Бесплатный фрагмент - Антикварный магазин в Дубулты

Предисловие

Автор книги Олег Лебедев принадлежит к тому поколению писателей, которых отчасти сформировали времена перемен — социализм, перестройка, капитализм и многое, им сопутствующее. Возможно, потому это поколение, прошедшее в своей жизни «пестроту» эпох, — очень и очень разное. На их таланте — печать интенсивной динамики истории, а не ее «тихого» периода.

Олег Лебедев вырос в коммунальной квартире старого московского дома на Садовой-Кудринской улице. Его мама, Лебедева (Никольская) Нина Ивановна, родилась в Москве, но своими корнями происходила из духовного сословия Тульской губернии. Она прочла своему сыну его первые книги. Она всегда, до своих последних дней, много читала. Отец, Лебедев Владимир Васильевич, после Великой Отечественной, которую он прошел и завершил в Вене, успешно закончил филфак МГУ. Во многом он посвятил себя изучению австрийской литературы. А это и Густав Майринк, и Франц Кафка, и Роберт Музиль, и Лео Перуц. Целое созвездие писателей, которые не были реалистами. А еще Владимир Васильевич еще в 70-х годах начал интенсивно пополнять семейную библиотеку. Тогда это можно было делать, в основном, на книжной толкучке в Сокольниках, где собирались люди, которые меняли, покупали и продавали дефицитные в те времена книги. Делалось это им, прежде всего, для своего сына.

По собственному признанию Олега Лебедева, мама и отец оказали на него влияние, которое невозможно переоценить. А ушли из жизни они почти одновременно. Мама — в декабре 2018 года, отец — в январе 2019 года.

Круг литературных интересов автора довольно широк. Из самых любимых — Николай Гоголь, Владимир Одоевский, Иван Тургенев, Антон Чехов, Валерий Брюсов. Это русская литература. А среди советской — Андрей Платонов, Михаил Булгаков, Константин Паустовский, Владимир Орлов, Владимир Распутин, Валентин Пикуль, Дмитрий Балашов. Особняком среди читательских предпочтений Олега Лебедева — Александр Солженицын, Евгения Гинзбург, Варлам Шаламов. А также сочинения русских историков — Сергея Соловьева, Василия Ключевского, Сергея Платонова, исторические произведения о периоде бывшего СССР.

В 90-х Олег Лебедев поступил в Литературный институт им. А. М. Горького. Надо сказать, писал он и раньше (и статьи, в основном, на темы отечественной истории, и прозу), но о Литинституте как-то не думал. Подать первые рассказы на творческий конкурс его уговорила мама.

Владимир Орлов… Так получилось, что Олег Лебедев оказался именно на его творческом семинаре в Литературном институте. Олег рассказывал мне, какое впечатление произвел на него впервые изданный в 1980-м году в «Новом мире» роман Орлова «Альтист Данилов». Будучи 14-летним подростком, Олег зачитывался этой книгой. Журналы с этим романом — до сих пор на почетном месте в его семейной библиотеке.

«Владимир Викторович Орлов очень многое дал мне, я слушал каждое его слово на семинарах, его замечания к моим работам были поистине бесценны. И — он всегда понимал меня», — говорит Олег Лебедев.

На пятом курсе Литинститута (это второе высшее образование, первым был МАИ) он написал «Нефритового голубя». Это детектив в стиле ретро. В остросюжетной книге почти с фотографической точностью воссозданы фрагменты жизни Москвы перед 1914 годом. Для реализации такой точности автор провел много времени в Ленинке, Исторической библиотеке, изучая дореволюционные газеты, журналы, другие источники. Детектив был издан журналом «Юность» в 1997 году (№10). Сейчас он продается в виде электронной книги. Впрочем, была и одноименная «пиратская», надо признать, неплохая по качеству аудиокнига.

Тогда же, в 1997 году, в «Московском вестнике» (№2) был опубликован обширный исторический очерк Лебедева «Московское старообрядчество». Тоже плод работы с массой первоисточников, посещений старообрядческих общин, общения с пожилыми староверами из почтенных, с вековой историей, семей этой конфессии. Очерк до сих пор является одним из источников в кандидатских диссертациях историков.

Затем в писательской жизни Олега Лебедева был перерыв. Он довольно долго почти ничего не писал. Как его давний друг, я знаю, что читал он тогда очень много. Наверное, шло накопление интеллектуальных, творческих сил перед движением вперед.

И оно, это движение, состоялось. В 2011 году «Юность» (творческая судьба Олега Лебедева тесно связана с этим журналом) печатает повесть «Рижский ноктюрн мечты» (№11, 12 за 2011 год и №1 и 2 за 2012 год). Затем также в «Юности (№1—6, за 2014 год) выходит роман «Старинное зеркало в туманном городе», за который автор получил литературную премию имени Валентина Катаева. За все это Олег Лебедев очень благодарен руководству «Юности» и особенно писателю Игорю Михайловичу Михайлову, который в те годы был заведующим отдела прозы этого журнала.

Эти произведения автор объединяет в цикл «Рижские истории. Почему именно «Рижские»? Так вышло, что Олег Лебедев немало бывал в этом городе, знает многие его районы, их настоящее и прошлое, не хуже самих рижан. Прежде всего, это относится к Vecrīga (Старая Рига, перевод с лат.). Но не только к ней.

Что касается жанра двух произведений, то это, скорее, «городское фэнтэзи». В действительность входит вымышленный мир. Мир сказочных созданий, призраков, добрых и злых духов. Все это разворачивается на фоне удивительных своей красотой декорациях Vecrīga. Но это фэнтэзи не кровавое и не злое, здесь нет никаких убийств, отвратительных сцен, присущих многим произведениям литературы ужасов. Это произведения о любви, о борьбе за нее, о поединке добра и зла, на стороне каждого из которых выступают как земные, так и таинственные, мистические персонажи.

«Хорошая проза не сиюминутна, немного старомодна и не от мира сего. Она вроде бы даже и не написана, а сыграна, как сольная партия на трубе одинокого музыканта или фортепьяно в кафе, сизом от сигаретного дыма. Олег Лебедев — вот такой писатель», — отмечал в своем послесловии к роману «Старинное зеркало в туманном городе» писатель Игорь Михайлов.

Кстати, еще о декорациях. Читавшие «Рижский ноктюрн мечты» и «Старинное зеркало в туманном городе» рижане говорили автору, что фактических ошибок в произведениях нет. Действительно, каждую улицу, переулок, где происходит действие, он исходил, как говорится, вдоль и поперек.

В 2024 году в библиотеке журнала «Вторник» вышел роман Олега Лебедева — «Собиратель книг, женщины и Белый Конь». Действие романа происходит в Москве, какой она была еще несколько лет тому назад, — автор начал работу над книгой в 2016 году.

Новый роман в чем-то прерывает традицию «Рижских историй», но вместе с тем и продолжает ее. Главный герой произведения Сергей Беклемишев — москвич, интеллектуал, фанатичный собиратель книг, неудачник в карьере (он главный редактор крошечной газеты «Обозрение зазеркалья»). И, что, возможно, главное — человек, умеющий как любить сам, так и откликаться и принимать другую любовь. Его привычная жизнь, в которой есть и не очень любимая работа, не очень любимая жена и ставшая привычной любовница, совершенно меняется, когда в ней появляется еще одна женщина.

Ее зовут Кен. Незамужняя англичанка. Но она еще и самая настоящая волшебница. Из старинного, уходящего корнями в кельтское прошлое Англии, семейства волшебников.

Сергей влюбляется в нее и оказывается между трех женщин. Выбор придется сделать…

Но Сергей живет не только этим. Московская жизнь продолжается, одновременно в его мир приходит мир совершенно другой — волшебный. Мир, где, как и у нас, есть любовь и ревность, жестокая борьба и привязанность, где есть необычные люди и удивительные разнообразные создания, живущие по своим законам и древним правилам. Сюжет книги динамичен. Это стремительно развивающаяся в своей интриге фэнтэзи-сказка. Сказка волшебная, совершенно не злая, с московским акцентом, рассказанная порой с грустью, порой — бесстрастно, а порой — с добрым юмором.

Новый роман Олега Лебедева «Антикварный магазин в Дубулты» автор включает в цикл «Рижские истории», хотя действие происходит не в самой Риге, а во всем известной Юрмале. Но, во-первых, они находятся совсем близко друг к другу. Рига довольно плавно переходит в Юрмалу. А, во вторых, даже формально Юрмала в советское время более десяти лет была районом Риги. Наконец, в третьих, у этих произведений есть много общего, в частности, жанр, который, как я писал, условно можно отнести к «городскому фэнтези».

Олег — это я точно знаю, все-таки прихожусь ему давним другом — долго работал над этой книгой. Первый вариант был завершен еще в 2011 году. В 2018—2019 годах книга была переработана. В 2023—2024 годах автор снова вернулся к ней. Теперь свое слово скажут читатели, первым из которых когда-то стала Нина Ивановна — мама автора.

Почему роман создавался так долго? Видимо, дело в задаче, которую поставил перед собой автор. Это не только красивая история любви, хотя именно ей посвящена большая часть книги. Это и сказочное начало. Оно более агрессивное и злое, чем, скажем, в «Рижском ноктюрне мечты». Это и отчасти детектив. Также автор рассказывает не только о событиях нашего времени, но и о трагедии, произошедшей со старообрядческой общиной на востоке Латвии в XVIII-м столетии. Между делами прошлого и настоящего есть очень сильная связь.

Произведение начинается с того, что в Юрмалу приезжает москвич Никита. Он не чужой человек на этой земле — и мама родилась в Риге, и латышская кровь в нем имеется. Почти сразу к нему приходит любовь. Он встречает молодую хозяйку антикварного магазина в Дубулты Инесе Иванидис. Но их роман не станет гладким. Инесе принадлежит к старинной семье антикваров, хранящей не одну тайну. Никите и Инесе предстоит выдержать борьбу со злом, связанную с одной из созданных некогда злым колдуном драгоценностей. Эта вещь несла зло в XIX-м веке. Она же стала причиной трагедий в семье антикваров. Она хранится в доме Инесе — дореволюционном деревянном доме с башенкой, который стоит возле самого берега Рижского залива. В борьбе со злом Инесе и Никите противостоит очень многое — от колдовства до столкновения с убийцей, одержимым идеей похитить эту драгоценную вещь.

В историю оказываются вовлеченными и загадочная тетя Инесе Магда, и старый служака следователь Таубе, и брат Никиты Антон, и очень непростая женщина — красавица Оксана, которая тоже полюбила Никиту.

Отмечу, что сюжет, с одной стороны, не просто красив, он разворачивается на фоне удивительно тонкой красоты Юрмалы, Балтики, но и динамичен. Сцены любви, таинственная история прекрасной на вид, но и зловещей драгоценности, несущей в себе абсолютное зло, интрига расследования убийств, другие тайны династии антикваров, одна из которых связана с архивом семьи, почти полностью уничтоженной нацистами, экскурсы в прошлое — все эту делает книгу действительно интересной.

И, как всегда, Олег знает тему, о которой пишет. Я знаю, он исходил, наверное, по нескольку раз каждую улицу Юрмалы — а она далеко не маленькая — длина курорта около 30 километров. Мне иногда приходилось быть компаньоном автора в таких — уж поверьте, многочасовых! — прогулках. Тогда, возможно, и рождались строчки этой книги. Многое может подтолкнуть к строчке произведения. И стоящий среди сосен старинный дом в дюнах Юрмалы, и море, суровое от ветра с Севера, и даже самая обычная сосновая шишка на песке пляжа. А, может, и кленовый лист на мокрой плитке, которой выложена прибрежная улочка.

Ну а теперь чуть-чуть в сторону. Сыновья автора — два мальчика — уже сделали свои первые шаги в литературной деятельности. Их сказки опубликовал журнал «Фантазеры» в специальном детском приложении.

Ярослав Алферьев

---

Мама, эта рукопись была твоей самой любимой.
Книга посвящается тебе.
Прости меня, храни меня и моих сыновей — твоих внуков.

Глава 1

Москва

Состояние моих супружеских отношений с Мариной можно было охарактеризовать всего двумя словами — семейный кризис. Он назрел и стал главным итогом нашей почти семилетней общей жизни.

Мы любили друг друга до брака, в самом его начале. Но и тогда часто ссорились. «Искрили». По поводам значительным и не очень. А часто почти на пустом месте. Думали, что со временем пройдет, притремся друг к другу, но этого не произошло. Как скандалили часто, так и продолжаем скандалить. Сколько раз мы, успокоившись и помирившись, обсуждали случившееся и, не находя, как правило, серьезных причин для ссор, решали положить этому конец. Все было тщетно.

Так и не получается притереться друг к другу. Может оттого, что натуры похожие — оба очень ранимые, чувствительные. Это основное.

Возможно, на отношения влияла и напряженная работа. Я — аналитик в банке, от каждого написанного слова многое зависит. Марина — корреспондент в информационном агентстве. Почти каждый день ей надо передавать срочные сообщения, а это требует напряжения. Короче, оба издерганные и нервные.

У каждого накопился осадок от ссор. При каждой новой вспоминаются старые. Прежней любви друг к другу уже нет. Но, несмотря на конфликты, взаимная привязанность сохранилась и даже окрепла. Я ценю ее преданность и заботу. За что-то ценит и она меня. Но жить вместе все-таки трудно. Тем не менее…

— Посмотри, сколько счастливых пар развелось, а мы как собачились, так и собачимся, но все равно вместе, может, так и до золотой свадьбы проживем, — не раз полушутя говорил я Марине.

Как говорят французы, в каждой шутке есть доля шутки. А есть и правда.

За наши общие годы мы стали более нервными, Марина уже не может заснуть без снотворного. У меня порой скачет давление. Это при том, что нам по тридцать три года. Несколько раз мы «расходились» — жили какое-то время раздельно. Но потом, то ли еще нерастаявшая любовь, то ли уже привязанность и привычка снова соединяли нас.

Есть у нас еще одна общая беда — брак до сих пор бездетный. Оба обследовались, у каждого врачи не находили ничего плохого. Но что толку нам было в этих диагнозах, когда почти у всех вокруг дети получались, если их, конечно, хотели, а у нас нет?

*****

Высказанная мной идея провести вдвоем не неделю и не две, а полный отпуск в очень близком для меня месте — Юрмале — казалась мне шансом выхода из кризиса. Очень надеялся, что сосны и море вылечат отношения, возродят все хорошее, а плохое рассеется как дым на свежем сильном ветру Балтики, возле любимых мной ее волн. У моря, думал я, будет спокойно и хорошо. Будем часто хотеть друг друга. Может, и ребенок получится.

До сих пор мы обычно вырывались из Москвы на несколько дней, максимум на неделю — так объездили всю Европу. Эти путешествия интересны, но они не были восстанавливающим отдыхом.

Сначала Марина хорошо восприняла мою мысль.

Я уже стал думать, где остановиться, чтобы она лучше почувствовала Юрмалу. Можно, например, пожить в отреставрированном старинном особнячке с непременной для здешней архитектуры башенкой. Таких маленьких и очень уютных отелей в последние десятилетия появилось много.

А можно выбрать совсем новую гостиницу. Они обычно красиво расположены, аккуратно вписаны в курортные улицы. В них большие окна, в которые хорошо видны сосны, а иногда, и море. Мне хотелось пожить совсем близко к нему. Так, чтобы слышать его, когда засыпаешь и когда просыпаешься. Это очищает и успокаивает. Но надо было думать не только о себе. Марина спит очень чутко, и, возможно, этот вариант ей бы не подошел.

Это могла бы быть наша вторая общая поездка в Латвию. Первый раз мы были здесь зимой, вскоре после того, как поженились. Остановились тогда в многоэтажном отеле в Майори и много времени провели в Риге — Марина совсем не успела узнать Юрмалу.

Так, как знаю ее, всю Латвию, я…

Вся история нашей семьи связана с Латвией. Здесь, в маленьком городе Тукумсе (он не так далеко от Риги и Юрмалы), родился мой прадед Айварс Балодис. Он участвовал в первой мировой, а затем, как и многие его соотечественники, оказался среди латышских красных стрелков. Слава Богу, в ЧК не служил, крови на нем точно нет. В самом начале гражданской был тяжело ранен, потом учился в МВТУ (студенты до сих пор называют этот институт Бауманкой), работал инженером на ЗИЛе. Его сын, мой дед, был латышом уже наполовину — прадед женился в Москве.

Так сложилось, что после войны дед вернулся на родину отца. Учился в медицинском, по распределению, в конце сороковых, попал в Ригу. Здесь родилась и выросла моя мама. Семья переехала в Москву, когда она заканчивала школу.

Рига, ее окрестности и Юрмала навсегда остались родными для мамы. Она приезжала отдыхать сюда с родителями, затем с мужем, а потом — уже с ним и с нами, своими детьми — со мной и моим братом, Антоном. И для нее, и для нас Латвия никогда не будет чужой страной.

Особенно это относится к маме, она очень хорошо знает Ригу, говорит и даже читает по-латышски. Мы с братом знаем лишь отдельные слова. Это вполне естественно — в советское время даже живущие в Латвии могли обходиться без знания латышского языка, а мы и вовсе приезжали туда на короткое время.

Мама помогла мне и Антону открыть и полюбить всю глубину красоты сказочной Риги и дивной природы Юрмалы. Когда родители стали старше (мы с братом у них поздние), мы с ним стали ездить в Латвию в отпуск уже без них. После того как Антон женился, обзавелся ребенком, забот у него прибавилось. Теперь он уже с трудом выбирался со мной в Латвию. А вскоре я лишился его общества.

— Я уже, Никита, тебе компанию не составлю, — сказал брат, когда стал отцом двоих детей.

С тех пор я, — до того, как женился, — каждый год отправлялся на Рижский вокзал один. Большую часть своих дней в Латвии проводил не в Риге, — город пусть даже самый красивый остается городом, — а в Юрмале.

Я знаю Юрмалу летнюю. Она красочная, ласковая, нежаркая, она манит своим длинным широким пляжем, по которому можно гулять часами, соснами, стоящими на дюнах, морем. Мне нравится и Юрмала, украшенная цветами осени, красота ее сосен, кленов и берез в закатах сентября. А зимой деревянные особняки и дачи приобретают особенный, уютный облик. Во многих окошках в конце декабря ставят свечи — Латвия встречает Рождество.

Я и Марина уже обсуждали наш общий будущий отпуск. Обычно это происходило перед сном, в кровати. Даже предвкушение хорошего делает жизнь лучше. Мы стали меньше ссориться. Больше занимались любовью.

Но потом… Потом все стало, чем прежде. Снова конфликты. Маленькие перерастали в большие, а за ними, как отрыжка после отравления, следовала череда маленьких. И так все время.

Может, подумал я, дело в том, что поездка в Юрмалу на целый месяц мне нужна больше, чем Марине? Это для меня она — родное и близкое место. А для нее?

— Если ты не хочешь ехать именно в Юрмалу, давай подумаем о другом месте, — предложил я. — Мы можем провести этот месяц в Хорватии или где-нибудь еще.

— Не стоит, — кратко ответила жена. — Мы ссоримся здесь, и это будет продолжаться хоть в Латвии, хоть в Хорватии и даже на Мадагаскаре.

— Послушай, но может на отдыхе все это как раз и прекратится?

— До сих пор этого не произошло, — напомнила Марина.

Это была чистая правда. Ни одна из наших предыдущих поездок не была полностью мирной. Правда, они были короткими и напряженными. Другое дело — планируемый отдых. В который раз я сказал об этом жене.

— Нет, я не верю, что будет хорошо и спокойно. Хотела убедить себя в этом, не получается. Я боюсь ссор на отдыхе. Здесь как-то притерпелась, а там… Там будет обидно и больно вдвойне, — грустно сказала она.

Был вечер. Она, обнаженная, лежала на спине, положив голову на ладони. Ее любимая поза. Глаза закрыла. Может, не хотела смотреть на меня? Не знаю…

— Поезжай один. А я отдохну здесь. Так будет лучше для нас обоих. Глядишь, после отпуска все и наладится. Наконец, прекратим ругаться, — произнесла она, не открывая глаз, — я этого безумно хочу.

Я чувствовал — она в самом деле хочет перестать ссориться. Что ж… Возможно, она права. Нам стоит провести отпуск в разных местах.

— Согласен, но как ты проведешь отпуск? — спросил я Марину.

— Поеду к маме на дачу, буду спать и гулять, — улыбнулась жена.

— И разговаривать со мной по мобильному.

— Это обязательно.

Таким образом, было решено, — я еду в Латвию, Марина — к своей маме на дачу.

Удивительно, но после этого мы стали жить более мирно. Я был поглощен планированием поездки, Марина помогала собраться.

Свой отдых я решил построить не так, как всегда — не останавливаться в одном отеле, а пожить в разных местах Юрмалы! Мне всегда этого хотелось. Несколько дней проведу у моря, несколько — среди сосен…

Ненадолго поселюсь в тихом Булдури, затем перееду в центр курорта — Майори. Обязательно остановлюсь в Дубулты, где всегда мы жили вчетвером — родители, я и Антон. Может, выберусь и в знаменитый своим прошлым, природой и грязями, курорт Кемери. И, конечно, обязательно съезжу на родину прадедушки — в Тукумс.

Глава 2

Рижский вокзал

Провожали меня на поезд Марина и Антон.

— Смотри, Никита, передай привет от мамы, папы и меня всем нашим любимым местам в Юрмале и Риге, — обнял меня брат.

Как следует, обхватил. Он очень сильный, крепкий. Внешне мы не похожи: я более высокий, он намного ниже, более плотный. И цвет волос у нас разный — он рыжий в маму, а я блондин — скорее всего, в своего прадеда Айварса.

Антон откланялся, не дожидаясь отбытия поезда (дело было до пандемии и санкций, поезда благополучно ходили — прим. автора). Спешил домой. Семь месяцев тому назад он стал отцом в четвертый раз. Весь в хлопотах.

Я и Марина стояли на Рижском вокзале. Поезд Latvia уже ждал меня. Но посадку еще не объявили.

Мне нравится этот вокзал. Он тихий, не похож на другие московские. Я люблю его перрон, его старинные фонари. Для меня Прибалтика начинается уже здесь. С того момента, как я вхожу в здание вокзала.

А сегодня мне было хорошо и оттого, что рядом стояла Марина. Такой близкий человек… Черт возьми, почему мы все время ругаемся? Но сейчас мне не хотелось думать об этом, я обнял ее. Был июнь, и Марина была легко одета, я почувствовал ее тело…

Тем временем объявили посадку.

— Давай, садись уже, — тихо сказала она. — Бутерброды на вечер и на утро я тебе положила. Садись, а я пойду.

— Иди, и береги себя.

— Ты тоже.

Мы целуемся. Долгого поцелуя, когда языки ласкают друг друга, не получается. Она отстраняется, идет к выходу в город. Я сажусь в поезд. Приятная неожиданность — в купе я один — в Латвии кризис, пассажиров меньше, чем прежде. Поезд трогается с места, проводница собирает билеты. Приятные моменты начала отпуска. Я еду в Латвию, на Балтику…

Не сразу вспоминаю о том, что ни я, ни Марина при расставании не сказали, что любим друг друга. Раньше такого не было. Грустно…

*****

Поезд Москва — Рига

Впрочем, настроение быстро меняется. Я люблю этот поезд, он для нашей семьи, как старый знакомый. И знаю: с каждой минутой я все ближе к своему отдыху, к своему самому большому за последние годы пребыванию в Юрмале.

На радостях выпил две бутылочки уже латвийского пива. Ранним утром, а, может, на исходе ночи, — не знаю, как назвать время между 5 и 6 часами утра, — пожалел об этом. Поезд пересекал границу.

«Все побывали перед нами, все побывали тут». Эти слова из стихотворения «Бородино» каждый раз приходят в голову, когда проезжаю границу. Таможенники российские, затем опять же российские погранцы. А потом в обратном порядке — сначала пограничники, затем таможенники — по поезду проходят представители Латвии. Как же после бутылок пива и недолгого сна болела голова во время общения со всеми ними…

Но вот, наконец, визиты государственных людей закончились. Поезд ехал по территории Латвии. Мне всегда кажется, что здесь он набирает скорость. Может быть, чувствует близость своего дома — Риги? Как знать…

А этот дом был все ближе и ближе. Мы проехали еще спавшую Латгалию (восточная, очень колоритная часть Латвии), миновали несколько небольших городков, предместья Риги.

*****

Рига

Скоро я уже был на площади перед вокзалом — одном из своих любимых мест в Риге. Отсюда виден шпиль кирхи святого Петра в старом городе. Отсюда начинается обнимающее его полукольцо бульваров и парков. Отсюда совсем близко до его проспектов с величественными домами конца девятнадцатого и начала двадцатого века.

Несмотря на почти бессонную ночь, я смог по-настоящему насладиться этой картиной. День был ветреным, и оттого прохладным. Мне это было на руку — на ветерке всегда лучше себя чувствую. Вот и сейчас полегчало.

Я не стал долго задерживаться на площади — обязательно приеду сюда и не один раз. Обойду снова весь старый город, все его уютные уголки. Побываю в местах, где чувствуется сила столетий. Погуляю по паркам и по проспектам.

А сейчас меня ждала Юрмала. Мне очень хотелось пройти сквозь сосны к морю. Через несколько минут я услышал характерную для рижских продавщиц билетов на пригородные поезда фразу:

— Отправляется через минуту, если очень быстро побежите, то успеете.

Я последовал совету. Успел на поезд, уложившись в эту самую минуту.

Глава 3

Латвия, аэропорт Риги

Как здесь холодно… Такова была первая мысль Майкла, когда он вышел из здания рижского аэропорта. Да, это не Калифорния, откуда он прилетел. Который раз он был в Латвии, но так и не смог привыкнуть к перепаду температур.

«Закаляйся, в бассейн ходи», — все время твердит ему отец. Не до этого. Слишком много работы.

«Обязательно заболею», — подумал Майкл, но тут же твердо сказал себе и другое: «Как заболею, так и вылечусь».

Он много работает, и в Латвии сможет пробыть максимум две недели. Так что, сказал он себе, с болезнью, если таковая возникнет, придется справиться быстро. Расклеиваться нельзя, ему предстоит важное дело — поиск того, что было утрачено его семьей.

