На берегах Амура, где русская речь и китайские иероглифы расходятся по воде, привычная жизнь лопается, как тонкая корка льда. Скрипачка из Владивостока Марина Морозова получает встревоженный звонок от дочери — и назавтра Лиза бесследно исчезает в Хабаровске. На её поисках Марина сталкивается с Максимом Логиновым, человеком с тайным именем Улун. Он знает о реке больше, чем позволяют человеческие берега, — его путь связан с древним духом Чёрного Дракона.

Город обнажает второе дно: у пристаней вспыхивают отражения-порталы, улицы тянутся в иные пространства, а тени умеют хватать живых. Чтобы вернуть Лизу, Марине предстоит войти в Зеркальный Хабаровск, пройти лабиринты невидимых стражей и встретиться с Чжоу Ляном — человеком, чьи амбиции способны переломить судьбу обоих берегов. Но Амур — не просто река: он выбирает, кого вынести к свету, а кого утащить в глубину. И Марине придётся слышать его шёпот и играть на грани — иначе обратной дороги не будет.

Городское фэнтези с восточным колоритом и интригой на воде Чёрного Дракона: здесь каждая рябь — намёк, а любое отражение — возможные врата.

«Правила Чёрного Дракона» — книжная серия.

Город пишет законы. Дракон — подпись

Правило I: «Музыка открывает швы; играй — и город ответит.»

Пролог. Голос реки Чёрного Дракона

Я всегда здесь.

Моё дыхание — туман на утренней воде. Мой шёпот — гул под зимним льдом. Я иду через века и судьбы. Люди думают, что знают меня. Они зовут меня Амуром. На другом берегу моё имя — Хэйлунцзян, река Чёрного Дракона. Это имя старше городов и дорог. Я помню костры кочевников и свет набережных. Я помню парус над рыбацкой лодкой и гудок парохода. Но сквозь любые времена я слышу одно — просьбы. Просят золота, прощения, возвращения, ответа на вопрос, которого боятся.

Я отвечаю не сразу и не всегда прямо. Иногда мой голос приходит во сне. Иногда — в свисте ветра между домами. Иногда — в чёрной воде у кромки льда. Те, кто услышал меня, уже не живут по-старому. Им открывается шов между мирами. Они видят знак в простом отблеске и считывают его без слов.

Этой ночью я звал её. Женщину, что держит в руках дерево и струны и знает цену каждой ноте. Она родилась на моих берегах, в Хабаровске. Потом уехала к морю, во Владивосток. Я чувствую её сердце. Оно ищет потерянный свет. Её дочь исчезла, и дорога матери тянется вдоль моего русла. Здесь граница тоньше обычного, и шаг вправо уже меняет судьбу. Она ещё не знает, что случайных встреч тут не бывает. Я давно перенастроил город под её слух.

Музыка — ключ от швов. Когда звук чист и ритм держится ровно, город отвечает. Камень, металл, стекло и вода входят в общий тон. В эти мгновения любое окно становится глубже, а любой фонарь — точкой на карте перехода. Я веду её к тем местам, где связки сильнее: к устью, к набережной, к перекрёсткам, где воздух хранит мой счёт.

Не только она услышала мой зов. Есть ещё один. Он умеет читать знаки на воде, помнит старые долги и держит слово. Его шаги тихие, но верные. Он идёт по следу тумана, собирает нужных людей, ставит свет там, где тянется тень. Ему не нужны громкие клятвы, он работает руками и молчанием. Мои воды приняли и его.

Город уже готов. В нём поднят архив памяти и открыт доступ к старым договорам. На мостах висят новые фонари, у воды натянуты сети. На перекрёстках лежат узлы, где картины мира накладываются одна на другую. Я отмечаю их знаком монеты с квадратным окном. Там воздух становится плотнее, там слышен мой счёт. Любой неверный шаг добавляет строку в воду. Любая ложь ломает печать устья. Любое имя, сказанное не к месту, вызывает отклик с другой стороны.

Я — Чёрный Дракон. Я храню баланс. Я выбираю людей редко и по делу. Сегодня мои воды выбрали её. Скрипка в её руках откроет нужные швы. Город ответит. Он подаст знак в стекле витрины, в капле на перилах, в ряби у опоры моста. Она узнает этот язык сразу, потому что родилась здесь и давно носит мой ритм в крови.

Дальше начнётся течение, из которого нельзя выйти на берег. Оно ведёт не к славе и не к лёгким решениям. Оно ведёт к работе и долгу, к ночным дежурствам на набережной, к сдвигам слова и тишины. Всё будет записано в воде. Любая ошибка найдёт отражение. Любая верность удержит линию света на туманной улице.

Я не даю обещаний. Я даю путь. Он прост по виду и труден по сути: слушать, играть, держать ритм, не поддаваться шёпоту. Здесь не нужно кричать. Достаточно одной чистой ноты. Музыка открывает швы; играй — и город ответит.

Глава 1. Звонок из Хабаровска

Утром Марина стояла у окна своей небольшой квартиры во Владивостоке, держа в руках чашку кофе, который уже остыл. С моря тянуло промозглым ветром, и тонкая марлевая занавеска колыхалась, будто осторожно предупреждала о чём-то тревожном. Она собиралась сесть за ноты — вечером репетиция в филармонии, — когда на столе завибрировал телефон.

На экране высветилось: «Лиза».

— Лиза? — Марина поднесла телефон к уху; улыбка уже скользнула на губах. — Как ты там в Хабаровске?

В ответ — тишина. Только прерывистое дыхание в динамике.

— Лиза? Ты меня слышишь? Что случилось?

Голос дочери прозвучал глухо, словно из-под воды:

— Мам… мне нужна помощь… Я не могу сейчас объяснить… Приезжай. Пожалуйста.

— Подожди, что значит «приезжай»? Ты где? У тебя всё в порядке?

— Просто приезжай… я не могу говорить… — короткий сигнал отбоя резанул слух.

Марина застыла с телефоном в руке, как будто кто-то выдернул у неё из-под ног опору. Она несколько раз набрала номер — каждый раз попадала на автоответчик.

— Чёрт… — выдохнула она, чувствуя, как утро рушится, как карточный домик.

На столе, рядом с нотной тетрадью, лежала фотография: Лиза с дипломом программиста — смеётся, вечно растрёпанные волосы, свет в глазах. Год назад дочь переехала в Хабаровск — работать в перспективной IT-компании. Всё шло ровно и даже бодро, пока…

Марина открыла расписание: на ближайший поезд билетов не было — только на вечер. Она без колебаний забронировала место, быстро собрала вещи, позвонила в оркестр и предупредила о форс-мажоре. Телефон молчал. Время тянулось вязко, будто кто-то крутил его назад.

К ночи состав уже вёл её вдоль темнеющих лесов и речных низин к берегам Амура. За окном вспыхивали и гасли редкие станции; в тамбуре пахло металлом и снегом, хотя декабрь ещё не наступил. Марина машинально проверяла телефон, ловила сеть, снова и снова набирала номер — гудки, тишина, автоответчик. Она пыталась думать о партитуре, но вместо нот слышала только чужую паузу в трубке.

Хабаровск встретил её сдержанным серым небом и влажной прохладой. Она вышла из вокзала с небольшим чемоданом в руке и тут же позвонила Лизе — тишина. Такси довезло её до дома, где дочь снимала комнату. На звонок открыли не сразу; в дверном проёме показался молодой парень в растянутом свитере.

— Вы Марина Сергеевна? Мама Лизы? — он явно узнал её по фотографии, которая висела в прихожей на пробковой доске.

— Да. Где она? — голос дрогнул, но Марина удержала себя в руках.

Парень замялся и отвёл глаза:

— Я думал, она у вас… Её нет уже два дня.

Слова прозвучали просто, почти буднично, — от этого стало только холоднее. Кровь отхлынула от лица. Мысли сжались до одной: с Лизой что-то случилось.

Марина вышла на улицу, чтобы перевести дух. Двор был тих, чуть пахло влажным листьями и чаем из ближайшего киоска. У самого киоска стоял человек в длинном тёмном пальто. Он, словно почувствовав её взгляд, слегка наклонил голову и неспешно направился к ней.

— Марина Сергеевна? — Его голос был мягким, но в нём слышалась стальная нота. — Меня зовут Максим Логинов. Я могу помочь вам найти дочь.

— Простите, а мы знакомы? — Марина машинально отступила на шаг; чемоданная ручка болезненно впилась в ладонь.

— Нет, — он улыбнулся. В этой улыбке было что-то странно древнее, будто из другого времени. — Но я знаю, кто вы. И знаю, что с Лизой произошло.

Марина крепче сжала ручку чемодана. Ветер тронул её волосы, и город вокруг будто прислушался.

Глава 2. Незнакомец на набережной

Марина замерла, словно её внезапно вывели на сцену чужой пьесы без репетиций. Мужчина в тёмном пальто стоял неподалёку, легко опираясь на перила, и внимательно следил за ней. На фоне мутного весеннего неба его силуэт казался контуром, вырезанным из другого времени.

— Марина Сергеевна? — произнёс он так, будто был уверен в её имени.

