Бесплатный фрагмент - Алмаз розенкрейцера

* * * * *

Светлейший князь Михаил Дмитриевич Воротынский, бывший статс-секретарь Императрицы Екатерины II, канцлер Российской империи и богатейший аристократ своего времени умер ночью, 17 мая 1799 года на своей даче под Петербургом, разбитый параличом после инсульта, от повторного удара, в возрасте 52 лет. Перед смертью он, сквозь искажённые в каменной судороге губы, попросил своего друга, архитектора Николая Львовского сохранить в секрете тайну о… дальше князь был говорить не в силах. Его глаза закатились, и канцлер испустил дух.

Родившись под Калугой, в древней, но нищей дворянской семье, Михаил Дмитриевич мог бы всю жизнь быть не более чем провинциальным помещиком и штабным офицером. Но, обладая феноменальной, как говорят сегодня, фотографической памятью, и каким-то необъяснимым чудом оказываясь всегда в нужное время и в нужном месте, Воротынский пробился ко двору, став уже в 40 лет неформальным министром иностранных дел империи. Вскоре, как и большинство ярчайших деятелей той эпохи, Воротынский вступил в масонскую ложу, и не простую, а в высшую и древнейшую ложу розенкрейцеров, целью которых было постижение тайны вечной жизни.

Масоны в России были не в почёте. Императрица относилась к ним с недоверием и несколько их побаивалась, так как по своей идеологии масоны были приближены к республиканцам. Но гонения на ложи в России начались только после Великой французской революции в 1792 году. Михаил Дмитриевич, купив под Петербургом село с небольшой усадебкой, пригласил своего друга, молодого и талантливого архитектора Николая Николаевича Львовского перестроить старое здание барского дома. Процесс этот, в совокупности с обустройством парка, занял 12 лет. Сразу после окончания строительства, умирает жена Воротынского. Ночи напролёт, отдыхая от государственных дел, безутешный князь устраивал самые развратные пиршества на своей новой даче, где содержал горем из иностранных девушек. За всё время, пока усадьба находилась в собственности Воротынского, он не приглашал туда никого, кроме Львовского и графа Кольцова, также видного русского масона. Вскоре, при дворе и в салонах вельможных господ стали шептаться, что шумными оргиями и пьянством на своей «содомской даче», Воротынский пытается скрыть алхимические опыты. Многие позднее объясняли феномен богатства князя тем, что он в подвалах усадебного дома превращал свинец в золото, в то время, как Львовский и Кольцов шумели на верху, отвлекая внимание. Толки усиливались и, в конце концов, Воротынскому пришлось пригласить на свою дачу Императрицу и её ближайшее окружение. На том званом вечере, Михаил Дмитриевич представил господам свою коллекцию ювелирных изделий и драгоценных камней. Среди всего того бесчисленного количества самых разнообразных самоцветов, стоял особняком и сразу бросался в глаза алмаз, размером больше куриного яйца, необыкновенно чистый и сияющий, словно солнечный огонь, который отчего-то князь поспешил от гостей спрятать, объяснив Императрице, что это всего лишь стекляшка. Сразу после смерти Воротынского алмаз пропал. Несколько приятелей князя уверяли, что видели этот камень и даже держали его в руках. Масоны же, а в особенности розенкрейцеры, знали, что подобные алмазы являются прекрасной основой для философского камня. Оттого, многие авантюристы пытались выкрасть у наследников канцлера его бумаги, среди которых были письма, составленные при помощи секретных масонских шифров. Единственный сын и наследник Михаила Дмитриевича, Фёдор Михайлович, на протяжении 40 лет искал в подземельях усадьбы тот самый алмаз, но безуспешно. Его дело продолжил сын — Александр…

* * * * *

Усадьба Воротынское, дача канцлера Михаила Дмитриевича Воротынского, 20 июля 1860 года.

Александр Фёдорович Воротынский вошёл в подземелье, освещая путь масляной лампой. За ним в тёмную, сырую, холодную галерею вошёл специалист по тайным символам, статский советник Аркадий Елагин и несколько мужиков из прислуги Воротынского.

— Начнём поиски с западного крыла — сказал Александр Фёдорович — Аркадий Петрович, простукивайте каждую пядь стены.

Статский советник кивнул, взял из рук слуги вторую лампу и прошёл направо, в просторный коридор.

— Остальные — простукивайте в северо-западном рукаве. Там есть несколько комнат. Там тоже ищите. От удара должен быть звонкий, пустой отзвук. Тогда зовите меня и будем ломать. Всё ясно?

Мужики одобрительно покачали головой и, вооружившись алюминиевыми ложками и молотками, пошли в рукав на северо-западе от основной галереи. Сам Александр Фёдорович прошёл чуть дальше и стал осматривать стены в просторном круглом зале на северо-востоке.

Все помещения под дачной усадьбой Воротынских были соединены между собой, составляя огромный лабиринт подземных ходов со всевозможными потайными и явными комнатами, углублениями и карманами, в которых при Михаиле Дмитриевиче располагались алхимические лаборатории и склады продуктов. В эти катакомбы можно было попасть снаружи, вплыв в грот с Невы, на берегу которой стоял дом, или же из тайного хода в лесу, в нескольких верстах к северу от усадьбы. Также два хода были в самом доме.

Через час-полтора из северо-западной галереи донёсся крик одного из мужиков-слуг:

— Александр Фёдорович! Я нашёл! Идите!..

