Бесплатный фрагмент - Анцерб

Пролог

Он поднял глаза к глубоко-темному небу, усыпанному мириадами звезд. Дрожащее спокойствие столь невесомо, что лишним движением можно спугнуть ускользающее чувство. Алмазные точки в бесконечной высоте напоминали яркие огоньки свечей; каждый вечер их словно зажигала Матерь в память о поднявшихся к ней душах. Сотканное из драгоценной пыли небо умиротворенно обнимало дремлющий мир, объятый запахами цветущей весны и надвигающегося лета — больше месяца оставалось впереди, но смотрящий на россыпь звезд Харрисон Хафнер уже ощущал в легком дуновении ветра пряно-соленый аромат летних ночей.

Звезды бесшумно подмигивали людям внизу; быть может, это ушедшие близкие посылали теплые объятия и старались показать серебряными переливами свое безмолвное присутствие рядом.

По крайней мере, Харрисону хотелось бы в то верить. Пусть даже где-то глубоко в душе.

Двадцать четыре года прошло с того дня, когда жнецы выломали дверь в их квартире на окраине °17-21-20-30. Харрисон помнил тот вечер поминутно: день рождение сестры — Арисы, — торт с тремя свечками, цветные шарики и цветы, доставленные от деда с бабушкой, которые опаздывали на праздник. Младший брат, Давид, спал в кроватке; ему самому только неделю назад исполнился годик. Шестилетний Харри помогал матери на кухне, отец собирал в чемодан одежду, с улыбкой рассказывая о грядущем путешествии. «Представляете, выедем за пределы города, а там — целый мир! Будем выезжать ночью, оно так в дороге проще будет…» Спустя только время Харрисон понял, что улыбался отец наигранно, а «путешествие» было банальной попыткой спастись. Попыткой, увы, заранее обреченной даже не успеть начаться. Ворвавшиеся в квартиру жнецы повязали и вывели старших Хафнеров в двери под истошные мольбы матери, яростное сопротивление отца, надрывный плач Арисы… Маленький Харрисон пытался сделать хотя бы что-то: хватался пальчиками за костюмы жнецов, старался драться; его бесцеремонно оттолкнули вглубь квартиры. Звук бьющегося стекла, рассеченная детская ручка, захлопнутая дверь… Попытка успокоить сестру, разрастающаяся дыра где-то между ребрами и ощущение дикого всеобъемлющего страха. Упершийся взгляд в захлопнутую дверь, остающийся в ушах крик матери и неописуемая боль. Целый час до приезда деда — бесконечно долгий, — а когда побледневший Оберг Авдий вошел в темную разгромленную квартиру, маленький Харри вдруг все понял: родители не вернутся. Больше никогда.

Внезапный порыв ветра задул угасающее пламя полупустой металлической зажигалки. Харрисон, держа зубами сигарету, раздраженно заворчал. Вновь поднял взгляд к небу, силясь увидеть среди сотен тысяч звезд помощи, ответа, подсказки.

Стоила ли борьба риска? Могло ли сопротивление переменить обстановку? Не закрались ли в разросшиеся за последние полтора года ряды организации предатели?

Двадцать четыре года прошло с вечера, который навсегда предопределил путь Харрисона. А сегодня налакированные туфли оказались поцарапаны в первый же день после покупки. На черных брюках тяжело заметить засохшие пятна крови. Рукава белой рубашки закатаны, обнажая оплетенные выступающими венами предплечья. На левом еще можно разглядеть тонкую полоску давно зажившего шрама.

Мужчина достал мобильный телефон. Уведомления приходили одно за другим, световой индикатор только и успевал мигать, оповещая о новом. Зажигалка наконец поддалась, язык пламени воспламенил сигарету, и, глубоко затянувшись, Харрисон открыл сообщение от Оберга: дед переслал короткое видео, что крутили в вечерних новостях. Репортер вещала об открытии нового завода по переработке пищевых отходов, а внизу бегущая строка сообщала куда более значимую информацию.

«Линейный корабль „Спаркл“, переданный Тремя в ведение маркизуса Западных земель Вайса Ольшевского, был подорван в 20:24 вечером первого числа третьего весеннего. Линкор располагался в Кровавом заливе в порту города °18-1-11 и занимал место у бочки №5 в районе Западного морского госпиталя. Взрыв, эквивалентный полутора тоннам тротила, произошел под корпусом „Спаркла“ с левого борта. Носовая часть корабля оказалась катастрофически повреждена. Линкор лег на правый борт и уткнулся мачтами в грунт. Огонь со „Спаркла“ перекинулся на близстоящий „Оракул“. Второй линкор спасти удалось, „Спаркл“ полностью исчез под водой спустя 4 часа 18 минут. Участники диверсии пойманы и переданы жнецам».

Харрисон выдохнул сигаретный дым и, криво усмехнувшись, набрал сообщение в ответ: «Мы скрылись успешно. Одна планируемая потеря. Следы отхода замели, трех жнецов уложили. Закончу с делами, вернусь через неделю-полторы».

Отправлено. Прочитано. Харрисон вынул симкарту и выкинул под дерево, где лежали три бездыханных тела. У машины поодаль сидело два человека — ближайшие друзья и собратья по оружию для Хафнера, — и смотрели на далекие подрагивающие огни °18-1-11. Харрисон же вновь устремил взгляд к небу.

В этот же миг, на те же самые звезды смотрел и Оберг Авдий, стоя у панорамного окна одного из главных небоскребов города °3-6-18-1, раскинувшегося на берегах реки Аэстатс. Тёмный кабинет освещали лишь редкие желтоватые светильники на стенах да тусклый свет экрана телевизора, в котором проплывали изображения сменившего вечерние новости ток-шоу. Книжный шкаф завешан полотнищем, где на черном фоне расцвели терракотовые орнаменты и цветы; один из двух черепов, расположенных на вертикальной оси в центре хоругви, увенчан игольчатым шлемом и заплетён оранжево-перламутровыми листьями, второй — точно грубо обработан, нарочито ужасен с застывшим оскалом заостренных зубов.

В кабинете пахло чистотой, деревом, кожей и благовониями — у небольшого скульптурного изображения Богини Матери в плоской креманке, выполненной из коричневого авантюрина, тлела травяная скрутка. Густой дым скатывался на деревянную столешницу и соскальзывал на пол, растворяясь при падении в воздухе. Можжевельник, полынь, розмарин и еще что-то пряно-свежее, дурманящее… Рядом со статуэткой — золоченая маска, принадлежавшая Обергу. Правда, надевал он ее всего пару раз; но не мог же идейный вдохновитель не сохранять один из главных символов собственной организации.

Авдий, отвернувшись от созерцания ночного города всего на миг, выключил телевизор, нетерпеливо отшвырнул пульт. Тот покатился по длинному столу переговоров и замер у края.

— Уже три года прошло, Оберг, а они до сих пор даже вашего имени не назвали, — развел руками мужчина лет сорока пяти, сидя на кожаном диване в дальнем углу комнаты. — Может, пора перейти к более решительным действиям? Агрессивным? Перешептывания жнецов не прибавят вам веса в глазах простых людей. Им, по правде говоря, плевать на очередной разрушенный правительственный объект. А наши уважаемые верхи будут и дальше молчать, делать вид, будто никаких диссидентов нет, и натравливать на вас своих ищеек. Потери среди жнецов их мало заботят. Пока Трое не ощутят, что трон под ними способен пошатнутся — продолжат разыгрывать спектакль одного актера, где оппозиции не существует. Пока не всколыхнется общество, вы для Трех — не больше чем пыль под ногами. А общество не будет беспокоиться и обращать внимание на первопричину трагедий, пока это не коснется ни отдельных личностей, а сотен, тысяч разом. Кому, как ни тебе, знать об этом?

Оберг, тяжело вздохнув, сел за стол, откинулся на спинку высокого кресла.

Бывший госслужащий, работавший в самом центре Старый Рубежей, в белоснежном столичном граде Мукро, в администрации Трех… Служащий верой и правдой монархам до того самого дня, когда жнецы не забрали в казематы его дочь и зятя. Забрали практически ни за что — за неудачную шутку, глупый разговор, произошедший не в том месте не с теми людьми.

— Ты ведь прекрасно знаешь, «Анцерб» никогда не преследовал грандиозных целей. Наша задача — помогать простым людям. Способствовать их передвижению через таможенные барьеры, спасать от репрессий, вызволять из казематов. Но даже при таких скромных основополагающих задачах за эти три года мы добились многого. Ольшевский сидит смирно, жнецов на Западе стало значительно меньше; новых не засылают, а старые не рискуют совершать облав. Представители «Анцерба» просочились уже на Восток и в Перешеечную область.

— Не спорю, данное утверждение весьма правдиво. Но вы все еще далеки от Центра, и кроме локального уничтожения представителей политсыска и их вотчин мало продвинулись. Диверсии выверенные, но точечные и недостаточно результативные. Вы пытаетесь поразить великана уколом иголки, — собеседник Оберга пожал плечами. — Помогаете сотням, но тысячи все еще захлебываются в крови. К тому же, нужно активизировать действия, пока внимание Трех сосредоточено на гражданской войне на юго-западе и оппозиционных выступлениях Хорста на Севере.

— Ты так легко рассуждаешь о таких вещах, Иммануил; неужели думаешь, что все настолько просто? Что уж сам в тени остаешься?

— Род деятельности предполагает, — названный Иммануил отсалютовал Авдию бокалом с виски. — Или может, ты думаешь, что ваши диверсии сложнее и опаснее, чем контрабанда оружия? Что снабжать тебя или Хорста легко? Иванко хотя бы по-крупному играет, а ты все боишься, — мужчина залпом осушил бокал, оправил воротник накрахмаленной белой рубашки, столь эффектно подчеркивающей смуглость мужской кожи. — Впрочем, вы каждый свою роль отыгрываете, не желая ни сотрудничать полноценно, ни активно людей привлекать. Попрятались, кусаетесь, как мошки, да нашему исполину все нипочем. Вон, Трое свой выводок уже потихоньку начинают к инаугурации готовить.

