Бесплатный фрагмент - Амплуа убийцы

Притворство у людей в крови: сущность человека полнее всего проявляется, когда он изображает другого.

Уильям Хэзлит

Пролог

Апрель капризничал. Несмотря на заверения синоптиков, как только солнце спряталось за городскими высотками, сухая, ясная погода сменилась мелким дождиком и сквозящим ото всюду ветром. Вдоль тёмной, глухой улицы, ведущей к причалу «Кленовый бульвар», двигалась длинная чёрная тень. Сквозь дождевую завесу слабо угадывался силуэт фигуры в плаще, сжимающий ручку большого чемодана. Тень нервно оглядывалась, но прохожих в этом районе в поздний час почти не было. Вечернюю тишину нарушали только лёгкие всплески воды и гул моторов на причале.

Фигура приблизилась к краю набережной, поставила на бетонное заграждение тяжёлую ношу, огляделась, щёлкнула замками и резко дёрнула ручку вверх. Части человеческого тела вывалились из чемодана и полетели вниз, разбивая тёмно-серую гладь Москвы-реки. Налегая всем телом на парапет, фигура какое-то время всматривалась в водное пространство, по которому в разные стороны расплывались человеческие останки. Надежда, что река поглотит страшный груз, таяла с каждой минутой. Белая кожа плавающих на поверхности конечностей хорошо просматривалась с берега. Фигура размахнулась и отправила чемодан вслед содержимому. На этот раз громкий всплеск от удара вспугнул, и тень так же незаметно исчезла в глухом переулке, как и появилась.

Часть первая

Глава первая

Уединение — это маленькая свобода. В последнее время Лене Рязанцевой очень не хватало этих минут одиночества, и вот сегодня вечером как раз представился такой случай. Премьера балета «Жизель», на которую отправились родители, позволила ей наконец побыть наедине с собой.

Она уже и не помнила, когда в последний раз оставалась одна, и поначалу даже растерялась, не зная, чем себя занять. Вариантов было несколько. Можно запустить караоке и потерзать соседей своим фальцетом или (более щадящий) включить на всю громкость музыку и танцевать до тех пор, пока не свалишься с ног. Был ещё третий (который она особенно любила) — перемерить всю одежду, пытаясь скомпоновать несочетаемые, на первый взгляд, вещи. Иногда рождались интересные образы.

За то время, пока родители будут наслаждаться балетом, можно успеть всё из вышеперечисленного, но начать Лена решила с нарядов, тем более что весна в самом разгаре, а значит, настала пора сменить зимний гардероб на более лёгкий. К тому же прикупленные во Франции наряды до сих пор висят ненадёванными.

Лена открыла шкаф, сгребла всё его содержимое и вывалила на кровать. Поработать было с чем.

Есть вещи универсальные, которые отлично сочетаются со всем, что на себя не наденешь. Вот как эта кремовая блуза с мелкими защипами на груди. Подходит и к чёрной юбке-карандаш, и к тёмно-коричневым прямым брюкам, но лучше всего блузка смотрится с облегающими джинсами.

Лена повертелась перед зеркалом. Да, джинсы, обтягивая тело, выгодно подчёркивают фигуру. Вот только на работу так не пойдёшь. Несмотря на то, что некоторые сотрудники, такие как Волков, например, позволяли себе подобную вольность, да и оперативники тоже, но они же не следователи.

«Махоркин вот никогда не ходит на работу в джинсах, хотя они ему очень идут», — с грустью подумала Лена и оглянулась на шкаф. У дальней стенки одиноко висел её форменный костюм. Она надела его лишь однажды, когда обмывали звание. Где-то она читала, что мужчинам очень нравятся женщины в форме.

Лена сняла костюм с вешалки и надела.

«Ну и зря», — сказал тогда Махоркин в ответ на её «уж больно официально». — «Вам очень идёт!».

Да, определённо, форма ей шла. Узкая синяя юбка, белая блузка и строгий жакет подчёркивали стройность фигуры не хуже предыдущего наряда.

— Как ни ряди нашу Машу, она всё красавица, — ухмыльнувшись, бросила шутку своему отражению в зеркале Лена. В ответ на кухне раздался звон бьющейся посуды.

— Рыжик! — воскликнула девушка, вбегая в святая святых Евгении Анатольевны. На малиновой сетчатой скатерти, съехавшей одним концом почти до самого пола, висел рыжий котёнок. Силясь повернуть голову в сторону хозяйки, Рыжик растягивал рот в почти немом мяуканье. Тонкий голосок срывался на писк. Котёнок дёргал лапками, но острые коготки прочно застряли в отверстиях, и каждый очередной рывок опускал его вместе со скатертью всё ниже и ниже, пока тарелка с котлетами не грохнулась со стола на пол рядом с разбитой чашкой.

— Рыжик! — снова вскрикнула Лена и, присев, стала осторожно вытаскивать острые крючки коготков из дырочек скатерти. — Ах ты ворюга! Вот мама нам задаст.

Как будто услышав её, в прихожей послышался скрежет проворачиваемого в замке ключа. «Кто это?», — встревожилась Лена. Ей стало не по себе — раньше десяти она родителей не ждала и, оставив котёнка на полу рядом с котлетами, поспешила в прихожую.

— Вы чего так рано? — удивилась Лена, наткнувшись на родителей.

— А ты чего в форме? — с той же интонацией спросил Аркадий Викторович.

— Просто примерила. Вы почему не на спектакле?

— Отменили, — разочарованно ответила Евгения Анатольевна. — У них прима, видите ли, не явилась.

— Как это? Разве такое может быть?

— Я вот тоже думала, что не может. Случай просто вопиющий. Подумать только, я целый месяц ждала этой премьеры, весь день провела в парикмахерской, а она взяла и не явилась. Безобразие!

— Ну что ты, Женя, сразу обвинять. Может, человек заболел.

— А позвонить и предупредить нельзя, что ли? Сейчас у всех при себе телефоны.

— Тем более. Значит, что-то случилось серьёзное. — Аркадий Викторович старался быть объективным.

— Ничего не понимаю. Расскажите уже, в чём дело?

— Я же говорю. Вероника Лебедева, прима, не явилась на спектакль, никого не предупредила, на звонки не отвечает. Так нам Станислава Афанасьевна рассказала.

— Кто такая эта Станислава Афанасьевна?

— О! Станислава Афанасьевна — главный человек в театре. Она раздаёт программки в фойе, — подняв вверх указательный палец, произнёс Аркадий Викторович.

— Сарказм здесь неуместен. Станислава Афанасьевна — моя давняя знакомая, и именно она, между прочим, достала нам билеты на премьеру.

— Всё, молчу, молчу, — ретировался мужчина.

— Мам, расскажи всё по порядку.

— Может быть, я действительно зря возмущаюсь, может, в самом деле что-то случилось. За ней ведь и машину домой отправили, но никто не открыл.

— А родным звонили?

— Не знаю. Они там сами все в растерянности, к тому же народ стал сильно возмущаться. Деньги, конечно, пообещали всем вернуть, хотя вряд ли они могут компенсировать моральный ущерб. Да и репутация театра пострадала, конечно. — Евгения Анатольевна всунула ноги в тёплые меховые тапочки и направилась в кухню.

Лена озадачено посмотрела на отца.

— Ах ты, негодник! — раздался громкий крик матери. Вспомнив про перевёрнутую тарелку с котлетами, Лена поспешила на возглас. Аркадий Викторович последовал за ней.

Целых котлет почти не осталось. Каждая была либо съедена наполовину, либо надкушена с одного бока. Раздувшийся от изобилия поглощённой еды Рыжик, несмотря на громкий вопль, дожёвывал очередной кусок.

— И что же за день сегодня такой, — причитала женщина. — А ещё говорят, что желудок у котёнка меньше напёрстка.

— Это смотря какого размера палец. — В синих глазах Аркадия Викторовича заискрилась улыбка.

— А раньше за ней такое водилось — опаздывать, не приходить? — Лена, не обращая внимания на котёнка, продолжала задавать матери вопросы.

— Да что ты меня пытаешь, откуда я знаю.

— Вот ты, дочка, и разузнай, ты же у нас сыщик, — предложил отец.

— Для этого должно поступить заявление. — Лена присела, чтобы собрать котлеты с пола.

— Не думал я, что ты у нас такая формалистка. — Слова отца прозвучали как обвинение.