— Да… А вы? — она инстинктивно прижала к себе сумку, пряча за осторожностью лёгкий страх.

— Максим Логинов, — он коротко кивнул. — Жаль, что знакомимся при таких обстоятельствах.

Голос у него был низкий, бархатистый, с твёрдой нотой, которая надолго остаётся в памяти. Слова вытекали спокойно и ровно; в этом тембре было странное, но убедительное спокойствие.

— Вы знаете, где моя дочь? — Марина хотела, чтобы вопрос прозвучал резко, но в голосе предательски дрогнула тревога.

— Я знаю, куда она направлялась в последний раз, — ответил он, глядя мимо неё, как будто видел дальше набережной. — И знаю, что вам не стоит идти туда одной.

Он предложил пройтись. Они двинулись по набережной — мимо облупленных фонарей; тусклые круги света падали на потрескавшийся асфальт. Порывы ветра тянули с реки сыростью льда и лёгкой гарью дальних костров.

— Лиза исчезла два дня назад? — уточнил Максим, скорее сверяясь с собственной версией, чем спрашивая.

— Откуда вы это знаете? — Марина остановилась и вгляделась в его лицо.

— Видели люди, которым я доверяю, — сказал он после короткой паузы. — Она ехала в сторону старого порта.

В груди у Марины неприятно сжалось. Старый порт — место, куда обычные хабаровчане без нужды не заходят: заброшенные причалы, ржа на баржах, затхлый запах мазута и речной тины.

Они вышли на обзорную площадку. Амур раскрылся перед ними серо-зелёным полотном. Лёд трещал и ломался; мутная вода уносила тонкие льдины к дальнему изгибу реки. Максим достал из внутреннего кармана плоский конверт.

— Нашёл это неподалёку от вашего дома, — сказал он и протянул ей.

Марина развернула сложенный вчетверо листок. Почерк Лизы дрожал, будто писала на ходу: «Не верь тем, кто говорит, что всё в порядке».

По спине у Марины пробежал холод.

— Она… пыталась предупредить меня?

— Думаю, да, — отвечал Максим негромко, но уверенно. — Если хотите понять, что произошло, придётся довериться мне хотя бы до утра.

Марина опустила взгляд на реку. Вода с коротким сухим стуком ломала тонкий лёд и тянула его к фарватеру. Ветер бил в лицо — и это помогало скрыть, что пальцы задрожали.

— Хорошо, — сказала она наконец. — Но предупреждаю: если вы втянете меня во что-то опасное…

— Тогда мы оба оказываемся по одну сторону беды, — ответил он. В уголках губ мелькнула еле заметная, невесомая улыбка.

Глава 3. Старый порт

Марина никогда не любила Хабаровск весной. Здесь март и апрель тянулись в холодной серо-коричневой палитре: небо висело низко, улицы пахли смесью талого снега, бензина и мокрого асфальта, а редкие проблески солнца казались случайными подарками. Но в этот вечер всё выглядело иначе — не просто мрачно, а настороженно, словно сам город следил за каждым её шагом и отмечал их в невидимом журнале.

Максим шёл рядом, не оборачиваясь. Двигался тихо и уверенно, будто знал не только дорогу, но и то, что ждало впереди.

— Мы идём пешком? — спросила Марина, пытаясь разрядить густое молчание.

— Пешком мы останемся незаметными, — коротко ответил он. — Машина привлекла бы внимание.

Они свернули с центральной улицы и углубились в старую часть города. Здесь фонари горели тусклее, дома стояли ближе, а асфальт давно превратился в потрескавшийся ковёр с лужами, отражающими мутный свет. Ветер приходил порывами, перебирал ветки и шуршал в проводах.

— Как вы нашли ту записку? — Марина вернулась к тому, что не давало покоя.

— Случайностей почти не бывает, — сказал Максим без показной загадочности. — Иногда вещи находят нас, если мы достаточно внимательны.

Запах реки ударил в нос задолго до того, как показалась вода: влажная сырость, мазут, тина. Старый порт лежал на окраине, там, где Амур делал плавный изгиб, а заброшенные причалы торчали как выбеленные временем костяки. Металлические фермы ржавели и крошились, деревянные настилы гнили под вечной влагой.

— Здесь небезопасно, — заметила Марина, оглядывая пустые проходы между складами.

— Для большинства людей — да, — кивнул Максим. — Но мы пришли не гулять.

Он повёл её по узкой бетонной дорожке вдоль старых контейнеров. Одни были изрезаны граффити, другие — заперты на массивные замки. Ветер свистел в щелях и гнал по земле обрывки бумаг и полиэтиленовые пакеты, цепляя их за ржавые углы.

— Сюда, — тихо сказал он, подводя к тёмному ангару с выбитыми окнами.

Внутри пахло ржавчиной, прелыми досками и чем-то сладковато-гнилым. От сырости пол был шероховат и липок на ощупь, как изношенная смола. По бетонным стенам тянулись потёки, а где-то вверху скрипела свободная пластина жести.

Максим достал из внутреннего кармана плоскую коробочку, щёлкнул замочком — и в руках у него оказался предмет: медный круг, испещрённый мелкими знаками. В резьбе угадывалась старославянская вязь, но в линиях чувствовалась чужая дисциплина, что-то восточное и строгие углы, которых не бывает в простой орнаментике.

— Что это? — спросила Марина, стараясь говорить ровно.

— Ключ, — ответил он и опустился на колено, устанавливая круг в центре пола.

Из небольшой сумки он вынул мешочек, высыпал горсть серого порошка и аккуратно посыпал диск. Символы ожили: в их углублениях вспыхнул мягкий золотистый свет — без тепла и тени, как будто светилась сама резьба. Воздух слегка загудел, будто вдалеке включили трансформатор, но звука как такового не было — лишь дрожание в груди.

— Это… электричество? — неуверенно спросила Марина, заранее понимая, что объяснение не складывается.

— Если бы всё объяснялось электричеством, — усмехнулся Максим, — мир был бы проще. И скучнее.

В дальнем углу раздался шорох. Марина вздрогнула и обернулась. Между проржавевшими стойками скользнул силуэт — на миг похожий на человеческий, но движения были слишком плавными, нечеловечески тихими, словно ползущая тень отделилась от опоры.

— Не подходи, — сказал Максим тем же спокойным голосом, не отрывая взгляда от круга. — Они нас не тронут, пока проход закрыт.

— Они? — волосы на затылке у Марины поднялись, кожа стянулась холодом.

— Ты не видишь их полностью. И, поверь, так лучше.

Силуэт исчез так же внезапно, как появился, оставив ощущение чужого присутствия — вязкого, как запах сырости.

Максим выпрямился; свет в символах стал тише, как дыхание, и погас.

— Путь открыт, — произнёс он. В голосе прозвучало тяжёлое, будто он взвалил на себя лишний груз.

— Куда именно? — Марина с трудом удержала дрожь в голосе.

— Туда, где найдём первые ответы. И, возможно, твою дочь. Но там иначе: другие правила, другие люди, иной ход времени.

Он подошёл к железной двери в глубине ангара. Та, казалось, вросла в бетон, но Максим уверенно приложил ладонь — металл поддался, приоткрыв тёмный проём. Оттуда тянуло прохладой и влажной свежестью, как из подлёдной полыньи.

Марина заглянула внутрь — и её накрыло странное чувство. Это не была обычная комната или коридор: пространство явно не подчинялось привычной логике. Вдалеке мерцал слабый, как лунный, свет, но источник растворялся, стоило попытаться его ухватить. Городской шум остался снаружи; слышалась только низкая, гулкая тишина, в которой собственное дыхание отдавалось чужим.

— Если войдёшь, — тихо сказал Максим, — назад прежней дороги не будет.

Марина сжала кулаки. В памяти вспыхнула Лиза — смех, вечно спутанные волосы, уверенный взгляд, в котором всегда было больше решимости, чем у матери. Ради этого взгляда можно перешагнуть через страх.

Она сделала шаг вперёд.

— Тогда идём.

Максим кивнул и вошёл первым. Марина последовала за ним; дверь за их спинами закрылась почти беззвучно, как будто сменила холодное веко. Снаружи остался старый, тихо шепчущий порт и ледяной Амур — и в его чёрно-зелёной воде этой ночью отражалась чужая, непривычная луна.

Глава 4. По ту сторону реки

Сначала Марине показалось, что Максим завёл её просто в тёмный, безлюдный коридор старого дома. Сырая известь щекотала ноздри, застоявшийся воздух лип к горлу, шаги отзывались глухим эхом. Но стоило пройти ещё несколько шагов, как стены будто отступили, и пространство «поплыло», расползаясь, словно чернила по мокрой бумаге.

Воздух стал плотнее и влажнее, как утренний туман над Амуром, когда река ещё хранит ночной холод. Он прилипал к коже, держал, будто невидимые руки не позволяли обернуться. В этом запахе смешались нагретое дерево, горьковатая нота льда и густые, пряные благовония. Марина узнала этот аромат: почти такой же стоял когда-то в маленьком китайском храме во Владивостоке, где она, не понимая зачем, зажгла палочку ладана.