— Главнокомандующий всё еще не обзавелся наследником, — сорвалось с губ Оберга задумчиво.

Иммануил лишь пожал плечами:

— Это лишь вопрос времени. Да и наличие наследных детей в случае монархов — не всегда гарантия. Трое играют на несколько шагов вперед, а уж Главнокомандующий и подавно. С момента его воцарения все фигуры на шахматной доске власти заметно переместились, а Посол Небесный и Властитель чудным образом оказались в тени нашего прославленного Райана Весселя, — Иммануил криво усмехнулся. — Все это давно уже не просто политическая игра, Оберг. Те мелкие успехи, которыми ты так гордишься, не перевернут ситуацию. Революция — это не только борьба с властью. Это борьба с тем, что в головах у людей. Пока ты будешь спасать по одному человеку, общество будет оставаться подобным болоту. И оно будет поглощать всех, кого ты пытаешься оттуда вытянуть.

— Ох, Грин, я полагал, что тебе выгодно нынешнее положение дел, а ты, оказывается, о благополучии родного отечества беспокоишься, — саркастично проговорил Авдий в ответ.

— Не приписывай мне излишнего благородства. Правда в том, что если твои выступления или противоборство Хорста задушат, то и поставлять мне товары будет некому. Жаль рушить империю, которая строилась таким непосильным трудом.

Оберг промолчал, зная, что обсуждение не приведет ни к чему. Он обернулся к окну, и взгляд его устремился мимо высоток и драматичных шпилей к линии горизонта, к бурлящей реке, что разрезала город на две части.

Там, у заточенной в гранит набережной реки Аэстас, раскинулись тихие жилые кварталы и маленькие уютные заведения. В одном из них — букинистическом магазинчике, срощенным с кофейней, где по окнам тянулись желтые гирлянды-лампочки, — сидела Ариса Хафнер.

Девушка отвела взгляд от экрана телефона и сделала еще несколько небрежных штрихов в альбоме для рисования. Масляный карандаш мягко скользил по бумаге. В этих движениях было трудно прочесть чувства — будто сам процесс отдалился от внутреннего переживания. На эскизе, который должен был стать очередным граффити, проступала несокрушимая воля, скрытая ярость, вызов самому миру. Но чувства, что направляли руку и рождали изображение на бумаге, были иными: глухое волнение, липкий страх, тяжелая, изматывающая тревога.

Дела «Анцерба» принимали совершенно иной оборот, чем когда-то ожидалось. Будто мчащийся на всех парах поезд сошел с рельс и летел в пропасть, неумолимо набирая безрассудную скорость.

Ариса на короткое мгновение даже не узнала альбома в своих руках. Десятки листов, изрисованных эскизами и вариантами агитационных материалов, большая часть из которых уже воплощена в жизнь уличными артами, листовками, вброшенными в информационное пространство символами… Девушка понимала: даже если сейчас повернуть обратно, свернуть обширно разросшуюся за последние месяцы деятельность «Анцерба» — ничего не измениться, инерция потянет дальше. Движения не остановить, не затормозить… И непонятно, что ждет в пропасти.

Ариса рассеянно взяла чашку с кофе, но тут же поставила ее на стол. Заправила за ухо прядь густых рыжих локонов — аромат ванильного парфюма смешивался с приторным запахом краски для волос, — и безжалостно смяла неудавшийся эскиз, вымещая на молочном листе бумаги все свои переживания о судьбе брата.

Харрисон рисковал, постоянно рисковал — это уже даже нельзя было назвать прогулкой по лезвию, это было вальсирование со Смертью на острие.

Скомканный лист направился прямиком в сумку. Все улики должны быть уничтожены подальше от любопытных глаз (даже если таковых рядом не наблюдалось). Ариса планировала вернуться домой, закинуть черновики в камин, чтобы смазанные рисунки вспыхнули пламенем и обратились в пепел. Нужные варианты агитационок показать деду и, получив одобрение, направиться перед рассветом к выбранной стене городского парка, где уже утром для глаз прохожих расцветут увитые плющом и терракотовыми цветами черепа, лежащие на узнаваемой символике правительства Трех.

Все зиждется на почитаемых образах, и именно их святость нужно рушить первым образом.

Легкий укороченный кардиган девушки непозволительно низко сполз по плечу, на долю секунды приоткрыв кружево персикового белья. Ариса торопливо поправила одежду, оглянувшись; в кофейне только и были, что уставшая дремлющая за стойкой бариста, да сидевший в другом конце крохотного полутемного помещения мужчина лет тридцати.

Хафнер вновь поймала себя на том, что задержала внимание на втором посетителе. Он появлялся здесь почти каждый вечер, неизменно занимая дальний столик, укрытый за разросшимися монстерами, папоротниками и высокими книжными стеллажами. Работал за ноутбуком до самого закрытия. И почти каждый вечер они перекидывались с Арисой одним-двумя безмолвными долгими взглядами, изредка улыбаясь. На фоне скромных домишек и атмосферной, но обветшалой набережной его дорогая спортивная машина, стоящая у старого помещения букинистического магазина, казалась чужеродной, почти вызывающей. Сам незнакомец выглядел сдержанно: атлетичная фигура, простая, но безупречно подобранная добротная одежда. Разве что массивные функциональные часы бросались в глаза.

Девушка отвернулась, воскрешая образ мужчины в памяти.

У него были длинные, прямые пальцы; красивые кисти и предплечья. Темноглаз, гладко выбрит, черные волосы уложены назад; очерченная линия подбородка — его портрет, нарисованный углем, затерялся среди эскизов Арисы, вновь поймавшей себя на бесцеремонном рассматривании незнакомца.

Помимо того, что мужчина объективно был притягателен, существовало еще кое-что, заставляющее девушку раз за разом цепляться за него взглядом: в его облике не было ничего, что могло бы вызвать ассоциации с тем, кто он есть на самом деле. Безукоризненная нейтральность тревожила и неизменно порождала беспокойные догадки.

Ариса еще раз обернулась через плечо и пересеклась с внимательным ответным взглядом, но, вместо испуга или желания поскорее отвернуться, она внезапно улыбнулась первой. В районе солнечного сплетения задрожало и запульсировало, расползаясь по телу обжигающим теплом. Секунда. Две. Незнакомец непроизвольным движением кончика языка облизнул верхнюю губу. Почти интимно. Девушка сглотнула. На улице с ревом пронеслись несколько мотоциклистов.

Мужчина разом осушил грубоватый стакан с холодным кофе и, закрыв ноутбук, поднялся, устремляясь к Арисе. В глазах его плясали черти.

В душе же Давида Хафнера отплясывали с совестью сомнения. Уже как несколько часов он должен был быть в своей чудесной квартире; той самой, о которой мечтал с самого детства, но… Возвращаться в пустое холодное пространство не хотелось. Там с новой силой нагрянут мысли, и проще утопить их в работе до полуночи, оставшись в офисе. Хотя вокруг только и говорили, что о подрыве «Спаркла», а потому укоряющие призраки семьи витали рядом.

Сколько лет он не видел родных? Шесть? Восемь? Да даже если бы Давид и захотел встречи — слишком опасно, приведет за собой хвост. Жнецы не преминут возможности проследить за коллегой; а он слишком хорошо понимал, что собой представляет «Анцерб» и кто его возглавляет. Давид не был глуп, давно уже срастил факты и сопоставил происходящее, с ужасом осознав, что является членом семьи преступной группировки.

Семьи, которой для младшего Хафнера уже не было.

Семьи, для которой он тоже стал пустым местом.

Харрисон отрекся от брата, отказалась от внука бабушка. Дед, с разочарованным пониманием отнесшийся к выбору Давида, не мог все же допустить риска общения. Ариса… Ариса любила младшего брата, но простить не могла (или тому виной стало чрезмерное влияние Харрисона?).

Давид сдавленно выдохнул. Цели, до которых дошел, отрады не давали. Быстрое продвижение по карьерной лестнице, дозволение на выбор рабочего направления, покупка жилья в столице с видом на пересечение рек Гаудиум и Волунтас — всё это должно было стать символами его успеха. Но какой в этом был смысл, если радость от свершений оказалось не с кем разделить? Внутренний конфликт не позволял выстраивать комфортную внешнюю коммуникацию. Образ разочарованных родных висел тяжелым мечом над головой.

Давид не чувствовал себя предателем, но и не мог сказать, что выбрал верную дорогу в жизни.

Безусловно, работая в рядах политической полиции, будучи представителем сыска Трех, Хафнер-младший понял: не все жнецы отбитые на голову люди, не все жестокие, не все используют керамбиты и сопровождают людей в казематы; хотя серповидный нож носил каждый — как символ, как знамя… И как собственный ограничитель — напоминание о том, что случится с сонной артерией, если оступишься. Среди жнецов находились и такие, кто занимался цифровой слежкой, составлял отчёты, следил на статистиками, работал чисто с юридическими бумагами… И всё же идейных фанатиков в рядах жнецов было большинство — особенно это касалось дознавателей. Этих «цепных псов», верных до безумия идеалам Трёх, боялись даже коллеги. Для таких долг всегда стоял выше дружбы, совести или здравого смысла. Для таких, кто со спокойной улыбкой ставил галочку напротив чужой жизни.

Давид сохранил ежедневную сводку о происшествиях в западной части города, проверил рабочие уведомления и наличие донесений о содержании столичной периодической печати. Собрался нехотя и неспешно вышел из офиса на улицу. По правую руку оставались парадные двери — над ними точно горел красным символ Трех, — и центральный фасад крыла, в окнах которого даже ночью не потухал свет.

