Бесплатный фрагмент - Ангел обыкновенный

ЧАСТЬ 1

СТЕША И ТАША

Прошлое — это как будто «не про меня». Реальной я ощущаю себя только в настоящем, а то, что со мной происходило раньше — могла ли я, нынешняя, всё это сотворить?

Первая версия меня — шести лет. Да, конечно, есть воспоминания и о более ранних годах, но на тех картинках я какая-то бесплотная, а во дворе на бульваре Звездолётчиков у меня есть руки-ноги, коричневое клетчатое пальто и шапка-шлем неопределенного оттенка. У меня даже есть дом и родственники. Я разглядываю худую смуглую девочку, с которой мне только что велели дружить. Она выше меня на целую голову, у неё непривычная внешность и необыкновенное имя. Позади меня пятиэтажка, впереди — такие же новые дома образуют квадрат двора. Наверно весна, потому что травы нет, но красная земля сухая, и очень тепло. Солнца столько, что дома кажутся белыми, а деревьев нет совсем, видимо не успели посадить. Я очень хорошо сделанная, детально проработанная, вдруг образовавшаяся ниоткуда, с кучей мыслей в голове.

С тех пор постепенно в моей памяти собралась целая галерея различных версий меня, но напишу я только о трёх.

Сначала мне показалось, что я пришла не по адресу. Офис нанимателей больше походил на почтовое отделение, чем на контору рекрутинга. Такие же плакаты на стенах, десяток соискателей у приемных окошек. Пока я запихивала в узенькие строчки анкеты всю свою жизнь, подошла моя очередь. Женщина за стойкой за пару секунд исчеркала бланк вдоль и поперек красными чернилами. Не глядя, она резко бросила в мою сторону:

— Надо заполнять все поля. Я сама должна угадать, по какой вы вакансии?!

— Извините. Я по объявлению. Думала, что тут все подписываются на «Нумератора».

Моя собеседница похожа на птичку, подумала я в тот момент, когда она вскинула на меня свои испуганные, немигающие глаза. Румянец схлынул с бледных щёк, а потом снова набежал ещё ярче, только как-то неровно, пятнами.

— Зачем вы встали в мою очередь?!

В её голосе было столько паники, что я невольно сделала шаг назад. Так же поступила и вся очередь за мной в тот миг, как было произнесено слово «Нумератор».

— Вам не сюда! Никогда не стойте в моей очереди!

Стандартный молодой человек в черной униформе взял мою анкету со стойки одной рукой, меня под локоть другой и недовольно прокомментировал:

— Приходят наниматься, а сами даже читать не умеют. Написано же, и крупными, причем, буквами!

Он отпустил мою руку так умело, слегка подтолкнув вперед, что я оказалась прямо перед табличкой «Регистрация Нумераторов». Буквы и в самом деле были крупные. Дверь отворилась, и я попала в кабинет, отделанный темными деревянными панелями. Стол, стул, зеркало на стене.

В этот момент я начала беспокоиться.

Десять минут, двадцать.

…если выйду отсюда, то куплю себе мороженое…

Сорок минут.

…надо было сначала у знакомых поспрашивать про работу… стул жесткий… подожду ещё секунду и встану…

— Добрый день!

Милый, светловолосый мужчина средних лет протянул мне бумажный стаканчик с водой. Те несколько секунд, пока он читал мою анкету, дали мне возможность разглядеть собеседника. На его щеках было много мимических морщинок от частых улыбок, а на лбу — от тяжелых мыслей. Выгоревшие на солнце ресницы, кудряшки на висках, ухоженные руки.

— Примите извинения за задержку. К нам нечасто приходят по данной вакансии. Как я могу к вам обращаться?

— Можно просто по имени.

— Для вас я — Куратор. Давайте уточним во избежание недоразумений: вы пришли к нам устраиваться на работу…

Я неуверенно продолжила после долгой паузы:

— Нумератором.

— Знаете, чем они занимаются?

— Ходят по домам и ведут списки тех, кто исчез.

— Кто вам это сказал?

Я промотала в голове все определения, что пришли мне в голову при виде Куратора. Кажется, первое было: «милый». Теперь я бы это слово никогда не употребила, глядя на человека с жесткими складками вокруг губ, цепким взглядом и застегнутой на все пуговицы накрахмаленной рубашкой.

Что же мне ответить?

Никто никогда напрямую не упоминает Нумераторов. О них не говорят. Их не любят. Моё представление сложилось само по отрывкам разговоров в магазинах, из шепота детей, рассказывающих друг другу городские легенды, из кратких заметок в газетной хронике: «Нумератор округа выявил 18 случаев, из них ни одного не принято к расследованию ввиду отсутствия заявлений родственников пропавших».

Ещё я знала, что это государственная должность с приличной зарплатой, на которой власть много не теряет, потому что Нумераторы тоже рано или поздно исчезают. Нынче в Ландракаре только одна ставка по этой должности на целый округ, и та вакантная уже пару лет. А ещё я слышала (и уж точно в это не верю), что рядом с Нумераторами иногда видят Драконов, как и рядом с теми, кого они исчисляют.

Куратор терпеливо ждал. Я попробовала прикинуться недоумчивой, однако на хлопанье ресницами и пожимание плечами он никак не среагировал, поэтому пришлось отвечать:

слышала о Нумераторах с детства;

в семье был прецедент — пропала сестра 10 лет назад;

никто не записал её имя, сейчас уже не восстановить, но ведь все забывают имена и лица;

а причем тут «личное» — мне работа нужна!

здоровье хорошее, ничем не болею;

да, люблю путешествовать, в быту неприхотлива;

у меня есть мотивация — мне работа нужна!

я умею решать конфликты;

ну, нет, про Драконов это полный бред, просто профессия обросла слухами;

что тут сложного: ходи из дома в дом, как при переписи, с людьми разговаривай;

да, я знаю, что ландракарцы не любят говорить на эту тему;

сны?! я думала это тоже выдумки, как про Драконов;

я очень обучаема, прочитаю все инструкции, обещаю, что буду им следовать;

дайте мне, наконец, эту работу!!!

После допроса мы помолчали, потом Куратор вздохнул, посмотрел на меня неожиданно добро и озвучил решение:

— Ты дура, но совершеннолетняя дура. Просто не представляешь куда подписываешься — тебе ведь с Брежатыми придется общаться. Давай договоримся: захочешь уйти с работы — просигналь. Инструкции соблюдай четко.

Он встал, одернул жилетку, поправил галстук, пригладил ладонью завиток, выпавший из челки, и тихонько повторил:

— Дура!

Тем днём, что стал первым в цепи событий, мы с сестрой разбирали мамину жизнь. Она вся поместилась в двухкомнатной квартирке в Затопше, городе нашего детства. Подержав каждую вещь в руках, вспомнив все истории, что были с ней связаны, мы клали её в один из трех углов. В одном копились те вещи, что заберет сестра, в другом те, что отойдут мне, а из третьем готовились на выброс. Хотелось оставить почти всё — ручной росписи муравленные кувшины, хрустальные бокалы, нити разноцветного чешского бисера, елочные игрушки, старые детские книжки.

Фотографии лежали в коробке из-под обуви. Некоторые события с них мы вспомнили исключительно по одежде, в которую были одеты в тот момент. Так фото, где я в клетчатом пальто и шапке-шлеме оказалось прочно связано в моей памяти с днём переезда на бульвар Звездолётчиков и знакомством с Эммой.

Сестра же по другому снимку вспомнила, как в раннем детстве, когда они с родителями жили в Незатопленном Месте, ей подарили красивое красное платье, но не в горошек, как у всех, а в «звездочку». Это платье произвело на неё неизгладимое впечатление: «Я была в поселке Звездой!». И в этом новом платье, исключительно для «покрасоваться», она села на бак с водой, прикрытый полотенцем. Крышки под тряпицей не оказалась, и сестра провалилась в полную воды кадушку. Вытащила её мама, которая, на счастье, оказалась в этот момент на летней кухне.

А вот кузина Валя в зеленом пальто с каракулевым воротником. Печальная была история. Она начала раскачиваться в своем новом пальто на досках, брошенных в грязь, как мостики, чтобы можно было перейти через улицу, и плашмя упала в весеннюю распутицу.

На другой фотографии я в смешном клеенчатом плаще и такой же косынке, завязанной под подбородком. Комичность снимка заключалась в том, что Эмма на две головы выше меня. Мы с ней почти девять лет обитали в одном доме — я на первом этаже, а она на третьем, и это были как две параллельные вселенные, которые соприкасались между собой только в одном месте — в детской комнате Эммы. Я жила с мамой, работающей на заводе, и сестрой, старше меня на целое поколение. Играла в дворовой компании, училась в классе, откуда вышли все бандиты нашего района. У Эммы были оба родителя, она не гуляла во дворе, изучала английский с репетитором. Мы дружим с ней до сих пор.

— Что делаешь? Может, поужинаем? — голос сестры напомнил, где я и почему.

— Давай, — я потянулась в крохотную кухоньку следом за Кирой. — Представь, нашла семейные метрики. Ты знала, что прадед наш был лесничим? У него было две жены. Первая ослепла и рано умерла. А вторая, Конкордия, зачем то переехала в деревню из Санкт-Петербурга. К тому времени прадед уже овдовел и позвал её замуж. Их сын впоследствии женился на Марии, нашей бабушке. Кстати, можно я возьму себе чугунную сковородку для блинов?

Разложив еду по тарелкам, мы вернулись в большую комнату. Кира забралась с ногами на диван, а я села напротив неё на крашенную табуреточку, в пол роста от обыкновенной.

— И откуда ты всё это знаешь?

— Так я много лет вела записи семейных хроник с маминых слов. За несколько лет собрала почти все её воспоминания.

— Мы с ней никогда ни о чём таком не говорили.

— Она очень уставала от этих разговоров. Начинала всегда охотно, а заканчивала на нерве, разбередив душу.

Кира поправила навесец на лампу, отчего на стены зашли длинные ажурные тени и вздохнула:

— С мамой было трудно… Я не знаю, бывает ли хорошей смерть, но я бы тоже хотела уйти мгновенно… Даже не знала, что сердце может просто разорваться…

В тот же день как я подписалась на Нумератора, мне объяснили про Брежатых и их отряд «Стрепеты». Я подписала документ о последствиях выбалтывания государственной тайны, пару бумаг по технике безопасности, а потом мне рассказали, чем конкретно я должна заниматься. Вежливо поздороваться — раз, узнать были ли исчезнувшие — два, спросить, снились ли им сны — три. И больше ни единого вопроса.

Как мне вести себя в той или иной ситуации, было изложено в «Правилах поведения Нумератора». Этот толстенный справочник на трехстах станицах мне следовало изучить от корки до корки и сдать экзамен к концу недели.

Я пыталась.

Но разве можно быстро выучить карты дорог, названия населенных пунктов, фамилии мэров, исторические справки, правила оказания первой помощи, юридические ссылки, номера телефонов, психологию общения, шаги по антикризисному выходу из кризиса, способы втереться в доверие и уйти от встречных вопросов, а также все прочие, важные в моей нынешней профессии сведения? За три дня я успела прочитать 165 страниц справочника, остальные пролистала.

Экзамен принимал Куратор. Он выглядел иначе, чем в день собеседования, может быть потому, что верхние пуговицы его рубашки и жилета были расстегнуты. Всего две пуговицы, а перед тобой уже другой человек.

Вопросы теста были самые разнообразные.

Вопрос первый.

«У вас создались натянутые отношения с коллегой. Допустим, что причины вам не совсем ясны. Что вы предпримете в первую очередь для того, чтобы устранить напряженность во взаимоотношениях:

— вызовете на откровенный разговор этого коллегу;

— разберетесь в своем поведении по отношению к коллеге;

— обратитесь к другим коллегам, которые хорошо его знают».

…

…Вопрос девятый.

«Когда на вас нападает собака, вы:

— ищете палку или другой предмет и начинаете обороняться;

— сохраняете спокойствие, не позволяя собаке находиться позади вас;

— убегаете и ищете убежище».

…

…Вопрос двенадцатый.

«Драконы это:

— мифические существа;

— галлюцинации, возникающие в стрессовой ситуации;

— реально существующие формы жизни».

….

…Вопрос двадцать четвертый.

«Когда вы спите на новом, чужом месте:

— в том случае, если условия подходящие, сплю хорошо;

— не сплю;

— в любом месте сплю беспробудно».

Галочки перед ответами я поставила там, где ответ мне нравился больше всего.

Просмотрев тест, Куратор поднял на меня свои чудесные голубые глаза и сурово спросил:

— Ты Справочник до какой страницы прочитала?

— До 301-ой, — соврала я. — Может, что-то не так запомнила?

У Куратора оказалась с собой стирательная резинка. Я поняла, почему мне дали карандаш, а не ручку, в тот момент, когда он удалил несколько моих ответов и поставил галочки в других местах. Так я блестяще сдала экзамен на право быть государственным Нумератором округа.

Дома я внимательно разглядела жетон, дающий мне право войти в любой дом и задать вопрос любому человеку. На эмалированной поверхности меленько был изображен герб Ландракара, под ним раскрытый блокнот, на страницах которого выбит номер 5528. Только сейчас, держа в руках заветный ключ от любой двери в этой стране, я почувствовала, что реально не хочу знать правду.

Звонок телефона зазвучал резче обычного. Мужской голос на другом конце провода представился Михаэлем и спросил:

— Ты получила жетон?

— Получила.

— На автовокзале купи билет на утренний рейс, к вечеру как раз будешь на месте. Выспишься, а с утра приступим к делу.

Голос был очень дружелюбный. Я сразу же прониклась безграничным доверием и расположением к говорящему, но на всякий случай уточнила:

— Вы меня ни с кем не путаете?

Трубка помолчала, потом слегка язвительно заметила:

— Вот который раз он забывает предупредить о моем звонке! Челку свою белобрысую не забывает поправлять, а инструктаж грамотно провести не может!

— Со мной очень хорошо провели инструктаж.

— Ага, и забыли сказать имя напарника.

Я сделала круглые глаза, хотя мой собеседник не мог их увидеть.

— Ты что серьезно думала, что тебя одну на работу выпустят? Похоже, ты Справочник от середины до конца не дочитала. В той части как раз написано, что первые дни нумератора сопровождает более опытный напарник.

— Я только про «Стрепетов» знаю.

— Ничего ты о них не знаешь! Я твой сопровождающий в округе. Зовут меня Михаэль. Жду завтра на вокзале по прибытию автобуса. Остальное решим на месте.

Долгое время после того как телефон замолчал, я пребывала в растерянности из-за выпадения из зоны действия чудесного голоса моего напарника. В агентство решила не звонить, чтобы не признаваться Куратору, что я не прочитала вторую часть Справочника.

Мы перебрали платяной шкаф, следом книжный, потом добрались до ящиков письменного стола, где сестра хранила свои детские рисунки и вырезки про балет. Я вернулась к домашнему архиву, решив просмотреть его до последней бумажки. Забилось ли моё сердце при виде той эпистолии, так сказать, в предчувствии грядущих перемен? Ничего подобного. Я лишь испытала жгучее любопытство человека, живо интересующегося прошлым своей семьи.

Пожелтевший листок с чуть видным тиснением по верхнему краю я откопала среди поздравительных открыток. Осторожно развернула сложенный вчетверо листок. Бумага была обезвоженная, вся в мягких заломах, словно в морщинках. Автор записки пользовался синими чернилами, но со временем они приобрели зеленоватый оттенок, где-то стерлись, а в одном месте, туда, куда упала капля воды — может, слеза? — вообще размылись. Письмо было датировано августом восемнадцатого года прошлого века:

«Дорогая сестра! Я по-прежнему верю, что родственные связи значат для тебя столько же, что и для меня, поэтому прошу — верни, пожалуйста, мою коробку. Ты же знаешь, что вещи, которые в ней лежат, очень важны для меня. Кора, я ведь малое прошу! Не смотря ни на что, твоя Фима».

Перевернув листок, я нашла на оборотной стороне питерский адрес с указанием улицы, номера дома и квартиры, ниже которых была приписка — «Конкордии, лично в руки». Похоже, у нашей прабабки Коры была сестра Фима.

— Кира, ты знаешь, как получается сокращенное от имени Фима?

— Наверно от Серафимы.

Чаще всего в разговорах мама упоминала нашу бабушку Марию, которая была почтальоном и страдала близорукостью оттого, что читала вслух на деревенских посиделках при свете лучины толстые романы Дюма. Мария разносила почту круглый год, в любую погоду. Зимой, в мороз ходила в резиновых калошах на шерстяной носок. Чтобы не потеряться в метели она оставляла в сугробах ветки-разметки, а сугробы иногда превышали человеческий рост. Между этими снежными стенами прокладывались узкие тропинки, и на такой тропе порой было не разминуться. Однажды, глухой зимней ночью ей встретился зверь. Так блеснул желтыми фонариками глаз, что стало понятно: не собака, а волк. В сторону от него было не уйти — сугробы. Мария начала отступать мелкими шажками, а сама уговаривала волка не трогать её, ведь дома дети мал-мала меньше. Так она пятилась и волку «зубы заговаривала». Зверь за ней шел до самой лошадиной колеи, а потом исчез.

Про Фиму я ничего из своей памяти не выудила, но вспомнила сон, который отчетливо и ясно приснился мне пару лет назад. Словно я после долгого отсутствия зашла в просторную профессорскую квартиру с множеством книжных стеллажей, заставленных пыльными томами и стопками научных журналов. В том сне я испытала чистую радость возвращения в место, где мне когда-то было хорошо.

Из этих размышлений меня вывела сестра, которая к тому времени залезла на стул, а с него на маленькую табуретку, чтобы достать вещи с антресоли. Я снизу показала Кире найденное мной письмо, но оно её не заинтересовало, поэтому ветхий листочек отправился к тем вещам, что я забирала себе.

Постепенно, день за днем, дом нашего детства пустел. Соседи охотно разбирали мелкую мебель и разную полезную утварь, которую мы по вечерам выносили к кирпичной ограде, скрывающей мусорные баки. Потом крытый фургон увёз всё оставшееся в Сиверск. Так бесповоротно эта квартира в доме у подножья чаши холодного моря перешла в разряд воспоминаний…

Первый раз я увидела Михаэля посреди ночи, в сотнях миль от места, где я живу. Я ехала к нему почти десять часов, потом стояла на ветру в центре поселка, освещаемая единственным фонарем в округе. Мне было лень достать куртку из рюкзака, поэтому я глубоко и медленно дышала, убеждая себя, что не мерзну и что это нормально — приехать на край света и ждать встречи с незнакомцем ближе к полуночи.

Михаэль подошел близко, однако не переступил круг света. Вживую его голос, как и по телефону, был хороший: густой, доброжелательный, почти не колючий. Спросил что-то неважное, повел за собой в темноту. Ему было привычно идти по знакомой дороге, а я спотыкалась, потому что смотрела под ноги и обдумывала ответы — очень хотела понравиться. Михаэль не делал шаг короче, чтобы мне было удобно за ним поспевать:

— Я думал ты моложе.

— Да, многие ошибаются по телефону. Лет на десять.

— Бывала здесь раньше?

— Нет.

— Опыт есть?

— Нет.

— Дай-ка я на тебя посмотрю.

И он включил фонарь мне прямо в лицо.

— Очень красивая, — просто как факт сказал он, беззастенчиво меня разглядывая. — Я тебя по-другому представлял. Раньше работала с напарниками?

— Нет.

— И как оно?

— Как родной.

Он долго смеялся, но фонарь не выключил, а освещал им всю оставшуюся дорогу.

Разбирать чужую жизнь после ухода человека трудно. Вот почему по возвращении из Затопши я решила освободить собственный дом от бумажного хлама. Выбрасывала почти всё. Старые счета и выцветшие квитанции. Лекции, которыми когда-то дорожила, но уже никому не буду читать. Записные книжки с давно утерянными контактами.

А потом нашла тетрадь с чужими умными высказываниями. И уж если альбом, куда вписывала мамины рассказы и значимые для семьи события я назвала «Семейные хроники» (или, как их переименовала сестра — «Хроники Акаши от Таши»), то эти записи естественно получили название «Духовная тетрадь». На сотне страниц в течение многих лет копились мысли, которые приходили в разное время и из разных источников, поэтому я частенько не указывала, где позаимствовала то или иное откровение.

Некоторые слова приходят в тот момент, когда ситуация, ими описываемая, находиться в стадии разрешения. Начинает казаться, что ты читаешь хорошо сформулированные собственные переживания. А иногда приятие каких-то истин происходит иначе — чужое высказывание словно снимает завесу, потому что ты уже думал на заданную тему подсознательно, просто сам не успел озвучить. Каким бы образом это не происходило, но другими людьми сформулированные мысли так прочно сплавляются с твоим сознанием, что, со временем ты уже не можешь вспомнить, как пришло к тебе знание: изнутри или извне. Ты просто начинаешь всем этим пользоваться, упоминать в разговорах с друзьями, редко называя источник, потому что теперь это твои личные переживания и опыт.

Как, например, чья-то фраза — «Сегодня у тебя есть шанс стать причиной чьего-то отличного настроения. Что может быть лучшей наградой за прожитый день?» — подтверждается мною ежедневно на собственном опыте. Каждое утро в течение четырех лет я хожу на работу пешком и встречаю человека, который так же проходит все пять остановок, только в обратном направлении. Я называю его «Ангел дня». Хотя мы не здороваемся, а только почти улыбаемся друг другу, это одно из приятных событий в начале дня…

Я открыла последнюю страницу тетрадки, чтобы вспомнить, на чём же остановилась в своих записях. По традиции, автора не указала, просто выписала текст:

«Индустрия Просветления подарила нам идею некоего жизненного Предназначения. Нас заставили поверить, что, только следуя своему Предназначению, наша жизнь окажется не пустой, а будет иметь ценность. Будто есть что-то важное в каких-то наших внешних действиях, будто мы должны отыскать некий образ жизни или профессию, некую социальную занятость, которая и есть наш духовный Путь. Однако, до тех пор, пока предназначение не найдено и пока нет понимания, что именно человек должен делать в миру, он живет с ощущением, что он духовный неудачник, который не смог найти себя. Оттого человек живет как-то неправильно, неверно, не по-настоящему, и жизнь проходит мимо. Ищущий чувствует себя глубоко несчастным, ничтожным, несостоявшимся и все более отчаявшимся. Идея существования уникального индивидуального Предназначения — одна из самых больших иллюзий и самая тонкая духовная ловушка эпохи «New Age».

Взглянув на часы, я решила, что подумаю об этом позже, в режиме «ой-ой, опаздываю» наскоро навела красоту и заглянула в комнату сына:

— Ты чего шмыгаешь носом? Насморк подхватил?

Большой ребёнок доложил машинально, глядя не на меня, а на монитор компьютера:

— Это не сопли, а сломанный нос — он всегда словно заложен.

— Какой сломанный нос?!

Тут сын всё-таки оторвался от экрана и довольно раздражительно ответил:

— Обыкновенный! Ты не помнишь, что ли, как я в детстве его ломал? Фингал был ещё на всё лицо.

— ????!!!!!

— Ты реально не помнишь?! У меня все друзья знают эту историю.

Мой голос стал ломким и звонким:

— Клянусь, я не знала ничего! Где? Когда?

— Я был у бабушки с ночёвкой, зимой. Мне было лет девять-десять. Убегал от собак, смотрел назад, а когда повернулся, было поздно: вот она, железная перекладина — БАЦ! У меня вся варежка была в крови, я её даже выжимал.

Я постепенно переходила на ультразвук:

— А я-то где была?!!!

— Да откуда я знаю!!! Бабуля сделала компресс, утром я поехал домой, ты еще волновалась, что синяк под глазом.

— Но я не помню ни про сломанный нос, ни про собак!

— Наверно, я тебе сказал, что просто упал. Видишь горбинка? Эй, ты в порядке, мам? Тебе что, плохо?

В незнакомом месте долго не спиться.

Михаэль нашелся на кухне. На мое приветствие он только кивнул и подвинул ко мне тарелку с гречневыми хлопьями.

— Мне бы чашечку кофе для «сборки».

— Что ещё за «сборка»? — кустистые брови напарника встали домиком.

— Кофе центрирует.

— А то, что сердце может застучать, слышала? Кофе нет. Я почитаю, а ты пока меня поразглядывай.

Я наливала молоко в чашку понемногу, чтобы хлопья не размочились. Михаэль напротив меня шуршал страницами окружной газеты. Про него так и просилось сказать — неладно скроен, да крепко сшит. Был он очень высок, а по моим меркам так просто могуч. Походил на медведя — был косолап, лохмат и брадат. Сразу не поймешь, то ли добрый по характеру человек, пытающийся выглядеть суровым, то ли жесткий, но притворяется доброжелательным.

Михаэль спросил поверх газеты:

— Ну и как я тебе показался?

— Голос хороший.

— А то! В нашем деле очень важно первое впечатление. Никак не пойму, почему тебя выпустили в Нумераторы. Ну, посмотри на свои детские ручки, послушай голосок — какой из тебя Исчислитель!

— Экзамен сдала, жетон получила, и за завтрак спасибо.

Михаэль усмехнулся в бороду:

— Странно и то, что тебя так быстро взяли в найм. Обычно они разрешают всякому делу перебродить на своих дрожжах, всё временят да медлят, — он сложил газету и бросил её куда-то за плечо. — Если поела, то собирайся. Начнем опрос в другом поселке. Здесь уже ловить нечего — каждая собачонка знает, что ты вчера приехала, а значит, дверь никто не откроет. Будем двигаться от одного посёлка до другого, ночевать в гостиницах. Деньги получила на проживание и питание?

— Сейчас денег не дают, только талоны. Они действительны, когда жетон предъявишь.

— Мудро, хотя кому можно помешать украсть у тебя и жетон и талоны?

— Они ещё фото мое разослали по округу.

— Значит, я не могу украсть твои талоны?

— Выходит, что так.

Мы вышли на крыльцо. Прямо у ступенек стоял потрепанный внедорожник. Михаэль как будто извинился:

— Предшественник был поновей, но прошлую зиму не пережил — вся механика развалилась.

Оказалось, он не извинялся, а предупреждал. Два часа с превышением скорости на проселочной дороге стали для меня и моих внутренностей сильным испытанием. Что угодно развалилось бы от такого вождения!

Без ущерба для психики я бы могла за неделю и слова не вымолвить. Но на службе целыми днями общаюсь с несчетным количеством людей, потому что работаю координатором в информационном центре, очень похожем на библиотеку и архив одновременно. Люди звонят и приходят, чтобы получить нужные данные, а так как мой кабинет находится посреди помещения, то меня никто не минует — ни директор, ни сослуживцы, ни посетители. Каждый проходящий человек обязательно мне что-нибудь говорит или о чём-то спрашивает, чаще просто из вежливости. Сотню раз напомнив людям, какой сегодня день недели, столько же раз обсудив погоду, ответив — «нет, я не знаю, где директор» и «да, я видела главного бухгалтера (завхоза, Асю Михайловну и пр.), но она уехала в казначейство (банк, магазин и пр.)», я становлюсь недоброй. Я знаю, почему занимаюсь своей странной, очень обремененной общением работой. Потому что когда-нибудь явлю миру мою вечно юную, общительную, весёлую и добрую душу. На этой службе я тренируюсь. Успехи, правда, незначительны.

Вот и сегодня, я обложила себя бумагами и здоровалась, не поднимая головы, чтобы не зацепиться за кого-нибудь взглядом и не потянуть человека на разговор. Мне очень хотелось подумать о своём Предназначении, но телефон истерил, и табличка не выстраивалась красиво до самого обеда. Наконец, я принесла директору на подпись отчет в очень мелком разрешении.

— Как маком усыпано! — восхитился директор, разглядывая почти нечитаемый в своей убористости текст.

— Просят скан. Его можно увеличивать. Зато всё влезло на одну страницу.

— А я думал, что ты так над ними шутишь. Мол, раз вы нам лишнюю работу, тогда мы вам её мелким шрифтом.

Я не помню, на какую нажала клавишу, собираясь отправить отчёт. Экран компьютера зарябил, потом потух, замельтешил через пару секунд английскими буквами, пока не показал абсолютно чистое поле рабочего стола. Это потом мне объяснили, что вредный вирус схлопнул всю информационную базу моего компьютера, собранную за десять лет. Но сначала я испытала легкий шок. Первой мыслью было: «Это не могло со мной случиться!». Если допустить, что мы сами творим свою реальность, то какая такая моя мысль могла вызвать этот локальный Армагеддон?

Всё учреждение охотно поучаствовало в этих переживаниях, скучившись вокруг моего стола, потому что в ситуации присутствовал определенный драматизм, столь нужный в любой конторе для ускорения приближения конца рабочего дня. Объясняя, что я никуда не нажимала, на задворках печалившегося сознания я обнаружила здравую мысль. Я ведь дотошная, подумалось мне, я ведь сколько-то месяцев назад обязательно должна была сделать резервную копию…

— Куда? Кому? — говорит мой сын вместо «Алло».

— Сына, посмотри на флэшке из комода, есть ли там резервная копия с именем «Таша. Не стирать»?

— Ну, есть, четырехмесячной давности.

После моего сообщения о почти благополучном разрешении ситуации, контора, наконец, разбежалась по своим рабочим местам делать резервные копии, а директор заявил, что теперь точно выжмет из управления ставку программиста.

Сначала я очень стеснялась. Оказалось непросто представляться Нумератором, после чего выслушивать: «идите прочь» или «никого нет дома». После нескольких неудачных попыток я поняла, что главное в моем деле — пролезть в щель приоткрывшейся двери. Михаэль нисколько мне не помогал. Он молча стоял в стороне и посмеивался, когда пару раз меня буквально вытолкали взашей. Может быть, поэтому к середине дня после нескольких десятков отказов я перестала быть уравновешенной и приятной девицей. В очередной раз, услышав фразу «ходят тут всякие», я начала стучать носком ботинка — а они у меня на толстой подошве — по двери так, что металлическое кольцо ручки двери жалобно забилось, добавляя нотку паники в производимый шум. Немного растерянный от моей наглости хозяин распахнул дверь, и в этот момент я одной рукой слегка подтолкнула его внутрь дома, а второй сунула ему в лицо жетон. При этом, переступив порог, ловко закрыла ногой входную дверь.