Под ногами — гладкий камень, зеркальный на вид, но пружинистый, словно под ним текла живая, медленная вода. Издали тянулся низкий, протяжный гул — не ветер и не река, а скорее дыхание чего-то огромного.

Тусклый свет впереди разгорался и переливался: то мягкий янтарь, то холодное серебро. Ещё несколько шагов — и они вышли на набережную. Марина сразу поняла: это не её город.

Река была шире и глубже, чем дома. Она шла, как расплавленный металл: медленно, но с внутренней силой. Вода отливала бирюзой и серебром, вспыхивала редкими зелёными бликами, словно в глубине плавали звёзды. Издалека доносился тихий плеск; казалось, каждое движение воды сопровождает невидимый взгляд. На противоположном берегу тянулся город, где старый Хабаровск переплёлся с древним Китаем. Черепичные крыши с изогнутыми краями блестели, шпили венчали медные шары, стены украшали тонкие, как штрихи туши, каллиграфические узоры. Между домами тянулись деревянные галереи, подвесные мостики, резные перила, где золотые драконы переплетались с журавлями.

— Где мы? — тихо выдохнула Марина.

— Здесь это место зовётся Хэй Лун Цзян — Река Чёрного Дракона, — ответил Максим. — Мы в Зеркальном Хабаровске.

Она заметила, что набережная полна людей — или тех, кто только казался людьми. Одни носили тяжёлые халаты, расшитые облаками и фениксами; другие — простые одежды, но цвета их тканей были настолько насыщенными, что казались светящимися изнутри. Мимо прошёл мужчина с глазами цвета старой бронзы; следом — девушка с серебряными волосами в платье, где иероглифы на шёлке едва заметно меняли форму, будто дышали. По спине у Марины побежали мурашки.

— Они видят нас? — спросила она.

— Видят, — кивнул Максим. — И многие знают, кто ты.

— Почему я?

— Потому что твоя дочь уже была здесь. И не случайно.

Они двинулись вдоль берега. Каменные плиты мостовой были испещрены резьбой: лотосы, карпы, волны, спирали, похожие на завитки ветра. В некоторых кругах Марина готова была поклясться, что видит змеиный след тени. Вдоль воды стояли небольшие пагоды; от каждой долетал перезвон колокольчиков — тонкий, хрустальный, как лёд, к которому приложили ухо.

Город шумел своим, особым шумом: звон колёс по брусчатке, негромкие голоса — русская речь рядом с древним северокитайским наречием, шелест шёлковых рукавов, аромат жареных каштанов и чая с лотосом. Где-то тянулся звук струн — старинная мелодия, в которой слышалось предупреждение.

— Здесь живут те, кто перешёл из вашего мира, — сказал Максим. — Одни остались по своей воле, другие — потому что путь назад закрылся.

Слово «закрылся» прозвучало шире, чем просто потерянная дорога.

Они свернули в узкий переулок. Лакированные панели стен сияли золотой инкрустацией, над дверями висели красные фонари, каменные львиные маски у порогов казались живыми. Из одной лавки тянуло густым ароматом сушёных трав — пряным, тёплым, с имбирной искрой. В глубине темноты на секунду мелькнула пара глаз — слишком больших для человека.

— Здесь опасно задерживаться, — тихо сказал Максим. — В этом городе ложь умеет носить лицо правды.

На одной из дверей висела вывеска: кириллица переплеталась с ровными иероглифами, словно две строки сплели единый узор.

— Что это значит? — спросила Марина.

— Это не для тебя, — отрезал он мягко. — Но тот, кто сможет прочесть, поймёт, зачем ты пришла.

Переулок вывел их на просторную площадь. В центре высилась башня с часами; крышу украшали фигурки драконов, и их усы будто слегка колыхались в такт ветру. Стрелки двигались рывками, а из глубины башни доносился другой, глухой, неровный тик — словно время здесь шло по собственным правилам.

Вокруг башни стояли торговцы. На прилавках — фарфоровые чаши с чаем, сияющим изнутри; амулеты в форме нефритовых тигров; шкатулки с лентами, на которых плясали золотые символы. Старуха в чёрном халате капнула в сосуд янтарную каплю — и тот вспыхнул, как маленькое солнце.

— Что это?.. — начала Марина.

— Не трогай, — перебил Максим. — Здесь всё имеет цену. И не всегда в монетах.

У дальнего края площади, под навесом из резного дерева, сидел старик с лицом, как высохшая кора. Усы и бородка шевелились без ветра. Он увидел Максима и едва заметно склонил голову.

— Привёл её? — спросил он по-русски с мягким акцентом.

— Да, — кивнул Максим. — Мы ищем девушку: тёмные волосы, серые глаза, молодая.

Старик провёл пальцами по выцветшей вышивке на рукаве, поднял взгляд.

— Здесь никто не появляется случайно. Если она пришла — значит, её позвали. И она ответила.

— Кто позвал? — спросила Марина.

В его зрачках отразилась река — тёмная, но светящаяся изнутри.

— Хэй Лун. Чёрный Дракон.

Слова повисли в воздухе, как удар медного гонга. Максим сжал её плечо.

— Пойдём, — тихо сказал он. — Город пока благосклонен.

Они растворились в переулках, где алые фонари покачивались, будто в такт невидимому сердцу реки. За их спинами тёмная вода мерцала нефритом и серебром, храня в глубине судьбу, к которой Марина ещё не была готова.

Глава 5. Нефритовый кулон

Ночь в Зеркальном Хабаровске не просто темнела — она дышала.

Тьма была мягкой, как тушь, разведённая в воде, и казалось, что, если сделать шаг в сторону, можно утонуть в ней, как в чернильном колодце. Здесь не было привычных желтых фонарей. Вместо них — тёплый свет красных бумажных шаров, подвешенных к резным балкам домов. Они колыхались от ночного ветра, и внутри каждого дрожало крошечное пламя, похожее на зрачок живого существа.

Луна висела низко и странно близко, так что её свет, смешиваясь с огнём фонарей, превращался в тёплое серебро. Оно ложилось на крыши с загнутыми краями, будто выгнутые спины старых драконов, отражалось в зеркальной воде каналов и цеплялось за лица прохожих. Иногда в их чертах проступало что-то лишнее — как будто поверх привычного облика проступала чужая тень.

Марина шла за Максимом по узкой улочке, вымощенной серыми плитами. Под ногами камень был гладким и прохладным, а в щелях между плитами пробивались крошечные стебли мха, мерцающие каплями росы.

По обе стороны стояли лавки и мастерские. Одни двери были открыты настежь, в другие вела занавесь из бусин и колокольчиков. За занавесом едва слышно звенел кузнечный молот — глухо, но с таким ритмом, что в голове возникал образ сердца, выковывающего саму судьбу. В другой лавке тихо перекликались фарфоровые колокольчики, и их дрожь тянулась сквозь ночной воздух, словно кто-то перебирал тончайшие нити.

Марина улавливала и другие звуки: шелест кисти по рисовой бумаге, стук деревянных счёт, шёпот, идущий откуда-то из глубины узкой комнаты. На прилавках под светом шёлковых ламп лежали фарфоровые журавли с чёрными глазами, тёмные тигры, змеящиеся драконы, застывшие в момент прыжка. Были и веера, расписанные туманными горами и струящимися реками, и крошечные стеклянные бутылочки с густой тёмно-зелёной жидкостью, от которой пахло сушёными травами, дымом и холодным железом.

— Куда мы идём? — спросила Марина, стараясь не отстать. Её голос прозвучал тише, чем она ожидала, — как будто сам воздух глушил слова.

— К тому, кто хранит вещи с границы миров, — ответил Максим, не оглядываясь. — Иногда эти вещи выбирают своего владельца. Иногда сами находят его.

Марина подумала, что в этом городе многое «выбирает» само — и лучше не задавать лишних вопросов.

Они свернули в переулок. Здесь было почти темно, лишь круглые окна в деревянных рамах отдавали в ночь мягкий золотистый свет. В глубине переулка слышался тихий плеск воды — ритмичный, как дыхание.

Вскоре перед ними вырос двухэтажный дом. Его крыша была украшена фигурками драконов и журавлей, будто две силы — земная и небесная — встречались здесь. Над дверью висела выцветшая вывеска с резными иероглифами:

«Хранитель вещей»

Дверь открыл высокий сухощавый мужчина в длинном синем халате. Чёрная коса падала ему на грудь, лицо было иссечено морщинами, но глаза ясные, как весенняя вода.

— Максим, — произнёс он, слегка кивнув. — Давненько ты не приходил.

— У нас дело, Ли Чжун, — сказал Максим. — Нам нужен любой предмет, что мог бы принадлежать девушке из нашего мира. Она здесь… и пропала.

Старик кивнул и отступил в сторону, пропуская их внутрь.

Внутри пахло старым деревом, ладаном и слабой горечью чая. Полки тянулись вдоль стен, уставленные свёртками, деревянными коробочками, фарфоровыми шкатулками, свитками в бамбуковых чехлах. Некоторые вещи Марина уловила краем глаза — словно шевелились, когда на них не смотрели.

Ли Чжун подошёл к дальнему шкафу и, покопавшись в глубине, вынес маленькую лакированную коробочку, инкрустированную перламутром.