Внезапно голос мужика сорвался и стих. Прибежавшие на крик в общую галерею другие слуги, к тому времени разбредшиеся по подземелью, долго не могли понять, откуда он доносился. От северо-западного рукава, по небольшому, круглому, похожему на трубу проходу, можно было выйти в кладовку, где хранилось вино. В этой самой кладовке, спустя ещё полчаса поисков и зазываний пропавшего мужика, оставшихся без отклика, Светлейший князь Воротынский, статский советник Елагин и пятеро слуг нашли тело того самого мужика. В груди его, под правым ребром, был ритуальный масонский нож со знаком ордена розенкрейцеров на рукояти. Неподалёку от тела лежала разбитая бутылка вина урожая 1799 года. Стена, на уровне полутора метров от земли, была пробита, но в дыре было пусто. Александр Фёдорович повелел запечатать этот подвал и всю северо-западную галерею, затем священник из часовни в усадьбе окропил подземелья святой водой и больше в него никто не спускался…

Глава 1

Шёл дождь. Крупные капли барабанили по стальному подоконнику. Массивные напольные часы, стоящие в углу тёмного, холодного, просторного кабинета, пробили девять вечера. За дубовым столом, установленным против часов, сидел Джордж Алан Пол Макмиллан, представитель древнего шотландского горного клана. Он был широко известен в Инвернессе, как меценат и благотворитель, сын основателя первой в Северо-Восточной Шотландии школы для детей из бедных семей. Макмиллан был относительно молодым (двадцати шести лет), бледнокожим, кудрявым брюнетом с большими чёрными глазами. Такая нетипичная для шотландца внешность передалась Джорджу от матери — Марии Кристины Розалии Осорио де Москосо и Карвахаль, дочери виднейшего и богатейшего испанского дворянина из дома Осорио. Родители Джорджа познакомились случайно, и отец Марии Кристины, герцог Осорио был решительно против брака дочери с нищим шотландским таном. Частые ссоры с родителями невесты, отказ её отца что-либо спонсировать, постоянные скандалы и переживания сгубили любовь между двумя молодыми людьми. В результате, сразу после рождения сына, Дональд Патрик Макмиллан и Мария Кристина Розалия Осорио развелись. Джордж остался с отцом, который вскоре перебрался из Дамфёрста, где жило до него 18 поколений Макмилланов, в Инвернесс, и там, вместе с братом — Тревором Роем Макмилланом, открыл небольшую богадельню и садовый магазин.

В этот день, 28 октября 1875 года, в особняке Джорджа Макмиллана было необыкновенно много гостей — целых два человека. Обычно в доме номер 38 по Хантли-стрит не бывает более одного посетителя, и тот приходит за ссудой, займом, отдать долг, или по поводу спонсирования очередного предприятия, и оттого, свыше двух-трёх часов не проводит он в макмиллановском доме, резко выделяющимся среди остальных строений улицы своим фасадом в стиле позднего французского классицизма. Сегодня же, у Макмиллана в гостях было два человека, при том довольно незаурядных для такого города, коим являлся тихий, провинциальный шотландский Инвернесс. Первый из гостивших в доме — русский Светлейший князь Владимир Александрович Воротынский, правнук канцлера Михаила Дмитриевича. Его биография была типичной для русского дворянина тех лет. Родился он в Петербурге, таким редким для той местности, тёплым и солнечным летним вечером 15 июля 1850 года, в семье капитана второго ранга Российского Императорского Флота Александра Фёдоровича Воротынского и камер-фрейлины Анны Николаевны, урождённой княжны Камитанир. Крестили его в Никольском морском соборе, а восприемником при крещении был сам Государь Николай I. Уже в шесть месяцев к нему приставили, как он позже говорил «французишку, мосьё Шарля, который быстро выучил меня говорить по-бусурмански. Позже, в три года, наняли мне ещё одного — мистера Макдаффа, филолога скотляндского, кой меня ещё и англицкому языку выучил, что теперича могу на оном, яко на родном изъясняться». Короткое детство князя Воротынского прошло в Петербуржском дворце отца, на даче, в селе Воротыновке, под Петербургом, где маленький Вова играл в искусственных руинах средневекового замка, и где его бабуля — Елизавета, читала ему житие святых, на лавке под огромным дубом. В семь лет Светлейший князь Владимир Воротынский был зачислен в Пажеский Его Императорского Величества корпус. В 15 лет за усердие и прилежание произведён в камер-пажи и приставлен был к Великому князю Николаю Николаевичу, при коем в службе находился недолго, оттого, что, будучи в возрасте 16 лет, перенёс падучую болезнь. После второго обморока был удалён от Двора, а после третьего, отчислен из Пажеского корпуса. Родители возили Вову на лечение в Швейцарию, в Баден, в Бельгию и во Францию. Утешительных прогнозов врачи не давали, и родители уже было смирились с тем, что их старший сын всю жизнь будет страдать обмороками. Но, к величайшему удивлению и невообразимой радости, в 17 лет Владимир чудесным образом выздоровел, но карьера военного была ему заказана, вследствие чего отец устроил его в Академию наук на факультет правоведенья, в надежде увидеть сына в ипостаси министра. Но, к разочарованию отца, Владимир не захотел связывать свою жизнь с политикой, а решил посвятить себя всецело искусству. Будучи на втором году обучения он публикует несколько своих пьес в различных литературных изданиях. Знакомый князя Александра Фёдоровича Воротынского — директор Императорского Эрмитажа, ставший в 1867 году директором Императорских театров — Александр Степанович Гедеонский, прочитав несколько произведений Владимира, нашёл их весьма талантливыми и устроил юного писателя к себе, в качестве секретаря, оказав помощь в дальнейшей карьере. В 1872 Светлейший князь Владимир Александрович Воротынский стал режиссёром в Александринском Императорском театре русской драмы, и все, без исключения, его постановки высоко оценивались критиками, как «необыкновенно талантливые, приятные во всех отношениях для просмотра вещи».

