Бесплатный фрагмент - Английский транзит

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта книжица была составлена из разрозненных баек, рассказанных мною постепенно по возвращении в Россию после длительного периода жизни в Англии. В стране Туманного Альбиона мы с мужем прожили семь лет. Жалеем ли мы о том, что вернулись в Россию? Нет! Скучаем ли мы по Англии? Да. Вернемся ли мы обратно? Как знать…

ОСВОЕНИЕ АНГЛИИ

О том, как мы уехали жить в Англию

Случайно на ноже карманном

Найди пылинку дальних стран —

И мир опять предстанет странным,

Закутанным в цветной туман!

Александр Блок

Предыстория

Первое высшее образование я получила в Московском университете по специальности «физико-географ зарубежных стран». Какая профессия стояла за этой специальностью, не понимал никто, включая саму меня.

С полгода помыкавшись в Москве на грошовых заработках офисного клерка, я уехала в Шотландию пожить у друзей. За четыре года неплохо освоила английский язык и мимоходом получила второе высшее в университете Глазго. Моей следующей специальностью стала наука о международном туризме.

Мною, русской обладательницей британского диплома магистра туристических наук, заинтересовалось министерство туризма в Лондоне. Дело было в середине девяностых годов двадцатого века. Постсоветские толстосумы валом валили в Великобританию. Воодушевлённые радужной перспективой небывалых доходов от туризма из стран бывшего СССР, британские власти открыли в министерстве специальный русский отдел. Я пришлась очень кстати. Год я проработала в столице туманного Альбиона, а потом вернулась домой, в Москву.

Теперь я была знатоком в области туризма. Но максимум, что мне светило в Москве — это бесправная и нервная работа менеджера туристической фирмы. Ненормированный рабочий день и копеечная зарплата меня не привлекали. И я устроилась работать переводчицей английского языка в крупную американскую инженерно-строительную компанию. Меня послали работать на Урал, где компания участвовала в проектировании и строительстве гигантского хранилища радиоактивных отходов демонтированных ядерных ракет.

Я гуляла с американцами по стройке, переводила встречи уральских строителей с американскими сенаторами, курирующими ядерное разооружение. Мой друг Кларк из планового отдела сказал: «Слушай, переводчик — это же не профессия. Из тебя получится отличный плановик. Давай к нам в отдел!» Я слабо упиралась, возражая, что у меня нет технического образования. «Ты не поверишь, но самые лучшие плановики получаются из гуманитариев», — настаивал на своём Кларк и добился, чтобы меня перевели из старших переводчиков в младшие инженеры-плановики. Я съездила на пару месяцев в Америку поучиться премудростям новой профессии. По-английски она звучит как «Project Controls Specialist». Что правильнее всего на русский будет перевести как «специалист по планово-экономическому управлению проектами». А проще сказать, инженер-плановик. Сугубо западный плановик, сугубо по-западному (без приписок, откатов и так далее) контролирующий графики и бюджеты высокозатратных масштабных проектов. Проектов, которые бывают растянуты на годы, но всегда имеют начало и конец. Например, инжиниринг и строительство электростанции, футбольного стадиона или нефтеперерабатывающего завода.

Странное дело, но мои мозги и склад характера оказались весьма подходящи к профессии плановика. Знай себе общайся с инженерами и строителями, да плети сеть графиков. Рисуй себе план крупными мазками, следуя общей логике и абстрагируясь от технических деталей. Мой добрый друг-американец Кларк был проницателен — гуманитарии как никто умеют логически мыслить и добиваться верной общей картины, отметая частности, эту картину замутняющие.

В последующие годы уже в качестве ведущего специалиста я моталась по промышленным объектам, возводящимся в труднодоступных местах планеты. Оказалось, плановики нужнее всего в нефте-газовой отрасли. Потому что штрафы за срыв сроков в этой области самые серьёзные. Два года я колесила по российской заполярной тундре, немея от сорокапятиградусной стужи. Контролировала график по прокладыванию нефтепровода. Два года просидела в алжирской Сахаре, плавясь от пятидесятиградусной жары. Планировала возведение газодобывающего комплекса, сетями своих трубопроводов опутавшего бескрайнюю пустыню на сотни километров. Почти год я промаялась в экваториальной сырости на острове Бонни в Нигерии. Участвовала в строительстве завода по производству сжиженного природного газа.

Устав от кочевой жизни в самолётах и строительных вагончиках, я была счастлива, когда американцы вновь перевели меня на работу в свой московский офис. К тому же, у меня наконец наладилась человеческая семейная жизнь. После пятнадцати лет полуподпольных отношений мой сердечный друг Владимир Солнцев наконец-то сделал мне предложение стать его женой. Мы поселились жить вместе, и ему больше были не по нраву мои дальние разъезды и долгие отлучки из Москвы.

Вот уже три года как мы обитали в нашем московском жилище, наслаждаясь постоянным обществом друг друга. Владимир занимался наукой географией и преподавал в МГУ. Я работала на американцев, зарабатывая длинную деньгу. Каждое утро рабочей недели я отправлялась на улицу Арбат, где располагался офис моего работодателя. Я была крутым спецом, непостижимым образом преуспев в профессии, к которой, казалось бы, изначально не имела ни предпосылок ни призвания.

И всё было устойчиво, пока в мировой экономике не грянул кризис, обрушив цены на энергоносители.

Оседлая жизнь под вопросом

Кризис ощутимо ударил по нефте-газовым проектам на территории России. Один за другим они стали закрываться, и моя американская инженерная контора начала постепенно сворачивать своё присутствие в Москве.

Возможно, что мне сокращение грозило не в самую первую очередь. Как раз накануне нефтяного кризиса моя разносторонняя и вездесущая контора выиграла тендер на участие в модернизации целлюлозно-бумажного комбината в городе Коряжма Архангельской области. Проект на несколько лет, нужен руководитель планово-экономической службы, не хочешь поехать в Коряжму, поработать там годик-другой?

Предложение поступило весьма своевременно ввиду приближающейся перспективы закрытия московского офиса. Работа в западной компании на объекте, за сотни километров удалённом от родного дома — чрезвычайно выгодная вещь. На и без того неплохую зарплату полагаются всевозможные надбавки. Проживание предоставляется и оплачивается работодателем. За год можно легко заработать на новую приличную машину, если не на квартиру. В общем, предложение о Коряжме звучало заманчиво.

Я была уверена, что идея пожить на русских северах понравится Солнцеву. В последнее время он тяготился работой в МГУ и подумывал об увольнении, благо на пенсию уже заработал. Однажды Солнцев сказал, что географ — это человек, который удовлетворяет свою страсть к путешествиям за чужой счет. Навсегда географ в душе, разве он откажется от предоставившейся возможности поисследовать необъятные просторы архангельской и вологодской областей, на границе которых находится Коряжма?

«Это интересно!», — изрёк Солнцев. — Хорошо бы туда съездить и проверить обстановку на месте, прежде чем ты подпишешь контракт».

Моё начальство с готовностью вызвалось оплатить нашу с мужем ознакомительную поездку в Коряжму. «Съездите, посмотрите места, где вам предстоит жить, — сказали американцы. — Там вовсю идёт строительство лагеря для проживания наших работников. Несколько сотрудников на днях заселились в только что возведённые дома. Среди них — руководитель проекта. Он уже приступил к работе, заодно встретишься с ним на комбинате, обсудишь первоочередные цели и задачи».

Пока утрясались организационные моменты семейной «командировки» в Коряжму — покупались билеты, бронировался номер в гостинице — успело произойти одно событие. Из ряда вон выходящее, но, как нам с Солнцевым казалось, ничего не определяющее в нашем будущем. Я слетала в Лондон, чтобы пройти собеседование на предмет работы в некоей английской инженерной компании.

Английские рекрутёры меня одолевали давно. Опытные плановики в Великобритании — на вес золота. Моё профессиональное резюме — пухлое от подвигов в горах, в тундре, в пустыне и на экваторе — имело вес и спрос. До сей поры я не особо велась на предложения рекрутёров рассмотреть варианты новой работы. Нас с Солнцевым вполне устраивала оседлая жизнь в столице нашей Родины. Но свежий ветер, подувший во время кризиса, словно занёс в наш карман «пылинку дальних стран».

Сначала английские рекрутёры долго беседовали со мной по телефону. Потом предложили явиться на собеседование в офис работодателя, расположенный в городе Рэдинге недалеко от Лондона. Все дорожные расходы работодатель брал на себя.

«Это интересно!», — изрёк Солнцев. — Вряд ли из этого что-нибудь выйдет, но почему бы тебе и не прокатиться задарма в Англию и не проверить обстановку на месте».

В Соединённое Королевство я смоталась на три дня — как к себе домой. Английская приятельница Джоун встретила меня в аэропорту и настояла на том, чтобы я ночевала у неё, а не в гостинице. Стоял сентябрь, золотая английская осень. Джоун, наслышанная о страстных русских грибниках, наконец-то осуществила свою давнюю мечту самолично поучаствовать в грибосборе. Мы отправились в симпатичный лесок недалеко от дома Джоун в графстве Суррей и за час насобирали мешочек только что вылупившихся, аккуратных и крепких белых грибов. Редкие англичане, встречающиеся нам на лесных дорожках, смотрели на нас кто с ужасом, а кто с презрением. Дома у Джоун я приготовила простенький грибной суп. Счастью Джоун, приобщённой к загадочному миру русской грибной души, не было предела.

Собеседование со мной проводил пожилой лысоватый английский джентльмен, начальник планово-экономического отдела. Беседовали больше часа. Не расположенный шутить, джентльмен был неулыбчив и допрашивал меня со всею серьёзностию. Прежде всего он заметил, поглядывая на лежащую перед собой копию моего резюме: «У Вас два высших образования, и ни одно из них даже отдалённо не связано с Вашей нынешней профессией. Как Вам удалось столь успешно переквалифицироваться из географа и специалиста по туризму в инженеры-плановики?» «Может быть, мне это удалось благодаря моему гибкому уму и умению быстро учиться и воспринимать всё новое?», — бодро и как бы полушутя предположила я в ответ, мило улыбнувшись. Но похоже, англичанин, не оценил моего чувства юмора, продолжая разговор с каменным лицом.

«Расскажите, как бы Вы построили детальный график проектирования нефтяной станции», — потребовал он. «Знаете, по части детального проектирования я не совсем сильна. А вот про график строительства такой станции рассказать могу». Собеседующий взглянул на меня с любопытством и снисходительно кивнул. О, про все этапы стройки я могла бы рассказать, разбуди меня среди ночи — годы жизни в строительном вагончике не прошли даром. К концу собеседования англичанин выглядел несколько менее сурово, сказав: «Нам не хватает сотрудников с подобным практическим опытом. Большинство наших плановиков никогда за пределы офиса не выбирались и стройки настоящей в глаза не видели. Возможно, мы сделаем Вам предложение о работе».

Вероятность переезда в Великобританию я серьёзно не воспринимала. Даже если мне действительно предложат работу в Англии, придётся отказаться. Мой муж, конечно же, не согласится ехать в чужую страну на постоянное место жительства.