Прежние его приезды в Латвию были посвящены выполнению этой миссии. Пока дело не увенчалось успехом. Каждый раз, когда Майкл возвращался в Калифорнию, ему было больно видеть, как расстраивался отец. Он старался не демонстрировать это и даже отговаривал Майкла от продолжения поисков. Но сын знал — отец каждый раз ждет, он надеется. Он очень хочет, чтобы сын вернул то, что было когда-то потеряно.

Майкл любит отца. Когда после очередной неудачной поездки у него возникала мысль прекратить поиски, он отбрасывал ее прочь. Снова думал, как можно крутануться, какие действия предпринять. Поиски иголки в стоге сена занятие, конечно, сложное, но не обязательно бесполезное, убеждал он себя. Этот невысокий, старомодно одетый человек с голубыми глазами, открытым лицом и слегка вьющимися рыжими волосами был готов сделать все, чтобы на этот раз вернуться в Калифорнию не с пустыми руками.

Сначала Майкл заехал на такси в Ригу. Попросил отвезти его к старому городу. Здесь пробыл недолго. Скоро на другом такси он отправился в Юрмалу. Точнее, в Дубулты. Решил поселиться именно здесь — в основном районе своих поисков.

Дубулты… Когда-то это место называли иначе. Его отец помнит даже не одно, а целых два старых названия. Официальное и неформальное. Дуббельн и Юденбург. Последнее особенно близко его отцу.

Майкл обосновался в гостинице. Скоро впервые за этот визит в Латвию вышел на улицу. Приступил к своему делу. В эти минуты почувствовал: здоровье, кажется, может подвести. Несколько раз чихнул, начало болеть горло. Правда, пока несильно.

Глава 4

Латгалия, XIX век

Старик продолжал молиться. Он очень худой, высокий, с длинной, но редкой рыжей бородой.

Он — один в небольшой деревянной часовне. Старой и ветхой. Вокруг нее — болота, озера, небольшие леса. На опушке одного из лесов — десятка три деревянных домов. Еще недавно в них жили люди. Теперь дома пусты. Из всех в деревне остались лишь он и хромоногая Антонина. Остальные ушли.

Жившие здесь люди поселились в этих местах без малого два века тому назад — горстка старообрядцев, бежавших из Пскова сюда, в Латгалию. Они хранили предания, которые говорили: их предки вели свой род от древних варягов. Никому не кланялись, всегда были вольными горожанами, веками ходили на вече. Может, поэтому и отказались от насильно вводимых реформ патриарха Никона, решили молиться по-старому.

В Латгалии, где осели староверы, у них не было священников. Были наставники — люди, главные в общей молитве, а порой и во всем.

Как этот неистово молящийся старик отец Флавиан. Он отвечает за все в общине. Перед Богом. И он оказался бессилен остановить беду.

В последнее время было очень много смертей. С тех пор, как это началось, он стал подолгу молиться, чтобы отвести напасть. Почти каждый день на часы уходил в часовню.

Теперь, когда старец остался в деревне вдвоем с Антониной, он по-прежнему приходит сюда. С трудом добирается до нее, — хорошо Антонина помогает, — и молится, молится, сколько хватает сил. Просит Господа простить грехи всем в общине — живым, и тем, кого не стало. И еще уничтожить напасть.

Никогда в общине не было такого горя. Все началось с того, как ночью с небес упал этот камень. Неподалеку от их домов. Хорошо, Господь отвел камень в сторону, не допустил, чтобы прямо на них свалился.

Отец Флавиан вспоминает, как потом люди смотрели на камень. Все — от мала до велика — пришли к нему только утром. Ночью никто не пошел, боялись.

Темный он, этот камень. Большой, цветом черный, почти на треть ушел в землю.

Люди подивились, перекрестились, поблагодарив Господа, что рухнул не на них, и разошлись. Многие потом еще раз приходили посмотреть на него. Приехал и барон фон Векстель, на земле предков которого поселились русские староверы. Он как раз тогда был в своем замке, что в верстах пяти от деревни. Барон удивился упавшему с небес камню, дважды обошел его, постучал по нему своей тоненькой тросточкой. Через несколько дней он снова уехал в Ригу, — в основном, жил там, — и, наверное, всем рассказал о таинственном камне.

А деревенские жители скоро почти позабыли про камень. За исключением ребятишек — они полюбили играть возле него. Даже пытались залезать на эту громадину. Но куда там, он был очень гладким.

Все началось через два года после падения камня.

Сначала что-то неладное стало твориться с детьми. Один за другим они почти переставали есть, слабели на глазах. Жаловались на сильную головную боль. И некоторые… даже облысели.

Обычные крестьянские средства не помогали. Антонина сбилась с ног, пытаясь помочь детям. Эта хромая пожилая женщина была в деревне, как лекарь. Лечила травами, заговорами и молитвами. Избавляла от болей в животе, убирала бородавки своими заговорами, ее молитвы останавливали кровотечения. И роды тоже принимала она.

У Антонины была и другая сила — сильный взгляд. Бывало, только посмотрит, и сильная боль сразу уходит. И от других бед мог спасти ее взгляд. Она избавляла людей от пьянства, падучей болезни, даже от безумия.

Ее уважали в деревне, но и немного побаивались. Из-за взгляда. Его мало кто мог выдержать. Только отец Флавиан и еще два старца.

Лечение недугов, помощь людям всегда было основным занятием Антонины. С детства хромала, и глаза немного косили. Мальчишки, да и сам Флавиан — они с Антониной почти ровесники — дразнили ее. Звали косой хромоножкой. Оттого она от всех держалась в стороне, а потом пристрастилась ходить к одной из старух, которая знала полезные травы, заговаривала недуги. Так со временем и переняла ее дело.

Детских обид Антонина не помнила. Будто забыла, как другие девки смеялись над ней из-за хромоты, косоглазия, как почти никто из парней не звал ее погулять. Двое, правда, начинали ухаживать. Но она отказывала им. Почему, было ведомо только ей, Антонине.

Насмешки не озлобили Антонину. Ее душа осталась чистой. Отец Флавиан знал об этом, ведь исповедовал ее, как и всех других. Она всегда помогала каждому, чем могла. Всегда люди надеялись на нее.

Теперь же, что не делала целительница с детьми, ничем не могла помочь им. Даже ее взгляд оказался почти бессилен. Медленно, но верно хвороба захватывала детей. Они становились все более слабыми. Некоторые уже не могли ходить, жаловались на сильные боли.

Затем начали болеть некоторые взрослые. С ними происходило то же самое, что и детьми. И снова Антонина не могла помочь. Бессилен был и отец Флавиан со своими молитвами. А дела становились все хуже… Скоро ему пришлось исповедовать девочку. Она мучилась от болей в боку, едва говорила. Через неделю ее похоронили. Антонина своим взглядом смогла избавить ее от сильных мук перед смертью. Сутками сидела возле нее, и боли ослабевали. Оттого девочка ушла тихо, будто заснула.

Отец Флавиан не помнил, кто на поминках по ней подал эту мысль — но она почти тотчас завладела всей деревней: болезни пошли после того, как упал камень, а, значит, это зло от него. И по детям оно ударило в первую очередь, потому что они частенько играли около камня.

Верно это, решил отец Флавиан, правильно. Но почему же раньше, когда болезни только начались, об этом никто не подумал? В том числе и он, отец Флавиан.

Сгинул бы этот камень отсюда, глядишь, все наладилось бы. Так рассуждали все.

Но что они могли сделать? Знали: сами, даже если всей деревней возьмутся, камень с места не сдвинут. К властям староверы обращаться не стали. Те их не очень жаловали. Даже новую часовню взамен совсем обветшавшей — еще лет пять и развалится — не разрешили построить!

Тогда написали о беде в Ригу, барону фон Векстелю. Ответа не последовало. У него в Риге была своя жизнь.

Скоро уже не одна, а три новых могилы было на кладбище, что возле деревни. Во всех лежали дети. Антонина облегчила им последние дни своим взглядом, а спасти не смогла. Она много занималась и другими больными, поила их отварами, настойками, читала свои заговоры. Но им становилось все хуже и хуже.

При смерти было еще двое детей. И кузнец, здоровый мужик, который ничем никогда не хворал.

Староверы старались держаться подальше от черного камня. Но это не помогало. Он был очень близко к деревне. Теперь уже почти все в ней недужили. Кто сильно, кто-то лишь начинал болеть.

Горько было решиться, но на сходе люди высказались за одно. Надо уйти из деревни. Другого выхода нет.

Дома пустели один за другим. Все произошло за каких-то несколько дней. Люди покинули дома. Ушли в другие деревни староверов, к родне.

Глава 5

Юрмала, наше время

Я остановился в гостинице «Лиелупе». Это высокое, узкое здание похоже на белоснежный корабль, бросивший якорь в Рижском заливе. Здесь тихо, высокие сосны. На пляже обычно малолюдно. Первые три дня проведу здесь. А потом перееду куда-нибудь…

Разместился и сразу вышел на море, поздоровался с ним, шумным в сильном сегодняшнем ветре. Маме позвонил, вместе его слушали.

— Тоже хочу сюда, — грустно сказала она.

Но ей не стоит уезжать далеко из Москвы. Возраст, а, главное, здоровье…

Я постоял на берегу, затем отправился погулять по некоторым из самых дорогих мест. На автобусе доехал до центра Юрмалы — Майори. А отсюда уже пешком — в соседние Дубулты. Так сложилось, что мое знакомство с Юрмалой, ее узнавание когда-то началось с этого места. Здесь я и хотел побывать в первую очередь.

На улице, по которой я шел, было тихо. Пик курортного сезона не начался, а рабочий день еще не закончился. Мне всегда очень нравилось идти этой дорогой — она ведет к самому любимому месту Юрмалы.

…Оно все ближе и ближе. Я уже вижу высокую стройную лютеранскую церковь Дубулты, деревья вокруг нее. Кирха песочного цвета, он такой теплый в лучах солнца. Она чем-то похожа на рижские соборы. Сходство не только в готических чертах облика. Оно — во впечатлении, производимом храмами, в заложенном изначально и усиленном годами их настроении.

По пути к храму я миновал площадь, где когда-то стоял памятник Ленину. Вождя изваяли в длинном плаще, будто хотели сделать похожим на латышского рыбака, а заодно защитить от прохладного ветра и балтийской сырости.

Сама Юрмала находится между Рижским заливом и полноводной рекой с ласковым названием Лиелупе. А центр Дубулты, куда я направлялся, самая узкая в прямом смысле слова часть курорта. Лиелупе здесь ближе всего к заливу.

Я снова в Дубулты… Ветрено и прохладно, несмотря на солнце в почти безоблачном небе. Железнодорожный вокзал станции с его удивительным образом изогнутой крышей. Уютные улочки. Если пройти еще немного — будет православная Владимирская церковь. Она деревянная, стоит прямо в соснах, выкрашена в голубой цвет….

Мне и хорошо, и грустно. Мама и отец уже не могут сюда приехать. Мама всякий раз, когда я возвращаюсь, засыпает вопросами — где был, как выглядит сейчас то или иное место.

Печально и оттого, что поехал без Марины. Женат, а отдыхать отправился в гордом одиночестве. Какой же это брак, черт возьми? Кажется, начинаю злиться. Скучаю по ней? И да, и нет. Когда мы живем мирно, нам хорошо, но так часто ругаться… Ладно, говорю себе, все это пока надо отставить в сторону. Не стоит сейчас копаться в себе.

По давней привычке зашел в магазин с вывеской Gramаtas («книги» в переводе с латышского — прим. автора). В 80-х, последних годах Padomju Latvia (Советская Латвия — в переводе с латышского — прим. автора), мой отец ухитрился собрать здесь чуть ли не пятую часть нашей тогдашней библиотеки. В Латвии не было такого книжного голода, как в Москве. Теперь здесь книги, в основном, на латышском. На русском их мало, и они дороже, чем у нас, в России.

*****

Кажется, знаю все в Дубулты. Нет, вот оно — новое.

Антикварный магазин. Раньше его здесь не было. Он между Gramаtas и банком. В одноэтажном доме с узким фасадом. Решил, конечно, зайти. Меня всегда привлекали редкие вещицы.

Открываю старую, сохранившуюся еще с ранних советских времен, дверь. Звенит колокольчик, предупреждая хозяина о моем появлении, но никого в магазине не видно. Здесь еще прохладнее, чем на улице. В очень большой, вытянутой в глубину дома комнате, которую он занимает, нет яркого света. День на исходе, солнце клонится к морю. А окна антикварного глядят на другую сторону.

Я иду вдоль этой комнаты, неторопливо, — какое счастье, когда не нужно никуда спешить! — рассматриваю выставленные предметы. Разнообразие поражает. Любителю старины есть из чего выбрать. На полочках книги самых разных годов издания и самой различной тематики, статуэтки, деревянные шкатулки, вазочки. Под стеклом выставлены украшения, монеты — советские, латвийские, немецкие, даже шведские. Мое внимание привлекают несколько старинных серебряных сакт (сакта — любимое традиционное украшение латышей, брошь, отделанная янтарем или недорогими камнями — прим. автора.) Рядом с ними — перстни. Тоже сделаны, скорее всего, в 19-м веке. Впрочем, что толку их разглядывать — эти вещицы не по моему карману.

Отдельное место в магазине занимает атрибутика четырех армий — русской императорской, советской, гитлеровской и довоенной латвийской. Такое сочетание можно встретить только здесь, в Латвии, такова история этой земли.

Я внимательно изучаю все это и невольно вздрагиваю, когда слышу женский голос. Приятный, с волнующей легкой хрипотцой:

— Lab dien! («добрый день» в переводе с латышского — прим. автора) — приветствует неожиданно появившаяся продавщица (а, может, хозяйка?) антикварного.

Она стоит около входа в магазин, рядом с кассой. Видимо, все это время она находилась в каком-нибудь подсобном помещении. Здороваюсь с ней. Тоже на латышском. Хорошо ее вижу. На нее падает свет. Эта женщина привлекательна. Кажется, ей чуть более тридцати.

Одета в темную блузку, застегнутую на все пуговички, узкую прямую юбку чуть ниже колен. Судя по всему, она старается соблюдать дресс-код, подобающий строгому продавцу антиквариата, но что-то в ее внутреннем «я» явно протестует против этих ограничений. Свидетельство тому — туфельки классической формы, но с открытым носом. Ухоженные ноготочки пальчиков ног покрыты лаком бордового цвета.

Она невысокая, очень стройная, прическа недлинная: светлые, слегка выгоревшие волосы спускаются чуть ниже шеи. Элегантная косая челка, закрывающая высокий лоб. Загорелое лицо, высокие скулы, небольшой прямой нос. Черты лица — не вполне латышские, но и не русские. В них — что-то не балтийское, восточное.

У нее очень красивые глаза — миндалевидные карие. В этих больших глазах — ум и грусть. Не сегодняшняя, давняя, сильная. И еще она явно напряжена. Слегка сжала губы. Пристально глядит на меня. Почему, не знаю…

Мне жаль, что в ее красоте — печаль, дума о чем-то тревожном, нерадостном. И все-таки, я чувствую, огонек жизнерадостности в этой женщине есть. Наверное, жизнь вылила на него много воды, но погасить не смогла. Такие люди обычно не слабы духом.

Несмотря на печаль в глазах, сейчас она не только внимательно смотрит на меня, но и явно собирается заняться мной, как клиентом ее магазина.

Кстати, много ли их, клиентов, приходит сюда? В основном, видимо, местные. А туристов, наверное, немного. Магазинчик малозаметен, расположен не в самом оживленном месте Юрмалы. А отели находятся, в основном, в Дзинтари и Майори. Там всегда более многолюдно.

Некоторое время мы просто смотрим друг на друга. Мне, собственно говоря, нечего сказать. Зашел больше из любопытства, не собираюсь пока ничего покупать.

Вскоре она прерывает молчание:

— Вы что-нибудь хотите выбрать, я могу вам помочь? — спрашивает уже на русском.

Акцент заметила!

— Пока нет, если честно, — признаюсь я. — Просто заглянул посмотреть. Я знаю эту улицу. Ведь раньше этого магазина не было?

— Нет, был когда-то давно. В советское время закрыли. Потом снова открылся, а в последние годы и, правда, не работал. Долгая история, — отвечает она после небольшой паузы.

Мой вопрос, кажется, взволновал ее. Чувствую — каждое слово значимо. Но в подробности вдаваться не хочет. Интонацией поставила барьер для возможных расспросов. Скорее всего, она — хозяйка. Продавщица не станет так разговаривать.

Продолжаю разговор. Теперь захожу с другого:

— У вас здесь очень интересно, просто глаза разбежались, — делаю я комплимент миниатюрной красавице.

Если честно, мне просто хочется немного поговорить с ней. В последние годы стал замкнутым, не привлекают новые знакомства, большие компании. А на отдыхе — я другой. Мне хочется общаться с людьми. Я и говорю с продавцами в магазинах, персоналом гостиниц, даже с полицейскими. Марина сердится на меня за это. Не понимаю, почему. Наверное, это еще одна «искра» между нами.

А с этой женщиной так и тянет пообщаться, зацепить ее слово за слово, ведь она действительно очень привлекательна. Жаль только, грустна.

— Я стараюсь подобрать много чего интересного, но покупают мало. — Она разводит руками. — Кризис. У местных нет денег. А туристы почти не знают про магазин.

Чувствую, напряжение оставляет ее. Правда, по-прежнему печальна, и, похоже, думает о чем-то своем.

— Когда же вы открыли его?

— Открыла месяцев восемь тому назад. В октябре.

Последние слова, похоже, даются ей с трудом. Будто вспомнила что-то очень тяжелое. Кстати, судя по ответу — она точно хозяйка.

— Все еще наладится, — говорю я, — узнают про вас, и дела лучше пойдут. После плохой погоды обязательно ждите хорошую. А в Прибалтике, вы это знаете лучше меня, погода меняется быстро.

Она понимает, что я поддерживаю ее пусть отчасти банальными, но искренне сказанными словами. Дарит мне улыбку. Улыбается на мгновение и одними глазами. На это мгновение печаль оставляет их.

А меня они просто притягивают. Как и вся она. Так бы и смотрел на нее. Именно это и делаю.

Откликается на мой взгляд! Сама смотрит приветливо. Может, это больше, чем вежливость? Жаль, тема разговора вроде иссякала. Неуклюже стараюсь продолжить беседу:

— А я приехал сюда отдохнуть, уже не первый раз. Было так приятно к вам зайти.

— Спасибо, — говорит она, — и где вы остановились?

Интересно, просто так спрашивает, или ей тоже интересно со мной общаться?

— В «Лиелупе», — охотно отвечаю я. И тут же делюсь своими планами. — Я здесь на четыре недели. Только сегодня приехал. Буду переезжать с места на место. Хочу побыть в разных уголках Юрмалы. Очень люблю ее.

— Это неплохое решение, — лаконично отвечает она.

— Теперь уже думаю, где буду жить после «Лиелупе».

— К чему склоняетесь?

— Еще не знаю. Может, найду что-нибудь на окраине Юрмалы, где совсем мало людей.

Она только кивает в ответ.

— Приехал один и свободен в передвижениях, — продолжаю я.

Что со мной происходит? Прямо сказал ей — один здесь. Это намек. Да, именно так. Она интересна мне.

В ответ — еле заметное движение длинных ресниц.

За разговором я медленно шел из глубины магазина. А она тоже шла в мою сторону. У нее очень легкая походка.

Теперь она совсем близко ко мне. Такая маленькая и такая грустная. Мне хочется долго разговаривать с ней. Но неудобно, да и она, может, не слишком расположена к длинной беседе с незнакомым человеком.

Больше не улыбается. Просто смотрит на меня, слегка наклонив голову. Челка легла красиво…

— Ой, — иду я наперекор себе, — заговорил вас, пойду.

— Заходите еще, — говорит она вежливо.

Дежурные слова? Или нет? Я надеюсь на это.

Я уже открываю дверь, чтобы выйти на улицу, когда она продолжает:

— Еще раз спасибо за пожелание хорошей погоды. Ее и, правда, давно не было. Может быть, вы привезли.

Был прав, когда надеялся — чувствую теплоту в ее голосе. Сразу оглядываюсь. Но она уже принялась за свои дела. Идет к полочкам с товарами, что-то переставляет с места на места. Что ж, для первого раза мы неплохо поговорили.

В отель я возвращаюсь по берегу моря. Ветер утих. Вместе с ним слегка стих и шум Балтики. Волны стали ниже, они с меньшей силой накатывали на пляж.

Людей на пляже заметно больше, чем днем. Одни сидят на синих, далеко стоящих друг от друга скамейках, другие просто гуляют вдоль моря. Третьи идут босиком по самой кромке пляжа — их ноги ласкает вода волн. И, конечно, почти никто не загорает. Сейчас июнь, а Латвия — не Арабские Эмираты.

Юрмала тянется вдоль моря не один десяток километров, и до гостиницы я добрался уже к вечеру. Посмотрел на закат — он такой длинный в июне — и спать.

Глава 6

Почти срезу после ухода незнакомца Инесе Иванидис поняла, что это день стал для нее менее грустным, чем длинная череда дней последнего года.

Года, который она, исполняя мечту убитого отца, посвятила магазину. Она готовила его к открытию, покупала старинные и не очень вещи, приводила в порядок помещение, следила за ремонтом. Хлопоты чуть-чуть притупляли горе — произошедшую чуть более года тому назад утрату отца.

Последние месяцы, когда магазин уже работал, оказались очень тяжелыми для нее. Стало меньше дел. Инесе не отвлекается, как прежде, от того, что несет в себе. Мир вокруг кажется темным от тоски по отцу. Год прошел, а она, тоска, меньше не стала.

Главное, что поддерживало Инесе — она сделала то, о чем он мечтал всю жизнь — принадлежащий ее предкам магазин был снова открыт.

Ее отец, Петр Иванидис, происходил из семьи греков, переселившихся в Российскую империю еще в 19-м веке. Иванидисы осели в Риге и занялись антикварным делом. Петр должен быть стать четвертым по счету Иванидисом — хозяином антикварной лавки в Дубулты. Его предкам, торговавшим в ней из поколения в поколение, она приносила неплохой доход.

Иванидисы могли бы стать и более богатыми, но в каждом из них жил не только продавец, но и коллекционер, собиратель, а, главное, ценитель красоты старинных вещей. Они не просто покупали и продавали, но и кое-что оставляли в своем доме. Даже в ущерб коммерции. Многое было собрано ими до революции, еще больше в годы гражданской войны в Латвии (здесь она шла в те же годы, что и у нас, в России — прим. автора). После второй мировой из-за пришедшей бедности семейству пришлось расстаться со многими любимыми вещами. Но все равно некоторые уголки их семейного гнезда — небольшого домика с башенкой на окраине Дубулты — походили на музей. Именно походили. Ведь в музеях старинные вещи ограждены от людей, они не выполняют свое предназначение и потому мертвы. А в доме Иванидисов они жили, украшая жизнь людей. В таком доме вырос Петр Иванидис. Здесь родилась и провела всю жизнь его дочь.

У Петра было бы хорошее будущее, если бы не присоединение Латвии к СССР.

Магазин в Дубулты отобрали. Петр с детских лет знал, что он будет антикваром и никем иным. Что ж, он им и стал. Проработал почти всю жизнь — вплоть до начала 90-х — в государственном антикварном магазине в Риге. Суррогат того, чего он ждал от жизни. Наемный служащий, не покупатель и не продавец собранных вещей. Собирателю, жившему в нем, тоже приходилось несладко из-за маленькой зарплаты.

Потом наступили новые времена, Латвия снова стала независимой, прежним владельцам начали возвращать собственность. Иванидису вернули дом в Дубулты, где прежде был антикварный магазин. Уже год спустя Петр возобновил дело предков. Магазин был открыт. Наверное, это время стало самым счастливым для уже пожилого грека. Он вернулся к своему настоящему делу.

К сожалению, не смог долго им заниматься. Магазин проработал всего лишь полгода. С Инесе, его единственной дочерью, случилось несчастье. Ей было тогда чуть более двадцати.

Несколько лет она очень серьезно занималась спортивной гимнастикой. И вот однажды произошла довольно обычная для этого вида спорта история — Инесе сорвалась со снаряда. В результате травмы нижняя часть тела оказалась обездвиженной.

Дочь была всем для Петра Иванидиса. С пяти лет он один воспитывал ее.

Мама Инесе, Мария, рано ушла из жизни — эту молодую высокую латышку за считанные месяцы съел скоротечный рак. Она была почти на двадцать пять лет младше Петра. Высокий красивый грек с примесью русской и немецкой кровей всегда был любим женщинами. И сам очень любил их. Оттого, возможно, как сам рассказывал дочери, долго не мог ни на ком остановиться.

Пока, наконец, его не выбрала Мария. Эта молодая женщина первой полюбила его. Сначала он не воспринял ее чувство серьезно, но к самой ней — молоденькой целеустремленной учительнице из почтенной семьи, половина которой была репрессирована, сослана под Барнаул — отнесся с самого начала с нежностью. А нежность быстро переросла в любовь. «Кто-то должен был, наконец, взять меня в руки», — шутя, говорил он после того, как они поженились.

Когда Инесе родилась, ему было около пятидесяти. Она стала для Петра Иванидиса поздним и безумно любимым ребенком.

«Моя принцесса», — так всегда называл ее отец. Его восхищало в ней все — слова, поступки, каждая черточка лица. Ему страшно нравилось, что она маленького роста. «Как моя мама», — растроганно говорил он, глядя на Инесе. И глаза дочери, ее губы тоже напоминали Петру его мать, Анну.

После смерти жены Иванидис не позволил горю лишить себя сил. Знал, что кроме него у Инесе никого нет. Дальние родственники Марии были не в счет. Правда, у него самого была двоюродная сестра, но с ней он почти не знался, имея на то свои причины.

Петр Иванидис старался любить и заботиться о дочери за двоих. Научился разбираться в одежде для девочек, во многих других вещах, о которых большинство отцов имеет самое смутное представление. Вникал во все ее школьные дела, не пропустил ни одного родительского собрания, привечал всех ее подруг, общался с их матерями. Закалял: с середины мая и до сентября по пляжу она ходила только босиком. Может потому никогда и не простужалась

Он развивал ее. Сам Петр получил хорошее образование. Когда учился в Латвийском университете, там еще было много преподавателей дореволюционной школы.