С Джорджем Макмилланом Владимир Воротынский познакомился в 1865 году, когда дядя первого — Тревор Макмиллан, видный специалист в области садоводства и благоустройства усадеб, приезжал вместе со своим племянником по просьбе князя Александра Фёдоровича Воротынского в усадьбу Краснопольцы, для помощи в обустройстве парка. Тогда Макмилланы пробыли в доме Воротынских два месяца и за это время юноши сдружились. Потом они виделись пару раз в 1866 году — в Бельгии, куда Владимира возили на воды, в 1869 — в усадьбе родственников Воротынских — Ахматбеев в Диканьке и в 1873 — в Праге. В остальное время Воротынский и Макмиллан регулярно переписывались.

Когда же в августе 1875 года Владимир Воротынский получил приглашение Макмиллана приехать к нему в Инвернесс, то по причине своей истинно славянофильской натуры, не переносившей ничего англо-кельтского на дух, думал отказаться, но после нескольких дней тщательных раздумий, всё же решился посетить старого друга. Первого сентября наметив маршрут своего путешествия, и собрав всё необходимое, вместе со своим слугой, старым Пахомом, сел на поезд до Варшавы, оттуда добрался до Праги, через Вену и Париж, в Кале, на пароме до Дувра, а там, через Лондон, на поезде до Инвернесса.

Они с Макмилланом уже ходили на волка, на перепелов и на куропаток, рыбачили в Нессе, ездили к Макинтошам на чай, а сегодня дегустировали бургундское 1790 года. Князь говорил на английском совершенно свободно, был начитан, умён, артистичен, но самолюбив. Он был высокого роста, на две головы выше среднестатистического мужчины, худощав, но без вредных привычек. Одет с иголочки — дорогой фрак, жилет, широкий галстук с алмазной булавкой, серые брюки в полоску, серебряные карманные часы на цепочке от «Breguet», с дарственной надписью: «Свѣт. кн. Владиміру Воротынскому въ благодарность за усердную службу. Вел. князь Николай Николаевичъ. 1867». На пальце перстень с фамильным гербом, а на ногах лакированные, скрипучие туфли. Ухоженные усы и борода, напоминавшая запущенную эспаньолку, зачёсанные волосы тёмно-русого цвета, голубые глаза и благородный профиль. Всё выдавало в нём эгоиста и при том, очень состоятельного и хозяйственного человека.

Вторым же гостем Макмиллана была девушка, в кою тот был тайно влюблён — графиня Алиса Элизабет Миллисент Мэри Сатерленд-Левенсон-Говард, дочь богатого землевладельца Уильяма Джорджа Гренвиля Сатерленда-Левенсона-Говарда, третьего герцога и двадцать первого графа Сатерленд, лорда Стрэнвера, шотландского баронета и пэра, главы (тана) клана Сатерленд, владельца прекраснейшего замка Дандромин и множества дворцов. Несмотря на своё более чем благородное происхождение, графиня была обучена немногому из того, что полагалось светской даме в Великобритании в викторианскую эпоху. Из всего того она умела лишь играть на пианино, чем и занималась в этот момент, ездить верхом и изящно кланяться. Вдобавок, графиня находилась в напряжённых отношениях с родителями, так как те во многом ограничивали её. Оттого, большую часть времени Алиса жила на окраине Инвернесса, в съёмном домике, вместе со своей нянькой, заботливой старушкой миссис Штакенблюм. Не смотря на проблемы со светским воспитанием, Алиса Сатерленд была невероятно привлекательна. Симметричный овал лица, тёмно-зелёные глаза, светло-русые волосы, изящная, стройная фигура, аккуратный носик, ровные арки бровей и прелестная, бархатная, фарфорового цвета кожа. Хоть Алиса и была начитанна, и обладала обширным словарным запасом, в вопросах поддержания мужской беседы была несведущей абсолютно, и в крикет играть не научилась, что не нравилось всем женихам. Всем, кроме Джорджа Макмиллана. Рано осиротевший, он тоже выделялся из массы остальных представителей шотландской знати. Он был довольно прост, иногда бестактен и бескультурен, мог запросто забыть какое-либо данное ему поручение, или потерять важную бумагу, но при всём этом отличался романтичностью, мечтательностью и быстрым математическим умом. В 17 лет Джорджем уже были изучены труды всех видных физиков того времени, евклидова геометрия и право. Но особо выделялся Макмиллан склонностью к изучению различного рода бесовщины, мистики, столоверчению и прочим, модным в то время в Англии абстрактно-колдовским вещам. В подвале своего дома, Джордж Макмиллан оборудовал алхимическую лабораторию, на что истратил треть отцовского состояния. В ней Джордж корпел над созданием различных магических вещиц, чем очень настораживал местных церковников и давал всем соседям и знакомым хороший повод для сплетен и кручения пальцем у виска.

Через приоткрытую дверь кабинета с первого этажа доносились звуки фортепьяно. Макмиллан, до того искавший в ящиках стола ключи от винного шкафа, бросив это бесполезное мероприятие, встал и подошёл к окну, пытаясь сообразить, куда же он их задевал и одновременно прислушиваясь к голосам на первом этаже.

— Вы, графиня, знаете, где господин Макмиллан пропадает ночами? — спросил облокотившийся на каминную полку князь Воротынский.

— Мне глубоко безынтересно это, Ваша Светлость… — ответила было графиня, не прекращая играть и не отрывая взгляда от клавиш, делая вид, что ей и в самом деле не интересно, но всё же, любопытство, в конце концов, взяло верх, и после небольшой паузы Алиса спросила — Где же?

— Ищет философский камень… — с ироничной улыбкой ответил князь.

— И как, успешно? — делая вид, что не понимает, о чём идёт речь, интересовалась пианистка.