И мы с Солнцевым отправились в ознакомительное путешествие на север, в город Коряжму Котласского района Архангельской области.

Коряжма: условия работы

Всё время нашего пребывания в Коряжме к нам был приставлен провожатый Анатолий, добродушный усатый мужичок средних лет с круглым брюшком и автомобилем. Он встретил на вокзале наш поезд из Москвы, отвёз нас в гостиницу и затем три дня возил нас по окрестностям и на встречи с моими будущими коллегами.

В воздухе устойчиво витал тяжёлый химический запах. Он преследовал нас повсюду — в гостинице и на улицах города. Обыватели Коряжмы, должно быть, давно принюхались к этой амтосфере, создаваемой своими градообразующими предприятиями. В городе работали два гигантских промышленных объекта — целлюлозно-бумажный комбинат и химический завод, производящий лакокрасочные материалы, реагенты и эмульгаторы.

Не считая химической ауры, с виду это был город как город, не хуже и не лучше тысячи других российских провинциальных городков. В летописях населённый пункт Коряжмы был известен с 1535-го года, когда два монаха Лонгин и Симон основали новую обитель в тихом укромном местечке на берегах между рек Вычегда и впадающей в неё речушки Коряжемки. Говорят, что такое ласковое название речки произошло от местного говора — «коряжинами» поморы называли затонувшие в воде стволы деревьев с сучьями и сгнившие брёвна.

Со временем обитель разрослась в известный на всю Россию Николо-Коряжемский мужской монастырь. Вокруг монастыря, обладавшего большими земельными угодьями, появлялись новые поселения, кипела хозяйственная деятельность. Монастырь был духовным и экономическим центром на десятки километров вокруг. Пока в 1917-м году его не прикрыли большевики, расстреляв или сослав в лагеря всё коряжемское духовенство.

Одним из традиционных местных промыслов была добыча древесины, и в пятидесятых годах советские власти развернули в окрестностях деревни Коряжемка строительство бумажного комбината и благоустроенного посёлка Коряжма. Проблема «рабочей силы» была решена по-большевицки — первым делом в посёлке обосновали колонию для заключённых. Их руками и был построен колоссальный комбинат, с шестидесятых годов начавший выдавать стране бумажную продукцию. Население посёлка разрасталось. К началу работы комбината оно достигло двадцати тысяч человек. К восьмидесятым годам оно превышало сорок тысяч человек. В посёлке появились новые микрорайоны, проспекты и улицы, застроенные многоэтажными квартирными домами. В 1985-м году населённому пункту Коряжма был присвоен статус города.

Всюду в городе царила обычная убогая архитектура стиля советских времён. Но Анатолий отвёз нас на берег Вычегды, где глаз наконец порадовался светло-голубому великолепию отреставрированных храмов недавно возрождённого Николо-Коряжемского монастыря. Походив по ухоженным монастырским дорожкам между аккуратных клумб с цветами, мы уткнулись в памятник на свежей могиле. В ней похоронен настоятель одного из храмов монастыря протоиерей Михаил Яворский, трагически погибший в автокатастрофе. Молодой, всего сорок четыре года. «Такая трагедия для всего города, — печально вздохнул наш гид Анатолий. — Тысячи людей пришли его хоронить. Настоящий сподвижник был наш батюшка. Это ведь исключительно его трудами монастырь восстановлен».

Замечательное место для монастыря. Здесь совсем не пахло городской химией. Вдоль берега широченной реки тянулись светлые песчаные пляжи. На другом берегу зеленела кромка леса, издалека кажущегося совсем невысоким. За ним, всего километрах в десяти отсюда находится город Сольвычегодск, знаменитый своим соляным промыслом и тем, что когда-то там отбывал двухлетнюю ссылку молодой пламенный революционер Иосиф Сталин.

Над монастырём по просторному северному небу плавно плыли белые пушистые облака. На память пришли строки поэта: «А по небу России облака все летят, и меж елей осины шелестят, шелестят. Словно хочет осина передать свою дрожь: «Помни, помни, мужчина, ты в России живешь. Постарайся скрываться от людской кутерьмы. Зарекись зарекаться от сумы и тюрьмы»…

После монастыря Анатолий повёз нас на целлюлозно-бумажный комбинат встречаться с моим будущим коллегой, руководителем проекта модернизации. При первом взгляде на территорию завода стало понятно — здесь есть что модернизировать. Забор и стены «Котласского бумажника», как издавна принято называть комбинат, выглядели изрядно обшарпанными. Нас встретил пожилой поджарый человек с красноватым обветренным лицом. Звали моего будущего руководителя Олави, и он, даром что являлся давним сотрудником моей американской компании, был финном. Впрочем, это было логично: умные американцы подрядили на целлюлозно-бумажный проект человека родом из самой подходящей страны. Индустриализация Финляндии когда-то началась именно со строительства бумажных фабрик, и лесоперерабатывающая промышленность до сих пор является основой финской экономики.

Солнцев вместе с Анатолием остались на территории завода дожидаться окончания моей недолгой встречи с Олави. Финн повёл меня на третий этаж заводского корпуса, где были выделены офисные помещения для нового проекта. Большая комната офиса с десятком рабочих столов пустовала. Проект ещё толком не начался, сотрудников ещё только предстояло нанять на работу и мобилизовать в Коряжму. В город успели приехать только Олави да ещё один американец, который прибыл на днях и сейчас обустраивается в новом доме в лагере для иностранцев.

Мы немного поговорили о работе. Финн, похоже, был профессионалом и знатоком своего дела, сулившим стать толковым руководителем проекта. Но обсуждать детали и тонкости будущей совместной деятельности сейчас не имело смысла. Олави казался несколько потерянным. Он выглядел как бывалый капитан морской шхуны, выброшенной на дальний незнакомый берег. Матросов нет, командовать некем, и как и с кем пускаться в новое плавание, пока непонятно. Мы подошли к окну, из которого открывался вид на огромный внутренний двор. Там и сям по двору медленно ползали машины, похожие на бульдозеры. Стояли будки и агрегаты, покрытые преимущественно зелёной краской. Контейнеры были доверху забиты каким-то строительным мусором. «Всё оборудование будет заменено, — сказал Олави, задумчиво глядя в окно. — Новое, спроектированное по американским технологиям, будет закуплено за границей».

Я попрощалась с финном, выразиз надежду на новую встречу и успешное сотрудничество в недалёком будущем.

Коряжма: условия жизни

Последним и главным пунктом нашей ознакомительной программы было посещение лагеря для проживания приезжих работников проекта, в основном иностранцев. Заранее радовало, что он расположен за пределами города, в десяти километрах от Коряжмы, в лесной зоне на берегу реки. Ведь это же как в санатории отдыхать, и разве же плохо пожить так год-другой, когда тебе за это ещё и солидно приплачивают? Географ-Солнцев будет день-деньской наслаждаться местной природой, пока я пропадаю в офисе на Коряжминском комбинате.

Анатолий вёз нас в будущую резиденцию в середине дня по пустынной дороге. Справа и слева стеной стоял лес. «Здесь кругом зоны, — словно по долгу службы счёл нужным проинформировать нас наш провожатый. Раньше были зоны для политических, теперь — для уголовников. Нынче сидят, в основном, молодые. Многие из них вольные, гуляют по окрестностям».

Место поселения иностранцев действительно располагалось на территории настоящего пионерского лагеря. Нас встретили кирпичные корпуса и деревянные домики, аллеи с аляповатыми статуями горнистов, стенды с обрывками объявлений, расписаний и речовок, площадка с высоким флагштоком, спортивные песочницы и корты. О, как всё это мне было знакомо со времён моего советского детства!

Был конец сентября и лагерный сезон закончился. В воздухе не было слышно разноголосицы детского хора. Но по плиточным дорожкам лагеря продолжали одиноко шнырять отдельные детские и взрослые личности. Возможно, это были работники лагеря и члены их семей.

Детские пионерские постройки находились по одну сторону от центрального въезда на территорию лагеря. По другую сторону простирался участок немалых размеров, и вся его земля была перекопана. Здесь-то и шло строительство нового жилья для западных спецов целлюлозно-бумажной промышленности. Анатолий уверенно повёл нас с Солнцевым между кучами стройматериала и мусора. «Сейчас я вас познакомлю с вашими будущими коллегами. Они только что заселились в первые отстроенные дома».

В глубине участка красовалось несколько миниатюрных одноэтажных домиков. Со светлыми бревенчатыми стенами, с открытыми террасами, обрамлёнными перилами из резных балясин, с аккуратными крылечками, эти деревянные бунгало смотрелись сказочно, были чудо как хороши. «По дому на сотрудника, — объяснил Анатолий. — В трёх построенных уже живут два иностранца и переводчик. Четвёртый почти готов. Можете зайти внутрь посмотреть обстановку. Может, как раз вы туда и заселитесь».

Небольших размеров кухня, гостиная и спальня. Не то, чтобы очень просторно, но вполне уютно. Стены изнутри из того же бревна. Все удобства. Благоустроенный рай посреди северной тайги. За окном почти вплотную к дому забор из редкого деревянного штакетника, а за ним — лес и кусочек реки. «Солнцев, это же чудо! Будем гулять вокруг дома, грибы собирать, в речке ноги мочить!» «Да, неплохо конечно, — будто бы согласился Солнцев в ответ. — Ты только спроси у Анатолия и своих коллег-американцев, собираются ли они забор ставить вокруг всей этой новодельной резиденции».

Потом мы познакомились и минут пятнадцать общались с новосёлами двух домов — высоким ковбойского вида американцем Джеком и совсем молоденьким переводчиком английского языка Олегом. Вид у обоих был разве что чуть менее потерянный, чем у финна Олави на комбинате. Впрочем, похоже, они с оптимизмом смотрели в будущее, приехав в эту глушь на отменную зарплату и вполне приличные условия проживания. «Хорошо бы, чтоб участок с этими жилищами был надёжно отгорожен от остальной территории лагеря», — выразила я моим будущим коллегам наше с Солнцевым пожелание. Мои собеседники неопределённо пожали плечами. Мол, это не в нашей компетенции, но, наверное, всё здесь устроится в лучшем виде.

После осмотра будущего места жительства в районе Коряжмы у нас оставалось ещё два небольших дела. Нам с Солнцевым хотелось хоть немного обследовать местные леса. Северные беломошные боры были мощным стимулом для таких страстных и заядлых грибников, как мы. Здесь они были повсюду, начинаясь прямо за территорией лагеря. И всё же мы попросили Анатолия отвезти нас в какой-нибудь неисхоженный бор подальше от лагеря. Середина осени, грибная пора должна быть в разгаре.

Коряжемский бор произвёл на нас удручающее впечатление. Сам по себе он был прекрасен — просторный, с высокими соснами и сплошным ковром из белого мха, по которому так приятно ходить. Но ни одного хорошего гриба за целый час прогулки по этому бору мы так и не нашли. Кругом росли только поганки, да изредка попадались сыроежки с ежовиками. Зато на каждом шагу нам встречалась свалка или мусор. Чудесные Коряжемские боры оказались завалены, загажены, заражены тоннами бытового мусора.