— Я не формалистка, просто с чего вдруг её искать. Может, она укатила куда-нибудь с любовником. Времени прошло всего ничего, как я понимаю. Никто из родных в розыск не подал. У меня нет оснований. — Лена уговаривала сама себя. Где-то там «под ложечкой» сверлило нехорошее предчувствие.

— Ты же в знаки веришь, — не унимался отец.

— И что? Какие тут знаки?

— А самые что ни на есть верные. Чтобы прима не явилась на премьеру — случай, в самом деле, из ряда вон. Так? И именно сегодня, когда мы туда пошли.

— Кроме вас там ещё были люди.

— Да, но не у всех дочери — следователи. И ты, заметь, встретила нас в форме. С чего вдруг?

— Да просто решила примерить.

— Вот! Ничего просто так не происходит, — то ли в шутку, то ли всерьёз рассуждал Аркадий Викторович.

— Папа, но ты же в знаки не веришь. — Лена сделала последнюю попытку отвертеться.

— Я нет. Но ты же веришь.

— Ладно, завтра схожу в театр. Может, к тому времени она сама объявится.

Глава вторая

— Театр начинается с вешалки не только для зрителей, но и для всех служителей Мельпомены, — с расстановкой пояснила Станислава Афанасьевна. Гладко причёсанные с серебряной проседью волосы и тёмный, почти чёрный костюм придавали пожилой женщине значительность не только в собственных глазах, но, наверняка, и в глазах окружающих. Встретив Рязанцеву в фойе, она любезно предложила ей провести небольшую экскурсию по театру.

Взглянуть на закулисную жизнь — предложение заманчивое, но затягивать визит не хотелось.

— Станислава Афанасьевна, а где можно посмотреть на портрет Вероники Лебедевой, и поговорить с кем-нибудь, кто лучше всего знает её. Собственно, я за этим сюда и пришла. Насколько я понимаю, артистка до сих пор не объявилась.

— Ну как хотите, — обиделась женщина. — Тогда вам лучше поговорить с заведующей труппой Щербань Лидией Васильевной, а портрет вот висит. — Станислава Афанасьевна указала на стену с фотографиями артистов балета и работников театра. — Вот она.

Чёрно-белый портрет Вероники Лебедевой — ведущей балерины театра — висел первым в ряду представителей актёрского состава. Фотография женского лица была намного больше реальных человеческих размеров, что позволяло подробно разглядеть миловидные черты. С портрета на Лену смотрели добрые и немного грустные глаза.

— А как давно здесь висит эта фотография?

— Давно уж, лет пять точно, а то и больше.

— А как она сейчас выглядит?

— Да так же. Балетные ведь до старости почти не меняются. Даже не знаю, в чём секрет их вечной молодости, может, потому что худые, — пожала плечами Станислава Афанасьевна.

— У неё глаза грустные. Не знаете почему?

— Нет, не знаю. Девушка она приятная, милая такая, не чета остальным. Вежливая, внимательная, но это на мой взгляд. Я ведь с ними почти не пересекаюсь. Вам лучше с Щербань поговорить, она их всех, как облупленных знает. Вон её кабинет. — Женщина указала на дверь в конце коридора.

Заведующая труппой — похожая на Фрекен Бок грузная светловолосая женщина — восседала за маленьким письменным столом, который визуально ещё больше увеличивал её в размерах. Тёмное клетчатое платье выглядело бы убого, если бы не золотистая квадратная подвеска. «Аксессуар делает костюм», — подумала Лена, с трудом отрывая взгляд от похожей на египетский иероглиф подвески.

— Лидия Васильевна, а почему вы не заменили Лебедеву, ведь у вас есть второй состав?

— Мы думали над этим вариантом, но… Понимаете… Люди шли именно на Лебедеву, заменить её — значит обмануть их ожидания. Вероника не просто балерина, помимо выдающихся хореографических способностей она обладает драматическим талантом, искусством перевоплощения. А роль Жизель как будто специально написана под неё. Эта постановка экспериментальная, совершенно иное прочтение уже известного произведения. В основе режиссёр оставил классический сюжет, но видоизменил его окончание, сделав финал более трагичным. Сейчас это модно. Зритель настолько искушён, что его стало непросто заинтересовать. Всем подавай эмоций, страстей, остроты.

— Скажите, а раньше Лебедева позволяла себе подобное — не прийти на премьеру?

— Что вы? Верочка и на репетицию-то никогда не опаздывала. Она очень ответственный человечек. Мы потому и испугались, что такое отношение совсем для неё не характерно. — Женщина встала и подошла к окну, почти полностью закрыв его собою. — Что-то случилось. С ней что-то случилось, иначе она бы уже дала о себе знать.

— А она одна живёт? Есть у неё семья?

— Почти одна. Точнее, она замужем, но муж её — известный актёр, много снимается, постоянно в командировках.

— А как фамилия?

— Ой, я что-то и не припомню.

— Такой известный, что даже фамилия не запомнилась? — усомнилась Рязанцева.

— Так он же в основном в сериалах снимается, а я сериалы не смотрю. То, что знаменитый, знаю с чужих слов. У нас ведь тут от сплетен никуда не денешься.

— И что, кроме мужа, у неё никого нет?

— Есть мать, но живёт отдельно, где-то за городом.

— У вас есть её адрес или телефон?

— Нет, откуда. Хотя знаете что. Надо спросить у её подруги Олеси Дорофеевой. Я сейчас её разыщу. — Заведующая сняла трубку и отдала кому-то распоряжения. — Кстати, Олеся и есть Жизель из второго состава. Неплохая балерина, но до Лебедевой ей далеко.

Через пять минут в кабинет вошла высокая худая брюнетка. Длинные, зачёсанные назад волосы открывали огромный лоб. Девушка могла бы казаться красивой, если бы не эти залысины и длинный с горбинкой нос. Но больше всего портили лицо брови. Их линия круто поднималась вверх и на середине, будто сломанная ветка, резко меняла своё направление. В этом было что-то неестественное, театральное и даже нелепое. Если бы пришлось создавать её фоторобот, то ничего, кроме «палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек», Лене бы в голову не пришло.

На миг пронзив Рязанцеву ледяным взором, девушка быстро перевела взгляд на заведующую. Глаза тут же стали сладко-приторными, нет, не тёплыми, а какими-то елейными. Казалось, ещё немного и из глаз на заведующую брызнет сироп.

— Олеся, ты телефон матери Вероники знаешь? Или где она живёт?

— Телефон не знаю, а живёт она в Починках, это в семидесяти километрах от Москвы. Номер дома не помню, но его легко найти, он прямо впритык к почтовому отделению стоит. Голубой с резными ставнями. Я там только один раз была, мы с Никой малину ездили собирать. Туда электрички каждый час ходят.

— А как её имя и отчество? — перехватила инициативу Рязанцева.

— Серафима Андреевна Лебедева.

— Кстати, а как зовут мужа Вероники? — последовал вопрос от заведующей.

— Дмитрий Королёв, — процедила сквозь зубы девушка в сторону Рязанцевой. — Только он сейчас в командировке. В Калининграде, на съёмках.

«Я ей не нравлюсь». — Лена в ответ измерила девушку холодным взглядом. — «Впрочем, она мне тоже».

Тратить время собственного выходного дня на поездку за город было жаль. Но если не довести дело до конца, значит вычеркнуть то время, которое она уже потратила на поиски исчезнувшей балерины. Попрощавшись, Лена вышла в коридор и набрала номер Виктора Котова. Ответа пришлось ждать долго, она уже хотела отключиться, но тут весёлая мелодия, звучавшая вместо гудка, резко оборвалась, и послышался запыхавшийся голос Котова:

— Алло, Елена Аркадьевна, что случилось?

— Вить, ты что, стометровку бежал? — рассмеялась Рязанцева.

— Ага, почти. Из кухни в гостиную за телефоном. Я там плов затеял, увлёкся, сразу и не расслышал, что телефон разрывается.

— Ммм, плов! — Лена почувствовала, как рот наполнился слюной. Самый вкусный плов на свете готовил муж её сестры Светланы, но Махоркин уверял, что лучший плов, который он когда-либо ел, готовит Виктор. Спорить было глупо — Лена никогда не пробовала плов Котова, а Махоркин — плов её зятя, и спорили они так, больше ради забавы.

— А вы приезжайте, отведаете моё коронное блюдо. Тем более, что я использовал и те специи, что вы мне привезли из Франции. Получилось кавказское блюдо с французским оттенком. Пальчики оближете.

— Ох, я бы с удовольствием, но тут такое дело… В общем, ты можешь мне пробить телефон одного человека?