— Увы, нет…

Макмиллан постоял у окна, почесав затылок, а затем, осознав, что уже и забыл, что он потерял, спустился к гостям. Он встал на третьей снизу ступени лестницы, в длинном халате поверх костюма-тройки, с бокалом вина в руке:

— Не пора ли нам, любезный Вова, открыть коньяк 1825?

— Думаю, на сегодня, дегустация окончена, джентльмены — мисс Сатерленд прекратила играть, и встала из-за пианино.

— Но мы же только начали… — обиженно оправдывался Джордж.

Графиня громко стукнула крышкой рояля, отчего его струны задрожали:

— Нет! Вы, господин Макмиллан, видимо забыли, что было в прошлый раз, когда приехал Ваш кузен-пьянчужка, как же его…

— Айзек — вздохнул Джордж, подходя к Алисе.

— Вот-вот. Когда мы отмечали Ваш день рожденья, он принёс целую бочку скотча и выпил её один. Потом его понесло купаться, а ведь был апрель! И что же?

— Да-да-да… — закивал Макмиллан, в надежде успокоить графиню.

— Он сам чуть не утонул и дядю Смита, что кинулся его спасать, мог утопить!

— Ладно, ладно, хватит вам… — вступился князь Воротынский — Успокойтесь, графиня, мы с Джорджем не выпьем больше, чем налито сейчас в наших бокалах.

Комната была тускло освещена свечами на больших и малых бронзовых канделябрах, у стены, украшенной одинокой тоскливо-мрачной картиной, с изображением разбитой лодки на берегу озера, в холодном ночном лунном свете, стояла софа, напротив которой журнальный столик и два стула из одного гарнитура. На противоположной стене висело разнообразное оружие: шпаги, ножи, арбалеты, луки, мушкеты и русская казачья шашка, привезённая в дар князем Воротынским. На полу лежал тонкий персидский ковёр, над камином висела кабанья голова, а на каминной полке стояла оловянная кариатида. Третья же стена была увешена немногочисленными портретами и дагерротипами членов семьи Макмиллан, а вверху, под самым потолком, на высоте почти трёх метров, висел родовой герб: две руки, заносящие меч.

— Завтра пойдём на кабана, Вова? — спросил Джордж, поставив на журнальный столик порожний хрустальный бокал.

— И не устали вы ещё от охоты, джентльмены? — спросила, со вздохом опустившись на софу мисс Алиса.

— А чем, мисс Салитренд, здесь ещё заниматься? Такие чудесные горные леса, изобилующие зверьём, столь романтичная погода… неужто, скажите, идти на приём к каким-нибудь Макентайрам, танцевать с шотландскими нимфами чечётку?

— Она Сатерленд, Владимир — сквозь улыбку проговорил Макмиллан.

— Ну, почему же к Макентайрам, можно и к Грантам в Кингасси. Они приглашали на обед…

— Нет, Алиса, как хотите, а завтра мы с князем идём на кабана — отойдя к камину, дабы подкинуть пару поленьев, утвердил Джордж.

— На кабана… — князь Воротынский подошёл к опущенным тяжёлым бархатным шторам и слегка отодвинул их, заглянув в образовавшуюся щель — Скажи, Джо, тебе самому не надоело это однообразие?

— Нет, а что? — отвечал Макмиллан, не отрываясь от камина.

— Разве тебе не хочется посмотреть, как живут люди на другом конце Европы?

— Никогда не думал о путешествиях. В юности я наездился с дядей по свету. С меня довольно. Пора думать о продолжении рода, а не грезить мальчишескими мечтаниями — сказал Макмиллан, повернувшись в сторону князя и посмотрев на Алису Сатерленд, разглядывающую модный лондонский журнал.

— Рода… рода… — задумчиво повторил Воротынский и резко задёрнул штору — А вот я хочу поехать в Испанию.

— Там же война, Вова! — удивлённо и с некоторой тенью упрёка в интонации сказал Джордж.

— Ты слышал о Ромасанте, Джо? — как будто не услышав Макмиллана, сказал князь.

— Почему ты называешь меня Джо?

Владимир, не обращая ни на что внимания, продолжал входить в образ:

— Вы слышали, самый известный мистик Шотландии не знает, кто такой Мануэль Ромасанта! — сказал он с поддельным удивлением — Это кровожадный убийца, людоед, которого в Испании считают оборотнем. В 1852 году его арестовали и приговорили к смертной казни, но королева Изабелла, заинтересовавшись его историей, заменила высшую меру наказания пожизненным заключением. Он умер в 1863 году. Но это не главное. Главное то, что из 13 жертв Ромасанты, четверо были явно убиты не человеком — князь знал, как Макмиллан любит подобные истории, и потому применил весь свой актёрский талант и создал гнетущую атмосферу.

— А кем же? — спросил, кажется, тоже наигранно заворожённый Макмиллан.

— Волком, Джо… — ответил князь, продолжая нагнетать.

Некоторое время Джордж стоял молча и неподвижно, переваривая поступившую информацию, а затем резко включился:

— И ты думаешь, что я, из-за какого-то психа, умершего двадцать лет назад, должен всё бросить и ехать в Испанию?

— Почему же, можешь взять мисс Литарленд с собой — спокойно рассудил князь.

— Сатерленд — поправила его сидящая на софе графиня.

— Всё равно, возьми — всё также спокойно и иронично продолжал Воротынский.

— Нет, Вова — сказал Джордж, опустив глаза.

— Жаль… — князь подошёл к камину — А в Россию?

— А что там? — стараясь скрыть некую заинтересованность, спросил Макмиллан.

— Там… значительно больше жизни, чем в Шотландии… — вздохнул князь — Ты, наверное, слышал о моём прадеде — канцлере Михаиле Дмитриевиче Воротынском?

— Нет. А должен был?