Отдел дознания.

Мороз прошел по коже Давида, и молодой человек поежился. Внезапно рядом остановилась черная машина — еще один характерный символ жнецов, ярко выделяющий носителей звания среди светлых улиц столицы, — и из окна показался давний знакомый Хафнера-младшего.

— Опять кладешь сон на алтарь работы? Или просто кладешь на сон? — хохотнул белокурый парень из машины. — Подбросить может куда?

— Спасибо, Антон, не нужно. Хотел пройтись перед сном. К тому же, завтра выходной, хоть утром ложись.

— В таком случае я погнал; сестра упрямо ждет на ужин.

Машина умчалась в ночь, оставив Давида в пряных объятиях весеннего сумрака. Десятки тысяч огней Мукро отражались в водной глади рек, вокруг трепетала от легких дуновений ветра свежая листва на деревьях, и над всем этим витал запах распускающихся цветов. Запах тонкий, сладкий, с теплыми оттенками и апельсиново-миндальным шлейфом — в это время года город наполнялся различными ароматами, но благоухания акации были самыми желанными и чарующими…

И пока Давид неспешно направлялся домой, наслаждаясь весенней ночью, в Резиденции Трех шли дискуссии — Властитель, Главнокомандующий и Посол Небесный рассматривали варианты того, как можно поставить точку в истории докучавшего «Анцерба».

Ариса. °3-6-18-1

Солнечные лучи скользнули по подушке, дрогнули пушистые ресницы; Ариса открыла глаза. Мягкий сумрак спальни сохраняли плотные шторы. Пахло маслом пачули и апельсиновым ликером. Обнаженной кожей девушка ощущала нежную прохладу ивово-коричневых шелковых простыней. Рядом с Арисой дремал мужчина — еще вчерашним вечером незнакомец, сегодняшним утром он был уже Моро Жан-Паскалем, — грудь его мерно поднималась-опускалась, на плечах виднелись аккуратные следы-полумесяцы от девичьих ногтей. Хафнер несмело дотронулась до его руки, легкими касаниями прошлась по коже шеи, провела тыльной стороной ладони по линии скулы. Моро крепко спал.

Ариса тихо поднялась, окидывая взглядом комнату: темные тона, минимализм в деталях, много зеленых растений. И опять ничего примечательного. Ничего, что могло рассказать о хозяине квартиры. Девушка нахмурилась, пробирая пальцами волосы — вчерашний рассказ Моро о себе звучал достаточно убедительно, чтобы отбросить пустые подозрения. Успешный брокер, переехавший из соседнего города и до сих пор не веривший до конца в дозволение на то спецслужб; с планами столь амбициозными, что бесконечная работа стала стилем жизни; любящий уединение и ставящий во главу угла карьерный рост.

Любящий уединение. Может поэтому Ариса подспудно ощущало родство с ним? Братья и сестра Хафнеры с детских лет отличались молчаливой отстраненностью от людей. Не шибко разговорчивые, скрытные до эмоций, выстраивающие с окружающим такую явную дистанцию, что странным было наличие вообще каких-либо дружеских связей… Зато вдумчивые (если можно было тем оправдать чрезмерность суховатой сдержанности).

Вместе с одеждой по комнате Ариса собирала воспоминания вчерашнего вечера и ночи.

…непринужденный комфортный разговор в кофейне, ненавязчивый обоюдный флирт и невесомые касания руками. Прогулка по набережной, огни ночного утопающего в зелени города, теплый весенний дождь. Обрывки песен и стихов, которые они декларируют друг другу, томные внимательные взгляды. Но вот — его рука обнимает ее за талию, а вот — губы касаются ее лица. Моро прижимает Арису к себе, целует жадно и требовательно…

Девушка подхватила кардиган с пола; ткань пахла парфюмом Моро и автомобильным ароматизатором.

…они садятся в его машину. Рука Моро ложится на колено Арисы и скользит выше. «Следи за дорогой», — сдавленно проговаривает она, но Жан-Паскаль звонко смеется, круто выкручивая руль и делая опасный обгон на перекрестке. Искрящиеся глаза его полны желания и страсти; грубоватыми ласками он вырывает из Арисы хриплые стоны, пока точки городских огней сливаются в дрожащие линии скорости. Риск притягателен. Риск, к которому Ариса так привыкла, дает ощущение жизни и в этот момент…

Хафнер выскользнула из комнаты. Сначала ванна, затем небольшая кухня. В деревянной корзинке лежал покрытый белым налетом горький шоколад и конфеты с черносливом; травяной чай в стеклянном прозрачном чайнике манил золотистыми переливами. На кухне бюстгальтера тоже не нашлось. Единственный предмет одежды, который Ариса всё ещё безуспешно искала.

…она чувствует его возбуждение и понимает, что и сама не может сдержаться. Невольно подается навстречу, желая его прикосновений. Моро целует ее, и девушка отвечает. Неторопливо, страстно, вбирая в себя его запах, вкус, теплоту. Квартира Жан-Паскаля душная, воздух раскален — жарко, нестерпимо жарко, и одежда становится лишним элементом. Время стирается, мир замирает. За окном льет дождь, и запах сырости и листвы наполняет квартиру. Моро, раздвигая колени Арисы, прижимает ее к матрасу. Она обхватывает его талию ногами, принимая в себя. Движения резковатые, глубокие, но в то же время и нежные. Жан-Паскаль хочет дать ей почувствовать, как девушка желанна для него. Не торопится, постепенно наращивает темп, заставляя Арису стонать. Она ловит губами воздух, когда Моро ускоряется, на секунду замирает и выходит, чтобы вновь погрузиться в нее до упора…

Поиски вещей — прогулка по ночным воспоминаниям.

Ариса спешно оделась (так и не найдя бюстгальтера), завязала густые волосы в небрежный пучок, который закрепила подхваченным на столе карандашом. Закинула портфель на плечо, и, обуваясь на ходу, распахнула входную дверь.

— Сбегаешь? — от хриплого сонного голоса Моро Ариса вздрогнула.

Девушка зажмурилась, выругалась одними губами. В следующую секунду, надев маску благородного спокойствия, обернулась.

Мужчина лениво завязывал вокруг бедер полотенце:

— Я вчера осмелился думать, что смогу проснуться раньше и приготовить нам завтрак; как минимум — обменяться контактами. А тут утренний побег.

— Я и без того проспала. Работа не ждет, — Хафнер даже не лгала; поспешно увела взгляд от тела Моро и сглотнула, пытаясь заглушить мысли о том, насколько тот привлекательно выглядел. — Так что, прости, оставляю тебя без совместного завтрака.

— А номер телефона? — услышала она вопрос, уже выбегая к лифту.

— Не помню наизусть. И, боюсь, твой тоже не запишу — телефон сел, — последние слова Ариса проговорила уже из закрывающегося лифта, оставив ухмыляющегося Моро в дверях квартиры.

Хафнер, шумно выдохнув, оперлась спиной о стенку. Тщетная попытка вернуть немного равновесия в накрывшие эмоции. Закрыла глаза, прислушиваясь к сумасшедшему сердцебиению. Черт. Теперь, сколько себя не кори, часов назад не вернешь. Граффити к утру не появилось. Саму Арису, вероятно, уже обыскались. Последнее не вызывало в девушке столько волнений, как невыполненная работа, возложенная обязанностями в «Анцербе». Совесть препарировала тщательно, попранная ответственность точила самотерзание: упущенные возможности не восстанавливаются, а Ариса из-за случайного секса подвела рабочую группу. Среди беспорядочных мыслей одна пульсировала особенно болезненно. «Подвела».

Но «Анцерб» не терпел чувства вины. И никогда не существовал за счет сожалений.

Минут через двадцать девушка выскочила из такси и бросилась к возвышающемуся над площадью зданию — церкви Слез, — со всех сторон окруженному характерной для Запада вечнозеленой растительностью. Крупные кожистые листья после ночного дождя стали еще сочнее. Они, темно-зеленые, точно лакированные с верхней стороны, укутывали расположенный перед зданием обширный мраморный бассейн, в водной глади которого при определённом ракурсе отражалась вся белоснежная церковь, богато украшенная золотой лепниной. Персиковые рассветные лучи делали ее серо-мятный купол аквамариновым.

Ариса быстро взбежала по широким ступеням и нырнула в прохладный, высокий зал. «Группу предупредила. Теперь — за работу. Материалы взять, приступить к фреске. Все остальное — после,» — уговаривала она себя, цепляясь за последние остатки сосредоточенности. Намеренно гнала прочь мысли о предстоящем разговоре с дедом. Старалась не возвращаться к самобичеванию, не прокручивать в голове тот факт, что запланированная агитационная роспись сорвана.

И это была не просто оплошность. Не ошибка, которую можно исправить извинением. Это была настоящая катастрофа.

Теперь нужно вновь искать подходящее время, организовывать охранную группу, изолировать территорию от лишних глаз и проследить, чтобы не заявилась полиция или не выследили оставшиеся в городе немногочисленные жнецы (благо, Оберг уже знал всех их поименно, и, благодаря своим соглядатаям, внимательно следил за работой представителей политсыска).

Оставаясь незамеченной другими мастерами, Ариса нырнула в мастерскую и тут же обмерла.

У окна, меланхолично раскуривая длинную сигарету, стояла Харитина Авдий. Родная бабушка Арисы, во многом символ «Анцерба» — как много раз именно Харитина находила нужные слова для подбодрения уставших бойцов, как много раз воодушевляла самого Оберга не опускать рук, как много идей придумала, как много выгодных связей смогла установить… И как критично и бесстрашно спорила с советом организации о ее роли и методах работы.

Оберг строил «Анцерб». Но Харитина его осмысливала.