Прогулки с отцом по дюнам, вдоль моря, стали главной школой для Инесе. Она многое узнала. Но отец дал ей не только это. Он помог дочери открыть для себя красоту и глубину мира. Помог полюбить море, сосны…

И в православную Владимирскую церковь в Дубулты они ходили вместе. Здесь отец оставлял ее одну, а сам поднимался наверх — туда, где стоят певчие. Он много лет пел в церковном хоре. Вырос в религиозной семье, но сам в церковь стал часто ходить после того, как родилась дочь.

Отец и дочь вели между собой самые разные разговоры. Петр много рассказывал о своей семье, от которой к этому времени остались лишь они вдвоем — отец был единственным ребенком у своих родителей. Ни один раз они проходили мимо здания, где когда-то находился принадлежащий семейству Иванидисов магазин. Боль отца, лишившегося родного дела, с детских лет стала болью и для Инесе.

Петр Иванидис много рассказывал дочери об антикварном деле, всех его тонкостях. Верил, что когда-нибудь дочь займется именно этим. Пусть даже ей, как и ему, придется всю жизнь работать на государство.

Говорил он с Инесе и о доме с башенкой, где она выросла. Этот дом возле моря построил первый Иванидис, осевший на Балтике. Здесь рождались и умирали все его потомки. После войны, когда денег в семье стало мало, домом долго не занимались. Петр не пожалел средств, даже влез в долги, но привел в порядок семейное жилище. Хотел сохранить дом не только для дочери, но и для ее детей.

Люди, хорошо знавшие Петра Иванидиса и Инесе, обращали внимание на то, что он мог улыбаться, мог быть весел, лишь когда рядом была дочь. Все думали, что он до сих пор скорбит по жене. Но в этом заключалась лишь часть правды.

Он и, правда, скорбел по Марии. Но его скорбь была во сто крат сильнее из-за чувства вины перед ней, которое жило в нем. Петр Иванидис все рассказал Инесе, когда она закончила школу.

Она узнала, что нес в себе ее отец всю жизнь. Она не смогла его осудить. Только утешала его.

*****

Возвращенный магазин стал не нужен Петру Иванидису после травмы дочери. Теперь его место было сначала возле ее постели, а затем — инвалидного кресла. Лишь Господь знает, сколько сил и денег он отдал, чтобы вылечить ее. Инесе консультировали не только латвийские врачи, но и доктора из Германии и Швейцарии.

Магазин пришлось закрыть. Времени на торговлю не было. Самые дорогие вещи из него и из своего запасника, частично сохраненного в советское время, Иванидис продал. И при этом почти не торговался.

Ему было воздано по трудам. Через полтора года после травмы Инесе поднялась на ноги. Ходила с трудом, отец поддерживал ее под руку. Пришла очередь лечебной физкультуры. Набор упражнений подобрали врачи, но тренером Инесе был отец.

Петр Иванидис консультировался со специалистами, читал книги. Они выходили на тренировки ранним утром, девушка не хотела, чтобы кто-нибудь видел ее неуклюжие движения. Иногда она уставала до такой степени, что отец нес ее домой на руках. И так было не один месяц.

Гимнастика помогла Инесе полностью восстановиться. Она снова начала заниматься спортом. Конечно, в соревнованиях, как прежде, не участвовала, но это не самое основное.

Петр поставил свечи во Владимирской церкви в Дубулты, чтобы поблагодарить Господа Бога, апостола Петра и Пантелеймона-целителя за избавление дочери от болезни. Хотел было снова заняться магазином, но пришла другая беда. Торговые дела пришлось опять отложить.

Потрясение от травмы, пережитое Инесе, мучительные размышления о будущем в те месяцы, когда она сидела в инвалидном кресле, произошедший тогда же разрыв с парнем, которого она любила, — он отказался от нее, — все это породило новую болезнь. Не физическую. У Инесе началась депрессия. Настолько сильная, что ее пришлось поместить в психиатрическую больницу.

Она пробыла там почти полгода. Лечение почти не оказывало воздействия. Инесе много плакала. Начала курить. Чем дальше, тем больше. Порой целые дни сидела непричесанная, в нелепой, большого размера больничной пижаме на подоконнике в курилке отделения. Смотрела на людей, проходивших по улице. Думала о том, что у многих из них было счастье. А себя считала навсегда вычеркнутой из жизни.

Петр Иванидис думал только о дочери, снова забыв про магазин. Очень часто приходил к ней, наблюдал за ней, не зная, что предпринять. Положиться на врачей и оставить дочь в больнице в надежде, что его принцесса со временем поправится?

Так поступили бы многие, но пожилой грек после раздумий принял другое решение. Под свою ответственность он забрал Инесе домой. Здесь она принимала те же таблетки, что и больнице. Но основной терапией стали прогулки с отцом, разговоры с ним. В ее душе находили отклик его успокаивающие слова, каждое из которых было продуманным, выстраданным его любовью. Лечила ее и родная сердцу природа. Все это помогло Инесе преодолеть кризис.

Не прошло и месяца после возвращения домой, как она начала улыбаться. В миндалевидных глазах стали изредка появляться веселые огоньки. А вскоре выписанные в больнице таблетки стали ей не нужны.

Из депрессии она вышла другой. Более сильной. С меньшей верой в людей. Особенно мужчин. И с большей любовью к отцу.

Из-за травмы и депрессии Инесе не смогла закончить педагогический техникум. Петр Иванидис не особенно переживал из-за этого. Он сам научил ее многому. Инесе знала четыре языка. Не только русский и латышский, которые были родные для нее. Но еще английский и, конечно, самый главный для ее отца — греческий. Он часто разговаривал с дочерью то на английском, то на греческом.

…Инесе хорошо помнит каждую из прогулок с отцом. Вот он стоит возле самой кромки пляжа. Солнце уже близко наклонилось к морю. Кричат чайки.

Ее отец смотрит на нее. Высокий, худощавый. У него орлиный нос. Усы и волосы седые. Седой… Он такой почти столько, сколько Инесе себя помнит. Поседел разом, когда не стало ее мамы.

— Я всегда с тобой, моя принцесса, — говорит ей отец.

В его голубых глазах — доброта и любовь, его энергия.

Петр Иванидис унаследовал цвет глаз от немецких предков со стороны одной из бабушек. Инесе с отцом — греки больше по фамилии. В них течет русская, латышская, немецкая кровь…

Глаза отца, его взгляд… Это взгляд человека, живущего ради нее, отдававшего и отдающего ей все свои силы. Вскоре Инесе до конца поняла это. Когда с ним случилась беда.

Глава 7

После того, как прошла депрессия, они вместе работали в магазине. Инесе перенимала мастерство отца. Его антикварную квалификацию. Но добрая спокойная жизнь продолжалась недолго.

Его парализовало. Это произошло в магазине. Точнее в кладовке, в которую в очередной раз спустился Петр Иванидис. Обеспокоенная долгим отсутствием отца, Инесе пошла за ним, и увидела его, лежащего на полу. Он был в сознании, но полностью обездвижен. Разговаривать тоже не мог. Сказалось напряжение последних лет.

Инесе понимала: пробил ее час. Теперь она должна была стать такой же сильной, каким был он во время ее болезней. И Инесе показала, на что способна. Ухаживала за отцом, приглашала к нему врачей, сама покупала книги по медицине, читала их, стараясь разобраться в его недуге. Что-то находила, говорила врачам. Они, кстати, иногда принимали ее советы.

К сожалению, добиться удалось немногого. Говорить Петр Иванидис начал, но еле слышно, и быстро уставал. Одна, левая рука, стала немного двигаться. Что ж, это только начало прогресса, утешала себя Инесе. Но больше состояние ее отца не улучшилось. Старый грек так и остался парализованным. В таком состоянии он пробыл почти восемь лет. Инесе не отдала его в больницу. Все эти годы он был дома, а она большую часть времени находилась с ним.

Не оставляла попыток вылечить его. Ухаживала за ним, кормила, как маленького. Много читала ему. Это было необходимо ее отцу — на протяжении всей жизни она каждый вечер видела его с книгой. И еще они, как и прежде, много разговаривали. Инесе вслушивалась в каждое тихое слово отца, а когда он обессилевал, то читала его мысли в глазах.

Кроме отца, ей ни до чего не было дела. Инесе закрыла магазин — ей было не до торговли. Сначала магазин просто не работал. Потом она вывезла из него товар, часть забрала домой, часть продала, а помещение сдала в аренду. Отец и дочь жили, в основном, на эти деньги.

И еще она вязала. Оставшиеся от матери спицы и разноцветные клубки шерсти стали ее спутниками в свободные от ухода за отцом часы. Варежки и носки с латышским орнаментом хорошо покупали туристы.

При всей нагрузке, которая легла на Инесе, она не запустила себя. Модно одевалась, старалась выглядеть не просто хорошо, а быть лучшей. Это поддерживало ее, повышало внутренний тонус, давало силы. На нее смотрели мужчины. И отец, она видела, был очень рад, что его дочь, его принцесса хорошо одета, ухожена.

— Будь такой, как твоя мать. Она была не только красива, она умела замечательно выглядеть, — говорил Иванидис дочери, когда она росла.

Инесе продолжала заниматься спортом — каждый день гимнастика. И пробежка вдоль берега моря — обязательно босиком, как приучил отец. С начала июня она плавала в холодной Балтике, приводя в ужас изнеженных приезжих женщин.

*****

Личная жизнь? Несколько лет во время болезни отца Инесе встречалась с мужчиной. С одним из докторов, лечивших Петра Иванидиса. Сошлись потому, что она была одна, а у него разладились отношения с супругой. Виделись часто, но каждый раз только на два — три часа.

У Гунтарса Пелтиса росло двое детей. Из-за них он ничего не собирался менять в своей жизни, а, значит, не мог много времени уделять Инесе. Впрочем, ее такое положение вполне устраивало: почти все время она посвящала отцу.

Инесе не любила Гунтарса, просто он ей очень нравился. Верно говорят, противоположности сходятся. Она — невысокая, стройная, темноглазая. Он — настоящий северянин. Высокий, крепкий блондин. Черты лица грубые, но в глазах доброта.

Инесе не позволяла своему чувству развиться. Дело было не только в жене доктора и болезни отца. Просто она слишком хорошо помнила боль, которую испытала, когда от нее после травмы отказался мужчина.

Роман с Гунтарсом закончился три года тому назад. Это произошло плавно, безболезненно для обоих. Просто так получилось, что любовью они занимались все реже и реже, а затем и вовсе перестали. Но общаться не прекратили. Остались друг для друга близкими людьми.

В основном, они разговаривают по телефону. Но иногда встречаются — попить кофе и поговорить. Гунтарс — в курсе всех дел Инесе.

Он очень поддержал ее после убийства отца. Первое время после трагедии звонил каждый вечер. Разговор начинал всегда одинаково:

— Как ты, малыш?

Уже от этих слов ей становилось чуть-чуть легче. Он старался разговорить, отвлечь ее. Родители Гунтарса давно ушли, но он продолжал тосковать о них. Потому понимал Инесе. Они часто и подолгу общались в последний год. Говорила больше она, Гунтарс не очень многословен. Но он слушал, а, главное, слышал Инесе.

Правда, еще неизвестно, кто кого больше морально поддерживал.

Гунтарс пил. Он частенько бывал навеселе и тогда, когда они с Инесе были любовниками. Но это было почти на грани нормы. Теперь он давно перешел эту грань. Почти перестал заниматься детьми. Из-за прогулов его попросили уволиться из государственной клиники, где проработал почти пятнадцать лет. Долго искал работу, наконец устроился в крошечный частный медцентр. У заведения почти не было клиентов, и платили Гунтарсу мало. Зато администрацию не особенно волновало то, что он часто брал день, а то и больше за свой счет.

— Ты можешь бросить пить, ты сильный, — убеждала его Инесе.

— Я попробую, малыш, — всякий раз отвечал он.

Послушно, как большой ребенок.

Который год уже пробует…

Инесе по-настоящему не могла ему помочь — телефонных разговоров и редких встреч для этого мало. Чтобы развернуть мужчину в таком положении, с ним надо быть постоянно.

А она, Инесе, Гунтарсу, не жена. Они просто друзья, так уж сложилось.

Жена Гунтарса переживала из-за его запоев. Но Инесе видела: жена не может подобрать ключ к мужу, больше ругается с ним. Разве этим поможешь?

Бывает, Гунтарс приходит к Инесе не просто поговорить: он просит денег на водку. Пьет только ее. Инесе в деньгах никогда не отказывает. Понимает: не даст она, Гунтарс будет искать их, где только можно. Неизвестно еще, чем это кончится. Гунтарс легко впадает в гнев, когда не на что выпить. А это опасно и для других, и для него самого.

Однажды он обратился к Инесе, а у нее не было денег. Он пришел в ярость. Со всей силы стукнул кулаком по изящному старинному столику на одной ножке, сломал его. Это не успокоило его, замахнулся на Инесе. Она не сказала ни слова, просто глядя в глаза Гунтарсу, близко подошла к нему. Он быстро опомнился, чуть ли не на коленях просил прощения за свою вспышку. Неделю потом не звонил. Было стыдно звонить.

С тех пор Инесе старается, чтобы под рукой было хотя бы пять евро. Не оттого, что боится, нет, ее Гунтарс никогда не тронет. Но если он не найдет у нее денег, то в другом месте, не приведи Господь, может наломать дров.

*****

После Гунтарса (еще при жизни отца) у Инесе были другие мужчины. Она никогда не искала их. А сама западала на душу многим. Эти короткие связи, за исключением одной, также с врачом, оказывались намного менее значимыми для нее, чем отношения с Гунтарсом. Секс и ничего, кроме секса.

Все это время она, подавляя жившее в глубине души желание стать матерью, тщательно предохранялась. Беременность в ее положении была совершенно недопустима.

В последний год, после того как отец ушел, необходимость в предохранении отпала. У нее никого не было. Горе привело за собой еще одну проблему.

Нет, к Инесе не пришла снова депрессия, похожая на ту, из которой ей когда-то помогла уйти любовь отца. Ее заклинило в другом — в отношениях с мужчинами. Она по-прежнему нравилась. Ее приглашали на свидания. И она шла, хотя большого желания не было. Ей вообще в этот год почти ничего не хотелось.

Но всякий раз едва завязавшиеся отношения быстро прерывались. Причина была в ней, в Инесе. Она в прямом смысле слова отталкивала от себя мужчину на пороге интимной близости. Не могла переступить какой-то барьер. «Ступор» — так про себя называла его Инесе. От ее «ступора» становилось плохо обоим, и она снова оставалась одна.

Инесе не обратилась к врачу со своими сложностями. Пока не было большого желания бороться с ними — она была угнетена потерей отца. Об этой проблеме она рассказала лишь одному человеку…

«Получится — хорошо, не получится — тоже ничего страшного», — говорила она себе не раз за последний год, когда предчувствовала, что мужчина захочет ее…

*****

Состояние ее отца оставалось относительно стабильным все время, пока он был парализован. Лишь полтора года тому назад произошел кризис: он заболел гриппом. Эту болезнь Петр Иванидис переносил тяжело. От высокой температуры терял сознание, бредил.

Инесе была убеждена, что поправиться он сможет лишь дома. Не разрешила врачам забрать его в больницу. Она умела копить деньги даже в тех условиях, в которых они с отцом жили, и смогла заплатить за то, чтобы во время кризиса с отцом постоянно находилась опытная сиделка, и часто приходил врач.

К сожалению, с первым доктором не повезло. Назначенные им препараты оказались бесполезными. Инесе посоветовали другого специалиста — Эдгара Розитиса. Этот совсем юный доктор очень долго смотрел Иванидиса, совершенно измотав старика, затем попросил Инесе пустить его за ее компьютер. Провел за ним два часа — смотрел профессиональные медицинские сайты, с кем-то консультировался по телефону. Только потом выписал лекарства. Она сразу побежала за ними.

Через два дня отец Инесе пошел на поправку.

*****

Инесе везло на врачей. Ей очень понравился этот молодой доктор. Удивительное дело — впервые за последние годы инициативу проявила она. Хотя решиться было нелегко — доктор Розитис был моложе ее на девять лет. Но Инесе так тянуло к этому молодому человеку, почти юноше.

Невысокий, стройный, по-настоящему привлекательный. Таких называют красавчиками. Они не очень мужественны, но пользуются большим успехом. Внешне Эдгар Розитис представлял полный контраст с широкоплечим, высоким, под метр девяносто, Гунтарсом. Может, это тоже привлекло Инесе, она любила разнообразие во всем.

Не сразу, но она преодолела неловкость, и, можно сказать, затащила Эдгара в постель. И не пожалела об этом. Инесе не была пуританкой, она рано лишилась девственности, любила секс, разнообразие в нем. Но теперь быстро поняла, что почти дилетант по сравнению с Эдгаром, который открыл ей так много нового. Камасутра, что называется, отдыхает.

Инесе кайфовала от всего этого. Она чувствовала себя с ним моложе. Любила, когда они вместе шли по улице, и когда на Эдгара заглядывались его ровесницы. Она лучше и красивее их! Как приятно целоваться с ним прямо на улице — пусть завидуют.

Ей нравилось и то, что Эдгар проявил себя очень внимательным и серьезным человеком. Он не только разобрался с осложненным гриппом отца. Но и когда они стали близки, интересовался всем, чем она живет. Если спрашивал что-либо, то по реакции было видно, что ответ важен, он пропускает информацию через себя. Он давал Инесе полезные советы.

Она отмечала в нем нечастое сочетание красивой внешности и мощного компьютерного ума. Ей нравилась его целеустремленность в работе. Ей нравилось, что он, молчаливый и замкнутый с другими, становился с ней совершенно другим. Но все равно — Инесе чувствовала, Эдгар до конца не открывался ей. Она разглядела в нем что-то непонятное, некую тщательно сберегаемую им тайну.

Инесе не придавала этому большого значения, понимая, что есть вещи, которые люди доверяют лишь самым близким. Но из-за этого она не могла представить себе общего будущего с ним. Не только отдаленного, но даже на ближайшие годы. Дело было и не в том, что он был намного моложе. Инесе видела, как Эдгар, даже будучи с ней, смотрел на других женщин. Она понимала: еще не нагулялся.

Она и сама не испытывала глубокого чувства к нему. Но вот «любовная зависимость», потребность в суперсексе с ним становилась все больше. Инесе поняла: это закончится тем, что Эдгар найдет другую, а она, потеряв голову, станет бегать за ним. Такой поворот событий был не для нее. Она была гордой — в отца, во всех Иванидисов.

Ей было жалко рвать с Эдгаром. Но она сделала это. Ласково, но вместе с тем решительно положила конец их встречам. Эдгар, кстати, не обиделся. Даже признался, что сам думал об этом, ему уже приглянулась другая женщина.

После смерти отца Инесе несколько раз видела Эдгара. Просто случайно встречались на улице. Каждый раз она невольно вспоминала, как хорошо им было вдвоем.

Она встречала Эдгара с разными спутницами. Поэтому даже не думала о том, чтобы возобновить отношения, которые неизбежно окажутся короткими. Впрочем, даже если бы она и захотела этого, то теперь вряд ли смогла бы. Из-за «ступора».

А Эдгар при встречах был по-прежнему очень внимателен к Инесе.

Глава 8

Благодаря Эдгару ее отец перенес грипп. Жизнь вернулась в привычную колею.

Инесе почти каждый день была вынуждена по делам отлучаться из дома, порой, на несколько часов, стараясь, конечно, быстрее вернуться. Если она уходила надолго, то обязательно звонила отцу. Все-таки он хоть и очень тихо, но разговаривал.

На этот раз она отправилась недалеко — в банк, здесь же, в Дубулты. До него было всего минут пятнадцать ходьбы. В банке Инесе сделала накопившиеся за месяц дела: получила арендную плату, заплатила за свет, отопление. И сразу — домой.

Была середина мая. В Юрмале цвела фиолетовая сирень, а под соснами, на дюнах стояли белые ландыши. Этой весной их было особенно много. Будто зеленый с белым узором ковер. Инесе решила немного задержаться — собрать небольшой букет. Был хороший и чистый весенний день, и на душе у нее было мирно и хорошо.

Но вдруг в ней что-то переменилось. Спокойствие ушло, будто его вовсе не было. Сама не зная почему, она заволновалась. Почувствовала одно — надо скорее домой! Инесе пошла так быстро, как только могла, затем перешла на бег.

Она поняла, что сердце дало верный знак, едва увидела распахнутую настежь дверь их дома. Сразу стало ясно — произошло что-то плохое. Ни один из соседей, заходивших к ним, не оставил бы дверь открытой.

Она вбежала в дом. В прихожей был беспорядок. А в гостиной, их большой, уютной гостиной со старинной мебелью, будто пронесся если не ураган, то очень сильный ветер. Ящики шкафа и буфета были открыты. Вещи валялись на полу. Все это она едва заметила, торопилась в комнату отца.

Петр Иванидис был мертв. Его задушили. А глаза были завязаны черной повязкой.

В его спальне, и в других комнатах все было перевернуто вверх дном.

Инесе не разрешила себе впасть в истерику. Тут же вызвала полицию. Ответила на все вопросы Юриса Таубе — следователя, который начал вести дело.

Осмотр дома, произведенный со всей возможной тщательностью этим полным, высоким и очень добросовестным офицером, показал — убийцы взяли лишь несколько драгоценностей. Не самых ценных. В доме Иванидисов хранились вещи и подороже. Они, конечно, были неплохо спрятаны, но опытный вор, профессионал своего дела, их обязательно обнаружил бы. Получалось, убийца или убийцы забрали первое, что увидели. Для отвода глаз. Им нужно было что-то другое. Похоже, они это «другое» долго искали.

Инесе была честна с Таубе. Отвечала на все вопросы, которые задавал. Не сказала лишь одного — она знала, что искали в доме. Вернее, догадывалась, но была уверена, что ее догадка верна.

Еще до прибытия полиции Инесе убедилась, что эта вещь находится там, где и прежде.

Здесь она, эта Богом проклятая драгоценность. Та, из-за которой отец страдал всю жизнь. Серебряная сакта…

Ее отец не отдал то, что был обречен хранить. Предпочел умереть, но не отдать драгоценность негодяю, убившему его. Инесе понимала это решение — злая сила, которую сакта таила в себе, не должна была оказаться в грязных руках. Теперь ей предстояло одной хранить то, что прежде берегли они оба. Хранить и оплакивать отца.

Лишь после того, как тело отца увезли, и полицейские покинули дом, она смогла сесть на кровать и спрятать голову в ладони. Долго сидела так. Хотела заплакать, но не плакалось.

Нет, сказала себе Инесе, надо собрать себя в кулак. Похоронить отца, привести дом в порядок. А затем она снова откроет антикварный магазин. Обязательно. Это то, что ждет от нее ушедший на небеса отец, то, что нужно ей самой, то, чем займет она все свои дни, чтобы не было так больно.

Магазин, приходившие в него люди, все связанные с ним хлопоты, стали тем, что немного отвлекало ее в этот год. Дома ей было тяжелее. Каждая комната, каждая вещь напоминали отца.

Но этот старый ветшающий дом — сколько лет прошло с тех пор, как отец привел его в порядок! — давал силы Инесе. Будто делился с ней энергией. Энергией, аурой, оставленной ее отцом, всеми Иванидисами.

И море все время с Инесе. Дом стоит очень близко к нему. Каждый свой одинокий вечер она слышит его. Иногда оно сильно шумит, будто ему узко в своих берегах, иногда оно едва слышно. Будто разговаривает с Инесе на разный лад, успокаивает. Как друг, который бывает в разном настроении, но никогда не уйдет.

Море, jūra («море» в перевод с латышского — прим автора), родное jūra…

Глава 9

Это дело стало настоящим кошмаром для собирающегося на пенсию следователя. Юрису Таубе давно не приходилось расследовать убийства. Теперь в Латвии это нечастое дело. С Россией и ее соседями — визовый режим, с Евросозом виз нет, но оттуда бандиты не едут в Латвию — страна небогатая. А местных лихих ребят почти всех давно пересажали.

А тут не просто убийство, а сплошное мучение! Надо же такому делу свалиться перед самой пенсией!

Почему, спрашивал себя Таубе, из дома почти ничего не украли, зачем здесь устроили такой погром, каковы, в конце концов, мотивы преступления?

Единственное, что ему удалось установить — сосед Иванидисов, пожилой человек, бывший моряк примерно за полчаса до того, как убили антиквара, видел трех незнакомых людей, шедших возле участка, принадлежащего убитому. Здесь в это время обычно мало кто проходит, и показания соседа могли бы открыть путь к расследованию дела. Но моряк занимался обрезкой кустов на своем участке, видел посторонних издалека, и толком не рассмотрел, как они выглядели. Сообщил лишь, что это были мужчина и две женщины. Мужчина, кажется, средних лет. Может, моложе. Женщины — вроде бы еще младше мужчины. А, может, и нет. А что, мужчина и женщины, шли вместе или как? Этого моряк не разглядел. Так что его показания никоим образом не могли помочь господину Таубе.

Человек основательный, он любил, когда в порученных ему делах находились хоть малейшие обстоятельства, зацепившись за которые, он мог с присущей ему методичностью размотать клубочек до конца. Таубе умел это делать. Работал еще с советских времен.

Здесь ничего подобного не было. Следователю было неизвестно, что убийца или убийцы хотели найти в доме около моря. На месте трагедии также не удалось найти ничего, что могло бы помочь выйти на их след. И похищенные драгоценности нигде не всплывали — Таубе постоянно контролировал все возможные места. А сколько соседей он опросил, чуть ли всех в окрестностях… Все без толку.

Сначала подозревал одного человека. Гунтарса Пелтиса. Юрмала — небольшой город, Таубе знал его. Как пациент врача. Несколько раз обращался к нему. Лечил хронический простатит.

Почему подозревал Пелтиса? Следователь выяснил: тот некогда был любовником дочери убитого, бывал у них. Он хорошо знал, что в доме есть ценные вещи. Таубе учитывал и то, что Пелтис сильно пьет, с одной работы его выгнали.