— Запросто. Только мне надо позвонить кое-куда.

— Хорошо, тогда запиши или запомни — Лебедева Серафима Андреевна, проживает в Починках. Как получишь информацию, перезвони мне.

— Ага, дайте мне пятнадцать минут.

Виктор не обманул, и уже через двадцать минут Рязанцева набирала телефон Лебедевой.

— Алло. — Голос в трубке был спокойным и немного вялым, как будто женщина только проснулась.

— Серафима Андреевна?

— Да? А кто это?

Вопрос застал Рязанцеву врасплох. Представившись следователем, можно напугать пожилую даму, вызвать панику, да мало ли чего… С другой стороны, как иначе объяснить свой интерес. Так ничего и не решив, Лена начала с главного, а там будь что будет.

— Серафима Андреевна, ваша дочь вчера не явилась на премьеру. В театре негодуют. Вы не знаете, где Вероника может сейчас находиться?

— Как не явилась? — встревожилась женщина. — Что вы такое говорите?

— Серафима Андреевна, когда вы последний раз общались с дочерью?

— В пятницу вечером. Она мне лекарства привезла, чайку попила и уехала в девять часов, хотела выспаться перед премьерой.

— И она вам больше не звонила?

— Нет.

— А вы ей?

— У нас с ней договор, звонит обычно она мне, когда свободна. Ну, я беспокоить и не стала, ждала, что она сегодня сама позвонит, расскажет, как премьера прошла. — Голос женщины дрожал. — А что случилось? Её нет дома?

— Она не отвечает на звонки и дверь не открывает, никто не знает, где её искать.

— О боже! — Услышала Лена громкий всхлип.

— Серафима Андреевна, вам надо приехать в Москву. Я следователь, моя фамилия Рязанцева. Я буду ждать вас на вокзале, у входа в зал ожиданий. У вас есть ключи от квартиры вашей дочери?

— Есть. Да. Она держит у меня запасные на всякий случай. Я сейчас… сейчас приеду.

Лена узнала её сразу — встревоженное, но такое же миловидное лицо, как и на фотографии в театре, только… даже не постаревшее, а будто уставшее. Такое же, как яблоки, которые бабушка доставала из подвала в феврале. Жёлтые сочные плоды на вид были слегка сморщенными, но на вкус невероятно сладкими. Лена старалась вспомнить сорт, но детская память избирательна, и название никак не хотело всплывать в голове.

Серафиме Андреевне Лебедевой косметика была не нужна. Она относилась к тому типу женщин, которые не пытаются удержать молодость, и потому потерявшая к ним интерес старость почти не задевает внешность.

«Голден делишес», — вспомнила Лена замысловатое название сорта. За зиму яблоки набирали сладости и на вкус становились медовыми. По утрам бабушка протирала плоды белым вафельным полотенцем, укладывала в плетеную вазу-корзинку и ставила на стол. Кухня наполнялась пряно-карамельным ароматом. Жёлтый цвет до сих пор ассоциировался у Лены с этим запахом.

Высокое здание с выпуклым фасадом внешне выглядело неприступной стеной, но на деле оказалось гостеприимным, уютным домом с чистыми лестничными площадками и кремовыми стенами, увешанными картинами и горшками с извивающимся плющом.

— Раньше здесь консьержка была, потом решили, что это лишнее, повесили камеру. А разве камера надёжней? — открывая дверь, сокрушалась Серафима Андреевна, стараясь справиться с внутренним страхом. — Вы первая заходите. Что-то у меня ноги идти отказываются.

Яркое солнце, легко просачиваясь сквозь золотистую органзу, заливало паркетный пол гостиной охрой апрельского света. От зелёного цвета штор и кремового бархата дивана веяло не показной роскошью, а изысканностью вкуса. В квартире царили идеальный порядок и чистота, но, невзирая на это, ощущения «необжитости» не возникало.

— Серафима Андреевна, посмотрите внимательно, есть ли в квартире следы, указывающие на то, что ваша дочь вчера здесь была?

— Следы? А какие могут быть следы? Она по дому в сапогах ведь не ходит.

— Я имею в виду следы не в буквальном смысле, а… что-то такое… что может… ну, одежда, например, в которой она у вас была. Посмотрите на вешалке, в шкафу, в ванной. Если она была дома, то наверняка переодевалась, загляните в урну с грязными вещами. Надо определить, была ли она вчера в квартире. Заодно проверьте, не пропало ли чего из личных вещей, драгоценностей, например.

Серафима Андреевна в сопровождении Рязанцевой неторопливо обошла все помещения, но никаких результатов осмотр не дал. Последней на пути была спальня.

— Вроде бы всё на месте. Вещей — тех, в которых она у меня была, я не вижу. — Женщина погладила рукой нежно-розовое покрывало и бросила взгляд на сверкающий чистотой глянец столика трюмо. — Кольцо!

— Что? — Лена не сразу заметила надетое на флакончик духов золотое обручальное кольцо.

— Она его никогда не снимала! Оно ей было немного велико, и она сверху надевала ещё одно с изумрудиком, но его я не вижу. Странно.

— Когда Вероника вас навещала, на ней было обручальное кольцо?

— Я не помню. Внимания не обратила. Она ведь и побыла-то всего полчасика.

— Серафима Андреевна, а у вас телефон Дмитрия Королёва есть? Надо с ним связаться, может, она к нему уехала?

— Нет у меня его телефона, — сердито отозвалась женщина. — Зачем он мне. Мы с ним не общаемся. И не Королёв он никакой, а Пирожников.

— Как Пирожников?

— А так. Королёвым он себя сам нарёк. Пирожников — не так благозвучно на слух, по его мнению, а он же артист, — сделала акцент на последнем слове Серафима Андреевна и презрительно скривилась. — У него роли героев. Как будто Пирожников не может играть героя.

— Не любите вы зятя, я вижу.

— А за что его любить? Да и зачем мне? Достаточно, что Верочка его любит. Эх, не зря говорят — любовь зла, полюбишь и козла.

— А могла Вероника к нему уехать?

— Нет. Вместо премьеры? Нет. Она, конечно, его очень любит, но не до такой же степени. Театр для неё святое. Тем более премьера.

— Серафима Андреевна, вам надо будет завтра с утра прийти к нам в отделение и написать заявление о том, что ваша дочь пропала. Тогда мы начнём её поиски.

— Завтра? Нет, нет. Я здесь не останусь. Мне страшно. Поеду домой, в Починки. А можно я заявление сейчас напишу, а вы сами его отнесёте? — Женщина умоляюще глядела на Лену, и сердце девушки дрогнуло.

— Хорошо. Пишите.

Глава третья

Дверь стремительно распахнулась. Первое, что пришло в голову Махоркину, — «сквозняк», но огненная голова в проёме заставила передумать — «обычный пожар». Он улыбнулся.

— Вот. — Лена положила на стол лист бумаги. При этом лицо её было таким серьёзным, что улыбка тут же сползла с довольной физиономии Махоркина.

— Что это? — спросил начальник, недоверчиво уставившись на сотрудницу.

— Что вы спрашиваете, Александр Васильевич? Вы прочтите.

Махоркин взял лист и пробежал по нему глазами.

— Фу! Ну вы меня напугали. Я уже было подумал, что вы заявление об увольнении принесли.

— Шутите опять. А тут не до шуток.

— Так вы бы своё лицо видели. — Махоркин перечитал заявление.

— Откуда это у вас?

— Лебедева написала под мою диктовку вчера в доме своей дочери.

— Вы с ума сошли. Что вы там делали? Что, вообще, это значит? — Махоркин нахмурился.

— Должна же я была убедиться, что её дочери там нет.

— И вы решили, что можно сделать это вот так, без понятых и представителей органов правопорядка. А если бы там был труп? И где сейчас эта Лебедева… — Махоркин снова заглянул в заявление. — Серафима Андреевна?

— Она уехала назад. Домой. В Починки. Вчера вечером.

— У меня нет слов. Кажется, вы нарушили все правила, какие можно было. Вернее, нельзя было. И как я теперь должен поступить?

— Понять и простить.

— Может, ещё и наградить?

— Или уволить. Вы ведь всё равно уже к этой мысли привыкли.

— Могли хотя бы мне позвонить.

— Не могла. Вдруг вы душ принимаете? — саркастично выпалила Рязанцева.

— Причём тут душ? — не понял намёка Махоркин.