Владимир Александрович ухмыльнулся:

— Он был масоном-розенкрейцером и алхимиком. Многие, в том числе мой дед, рассказывали, что Михаил Дмитриевич владел огромным, особо огранённым алмазом, который использовался им в опытах, как основа для философского камня. После его смерти алмаз пропал. Мой дед и отец искали его, изучили метр за метром все стены нашего особняка под Петербургом, но не нашли ничего. В подземельях нашей дачи, выкопанных ещё двести лет назад, сохранилась лаборатория прадеда и всё оборудование, а в моих документах множество записей прадеда, сделанных какими-то непонятными символами. Многие пытались расшифровать эти знаки, но безуспешно. Отец сошёлся на том, что алмаз был украден кем-то во время похорон прадеда, или же передан масонам. Но мне так не кажется. Вот я и подумал, может ты, как специалист по всякой чертовщине, поможешь мне разобраться с этим вопросом…

Князь рассказывал медленно, чётко, вполголоса, расхаживая по комнате и задумчиво вглядываясь в темную глубь ночной улицы за окном, отодвигая пальцем гардины. Такая манера повествования никого не могла оставить равнодушным. Он внимал речам друга и с каждым словом Воротынского, всё яснее становился ответ Макмиллана, который, правда, был выдан лишь спустя несколько минут после окончания монолога князя:

— Пожалуй, я съезжу к тебе, взгляну на твои документы… в конце концов, поездка эта обещает предоставить незаурядное удовольствие, а я уже порядком утомился от этих просителей и их бумажек — обдумав и приняв речь Владимира, немного растерянно и задумчиво (собственно, как всегда) проговорил Джордж.

— Я не сомневался, Джо! — с театральной радостью воскликнул князь — А теперь, друзья, я надеюсь, вы простите меня, если я пойду спать. Я чертовски устал за этот день. Спокойной ночи.

Макмиллан и графиня Сатерленд пожелали князю доброй ночи, и тот быстро зашагал по лестнице через ступень в свою комнату.

— Кем служит князь? — спросила Алиса Сатерленд, глядя вслед Воротынскому.

— Он театральный режиссёр — ответил Джордж, встав с софы и подойдя к окну.

— По нему видно, что он связан с театром. Но ему бы пошла роль и парламентария. Во всяком случае, он слишком быстро смог убедить Вас в том, что Вы не сможете жить без того, отчего мгновенье назад воротили нос, мистер Макмиллан.

— Вы думаете, что у меня нет характера, графиня? — немного обиженно спросил Джордж, обернувшись на Алису.

— Откуда мне знать, что у Вас есть, а чего нет, любезный Джордж?

— С Вами всегда было тяжело говорить. Ни разу я не услышал от Вас вразумительного и однозначного ответа на мой, какой бы то ни было, вопрос.

Графиня взяла со стола свой ридикюль и вытащила из него зеркальце:

— Зато я отвечаю сразу, а чтобы услышать Ваше мнение, мистер Макмиллан, нужно запастись слоновьим терпением… — графиня посмотрелась в зеркальце, поправила причёску и положила его обратно в ридикюль.

Джордж вздохнул. У крыльца особняка остановился экипаж и с облучка слез кучер в плаще и со свечным фонарём в руке.

— За Вами приехали, графиня… — сказал Макмиллан, глядя пустыми глазами в окно, по которому градом стекали капли.

— Хорошо… — Алиса встала с софы, вышла в прихожую и потянулась за своим пальто.

Макмиллан попытался ей помочь, но не успел.

— До свидания, любезная графиня — не скрывая своей тоски, Джордж поцеловал ручку Алисы.

— Ждите меня завтра утром. Я поеду с Вами. Если отец меня отпустит…

— Правда? — оживился Джордж.

— Да. Всё. До завтра… — графиня открыла дверь. Кучер, мявшийся у крыльца, стесняясь постучаться в дверь, раскрыл зонт и проводил её до кареты.

Макмиллан провожал взглядом растворяющийся в дождевом занавесе экипаж, пока огоньки его не скрылись за холмом на другой стороне реки Несс, на набережной которой стоял дом Макмиллана. Затем Джордж тихонько вышел из гостиной и прошёл по коридору на кухню. Там он взял ключ, отпер дверь в полу, открыл её и спустился вниз по скрипящей, ветхой лестнице, закрыв за собой люк на ключ изнутри. Освещая себе путь пятью свечами в канделябре, Джо прошёл по узкой галерее с низким потолком в относительно большую, хорошо освещённую, а главное — тёплую комнату. Комната эта была отделана, как любая другая комната дома Макмиллана — стены, на четверть обиты деревом, а остальные ¾ заклеены обоями, разве что, высота потолка здесь была намного ниже — Джо помещался здесь в полный рост, а над ним было ещё около полуметра. По углам комнаты стояли огромные подсвечники, похожие на те, что стоят в церквях у икон. Более всего внимания в этой комнате привлекал стол: большой и тяжёлый, он ломился от всякого рода колб, мензурок, пробирок, банок, бутылок, трубок, мисок, коробок, шкатулок, и самых изощрённых самодельных инструментов. Напротив стола стоял стул, точно такой же, как и в кабинете Макмиллана — резной, из красного дерева, обитый материей, а за ним, у противоположной стены — шкаф, с остеклёнными до половины дверцами, в котором стояли десятки различных книг, лежали какие-то свитки, а между ними точно такие же колбы, банки и инструменты, какие валялись в жутком хаосе на, с позволения сказать, рабочем столе. Тепло в оном помещении обуславливалось наличием в нём небольшой голландской печи, труба от которой напрямую соединялась с дымоходом от камина в гостиной.