— Что вы творите?!

— Препятствие дознанию влечет за собой наказание по статье 328 Гражданского Кодекса.

Упоминание о вымышленной статье возымело свое действие — мужчина как-то сразу успокоился и сообщил, что в этом доме совсем недавно, около года назад, пропал родственник. И хотя прошло совсем немного времени, близкие уже не могли вспомнить его имя, потому что все метрики изъяли Брежатые.

Я умею слушать. Постепенно, чувствуя мой неподдельный интерес и сочувствие, хозяин дома рассказал мне о снах своего исчезнувшего отца, и о своих сожалениях, что не придал им должного внимания. Наш разговор длился много дольше, чем десятиминутный опрос.

Михаэль всё это время сидел на скамейке возле дома.

— Если ты будешь опрашивать каждого по полтора часа, то конторе твоя дотошность не понравиться. Принцип работы такой — зашла, спросила, ушла, тут же забыла.

— Я узнаю у людей не о том, какой сорт туалетной бумаги им нравится, а о том, что вызывает у них печаль и тревогу. Вот уже почти пятнадцать лет с тех пор, как люди начали массово «испаряться», причем никто никогда не находит ни тел, ни следов. Почему, скажи мне, никто не расследует эти исчезновения?

— Ты сама сказала — ни следов, ни тел.

Я вздохнула и подняла голову. Облакам было тесно, они слоились, набегали друг на друга, как складки сбившегося покрывала. Михаэль перехватил мой тоскливый взгляд и объявил окончание рабочего дня.

Небольшая гостиница с кафетерием на первом этаже нашлась на прибрежной улице. Мы протиснулись к узкому окну, заняв столик у стены из неоштукатуренной кирпичной кладки. Я села на стул, потому что рядом к потолку тянулась толстая труба отопления, а Михаэлю досталась небольшая скамейка с деревянной спинкой. Ужинать он отказался, терпеливо дождался когда опустеет моя тарелка и спросил, зачем я подалась в Нумераторы.

На сытый желудок я оказалась довольно болтливой:

— У меня сестра пропала. Давно уже. Тогда было мало случаев, поэтому никто даже исчислить не пришел. Я не знала, что имена забываешь, а то записала бы обязательно.

— Она рассказывала тебе про сны?

— И про сны, и про Дракона. Только вот я не слушала. Кто ж тогда знал, что это симптомы?

Наверно, в этот момент я слишком громко заговорила, потому что люди вокруг начали искоса поглядывать в мою сторону и шептаться. Официант вынырнул буквально из ниоткуда, подхватил со стола вазочку с недоеденным мороженым, взамен подсунув счет. Я не стала дожидаться, когда мою физиономию сличат с федеральной рассылкой, положила поверх счета талоны, пожелала спокойной ночи Михаэлю и поднялась в снятый на ночь номер.

В комнате я не стала включать лампу, лишь слегка сдвинула занавеску, чтобы свет уличного фонаря упал на изножье кровати. Ночь была глубокой и тихой. Сначала теплой, а потом прохладной и сырой. Тьма превратилась в одну плиту, толщиной в световые года. И весь мир стал коробкой, для которой эта плита служила герметично закрывающейся крышкой. И эта крышка опустилась. Я видела её приближение, видела идеально гладкую поверхность, похожую на отполированную гигантскую плитку шоколада. Я лежала навзничь на сырой земле, мягкой и рыхлой, какой-то «сытой», без единого камушка. Если бы я встала, на земле остался бы отпечаток каждого моего волоска. Но встать я не могла, потому что на мне лежали миллионы световых лет тьмы. Я ощущала всю тяжесть мира на себе, но, опустившись, тьма не раздавила меня. Она изогнулась по контурам моего тела, и не осталось ни единой щели, ни одной молекулы кислорода между мной, землей и этой тяжестью. Я знала, что тьма заканчивается где-то у дальних Врат Галактики.

Наверно, я кричала, и постель была сбита, а подушка лежала на полу. Это было моё второе в жизни сновидение, и было от чего испугаться. Прижав руку к тому месту, где под ребрами отчаянно билось сердце, я глубоко выдохнула, и подумала без внутренней усмешки: если сны — это первый симптом, то второй — это Драконы, а значит, скоро они явятся за мной.

Квартира у сестры прямо в центре Сиверска — центрее просто некуда. Здесь город поднимается в горку, отчего необычные по архитектуре высотные дома придают этой части старого города особую звучность.

Кира отчего-то всегда напрягается, когда ждет гостей, даже если должна прийти я одна. Вот и сегодня сестра металась по квартире, гоняла домочадцев по всяким поручениям, на что племянница заметила: «Такое впечатление, что мы ждем не тётю Ташу, а английскую королеву!».

Обычно, пока мы накрываем на стол, то успеваем переделать массу дел: возвращаем друг другу вещи, взятые во временное пользование, выкладываем из сумок гостинцы, и, по обыкновению, говорим о последних событиях на работе. Сидя за столом с первым бокалом вина, обсуждаем работу, будни и кино. Ко второму бокалу плавно переходим в область непознанного. В этот момент наши домочадцы молча встают, набирают в тарелки сладости и уходят к своим рисункам, танкам и ноутбукам. В танки мой зять играет уже много-много лет. Проходит игру до конца и начинает её заново. Интересно наблюдать, как он уворачивается от снарядов и вздрагивает всякий раз, когда противник в него попадает. Почти три месяца компьютер был на ремонте, а когда его починили, племянница грустно вздохнула: «Скоро к нам танки вернутся».

Сегодня Кира испекла открытый пирог с замороженной вишней. Ягоды она положила щедро, но оказалось, что вишня была с косточками, поэтому пирог мы ели долго, ковыряя начинку. За этим занятием я рассказала о своей печали про исчезнувшие файлы и о том, что такой поворот событий я не ожидала. Мы поспорили про интуицию, точнее о том, должна ли она нас предупреждать о неприятностях на работе. Я, конечно, настаивала на том, что тут она меня подвела, хотя, обычно я хорошо слышу внутренний голос. Вот случай был недавно. Зашла в полупустой трамвай. В салоне стояла тишина. Где-то на полпути к следующей остановке внезапно подумала: «Что-то контролеров я давно не видела». В ту же секунду за спиной послышался голос: «Предъявите билетики».

Родственники дружно надо мной посмеялись, потому что были уверены, что я увидела подозрительных тёток с блокнотами в руках и проанализировала подсознанием эту информацию.

Кира, глядя в окно на почти освободившийся от снега город, сообщила, что ей приснился сад, а, значит, скоро начнется сезон. На этом сообщении мы с сестрой остались на кухне одни, вот почему я рассказала ей свой сон:

— Представь, я во сне испытала чувство расширения, будто меня много в тонком мире. Словно, что все мои прошлые, будущие и параллельные жизни, живущие за завесой в других измерениях, наконец, связались друг с другом. Они не слепились комом, а протянули каждый от себя в общий центр тонкие энергетические нити. Я перестала чувствовать себя только физическим телом, а стала воспринимать его лишь вместилищем части меня в этом измерении. Словно увидела себя изнутри в виде огромного пустого пространства между атомами, — я сделала паузу, чтобы Кира успела представить картину, а потом продолжила. — Помнишь, мы читали статью про Предназначение — что, мол, это типа уловка Нью Эйдж? После того сна я поняла, что оно у меня, таки, есть!

Сестра улыбнулась:

— Надеюсь, не нести духовные знания в массы?

— Не знания, а Свет!

— О, как!

— Не смейся. Теория у меня такая. Я думаю, что нужно наполнять эту пустоту между атомами чистой энергией и любовью, намагничивать и притягивать как можно больше Света. И таким образом через себя освещать вверенный нам участок Земли.

— Хорошая теория. А я считаю, что мы просто должны быть порядочными людьми. Разве обязательно называть это Предназначением?

— Конечно! Капелька Эго делает нас человечней. Кроме того, мое Предназначение достаточно безобидно.

Тут я не удержалась и рассмеялась вслед за Кирой.

Михаэля был лохмат чуть больше обычного. Попросил принести ему чашку травяного чая, а сам сел у дальнего столика лицом к двери.

Я немного полюбовалась дивными пирожными и булочками в глазури, но решила, что чашка кофе сама по себе награда в начале дня. Оказалось, к кофе бесплатно подавали палочку слоеного печенья. Я уже отошла от прилавка, когда вспомнила про просьбу Михаэля.

— Чай и кофе одновременно?! — бариста была удивлена моим выбором.

— Я беру чай для…, — назвать Михаэля другом просто язык не поворачивался, но и «напарник» прозвучало бы неуместно, — … своего знакомого.

Девушка улыбнулась и протянула мне вторую кружку.

— А почему мне печенье не дали? — совсем по-детски спросил Михаэль.

Я отдала ему свой десерт и устроилась на остывшей за ночь деревянной скамейке, что стояла на улице. Намеренно пила кофе маленькими глотками, оттягивая момент, когда надо будет приступить к работе. Сегодня Михаэль постучал в мою дверь в гостиничном номере около восьми утра, дал пять минут на сборы и увез в другой городок, ближе к побережью. Прошла неделя, с тех пор, как я начала работать Нумератором. Дни и поселения сливались в череду однообразных событий. Утро, опрос, бутерброд на ходу, закрытые двери, тяжелые разговоры, ужин в ресторанчике, яркая вереница снов всю ночь…

…Вот и сегодня нам нигде не были рады. Дальше прихожей не пускали. Но в одном чудном доме темноволосая девушка сама проводила нас в гостиную, пристроив моё пальто на вешалку с вилками вместо крючков. Ручка вилки была изогнута крючком, в основании пробиты два гвоздика, как глазки, а сами зубчики изогнуты волнами, словно волосы. В гостиной вместо подставок для фото тоже были серебряные и мельхиоровые вилки, зубчики которых раздвинули в разные стороны, благодаря чему ручка стояла вертикально, поддерживая снимок.

На коленку хозяина дома пристроил голову сливочный лабрадор. И хозяин, и собака улыбались. Заметив, что я невольно разглядываю обстановку дома, мужчина объяснил:

— Эту коллекцию собирала моя жена. Многие вилки старше меня самого и достались по нам наследству.

— Как давно исчезла ваша супруга?

— Два года, пять месяцев и девятнадцать дней.

Я была несказанно удивлена:

— Вы помните точную дату?!

— Конечно, — хозяин дома машинально погладил собаку и вздохнул. — Элен ушла делать стрижку и не вернулась. На кухне до сих пор висит календарь, где она сделала пометку о визите в салон. А накануне она устроила нам с дочерью великолепный ужин: мы пили вино, слушали музыку и много смеялись. Жена даже испекла пирог, хотя не очень любила готовить.

— Извините, если вопрос покажется вам невежливым, но я должна спросить. Откуда вы знаете, что её звали Элен?

Хозяин дома внимательно посмотрел на меня, словно оценивая, насколько мне можно доверять, а потом позвал дочь:

— Милая, ты не могла бы принести сюда мамину последнюю записку?

Пока девушка искала письмо на втором этаже, мой собеседник признался:

— Знаете, что меня радует? То, что не пропадают дети.

Мы помолчали, а потом он снова заговорил:

— И ещё меня радует то, что мы с женой прожили душа в душу 27 лет, прежде чем она начала отдаляться от меня, — и тут хозяин дома заговорил сбивчиво и тревожно. — Говорят, что какие-то Драконы уводят их всех, но Элен сказала бы мне о таком. Она не смогла бы ранить меня известием про другого мужчину, но про чудовище бы точно рассказала! Может её преследовали, но я даже не догадался. Мы смеялись, потому что пирог подгорел, а вино оказалось сухим, и я предложил поменять бутылку — я ведь тогда еще мог передвигаться самостоятельно — но она сказала «НЕВАЖНО», а что тогда ВАЖНО — вы можете мне объяснить? Что вообще происходит, скажите же?!

Он успокоился только когда ощутил руку дочери на своем плече.

— Папе до сих пор удобней думать, что в этом исчезновении замешан несуществующий сердечный друг, — пояснила она.

— Конечно, ведь мне легче от мысли, что она жива и сейчас… замужем за другим мужчиной, чем представить, что какой-то Дракон, предвестник смерти…, — он не договорил, буквально задохнувшись эмоциями.

Девушка протянула мне листок бумаги, а сама села рядом с отцом, накрыв его руки своими ладошками.

И тут я призналась незнакомым людям, в том, во что сама до сих пор не могла поверить:

— Знаете, я тоже не доверяла сестре, когда она мне говорила, что ей является Дракон.

Чтобы не видеть реакции собеседников на мое откровение, я развернула листок и прочитала на нем те несколько слов, что остались на память семье: «Дорогие мои, люблю вас всегда. Меня звали Элен».

Тут я наконец вспомнила о присутствии Михаэля, буквально слившегося с обстановкой этого дома — его присутствие не выдавал ни вздох, ни комментарий. Я повернулась к нему, взмахнув листком:

— Элен словно знала, что с ней что-то произойдет! Это фактически прощальная записка!

Михаэль кивнул, но промолчал, а вот хозяева поспешно выпроводили меня под предлогом излишнего волненья. Похоже, замечание о том, что Элен готовилась к исчезновению, сильно их растревожило, поэтому я уходила как всегда — в атмосфере крайней недоброжелательности.

На крыльце я в сердцах бросила рюкзак на ступеньки и возмущенно задала Михаэлю риторический вопрос:

— Ты мне напарник или нет?!

Михаэль не глядя, направляясь к машине, пробурчал:

— А, по-моему, неплохо и сама справилась.

Поднимая рюкзак, я краем глаза заметила недоуменный взгляд из-за занавески, что скрывала окошко двери.

В машине я попыхтела для профилактики несколько минут, но на мои провокации Михаэль не поддавался. Пришло, видимо, время озвучить идею, которая озарила меня ещё вчера:

— Буду приставать к людям на улице. В «Правилах Нумератора» не написано, что опрос следует проводить исключительно в жилищах. Если мне не открывают, то я сменю тактику, и буду задавать вопросы прохожим. Все равно ты мне не помогаешь!

Моё заявление было столь вызывающим, что Михаэль внезапно резко налег на руль, выводя внедорожник на соседнюю улицу, отчего я пребольно стукнулась плечом о дверцу машины. Двигатель заглох, а мой напарник развернулся ко мне, и как-то даже бесконтактно надавил на меня авторитетом, вложив в него весь свой внушительный рост и вес:

— Не помогал, и не собираюсь этого делать!!! А «Правила» ты не читала, поэтому нечего их цитировать! Делай что хочешь, а я пойду куплю что-нибудь к обеду, чтобы не присутствовать на твоем очередном позоре! — и тут он с силой хлопнул дверцей машины, чтобы я прочувствовала всё его, Михаэлево, негодование.

Наша кошка Мотя, в отличие от молчаливого разноглазого кота сестры, очень любит поговорить. Словарный запас у неё богатый, есть фразы на все случаи жизни: «Пора вставать, кормить меня», «А вот и Я!», «Чем вы тут занимаетесь?», «Я иду писать», «Посмотри какая я красивая», «Ты чего толкаешься, это мое место!», «О, меня пучит!», «Подождите, не делайте ничего без меня, я тоже хочу посмотреть». Но лучше всего у неё получается слово «Мама», которое Мотя, как последний аргумент, употребляет после не принесших скорого результата стенаний о подкорме.

Только умолчав порцией рыбы свою кошку, я, наконец, раздвинула шторы и замерла в восхищении. Почти неделю держалась тёплая погода, что подвигло деревья распустить почки, а этой ночью выпал рыхлый снег. И случилось удивительное сочетание мятно-зеленого и ослепительно белого, запаха зимы от снега и запаха весны от мокрых листьев. Снег меня не огорчил — ведь он был последним. На привычном маршруте, вытаптывая остатки зимы, я размышляла над вычитанной утром фразой Джозефа Кэмпбелла: «Следуй за своим ощущением счастья». Задумавшись глубоко, я чуть не заговорила со своим «Ангелом дня», поймав слово «привет» уже на губах. Кажется, он заметил мой задавленный порыв. Лучше бы, в самом деле, поздоровалась!

На работе в воздухе витало напряжение. Лишь к обеду мне удалось понять суть панического настроения, охватившего контору. Оказывается, что кто-то кому-то наверху намекнул, что нашу архаичную службу давно надо перевести на электронный документооборот и уволить всех ненужных сотрудников. В конторе воцарилась особая атмосфера, которую я называю «беременная пустота» (тоже где-то прочитала это определение): это когда жизнь замирает перед новым рывком. Было ясно без слов, что программиста, какой-бы он чудесный человек не оказался, в нашем коллективе доброжелательно не примут.

К обеду ситуация немного прояснилась. Торопясь на какую-то встречу и не попадая в рукава пальто, директор мимоходом представил мне человека:

— ТашЛексевна, у нас новый сотрудник. Познакомьтесь — Савелий Палыч, программист. Оформите его на работу по совместительству и расскажите, что сотворили с программой.

— Это не я!

Посмотрев мельком на дядьку примерно моих лет, я отметила, что он не лоский, хотя одет прилично. Короткое пальто френч, из кармана которого торчит вязаная шапка, темно-коричневые вельветовые брюки, тяжелые ботинки цвета охры на шнурках. Мужчина снял пальто и повесил его на спинку стула. Поверх рубашки в мелкую полоску на нем был кардиган с пуговицами.

— Савелий Павлович…

— Извините, Таша Алексеевна, мы можем сразу перейти на «ты»?

Я немного растерялась.

— Не думаю…

— Почему? Мы почти ровесники, и по статусу оба не начальники. По опыту знаю, что если сейчас этого не сделать, то потом будем «выкать» до самой пенсии.

— Для меня это трудно, — честно призналась я.

— Поначалу, конечно, будем сбиваться на официальное, но потом привыкнем. Зовите меня Савелием.

— Ладно, я попробую. Можете… есть с собой оригиналы документов? — я вздохнула, потому что это действительно было для меня нелегко. — А если «Савелий Павлович» и на «ты»?

Он улыбнулся одними глазами:

— Всё равно домострой.

Я сдалась:

— Давай, Савелий, свой паспорт.

Пока программист доставал документы, я разглядела его внимательней. Внешность у нового сотрудника была немного помятая, чуть потрепанная жизнью. Среднего роста, жилистый, но не худой. Темные, негустые волосы, на лбу большие залысины. Тонкие губы, гусиные лапки вокруг глаз от улыбчивости, сами глаза то ли карие, то ли густо-синие.

Позже я зашла к директору, спросила, где он нашел программиста, на что начальник сослался на Асю Михайловну, мол, она порекомендовала.

В анкете, в графе семейное состояние Савелий написал: «женат», дети — «сын, дочь», знание иностранных языков — «на уровне интуиции».

Появление мужчины в нашем коллективе вызвало необычайное оживление у женской его части. Весь день ко мне бегали сотрудницы и делились своими впечатлениями. Почему-то все решили, что Савелий завязавший алкоголик, хотя одна из работниц предположила, что отеки вокруг глаз и небольшая краснота на щеках характерны при заболеваниях сердца. Но её версию отвергли сразу же, как менее романтичную.

Ближе к концу рабочего дня ко мне в кабинет заглянул парнишка из техподдержки: «ТашЛексевна, идемте срочно в бухгалтерию. Вас вызывают». Оказалось, что там пьют чай с тортом, который купил Савелий. Он со всеми, кроме главного бухгалтера, умудрился сразу перейти на «ты», в общем, вел себя грамотно, как человек, не первым разом устраивающийся на работу.

Никто не мог помешать мне, использовать любопытство местных жителей.

В Ландракаре годами не происходит не то что преступлений (не считая пропажи людей — но молчок, эта тема под запретом!), но даже дорожных происшествий. Здесь нет штатной полиции. Отряд Брежатых считается скорее военным подразделением. «Стрепетов» видят только на парадах, да при передаче полномочий от почивших мэров к вновь назначенным.

Для начала достаточно привлечь внимание нескольких человек на городской площади. Я знала, что народ подтянется, потому что если в Ландракаре двое о чём-то разговаривают, то третий непременно подойдет узнать, о чём идет речь. Чтобы меня было лучше слышно и видно, пришлось встать на каменную ограду, за которой колко росли краснолистые кусты.

— Уважаемые граждане! В вашем городе проводиться первый в истории округа Кологрис опрос, который позволит определить, какая улица вашего города самая удобная для проживания.

Меня поправили:

— У нас только две улицы — Набережная и Поселковая.

— Вот их мы и оценим по степени благоустроенности. Для этого разделимся на две группы. Жители Набережной, пожалуйста, встаньте справа, а Поселковой — налево.

Народ поделился неравномерно, потому что мы находились именно на Поселковой улице: большинство, четверо из шести, шагнули в левую сторону.

И правые, и левые повернули головы к мужчине в утепленной куртке, который остался стоять в центре. Тот развел руками:

— Я здесь проездом, но могу встать к Набережным, а то как-то несправедливо получается.

Уверившись в успехе своего предприятия, я начала опрос довольно бодро:

— Отвечайте на вопросы по очереди: сначала поселковые, потом набережники. Сколько школ на вашей улице?

— Одна.

— И у нас одна. В смысле одна школа на обе улицы.

— Хорошо. А сколько медицинских учреждений на каждой улице?

— Больница есть в соседнем городе — в десяти километрах, но доктор Вальсман лечит всех, если случай не тяжелый.

— Отлично! Полагаю, если на Поселковой улице есть кафетерий, то уж на Набережной обязательно должен быть ресторан, да не один.

— Один есть, но рестораном никак не назовешь. Марта печёт пироги и разносит их по конторам.

Делая вид, что записываю, я лихорадочно придумывала вопросы, которые могли бы вывести меня на нужный разговор. Похоже, в этом городке все наименования в моем предварительно составленном списке было представлены по одной штуке.

— Сколько дорожных происшествий случилось здесь за последний месяц?

— А если шину у велосипеда спустило, считается?

— Нет, считаются только серьезные случаи.

— Тогда не было.

— Сколько человек упоминало Драконов во время разговоров в общественных местах?

Я подняла голову от блокнота и внимательно посмотрела в лица двух десятков человек, что стояли передо мной. Я даже не заметила, когда подошли все эти люди, такие молчаливые, со сжатыми губами, сумеречными взглядами. Только что смеялись над моими глупыми вопросами, а теперь ждут, что же я буду делать дальше.

— Я Нумератор, государственный представитель, — отработанным движением руки я пустила солнечного зайчика в толпу. — Вы не разрешаете мне заходить в свои дома, чините препятствия исчислению пропавших сограждан. Поэтому сейчас я призываю вас сообщить, сколько за последнее время было исчезнувших на Поселковой улице, а сколько на Набережной.

Молчание толпы стало густым, вязким, смысловым. Я сопротивлялась нервному тику под глазом изо всех сил, едва дождавшись приглушенного вопроса:

— А за какое время надо считать?

— Сколько помните.

— Тогда на Набережной за десять лет пропало около восьми человек.

— Девять, если считать лысого мужика.

— А на Поселковой уже одиннадцать человек исчезли.

Я немного приободрилась:

— Кого пропало больше — мужчин или женщин?

— Наверно, мужчин.

— Одного из них, того, что с густыми бровями, видели недавно в соседнем округе с молоденькой девушкой.

Толпа неохотно рассмеялась. Я спустилась с каменной ограды и посмотрела в глаза каждому из стоивших передо мной горожан:

— Почему вы не требуете от властей расследования? Почему молчите?

— Так власти же знают. Брежатые заходят во все дома и изымают метрики — такое правило. Да и вас вот шлют — Нумераторов.

Презрение, прозвучавшее в названии моей должности, было неприкрытым.

Возразить я не успела, потому что площадь накрыл множественный дребезжащий звук.

— Расходитесь, Хохотва спешит!

— Кто?!

— Стрепеты!

Я и забыла, что в просторечьи Брежатых называют Хохотвой. Всё дело тут в машинах, на которых они передвигаются. Эти двухместные штуковины не похожи на автомобили, потому что они парят, не касаясь шинами дорожного покрытия. И ещё издают при взлете звук похожий на дребезжащий хохот, а при передвижении — мерный, своеобразный свист. Поэтому и названий у отряда два: по взлету простонародное — «Хохотва» и официальное «Стрепеты» — от птицы, полет которой они напоминают. Стрепет точно встрепенется, когда поднимается, или, вернее сказать, сорвется с земли. Кажется, что птица дрожит и трепещет на месте, но в то же время быстро двигается вперёд. Вот так и Брежатые на своих машинах ездят, словно летят невысоко над землей.

Я показала этим молодцам свой жетон. Они сличили его номер с базой округа.

— Те люди, что вас обступили — они представляли для вас угрозу?

— Нет.

— Мы должны задержать их за чинение препятствий государственному представителю?

— Нет, конечно, нет!

— Тогда почему вы залезли на заграждение?

— Просто я… я спрашивала о дороге к морю, и чтобы… лучше видеть направление, залезла на камни.

— Вы лично знакомы с кем-нибудь из них?

Тут я чуть было не болтанула про Михаэля, но вовремя прикусила язык — не стоило впутывать его в историю, финал которой он мне предсказал час назад. Но всё-таки я проговорилась — о Марковиче. Конечно, нечаянно. Брежатые потребовали расходные документы: чеки, расписки о том, где я питалась и где ночевала. Транспортных отчетов у меня не было, поэтому пришлось сказать, что я приехала в город на автомобиле.

— Покажите.

Я повела их к внедорожнику с отчаянно бьющимся сердцем и молила, чтобы Михаэль сердился на меня как можно дольше, лишь бы его не оказалось на месте.

Брежатые обошли Марковича со всех сторон, оставляя вмятины протекторов своих ботинок на влажной земле.

— Это ваша личная машина?

— Ага.

— Вас предупредили в Агентстве, что Нумераторы находятся под наблюдением Брежатых во избежание инцидентов с местным населением?

— Да, Куратор мне говорил.

— Тогда почему стекла у машины с затемнением?

— Да я даже внимание на это не обратила!

— Вы не знали, что у вашей машины тонированные стекла?!

— Я не знала, что это нарушение!!!

Вот так незаметно я начала орать на Брежатых, а они на меня. Внедорожник они забрали, составив акт о бессрочном изъятии его из пользования.

В юности, у меня была ситуация, которую, говоря на языке программирования, можно назвать «горячий пиксель». Горячий пиксель — это одно зернышко на экране, которое всегда светится, отвлекая на себя внимание. В реальной жизни тоже бывают интересы, которые уводят нас от всего остального, переключают на себя фокус от других дел и забот.

В студенчестве мы с Марьяной написали книгу, которая практически украла наши младые годы: мы почти не общались с сокурсниками, не заводили романы и не ходили на дискотеки. Мы писали. В придуманный моей подругой сюжет, я поверила сразу и безоговорочно, хоть он и был мне рассказан шёпотом, в очереди прямо возле уличного лотка с яблоками. Меня как молнией в тот момент ударило, и я так громко воскликнула: «Вот это да!», что все хмурые дяди и тети оглянулись на нас посмотреть.

И мысль то была абсурдная — о том, что Робин Гуд не погиб в Шервудском Лесу, а его забрали в будущее. Это почти как Терминатор, только бредовее. В те годы по телевизору показывали английский сериал «Робин из Шервуда», где симпатичный главный герой погибал в конце второго сезона. С этим трудно было смириться, и Марьяна предложила довольно смелую альтернативу. Так появилась команда «засланцев» в 12 век, три вида представителей внеземного разума, Летопись и магическая Звезда, транс-временная Спираль и всё это на фоне Средневековой Англии.

Сразу же хочется молить о снисхождении: нам было по семнадцать лет, мы не читали научную фантастику, не видели «Звездные войны» и ничего не слышали о метафизике. Мы понятия не имели о литературном процессе. Возможно, следовало сначала продумать сюжет, а потом изложить его наименее кучеряво. Мы же постоянно получали какую-то информацию, применяли её на наших героев, формируя цепь художественных событий. Антенной была Маля. Она ловила из пространства идеи, рассказывала мне, а я адаптировала мысль к сюжету. Потом мы искали нужные детали в библиотеке, и делили пополам: ты пишешь эту главу, а я — ту. Почему потом главы совпадали по интонации и динамике, я не знаю, но их словно сочинял один человек.

Самое трудное было в конце: соединить написанное в одно произведение — мы словно шили Франкенштейна. Но я нежно люблю нашу книгу, потому что это было настоящее горение души. Мы погрузились в магию творчества и фантазии на пять лет, сотворили новый мир. Кажется, именно тогда я поняла, что это и есть моё личное выражение полноты бытия. Вот о чём для меня говорит призыв: «Следуй за своим ощущением счастья».

Мы с Малей ссорились и мирились, каким-то чудом учились и работали. Понимали, что ведем себя как не очень нормальные девицы. Нам следовало приспособиться к реальности, поэтому пришлось провести ритуал освобождения. Мы осознанно, вслух попросили отделить нас от книги (о том, что такое «высказанное вслух намерение» я узнала спустя полтора десятилетия!). Что хотели, то и получили. Мы отрезали Творчество, наших друзей-героев, информационный поток.

И началась взрослая жизнь.

Мы не возвращались к нашей книге почти пятнадцать лет. За эти годы я совсем забыла сюжет, можно сказать, открывала его для себя заново, и удивительно — мне нравилось то, что мы когда-то написали. Закончив читать, я завернула рукопись в стандартный продуктовый пакет, а потом увидела на нём символичную надпись: «Мы может не самый лучший магазин, НО МЫ ОЧЕНЬ СТАРАЛИСЬ».

Когда вернулся Михаэль, я сделала максимально раскаивающееся выражение лица. Он посмотрел на меня, на следы шин внедорожника, на отпечатки протекторов обуви, и засмеялся от всей души:

— Нарвалась-таки! Понравилось разговаривать с дядьками в форме?! Молчишь теперь, вот и молчи. Будешь знать, как не слушать старших и опытных!

— Поверь, мне очень жаль твою машину.

— А как мне-то жаль!