Что если он напился, оказался без денег, и, желая продолжить, ворвался в дом Иванидисов? Спьяну чего только не происходит. Может, рассуждал следователь, потребовал у Петра Иванидиса деньги, тот не дал, вот Пелтис и придушил его. А затем испугался содеянного. В страхе и ярости, рожденной им, крушил все подряд, потом схватил, что под руку попало, унес с собой.

Таубе понимал хилость этой гипотезы. У нее было три больших изъяна. Во-первых, пьяный вряд ли бы стал завязывать Иванидису глаза, душить его удавкой, откуда она у него? Во-вторых, совершенно ясно, что в доме что-то искали. Опять-таки пьяному это несвойственно. В-третьих, все, кто знал Гунтарса, говорили о нем лишь хорошее, только жалели, что пьет. Правда, отмечали и то, что стал вспыльчив в последние годы. Впрочем, у самого Таубе о Пелтисе осталось самое хорошее впечатление. Не хотелось думать о нем плохое.

Но работа есть работа. Таубе зашел в медцентр, где работал Гунтарс. Если честно, обрадовался, когда выяснил, что врач вел прием в то время, когда был убит Иванидис.

Хорошо, что Пелтис не виноват, плохо — других подозреваемых нет.

Юрис Таубе долго размышлял над обстоятельствами дела. В итоге сформулировал три версии. Первая. В дом совершенно случайно ворвался какой-нибудь сумасшедший садист, что очень маловероятно. Для отработки этого варианта, следователь навел справки в психиатрических больницах. Побегов оттуда не было.

Возможно также, что покойного Петра Иванидиса кто-то очень крепко ненавидел. Потому и убил. А бардак в доме и несколько исчезнувших драгоценностей — неуклюжая попытка представить, будто основной целью было ограбление. Это вторая версия случившегося.

Впрочем, дочь покойного, Инесе, которая, — следователь чувствовал это, — что-то утаивала, категорически утверждала, что у ее отца не было врагов.

Наконец, версия третья. «Антикварная», как ее про себя называл Таубе. В этом доме могло храниться что-то ценное, что хотели найти убийцы. Они и старались сделать это, перерыв все, что можно, и самого хозяина, как следует, попытали. Так, что помер. Только вот, что они искали, и удалось ли им это обнаружить? И если эта версия правильная, то что думает о ней Инесе Иванидис, может, кого-то подозревает?

— Не знаю, что и предположить, кое-что взяли, но большинство ценностей на месте, — кратко отвечала она.

Будто он сам этого не знает! А она снова не говорит всей правды!

Потому Таубе порой сердито поглядывал на Инесе. Это она, был уверен он, отчасти виновата в том, что пока ничего не удалось сделать!

Инесе отвечала ему не менее сердитыми взглядами. Додумался, негодовала она про себя, подозревал в убийстве Гунтарса. Хорошо хоть быстро отбросил эту идею. А еще хвалят его, дескать, такой профессионал.

«Толстый, стареющий педант — вот кто он, этот Таубе!», — говорила она себе.

Всегда появляется с огромным блокнотом. Часто заглядывает в него, наверное, смотрит, не забыл ли что-либо спросить. Записывает своим бисерным почерком каждое ее слово в блокнот.

К сожалению, Инесе не могла помочь Таубе. Она не хотела говорить о мотиве преступления. Была уверена: рот надо держать на хорошем, крепком замочке. Для всех. В том числе и для господина Таубе.

Она была уверена — нельзя рассказывать ему всю правду о сакте. Впрочем, говорила она себе, даже если бы и решилась — не поверит. А говорить часть правды — просто нелепо. Да это, считала Инесе, и не поможет в расследовании. И так, была убеждена она, можно раскрыть дело! Но Таубе топчется на месте. А это ее раздражало.

Инесе не могла понять другого — откуда люди, убившие отца, узнали, что находится в их доме? Петр Иванидис никому не рассказывал об этой драгоценности, ровно, как и сама Инесе. Неужели, ее захотели получить те, кто узнал о ней от прошлых владельцев? Но ведь дед приобрел ее очень давно, еще до войны…

А Таубе все чаще думал, что это дело слишком большая головная боль для его солидного возраста и не очень большой зарплаты. Обычно сдержанный, он стал непохож на себя. Частенько делился своими переживаниями с коллегами по работе и уже изрядно надоел им своим ворчанием. Из-за нервотрепки ему даже захотелось поскорее уйти на пенсию.

«Может быть, дать Таубе помощника, кого-нибудь из молодых, а потом, постепенно, передать дело полностью от одного к другому», — думал его начальник Валдис Петров. Он много лет работал вместе с Таубе, сочувствовал ему.

*****

Год стал плохим, тяжелым для Юриса Таубе. Как и вся последняя пятилетка. Пятилетка… Значительная часть жизни следователя прошла в советское время, при Padomju Latvia. Тогда Таубе был членом партии. Так что слово «пятилетка» для него привычное, в каком-то смысле даже родное, хотя и из тех, «оккупационных», времен.

Так вот, в начале пятилетки у него умерла жена. Они не очень хорошо ладили. Поэтому он особо не переживал, когда овдовел. Но все равно, ему стало неуютно дома.

Один в нем. Сыновья взрослые, живут отдельно. Особым вниманием не балуют. На работе и то лучше. Ветеран службы, всех знает, со многими дружит. С Валдисом, например. Поэтому Таубе предпочитает пораньше придти на службу. И задержаться, даже если особой нужды в том нет.

А дома одна отрада — его коллекция сакт. Давно, еще при Padomju Latvia, начал собирать. Ездит на все ярмарки народных ремесел, не пропускает ни одного магазина, где могут быть сакты. Собрал несколько сотен сакт. Больших, маленьких, из самых разных металлов. Вечером, перед сном, любит смотреть на них. Часы проводит за этим занятием.

Сакты успокаивают, Таубе забывает обо всем плохом. Мечтает — как выйдет на пенсию, сам начнет делать сакты. Прадед и дед этим занимались. Когда Юрис учился в школе, каждое лето ездил к деду на каникулы, тот передал ему многие навыки. Таубе уверен, что легко вспомнит их. Но пока надо работать. Убийство Иванидиса, будь оно неладно, раскрывать. Таубе так нервничает из-за него, что боится — его снова может подвести сердце.

Эта напасть свалилась на него три года тому назад. Микроинфаркт. Таубе не заметил его, кардиограмма потом, через два месяца, показала. Из-за инфаркта пришлось бросить курить. Тридцать лет дымил. С трудом отвыкал. Одно помогало. Еда. Много еды. Оттого потолстел. Ему даже стало неприятно смотреть на себя в зеркало! Никогда не был таким.

Таубе пытался похудеть, начинал есть меньше. Сразу же тянуло курить. Приходилось заедать это желание. Попробовал он и другое. Один сын у Таубе обосновался в Ирландии. Он и прислал отцу какие-то пилюли. Дорогие. Сказал, помогут быстро похудеть. Таубе прибегнул к ним. Но они вызвали аллергию, весь покрылся красными пятнами. На работу было стыдно ходить в таком виде. Он проклял пилюли, выбросил упаковку с ними в мусоропровод.

Из-за полноты Таубе стесняется знакомиться с женщинами. А найти, убежден он, кого-нибудь нужно. Не стар еще, сколько можно одному быть!

Он изредка встречается с дамами. Перед свиданием обязательно туго затягивает ремень, чтобы казаться стройнее. Оттого ему трудно дышать и вообще неудобно. Таубе чувствует себя некомфортно, становится малоразговорчивым. Дама, конечно, думает, что неинтересна ему, и продолжения знакомства не следует. Таубе потом долго переживает.

Впрочем, в последние месяцы из-за этого убийства ему стало не до свиданий. Теперь, кроме коллег по службе, он общается с единственной женщиной. С Инесе Иванидис.

Следователь раздражен на нее. Но и жалеет. Потеряла отца, грустит без него. Таубе сочувствует ей. Иногда заглядывает без особой нужды. Правда, и эти визиты отчасти сводятся к вопросам. Главный из которых — что все-таки искали в доме? Ответа, черт возьми, как не было, так и нет!

В итоге Таубе уходит вздернутым. Сам себе не признается в том, что зашел просто проведать Инесе. Интересно, иногда думает он, почему она не заведет кого-нибудь? Был бы помоложе лет на двадцать, да постройнее, непременно поухаживал бы.

Инесе тоже сердится на следователя за вопросы, многие из которых он задавал уже раз десять. Но понимает — иначе нельзя. Служба.

Она тверда в своем решении: ни слова не добавит к сделанным показаниям. Оттого визиты Таубе ей не очень приятны. Но если честно, признается она себе, лучше его посещения, чем те часы, когда одна.

Хорошо соседи заглядывают, звонит Гунтарс. И еще у нее есть тетя Магда.

Глава 10

Тятя Магда… Инесе с раннего детства знала о ее существовании, но увидела впервые, когда ей было одиннадцать лет. И с тех пор вплоть до последнего года встречались они крайне редко. Дело было в отношениях Петра Иванидиса и Магды, приходившейся ему троюродной сестрой со стороны немецкой родни бабушки. Сама Магда, правда, уже лишь на четверть была немкой.

Инесе видела, что очень давно между ее отцом и Магдой пробежала большая сердитая кошка. Отношения они свели к самому минимуму — к пасхально-рождественской дипломатии. Поздравляли друг друга с этими праздниками, чем и ограничивались.

Петр Иванидис никогда не говорил дочери, в чем причина взаимного неприятия. Она и не спрашивала. Бесполезно. Потомственный антиквар умел молчать, если считал это нужным.

Все оставалось по-прежнему и в те годы, когда отец Инесе был парализован. Магда несколько раз навещала его. О чем они говорили между собой, Инесе не знала. Но Магда выглядела расстроенной, когда покидала дом. А отец не комментировал визиты кузины, но по всему было видно, что они ему неприятны.

В последний год ситуация изменилась. Магда сочла своим долгом заботиться об оставшейся одной племяннице.

Редкий день проходил без того, чтобы тетя не позвонила Инесе. Часто захаживала в гости, звала к себе. Иногда помогала в магазине — особенно в первое, самое сложное, время, когда предстояло наладить дело. Делилась она и своими догадками насчет убийства Петра. В отличие от Таубе, она знала о сакте. Но каких-либо серьезных версий у Магды не было.

Так что Магда взяла Инесе под свою опеку. Возможно, потому, что ей просто нужно было о ком-то заботиться.

Она была одинока. Жила здесь же, в Юрмале, в одном из самых близких к Риге его районов — Лиелупе. Это всего несколько остановок на электричке от Дубулты.

Ей было почти шестьдесят, но она очень хорошо выглядела — каштановые волосы, тонкие черты лица, высокая. Стройная фигура. Может, оттого, что никогда не рожала? Замуж она тоже не вышла.

Внешность Магды портило то, как она одевалась. Предпочитала носить поношенные свитера, старые джинсы, удобные, но далеко не красивые ботинки. А эти большие очки в безобразной черной оправе? За ними не было видно глаз, да и все лицо они портили. Так выглядела Магда, когда начала общаться с Инесе. Главным для нее была функциональность одежды, пригодность для того, чему посвящала себя.

Много лет она работала в одной из лучших гомеопатических аптек Риги, на пенсию ушла досрочно. На работе не хотели ее отпускать, но Магда рвалась на волю. Стремилась, наконец, отдать все свое время любимому делу — сбору лекарственных трав и приготовлению из них целебных настоек, сборов, порошков. Одежда, которую Магда носила, была приспособлена, в первую очередь, для этого. Очки тоже — они были удобны, в них можно хорошо разглядеть даже самую маленькую травинку.

Она занималась травами долгие годы, даже запатентовала несколько составов во времена СССР. Некоторые, кстати, выпускают и по сей день.

Впрочем, ни тогда, ни теперь Магду почти не интересовала коммерческое приложение ее увлечения. Ее поглощал сам процесс исследования, познания. Она изучала свойства трав, искала их, ездила для этого по всей Прибалтике, заглядывала в Россию, Белоруссию, Финляндию. Собранное становилось основой всевозможных целебных веществ.

Она не пыталась продать их медицинским корпорациям, переговоры с ними отняли бы драгоценное, необходимое для работы время. А денег ей много не требовалось.

Но вот результат действия изготовленных снадобий Магду очень интересовал. С этим проблем не было. Ее, как искусную травницу, знали не только в Риге и Юрмале. Она не брала много денег за свои снадобья, но непременно просила людей рассказать ей о том, как они подействовали. Делала это исключительно ради своего дела. Насколько сильно она была привязана к нему, настолько мало любила самих людей. Они интересовали ее лишь как объекты для испытания снадобий. Поэтому частенько она продавала как испытанные временем составы, так и недавно созданные. В этом был риск. Магде уже пришлось пережить пару скандалов из-за того, что пациентам стало хуже после приема ее настоек. Тем не менее она продолжала испытывать на людях все новые и новые их варианты.

В последнее время, правда, почти перестала этим заниматься.

Нелюбовь Магды к людям, возникшая, может, из-за одинокой жизни, а, может, из-за других причин, не распространялась на Инесе. Племяннице она рекомендовала лишь самые испытанные травы и проверенные временем составы.

Стремясь помочь Инесе развеяться, тетя нередко звала ее в поездки, во время которых собирала травы. Инесе соглашалась, и, как правило, не жалела об этом. Экспедиции совершались в самые разные места, многие из них были по-настоящему красивы. Инесе здесь меньше грустила. Она слушала рассказы тети о травах, любовалась природой.

Разве не развеют печаль часы, проведенные в березовой роще, или прогулка по летнему, в васильках, лугу? Немало походили они и в соснах, растущих вдоль берега Рижского залива.

Но вот экспедиция в сырую болотистую местность, что на полпути между Юрмалой и Тукумсом в районе маленькой станции Кудра, Инесе понравилась значительно меньше. Они надели длинные сапоги, которые Магда специально купила для таких походов. Уже на полпути к месту сбора трав ноги Инесе оказались изрядно натерты. И это несмотря на то, что кожа их не была нежной из-за частной ходьбы босиком.

Еще хуже было на самом болоте. Увлеченная поисками, Магда прыгала с кочки на кочку, стараясь, наконец, обнаружить нужные ей растения. Инесе было сложнее — она была намного ниже тети и прыжки в длину у нее получались значительно хуже. После двух падений в болотную жижу экспедицию пришлось прервать.

Тетя, правда, убеждала Инесе в пользе этой жижи для кожи, но ей было очень трудно в это поверить.

Часто Магда приглашала племянницу в гости. Об этой квартире в обычной латвийской пятиэтажке стоит рассказать отдельно.

Здесь невозможно пройти полметра, чтобы не задеть висящий на веревочке пучок сушащейся травы. Другие растения, ждущие своей очереди для очередного творческого порыва Магды, сохнут на диване, столе, даже на полу. Поэтому передвигаться по комнатам надо весьма и весьма осторожно. Самую большую комнату Магда называет «мастерской». Она заставлена баночками различных форм и размеров, приспособлениями для измельчения трав, большими и маленькими аппаратами для изготовления лекарств.

А какой в доме запах! Каждая из трав, хранящихся здесь, привносит в него свой аромат. Первый раз Инесе не смогла пробыть у тети и пяти минут, быстренько выскочила наружу. Лишь со временем она адаптировалась к букету запахов в тетиной квартире.

Не сразу привыкла она и к другому. Магда, когда в квартире по ее понятиям тепло, (а, значит, почти всегда) обходится без одежды. Убеждена, что так лучше чувствует травы, достигает высшей гармонии с ними.

Сперва Инесе смущалась, а потом свыклась с этим. Для нее стало естественным видеть свою тетю дома полностью обнаженной. Инесе смотрела на Магду и поражалась, насколько ее фигура стройна! Разве скажешь, что тетя на пенсии? Может, думала Инесе, это благодаря лекарствам из трав, которые пила и пьет Магда?

Магда почти полностью раздевалась и во время прогулок, когда они оказывались в безлюдных местах. Звала племянницу последовать ее примеру. Сначала Инесе стеснялась, сама не зная, чего, а потом ей самой очень понравилось быть открытой природе.

Глядя на полностью или почти полностью обнаженную Магду, Инесе оценивала ее. Как женщина женщину. Женщина с таким телом, была убеждена Инесе, по определению не может быть одна. Впрочем, о своих мужчинах, если они, конечно, были, Магда ей не рассказывала.

Но в остальном, чем дальше, тем больше, они делились между собой сокровенным. Отношения, начинавшиеся как забота тети об осиротевшей племяннице, изменились. Теперь Инесе воспринимала Магду скорее как старшую подругу. Очень близкую.

Инесе, кстати, заметила, что общение с ней влияет на Магду. Та, глядя на свою модную племянницу, сама стала в последние месяцы одеваться по-другому, более изящно. Это, конечно, не касалось вылазок за травами, а делалось лишь тогда, когда они вместе отправлялись куда-нибудь погулять. Кокетливые шарфики, модные брючки, симпатичные жакеты — все это стало частью гардероба Магды.

Обувь она прежде признавала лишь удобную, неважно, что стоптанную и вовсе ее не украшающую. Теперь оставила ее лишь для своих экспедиций. Стала носить изящные туфельки, босоножки. Обязательно на высоком каблуке. Ей это очень шло.

Свои волосы, а они у Магды длинные, седины совсем нет, она теперь красиво укладывает. А иногда просто распускает, они спадают на плечи. А раньше совсем не обращала на них внимания, всегда собирала в простой пучок.

Инесе заметила, что на ее тетю стали обращать внимание мужчины. Причем самого разного возраста. Только выбирай. Но Магда этого почему-то не делает. Может, кто-то уже есть? Если и да, то она об этом как молчала, так и молчит.

Между прочим, со временем Инесе обнаружила, что и в ее доме появился довольно сильный аромат трав и настоек. Все это принесла заботливая Магда. Одни травы надо было заваривать и пить прямо сейчас. Другие предназначались для болезней, которые, не дай Бог, навалятся на племянницу. Некоторые, самые неприятно пахнущие травы, Инесе тайком от тети выкинула. Запах в доме сразу уменьшился.

Магда сумела в определенной степени заразить Инесе своей любовью к целебным растениям. Она отказалась от черного и зеленого чая, перешла на травяной. Магда приносила ей самые разнообразные ароматные смеси.

Еще Магда посоветовала Инесе пить успокаивающие настойки, причем подбирала такие, чтобы голова оставалась ясной.

— Тебе надо работать в магазине и по сторонам поглядывать после того, что произошло с Петром, — говорила она.

Лишь ей Инесе рассказала о своих сложностях с мужчинами. О своем «ступоре». Подумав, Магда не стала рекомендовать ей ничего из своего арсенала.

— Нервное. Пройдет со временем, подождать нужно, — коротко сказала она.

Инесе могла довериться Магде не только в этом, но и других вопросах. Последнее время она ловила себя на том, что все больше ждет, когда тетя придет в гости, или они отправятся на очередную прогулку.

Глава 11

Молодой человек, зашедший сегодня к Инесе, сначала привлек ее тем, что напомнил ей отца. Потому так пристально, с напряжением, смотрела на него. Она увидела его сначала со спины. Такой же долговязый. Также слегка сутулится. Только моложе намного и блондин, а не седой, как папа. А потом он обернулся. У него голубые глаза. Опять сходство с отцом — цвет глаз.

Понравилось ей в незнакомце и почти такое же, как у отца, трепетное внимание к старинным вещам. Но все это не главное.

Больше всего тронула его доброта. Инесе ощутила ее в обращенных к ней словах. Они не были пустыми. И потому стали важны для нее. Ведь после того, как ушел отец, самый любящий ее человек, она почувствовала дефицит доброты. Это чувство ей несли только Магда, Гунтарс и еще пожилой сосед — бывший моряк.

Инесе часто жалеет, что у нее совсем мало родственников. Со стороны отца, кроме Магды, вообще никого. А по линии матери есть двоюродные сестры, но они живут далеко, на востоке Латвии, в городе Резекне. Приезжали на похороны, с тех пор она лишь изредка перезванивается с ними

Есть у нее еще одна сестра. Троюродная. Анита. Поэтесса, живет в Риге. По складу она намного ближе Инесе, чем кузины из Резекне. Не раз предлагала помощь, когда Инесе ухаживала за отцом. Инесе была благодарна ей, но от помощи отказывалась, предпочитала справляться сама.

Три года назад Анита вышла замуж. Теперь живет только им, своим мужем. Счастливый брак, хотя детей нет. Инесе не хочет лишний раз беспокоить ее, омрачать счастье сестры своей печалью. Поэтому сама почти не звонит Аните. Они редко разговаривают по телефону. Почти не видятся.

Так что в этот год рядом были только три человека. Остальные, кого она знала, жили своей жизнью. Дефицит доброты…

Возможно, поэтому ее душа откликнулась на слова незнакомца.

И еще ей стало жалко этого человека. Неустроенный какой-то: не все ладно у него в личном. По всему чувствуется. Особенно по тому, как хотел побольше поговорить с ней, совершенно ему незнакомой. Понравилась? Может быть и это. Но, скорее всего, думала Инесе, оттого что одинок. Да он и сам об этом сказал. Один, говорит, отдыхать приехал. Наверное, никого у него нет. Или есть, но такое, что не греет по-настоящему.

Она не один раз вспоминала о нем в этот день.

«Может, еще зайдет», — вдруг подумала. Инесе не знала, случится ли это, и что скажет он ей. Возможно, заглянет просто купить что-нибудь. Не знала она, и что скажет ему, если он все-таки придет именно желая увидеть ее. Знала лишь, что ей это будет приятно. Но что будет, если они начнут встречаться? Нужно ли ей это? А еще «ступор». Нет, об этом «антимужском» барьере сегодня ей не хотелось думать.

Вечером, закрыв магазин, Инесе сделала крюк на пути к дому. Прошлась вдоль берега моря. Раньше, после того как осталась одна, всегда выбирала кратчайший путь, стремясь скорее спрятаться в родном доме — здесь по-прежнему оставалось тепло отца, всех тех, чья кровь текла в ней.

Она не боится идти домой, хотя понимает — возможно, те, кто лишил его жизни, захотят вернуться сюда. Но это ее территория. Это дом Иванидисов. Боязно иногда в доме, конечно, но она всегда берет себя в руки. И еще знает — теперь убийцам придется сложнее: первые месяцы после убийства полиция держала дом под наблюдением. Сейчас полицейские вечером тоже иногда проходят возле дома. Не часто — раз, может, два в неделю. Но все-таки. И Таубе продолжает расследование. Звезд с неба он не хватает, но упрямый. Инесе уверена: он не отступит, пока своего не добьется. Пока, правда, похвастаться ему нечем.

Инесе не раз думала о том, что она и без полиции постарается рассчитаться за отца, если «гости» придут. У нее не было оружия, но она хорошо владела топором. Отец любил, когда в его спальне горел камин. Она наколола не одну сотню порций дров для растопки и научилась отлично пользоваться топором. Не хуже, чем ее предки по линии матери, — они были из славившихся на всю Латвию латгальских плотников.

Теперь топор всегда под ее кроватью. Инесе уверена: сможет отомстить, если придется, сможет защитить себя, не отдаст убийцам отца то, что не отдал он. Серебряную сакту.

Сюда, домой, на свою территорию, она и торопилась всегда после работы. А сегодня… Сегодня после визита этого молодого человека ей захотелось погулять, почувствовать вокруг себя простор моря.

Горе, в котором она жила последний год, никуда не ушло. Инесе все еще жила в нем.

Или в ее душе уже не только оно?..

Тем вечером Инесе и Никита одновременно были на берегу, видели один и тот же закат, одни и те же облака. Только находились далеко друг от друга. И шли они в разные стороны. Она направлялась домой, он — в гостиницу. А ниточка между ними уже была. Пока тоненькая.

Глава 12

Она разбудила его своими ласками. Ее губы скользили по его груди. Он был не очень доволен ранним пробуждением, не вполне выспался, но разрешил ей продолжить. Начал возбуждаться. С силой схватил молодую женщину за волосы, потянул ее голову вниз.

— Иди туда, — приказывает он.

— Да, — послушно шепчет она.

Ему нравится оральный секс. И она кайфует. Говорит, что это сильнее действует на нее, чем обычный секс.

…Он вспоминает, как начинались их отношения. Ему было непросто сделать так, чтобы эта супермодная, своенравная молодая женщина с классной фигурой обратила на него внимание.

Впервые увидел ее в одном из самых дорогих торговых центров Риги. Подойти сразу не решился. Пришлось ненадолго сделаться сыщиком. Незаметно проследовал за ней до ее дома — новенького коттеджа в Юрмале. Узнал ее имя — Оксана. Затем долго наблюдал за ней.

Оксана ходила в ночные клубы, в SPA-центры, изредка рисовала морские пейзажи, устроившись с этюдником на пляже. Любовника, судя по всему, у нее не было, это вселяло надежду.

Ему удалось узнать, что она живет одна. Около двух лет тому назад этот коттедж купил ей отец — предприниматель из Москвы

Прошло несколько дней, прежде чем он отважился заговорить с ней. Очень быстро она дала понять ему, что он ей не пара. Но он не сдался. В конце концов, ему помогла настойчивость, которую рано или поздно ценит почти всякая женщина.

Она пустила его в свою постель. Снизошла до него. Потом сама призналась, что не думала о сколь либо длительных отношениях. Он и сам не мечтал об этом. Но они вместе почти полгода. Все потому, что он хорошо делает то, что ей хочется. А ей уже надоела «обыкновенная» любовь, она хотела попробовать отношения «господин-рабыня». Новенькое…

Почти сразу сказала об этом. Он выполнил ее желание. Ей очень понравилось. Оксана призналась, что сама не ожидала, что ее будут так возбуждать унижения в постели. А он угадывал ее желания, старался почувствовать их, потому что иначе их отношения быстро бы закончились. Скоро она сама стала звонить ему, приглашая приехать.

Оксана уже не была для него богатой таинственной незнакомкой. Теперь он знает о ней почти все. С ее слов, конечно.