— Это нашли у старого причала две недели назад, — сказал он. — Она сама пришла ко мне.

Марина открыла крышку. На чёрной подушечке лежал нефритовый кулон — дракон, обвивший кольцо. Камень был светло-зелёным, но глубина его цвета менялась при каждом движении. Когда она повернула его к свету, глаза дракона вспыхнули золотистым, словно в глубине камня кто-то открыл глаза.

— Я видела такой у Лизы… — Марина замерла. — Только он был стеклянным.

— Это тот же самый, — сказал Максим. — Но теперь он изменился.

Ли Чжун сложил руки за спиной:

— Хэй Лун, Чёрный Дракон, дарил избранным нефритовые амулеты, чтобы они могли ходить между мирами. Но амулет не служит человеку. Он сам выбирает. Когда дракон в камне пробуждается, он зовёт туда, где должна исполниться судьба.

Марина сжала кулон в ладони. Он был тяжёлым и тёплым, словно в нём жила крошечная капля солнца. Вдруг камень дрогнул, но теперь не просто вибрацией — внутри него будто шевельнулось что-то гибкое. На миг ей показалось, что кольцо, обвитое драконом, чуть разомкнулось, и из камня вырвался тонкий золотой луч, растаявший в воздухе.

Ли Чжун нахмурился:

— Он уже просыпается. Это значит, что она близко… к тем, кто не должен её найти.

— Кто они? — Марина почувствовала, как внутри что-то сжалось.

— Служители реки и те, кто хочет сломать её волю, — ответил он. — Если им достанется амулет, граница рухнет.

Кулон вдруг потянулся в её руке — на север, к излучине реки. Максим заметил движение:

— Он ведёт нас.

Они вышли на улицу. Красные фонари колыхались, отбрасывая дрожащие круги света. Каждый пульс кулона отзывался в груди Марины лёгким страхом и странным, почти сладким предвкушением.

— Если он выбрал Лизу… может, выберет и меня?

— Он уже выбрал, — тихо сказал Максим. — Иначе ты бы сюда не попала.

Она прижала нефрит к груди — и услышала внутри камня тихий плеск воды… и далёкий рёв, в котором было дыхание Чёрного Дракона.

Глава 6. Те, кто идут за Драконом

Ночной Зеркальный Хабаровск дышал иначе, чем его дневной двойник: глубже, гулко, будто под тонким слоем привычной реальности шевелился древний зверь и лениво переворачивался на другое ребро. Свет бумажных фонарей стекал по резным ставням скользкими отблесками, и в их дрожи угадывались чешуйки — контуры, которых не дорисовал ни один мастер. Из-за углов, где днём лишь пыль и случайные кошки, теперь выглядывали тени — слишком длинные для человеческого роста и слишком плавные для кошачьего шага.

Марина шла рядом с Максимом Логиновым, которого в этом городе называли ещё и Улуном. На слух это имя было мягким, как тёплый чай, но в нём пряталась терпкость горной травы. В ладони Марина сжимала нефритовый кулон; камень жил своей, тёплой и настойчивой жизнью. Пульс кулона опережал её сердце на долю — будто кто-то невидимый отбивал палочками скрытый размер: «раз-и, раз-и», подталкивая идти быстрее, смотреть дальше, дышать глубже.

— Он ведёт нас к Лизе? — спросила Марина вполголоса, чтобы слова не разлетелись в холодном воздухе и не позвали лишних слушателей.

— Ведёт, — ответил Максим, не оборачиваясь. В тусклом свете фонарей его профиль был резким, словно выточенным из сланца. — Но там, куда он ведёт, друзья редко приходят первыми.

Она уже готовилась спросить ещё, когда за спиной, в такт их шагам, щёлкнуло: металлический наконечник осторожно ткнулся в камень — как проба пера перед первым иероглифом. Марина невольно замедлила ход; Максим тоже. Щелчок оборвался.

— Слышал, — сказал он прежде, чем она успела выдохнуть. — Нас заметили раньше, чем мы их. Не оглядывайся.

— Кто это? — еле слышно.

— Те, кто идут за Драконом, но не по ту сторону реки, — отрезал он. — Держись ближе.

Они свернули в переулок — узкий, как горлышко фарфоровой вазы. По обеим сторонам — глухие стены с резьбой облаков и вьющихся змей. Фонари подрагивали от неуловимого сквозняка, и на камнях в каждом дрожащем кружке света проступали будто намеченные копотью триграммы багуа: знаки зыбко сходились и расползались, словно кто-то изнутри проверял, узнают ли его.

Впереди, за двумя фонарями, возник силуэт: высокий, в длинном плаще, лицо закрыто маской демона с золотистыми зубами и пустыми глазницами без отблеска. Фигура стояла, едва качаясь — не от ветра, а будто прислушиваясь к чужому дыханию.

Марина притормозила на полшага, но Максим тем же ровным тоном бросил:

— Не смотри в глаза. Иди. Это Шао Гуй.

— Кто? — она почти перешла на бег; полы пальто хлестнули по ногам и смирились с ветром.

— Служители Тёмного берега, — произнёс он. — Говорят, из нефрита, в котором задержалось дыхание Хэй Луна, можно вырезать ключ от любой двери. Даже от той, что ведёт обратно в твой Владивосток. Они режут ключи для других.

— Для кого? — Марина чувствовала, как кулон едва заметно дрожит, словно живой зверёк просится на свободу.

— Для тех, кто любит двери больше, чем дома.

Площадь — тёмная, с опущенными брезентами рядов — днём наверняка кипела паром лапши, криками торговцев и огрызками разговоров. Теперь всё стояло, как шахматная доска перед первым ходом. Лишь по настилам над лавками скользили тени, двигаясь в унисон. Марина подняла взгляд и едва сдержала вздох: над навесами чёрными петлями тянулись верёвки, и на них висели бумажные карпы — только чешуя у них была не расписана, а выложена тонкими пластинами металла. В каждом порыве ветра рыбы поворачивались и смотрели вниз — без зрачков.

Кулон теплом напомнил о себе и рванул в сторону, будто напролом. Марина чуть не выпустила его, но Максим перехватил её запястье.

— Плохо, — сказал он, всматриваясь в высоту. — Они смыкают круг.

Тень обрушилась сверху без крика — чистое движение. Максим ударил плечом в Марину, отталкивая в сторону; в камень вонзилось металлическое лезвие, искры разлетелись тёплыми комарами. Маска демона сверкнула зубами, и Марина поняла: под маской нет лица — там зевал холод, как чёрный рот полыньи.

Один плавный жест — и в руке Максима возник тонкий изогнутый клинок с неглубокими насечками, куда будто набился чёрный свет. Клинок коротко звякнул, и над лезвием на миг проступили четыре иероглифа. Марина не знала языка, но смысл почувствовала кожей: «выхватить — и не потерять».

Шао Гуй попятился, шипя. Шипение было не голосом, а дракой воздуха с собственным холодом.

— Беги, — сказал Максим. — Южный переулок. К мосту.

Она побежала. В висках стучало, как в струнах, готовых сорваться. Сквозь визг металла прорезался короткий, плотный выкрик Максима — не боль, а команда самому себе: «держи».

Южный переулок встретил запахом мокрого дерева и копоти. Стены стояли близко. На перекрёстке Марина резко свернула — и наткнулась взглядом на другую маску: чёрный тигр с серебряными клыками, в руке — цепь с крюком. Крюк звякнул о камень, зацепив свет.

Кулон рванул к узкой арке. Не думая, Марина нырнула туда. Проём ощетинился каменным холодом, плечи скользнули по сырости; фонарик на поясе ткнулся в выступ и погас. Позади ускорились шаги; тень тигриных клыков змейкой поползла по стене.

И тут из самой темноты вынырнула невысокая фигурка — мальчик лет десяти: серый халат перехвачен поясом, чёлка заслоняет взгляд, но глаза всё равно светятся своим тусклым янтарём.

— Сюда, — сказал он так тихо, что тишина сама отступила. Ладони у него были горячими и сухими, как глина, нагретая солнцем.

Они проскользнули в низкую дверь. В лицо пахнуло паром. Комната была невысокой, наполненной густым, бархатным запахом куриного бульона, риса, имбиря и сушёного апельсина. В дальнем углу, за балками, стояла женщина в красном шёлковом платье; держала бамбуковую ложку так, как другие держат меч — уверенно и по делу.

— Быстро, — произнесла она, приподнимая тканую занавесь с грубыми стежками восьми триграмм. — Враги не входят на кухню мастера Ю.

Занавесь опустилась. За стеной прошёл глухой топот и стих — будто кто-то не решился переступить невидимую черту.

— Кто вы? — спросила Марина, когда горячий бульон смыл из горла сухой холод улицы.

— Те, кто помнит, кому служит Дракон, — ответила женщина без позы. — И те, кто не забывает, что огонь тоже бывает водой, если смотреть с другой стороны.

Я — Юй-линь. Мальчик — Мин.

— Мастер Ю — это ваш отец? — Марина шептала, хотя шум кухни был громче опасности за стеной.

