмертие — так стоит ли искать причины не давить на акселератор всё сильнее и будоражить мозги призрачными опасениями? В окнах несущихся машин, ещё можно уловить отражения судеб отдельных этносов с индивидуальностью их жизненных историй, но это возможно лишь в самом хвосте потока, и то всё реже и реже. Да и, честно говоря, всё меньше желающих это делать. Человечество сплочённым монолитным стадом несётся за поворот, в надежде, пусть и в последний раз ещё громче и восторженнее выкрикнуть «вау», не допуская даже мысли, что финальным их словом, как доказали «чёрные ящики», окажется «пиздец» В том, что так и случится — у меня не было ни малейших сомнений, и сейчас я стоял перед выбором — влиться в праздно несущуюся к финишу тусу, забывшись в фантасмагории всеобщего ликования, либо попытаться сорвать стоп-кран и хотя бы притормозить летящую навстречу неминуемую катастрофу. Свершившийся, по факту, глобализм отобрал у меня возможность просто соскочить на обочину, завалиться спиной на землю и снизу вверх просто взирать на проносящихся мимо пассажиров, бросающих в мою сторону надменные взгляды, высосанные окурки и использованные презервативы. Я давно стал частью этого пожирающего себя организма и невозможность бегства, основанное на страхах и банальной утрате навыков выживания вне общества, сделало меня беспомощным перед возможностью самому вершить свою судьбу, озлобившись за это на самого себя.

Глава 10

Не ссы немного быть, свой крест неся,

Святым, подонком, лохом, ловеласом…

Лишь пацаном быть на чуть-чуть нельзя,

Как быть нельзя немножко пидарасом!

Спустя неделю, именно эти слова дяди Гены поставили финальную точку в моём выборе. Если грамотно рулить ситуацией — грибы толстопузого маэстро дадут мне неоспоримое преимущество над собратьями — разогнанный мозг нагенерирует стратегий реализации моих планов на всю оставшуюся жизнь. Реальная возможность навсегда распрощаться с бременем нищебродства и статусом терпилы будоражила моё сознание все эти дни, аппетитно щекоча что-то изнутри черепной коробки. Ночами я проваливался в сон под практически обретающие материализацию мечты о роскошном домике где-нибудь в тропическом рае на морском берегу, где проворные слуги-азиаты в белоснежных туниках услужливо исполняли все мои желания. У причала ожидает роскошная яхта и, если слегка напрячь зрение, на палубе кроме капитана в безупречном кителе, можно заметить покачивающихся на гамаках длинноволосых фигуристых очаровашек, готовых броситься со мной в бездну разврата. Во снах меня окончательно уносило в мир безграничного финансового благополучия, где я наслаждался пробниками запредельной обеспеченности. Весь мир, как по мановению искусного фокусника, вдруг оказывался в моей руке своими мягкими тёплыми кроличьими ушами, и в его красных глазах я любовался неиссякаемой покорностью. Проснувшись, я выходил на балкон и, потягивая кофе, приготовленное паном Уи, мечтательно вглядывался в облака, смакую остатки ощущений от ещё не остывшего сновидения.

Сегодня, по обыкновению, бросив взгляд вниз, я вдруг поймал себя на мысли, что неким необъяснимым образом, нимбы над головами соплеменников становились едва видимыми, лишь стоило мне пожелать этого. Вернувшись на кухню, я поупражнялся в новой способности на грибадире, делая его звёздно-полосатый нимб то кричаще ярким, то практически незримым. Идентификацию на уровне «Гэ» обязаны были иметь все, включая гостей. Пан Уи, соответственно условиям контракта, имел пиндосский нимб, который, по началу, меня изрядно подбешивал. Грибадиру же было фиолетово на флаговую ассоциацию — он воспринимал человечество как один большой сошедший с ума свинарник, снизойдя до которого, он вынужден был выполнять свою работу, закатав рукава и копаясь в его испражнениях.