— Ну, прости, Михаэль.

— Ладно, не бери в голову, — напарник хитро улыбнулся, — давно хотел автомобиль поменять, да просто так Марковича ведь не выбросишь. Ты, можно сказать, услугу мне оказала.

Кажется, это происшествие улучшило настроение Михаэля, потому что всю дорогу до моря — мы поехали туда на автобусе — он рассказывал мне какие-то забавные истории. Что-то о том, как однажды заправил машину, отъехал немного от автомата и в зеркало заднего вида случайно увидел, что за машиной тянется шланг, потому что он забыл вытащить его из бака. И про какую-то свадьбу, на которой невеста бросила букет подружкам, а рядом стоявший подвыпивший гость машинально отбил его ногой как футбольный мяч, отчего букет разлетелся на мелкие цветочки. Я улыбалась в нужные моменты, а сама в это время обдумывала то, что сказали мне напоследок Брежатые:

— Для Нумераторов есть всего два предупреждения. Первое от нас. Второе от Демпфера. Третьего лучше не получать.

И размышлений моих хватило до самого моря.

Есть вещи, которые совсем не ожидаешь. Кто мог подумать, что когда мы вскарабкаемся по красноватым камням на вершину обрыва, то найдем там гладкую каменную скамью, прогретую солнцем. Мы с Михаэлем утомленно откинулись на её широкую спинку и обозрели окрестности до самого горизонта. Волны чуть слышно шуршали где-то внизу, поверхность моря дрожала серебряными разводами на темно-синем, солнце разливало свой жар от края до края — все было как надо. Как на картинке. Михаэль по-своему воспринял мою молчаливость:

— Что, первый раз на море? Масштабно, да?

— Я как-то впечатлительней представляла… или задушевней. Но воды много.

— Ты не можешь радоваться солнцу и морю, потому что испугалась Брежатых, переволновалась и истратила дневной запас эмоций. И ещё тебе за машину стыдно.

Говоря это, Михаэль разложил на обрывке оберточной бумаги сыр, хлеб, оливки и яблоки. Багет он наломал неровными кусками, чтобы можно было макать его в мягкий сыр, который тягуче поплыл по бумаге, стоило только нажать пальцем на запечённую корочку. Сначала я попробовала всё по-отдельности: белый мякиш, оливку с шершавой косточкой внутри, кусок яблока с того боку, что закатнее, напоследок слизнула сыр с безымянного пальца. Потом взяла из рук Михаэля бутерброд, который он ловко намазал складным ножиком.

— Меня толпа напугала. А эти, форменные — ну что они могли сделать со мной на главной площади?

— На площади ничего, но они могли забрать тебя в Кромлех. Знаешь, какими люди оттуда возвращаются: словно из них затычку вынули. Они тают и тают, теряют интерес к жизни, потом становятся ходячими овощами. А снаружи — ни царапинки, ни синячка.

— Ужасы какие-то рассказываешь!

— А то.

— Может, ты и про Демпфера что-нибудь знаешь?

— И откуда же тебе донесло про Демпферов?

— Так он не один? Их много?

— Немного. Всего два или три… экземпляра. Где услышала?

— Брежатые сказали.

— А они сказали, что надо этих тварей избегать всеми возможными способами?! Лучший вариант — слушаться старого опытного напарника. А ещё не высовываться. И вопросы лишние не задавать. У тебя в блокноте сколько граф? Три. Так почему же ты свои вопросы сочиняешь? Вот почему ты спрашиваешь у людей, видят ли они сны?! Это то же самое, что спросить, не сидит ли у них на заднем дворе дрессированный Дракончик!

Михаэль мерил тяжелыми шагами каменный пятачок до обрыва, взмахивал руками, глядел сурово и ворошил шевелюру широкой ладонью. Я же, убирая остатки обеда со скамьи, размышляла о том, что не ответить человеку можно двумя способами: сказать «не знаю» или забросать его встречными вопросами.

Потянув Михаэля за обшлаг рукава, я усадила его рядом и посмотрела ему в глаза, только сейчас с удивлением заметив, что одна его радужка просто зелёная, а другая — зеленая с золотистой полоской от зрачка. Почему-то этот дефект меня отвлекал и лишал возможности заглянуть за завесу демонстративной резкости моего напарника.

— У меня есть конкретная цель. Я хочу найти человека в «процессе исчезновения».

Что–то тревожное мелькнуло за золотистой полоской, а может, морщинка на лбу стала глубже, но Михаэль чуть наклонился вперед, поощряя меня на продолжение разговора.

— Допустим, что кому-то сняться сны, а может даже кто-то видит Дракона, но не может рассказать близким из-за…, да просто не может и всё! И если такой человек узнает, что есть люди, которым не безразлично, с которыми он сможет поделиться своими переживаниями, то, глядишь, и станет понятно, что же на самом деле происходит. Ты заметил, что сны, которые я смогла записать, совсем не мрачные. Многим пропавшим снились неведомые города, не похожие на наши поселения. Хочешь, я прочитаю тебе? — не дожидаясь ответа я открыла блокнот с той стороны, где записывала сны исчезнувших ландракарцев, — Вот. По описаниям родственников кому-то приснились дома округлой формы песочного цвета, а другим — светящийся прозрачно-голубой город с высокими тонкими домами. Было ещё один — у моря с золотыми куполами на башнях, а другой — из мрамора, образующий жилой лабиринт. Ну, скажи, где эти люди могли увидеть то, чего просто нет в Ландракаре?

— Я слышал, что в других реальностях… понимаешь, о чем я?… так вот, есть миры, опутанные невидимыми нитями, по которым от одного человека к другому переходит информация и даже голос. Люди находятся в разных концах страны, но могут общаться друг с другом так, словно сидят рядышком — и слышат, и видят друг друга. А ещё могут летать по воздуху в железных птицах.

— Как Брежатые?

Михаэль рассмеялся:

— «Стрепеты» разве летают?! Они как куры бескрылые — так, подпрыгивают над землей. Там же летают высоко! — и он махнул в сторону остывающего закатного солнца, краешком зацепившегося за горизонт, — Так может в этих мирах и есть такие города? И именно их видят те, кто во сне путешествует в другие реальности и запоминает свои видения. Ох, какие они бывают яркие и живые, эти сны!

Вот этого я точно не ожидала. Михаэль озадачил меня своими словами: ведь он говорил о том, что явно пережил сам. На его внезапную откровенность и мне захотелось поделиться:

— Когда сестра десять лет назад рассказывала мне свои сны, я лишь один из них запомнила хорошо, потому, что она считала его самым лучшим из тех, что видела. В нем сестра словно оставила свое тело и попала в храм, где было много лилий, горели свечи. Она начала молиться на древнем незнакомом языке, а в ответ через стеклянный потолок на неё излился всеобъемлющий свет, а потом…

Михаэля прервал меня на полуслове. Вот кто, в самом деле, так заканчивает задушевный разговор?!

— Глянь-ка, уже солнце село. Ты хоть подумала о том, где мы будем ночевать? Карта местности, небось, в машине осталась? И как таких бестолочей в Нумераторы назначают?

Я даже собраться с мыслями не успела после столь резкого перепада в его настроении. Холод от засыпающего моря проник под рубашку, скользнув по позвоночнику и плечам гладенькой змейкой. Мне пришлось догонять ворчащего Михаэля до самой автобусной остановки.

Вернувшись в поселок, мы вышли на Набережной улице. Дома на ней были двухэтажные и очень длиные: в каждом по пять отдельных входов для владельцев квартир. Фасады каждого входа отличались оттенками: терракотовый, лавандовый, глухо мятный, ореховый, и сразу было понятно, какие окна кому принадлежат, и сколько хозяев живет в доме.

Водитель автобуса подсказал, что хостел для приезжих находится в квартире цвета «тыквы в октябре», и по этому описанию найти гостиницу оказалось не сложно. Хозяйкой хостела оказалась та самая Марта, что кормила пирогами всю Набережную улицу. На втором этаже она держала кафе, а на первом размещала постояльцев. Мы с Михаэлем разошлись по комнатам, даже «спокойной ночи» не пожелав друг другу — как день начался, тем он и закончился.

Начало весны вдруг побудило меня совершить какой-нибудь нехарактерный поступок. Повод нашёлся сам собой, когда в парикмахерской мне в руки попался глянцевый журнал. На одной черно-белой фотографии неземной красоты девушка с удовольствием принимала поцелуй в щёку. В первый раз мне захотелось купить что-то по рекламе. Стала искать, что же это: духи, бижутерия…, оказалось — услуги фотографа.

Я решила похвалить автора за удачный снимок. Такой формат общения для меня самый приемлемый. В переписке я сколь угодно долго могу формулировать и редактировать свою мысль. Написать человеку, которого я в глаза не видела, для меня не составляет труда.

Как ни странно, фотограф мне ответил. Его звали Петей. Наша переписка завязалась и стала постоянной — дня не проходило без: «Привет. Чем занимаешься? Я тут…». Тетрадочка моя оказалась права: «Вы — в одном телефонном звонке, одном письме от любого человека. Любого».

А вот живое общение меня иногда огорчает. Наша последняя встреча с Марьяной в Пабереге прошла в не редактированном варианте. Маля с воодушевлением рассказала мне, что ходит на занятия минимум в три разные группы, выезжает ко всем известным в округе экстрасенсам и целителям, какое-то количество человек селится в её доме на выходных, на сайт заходит три тысячи человек, а в друзьях числится целая сотня.

Мое знакомство с Петей, несомненно, меркло на фоне рассказов Мали о замечательных людях, с которыми ей довелось общаться, но на самом деле меня больше беспокоили невидимые персонажи:

— Ну, вот скажи, как ты отличишь реальные полеты в астрале от продукта собственной фантазии?

Маля защищалась:

— Таких, как я, целая группа. То, что мы описываем одинаковые ощущения после объединенных медитаций, говорит само за себя.

— Но ты со своими опытами заходишь в неизведанные области! Мало ли что там к тебе может прилепиться. Я о той Сущности, что живет у тебя в спальне.

Вчера Марьяна предупредила меня, что в её квартире обитает очень любознательный призрак. Он часто проявляется для неё самой, а ещё любит контактировать с гостями. Я прагматична, рассудительна и не вижу потустороннего. Но когда ночью эта Сущность села рядом со мной на кровати и потрогала меня за плечо, я считала внутренним зрением что-то неплотное, ростом около двух метров. Существо не светилось, и намерения мне его не понравились, поэтому я заорала. Именно этот наблюдатель спровоцировал наш неприятный разговор.

— Это твоё привидение опасно! — убеждала я подругу следующим утром.

Маля мгновенно включила защиту по всему периметру — невидимые такие колючки.

— Он добрый и любопытный! Вот почему я не хочу тебе ничего рассказывать. Мне больно, когда ты критикуешь мои выборы и увлечения.

В тот раз мы с Марьяной расстались холодно, но именно после того разговора я решила никогда никого не поучать. Теперь я жду приглашения. Если меня о чём-то спрашивают, я охотно делюсь своими соображениями, но сама ничего никому не навязываю. Тем более, мои собственные представления о мироустройстве постоянно претерпевают изменения. Кто знает, вдруг у меня тоже откроется третий глаз, и я начну видеть скрытое? Кому как не Мале, я смогу об этом рассказать?

Кто-то сказал, что ссорятся люди на полную, а мирятся только наполовину. Но, про настоящих друзей есть и другие слова: «дружба — это не тысяча друзей на сайте, а одна подруга в жизни, которую на фиг не пошлешь, потому что с ней туда идти придется, чтоб не волноваться, как она туда дойдет».

Михаэль к завтраку не вышел, и я даже не стала спрашивать у хозяйки, встал ли он. Вчера, когда мы шли от автобусной остановки, я увидела вывеску букинистического магазина, и мысль, что я поброжу в одиночестве среди книжных полок, делала это утро особенным.

Сам факт наличия в поселке букинистической лавки был большой удачей. Школы в Ландракаре снабжались учебниками бесплатно, журналы и газеты стопками громоздились в бакалеях, а вот книги… говорят, что раньше их можно было найти в любой школьной библиотеке, но теперь только у старьевщиков.

Придержав дверной звонок за плетеницу, я зашла в лавку и глубоко вдохнула пудровый терпкий аромат книг. Продавец был молод, тощав и высок. Его волосы цвета гречишного мёда слегка выгорели на солнце, а загар слился с россыпью веснушек. Казалось, что высокий лоб полон светлых мыслей. Именно светлых и добрых. Парень улыбался и глазами, и губами, и ямочками на щеках и даже острым подбородком.

— Что-то конкретное ищите?

— Детские книги.

— У нас их всего с десяток наберется. Я покажу.

Он скользнул мимо рассохшегося бюро, и жестом пригласил идти за собой. Книжные стеллажи стояли длинным рядом, где-то в конце сливаясь с глубинной темнотой помещения. Пока мы шли вдоль полок, сами включались лампы, одна за другой, делая магазинчик очень уютным. Светильники горели приглушенно, но хозяева лавки умело расположили их над вышарканными спинками диванчиков и у столов, загроможденных стопками книг, атласов и справочников.

— Вот полка с детскими книжками. Вы можете почитать их, если не сразу решитесь на покупку, — улыбка парня из приветственной стала располагающей, а потом извиняющейся. — Я ничего не понимаю в этой теме, но могу дать совет по части географических атласов.

— А по части Драконов есть какая-нибудь литература?

О чудо, даже сейчас улыбка не исчезла, лишь приобрела оттенок задумчивости.

— У нас есть только одна книга о мифических существах, там есть глава и про Драконов. Хотите, я найду её?

— Да. Я подожду.

Пока мы разговаривали, я увидела корешок книги, которую моя сестра перечитывала каждый зябкий ноябрь, в ту пору, когда снежные блестки начинали кружить меж голых ветвей. Много раз она просила меня прочитать её, но тогда я была мала, а потом нигде не могла раздобыть эту книгу. На знакомой обложке какие-то толстые зверьки лепили снежки и катались с горки на санках. Со слов сестры я хорошо запомнила одного персонажа, который хотел тишины и уединения, а вместо этого работал на аттракционах и жил с шумными родственниками. Он потом понял, что хороша сама по себе не абсолютная изоляция и одиночество, а такая спокойная тишина в доме, когда кто-то тихонько шебуршит в соседней комнате или сопит под одеялом.

— Вот.

Я чуть не выронила книгу на пол, так неожиданно меня окликнул продавец лавки. Теперь он улыбнулся заговорщицки:

— Я эту энциклопедию продать не могу, потому что мы даем её на время, почитать всем, кто интересуется. Как сочтете нужным, верните её, пожалуйста, — вдруг ещё кому-нибудь понадобится. И, пожалуйста, никому не рассказывайте, где взяли эту книгу.

— Обещаю.

— Тогда, почитайте и вот эту брошюру. Местный автор написала её… на похожую тему.

Парнишка протянул мне солидный том вместе с буклетиком на десяток страниц и вывел обратно к кассе. Я заплатила какую-то мелочь за сказки, и пока упаковывала книги в рюкзак, не отказала себе в удовольствии принять ещё одну улыбку, которую можно было назвать «всеговамхорошегоприходитекнамещё».

После моей поездки в Паберег, я остро ощутила нехватку приключений в своей жизни. Открыла тетрадь и сразу же наткнулась на совет: «Не жди, когда тебе предложат. Попроси. Вначале попроси то, в чем тебе не откажут, а затем то, что тебе нужно».

Чтобы сосредоточиться, а вернее оттянуть момент, я медленно съела яблоко, запила его апельсиновым соком и почувствовала, что кожа на лице похолодела, в носу появилось специфичное щекотание — витаминчики по лицу забегали. Это меня взбодрило и придало если не смелости, то легкого куража в кабинете директора.

— Я слышала, что вы отправляете программиста в Санкт-Петербург в командировку.

— Кто говорит?

— Все говорят.

— И что из того?

— Отправьте и меня для обучения новому программному продукту.

Директор набрал номер на телефоне:

— Савелий, зайди ко мне на минутку.

Я, конечно, напряглась. Когда новый сотрудник зашел в кабинет, я не представляла, как дальше повернуть разговор в свою пользу.

— Вот скажи, Савелий Палыч, новая программа по архивированию, что ты привезешь с Питера, и будешь устанавливать на наших компьютерах, она для «чайников» или продвинутых пользователей?

Савелий ответил не сразу, сначала подумал о чём-то, слегка наклонив голову к правому плечу. Потом посмотрел на меня. В тот момент я послала ему глазами свою просьбу. О чудо, Савелий оказался не только догадливым, но и добросердечным.

— Я полагаю, что надо обязательно направить кого-нибудь в Санкт-Петербург, чтобы бы производители могли на месте обучить нашего сотрудника пользовательским нюансам.

Тут уж я вставила для весомости:

— С этой программой по архивному делу в первую очередь придется работать мне.

Директор с большим сомнением посмотрел на меня:

— Чего-то ты темнишь.

Пришлось идти по принципу «говори правду — всё равно не поверят, но не надо будет запоминать»:

— Мне надо решить в Питере семейные дела, а по пути, я могу сделать что-нибудь полезное для конторы.

Директор вздохнул:

— Ладно, лети с Савелием. Но суточных нет, есть только деньги на билеты.

Мне пришлось постараться, чтобы голосом не выказать свою радость.

— У меня сейчас в Санкт-Петербурге подруга на стажировке. Она поможет нам найти жилье.

Уже в коридоре, оставшись с Савелием наедине, я поблагодарила его за помощь. В ответ он усмехнулся:

— Видела бы ты свои глаза.

Он не мог даже представить, какую услугу оказал мне мимоходом!

Не знаю почему, но мне было важно открыть тайну письма, найденного в Затопше, может потому, что я чувствовала, что эта загадка будет волновать меня всю жизнь. И хотя, надежда найти что-нибудь спустя полвека была слабой, я хотела хотя бы посмотреть на дом, где жили мои прабабушки.

На сборы у меня оставался один вечер. Нужно было оставить что-то сготовленное из еды, собрать чемодан, провести с сыном инструктаж. Когда я совершенно вымотанная легла спать, для Моти это послужило сигналом — пора веселиться! Она заметалась по квартире, буксуя на поворотах, залезла на спинку кресла и попрыгала вверх-вниз, выпустив все когти, заглянула ко мне под одеяло и на-кошачьем бодро спросила: «А ты что, спать собралась?!».

— Поедем к озеру, вглубь побережья, — вместо приветствия заявил Михаэль. Он даже не поинтересовался, где я была. — В тамошнем поселке сестры-близнецы держат что-то вроде кружка по интересам для соседей — вязание, вышивание, сплетни. Может, скажут что-нибудь полезное.

До озера было не более двух часов езды на попутке. Местечко оказалось живописным — озеро, как в ладошке, лежало между высоких холмов. К нужному адресу мы подошли с заднего двора через древесные заросли, которые скрывали вход на застекленную веранду. Дом держали толстые сваи прямо над озёрным мелководьем, поэтому попасть внутрь можно было, лишь пройдя через запруду по осклизлым зеленым валунам. По моему мнению, в таком странном, похожем на аквариум, жилище могли обитать только очень эксцентричные особы.

В ответ на стук дверного молотка немолодая элегантная женщина не просто посмотрела на нас через застекленную дверь, а широко распахнула её:

— Что вам угодно, милая?

Я показала жетон.

— Ах, Нумератор! Заходите, пожалуйста. Вас давно не было видно. Простите, не конкретно Вас, а людей вашей профессии. Кажется, последний раз к нам заходили с опросом года два назад. Что стало с тем грустным мужчиной?

Я была ошеломлена столь радушной встречей, поэтому начала вспоминать, что же произошло с моим предшественником, и только потом ответила:

— Простите, я с ним незнакома.

— А что, возрастную планку для этой профессии опустили? Вы такая юная!

Хозяйка дотронулась до рукава куртки Михаэля:

— Молодой человек, позвольте, я повешу вашу одежду в шкаф.

Михаэль засуетился, застрял в рукавах куртки, начал сбивчиво извинятся и топтаться на месте.

— О, не волнуйтесь, никаких беспокойств. Проходите в гостиную, устраивайтесь, я принесу вам чай.

Она обернулась на пороге в кухню и ласково попросила:

— Юноша, ваши ботинки просто ужасают. Кажется, скоро они потрескаются от грязи. Не могли бы вы снять их здесь и одеть тапки, — она показала на полку с полудюжиной разномастной домашней обуви.

Эта вежливая просьба добила эго Михаэля, поэтому он покорно надел шлепанцы.

Внутри дома было прохладно. Дневной свет, проходя сквозь десятки крашеных стеклышек витражного окна, оживлял цветом простую обстановку гостиной. Женщина, что впустила нас в дом, вернулась из кухни не одна.

— Знакомьтесь, моя сестра Эстер.

Пожилая дама в синем брючном костюме поправила её:

— Младшая сестра. Почему ты никогда об этом не упоминаешь?

— Потому что забываю, дорогая, о тех нескольких минутах, на которые ты меня моложе, — хозяйка дома поставила поднос на журнальный столик и с видимым трудом разогнулась. — Простите, забыла представиться. Меня зовут Этель. А вас как, милочка?

Я не успела ответить.

— Этель, мы очень часто пьем чай! Это не практично, — заявила младшая старушка, отказавшись от предложенной сестрой чашки. Когда она, уходя, открыла дверь в соседнюю комнату, в нос ударил странный, не очень приятный запах, похожий на резкий удушающий запах герани.

Этель с улыбкой продолжала разливать чай. На ярко малахитовом фоне фарфорового сервиза нежно вился узор из золотых цветов. Стоило только поднести фарфор к свету, становилась очевидной вся его прозрачная хрупкость. Михаэль принял чашку опасливо — в его больших ладонях она выглядела словно предмет из игрушечного детского набора — и с видимым облегчением пристроил чашку на столешницу.

Общаться с Этель было настоящим удовольствием, потому что она охотно отвечала на вопросы и сама задавала новые темы для разговора. Старушка живо и непосредственно интересовалась погодой, новостями округа, моей работой.

— Я прожила в Кологрисе всю свою жизнь. И знавала лично почти каждого человека из вашего списка исчезнувших. Но, знаете, в отличие от расхожего мнения о трагичности происходящего, я считаю, что для самих пропавших исчезновение не было худшим днем жизни.

Я просто не могла поверить своим ушам.

— Ваши родственники пропадали?!

— Нет. Но, судя по всему, в вашей семье, милочка, такие прецеденты случались. Эта боль по-прежнему остра?

— Нет… не знаю… наверно.

— Вы ошибочно воспринимаете уход близкого вам человека как смерть. Вам не приходило в голову, что поскольку тел не находят, то, возможно, люди перемешаются в другие Мерности и продолжают там свою жизнь? Вас печалит, скорее, то, что вы не понимаете, почему вам ничего не объяснили и почему вас не взяли с собой. Разве это не эгоистично?

— Да, меня это сильно печалит, потому что я осталась одна и мне даже некому рассказать…, ну, я не знаю…

— Рассказать что? В вашей жизни есть что-то настолько важное, о чем вы можете рассказать только близкому родственнику, а не своей подружке?

— Да, в моей жизни есть проблема, с которой я ни к кому не могу обратиться!

— Могу вас заверить, милая, что важность любой проблемы с течением времени понижается.

— Думаю, что я всё-таки я могу испытывать сильные эмоции в связи с некоторыми обстоятельствами!

Этель улыбнулась так саркастично, что я против воли выпалила:

— Ну, конечно, видеть сны — разве это проблема?!

Даже скажи я эти слова без запала, да хоть шёпотом, думаю, что Михаэль всё равно соскочил бы с дивана. Этель легонько потрепала его за рукав рубашки:

— Успокойтесь, она не исчезнет прямо сейчас. Видение снов — это только первый симптом. Вот, когда объявится её Дракон, тогда мы все начнем беспокоиться.

— Откуда вы знаете?

— Потому что некоторое время назад мне приснился про это чудесный сон. Хотите, я сделаю вам бутерброды со свежим огурцом?

Понадобилось несколько минут, чтобы мы с Михаэлем пришли в себя. Глядя на хозяйку дома, я размышляла: есть ли на самом деле возраст, в котором не жалко расставаться с жизнью. Начни я видеть сны в семьдесят лет, то, может быть, с таким же достоинством принимала бы неизбежное. В это время Этель, нисколько не смущаясь нашего потрясения, спокойно обновила чай в чашках и возобновила прерванный разговор:

— Полагаю, для вас не секрет, что обыватели Ландракара сны не видят, в Драконов не верят, так как ни разу за всю жизнь их не встречали. Но некоторые люди вдруг начинают погружаться в странные сновидения, и тогда в их жизни появляется Дракон. Он некоторое время сопровождает человека в его поисках, а потом они оба исчезают. Драконы — это как плохая примета, как симптом болезни, поэтому рассказы о них походят больше на былички, ну, знаете, такие рассказы о нечистой силе, в достоверности которых не сомневаются. На самом деле, Драконы — это Ангелы, — Этель посмотрела мне прямо в глаза. — А вот когда увидите Глушака, вот тогда бойтесь.

— Вы в своем уме?! — Михаэль в своей излюбленной манере навис над старушкой. — Какие «ангелы», какие такие «глушаки»?!

Этель совершенно неожиданно легонько стукнула моего напарника по лбу и, приказав: «Сядьте!», пожала плечами:

— С виду такой приличный мужчина…

Это простое заявление почему-то возымело действие на Михаэля, потому что он вернулся обратно на диван и больше не проронил ни слова.

— Глушаками я зову Демпферов. Вот кто, уж точно, пострашнее Брежатых будет! Однако, довольно о них — ещё накликаем. Расскажите-ка мне лучше свой первый сон, потому что, как говорят, он самый лучший.

Как ни странно, описывать сновидение мне было легко, потому что оно превосходило по яркости многие реальные дни моей жизни:

— Мне снилась зима на окраине какого-то городка. Впереди лежало поле, всё в синих сугробах, и мне нужно было пересечь его, но где-то посередине снежной равнины горел костер, вокруг которого плясали темные тени. От костра вдруг отделилось огненное свечение и стало приближаться ко мне. Я увидела группу детей, идущих молча и торжественно. Они были одеты в самые яркие одежды, какие только можно представить: изумрудные, алые, индиго. В руках каждый ребёнок держал свечу. Их лица словно светились любовью и радостью. Дети прошли мимо меня в город, и только тут я заметила, что за ними идут ещё и ещё: через всё поле тянулось целое шествие людей со свечами. Яркая огненная дорожка извивалась от самого горизонта. Я проснулась с величайшей радостью на сердце, словно мне сказали: «Ты не одна!».

Этель встала и, сжав мою голову, нежно поцеловала меня в обе щеки.

— Конечно, не одна!

— А ваша сестра видит сны?

— Пока нет. Нам обязательно стоит поговорить обо всем подробно. Я приглашаю вас на наше с Эстер…, скажем так — четвертое восемнадцатилетие, что случиться через пару дней. Будет много очень интересных людей.

В этот момент в комнату вернулась младшая старушка и раздраженно заметила:

— Очень расточительно поить чаем всю округу! И незачем ставить лишние чашки на стол, ведь фарфор так легко бьется!

Руки Этель, что ещё обнимали мою голову, едва заметно дрогнули, как и её голос:

— Думаю, вам пора. Будьте осторожны, дорогая!

Санкт-Петербург удивил нас пронзительной внятностью бледно-голубого неба, серого камня домов, черных ветвей, беленых стволов деревьев и сочной яркостью ещё липучей листвы.

Аня дрожала на ветру, куталась в палантин, пытаясь удержать его развевающиеся концы одной рукой, а второй придавливая фетровую шляпу к своим кудряшкам. Мы неудобно обнялись, потому что мешали мои две сумки через плечо. Савелий, как положено при знакомстве, пожал костлявую ладошку, предложил Анне свои перчатки, но она отказалась, едва взглянув на его кожаные краги.

— Спасибо, но здесь недалеко, всего два квартала пешком, хотя, если хотите, то поедем на автобусе.

— Лучше пешком — посмотрим город, а ты расскажешь, как нашла нам жилье.

— Вам удивительно повезло с квартирой! — Аня взмахнула руками, показывая, сколько удачи нам причитается, а в это время ветер подцепил её шляпку и подкинул вверх. Минуты три мы бежали, толкая друг друга и стукаясь локтями, но шляпа досталась Савелию. Оттого, что бежали мы «по ветру», а надо было идти «против ветра», да ещё пришлось зайти в магазин за конфетами к чаю, дорога заняла полчаса. За это время подруга успела рассказать про хозяина квартиры:

— Его зовут Олег Яковлевич, работает на кафедре. Его родители всю жизнь прожили в этой двухкомнатной квартире. Но когда отец умер, мама переехала к сыну — у Олега Яковлевича есть свое жилье рядом с работой. Три года назад его жена уехала в Германию, взрослая дочка с ней, вот они с мамой и остались вдвоем, а родительская квартира все это время пустовала.

— А почему они не сдавали её в аренду, ведь квартира в центре, да ещё без хозяев? — я взяла из рук подруги коробку конфет, чтобы она могла найти в своей сумке бумажку с адресом.

— Олег Яковлевич сказал, что у них большая семейная библиотека с редкими книгами, поэтому он не хотел пускать туда посторонних людей.

— Почему же нам разрешили?

Аня смутилась, слегка нахмурилась, словно вспомнила что-то неприятное, и вздохнула:

— Я была очень настойчива. Раз пообещала найти вам жилье, вот и пришлось к Олегу Яковлевичу каждый день ходить и просить. Он сдался только вчера, и то, наверно, лишь бы я отвязалась. Сказал, что убираться в квартире к вашему приезду не будет принципиально, денег за проживание не возьмет, но вам нужно каждому купить себе комплект постельного белья, потому что ему нечего вам предложить.

Я поставила сумки на скамейку и обняла Аню:

— Бедная деточка!

Савелий промычал что-то похожее на «большое спасибо, я не знал, что так сложно, нужно было сразу в гостиницу, неудобно получилось», на что Анна бодро возразила:

— Все хорошо! Вам повезло, и я рада, что смогла помочь. Пойдемте, а то нас хозяин квартиры заждался уже.