— Мастер Ю — титул, — спокойно сказала женщина. — Так тут зовут поваров, которые кормят не только желудок, но и дорогу. А дорога сейчас голодна больше вас.

Мин приблизился к кулону. Нефрит едва слышно вздохнул. На поверхности проступили новые линии — будто кто-то провёл ногтем по инею: мелькнули чешуйки. Камень стал тяжелее, словно в нём проснулся маленький зверёк.

— Он будет вести вас, — сказал Мин. — Но чем ярче, тем ближе тени. Гореть нельзя не гореть — можно прикрыть пламя ладонью.

— Как? — спросила Марина.

Юй-линь протянула маленький свёрток. Внутри лежали засахаренный имбирь, тонкая полоска сушёной мандариновой цедры и маленький листик чая, тёмно-синий, как вечер.

— Сначала сладкое, потом горькое, затем терпкое, — сказала она. — Порядок не для вкуса, а чтобы сердце вспомнило «ровно». Дракона не обманешь, но можно попросить идти рядом, а не тянуть за рукав.

Марина исполнила — и действительно: пульс кулона не стих, но перестал подгонять; словно кто-то согласился идти в ногу.

Занавесь шевельнулась — внутрь шагнул Максим: запылённый, с разорванным краем плаща, клинок всё ещё пах чужим холодом. Он быстро оглядел помещение, задержал взгляд на Юй-линь и чуть кивнул — как старой знакомой, с которой не принято обмениваться чувствами вслух.

— Спасибо, — сказал он коротко. — Путь к мосту перекрыт. Галереи держат, но над ними уже тянут сети.

— Пойдут беззвучно, — заметила Юй-линь. — Значит, им нужно оставить шум. Мин?

Мальчик откинул крышку чугунного котла. Пар поднялся, ударился о потолок и распался на тонкие ленты. На миг в этих узорах Марина увидела — или ей показалось — вытянутую голову, гриву воды, изгибающийся хребет. Дракон не смотрел на неё; он проверял, все ли на местах.

— Он слушает, — прошептал Мин. — Говорить будет позже.

— Если будет, — отозвался Максим. — Уйдём через двор. Дальше — в галереи и по крышам.

— Они пойдут за вами по отражениям, — сказала Юй-линь. — Избегайте луж и витрин. Сегодня стеклу верить нельзя.

— А огню? — спросила Марина.

— Ему — можно, — Юй-линь положила ей на ладонь маленький глиняный шарик. — Разомни, когда станет совсем сложно.

Шарик был тёплым и неожиданно тяжёлым. На поверхности — неглубокие царапины восемью лучами.

Они вышли чёрным ходом. Галерея тянулась над узкой улочкой; доски стонали тощим деревом, красные фонари висели рядами, как дольки граната. Внизу, в тени, скользили силуэты. Они не шли — переставляли пространство, как ширмы: был тёмный проём — и вот его нет, а вместо него чужая спина.

— Не гляди вниз, — предупредил Максим. — Они ловят взгляд.

— Они не люди? — Марина вслушалась в себя и с удивлением поняла: боится не их, а самого близкого.

— Людьми были, — сказал он. — Теперь — привычкой.

Галерея впивалась в боковую стену чайного дома. Вывеска висела набок; иероглиф «чай» был вырезан грубо, но любя. В окне, отражая их движение, мелькнуло лицо. Марина вздрогнула: в стекле встала она же — но с седой прядью у виска и линией рта, опалённой огнём, которого ещё не было. Лицо исчезло, стоит моргнуть.

— Видела? — спросил Максим.

— Себя. Но не себя.

— В Зеркальном городе каждый шаг оставляет эскиз будущего, — коротко пояснил он. — Не спорь с зеркалами. Поблагодари и иди.

Шорох по верёвкам — как мыши по соломе — и сверху снова упала тень. На этот раз — двое. Максим ушёл в сторону, клинок поймал чужое лезвие; перила тонко вскрикнули. Второй метнулся к Марине, цепь свистнула и зацепила край пальто. Она рванулась; ткань отдала и осталась в железном зубе. Кулон хлестнул по груди и на миг вспыхнул, как кошачий зрачок в темноте. Шао Гуй отшатнулся — будто его окатили кипятком.

— Вниз, — бросил Максим. — По лестнице — и на крышу.

Лестница пахла рыбьим клеем и старой пылью. Наверху — другой воздух: плоские крыши, тонкие гребни черепицы, меж ними — метёлки трав, занесённые ветром. Город лежал внизу, как карта; только река на этой карте была живой — на поверхности изредка поднимались волны, будто кто-то огромный переворачивался на спину.

— Хэй Лун, — сказал Максим бесстрастно, словно констатировал: «ночь». — Он видит.

— Нас? — Марина не понимала, кого спрашивает.

— Всех, кто идёт. Смотрит не на лица — на намерения. Дальше — мост. Между крышами прыжки на три, пять, семь шагов.

— Почему нечётные? — удивилась она своей ровности.

— Чтобы не совпасть с их ритмом.

Они побежали. Воздух пах грозой, которой не было на небе. Слева вспыхнула вывеска, высветив три иероглифа: «долгий ветер дом». На следующем прыжке из-под ноги вылетели искры — старый гвоздь подбросила чья-то ладонь. Максим хмуро усмехнулся:

— Заметили.

— Как удержаться от страха? — вырвалось у Марины.

— Не удерживай, — сказал он. — Дай ему форму. Назови. Названия — поводки для зверей.

Она попробовала: «Страх — река без берегов, заливающая всё вокруг». Слова вышли неровными, но глиняный шарик в кармане потяжелел — будто признал усилие.

На краю следующей крыши сидел старик с гучжэном — длинным струнным инструментом. Он перебирал струны тонкими пальцами, и звук получался как железная дорожка, по которой могут бежать слова. «Уходите», — пела первая струна. «Быстрее», — добавляла вторая. «Сзади», — предупреждала третья. Максим, не сбиваясь с шага, бросил ему короткий поклон. Старик не улыбнулся; выпустил одну длинную ноту — как стрелу. Вдалеке что-то хлёстко треснуло. Марина не оглянулась.

Снова галереи — узкий коридор воздуха; перила пахнут дождём, которого всё нет. Внизу витрины играли их отражениями: в одной Марина увидела себя без кулона, в другой — Максима без тени, в третьей — пустое место, и стало страшно, как от внезапной тишины.

— Не смотри, — сказал он мягче прежнего. — Зеркала кормят тех, кто идёт за нами.

— Шао Гуй?

— И те, кто зубов не показывает.

Слева — заброшенный чайный дом: двери забиты, но изнутри тянет теплом, как из печи. Максим остановился, положил ладонь на косяк. Дерево ответило сухим потрескиванием — будто старик откашлялся. Он прислушался, отошёл.

— Здесь кормили тех, кто уходил в реку, — сказал он. — Пусть спит.

— Максим, — тихо позвала Марина. — Лиза… ты говорил, ключ ведёт и в мой мир. Почему же мы не возвращаемся, а идём за ней?

— Потому что твоя дочь уже перешла дальше, — произнёс он сухо, но не холодно. — Лиза умная. Умные идут быстро, но им тяжело. Если снимем с неё груз, следующая дверь распахнётся спокойнее — и безопаснее для неё.

— Ты её видел? — голос сорвался тоньше, чем хотелось.

— Я слышал, как по воде проходит её шаг, — сказал он. — Лёгкий, упрямый.

Внизу шевельнулись тени — их стало больше. Они не подбегали; обволакивали, как дым. Кулон под пальцами забился, как сердце, которое пытаются прижать. Марина крепче сжала резной камень — и вдруг поняла: рисунок чешуи меняется, отвечая на её дыхание. Длинный вдох — чешуя ложится вправо, длинный выдох — влево. Этим можно вести. Этим можно прикрыть свет.

— Ещё немного, — сказал Максим. — Мост близко. Но у моста любят спрашивать.

— Кто? — внутри собиралась не страх, — другая, тугая волна.

— Те, кто прочитали правила, — почти улыбнулся он. — Они добры, пока у них есть бумага.

Мост возник внезапно — будто его нарисовали в воздухе одной ломаной линией. Он не был копией дневного: вместо привычной резьбы на балюстрадах — волны; в каждой — крошечная голова рыбы. На опорах — гравировки облаков, чья спираль вела взгляд к воде. Под мостом — река, чьи клубки не распутать и шорохи не разобрать.

У входа стояли трое. Не в масках — в простых тёмных куртках. Лица обычные, как у кассиров электрички, только глаза у всех троих одинаковые по вниманию: смотрели, как измерительный прибор.

— Проход закрыт, — сказал первый устало и вежливо. — Для тех, у кого на груди огонь.

Марина инстинктивно прикрыла кулон ладонью. Тёплая гладкость нефрита и обнадёжила, и насторожила: тёплое — значит живое, заметное.

— Ветер, — произнёс Максим, будто пароль. — С запада на восток.

— А дождь? — спросил второй.

— Дождь не враг. Враг — тот, кто называет дождём топь, — сказал Максим. — Дайте пройти, стражи.

Третий чуть наклонил голову. Его интерес не цеплялся за лица или клинок; он смотрел на доски, смолу в щелях, на крошечную трещинку возле гвоздя.