Джо подошёл к шкафу, поставив канделябр на стол, открыл дверцу и вытащил несколько книг. Полистав их, он взял кусочек бумаги и уголёк, коим сделал на оном кусочке какие-то пометки. Затем открыл нижнюю часть шкафа, вытащил оттуда саквояж и начал его собирать: две книги, дневник, пара хрустальных колб в специальном ящике, какая-то шкатулка на ключе, пара пузырьков с разноцветными жидкостями, пестик и ступка, пять перьев неизвестной птицы и ещё несколько странных вещиц оккультного назначения были плотно уложены туда. После этого, Джо задул все свечи в комнате, кроме тех, кои были на канделябре, и пошёл обратно, к выходу.

Открыв люк, он осторожно вытащил саквояж, и стал было подниматься сам, как вдруг услышал долгий, протяжный, тоскливый, хриплый вздох. Кровь застыла в жилах Джо Макмиллана. После вздоха послышался какой-то гортанно-утробный звук, переходящий в рык. Джо задул свечи и замер в ужасе. Сердце его бешено колотилось, а по лбу тёк холодный пот. В темноте ничего не было видно. Раздалось шарканье. Некто приближался к открытому люку подвала. Когда шарканье прекратилось, было отчётливо слышно тяжёлое дыхание неизвестного ночного гостя. Он стоял прямо над люком. Тогда Джо решился на единственный, по его мнению, разумный выход: он выскочил из подвала и совершил выпад канделябром в ту сторону, где, по мнению Макмиллана, должен был стоять сей некто. Удивительно, но Джо попал в яблочко. Раздался глухой звук удара и крик. Затем, из темноты до уха Джо донеслись странные слова на непонятном языке, похожие на причитания:

— Батюшки! Батюшки святы! За что, Господи? Ох, балда моя! Ох, матушки! Шишка будет!

— Ты кто?! — спросил испуганно Джо неизвестного.

— Эх, барин, что ж дерётесь-то? Я ж тут… ох, батюшки…

Джо нащупал в темноте спички, оставленные им на кухонном столе, и поджог свечи. Перед ним предстал слуга Воротынского — бородатый дядька Пахом, с синяком чуть выше брови. Рядом с Пахомом валялись панталоны князя.

— Пахом?! Какого чёрта ты здесь делаешь?! — кричал Джо, впадая в исступление — Я чуть не умер от страха! Что это за шутки!?

А Пахом только тёр свой ушиб и пожимал плечами — он не говорил по-английски.

— Я, Ваше благородие, барину панталоны постирать пришёл. Спички искал… а Вы — драться… — пытался объяснить Пахом Макмиллану.

— Что ты говоришь, мужик?! Я не понимаю ничего! Какого чёрта ты ходишь по ночам по дому в обнимку с нижним бельём и людей пугаешь?!

Чуть поругавшись, скорее всего, от блаженного вида старика Пахома, который всем своим видом показывал, что он решительно ничего не понимает, но, не смотря на то, ужасно виноват перед англицким барином, Джо Макмиллан растаял и спросил:

— Больно, тебе, Пахом?

Но Пахом всё равно ничего не понимал, только тёр свой лоб и виновато смотрел на Джо. Тогда, он взял со стола рюмку, вытащил из буфета бутылку хереса и налил Пахому:

— Пей. Больно?

Пахом посмотрел на Джо и нехотя взял рюмку:

— Спаси Вас Бог, барин. Ваше здоровье — он выпил всё в один глоток и стукнул рюмкой о стол.

Джо проводил старика в ванную, налил воды и показал, где мыло, чтобы постирать бельё. Потом он поднялся наверх, в спальню, разоблачился и лёг в постель. По подоконнику всё ещё барабанил дождь. Джордж накрылся пуховым одеялом и закрыл глаза.

Глава 2

Такой человек, как Джордж Макмиллан не мог усидеть на месте, когда речь заходила об одном из немногих предметов его искреннего вожделения. Оными, безусловно, являлись алхимия, спиритизм, оккультизм, мистика, криптография и демонология. Графиня Алиса Сатерленд, бывшая, наряду с чертовщиной, одним из предметов обожания Джорджа, была точно такая же — в пять лет она забралась в старый склеп на семейном кладбище и пыталась призвать дух прапрапрабабки. Что же касалось князя Воротынского — он просто не любил однообразности и готов был придумать что угодно, чтобы хоть как-то себя развлечь. Неусидчивость сохранилась во Владимире с детства. Три недели в доме Макмиллана в скучном провинциальном Инвернессе, на одних дегустациях, охоте, рыбалке и чае — непозволительная для князя роскошь. Наверное, даже не славянофильство, а острейшее отторжение тихой, уединённой, провинциальной жизни были истинной причиной того, что Воротынский с самого начал не хотел ехать в Шотландию. Владимир всю жизнь искал приключений на свою голову и, чаще всего, его поиски увенчивались успехом, от коих всякий раз бросало в дрожь его мать. Ещё одно интересное качество князя — феноменальная память. Чтобы запомнить любой величины текст, ему было достаточно просто пробежаться по нему глазами. На экзаменах в Пажеском корпусе, он поразил педагогов тем, что без единой ошибки перечислил все российские губернии в порядке уменьшения их площади, назвал приблизительную численность населения во всех европейских странах, назвал имена всех правителей России от Рюрика до правившего тогда Александра II, прочитал наизусть монолог Гамлета на староанглийском и три случайно названных экзаменаторами отрывка из библии. Эта способность досталась ему от прадеда — Михаила Воротынского, канцлера Российской империи, которого именно за память и за редкий дипломатический талант Императрица Екатерина всё время держала при себе.

* * * * *

Было восемь часов утра. На лестнице показался Макмиллан. Он был одет в серый фрак, серые же брюки, белый жилет, и серый шёлковый пластрон.

— Джо, ты на бал собрался, или на поезд? — поинтересовался стоявший у софы, над открытым чемоданом князь Воротынский, одетый в длинное пальто, отделанное беличьим мехом, высокий тёмный цилиндр, коричневый костюм-тройку с перламутровыми пуговицами и коричневые же кожаные перчатки.