В серебристую густую косу немолодой женщины был вплетен шелковый терракотовый платок. Сама она, одетая в классический серый костюм «с мужского плеча», вполне могла претендовать на журнальные обложки.

Лишь только женщина увидела вошедшую Арису, как тут же всплеснула руками:

— О, Матерь! — и бросилась обнимать внучку. — Где ты была, во имя всех Незримых?! Мы уж не знали, о чем думать! Ариса…

Объятия Харитины крепкие, искренние. В них — все волнения, пережитые с Обергом за ушедшую ночь.

— Прости, я подвела… Граффити не сделала, сорвала договоренности и…

— Это все такие мелочи! — Харитина выразительно заглянула в глаза девушки. — Самое главное, что ты цела и невредима. Где ты была? Что случилось? — но не успела Ариса даже подумать над ответом, как бабушка тут же спешно продолжила говорить. — О, нет-нет, подожди! Сначала я сообщу Обергу, что ты в порядке, иначе он всему городу артерии вскроет.

— Я в полном порядке, не беспокойтесь! — девушка в волнении сжала ладонь Харитины. — Просто вчера познакомилась с мужчиной, мы разговорились и времени не заметили… — и ведь не ложь; разве что часть правды.

— Оу!.. — леди Авдий же многозначительно вскинула брови. Прищурилась, и на её губах появилась едва заметная, совершенно непроницаемая улыбка. — Что ж… Обергу я скажу, что ты осталась ночевать у подруги. Так меньше вопросов и меньше волнений, у него все-таки нервы уже не те, что прежде. Но уточню, что ты была вынуждена переночевать, потому что вела наблюдательную работу.

— Наблюдательную? — переспросила Ариса, не сразу уловив ход мысли.

— Конечно, — сухо, почти буднично. — Ты заметила возможную вербовку в кофейне и решила проверить потенциального агента.

— Но…

— Никаких «но», Ариса. Придется обыграть сложившуюся ситуацию в свою пользу, — прежде, чем девушка успела сказать хотя бы что-то, леди Авдий махнула рукой. — Никогда не оправдывайся. Оправдания пахнут слабостью. Учись преподносить любое событие как сознательный выбор, так, чтобы никто даже не посмел задать лишний вопрос, — Харитина выпрямилась, стряхнув с плеча невидимую пылинку. — А после звонка Обергу мы пойдем с тобой купим кофе и все обсудим. Твой таинственный кавалер должен быть дьявольски привлекательным, чтобы объяснить мне твое помутнение, золотко.

— Давай оставим на вечер беседы, у меня работа простаивает, нужно покрывать грунт и…

— Кофе, дорогая леди, не терпит отлагательств! Да и я не выдержу до вечера интриги о твоем новом знакомом. Работа подождет.

Харрисон. °18-1-11

Наконец бумаги подписаны и предпоследний этап переговоров завершен — почти финальная точка в официальной причине прибытия Харрисона в столицу Запада, — роль заместителя деда в его процветающем ресторанном бизнесе Хафнеру даже нравилась. Еще больше нравилось место для ресторана, выбранное Обергом. Заведение бывшего представителя чиновничьего аппарата будет располагаться в самом центре города, напротив администрации и (уже бывшей, в силу сокращения служащих) штаб-квартиры местных жнецов. Прекрасная локация, способная послужить целям «Анцерба».

Харрисон с видимым удовольствием вернулся в номер гостиницы.

Номер безликий и абсолютно чистый — в нем ни намека на истинные задачи мимолётного хозяина; ни единого крючка, за который могло бы зацепиться всевидящие око Трех или их ищеек, — а за окном солнце озаряло умытый легким весенним дождем город. Безмятежный. Почти даже дремлющий.

Взрыв «Спаркла» замяли за ночь. Уже утром новостные сводки гласили о том, что линкор планировался к уничтожению, а пойманные диссиденты ни кто иной, как отпущенный пару недель с психиатрической клиники пациенты, которых «на злодеяние и нарушение общественного спокойствия натолкнул рецидив их эмоционального расстройства». Никто не виноват. Ничто не ударило по состоянию правительственного круга. Взрыв — случайность, так удачно разрешившая «планируемую судьбу «Спаркла».

Оперативно и правдоподобно, увы.

Харрисон ослабил галстук, лениво опустился в кресло напротив панорамного окна. Машинально размял кисти, поправил массивный перстень на указательном пальце. Мысли мужчины неслись вниз, к оставленному у входа в отель терракотовому маслкару. К тому, что сокрыто в его тайнике — золоченые маски, надеваемые представителя «Анцерба», — к тому, что предстоит дальше.

Боевое крыло организации укрывало от ядовитого дождя Трех. Но достаточно ли оно прочно, чтобы пережить надвигающийся шторм?

Предыдущие годы, когда деятельность «Анцерба» была сосредоточена в руках Оберга и Харитины, опасность ощущалось не так остро. Более приглушённо, словно дальний, тревожный гул. Чета Авдиев рассудительна, в высшей степени прагматична. Одаренные стратеги, привыкшие выстраивать свои шаги с математической точностью, искусно лавируя между показной лояльностью к Трём и скрытым сопротивлением. И всегда то, ради чего организация создавалась, во имя чего функционировала, осуществлялось безукоризненно: помощь людям, оказавшимся в пасти правительственной кары. Методичное уничтожение точек базирования жнецов, казематов и камер допросов. Перехват захваченных людей и попытки скрыть невиновных, перевезти через внутренние границы, спрятать в укромных местах…

Подрывная деятельность началась позже. Когда Оберг познакомился с Иммануилом Грином, влиятельным бизнесменом (и Преступным князем) Перешеечной области, когда Харитина установила дружественную переписку с Вельдан Хорст (не просто женой Маркизуса Северных земель, но и значимым таможенным бароном). Когда самому Харрисону позволили непосредственно участвовать в жизни «Анцерба» и вербовать людей — и вместе с молодой бурлящей кровью в организацию пришли глобальные идеи.

Основатели ратовали за противостояние, а последователи жаждали борьбы. И когда Оберг представил «Анцербу» Харрисона, как равного себе, организация обрела новое дыхание — и это было дыхание желания мести.

Ни одна крупная демонстрация последних лет не проходила без участия «Анцерба». Ни одна диверсия не обошлась без их невидимого влияния. Сопротивление вдохновлялось стараниями тайного собратства.

Люди в один миг боялись и восхищались, остерегались непредсказуемых борцов и молились об их здравии. Корили организацию, когда гибли невиновные, но восхваляли, когда жнецы раз за разом не могли выследить подобных им теней — люди «Анцерба» растворялись в толпе, терялись среди улиц Земель, их взрастивших.

Терракотовый цвет, и до того любимый на Западе из-за местного фольклора и древних легенд, стал знаменем организации. Поддерживающие движение люди стали использовать оттенки терракоты чаще — незримая поддержка, неозвученное согласие. Трое многое могли запретить, но не в силах были уничтожить цвет. Да и не могли они точно отделить тех, кто использует его в знак сопричастности к неугодной организации, от тех, кто просто оказался под подозрением, не имея в использовании цвета никакого антиправительственного умысла.

Правительство не позволяло распространяться волнениям, фальсифицировало факты и скрывало истинное положение дел. За пределом Западных земель преступная группировка оставалась не более чем слухом. На Западе же слухи обращались в догадки и надежду.

Харрисон дотянулся до стационарного телефона. Взял трубку, ввел код, затем еще один, потом только номер. Бесчувственный голос заученно повторил условия междугороднего звонка. Где-то на фоне раздался почти неразличимый щелчок; заметить его можно только зная, что он есть — начало записи разговора, который затем попадет в бесконечную базу жнецов. Гудки.

Трое сами создали себе трех врагов: гражданскую войну на юге, сокрытое диверсионное движение на Западе и авторитетного лидера на Севере. Но, несмотря на всё, нельзя было не признавать силы и ума монархов. Они не просто удерживали власть — они олицетворяли её, не допуская малейших сомнений в своей непогрешимости. Их правление было подобно идеальной машине, которая продолжала безупречно работать, несмотря на любые внешние и внутренние потрясения. Образ спокойствия и процветания, создаваемый ими, казался настолько безупречным, что сомнение в нём становилось невозможным.

С появлением «Анцерба» для большинства граждан не изменилось ничего. Для тех, кто предпочел скрывать лица за золотыми масками организации, началась сложная и серьезная игра.

На кону — жизнь, а оступиться на игральном поле слишком просто.

— Алло? — девичий голос как бальзам на душу.

Напряженный Харрисон даже выдохнул мягче, бессознательно меняясь в лице:

— Малышка Ари, доброго дня! Прости, что не позвонил с утра; начали переговоры совсем рано и только освободились. Всё успешно, нам дали добро на открытие заведения, остаются формальности.

— Ри! — взволнованный голос сестры нежен. — Очень рада тебя слышать и узнавать с твоих уст приятные новости! Дизайн утвердили? Когда ты вернешься домой?

— Дизайн — да, но у нас остается запара с документами. Я подписал прошение Ольшевскому, чтобы он поспособствовал ускорению процесса изучения бумаг специалистами. Обещают за месяц-полтора все согласовать…

Вместо дежурных фраз хотелось кричать о другом, рассказать о морском порту, о том, как с лица чуть не слетела маска. О том, как в ту секунду рухнуло сердце, и жизнь промелькнула перед глазами. О перестрелке со жнецами и о том, как выгодно заведение будет расположено для целей «Анцерба». Спросить, все ли спокойно дома, выполнена ли запланированная роспись стены и достаточно ли рассудительно ведет себя Ариса, не подвергает ли жизнь лишнему риску…

Но вместо этого слова, вырываемые через силу из сюжета очередного спектакля. Харрисон продолжил:

— Дома буду, наверное, дней через шесть. Подпишу свои финальные бумаги и выдвинусь обратно. Благо, внутренние границы никакие не пересекаю, так что обойдусь без пачки бумаг и часов на таможенном посту, — в попытке пошутить скользнула усталость и ядовитая насмешка. — Как работа с фресками храма?