Вторым делом нам надо было установить, есть ли в районе Коряжмы специализированные сервисы корейских машин. Мы с Солнцевым задумали переехать сюда из Москвы на собственном автомобиле. Наш недавно купленный скромный внедорожник надлежало обслуживать в гарантийной мастерской.

Заправский автоводитель Анатолий со знанием дела обвёз нас по всем автосервисам города. Вывод был однозначен. Ближайший сервис, берущийся гарантированно опекать наше авто, находится в Вологде, на расстоянии пятисот пятидесяти километров от Коряжмы. Или в Архангельске, до которого ехать шестьсот тридцать километров.

Уезжали из Коряжмы мы со смешанными чувствами.

Англия!

По возвращении в Москву нас ждала новость. Англичане сделали мне предложение о работе и прислали копию контракта. Ответ с согласием или отказом просили дать в течении нескольких дней.

Голова шла кругом. У меня в руках одновременно образовалось два предложения о дальнейшем трудоустройстве, и оба варианта предполагали длительный отъезд из Москвы. На месяцы, если не на годы.

Я всегда была лёгкой на подъём и привыкла жить вдалеке от дома. Будучи помоложе, географ-Солнцев тоже часто колесил по пространству, уезжая из дома в дальние экспедиции на долгие месяцы. С возрастом и разными болячками его жизнь на чемоданах, в основном, свелась к краткосрочным выездам на летние студенческие практики. Мне казалось, что постоянная жизнь в родном городе и работа в МГУ вполне устраивали Солнцева. Но, оказывается, настало время, когда общение со студентами перестало приносить Владимиру радость. Работа на университетской кафедре омрачалась ненаучными раздорами коллектива, в котором по уходе в мир иной последних учёных-могикан всё больше стали преобладать базарный дух и рыночные дрязги.

В возрасте шестидесяти восьми лет географ Владимир Солнцев-Эльбе вознамерился навсегда оставить научную и преподавательскую деятельность, захлопнув за собой дверь родной кафедры на двадцатом этаже главного здания МГУ. Свободная жизнь обещала открыть перед безработным пенсионером новую дверь — в мир созерцания себя и активного познания доселе неизведанного. Он с энтузиазмом отнёсся к перспективе уехать со мной из Москвы. Осталось решить, в какую сторону.

С одной стороны, имеется надёжный и очень выгодный вариант отъезда на русский север. Мой работодатель будет всё тот же — в этой компании я проработала почти десять лет, а то, что проект и коллеги новые, к этому я давно привыкла. Начальство у меня останется прежнее, и оно меня будет продолжать любить и ценить. Что касается жизни в Коряжме, то все неудобства и недостатки этой жизни мне виделись несущественными и так или иначе решаемыми. Преимуществ и заманчивых моментов, казалось, было куда как больше.

С другой стороны, имеется смутный и гораздо менее выгодный вариант работы в Англии. Новый работодатель. Зарплата, хоть и приличная, да только вот что от неё останется при отнюдь недешёвой английской жизни? Жилье придётся снимать, налоги на доход в размере сорока процентов платить. И главное, главное. Разве захочет мой муж Владимир Солнцев, ни слова не говорящий по-английски — разве решится он в своём немолодом возрасте на такую немыслимую перемену как переезд в англоязычную страну, где он никогда не сможет быть самостоятельным и независимым от меня?

Мои сомнения были разрешены самим учёным-географом, причём самым неожиданным образом. После недолгих раздумий он сделал такое заявление:

«Маша! В Коряжму нельзя ехать ни в коем случае! В округе уголовники бродят, по лагерю местные дети бегают. Ну представь себе, приедем мы в Коряжму на своём внедорожнике, поселимся в красивом домике жить, толком не отгороженном от местной убогой действительности. Нас же с тобой просто-напросто убьют в один прекрасный день. Едем в Англию!»

Я пыталась Солнцеву возразить, что он в Англии и месяца не протянет без русской речи на улицах, в замкнутом пространстве, наедине с собой да со мной. Доцент-преподаватель, больше сорока лет проработавший в Московском университете. Любимец студентов и коллег, неизменно вызывавший у окружающих добрую улыбку. Любитель водки и солёного огурца на закуску. Русский человек до последней клеточки мозга, несмотря на двойную фамилию Солнцев-Эльбе и кровь, в которой оставили следы «Литва, и Русь, и разные татары». Поэт и библиофил, не мыслящий себя вне русского языка. И не имеющий ни малейшей надежды на то, чтобы овладеть английской разговорной речью. Потому что об активном общении на чужом языке не могло быть и речи — из-за дырки в горле после перенесённого рака.

Солнцев настаивал на своём: «Из университета я всё равно уйду, хлопнув дверью! На кафедре мне стало находиться совсем невыносимо. Обрыдло! Я готов с тобой поехать куда угодно. Но в Коряжму ехать нельзя категорически. Едем в Англию! Не понравится — вернёмся! Много ли мы с тобой потеряем, в конце концов?»

На том и порешили. Я подписала контракт с англичанами и вскоре уволилась с работы, отказавшись от предложения ехать в Коряжму. Начальство отнеслось к моему выбору с пониманием.

Через два месяца мы улетели жить в Англию, отправив вперёд себя с грузовой компанией несколько ящиков с сотней русских книг.

Для всех, кто знает Владимира Солнцева, его переезд в Англию на постоянное место жительства был полной неожиданностью. Даже сенсацией. Да и мы поначалу думали, что отправляемся на туманный Альбион не более чем за мимолётным приключением. Что нас хватит не более, чем на полгода. А нас хватило на семь лет. Потому что разнообразная жизнь в Королевстве затянула нас так, как этого никогда бы не случилось в Коряжме.

С Коряжмой всё равно бы ничего не получилось. Проект модернизации целлюлозно-бумажного комбината закрыли, не успев его даже начать. По причине кризиса российские инвесторы расхотели вкладываться в «Котласский бумажник». В те самые дни, когда мы переезжали жить в Англию, Олави, Джек и юный переводчик навсегда покинули Коряжму. Учёный-географ Солнцев оказался прозорлив, как всегда. Если бы не его прозорливость, осталась бы я тогда вообще без работы. И не появилось бы у нас в жизни второй Родины по имени Англия.

.

.

.

.

.

Маленькая, но судьбоносная Шотландия

Первое знакомство

Шотландия — навеки милый сердцу край вересковых холмов, шквалистых ветров и торфяных виски. Край, сыгравший судьбоносную роль в нашей с Солнцевым жизни.

Наше первое знакомство с Шотландией произошло больше двадцати пяти лет назад. Тогда казалось, что нас занесло туда случайным ветром, как, бывает, заносит путешественников в экзотические уголки планеты, в которые они, попавши раз, никогда потом не вернутся. Но первая случайная поездка повлекла за собой вторую, почти такую же случайную. А потом, благодаря знакомству, завязанному во время второй поездки в Шотландию, моя жизнь сделала извилистый поворот, тесно связав меня с английским языком и Великобританией. И если бы не Шотландия, то судьба моя не сложилась бы так, как сложилась, в конечном итоге причудливо изменив и Солнцевскую биографию.

Потому что во всей моей предшествующей жизни не было абсолютно никаких предпосылок к связям с англо-саксонским миром. Я училась в московской спецшколе с углублённым преподаванием индийских языков, по окончании которой свободно штрёхала на хинди. В семье говорили на немецком и испанском. В доме английского языка никто не знал и анлоязычной культурой никто особо не увлекался.

Поступив на географический факультете МГУ, отчасти именно благодаря своему знанию редкого языка хинди я попала на зарубежную кафедру. И была там белой вороной и плохо успевающей студенткой, ибо все кругом штудировали англоязычные научные тексты, прекрасно владея языком, а я даже английского алфавита толком не знала.

На зарубежных кафедрах географического факультета МГУ полагались зарубежные поездки-учебные практики. Во времена СССР они всё больше были в сторону стран социалистического лагеря — Чехословакии, Венгрии, Кубы. Но железный занавес проржавел и открылись шлюзы. Группа нашего четвёртого курса отправилась на летнюю практику в Шотландию. Поездку студентов из России помог организовать энтузиаст-любитель природы из Глазго по имени Грир Харт.

Грир был учителем чего-то отвлечённого в средней школе одной из рабочих окраин Глазго. Консервация природы была его страстью и неформальным делом всей жизни. Он основал благотворительное общество под названием «Шотландский Лесной Фонд» («The Scottish Tree Trust»), под эгидой которого выискивал и получал гранты, скупал участки на вересковых пустошах в удалённых уголках Шотландии и сажал на них деревья. В грировском лесном обществе в основном крутился всякий сброд из рабочих районов города. Всех возрастов безработные, полусумасшедшие любители флоры и фауны, сутенёры и прочие маргиналы.

Группа из двадцати пяти студентов прибыла в Глазго из Москвы во главе с научным руководителем доцентом Солнцевым. Несмотря на то, что доцент ни слова не говорил по-английски, шотландцы быстро прониклись к нему пиететом, почтительно называли «профессором» и задаривали бутылками виски. Я, также как и Солнцев, не умела изъясняться на языке, и потому мы с ним держались друг друга и безостановочно трудились над распитием подаренного виски, пока остальные члены группы налаживали мосты с шотландскими аборигенами.

Нас поселили спать на низких раскладушках в залах грировской средней школы и кормили за гигантским столом в школьной столовой. В меню преобладала еда из консервных банок, напоминающая кошачью. Именно с той поры я на всю жизнь запомнила одно из афористичных речений Солнцева, сказанного им своим знаменитым хриплым голосом тональности а-ля Глеб Жеглов. Я начала говорить что-то нелестное в адрес желеобразных мясных тефтелей, поданных на обед. «Запомни, — жестко прервал меня профессор. — О еде, как о покойнике, нужно говорить либо хорошо, либо никак!»

Грир Харт был невысокого роста коренастым мужичком с мощными бицепсами, шарами перекатывающимися под футболкой, плотно облекающей торс. В молодости он был штангистом. Лысоватый, в очках на узко посаженных глазах, с аккуратно подстриженными усами и бородкой, лицом он поразительно напоминал знаменитого советского штангиста Юрия Власова. Грир был непререкаемый лидер принимающего нас шотландского сообщества. Входя в школьную столовую, где мы всем составом собирались для трапезы, он приветствовал нас зычным «Зиг Хайль!», шутливо изображая фюрера. «Я принёс вам мороженое!», объявлял он вслед, потрясая над головой большущей разноцветной коробкой.

Целый месяц прнинимающая сторона развлекала нас поездками по музыкальным фестивалям под открытым небом и по шотландским вискокурням с обязательным дегустированием производимого продукта. Посещение одного из природных резерватов грировского лесного фонда тоже состоялось. В солнечный день нас вывезли на северо-западное побережье Ирландского моря в часе езды от Глазго. Там, на полустрове Крэйгниш в окрестностях деревни Ардфёрн, Грир основал один из своих подопытных участков по облесению. В центре участка на холме, сплошь покрытом жёстким вереском, он построил незатейливый деревянный домик для привала членов «Шотландского Лесного Фонда».