Мы долго жали на коричневый пупырышек звонка на четвертом этаже старого дома. Стучали громко в обитую дерматином дверь, пока не открылась и не закрылась дверь этажом ниже. Держали конфеты и сумку, пока Аня искала нужный номер телефона. Олег Яковлевич ответил, что он на месте. Снова открылась дверь на третьей площадке, и мы услышали удивленный голос:

— Но здесь никого нет!

Оказывается, на бумажке с адресом квартира номер 7 оказалась номером 4.

Хозяин попросил нас не разуваться и торопливо провел инструктаж «что можно, а что нельзя». Это был высокий, худой интеллигентный человек, слегка… неприбранный, как и его квартира. Нам можно было всё, кроме междугородних звонков. Буквально через пять минут Олег Яковлевич вежливо откланялся, ссылаясь на занятость, по пути как-то незаметно забрал с собой мою подругу, и уже через десять минут мы с Савелием остались в квартире вдвоем на правах законных арендаторов.

Напарник молча показал мне, куда кладет связку ключей, размотал шарф и, засунув руки в карманы, пошел осматривать жилье. Чтобы не мешаться, я пошла в противоположную сторону. Описав две одинаковые восьмерки по комнатам, мы встретились в прихожей… и засмеялись, потому что квартира была просто шикарной — с высокими потолками и с видом на канал из всех окон. Брутальность не просто витала в воздухе: мужской характер ощущался и в темного дерева массивных шкафах, и в добротности кожи на диване в гостиной, даже в граненной хрустальной пепельнице на столе-бюро, не говоря уже о ножнах сабель и картинах про Кавказ. Однако фотографии нежных женщин в шифоне и шляпах с цветами, вертикальная полоска тяжелых гардин и старинные книги смягчали обстановку. В прихожей стояли два стеллажа с книгами до самого потолка. Между книг встречались стопки журналов, старых газет, бронзовые и гипсовые статуэтки, старинные шкатулки и куски минералов. Мы нашли коллекцию отливающих перламутром жуков и черных бабочек в деревянных коробках со стеклянным верхом.

Здесь словно никогда не жили женщины, лишь присутствовали на фотографиях. Как выяснилось позже, отец Олега Яковлевича был энтомологом, дед — натуралистом и военным, служившим на Кавказе, что подтверждали многочисленные пейзажи на картинах в кабинете. Вся эта квартира была одним большим кабинетом для увлеченных своим делом мужчин.

На соседнем взгорке, среди остроконечных елей стоял коттедж, весь фасад которого сверху донизу был увит красно-зелёными плетьми девичьего винограда. В дороге мы намучались, потому что Михаэль никак не мог вспомнить лишь единожды хоженую им тропу. Мы поднимались и спускались с холма на холм, переходили вброд прозрачные ручейки с каменистым дном и бочаги с илистой жижей, отдирали свою одежду от шипов низкорослого кустарника.

Мужчина средних лет, одетый во фланелевую рубашку и брюки с подтяжками, горячо пожал руку моему напарнику:

— Я уже начал тревожится! Дорога сюда, конечно…

— Это не дорога, а одно направление!

Михаэль сам предложил: «Иди, свет очей, оглядись, пока я с Константином потолкую. Выбирай любую комнату — мы останемся здесь на пару дней».

Гостиная в этом доме была обшита деревом, с толстой балки на потолке свисала на цепи тяжелая люстра. Круглые окна слабо пропускали свет, поэтому плетеные кресла дремали под грудами подушек и валиков, не обращая внимания на постукивание веток по стеклам. Вдоль второго этажа тянулась веранда. Со стороны одной из спален склон холма был достаточно крутым, так что сидящий на веранде оказывался на уровне верхушек деревьев.

Я забросила рюкзак на кровать с кованной железной спинкой и спустилась вниз. Заглянула в кухню. На стене висела полка с множеством разноцветных и разнформных кружек. Ещё я нашла открытую мансарду, куда вела приставная деревянная лестница. По пути можно было прихватить книгу из шкафа, который одновременно служил и опорой для настила и перегородкой между кухней и прихожей. Два окошечка в треугольной крыше наполняли это место чудесным мягким светом, а на полу лежали лоскутные одеяла. Я твердо решила выбрать себе любимую кружку и читать книги исключительно здесь.

— Нравиться дом? — Михаэль разом заполнил собой всё свободное пространство кухни. — Константин говорит, что картошка ещё тёплая. Меня к ужину не жди, никому не открывай, ключ запасной вот здесь, — он погремел крайней верхней кружкой, погладил меня по голове и ушел.

Я прислушалась к звуку запираемой двери и подняла крышку чугунной сковороды, что стояла на плите. Картошка уже слегка разомлела, но зато пропиталась ароматами лаврового листа и укропа, а ещё и горьковатым запахом жженой карамели от подгоревшего лука. Я не нашла чайную заварку, но в бумажном пакете на столе обнаружила корку подового хлеба, а в жестяной банке — несколько песочных печений. Картошку разогревать не стала, просто выложила на тарелку, туда же покрошила кусочками хлеб, а сверху полила маслом, в котором её жарили.

Я отнесла еду наверх, достала из рюкзака детскую книгу, которую купила сегодня (а, кажется, что неделя уже прошла!) и, завернувшись в одеяло, уселась в одно из кресел-качалок на веранде. Пока ела, холмы налились темнотой. В комнату я вернулась, когда багрецовый горизонт стал темно-синим, и над головой бликнула первая звезда. С сожалением оставив на тумбочке так и не раскрытую книгу, мгновенно уснула.

Потолок монастыря был очень высоким. Казалось, что его ничего не поддерживает. Сверху изливался свет в виде широкого столба. Этот свет не освещал, просто был мягким и ослепительным одновременно. Это была другая материя, а совсем не тот воздух, которым мы дышим и не тот свет, что мы видим. Столб света колыхался золотисто-жёлтым, внутри его мерцали то ли тёплые огоньки, то ли снежинки, а может насекомые, похожие на светлячков. Я оторвалась от пола и полетела вверх внутри этого света, потеряв вес и легко скользя в этом прозрачном сиянии. Когда я подняла руку, та оказалась за пределами светового столба. И в этот же миг другая энергия, тёмная и тусклая вытянула меня из света, словно пробку из бутылки. Оказалось, что для того, чтобы выйти из света, не надо прилагать усилий — достаточно руку протянуть, а остальное сделают за тебя…

Сумки решили пока не распаковывать, чтобы не терять время. Нужная нам контора находилась рядом с Невским проспектом. Пока я отдавала документы в канцелярию, Савелий договорился об обучении с завтрашнего дня. Весьма довольные тем, что полдня ещё впереди, мы двинулись пешком в сторону Петроградской стороны. Нашли кафе «Северная роза», побывать в котором меня просила Кира: она где-то вычитала, что в этом заведении следует обязательно откушать венские вафли.

Кафе оказалось камерным, с бежево-шоколадным интерьером и ярким пятном оранжевых апельсинов в плетеной корзинке. Девушка в полосатом фартуке принесла нам кофе. Почему-то кремовый вид этого напитка напомнил мне о детстве. Мы с Савелием почти не общались до этого момента, даже сейчас он не пытался из вежливости начать разговор, но одно дело, когда люди молча гуляют, а другое — когда молча едят, поэтому начала я:

— Знаешь, меня однажды в трехлетнем возрасте напоили молоком с пенкой, после чего я до сих пор не пью его кипяченым. Одно из первых, можно сказать, воспоминаний детства, когда меня стошнило на кухне…, не к столу будет сказано.

Савелий просто покачал головой, но разговор не поддержал. Но я, видимо, намолчалась:

— Я так хорошо помню эту большую кухню в частном доме. Там жила старшая сестра мамы с мужем. Мы часто чаевничали с дядей Колей, и это было ритуальное чаепитие, с большими кусками сахара-рафинада вприкуску и с обязательным переливанием чая в блюдце. Дом стоял в Среднем переулке.

Савелий улыбнулся:

— А ведь у нас в городе тоже был Средний переулок.

— Наверно, это как Ленинский проспект — он тоже есть везде.

— Долго ты там жила?

— Нет. Три мои родные тётки поселились на одной улице в частном секторе, рядом с Телецентром, мы же с мамой и сестрой получили квартиру в новостройке. Средний переулок был в другом конце города, да ещё и в невообразимой дали от остановки. Надо было подняться на взгорок, потом спуститься, и так четыре раза.

Савелий удивленно поднял брови:

— Ты словно МОЙ переулок сейчас описала. Наш дом стоял ближе к кинотеатру возле Телебашни.

Мы надолго замолчали, допивая кофе и раздумывая о сказанном. Наконец, Савелий заметил:

— Похоже, в детстве мы жили в одном городе.

Удивлению моему не было предела. Жить в такой масштабной стране и встретить соседа по улице, было невероятным совпадением. Мы долго с ним уточняли, про одно ли место на карте говорим, нет ли в этом ошибки, пока сомнения не рассеялись — да, мы оба выросли в Затопше!

— Так как называлась улица, где ты жила?

— Бульвар Звездолетчиков.

В этот момент перед нами поставили две большие квадратные тарелки, где на неровном крест-накресте шоколадных лент лежали бельгийские вафли. Дождавшись, когда официант отойдет от стола, мой спутник спросил:

— Бакалею помнишь? Туда привозили такие редкие вещи, как хлопковые панталоны и шоколадные конфеты.

Я кивнула:

— В том магазине продавали мороженые яблоки самого неприглядного коричневого цвета. Они были такие холодные и сладкие! Ещё я любила томатный сок из конусных поилок. Соль все добавляли по вкусу общей алюминиевой ложкой, да и стаканы особо не мыли, а просто ополаскивали в фонтанчике на прилавке.

— А ты помнишь батончики?

— О, да! И ещё подушечки «дунькина радость».

— А вы ели кисель в брикетах сухим?

— Спрашиваешь!

Савелию принесли заказанный ещё вначале шоколадный трюфель, который он пытался подцепить вилкой, отчего тот по сложной траектории улетел в пространство кафе. Тихо подошла девушка с салфеткой, трюфель нашла и унесла на кухню. Мне понравилось, что Савелий только вздохнул, но не смутился. Хмыкнул смешливо и предложил прогуляться «до дома» пешком.

Утром я обнаружила на кухне записку от Михаэля: «Я поехал туда, туда и туда — долго писать». На столе стояли две корзинки. В одной из них я нашла бутылочку со сливками, коробку чайной заварки, свежий багет и завернутый в пергаментную бумагу кусочек сливочного масла. В другой корзинке из тонкой проволоки поверх соломы белела дюжина яиц.

Снаружи воздух уже прогрелся, даже в тонкой хлопковой рубашке было комфортно. Присев на выступ ограды, я заставила себя дышать медленно, расслабить плечи, и отпустить, наконец, сковывающее напряжение. Но так и не смогла остановить лихорадочно мелькающие в моей голове образы Михаэля, Эстер, Брежатых, моих снов, Куратора, моря и каких-то почти материальных обрывков тревоги.

От дум меня отвлекла лишь женщина-почтальон, которая внезапно вырулила на велосипеде откуда-то справа:

— Здрасте! Письма на отправку есть?

Вопрос не показался мне странным, хотя я в жизни не написала ни одного письма. Наоборот, в этот момент я осознала, что просто обязана отправить послание Эстер!

— Есть, есть письмо на отправку! — закричала я, выбегая за ограду.

Женщина была немолодая, но румяная и энергичная. Протянув руку в мою сторону, она нетерпеливо помахала рукой, что должно было означать: «Письмо давайте поскорее, я тороплюсь».

— Я его ещё не написала, потому что не знаю адреса.

— Какого адреса? Своего что-ли?

— Ну и того… это… куда отправлять…

Почтальонша выразительно на меня посмотрела, и в этом взгляде было много эмоций:

— Ну и что с тобой такое: амнезия или дислексия?

— Я не местная.

— Ну, это всё обясняет. Адрес отправителя напишешь «Крутояр». Место это так назвали из-за обрыва на заднем дворе. Кому писать-то собралась?

— Я вчера была в поселке у озера. Там дом такой чудной есть, как аквариум на сваях.

Женщина засмеялась:

— Тогда на конверте просто напиши — для Этель и Эстер. Этих сумашедших старух в нашей округе не знают только младенцы. Письмо положишь вот сюда, — она постучала по железу почтового ящика, — я на обратном пути заберу. И не забудь деньги на марки оставить.

Листок я вырвала из своего многострадального опросного блокнота, ставшего уже потрепанным и исхудавшим. Теоретически я знала, как оформляются официальные запросы, но как написать личное послание, представляла с трудом. Обратиться к сестрам «Уважаемые» или «Дорогие»? После нелёгких раздумий я набросала таки несколько предложений:

«Этель и Эстер, здравствуйте! На нашей вчерашней встрече, я получила от вас устное приглашение на именины, но в спешке забыла уточнить в какой из дней будет проходить торжество. Если ваше приглашение остается в силе, прошу написать мне по адресу, указанному на конверте, дату и время, и я с большой радостью…, — на этом месте я впала в легкий ступор и несколько минут мучительно подбирала слова, — …присоединюсь… к приглашенным».

Корявость текста была очевидна, да и подписать письмо я не знала как, потому что так и не успела сказать Этель свое имя. Написав сегодняшнюю дату и «Нумератор», я торопливо запечатала листок в конверт и вместе с мелочью за марки положила в почтовый ящик, чтобы не передумать и не выбросить послание в мусорную корзину.

Пока нагревалась плита, собрала на низкий столик разбросанные книги, сложила стопкой несколько пледов. На глаза мне попался толстенный орфографический словарь, служащий, как и несколько таких же внушительных томов, подпоркой для журнального столика без одной ножки. Очень осторожно я выудила нужную мне книгу и забросила её на мансарду, а после завтрака забралась туда сама, открыв маленькое окошко, чтобы легче дышалось и читалось.

Для начала нашла в справочнике слово «демпфер». Оказалось, что так называется любое устройство для гашения колебаний, а в общем смысле термин применяют при описании чего-либо, действующего угнетающе. Похоже, Глушак, упомянутый Этель, — это поглощатель энергии.

Потом я раскрыла энциклопедию «Мифические существа». Один из медных зажимов на её уголке потерялся, и в этом месте картон расслоился на несколько лепестков. Книга была хорошо иллюстрирована и поделена на четыре раздела, посвященных птице Фениксу, Дракону, Единорогу и Черепахе.

Про Драконов было написано очень эмоционально. Что это очень древние существа, что они владеют мудростью и магическими знаниями, что они носители базовой космической энергии. Драконы перемещаются галактическими порталами во времени и в пространстве. Они обитают в Межмерности, но способны проявляться в любой реальности, а некоторые из них могут принимать облик других существ. В Драконах уравновешены все стихии. Я узнала, что в далекие времена они жили рядом с людьми, которые их чтили, любили и ценили. Эта дружба основывалась на взаимном доверии, ведь большинство Драконов мудры, сострадательны, могучи и свободны. Именно в силу этих качеств в какой-то момент времени они начали угрожать всем своим существованием крепнувшему государственному устройству. Их не только взялись преследовать, но и внедрили в сознание последующих поколений людей, что Драконы — воплощение хаоса и грозное оружие, способное им навредить.

Далее подробно и с картинками были описаны боевые возможности всех видов драконов: и огнедышащих, и отравляющих газом, и морозящих, и даже генерирующих молнии. Насколько я поняла, типичный Дракон по размеру больше, чем корова (это самое крупное животное, которое я видела), а по размаху крыльев и длине хвостов мне, вообще, сравнить было не с чем.

Вечером пришла Аня и осталась у нас ночевать.

Я рассказала ей, как мы с Савелием провели день и об удивительном совпадении, которое обнаружилось так неожиданно для нас обоих.

— И что, вы ни разу не встречались в детстве?!

— Нет, хотя мы и росли на одной улице нашего маленького городка.

Через открытое окно на кухню, где вот уже час проходило чаепитие, вплывали звуки и запахи прохладного весеннего вечера. Постепенно менялись очертания предметов на кухне, в сумерках тонули мелкие детали, но кое-что — изразец возле мойки, носик медного чайника — вдруг принималось мерцать в течение несколько секунд, а потом угасало. Отмытый до блеска фарфор чашек и полоски сыра на голубой тарелке яркими светлыми пятнами выделялись на темной поверхности стола. Аня уже пару раз подскакивала, чтобы включить свет, но я всякий раз просила её подождать ещё немного: мне было невероятно комфортно в этой смягченной кухне без углов, без подробностей, без времени, без каждодневных повторяющихся ритуалов.

Савелий с нами не чаевничал. Положил на разделочную доску бутерброд с сыром, несколько печений, рядом поставил самую большую кружку, найденную в буфете. Он не дал мне оттереть её с порошком, просто ополоснул под струей воды и вытер бумажной салфеткой. Налил себе чай, вежливо и значимо сказал: «Дамы!» и унес свой импровизированный поднос поближе к книжным полкам. Мне тоже хотелось подержать книги в руках, погладить их обложки, найти среди плотно заставленных рядов какую-нибудь редкость и обрадоваться ей. Но в кухне так хорошо сиделось, да и Анна рассказывала свои новости, разрешая мне помолчать, так что я постепенно сливалась с квартирой, сумерками и городом за окном.

Так я узнала все околонаучные и культурные новости, несколько забавных происшествий и планы подруги на ближайшие две недели. Сопровождать нас завтра и послезавтра она не могла из-за научной конференции, выпавшей на это же время.

— Но я принесла вам бесплатные билеты на концерт — на работе сегодня выдавали, и ещё карту Санкт-Петербурга.

И тут я вспомнила, что должна была разузнать!

— Анечка, как хорошо, что ты мне напомнила: мне ведь здесь надо отыскать один адрес.

— Я плохо ориентируюсь в городе, — честно призналась подруга.

— Да я просто из любопытства хотела посмотреть на один дом. Листок с адресом лежал среди бумаг, которые мама считала важными. Она упоминала, что наша дальняя родня жила в начале прошлого века в Санкт-Петербурге. Посмотри, пожалуйста — может, ты знаешь, где это. Письмо у меня в сумке, сейчас принесу.

Я скользнула в рукав коридора, по пути нажав на выключатель. Позади меня вспыхнул свет, но его силы хватило лишь до ближайшего стеллажа. На фоне светлого проема окна в кабинете я увидела четкий силуэт читающего Савелия — он даже не глянул в мою сторону. Отыскав в дальней комнате свою сумку, я вернулась на кухню, потерявшую часть своего очарования — электрический свет очень жесток к потертостям и пошорканностям.

Увидев название улицы, Аня посмотрела на меня как-то недоверчиво, глянула ещё раз, нахмурилась, нашла запись в своем блокноте, снова сверила адреса и растерянно произнесла, протянув мне мое письмо и свой блокнот:

— Посмотри сама. Ничего не понимаю!

Всё совпадало. Написанные позеленевшими чернилами строчки письма отличались от четкой Аниной графики только отсутствием индекса. Все остальное было один в один: то же приятное на слух название улицы при полном совпадении номера дома и квартиры. Только под записью в блокноте была приписка — «Олег Яковлевич».

Мы с Анной, вероятно, заполошно громко воскликнули, а может даже завопили (странно, что в обморок не упали от такого наплыва чувств), но в проеме кухонной двери стремительно появился встревоженный Савелий. Он выслушал наши сбивчивые объяснения, завладел письмом и блокнотом, сверил адреса. Посмотрел на меня задумчиво и произнес:

— Ты пугаешь…

— Согласна. Сначала Средний переулок, Затопша, теперь этот адрес! Из всего огромного города нам досталась квартира, в которой жили мои родственники сто лет назад!

В это время Савелий вопросительно глянул на меня, встряхнул листком, и, пока я сообразила, что это была просьба о разрешении прочитать письмо, он уже быстро пробежал текст глазами. Вмешательство было столь резким, что я почти услышала тревожный вздох от истончившегося за век листка бумаги. Мы с Аней напряженно ждали реакции Савелия, но он повторился:

— Определенно пугаешь!

Чтобы прийти в себя в столь волнительной ситуации, пришлось заварить ещё чаю и съесть по паре бутербродов. Савелий на этот раз сидел на кухне вместе с нами. Уже ближе к полуночи договорились, что подруга покажет письмо Олегу Яковлевичу, а тот — своей матушке: может она вспомнит, оставались ли в квартире вещи прежних жильцов.

Неведомое доселе беспокойство буквально выгнало меня из дома. Сначала я хотела прогуляться пешком, но в последнюю минуту заглянула в кладовку и нашла там крепенький велосипед. Я направилась тропинкой, которой уехала почтальонша, и та вывела меня на узкую деревенскую дорогу, петлями огибающую холмы, отчего подъемы и спуски не казались затяжными. Я давно не садилась в седло велосипеда, поэтому некоторое время искала ровный педальный ритм, войдя же в него, помчалась на всей возможной для меня скорости. Холмы становились всё ниже, и скоро дорога потянулась ровной пыльной лентой вдоль изгородей, за которыми молочно-зеленые злаки нежно колыхало ветром — казалось, что земля покрыта мягкой, шелковистой шкуркой.

Не знаю, как далеко я отъехала от дома, прежде чем увидела ещё один жилой дом с пристроенной к нему оранжереей. Табличка на входе приглашала всех желающих купить цветы, горшки, садовый инвентарь и продукты собственного производства. Потоптавшись поочередно у полок с фиалками, с толстым и тонким бутылочным стеклом, с льняными и хлопковыми салфетками, с плетеными корзинами всех размеров, я отчаялась. Нет хуже, когда есть из чего выбирать! Пришлось умять булку с корицей и яблочной начинкой, купленную здесь же, чтобы дать себе время определиться с выбором.

И тут я увидела этажерку с образцами мыла ручной работы. Одни бруски походили на отполированный малахит, другие — на пчелиные соты. На круглых тарелках лежали вперемешку и резаные кусочки с сердечками посередине, и ломанные, на сколах которых пестрели семена и цветки травок. Ещё мне понравилось мыло в виде плиток шоколада и ягодного желе. Но купила я два традиционных бруска: кремовый с добавлением овсяных хлопьев и миндальной муки, и ещё жасминовый, с ажурным тиснением по белой гладкой поверхности. Я всё-таки надеялась получить письменное приглашение от Этель, поэтому не хотела, чтобы оно застало меня врасплох. Явиться на День рождения без подарков не представлялось мне возможным.

В коттедж вернулась в сумерках и, не зажигая света, поднялась в свою комнату. В душе стояла под струей очень горячей воды, но тревогу не смыла, легла спать вместе с ней. Она толклась во мне долго, немного отпустив только ближе к полуночи — как раз луна всплыла над кронами деревьев.

Я разглядывала кратеры и сеточки дорог на её мерцающей поверхности, пока не почувствовала резкий электрический запах. Тотчас послышался скрежет чего-то жесткого о стены дома, потрескивание, грохот от падения камней. Я резко села на кровати и прислушалась. От страха внутри моего сердца образовалась пустота. Конечно, ведь душа оттуда ушла, но не в пятки. Она сидела рядом, и точно также как я, глупо хлопала ресницами, глядя на серебряный свет за окном.

Когда диск луны заслонила огромная тень, я поспешно сунула ноги в тапки, как всегда перепутав правый с левым. Пока шаркала в них до окна, пугающие тени за окном превратились в знакомые очертания деревьев, а луна погасла снова. Её накрыло облаком, тёмным внутри и светящимся по краям, потом ещё одним и ещё, пока все небо не стало похоже на вязанную узором шальку.

Я оставила на подоконнике зажженную свечу в стеклянном фонаре. Этот огонек не мешал мне, и в то же время делал живым хотя бы одно окно в темном доме.

Утром обнаружила под верандой примятую траву и пару камней, выпавших из ограды, а ещё письмо от Этель и Эстер в почтовом ящике.

«Крутояр. Милому Нумератору.

Дружочек! Извините, что так и не узнала ваше имя, но надеюсь, что когда вы посетите наше скромное торжество, что состоится завтра в четыре часа пополудни, мы исправим эту ошибку. Не выразить словами, как я рада была получить от вас весточку. Мне очень хотелось бы обсудить с вами проблемы, волнующие нас обеих. Кстати, праздник будет неформальным, и мы не настаиваем, чтобы гости приходили парами, поэтому, мы не обидимся, если ваш напарник будет занят и не сможет прийти. С любовью Этель и моя младшая сестра Эстер.

P.S.: Никогда не слышала, чтобы у Нумераторов были напарники».

Тут я пожалела, что не взяла с собой в дорогу Справочник Нумератора. Тогда мне показалось неразумным носить с собой трёхсотлистовую книгу, а теперь я бы с интересом пролистала те сто пятьдесят страниц, что не успела прочитать. Уверена, что там обязательно есть правило про напарников.

Михаэля не было с вечера позавчерашнего дня. Ждать было трудно. Я и чашки все перемыла, и постирала всю свою одежду, и позавтракала, и пообедала, и порисовала в блокноте Нумератора вид с мансарды (интересно, как я его Куратору буду возвращать?). Да, ещё половики выхлопала и подмела дорожку возле дома. После полудня, села на траву рядом с живой оградой из роз и открыла тонкую брошюру, которую дал мне прочитать продавец из книжной лавки. В тонкой самиздатовской книжке было несколько статей на странные для меня темы, и я чуть было не отложила брошюру в сторону, только вот на глаза мне попалось имя Этель. Оказывается, она была автором одной из статей.

«Дорогие читатели! Многие из вас напуганы предвестниками перемен — своими снами, но каждый имеет право знать, что же происходит на самом деле. Все мысли, что описаны ниже, я ни в коей мере не могу назвать своими. Тьма невежества, окружавшая меня, рассеялась с появлением моего дражайшего вечного друга, моего Дракона. Лишь долгие беседы с ним сделали возможным написание этой статьи.

Мы, ландракарцы, в массе своей пребываем в мороке. Это не отсутствие Света, а потеря осознанности. Большинство из нас не знает, что в нашей Вселенной существуют параллельные миры — Мерности, и среди этих миров есть Главное Место, то в котором проявлено Главное воплощение. Его называют Заглавень.

Заглавень отличается от других сознательных форм наличием не только Души, но и Божественной Искры — Духа. В его единице жизни, в ЖИВЕ, соединены сознание, Душа и Дух. ЖИВА является посредником между человеком и Создателем. Она понижает излучение Творца до приемлемой для человека мощности. ЖИВА находиться в высших измерениях и отвечает не только за Заглавня, но и за параллельные, воплотившиеся в других сознаниях части этой Души (их называют Сколками).

Под влиянием сильного потрясения, Заглавень может фрагментироваться. Фрагмент его Души уходит в параллельную реальность, забирая с собой ту самую ярко выраженную эмоцию, что была задействована в данной стрессовой ситуации. Такой фрагмент называют Иверень. Так, под влиянием пережитого сильного страха в Мерности теряется кусочек Души с запечатленным в нем бесстрашием, предательство лишает Заглавня доверия и преданности, гонения могут лишить его желания развиваться духовно. Иверень проявляется в другой реальности и проживает свою жизнь, чуть менее осознанную, чем Главное воплощение. Эти фрагменты души также следуют инструкциям ЖИВЫ, связь с которой у них никогда не прерывается.

Ландракар — это место для сохранения фрагментов человеческих душ, утерянных в результате потрясений. В жителях Ландракара находятся осколки Душ с только одним ярко выраженным качеством, которого лишается Заглавень в момент фрагментации. Здесь они находятся в сохранности, пока не будут востребованы назад. Тогда Иверень начинает готовиться к Павороти — обратному пути. Ландракарцы не могут контролировать этот процесс, потому что его запускает Главное воплощение, когда осознает свою фрагментарность и начинает устанавливать связь со всеми своими частями во всех воплощениях. Тогда Иверень начинает видеть сны и ощущать потребность в воссоединении и обретении целостности с той Душой, частью которой он когда-то был, и это желание становиться неодолимым.

Когда-то Драконы сопровождали только Главные воплощения, но потом стали уходить с более слабой частью Души, с Иверенем, чтобы помочь ему на обратном пути. Драконы видимы только для тех, кто вошел в Павороть. Они создают порталы для возвращения фрагментов к Заглавню в наилучший для этого момент. Драконы перемещаются вдоль потоков Дыхания жизни, сливаясь с этими потоками. Через открытый Драконом портал Иверень, ведомый общей ЖИВОЙ, воссоединяется с Главным воплощением, возвращая назад его недостающую эмоциональную составляющую. Процесс этот неизбежен, потому что каждый Заглавень должен восстановить целостность своей Души. И тогда наступает черед его воссоединения со Сколками, но об этом, дорогой читатель, мы поговорим позже.

Ваша преданная Этель и её прекрасный Дракон»…

………………………………………………..

………………………………………………

Ёлочки зеленые, я что — ИВЕРЕНЬ???!!!!

Лоб у Савелия умный, губы тонкие, изогнутые в незлобивой усмешке, словно он сомневается во всём, что его окружает и на всякий случай относится к действительности с малой долей иронии. Большие, широко расставленные глаза пронзительно синие, но мешки под глазами лишают его внешность того благополучия, которое обычно накладывает на мужчин университетское образование. Я разглядывала Савелия без опаски, потому что уже пятнадцать минут он был неотрывно прикован к книге. Мудреный трактат не мешал моему сослуживцу методично жевать бутерброды с сыром.

Я же вяло ковыряла остывшую овсянку и так же вяло глядела в журнал, между страниц которого во избежание вопросов была вложена моя тетрадь. Хотя, опасения были напрасными — Савелию и дела не было до того, что я читаю. Разница в часовых поясах сказывалась на моей способности к концентрации внимания, а растворимый кофе был уж слишком сублимированный, что бы это слово ни обозначало.

Обычно, открыв свою тетрадь в произвольном порядке, я самым удивительным образом нахожу актуальную для меня в этот момент мысль, которая дает мне пищу для размышлений на весь день. Сегодня принцип сработал снова, а, может, я научилась любое умное высказывание притягивать за уши в свою жизнь. Какой-то хороший человек (ну почему я никогда не записываю фамилии авторов?!) сформулировал идею так: «Ожидания останавливают энергию на чём-то одном, максимум нескольких вариантах, не давая энергии двигаться, не давая жизни приносить всё лучшее для тебя. И это лучшее, как правило, то, чего совершенно не ожидаешь».