— Работаю. Сегодня опоздала немного, правда, но все в норме

Это, наверное, стало особенным умением — находить истинный смысл за непримечательными фразами. Ариса рассказывала последние новости, и сердце Харрисона билось спокойнее и ровнее. С сестрой все в порядке. С семьей все в порядке. Еще час прожит в безопасности. И от понимания, что дом цел и невредим, мужчина ощущал себя сильнее. Маленький кораблик, выполнивший опасный маневр среди скалистого морского лабиринта. И на короткий миг всё остальное исчезало, теряя смысл и значение. Впрочем, давно уже значение имело лишь то, что происходило здесь и сейчас. «Анцерб» жил мгновением, и всё, что выходило за пределы настоящего, казалось несущественным, лишённым веса. Где-то внутри Харрисон знал, что такое отношение напрасно, что оно губительно и влечет беду к хранимому Обергом очагу зачатка западного диссидентства.

Также губительно, как и «новая кровь», несущая за собой открытую агрессию.

А еще Харрисон с ужасом понимал, что и сам является этой новой кровью. Понимал, что желание мести туманит рассудок и завязывает плотной лентой глаза. Месть никого не возвратит. Не повернет времени вспять. Но как забыть тот вечер в родном доме? Как стереть из памяти лица родителей и крик крошки Арисы? Как убить в себе того маленького, слабого и напуганного Харрисона в пустом темном коридоре? Мальчика, который отчаянно хотел все исправить?

Мужчина, смотрящий в одну точку, прокрутил перстень на пальце, тяжело сглатывая.

— .. и тогда он перенес день сдачи росписи на целую неделю, представляешь? Хотя мы говорили, что даже первоначальные сроки просто сумасшедшие в своей нереалистичности. Наши мастера еще не завершили мозаику на фронтонах, еще не завершена роспись свода… Они просто не представляют масштаб работы! — в трубке на пару секунд воцарилось дрожащее молчание. Где-то вдалеке еле различимы редкие однотонные моносигналы. Как писк досаждающего комара. Прихлопнуть бы. — Ри, ты слушаешь меня?

— Внимательно. Просто устал.

Молчание с пару секунд.

— Мы ждем тебя дома.

— Знаю. Скоро вернусь, — Харрисон потянулся к сигаретам, лежащим у массивной стеклянной пепельницы. — Но раньше меня в любом случае приедет Деметрий. Я передал с ним пачку бумаг для Оберга. Проследи, чтобы он сразу к Авдию направился, а не пошел кутить по барам.

— Ты предлагаешь мне сыграть роль няньки? — Ариса недовольно хмыкнула. — Да еще и для Лерэ? Будто не знаешь, что меня воротит от одного его только вида.

— И это тоже знаю. Я уже сказал ему, что если еще раз попробует к тебе подкатить свои яйца — останется без них, — Харрисон закурил, блаженно прикрывая глаза. — Но он тот человек, кому я могу доверять. В этом году десять лет дружбы будет, юбилей…

— Или срок.

— Ариса! — мужчина не смог сдержать смешка. Сигаретный дым вышел носом и растворился в воздухе номера туманным призраком. — Попрошу заметить, вы все эти годы вполне неплохо общались…

— До того момента, когда он решил, что идеальный для меня мужчина.

— С этим он ошибся, конечно, — Харрисон усмехнулся. — В любом случае, проследи пожалуйста, чтобы все документы для Оберга оказались у Оберга. А если Деметрий забудет о моем предостережении — напомни ему. Я повторю еще раз, Ариса: я всегда на твоей стороне, — мужчина услышал, как девушку окликнула главный мастер художественных работ. — Всё, я и без того тебя отвлек. Береги себя, малышка Ари; до встречи.

— До встречи, Ри! Целую! — коротко ответила Ариса. В следующую секунду Харрисон услышал быстрые гудки.

Мужчина сделал глубокую затяжку, устремляя взгляд на стеклянные высотки города, утопающие в нежных весенних лучах полуденного солнца. Ничего не напоминало о прошедшем дожде.

Впереди долгие день. Янтарь перстня теплился огнем.

***

«..Западный край всегда был живописен: берега белого песка, омываемые Большой водой, к звездным небесам летели верхушки покрытых лесами гор; раскинувшиеся перед взором просторы, усыпанные цветами разнообразной палитры, и вечнозеленые папоротники… Все словно создавало живое полотно, наполненное яркими красками и ароматами. Солнце, погружающееся за горизонт, тонко и нежно раскрашивало небо в разные оттенки — от пастельных розовых и лиловых до ярких оранжевых и глубоких синих. Прогулка по этой долженствующей красоты местности переносила в сказочный мир, где каждый элемент природы был будто тщательно вырезан из самых ярких и зеленых пигментов фантазии. Каждый вздох наполнялся свежим воздухом, пропитанным запахом разнообразных растений и деревьев. Завораживающие виды и уникальные ландшафты Западного края были неиссякаемым источником вдохновения и силы; в каждом уголке этой земли таилась своя история, свой мир, готовый передать свою неповторимую энергию всем, кто посмел оказаться в его объятиях. Так прекрасен и приветлив был этот край, что стекались сюда люди со всех сторон света, и каждый восхищался и воспевал его неземную красоту…

Возмутились тогда Жители Небесного чертога, услышав, что сравнивают люди свой земли с их божественным домом — спустились Небожители и увидели красоты человеческого мира, сопоставимые с их собственным. «Не должно людям сравнивать себя с богами!» — воскликнули они и решили утопить эту землю, погрузить ее эту под толщу воды. Взглянул Океан на Запад, да не смог накрыть его волнами своими; и тогда Жители Небесного чертога накрыли земли Западные тучами низкими и черными, вспороли их, и полились великие дожди, которым суждено было лить вечность целую, пока весь Запад не погрузится в воду. От прочей земли, ими созданной, отделили Небожители Запад горными массивами неприступными — назвали их домом своим вторым, Чертоги себе новые воздвигли, и сели на вершины горные, чтобы наблюдать за исчезновением края вечнозеленого.

Съедала вода горы, вершины которых хватали раньше облака — одни острова оставались, — грызла берега, переполняла озера так, что те в залив обратились. Поднялась тогда со своей вершины милостивая Богиня Матерь, вплетающая всегда цветы Запада в волосы свои золотые; Матерь, что слезы свои во времена прежние в звездные дорожки над головами людей соткала. Сняла она с плеч терракотовую шаль и укутала Запад от воды, льющейся с небес.

С тех пор стала Матерь главной покровительницей Запада, и жгут люди скрутки цветов и трав ее любимых, чтобы окутывал край аромат благословенный, и на сердце Матери тепло становилось от любви людской. Бывшие облака на краю земли обратились туманной завесой островов, что отныне были названы Теневыми берегами. Стал с тех пор терракотовый цвет символом Западных земель..»

Мужчина закрывает книгу, оборачивается к темноволосому мальчугану, лежащему на кровати, и нежно треплет по голове. Мальчик потирает сонные глаза, льнет щекой к отцовской руке; ощущает кожей холод золотого перстня. С улицы, сквозь окно детской комнаты, проникает яркий свет желтого фонаря, создавая уютную атмосферу. В этом свете камень кольца словно вспыхивает изнутри, излучая приятное тепло.

Первое детское воспоминание. Маленький Харрисон еще не знает, что зимний вечер останется в его памяти яркой вспышкой и огнем янтаря, падающим крупными хлопьями снегом и теплом отцовской ладони.

— А теперь время спать, Харри, — отец мягко улыбается, целуя мальчика в макушку.

***

Близилась ночь.

Харрисон стоял, опершись предплечьями о художественный кованый парапет набережной, и смотрел на утопающее в водах Кровавого залива заходящее солнце. Яркими оттенками теплых цветов раскрасился горизонт. Пушистые облака замерли причудливыми силуэтами в темнеющем небе, а среди них проглядывала тонкая косточка месяца. Легкая прохлада скользила под ткань рубашки, под длинный черный плащ. Кожаные наплечники делали Хафнера похожим на вестника Сумрачной — древнего божества смерти, сестры Хозяйки Ледяных болот, в которых верили многие сотни лет назад в Северных землях. Память об этих образах сохранилась разве что в сказках тех мест… Харрисон почти любовно вспомнил подаренный Арисой томик Сказаний.

Мужчина оглянулся по сторонам, оценивая прогуливающихся по набережной людей, наслаждающихся приятной вечерней прохладой, стелющейся от залива. Незнакомцы проходили мимо, смеясь, обсуждая пустяки, утопая в мягком забытьи повседневности. Они не смотрели в сторону Хафнера. Они не знали.

И не должны были знать.

Он закурил, прикрывая по-привычке огонек рукой. Перекинул сигарету языком в другую сторону, пуская густой дым вниз и ловя в бликах воды золотые вспышки.

Золото.

Маски «Анцерба» появились не только из необходимости скрыть лица сопротивления, они стали данью зетертому прошлому, памяти старым временам, когда защитники древнего еще Запада раскрашивали свои лица. Маски родились из отчаяния уставших верноподданных. Маски родились из веры в сопротивления цвета терракоты вечернего неба. За их золотом никто не увидит страх. За замершей ухмылкой никто не разглядит сомнений. Когда Харрисон впервые надел свою маску, он понял: она не скрывает — она обнажает. Обнажает то, что в сердце каждого из анцербовцев остались не имена, не судьбы, не сожаления, а лишь голая неукротимая воля, граничащая с безрассудством и готовностью к последнему глотку воздуха. Смелость на грани с безысходностью. В маске он не был Харрисоном Хафнером. Он был голосом Запада. Он показывал, что даже в самом сердце тьмы Государства люди продолжали носить свет на лице.