В этот домик на несколько минут и ввалились московские гости, заполонив собой всё пространство. Потом ознакомились с процессом выращивания грировским обществом нового леса: все склоны близлежащих холмов были засажены крошечными ёлочками. Потом проскакали по дальним холмам, спустились к побережью и попытались окунуться в Ирландское море, шумными волнами атакующее подножья ардфёрнских холмов. Из купальной затеи ничего не вышло даже у имеющих моржовые наклонности. Несмотря на середину лета, температура воды в море была не выше десяти градусов тепла, и ноги, чуть ступив в воду, безнадёжно увязали в густых и липких темно-зелёных водорослях.

С сумбуром впечатлений в голове вернулась я из того, первого в моей жизни, заграничного путешествия. Про Шотландию я тогда успела понять только три вещи: вкус шотландского виски мне весьма приятен, шотландские мужчины носят юбки только по праздникам, все мелодии шотландской волынки заунывны и звучат на один лад.

Вторая поездка

Должно быть, профессор Солнцев сильно впечатлил шотландцев своим интеллектуальным обликом. Через полгода Грир пригласил его приехать в Шотландию ещё раз, чтобы составить ландшафтную карту полуострова Крэйгниш в окрестностях Ардфёрна.

Для такого серьёзного географического дела профессору нужен был помощник, хоть немного понимающий в ландшафтоведении и умеющий говорить по-английски. В качестве такового был выбран аспирант Андрей. Для оживляжа экспедиции также нужны были две девушки-студентки. Одной из счастливиц оказалась я — в то время я уже была любимой солнцевской ученицей. Поехали со мной, сказал Солнцев, потом напишешь диплом по теме северо-западных ландшафтов Шотландии. Мне было всё равно, по какой теме писать диплом, лишь бы под руководством Солнцева. Второй девушкой в этой весёлой компании на четверых оказалась студентка Катя с нашего курса. Почему выбор пал именно на неё, я вспомнить не могу. Катя говорила исключительно по-французски.

На этот раз мы отправились в Шотландию зимой, под самый Новый год.

В Глазго нас разместили жить на квартирах у членов «Шотландского Лесного Фонда». Профессор Солнцев и Андрей жили в холодной захламленной квартире Гордона, массивного шотландца с черной вечно всклокоченной шевелюрой и такой же бородой. Он носил мешковатые штаны на подтяжках, мало говорил и, глядя на нас, всё время тихо смеялся. Грир утверждал, что у Гордона есть проблемы с головой. Какую роль Гордон играл в грировском лесном предприятии, было не очень понятно.

Я с Катей поселилась в квартире милой улыбчивой женщины средних лет по имени Шарлис. Шарлис была американка, переехавшая в Глазго лет пятнадцать назад за своим шотландским мужем Биллом. С Биллом она через несколько лет развелась, но так и осталась жить в Шотландии. В просторной четырёхкомнатной квартире с ней проживали двое сыновей-подростков, которые редко бывали дома. Шарлис любила природу и общение с гостями из Восточной Европы. Общение с нами затруднялось тем, что мы и двух слов связать не могли на её языке. Но Шарлис это, кажется, не смущало. Она подолгу задерживалась в нашей с Катей комнате, с любопытством нас разглядывала и пыталась беседовать. Конечно, мы вовсю пытались объясняться с Шарлис по-английски, но наших куцых знаний не хватало, и мы переходили на жесты и родной язык. Шарлис завороженно слушала русскую речь и повторяла, что ей очень нравится её звучание.

Обедами нас кормил Грир у себя дома. Он жил в том же квартале, где Гордон и Шарлис. В крошечной двухкомнатной квартире вместе с Гриром ютились молодая жена Сьюзан, их годовалый сын Грир-младший, а также четыре разномастные собаки и семь разноцветных кошек. Всех животных Грир подобрал на улице, и про каждое был готов рассказать печальную историю жестокого обращения и чудесного спасения.

Чтобы добраться до обеденного стола на грировской кухне, приходилось боком протискиваться среди нагромождённых друга на друга коробок и стопок с книгами, лавировать между собаками, по-хозяйски возлежащими на полу, и смотреть в жёлтые глаза кошкам, по-королевски восседающим на подоконниках, полках и стульях. В квартире стоял невыносимый запах, но к концу приёма пищи мы к нему привыкали.

К счастью, впереди у нас была поездка в деревню Ардфёрн на полуострове Крэйгниш, где нас ожидало дело, ради которого мы и были приглашены повторно приехать в Шотландию.

В Ардфёрн нас повёз на микроавтобусе очередной член «Шотландского Лесного Фонда» по имени Колин. Из-за чёрных мелко вьющихся волос почти до пояса этот симпатичный молодой человек был скорее похож на аборигена из индейского племени, чем на шотландца. Грир поручил Колину присматривать за нами во время пребывания в Ардфёрне.

У подножия холма проезжая дорога заканчивалась. С вершины сквозь сумрак проступали тёмные очертания грировской избы. Навьюченные вещами и провизией, мы пешком отправились вверх по склону. Мокрый ледяной ветер сбил нас с ног, сорвал кепку с головы профессора и понёс её в сторону Ирландского моря. С большим трудом изловив драгоценный головной убор, мы почти целый час карабкались наверх под жесточайшей атакой разбушевавшейся стихии. Был конец декабря — скорость ветра на открытых участках шотландского побережья в это время года достигает шестидесяти метров в секунду.

В Ардфёрнской избе Грира мы провели незабываемые пять дней. Профессор Солнцев и аспирант Андрей каждый день уходили из избы в маршрут для изученя ландшафтной обстановки полуострова. Мы с Катей по большей части оставались дома — нашей обязанностью было вести хозяйство и готовить еду. О разносолах и кулинарных изысках мечтать не приходилось, ибо жилище не было оборудовано кухней. Готовили нехитрые блюда посредством разогрева в микроволновке привезённых с собой консервов. Главным компонентом вечерних трапез являлось спиртное — оно помогало справиться с глубоким ощущением экстремальности обстановки. (Мыться было негде. В туалет ходили, подолгу выискивая укромные места на подветренных склонах окрестных холмов).

Колин всё время незримо присутствовал где-то рядом, в наших застольях не участвуя и ночуя за пределами дома. Мы опасались, как бы наш индеец не заиндевел под открытым северным небом.

Аскетический быт с лихвой компенсировался красотой пейзажей, открывавшихся с вершин холмов на полуостров Крэйгниш. Даже сквозь декабрьские хмарь и непогоду глаз радовался виду коричневых и зелёных вересков, густым покрывалом лежащих на склонах пустынных холмов. Невдалеке блестела серая сталь озера-лоха, узким клинком вытянутая вдоль одной стороны полуострова. Суровое Ирландское море свинцово темнело с другой стороны, яростно штурмуя обрывистые берега.

К концу пребывания в избе на холме мы стали чувствовать себя изрядно одичавшими. И тогда Колин сообщил, что неподалёку живёт фермер, который очень заинтересовался фактом пребывания в этой местности гостей из России и выразил пожелание познакомиться с русским профессором. Так, за день до отъезда из Ардфёрна, возглавляемые Колином, мы отправились в гости к местному фермеру.

Быть может, ещё и потому, что мы успели отвыкнуть от цивилизации, фермерский дом поразил наше воображение своей основательностью и благоустроенностью. Тяжёлую входную дверь открыла худая женщина в джинсах — жена фермера с неестественно поднятым вверх подбородком. Она прошептала «хеллоу». На шее у неё был высокий гипсовый воротник. По коридорам и комнатам с солидными дубовыми интерьерами фермерша провела нас в гостиную, уставленную мягкой мебелью. В массивном кресле у окна сидел хозяин, держась рукой за костыль. Фермер был бородат и казался в летах. Одна его нога была сплошняком закована в гипс и, несгибаемо вытянутая вперёд, покоилась на маленьком пуфике.

Вдоль той же стены, где и кресло фермера, стоял длинный диван. Фермерша указала нам в его сторону, и все вчетвером — Андрей, Солнцев, Катя и я — мы уселись на этом диване, образуя один сидящий ряд вместе с фермером. Колин уселся на единственном оставшемся кресле у противоположной стены гостиной и застыл в молчаливой позе медитирующего индейца, положив руки на колени широко расставленных ног. Фермерша спросила, не хотим ли мы чего–нибудь выпить. Мы, разумеется, не отказались и получили каждый по стакану с виски. После чего фермерша уселась напротив дивана на маленьком стульчике и уставилась на нас, умилительно улыбаясь и понимающе качая головой, насколько ей позволял гипсовый ошейник.

В гостиной воцарилась тишина. Мы молча попивали виски. Колин медитировал, глядя в пространство, фермерша, раскачиваясь на своем стульчике, молча разглядывала нас, как обезьян в зверинце, фермер безмолствовал, не поворачивая головы в нашу сторону. «Андрюша, скажи что-нибудь фермерам, а то как-то неловко делается, — прошептала я Андрею, единственному из нас умеющему говорить по-английски. «Маша, — прошептал мне Андрей в ответ, — я за эти дни так одичал, что совсем английский язык забыл».

Затянувшуюся паузу наконец прервал фермер. Он повернул голову в нашу сторону и спросил: «А что русский профессор думает по поводу Шотландии?». Частично вспомнивший язык Андрей перевёл вопрос Солнцеву. Профессор от неожиданности поперхнулся виски и звякнул зубами о стакан. Ненадолго задумавшись, он выдал на чистом английском: «Scotland is nice, but very small». Что в переводе означало, что Шотландия прекрасная, но очень маленькая.

Мы с Катей стали хохотать. Вслед за нами стали хохотать Андрей с Солнцевым. Колин продолжал сидеть в той же позе, фермерша, глядя на нас, продолжала понимающе качать головой, фермер сидел вполоборота в своём кресле, крепко сжимая костыль. От нелепости ситуации делалось еще смешней и мы никак не могли справиться с новыми взрывами хохота, от которых на наших глазах стали проступать слёзы.

Профессор первым пришёл в себя: он прекратил смеяться и строго велел, чтобы мы успокоились. Когда мы это наконец сделали, Колин встал и сообщил, что нам пора уходить. Фермер с фермершей нас задерживать не стали. Мы по очереди посетили фермерский санузел и откланялись.

Почему профессор вдруг решил, что Шотландия маленькая, он нам так и не объяснил.

Продуктом той зимней поездки стала красивая цветная карта ландшафтов полуострова Крэйгниш на северо-западном побережье Шотландии, составленная Солнцевым и лёгшая в основу моей дипломной работы в МГУ. В процессе написания диплома мне пришлось серьёзно взяться за изучение английского языка — Солнцев привёз из Шотландии книги с географическими текстами и заставлял меня переводить их на русский язык для использования в дипломной работе.