— У вас есть то, что тянет за собой, — сказал он наконец. — Если перейдёте, мост будет помнить.

— Пусть помнит, — ответил Максим. — Память — наш налог.

— Дайте ему имя, — попросил второй. — И проходите.

Максим посмотрел на Марину. Она кивнула — впервые за путь без вопроса.

— Имя: «Возвращение, которое не повторяется», — сказала она. Слова легли уверенно, как будто давно ждали. Кулон потеплел на полтона.

Стражи отступили. Первый поднял ладонь — и над мостом на миг проступил узор воды; волны сложились в знак, который значил: «пойду — и не упаду».

Они ступили на мост. Доски отзывались глухо, будто под ними — грудь большого зверя. Вода внизу двигалась настойчиво, как рабочая лошадь: не быстро, не медленно — так, что каждый шаг отдавался крошечной пульсацией берега.

На середине моста воздух стал плотнее. Марина решила, что это туман, но сырости не было. Скорее — словно между перилами натянули тонкую кожу барабана. Позади зашуршало — у входа тени перестроились, вытянулись цепочкой, как бумажные человечки, вырезанные одним движением.

— Быстрее нельзя, — предупредил Максим. — Здесь нужно — ровно.

И вода под мостом вздохнула. На поверхности появилась воронка размером с чайную крышку, потом другая и ещё — будто кто-то играючи касался воды пальцем. Соль легла на губы.

— Он рядом, — произнёс Максим почти благодарно. — Хэй Лун любит мосты: на мостах видно, кто ты — берег или течение.

— Что ему от нас нужно? — спросила Марина.

— Чтобы каждый шёл своим именем, — ответил он.

У противоположного берега из-за перил выскользнула фигура в маске — не демон, не тигр: гладкая белая маска без черт, как чистый лист рисовой бумаги. Следом вышли ещё двое — в таких же пустых масках. Они не поднимали оружия и не перекрывали путь — просто стояли.

— Они закрывают не дорогу, а намерение, — тихо пояснил Максим. — Пройдём.

Они шли, и Марина ощущала, как маски прислушиваются к её дыханию. Она продлила вдох — и кулон в ответ выплюнул искру. Лица не шевельнулись, но воздух стал гуще.

— Разомни, — шепнул Максим.

Она вспомнила глиняный шарик. Он лежал в кармане, как птица, сжавшаяся в кулак. Марина сжала его: тепло пролилось в ладонь, поднялось по руке и разгорелось маленькой, но настоящей смелостью. Внутри что-то щёлкнуло, как сухая веточка. Шар распался на восемь тонких лепестков, упал на её ладонь; на каждом — крошечная насечка. Лепестки слиплись в знак и легли в воздухе перед ними — простой, детский, как солнце, нарисованное неумелой рукой.

Воздух «принял». Белые маски дрогнули едва заметно, как паутина от дыхания. Проход раскрылся настолько, чтобы пройти вдвоём.

— Идите, — вдруг сказала Юй-линь — голос прозвучал не сзади, он возник у Марины внутри, тёплый, как пар. — Не оглядывайтесь. Я задержу тех, у кого ножи.

— Она умеет звать дух костра, — усмехнулся краем губ Максим.

Они прошли. Маски остались по ту сторону внутренней черты, где даже ветер дышал иначе. За мостом улица уходила вниз к воде, и от воды пахло солью и пеплом — правильный запах для места, где река и огонь договорились без свидетелей.

— Дальше — квартал домовых двориков, — сказал Максим. — Там много дверей — и слухов. Смотри под ноги: ступени иногда спорят с путниками.

— А Лиза? — Марина чувствовала, как каждое слово — стук в закрытую шкатулку. — Мы близко?

— Ближе, чем были. И дальше, чем думаем, — спокойно ответил он.

Первый дворик встретил тишиной, где слышался мелкий звон — как если бы только что убрали в шкаф дюжину чашек. В центре — колодец; на ободе — верёвка, к ней привязано ведёрко с вырезанной рыбкой. Рыбка улыбалась слишком широко для рыбы. Марина опустила взгляд — в чёрной воде шевельнулось отражение. Она решила, что это её лицо, но почему мокрые волосы? Вода поднялась на сантиметр — и опала.

— Не подходи, — предупредил Максим. — Эти колодцы добрые днём. Ночью — болтливы.

В следующем дворике пахло сушёным кориандром и чёрным перцем. Где-то мяукнула кошка — звук лёгкий, как перо. В ответ прошелестели бумажные флажки — те, что вешают на праздники реки. На каждом — лодка и человек с веслом. Все лодки смотрели в одну сторону, кроме одной. Она — на Марину.

— Она зовёт, — сказала Марина и сама удивилась уверенности. — Не лодка. Лиза.

— Тогда — сюда, — кивнул Максим. — Если повезёт, догоним взгляд.

Проём пах мятой и сырым камнем и вывел в крошечный сад: три бамбука, каменная скамья и фонарь, изнутри которого не свет, а тонкий пар. На скамье лежал мятый платок. На краю — чуть неровная вышитая буква «А». У Марины дрогнула рука.

— Она была здесь, — сказала она. — Недавно.

— А рядом — тот, кто ходит без тени, — добавил Максим, кладя ладонь на скамью. — Дерево ещё тёплое. Но не от человека — от чая.

— Он поил её? — сердце, шедшее ровно после моста, снова сбилось.

— Он ждал, пока она сама попросит, — сказал Максим. — И она — попросила. Умные просят вовремя.

— Ты про Лизу?

— Я — про всех, — он поднялся. — Пойдём. Сад — тупик. Но здесь тупики любят быть «пока». Надо шевелить «пока».

Сад ожил — не резко, а как лодка, куда сел второй человек. Бамбук тихо звякнул. Из фонаря поднялась струйка пара, сплелась в нитку и потянулась к кулону. Нефрит сначала сопротивлялся, потом уступил, как вода уступает пальцу. Нить легла на камень и оставила белёсый след.

— След, — сказал Максим. — Нить покажет короткую дорогу. Но короткая дорога всегда громкая.

— У нас нет тихих, — отозвалась Марина.

Они пошли за белой ниткой. Тонкая, как волос, она извивалась между стен, исчезала и вспыхивала снова — на карнизе, на гвоздике, на сколе кирпича. Её не увидит тот, у кого в руке нет кулона — видимость защиты; но всякий раз, когда нить загоралась, рядом менялся воздух — как будто в соседнем дворе кто-то переставил скамью, а в переулке поправил вышивку на рукаве. Марина знала: это они. Шао Гуй.

На повороте им навстречу вышла молодая женщина с косой, в простом синем халате. В руках — корзина с зеленью. Лицо простое, глаза внимательные. Она подняла взгляд и улыбнулась.

— Вы идёте красиво, — сказала она. — Значит, успеете.

— Куда? — спросила Марина, хотя уже знала.

— Туда, где мальчик держит лодку, — ответила женщина. — Он упрямый, но вежливый. Когда лодку толкают такими руками, вода не спорит.

— Мин? — догадалась Марина.

— У каждого города — свои дети, — женщина улыбнулась шире. — Этот — один из них. Идите. За вами — те, кто слишком любит белый.

Они миновали ещё два дворика. В первом на верёвке сушились маски — десяток: тигр, лиса, демон с золотыми зубами, рыба, журавль. Все пустые. Одна — белая — была мокрой; вода стекала на камень, оставляя круги, и в каждом круге вспыхивала крошечная точка света. Во втором стоял старый барабан, разорванный и стянутый бечёвкой; на коже — свежие детские отпечатки ладоней.

Наконец переулок открылся к набережной — не той, где гуляют по утрам, а внутренней, тёмной. Лодки стояли боком к берегу, как спящие собаки. У воды, ногами в мелкой волне, стоял мальчик — Мин. Халат мокр до пояса, волосы прилипли ко лбу. Он держал леску. На конце — крошечная лодочка, сложенная из старой квитанции. Лодочка качалась, но не уплывала.

— Вы долго шли, — сказал он без упрёка. — Но пришли вовремя.

— Где она? — Марина больше не могла растягивать слова.

Мин кивнул на воду. Прямо под лодочкой на поверхности проступил рисунок пеной: круг, в круге — две волны, сталкивающиеся лбами. Между волн — волосок сухого тростника.

— За вторым кругом, — произнёс Мин. — Если войти сейчас — не унесёт.

— Войти куда? — мир сжался до тонкой линии, как натянутый нерв.

— В слой, где не спрашивают паспорт, — сказал Максим. — Но там легко потерять имя. Готова?

Она вдохнула. Сладкое — горькое — терпкое вспыхнули в памяти. Ровно. Ровно. Кулон лёг в ладонь, как знакомая нота.

— Готова, — сказала Марина. — Я — Марина Морозова. Я иду за дочерью и вывожу нуждающихся к берегу. Я не дерусь с водой. Я договариваюсь.

Вода пустила волну от них. Поверхность стала гладкой, и в этой гладкости на миг показалась лицо Лизы: мокрые волосы, зрачки шире обычного, губы с синевой холода. Она смотрела на Максима.