Харрисон сощурился, переводя взгляд к горизонту. Ощущал каждую утомленную мышцу своего тела. И силу в руках. Дорога долгая, но он вполне к ней привык. Его растил борцом Оберг, его растила лидером Харитина. Они научили его быть тем, кем он должен был стать… Тем, кем он сам себя делал. Взращивал неукротимость, подпитывая ее обидой и желанием отмщения.

Мужчина хмыкнул. Оббил с сигареты пепел, а затем, помедлив, кинул ее вниз, в темные воды.

Протяжный гудок парохода прервал идиллию монотонных звуков вечера, и пара перепуганных чаек сорвалась с волнореза в воздух.

К Хафнеру подошла девушка, одетая в черное пальто. Темные волосы ее были убраны в тугой хвост, небольшая брошь с терракотовым цветком на лацкане оставалась практически незаметной для быстрого взгляда.

— Нам сообщили, что на территории Холодного Штиля вчера шли ожесточенные бои. Войска Трех оттеснили наших названных союзников на старую линию обороны, — тихий, но волевой голос девушки не мог даже ветер подхватить, чтобы донести до лишних ушей. — На горном перешейке Ниргоза сегодня в полдень наша группа подожгла девять релейных шкафов светофоров на железнодорожном перегоне. Прямо по пути следования переправки грузов в зону боевых действий, — небольшая пауза. — Потребуется время для восстановления. Это шанс Штилю для контратаки и нам для подготовки запланированного действа на Востоке.

— Нам еще рано, — отозвался Харрисон безэмоционально. — Как сработала группа в Аррогансе?

Собеседница ответила не сразу.

— Двое убиты при сопротивлении в момент задержания. Третий самоустранился. Еще двое не раскрылись.

Харрисон тяжело кивнул, скользнув взглядом по водной глади:

— Надеюсь, Штиль не растеряется и начнет действовать. Потери не должны быть напрасными…

— Насколько мне известно, Трое перенаправили «Горгону» с южного берега к перешейку.

— Это точно?

— Информация проверена через несколько каналов, в том числе от моего столичного приятеля. Он не был единственным источником, но его данные совпали с тем, что я получила от шпионов «Анцерба». Мы с ним работаем давно. Он не подводил.

Хафнер не сдержал дрожащего выдоха — близость этой группы специального назначения к людям «Анцерба» не сулила ничего хорошего, — и нервно побарабанил пальцами по парапету.

— Пусть пока наши сидят спокойно и ничего не предпринимают, мне необходимо посоветоваться с Обергом. Все дальнейшие действия после дополнительного сообщения.

Девушка коротко склонила голову.

Ариса. °3-6-18-1

— Ариса!

Хафнер, еле удерживающая в руках многочисленные ватманы, обернулась.

Вечернее солнце скользило золотистыми змейками по извилистым очертаниям сочной листвы, озаряло умытый дождем город. На парковке по другую сторону площади выделялась спортивная машина, которую Хафнер узнала сразу, как только вышла из храма; Ариса постаралась поскорее скрыться в парке, но владелец спорткара, выскользнув из соседнего магазинчика, успел заметить девушку и окликнуть, приближаясь быстрым шагом.

— Добрый вечер, — Хафнер сдержано поздоровалась, умело скрывая, как сердце в груди сделало кульбит и рухнуло в низ живота. Целый день Ариса старалась не вспоминать Моро и даже вполне удачно укротила нерациональные эмоции, которые раз за разом возникали следом за случайной мыслью, где фигурировал Жан-Паскаль. Но стоило мужчине лишь появиться перед ней, как разум тут же покорно отступил на задний план. — Что ты здесь делаешь?..

— Ты сама вчера рассказывала о своей работе, — Моро перенял у Арисы ватманы, на долю секунды оказываясь от нее в паре сантиметров. Легкий порыв ветра. Девушка отчетливо ощутила аромат мужского парфюма и кожи и вздрогнула. — А в °3-6-18-1, насколько мне известно, есть только одна Церковь Слез. Я примерно прикинул, во сколько ты можешь освободиться; взял ноутбук с собой, немного поработал на террасе вот того ресторанчика, — Моро кивнул в сторону. — Повара, скажем прямо, там отвратные, но что делает бармен!..

— Я не про это, — осторожно прервала мужчину Ариса, незаметно поправляя волосы, собранные в небрежный пучок на голове, закрепленный кистями. — Зачем ты здесь?

Моро, внимательно смотря Арисе в глаза, с пару секунд помолчал.

— Мне хотелось тебя увидеть, — тихий серьезный ответ. Затем Жан-Паскаль улыбнулся, пожимая плечами. — К тому же, я задолжал тебе завтрак. Позволь хотя бы угощу ужином. Я знаю прекрасное заведение с умопомрачительной панорамой на реку, тебе должно понравиться. Если, конечно, — он на мгновение замолчал, — тебе будет хотеться, чтобы я украл еще один твой вечер.

— Не боишься, что пытаешься украсть меня у кого-то?

Моро залился звонким смехом. Высоко поднял голову к небу, так, что скрытая воротом рубашки массивная цепь натянулась на его горле.

— Твое желание, и я заберу тебя у самой Богини Матери, — почти проворковал мужчина, вновь посмотрев в глаза Арисы. Его, практически черные, в ее голубые.

Ариса солгала бы, если бы попыталась сказать, что от взгляда Жан-Паскаля у нее не заходилось сердце. Согласиться на предложение хотелось до невыносимости, но вина за сорванную роспись всё ещё не оставляла. Секундное ощущение, что она снова теряет контроль над собой, позволяя его присутствию заполнять пространство между ними. Но Имени Моро в базе жнецов доверенный Оберга не нашел. Роспись стены вновь назначена на предрассветное время. Харрисон в отъезде. У четы Авдиев заключительный вечерний прием Иммануила Грина.

— Мне будет нужно освободиться в девять, — проговорила Ариса тихо, но твердо.

— Хорошо. После ужина я отвезу тебя, куда скажешь.

Медленно вечерело.

Плетеные кресла террасы. Мягкий плед на плечах защищал от прохлады ветра с реки. Панорама новой застройки города отражалась в спокойных водах, а закатное солнце расписывало стекло высоток в нежные оттенки розового. Все это, вместе с неторопливыми светскими разговорами, создавало атмосферу умиротворения.

Моро был галантен и обходителен, умело вел беседу и умел слушать — он не смотрел на собеседника, а словно заглядывал ему в душу, стараясь понять то, что хотелось скрыть, — подкупал начитанностью и широтой кругозора. Впервые за очень долгое время Ариса действительно погрузилась в общение, забывая о происходящих вокруг неурядицах, тревожащих сердце вопросах. Мир вокруг словно мерк, все его испытания и злободневные события испарялись в теплых объятиях весеннего вечера, в темных глазах мужчины напротив.

Когда Ариса становилась частью «Анцерба», то понимала, насколько изменится жизнь. Общение с людьми стало требовать от неё предельной избирательности и осторожности. Теперь каждый её шаг, каждое слово должно было быть тщательно продумано, взвешено, потому что тайна организации — главная ценность, и Ариса не могла позволить себе ни малейшей ошибки. Девушка рассталась со своим возлюбленным, потому что знала: сохранение секретов «Анцерба» важнее личных чувств, а жених не мог быть посвящен в тайны организации. Она не могла оставаться рядом с ним, так как он всё равно заметил бы перемены. Её отсутствие по вечерам и ночам, её глубокая осведомленность о событиях антиправительственного движения не могли не вызвать вопросов.

А потом… Среди «Анцерба» не оказалось того, кто мог бы покорить сердце своевольной Арисы. Несмотря на все усилия Деметрия, его ухаживания стали для неё почти оскорбительными — слишком навязчивые, слишком лишённые искреннего глубокого интереса. А среди «непосвящённых» девушка не могла найти той эмоциональной отдачи, что так ей была нужна. «Анцерб» и живопись стали единственным убежищем и единственным смыслом. Работа, работа, работа — и никому не доставало сил вырвать Хафнер из порочного круга.

Да и не хотела Ариса быть из него вырванной.

Моро же обладал магнетической внутренней привлекательностью, бешеная энергия от него ощущалась даже издалека. Ариса, допоздна засиживаясь в букинистической кофейне за работой над эскизами, часто наблюдала за мужчиной, начавшим появляться там с пару месяцев назад. Он упирал сосредоточенный взгляд в монитор, пил пустой черный кофе и каждый раз, уходя, оставлял щедрые чаевые полусонным бариста, вне зависимости от качества их работы.

Но а пока был вид на реку и высотки, был разговор за бокалом белого сухого; и порой этими мгновениями Ариса ловила себя на мысли, что представляет теоретическое знакомство Жан-Паскаля с Харрисоном. Как бы отреагировал брат? Как бы оценил нового знакомого сестры? Ощутил бы то же напряженное недоверие, что в первые минуты испытывала к Моро Ариса? Увидел бы в Моро что-то чуждое, что-то слишком аккуратное в его неприметности? Или, наоборот, обычного человека, мечущегося между работой и свободой?

А следом за этими вопросами следовали и другие: какого мировоззрения придерживается Моро? Истинно верный ли он подданный Трех, или в сердце его клубятся сомнении и страхи перед скрежетом серповидных керамбитов по стеклам укромного убежища-дома? Может он живет и наслаждается жизнью, не испытывая тревог о завтрашнем дне? Как относится к «терракотовой идеологии», что «ядом расползается по западу»? Насколько он честен? Насколько свят? Насколько хорошо умеет хранить секреты и какие из тайн можно поведать его душе? Стоил ли он того риска — позволить себе хоть на мгновение ослабить осторожность?

И какие тайны может поведать он сам?