«Значит, не сказала», — с облегчением подумала Лена, у которой её неудачный вечерний визит к Махоркину несколько недель назад оставил неприятный осадок. В этом осадке было и разочарование, и обида, и унижение, и ещё что-то непонятное. И это непонятное саднило, вызывая где-то глубоко внутри тупую боль.

Кто была эта высокая блондинка в белом махровом халате — Лена не знала, но то, каким взглядом кареглазая красавица её измерила, говорило о многом. Махоркин ни разу не проговорился о своей пассии, а спрашивать было унизительно, да и ни к чему.

— Ладно. Закрою глаза на ваши проделки, — махнул рукой начальник. — А в наказание поручу вам заниматься расследованием. Собирайте группу на десять часов, будем думать, что с этим делать.

— Вот такая история, — закончила Рязанцева рассказ о несостоявшемся спектакле и всех последующих за тем событиях.

— Да, тёмное дело какое-то. Ну, телефончик мужа я сейчас пробью. Как, говорите, его фамилия? — Котов достал мобильник.

— Королёв. Дмитрий Королёв.

— Что-то я про такого артиста ничего не слышал. А в каких фильмах он снимался? — поинтересовался Олег Ревин.

— Не знаю я. Мать говорит, что это не настоящая фамилия, а псевдоним.

— А зачем актёру псевдоним? Артисты же вроде псевдонимы не берут, свою фамилию прославляют. Он же не певец эстрадный, это там нужно красивое сценическое имя, чтобы хоть чем-то привлечь зрителей, если таланта нет, — вслух рассуждал Махоркин.

— Наверное, посчитал, что Пирожников — фамилия неблагозвучная для знаменитого актёра.

— Пирожников, — повторил Ревин, — какая-то поварская фамилия.

— Скорее кондитерская, — хохотнул Котов. — Ладно, скоро найдём вашего Королёва-Пирожникова.

— Виктор, как узнаешь телефон, первым делом поинтересуйся — нет ли с ним жены. Если нет, пусть срочно вылетает в Москву.

— Ага.

— Вить, а отследить, где находится Лебедева, по её номеру можно?

— Если только телефон при ней.

— Попробуй, чем чёрт не шутит.

— Сделаем, Елена Аркадьевна.

— А пока будем исходить из того, что Вероники Лебедевой там нет. — Лена задумчиво повертела в руках ручку и продолжила: — Попробуем нарисовать картину происшествия. Что мы знаем? В девять часов вечера Лебедева выходит из дома своей матери в Починках и направляется на станцию. Время позднее, на улице темно, дорога идёт вдоль лесополосы. Если этот участок пути она преодолела без происшествий, то у себя дома она должна была появиться часов в одиннадцать — двенадцать. В подъезде на площадке первого этажа установлена камера. Ребята, найдите председателя ТСЖ или домоуправа, не знаю, кто там у них, и посмотрите записи. Надеюсь, они их не стёрли. Нас интересует промежуток с восемнадцати часов вечера двадцать пятого апреля по семнадцать часов двадцать шестого.

— А зачем с восемнадцати, она же в Починках была? — удивлённо спросил Олег.

— Кто-то мог войти в квартиру до её возвращения. Например, вор. Лебедева могла застигнуть его врасплох, а тот её убить.

— Логично, — согласился Котов.

— Если выяснится, что Лебедева дома так и не появилась, надо организовать поиск. Прочесать Починки, особенно путь от дома её матери до станции. — Лена вопросительно посмотрела на Махоркина.

— Будет исполнено, — улыбнулся начальник. — Витя, отзвонись сразу, как будет ясно. Я вышлю поисковую группу. А пока не будем бежать впереди паровоза. Ну что, все задания получили, а чем же вы сами займётесь, Елена Аркадьевна?

— В театр поеду, поговорю с коллегами Лебедевой.

Хрупкий стан метущейся по сцене танцовщицы, повинуясь трагическим аккордам музыки, изгибался дугой то в одну, то в другую сторону. Балерина взмахивала тонкими руками, стараясь передать внутреннее напряжение и показать ту грань переживаний, зайдя за которую теряешь рассудок.

— Ну что ты всё дёргаешься, Дорофеева, — недовольно покрикивал седовласый и немного грузный мужчина. — Эмоции мне дай. Э-мо-ци-и!

Балерина в последний раз взмахнула руками и шлёпнулась на пол, изящно уложив под себя одну ногу. Позвоночник, словно резиновый, изогнулся сначала назад, потом вперёд, голова поникла, а руки, описав кривую, упали на прозрачный корсаж юбки.

«Умерла», — сделала вывод Лена. — «Но как-то неубедительно».

— Что ты грохнулась, как подкошенная, — не унимался режиссёр. — Тебя же не подстрелили. Тебе сердце разбили. Ты должна умереть одухотворённо. А, — махнул рукой мужчина, — перерыв двадцать минут.

Измученные привередливостью режиссёра артисты балета поспешно покинули сцену. Валдис Жюлькявичюс (так было написано на афише) достал бутылку минеральной воды и залпом осушил почти всё её содержимое.

Лена вынырнула из своего укромного местечка на последнем ряду и направилась к сцене. Звук шагов поглощала красная ковровая дорожка.

— Здравствуйте! — Лена произнесла это не слишком громко, но от неожиданности режиссёр дёрнулся и выронил незакрытую бутылку. Расплёскивая остатки содержимого, бутылка стремительно покатилась по паркетным доскам театра, оставляя за собой влажный след.

— Это ещё что такое? — тем же грозным тоном, что и минуту назад, прогрохотал мужчина. — Вы кто такая и что здесь делаете? — и, не получив ответа, заорал натренированным голосом: — Кто пустил?

— Если вы перестанете кричать, я отвечу на все ваши вопросы, — спокойно произнесла Рязанцева.

Привыкший к повиновению режиссёр опешил от такой наглости и, не зная, как на это реагировать, замолчал.

— Я следователь, моя фамилия Рязанцева, впустила меня заведующая труппой Щербань, а нахожусь я здесь, потому что расследую дело об исчезновении Лебедевой Вероники. Ну что, я на все ваши вопросы ответила?

Жюлькявичус сглотнул слюну и, потеряв на время дар речи, кивнул.

— Вот и хорошо, а теперь я хочу задать вам несколько вопросов и надеюсь, что вы так же подробно и честно на них ответите.

— Да, да, я, конечно же, отвечу на любой вопрос, — сконфужено залепетал коротышка. — Верочка, боже мой… Если бы вы знали, какую артистку мы потеряли. И что теперь делать? Всё полетело в тартарары.

— Вы говорите «потеряли», разве Лебедева умерла? Вы что-то знаете об этом?

— Нет, нет, что вы. Это я так, фигурально выражаясь, — перепугано тараторил режиссёр. Его лоб был покрыт крупными каплями пота, которые стремительно стекали по одутловатому лицу до самого подбородка. Мужчина вынул из кармана смятый носовой платок и принялся усиленно растирать им лицо, задевая при этом маленькие круглые очки, которые обиженно съезжали на кончик носа. Обтерев платком лицо, коротышка поднёс его к картофелеобразному носу, громко высморкался, скомкал платок и запихнул назад в карман. — Для театра это такая потеря, такая потеря. Хоть увольняйся. Кто будет танцевать Жизель? Кто вообще будет здесь танцевать?

— А как же Олеся Дорофеева?

— Кто?! Дорофеева?! Не смешите меня. Вы видели, как она танцует?

— Я мало что смыслю в балете, но на мой дилетантский взгляд танцует она неплохо.

— Вот именно — неплохо. А надо — потрясающе. Понимаете? Ах да! Сразу видно, что в балете вы не разбираетесь, — высокомерно произнёс Жюлькявичус. Странно, но при такой фамилии в его речи совершенно отсутствовал акцент, и свойственная жителям Прибалтики медлительность тоже не наблюдалась. Скорее наоборот — он был излишне суетлив. — Лебедева умела передавать эмоции, в совершенстве владела актёрским мастерством. А как тонко она чувствовала характер музыки. Ах, если бы вы видели, как выразительно она танцевала. Чрезвычайно точное воплощение, столько трагизма в сцене сумасшествия, вы бы видели. А теперь что?

— А какие у неё были взаимоотношения с партнёром и другими артистами балета?

— Отношения? Даже не знаю. Обычные, — сразу утратив интерес к разговору, стал растягивать слова режиссёр. Много говорить он мог только о балете и о своей роли в искусстве. Все остальные аспекты актёрской жизни его волновали мало. — А что вас интересует?