— Тебе нельзя, — сказала она, и голос звякнул стеклом. — Твои имена слишком громкие.

— Возьми моё тихое, — ответил он и встретил её взглядом через воду. В этом взгляде была ответственность — не нежность и не строгость.

Лиза улыбнулась — так улыбаются те, кто на секунду забыли, что стоят по колено в воде. И исчезла. Точнее, вода закрылась, как занавес.

— Её держат не руки, — произнёс Мин. — Её держит обещание. Ей пообещали дом. Но дом — пустой. Ей нужна дверь с огнём.

— Где такая? — Марина вдох-выдох.

— В Доме Белых Масок, — ответил Максим. — Но вход — через чужие имена. Это труднее, чем перелезть через стену.

— Скажи, — Марина подняла голову. — Как зовут моё чужое имя?

— «Та, кто слушает», — сказал он. — Этого хватит, чтобы постучаться. Чтобы войти — нужен огонь. Твой.

— У меня — скрипка, — сказала она. — Музыка — не огонь.

— Смотря как играть, — впервые улыбнулся Максим. — В Пекине я видел, как старик на эрху поджёг ночь одной нотой.

— В Пекине? Ты был там… драконом?

— Был… чайником, — сказал он. — Но не сейчас.

Мин протянул бумажную лодочку. На квитанции расплывались чернила: половина иероглифа, кусочек адреса, чужая фамилия.

— Приманка для любителей срезать углы, — сказал он. — Бросите на воду — белые маски поверят, что в лодке ваш путь. Пойдут за ней. У вас будет одно «ровно».

— Одно — это сколько? — спросила Марина.

— Десять вдохов, — ответил Мин. — Если умеете дышать не торопясь.

— Умеем, — сказал Максим. Марина удивилась, что он ответил за двоих — и почувствовала: правильно. — Готова?

— Да, — сказала она. И впервые за ночь ей показалось: город не «против» и не «за», он — рядом.

Мин отпустил лодочку. Бумага легла на воду и поплыла, как по стеклу. Из соседнего двора, из-за угла, из-под пролёта — будто по команде — вышли белые маски: три, пять, семь. Они двигались к лодке и шли рядом, не касаясь воды. Их белизна была обидчивой, как у молока, которому дали скиснуть. Они смотрели на лодку так, словно та обещала им должность, оплату и отпуск.

— Сейчас, — шепнул Максим. — Десять.

Они скользнули вдоль кромки, где вода плещется о камень, и нащупали узкий проход между домами. Проход прикрывал крошечный навес с выцветшей надписью «чай». Навес дрожал, хотя ветра не было. Кулон тихо стучал о грудь; Марина совпала с ним дыханием: «раз-и, два-и…» Впервые она почувствовала, как музыка собирается не в пальцах, а в шаге.

Внутри — узкий коридор: вперёд идут три ступени, потом пять, потом семь. На каждой выбит крошечный знак: рыба, лист, лодка, дом, огонь, глаз, дверь. На «двери» коридор закончился. Перед ними — светлая створка из дерева с прожилками, похожими на лист. На косяках — ни гвоздя. Из щели пахло сушёным чаем и дождём, которого всё не было.

— Дом Белых Масок, — сказал Максим почти нежно, как зовут того, кого нельзя назвать громко. — Стучи.

— Чем? — спросила Марина.

— Своим именем, — ответил он. — Только своим.

Она подняла кулак к воздуху перед дверью — и произнесла ровно:

— Я — Марина Морозова. Я пришла забрать ту, кому пообещали пустой дом. У меня есть огонь.

Дверь не распахнулась, но в доме что-то насторожилось — как собака в глубине, поднявшая голову.

— Видишь? — шепнул Максим. — Имя — поводок.

— А ключ? — Марина неожиданно улыбнулась себе. — Ключ — игра.

Она достала из памяти простую мелодию — ту, что играла Лизе в детстве, когда дождь стучал по владивостокскому подоконнику. Мелодия была тёплой и без затей, вся хитрость — в паузе. Марина мягко коснулась пальцем дерева, будто струны, и выдохнула паузу.

Дверь вздрогнула — раз, другой — и открылась. Изнутри пахнуло домом.

— Быстро, — сказал Максим. — Белые маски умные, но обидчивые.

За дверью — зал без мебели, только длинный узкий стол у стены. На столе — ряд масок. Все белые, как молоко, и внешне одинаковые, зато на обороте у каждой вырезан крохотный знак: рыба, лист, лодка, дом, огонь, глаз, дверь — семь. Марина обернулась на ступени в коридоре.

В дальнем конце — занавесь. За занавесью — шёпот воды. И голос. Молодой, упрямый — как Лизин шаг.

— Я не боюсь, — сказала она кому-то. — Я просто не умею дышать по-вашему. Научите — и я уйду.

— Она говорит им правду, — прошептал Максим. — Это их раздражает.

Марина сделала шаг, второй, третий. Воздух у стола стал гуще, как сироп; маски будто повернулись — движения не было, но взгляд ощутился. Кулон у груди положил чешую вправо — вдох — и влево — выдох. Марина подошла к занавеси; поднимать не пришлось — ткань разошлась сама.

Комната за занавесом была пустой. В центре — круг воды в каменном полу. Над кругом — плотный, как стекло, воздух. В нём — Лиза: на цыпочках, руки вытянуты, будто пробует температуру. Глаза ясные и слишком широкие — как у тех, кто долго смотрел не мигая.

— Лиза, — сказала Марина. — Это я.

Девушка повернула голову и улыбнулась — будто знала, что этот момент будет. В улыбке не было облегчения — был выбор.

— Мне обещали дом, — произнесла она. — Но дом пустой. Я не хочу жить в пустоте. Я хочу жить в звуке.

— Тогда пойдём, — тихо ответила Марина. — У меня есть звук.

— И огонь, — добавил Максим, ступая в круг осторожно, как на тонкий лёд. — Снимем с тебя обещание. Оно не твоё.

Белые маски у краёв сделали микрошаг, не сходя с места: не протест, — напоминание о правилах. Максим кивнул им уважительно, как старшим, и опустил ладонь в воду. Вода не намочила кожу — она «взяла» её, как чашка берёт чай, меняя его вкус едва заметно, но решительно.

— Пять — стой, — сказал он. — Семь — слушай. Девять — иди.

Марина не поняла, кому он считает — себе, ей, воде, маскам или Лизе, — но послушалась дыханием. На «пять» кулон мягко толкнул грудь изнутри, на «семь» музыка поднялась на ноту, которую она ещё не брала, но знала, где она живёт. На «девять» воздух над водой дрогнул, и Лиза шагнула — не вниз, к ним. Настоящий шаг: тяжесть тела, шорох ткани, вздох.

— Дом — там, где тебя ждут не стены, — сказала Марина, прижимая дочь. — Пойдём.

Маски не шелохнулись. Но, когда они выходили, одна маска на столе чуть повернулась — на обороте оказался знак «дом». Иероглиф был вырезан неровно, словно тот, кто резал, впервые держал нож.

— Они не злые, — прошептала Лиза у двери. — Они аккуратные. Им страшно, когда кто-то делает громко.

— Уйдём тихо, — сказал Максим. — Но быстро.

Коридор не спорил. Ступени приняли их шаг. За дверью — тот же узкий проход, тот же навес, та же вода у кромки. Бумажная лодка уплыла далеко — там, где река делала вид, что устала.

— Благодарим, — сказал Максим — то ли небу, то ли воде, то ли городу.

В глазах Лизы погас дикий, слишком широкий блеск. Его сменил человеческий — уставший, но ровный. Такой взгляд не умеет лгать про «после».

— Мы ещё вернёмся? — спросила Лиза. — Я должна кое-что сказать тем, кто обещал.

— Вернёмся, — кивнул Максим. — В другой день и с другими словами.

— И с Лизой, — добавила Марина. — Возьмём её за руку и проведём через мост, который помнит наши имена.

Вдалеке, где сходятся две тени домов, прозвучал знакомый щелчок — металлический наконечник о камень. Шао Гуй не забыли — они не умеют забывать. Но теперь щелчок отозвался не угрозой, а признанием: «вы прошли». Может, и им нужен дом. Это уже другая история.

Мин стоял всё там же, по щиколотку в воде. Он поднял взгляд — несмешной, взрослый — и сказал:

— Вы сделали ровно. Теперь можно — громко.

— Сегодня — нет, — покачал головой Максим. — Сегодня город спит.

— Значит, в следующий раз, — согласился Мин и улыбнулся, как улыбаются хранители: «я запомнил».

Они пошли обратно — мимо двориков, где на верёвке сушились маски; мимо колодца, который днём добр; мимо барабана, чья кожа ждёт ладоней. На мосту стражи молча дали дорогу; один, тот, что смотрел на трещинку возле гвоздя, кивнул Марине — как человеку, в чьём шаге узнал нужную паузу.

В галереях красные фонари шуршали, словно гранатовые зёрна в ладонях. Юй-линь встретила у чёрного входа и поставила на стол три пиалы. Чай был тёплым, терпким, с лёгкой горчинкой — как благодарность, которую не объясняют словами.

— Дом нашёлся? — спросила она, наливая.