— А что? Не нравится? — спросил Джо, осматривая свой костюм.

— Одень что-нибудь попроще…

Чуть позже, Джо вышел уже в клетчатом дорожном пальто, в низком цилиндре, чёрных кожаных перчатках и с тростью в руке:

— А теперь как?

— Уже гораздо лучше — ответил князь, сидящий на софе и читающий утреннюю газету — А где Алиса?

— Обещала приехать утром — сказал Макмиллан, подходя к столику — Где Пахом?

— Пахом… наверху, в моей комнате, третий раз проверяет, не забыли ли мы что-нибудь — не отрываясь от чтения газеты, ответил князь.

— Он вчера меня так напугал…

— Знаю, он мне уже рассказал…

— Что ты читаешь?

— Полицейские сводки…

Джо сел рядом с Владимиром:

— В Инвернессе есть полиция? Не знал…

— Есть… восьмидесятилетняя Мери Макмэгон избила своего шестидесятилетнего сына дубовой подставкой из-под чучела кошки… — князь положил газету и взглянул на свои карманные часы — Где же наша графиня?

Макмиллан не держал в доме слуг. Как только ему исполнилось семнадцать, и он занялся хозяйством в доме, он тут же выплатил всем слугам годовой размер их пособия и распустил по домам. Это ещё одна черта Джорджа, которая отталкивала от него других шотландских аристократов и, пожалуй, одна из крайне немногих черт, которые нравились Алисе. Но всё же, из-за того, что Макмиллан вообще никогда не убирался, раз в неделю он приглашал к себе домой уборщицу, выплачивая ей пять фунтов за час работы.

Со второго этажа спустился Пахом.

— Ничего не забыли? — спросил князь.

— Не извольте беспокоиться, Ваша светлость. Всё проверил. Всё в чумудуны уклали…

Пахом говорил «чумудун», делая ударение на третью «у», а в слове «чумудуны» ударение падало на «ы».

— Поеду-ка я на вокзал, выкуплю билеты на полуденный экспресс до Глазго — сказал Воротынский, встав с софы.

— Зачем экспресс до Глазго? Бери уж сразу до Лондона

— До Лондона… ночевать в поезде? — Воротынский скроил недовольную гримасу.

— А почему нет? Зато доберёмся быстрее…

Воротынский постоял у окна, подумал, причмокнул губами и вышел в прихожую:

— До Лондона, так до Лондона — говорил князь, беря из корзинки для зонтов и тростей, стоявшей в углу прихожей свою литую стальную трость, сделанную на заказ под рост Владимира Александровича — Пахом, пошли — прибавил он уже на русском.

Макмиллан видел, как Воротынский со своим слугой сели в принадлежавшую Джорджу обветшалую карету, запряжённую парой исхудавших кобылок, как оная просела под весом своих пассажиров, а потом, жутко сотрясаясь на неровной мостовой, покатила вдоль набережной.

Буквально через пять минут после отъезда князя, к дому Макмиллана подъехала изящная коляска с вензелем Сатерлендов и из неё вышла графиня. Кучер, пожилой шотландец с глубокими морщинами, с седыми баками, в которых запутались хлебные и табачные крошки, в дешёвом сюртуке и видавшем виды цилиндре, спрыгнув с козел, снял с задника два средних чемодана и донёс до крыльца, затем распахнул дверь перед графиней и, пропустив её вперёд, громко опустил чемоданы на пол в прихожей:

— Разрешите откланяться, Ваше Сиятельство.

— Идите, Смит. Благодарю Вас — ответила Алиса, не глядя на кучера и входя в гостиную.

Алиса была одета в длинное платье кофейного цвета, поверх платья был надет песцовый полушубок, на голове — широкополая шляпа с искусственными осенними цветами, а руки были в сетчатых перчатках. На правой руке висели зонтик и дорожная сумочка.

Кучер вышел, хлопнув дверью, а графиня подошла к софе, на которой сидел Макмиллан, задумчиво вглядываясь в белый потолок.

— Где князь Воротынский? — спросила графиня, всматриваясь в лежавшую на столике газетку.

— Уехал за билетами… — ответил Джо, не отрываясь от своей думы — Ваш папа отпустил Вас?

Алиса медленно обошла столик, встала у окна и тяжело вздохнула:

— Да…

— Верится с трудом

— Зря. Я сказала папе, что еду вместе с женой графа Келли — Сьюзен, у которой в Санкт-Петербурге живёт сестра.

— А если герцог напишет графу Келли?

— Не напишет. Они с графом не знакомы столь близко.

Макмиллан оторвался от созерцания потолка и посмотрел на графиню:

— А Вы знакомы с графом Келли?

Алиса тоже отвернулась от окна и медленно пошла к камину:

— А это уже не Ваше дело, господин Макмиллан…

Джордж покачал головой и облокотился локтем о спинку софы.

Через некоторое время вернулись князь с Пахомом, купившие билеты на одиннадцатичасовой экспресс.