Она немного старше его, недавно исполнилось тридцать. Но никогда не работала. Два года тому назад окончила университет в Манчестере. Получила второе высшее. Затем много путешествовала, иногда одна, иногда с любовниками. Со временем поездки надоели. Вернулась в Москву, но быстро заскучала. Потом захотела жить одна в каком-нибудь красивом месте. Отец предложил ей несколько мест в мире на выбор. Остановилась на Юрмале. Наугад — никогда раньше здесь не была. Думала, приедет ненадолго, но понравилось, решила пока задержаться на Балтике.

А теперь желание уехать куда-либо у нее вовсе пропало. Он видел, как кайфует она от этих своеобразных сексуальных отношений. Оксане хотелось все большого и большего их накала. Но возбуждающая ее игра «господин-рабыня» никогда не выходила за пределы постели. Лишь тогда она была рабыней.

Как только игры заканчивались, все вставало на свои места. Если она звала его в ночной клуб, он шел, хотя не любил такое времяпрепровождение. И сопровождал ее в магазины, терпеливо ждал.

Когда отец звонит ей из Москвы, а это довольно часто бывает, сразу следует строгий взгляд в его сторону. Дескать, выйди. Он слушается. И никогда не подходит к Оксане, если она работает за компьютером. Знает, беспокоить нельзя. Однажды сунулся к ней в это время. Так посмотрела, что навсегда зарекся ее беспокоить.

Частые продолжительные разговоры Оксаны с отцом, работа за компьютером — это заставляет его сомневаться в том, что она вела и ведет праздный образ жизни. Наверное, думает он, она рассказала о себе не всю правду.

Впрочем, для него это не столь существенно. Нынешнее положение дел в целом вполне устраивает. Сам он равнодушен к таким интимным играм, которые любит Оксана. Но в постели с ней не только игры, но и обычный секс. Хорошо и то, что он практически поселился в ее коттедже. Лишь изредка посещает свою маленькую квартиру. Ключи от ее машины у них обоих.

Колоссальный недостаток Оксаны — ее ревность. «Странно получается, сама говорит, что рабыня, а на другую попробуй взгляни, глаза выцарапает», — думает он. Ничего не поделаешь, приходилось тщательно скрывать от Оксаны недавно возникшую новую связь. Не оставлять ее надолго.

Жаль. Новая, недавно появившаяся в его жизни женщина нравится ему больше, чем «рабыня». Оксана, откровенно говоря, изрядно надоела ему. Но коттедж, деньги…

— Я ухожу в город, — говорит он.

Оксана опять за компьютером. Может, даже не слышит его.

Он уже одет, в дверях. Его ждет свидание с этой необычной, по-особому возбуждающей женщиной.

Решил познакомиться с ней, потому что мог узнать кое-что нужное. И сейчас он не забывает о деле, по-прежнему начеку, но пришло и другое. Его очень влечет к ней. Все сильнее и сильнее.

С ним никогда такого не было. Один секс с ней чего стоит. Раньше он не верил, что может почувствовать себя с женщиной одним целым. А с ней это есть. Но он стремится к ней не из-за одного секса. Ему очень хорошо, когда он у нее дома, когда они вместе гуляют, даже когда он просто смотрит, как она занимается какими-то делами. Но из-за Оксаны их встречи редки.

Он снова думает об Оксане. Она становится в любовных играх просто безумной. Просит все большего… Не сумасшедшая ли она, и что вообще может выкинуть? Правда, до сих пор в жизни, не считая, конечно, их игр, она вела себя абсолютно адекватно. И все-таки иногда он ловит себя на мысли, что немного боится ее.

Но пусть, в который раз решает он, пока Оксана остается. Его жизнь стала комфортнее благодаря ей. Теперь он меньше думает о деньгах, о других мелочах, отвлекающих от главного. От его цели. Она есть, он уже много сделал для ее достижения.

Ради этой цели он пойдет на все. Через все переступит. Уже поступал так. Но пока своего не достиг. Но он знает: от цели не отступится.

Глава 13

Утром я проснулся от звуков со стороны окна. Открыл глаза — по подоконнику разгуливает чайка. Покрикивает время от времени, видать, те, кто жили в номере раньше, кормили ее. Вот и напоминает о себе.

Увидел ее и первая мысль — я отдыхаю, как это здорово! Ведь во сне опять были работа, спешка. И Марина снилась. Выясняли отношения. Ночные отзвуки московских дней. Кстати, надо сегодня обязательно позвонить Марине.

А вторая мысль — о женщине из антикварного магазина. Зайду туда снова на днях.

Марине я позвонил по мобильному сразу после завтрака, когда шел к морю. Сначала речь шла обо мне. Как доехал, устроился. Затем она «обрадовала» меня:

— А у меня отпуска не будет.

— Почему? Ты же хотела поехать на дачу.

— Хотела, но не поеду. Сразу две девчонки из отдела заболели. Работать некому, — говорит она с грустью.

— Что поделаешь, потом отгуляешь.

Жаль ее. Очень устала от работы.

— Это еще будет не скоро. Вторая половина отпуска, сам знаешь, осенью. А когда эту, первую, теперь использую — неизвестно. А сил уже нет.

— Постарайся тогда хотя бы поменьше работать, не выкладывайся, — который раз даю ей этот совет.

— Опять ты за свое, — Марина начинает сердиться. — Без отдачи нельзя — ритм такой.

— Всякий ритм можно слегка изменить.

— Это не для меня, — отрезает она.

— И себя изменить можно.

— Какая уж есть. Переделываться поздно, — она уже раздражена.

Чувствую, еще немного — снова поругаемся. Опять пойдет слово за слово. Будет еще одна вариация московских ссор… Надо закруглить разговор:

— Ладно, делай, как знаешь.

На этом общение заканчивается. Почему мне никогда не удается ее убедить?

Бог с ним, что есть, то есть. Я сейчас иду к морю. А это каждый раз — радость.

Очень люблю юрмальские выходы к морю. Они самые разные. Есть парадные — к морю ведут дороги, вдоль которых растут сосны и липы. Они заканчиваются полукруглыми, сделанными из камня смотровыми площадками. Лестницы с них спускаются прямо на пляж. К одной из таких площадок я сейчас и шел.

Мне очень нравятся выходить к морю и по-другому — по дорожкам из некрашеных, плотно пригнанных друг к другу досок, своим цветом почти сливающихся с песком. В эти дорожки перерастают узкие улочки, вдоль которых стоят редкие домики и растут сосны.

Можно пройти к морю и прямо через них, через сосны. Этот путь сложнее, он неровный, — местами приходится идти по дюнам, но как же красиво смотрятся сосны на фоне неба! А вот и оно — море. Сосны будто расступаются перед ним.

Первое что я сделал — позвонил маме. Несколько минут мы вместе слушали шум моря. Казалось, что снова мы гуляем здесь вдвоем, как когда-то.

Потом я отправился в Майори, на улицу Йомас. Эта улица — центр курорта. Каждый второй дом здесь удивительно красив, с непременной башенкой. Здесь, конечно, меньше сосен, чем ближе к морю, но они есть, и придают улице особый неповторимый колорит. На Йомас много ресторанов и сувенирных магазинов.

Я всегда прихожу сюда пораньше, когда многие люди в отелях еще не проснулись. Не люблю идти в толпе, этого и в Москве хватает. А я хотел сегодня не только прогуляться, но и присмотреть — пока только присмотреть — окончательное решение приму позже, подарки для мамы и для Марины. Мама очень любит латвийские изделия из кожи.

Гуляя по улице, поймал себя на том, что занимаюсь не столько выбором подарков, сколько думаю о том, что мне хочется подарить цветы женщине из антикварного магазина.

Хотел видеть ее. Она очень заинтересовала меня. Не думал о том, чтобы изменить Марине. Прежде такого у меня не случалось. А вот пообщаться с этой женщиной очень хотелось. И не на днях, а прямо сегодня. Кончилось это тем, что я пообедал и быстренько пошел в гостиницу — переодеться перед походом в Дубулты.

Признаюсь, обычно не очень слежу за собой. Могу не почистить несколько дней ботинки, надеть мятый пиджак и неглаженые брюки.

Сегодня все будет иначе. В отличие от первого появления в магазине, когда одел старую, но удобную и привычную куртку.

Извлек из чемодана свою самую красивую, идеально выглаженную рубашку, новую джинсовую курточку. Причесался, даже одеколон применил. Теперь можно отправляться в Дубулты.

«Просто прогулка по морю с заходом в магазин», — подумал я, выходя из гостиницы. Всякой мысли, однако, свойственно развиваться.

«Зайду в магазин, поговорю и ничего больше», — сказал я себе, когда начал свой поход по пляжу в Дубулты.

На полпути я поймал себя на том, что стараюсь идти медленнее. Рассчитываю время так, чтобы попасть в магазин незадолго до его закрытия.

«Зайду, поговорю, может быть, если получится, провожу до дома, почему бы и нет», — расширил я свой пока еще целомудренный план действий.

Я миновал центр Юрмалы — старинный санаторий Мариенбад. До Дубулты оставалось совсем немного.

«Скоро я зайду в магазин, поговорим, постараюсь проводить, может, пригласит зайти к себе», — это план пока был еще в рамках поведения женатого человека. Но очень близко к их пределам.

Солнце светило мне вслед своими лучами, когда я ушел с моря в сторону центра Дубулты.

Рижане — а это была пятница — во второй половине дня все в большем и большем количестве начали приезжать на пляж. Их машины уже забили находящуюся возле пляжа стоянку в Дубулты. Быстрым шагом я прошел мимо лютеранской церкви, кондитерской, бистро «Феникс».

В нескольких метрах от входа в магазин остановился. Что я, собственно говоря, собираюсь делать? Авантюра какая-то — додумался до того, что хочу не только проводить, но и зайти в гости в женщине, с которой разговаривал лишь несколько минут. Даст от ворот поворот и правильно сделает. Скорее всего, она вообще несвободна, а, может, и вовсе замужем. О чем я только думал, когда направлялся сюда?

Мой план, так привлекательно выросший во время ходьбы по пляжу, снова вернулся к своему изначальному варианту. Прогуляться и зайти в магазин. Первое сделано. Теперь, раз уж собрался, все-таки загляну в антикварный.

*****

Преодолеваю несколько трудных метров, отделяющих меня от входа, вхожу в магазин.

— Здравствуйте, проходите, — она узнала меня, улыбнулась.

Но вот какая эта улыбка — стандартная, предназначенная каждому покупателю, или она адресована лично мне, я пока не понял.

Перемещаюсь вдоль магазина, делаю вид, что выбираю что-нибудь. Но на полки почти не смотрю — невольно поглядываю на нее, стараюсь делать это как можно менее заметно. Кажется, привлекательная хозяйка антикварного не обращает на меня никакого внимания. Возится за кассой, подводит итоги дня.

Одета нынче по-другому. Нет брючного костюма, блузки. На ней рубашка в клеточку, синие узкие джинсы, кроссовки. Сегодня пятница, а в этот день дресс-код на Западе не обязателен, или, по крайней мере, сильно смягчен. Она следует этому правилу.

Мне нравится, как она одета. Вид менее строгий, менее недоступный.

Разобравшись с делами за кассой, она берет тряпочку, начинает наводить чистоту на полках, хотя, на мой взгляд, необходимости в этом нет, во всем магазине, кажется, нет ни единой пылинки. Тем не менее, она тщательно протирает полочки, разнообразные предметы, выставленные на них. Некоторые задерживаются в ее руках: рассматривает. Понимаю, ей нравится ухаживать за своим магазином, он ей дорог.

В очередной раз я бросаю взгляд на нее. И тут происходит чудо! Оказывается, она не совсем поглощена делами. Наши взгляды встречаются. Получаемся, мы оба интересуемся друг другом. Вот это здорово!

Удивительнее дело, глаза у нее веселы. Нет, печаль, не покинула эту женщину, она очень сильная, но сейчас — в глубине глаз.

— Вы же ничего не собираетесь покупать у меня, — она грозит мне пальцем, делает вид, что сердита.

Я чувствую ее настроение. Сразу становлюсь смелее:

— По правде говоря, да.

Следующие слова мне было трудно сказать, и, если бы не веселые искорки ее глаз, я бы их так и не произнес.

— Если честно, просто хотел проводить вас домой.

Волнуюсь. Не знаю, какая будет реакция. Не хочу показаться ей бабником.

— У вас все в Москве такие быстрые? — улыбаясь, спрашивает она.

— Почему вы решили, что я из Москвы?

— За свою жизнь в курортном городе научилась различать, кто откуда. Вы, москвичи, очень отличаетесь от других приезжих.

Видя, что главный вопрос пока остается нерешенным, я решаю вернуться к нему:

— Так можно все-таки вас проводить?

— Да, — неожиданно тихо отвечает она.

В этот момент я почему-то понимаю, что такой ответ ждал меня. Вернее, она ждала меня, чтобы сказать это, если я приду и предложу вместе пройтись.

— Сейчас вы подождите снаружи, — ее тон становится деловым, — я закрываюсь. Выйду минут через десять.

— Хорошо, — радостно соглашаюсь я.

Эти минуты мне очень кстати — изрядно поволновался. Курить, очень хочу курить!

Она вышла из своего маленького антикварного ровно через десять минут, как и обещала. Заперла дверь, а затем… Затем погладила ее. Меня это очень тронуло. Оказался свидетелем ее личного, наверное, ежедневного ритуала. Она почему-то очень привязана к своему делу.

— Кстати, вы провожаете меня домой, а даже не знаете, как меня зовут, и сами не представились, — она подошла очень близко ко мне.

Она невысокая, и сегодня это более заметно, чем в первый раз, когда на ней были туфли с высокими каблуками. Мне очень нравится ее миниатюрность.

— Я — Никита. Извините, совсем забыл представиться. Думал о другом. О том, как предложить вам проводить вас, — признаюсь я.

— А я — Инесе, — она внимательно смотрит на меня.

Чувствуется — узнает, изучает. У нее серьезный взгляд. И какие же красивые, темные глаза… Теперь я могу дольше в них посмотреть.

Интересно, имя у нее латышское, а говорит практически без акцента.

Я так и не спрашиваю, где она живет. Просто мы идем рядом. Направляемся к морю. Этот путь хорошо знаком мне. Сначала идем по неширокой юрмальской улице. По ее сторонам — газон, а на нем вдоль дороги, на расстоянии нескольких метров друг от друга, лежат большие камни. За газоном — редко стоящие домики. Скоро улица переходит в широкую тропу, вьющуюся среди стоящих на дюнах сосен. Мы проходим их и по дорожке из досок спускаемся на широкий пляж.

Мне нравится эта дорога. Ей, я вижу это, тоже. Плохо другое — пока мы практически не разговариваем. Наступил тот трудный момент начала общения двух еще в общем-то незнакомых людей, которых тянет, — а я чувствую, что это так и есть, — друг к другу. Им хочется познать и услышать друг друга, но каждый из них еще почти ничего не знает о другом. Им трудно начать общаться. Тем более, что оба не совсем юные. Совсем молодым старт дается намного легче.

Инесе оказывается более решительной. Разговор начинает она:

— Сейчас можно поехать куда угодно, были бы деньги. А вы, Никита, сказали, что любите отдыхать здесь, в Латвии. Почему?

— Все просто. Мама родилась и долго жила в Риге. Сама любит эту землю, и мне с братом помогла полюбить.

— Ваша мама латышка? — делает Инесе вполне логичное предположение.

— Нет, русская, хотя в ней есть латышская кровь. Прадед родился в Тукумсе.

Я рассказываю Инесе о нашей семье, о ее связи с Латвией.

— Получается, ваша мама родилась и выросла на родине своего деда, — она почти все время смотрит на меня, пока говорю.

— А вы, кстати, совсем не похожи на латышку, — замечаю я.

— Мама была латышка, — коротко отвечает Инесе.

Была… Страшно и тяжело слышать это слово. Понимаю, что своей репликой причинил ей боль. Извиняюсь. Слова даются с трудом.

Инесе ободряюще смотрит на меня:

— Вы же не знали. Мама скончалась давно. Мне было пять лет, — продолжает она после короткой паузы. — Не очень хорошо ее помню. А на латышку, — улыбается она, — я и правда не очень похожа. Во мне много кровей. Есть греческая.

— Теперь я понимаю, откуда у вас карие глаза. Они очень красивые, — делаю ей первый комплимент.

Оценила его. Дарит мне еще один взгляд.

Кстати, никогда не слышал о греках в Латвии. О немцах, евреях, поляках, белорусах — да, но вот греки… Интересно, как ее предки оказались здесь?

Инесе будто читает мои мысли:

— Мой прапрадед приехал сюда еще в девятнадцатом веке, из Крыма. С тех пор живем здесь. В Дубулты.

— Очень жаль.

— Почему? — она удивленно смотрит на меня.

— Раз в Дубулты, то это значит, что вы, Инесе, живете неподалеку от магазина, а я хотел пройтись с вами побольше.

Я мысленно, не первый раз за время прогулки, спотыкаюсь на слове «вы». Да, мы пока на «вы». Не знаю, кого как, а меня такое обращение сковывает, особенно, когда говорю с симпатичными женщинами. А Инесе мне более чем симпатична.

— А мы и так идем к моему дому не самым коротким путем, — признается она. — Самый короткий не проходит через пляж.

Она хочет пройтись побольше со мной!

— Я рад этому, — признаюсь ей.

Разговор снова ненадолго прекращается. Теперь молчание прерываю я:

— А вы очень любите свой магазин.

Я чувствую, что эта ремарка, констатация этого факта — вторжение в личное пространство Инесе. Но сознательно делаю это. Хочу больше узнать о ней.

— Это семейный магазин. Принадлежал нескольким поколениям в нашей семье.

Вот откуда эта привязанность к антикварному… В ее голосе сейчас нет той приятной легкой хрипотцы, которая с самого начала так понравилась мне, он какой-то глухой. Что-то ее расстроило. То, чего я пока не знаю.

Какое-то время она не смотрит на меня, больше внимания уделяет окружающему. Мы в очень красивом месте. Надеюсь, эта красота поможет ее грусти развеяться.

Может, зря начал этот разговор, сомневаюсь про себя, но все-таки не бросаю начатую тему:

— Теперь магазин ваш?

— Да, а до этого, им, в основном, занимался отец.

Кажется, она справилась с собой. Голос звучит, как и прежде.

— Он отошел от дел?

— Его не стало год тому назад. Магазин на мне и только на мне. А до этого отец тяжело болел. Потому и магазин не работал. А теперь работает и будет работать.

Взгляд Инесе становится более твердым. Видно, что она умеет преодолевать себя.

Я понимаю, почему антикварный так дорог ей — продолжает семейное дело. А твердость нужна ей. Иначе нельзя — осталась одна, не может позволить себе проявить слабину. Да, точно одна, мужа, судя по всему, у нее нет. Иначе не позволила бы себя проводить.

И еще я ругаю себя за то, что невольно прикоснулся к ее самым больным местам. Узнать, видите ли, хотел побольше, исследователь хренов.

Пытаюсь загладить невольную вину. Сам, удивляясь своей смелости, беру ее за руку. Хочется хоть так поддержать ее. Но не только поддержать. Еще и почувствовать ее руку в своей.

Сначала Инесе будто не замечает моего прикосновения. Но скоро откликается на него. Ее рука сжимает мою так же крепко, как и моя.

Мы выходим на море.

Глава 14

Теперь мы в стороне от центра Дубулты. Почти никого рядом, только мы и море. Лишь вдалеке несколько юношей играют в пляжный футбол.

Момент, когда выхожу на море, каждый раз очень важен для меня, я его жду, этот миг, когда снова увижу море. Оно близкое и родное. Всегда ощущал его таким. С самого первого раза, сколько помню себя. И это касается именно Балтики. Той самой Балтики, которую многие считают серой, хмурой, холодной. Я был и на Черном море, и на Средиземном, и даже как-то оказался на берегу Атлантики. Нет, все это другое. Оно забывается. А Балтика…. Балтика всегда снится после того, как от нее уезжаешь.

Откуда у меня такая тяга к ней? От мамы. Она выросла в Риге, часто бывала в Юрмале. Больше не от кого: остальные в роду — люди сухопутные, рядом с морем не жили. Прадед, тот хотя и родился в Латвии, но жил в Тукумсе, а это не морской город. Хотя кто знает, может среди предков прадеда были латыши-викинги (исследования историков показали, что среди викингов были балты, в том числе предки латышей — прим. автора).

Сейчас мне особенно хорошо. Благодаря маленькой женщине, которая идет рядом. Мы, правда, только познакомились, но мне очень приятно чувствовать ее руку в своей.

Смотрю больше на Рижский залив, не на нее. Инесе тоже любуется морем. Кажется, в этом мы похожи. Ветра почти нет. Балтика тихая. Волны маленькие, почти не пенятся. И цвет воды сегодня ближе к голубому, в нем нет характерного сердитого сероватого оттенка.

Инесе снимает кроссовки и, не отпуская мою руку, идет босиком по краю пляжа. Сюда то и дело докатываются волны. Вода холодная, градусов шестнадцать, но, видно, что она привыкла к этому и получает удовольствие. Не могу последовать ее примеру — не так закален.

— Кайфуешь? — я скорее не спрашиваю, констатирую.

— Не только от воды.

— А от чего еще?

— Думай сам, — она крепче сжимает мою руку.

Она откровенна. А я перешел с Инесе на ты. И это сразу принято ей.

Барьер сломан. Мне теперь легче. Легче будет сказать, как мне хорошо с ней. Правда, может, это произойдет не сегодня.

— Как хорошо, — замечаю я.

— Ты о чем? — она с любопытством смотрит на меня снизу вверх. Даже останавливается.

— Очень не люблю, когда на «вы».

— Я тоже. В этом есть что-то неестественное, отталкивающее друг от друга.

— Мне легче, когда на «ты», — признаюсь я.

— Мне тоже. В древности обращения на «вы» вообще не было. Вспомни Евангелие.

Мы снова молчим. Но это не то молчание, как в начале прогулки. Немного, чуть-чуть, но почувствовали друг друга.

Жаль, скоро придется уходить с пляжа. Небо было ясным, когда я пришел в антикварный магазин, но сейчас с севера движется туча. Она закрыла собой полнеба. Цвет моря с той стороны, где еще солнце, по-прежнему голубой, а там, где уже тень тучи, оно намного темнее. К нам приближается дождь.

— Кто-то говорил о том, что после плохой погоды надо ждать хорошую, — напоминает мне Инесе слова, сказанные при первой встрече. — У нас, кажется, сегодня все будет наоборот.

— Не самое страшное. Пусть сегодня и здесь будет так, а в жизни, наоборот, наступит хорошая полоса.

Футболисты, мимо которых мы как раз проходим, тоже заметили тучу. В отличие от нас они не рассуждали, а быстро смекнули, что надо скорее заканчивать матч. Каждая команда стремилась к победе, и все вместе они быстрее забегали.

В этой борьбе один из них отбивает мяч, тот летит в нашу сторону. Игроки противоборствующих команд устремляются за ним. Через несколько секунд мы с Инесе оказываемся в эпицентре схватки. Высокий худой юноша делает подкат, но не попадает по мячу, а бьет Инесе прямо в ногу. Удар сильный.

— Ой, Езус, Мария! — восклицает Инесе.

Она падает. Я не смог удержать ее, не был готов. Но опасно не падение, — а удар по ноге.

Инесе быстро встает.

— Как ты? — Я беру ее за плечи.

— Вроде все нормально, не волнуйся.

Не говорит правду. Я вижу — ей больно. Футболисты тем временем толпятся вокруг нас. Извиняются.

Какие к черту извинения! Готов наброситься на них. Во мне просыпается разъяренный викинг, частица крови которого, я уверен, передана мне прадедом. В этой крови — не только любовь к морю, но и вмиг вскипающая ярость. Когда ругаюсь с Мариной, викинг просто бушует во мне. Сейчас ярость особенно сильная. Потому что очень злюсь на себя. Не смог защитить Инесе, заградить ее!

Вспоминаю все латышские слова — в компании футболистов нет русских, только латыши — и, переходя на крик, высказываю все, что о них думаю. Они смотрят на меня виноватыми глазами, но это меня не успокаивает.

Нисколечки!

Кровь ударила в голову.

Инесе, она наклонилась было помассировать ушибленное место, выпрямляется, слегка гладит мою руку. Я сам удивляюсь, как быстро уходит ярость. Замолкаю.

— Не переживай, я в порядке, это просто ушиб, — она продолжает гладить мою руку. И говорит футболистам. — Идите, ребята, играйте.

Они завершают свой матч, а мы — нашу прогулку.

— А ты вспыльчивый, — замечает она.

— Было от чего, — отвечаю я.

Обеспокоен: сначала Инесе шла почти так же легко, как раньше, но чем дальше, тем больше хромает. Останавливается. Я не спрашиваю, больно ли ей. Без того видно.

Да она и не признается. Судя по всему, не очень любит говорить о своих проблемах. Как кратко сказала она о своих родителях…

Мы как раз проходим мимо одной из выкрашенных в синий цвет скамеек, стоящих на пляже.

— Посидим, отдохни, — предлагаю я.

Мы присаживаемся. Она с облегчением вздыхает. Очень трудно было идти. Впрочем, понимаю я, на скамейке не стоит задерживаться. Над нами уже нет солнца, скоро пойдет дождь. Зонтика у меня нет. У нее тоже.

— Надо вставать, — говорит она. — Иначе промокнем.

— А до твоего дома еще долго идти?

Она показывает рукой в ту сторону, откуда мы пришли:

— Мы вообще-то его давно миновали. Так хорошо гулялось, — признается она.

— Давай, возьми меня под руку, уцепись, как следует, до дождя успеем дойти до дома.

— Не надо, — неожиданно отказывается она. — Ты иди на станцию или на автобус, а я дойду сама. Не страшно, если чуть-чуть промокну.

Нет, не допущу, чтобы она в таком состоянии шла под холодным дождем!

— Я обязательно тебя отведу.

— Не нужно, мы, правда, хорошо погуляли, а теперь пора по домам, — улыбается она.

— Не хочу, чтобы ты попала под дождь.

— Не растаю же я. Сколько раз под дождем бегала.

— Сегодня другое дело. Ты не можешь бежать.

Я продолжаю уговаривать ее позволить проводить до дома. Ни в какую. На меня не смотрит. Слегка наклонила голову. Челка закрыла глаза.

Тем временем заметно похолодало. Еще немного, и окажемся под сильным дождем. Он будет именно таким, судя по темноте туче, край которой навис над нами.