Впрочем, весь этот сонм вопросов неукоснительно следовал за Арисой, когда она начинала любое общение с любым человеком «извне». Привычка, рефлекс или отчаянное чувство самосохранения — все в один миг играло основополагающую роль. Но… С Моро было непривычно легко, и Хафнер позволила себе на время, пусть даже непродолжительное, сыграть роль непринужденной девушки, занимающейся искусством и берущей от жизни всё. Казалось ли ей, будто бы она обманывает кого-то? Пожалуй, нет — главное оставаться честной с собой, и Ариса честно себе признавалась, что компания Жан-Паскаля была ей приятна, а его ухаживания согревали сердце куда опаснее, чем позволял разум.

Девушка наблюдала за движениями рук мужчины, пока тот пересказывал сюжет любимого фильма. Сама неосознанно вела пальцем по ободку высокого бокала и пыталась зацепиться хотя бы за что-то в словах Моро, что могло бы заставить ее напрячься. Но не находила. Ни подмены интонаций, ни той пустоты за фразами, которую научилась слышать в голосах двойных агентов. Ничего. Только тихая, чуть сухая страсть интеллектуала, умеющего говорить о вещах, которые он любит.

— У тебя очень испытующий взгляд, Ариса, — наконец заметил Моро, улыбаясь уголком губ. — Такое чувство, будто ты пытаешься меня вскрыть.

— Это тебя пугает?

— Скорее интригует, — отозвался он, отпивая воду из бокала. — И немного заводит.

— Я художник, Моро. И привыкла пытаться рассмотреть то, что скрывается в глубине глаз напротив. Самые лучшие портреты всегда рождаются, когда понимаешь, как человек думает и как ощущает мир.

— Да, художник, — протянул он, облизнув губы. — С вами, с творческими людьми, всегда непросто. Очень тонкая грань между игрой и искренностью, — она чуть склонила голову, а меж тем Жан-Паскаль продолжал. — Вы всегда видите больше, чем положено. А говорите — меньше. С тобой не покидает ощущение, что чем ближе подходишь, тем меньше видишь.

— Может ты просто пока еще смотришь не под тем углом. Знаешь, порой, чтобы разглядеть суть и увидеть среди разрозненных мазков целую композицию, стоит отойти.

— Или подойти почти впритык.

— Опасный метод.

— Только если боишься, что полотно ответит взглядом, — добродушно усмехнулся он. Затем сделал глоток воды и, как бы между прочим, добавил. — Извини, если слишком наседаю. Просто мне слишком любопытно твое мироощущение. Я в своей рабочей рутине редко сталкиваюсь с чем-то… Вдохновенным. У нас все сильно проще: цифры, решения, счета. А у тебя настроение, жест, свет, эмоции в глубине глаз, — Моро бархатисто посмеялся. — Ты интуицией ведешь, а я — вероятностями.

— Я смотрю на тебя так по той же причине, — Ариса перекинула волосы на другую сторону, и мужчина проследил за ее движением с поволокой в глазах.

— Говорят, что художники не умеют отпускать то, что делает их сердце громче.

— Расскажи мне чуть больше о своей работе, — проговорила девушка, словно пропуская его фразу мимо.

И в какой-то момент, даже не заметив, как это вышло, она начала просто слушать не анализируя. Моро же, казалось, почувствовал этот момент. Его рассказ замедлился. Он, словно невзначай, коснулся её руки. Провел пальцами чуть выше по запястью, то ли поглаживая, то ли легко массируя. Улыбнулся обезоруживающей улыбкой, не переставая говорить и спрашивать.

Ариса не одернула руку. Лишь почувствовала, как горячо стало в груди. Подумала о том, что самоощущение напоминало помутнение. И так некстати вспомнилось, как звучит голос Моро, когда он и сам теряется, переставая контролировать интонацию.

Их обнимал ласковый вечер. На розовеющем небе вспыхивали первые звезды.

А когда спортивная машина бесшумно остановилась на полупустой парковке, и за темной кроной деревьев проглядывали очертания загородного дома, на часах давно перевалило заполночь. Безветренная тёплая ночь обволакивала мягкими сумерками дремлющий мир.

Ариса, до сих пор не понимающая, как семь часов пролетели за пару минут, на мгновение задержалась в машине — что-то внутри умоляло задержаться, — смотря на дорожки света фар.

— Спасибо за вечер, — хрипло проговорил Моро, не убирая руки с руля и не спуская глаз с высящегося впереди поместья. Он словно избегал смотреть на сидящую рядом девушку, точно одно неверное движение могло многое переменить его стойкое (почти) намерение ее не задерживать.

— Взаимно.

Ее взгляд невольно скользнул по мужчине, по его жилистым рукам, по шее, по грубой цепи… Арисе бы потянуться к ручке двери, уйти; но внутреннее нежелание покинуть машину вынуждало неспешно застегивать сумку.

— Тебе точно уже пора уходить?

— Да.

— Я смогу увидеть тебя завтра?

— О сегодняшней встрече ты не спрашивал.

Моро, весь вечер не предпринимавший попыток излишне приблизиться, дотронулся до лица Арисы и увлёк её в поцелуй.

— В таком случае я украду ещё немного твоего времени, — проговорил мужчина горячим шёпотом в губы Хафнер.

Девушка обняла его за шею, чувствуя, как разгорается под ребрами и расползается по телу пьянительное чувство слабости. Думать не хотелось. Анализировать не хотелось. Было лишь желание раствориться в близости, забыться в крепких объятиях. Почувствовать себя живой и свободной — не обремененной оковами «Анцерба», способной на глупости и необдуманные решения.

Рука Моро соскользнула с руля под девичий кардиган. Холодные пальцы коснулись горячей кожи талии — лёгкий стон Арисы, движение навстречу, — и поднялись к груди.

На мгновение весь мир сузился до запаха кожи, тяжёлого дыхания, стука сердца в темноте.

— К слову, у тебя очаровательное бельё, — Моро улыбнулся, прикусывая кожу на шее Арисы, — которое ты у меня оставила утром… Если бы ты знала, как тяжело мне было весь вечер, зная, что ты без него…

— Много фантазировал?

— До тумана в голове…

Жан-Паскаль потянул Арису на себя, усаживая на свои колени. Теснота машины вынуждала быть еще ближе, еще раскаленнее делался воздух, пропитанный резковатым парфюмом и нежным ароматом распустившейся акации. Издали, с оживленной трассы, доносился шум проезжающих машин. Откуда-то со стороны набережной долетали отзвуки играющей музыкальной группы. В спорткаре же горячие поцелуи сопровождали касания рук, но…

Хафнер, уперев ладони о грудь Моро, отстранилась, почти с насмешкой глядя в его затуманенные желанием глаза.

— Доброй ночи, Моро, — девушка оправила кардиган и потянулась за сумкой. — Давай встретимся, когда в твоих мыслях хотя бы немного прояснится от тумана.

И, прежде чем мужчина успел среагировать, выскользнула из машины, тряхнув копной густых вьющихся волос.

Жизнь в Государстве научила одной простой истине: сладкая иллюзия не перестает быть иллюзией.

Давид. Мукро

Ночь еще держала в крепких объятиях город. Серые предрассветные сумерки закрадывались в квартиру-студию неслышными шагами, несли за собой дуновения свежего ветра и аромат соленой воды, которой славилась река Гаудиум.

Свет выключен. Единственный источник голубоватого свечения — работающий стеклянный чайник. Кровать расправлена. Белоснежное постельное белье небрежно помято. Из раскрытых дверей шкафа виднелись идеально выглаженные костюмы. Из распахнутого окна лоджии лилась нежная птичья трель — дрожащее спокойствие и почти сюрреалистичное умиротворение. В высотке напротив не горели огни, даже дома поодаль еще спали; но за кромкой воды Гаудиума начинали поблескивать оранжевые всполохи близящегося солнца. Редкие машины проносились с мерным жужжанием по мосту с белоснежными арками (как удачно как-то выразился коллега — напоминающими рыбий скелет).

Давид, залив кофе крутым кипятком, не торопясь вышел на лоджию. Поставил литровую чашку на белый минималистичный столик, оперся предплечьями о подоконник, устремляя взгляд на дремлющую реку.

Мукро. Столица была величественно красива. Белоснежный город, увитый зеленью, так напоминал изобилующий растительностью родной край… То не была тоска по дому. То была тоска по теплым и трогательным воспоминаниям, с ним связывающим.

Но стометровой матче-флагштока почти неподвижно висело знамя Трех.

Давид тяжело вздохнул. Бросил взгляд через плечо в комнату — на книжной полке стояли две фотографии: Оберг с Харитиной, и ухмыляющийся Харрисон, обнимающий смеющихся Давида и Арису. Так давно это было… Словно уже и не с ним.

Перед глазами вспыхнул день, когда он впервые увидел столицу. Белоснежный город величественным отчуждением принимал заблудшего сына. Давид остро помнил, как был горд очутиться в Мукро — неслыханное практически везение казалось благословением свыше. Ему повезло: после окончания Академии его куратор, член экспертного совета интуитивной предиктивной модели, лично подал его кандидатуру на стажировку в столичный Центр Цифрового Контроля. ЦЦК был одним из достаточно престижных подведомств разветвлённой системы жнецов. Давида выбрали из сотни претендентов за выдающийся психолингвистический профиль, достойное досье, за внимательность и вдумчивость в выполнении поставленных задач.

И вот, ранним утром, в чернильной форме с металлическим круглым жетоном — два скрещенных черных серпа на золотом фоне, — закрепленном на плече, он впервые вышел из вагона-пули на подземной станции Мукро. В первые дни Давид ощущал себя внедрённым организмом, который тело города пока не отторгло — но и не приняло. Это чувство прошло достаточно быстро. Юноша полюбил гордый город.