— Бытует мнение, что между артистами балета существует своего рода конкуренция, соперничество и даже битва за роли. Это так?

— Наверное, — равнодушно согласился режиссёр.

— Я слышала, что даже стекла битые подсыпают в пуанты?

— Сплетни, — отмахнулся Жюлькявичус. — У Лебедевой нет конкурентов, она лучшая.

— Тогда должны быть завистники… — Лена внимательно вглядывалась в спрятанные за стёклами очков глаза, пытаясь понять, действительно режиссёр ничего не знает или просто прикидывается. — Или завистницы.

— Ну, завистники у всех есть, даже у меня, — вздёрнув голову, согласился Жюлькявичус, — а к чему вы клоните?

— Меня интересует, не могла ли Лебедева стать жертвой закулисных интриг. Может, кто-то намеренно сорвал спектакль.

— Да, да, да, да… — задумчиво произнёс мужчина, — как же я сразу не подумал.

— О чём?

— Спектакль могли сорвать мои завистники. Это же экспериментальная постановка, я полностью изменил концовку, и спектакль должен был произвести фурор. Про это все СМИ трубили уже давно, и билеты были раскуплены моментально. Боже мой, боже мой. Это я ещё хорошо отделался. Ведь такие случаи бывают, вы знаете?

— Нет.

— Могут и кислотой облить. Да. Надо быть осторожней. — Мужчина одной рукой снял очки, другой достал платок, протёр окуляры и снова нацепил очки на нос. Прозрачные стёкла покрылись мутноватыми разводами слизи.

В сумочке завибрировал телефон.

— Извините, мне пора. — Лена достала телефон. Звонил Ревин.

На сцене один за другим стали появляться артисты и с интересом посматривать в сторону Рязанцевой и режиссёра. Лена перехватила жёсткий взгляд Олеси Дорофеевой. Балерина кивнула и отвернулась. Телефон в руке перестал вибрировать, и Лена направилась к выходу.

У каждого человека есть первобытная потребность в тишине, но для горожанина эта особая привилегия почти недоступна. Найти её можно только в заводи рек или высоко в небе или… днём в театре. На сегодняшний день эта потребность для Лены была удовлетворена. Выйдя на улицу, она с удовольствием вдохнула апрельский воздух, свежий настолько, насколько он может быть в городской среде. На секунду прищурилась, подставив лицо уже почти по-летнему тёплым лучам солнца, и, улыбаясь непонятно чему, набрала номер Ревина.

— Нечем мне вас порадовать, Елена Аркадьевна! Камера, как выяснилось, не рабочая — обычный муляж. Никого из соседей по площадке на данный момент дома не оказалось. Так что информации — ноль.

— Ясно. А что там с Королёвым-Пирожниковым?

— Это пусть вам Виктор расскажет, он с ним разговаривал. — На мгновение в трубке всё стихло, потом раздался голос Котова. — Нет там Лебедевой. Сам Королёв ничего про её исчезновение не знает. Во всяком случае, так он заявил, при этом голос был очень взволнованным. Сказал, что вылетит первым самолётом.

— А телефон Лебедевой?

— Установить местонахождение аппарата не получается.

— Ясно. Звоните Махоркину, пусть высылает в Починки группу поиска.

День был настолько хорош, что спускаться в подземелье метрополитена не хотелось. Рязанцева мельком глянула на круглый циферблат наручных часов и решила, что вполне может себе позволить пройти часть пути пешком. Она любила городскую суету и чувствовала себя среди какофонии уличных звуков очень даже комфортно. Город жил своей деловой жизнью.

После пешей прогулки ноги гудели, и впервые работа за компьютером показалась приятной. Остаток дня поглотили отчёты. Было на удивление спокойно, никто не звонил, не врывался в кабинет. Оторвалась от монитора Рязанцева только в конце рабочего дня, когда зарябило в глазах. «Вымерли что ли все?» — не успела подумать, как зелёный телефонный аппарат оглушительно задребезжал.

— Елена Аркадьевна, вас Ревин обыскался, а вы, оказывается, здесь. Почему у вас телефон не отвечает? — послышался голос Махоркина.

— Не знаю. А что случилось?

— Нашли Лебедеву.

— Где?

— В Починках, в болоте.

— Убита?

— Изнасилована и убита. Зверски. Двенадцать ножевых ранений в грудь. Лицо изуродовано.

— Надо ехать.

— Не надо. Я сам туда поеду, теперь это дело под моим контролем.

— Я с вами.

— Нет. Незачем вам это видеть. Олег говорит: зрелище ужасное. Тем более ночь уже на дворе. Езжайте домой, я всё сам сделаю. А завтра утром в девять у меня.

— Но как же…

— Никак, — оборвал Махоркин. — Это приказ.

— Но…

— Никаких «но». — Махоркин бросил трубку.

Лена достала мобильный телефон и сердито посмотрела на чёрный дисплей. «Вот чёрт, разрядился!». Бросила безмолвный аппарат назад в сумочку, натянула куртку и, громко хлопнув дверью, вышла из кабинета.

Дома, как всегда, вкусно пахло. Пряный аромат запечённой с чесноком курочки проникал, казалось, во все щели. Знакомый запах Лена почувствовала ещё в лифте.

— Лёха, идём ужинать, — послышался голос отца, как только она вошла в квартиру.

Лена сняла куртку и направилась в сторону кухни.

— Как вкусно пахнет. Даже на лестнице чувствуется. Это прямо какая-то кулинарно-химическая атака. Соседи, наверное, уже утонули в собственной слюне. — Лена сделала глубокий глоток.

— Не очень лестное сравнение, — улыбнулась Евгения Анатольевна.

Мать поставила на стол тарелку с изображением мультяшного медвежонка, играющего с ёжиком в мяч. Это была любимая тарелочка маленькой Лены. Удивительным образом блюдо пережило многочисленные переезды семьи и не только сохранилось в целости, но и выглядело как новенькое. Два поджаристых куриных крылышка и подрумяненная картошка дымились волнистыми сизыми струйками.

— Ну как дела? Какие новости? — поинтересовался Аркадий Викторович, как только тарелочка опустела.

— Плохие новости. Нашли Лебедеву.

— Раз ты говоришь «плохие», то это может означать только одно…

— Да, папа, ты правильно понял.

— Ох, — Евгения Анатольевна всплеснула руками и медленно опустилась на стул. — Её убили?

— Не только. Изнасиловали и изуродовали.

— Какой ужас! Но кто? Вы уже нашли убийцу?

— Лебедеву нашли всего три часа назад в болоте. Убийцы рядом не было, — горько пошутила Лена.

— Но ведь бывает, что по горячим следам находят в течение нескольких часов.

— Бывает. Только какие тут горячие следы, если с момента исчезновения прошло почти три дня.

— А предположения какие-нибудь есть? — не унималась Евгения Анатольевна.

— Не знаю. Я сегодня утром была в театре, разговаривала с режиссёром Жюлькявичусом. У меня были подозрения, что исчезновение балерины может быть связано с театральной жизнью, с постановкой. Но теперь понимаю, что это больше похоже на действия маньяка.

— А может, какой-нибудь свихнувшийся поклонник Лебедевой? — предположил Аркадий Викторович.

— А что? Вполне. Такие случаи известны, — поддержала мужа Евгения Анатольевна.

— Может, конечно. Если учесть, что Лебедева была изнасилована… и изуродованное лицо… да, версия хорошая. Берём в разработку, — снова заулыбалась Лена. — Мам, а ты хорошо знаешь этого режиссёра Жюлькявичуса?

— Лично не знакома, но наслышана, конечно. А что с ним не так?

— Что-то не так, а вот что, не пойму. Не понравился он мне, какой-то склизкий, что ли.

— Ну гении редко бывают хорошими людьми, надо заметить.

— А он гений? — засомневалась Лена.

— Несомненно. И это не только мнение критиков. Я смотрела практически все его постановки, это всегда ярко, неожиданно, виртуозно.

— А зачем надо менять классическую постановку, разве она плоха сама по себе?

— Это не из категории «хорошо-плохо». Это новое видение. Я думаю, ты зря на него взъелась. Он не убийца, это точно. Лебедева — его муза. Зачем ему её убивать?

— Да я не то чтобы его подозреваю… Рросто он какой-то сам по себе подозрительный. Вот фамилия у него прибалтийская, а на прибалта он не похож, и говорит без акцента. И фигура у него какая-то… не для балетного режиссёра. Слишком грузен, ещё и в очках.