Не понимаю причину упрямства Инесе. Предлагаю новый вариант, только что об этом подумал:

— Давай я отнесу тебя домой.

— Зачем еще? — встрепенулась она. — Только этого не хватает. Я не маленькая.

Но решение принято. Викинг, который сегодня проснулся во мне, привык действовать. Не спрашивая разрешения, беру ее на руки, и так быстро, как могу, направляюсь в сторону, где должен быть ее дом.

— Отпусти, что ты делаешь! — она, кажется, возмущена и испугана одновременно.

— Несу тебя домой, малыш, не мешай мне.

Не знаю, как у меня слетел с языка этот «малыш», — наверное, из-за ее небольшого роста, — но она злится еще больше. Даже стукнула рукой по плечу. Правда, совсем слабо.

— Я тебе не «малыш», — не думал, что ее дивные глаза могут стать такими сердитыми.

— Хорошо, не буду так называть, прости, — извиняюсь я.

— А теперь отпусти меня, — требует Инесе.

— Вот этого не будет. Донесу до самого порога дома.

Я уже прошел метров пятьдесят. Нетрудно, она легкая.

Мне нравится ее нести, хоть и сердится. Она сейчас так близко ко мне.

Инесе больше не говорит не слова, лишь смотрит сердито. Но уже не так, как сначала. Успокаивается. Чем дальше, тем больше. Вот и рукой, которой только что стукнула, обняла за шею, понимает, что мне так легче. Вдруг выражение глаз ее меняется. Неожиданно они становятся веселыми:

— Ты взялся отнести меня домой, ладно, неси, разрешаю. Но почему оставил мои кроссовки возле скамейки?

Точно, она же все время была босиком и держала в руке кроссовки, а потом положила их рядом со скамейкой!

— А ты где была? — отвечаю я улыбкой на улыбку.

— Не до них было, когда ты на меня набросился.

— Не набросился, а просто взял на руки.

— Теперь неважно. А вот за кроссовками вернись. Они совсем новые.

Оставляю Инесе стоять на месте, а сам быстро иду назад.

Буквально через пять минут возвращаюсь с кроссовками.

— Вот так-то лучше, молодец, — заявляет она, — можешь нести дальше.

— Спасибо на добром слове, — она уже снова у меня на руках.

Откровенно говоря, устал, пока добрался до места, где, как показала Инесе, нужно свернуть с пляжа к ее дому. Здесь уже пришлось идти недалеко. Оказывается, ее участок начинается почти рядом с пляжем. Я прошел всего метров сорок по тропинке в соснах и очутился перед невысоким, скорее символическим, как здесь принято, забором.

— Нам сюда, — показала Инесе на калитку в заборе.

Она гладит меня по голове, ерошит волосы. Морально поддерживает, почувствовала, что устал.

Еще метров пятьдесят по участку, на котором тоже растут сосны. Если честно, то от быстрой ходьбы с очень приятной, но все-таки ношей, я умаялся, оттого даже не посмотрел на дом Инесе.

Зато принес. Домой, как и обещал. Только на крыльце выпустил ее из своих рук.

— Спасибо, — она облокотилась на поручень. Стоит на ступеньку выше меня. Мы теперь почти одного роста. Она, правда, все равно чуть ниже.

*****

В глазах Инесе — чуть ли не восхищение. Она пытается скрыть, спрятать его, но оно есть — и от этого взгляда во мне все тает.

— А ты, оказывается, сильный…

— Да ладно тебе, смотри, как дышу.

Правда, задохнулся. И еще хочу курить. Не сильно, но требуется. Курю немало, но лишь теперь замечаю, что не выкурил ни одной сигареты с тех пор, как она вышла из магазина. Отдышавшись, достаю сигареты.

— Я составлю тебе компанию, — заявляет Инесе.

— Ты куришь?

— Когда-то много курила. Но это было давно. Когда лежала в больнице. Сейчас редко. Пять-шесть в день. По полсигареты.

— Я тоже иногда курю так.

— Давай тогда одну сигарету на двоих, — предлагает она.

Она закуривает первой. Я думал, что она выкурит половину, потом отдаст мне. Нет, делает две затяжки, передает сигарету мне:

— Теперь ты, по очереди, — предлагает она.

Так и курим, передавая сигарету друг другу. В этом есть эротическое начало. Уверен, Инесе хотела, чтобы так было. Наши губы по очереди касаются сигареты. Они еще не встретились, и вряд ли это произойдет сегодня, но они уже стремятся друг к другу.

Сигарета заканчивается, как и все приятные моменты в жизни. Кажется, пора прощаться.

Нет, ошибаюсь… Инесе пристально смотрит на меня. Видно, колеблется. Но быстро определяется.

— Пойдем в дом, попьем чаю.

Я понимаю, почему не сразу решилась. Первый раз видит. Мало знает. Но, что очень хорошо, кажется, доверяет. Иначе не позвала бы к себе.

— Неудобно заходить, — сопротивляюсь я. — Что скажут твои?

Как только вырвалось! Ведь ее родители умерли! Впрочем, успокаиваю себя, может, она живет, например, с бабушкой. А, возможно, есть брат или сестра.

— Не стесняйся, проходи, я живу одна.

Мы заходим в прихожую. Как же меня удивляет это первое помещение, которое вижу в ее доме! Будто попал в начало века. Почти все старинное — кресло и стулья, изящной формы зеркало и небольшой комод, на котором сидит деревянный орел, украшенный фигурками рыцарей сундук в углу. Делаю вид, что не удивлен, но это трудно скрыть.

— Я из семьи потомственных антикваров, — напоминает Инесе, поглядев на меня.

Из прихожей двери ведут в другие комнаты дома. Здесь же лестница наверх. Мы поднимается по ней. Делаем это медленно из-за ноги Инесе, она по-прежнему болит. Но именно на втором этаже нам предстоит пить чай.

Лестница, по которой идем, широкая. Невольно сравниваю с узкими лестницами наших подмосковных дач. Небо и земля! Эта — как в помещичьей усадьбе. Некоторые ступени сильно скрипят, когда наступаешь на них. Нужен ремонт.

Большая комната, где мы оказываемся, такая же необычная, как прихожая. Прекрасная старинная мебель — высокий буфет, шкаф, громадный диван, обтянутый кожей, массивные напольные часы и большой круглый стол. Все эти вещи сделаны в разное время, в различных стилях, и, казалось бы, не должны хорошо вместе смотреться. Но нет, все органично. Подобрано со вкусом.

Больше всего меня восхищает круглый стол. Как я люблю такие! Похожий, только намного меньше, был на даче, которую когда-то снимали родители. Но основное в этой комнате — не мебель. Здесь очень много окон. Благодаря этому, кажется, что ты находишься на природе. И даже виден кусочек моря. Небольшой, но все-таки.

— Вот это да! — я не смог сдержать свое восхищение.

— Дом построил прадед, — поясняет Инесе. Видно, что ей приятна моя похвала. — А гостиная была задумана так, чтобы видеть море.

— Твой прадед, знал, что делал.

— Это верно. Подожди, сейчас принесу чай, — Инесе скрывается за одной из дверей, ведущих в другие комнаты.

Тем временем, я более внимательно рассматриваю гостиную. Из современных вещей здесь, кажется, только радиоприемник и телевизор. И то, и другое не новое, и очень недорогое.

Инесе не лукавила, когда сказала, что покупателей в магазине немного. Она живет небогато. Даже обои везде старенькие. Но все равно в доме очень уютно.

Интересно, не страшно ли ей одной жить в этом замечательном, но таком большом доме?

Пока я смотрю по сторонам и размышляю, резко открывается дверь. Я невольно вздрагиваю. Через секунду понимаю, почему дверь так резко распахнулась. Инесе толкнула ее ногой. Иначе сейчас не может. В руках держит большой, также антикварного вида поднос. На нем пузатый небольшой чайник, чашки под стать ему. На тарелках — нарезанный хлеб, сыр. Еще йогурты и большое блюдо с каким-то салатом.

— Извини, что заставила ждать, Вся еда на кухне, я там ем.

— И поели бы там. Неудобно доставлять тебе лишние хлопоты.

— Гости всегда приходят в эту комнату, — объясняет Инесе.

Она, видно, строго придерживается традиций своего дома. И уже накрывает на стол.

— Я не знала, что буду вечером не одна. Знала бы, приготовилась.

— Того, что ты принесла, более чем достаточно. Тем более я насильно взял тебя на руки и принес домой.

— Сначала насильно, а потом я привыкла, даже понравилось, — она весело стреляет глазами в мою сторону, разливая чай.

Пока она занята, снова смотрю в окно на склоняющееся вниз между соснами солнце.

— Как же красиво! — вырывается у меня.

— Да, я часто смотрю закат. Теперь больше отсюда, раньше гуляла допоздна, — отвечает Инесе.

Говорит это с грустью. То и дело в ней прорывается печаль. Чувствую — хочет отвлечься, сразу приступает к еде. А я пока не могу. Не верится, что у нее дома. Всего каких-то часа два тому назад шел по берегу, сомневался, согласится ли она пройтись со мной. Так быстро все получилось…

— Мне интересна обстановка комнаты, вид из окна, прежде всего, из-за тебя, — признаюсь ей.

— Причем здесь я? — удивляется Инесе.

Она увлеклась салатом, ест быстро. Чувствуется, проголодалась. Теперь прерывается.

— Ты здесь выросла, твой дом, все это место отчасти сформировали тебя. А ты мне нравишься.

— Я знаю, — тихо, с хрипотцой, говорит она.

— Наверное, обстановка дома собиралась из поколения в поколение?

— Да. Мы все любим старинные вещи… Иногда слишком.

Она замолкает. Кажется, задумалась о чем-то своем.

«Мы», это, конечно, она, ее отец, прадед, которого упоминала. Не понимаю только, что она вложила в свое «слишком», прозвучавшее очень невесело.

Инесе снова заметно грустнеет. Я стараюсь разговорить ее, перевожу беседу на магазин. Тема благодарная, он, судя по всему, занимает большое место в ее жизни.

Я сделал правильный ход. Инесе оживляется. Охотно рассказывает, где и как покупает старинные и не очень вещи. Оказывается, она ездит для этого не только в Ригу, но и в маленькие городки Латвии. Порой заезжает в Эстонию, Литву, даже в Польшу. Специально для этого полгода тому назад купила машину. Шведский «Сааб». Ему уже почти пятнадцать лет. Но состояние отличное.

Некоторые вещи Инесе отвозит на реставрацию. Тоже целая наука. Специалистов не так много, у каждого настоящего свой профиль.

И еще она хорошо разбирается в тех, кто заходит в магазин. Сразу видит настоящего покупателя.

— А обо мне ты что подумала?

— Понятно, что тебе интересно, но покупать ничего не будешь, не за этим приехал.

— И все?

— Нет, конечно. Не сразу, но думала и другое, и сейчас думаю.

Инесе ласково смотрит на меня. Она не очень многословна. Настоящая северянка. Хотя внешне не этот тип.

— А я подумал о тебе, что ты очень необычная.

— Просто тебе кажусь такой.

Она внимательно глядит на меня. Пожимает плечами.

— Нет, необычная, — настаиваю я. — Посмотри, сколько в тебе разных кровей. Непременно должно было получиться что-то особенное.

Она улыбается. Комплимент принят:

— Если честно, даже не знаю, кто я по национальности. Считаю себя гречанкой, потому что вырастил отец. Он считал себя греком, хотя этой крови в нем не так много. Но думаю я на русском языке, потому что отец на нем думал и говорил. Ну и греческий, конечно, знаю. Но латышский мне тоже родной, он мамин, в городе больше разговариваю на нем. Латыши все уверены, что я и есть латышка. Удивляются только, что фамилия на латышскую похожа, но звучит странно.

— А какая у тебя фамилия?

— Отцовская, конечно, греческая. Иванидис.

Замечаю про себя: носит фамилию отца. Наверное, не была замужем.

— Русские, — продолжает Инесе, — думают, что я тоже русская, но вышла замуж за латыша, ношу его фамилию. И еще во мне есть немецкая кровь, правда ее совсем чуть-чуть.

— В тебе многое смешалось. У меня все проще.

— Нет, — не соглашается Инесе. — Ты русский и вырос в России, а в Латвии чувствуешь себя как дома. Кстати, а чем ты в Москве занимаешься, кем работаешь?

— Аналитиком в банке. Уже девять лет.

Удивительно дело, она не пытается выяснить, в чем заключается моя работа, не задает вопросов, как многие другие, не имеющие представления, чем занимаются аналитики. Инесе это тоже вряд ли известно, но она спрашивает совсем другое:

— Устаешь, наверное?

Эта фраза звучит скорее как утверждение.

— Да, очень, — признаюсь я. — А почему ты так решила?

— Выглядишь усталым. И нервный. Ничего, сейчас здесь отдохнешь. Хорошо, что приехал на четыре недельки. Жаль, не поплаваешь. Для тебя холодно, не июль.

— А мне это и не нужно. Погуляю везде, съезжу в Ригу, в Тукумс. Помнишь, я тебе говорил, прадед там родился?

— Конечно, помню.

— А ты мне составишь компанию? — я, наконец, решаюсь задать вопрос, который давно вертится в голове, не дает никакого покоя.

— Да, но, — Инесе важно поднимает указательный палец, — не каждый день. Я все-таки работаю. — А тебе, — она снова меняет тему разговора, — нравится твоя работа?

Она ведет нашу беседу. Более энергична или просто так складывается?

— Нравится думать, делать выводы. Процесс нравится. А цель всего этого — прибыль банка. Дело важное, но не очень хочется посвящать ей жизнь.

Она с интересом смотрит на меня, я продолжаю:

— И вообще, это не совсем мое. Я хочу анализировать не финансовые показатели, а живое — повести, рассказы. Много читаю. Написал несколько критических статей. Почти все опубликованы. Вот чем я хотел бы заняться. Это по-настоящему мое. А банковская аналитика лишь некий этап в жизни. Затянувшийся… Но сейчас деньги платят за такую работу, а не за критические статьи. — А еще, — продолжаю делиться сокровенным. — Знаешь, о чем иногда думаю?

— Рассказывай, мне интересно.

Инесе кладет локти на стол, устраивает щечку на ладонь. Готовится слушать!

— Хочу открыть книжный магазин. Я смог бы подобрать хорошие книги, знаю и люблю их. Каждому, кто придет, что-то подсказать. Привлек бы людей. Вот такой бы мне магазин, как тот, что рядом с твоим антикварным. Большого не нужно. И время оставалось бы — на те же критические статьи. Они в самом магазине рождались бы, когда рассказывал бы людям о книгах. Но в Москве это невозможно — все занято торговыми сетями. Да и налоги высокие. Так что это несбыточная мечта.

— Все когда-нибудь встанет на свои места. — Инесе кладет свою руку на мою. Гладит ее. Моя рука отвечает ей.

— Не представляю пока, как это может произойти. Но… Но я верю тебе, — говорю я.

Это действительно так. Не знаю, сколько времени мы сидим молча. Руки разговаривают между собой…

— Давай, наконец, чай пить, — наконец говорит она.

Берет чайник, а он уже опустел. Наверное, пора и честь знать:

— Знаешь, мне, надо собираться. Это я отдыхаю, а тебе завтра на работу.

— Верно, я встаю очень рано. Каждое утро — гимнастика, пробежка по пляжу. А затем — в антикварный.

— Но ведь магазин открывается только в десять.

— Я прихожу раньше. Надо все подготовить к открытию.

Никаких особенных дел перед открытием там нет, думаю я. Завтра уж точно не будет после сегодняшней уборки. Просто не хочет быть одна дома, тоскливо.

— Спасибо тебе за то, что разрешила проводить, и, конечно, за чай, — говорю я, вставая.

Насчет чая лукавлю. Люблю крепкий и черный. А этот — какое-то травяное пойло. Впрочем, дело вкуса.

Она спускается вместе со мной. Мы снова на крылечке. Снова выкуриваем одну сигарету на двоих. Не хочу уходить, я знаю, что мне будет не хватать ее, знаю, что буду ждать, когда снова увидимся. Остаться бы. Но не решаюсь и заикнуться об этом. Рано еще. В любом случае. Не говоря уже о моем браке. Но думать о нем сейчас я просто не могу.

Мы очень близко друг к другу. Близко ее миндалевидные глаза, ее губы. Она вся близко. У меня пересохло во рту.

— Как твоя нога?

— Лучше… Почти не болит, не бойся, у меня ушибы быстро проходят, я в отца, у него тоже через день от ушибов и ссадин не оставалось следов, — Инесе слегка касается рукой моего плеча. — Иди уже, пора, стемнеет, пока до гостиницы доберешься.

Молчит. Смотрит прямо в глаза. В них смесь чувств — я вижу, что нравлюсь, но еще в них тоска:

— Знаешь, никто до тебя не носил меня на руках. Никто, кроме отца. Спасибо.

А сейчас, она, кажется, уже больше думает обо мне. Тоска отступила на второй план. Киваю ей. В словах нет нужды…

— А теперь и правда, иди, — говорит она.

Я иду по дорожке от дома. Очень хочется обернуться. Это желание все сильнее и сильнее. Метров через десять я оборачиваюсь. Инесе по-прежнему на крылечке.

— Какой у тебя замечательный дом. Всегда мечтал о таком, — говорю я, хотя думаю совсем о другом.

О том, как не хочется уходить.

— Мечтать не вредно, — улыбается она.

Меня ободряет ее улыбка:

— Можно, я зайду к тебе в магазин завтра? Так же, как и сегодня, проводить.

— Да, — коротко отвечает она.

— Спасибо. Приду обязательно.

— Не забудь только, — предупреждает Инесе, — завтра суббота, я закрываюсь на час раньше.

Теперь, в самом деле, пора уйти…

Иду к калитке. Лишь теперь обращаю внимание на то, как красив участок вокруг ее дома. На песчаной земле — вереск, ландыши. На меня сквозь сосны смотрит закатное солнце. Здесь тихо, уютно. Единственный звук — любимый мной шум моря. Оно неподалеку отсюда.

Смотрит ли она вслед?

Когда закрываю калитку, оборачиваюсь. Ее нет на крыльце. Жаль.

Зато теперь, пользуясь случаем, я могу рассмотреть дом Инесе. Не погрешил против истины, когда похвалил его. Этот деревянный дом удивительно красив и органичен на фоне сосен и лучей заката. Стоит на большой, невысокой дюне, и вокруг него тоже пологие дюны. Он на своем месте. Уютно выглядит, сюда хочется зайти. Старый, судя по всему, конец девятнадцатого века. Небольшой, двухэтажный, выкрашен в светло коричневый цвет, а основные перекрытия — в зеленый. Последний раз красили дом давно, наверное, лет тридцать тому назад.

Прямо над крылечком, к которому ведут каменные ступени, и на котором стояла Инесе, провожая меня — остроконечная башенка. В ней, скорее всего, совсем небольшая терраса, ее окна очень близко друг к другу. Вообще во всем доме много окон. Тот, кто создал его, хотел видеть вокруг себя как можно больше природы.

Состоит дом из трех частей. Первая часть — под башенкой. Вторая — под острой двускатной крышей. А третья часть их соединяет. На ее втором этаже окна расположены почти вплотную друг к другу. Именно здесь мы пили чай. Над крыльцом и под двускатной крышей — деревянная резьба. Крыша покрыта черепицей. Она далеко не новая, кое-где слегка позеленела. Некоторых черепиц не хватает. Это подтверждает мой вывод о том, что дом давно не ремонтировали. Да, он слега запущен, но от этого не менее красив.

Он весь — доброе, почти сказочное, но вместе с тем и лаконично-строгое целое.

И еще это очень уединенное место. Соседние дома стоят не менее чем в ста метрах. Их очертания почти скрыты соснами.

Теперь я могу вернуться в гостиницу. Я знаю две вещи — Инесе мне нравится. Это, во-первых. Во-вторых, начало нашим отношениям положено. И я не буду их прерывать, несмотря на то что женат.

Глава 15

Я принимаю это решение и теперь собираюсь вернуться в центр Дубулты — сяду на автобус, доеду до гостиницы. Пешком не пойду — долго. Устал. Много гулял до того, как пришел в антикварный.

Устал настолько, что хочу посидеть недолго на одной из синих скамеечек. Они далеко друг от друга. Ближайшая уже занята. На ней сидит бородатый, почтенного возраста, господин в очках. Не хочу идти до другой.

— Можно? — спрашиваю его.

— Конечно, — коротко отвечает он.

Я разваливаюсь на скамейке. Вспоминаю Инесе. Весь сегодняшний день. Он полон для меня только ей.

— Инесе, надеюсь, не сильно пострадала? — вдруг задает вопрос мой сосед.

Я с удивлением смотрю на него. Откуда он знает о ее падении?

— Я ее сосед, мой дом здесь, рядышком, — поясняет пожилой господин. — Видел сегодня издалека, как вы несли ее на руках, испугался, вдруг ногу сломала. Собрался было зайти к ней, спросить, как дела, но неудобно было, пока вы оставались у нее.

— Не волнуйтесь, кажется, все обошлось. Просто ушиб, — успокаиваю его. — Ее случайно ударил по ноге один из футболистов на пляже.

— А я-то испугался, думал, ногу сломала, еще одной напасти ей не хватало. И так жизнь тяжелая. Восемь лет без малого ухаживала за отцом. А до этого сама долго болела — получила сильную травму, сколько времени прошло, пока встала на ноги.

Она не говорила мне об этом…

— А что произошло с ее отцом?

— Она не рассказывала вам? — мой собеседник пристально смотрит на меня.

Видно, взвешивает «за» и «против». Решив, что мне можно доверять, продолжает:

— Он был парализован. Инесе хотела поднять его на ноги, не удалось. А год назад его не стало. Все уходят из нашего поколения. Я ведь лишь на пять лет моложе его, — мой собеседник сокрушенно качает головой. — Но если бы, как говорится, просто заснул и не проснулся. Так нет, убили его! Прямо дома убили!

Ничего себе… Сколько же пережила Инесе, какая она стойкая!

— А убийц нашли?

— Нет, — мой собеседник с досадой бьет себя кулаком по ноге. — До сих пор ничего сделать не могут. Толстый Таубе сколько раз сюда приходил, всех опросил. И не один раз! Без толку. А он опытный, еще при СССР работал.

Таубе, замечаю про себя, видно, полицейский, ведет дело.

— А главное, — продолжает пожилой господин, — я тем утром, когда убили Петра, видел каких-то незнакомых людей возле их участка. Мужчину и двух женщин. Может, они и сделали это. Но вот, как на грех, забыл дома очки, ни черта не разглядел.

Петр… Так, оказывается, звали отца Инесе.

Мой собеседник сердито смотрит на море.

— Вы, если будете общаться с Инесе, смотрите, не обижайте ее, помните о том, как ей пришлось тяжело.

— Я не обижу.

— Извините, что я вам это говорю. Я вас пока не знаю. Кстати, мы не представились. Я — Сергей Никонович, сосед Инесе, как вы уже знаете.

— Никита. Из Москвы приехал.

Сергей Никонович с интересом смотрит на меня:

— И что в Москве говорят о Латвии. По-прежнему пишут, что русских притесняют, гражданство не дают. Да?

— По-прежнему, — констатирую я.

— Вот что я вам скажу. Я родился в России, в Вятке, но здесь прожил почти всю жизнь. Не так трудно это — получить гражданство. Надо только выучить язык. Я выучил и получил. Раз живешь здесь, язык надо знать.

— В советское время не требовалось, — замечаю я, хотя, в принципе, согласен с Петром Никоновичем.

— И что было? Латышский оставался только для кухни. Я всю жизнь плавал на большом корабле. Партсобрания всегда проводились на русском. Хотя нас, русских, было пятнадцать человек, а латышей — восемьдесят пять.

В Латвии скоро выборы. О них пишут во всех местных газетах. Мне интересна политическая жизнь этой страны:

— Голосовать-то за кого будете, Сергей Никонович? За русскую или латышскую партию?

— Не решил пока. Скорее всего, за русскую. Или за какую-нибудь из латышских, пусть только возьмут хоть одного-двух русских в свой список.

— Понятно…

Хватит этой политики. Море интереснее… Мои мысли словно передаются собеседнику:

— Знаете, что я вам скажу, — говорит Сергей Никонович, — почти пятьдесят лет, до ухода на пенсию я жил здесь, в этой красоте, и не замечал ее. И в море когда ходил, самого главного не видел. Все дела и дела. Лишь теперь, на старости лет рассмотрел все. Наглядеться бы вдоволь.

— Я тоже смотрел и смотрел бы.

— А я вам завидую, — признается он. — Очень по-хорошему. Вы намного моложе, но уже разглядели красоту. Инесе такая же. Она видит все вокруг себя. Только в последний год в горе закрылась, ушла в себя. А сегодня порадовался за нее. Когда шла с вами, была веселее, чем в последние месяцы.

Сергей Никонович по-стариковски добро улыбается:

— Я наблюдал за вами, Инесе понравилось, что вы отнесли ее домой на руках. Вы уж извините, что я это все видел. Делать мне особенно нечего. Утром на участке что-то поделаю. Потом устаю. Дома одному быть не хочется, плавал всю жизнь, семьей не обзавелся. Вот выхожу сюда, если позволяет погода. Смотрю на море, маяки, чаек, думаю о своем. Иногда сижу до ночи. Затем читаю, слушаю радио. Плохо засыпаю. А потом сплю допоздна.

Мы поговорил о чем-то еще, распрощались, вскоре я сел в Дубулты на автобус. Завтра снова приеду сюда!

*****

«Маленькая хозяйка большого дома»… Это название романа Джека Лондона всплыло у меня в голове применительно к Инесе, пока добирался до гостиницы. Нет, нехорошая аналогия. Насколько я помню, там за одну женщину боролись двое мужчин. Не самый лучший вариант. У меня получалось наоборот. Я один и две женщины. В Москве — Марина. А здесь… Здесь Инесе… Но не тороплю ли я события?

Точно знаю одно — Инесе мне нравится, я хочу, чтобы ей было хорошо. Особенно после того, что ей пришлось вынести. Это страшно — лишиться родителей. А у Инесе их не стало. Сколько лет прожила без мамы. А отец… Убили. И она видела его тело. Мне трудно представить, насколько это сильный удар.