В первый день прибытия в Центр Цифрового Контроля всё казалось правильным, убедительным. И Давид ощущал, как и сам наполняется гордостью: он не будет преследователем, карателем. Он не станет монстром и докажет семьи (и себе), что жнецы — не деспоты, а хранители покоя и стабильности. Что не существует вседозволенности власти, что над всеми стоит закон. Что короны не содействуют кровопролитию. Что он, Давид Хафнер, став жнецом, будет оберегать Государство от грязи, хаоса, паники, от слов, которые могли расшатать стройный каркас мира…

Ведь так правильно? Ведь прозрачная дисциплинированная гармония действительно существует?

Давид хмыкнул, отпил немного горчащего кофе. Бросил еще один взгляд через плечо на стеллаж. Небольшая выцветшая серая фотокарточка была закреплена на уголок потрепанной книги с Кодексом. На том снимке Давид уже стоял один. За его спиной виднелись очертания бухты, а назойливая чайка влетела в кадр размазанной тенью.

На мгновение мысли ушли в прошлое. В тот отпуск — первый в жизни, — когда, получив первую зарплату от ЦЦК, он сбежал на несколько дней на Теневые берега. Заповедные вытянутые острова у Западных земель. С высокими соснами, серыми скалами, туманными бухтами. Тогда они казались Давиду пределом мира — вольно дышащим, чуждым и, как ни странно, по-настоящему родным. Четверы дня он гулял, ночевал в рыбацкой гостинице с покосившимися ставнями и не мог понять, откуда берётся это ощущение: будто Государство на этих островах — тень, а не правило.

Словно призрачная свобода.

Давид хмыкнул. Потянулся к пачке сигарет, вновь переводя взгляд к горизонту.

Знамя Трех на мачте-флагштоке. Дремлющий город. Спокойные реки.

В душе Хафнера нескончаемо боролись две сущности: беспристрастный жнец, требующий рассказать о том, кто является ядром, вдохновителями и главными командующими «Анцерба», и маленький Давид, стремящейся начать свою жизнь с чистого листа, а оступившуюся семью уберечь.

Но раньше «Анцерб» лишь защищался. Теперь он начал нападать.

Ариса. °3-6-18-1

Серый предрассветный сумрак городского парка окутывал влажностью и птичьими переговорами. На красной кирпичной стене здания, помнящего еще Серпенсариевкий переворот, что возвел Трех к власти, среди плюща и клематиса расцвели терракотовые цветы и золотые черепа. Еще пара минут и вырвавшиеся из плена ночи солнечные лучи зажгут граффити, воспламенится образ, вберет в себя свет и отдаст грядущим зрителям стократно.

Ариса сидела в слепой зоне на скамейке поодаль, внимательно изучая из-за деревьев финальный результат. Давно уже были распущены анцербовские наблюдатели, восстановлена видеорегистрация улицы, ушли на отдых бойцы, напоследок мелькнувшие плащами в арках уходящих во мрак проулков.

Художник наблюдал за своим творением с благодатной публикой — рождающимся новым днем.

Девушка не питала иллюзий касательно жизни своего детища: пара часов? До обеда? В лучшем случае до вечера, и нагрянут коммунальщики. Закрасят все без остатка, чтобы даже намека не осталось. Раньше коммунальщиков примчит полиция. Оцепит квартал, чтобы зеваки не проходили мимо. Если кто-то успеет по излишней смелости или чрезмерной глупости поделиться фотографией творения в социальных сетях — сразу подчистят «нежелательные публикации» жнецы. Может «Анцерб» и выбил этих серпоносцев из города, но не избавил ни его, ни людей от их перманентной слежки.

Мысленно Ариса подсчитала, сколько уже граффити было закрашено в одном только °3-6-18-1. А сколько изображений других художников? И тех, кто работал с «Анцербом»? И тех, кто работал вне организации? Девушка усмехнулась. То, что Оберг взращивал и ласково называл «тайным обществом», «рукопожатной организацией», Трое нарекли преступной группировкой. Да и в той части общества, куда просочилось знание об «Анцербе», отношение к нему было двояким. Харрисон в это верить не хотел. На это не сильно обращал внимание Оберг. Но об этом постоянно твердила Харитина, взывая вкладывать больше сил в формирование положительного образа «Анцерба», раз уж организация решила выходить из тени и переходить с пути защитника, на путь борца.

«Анцерб» разрастался. Контролировать его становилось сложнее. Приходили новые люди и привносили совершенно иные идеи, и пока не было ясно, к чему это может привести.

Ариса с интересом наблюдала, как в последние месяцы менялся Харрисон. Он все чаще сам принимал решения, вызывал большее доверие агентов организации, уводил людей из-под облав и проводил резкие, но результативные операции. В нём было что-то от Оберга — страстное, идейное, немногословное, но волевое, — и от Харитины — холодный ум, почти циничный расчет. Его уважали. Иногда больше, чем хотелось бы самому Харрисону.

А еще девушка не могла не ловить себя на мысли, что между Обергом и Харрисоном теперь не столько родственные разговоры, сколько стратегические совещания. И в такие моменты Авдий смотрел на него не как на внука, а как на преемника. И, хотя Харрисон пока не был у руля организации, Ариса чувствовала: он — часть будущего «Анцерба», будь оно светлым или мрачным.

— Прекрасная работа, — рядом с Арисой остановился осанистый Иммануил Грин, как обычно разгуливающий без охраны. — Не жаль вот так раз за разом видеть, как творения ваших рук обращаются в пустоту?

— Не жаль, — пожала плечами девушка. — Произведения искусства порой умирают, но идея живет вечно.

Хафнер, неотрывно смотрящая на граффити, не заметила мимолетного взгляда Преступного князя. Взгляда внимательного и заинтересованного. Девушка самозабвенно следила за первыми лучами, коснувшимися кромки крыши — движение их неумолимо достигнет золота черепов.

— Не жаль… Но достаточно больно, — искренне добавила Ариса, оборачиваясь к Иммануилу. — Хотя я прекрасно понимаю: даже не будь эти росписи стен идейно вдохновлены «Анцербом», не являйся они лейтмотивом сопротивления, все равно не выжили бы в городских лабиринтах. Коммунальщики все закрасят, если это не будет рисунком (пусть и самым паршивым), связанным с пропагандой Трех.

— Оберг показывал зал в офисе Высотки, заполненный вашими полотнами, — внезапно переменил тему Грин, почувствовавший легкую дрожь в голосе собеседницы. Деликатно, но твердо он увел за собой не только мысли Арисы, но и её саму; взял Хафнер под руку и направился к выходу из парка. — Я вновь хотел бы высказать свои восхищения. Более того, осмелюсь попросить написать несколько картин мне на заказ, — в глазах Иммануила загорелся лукавый огонек. — Моя резиденция в °13-16-8-28 нуждается в должном оформлении. Я хочу изобразить собственный манифест. Представьте, Ариса, длинная галерея коридора, высокие окна с видом на город, а меж оконными рамами на бархатистой темно-оливковой стене связанные единым сюжетом картины…

Давид. Мукро

В 10:42 по местному времени на всех мониторах в офисе жнецов были выведены красные оповещения. Того же уровня сигналы разбежались по экранам технологичных часов и телефонных устройств главных блюстителей порядка Трех.

«10:39. Западное подножие горного массива „Чертоги“. Город °12-16-15. Подорван офис (два заряда), подорван верхний этаж казематов (один снаряд). Погибших: 14 жнецов, 9 гражданских лиц, 2 представителя службы таможни. Суммарно ранен 81 человек».

Развернутый отчет пришел через тринадцать минут, но к тому времени Давид уже успел разузнать все необходимые сведения и из информационных баз, и из слов коллег, и из ставших громкими разговоров: три машины сыска, захваченные членами преступной группировки «Анцерб» в 4:51 этого же дня, были перехвачены и возвращены жнецами на места прежней дислокации — одна в казематы, две на парковку офиса, — но спустя считанные минуты транспорт сдетонировал.

Взрывные устройства были изготовлены с таким расчетом, чтобы обмануть даже многоуровневую диагностику жнецов. Использовались необычные сплавы. Пиросхемы не проявили себя на сканерах. Механизм активации, по заключению экспертов, был собран вручную — и исключительно ловко. Взрыватели активизировали дистанционно.

«Анцерб» сыграл на шаг вперед.

До подготовленного назначения таможенного барона области оставалось три дня — «акция» спланирована и проведена в лучших традициях символизма.

Ничего хорошего это не предвещало.

К вечеру в центральном офисе Мукро было особенно оживленно. Жнецы бурно обсуждали слухи из Резиденции. Трое и без утреннего инцидента вторые сутки не покидали администрации, где велись бурные дискуссии и переговоры, а за последние девять часов с личным докладом монархам в столице побывали трое из четырех маркизусов земель (Иванко Хорст, конечно же, прибыть не смог — сослался на сложную обстановку в купольном медицинском городке, самом северном в Государстве) и одиннадцать из девятнадцати таможенных баронов. Каждый из многих градоначальников должен был до полуночи связаться с Тремя по оговоренным каналам связи. Всем жнецам отдан приказ продолжать работу и мониторить ситуацию. Столичные представители Ведомства Внутренней Безопасности отправились с проверкой в °12-16-15, чтобы удостовериться в отсутствии двойных агентов в местном офисе.

Подразделение борьбы с государственными угрозами — жнецы-оперативники из отдела дознания, — с ужасом ждали прихода Главнокомандующего — а он должен был явиться, — и последствий, которые за этим обрушатся. «Анцерб» уже не просто заигрался, он потерял всякий страх.

А жнецы вновь показывали свою неподготовленность — члены преступной организации не только уже который год оставались в тени неопределенными лицами, они активизировали свою деятельность наглыми выходкам. Трое не думали в тот момент о жертвах — числа текучи и переменчивы, а при правильной работе эфемерны, — но авторитет власти находился в опасной близости от тонкого льда.