— Ну очки — это же не преступление? А насчёт акцента… Фамилия ему досталась от отца, которого он и в глаза-то не видел. Мать его русская, из Литвы они переехали, когда Валдису два года было, так что говорить он начал на чисто русском языке. А насчёт полноты… Валдис был прекрасным танцором, но в 1989 году они по программе поддержки ликвидаторов Чернобыля поехали в Припять с концертом. После этого начались проблемы со щитовидкой, а со временем ещё и диабет добавился. Как следствие — стало падать зрение. Но зато мы получили выдающегося балетмейстера.

— Ладно, уговорила, больше у меня к нему претензий нет.

Лера Краснощёкова была девушкой с претензиями. Как и большинство красавиц, капризной и требовательной, но Никите Пермякову это нравилось. В конце концов, «красота требует жертв», на свой лад понимая известный афоризм, думал парень, готовый пойти на всё что угодно ради своей «любимки».

Лера, чувствуя свою власть над юношей и поощряемая его кротостью, изобиловала желаниями, которые Никита с готовностью исполнял. Редкое свидание влюблённых обходилось без сюрприза с его стороны, но раз уж дело дошло до помолвки, то это должно было быть что-то особенное.

Никита долго выбирал кольцо, которое могло понравиться Лере, мучая продавщицу ювелирного отдела. Перебрав десяток вариантов, выбрал самое, на его взгляд, изящное — из белого золота с крохотным бриллиантом.

— У вас хороший вкус, — с облегчением вздохнула девушка. — Выбирайте футляр.

Проворная блондинка разложила перед клиентом несколько вариантов упаковки.

— Ничего себе, — озадачился Никита, — я и не знал, что они разные бывают, думал, просто коробочка бархатная, а тут… Даже глаза разбегаются.

На витринном стекле в рядочек стояли футляры различных оттенков и форм. «Цвет должен быть красным», — сразу решил юноша, — «Лера всегда выбирает всё красное, к тому же — это цвет любви». Из ряда стоящих перед ним коробочек он выдвинул сначала ту, что была в форме шляпки, потом в виде бутона розы и, в конце концов, остановил выбор на алом сердечке.

Купить кольцо оказалось делом самым простым. А вот где и как его преподнести, чтобы это было романтично, трогательно и не банально? Никита перерыл весь интернет, но ничего из того, что там предлагалось, ему не нравилось. Всё слишком помпезно и вычурно, а хотелось интима и нежности. Решение пришло неожиданно просто — с голосом популярной певицы. «Речной трамвайчик тихо встал у сонного причала», — доносилось из-за стены. Соседская девчушка была страстной поклонницей артистки эстрады.

Обычный апрельский денёк затихал неспешно и величественно. Чёрные краски ночи настырно сгущались над Москвой-рекой, и от этого набережная, искря золотым ожерельем огней, казалась изысканно нарядной. В баре теплохода «Лунная соната» собирался народ, кому-то хотелось выпить, кому-то послушать живую музыку, для Никиты этот вечер был решающим.

Лера с удовольствием потягивала коктейль, что-то щебетала и хихикала. Никита взглянул на часы.

— Я отлучусь на минутку.

— Ты куда? — Красотка недовольно округлила серые глазки.

— Я быстро.

Не успела Лера рассердиться, как Никита вновь появился рядом, протягивая ей куртку.

— Пойдём на палубу.

— Зачем?

— Здесь душно, подышим свежим воздухом.

— Здесь тепло, а там холодно, — заупрямилась девушка. — Я не хочу.

— Ну пойдём, Лера. Это сюрприз.

— Сюрприз? — заинтересовалась красотка и взяла куртку из рук друга. — Ну хорошо.

На палубе действительно было прохладно, но зато без посторонних свидетелей, а значит, всё пройдёт по задуманному плану. Никита пощупал нагрудный карман куртки, где лежало красное бархатистое сердце с золотым колечком внутри.

— Зачем ты меня сюда вытащил, — недовольно пробурчала Лера, заглядывая через поручни и всматриваясь в водную гладь. — Ты же знаешь, как я боюсь глубины.

— Зато отсюда можно посылать сигналы в космос, а потом наблюдать, как под мостом тянется созвездие Рыб, отражая вечность.

— Это под каким таким мостом ты увидел созвездие Рыб?

— Мостом под названием Млечный путь.

— Ну ты и романтик, Никитка, — улыбнулась Лера и поёжилась, — но всё равно пошли отсюда, тут холодно и немножко страшно.

В эту минуту дверь открылась. На палубу вышел высокий худой мужчина, держа в руках скрипку. Порыв ветра подбросил длинные кудрявые пряди. Мужчина прошёл к бортику, положил одной рукой инструмент на плечо, зажал его подбородком, другой вскинул вверх смычок и нежно опустил на струны. Пространство заполнилось знакомой мелодией. Музыка, создаваемая движением смычка, разливалась в пространстве ночи.

— Титаник?! — Лера нервно рассмеялась. — Что дальше? Мы пойдём ко дну? Нет, ты точно решил меня доконать. Если что, я плавать не умею.

Девушка недовольно отвернулась и с опаской вновь стала разглядывать мутную поверхность воды.

— Лера, я только хотел сказать, как сильно я тебя люблю. — Заготовленная речь вылетела из головы. Понимая, что всё испортил, парень спешно опустился на одно колено и, протягивая красное бархатное сердечко, взволнованным голосом произнёс: — Я прошу твоей руки.

— Рука!!! — истошно закричала девушка, вцепившись в металлический поручень так, что костяшки пальцев стали белыми. Музыка оборвалась, как будто в одночасье лопнули все струны.

— Что с тобой? — растерянно спросил Никита.

— Там рука! — Леру трясло.

Поднявшись с колена, парень заглянул через перила. В борт теплохода упирался обрубок человеческой руки.

Глава четвёртая

Бывают такие дни, когда даже фотоэлементы на дверях на тебя не реагируют. А все возможные препятствия на свете выступают против тебя единым фронтом. Сегодня был именно такой день. Как ни торопилась Лена, весь мир был настроен ей мешать. В результате в кабинет Махоркина Рязанцева влетела в пятнадцать минут десятого, когда основной состав был уже в сборе. В кабинете пахло кофе. Трое мужчин молча потягивали из кружек ароматный напиток.

— Опаздываете, Елена Аркадьевна, — незло пожурил Махоркин. — Хотя вы не последняя — ждём ещё Волкова. Кофе будете?

— Буду, — выдохнула Рязанцева, утомлённая утренним невезением. Горячий напиток моментально вернул настроение. — А можно мне фотографии с места происшествия пока глянуть?

— Их Волков должен принести. Предупреждаю сразу — то, что вы увидите, может шокировать. — Махоркин допил кофе и спрятал чашку в тумбочку. — Хорошо, что я вас вчера не пустил, хоть спали нормально. А мне вот всю ночь кошмары снились. Но не будем терять время, давайте составим картину преступления. Елена Аркадьевна, вам — главному нашему аналитику, хочу предоставить такую возможность.

— Спасибо за доверие, Александр Васильевич. Хоть чем-то я могу быть вам полезна, — съязвила Лена.

— Вы зря на меня обижаетесь, — попробовал оправдаться Махоркин. — Вы это поймёте, когда увидите фотографии.

— Хорошо. Давайте предположим, как это могло быть. Вечером двадцать пятого апреля Лебедева приехала к матери в Починки, пробыла у неё полчаса и поспешила назад домой, хотела выспаться перед премьерой. По дороге на станцию на неё кто-то напал, затащил в лес, изнасиловал, потом убил… — Лена повернулась к Махоркину. — Или наоборот?

— Это только Волков сказать может. — Махоркин посмотрел на часы. — Скорей всего Лебедева сопротивлялась, и насильник сначала её убил, а уже потом изнасиловал.

— Что-то мне подсказывает, что так и было. Ярость, с которой он наносил ножевые ранения… правда, я могу судить только по вашим рассказам, так как на месте преступления не была, — не удержалась от упрёка Рязанцева, — говорит о многом. Вряд ли он бы стал уродовать её уже после того, как изнасиловал, хотя…

— Ну для расследования это большого значения не имеет, — вставил Махоркин.

— Имеет. Нам необходимо составить психологический портрет убийцы. Узнать мотивацию. Кто это был? Случайный человек, маньяк, фанатичный поклонник, псих-одиночка? Специально ли он выслеживал Лебедеву или жертвой могла стать любая девушка, прогуливающаяся поздно вечером одна в глухом месте. Если мы это определим, то сможем сузить круг поиска.