Я ни в коем случае не должен принести ей еще одну боль. Отношения с ней, — я еще не знаю, как они будут развиваться, — могут быть только серьезными. А я, между прочим, еще не сказал, что женат. Впрочем, может рано говорить об этом, а может и вовсе не потребуется — быстро расстанемся?

Все может быть, ведь прошло всего два дня с тех пор, как я встретил ее. Но, кажется, она становится, если уже не стала, важной частью моей жизни. Эта внутреннее признание становится неожиданным для меня. Как же мой брак?

Я не стал сейчас думать об этом. «Время все расставит по своим местам», — так, сколько я себя помню, говорит моя мама.

Я прожил отличный день и устал. Мне хорошо спалось. А перед сном накрошил хлеб на подоконнике. Чайка обязательно прилетит за своим завтраком.

*****

Проводив Никиту, Инесе снова поднялась наверх. В гостиную, где пили чай. Некоторое время просто сидела за столом. Затем помыла посуду.

Она вспоминала… Сперва, когда он пришел в антикварный, а она не могла отвести от него взгляд. Сразу почувствовала — хочет познакомиться. Но стесняется. Раз так, сама помогла. Взглядом. Потом прогулка, затем принес домой…

Она не капризничала. В самом деле не хотела, чтобы в первый раз он провожал ее до дома. Обычная предосторожность. Никита нравится, ее влечет к нему, но разве Инесе может исключить, что он не один из тех людей, которые убили отца? Они наверняка продолжают охотиться за тем, что, как предполагают, хранится в доме Иванидисов. Поэтому она и протестовала, когда он взял ее на руки и понес домой.

Зато теперь Инесе уверена, что он не имеет отношения к убийцам. Они были вдвоем, если бы он хотел, то сделал бы с ней все что угодно, заставляя отдать то, что требовали от ее отца.

Она не жалела, что пригласила Никиту на чай. Благодаря этому они дольше были вместе.

Теперь ей было тоскливо. И это была не та тоска, которая сжимала весь последний год. Горькое ощущение утраты, не покидавшее ее ни на одну секунду даже сегодня, потеснило другое чувство. Инесе более остро, чем прежде, ощутила свое одиночество.

Снова одна. Ей грустно в этой открытой солнцу и небу гостиной. Эта комната с большим круглым столом не предназначена для одного человека.

Она думала о Никите. Ей было грустно оттого, что его нет рядом. Инесе было хорошо с ним, понравился. Сильно. Она сама весь вечер делала шаги навстречу ему. С другими мужчинами такого не было. Кроме Эдгара…

Помогла взглядом начать разговор, когда он пришел в антикварный. Обняла, когда нес на руках. Предложила выкурить одну сигарету на двоих. Была более активна, чем он. А он откликался, реагировал. Мгновенно… Наверное, такой по характеру. Может, у них так будет и дальше? Она будет «ведущей», а он — «ведомым». Инесе ничего против этого не имела. Если только у них это «дальше» будет.

Она хотела бы этого. Но тут же спрашивала себя: если будут вместе, значит, Никите, как и ей, придется хранить эту Богом проклятую сакту, из-за которой убили отца? Имеет ли право она подвергнуть его такому риску? Впрочем, одергивала себя Инесе, еще рано думать об этом. Они виделись всего два раза…

Она очень ждала новой встречи… Но и с тревогой спрашивала себя: а вдруг дело лишь в сексе, в неудовлетворенном желании? Она захотела Никиту, когда оказалась у него на руках. Секс тоже важен, но в этом случае, надеялась Инесе, возможно, будет большее, чем просто интимная связь. Вспомнила она и свое первое чувство, когда в юности ее предал любимый. Но Никита, хотелось верить, не такой, как тот, кто оставил ее.

И еще одно заставляло Инесе грустить. Да, она почувствовала желание. Но ощущала, все время ощущала и другое — ее барьер, «ступор», — будь он неладен, — никуда не делся. Инесе знала — заклинит, если Никита захочет ее. Ей оставалось только надеяться, что это пройдет. Желание, если оно будет сильным, поможет убить «ступор».

Да, говорила себе Инесе, речь идет о желании, влечении. Ни о чем больше! Слово «любовь» она не пока не хотела говорить даже про себя.

Впрочем, одернула она себя, довольно копаться в себе. Когда чувства сильные, самоанализ не нужен. Когда — нет, тем более. Сейчас, решила она, рано заглядывать вперед, их отношения с Никитой только начались.

Не без труда — нога продолжает болеть — она, надев шорты и футболку, спускается вниз. Вечер в июне длинный, самое время заняться розами. Прополоть немного, положить под них удобрения. Прежде чем приняться за работу, она, как следует, растирает место ушиба травяной мазью — еще один дар Магды — и скоро почти не чувствует боли.

Инесе любит розы. В ее плантации их почти пятьдесят. Самых разных цветов и оттенков. Разводит уже пятнадцать лет. Всегда находит для них время. В ее самые трудные годы цветы не оставались неухоженными.

Она дала имена всем розам. Среди них есть и Алая Королева, и Белоснежка, и Золушка, и принцесса Диана! Даже Манон Леско ярко желтого цвета. Инесе всегда, когда занимается розами, даже просто подходит к плантации, разговаривает с ними, просит лучше расти, быть красивей. И рассказывает им о своей жизни. Так что цветы все про нее знают.

За последнюю неделю любимцы Инесе слегка заросли. Полет она, как обычно, голыми руками. Резиновых перчаток не признает, ей приятно чувствовать землю, растения. И иголок она совсем не боится.

Едва принялась за работу, услышала знакомый голос:

— Как дела Инесе?

Сергей Никонович! Стоит возле невысокого забора ее участка.

— Все хорошо, спасибо.

— Нога не очень болит?

Инесе отвлекается от своих роз, тоже подходит к забору. Отец и этот пожилой моряк, их давний сосед, всегда с симпатией и уважением относились друг к другу. И к ней он очень добр. Вот и теперь зашел проведать, видел, как Никита нес ее домой.

— Почти прошла. А вы с моря?

— Как всегда. Сейчас пойду домой, послушаю радио.

— Обязательно выпейте настойку, которую я вам дала. Тогда быстро заснете, и не придется слушать радио до глубокой ночи.

Вид у Сергея Никоновича становится крайне недовольным:

— В жизни не пробовал такой горечи. Ну ладно, выпью.

— Не забудьте только.

— Постараюсь, — нехотя обещает сосед. — Но и ты помни, если не дай Бог что, сразу звони мне.

Эту фразу в последний год он произносит почти каждый день. Неужели, спрашивает себя Инесе, догадывается, что те люди могут снова прийти? Нет, просто, знает, что она одна.

— Ладно, Инесе, возвращайся к своим розам, а то не успеешь сделать дела, скоро начнет вечереть. Спокойной ночи тебе.

— И вам спокойной ночи, Сергей Никонович.

В тот вечер она прополола почти половину своих роз. Отвлекала себя от самоанализа и мыслей о сексе. Устала, и все мысли ушли, будто и не было.

Уже темнело, когда Инесе вернулась в дом. Она долго стояла под душем, закрыв глаза. Расслабилась и снова вспоминала сегодняшнее свидание.

Перед сном она еще раз проверила, закрыты ли двери и уже на кровати, опустив руку вниз, убедилась, что топор на своем месте.

Очень долго не могла заснуть. Ставшее горько привычным ощущение одиночества, особенно сильное вечерами, сегодня давило сильнее. Снова пришли воспоминания об отце. Хоть вставай и отправляйся гулять по дюнам. Пришлось не один раз, как обычно, а дважды пить снотворную настойку, принесенную Магдой.

*****

Сергей Никонович солгал Инесе. Он не собирался пить настойку. Не притрагивался к ней и прежде. Только один раз попробовал.

Он был привязан к Инесе. Росла на его глазах. Когда была девочкой, он, возвращаясь из плавания, обязательно привозил ей игрушки. Тяжело переживал ее травму. Помогал, чем мог, когда парализовало ее отца.

Теперь он боялся за Инесе. Вдруг, те, кто убил Петра, снова придут? Это вполне возможно, рассуждал Сергей Никонович, судя по тому, как они перерыли весь дом. И покойного, видно, допрашивали. Если не нашли, что хотели — скорее всего, вернутся.

Старый моряк был рад, когда полиция первое время после убийства наблюдала за домом. Но потом полицейские почти перестали появляться. Возмущенный этим Сергей Никонович зашел к Таубе и как следует поругался с ним.

— Мы не можем вечно держать дом под охраной, — оправдывался офицер, — но, уверяю вас, я продолжаю работу. Рано или поздно, но доведу дело до конца, — уверенно заключил он.

Вид при этом имел решительный, но его щеки слегка покраснели.

«Когда еще это случится и произойдет ли вообще», — сомневался Сергей Никонович. Делать нечего, рассудил он, придется принять свои меры. И он сделал это.

Каждые сутки он трижды обходит дом соседки. Первый раз — поздно вечером, после того как она выключает свет. Второй приходится на ночь, для этого старый моряк специально ставит будильник, а третий — на раннее утро, пока Инесе еще не проснулась. С очками теперь Сергей Никонович не расстается. Мобильный телефон тоже всегда при нем. И здоровенный нож. «Немного, но лучше, чем ничего», — думает он.

Из-за обходов он и не пьет настойку. Со сном теперь, правда, совсем плохо. Как встанешь ночью, обязательно разгуляешься. Но это, говорит себе Сергей Никонович, не страшно, подремать можно и днем.

Глава 16

Инесе снова в гостиной с круглым столом. Утро. Очень светлое и тихое. Море будто замерло, его не слышно. И ветра нет.

Инесе смотрит в окно. Она знает, что спит, но вокруг все, как в жизни — комната, участок, розы…

По дорожке к дому идет человек. Это ее отец.

Она никогда не видела отца во сне. Ни при его жизни, ни в последний год. Инесе ошеломлена и счастлива. Пусть во сне, пусть так — но снова видит его!

Он останавливается, — заметил, что она глядит из окна, — улыбается, машет ей рукой. Затем продолжает свой путь к их дому. Вскоре Инесе слышит, как он открывает дверь, поднимается на второй этаж. Ступени старой лестницы сильно скрипят.

Как же она соскучилась по отцу! Бросается к нему, когда он входит в гостиную, обнимает. Снова, как много лет тому назад, чувствует себя маленькой:

— Мне так плохо без тебя, — все, что она может сейчас сказать.

Но очень многое вкладывает в эти слова, всю свою жизнь за последний год.

— Моя принцесса, — Петр Иванидис гладит светлые волосы дочери.

Она замирает у него на груди. Так бы и стояла, прижавшись. Долго, долго. Но отец мягко отстраняет ее.

— Прости, Инесе, но так я не могу ни о чем думать. Мне хочется только еще крепче обнять тебя. Я ведь тоже соскучился. А времени не так много. Апостол Петр, мой тезка, отпустил меня ненадолго поговорить с тобой. Мне очень нужно это сделать.

Апостол Петр… Многие христиане верят, что именно у него находятся ключи от рая.

Но ей тоже нужно поговорить с отцом. Выяснить главное:

— Отец, скажи, кто убил тебя? Я должна знать. От меня узнает полиция, и он будет наказан.

Даже если Таубе не поверит, думает Инесе, она сама посчитается с убийцей. Рука не дрогнет.

— Это, моя принцесса, — разводит руками отец, — мне неизвестно. Я задремал, когда он вошел в комнату. Он сразу завязал мне глаза, и я не видел его. Только слышал голос, но ведь его можно легко изменить.

— Расскажи все подробно, отец, я хочу, чтобы его нашли.

— Я мало, что могу сказать. Сначала он, этот человек, спрашивал про сакту, хотел узнать, где прячу ее. Я молчал. Он уговаривал меня. А затем уговоры закончились. Он обвязал мою шею каким-то поясом, потом начал медленно затягивать его. Говорил, что прекратит делать это, если я скажу, где находится сакта.

— Та самая?

— Да, именно она. Как ты, конечно, знаешь, сакта осталась там, где и была. Я ему ничего не сказал. Она несла и несет в себе слишком большое зло, мы оба с тобой это знаем. Сколько горя уже принесла. И до нас, и нам…

Петр Иванидис сильно трет руками виски, будто пытается бороться с мучительными воспоминаниями.

— Нет, — говорит он, — больше никто не должен пострадать от нее. Сакта должна быть спрятана навсегда. Ради этого можно и нужно заплатить жизнью.

Инесе все понимает. Понимает всю невысказанную сейчас, но известную ей очень давно боль отца. Эта сакта сделала его несчастным. И ее саму… Да, сакту нельзя никому отдавать. Страшно подумать, что произойдет, если она попадет в руки негодяев.

— Ты отдал жизнь, чтобы не выпустить зло в мир, — говорит она.

— Кому как не мне нужно было это сделать. До сих пор проклинаю себя за то, что не отнесся с самого начала к ней так серьезно, как следовало бы.

Опять в его глазах та боль, которую прятал от нее все годы, пока она была ребенком. Всегда старался казаться веселым…

Открылся, лишь когда выросла.

— Ты ни в чем не виноват, отец, я всегда была в этом убеждена, — Инесе сейчас хочется одного — чтобы отец так сильно не переживал.

Он только согласно кивает головой. Хочет ее успокоить, как делал это при жизни. А сам как мучался тогда, так и сейчас мучается…

— А теперь, моя принцесса, я скажу, то, что собирался сказать, — говорит Петр Иванидис. — И слушай внимательно. Не забудь, апостол Петр отвел мне немного времени.

Непонятно, шутит или нет отец про апостола Петра, но Инесе — вся внимание. Она привыкла слушать и воспринимать его каждое слово. Это традиция семьи, и это — их особые отношения.

— Моя принцесса, мне все тяжелее и тяжелее видеть, что с тобой происходит, — с грустью произносит отец. — Ты замкнулась в своем горе. Живешь им и нашим магазином.

— Я не могу по-другому. Не могу не думать о тебе, отец. А магазин… Это то, о чем ты мечтал всегда, я должна сохранить его. Правда, торговля неважно идет, — жалуется она.

— Оттого, что ты сникла. Распрямись, и все наладится. Не только в магазине. Знай, твой мир не должен ограничиваться им и печалью. Хорошо, конечно, что есть магазин. Но как сама считаешь, мне очень радостно видеть тебя в двух состояниях — либо в нем, либо тоскующую в одиночестве?

— Наверное, нет.

Инесе чувствует себя виноватой перед отцом. Но что сделаешь, если иначе она не может?

— Вот и я так думаю. Ты должна жить, моя принцесса. Тебе надо с кем-то встречаться. Я очень надеюсь, что ты найдешь человека, с которым тебе будет по-настоящему хорошо, за которого ты сможешь выйти замуж. Думаешь, я никогда не мечтал о внуках? — отец сердито смотрит на нее. — Встряхнись, уже пора! И — продолжай жить.

— Я знакомилась с мужчинами, пока ничего хорошего не получается, — признается Инесе.

— Я знаю. И про твой «ступор», как ты его называешь, тоже. Но может, ты еще просто не встретила своего мужчину?

— Может… — Инесе вспоминает последние два дня.

Отец будто читает ее мысли.

— Знаешь, он мне симпатичен.

— Ты о ком? — она делает вид, что удивлена.

— Не хитри, моя принцесса. Ты прекрасно понимаешь, о ком я говорю. Об этом молодом русском — Никите, который принес тебя сегодня домой на руках. Во всяком случае, — Петр Иванидис вдруг хмурится. — Он намного, понимаешь, очень намного лучше, чем тот смазливый мальчик, к которому ты бегала несколько месяцев.

Инесе понимает: речь идет об Эдгаре. Отец был очень недоволен, когда узнал об их романе. Не хотел, чтобы юный доктор приходил в их дом — слишком молод для Инесе.

— Сам знаешь, со смазливым мальчиком, как ты его называешь, все давно закончено.

— Вот и слава Богу. А насчет Никиты — поживем, увидим… Правда, — разводит руками отец. — Ты его пока мало знаешь. Но вот о чем я подумал… — в глазах Петра Иванидиса загораются веселые огоньки.

Он делает паузу, смотрит в сторону. Внимательно изучает напольные часы. Похоже, он не очень хочет, чтобы дочь видела его глаза, они слишком хорошо понимают друга.

— О чем отец?

— Я так понял, Никита не собирается долго задерживаться в гостинице, где живет, желает побывать в разных местах Юрмалы. Вот и пригласи его на несколько дней в наш дом. Ничего плохого в этом нет. Просто остановится в комнате для гостей. Думаю, захочет пожить в частном секторе. И деньги, — Петр Иванидис шутя грозит дочери пальцем, — обязательно с него возьми. Магазину они не помешают. Давно пора сделать новую вывеску, и вещей надо покупать больше. Больше выставишь — больше продашь. Не тебе это напоминать.

Такого предложения Инесе никак не ожидала услышать.

Откровенно говоря, она и сама подумывала о том, чтобы сдать комнату для гостей на лето. Она не хотела посторонних в своем доме. Но для гостевой комнаты, считала она, можно сделать исключение: сколько себя Инесе помнила, эта комната всегда пустовала, и никаких воспоминаний, связанных с ней, не было.

Но насчет Никиты… Создается, размышляла она сейчас, двойственное, неудобное положение. Он ей нравится, и она обязательно встретится с ним снова. Удобно ли звать его в дом в качестве квартиранта, как он это воспримет? Как приглашение сразу лечь в постель? Или, напротив, Никита подумает, что он вовсе не интересует ее. Рассудит так: присмотрелась к нему, увидела, что человек приличный, вот и решила сдать комнату.

Видимо, почувствовав ее сомнения, отец продолжает:

— Не стоит переживать. И заработаешь немного, и его лучше узнаешь. Как знать, может, у вас что и получится.

— Я подумаю.

Она уже думает, слегка прикусывает нижнюю губу.

— Вот и хорошо, — говорит отец. — А мне… Мне уже пора возвращаться туда, откуда пришел.

Она идет к нему, хочет снова обнять. Но нельзя — Петр Иванидис отрицательно качнул головой.

Она слушается отца. Уже в дверях он оборачивается:

— Ты теперь много общаешься с Магдой, моя принцесса. Дело твое. Но, прошу, будь осторожнее с ней. Магда — хороший человек. Но тому человеку, кто перейдет ей дорогу, придется несладко. Имей это в виду. В жизни может произойти всякое.

— Хорошо, отец.

— И будь осторожна — охотник за сактой, скорее всего, вернется.

— Я знаю это, отец.

Инесе снова одна в гостиной. Сон почти закончился. Почти, потому что в самом конце его она видит, как отец идет в сторону моря. В ту сторону, куда каждый вечер спускается солнце.

Глава 17

Утром Инесе не встала сразу, как обычно, после звонка будильника. Вспоминала каждое мгновение встречи с отцом, его слова. Она была уверена, что это было нечто намного большее, чем сон. Отец неведомым ей образом пришел поддержать ее. «Спасибо тебе, отец, и тебе спасибо, апостол Петр», — подумала она.

И еще одно… Совет отца пригласить Никиту пожить несколько дней… Не подвергает ли она тем самым его опасности? Кто может поручиться, что снова не появятся человек, который убил отца? Хотя… Больше года прошло с тех пор, и все спокойно. Вряд ли, рассудила Инесе, что-то плохое непременно произойдет в те дни, которые он будет здесь. А за это время, как знать, может, она и Никита поймут, что не подходят друг другу. Правда, об этом Инесе не хотелось думать. Если же они сойдутся, то со временем придется все рассказать Никите. Она была убеждена в этом: раз вместе, надо делить все. В том числе и ее ношу. Серебряную сакту…

Но случись что, сказала себе Инесе, она, и только она будет вести разговор с тем, кто лишил жизни отца. Сама с ним разберется, топор не зря приготовлен. Это ее дело. Никиту к этому не подпустит. Пусть потом судят!

Итак, она поступит, как сказал отец. Довольно сомнений.

«Господи! Пока думала, залежалась в кровати», — спохватилась Инесе. Было ясно, что ей придется обойтись без гимнастики и пробежки по пляжу. А вот время для того, чтобы одеться, как следует, надо было найти. Вечером Инесе собиралась отвести Никиту в Майори, на улицу Йомас — именно здесь в Юрмале происходят главные события начинавшегося сегодня главного праздника Латвии — Лиго.

В первый день Лиго, 23 июня, Инесе всегда приходила сюда. Сначала с отцом, потом со своими мужчинами. С Гунтарсом только было нельзя — женат. А с Эдгаром была…

Здесь, на улице Йомас, будут выступать латышские хоры. Здесь пройдет праздничное шествие. Будет много людей с зелеными венками на головах. У мужчин — венки из листьев дуба, у женщин — из полевых цветов. И здесь же обязательно выпьют очень много пива.

Они с Никитой погуляют на празднике. А потом… Потом она последует совету отца — предложит Никите снять у нее комнату.

А сейчас Инесе надо было подумать, как одеться.

Все еще полностью раздетая — Инесе любит спать без ночной рубашки — она подходит к шкафу с одеждой. Начинает торопливо выбирать то, что окажется самым подходящим для вечера. Мозг после сложной ночи — сначала поздно заснула, а потом эта нежданная встреча с отцом — все равно работает как новенький компьютер. Брючный костюм? Нет, для веселого Лиго не подойдет. Джинсы и блузка-топ? Снова не то. Не празднично.

Она останавливается на облегающем оливкового цвета платье — недлинном, чуть выше колен с V-образным вырезом и босоножках на высоких каблуках. Из украшений выбирает тонкую цепочку на запястье и еще одну цепочку, которую наденет на щиколотку правой ноги.

Дорога на работу получилась не самой приятной. Инесе всегда выходит из дома заранее, с запасом времени. А тут выскочила так поздно, что еле успела в антикварный к десяти часам. Пришлось быстро идти, а тут, как назло, эти каблуки…

Шла в магазин, а мысли — о сегодняшней встрече. Перед началом работы Инесе чуть было не забыла прочесть молитву. У Иванидисов есть своя, семейная молитва, которую читают перед тем, как открыть магазин. Чтобы дела шли хорошо.

Весь день она была почти равнодушна в работе. Не вглядывалась в приходящих в антикварный людей, не думала, что можно предложить каждому, чем заинтересовать. Лишь кратко отвечала на вопросы покупателей.

Она размышляла о встрече. И о том, что если Никита согласится пожить в ее доме, то она будет здесь не просто не одна, а с человеком, который ей нравится. Пока только нравится… Она бы сама не сделала этот ход. А теперь сделает благодаря совету отца. Он смог даже сейчас подумать о дочери.

Во второй половине дня ей все-таки пришлось сосредоточиться на бизнесе. В антикварный то и дело заходили покупатели. В основном, иностранцы — приехали посмотреть на Лиго.

---

*****

На следующий утром я поехал в Ригу. Основная цель была посмотреть на дом, где родилась и выросла мама. Обязательное дело в каждом моей поездке в Латвию.

Этот дом стоит не так далеко от центра — в конце улицы Вальдемара. Он советских времен, из темного камня, выглядит строго и слегка мрачно. А для меня — это самое близкое и дорогое место в городе. Сегодня я сфотографировал его со всех возможных ракурсов. Приеду к родителям, первым делом покажу маме.

Затем купил букет цветов для Инесе на специальном цветочном рынке, что возле православного кафедрального собора. И, конечно, не мог отказать себе в удовольствии сделать на пути к вокзалу небольшой крюк — прошел через старый город.

Это особый мир. Мир строгой, сказочной красоты.

Старым городом, а точнее, шпилями его кирх, я продолжал любоваться, и когда мой отправившийся в Юрмалу поезд пересекал Даугаву. Но даже в эти минуты я снова сделал то, что очень часто делал весь день. Снова посмотрел на часы. Сколько еще времени до закрытия магазина Инесе? Очень много. Почти два часа…

Половину первого часа съела дорога, потом, уже в Дубулты, я вышел на море. Может, здесь время пройдет быстрее.

*****

Позвонил Антону, в Москву. Разговаривал по телефону, когда увидел ее.

Шла вдоль берега, по самой кромке моря. Высокая, симпатичная, загорелая. Рядом со мной чуть-чуть замедлила шаг.

Смотрит на меня с интересом. Ей, наверное, около тридцати. Фигура спортивная. Брюнетка, стрижка очень короткая. Черты лица красивые, но видно сразу — волевая, властная. Но все равно, очень привлекательная. Стильная…

Чувствую — она не будет против, если я подойду. Она хочет этого. Ждет шага с моей стороны. Наверное, я его сделаю. Потому что между нами будто прошел какой-то импульс. Сразу, едва глаза встретились.

Нет, решаю я, не заговорю с ней. В этом импульсе — только желание. По-крайней мере с моей стороны. Меня ждет встреча с Инесе. К ней у меня не только желание. Что-то намного большее.

Но затем я все-таки посмотрел вслед этой женщине

Стройная, в белой майке с открытыми плечами, шортах, босиком. Уходит все дальше. Теперь идет заметно быстрее, чем прежде. Может, обиделась, что не подошел к ней? Но что поделаешь, если жду другую? Кстати, до закрытия антикварного всего час с небольшим.

Глава 18

Этот час я гулял возле кирхи в Дубулты. Наверное, впервые в жизни не обращая никакого внимания на ее красоту. Минут за двадцать до закрытия антикварного я появился в нем. Инесе не заметила меня. Она разговаривала с покупателем, по виду иностранцем. Ему приглянулась одна из шкатулок. Она торговалась, не смотрела по сторонам. Билась за каждый евро. И победила, судя по тому, как поджал губу иностранец, отсчитывая купюры. Заработала еще одно очко в пользу своего магазина.

Похоже, Инесе сама устала от торговли. Положив деньги в кассу, закрыла глаза, помассировала несколько секунд виски. Потом посмотрела на часы и быстро — не как в первый раз — стала завершать дела в магазине.

Подняла глаза, увидела меня. Сразу поняла — заметил, что она торопится. Улыбнулась, слегка пожала плечами.

Она не забыла, как вчера, погладить дверь магазина. Будто сказала ему «до свидания».

Идет ко мне, но смотрит не в глаза, а куда-то ниже. Господи, я забыл про букет!

— Это тебе, Инесе.

— Какой хороший!