Как ровненько сказано! Я ведь от фиминой коробки жду неизвестно чего, хотя даже гарантии нет, что эта сокровищница вообще существует. И даже если я её заполучу, в ней может оказаться пара брошек, засушенный цветочек и билет на премьеру в Мариинку.

Подливая кипяток в свою кружку, я неловко засунула журнал под сгиб локтя, отчего один листок из моей тетради выпал к ногам Савелия. Он, не отрываясь взглядом от страниц, поднял листочек и передал мне, доедая четвертый бутерброд.

На той бумажке оказались подробности про параллельные жизни. Обычная, сухая теория, не применимая к реальной жизни. Помню, что я уже хотела когда-то выбросить этот листок, но сейчас на всякий случай текст перечитала:

«У каждого человека на разных уровнях мироздания есть многочисленные двойники, которые проживают каждый свою жизнь. Это как сеанс одновременной игры. Совокупность всех двойников, проживающих параллельные жизни одновременно в прошлом, настоящем и будущем, и есть наше Высшее Я. Память обо всех прожитых жизнях не стирается, а преобразуется. Каждый двойник — маленькая веточка в огромном дереве мироздания, которому доступна информация из всех частей дерева. Если один из двойников получил некий опыт, то данный опыт становится опытом всей системы одновременно. Каждый двойник, пройдя некий уникальный опыт, создает дополнительный вариант игры. Для того, чтобы освоить опыт всей системы, то есть ощутить себя целостной, ты должен пройти все варианты игры, исследовать все ходы поля мироздания, получить представление от каждой части себя во всей многовариантности. Все ходы существуют одновременно и уже есть одномоментно. Помимо существования двойников, также возможна фрагментация Души во время травмирующих событий. В этом случае, как только люди начинают муже­ственно смотреть в лицо ощущениям разделения и заброшенности, утерянные фрагменты возвращаются к Душе».

Когда же я вырвала этот листок из тетради, чтобы выбросить? Наверно сразу по возвращении из Затопши, пару месяцев назад. Тогда я ещё подумала, что, может быть, в другой жизни я умею, например, кататься на велосипеде. Еще подумала, что хорошо бы собрать свои фрагменты, потерянные в пути. На всякий случай я тогда сконцентрировалась, представила мысленно и очень эмоционально, что часть моего утерянного света ко мне возвращается, громко оповестила Вселенную о своем намерении стать целостной и благополучно об этом забыла.

Я сложила бумажку самолётиком и удачно запустила им в мусорное ведро, чем привлекла внимание Савелия. Тот, видимо, утолил свой голод, в том числе и интеллектуальный, потому что книгу захлопнул и взглянул на часы.

— Нам пора идти учиться. Кстати, как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, лучше.

Савелий спросил о моем здоровье не без повода. Весь вчерашний вечер я провела на диване в состоянии сильной усталости и вялости, отказавшись от похода на концерт, куда он отправился один. Вернувшись, прокомментировал увиденное одним словом: «Занятно».

Пока обувались в тесной прихожей, я пыталась понять, отсутствие каких навыков у себя меня тревожит. Их было три. Вождению автомобиля противилось всё моё существо. С тем, что я барахталась исключительно на мелководье, тоже можно было смириться. Я не собиралась переплывать Гибралтар, а глубина моря у детских санаториев Евпатории меня вполне устраивала. Переживала я только о том, что не освоила двухколесный велосипед.

Савелий как раз шнуровал ботинки, когда я озадачила его вопросом:

— Ты умеешь кататься на велосипеде?

— А ты умеешь?

— Нет.

Савелий сказал со смешинкой в голосе, но с совершенно серьезным выражением лица:

— Как же ты живешь с этим, бедняжка?

Как не терзали меня невесёлые думы, а есть хотелось, поэтому на ужин я приготовила двойную порцию омлета с укропом. Отложила половину в глубокую миску, накрыла тарелкой и, завернув в кухонное полотенце, пристроила поближе к остывающей плите. Не прошло и часа, как скрипнул дверной замок, и на пороге появился Михаэль. Он, по обычаю, не поздоровался, лишь кивнул лохматой головой. Когда же он стал подниматься на второй этаж, пришлось сказать его спине:

— Я волновалась.

— А чего волноваться? Я предупреждал в записке, что дел много, да и дорога не ближняя была.

— Омлет будешь? Он ещё теплый.

Напарник булькнул невнятно:

— Я не голоден.

Почти дойдя до верхней ступеньки, Михаэль повернулся в мою сторону и спросил таким безразличным голосом, что я сразу поняла, что он на меня злиться:

— Кому это ты ночью свет в окне оставляла?

— Тебе… откуда знаешь, раз был далеко?

— Сосед в разговоре упомянул, что в этом доме свет горел всю ночь.

Я засомневалась:

— Какой сосед? Тут ни одного дома поблизости нет.

— Константин, кто ж ещё! Он ухо с глазом — знает всё, что происходит окрест на многие мили. А уж кто ему напел, я не знаю. Может ты, конечно, заботу обо мне проявила, но я не малое дитя, так что впредь, будь добра, не «светись».

Прозвучало грубо, и я обиделась.

Я без угрызений совести доела ту часть омлета, от которой отказался мой напарник, и устроилась в кресле в гостиной. Михаэль прятаться в своей комнате тоже не стал, спустился вниз и сел в кресло немного сбоку от моего. Был он чист и свеж, бороду слегка подстриг, волосы пригладил расческой, но всё это нисколько не прибавило в нем дружелюбия, поэтому целый вечер между нашими креслами вяло бродило всего с десяток слов.

Мне нужно было обсудить с Михаэлем важный вопрос, поэтому, когда он, наконец, поинтересовался, чем я занималась в его отсутствие, я бодро отчиталась, постепенно выводя разговор в нужное мне русло:

— Сначала я выспалась, потом прибралась. Ещё читала книги, в том числе про Драконов. Ездила на велосипеде куда-то вдоль дороги, нашла там хутор и купила для Эстер и Этель ручного мыла в подарок на День рождения.

— Давай поподробнее про то, что читала.

Пришлось немного приврать, чтобы не навлечь неприятности на мальчика из букинистической лавки.

— Книгу о мифических существах я уже давно с собой ношу. Много полезного из неё почерпнула, — я улыбнулась напарнику, сверлящему меня взглядом. — Теперь начала думать о своем Драконе, особенно о том, как мы будем с ним общаться. Если телепатически, то не станет ли этот диалог слишком откровенным?

— Беспокоилась бы лучше о том, что после этой встречи ты вряд ли первую поземку застанешь.

Огонь камина освещал только ту половину лица Михаэля, которой он повернулся ко мне, и седина на его волосах, вобрав в себя оттенки жара, затерялась в общем медном. Сейчас он казался мне опасным, как пруток, который натужно согнули и который не стоит резко отпускать. Но остановиться было трудно:

— Ещё меня на вечеринку к Этель пригласили! Сказали, что можно одной прийти.

— И как же ты получила такую добрую весть?

— Письмом.

— Вот что, голуба моя, у меня совесть всегда чиста, оттого и подушка в головах не вертится. Поэтому, хочет меня видеть твоя престарелая подруга или нет, одна ты завтра никуда не пойдешь!

И столько железа грохотало в тихом голосе Михаэля, что у меня не осталось сомнений, что по-другому не бывать.

На каналах ветер рвал пространство в клочья, с треском и свистом, бросая целые глыбы воздуха в окна домов. Пару раз, подхваченная потоком воздуха, я теряла опору и начинала бежать от толчков в спину куда-нибудь на боковую улочку. Савелий всякий раз молча успевал ухватить меня за обшлага куртки и выводить из ветряной трубы.

Накануне мы решили, что если будет пасмурно, то после учёбы пойдем в Эрмитаж, а если погода будет хорошей, то поедем в Петергоф. Во второй половине дня по-прежнему было холодно, однако показалось солнце, а плоские облака зависли у горизонта, не нагоняя теней. Мы отправились за город, где Савелий много фотографировал в обоих рукавах Верхнего парка. На берегу Финского залива, между двух синих плоскостей, моря и неба, мы постепенно разговорились.

— Знаешь, в Затопше тайга начиналась сразу за насыпью у нашего дома. Летом горка зарастала донником, а зимой мы катались с неё на санках или куске картона.

— Ты говоришь о том месте, где стояла Орбита? — переспросил Савелий, присевший на корточки ради хорошего ракурса. — Мы ходили туда на лыжах. Классная штуковина. Я всегда думал, что это центр связи космических полётов.

— В детстве мне казалось, что Орбита спрятана далеко-далеко в лесу, а как деревья вырубили, её стало видно с крыши нашего дома.

— Тот лес жалко. Больше нигде я не встречал столько цветов, особенно жарков и подснежников.

— А я удивлялась всегда, почему затопшинское море не выливается из берегов. Если смотреть на него с пригорка, то, кажется, что оно нависает над городом, словно вода налита в чашу по самый краешек.

— Оптический обман.

Разговаривали мы неспешно, в такт шагам, с большими паузами, за которыми я узнала, что Савелий «очень дружен» со своей женой Марусей. Хотела про неё расспросить, да только позвонила Анна, и как-то торжественно сообщила, что нас ожидают в гости.

Утром я теплила воду, когда напарник заглянул на кухню и сообщил, что поедет на велосипеде до Константина, чтобы позаимствовать у того машину на время, потому что из-за моей блажи он, Михаэль, не желает снова идти по холмам до дома на озере. А мне надлежало быть готовой сразу после обеда — «и чтоб я тебя ни минуты не ждал».

Такому раскладу я обрадовалась, потому что хотела надеть на праздник своё единственное платье. Я тщательно отгладила широкую юбку и облегающий верх без рукавов с круглым вырезом. Покрой был прост, потому что всю красоту составлял синий набивной рисунок.

Подарок для Эстер я положила в небольшую коробку, которую нашла на чердаке. Проткнула посреди её крышки отверстие и вставила в него такой крупный пион, что тот закрыл сливовыми лепестками всю картонку. Для Этель коробки не нашлось, зато за шкафом в кухне я обнаружила рулон плотных белых обоев с выпуклым тиснением, завернула в эту бумагу подарок, перевязала своей голубой лентой и тоже украсила пионом.

Единственное, что омрачило приятные сборы, была пропажа энциклопедии о мифических существах. Точно помню, что утром выглянула в окно кухни и посмотрела вслед отъезжающему на велосипеде Михаэлю — у него не было с собой ни сумки, ни свёртка, а в кармане такую книгу не спрячешь. Значит она где-то в доме. На мансарде я перетрясла все одеяла, посмотрела под своей кроватью и диваном в гостиной. Книга исчезла, и это меня сильно опечалило. Как я буду оправдываться перед улыбчивым мальчиком в букинистическом магазине?

Мы попали на праздник с большим опозданием. Среди густой травы стояла длинная вереница столов. Хрусталь, фарфор и серебро столовых приборов освещали обыкновенные лампочки — десятки лампочек, свешивающиеся с ветвей деревьев на длинных шнурах. Из проигрывателя бодрой, но негромкой струйкой лился джаз. Обе именинницы были в шляпках, украшенных тугими розетками бледно-желтых садовых лютиков. Этель легонько обняла меня:

— Как хорошо, что вы пришли одна! Мы очень быстро найдем вам собеседника из тех молодых людей, что не постеснялись прийти на вечеринку двух старух.

— Извините, но я здесь с напарником — он сейчас осматривает машину. Из-за неё мы так опоздали. Она глохла в пути несколько раз. Это от нас с Михаэлем с самыми сердечными пожеланиями! — я протянула именинницам их подарки.

Эстер приняла свой свёрток с нетерпением трехлетнего ребёнка. Понюхала оба цветка, зашуршала оберткой и тотчас вскрыла обе коробки. Сестрам мой выбор понравился, а младшая сразу же заявила, что её жасминовое мыло выглядит дороже и пахнет приятней. Этель покачала головой:

— Эстер по-прежнему любит подарки. Меня же радует одно ваше присутствие. Вы прочитали книги, что взяли у букиниста?

Я растерянно кивнула головой.

— Что-нибудь поняли?

— То, что я прочитала, меня огорчило.

— Могу я попросить вас задержаться немного? Гости уже расходятся, да и Эстер утомилась. Я помогу сестре подняться в её комнату, а вы пока угощайтесь. Когда я вернусь, мы сможем поговорить обо всём, что вас тревожит.

Интересно, как узнала Этель о книжном магазине?

Вместо чайных блюдец я взяла две десертные тарелки, чтобы уместить на них чашку с чаем и пирожное. Чтобы Михаэль не обиделся, выбрала одинаковый десерт: слойки в белой глазури. Понесла тарелки в сторону изгороди, где Михаэль осматривал машину, осторожно лавируя между группами оживлённо разговаривающих гостей. Я внимательно смотрела под ноги, поэтому и не сразу увидела их.

Внезапная тишина заставила меня оторвать взгляд от травы и посмотреть в сторону озера. Конечно же, мне сначала показалось, что железные птицы парят над водой. На самом деле машины стояли на берегу, но двигатели были не выключены, и воздушные подушки покачивали их в такт волнам. В ритме духовых и ударных, что продолжали играть джаз чуть громче, потому что люди кругом молчали.

Брежатые пришли за мной, потому что цепь их превращалась в полукружье, отрезающее меня от растерянного Михаэля и неловко спешащей на помощь Этель. Четверо бойцов заключили меня в кольцо так, что моя голова оказалась на уровне их лопаток, обтянутых форменными куртками. Брежатые были не в беретах, как те, что забрали Марковича, — они прятали лица под забралами шлемов.

— Государственный Нумератор, жетон 5528. Вы будете доставлены в Кромлех для допроса!

…Мне было холодно. Ветер, пронизывающий до самого позвоночника, яростно рвал подол платья, пока удивительная машина неслась над поверхностью земли. Я вцепилась в боковые ручки сиденья и сжала пальцы ног, чтобы не потерять балетки. Несколько раз при торможении и на резких поворотах, я больно ударилась головой о бойца, который рулил. Так и хотелось крикнуть: «Не дрова везете!». На вокзал я прибыла того же цвета, как сатин на платье.

Меня сопровождало теперь только двое Брежатых, остальные умчались куда-то темной стаей. По брусчатке мы прошли мимо смотрителя, заняли в поезде пустое купе, и там я села к окну, отвернувшись от своих стражей. Я упрямо смотрела в ночь, но спать манило нещадно, и каждые полчаса я вздрагивала от того, что голова моя клониться вниз, и я проваливаюсь в дремоту. А Брежатые сидели чинно, скрестив руки на груди, и ни разу не мотнули шлемами. Так мы ехали почти до рассвета.

Не знаю, готовилась ли к нашему приходу Мария Александровна, но на ногах у неё были ботиночки, на отвороте воротника — брошь, в одуванчиковых волосах — пластмассовый ободок с бантиком. Протянув руки для приветствия, она скользнула пальчиками по нашим ладоням и обессилено уронила их на обитые полосатой тканью подлокотники кресла.

Мы присели на стулья, что внес из другой комнаты Олег Яковлевич. Я украдкой разглядывала репродукции на стенах комнаты, придумывая с чего начать разговор: с погоды или сразу с интересующего меня вопроса.

Старушка улыбнулась:

— Гость, что мученик — пока приспособится, разговориться, оглядится….

— Мария Александровна, я нашла у мамы в документах вот эту записку с вашим адресом… точнее я не знала, что там живете именно вы и что это та квартира, в которой жили мои родственники, потому что это случайное совпадение, что Аня знакома с Олегом Яковлевичем…

Пожилая женщина решительно остановила мои сбивчивые объяснения.

— Не тратьте время. Олежек уже рассказал мне о ваших совпадениях. Все это очень странно… но вам повезло застать меня именно в ту пору, когда я не помню, что ела на завтрак, но отчетливо вижу времена моей молодости.

Мария Александровна лукаво посмотрела на нас и внезапно тихонько засмеялась:

— Шучу. Я почти ничего не помню, но к вашей радости — ничего не выбрасываю. Олежа, пожалуйста, подай мне дневники и все же налей гостям чаю, потому что молодой человек и рта не раскрыл. Похоже, его надо отогреть.

Савелий хмыкнул на «молодой» и помог Олегу Яковлевичу накрыть на стол: распаковал коробку конфет, что мы принесли с собой, принес откуда-то чашки. Я в это время разглядывала две тетради в черных клеенчатых обложках, которые протянула мне хозяйка. Им было столько же лет, что и моему листочку с адресом.

— Дневники, — не без гордости заметила Мария Александровна.

Пока разливали чай, Савелий рассказал хозяевам о Затопше, и они долго восклицали: «Ну, надо же!», узнав, что мы провели детство в одном городе на соседних улицах. Мария Александровна не могла долго держать что-то в дрожащих руках, поэтому Олег Яковлевич незаметно забирал у неё чашку с чаем и снова подавал матери. Его забота о ней не была навязчивой, скорее предупредительной. К тому же он оказался хорошим рассказчиком и поведал много интересного о своей работе и о даче на Валдае, куда собирался отвезти мать через пару дней на все лето.

Я жевала рахат-лукум, который сын называет «резиновые конфеты в пурге», и думала о том, как повернуть к разговору о Коре и Фиме. Встретилась взглядом с Марией Александровной, и она, увидев мое внутреннее нетерпение, решительно отставила в сторону недопитый чай.

— Расскажу, что помню, но вы, деточка, должны понимать, что прошло уже почти восемьдесят лет. События, связанные с нашим заселением в ту квартиру, я записала в дневники много позже, уже учась в школе. А тогда мне было меньше десяти лет. Я видела обеих сестер — и старшую Конкордию и младшую Серафиму, и мне кажется, что вы слегка похожи и на ту и на другую, хотя больше на Фиму, потому что вы такая же… меленькая. Полтора метра в вас, деточка, наберется?

— Метр пятьдесят два, — ответила я, краем глаза заметив, как Савелий заел улыбку конфетой.

— Вот-вот, и Фима была невысокой. Не обижайтесь, но мне больше нравилась Кора: она была такая яркая, энергичная, очень живая. Родители сестёр умерли до революции. Тихая Фима работала в конторе и разбирала архив отца, а Кора была общественницей. Она постоянно выступала на каких-то собраниях, ездила на служебном автомобиле. Фима носила ситцевые платья, а Кора — брюки и кожаную куртку. Сестры не ладили между собой. Кора дома-то практически не жила, а потом и вовсе решила отдать жилье государству. Серафиму решение сестры подкосило, ведь её подселяли в какую-то семью на окраине города, и это после трехкомнатной просторной профессорской квартиры. Кора отдала и книги, и архив отца в музей. Выселение Фимы прошло в одночасье: она вернулась как-то с работы, а в доме уже новые жильцы. В тот день я и видела сестёр вместе, ведь именно нашу семью поселили в этой квартире. Фима плакала, всё просила у сестры картонную коробку со своими личными вещами, но ушла без неё.

Мария Александровна потянулась рукой к чашке с чаем.

— Подожди, мама, надо свежий налить, — Олег Яковлевич хотел поставить чайник снова, но матушка его остановила: силы её кончились, нам пора было уходить.

— Коробку Фимы мы нашли на антресоли. Спустя несколько лет родители отдали её мне, потому что там были памятные вещички молодой девушки, а я к тому времени уже подросла. Знали бы вы, как много часов я провела, разбирая «сокровища» Фимы! Как это ни странно, но никто её вещами так и не воспользовался. Как лежали они в той коробке, так и сохранились в целости. Я выросла, дочерей у меня не было, а потом из памяти как-то стерлись эти воспоминания, пока вы не явились и не напомнили мне о тех временах. Я Олежека пошлю завтра на ту квартиру, должно быть коробка так и стоит на антресоли.

— Вы не знаете, что стало с Фимой? Не пытались её найти, чтобы отдать вещи?

— К тому времени Серафимы не стало. Говорили, это был нож в спину. Что-то она натворила в той своей новой жизни… Кора уехала из Питера. Она изменилась, перестала быть активисткой, чудом избежала тюрьмы, поэтому и скрылась подальше от власти где-то в деревне. Знаю, что у неё был сын, который погиб на войне в 1942 году.

— Это был мой дед по материнской линии.

— Вот как. Значит, я могу вернуть вам сокровища вашей прабабушки Фимы с легкой душой, как законное наследство.

На остановке пришлось прыгать с нижней ступеньки на каменистую насыпь. С этого места была видна вся долина, до самого горизонта, помеченного узкой розовой полоской восхода. В центре плато возвышалась квадратная крепость. Дождевые тучи, как груженые баржи, задевали «днищами» за геральдические флаги на её башнях.

Внутри цитадели приходилось запрокидывать голову, чтобы разглядеть за галереей второго уровня гипсовые арки потолка. Посреди холла возвышался памятник из черного гранита в честь воинов, защищающих Ландракар. Шесть гигантских фигур чуть наклонились вперед, словно хотели сокрушить своей мощью невидимого врага. Их развевающиеся одежды, напряженные мышцы создавали невероятную динамику. Я до жути испугалась, когда заметила, что глаза одной из фигур следят за мной. Стало понятно, отчего все тут ходят «шнурком».

Куратор подошел ко мне очень близко, настолько, что я почувствовала древесно-горьковатый запах его одеколона, и тихо сказал:

— Не бойся. Ничего противозаконного ты не совершила, поэтому попугают и отпустят.

Потом, оглядев мою растрепанную голову и мятое платье, заметил:

— Живенько.

Я и забыла, до чего же он милый.

Куратор подписал формуляр и очень быстро направился к лестнице на второй этаж, кивком головы велев мне следовать за ним. Один из стражей крикнул вдогонку, что доставленного к допросу надо регистрировать, но Куратор продолжал подниматься, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Мы почти преодолели площадку между пролетами лестницы, как дорогу нам перегородил какой-то чиновник, остановив Куратора вопросом:

— Куда ведёте?

— В переговорную.

— Ведите к Демпферу в допросную.

— В этом нет необходимости. Нумератора привезли на обыкновенное дознание. Обвинений не предъявлено.

Распорядитель посмотрел на лист бумаги в своих руках:

— Жетон номер 5528?

— Да.

— Ведите к Демпферу!

— Но…

— Подчиняйтесь!

Куратор тяжело задышал, ноздри его яростно раздулись. Развернув за плечи, он задал мне противоположное направление — в цокольный этаж. В подвале было очень светло, но вереница стальных дверей, которые Куратор одну за другой открывал и закрывал разными ключами, и ещё отсутствие окон, сразу подействовали на меня угнетающе. Куратор тоже не добавлял оптимизма, негромко используя разговорную лексику при подборе очередного ключа. За последней дверью я была готова увидеть настоящее чудовище, которое неспроста прячут за семью замками.

Демпфер же оказался обыкновенным мужчиной средних лет. Конечно, не красавец, хотя, может, он просто терялся на фоне славного Куратора, по-прежнему пыхтевшего и сопящего, как паровоз. Или всё дело было в некоем родовом отклонении, в какой-то непропорциональности черт лица, в рыхлости тела, в излишней выпуклости глаз и тонкости рук и ног Демпфера? Он не выглядел устрашающе, а просто молча, в упор смотрел на меня и медленно шевелил пальцами рук. Меня заворожили эти плавные движения, поэтому вступительную речь Куратора я почти прослушала. Там было что-то про Закон и Порядок, про то, что Нумератор — государственный служащий, а ещё целый перечень нарушений, которые я совершила, находясь в должности. Куратор зачитал с листа список моих прегрешений, как то излишняя настойчивость при разговорах с горожанами, опрос обывателей на улице, езда на машине с тонированными стеклами, вторичные контакты, общение посредством почтовых отправлений. Исполнив обязательную процедуру извещения, Куратор подпер стену, передавая тем самым полномочия Демпферу:

— Почему вы самоустранились от выполнения своих обязанностей?

— Я решила немного отдохнуть.

— Как вы попали на собрание, на котором были задержаны Брежатыми?

— По приглашению.

— Назовите имена тех, с кем вы контактировали, вступив в должность?

Я отпила воды из стакана, что поставили передо мной. Вдруг, одномоментно, все мои капилляры сжались. Кровь отхлынула куда-то вглубь тела, кожа похолодела и покрылась холодным потом. Глаза Куратора становились ярче и холоднее, они переливались всеми оттенками лазури, блеск волос стал нестерпим, а за пределами его контура проявленное крошилось на мельчайшие зеркальные осколки. Каждая грань отражала свет, направляя отблеск в мою голову. Лишь Демпфер не терял целостности, не бликовал и не переливался, как всё окружающее.

Я хотела, чтобы Куратор остановил нарастающую панику, тошнотворную слабость, бессилье и безволье, накатившие на меня одновременно, но даже не могла его разглядеть. Приглушенный голос Демпфера пробивался ко мне как через вату.

— Вам кто-нибудь помогал во время опросов?

Я попыталась сконцентрироваться на какой-нибудь мысли, чтобы не рассказать про Михаэля, сестру, сны, Этель. Позвала своего Дракона на помощь, прежде чем меня вырвало только что выпитой водой.

В голосе Куратора мелькнуло сострадание:

— Довольно. Даже меня замутило.

Демпфер не подчинился. На каком-то бессознательном уровне я поняла, что сейчас моему физическому телу будет нанесён непоправимый ущерб, но Куратор вовремя встал между нами:

— Хватит, я сказал! Убери щупальца в карманы, пока я тебе их по одному не переломал.

— Я соблюдаю протокол, — вежливо ответил Демпфер.

— Вот и засунь его себе в ж…

— Как он это делает? — я старалась не поворачивать голову в сторону Демпфера, чтобы не зацепиться взглядом.

— Скачивает энергию. Много и жадно.

— Я всё слышу, — негромко заметил мой мучитель. — Ещё пара вопросов и закончим… Вы когда-нибудь встречали Дракона?

— Нет!

— Чувствовали его присутствие?

— Нет!

— Может, вы просто не поняли, что перед вами Дракон?

— По-вашему, я не разглядела бы мифическое существо размером с двухэтажный дом?!

Куратор захлопнул папку, лежащую на столе, и вынес вердикт:

— Всё бестолку.

Наконец, и Демпфер с ним согласился:

— До чего упорная мшица! Ни на один вопрос не ответила.

Было больно, когда сильные руки Куратора подхватили меня и поставили на ноги. Сама я вряд ли я смогла подняться со стула. Медленно, шаг за шагом, мы вышли в коридор. Запах одеколона Куратора стал резким, озоновым, а тусклый свет ламп — режущим и пульсирующим. Через батист рубашки я чувствовала жар его тела, и эта живая теплота поддерживала меня на слабеющих ногах.

— Кто такая мшица?

— Мелкое насекомое.

— Думаешь, он меня похвалил?

— Как же ты давишь на меня своим позитивом! — Куратор прислонил меня к стене и на мгновение ослабил хватку, чтобы найти в кармане ключ от следующей двери. Оторвавшись от живого тепла, я больше не могла удерживать себя в сознании.

Мы с Савелием единодушно предпочли архитектуру Питера его бесчисленным музеям. Исключение сделали только для Эрмитажа, чтоб по приезду на вопрос: «Ну что, набрались культуры?» ответить честно: «А как же!».

Оказалось, что большими порциями искусство трудно принимается организмом, поэтому уже в зале мастеров эпохи Возрождения я начала терять силы. Пришлось долго сидеть на скамейке в одном из тихих закутков. На третьем этаже, в зале импрессионистов, у меня открылось второе дыхание. Радовало то, что Савелий искусство не комментировал, меня тоже не заставлял высказываться. На шедевры смотрел как бы мельком, двигаясь практически без остановки, но перед несколькими картинами и скульптурами он ненадолго замирал, слегка склонив голову к левому плечу и поджимая тонкие губы. Что именно означала эта его реакции, я не совсем понимала, потому что кое-что из его избранного мне понравилось, а некоторое оставило равнодушной. Мирового наследия было много, поэтому из музея я вышла не такой энергичной, как вошла в него несколько часов назад. Даже приотстала от своего спутника. Савелий, что ждал у выхода, оценил мое состояние фразой:

— А вот и Таша! Совсем как живая.

Силы мы восстанавливали в пышечной.

За едой я рассказала Савелию о том, что наша дворовая компания была разношерстная. Мальчишки и девчонки всех возрастов — от садиковских малолеток до подростков, отличники и двоечники, хулиганы и тихони дружили все вместе. За одной из пятиэтажек был палисадник и там, среди деревьев и кустарников мы мастерили домики из покрывал и кусков картона. Пировали тем, что приносили из дома — вареной картошкой, хлебом с сахаром, жареными пельменями. Позже пацаны сбились в дворовую банду и держали в страхе весь квартал. В младшей школе мне симпатизировал один из хулиганов. Я почему-то уверена, что именно его покровительство много лет спустя сохранило нашу квартиру от разграбления, пока мы с сестрой вступали в наследство.

Савелий после третьего пончика вздохнул тяжело и, взяв с тарелки четвертый, философски заметил на свой счёт:

— Мужик нехотя целого поросенка съел.

Все это время он слушал меня внимательно, но думал и свою думу. Лишь коротко упомянул, что серьезно занимался спортом, оттого и травмирован во многих местах. Служил матросом и плавал через полмира с тем флотом, который с верфей Балтийского моря перебрасывали во Владивосток. Бывал он и в Индии, и в Австралии. «Потом расскажу, ладно?».

Наша командировка заканчивалась, самолет улетал этой ночью. На набережной я посетовала, что так и не увидела ни одного сфинкса. Львов было много, а вот сфинксы на пути не попались. Савелий молча развернул меня за плечи лицом к Неве и протянул руку вперед. Проследив взглядом в заданном направлении, я, таки, увидела чудных каменных зверушек.

Я должна любить Михаэля, ведь у нас с ним внутренняя связь. Но будь у меня выбор, предпочла бы Дракона не столь сурового. Мне не нравился его большой рост, и этот немного кошачий глаз, и показное равнодушие к моим переживаниям.