Через полгода я выпустилась из МГУ. На дворе были «лихие девяностые». Работы не было, и жизнь моя была бесприютна. После знакомства в Глазго с милой Шарлис я состояла с ней в переписке. Шарлис была влюблена в русский язык. Ей пришла в голову идея, чтобы я приехала в Глазго, поселилась с ней жить под одной крышей и обучала бы её русскому. Из полуголодной Москвы я сбежала в шотландскую непогоду.

Застряв в Шотландии на целых четыре года, я научилась свободно говорить по-английски. Когда я вернулась в Россию, умение идиоматично выражаться и понимание британского чувства юмора оказались ценнейшим козырём при устройстве на работу в англо-американские компании. Дела мои пошли в гору, жизнь наладилась. Профессор Солнцев меня, в прошлом непутёвую студентку, настолько зауважал, что переехал ко мне жить. А через несколько лет совместной жизни нас с профессором потянуло на приключения и мы переехали жить в Англию, где мне предложили хорошо оплачиваемую работу.

Сентиментальное путешествие двадцать лет спустя

После тех двух поездок в Шотландию прошло двадцать лет. Тогда и в самом фантастическом сне невозможно было представить, что мы с Солнцевым будем жить вместе, да вдобавок еще и в Англии.

Теперь мы жили вместе в лесном уголке графства Беркшир. В один из летних отпусков мы надумали совершить турне по Шотландии, чтобы посетить места, чудесным образом повлиявшие на нашу жизнь.

Грир жил всё в той же квартире с женой и двумя детьми. Постаревший и еще больше полысевший, с белыми усами и бородкой он теперь напоминал не штангиста, а Санта Клауса, вышедшего на пенсию. Из домашних животных остались только один старый одноглазый пёс да полинялый кот. Нагромождения коробок и пыльные книжные стопки доходили до потолка грировского тесного жилища, всё больше напоминавшего пещеру, обросшую сталагмитами.

«Шотландский Лесной Фонд» Грира продолжать быть на плаву, хотя, похоже, теперь Грир управлял им один, без помощников. Деятельность «Фонда» свелась к природоохранным агиткам, которые Грир рассылал через интернет, не вставая из старого кресла перед домашним компьютером. Бывших членов «Фонда» разбросало по жизни. Гордон окончательно сошёл с ума и регулярно «отдыхал» в психушке. Шарлис уехала из Шотландии навсегда, вернувшись на свою историческую родину, в Америку. Говорить по-русски Шарлис так и не научилась. Колин прославился на всю Шотландию тем, что в знак протеста против вырубки лесов целый год прожил в гамаке на ветвях большого старого дерева в городском парке Глазго. Спустившись с дерева, он завёл семью и пятерых детей. А потом скоропостижно скончался от разрыва сердца в возрасте тридцати девяти лет.

Грир выдал нам ключи от дома в Ардфёрне. В нем давно никто не останавливался, и Грир не был уверен, работают ли в полузаброшенном жилище свет и электроприборы, и остались ли там запасы воды.

В наших планах было провести в Ардфёрне всего одну ночь, но на всякий случай мы запаслись многолитровым баллоном воды и несколькими фонариками.

По прибытии в деревню мы долго искали дорогу, ведущую к нужному холму. День перевалил за половину, и мы слегка беспокоились, успеем ли добраться до грировской избы до темноты, чтобы как следует устроиться на ночлег. Наконец мы решили постучаться в один из жилых домов на пустынной улице, чтобы уточнить дальнейший путь. Ведь мы не сомневались, что все местные жители прекрасно осведомлены о существовании грировского «Лесного Фонда» и о его штаб-квартире на вершине холма.

Тяжёлую входную дверь открыла пожилая худая женщина в джинсах. Для полного дежавю ей не хватало только гипсового воротника на шее. Мы представились русскими, ищущими дорогу к дому Грира. «Я вас помню, — сказала фермерша. — Однажды зимой вы были у нас в гостях».

Теперь-то я могла с фермершой свободно пообщаться на её языке. Фермер давно умер, и она жила одна. Мистерия загипсованных фермеров раскрылась двадцать лет спустя: оказывается, незадолго до нашего к ним визита они попали в автомобильную аварию.

Получив инструкции по проезду к холмам «Лесного Фонда», мы продолжили путь. Доехали до тупика дороги, упёршегося в густые заросли, полого уходящие вверх. Вышли из машины и стали высматривать очертания грировского дома на верхних контурах холмов. Но ни намёка на дом, ни тропинки к нему мы разглядеть нигде не могли. Перед взором темнели вершины, густо поросшие еловым лесом. Тем самым лесом, который двадцать лет назад посадили грировские лесные братья.

Не в наших правилах было отступать. Оставив вещи в машине, мы полезли вверх по склону одного из холмов, надеясь, что именно на нём стоит наш дом. Продираться сквозь колючие ели и мокрые жёсткие папоротники в человеческий рост оказалось мучительно — до вершины мы добрались, совершенно выбившись из сил. На площадке среди зарослей мы обнаружили ветхое деревянное строение с заколоченным окошком и ржавым замком на низенькой дверце. Это был не наш дом. По мобильному телефону мы набрали номер Грира. Взволнованным голосом он стал нам объяснять, что мы, должно быть, взобрались не на тот холм — где-то на соседней возвышенности находится сторожка местного фермера, и на неё-то мы и набрели. Грир долго и путанно инструктировал нас, в какую сторону света нам надо спуститься, чтобы затем подняться на нужный холм. Начало смеркаться и закрапал дождь. Мы были уже не те, что двадцать лет назад. Промокшие и измученные, мы вернулись к машине и отправились искать гостиницу для ночлега.

С тех пор мы с Солнцевым совершили еще не одно путешествие по Шотландии. Мы побывали во всех её закоулках и на всех её главных островах, включая Гебридские и самые удалённые Шетландские. Мы посетили родовое гнездо Роберта Бёрнса и самые знаменитые шотландские замки. Мы никогда не прерывали связи с Гриром. Но никогда больше не возвращались в Ардфёрн, быть может потому, что его пространство стало для нас судьбоносной «рекой», по которой мы сплавились в другую жизнь. Рекой, в которую нельзя войти дважды.

Дом на границе английских страт

Наш дом — наша крепость?

Мы купили дом в небольшом поселении Беркширского графства в сорока милях от Лондона. В пяти милях езды от моей работы.

Район слывёт респектабельным и одним из самых «английских» во всей Англии. Из-за дороговизны недвижимости здесь проживает в основном белое, коренное население. В округе не увидишь ни африканцев, ни арабов, ни индусов. Преобладают улицы с отдельно стоящими солидными домами, увитыми живописным плющом. Двух- или трёхэтажные особняки скрываются в глубине участков, окруженных живыми изгородями. Вечнозелёные жестколистные кустарники всегда заботливо ухожены. Тут и там они подстрижены в виде топиариев, то есть в форме конусов, шаров или разнообразных животных.

Встречаются улицы поскромнее, с двухэтажными коттеджами на несколько семей (таунхаусами) или две семьи (дуплексами). От уличных тротуаров коттеджи отгорожены низкими заборчиками, кирпичными или чугунными. Палисадники перед такими домами, как правило, не шире, чем длина автомобиля, и фасады открываются улице во всей своей красе. Прохожим на троутарах не составило бы труда сквозь незашторенные окна разглядеть обстановку в гостиных комнатах с сидящими на диванах хозяевами. Но заглядывать в частные окна в Великобритании не принято.

И есть несколько улиц, застроенных муниципальным жильём, где за бесплатно живут малоимущие и безработные. Местные законы обязывают градостроителей протравливать все, даже самые богатые жилые кварталы, прожилками улиц с казёнными жилищами. Чтобы богатые и бедные слои населения не жили раздельно, а хоть слегка перемешивались в малотурбулентной британской атмосфере.

Купленное нами жильё было в дуплексе. То есть, мы стали владельцами половины дома, что соответствовало нашему карману и отражало наш статус принадлежности к среднему классу общества.

Вдоль подъездных дорог к нашему новому месту обитания красовались роскошные топиарии. Соседние улицы были заставлены незатейливыми, но симпатичными двухсемейными коттеджами типа нашего. А прямо напротив нас начинался ряд неприглядных двуэтажных строений с мрачными фасадами, обитыми вагонкой чёрного цвета. Жилища имели отдельные входы с улицы для каждой семьи, но были прилеплены друг к другу, образуя гармошку, напоминавшую длинный барак.

Да, наше новое обиталище оказалось расположено на самой границе муниципального квартала. Ну и что из того, мы ж не снобы. К тому же находимся в стране, где знаменитая английская вежливость наверняка присуща всем слоям населения. Где частная собственность — это святая святых. Где территория частного дома надёжней самой неприступной крепости. Это же английское выражение «мой дом — моя крепость». Оно принадлежит английскому юристу XVII века Эдуарду Коку, участвовавшему в разработке британского законодательства. В 1604-м году англичане сформулировали доктрину о неприкосновенности частного жилища, дающую владельцу право атаковать непрошенного гостя любыми доступными средствами, вплоть до причинения последнему смерти.

Небось, за четыре столетия этот суровый, но справедливый принцип въелся в английские гены. Приучил англичан с уважением относиться к частному пространству окружающих. Поселившись жить в Англии, мы обрекли себя на полную безопасность и охрану законом наших священных прав.

Не прошло и месяца на новом месте, как по ночам среди рабочей недели меня стали будить доносящиеся с улицы громкие крики и долбящая по мозгам поп-музыка. По утрам моя голова гудела от недосыпа, на работе клонило в сон и дела валились из рук. Однажды на рассвете, лишившись терпения и надежды заснуть под звуки уличного шума, я позвонила по телефону в полицию. Я не сомневалась в том, что прибегнула к самому мощному и эффективному способу призвать к порядку беспардонных ночных смутьянов. Сейчас приедет полиция и раз и навсегда восстановит мой ночной покой.

Женский голос в трубке ответил, что полицейские смогут приехать не раньше, чем через два часа, машина на выезде. Телефонная леди долго меня не отпускала, вытягивая всю подноготную о моей собственной персоне. ФИО, где и кем работаю, контактные номера, адрес почтовой и электронной почты. Будто это имело отношение к причине моего обращения.

Машина с полицейскими так и не приехала. Зато с тех пор я заделалась привилегированным получателем сообщений из полиции по электронной почте. Это было крайне почётно: полиция регулярно отправляла мне сводки новостей о том, сколько взломов, ограблений, несчастных случаев и насильственных смертей произошло в нашем районе за отчётный период. «Дорогая Миссис. Неделя в округе прошла благополучно. Зафиксировано всего три ограбления частных домов на улице Королевы Елизаветы и два взлома машин на улице Принца Уэльского. В магазин на проезде Принцессы Дианы через чёрный ход забрались неизвестные. Обчистить не успели, сработала сигнализация. Из гаража на аллее Адмирала Нельсона неопознанные нарушители украли газонокосилку и мешок с углём. Полиция делает всё возможное, чтобы вычислить нарушителей. Будьте спокойны. Вы в безопасности. Вас охраняют священный британский закон и доблестные английские полицейские».