Обычные слова. Но как приятно слышать их от нее.

— У тебя очень симпатичное платье, — говорю я.

Впрочем, тут же понимаю, что это плохой комплимент. Более четко формулирую его:

— Оно очень верно подчеркивает и оттеняет тебя.

— Старалась.

Инесе делает шутливый, легкий реверанс, даже слегка наклоняет голову. Опять на секунду на ее темные глаза падает светлая челка. Она, эта челка, очень длинная, но очень идет Инесе.

— А букет ты в Риге купил?

— Как ты догадалась?

— Латвия очень маленькая страна. Я знаю женщину, которая делает точно такие букеты. Ошибиться сложно.

Сегодня Инесе надела очень открытые босоножки на высоких каблуках. Судя по этому, мы не идем на пляж.

Именно это предположение я и высказываю.

— Ты прав. Не забыл, что сегодня первый день Лиго?

— Конечно, нет.

Это один из самых больших праздников Латвии. Его отмечает вся страна. Отметим и мы — выпьем пива с неизменным тминным сыром. Я предпочитаю добавлять к этому обычный деревенский латышский хлеб — без ума от него!

— И куда мы пойдем, Инесе?

— В Майори, на улицу Йомас. Там сегодня будет выступать много хоров. Хочешь?

— Очень. Особенно с тобой.

— Тогда едем прямо сейчас, а то опоздаем.

Я собираюсь было идти на маршрутку, но Инесе берет меня за руку, тянет в другую сторону.

— Я отвезу тебя на своем «Саабе». Хотела, кстати, тебе его показать. Вот он.

Видно, она гордится своим стареньким автомобилем. Он выглядит ухоженным, в салоне уютно.

— Чехлы для кресел связала сама, — поясняет Инесе.

А мне не до этих милых подробностей. От Майори до Дубулты всего несколько километров. Куда, казалось бы, торопиться? Но как же мчится Инесе! В первые секунды я, откровенно говоря, был испуган, но потом, наблюдая за ней, увидел, что она хорошо водит, за рулем собрана. Ей просто нравится быстро ездить.

— Спасибо тебе, мой милый лихач, — говорю я, когда она припарковывается на стоянке напротив гостиницы «Майори», в здании которой сплетены черты замка, большого старинного особняка и чего-то особенного, неповторимого «юрмальского».

Выхожу первым из «Сааба», подаю ей руку.

— Эта маленькая поездка — не первый мой сегодняшний сюрприз, — загадочно улыбается Инесе.

Букет она оставляет в машине, бережно кладет на заднее сиденье. Мы идем к современному зданию культурного центра Юрмалы. На его ступеньках уже собралось несколько хоров. Подходят другие участники праздника. Люди самого разного возраста. Все в национальных латышских костюмах.

А зрители — они везде. На самой улице Йомас, в переулках, на дорожках большого цветника возле культурного центра.

И они поют — хор за хором. Не только выступающие, но и некоторые люди вокруг нас. «Лиго, Лиго!»… Эти слова, завершающие многие песни, слышны очень часто. Маленький латышский народ в единении. Отмечает свой главный, сохранившийся с языческого времени, праздник. У нас он, кстати, тоже есть. Это Купала. Но кто празднует его, кто отмечает эти самые короткие июньские дни в году?..

Мы поглощены пением, красотой костюмов, цветов, особой, объединяющей атмосферой Лиго.

Вдруг — звонок мобильного. Мама! Соскучилась… Звонил бы кто-нибудь еще, не взял бы трубку. Но это — святое.

— Здравствуй, мама!

— Как ты, Ники?

Она меня всегда так зовет. А брата — Тони. И мы друг друга так называем.

Я едва разбираю, что она говорит: Юрмала празднует Лиго.

— Смотри, Никита, какие маленькие дети петь будут! — говорит мне Инесе.

Она поглощена праздником, не глядит на меня, но звонок телефона услышала.

— Ты не один, познакомился с кем-то? — мама в свою очередь услышала голос Инесе.

— Да, мама, я не один. Прости, но я почти не слышу тебя. Я на Лиго, сейчас здесь поют.

— Ой, как здорово! — она с сожалением вздыхает. — Мне бы к тебе. Как люблю этот праздник! Смотри, только не теряй голову, Лиго — праздник веселый. Во всех смыслах. Я это хорошо знаю.

Я еле-еле слышу ее:

— Мама, я отойду в сторону, а то очень шумно.

— Нет, нет, веселись. А завтра обязательно позвони. Тогда и поговорим. Я буду ждать. До завтра, Ники!

— Спокойной ночи, мама!

Она рано ложится спать.

— Как поговорил с мамой? — оказывается, Инесе все-таки невольно услышала мой разговор.

— Очень хочет побывать на празднике. Но ей было бы тяжело приехать сюда.

— А сколько ей лет?

— Уже семьдесят и чувствует она себя неважно, болела зимой. Ей лучше быть дома.

— Плохо, когда родители болеют, — Инесе неожиданно прижимается ко мне, обнимает за талию.

Я обнимаю ее за плечи. Обнявшись, мы слушаем пение праздника. А потом гуляем по Йомас. На ней намного больше людей, чем обычно. Я собираюсь пригласить Инесе зайти куда-нибудь, а потом уйти из этой толпы. Но тут появляется другое желание. Его вызывает к жизни магазин, возле которого мы проходим. В нем много всего, есть и украшения из янтаря.

— Инесе, разреши подарить тебе что-нибудь. Я очень благодарен тебе за то, что пригласила на праздник. Запомню этот день и хочу, чтобы мой подарок напоминал тебе о нем.

— Нет, — не соглашается она. — Подаришь в другой раз, потом как-нибудь, когда будет время выбрать как следует. И точно не здесь, — она показывает рукой на витрину магазина, — они торгуют не только янтарем, но и антиквариатом. Не хватает еще помогать конкурентам.

Я не обижаюсь, все очень логично.

— А вот пивом, пожалуйста, угости, — ее темные глаза блестят, видно, действительно хочет этого, — На Лиго пиво обязательно нужно.

— А как же ты поведешь машину?

— Мы выпьем совсем чуть-чуть, — убеждает Инесе.

Подмигивает, а сама тянет за руку к небольшому кафе. Оно совсем близко.

Решено, мы идем в него!

На этом коротком пути в кафе Инесе приветливо здоровается с каким-то молодым человеком. Он ласково смотрит на нее. Невысокий, симпатичный, глаза умные, проницательные.

Одна из черт моего характера — любопытство. Нечасто, но дает о себе знать. Прорывается и сейчас:

— А это кто, Инесе?

Мне интересно знать, кто этот молодой человек, которого так рада видеть Инесе?

— Эдгар, он — врач. Я была с ним, — отвечает она и смотрит мне прямо в глаза. — Что было, то прошло.

Она честна, и это мне нравится. А вот молодой человек мне уже не кажется симпатичным — смазливый какой-то. Ничего хорошего в нем больше не нахожу. И как смотрел на Инесе, будто раздевал взглядом.

Наглец! За такой взгляд нужно врезать! Еще немного, и во мне снова пробудится разъяренный викинг. Но он не успевает открыть глаза. Мы уже в кафе.

Она привела меня в хорошее место. Все отделано деревом, украшено латышским орнаментом. На стенах — картины со сценами из жизни прошлого века. Народу немного, все еще слушают пение хоров.

В кафе я совсем успокаиваюсь:

— Извини, что спросил о том, кто этот молодой человек.

— Ерунда, — отмахивается она. — Мне надо поговорить с тобой о более серьезном деле. Давай сразу обсудим его.

А мне тем временем стало не по себе. Чуть не сорвался. Имею ли я право ревновать Инесе, кто я ей? Не говоря уже о моем браке.

— Ты чем-то расстроен? — Инесе кладет свою руку на мою.

— Нет, все в порядке. Скажи лучше, о чем ты хочешь поговорить?

— О, дело важное и, главное, денежное…

Она говорит нарочито серьезно.

— Внимательно слушаю, — в тон отвечаю я.

— На самом деле все просто, — улыбается Инесе. — Знаешь что… А ты не хотел бы немного пожить, как это принято говорить, в частном секторе, коль скоро собрался менять места отдыха?

Между прочим, завтра последний оплаченный день в отеле «Лиелупе». Если честно, я собирался переехать в похожий на замок отель «Майори». Возле него шумно — но сама атмосфера старинного отеля дорогого стоит. Давно мечтал изучить его изнутри. По старым гостиницам интересно гулять поздно вечером, когда все отдыхают: обязательно обнаружишь много интересных мест.

— Ты о чем, какой частный сектор? Всегда останавливался в гостиницах, не думал о таком варианте.

— Так вот подумай, — с загадочным видом предлагает Инесе.

Она интригует меня. Чуть-чуть играет со мной.

— Признавайся, что ты хочешь сказать?

— Ты человек серьезный, положительный, одинокую женщину не обидишь, — Инесе продолжает говорить шутливо, но глаза ее становятся серьезными. — Вот я и подумала, почему бы тебе не остановиться на несколько дней у меня? В комнате для гостей.

Я не ожидал услышать такое… Сразу нравится эта идея. Уютный, старинный дом, живописное тихое место, совсем близко море — все это заманчиво. Но главное, Инесе будет всегда рядом! Не знаю, правда, к чему все это приведет. Но я решаю, что не буду думать об этом. Мне хорошо с ней. И будет хорошо в ее доме, даже если буду только видеть ее.

— Я хочу расставить точки над «i». — продолжает Инесе. — Мы люди взрослые и давай говорить откровенно. Я тебя не в постель зову. — Она видит, что мне не очень нравится эта фраза, и меняет акцент, чувствуется, сама не хотела так выразиться, — По крайней мере, не сразу в постель. Это точно. Ты мне нравишься. Я тебе тоже. Но всему свое время. Мы встречаемся всего второй раз. А у меня познакомимся лучше. Деньги мне тоже нужны. Сам видел, как идут дела в магазине.

Эти слова еще раз демонстрируют мне, что в Инесе прекрасно уживаются обворожительная женщина и пока не очень успешный, но настойчивый и целеустремленный коммерсант.

— Хорошо, какие твои условия? — начинаю я разговор с этим коммерсантом греческой крови.

Она расслабилась. Главное сказано. Теперь хитро смотрит на меня:

— Дорого не возьму. Учти, комната неплохая. Правда, — разводит она руками, — в ней почти сорок лет никто не жил, но я содержу ее в порядке, завтра еще приберусь.

— И сколько ты хочешь за день?

— Едва себе не в убыток. Сорок евро в день, включая завтрак и ужин. Я неплохо готовлю. Это только вчера ничего не успела.

Мой симпатичный коммерсант очень гостеприимен. Я могу ответить ему только одно:

— Да! Я согласен, Инесе. Скажи только, на сколько дней ты пустишь меня в эту дивную комнату?

— Дня на четыре. Может, на пять. Ты же сам не хотел останавливаться где-либо на больший срок.

Она слегка наклонила голову. Взгляд лукавый.

— Ты все помнишь, Инесе. И, правда, я говорил так.

Мы уже пьем пиво. Уже заказали по второй кружке. Оно делает меня смелей:

— А если я не захочу уезжать?

— Это, может быть, я не захочу тебя отпускать?..

Все это время мы держимся за руки. И она глядит на меня. Так, как никто не глядел.

Время бежит поразительно быстро. Уже поздно. Скоро станет темно, Инесе будет сложнее вести машину. Мне приходится напомнить ей об этом.

— Как же не хочется уходить отсюда, — признается она.

Она сейчас совершенно не грустна. Мне кажется, что она хочет меня. И это взаимно. Но я уверен: сегодня еще не стоит идти навстречу желаниям. Я буду с ней лишь после того, как пойму, что люблю, что останусь с ней. Ни в коем случае не обижу, не сделаю больно.

Мы возвращаемся к стоянке. Улица по-прежнему выглядит праздничной.

— Жаль, не вышли на море, там сейчас жгут костры в честь Лиго, — говорит Инесе.

— Темнеет, а тебе надо вести машину. Хочешь, завтра пойдем на море?

— После того, как ты приедешь ко мне?

— Да, сразу и пойдем. Правда, костров уже не будет. Но море останется.

— Знаешь, чего я хочу? — спрашивает она.

— Нет.

— Получить еще один синяк на ногу, — признается Инесе. — И чтобы ты принес меня домой на руках.

— Я это сделаю и без помощи футболистов.

Мы уже возле гостиницы «Майори», где Инесе оставила свой «Сааб».

— Только позвони или пошли смс, когда доедешь, — прошу я, когда она садится в машину.

Все-таки она ездит слишком быстро. А еще выпила, пусть не очень много.

— Будет сделано, — улыбается она. — Позвоню или напишу, если не забуду.

Подмигивает. Сама уже положила руки на руль. Включила проигрыватель. Звучит песня на латышском. Я знаю ее — это «Цветет черемуха в Сигулде». Негромкая, чувственная…

— Ты уж, пожалуйста, не забудь.

— Постараюсь, хотя… Может, я собираюсь в лес — поискать цветок папоротника? Все знают, что если женщина в ночь на Лиго найдет такой цветок, то скоро выйдет замуж. А я хочу замуж!

Не знаю, шутит Инесе или нет. Примета такая действительно есть. Но примета приметой, а ночью одной не стоит идти в лес.

— Подожди, давай тогда вместе поищем. Хочешь? — предлагаю я.

— Да шучу я, — смеется она. — Приеду и лягу спать. Мне же завтра утром надо убраться в комнате для гостей.

Она перекладывает букет на сиденье рядом с собой. Понимаю: боится забыть в машине. «Сааб» очень резко трогается с места.

Я возвращаюсь в гостиницу на маршрутном такси. Волнуюсь, как Инесе доедет до дома. Жду смс или звонка. К счастью, недолго. Послание лаконично, но очень информативно: «Я дома. Жду к двум. Сплю».

*****

Майкл во время праздника Лиго тоже был на улице Йомас. После своего появления в Латвии он сделал многое в поисках утраченного их семьей. Кажется, нашел одну ниточку. Завтра попытается ее размотать. Есть и еще кое-что. Это второй путь.

Но вдруг, спрашивал он себя не один раз, снова постигнет неудача? Что ж, надо надеяться и продолжать думать, что можно еще предпринять. Но новых идей пока не было. В таких случаях надо сделать паузу. Он пришел на праздник, желая отвлечься, но мозг продолжал работать.

Майкл знал, что от этого не будет толку. Надо переключиться, отдохнуть, а потом думать на свежую голову. Плохо только, что он не очень хорошо умел переключаться.

К тому же знал — голова вряд ли будет свежей. Произошло то, чего и следовало ожидать — снова простудился после перелета из Штатов. Знобило, чихал. Приходилось пить таблетки. Благодаря этому он мог заниматься поисками.

Сейчас, стараясь отойти от того, что сидело в голове и напрочь отказывалось уходить из нее, он слушал латышские песни. Ему нравился этот праздник, эти люди, их лица. Майкл старался не думать о том, что когда-то произошло здесь с родителями отца. Но тщетно — он помнил об этом каждую минуту. И знал: эта память никуда не уйдет. Она в генах. Потому ему каждый раз было трудно ступать на балтийскую землю.

Но все-таки атмосфера праздника помогла Майклу. Понемногу он отвлекся от построения алгоритмов поиска. Улучшилось настроение. Правда, простуда продолжала давать знать о себе все сильнее.

Пришлось выпить водки. Сразу стало легче и веселее. Он сидел в кафе и просто смотрел на людей, идущих по улице. Это было одним из любимых видов его отдыха. Ведь каждый человек по-своему интересен. Смотришь на него, думаешь о том, кто он, чем живет, какие у него чаяния…

К сожалению, Майкл не смог долго пробыть в кафе. Водка оказалась слабее болезни. Он по-прежнему смотрел на прохожих, но видел все, как во сне. Болели мышцы груди, ног. «Наверное, высокая температура», — подумал он.

Решил вернуться в гостиницу. Привести себя в порядок. Утром Майклу надо было быть в полном порядке. Ему предстояло навестить человека, о существовании которого он узнал, и которому могло быть кое-что известно.

А вторая зацепка — фотография. Он случайно обнаружил ее. На днях ходил в Риге в архив, Майкл нередко бывает в архивах, когда приезжает в Латвию. В этот раз долго сидел здесь, затем вышел передохнуть. А рядом, в том же здании — выставка, посвященная истории прессы. Майкл заглянул на нее. Вдруг — находка! В одной из газет, там, на выставке, он обнаружил эту очень важную фотографию. Тут же сделал ее ксерокопию.

Здесь, на празднике Лиго, Майкл снова размышляет о фотографии. Получается плохо. Нет, решает он, надо потом подумать, как фотография может помочь. Сейчас невозможно — раскалывается голова. А теперь в гостиницу. Подлечиться перед поездкой. Она может оказаться важной. После поездки, если она окажется безуспешной, он вплотную займется найденной фотографией.

Глава 19

Я вчера даже про чайкин завтрак забыл. Утром чайка с недовольным видом разгуливала по балкону. Пришлось срочно исправлять положение.

Потом на скорую руку поел сам и — на пляж. Прошелся вдоль берега до самого центра Юрмалы. Здесь основной выход к морю — развиваются флаги города-курорта. Голубого цвета, с белой полосой посередине. Рядышком — концертный зал Дзинтари. Почти здесь же заканчивается улица Йомас. Одно из любимых мест мамы. Сейчас позвоню.

— Как тебе отдыхается, Ники?

— Очень хорошо. Я на море.

— А море какое?

— Сегодня очень тихое. И народу мало. Отдыхают после Лиго. Скажи лучше, как ты себя чувствуешь, как отец?

— Об этом не волнуйся. Мы в норме. Я хочу поговорить о другом. Вчера слышала, женский голос. Эта женщина разговаривала с тобой. Ты с ней встречаешься?

— Вообще-то да, мама, — признаюсь, скрипя сердце.

Ну, не умею я врать маме. А ей пока лучше ничего не знать. Меньше волнений.

Мама надолго замолкает. Обдумывает услышанное. Затем следует другой вопрос:

— Она тебе нравится?

— Если честно, то да.

— А кто она, как ее зовут?

— Зовут Инесе. У нее небольшой антикварный магазин в Дубулты. Рядом с книжным.

Еще одна пауза.

— Ты знаешь, конечно, как я отношусь к твоему браку с Мариной…

Мама снова замолкает.

Еще бы не знать. У мамы и Марины установились добрые отношения. Но как мама переживает из-за наших ссор! «И что вы мучаете друг друга. Сядьте, поговорите, как следует. И либо живите мирно, либо расставайтесь», — эти слова она говорила нам много раз. Надо сказать, что и теща, — кстати, редкий случай, мы не враги, — полностью с ней солидарна.

Мы слушаемся их советов, разговариваем. Но ничего не меняется.

— И все-таки, — продолжает мама после долгой паузы. — Не забывай, Ники, Марина твоя жена. Повторяю, не теряй головы.

— Я все понимаю, мама, но мне кажется, я ее уже теряю.

Прорвалось! На этот раз точно сболтнул лишнее. Мама теперь изведется. Я уже злюсь на себя. Хорошо, хоть не рассказал про переезд к Инесе.

— Я тебя понимаю, — вдруг совершенно неожиданно говорит мама.

В нашем разговоре много пауз. Она думает.

— Но, скажу снова, не теряй головы, не меняй сгоряча Марину на другую. Но… с другой стороны, знаешь что… Не теряйся сам. Если поймешь, что полюбил, что это твоя женщина, решайся. Будь с ней, иначе проругаешься с Мариной до конца своих дней, — она грустно вздыхает. — Ладно, Ники, довольно проблем. До свидания. И помни — я всегда жду твоих звонков.

— До свидания мама, я тебя очень люблю.

Вот так. Два взаимоисключающих совета. Не теряй головы. И не теряйся сам. Первую фразу мама произнесла несколько раз. Но последней была вторая. И она думала перед тем, как сказать эти слова.

Потом я позвонил Марине. Мы не разговаривали почти два дня. Сегодня общались не более двух минут. Она работала над чем-то срочным, несмотря на выходной, воскресенье. У нее так часто бывает. Новости, которые Марина передает в свое агентство, возникают не только в будни.

Позже перезвонить Марина не попросила, и сама не пообещала. Кажется, она не очень хотела сколь либо длинных разговоров.

Боится, что снова поругаемся? Я хочу проверить это предположение. Бог с ней, с ее срочной работой. Перезваниваю.

— Милая, скажи, только откровенно, тебе не спокойнее сейчас, когда я уехал?

Мне важно это знать.

— Да, — очень грустно говорит Марина. — Знаешь, я отдыхаю. Пусть и работы много. Отдыхаю от напряжения, скандалов. Но тебя не хватает.

Она ненадолго замолкает. Затем признается:

— И еще боюсь, приедешь, снова станем ругаться. Из-за всего. Из-за того, куда пойти, из-за того, что кто-то снова опять что-то не так сказал или сделал.

— Может, рассосется. Отдохнем оба и рассосется.

— Может быть. Я хочу этого, только до сих пор не получалось. — Тут грусть в ее голосе пропадает. Видно, действительно, в запарке. — Прости, но, правда, надо работать. Ты береги себя, наверное, ветрено, одевайся получше.

— Конечно. Я на днях еще позвоню.

— Отдыхай хорошенько!

— И ты не перетруждайся, — говорю я.

После такого разговора становится грустно. Как нам лучше — вместе или по отдельности? Трудно сказать… Верно одно — я здесь отдыхаю от наших склок. И очень жду двух часов дня. Не оттого, что нелады с женой. Тянет к Инесе.

О ней и думаю, когда решаю посидеть возле моря с закрытыми глазами. Релаксация не получается. То и дело смотрю на часы. Хочу скорее увидеть ее.

Наконец наступает полдень. Теперь можно идти в гостиницу, собираться и идти к ней. На несколько дней?..

*****

Оксана вчера снова пришла расстроенной с прогулки. Она нередко бывает такой. Он заметил — чаще всего после разговоров с отцом. Наверное, и сегодня было так именно. Он поинтересовался, в чем дело. Ответом не удостоила. Часа два молчала. А сама не находила себе места. Сначала устроилась загорать на открытой террасе коттеджа. Позагорала минут десять, устремилась к компьютеру. На этот раз не работала, играла во что-то. Успокаивалась…

Отошла лишь к вечеру. Он помог. Подошел к ней. Одной рукой схватил за волосы, другой — начал ласкать. Она почти сразу вошла в роль рабыни. Три часа они провели в постели.

А потом, вечером, уже у него испортилось настроение. Положение дел резко ухудшилось. Как выяснилось, путь к его цели, цели всей его жизни осложняется. Если раньше можно было откладывать предстоящее дело, то теперь надо было поторопиться. А спешка, понимал он, это нехорошо. Особенно, когда надо все как следует продумать…

Он вдоволь поиздевался над Оксаной. На этот раз сам этого захотел. Выплескивал на нее свою злобу. Привязал к кровати, отстегал плеткой. Оксана потом весь вечер прижималась к нему, ласкала. Была довольная, как кошка, получившая свое.

Поразительное дело, удивился он на следующий день, она ничего не стесняется: как ни в чем ни бывало, отправилась на массаж. Ей все равно, что подумают о ней, когда увидят следы плетки на голой спине. Наоборот, как-то сказала, что ей нравится, когда посторонние видят такое. Ее это заводит.

После массажа она собирается в тренажерный зал. Надолго. Часто бывает там. Физически сильная, очень следит за собой.

А он, оставшись в коттедже один, думал о своем деле. Трудное оно. И помощника нет… Его вновь захлестнула злость на брата. Чистоплюй чертов, не захотел помочь! Можно подумать, только и занимается всю жизнь тем, что выращивает цветы. Цветовод тот еще, он биографию братца знает лучше других.

*****

Ночь после Лиго не была легкой для Майкла. Он с трудом дошел до гостиницы. Знобило, кружилась голова. Вошел в номер, сразу — на кровать. Сделал лишь одно — положил свой нож на тумбочку. Всегда берет его с собой, когда уезжает из Калифорнии.

Всю ночь он боролся с высокой температурой. Почти не спал. Лишь к утру полегчало.

Самое время. Его ждало дело. На дорогу он выпил три чашки кофе. Это взбодрило. Майкл вышел из гостиницы в хорошем настроении. Нож он не забыл — положил в портфель. Он не думал о тяжелой ночи. У него была надежда — а это самое главное.

Глава 20

В первой половине второго дня Лиго Инесе пошла наперекор всей Латвии. Страна отдыхала после танцев, ночного жжения костров, а она взялась за работу — уборку в комнате для гостей. Слукавила, когда сказала, что содержит ее в порядке — руки до этой комнаты не доходили. Правда, и нужды в ней никогда не было. В гости, сколько Инесе себя помнила, на несколько дней к ним никто не приезжал.

Для начала она протерла шкаф, большое в деревянном резном ободке зеркало, пропылесосила кресло. Затем долго, руками — так чище получается! — мыла паркет. Потом, разувшись — до чего приятно чувствовать мокрое прохладное дерево босыми ногами — постелила свежее белье на кровать, поставила букет полевых цветов на маленький столик возле нее.

Работала, не переставая, лишь два раза выскакивала покурить на крылечко. В самом доме Инесе не курит. Исключение — зима, когда стоят сильные морозы. Тогда она идет покурить в крошечную комнатку под башенкой. Этот порядок был заведен даже не ее отцом, а прадедом, построившим дом.

Когда все было сделано, Инесе придирчиво — вдруг что-нибудь не так — осмотрела дело своих рук. Прибранная комната выглядела очень уютной. На занавески, подобранные в тон обоям, падали лучи дневного солнца. Поэтому желтые, протертые кое-где обои выглядели просто прекрасно.

Почти четыре часа провозилась Инесе в комнате для гостей. В охотку — делала это для того, кого очень ждала. Чувство ожидания жило в ней каждый миг работы, оно скрашивало рутину долгой уборки.

Да, она ждет, ждет Никиту, пусть еще неизвестно, как сложится у них, но как же она ждет его!

Чувство тоски по отцу сменило в это утро благодарность ему — ведь идея пригласить Никиту принадлежала ему.

«Не надо строить воздушные замки», — вдруг подумала она. Голос трезвого, рассудительного начала — ее наследства по материнской, латышской линии.