Я почти стукнула Михаэля по макушке, но он ловко увернулся:

— Ты чёртов Дракон!!! Не мог раньше предупредить, что тебя вижу только я. Люди меня за дурочку принимали, когда я сама с собой разговаривала!

— Да, и лишить себя удовольствия?

— Теперь я знаю, что Этель тебя видела, а Эстер нет — она ещё спросила, для кого поставлена лишняя чайная пара.

— Драконы проявлены только для тех, кто вошел в Павороть. Как же ты, наконец, догадалась о том, кто я на самом деле?

— Я поняла это на допросе, когда Демпфер спросил меня: «Может, вы просто не поняли, что перед вами Дракон?». Признаюсь, я ждала крылатое чудовище, а ты всё это время был рядом со мной в образе человека. Почему ты не открылся мне?

Михаэль на вопрос не ответил, лишь ворчливо посетовал:

— До чего же ты влипучая в неприятности! Привезли назад, что поленце — только глазками моргала. Ты могла вообще с постели не подняться. Так бывает с теми, кто здоровкался с Демпфером. Ладно, ты лежи тут на диване, а я творогу наведу. Или супчик тебе организовать?

— Лучше супчик… Михаэль, а ты какой Дракон?

— Что значит, какой?

— Ну, цветом там, формой, к чему у тебя расположенность?

Михаэль выглянул из кухни — в фартуке и с ложкой в руках:

— У меня одна расположенность. Беречь тебя и охранять.

— Обернешься?

— Ещё чего!

— Ну, пожалуйста, Михаэль!

— Было бы это приятно, я вертелся бы то туда, то обратно. Но процесс затейливый, поэтому наберись терпения. Ещё наглядишься на мою драконью морду.

— Как ты узнал, что пора мне явиться?

Михаэль прислонился к косяку двери:

— Этим заправляют Распорядители Воплощений. Вызов случается по первому сну. А ты, вообще, отличилась — пошла в Нумераторы. Могла бы просто табличку повесить: «Даешь Павороть!».

Михаэль вернулся на кухню и появился снова лишь минут через двадцать с тарелкой, полной до краев. В середке густого тыквенного пюре торчала веточка петрушки. Когда подал голос дверной звонок, она закачалась, словно пальма в дрогнувших руках моего напарника.

Размешивая ложкой горячий суп, я прислушалась к перепалке в прихожей. Михаэль отчаянно с кем-то спорил. Сначала мне даже показалось, что он ругает ребёнка, так слабо звучал второй собеседник.

— Михаэль!

В прихожей замолчали. Я жалобно попросила:

— Пожалуйста, пусть Этель войдет.

— Ты болеешь, поэтому никаких гостей!

Старшая из сестер заглянула в гостиную и поинтересовалась:

— С каких пор этот невоспитанный мужчина здесь главный?

Я спустила ноги на пол и осторожно встала, держась за спинку дивана.

— Михаэль — мой Дракон.

Этель недоверчиво посмотрела сначала на меня, потом на моего напарника, поправила кружевной ворот блузки, пряжку ремешка на талии, и, наконец, вымолвила:

— Я вас себе иначе представляла, — и добавила, чуть помедлив, — Честно признаться, никогда бы не подумала. Когда Эстер вас не увидела, я, на самом деле, грешила на то, что вы…

— Много ли понимает тот, кто ради сестры отослал прочь своего Дракона!

Прозвучало очень грубо. Тронутые сливовой помадой губы Этель сжались в дрожащую ниточку, но сдаваться она не собиралась, потому что выдвинула ответное обвинение:

— А много ли Драконов позволяют увозить своих подопечных Брежатыми? Как вы, вообще, допустили, что девочка попала в Кромлех?

Красивый глубокий голос Михаэля окрасился всеми оттенками негодования:

— Эта девочка делала всё возможное, чтобы дать Системе себя заметить. Тише надо быть и скромнее! Вас это тоже касается. Не стоит устраивать тематические вечера и раздавать брошюрки сомнительного содержания.

— Кто-то же должен заняться просвещением!

— Так почему же не начать с собственной семьи?! — Михаэль в гневе всегда производил на меня сильное впечатление, а в этот раз даже заворожил. — Так нет! Проще принести себя в жертву, остаться в Ландракаре, забить на своего Дракона и на Павороть и рассуждать о том, как невозможно оставить сестру одну в этом страшном мире. Да эта старуха с трудом вспоминает по утрам, как её зовут.

— Не все понимают смысл преданности, — слабо возразила Этель. Похоже, она и сама не верила, в то, что говорила.

— Так явите преданность! Призовите своего Дракона снова, дайте ему исполнить предназначение. Он ведь рискует жизнью, скрываясь в Ландракаре, потому что «Стрепеты», как хищники, выслеживают его.

— Замолчите, несносный вы человек!

— Я не человек!!! — после этого заявления Михаэль сделал над собой видимое усилие и попросил. — Этель, скажите, где ваш Дракон, и я помогу вам обоим.

Но пожилая дама была не намерена сдаваться в споре, поэтому твердо ответила:

— У вас, Драконов, есть связь друг с другом. Вот и налаживайте.

— Славно поговорили, — огорченно подытожил Михаэль. Повернувшись ко мне, он махнул рукой — «Не бери в голову», — и оставил нас с Этель вдвоём.

Я попыталась оправдаться:

— Мне так жаль!

Этель сняла тончайшие замшевые перчатки и потрепала меня по плечу.

— Всё в порядке. Расскажи-ка мне лучше, дорогая, что в Кромлехе интересного?

Прозвучало почти весело. Так, словно я ездила в цитадель на экскурсию.

Олег Яковлевич ждал нас в квартире с заветной коробкой. Я едва не лишилась чувств от переживаний, ведь практически увидела событийную нить, обычно прячущуюся на изнаночной стороне жизни. В одной части мира я нашла записку, написанную почти сто назад, а в другой части земли попала в квартиру, где жила моя прабабка, чьи вещи я держала сейчас в руках. Как, вообще, такое было возможно?!

Савелий тоже проникся моментом.

— Мне преочень любопытно, но момент сакральный, поэтому буду в соседней комнате. Ты это… кричи если что.

Я оказалась права. Театральные программки, сборник стихов, закладкой которого служил сухой кленовый лист, пожелтевшая атласная перчатка с перламутровой пуговичкой. Отдельно в футляре — роза из туго закрученной органзы, которую можно приколоть к вечернему платью. На дне коробки — серьги, брошки, заколки для волос. Всё в основном из финифти, обрамленной металлическим почерневшим кружевом. Пачка писем, перетянутая лентой. Одно письмо лежало отдельно, подписанное всё теми же позеленевшими от времени чернилами: «Моему Ангелу».

«Мой дорогой Ангел, Петенька! Знаю, что письмо это до тебя не дойдет, но я пишу его в надежде, что когда ты вернешься живой и невредимый, я отдам тебе его лично в руки.

Наша с тобой печаль, мой милый друг, в том, что мы, хоть и дружили с детства, но поздно признались в своих чувствах из-за страха быть отвергнутыми. Я благодарна тебе за смелость, которую ты явил перед отправкой на фронт. Как бы я жила сейчас, не зная, что моя к тебе сердечная привязанность взаимна? Жаль только тех лет, что мы провели рядом в тайных душевных муках.

Я жила осторожно, боясь ошибок и страданий: жизнь была осознана умом, но, к моему сожалению, не прожита мною полноценно. Подавленная устоями общества и собственной эмоциональной незрелостью, я ничего себе не разрешала из-за страха, что меня осудят или какая-то ситуация меня больно ранит. Я провела годы в приготовлениях к будущему счастью, в то время как оно, в твоем лице, всегда присутствовало рядом. Что стоило мне приободрить тебя в разговорах, открыться сердцем, но, нет, моё воспитание оказалось сильнее, чем потребность души. Я всё готовилась жить, но этот момент никак для меня не наступал, в то время как я неизменно ощущала душевное напряжение. Я пыталась контролировать свою жизнь, но в тот миг, как ты признался мне, Петенька, в своих чувствах, она ускользнула из моих рук под тяжестью страшных времен.

Клянусь, что если судьба не будет к нам милостива, и мы не обретем счастья быть вместе, я обязательно найду способ сохранить это письмо так, чтобы найти его в следующей жизни. Мы снова встретимся, нам только нельзя терять время и поддаваться обстоятельствам, способным нас снова разлучить. Тогда на вокзале ты предложил тайный пароль, сказав который, мы, несомненно, должны узнать друг друга.

Я обещаю, что разгляжу тебя в толпе и скажу тихонько «Я твой Ангел». Если же я снова буду в плену собственных ограничений, разбуди меня, напомни, что каждый день нашей жизни надо проживать в радости и полноте бытия. Прошу, скажи мне заветные слова».

…Конечно же, я не показала Савелию это письмо.

И даже как-то засомневалась. Может, я и вправду была Фимой в прошлой жизни? Приснилась же мне профессорская квартира, в которой я никогда не бывала до этой недели. Считается, что Души воплощаются группами, чтобы испытать все возможные варианты отношений друг с другом. Логично допустить, что если в прошлом мы с сестрой были антагонистами, то в этой жизни — настоящие друзья, которые держатся друг друга.

Сразу по прочтении письма мне показалось, что Фима права, да и общий романтичный настрой письма был мил моему сердцу. Сожаление о потерянном времени было мне понятно. Говорят же: «Через двадцать лет вы будете больше разочарованы теми вещами, которые вы не делали, чем теми, которые вы сделали». И на самую первую вскидку мне показалось, что я проживаю свою жизнь по сценарию Фимы, повторяя её ошибки.

С другой стороны, нельзя полагаться на то, что мы найдем нужного человека, и он сделает нас счастливыми. Поиск полноты жизни вовне стал личной катастрофой Серафимы. Обвиняя злой рок и Кору в своих несчастьях, она всю жизнь прожила в роли жертвы обстоятельств.

Уже дома я залезла в свою коллекцию чужих мыслей и нашла высказывание, которое поставило точку в моих внутренних дебатах с Фимой: «В жизни нет правильных и неправильных решений. Есть просто решения. Даже неудача на первый взгляд — это шанс приобрести новый опыт».

— Я вела себя очень глупо. Безответственно. Безрассудно.

— Только не надо делать такие громкие заявления, — Этель покачала головой. — Благодаря своей настойчивости, ты за пару недель узнала больше, чем я за несколько месяцев.

— И у меня в голове какая-то мешанина из разрозненных деталей.

— На самом деле схема очень проста.

— Схема чего?

— Мироустройства. Что ты о нём знаешь?

— То, что всем нам разрешает знать Кромлех. Какие-то абстрактные понятия. Ну, знаете, существует «родительская Раса», по-другому — «Те, кто нас создал»…

— Надеюсь, ты понимаешь, что «Тех, кто нас создал» тоже кто-то создал. Эту силу чаще всего называют Творцом. Многие считают, что мы существуем для того, чтобы Творец через нас, через нашу ЖИВУ, получил представление о том, что значит существовать в плотных материальных мирах. Слышала о ЖИВЕ?

— Я читала вашу статью в самиздатовской брошюре. Получается, что мы — лишь фрагменты Главного воплощения, получившиеся в результате трагичного переживания. Признаться честно, я всегда представляла себя чем-то большим.

Я помолчала, наблюдая за тем, как за окном Михаэль катит груженую камнями тачку, и, оценивая то, что внутри меня искало словесного выхода:

— Самое неприятное, что я должна что-то чувствовать по этому поводу, что-то ещё кроме шока. Но я не испытываю ни радости оттого, что обрела это знание, ни грусти оттого, что я, всего лишь… кусочек кого-то. Оказывается, что я — одна эмоция на ножках, но даже не представляю какая? И я не могу справиться со своими чувствами, потому, что их нет, этих чувств. Наверно, в этом отсутствии сильных переживаний и есть наша суть — мы не являемся самостоятельными, автономными единицами, мы лишь осколки чего-то бо́льшего.

— Я могу немного успокоить тебя, дружочек, если скажу, что Заглавень без нас также не полон, как и мы без него? В нас сосредоточен его опыт, пусть и болезненный. Без того качества, что мы унесли с собой, он не способен развиваться дальше. Именно поэтому в какой-то момент нас всех запросят обратно.

— И какое же качество забрала я?

— Я не знаю, милая. Это позже скажет тебе твой Дракон. Я унесла от своего Заглавня его преданность и верность. Вот почему я так болезненно привязана к своей сестре Эстер… Ты, кстати, в курсе, что кроме Ивереней существуют ещё и Сколки?

— Здесь, в Ландракаре?!

— Нет, здесь их нет, — Этель на секунду закрыла глаза, но когда она снова посмотрела на меня, взгляд был живым и сосредоточенным. — Чтобы испытать все возможные варианты опыта, который можно получить в теле человека, ЖИВА организует себя во множестве Сколков, которые проживают каждый свою жизнь на разных уровнях бытия и в разных реальностях. Они находятся одновременно на всех уровнях мироздания. По одному на каждый уровень. Таким образом, каждый человек есть совокупность всех своих отражений — Заглавня, Сколков и Ивереня.

— Они когда-нибудь слепятся назад, все эти части?

— Мы все вернемся к своей ЖИВЕ. Опыт жизни всех отражений становиться общим архивом ЖИВЫ.

— Эти… детальки… они равноправны?

— Не знаю. Для нас, ландракарцев, созданы почти тепличные условия: теплый климат, устроенный быт, безопасность в обществе. Много ли можно познать с таким внешним благополучием? Похоже, нас тщательно оберегают от всего, что могло бы причинить нам малейший дискомфорт. Мой Дракон рассказывал мне, что есть Мерности, где Сколки испытывают лишения и гонения. Самые трудные условия созданы для Заглавня, вот почему он часто теряет части себя.

Я слушала Этель настолько внимательно, насколько позволяла мне одна непреходящая навязчивая мысль:

— Почему же мне так хочется оставить это уютное место?

— Наши Заглавни начали собирать части себя, которые находятся в других реальностях, а именно это и запускает Павороть. Как только они пожелали стать целостными, мы с тобой увидели первые сны, к нам вернулись наши Драконы. Однако, не мы управляем этим процессом, а наша ЖИВА, поэтому сопротивляться этому процессу — это плыть против течения.

— Но разве…

Этель не дала мне возможности задать новый вопрос:

— Вот интересно, как ты при таком любопытстве до сих пор оставалась темной невеждой? Я сегодня больше слова не вымолвлю, весь дневной словарный запас истратила на тебя! — Этель с трудом поднялась с кресла.

— Может, вы останетесь на ужин?

— Я бы с радостью, но сестра может испугаться, если я не вернусь к закату. На своей машине я буду дома через час.

Мы вышли из дома и постояли немного на лужайке. Настоявшаяся предвечерняя тишина напиталась мягким золотом от желтых кустиков свербиги на склонах холмов.

Уже когда Этель сидела в урчащей машине, я задала последний на сегодня вопрос:

— Этель, вы говорите так… уверенно. Но эти знания вы получили телепатическим путем от своего Дракона. Откуда вы знаете, что не ведете внутренний диалог сами с собой, что это не плод вашей фантазии?

— Я не говорила, что мой Дракон говорит со мной телепатически. Мой Дракон тоже полиморфен, он умеет обращаться в человека.

На работе я сразу попала под раздачу. Старший коллега на равных по статусу сорваться не мог. Мне же в рабочем споре не давал слова вставить, а потом и вовсе выдвинул нелепые обвинения, перейдя на личности. В поездке я опрометчиво «сняла латы», и поэтому неожиданные хамство и грубость восприняла очень болезненно — разрыдалась на глазах у всей конторы.

Работа после такого инцендента не работалась, поэтому я с чистой совестью залезла в рассылку почты и почти сразу же наткнулась на фразу, удачно подходящую к моменту: «Если вас незаслуженно обидели, то вернитесь и заслужите».

Мне самой никогда не приходило в голову считать ранимость недостатком: она с детства являлась для меня показателем утончённости натуры. И стоило лишь допустить, что это качество Эго, а не Души, как всё встало на свои места. В сокращенном варианте статья, сделавшая меня чуть лучше, добрее и сострадательней к другим людям, звучала так:

«Ранимость — реакция эго, нажатие на его болевые точки и его сопротивление процессу обучения…

…Итак, перечислим основные признаки Культа ранимого эго:

— Причисление себя к касте «особенных». Такое эго вне контроля считает, что оно весьма чувствительно, поэтично, необыкновенно.

— Деление на «святых» и «грешников». Такое эго делит людей на «хороших» и «плохих» по отношению к нему. «Хорошими» оно называет внимательных к его эмоциям и болевым точкам, осторожных в обращении. Такие люди будут говорить то, что данному эго приятно. Если же случилось обратное (сказано нечто неприятное), то эго резко разочаровывается и закрывается от такого человека, называя Его «бездушным», «черствым», невнимательным».

— Мнительность. Ранимому эго постоянно кажется, что его недооценивают, недостаточно любят.

— Зависимость от жалости. Эта манипуляция часто основана на провокации появления чувства вины у человека, того, что он довел эго до такого болезненного состояния.

— Зависимость от похвалы. Ранимому эго постоянно кажется, что его игнорируют и недооценивают.

— Кичливость. Отсюда вытекает универсальная черта ранимого эго: постоянно напоминать вслух людям о том, насколько оно необыкновенно, уникально и достойно похвал.

— Обидчивость. Если ранимое эго не только не похвалили и не выделили, но и нажали на болезненную точку, то такое эго бурно и эмоционально реагирует.

— Неумение прощать (злопамятность). Ранимое эго снова и снова вспоминает прошлое, заново переживает обиды, слова, обстоятельства, жалуясь на черствость, холодность, жестокость, человека, катализировавшего болезненный урок».

Я твердо решила поработать со своей ранимостью прямо с этого момента. Когда ближе к концу дня, в контору по делам забежал Савелий, не стала уходить от его прямого вопроса о моих опухших глазах:

— Похоже, плакала?

— Не то слово. Рыдала.

— Легче стало?

— Думаю, да. Но… так стыдно!

Савелий, до этого стоявший рядом с моим столом, ногой притянул к себе стул и сел напротив:

— Не бери в голову. Как смогла, так и отреагировала. Тем более, иногда полезно добавить маленько драмы, чтобы перетянуть зрителей на свою сторону.

— Истерикой я всё равно ничего не добилась, только себя скомпрометировала. Проблема как была, так и осталась.

Савелий хмыкнул, соглашаясь.

— Знаешь, за что обидно? — спросила я, понимая, что он не собирается пока уходить. — Я после Питера расслабилась эмоционально, подвоха никакого не ждала. Неужели все время надо быть начеку?

— Неприятности с нами случаются не только, как наказание. Иногда сподвигают на перемены.

Я посмотрела на Савелия с подозрением:

— Какой-то ты сегодня…

Он и выглядел немного иначе, чем во время поездки в Санкт-Петербург.

— Ну, какой? Договаривай.

— Философский.

Тут Савелий взял со стола мою ручку, листок бумаги и начал что-то писать на нём. Мимо медленно проплыла Ася Михайловна. Я сказала, как можно суше:

— И не забудь в шапке заявления указать свою должность…

Стоило разведчику завернуть за угол, как Савелий отложил листок и негромко сообщил:

— Маруся вернулась.

Я растерялась:

— Откуда?

— С Ритрита. Думал, она там останется, а вчера приехала без звонка.

Он показал открытую ладонь, словно ручаясь за достоверность своих слов:

— Мы с женой, правда, дружны. Просто живем вместе долго и давно не ходим, держась за руки, по ромашковому полю. А тут ещё разночтения начались по пустякам, вот она и уехала медитировать… Дети очень обрадовались, что Маруся теперь дома. Меня тоже отпустило.

Так за пятнадцать минут я узнала о Савелии больше, чем за три дня нашей совместной поездки. Он сделал короткую паузу, а потом посмотрел мне прямо в глаза и заговорил, слегка склонив голову к плечу:

— Ты это, …извини, что в Питере был мумыкой, но как-то переживалось за всё.

— Я думала, ты просто из породы тишайших.

— Что ты, поговорить я люблю.

— Рада, что у тебя наладилось.

— Может, тогда свой секрет откроешь?

— Какой?

— Ну, тот, из коробки.

— Не было в том «кладе» сокровищ.

Утром пришел Константин. Он, как врач при окружном госпитале, сразу поставил диагноз моему бледному виду — упадок сил и авитаминоз.

— Больше спите и кушайте ягоду. Ягоды нынче сыпом!

С моей любимой мансарды до меня доносились лишь обрывки разговора, но по тональности было понятно, что Константин на что-то подбивал Михаэля, а тот энергично не соглашался. Мелькали фразы и слова: «упустим этот шанс», «совсем немного доварить», «бесиво», «процесс сложный», «последовательность» и «капля должна быть живая». Последнюю фразу Константин произнес трижды, всё повышая и повышая голос, интонацией ставя ударение на слове «живая». Видимо, Михаэль, наконец, с ним согласился, потому что подошел к лестнице на мансарду и окликнул меня:

— Есть кто?

Я свесила голову за край настила, и оказалась почти вровень с его макушкой. Михаэль был очень озабочен:

— Я должен уехать по делам.

— Далече?

— В больничку Константина.

— Когда вернешься?

— Наверно до морковкиной заговни приеду.

— А мне что делать?

— Тебе ж сказали — спать и ягоду кушать, — Михаэль виновато посмотрел на меня. — Я бы остался…

— К полудню Этель приедет меня навестить, так что езжай куда надо и не беспокойся.

— А чего это старуха сюда повадилась?

— Она мне про мироустройство объясняет, — я потрепала его по жестким волосам. — Кто-то же должен, ведь тебе некогда со мной разговаривать. Можно я не буду с Константином прощаться?

Дракон уехал часов в десять утра, а в самый солнцепёк появилась Этель. В простом ситцевом платье без украшений она казалась худенькой, тоненькой и бледненькой, как травинка, высушенная между страниц книги.

— Не пугайся, милая, моего внешнего вида. Я почти готова к Павороти, и если я на неё решусь, то не хотелось бы бряцать браслетами в Межмерности.

— Сегодня?!

— Мало того — у тебя дома.

— Здесь?!

— Больше негде. Этот дом стоит уединенно, и к тому же ты не представляешь, как испугается Эстер, если увидит Павороть.

— Я тоже испугаюсь!!!

Видимо, входную дверь я не заперла, потому что в гостиную быстро вошел продавец из букинистической лавочки и подмигнул мне, как всегда широко улыбаясь. Я совсем растерялась.

— Вы за книгой?

— Нет, я за Этель, — парень засмеялся, излучая невероятный внутренний свет.

— Это мой Дракон Стожар, — пояснила Этель. — Когда он сражается, то извергает пламя. Поэтому имя такое нарицательное.

— Это многое объясняет…

Спутник Этель заглянул мне в глаза всей Явью:

— Серафим по вам скучал.

— ….?

— Вы не знаете настоящее имя своего Дракона?! Оно не очень соответствует его способностям, потому что Серафим испускает молнии, а имя означает — «огненный, пламенный». Ваш Дракон располагается в иерархии чуть выше, чем я, хотя если подумать, ну что такое — иметь на один палец больше!

Этель объяснила:

— У Драконов есть понятие об императорском драконе с пятью пальцами на лапах.

— Да, и Серафим по этому поводу имеет сильно развитое чувство собственного достоинства.

— Зато ты, мой Ангел, самый добрый на свете Дракон.

Стожар обнял меня и Этель обеими руками, и на несколько секунд впустил нас в своё внутреннее пространство. Там полыхало всеми оттенками слюды золотистого и рдяного отлива, было тепло, почти горячо и ещё как-то мудро и справедливо.

— А где Серафим?

— Уехал с утра. Сказал, что есть неотложное дело.

— Вот незадача, думал, что он подержит периметр, пока я Павороть разворачиваю. Ещё хотел ведь кинуть ему эту мысль, кажется, даже послал, но, видно, его дела важней. Ладно, справимся и сами, — Стожар повернулся к Этель и строго спросил. — Мы же справимся?!

У старушки подкосились ноги. Она даже не села на диван, а стекла на него.

— И всё-таки, мне не понятно, почему нельзя взять нас обеих, — Этель, видимо, продолжала давно начатый разговор.

Стожар терпеливо объяснил:

— У Эстер есть свой Дракон, который о ней позаботиться. Я отвечаю только за тебя.

— А я отвечаю за свою сестру. У неё тараканы в голове, и кроме меня никто не знает, о чём они думают.

— Вот поэтому, нет никакого шанса, что её Заглавень затребует Эстер в рамках нынешней жизни. Скорее всего, она тихо доживет свой век в Ландракаре, в окружении добрых соседей.

Эстер разгладила платье на коленях и призналась:

— Мне так тяжело с ней расставаться!

— Представь, что твой Заглавень столь же сильно нуждается в тебе, как и Эстер. Просто твое Главное воплощение собирает себя чуть быстрее, чем её.

— Но мы же можем подождать, пока ей не начнут сниться сны? — почти умоляюще попросила Этель.

Веснушки Стожара вспыхнули ярко-оранжевым:

— Хорошо, подождем. Пусть меня схватят драконоборцы.

Пока в комнате висело напряженное молчание, я осторожно спросила:

— Кто такие драконоборцы?

— Те, кто прогнали своего Дракона или убили его сами.

Реакция Этель на последние слова нас удивила.

— Хорошо! Сделаем это сегодня! Ура! — Этель сжала кулачки, и некоторое время поддерживала сама себя в принятом решении, потряхивая ими перед невидимым противником. Она выглядела очень забавно, но мы со Стожаром не смели улыбнуться. Рассмеялись, лишь, когда Этель воскликнула: «Полетим напрямки!».

Не у меня одной были проблемы. Грустная и усталая сестра призналась по дороге в сад: «На работе какой-то филиал Ада. Еле дотянула до конца недели. Но, когда я вспоминала, что мы сегодня встретимся, то на душе становилось хорошо».

Стоило Кире войти в калитку садового участка, как настроение её начало стремительно улучшаться. У сестры есть ярко выраженный дар: в её руках оживает любой корешок, цветы растут рясные и довольные. Двенадцать соток земли она, невзирая на дожди, зной и москитов пропускает через свои руки — рыхлит почву, выбирает камушки, потом сажает растения, разговаривая с ними. Обычно люди занимаются цветами, если у них остается время после грядок с помидорами. Кира же разводит помидоры, если у неё переделана вся работа с десятками видов редких растений.

На саду от меня никакого выхлопа. Я не разделяю страсть сестры к садоводству, плохо переношу лишения, поэтому бываю здесь всего пару раз за лето. Один из этих случаев обычно выпадает на открытие или закрытие дачного сезона. К этому событию покупается вино. Кира предпочитает сухое красное. Теоретически оно должно сочетаться с баклажанами. Я их сначала запекла, а потом потушила с луком и морковью. Рагу получилось фиолетово-коричневого цвета. Прямо на сковороде, прежде чем переложить в контейнер, я разделила его на две равные порции. Когда сын поднял крышку со сковороды, то задумался, а потом спросил: «Это точно съедобно? Похоже на лёгкие курильщика».

Холодный ветер шуршал сухой травой, что осталась с прошлого года между плитками дорожки, петляющей между посадками до самого пруда. Поеживаясь и морщась от вина, я спросила у сестры:

— Хоть вкусно получилось?

— Конечно. Всё по фэн-шую.

Мы сделали круг по саду, мимо дуба, кедров, голубой ели, сирени, яблонь, сосны и десятка самых разнообразных кустарников. Всё это древесное изобилие было чуть выше меня, но уже проглядывались красивые ландшафтные решения и многообразие оттенков зеленого. И только когда мы по локоть перепачкались землей, ползая на коленках и пересаживая цветы с места на место, я завела с Кирой разговор про свою поездку в Питер.

Она даже не сразу поверила, что такое количество счастливых совпадений вообще возможно: записка Фимы, которую я нашла в маминых бумагах, моя командировка, тот факт, что жилье, которое нам выгадала Аня, оказалась квартирой наших прабабок, землячество с Савелием, и, наконец, коробка, найденная спустя десятилетия на антресоли.

— Несколько лет назад мне снилась та питерская квартира.

— Я тоже видела во сне свои прежние жизни. Все они были очень тяжелыми, тёмными, и нынешнее воплощение, пожалуй, самое светлое и удачное из всех. Про Кору и Фиму, думаю, всё правда. Насколько я помню, характер у меня был очень своенравный, я тогда в идеалы верила. Была красивой девушкой, но чтобы соответствовать духу тех времён, сознательно, при хорошем зрении, носила очки, чем, наверное, притянула близорукость в этом воплощении. Мы друг друга совсем не понимали. А ещё, как сейчас, вижу тот день, когда ты уходила из нашего дома.

— Наверно оттуда потянулось мое двадцатилетнее мытарство по общежитиям, словно я не разрешала себе роскошь иметь квартиру.

Я дала Кире прочитать письмо Фимы к Петеньке. Она в нём никакого романтизма не углядела, назвав стилистику послания «бредом юной гимназистки». Ну, любила Фима, ну не призналась в этом Петеньке, пожалела потом, да, рассталась они — и что с того?! В чём смысл переживаний?! Эта история не в первый раз приключилась. Для каждого второго человека это типичнейшая ситуация. Серафима просто слишком серьезно относилась к жизни и боялась её.

— Прям как я.

— Ты одна не потому, что никому не нужна, а потому что тебе не всё равно кто рядом с тобой.

Я горько вздохнула:

— И это правда. Последний поклонник прислал мне поздравление на День независимости: «С праздником, независимая моя».

Стожар терпеливо объяснил мне механику процесса:

— Когда я запущу Павороть, начнется что-то похожее на непогоду, потому что вблизи центра портала повыситься напряженность магнитного поля.

— Павороть открывают только в определенном месте?

— Разорвать реальность можно везде.

— А меня может в неё затянуть?

— Нет, портал будет открыт только для Этель.

— А что станет с её телом?

— Оно останется в Межмерности, а душа вернется к Главному воплощению.

— Оно умрет?!

— Поменяет статус.

— Значит умрёт.

Стожар вздохнул:

— Поговори со своим Драконом, ладно. Мне, честно сказать, Этель хватило.