Сводки криминальных новостей нас с Солнцевым очень утешали. Ни одного происшествия в нашем квартале! Ни одного покушения на наш дом! Не потому ли, что злоумышленники обитают по соседству от нас? Зачем им следить непосредственно там, где они живут? И что с нашего скромного дома взять? Наш закуток на краю муниципального квартала, слава богу, не представляет для преступников никакого интереса. Мы можем быть спокойны, мы — в безопасности!

Наступило лето, и под окнами нашей гостиной начали постоянно маячить местные подростки. Они не только ходили туда-сюда по тротуару, но усаживались на низкий кирпичный забор перед нашим палисадником и зычно галдели. Наш забор особенно приглянулся трём соседским девицам, похожим друга на друга как сёстры своими сильно расплывшимися, несмотря на юный возраст, формами. В облике всех трёх проступала печать пубертатных желаний и отсутствовал намёк на пробуждение интеллекта. Своими крепкими задами отроковицы расшатали забор, и его кирпичи грозили вот вот рассыпаться. В один прекрасный день я не выдержала и, раскрыв окно гостиной, попросила юных англичанок не садиться и не опираться на ограду нашего дома.

— А этот дом вам не принадлежит! — нахально и уверенно заявила одна из девиц под окном.

— То есть как это не принадлежит? — опешила я. — Это наша собственность! Стало быть, забор — наша собственность, и потому вы не имеете права к нему приближаться.

— Скажите ещё, что вы этот дом купили! — издевательски сказала расплывшаяся нимфетка.

— Вот именно, что купили!

— Ха, купили, так я вам и поверила! И сколько же вы за него заплатили?

Шокирующий вопрос из английских уст. Спрашивать в лоб, сколько заплачено за недвижимость, в Англии не принято. Так же как и интересоваться размером зарплаты собеседника. Не английские какие-то нравы у местной муниципальной молодёжи.

— Миллион фунтов я за него заплатила, понятно? Так что советую отойти отсюда подальше, — зыкнула я напоследок и захлопнула окно. С этой цифрой я, конечно, загнула. Но что для юной муниципалки невразумительная цифра в двести тысяч фунтов с копейками. Бить надо было наверняка.

Муниципальные девицы нехотя отошли от забора на полшага, недовольно поглядывая в сторону наших окон. Увы, заявленные нами права частных владельцев не отвадили местную детвору и молодёжь от нашего забора. В конце концов он осыпался. Нанятые нами рабочие восстановили кладку новым кирпичом. И поверх неё соорудили невысокую чугунную ограду с острыми копьями. Наша частная собственность перестала страдать от английских задов, но наша вера в неприкосновенность частных владений в Англии начала расшататываться, как кирпичи в заборе.

Дело о провокационном Мерседесе

Со временем мы привыкли к нашему новому жилищу, и даже его полюбили. Самым в нём замечательным оказался садик, расположенный с обратной стороны дома. Клочок земли размером чуть больше сотки с газоном в центре, с декоративными деревьями, кустами и растениями по периметру. Выход в сад был через дверь на кухне. Отгороженный от улицы и соседской половины дома высоким, в человеческий рост, забором, наш райский уголок был надёжно скрыт от шума улицы и посторонних глаз.

В тёплое время года нам нравилось принимать гостей в саду.

Там мы и уселись за столом однажды в мае отметить прибытие из Москвы родственников Солнцева — его сына Вани с женой Дилей и сыновьями, подростком Аделем и годовалым Тимофеем. Несколькими часами ранее они приземлились в аэропорту Хитроу. Иван с семьёй прилетели в Великобританию в отпуск и собирались совершить автотурне в сторону Шотландии. Из аэропорта к нам домой они приехали на машине, взятой напрокат. Автомобиль был оплачен загодя, эконом-класса, семейных размеров. Однако в прокате выяснилось, что у забронированной машины пробито колесо. Других подходящих авто в той же эконом-категории не оказалось. И прокатчики выдали Ивану ключи от практически новенького блестящего автомобиля марки «Мерседес».

Мы уже успели выпить за долгожданную встречу на британской земле, когда раздался звонок в дверь. Я пошла окрывать. На пороге сгрудились кучей несколько разновозрастных детей. Самой мелкой девчушке на вид было лет пять. Высокие тянули лет на тринадцать-четырнадцать. Впереди всех стоял коренастый, белобрысый и веснушчатый паренёк, из старших.

— Уберите, пожалуйста, свою машину с тротуара, — потребовал предводитель ломающимся голосом.

Дети имели в виду арендованный Мерседес. Ваня его запарковал прямо перед въездом в наш палисадник, перегородив выезд нашего с Солнцевым автомобиля, стоящего на приколе перед самой входной дверью в дом. Двумя колёсами на широкой проезжей части, двумя — на тротуаре, машина наших гостей не мешала ни прохожим, ни проезду. Транспорт, впрочем, мимо нас ездил не часто и исключительно на низких скоростях, поскольку наш дом находился в начале крошечного тупика, заставленного жилыми домами. Многие соседи поступали одинаково — парковали свои авто на тротуаре, ибо в данном месте это не возбранялось законом и не создавало препятствий для окружающих.

— Почему я должна убирать машину? — удивилась я.

— Моя сестра не может здесь проехать по тротуару на своём велосипеде, — ответил конопатый крепыш, кивнув на мелкую белобрысую.

— Ну пусть объедет с другой стороны, по дороге.

— Закон запрещает маленьким детям ездить по проезжей части на велосипеде! — бойко ответил заводила. Остальные детишки нахально и с любопытством таращили на меня свои глазёнки. Они неплохо подготовились, прежде чем выдвинуть свои требования.

— Хорошо, сейчас переставлю автомобиль, — согласилась я и закрыла перед маленькими любителями законности входную дверь.

Строго говоря, претензии английской детворы были полнейшим нонсенсом. Местная малышня день-деньской носилась по проезжей части нашего тупика на велосипедах. Похоже, их возбудил своим блестящим видом Мерседес, редкая залётная птица в муниципальном квартале. И детишки решили развлечься новой игрой под названием «заставь убрать автомобиль».

Ну да незачем с ними связываться. Я пошла просить Ивана дать мне ключи, чтобы переместить Мерседес. Не тут-то было. Солнцева-старшего страшно возмутило неправомерное требование мелких англичан. «С какой стати, Маша, ты будешь убирать машину, которая никому не мешает? Все наши соседи паркуются на тротуарах, а мы чем хуже? Сядь и выпей-ка лучше ещё водки!»

И вправду, решила я, нечего потворствовать глупым играм. Я вернулась за стол в саду, и мы продолжили отмечать встречу.

Минут через двадцать в дверь снова позвонили. Батальон получил подкрепление в виде новых бойцов подросткового возраста — на пороге стояла целая толпа во главе со всё тем же предводителем.

— Уберите машину, — злобно проговорил крепыш.

— Послушайте, — миролюбиво ответила я. — Мы машину уберём, но попозже. Сейчас не можем. К нам в гости приехали родственники и мы отмечаем встречу. Вам должно быть известно, что закон запрещает взрослым людям садиться за руль, выпимши.

— Уберите свою чёртову машину немедленно! — тупо повторил подросток.

Поняв, что мирные переговоры успехом не увенчаются, я сказала детишкам «гуд бай» и захлопнула перед их носами дверь.

В тот же миг стены нашего дома стали сотрясаться от сокрушительных ударов. Казалось, по входной двери молотили всей толпой, кулаками и ботинками, выкрикивая при этом безобразно звучащие из отроческих уст нецензурные ругательства и оскорбления лично в мой адрес.

Я схватила телефонную трубку и стала набирать номер полиции. Пока пыталась дозвониться, тумаки в дверь прекратились, и звук криков приглушился, словно вся толпа переместилась от входной двери куда-то в сторону. Я уже подумывала, не отложить ли мне телефон, как вдруг раздался пронзительный женский визг. Из глубины дома выскочила Диля с плачущим сыном Тимофеем на руках. «Звони срочно в полицию!» — закричала Диля. Следом появился Ваня. С залитым кровью лицом.

Милые английские детишки перестали ломиться в парадную дверь, потому что они придумали прибегнуть к гораздо более действенному методу нападения. Подбежав к забору со стороны нашего сада, они стали подпрыгивать и, прицельно метясь, швырять палки и камни в сидящих в саду гостей. Попали Ване в переносицу. Пришлось звонить не только в полицию, но и в скорую помощь.

Приехавшие на вызов врачи исключили перелом носа, констатировав глубокую ссадину. Продезинфицировав рану, наложили повязку. Отдых россиян в гостеприимной цивилизованной стране Великобритании начинался великолепно.

Следующие два часа мы потратили на общение с полицией. Двое прибывших «бобби», как их ласково называют англичане, были в чёрных касках с серебрянными кокардами, чёрных рубашках, заправленных в чёрные брюки, и с кобурами на бедрах. У одного полицейского, совсем юного на вид, сильно косили глаза. Бобики неспешно ходили взад-вперёд по нашей гостиной, почёсываясь и лениво задавая нам вопросы. В какой-то момент я вышла с косоглазым бобиком в палисадник, указывая на Мерседес как первопричину случившегося. Полицейский подтвердил, что в данном месте парковка машины с частичным заездом на тротуар не является нарушением. Пока мы стояли на улице, мимо нас продефилировал на велосипеде белобрысый конопатый крепыш. Крутя педали, он с нескрываемым интересом рассматривал арену своих недавних действий, изо всех сил выворачивая голову в нашу сторону. «Вот же он, вот зачинщик! — вскричала я. — Задержите его, сделайте хоть что-нибудь!»

Полицейский лениво поскрёб подбородок и, не шелохнувшись, задумчиво косящим взглядом проводил весело уносящегося вдаль юного викинга.

— Никого ловить и привлекать к ответственности мы не будем, — произнёс английский блюститель порядка. — Малолетние нарушители вне нашей юрисдикции. Ими занимается не полиция, а специальный отряд по работе с антиобщественным поведением населения. Мы передадим им это дело.

— Интересно получается, — сказала я. — Мы подвергаемся физической атаке, да ещё на нашей собственной территории, и это классифицируется не более, чем антиобщественное поведение. Криминала в палках и камнях, летящих в наши лица, стало быть, нет никакого. В следующий раз мы сфотографируем обидчиков в момент нападения и предъявим вам снимки.

— О нет, — покачал головой полицейский. — Я бы вам очень не советовал никого снимать на свою камеру. Вы не имеете права фотографировать окружающих без их согласия. Вас потом могут затаскать по судам.

Полицейские вручили нам целый ворох бумаг — опросников, деклараций, бланков для заявлений. Всё это мы исправно заполняли битый час, понаставив в бумагах кучу подписей. Наконец, бобики удалились, на прощание объявив, что инцидент будет зарегистрирован. И что представители отряда по работе с антиобщественным поведением в ближайшее время нас посетят, чтобы задать нам дополнительные вопросы и взять наше дело на контроль.

