Бесплатный фрагмент - Анархические рассказы

Петербургское гетто

Снег сошел с крыш, будто устал притворяться белым. Под ногами грязные ручьи, в которых отражались дома, похожие на стариков — облезлые, но гордые. Внизу, у арки, снова дежурили менты. Делают план. Им всё равно, кого брать, лишь бы циферки сходились.

Я смотрел на это из окна, лежа на своей узкой кровати в комнате, которая была больше капканом, чем убежищем. Башлачёв надрывался из колонок, как будто жил со мной на кухне, ел мой черствый хлеб и пил мою недопитую водку. За окном церковь отливала золотом, но это золото не грело.

Я прибит к этой комнате. Без гвоздей, без цепей — только памятью и виной. За тех, кто ушел, и за то, что сам остался. Петербургское гетто — не место, а состояние души. Здесь не выбирают, быть ли тебе пророком, поэтом или просто собачником.

Ты тогда вышла во двор кормить бродячих псов. Крошки с ладони, нежность в голосе. Смотрела им в глаза, будто людям. Словно в них больше человечности, чем в тех, кто в парадной мимо умирающего проходит, отворачиваясь. Ты говорила: «Мы в ответе». И я верил.

Я вспоминал наш чердак — горячее дыхание под самой крышей, где мы прятались от всего. Где не было планов, долгов и уколов. Только ты, я, и рассвет, окрашивающий всё в кроваво-желтый.

На Невском — фонари, сияющие ярче звезд. Прохожий прикурил от моей сигареты, не глядя. На твоих щеках блестели капли. «Ты плачешь?» — спросил я. Ты улыбнулась: «Это дождь. Весна пришла». Весна в Петербургском гетто — как шутка Бога.

Потом мы сидели на Сенной. Время было из соломы, сухое и горючее. В проеме двери пылало солнце — не согревающее, но родное. Мы пили дешёвую, но честную, а в граненом на дне плескался свет, как надежда, которую никто не просил, но она всё равно приходила.

Так хочется жить. Дышать. Свободы — хоть каплю. Но каждый день этот город, будто старый друг, смотрит тебе в глаза и говорит: «Ты мне должен». Мы — как псы ленинградской породы. Верные, но бездомные. Нас хоронит в себе не земля, а воздух, этот влажный, дымный, пропитанный стихами и смертью Петербург.

Жизнь

Утро началось как обычно — с опоздания и легкой паники. Первым делом я пошел наливать молоко кошке. Она посмотрела на меня с таким презрением, будто я задолжал ей за ипотеку. В голове крутилась странная мысль: «Не забудь налить ей молока, вдруг это твой последний день…»

Класс. Началось.

Пока наливал молоко, вспомнил, что не позвонил маме. Телефон как назло разрядился. То ли знак, то ли совпадение, но я всё больше начинал чувствовать себя героем какого-то блеклого нуарного фильма — где главный герой умирает от чего-то нелепого, например, от падения цветочного горшка.

Следом вспомнил про струны. Друг вчера просил вернуть, вдохновение у него. Если не верну — напишет грустную песню о предательстве. Верну — напишет грустную песню о дружбе. В любом случае — грустно. Вдруг подумал: «Да и пофиг, я все равно, возможно, не услышу…»

Дальше — веселее. Чай для девушки. Или жены. Или девушки, которая еще не знает, что она уже жена. Я пошел заваривать — как раз вода закипела. Подумал: «Ну хоть умру как настоящий мужчина — с чайником в руках и чувствами в груди».

Мелочь соседу на водку я действительно подкинул. Положил под дверь монетку. Он открыл дверь, глянул, кивнул и прошептал: — Помяну. — Я еще жив, между прочим! — крикнул я в ответ. Он лишь пожал плечами: — Ну, на всякий случай…

Почувствовав тревожную поэтичность происходящего, я решил удалить все соцсети. Пока удалял, меня настигла философия: «Некролог в бесплатной газете? А лайки-то кто поставит?»

И тут, как в хорошем клипе, пошел дождь. Я вышел на балкон, весь в мыслях. Не то чтобы я собрался умирать — просто такое чувство, что мир сегодня слишком литературный. Даже кошка смотрела на меня как будто знает что-то.

Я вскинул руку к небу и показал фигу — белым ангелам, серым облакам и вообще всем, кто наверху. — Подождите, вы что, там ставки делаете, выживет он сегодня или нет?

Вечером я сел писать. Страницу заголовил: «Жизнь». Решил, что пока дышу — буду дописывать. А если что — сосед допишет. С его опытом поминок у него точно получится.

Крутят черти у виска!

Когда-то ты был тем самым парнем. Да, тем, кто ходил в дырявом плаще, с цепью от собаки на поясе, и клянчил «три на пиво» у прохожих, которых пугал одним только выражением лица. Панковал ты знатно. Летом — в кожанке. Зимой — в той же кожанке, только с шапкой ушанкой, найденной на помойке. Гремел браслетами, как призрак с металлическим дефектом.

Потом в тебе проснулся хиппи. Да-да, тот самый, кто вчера кричал «Пошло всё лесом!», а сегодня варил шиповник в заброшке и рисовал «peace» на стенах гвоздём от старой двери. Вечерами собирал таких же потерянных — с поэтическими душами, копчёными лёгкими и бездомными глазами. Читали стихи под акустику, ругались на власть, и делили на всех один плавленый сырок.

Ты что только не принимал… Однажды вышел на улицу в феврале в шортах и громко утверждал, что «лето внутри каждого, просто замёрзло». Полиция тогда растерялась, но вызвала «скорую», потому что психов с гитарой трогать боялись. На носилках ты вертел рожи фельдшеру и спрашивал: — «Ты кто вообще? Почему у тебя глаза как у моего кота в детстве? А я, кстати, ничей. Свободен, как пердеж в пустыне!»