Тут я поняла, что по-настоящему боюсь предстоящего события:

— Постараюсь держать свои нервы железными, — нечаянно сказала я вслух.

Дракон Этель рассмеялся:

— Они должны быть резиновыми! При разворачивании Павороти происходит встряска ближайших к ней Мерностей. Ты увидишь много пугающего. В её устье водятся морухи — призраки умерших Драконов.

Когда Стожару пришло время обращаться, мы с Этель вышли на лужайку перед домом. Её платье и волосы отдавали памятным мне запахом герани.

И тут меня осенило:

— Стожар был там, в вашем доме, когда я в первый раз пришла к вам вместе с Михаэлем!

— Был, — просто ответила Этель.

— Но почему тогда ваш Дракон не узнал моего?

— К тому времени, как вы с Михаэлем пришли, Стожар уже улетел. От него в доме остался только запах парализующего газа, которым пропитана вся его чешуя.

С заднего двора на лужайку выполз Дракон. Двигался он волнообразно, почти незаметными движениями перетекая с места на место, отчего был похож на змия. Стожар широко раскрыл пламенный зев в сторону поля и, словно пробуя свою силу, дыхнул смагой — жаром с голубой сердцевиной и красной оболочкой в виде конуса. Чешуя Стожара была тёмно-желтого цвета с золотыми пятнами поталей. Словно прочитав мои мысли, Этель повернулась ко мне и сказала:

— Он молодой Дракон. Пятна становятся больше, когда дракон растет. Потом он станет полностью золотым.

Стожар плавно скользнул на открытый участок холма, туда, где не было деревьев, и вертикально, золотой стрелой, взмыл в резко потемневшие небеса.

— А где же крылья?! — воскликнула я завороженно.

— Стожар левитирует.

Дракон неистово кружил над нашими головами по сложной траектории, и это его скольжение будоражило небеса, словно он смешивал разнообразные энергии в один воронкообразный сгусток. Хмара, наводимая им, спускалась сверху не просто тучей, а целым фронтом. Это было похоже на гигантский чайный гриб, висящий в небе. Та же слоистость, дрожание по краям, плотность в одном месте и расслабленность в другом. Энергетический сгусток скользил вниз со скоростью шквального ветра, и земля там, где её накрывало грозовым фронтом, из дня сразу падала в ночь. Кое-где хмара цеплялась пузом за кроны деревьев и рвалась в этих местах гремучими всполохами. Когда же она встала точно над нашими головами, то мы увидели, что внутри она ослепительно белая из-за шевелящихся в её нутре молний, а по краям — чёрная — от распирающей её яростной силы.

Пока мы, как завороженные, смотрели на разворачивание устья Павороти, вокруг нас сформировался необычный туман. Он был броный, непрозрачный, словно темь обернулась своей изнанкой. Глаза мне слепили звучно лопающиеся огненные шары. Шума было много. Когда заголосили морухи, я даже присела на корточки. Сами морухи тоже не были лапушками. Над нами летали скелеты драконов с полупрозрачными, обремханными по краям крыльями. Морухи по привычке щерили зубастые пасти, пытаясь создать внутри себя огонь. Было видно, как движутся их острые ребра и изгибаются позвоночники в попытке запустить внутреннюю алхимию. Призраки, запертые между уровнями реальности, спускались на рваных крыльях всё ниже и ниже к земле, пока не приземлились совсем рядом, подняв облако вырванной их когтями земли и травы. Им даже сотресь была нипочем, хотя земля вибрировала с такой силой, что было трудно устоять на ногах.

Одна из нежитей сразу заприметила меня. Натужно волоча костлявый хвост, цепляясь позвонками за камни и траву, вся эта груда костей неумолимо приближалась ко мне. В черепе морухи торчал обломок арбалетной стрелы — так, иголка, по сравнению с самим драконом, но видимо именно эта стрела была причиной драконьей погибели. В тот момент, когда моруха открыла пасть, выворачивая челюсть на змеиный манер, видимо, чтобы сглотнуть меня целиком, не жуя, что-то сильное схватило её сзади и оттащило прочь. Моруха заскулила, но Стожар крепко держал её за хребет. Одновременно он мощным ударом хвоста раскрошил половину черепа дракону со стрелой, а потом со всей могучи швырнул моруху о земь, слегка поднявшись для этого в воздух. Та рассыпалась на позвонки, хрящики, ребрышки, мелкие и крупные косточки, обрывки крыльев, покрывшие на несколько метров выдранный дерн. Стожар огласил окрестности победным рыком и опалил останки морухи порцией жаркого пламени.

Я вздохнула было с облегчением, пока не увидела, что один из позвонков морухи отлетел ближе всех в моем направлении. Он не просто лежал себе тихонечко на траве, он перекатывался к моей ладони с явным намерением сотворить что-то недоброе. Косточке оставалось всего несколько сантиметров до моей руки, как Павороть начала разворачиваться по направлению к одной только мерности. Морухи вскинулись и стаей потянулись назад в устье. В конце их косяка, собираясь на лету из своих же костяных деталек, мотыляла разбитая Стожаром моруха. За ней тянулся след ещё не вставших на место позвонков.

В портале, наконец, открылся чистый проход. Я увидела себя на краю спиралевидной галактики Млечный Путь, вращающейся как цевочное колесо. Открывшийся проход вел прямо к Завыбели — голубой жемчужине в центре паутинки миров. Я видела те Мерности, с которыми была связана Завыбель, те места, где одновременно существовали все Иверени и Сколки каждого Заглавня.

Туманный столб с Этель внутри стал отрываться от земли.

Я рыдала некрасиво, истерично, с соплями и потоками горьких слёз. Я подвывала не хуже морух от тотального, беспросветного одиночества, оплакивала Этель и свою нескладную, по сути, несостоявшуюся жизнь. Я пыталась через пелену слёз не отпустить взглядом поток, уносящий Этель в небо…, потом поняла, что смотрю завороженно не на исчезающий туман, а на танец Драконов: синего и золотого. Сердце мое при виде синего Дракона возликовало, оно его узнало! Два прекрасных существа, планируя, сделали приветственный круг, держась рядом друг с другом, а потом Стожар начал исчезать в захлопывающейся Павороти, а индиговый Дракон скользнул вниз, ко мне.

И я хотела побежать к нему, но в этот момент меня развернуло в сторону складывающегося дома и стало затягивать в глубокую воронку. Туда, в черный провал уже унесло две стены и почти всю крышу. Я скатывалась вниз вместе с камнями, землей, черепицей, мебелью, и не представляла себе, насколько долгим будет падение. Уже на краю разверстого провала моя нога уперлась в вывороченную половую доску, а сверху, с крыла, потянулся лаковый коготь, за который я ухватилась обеими руками. Пока Дракон нес меня краем воронки, я глаз не могла оторвать от его чешуи, переливающейся голубым на брюхе и глубоким индиго на спине и крыльях.

Уже на земле Серафим чуть склонил передо мной свою голову с большими шипастыми ушами. Рог на его морде, создающий молнии, потрескивал и искрился. Я чувствовала себя неловко: хотелось его обнять, да рук хватило бы только на самую узкую часть драконьей шеи. Пришлось просто приветственно помахать ладонью…, в общем, вышло не очень.

Прямо на краю глубокой воронки стоял заваленный обломками диван. Меня нервно трясло, хотелось согреться, поэтому я разгребла осколки кирпича, выудила плед с дивана и встряхнула им, взметнув облако коричневой пыли. В этот момент за моей спиной началось обращение…

Непослушными руками я обернула одеяло вокруг нагой человеческой формы моего дорогого Дракона.

— Я так скучал! — не в силах превозмочь душевную боль, Куратор зажмурился. Я поцеловала его висок в тот самый момент, когда сквозь сомкнутые веки, по морщинкам возле глаз выскользнула слеза и потекла по щеке.

Я любила его безмерной и безусловной любовью, я могла умереть за своего Дракона.

Марусю по типажу я обозначила сразу. Этот тип женщин, столь распространенный во времена моего детства и юности, сейчас встречается очень редко. У таких женщин миловидная внешность, без особых выделяющихся черт, поэтому их лицам бывает трудно дать какое-либо описание. Кожа смуглая, глаза темные, волосы каштановые, рост средний, фигура стройная. Независимо от возраста, всегда есть прямая челка и коса до пояса, которую они сохраняют, даже когда седеют. Они не красят волосы, ресницы и губы. Носят удобную и качественную одежду, всегда приталенную и никогда выше колен.

Но даже не внешний стиль собирает этих женщин в определенную группу. Все они молчаливы, уверены в себе и знают, как надо жить. Что сформировало в них такую незаменимую комбинацию, которая притягивает мужчин как магнитом? Может быть, совокупность хороших генов, спокойное детство и интеллигентность родителей. Да, обязательно ещё наличие в семье обоих родителей, бабушек и дедушек с обоих сторон, музыкальной школы и спортивной секции.

Они ходят на лыжах и варят комплексные обеды, читают научно-популярную литературу и не смотрят сериалы. Им нравится идея родовых общинных поселений и песни бардов. Они каждое лето ходят в походы и консервируют соленья. Я думаю, что именно к этим прекрасным женщинам применимо определение «боевая подруга». Они ВСЕГДА замужем. Причем, за хорошими мужчинами.

Жена Савелия пришла чуть раньше него. Была одета просто и дорого в вещи, которые носили пятьдесят лет назад, и будут носить десятилетия вперед. Только женщин таких уже не будет. Их создала определенная эпоха счастливого детства в любви и защищенности хорошей семьи. Она разовый продукт редкого стечения обстоятельств и безвозвратных времен. Таких женщин уже не делают.

Она сразу подошла к моему столу, спросила негромко, без тени улыбки ровным голосом: «Вы Таша? Я жена Савелия. Мы договорились встретиться, но, наверное, его задержали на другой работе. Я подожду его здесь». От предложения присесть, она равнодушно отказалась — «нет», и больше ни слова. Просто стояла рядом с моим столом. Её безмолвность была столь органична, что и в голову не приходило, что Маруся должна из вежливости поговорить со мной о погоде. Она умиротворенно пребывала сама в себе, а я нервничала, не зная, как лучше поступить — игнорировать её или всё-таки завязать разговор.

…Савелий бежал. Это было видно по его сбившемуся дыханию и покрасневшему кончику носа. Увидев Марусю, он сразу успокоился, расслабил мышцы лица, отчего стал моложе лет на пять. Поцеловал жену в щеку, а руку положил на спину, чуть ниже плеч, и так и не убрал, пока они разговаривали. Увел в свой закуток и сел рядом близко, сдвинув два стула впритык.

Вся наша контора была очарована.

Маруся была под стать дорогой книге «Мифические существа», которую я обнаружила недавно на своём рабочем столе. Книга была добротная, лишь один из медных зажимов на уголке потерялся, и в этом месте картон расслоился на несколько лепестков. В иллюстрациях толстого тома смешались Священные черепахи, Единороги, Драконы и Фениксы. Я поставила книгу на этажерку рядом со своим столом, чтобы законный владелец смог её увидеть и забрать.

В чудом уцелевшей части дома оказалась и кладовка. Дверь в ней выбило, и на косой вешалке я нашла рабочий комбинезон Михаэля, в котором тот восстанавливал ограду. Куратору комбинезон был великоват, пришлось закатать штанины и плотные холщевые рукава. Я долго бродила среди обломков в поисках своей сумки, но на самом деле пыталась привыкнуть к мысли о лжи Михаэля и о странном поведении Дракона со дня нашего знакомства.

Подкралась ночь. Куратор тоже подошел незаметно, видимо решив, что дал мне достаточно времени на размышления. Мы ещё некоторое время постояли молча, глядя на валище, а потом Серафим начал командовать:

— Думаю, лучше всего спрятаться у озера в доме Эстер. Знаю, что путь не ближний, но там нас точно искать не будут. Можно, конечно, снова обернуться да уволочь тебя отсюда…

— Как уволочь?

— В лапах и махая крыльями.

— Ага, и выронить по дороге.

Серафим хмыкнул:

— Как знаешь… Будем тогда здесь ночевать.

Обрушение не затронуло левый угол дома и часть крыши над ним. Черепица местами, обвалилась, и между балками хорошо была видна разливающаяся вдоль неба полоса Млечного пути. Серафим отодвинул диван от воронки, заодно стряхнув с него мелкий сор, завернул меня в одеяло — «Я не мерзну», — и лег с края. Я заснула, не успев додумать что-то важное. И сколько бы раз не просыпалась, всякий раз глаза Серафима сияли в ночи, отражая звёзды. Я тоже хотела смотреть на Млечный путь, но меня кто-то настойчиво звал во сне, и я блуждала в неведомых местах, каждый раз оказываясь всё ближе к зовущему.

Уже под утро, когда и Серафим смежил веки, я вышла к тому костру, что всю ночь полыхал для меня оранжевым и синим. Дракон сестры был белоснежный, и на его полированной чешуе разноцветные языки пламени плясали так же, как и на поленьях. Он медленно, не спуская с меня глаз, прошел сквозь огонь, и внутри своей головы я услышала слова: «Это не больно». Я, не задумываясь, шагнула вперед, но стоило мне выйти из пламени, как проснулась.

Серафим стоял на краю воронки в своей любимой позе — сложив руки на груди, слегка сутулясь и склонив голову к плечу. Я впервые рассмотрела, что у него белёсая щетина, пшеничные брови, хорошая, обветренная солнцем и ветром кожа с глубоким румянцем. На щеках от частой улыбки вертикальные морщинки.

Вот и сейчас, повернувшись в мою сторону, он невольно рассмеялся. Я отыскала в сумке зеркальце, вытерла гладь рукавом рубашки, глянула в него и ужаснулась. Лицо опухло от слез, пролитых накануне, веки отяжелели, превратив глаза в узкие щелочки — похоже, у меня аллергия на слёзы. От огорчения я снова заплакала.

Куратор забрал у меня зеркальце:

— Ну не красавица сегодня, что поделать. До сих пор думаешь, что внешность водит?

Он помолчал и добавил нежно:

— Нет меры моей любви к тебе. Ты это знаешь.

— Да, знаю,… и поэтому даже представить себе не могу, как ты дорожишь Той, из Главного воплощения.

— Но ярче светишь ты.

— Разве это возможно? Я лишь часть её души.

Серафим присел рядом со мной на диван.

— Просто тебя ничто не замутняет. Та, Главная, живет в очень плотном мире, подчиняется общественным предрассудкам и стереотипам, и, поверь, давно не светит во всю мощь, которую могла бы явить, а лишь мерцает слабым огоньком для своих близких.

— Тебя это печалит?

— Несказанно. Я могу это изменить, лишь возвращая ей востребованные потери.

— Я вернусь назад, но сделаю это не для неё, а для тебя.

— Вот дурочка! Ты и есть Она!

Я помолчала, растирая слезы по щекам, потом озвучила больное:

— Когда я вернусь в ту реальность, мы снова надолго расстанемся.

Куратор потемнел лицом:

— Не обязательно. Видишь ли, я по глупости заключил договор с одной Душой, желавшей познать Базовый Огонь. Я дал ей немного своего Жара в виде гостейника, чтобы иметь возможность воплощаться рядом с твоим Заглавнем.

— Что в этом плохого?

— Много раз, меняя тела, та Душа, кидалась в крайности, лишь чтобы погасить Базовый огонь. Теряя тело в молодые годы, она не подозревала, что её гостейником была Драконья сущность. Лишь в последнем воплощении у неё нашлось достаточно мужества, чтобы ослабить влияние Жара.

— Мой Заглавень знает ту Душу?

— Они всегда рядом.

Наше общее замешательство длилось пару секунд, потом очень знакомый мне мужчина, широко и приятно улыбнувшись, протянул руку для рукопожатия:

— Какая радость, наконец, с тобой поздороваться!

Четыре года я боялась одобряюще улыбнуться этому человеку или слегка кивнуть головой в знак приветствия: не хотела, чтобы он ходил по другой стороне улицы, избегая моей навязчивости. Судьба вмешалась, устав ждать от меня поступка и столкнув с «Ангелом дня» лоб в лоб.

Встретились мы, предварительно назначив дату и время по переписке, в сырном ресторане с большими круглыми столами и глубокими велюровыми креслами. Кухню от зала здесь отделяла стойка, на которой стояли бутылки с оливковым маслом, кувшины, хлебницы, горы чайных чашек и стопки тарелок разного размера.

Нам принесли пиццу, сверху которой плавал какой-то жидкий желтый сыр, не доведенный до стадии запекания. Когда чувствуешь, что еда вкусная — наклоняешься к тарелке, чтобы вдохнуть аромат. Когда же подозреваешь, что пища «не очень», то поднимаешь тарелку к лицу, чтобы понюхать. Мы с Петей синхронно приподняли наши лепешки, чтобы удостовериться, что их можно есть.

Нас это рассмешило. Конечно, дело было не в пицце. Встречаясь каждый день на улице на протяжении нескольких лет, мало того, с удовольствием переписываясь по электронной почте пару месяцев, мы совершенно не ожидали увидеть друг друга при встрече. Однако неловкость прошла быстро. Петя сразу же признался, что давно подумывал начать со мной здороваться, а там и познакомиться.

Вблизи он был так же хорош, как издалека. Чуть выше, чем мне бы хотелось. Русоволосый, гладкий лицом и ясный глазами. Благополучный, слегка космополитный, насколько это возможно в нашем городе. Ему удалось найти работу, что приносила доход и позволяла отчасти быть художником. Я с удовольствием слушала, как Петя рассказывает о частых командировках и путешествиях, о его увлечении мотоциклами летом и снегоходами зимой.

Его позабавило моё заявление, что я не ем ничего «с глазками». Он считал вегетарианцев чудиками. «Согласись, что и пиццу вам подают странную?». Пришлось признать, что запах у лепешки пикантный, точнее сказать — вонючий. Мы похихикали над тем, что не взяли с собой прищепки для носа или, на худой конец, гарнитуру для ушей. Наушники, как вариант, предложила я. Петя не знал, что, оказывается, достаточно надеть гарнитуру, чтобы вкусная еда потеряла часть своего очарования, потому что в процессе распознавания вкуса участвуют все органы чувств.

Выяснилось, что мы оба были год назад на «Снежном шоу» Славы Полунина. Я тогда испытала сильнейшее эмоциональное переживание. Всё было удивительно — снег из мыльных пузырей, искрящийся звездопад, мимы, поливающие зрителей водой, гигантская паутина, накрывшая весь зал, снежная буря под вдохновляющую музыку, корабль, плывущий в океане и гигантские шары, как планеты, сброшенные в зал в конце шоу. Я, наконец-то, поняла смысл фразы: «Будьте, как дети». Петя в описаниях своих ощущений был более сдержан, но моё восхищение разделил.

Я была рада нашему с ним личному знакомству. В этом действии проявилась сопричастность к огромному миру, обычно прекрасно существующему без меня. Наше многолетнее пересечение судеб обрело реальные очертания, словно меня включили в какой-то жизненный план и общую схему мироздания. Редко когда я чувствую свою принадлежность к сложнейшему механизму, который ворочает жизни семи миллиардов человек. Сегодня же я была кусочком пазла, границы которого терялись в пространстве и времени.

У Серафима, что уверенно вел меня незнакомой дорогой в густой поволоке тумана, были свои ориентиры. Он часто раздувал ноздри и задирал кверху светлую голову, высматривая что-то на верхушках деревьев и в рисунке скалистых выходов. Мы не разговаривали. Почему молчал Куратор я не знаю, сама же я просто не могла выбрать вопрос попроще: «Почему так долго держал меня в отдалении?», «Зачем разрешил Михаэлю лукавить меня?», а, может, надо было спросить: «Как ты мог отдать меня Демпферу?!».

Эстер встретила нас совершенно спокойно, словно нет ничего странного в том, что с раннего утра в дом приходят незнакомые люди. Велела только не брать фарфор для чая и не красть серебро. Оставив Серафима с хозяйкой, я вышла на крыльцо позади дома. С фасадной части был хороший пляж, тот самый, на котором меня забрали Брежатые, а с заднего двора тропинка вела через заросли к другой, более уединенной части озера. Мне почти невыносимо хотелось вымыться, смыть не только кирпичную пыль, но и дыхание морух, и слезы, затекшие по шее под рубашку, и даже встречу с Серафимом. Теперь, после эйфорического состояния по окончанию разлуки, я жёстко злилась на него.

Было тихо, даже птицы ещё молчали, и вокруг — ни человека, ни зверя. Ещё несколько минут назад туман был плотным, как овсяный кисель, в нем увязали все звуки, и тишина стояла соответствующая — глухая какая-то, словно шуршание жизни есть, а ты недослышишь. Но, когда от моей ноги стронулся камушек и покатился по насыпи, взлетевшая стая диких уток разорвала в клочья и сам туман, и его тишину.

Я добралась до воды вся исколотая острыми краями травы и ступила в озеро, даже рукой не проверив, холодная ли вода, и ногой — есть ли дно. Черная вода становилась прозрачной, стоило лишь взять её в ковшик рук, а дно было сложено из мелкого песка. Забросив одежду на берег, я нырнула с головой в чистую и прохладную воду. Плескалась долго, потом медленно стирала одежду, ещё дольше лежала на песке, разложив рубашку и брюки на нижних ветвях дерева, росшего у самой кромки воды.

Я вела мучительный внутренний диалог с Серафимом. Приводила весомые аргументы в подтверждение небеспочвенности моей обиды, фразы в уме строила краткие, емкие и язвительные — такие, чтобы даже Куратора пробрало. Пока шла назад к дому, старалась ровно дышать, чтобы слова мои прозвучали холодно и спокойно, а ещё отдирала от себя липнущую мокрую рубашку и ткань брюк на коленках. Разговор решила начать с фразы: «Я, конечно, понимаю, что ты был очень занят своими делами в Кромлехе…».

Куратор переоделся в хлопковые светлые брюки и парусиновые туфли, поверх футболки надел вязаный старомодный джемпер с отложным воротником. Волосы зачесал назад. Сжатые губы и серьезное выражение глаз делало его очень грустным. Но он улыбнулся, через силу, просто не мог иначе смотреть на меня, как не улыбаясь:

— Всё мне высказала?

Я простила его мгновенно, зная теперь, что всё сложилось, как и должно было быть. Значит, только так Серафим мог тогда поступить — смотреть за мной издалека, разрешить в моей жизни Михаэля, и про допрос он мне всё объяснит.

— В ванной есть горячая вода.

К моей огромной радости на полочке в ванной лежал набор с новой зубной щеткой, маленькой мочалкой и гребешком для волос, перевязанным лентой с оттиском «для гостей». Я отмылась почти до скрипа, на сушилке рядом с полотенцем нашла легкую белую юбку и блузку без рукавов из хлопковой жатки. Вещи были чистые, но всё ещё пахли бархатцами.

В гостиной Серафим с удовольствием поедал яичницу с беконом, мне же подвинул тарелку с пшеничной кашей.

— Как хорошо, что вы нашли время навестить Эстер!

Почтальонша внесла в гостиную кофейник и тарелку с печеньем. Наливая в чашки кофе, энергичная женщина не давала нам и рта раскрыть:

— Ешьте кашу пока она горячая, но если захотите, то я и яйца пожарю. Не надо? Вот и Эстер почти не ест. Меня вчера сюда приставили из мерии, чтобы я за старухой присмотрела. В обед меня сменят, но я не жалуюсь, что пришлось первой за соседкой присмотреть, потому что Брежатые-то уже приходили! Ох, если бы не пропажа сестры нашей Эстер, так до чего приятно на них посмотреть. Всё аккуратно проверили, порядок не нарушили, правда злились, что метрик не нашли. Думаю, это старшая припрятала их, перед тем как того…, ну вы меня понимаете. Так вы Эстер родственниками приходитесь?

Серафим положил нож и вилку на пустую тарелку, посмотрел тётке в глаза и попросил:

— Будьте добры, ещё кофе.

— Ну конечно!

Почтальонша сбегала на кухню, принесла новую порцию горячего напитка, и застыла в каком-то полуобморочном трансе, глядя на Серафима.

— Мы здесь по служебным делам.

— Понимаю!

— Тогда сходите домой или на почту, а через пару часов возвращайтесь.

— Понимаю!

Глядя вслед торопливо убегающей соседке, я с сомнением поинтересовалась:

— Ты её заворожил что-ли?

— Я просто был вежлив.

— Почему-то от моей вежливости никто не впадает в полуобморочное состояние.

Я отнесла тарелки на кухню, потом смахнула крошки со скатерти и села напротив Серафима за другой конец стола.

— Ну вот он — серьезный разговор! — Куратор подпер голову руками.

Больше всего меня беспокоил вопрос, который я задала первым:

— Почему всё это время тебя не было рядом?

Серафим ответил не сразу, видимо подбирал слова:

— У Заглавней есть хорошая притча, которая в крошечной доле применима к нашей с тобой ситуации… Короче, попал человек после смерти на тот свет. Его встретили, но потребовали отчет, как жил, чем занимался. Творец раскрыл книгу его жизненного пути. Смотрит человек на свою прожитую жизнь и видит, что когда ему было легко в жизни, с ним кто-то шел рядом — видно два следа, а когда тяжело — был только один след. «Хочу спросить, Отче, почему же ты бросал меня, когда мне было тяжело?». «Нет, сын мой, не бросал я тебя, а нес на руках».

— Ой, — с большой долей сарказма прокомментировала я.

Куратор нахмурился:

— Оправдываться не буду.

— Ладно. Расскажи о Михаэле.

— Он последний из обращенных драконоборцев. Михаэль не захотел возвращаться к своему Заглавню. Чтобы прекратить начавшийся процесс, существует только один способ — убить своего Дракона, — Серафим помолчал, а потом с трудом выдавил из себя. — Мы до сих пор скорбим о Далиборе.

— Извини.

— Ты его не знала! Лучший из нас. Не считая Филомену, конечно… как, кстати, прошла ваша с ней встреча?

— Ты о белом Драконе в моем сне?

— Это Дракониха твоей сестры. Ты во сне прошла с ней опыт Павороти.

Я пересела ближе к Серафиму, к самому его локтю.

— Почему я вижу Михаэля?

— Для тех, кто входит в Павороть, границы мира становятся прозрачными.

— Но почему тогда тебя и Стожара видят все?

Серафим запнулся, прежде чем ответить:

— Про себя я рассказывал — понизил вибрации, когда поделился драконьей сущностью с душой человека. Ну а Стожар нарушил все сроки, пытаясь уговорить Этель пойти с ним, вот и стал видимым. Меня послали в Ландракар, чтобы вытащить его отсюда.

— Кто послал?

— Распорядители Воплощений. Они же с этим рулят.

— А я где была?

— Ты, милая, пребывала в Мороке. — Куратор слегка постучал пальцем по моему носу. — На Той стороне давно хотели внедрить кого-нибудь в Кромлех, вот и назначили меня в Брежатые. А в один прекрасный день сердце мое остановилось, потому что некая дурочка пришла устраиваться Нумератором.

— Разве тебя не предупредили эти… Распорядители, что я начала видеть сны?

— Предупредили. Но никто не ожидал, что ты начнешь сама искать ответы. Я чуть не обратился тогда в конторе от неожиданности.

— А потом, после нашей встречи, почему ты не явился мне? Почему разрешил Михаэлю быть рядом?!

— Нужно было закончить дела с Этель и Стожаром, да вот только ты решила ускорить события. На месте-то тебе не сиделось! В Кромлех постоянно приходили сообщения о девице, которая задает неудобные вопросы и разговаривает сама с собой. И никто не видел Михаэля, а значит, и не сообщал о нём! Я сам узнал о его существовании, только когда прилетел ночью к твоему дому. Хотел тебе явиться, но меня спугнули драконоборцы.

— Так это ты был за окном в ту ночь? — задала я риторический вопрос и сама же на него ответила. — Конечно! Я ведь почувствовала запах озона.

— Пришлось срочно сквозить оттуда, даже ограду впопыхах зацепил. Решил вызывать тебя на следующий день в Кромлех.

— Ты стоял за моим арестом Брежатыми?!

Мы с Серафимом и не заметили, в какой именно момент перешли на высокие тональности, но наши крики разбудили Эстер, и рассерженная старуха спустилась со второго этажа:

— Ну что за люди! Про то, что серебро брать нельзя, я предупредила, а про одежду упомянуть забыла, и надо же — обокрали. Зачем вы взяли вещи моего кузена и той женщины… не помню её имя…, кажется, она была моей сестрой? Она ещё постоянно поила всех чаем из фарфорового сервиза…

Я сходила за водой на кухню, подышала глубоко, а, вернувшись в гостиную, увидела только Серафима.

— Где Эстер?

— Я предложил ей проверить, что ещё пропало в доме. Кажется, сейчас она пересчитывает ложки.

Глядя Серафиму прямо в глаза, я сделала заявление самой своей суровой интонацией:

— За Демпфера тебе должно быть стыдно!

У Куратора и здесь нашлось объяснение:

— Нам нужно было поговорить приватно и в то же время на глазах у всех, чтобы не возникло подозрений. Вот почему я вызвал тебя в Кромлех. Но из-за твоей чрезмерной активности мы попали к Демпферу. Поверь, я защищал тебя тогда, изо всех сил, всей силой своей магии.

— Разве нельзя извиниться без оговорок? Вот я могу признать, что ошиблась. Особенно в Михаэле. Я совсем не разбираюсь в людях. Веришь, но у меня в голове не укладывается, что Михаэль драконоборец. И как он смог это сделать… у вас же и чешуя, и пламя, и когти, и зубы! Я, вообще, думала, что Драконы — бессмертные существа.

Впервые Серафим не ответил. Распахнул дверь, ведущую на помост над озером, занял кресло Эстер и раскачался на полозьях. Я сняла сандалии и села, свесив ноги, на край теплых досок. Пальцы чуть-чуть дотронулись воды, пустив мелкую рябь к другому краю озера.

— Ты не подумай, Серафим, что я спрашиваю из корысти или пустого любопытства. Почему-то само всплыло в разговоре. Если не хочешь говорить — то и не надо. Даже к лучшему, если я не буду знать.