Увы, никакие представители никаких отрядов нас так и не посетили по поводу случившегося. Зато прислали на мой мобильный телефон сообщение примерно следующего содержания. «Дорогая Миссис. Мы рады Вам сообщить, что Ваше дело зарегистрировано в полиции с присвоением порядкового номера такого-то». Как говорится, пустячок, а приятно.

От нашей веры в неприкосновенность частных владений в Англии мало что осталось.

Когда в августе того же года в Лондоне произошли массовые беспорядки и погромы, мы с Солнцевым ничуть не удивились. В репортажах БиБиСи всё время звучал один и тот же лейтмотив: лондонская полиция не может справиться с зачинщиками. У неё нет достаточных полномочий и средств, чтобы эффективно бороться с погромщиками.

Яично-яблочное дело

Следующие три года нашего с Солнцевым проживания в беркширском доме прошли относительно спокойно. Если не считать того, что на наш участок периодически сыпался какой-нибудь мусор в виде пустых пластиковых бутылок, жестяных банок и целофанновых пакетов. Или того, что в газонной траве нашего садика мы однажды обнаружили отрезанную голову дикой утки. Или того, что однажды вечером кто-то изо всей силы заколошматил по входной двери. Открыли дверь, а там — никого. Или того, что однажды во время нашего отъезда нам разбили стекло окна на втором этаже…

Всё это были издержки проживания рядом с муниципальным кварталом. Чтобы пойти на глобальный шаг по перемене места жительства, требовалась совокупность многих причин и посылов. Пусть они пока накапливаются, решили мы с Солнцевым. И продолжали жить в нашей хлипкой беркширской крепости, стараясь не обращать внимание на мелкие неприятности и ценя то хорошее, что сопровождало нашу английскую жизнь.

Так мы дожили до дней, когда наша крепость перенесла ещё одну осаду, длительную и жестокую. Началась она в один поздний осенний вечер, который мы с Солнцевым досиживали на диване в гостиной. Мне как раз было пора отправляться в спальню, чтобы худо-бедно выспаться перед подъёмом на работу на рассвете следующего дня. Вдруг послышались непонятные звуки ударов предметов об окно гостиной и входную дверь. Один удар, второй, третий. Мы выскочили наружу. В наши головы прилетели очередные предметы. Улица казалась пустынной, но при тусклом свете фонарей мы разглядели мелькнувшие силуэты людей, убегающих за угол строения напротив. Палисадник и подъезд перед нашим домом оказался весь усыпан маленькими зелёными яблоками, которых на нашем участке отродясь не росло. По наружной стороне белой входной двери стекала густая жёлтая жидкость с мелкими кусочками треснувшей скорлупы.

Это положило начало серии ночных яично-яблочных атак, продлившихся почти два месяца. Анонимный неприятель осуществлял бомбардировки не каждый день. Несколько дней подряд, прожитых без артообстрела, внушали надежду, что нас, наконец, оставили в покое. Что можно уже потратить выходной день на то, чтобы очистить фасад дома от засохшего, трудно отскребаемого яичного вещества. Тем гадостнеее становилось на душе, когда около полуночи канонада вдруг возобновлялась. Мы вызывали полицию. Подолгу ждали их приезда. Телефонная дежурная по полицейскому участку оправдывалась, что машина на полицейских одна, а наркоманов в районе много, и просила подождать. Потом появлялись разные молодые бобики и бобчихи в чёрном облачении. Выслушивали наши жалобы, сочувственно рассматривали фасад нашего дома, загаженный зелёными, жёлтыми и побуревшими пятнами и подтёками. Полицейские вручали нам бумажки на подпись. И исчезали без каких-либо конструктивных идей о том, как изловить и наказать неведомых возмутителей нашего ночного покоя. Как только полицейские покидали нашу улицу, атаки возобновлялись. Жестоким шутникам нравилось играть в кошки-мышки не только с нами, своими прямыми жертвами, но и с полицией.

За время общения с полицейскими я запомнила их имена и изучила их характеры. Всех их объединяло одно — неспособность немедленно прекратить нашу пытку. Однажды они посоветовали нам купить и установить камеры наружного наблюдения. После лондонских погромов британские власти сняли запрет на фотографирование на личные камеры агрессивно ведущих себя людей. На мой вопрос, почему бы полицейским самим не установить камеры в нашей округе, чтобы поймать наконец злоумышленников, полицейские ответили, что у них нет на это бюджета.

Это был наихудший период нашей жизни в Англии. Мало что есть ужасней, чем сидеть в своём собственном доме, постоянно сжавшись в напряжённый комок в ожидании очередного подлого ночного обстрела. Я потеряла сон и стала пропускать работу. Здоровье моё пошатнулось, я дошла до грани нервного срыва. И возненавидела дом, в котором мы живём.

Через несколько недель, потеряв надежду на помощь полиции и властей, мы разорились на покупку дорогущих камер видеонаблюдения. Когда установили, обнаружили, что приборы способны запечатлевать движение только в светлое время суток. Но в темноте у камер включались красные немигающие глаза, устрашающе наставленные на улицу сквозь окна второго этажа. Возможно, эти глаза стали отпугивать ночных ядрометателей, потому что яично-яблочные атаки прекратились.

А может, вовсе и не камеры положили конец нашим мучениям. Просто сошёл на нет урожай яблок. И сырые яйца выросли в цене, став непозволительной роскошью для нерабочей молодёжи.

В районном магазине я случайно столкнулась с одной из наших многочисленных знакомых полицейских. Бобчиха радостно сообщила мне о том, что полиция вычислила и обезвредила банду подростков-хулиганов, терроризировавших весь округ яблочно-яичными обстрелами. Отраднее всего было осознать, что жертвами, оказывается, были не только мы. А то у нас было подозрение, что атакуют только и именно нас, потому что мы иностранцы.

Через год мы выставили дом на продажу, и покупатель нашёлся довольно быстро. Пока тянулся длительный процесс оформления сделки, у нас состоялся интересный разговор с нашим соседом, владельцем второй половины дома. «Хей, вы с ума сошли! Вы зачем сейчас дом продаёте? Вы что же, не слышали, что бараки напротив на днях собираются сносить? Вместо них планируется построить частные дома на продажу. Потерпите всего два года, и ваш дом вырастет в цене раза в два!»

Сосед был прав. Наш дом продавался на сто тысяч фунтов дешевле, чем в точности такой же дом на соседней улице. Разница была всего лишь в виде напротив. В нашем случае — муниципальные халупы, в случае дома на соседней улице — увитые плющом особняки, окружённые изящным топиарием.

Но терпеть нам с Солнцевым больше не было мочи — ни два года, ни два месяца. Освоение Англии закончилось, и настала пора ехать домой, в Россию.

КОЕ-ЧТО ПРО ЖИЗНЬ В АНГЛИИ

Королевские налоги и британский парламент

Заплати налоги и спи спокойно

Однажды по нашему беркширскому адресу почтальон доставил конверт. Отправителем послания значилось Министерство Её Величества по Налогам и Таможенным Сборам (HMRC — Her Majesty Revenue & Customs). Ничего волнительного в получении корреспонденции из этого грозного британского органа не было — мы привыкли получать от них письма. Королевская налоговая служба трудится круглый год не покладая рук, о чём регулярно в письменном виде напоминает всем жителям Британии. В письмах счастья из налоговой содержатся различные сообщения. Например, о том, какой налоговый код присвоен налогоплательщику на следующий год и сколько налогов ему следует уплатить в Королевскую казну. Или о том, что налогоплательщик не доплатил или переплатил энную сумму налогов в прошлом году. Или о том, что налогоплательщик укрыл от всевидящего ока Королевы такой-то дополнительный доход и немедленно должен возместить короне нанесённый ущерб.

В конверте на моё имя было вложено письмо и нарядный банковский чек с кругленькой суммой.

Дорогая миссис, любезно обращался ко мне в письме налоговый офицер Её величества. Я посчитал налоги, заплаченные Вами в королевскую казну в прошедшем финансовом году. Вы заработали столько-то, и налогов заплатили столько-то. В итоге Вы переплатили нам полторы тысячи фунтов и мы Вам должны. Получите от нас эту сумму в виде приложенного чека.

Как я могла заплатить налогов больше, чем требовалось, решить было трудно. Я была наёмным работником в серьёзной инженерной корпорации, которая сама рассчитывала все мои налоги и социальные выплаты и затем отправляла их куда следует. В виду сложности прогрессивной системы британских налогов, сильно в них разбираться мне не хотелось.

Получать именные банковские чеки всегда приятно. При первом удобном случае я пошла в свой банк и обналичила чудесно свалившуюся с неба фунтовую сумму.

Прошло два месяца. Почтальон опять доставил конверт из налоговой. Дорогая миссис, опять обращался ко мне королевский офицер. Я посчитал налоги, заплаченные Вами в королевскую казну в прошедшем финансовом году. Вы заработали столько-то, и налогов заплатили столько-то. В итоге Вы недоплатили нам две с половиной тысячи фунтов и Вы нам должны. Просим Вас незамедлительно выплатить долг, в противном случае Вам будут начислены пени.

Цифры моих прошлогодних заработков и уплаченных налогов в первом и втором письмах не совпадали. Чепуха какая-то, подумала я. Потом сообразила, что в прошлом году я поменяла работу. Похоже, налоговая служба Её Величества просто запуталась. В первом письме посчитала доходы и налоги только от одной моей работы. Через два месяца посчитала снова, приплюсовав доходы и налоги от моей новой работы. Теперь вышло, что два моих прошлогодних работодателя в общей сложности не доплатили от моего имени налогов на суммув тысячу фунтов. Плюс чек на полторы тысячи фунтов, который налоговая легкомысленно мне отправила после первого неполного расчёта. Вот и получается, что в итоге я должна Королеве Елизавете нехилую сумму.

Я попыталась связаться с бухгалтериями своего предыдущего работодателя и нынешней работы, чтобы выяснить, действительно ли они не доплатили налогов и где произошла ошибка. Бесполезно, у бухгалтеров не было никакого желания копаться в моём финансовом прошлом.

Делать нечего. У британской королевской казны в должниках лучше не значиться, а не то стражи Елизаветы Второй могут ведь и голову отрубить, как когда-то расправились с шотландской Марией по указу Елизаветы Первой. Я отправила по адресу налоговой службы чек на сумму в две с половиной тысячи фунтов. Совершенно определённо, что налоговая благополучно мой чек получила и обналичила, так как означенная сумма через несколько недель была списана с моего банковского счёта. Как говорится, заплати налоги и спи спокойно.

Муки современного телефонного общения

Прошло еще два месяца. Снова письмо из налоговой. Вы нам должны две тысячи пятьсот фунтов, дорогая миссис. Извольте уплатить, а не то хуже будет.