Чёрти тогда покрутили у виска, ангелы переглянулись и говорят: — «Слушай, ну его нафиг. Пусть пока ещё погуляет… может, исправится?»

Ты гулял, да. Годы шли — ты за ними, как вечно опаздывающий на поезд. Струны рвались — ты завязывал узлом и пел так, что собаки выли в три района. Подвал, в котором когда-то устраивали концерты, теперь под замком, а в твоём сердце — эхо несбывшихся мечт.

Но жизнь — злая шутка с крыльями. Смотришь: вот он дом. Старая кухонька, чайник со свистком, и она — та самая. Близкая. Реальная. Такая, которая не убежала, когда увидела, как ты храпишь, обняв электрогитару. Вместе пьёте чай, вспоминая, как когда-то мечтали о сцене и революции. Не сбылось. Ну и ладно.

А где-то, в другом углу этого мира, кто-то другой падает звездой на землю. С усмешкой смотрит в облака, и знает — тебе пока рано. Пусть черти ещё покрутят у виска, а ангелы нежно, но смачно пнут под зад.

И пусть ты не рок-звезда, но ты выжил. А значит, ты победил.

Песни вместо бомб

С утра я проснулся героем. Ну как героем — с шипами на косухе, кастетом в кармане и вьюгой в голове. Голова раскалывалась так, будто я накануне не песни пел, а пытался завести трактор с похмелья. Мой кот смотрел на меня с укором: «Ты опять ходил искать слова для песен вместо бомб, да? А как же корм?»

Да, я — поэт. Или что-то типа того. Хотя мама говорит, что я просто «лентяй в кризисе». У меня своя философия: если ты не смог изменить мир, спой ему про это так громко, чтобы хотя бы соседи переехали.

Я вышел на улицу. На мне — косуха с пятнами от вчерашней шаурмы (она теперь выглядит как настоящая кровь, эпично), в руке — гитара, в голове — 47 песенных куплетов и один мощный вопрос: где я вообще?

Вижу — алкаши на лавочке, знакомые лица. Один машет: — Эй, Бродяга-Жизнь! Опять с песнями?

— Конечно, — отвечаю. — У меня девиз: на семь бед один аккорд!

Мы сели на скамейку. Я достал гитару, щипнул струну — та заорала, как тёща в пятницу. Неважно, главное — с душой. Пел я громко, с хрипотцой. Народ сбегался, кто посмеяться, кто подпеть, кто проверить, не пора ли вызывать санитаров.

— Вот это сила, — сказал один мужик. — Прямо как в юности — тоска, кастеты и надежда.

— Ага, — говорю, — песни вместо бомб. Душу выворачиваю, а мне мелочь кидают. Так и живу — между куплетом и «на бутылку сдачи не надо».

Ко мне подошёл подросток в наушниках: — Дядя, а можно селфи?

— Конечно, — говорю. — Только если заплачешь за моральный ущерб.

Он засмеялся, сделал фото, и ушёл — а я остался. Потому что у меня ещё дела: крикнуть глухому, зажечь слепому, напоить генерала идеей, а не водкой.

К вечеру я шёл домой, под звёздным небом, весь в песнях, с одной дыркой в штанах и трёхкопеечной монеткой в кармане — на счастье или на маршрутку, как повезёт.

И пусть мир сходит с ума — я знаю главное. Пока у меня есть струны и голос — у этого мира есть шанс. Ну, или хотя бы весёлый саундтрек.

В её комнате

В её комнате светло. Я часто сижу здесь, на полу, прислушиваясь к шороху воспоминаний. Они приходят, как две поездки на метро: одна — туда, в детство, в доверчивое тепло; другая — обратно, в усталое сегодня.

Она ушла. Но душа её — осталась. Я знаю, потому что в её комнате всё ещё тепло, даже когда за окном блестит ледяной снег.

Кот спит у окна, свернувшись клубком, как все наши разговоры, что мы не успели закончить. Он смотрит на меня сквозь полузакрытые веки, как будто знает что-то большее. Я иногда прошу — вслух или шепотом — чтобы она пришла. Чтобы просто села рядом. Но вместо неё приходит тишина. И в этой тишине — тот, кого я жду.

На стекле тают звёзды, и, кажется, каждое их исчезновение — это чья-то несказанная мечта. Она бы это заметила. Она всегда умела видеть поэзию в капле, в трещинке, в молчании.

Любовь осталась здесь. Не та, о которой кричат, а другая — тихая, упорная. Она плетёт венки из дней, что были похожи на войну: со страхом, с болью, с победами. Но любовь не жалуется. Просто делает свою работу — бережно, не спеша.

На стене — крестик-нолик. Её любимая игра с судьбой. Только теперь она не одна — судьба сама держит мел и зовёт меня играть. Я не отказываюсь. Иногда даже выигрываю. Но чаще уступаю, просто чтобы не стирать её следы.

Смерть здесь тоже. Тихая, почти незаметная. Спит под пледом, уткнувшись в тупую косу. Я не боюсь её. Пока Жизнь поёт — хрипло, но нежно — я слушаю. И верю.

Победа… она в этом утреннем свете, в запахе книг, в старых письмах под подоконником. Удача — в том, что я успел её любить. Разве может быть иначе?

Её комната закрыта. Но я знаю: под подушкой — ключ. Ангел его прячет, словно бережёт для особенного момента. И когда он посчитает, что я готов — дверь снова откроется.

А пока — я просто здесь. В комнате, где живёт душа.