— Нет уж, знать тебе надо: вдруг тебе доведется меня защищать, — сама эта мысль заставила Серафима усмехнуться. — Ладно, слушай. Дракону трудно причинить вред. В теории, можно, конечно, обезглавить.

— Что вообще нереально!

— Да. Вот поэтому драконоборцы придумали нас травить.

— В смысле — ядом, что ли? — не поверила я.

Куратор раскачался в кресле ещё сильней.

— Алхимическим зельем, основой которого является кровь драконоборца, последнего убившего своей рукой Дракона. И дело тут не в химическом составе, а в особой нежитной волшбе. Попав даже через небольшой порез, эта потрава омертвляет кусочек за кусочком нашу плоть, и лишь в самом конце добирается до сердца и мозга. Далибору в чём-то даже повезло, потому что отравленная стрела попала ему в глаз… Вчера, когда я подлетал к твоему дому, то в устье Павороти видел его моруху.

— И я, наверно, тоже видела…

— Я тут на днях сочинил теорию перемешивания тонких тел, — снова завел разговор Серафим спустя долгое время. — Раньше люди и Драконы часто летали через порталы. Я слышал, что при этом происходит расщепление плотных тел на небольшие кусочки, которые снова складываются вместе по прибытии в назначение. Наверное, в порталах эти частички перемешались, и несколько крошечных элементов тонких тел людей застряли в Драконах, и наоборот.

— Притянуто за уши.

— Думаешь? Как тогда объяснить союз столь разных существ? Моя теория всё объясняет. Иногда я чувствую, что ты у меня даже не в сердце и не в душе, а в печенке.

Ася Михайловна вела себя необычно. Около часа она сидела, глядя в раскрытую перед ней папку, при этом не перелистнув ни одной страницы. Попросила воды, хотя у входа в офис стоял кулер. Приняв из моих рук пластиковый стаканчик, Михайловна как-то неловко вывернула руку и пролила часть воды себе на блузку. Грустно пошутила:

— Ну вот. Стакан дала, а инструкцию, как из него пить не приложила.

Промокнув бумажной салфеткой оборки блузки, женщина отошла от моего стола, и свободное место занял директор. Спросил что-то незначащее, переложил местами бумаги с краю стола, а потом спросил:

— Ты ничего не заметила в разговоре с Асей Михайловной? Она сегодня сама не своя.

— Она упала сегодня.

— Головой стукнулась?

— Кажется, нет, но мне показалось, что она говорит медленнее, с большими паузами между предложениями.

— Как если бы «мысль зажевало»?

— Типа того.

Потом пришла младшая девочка:

— Мне надо отксерачить несколько документов.

— В бухгалтерии тоже есть ксерокс.

— Наш сломался.

Оказалось, что несколько документов — это как минимум пятьдесят копий. А так как лепестки брались из разных папок, для того, чтобы не запутаться, с каждым листком проводилась индивидуальная работа. Прибегание, убегание, шуршание бумагами и хлопанье крышкой ксерокса длилось до самого обеда. Около двенадцати часов дня девчонка призналась:

— Ужас, сколько кругов я сегодня нарезала по конторе! Ко мне надо было спидометр приделать.

В ответ я заметила:

— А мне выдать таблетки от укачивания.

Михайловна, услышав наш разговор, пожаловалась:

— С утра выпила препарат от давления, но не помогает. Шум какой-то в голове.

— Идите домой, отлежитесь.

— Не могу. Вдруг Куратор придет.

— По отчетности? Проверка грядёт? — директор вышел из кабинета на наш разговор.

— Нет, не тот! — раздраженно отмахнулась Ася Михайловна. Протиснувшись между начальством и младшей девочкой, что загораживали проход к моей конторке, она села на стул для посетителей, подперла голову руками и почти немигающе посмотрела мне прямо в глаза. — Я про твоего знакомца говорю.

Так же медленно, с большими паузами между словами, Михайловна достаточно угрожающим тоном продолжила:

— А он обязательно придет… и врата откроет… Ты в курсе, что за его голову назначена награда? Скоро явятся разные твари с Момры…. Ты должна предотвратить эту катастрофу…

— Какую катастрофу? — осторожно уточнила я, в то время как директор уже набирал номер скорой помощи.

— Заговор… тайный план по захвату планеты.

— Кем?

— Я же говорю — Драконами!

— Бак течет, — тихонько прошептала младшая девочка. Она недавно купила машину, поэтому все определения давала автомобильными терминами.

Оказалось, что с Асей Михайловной случился микроинсульт, который она даже не заметила, проявившийся только в заторможенности и в мыслительной путанице. Её сразу же определили в стационар, о чём нам сообщил директор, вернувшийся после того, как сопроводил женщину до больницы в машине скорой помощи.

— Врачи сказали, что Михайловне очень повезло, потому что мы рано увидели нарушения речи и определили её в больницу, пока не развились более тяжелые последствия.

Савелий подошел к моему столу, когда всеобщее возбуждение слегка улеглось:

— Надо завязывать с работой на двух службах. Ты вот знаешь, что трудоголизм — это тоже болезнь. Как и другие «измы», это надо лечить. Можно пивом, а лучше длительными пешими прогулками. Вот почему ты всё ещё сидишь в конторе, хотя обеденный перерыв уже давно начался?! Пойдем, будем лечиться свежим воздухом!

Мы зашли в прохладу дома в тот момент, когда почтальонша открыла входную дверь, а хозяйка спустилась со второго этажа, с трудом волоча объемный ридикюль.

— Эстер, куда это вы собрались? — воскликнула соседка. — Хотите выпить чаю?

— Нет. Я хочу доктора!

— В каком смысле?

— Я больна. Мне нужен доктор! Он приходит ко мне очень редко, и никак не хочет поставить диагноз.

— Что вы такое говорите, Эстер! Бедный доктор уже неделю ходит к вам каждый день. Он не успевает навещать других пациентов!

— Тогда я пойду в больницу и буду жаловаться на него в попечительский совет. И в лабораторию пойду — пусть снова возьмут мои анализы. Я совершенно точно чем-то больна!

В этот момент клеточки моего мозга встрепенулись, оживились, перерабатывая разрозненную до этого информацию. Пришлось даже схватиться за перила лестницы, чтобы тело устояло на ногах в тот момент, как всё внимание было сосредоточено на громко разговаривающих в моей голове мыслях. Слово «лаборатория» было прочно связано с именем «Константин», а оно, в свою очередь, с непонятным термином «бесиво», который могла бы расшифровать информация Серафима. «Алхимическое зелье» и «нежитная волшба» оказались синонимами «бесива», а фраза «основой которого является кровь драконоборца, последнего убившего своей рукой Дракона» прочно ассоциировалась с Михаэлем. В этой цепочке стали понятными слова, подслушанные мной в разговоре двух драконоборцев — «капля должна быть живая», «упустим этот шанс» и «совсем немного доварить».

Константин и Михаэль сварили бесиво для убийства Серафима!

— Отведу вас в больницу, — я снова обрела способность двигаться, отобрала у Эстер ридикюль и чуть не села под его тяжестью.

— Что в вашей сумке?

— Ложки. Кто-то же должен охранять фамильное серебро от… всех вас.

Почтальонша обиделась:

— Нам вашего не надо.

Серафим пару раз громко хлопнул в ладоши, привлекая общее внимание:

— Дамы, угомонитесь! — и, повернувшись ко мне, строго спросил. — Что ещё такое ты надумала?

Я почти не соврала:

— Мне нужно немного подумать.

— Что тебе мешает думать здесь?

— Ещё я хочу помочь пожилой женщине.

Куратор не поверил, и тогда я спросила:

— Тебе разве не надо в Кромлех?

Серафим сохранил мою интонацию:

— Надо, но я сейчас на задании — выслеживаю твоего Дракона.

Тут, как ни странно, меня выручила почтальонша:

— Да не переживайте вы так! Пусть девочка прогуляется. Я пойду с ней и Эстер, а по дороге покажу все местные достопримечательности, — женщина в своей энергичной манере забрала у меня тяжеленую сумку, подхватила свою подопечную под локоть, поклонилась Куратору и увела меня, невзирая на его протесты. Пока мы огибали по пляжу ту оконечность озера, которая вела в деловую часть поселка, Эстер рассказывала соседке какие-то ужасы:

— Ваш доктор никак не понимает, как страшно бывает мне от того, что каждую минуту кто-то стучится в меня изнутри. То «открой», то «впусти», и так целую неделю. Бывает, тихонько скребется, а то, как рассердиться, и давит вот здесь, — старушка показала на свое впалое солнечное сплетение. — Я ведь прошу не вырезать того, кто стучится, а дать таблетку, чтобы он поспал немного и перестал меня нервить.

Почтальонша слегка отклонилась корпусом, чтобы Эстер не видела, как она говорит мне одними губами: «Совсем сумасшедшая старуха!», а потом спросила. — А что конкретно-то болит?

Эстер задохнулась от возмущения:

— Я же сказала — дверь внутри меня! Попробуй, постучи в одно место кулаком несколько дней!

У стойки приемного покоя никого не оказалось, а вот главный холл больницы был битком забит врачами, медсестрами, больными и их родственниками. Поначалу мне показалось, что возникло неодолимое препятствие на пути моих планов, но на самом деле концерт, который в этот день давали школьники для своих подопечных, был мне только на руку. Никто не повернулся в нашу сторону, потому что все присутствующие с умилением наблюдали, как пигалица лет десяти воодушевленно поет песню о том, как всем нам хорошо будет завтра. В вестибюле было так много белых халатов врачей и розовых фартуков медсестер, что, похоже, остальные помещения больницы сейчас пустовали. Только один человек сильно изменился в лице, увидев нас. Молодой доктор страдальчески наморщил лоб, но все-таки встал и весьма неохотно подошел к Эстер:

— Что случилось?

— Доктор, — громко зашептала почтальонша, — дело плохо. Это либо старческое слабоумие или вялотекущее биполярное расстройство.

— Ну, тогда пойдемте подтверждать ваши диагнозы, — мне показалось, что сегодня доктор сожалел о выборе профессии.

Эстер и её соседка пошли за грустным молодым человеком на осмотр, я же пробежав глазами указатели, быстро нашла коридор, заканчивающийся дверью с надписью «лаборатория».

В силу крепкого здоровья я никогда не бывала в подобных местах. Мне понравилась чистота и строгость тяжелых каменных столешниц, и пробирки стояли ровненько в своих металлических держателях. Слегка сдвинув жалюзи на окне, я заметила начатую бутылочку с кефиром на подоконнике рядом с надкусанным пончиком, завернутым в бумажную салфетку. Планомерно двигаясь по часовой стрелке вдоль застекленных стеллажей, я осматривала склянку за склянкой, читая непонятные химические термины на бумажных этикетках. Все жидкости и твердости были естественных оттенков, не внушали подозрений, поэтому, вернувшись к подоконнику, я начала паниковать. Как мне узнать бесиво? Что если волшбу унесли из лаборатории сразу после завершения алхимического обряда?

Эстер вошла очень медленно, волоча ноги, и слегка подергиваясь при каждом шаге. Она с трудом села на стул и обмякла, безвольно опустив руки вдоль тела. Волосы скрывали её лицо, но мне почему-то очень не хотелось встречаться со старушкой взглядом, тем более заговорила она со мной не своим голосом:

— Не выливай.

Голова её резко дернулась вверх, седые волосы на миг поднялись и снова упали на лицо, однако я успела увидеть, что зрачки женщины закатились под раскрытые веки.

— Эстер, миленькая, может доктора позвать?

— Эстер нет с нами уже около часа. И доктор ваш ей уже ничем не поможет — кто б ему и той громкой женщине помог… у тебя нервы крепче.

Тело никак не хотело сидеть прямо, и то, что им сейчас управляло, никак не могло выправить его. Наконец, лишь закинув обе руки за спинку стула, в таком неестественном положении, существо перестало ерзать и вроде как даже пожаловалось мне:

— Очень трудно управлять мышцами и голосовыми связками. И ещё глазными яблоками.

Похоже, существо в теле Эстер оказалось безочным, потому что все мои движения ловило ушами и носом. И потому, как оно принюхалось, повело головой влево и пробормотало «ладненько», я поняла, что бесиво ещё находится в лаборатории, только я его не нашла.

— Не надо меня бояться.

— Как же не надо! Морухи и те краше будут.

— Я не для того в старуху неделю стучался, чтобы тебе понравиться, а чтобы предотвратить неверный исход событий. Я, к твоему сведению, Распорядитель Воплощений, так что слушай внимательно и не перечь.

— А как-нибудь проще нельзя было явиться, без вреда для пожилой женщины?

— В эти плотности нам ход только Заемником. Тела моложе спокойно переносят вмещение: люди потом даже не вспоминают, что кто-то ими пользовался. Старуха долго держалась, не пускала, но как дверь открыла, так и выпорхнула птичкой на Ту сторону.

— А вы что забыли на Этой стороне? — я вцепилась руками в столешницу, набираясь смелости сдвинуться с места. Мне чудилось, что существо только с виду трудно управляло телом Эстер, и стоит мне сделать шаг, как оно стремительно кинется в мою сторону. Я очень боялась, что Это дотронется до меня!

— Нельзя допустить, чтобы ты уничтожила бесиво.

Я возмутилась до глубины души:

— Вы же на стороне Драконов!

— Мы не на чьей стороне. И твоим скудным мыслительным органом не понять, что существует Порядок, Равновесие и План судеб. Драконы решили нарушить все три устоя. Во вселенском масштабе смерть Серафима предпочтительна, так как он и Стожар — заговорщики. Убить Серафима проще всего в Ландракаре, когда он уязвим. Ему — вечная слава, нам — Порядок, тебе… Мы и о тебе позаботимся!

— Я не стану убивать своего Дракона.

— Тебя не просят его убивать. Дело за малым: сохрани волшбу, в нужный момент промолчи, когда надо — отойди в сторону. Ты даже не представляешь цену награды за такую мелочь!

— Что может стоить жизни Дракона?!

— Мы можем сделать так, что ты станешь Заглавнем в Забывели. Не вернешься туда частью её, а по праву займешь её место. Проклятье! — пока Распорядитель говорил со мной, он, по всей видимости, забыл, что тело надо контролировать, потому что обе мертвые руки соскользнули со спинки стула и потянули тело за собой, на каменный пол лаборатории. От удара вставная челюсть Эстер вылетела и, сделав сложную петлю, приземлилась на другом конце комнаты.

Это досадное происшествие дало мне фору, и я метнулась к стеллажам, открывая поочередно все створки, ящики, пробки и крышки. Бесиво оказалось в непрозрачном флаконе с надписью «огнеопасно». Я его узнала по муругому с ртутным отливом цвету, по тошному запаху и по маревому облачку, что истекло, когда я открыла крышку, а ещё по ознобу в сердце и по сухости во рту.

— Фот …., ….., …..!

К тому, что Распорядитель Воплощений был до этого незрячий, так, потеряв зубы, он стал и шепелявым, однако я без труда разобрала несколько ругательств, которыми он меня назвал, пытаясь поднять тело. Самое невинное определение было синонимом слова «коза».

Я лихорадочно соображала, куда мне вылить бесиво. В канализацию нельзя — весь поселок потравлю, в горшок с цветами — герань жалко, в аквариуме рыбы, а выносить из лаборатории нельзя — вдруг меня остановят. И в этот момент я почувствовала, как ледяные пальцы скользнули сначала по моей щиколотке, поднялись вверх к колену, и закрутили узел из подола юбки. Я дернулась со всей силы, но захват у мертвого тела был на удивление крепким, ткань оказалась прочной, не помогло даже то, что я колотила по руке с синими пальцами картонной папкой, что подвернулась мне первой. Оставлять Распорядителю свою юбку я не собиралась, поэтому пришлось протащить тело за собой пару метров, чтобы добраться до ножниц, лежащих на стопке отчетов, и вырезать из подола кусок, зажатый Распорядителем.

Других вариантов, кроме как нарушить целостность алхимии, у меня не было. Я вылила в бесиво остатки кефира, покрошила туда пончик, бросила щепотку земли, добавила воды от рыбок, и, закрутив пробку, встряхнула волшбу на манер шейкера. Осторожно свинтив крышку, краем глаза опасливо глянула в бутылку: шел какой-то тихий процесс изменений, потому что цвет жидкости поменялся с темно рудого на фиолетовый. И тут не иначе как интуиция громко и внятно велела мне поставить флакон на подоконник, отбежать в дальний угол комнаты и отвернуть к себе узкую дверцу стеллажа.

В тот момент как я закрыла руками лицо, бабахнуло с такой силой, что вдребезги разлетелись все стекла в лаборатории — и окна, и пробирки, и склянки. Воздух в помещении стал горклым, едким, трудно было раскрыть глаза, но даже через этот чад было видно, что с пола до потолка вся лаборатория заляпана сочными фиолетовыми брызгами. Та часть моего тела, что не была прикрыта створкой шкафа, тоже окрасилась синюшными разводами. Когда я осторожно наклонилась над телом Эстер, стало понятно, что от взрыва Распорядителя, скорее всего, просто вынесло из человеческой оболочки, потому что передо мной лежала усыпанная битым стеклом мертвая старушка. Мне пришлось оставить всё как есть, потому что сирена, включившаяся минуту назад, надрывно и пронзительно велела мне убираться из разгромленной лаборатории.

Я выглянула за дверь и поверх завываний услышала гул голосов и топот десятка бегущих в мою сторону людей. Скользнув в лестничный ход, я буквально на секунду разминулась с персоналом больницы, чьи испуганные и возмущенный голоса заполнили всё пространство коридора. Бежать вверх по лестнице я не стала — всегда считала глупыми истории, где герои пытаются скрыться от преследователей через крышу. В подвал тоже не сунулась, просто вышла из-за угла и нарочито спокойным шагом миновала открытые двери лаборатории, тем более что к стоящим там людям я была повернута своей более-менее чистой стороной.

Несколько раз мне пытались оказать первую помощь, но я делала максимально трагичное лицо, слабо махала рукой в направлении, откуда шла, и этого было достаточно, чтобы человек отпускал меня и бежал на помощь другим, несуществующим пострадавшим. Почти у самого поворота в вестибюль больницы я увидела доктора, лечившего Эстер. Он сидел на месте дежурной медсестры и сосредоточенно измерял себе давление. Когда я подошла ближе, он даже не поднял глаза, и начал, видимо не первый раз, накачивать рукав тонометра. Через стойку был перекинут его белый врачебный халат. Я притормозила, выудила из карманов ручку, блокнот, пару скрепок и горсть карамели в шуршащих обертках, и, оставив всё на столе рядом с доктором, пошла дальше, сжимая в руке ворованный халат.

И в ту минуту, как мне удалось скрыть под белой тканью следы взрыва, меня окликнули. Сзади, откуда я пришла, стояли драконоборцы. Видимо, они уже знали, что произошло, потому что лицо Константина было искажено от ярости, да и Михаэль выглядел слегка расстроенным. Я ещё не привыкла к тому, что мой бывший напарник теперь в категории злодеев, поэтому непроизвольно подняла ладонь и улыбнулась ему в знак приветствия. То ли этот мой простой жест на что-то повлиял, а, может, воображение просто разыгралось, но в следующее мгновение, когда Константин ринулся меня догонять, Михаэль как-то неловко зацепился одним ботинком за другой, повалился вперед, хватаясь за воздух и спину своего спутника. При раскладе, что мужчина он крупный, падение Константина было просто неминуемо, как и то, что Михаэль придавил его ноги на пару секунд, мешая моему преследованию. Мне даже почудилось нашептанное одними губами «беги».

Особенно тяжело было бежать по скользкому песку. В глазах колыхалась пурпуровая пелена, уши заложило, щеки нещадно горели от сосудистого прилива, а мелкие камушки впивались в стопы через подошвы сандалий. Пару раз я оскользнулась и упала на ладони и коленки, измазав в сохнущих на прибрежной полосе водорослях рукава и подол белого халата. Но даже через червонные переблески в глазах я видела, что Серафим распахнул дверь дома, перескочил через все ступеньки одним прыжком и мчался сейчас мне навстречу. Когда он затормозил рядом, как на лыжах, проехав сандалиями по мокрости песка последние полметра, я могла только прошептать, сложившись пополам: «Распорядитель….».

Выражение лица Куратора изменилось в течение секунды от озадаченного до тёмно-смурого. Проследив за его взглядом, я обнаружила на своём больничном халате три расплывшихся кровяных пятна: один на животе, а ещё два чуть ниже локтевых сгибов. Серафим расстегнул халат и осторожно задрал пропитанную кровью блузку — на моём животе росчерком алела уже подсохшей корочкой глубокая царапина.

— Руки покажи.

Там дело обстояло хуже. Видимо, я не даже не почувствовала, когда мелкие осколки разлетевшихся от взрыва стёкол успели впиться мне в кожу предплечий. Как хорошо, что я сообразила прикрыть дверцей шкафа и руками своё лицо, потому, что все эти порезы ещё кровоточили, а в одном месте, ближе к запястью, на правой руке торчал кусок стекла.

— Это тебя так в больничке разукрасили? — Куратор оценил сразу всё мои повреждения: порезы, фиолетовые пряди волос, синюшные пятна преимущественно по правой стороне тела, разбитые колени, грязные ладони, кусок ткани, вырезанный из подола юбки и, полные мокрого песка и водорослей, разбухшие от воды сандалии.

Не дожидаясь ответа, он завел меня в кухню, заставил сунуть руки под кран с водой, резко вытащил стекло из руки, бросив его в раковину. Пока он искал что-то в кухонных шкафах, я в прострации смотрела, как кровь из царапин окрашивает воду в розовый оттенок, как кружится осколок в коловороте слива, тихонько постукивая о фаянс раковины. Куратор завернул краны, слегка промокнул кухонным полотенцем мои руки и, дав мне прочитать этикетку на бутылке, вылил жидкость прямо на порезы. Эту боль я хорошо прочувствовала, хотя до сих пор находилась в шоковом состоянии. Серафим ловко закрутил бинты от моих локтей до запястий, а порез на животе залепил куском лейкопластыря на зеленой марле.

— Можно мне переодеться? — только и спросила я, как кукла, позволяя делать с собой все эти манипуляции.

— Нет!

Я через какую-то мерклость смотрела, как, бросив прямо на полу кухни халат и полотенце в красную полоску, Куратор вышел на улицу, громко стукнув резко распахнутой входной дверью. Раздался ещё один глухой удар, и выбитая ногой дверь сарая жалобно заскрипела на вывороченных петлях. Велосипед оказался в хорошем состоянии: спицы колес целыми, цепь недавно смазывали. Серафим приладил на багажник свой джемпер, накрепко притянув его обрывком бечёвки, закрутил рукава рубашки до локтей, а штанины брюк — до колен, превратив их в бриджи. Жестом велел мне садиться позади себя.

Я попросила:

— Давай полетим.

— Нельзя. Наверху, над облаками холодно и мало воздуха, а лететь низко — очень опасно. Не знаю, что ты натворила, но, скорее всего, привлекла внимание и Стрепетов и драконоборцев.

— Я бесиво уничтожила.

Серафим отстранился и недоверчиво посмотрел на меня.

— Это же ведовство. Даже я, скорее всего, не смог бы ничего с ним сделать.

— Ты просто не знаешь о волшебной силе просроченного кефира.

— Слышал термин — дофенизм? Я себя заставляю, иногда прям через силу, относиться к некоторым делам и проблемам с лёгкой отстраненностью, но у меня не очень получается. Я, бывает, так устаю к концу недели, что хоть в розетку меня вставляй для подзарядки.

Мы сидели в сквере, чуть наискось от здания конторы. Кто-то оставил на каменной ограде за скамейкой бутылочку с недопитой кока-колой. Толстая пчела сначала покружилась над нами, потом залетела в прозрачную западню, где сейчас и гудела, ползая по стеклянным стенкам.

Савелий кивнул:

— Вот поэтому я был рад, когда Маруська, наконец, бросила свою работу. Ты хоть удовольствие от неё получаешь, а она так просто отсиживала своё время в похожей конторе. Я раньше, когда был очень недалёким, полагал, что все женщины способны и на работу ходить, и семьёй заниматься. Конечно, есть те, кто искренне свою работу любят и всё успевают. Но если женщине в тягость — нельзя заставлять её ходить за зарплату. И дома нельзя её принуждать что-то делать. Женщина должна накапливать энергию, которой она потом делиться с окружающими. У нее есть только одна работа — быть энергетическим источником для семьи, потому что нет ничего в мире ценнее энергии. А всё остальное она должна делать исключительно по своему хотению.

Я сильно засомневалась, даже уставилась на него с подозрением:

— Какой-то ты сильно правильный, Савелий. Лукавишь, однако.

— Я, правда, так думаю. Сейчас. Вообще-то, я был ужасным мужем почти пятнадцать лет. По молодости знаешь, какой был нравный! Неуемная энергия требовала выхода, поэтому я дебоширил и пьянствовал. Жена тогда со мной натерпелась. Жили под девизом: «от хозяина — чтоб пахло ветром, от хозяйки — дымом». Потом я резко изменился, уверовал, но и в этом меры не знал, был жесток и фанатичен. Супруге тоже пришлось подстраиваться и принять то, к чему душа её была не готова: посты, молитвы, службы, потом йога, медитации, ритриты, вегетарианство. Но она терпела, потом и сама втянулась — привыкла к тому, что много интересных людей вокруг, кое-что стала практиковать сама, вести тренинги по психологии. Тут со мной случилось просветление номер два: я отошел от активных практик, углубился вовнутрь, стал спокойнее. Но Марусе вдруг стало скучно со мной, и она ушла. Мы пожили целый год отдельно. У неё сейчас активно пошло дело с ведением семинаров — народ толпится вокруг, звонит, она всё куда-то ездит… у тебя-то самой как с мужем разошлось?

— Как у всех. Очень любила, но как оказалось, не супруга, а то, что о нём представляла. Скорее, я любила саму идею брака. Сильно замуж хотелось, поэтому, чего не было в человеке, я ему дорисовала. Как оказалось, рисованное было самым главным.

— Сейчас ты иначе бы смогла?

— По расчёту? Вряд ли. Тут мудрой надо быть, а я просто умная.

— Это ж не недостаток.

— Как сказать. У меня был сокурсник, очень консервативный парнишка, он в подгруппе единственный был мужского пола. Когда мы на лабораторной работе обсуждали какой-то философский вопрос, он сначала молчал, а потом выдал: «Девчонки, как же мне вас жалко, потому что вы умные!».

Савелий рассмеялся и выплеснул на землю остатки кока-колы вместе с пчелой, которая оживленно поползла в густую сочную траву.

Уже в конторе я вспомнила о том, как сама не так давно активно практиковала. Искала смыслы и инсайты, формировала намерения. Однажды в течение нескольких дней записывала самые важные свои желания и устремления. Чтобы сжечь листочки, вышла в снежное утро и обратилась к ангелам стихий за поддержкой в воплощении моих замыслов. Бумага не хотела загораться, лишь тлела, поэтому прошло немало времени, прежде чем тугой сверток превратился в пепел. Я разворошила его носком сапога, слегка вдавив в свежий, рыхлый снежок. На работе меня начал преследовать запах… туалета. Куда бы я ни шла, везде присутствовал нездоровый душок. Оказывается, я вдавила пепел не в землю, а в какашку. Это открытие немного уменьшило значимость всей проделанной мною тогда психологической работы.

Неизвестно откуда Серафим принес бинты, йод и одежду. Залепил мои порезы чистыми полосками лейкопластыря, лосьоном оттер лицо и руки от фиолетовых пятен. Сказал, что волосы пока останутся пестрыми. Пока я переодевалась за каменным уступом в шорты и рубашку, спросил, как из подола моей юбки исчез кусок ткани.

Я рассказала ему полуправду. Якобы в больнице увидела Константина, сложила в уме два и два насчет алхимии, пробралась в лабораторию, чтобы уничтожить бесиво, а там меня настиг Распорядитель в теле Эстер, вот и пришлось действовать по обстоятельствам. Куратор слушал меня внимательно, прикрыв глаза и поджав губы. Когда я закончила свою историю, он пронзительно сверкнул синью мне прямо в сердце и сказал, слегка склонив голову к плечу:

— Вот врушка!

Мне было нечего возразить.

Потом Серафим выспрашивал, что Распорядителю известно о заговоре Драконов. Я ответила, что его, серафимовой, смерти желают, чтобы предотвратить грядущее нарушение какого-то вселенского порядка, а не из-за того, что он уже натворил. И мне кажется, что этот упреждающий маневр, по сути своей, большая глупость — как можно наказывать, за то, что ещё не сделал?!

— Ты же можешь передумать.

Куратор откинулся было на муравчатый уступ большого валуна, скрывавшего нас от дороги, поерзал немного, устраиваясь удобнее, потом сдвинулся ниже, примял высокую траву и улегся навзничь.

— Распорядители знают, что меня не остановить. Если я сейчас нарушу посул, то в глазах драконьего рода стану отступником.

Кругом холма, на вершине которого мы сидели, тянулась заросшая чапыжником неудобь. Колючий кустарник скрывал подходы к нескольким рукавам реки, делящей узкую долину на каменистые островки. До этого пару часов мы мчались проселочными дорогами так быстро, что наверняка оторвались от преследователей. Велосипед разбили на подходе к этому месту, налетев в повороте на уступ из светлого гранита. Помню удар, помню, как меня выбило с сиденья велосипеда, потом вдруг сижу и слушаю, что Куратор думает о просёлочных дорогах. Кажется, там, на повороте он как-то наворожил со временем.

Впереди нас ждал долгий переход до моря, поэтому я тоже легла на траву, положив под голову джемпер Серафима.

— Расскажи о заговоре.

— Да нечего тут особо рассказывать. Мы просто хотим вернуться в Завыбель.

— Зачем?

— Ну, не то что бы мы скучаем по людям… да и сама планета, как ни хороша, все-таки не самое прекрасное место из виданных мной миров. Драконов больше тревожит то, что люди один за другим гаснут душами…

— Откуда вы знаете, что нужно людям? Может их всё устраивает.

— Потому что мы видели вас в начале времён, в тот миг, когда все миры восхищенно замерли от нового, доселе невиданного творенья. Тогда все хотели с вами дружить.