— Заждались? — В дверях показался красный козырёк. — Хорошо устроились, кофе распивают.

Махоркин открыл было рот, чтобы выговорить Волкову за опоздание, но передумал. Всё равно это не возымело бы результата, а время будет потеряно.

— Фотографии принёс?

— Вот не гостеприимный ты, Махоркин. Злой. Может, я тоже кофю хочу.

— Остыл, пока ты добирался.

— Да ладно. Вот ваши фотографии. — Долговязый судмедэксперт вынул из папки стопку снимков и протянул Махоркину.

— Давайте уж мне. — Лена выхватила фото и впилась в них глазами.

Махоркин был прав — вглядываясь в то кровавое месиво, где должно быть лицо женщины, Лена почувствовала лёгкое головокружение.

— А вот предварительное заключение экспертизы. — Волков достал из той же папки сложенный вдвое лист бумаги.

— Уже? — удивился Котов.

— Ну пока тут некоторые кофеи распивают… — Волков многозначительно посмотрел на Махоркина, — мы — работники интеллектуального труда, делом занимались.

— Ладно, говори уж, не тяни.

— Зачитаю главное. — Судмедэксперт развернул лист и с выражением продекламировал: — Смерть наступила в результате множественных ножевых ранений. После смерти жертва была неоднократно изнасилована.

— Получается — он её сначала убил, — заключила Рязанцева, внимательно рассматривая снимки.

— На теле обнаружены следы побоев, а это позволяет предположить, что жертва сопротивлялась, причём достаточно уверенно, — добавил Волков.

— И чтобы справиться, ему пришлось её убить, — продолжил рассуждения Котов. — По-видимому, она своим сопротивлением очень его разозлила. Балерины они на вид только хрупкие, но гоняют их там, в театре, как настоящих спортсменов.

— А почему мы решили, что это Лебедева? — Вопрос Рязанцевой прозвучал, как гром среди ясного неба. — У нас что, есть заключение дактилоскопической экспертизы?

— А кто ещё? — растерянно спросил Ревин.

— Я не знаю, но это не Лебедева. — Лена протянула фотографии Махоркину и повернулась к Котову. — Лицо, конечно, обезображено настолько, что сличить с портретом я не могу. Но ты сам сказал — на вид хрупкие… А теперь посмотрите на лодыжки и щиколотки трупа. У балерины щиколотки тонкие, а икры накаченные. Я почитала немного в интернете, так вот, в хореографических училищах ведут очень строгий отбор. Не каждая девочка может его пройти, здесь играют роль физиологические особенности строения. Хрупкость достигается не только ежедневными тренировками и постоянными недоеданиями, это врождённая особенность.

— Ну, глядя на Волочкову, этого не скажешь. Дама она достаточно видная, и формы у неё очень даже выдающиеся, — возразил Ревин.

— Потому из балета и попёрли, — глупо захихикал Волков.

— Волочкова стала жертвой интриг, — вступилась за балерину Рязанцева. — Возможно, её формы несколько не укладываются в установленные непонятно кем рамки, но это говорит только в её пользу. На своём примере она доказала несостоятельность этих критериев.

— Давайте всё же ближе к делу. — Направление разговора Махоркину не нравилось. — Значит, вы считаете, это не Лебедева. А что скажет судмедэксперт?

— Тело пролежало в воде несколько дней, могло разбухнуть.

— А сколько оно пролежало, удалось точно установить?

— Шустра ты, Рязанцева, вопросы задавать. Точно пока не установили, но дня три, не меньше.

— Мне надо взглянуть на труп.

— Да пожалуйста. Ещё есть желающие?

— Не, я вчера насмотрелся, я лучше ещё кофейку заварю, — отказался Ревин.

— Я пойду с вами, — шагнул вперёд Махоркин.

Зловещие стены морга излучали холодный ужас. В пропитанный формалином воздух подмешивался приторно-сладкий запах разлагающихся трупов.

— Вот тут она. — Волков подошёл к крайней каталке и приподнял простыню.

У Лены потемнело в глазах.

— Закройте. На это действительно невозможно смотреть.

— Я вас предупреждал, — тут же вставил Махоркин.

— Я хочу взглянуть на её руки и стопы. — Не дожидаясь Волкова, Лена сама приподняла простынь. Распухшие пальцы были синими.

— Нет, не Лебедева это.

— Вы по пальцам определили? — усмехнулся судмедэксперт.

— По маникюру. Не может балерина, готовясь к премьере, ходить с облупившимся лаком на ногтях.

— Может, он от влаги облупился, как вы говорите? — предположил Махоркин.

— Или во время драки, — добавил Волков.

— Допустим. Но посмотрите на её стопы. Вы когда-нибудь видели, чтоб у балерины были живые стопы?

— Ну у этой точно не живые, — хохотнул судмедэксперт.

— У балерин пальцы ног разбиты в кровь, им же приходится по нескольку часов прыгать на кончиках пальцев. Это точно не стопы балерины.

— Вот те раз. — Волков посмотрел на Махоркина. — Придётся вернуть труп на место и искать дальше.

— А это что? — пропустив мимо ушей шуточку, заинтересовалась Рязанцева. На соседней каталке из-под простыни выглядывала изящная женская ручка с аккуратным маникюром. На безымянном пальчике руки посверкивал изумруд, вкраплённый в колечко из белого золота.

— Ночью привезли. Из реки выловили. Прикиньте, парень на теплоходе девушке предложение делал. Прошу твоей руки, говорит, а она в ответ как заорёт: «Рука!» Он за борт глянул, а там рука плавает, — брызгая слюной и заикаясь от смеха, рассказывал Волков.

— Что вы несёте?

— Это правда, — подтвердил Махоркин. — Всю ночь водолазы собирали человеческие останки в Москве-реке.

— Покажите мне. — Лена отдёрнула простыню. На каталке лежали руки, ноги и фрагменты туловища. Головы не было. — А голова где?

— Голову не нашли.

— Это Лебедева.

— Почему вы так решили? — От удивления брови начальника приподнялись.

— Кольцо. Про это кольцо мне говорила её мать. Зелёный изумруд в белом золоте. И стопы, видите, разбиты. Это Лебедева, и без головы ясно.

— Ну, я не знаю, что сказать, — развёл руками Махоркин, — похоже, Волков, вам пора увольняться.

— Вот так дела, — ошарашено смотрел на Рязанцеву Котов. — Вы прям ясновидящая. А кому же тогда принадлежит труп из Починок?

— Это нам ещё предстоит выяснить. Значит так. Делом Лебедевой будет заниматься Рязанцева. Труп неизвестной беру на себя. А вам придётся заниматься одновременно и тем, и другим, — распределил обязанности Махоркин.

— Так может объединить их в одно? — предложил Котов.

— У нас нет для этого оснований. Разный почерк и характер преступления. Сходится только время и место. Но это совпадение, и то не чистое. Останки Лебедевой были обнаружены в Москве, а не в Починках.

— А голова?

— С головой не ясно. Но вряд ли преступник спрятал голову в Починках, а остальные части тащил в Москву. Легче было там же их и спрятать. Значит, убийство скорей всего произошло в Москве. Теперь установим порядок работы. По утрам совещание у меня в кабинете, в конце дня у Рязанцевой. Олег, ты берёшь образец ткани с одежды неизвестной, едешь в Починки, обходишь дома, опрашиваешь жителей. Виктор, что там с мужем Лебедевой?

— Сегодня в полдень ждём, — отчитался Котов.

— Встретишь его в аэропорту и сразу сюда. Елена Аркадьевна его жаждет допросить, не так ли? — улыбнулся Махоркин Рязанцевой.

Именно таким она его и представляла. Высокий стройный брюнет с синими глазами, которые обрамляли длинные, пушистые, загнутые на концах ресницы. Таким ресницам можно обзавидоваться. Пухлые губы масляно блестели. Безупречную, чуть смугловатую кожу лица заливал яркий, чётко очерченный румянец. Подобный румянец бывает у детей во время температуры. У Дмитрия Пирожникова он был всегда. Лицо мужчины казалось столь же приторно-слащавым, как и его фамилия. Многим женщинам такие нравятся, но у Лены мужская смазливость всегда вызывала лёгкую тошноту. Словно пирожных объелась. Вёл себя мужчина так же приторно-слащаво, как и выглядел. Старался выглядеть галантным и вежливым, но, как говорят в театре, переигрывал. Так и хотелось крикнуть; «Не верю!».