Тогда я решила разобраться с налоговой по телефону. Осуществлять подобные телефонные звонки на службе во время рабочей недели невозможно, пришлось ждать выходных. Добрая половина субботы была угроблена на общение с британской налоговой. Чтобы к ним просто дозвониться, нужно обладать недюжинным терпением. На фоне терапевтически успокаивающей музыки нежный голос английской леди шелестит тебе в ухо о том, что «Ваш звонок очень важен для нас». Затем перечисляет тебе десять вариантов нажатия кнопки с цифрой от нуля до девяти в зависимости от того, по какому поводу «Вы намереваетесь к нам обратиться». Пока ты пытаешься и никак не можешь сообразить, какой из перечисленных вариантов больше всего соответствует именно твоему случаю, леди Гамильтон уже всё меню перечислила и отсылает тебя к началу своего автоматического приветствия. Прослушиваешь весь набор заново и тычешь кнопку, скажем, с цифрой пять в слабой надежде, что угадала, потому что ни один из десяти вариантов тебе, в общем-то, не подходит. И опция помощи оператора при этом отсутствует.

От цифры пять пышным древом расцветает подменю в новые десять вариантов. Ни один из них тебе решительно не подходит. Возвращаешься обратно к началу, чтобы слегка остудить закипающий мозг обнадёживающим шелестением о том, что мой звонок очень важен для них. Пробуешь нажимать все остальные кнопки. Плутаешь по звуковым дебрям раскидистого подменю с самыми немыслимыми вариантами причин, по которым я пытаюсь до них дозвониться. Наконец добираешься до живого голоса дежурного офицера. Он говорит, что мой случай не совсем по адресу и переводит мой звонок на другой отдел. Опять начинает играть музыка и минут пятнадцать никто не берёт трубку. Затем связь прерывается. Выпускаешь пар в виде громкой нецензурной брани на родном языке (помогает лучше всего), выпиваешь водки, чтобы слегка залить оголённые дымящиеся провода нервной системы, и начинаешь всё сначала.

Наконец, дозвонилась. Объяснила, что, скорее всего, последнее письмо о недоплате налогов отправлено мне по ошибке, потому что два месяца назад я вернула налоговой сумму в размере двух с половиной тысяч фунтов. Офицер Сэм попросил меня уточнить, каков был номер отправленного мною банковского чека, и какого числа у меня списалась со счёта деньги. Порывшись в банковских выписках и чековой книжке, я сообщила Сэму нужные детали. Сэм отключился, и в ухо мне опять стала играть ненавистная музыка. Минут через двадцать Сэм включился и сообщил мне радостную новость о том, что моя оплата долга подтверждается, и я налоговой ничего не должна. «Мы внесём данные о Вашей оплате в нашу систему, мэм, и Ваш долг будет аннулирован», заверил меня Сэм.

Системный сбой королевской налоговой службы?

Через три месяца очередное письмо из налоговой. Я по-прежнему должна Королеве всю ту же сумму. Вне себя дозваниваюсь до налоговой. Докладываю офицеру Питу свою историю, держа наготове все данные об уплате налогового долга. Долго слушаю музыку. Офицер Пит подтверждает, что я ничего налоговой не должна, и обещает внести данные в систему. «Нет, вы прямо сейчас внесите данные в вашу полоумную систему, чтобы эти ваши дурацкие письма перестали меня допекать», с трудом сдерживая праведный гнев и стараясь не переходить на крик, требую я. Пит соглашается и заверяет, что он только что так и сделал. Система обновлена, долг за мной не числится, больше писем я получать не должна.

И затем каждые два-три месяца я стала получать из налоговой «письма счастья» на одну и ту же тему о долге. Я научилась относительно быстро дозваниваться в налоговую. Я выучила наизусть номер когда-то отправленного в налоговую чека и все данные списания денег с моего счёта. Налоговые офицеры Сэмы, Питы, Крэйги и Йены по телефону каждый раз подтверждали, что вот теперь-то уж наконец система обновлена и никакого долга за мной больше не числится. Но письма продолжали приходить, и через год сумма долга в них увеличилась на сто фунтов. Видать, великолепная налоговая система Британской империи, мистически неподдающаяся обновлению стараниями телефонных служащих, стала насчитывать пени.

Поделившись с коллегами по работе своими долгоиграющими налоговыми злоключениями, я услышала от них много интересного. Оказывается, подобные истории происходят у британских подданных довольно часто. Королевская налоговая служба то и дело насчитывает исправным налогоплательщикам несуществующие долги, и те несчастные, кому не повезло попасть в этот круг, скачут по нему годами: звонят в налоговую, пишут письма, пытаются судиться, но ничего не помогает.

Понимая, что телефонными звонками мой гордиев узел не рассечь, я поначалу подумывала отправить в налоговую гневное письмо. Но рассказы коллег меня охладили. И я просто перестала реагировать на послания из налоговой, хотя на всякий случай их не выбрасывала, складывая в отдельную папку. Бессонными ночами в голове бродили мысли о бедолаге Марии Стюарт.

Через полтора года я опять поменяла работу. Теперь из наёмного работника я превратилась в индивидуального предпринимателя, задорого продавая различным инженерным компаниям свои высоко профессиональные услуги. Как бы намекая на бренность сего предприятия, мы с мужем Владимиром Солнцевым зарегистрировали в Англии свою частную компанию под названием «Вовик Лимитэд». Теперь нам самим надо было управлять своими доходами и налогами, и мы наняли бухгалтерскую контору, призванную заниматься нашими финансовыми вопросами и выступать в роли налогового агента «Вовика».

Бухгалтеры находились в центральном Лондоне. За несколько лет совместной деятельности мы ни разу встретились — наше деловое общение происходило исключительно по телефону или переписке, когда почтовой, а когда электронной. По прошествии очередного финансового года бухгалтер по имени Кэрол позвонила мне со срочным делом. В контору поступило письмо из налоговой о том самом злосчастном долге. Мария, с тревогой в голосе сказала Кэрол. Этот долг висит на Вас с позапрошлого года, и если Вы его до сих пор не уплатили, то Вам незамедлительно надо это сделать, потому что иначе нам будет затруднительно продолжать играть роль вашего налогового агента.

Я уверила Кэрол, что никаких прошлогодних долгов не имею, и поведала ей свою печальную историю. Тут-то и возник удобный повод попробовать наконец решить проблему с помощью лично оплачиваемого финансового агента. Кэрол доверительно сообщила, что у них, сертифицированных финансовых консультантов и налоговых агентов, есть своя горячая линия в британское ведомство по доходам и сборам, и уж она-то быстро сможет до них дозвониться и выяснить, почему с меня вот уже почти два года не могут списать долг.

Бедная Кэрол. Ей пришлось признать полное поражение в борьбе за презумпцию налоговой невиновности своего клиента. В ведомстве ей подтвердили, что получили от меня сумму долга в две с половиной тысячи фунтов. Однако при этом сообщили, что по непонятной причине не в состоянии внести обновление в систему и долг упорно значится в записях. Налоговики клятвенно обещали разобраться и перезвонить Кэрол через неделю. Ни через неделю, ни через две звонка от них не последовало. Меж тем, Кэрол предстояло подавать от моего имени годовую налоговую декларацию, и сумма застарелой налоговой задолженности неумолимо маячила перед глазами агента и требовала учёта в формулярах. Кэрол опять позвонила в налоговую, там опять обещали разобраться и перезвонить, но всё это, похоже, было просто отговорками — перезванивать королевские служащие и не думали. В одном из телефонных разговоров я выразила Кэрол удивление по поводу такой, нежно говоря, неэффективной работы главного финансового органа Британской супердержавы. Да, мягко и грустно ответила Кэрол. Надо признать, что наше налоговое министерство работает из рук вон плохо, просто отвратительно работает. Об этом на самом верху и в британском парламенте много лет уже говорят, а сделать, кажется, ничего не могут — маразма в налоговом ведомстве с каждым годом становится всё больше.

В конце концов Кэрол сообщила мне, что она не может ничем помочь и «умывает руки». На Вашем месте, написала она мне в очередном электронном послании, я бы отправила в налоговые органы жалобу об инкриминируемом Вам несуществующем долге, а копию этой жалобы отправила бы члену парламента Вашего округа. Член парламента вряд ли будет вмешиваться и помочь ничем в этом вопросе не сможет, но, быть может, сознание того, что Вы пожаловались в парламент, заставит налоговую немного пошевелиться.

Member of Parlament — последняя надежда англичанина

Совет Кэрол заставил меня усесться за составление жалобы в высшие британские инстанции. Сие мероприятие оказалось заковыристым делом и заняло целый выходной день. Выработанная с годами работы усидчивость и некоторая привычка к писательству сослужили мне добрую службу. Сохраненные письма из налоговой тоже очень пригодились. За последние два года их набралось восемь не считая тех, которые были получены моими бухгалтерами. Я составила таблицу и внесла туда все эти восемь писем. Указала даты их получения. Против каждого письма перечислила все свои телефонные звонки в налоговые службы. Против этих телефонных звонков отметила результаты переговоров с Сэмами, Питами, Крэйгами и Йенами. Зафиксировала в таблице все их утверждения о том, что никакого долга за мной не числится, и записи в налоговой системе будут или уже исправлены и обновлены. Эту роскошную кропотливо составленную таблицу я включила в качестве приложения к своему письму господам офицерам королевской налоговой службы.

В письме я написала, что если с меня в самом ближайшем будущем в письменном виде не будут сняты все обвинения в неуплате налоговой задолженности двухлетней давности, то я подам на налоговые органы в суд и буду требовать компенсации за нанесенный мне моральный, физический и финансовый ущерб. В приписке к письму я поместила уведомление о том, что копия данной жалобы отправлена на имя Филиппа Ли, местного члена британского парламента.

Обращение к местному члену парламента — последняя надежда британца, отчаявшегося добиться справедливости. Не раз и не два нам доводилось слышать истории о том, как местный член парламента помог в чьей-то безнадёжной тяжбе или в ином тупиковом общении простолюдина с властями. Еще чаще приходилось слышать советы британцев друг другу обратиться за советом или жалобой к своему члену парламента (why don’t you write to your local MP?). И даже нам с профессором Солнцевым однажды довелось обратиться за помощью к Филиппу Ли, члену парламента от консервативной партии, представляющему наш избирательный округ. Правда, тогда на наше письменное обращение мистер Ли ответил отпиской, дескать, не по адресу обратились. Во время избирательной кампании в парламент портреты Филиппа Ли, сорокапятилетнего красавца-блондина с сияющей белозубой улыбкой красовались на огромных плакатах, установленных по обочинам улиц нашего беркширского округа.

Веры в то, что мистер Ли снизойдёт до помощи по такому житейскому вопросу, как передряга с налоговой, не было никакой. Но сказал «А» налоговой, говори «Б» члену парламента, как посоветовала наша умудрённая опытом бухгалтерша Кэрол.

В послание мистеру Ли я вложила копию жалобы в налоговую службу. В предельно кратком письме к нему объяснила суть обращения и добавила, что не уверена, сможет ли мистер Ли чем-либо помочь, но полагаю, что ему может оказаться небесполезным знание о том, как государственное ведомство игнорирует законные права исправных налогоплательщиков в его, мистера Ли, избирательном округе.