— Дом — в пути, — ответил Максим. — Мы не заблудились.

— Держите дорогу тёплой, — сказала Юй-линь. — Здесь холод быстро запоминают.

Марина сделала глоток — и ясно услышала, как далеко-далеко, за множеством стен и мостов, по другой набережной идёт Лиза. Шаг лёгкий, упрямый и — да — музыкантский: ровный и живой. Между ними уже натянулась нитка — белая, как пар над чайником. Она не спасёт от всего, но приведёт туда, где следующий выбор будет сделан вовремя.

— Мы идём за Драконом, — тихо сказала Марина — не клятва, констатация. — Не затем, чтобы он шёл за нами. Чтобы идти рядом.

Максим кивнул. В его глазах, темнее фонарей, мелькнула короткая тень улыбки.

— Рядом — значит вовремя, — произнёс он. — А вовремя — значит спокойно.

Снаружи, у деревянных носов лодок, тихо вздохнул Хэй Лун. Это был не рёв и не предупреждение — обычный вздох существа, у которого тело — город, а кровь — вода. И в этом вздохе было то, ради чего стоило бежать по галереям, шептать имена мостам, спорить с белыми масками и разламывать глиняный шарик на восемь лучей: обещание, что завтра будет.

А сегодня — достаточно.

Они вышли в ночь, где даже тени были согреты чаем. И впервые за всё это время Марина позволила себе улыбнуться — не себе и не им, а стенам и фонарям, которые знают больше и говорят меньше. В её ладони нефрит дышал ровно. Пульс камня совпал с пульсом сердца, и шаг стал увереннее — как у того, кто услышал главную ноту и больше не собирается сбиваться.

Глава 7. Договор с посредником

Ночь в Зеркальном Хабаровске густела, словно в воздух подмешали тушь. Красные фонари горели мягко, но их свет не разгонял тени — лишь подчёркивал глубину переулков. Галереи тихо скрипели. Доски под ногами пружинили. Внизу шевелились шорохи — короткие, настороженные. Напоминание: враги рядом.

Марина шла рядом с Максимом. Здесь его звали Улу́н. Нефритовый кулон лежал у неё на груди. Камень был тёплым и будто слушал город.

— К кому мы идём? — спросила она негромко.

— К Чжоу Ляну, — ответил Улун. — Здесь он Посредник. Торгует сведениями. И берёт плату всегда настоящую.

— Он скажет, кто дал Лизе «пустой дом»? И как это развязать?

— Скажет. Но не даром.

Они сошли с галереи и углубились в широкий переулок. По обе стороны — дома с резными ставнями. На наличниках — драконы, тигры, журавли. Пахло соевым соусом, жареным кунжутом и дымом благовоний. Издалека тянулся ритм барабанов — у храмовой пагоды начинался вечерний обряд.

В конце переулка темнела трёхэтажная постройка. Черепичные скаты были подняты вверх, на крыше сверкали медные шары. У входа стояли каменные львы. Их пасти раскрыты, а глаза блестели влажно, словно живые.

— Здесь «живёт» Посредник? — Марина машинально понизила голос.

— Не живёт, — поправил Улун. — Управляет.

Внутри было полутемно. Масляные лампы давали золотистые всполохи. На низких столах — бронзовые подсвечники, пиалы с зелёным чаем, тарелки с мандаринами, мелкие нефритовые фигурки. На стенах висели свитки: горы в тумане, узкие мостики, извилистые реки. Воздух был устойчивый, без случайных запахов — как в месте, где любят порядок.

Чжоу Лян сидел на невысокой ступени, устланной красным ковром. Он был худощав, в длинном чёрном халате с золотыми карпами. Волосы убраны в узел, нефритовая шпилька держала его без усилия. Лицо — «без возраста»: тонкие черты, внимательные глаза. Казалось, в этих глазах отражается каждая тень в комнате.

— Улун, — произнёс он мягко и с легкой насмешкой. — Ты приходишь редко. И всякий раз приносишь чужие узлы.

— Этот узел стоит твоего времени, — ответил Улун и указал на Марину. — Её дочь. Мы сняли с неё ловушку Белых Масок, но «обещание дома» осталось. Нам нужно знать, кто это сделал и где держат её имя.

Посредник перевёл взгляд на Марину. Рассматривал неторопливо, как вещь редкую и дорогую.

— Русская, — сказал он тихо. — И с кулоном. Хэй Лун пропустил тебя через реку. Это много. Но его благосклонность коротка.

— Ты знаешь, как развязать «обещание»? — Марина сделала шаг ближе.

— Знаю, — сказал Чжоу Лян и отпил чай. Лишь после глотка продолжил: — Но знание — товар. Серебро не подойдёт.

— Что ты хочешь? — прямо спросил Улун.

Посредник поставил пиалу на поднос и поднялся.

— На дне Хэй Лун Цзяна, там, куда не ныряют даже хранители, лежит Юй Лун чжи син — Камень Звезды Дракона. Это осколок кристалла, в который когда-то вдохнул часть себя Хэй Лун. С твоими навыками, Улун, и с её кулоном вы сможете найти его.

Улун смотрел ровно.

— Это ловушка. Дно реки помнит всё. И камень охраняют.

— Всё стоящее охраняют, — спокойно ответил Чжоу Лян. — Принесёте камень — и я отдам имя того, кто дал вашей дочери пустой дом. И скажу, где его «узел». Не принесёте — ищите сами. Только знайте: Шао Гуй ищут тоже. И они не устают.

Марина почувствовала, как сердце стукнуло сильнее. Тихо, но так, будто это слышно всем.

— Почему именно я должна идти с ним? — спросила она.

Посредник вернул на неё взгляд.

— Потому что кулон укажет путь тому, с кем он связан. Он выбрал тебя. И он уже коснулся твоей дочери.

Тишина стала плотной. Слышно было, как трещит фитиль лампы.

Улун кивнул:

— Мы возьмёмся.

— Хорошо, — сказал Чжоу Лян. — Но помните: дно реки — не просто вода. Там живёт память. Память не любит тех, кто её тревожит.

Они вышли в ночь. Улица опустела. Лишь редкие фигуры в длинных плащах пересекали мостики и исчезали в тени. С реки тянуло влажным холодом. Кулон у Марины стал тяжелее, будто напитался сыростью. Камень казался чуть влажным — как если бы его уже звали в воду.

— Он нас использует, — сказала Марина, глядя на Улуна.

— Да, — кивнул он без спора. — И мы используем его. Здесь так живут.

— Что за камень он просит на самом деле?

— Драконья Звезда, — сказал Улун. — По легенде, когда Хэй Лун разделил свою силу между водой и камнем, один осколок удержал его «ясное зрение». Тот, кто владеет камнем, видит не только сейчас, но и то, что собирается случиться.

Марина остановилась на полшага.

— Если Чжоу Лян получит такой камень…

— Он начнёт торговать будущим, — спокойно договорил Улун. — Не только сведениями. Поэтому будем осторожны с тем, что отдаём.

— Ты предлагаешь взять камень и… не отдавать?

— Я предлагаю взять камень и решить на месте, — сказал он. — Сначала — Лиза. Потом — сделки.

Марина подумала о дочери. О том, как Лиза стояла над кругом воды и говорила: «Я хочу жить в звуке». Эта фраза была простой. И очень точной. Марина поняла: путь только начинается, а река уже вплела их в свои игры.

— Лиза остаётся у Юй-линь? — спросила она.

— Да, — кивнул Улун. — У Юй-линь и Мина. Кухня Мастера Ю — хороший щит. Но долго прятать там нельзя.

— Значит, нам — к реке.

— К реке, — согласился он. — Идём у теневой стороны домов. Не смотри в воду, пока не скажу.

Они двинулись вдоль набережной. Фонари висели рядами и потрескивали от сырости. В тёмной воде отражались крыши с поднятыми краями. Где-то вдалеке ударил деревянный молоток — коротко, будто кто-то поставил печать. Под мостом прошелестел шёлк — это рыболовные сети тянули над водой. Шаги шли ровно. Кулон пульсировал в такт.

— Если что-то пойдёт не так, — сказал Улун, — называй вещи по имени. Помнишь? Имя — поводок.

— Помню.

— И ещё, — добавил он. — Не спорь с зеркалами. Благодари и иди.

Марина кивнула. Простые правила легче держать. Она прижала кулон к груди. Камень ответил тихим теплом — как согласие.

Слева показалась низкая башенка, обшитая тёмным деревом. За ней начиналась полоса влажных камней — подход к воде. Отсюда было видно течение. Оно не спешило, но было настойчивым. Река дышала, как живое существо.

— Здесь, — сказал Улун. — Ниже — вход.

— Ты уверен?

— Кулон уверен, — ответил он. — А я — рядом.

Марина глубоко вдохнула. Вкус воздуха был солоноватым, с едва заметной горчинкой дыма. Она подумала о Лизе, о Юй-линь, о мальчике, который держал бумажную лодочку, — и шагнула к воде.

Река Чёрного Дракона вздохнула в ответ.

И ночь стала ещё темнее — как бывает перед тем, как что-то важное выходит на свет.

Глава 8. Под тенью Чёрного Дракона

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.