— Значит, двадцать пятого числа вечером вы были в Калининграде в гостинице «Москва»? — Делала записи в блокнот Лена. — А чем вы занимались? Кто-нибудь может подтвердить ваше пребывание там?

— Ну, конечно. Мы с друзьями посидели внизу в баре, в десять часов разошлись по номерам. Девушка на ресепшене выдала мне ключ. Я думаю, она меня запомнила.

— И до утра не выходили из номера?

— Нет. — Пирожников поправил выбившийся завиток кучерявых волос. — Ах да, после полуночи я выходил, попросил у горничной утюг. Она точно меня запомнила, так как на тот момент уже улеглась спать, и получилось, что я ненароком её разбудил. Она была недовольна, но что делать, не могу же я явиться на съёмку в мятых брюках.

Костюм на Пирожникове был с иголочки. И даже чёрный плащ выглядел так, как будто его только что надели. Ни помятостей, ни заломов, словно и не было этого перелёта из Калининграда в Москву.

— Сейчас вам необходимо будет опознать труп вашей супруги. Но… — Лена замялась, — мы не можем вам показать её лицо, только части тела.

— О Боже! — театрально заломил руки Пирожников.

— О Боже! — театрально заломил руки Пирожников, когда Волков откинул простынь с каталки. При этом малиновый румянец на щеках актёра стал розовым. — Какой ужас!

— Дмитрий Вячеславович, вы можете узнать в этом вашу супругу?

Пирожников хлопал длинными ресницами и молчал.

— Может, нашатырь, — предложил Волков.

— Нет, спасибо, я обойдусь, — пролепетал Пирожников, постепенно приходя в себя.

— Так что? — поторапливала Рязанцева.

— Не… не знаю. Как тут определить?

— По рукам, например.

— По рукам? Не знаю. Разве можно узнать по рукам?

— Ну хорошо. Может быть, вы узнаете кольцо? Вот это. — Рязанцева указала на посверкивающий изумруд.

— Кольцо? Чёрт, кольцо… я забыл… — На какой-то миг Пирожников перестал быть актёром, в глазах его читался настоящий животный страх.

— Что забыли? — сузила глаза Рязанцева.

— Кольцо, да, кольцо, — опомнился мужчина, снова надевая актёрскую маску. — У неё было… похожее, но точно ли это то самое, я сказать не могу.

— Мать Вероники обнаружила у вас дома обручальное кольцо, которое, по её словам, дочь никогда не снимала. У вас есть объяснение — почему Вероника его сняла в тот день?

— Нет, — замотал головой Пирожников. — Я не знаю. Я же в командировке, в Калининграде был.

— Когда вы последний раз виделись со своей супругой?

— Так, двадцать третьего, перед отлётом.

— Как вы расстались?

— Как всегда, нормально. Поцеловал её на прощание и поехал в аэропорт.

— Видимо, мне в пару к вашей «Марусе» надо какого-нибудь «Ивашку» завести, — подшучивал Махоркин, глядя, как Рязанцева устанавливает магнитно-маркерную доску, которую она любовно называла «Марусей».

— Но пока не завели, придётся потесниться. — Чёрный маркер разделил металлическое полотно доски на две части. — Ну что ж, раз все в сборе, давайте подведём итоги дня. Начнём с Починок. — Лена кивнула в сторону Олега.

— Как я уже докладывал, нам удалось установить личность погибшей, ею оказалась студентка строительного техникума Баньщикова Диана. Мать погибшей узнала в лоскутке ткани, который я ей показал, юбку девушки. О том, что случилось с дочерью, ничего не знала. Последний раз Диана Баньщикова приезжала в Починки одиннадцать дней назад. В воскресенье, двадцатого апреля вечером, она, как обычно, отправилась на станцию, но до Москвы не доехала и в общежитии, где проживала, не появилась. В техникуме никто на отсутствие студентки не обратил внимания, а соседка по комнате решила, что Баньщикова осталась у матери. Вот так.

— При опознании трупа мать сначала грохнулась в обморок, — добавил Волков, — пришлось ей водки плеснуть, чтоб к жизни вернулась.

— Вы в своём уме? — Ошарашено глядела на судмедэксперта Лена.

— Не шуми, Рязанцева, это обычная практика. Сначала нашатырь под нос, затем полстакана водки — самолично разработанный рецепт привода в чувство. Помогает. Без этого средства обморочным место только на каталке. А у меня свободных нет.

— Баньщикова-старшая сказала, что на девушке были часики, правда, недорогие, золотая цепочка и серьги. На трупе ничего из перечисленного обнаружено не было.

— У неё мочки ушей разорваны, — добавил Волков.

— Выходит, преступник не только надругался над телом девушки, но ещё и ограбил её. У меня всё, — закончил Ревин.

— Это хорошо, что он её ограбил.

— Вы серьёзно, Александр Васильевич?

— Абсолютно. Это поможет нам выйти на след изувера. Олег, нужно точное описание, а лучше эскиз похищенных вещей. Возьми кого-нибудь из наших художников, пусть попробуют изобразить их на бумаге. Потом надо обойти все возможные места, где эти вещи могут всплыть. В первую очередь ломбарды. Перешерсти интернет, все сайты, где продают и покупают с рук. На всякий случай просмотри подобного рода объявления в газетах, хотя вряд ли он будет так светиться.

— Понял, — кивнул Ревин.

— Теперь, что у нас есть по Лебедевой? — Махоркин записал со своей стороны доски план действий и передал маркер Рязанцевой.

— Итак — Лебедева. В разговоре с Королёвым — Пирожниковым мне не удалось найти какой-нибудь подозрительной зацепки, но и симпатии у меня этот человек не вызвал.

— Как же так, — ухмыльнулся Волков, — такой красавец, известный актёр и не вызвал симпатии? Почему?

— Не знаю, это на подсознательном уровне. Слишком он слащавый весь какой-то и неискрений. И потом, что это за муж такой любящий, что по руке жену узнать не может.

— Ну это вы зря, Елена Аркадьевна, я вот тоже свою жену по руке не узнал, когда приехал её в ЗАГС забирать, — вставил Котов. — Они там с подружками такую хитрую штуку придумали. Короче, спрятались все за занавеской, и каждая кисть в прорезь выставила, а мне, значит, угадывай, чью руку просил. Так вот мне Наташка до сих пор простить не может, что я её подругу Людку тогда за руку из-за занавески вывел. При каждом удобном случае пеняет. Стоит только какое-нибудь недовольство выразить, так она мне; «А надо было на той, чью руку выбрал, и жениться».

— Может, я и придираюсь, конечно, но алиби его в любом случае надо проверить. Виктор, тебе придётся слетать в Калининград и поговорить со всеми, кто может подтвердить алиби Пирожникова. Надо поговорить с друзьями, что были с ним в баре, с администратором, которая выдала ключ от номера, и горничной, у которой он брал утюг. В общем, со всеми из тех, кто его видел вечером двадцать пятого и утром двадцать шестого. — Лена расписала план действий на доске и закрыла маркер. — Вот так, каждый действует в соответствии со своим заданием.

— Я думаю, излишне проводить завтра утреннее совещание. У каждого есть чем заняться. А всю полученную за сутки информацию мы обсудим в четверг.

Глава пятая

Случается — ты чего-нибудь очень хочешь, но откладываешь в долгий ящик — нет времени, возможности, ещё чего-нибудь. И вот, когда ты уже смирился с тем, что мечта останется мечтой, подворачивается случай, который наконец открывает перед тобой двери, и то, что раньше мешало, как бы в благодарность за терпение, теперь помогает.

Виктор никогда не был в Калининграде, хотя всегда мечтал там побывать. Постоянная загруженность работой не позволяла ему такую роскошь. Нет, у него, как и у всех, был отпуск, но жена всегда тянула его либо к родителям в Саратов, либо в Адлер на море. Взвесив оба варианта, как правило, Виктор выбирал море. Мог ли он предположить, что именно работа поможет осуществлению его давней мечты.

Калининград — загадочный, непохожий ни на один город России, с остроконечными шпилями готических соборов, красными крышами исторических зданий и кое-где сохранившейся брусчаткой, оказался точно таким, каким он видел его накануне во сне — величественно строгим. Во сне — на клумбах покачивали головками необыкновенно красивые цветы, а когда часы на башне местного собора пробили двенадцать, одинокий прохожий с тросточкой, приподняв цилиндр, склонил в приветствии голову.