Глава 3

Путь из Инвернесса в Петербург занял пять дней. Они ехали через Францию, Бельгию, Голландию и Германию. От вокзала до дачи добирались на роскошной карете, запряжённой четвёркой здоровых, крепких пегих коней, а багаж везли на отдельной телеге. Когда карета подъехала к воротам, взору предстало грандиозное зрелище: двадцать девять больших чугунных львов сидели на пьедесталах, держа в зубах кольца, соединённые друг с другом массивной цепью. За ними роскошная ограда, также из чугуна, представлявшая собой витиеватые решётки, меж которых стояли невысокие мраморные колонны с античными вазами на вершинах. С двух сторон ограды были большие ворота с позолоченным княжеским гербом. Те, что были слева, открыл мужичонка в тулупе и извозчичьей шляпе. Карета въехала на территорию усадьбы. От ворот и до ворот, мимо крыльца дома, полукругом шла выложенная булыжником дорога, вдоль коей стояли мраморные нимфы и титаны. Дом представлял собой большое, трёхэтажное здание, с двумя башенками по бокам и покатой сводчатой крышей. Крыльцо дома состояло из восьми колонн, кои придерживали летнюю террасу на втором этаже. Основное здание было соединено крытыми галереями с двумя одинаковыми двухэтажными флигелями, выполненными в одном стиле с барским домом. На верху, под самой крышей, дом был украшен изысканной лепниной. Через дорогу от ворот дома находилась гранитная пристань, с четырьмя лежачими сфинксами. От верхнего парапета две боковые лестницы вели вниз, к Неве, где располагался вход в подземелья.

На крыльцо вышли слуги князя Воротынского. Карета остановилась перед самой парадной лестницей. Лакей, невысокий, бритый мужчина, лет сорока, в грязном сюртуке и когда-то бывших белыми перчатках, отворил дверцу кареты и поклонился в пол вышедшему из неё Владимиру Александровичу. Затем, уже не так низко, поклонился гостям.

— Добро пожаловать, друзья! — сказал князь, глубоко втянув носом студёный воздух.

Какая-то молоденькая, черноволосая, смуглая, фигуристая девушка в развивающемся полупрозрачном платье выскочила на крыльцо и бросилась на шею князю, спросив по-итальянски:

— Tesoro, mi manchi! Dove sei stato tutto questo tempo?*

*Дорогой, как я соскучилась! Где ты так долго был?

Князь тоже обнял её и поцеловал в лоб:

— Ti ho portato un regalo, Mila*

*Я привёз тебе подарок, Мила.

Девушка слезла с Воротынского, исполнила книксен в адрес Макмиллана и графини Сатерленд, в ответ на что, Джо поцеловал ей ручку, затем она взяла князя под руку и прижалась к нему.

— Идём, нас ждёт праздничный обед, господа — сказал Воротынский, жестом приглашая гостей в дом.

Войдя внутрь, взору гостей открылась передняя роскошной дачи: огромная зала, освещаемая свечной люстрой, той самой, что сто лет назад висела в Версальском дворце, резные комоды из драгоценного дерева, с янтарными вставками, по всей видимости, также из Версаля, а у двери — стойка с тростями из коллекции князя. Их было около тридцати, не меньше: дубовые, кедровые, бамбуковые, кленовые, буковые, из железного дерева, серебряные, золотые, костяные, зонты-трости. Раздев, Макмиллана и Алису проводили в уборные комнаты для гостей, где они помыли руки и привели себя в порядок после дороги. Затем им показали их комнаты в одном из флигелей, а лакей, которого звали Трифон, принёс их багаж.

Князь Воротынский, в длинном шёлковом красном халате с узорчатым воротом, надетым поверх жилета, и с двумя рюмками в руках, зашёл в комнату Джо Макмиллана, когда тот лежал на рекамье, отдыхая после процедуры разборки своих вещей.

— Не хочешь ли выпить немного абсента для аппетита? — сказал Владимир Александрович, протягивая изморенному Макмиллану хрустальную рюмку с зелёной жидкостью.

— Не откажусь — сказал тот, приподнимаясь — Спасибо…

Князь сел на стул перед рекамье и с наслаждением потянул абсент.

— А кто эта девушка? — спросил Джо, немного отпив.

— Какая? — совершенно невинно спросил Воротынский.

— Та, которая бросилась тебя обнимать на пороге

— А… это Мила. Она итальянская танцовщица

— Она твоя жена? — удивлённо спросил Джо.

— Нет, что ты. Она просто живёт со мной. Скоро подадут обед. Одевайся. Я пришлю за тобой Аркашку — Воротынский встал, подбросив вверх и ловко поймав порожнюю рюмку, и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Комната, в которой поселили Макмиллана, была обставлена роскошно и со вкусом. Большая площадь комнаты была занята мебелью удивительно равномерно: у стены — средних размеров камин, с каминным прибором. На каминной полке два канделябра, а над ней — картина с изображением унылого городского зимнего пейзажа. Две небольшие тумбы, шкаф, комод, на коем стояли бронзовые часы и два золотых подсвечника, в углу на стене — икона богоматери с младенцем. Кровать с пышной периной и множеством пуховых подушек, тяжёлые шторы с ламбрекеном, на подхватах с золотистой бахромой. Из окна была видна набережная широкой холодной Невы.

От дальнейшего рассмотрения обстановки комнаты, Макмиллана отвлёк стук в дверь.

— Войдите — сказал слегка напугано Джо.

Дверь открылась и в комнату влетела Алиса, изображающая восторг:

— Как же здесь хорошо! Вам нравится, господин Макмиллан?

— Да, красиво, богато… Вы уже разобрали вещи?

— Уже и оделась к обеду — Алиса повернулась, демонстрируя своё парадное платье с оборками и шёлковыми лентами — А Вы почему ещё не одеты?

— Залюбовался видом — задумчиво сказал Джо, повернувшись в сторону окна.

— У Вас ещё будет время глядеть в окно. Одевайтесь скорее, я очень голодна! — Алиса выбежала из комнаты, не закрыв двери.

Через полчаса за Макмилланом пришёл Аркашка — мажордом князя Воротынского. Щупленький мужичок лет тридцати пяти, с нафабренными чёрными усами и в расшитом платье:

— Готовы, Ваше благородие? — сказал он на ломаном английском.

— Да — ответил немного растерянно Макмиллан.

— Следуйте за мной — Аркашка повернулся и с важным видом зашагал по коридору.

— Постойте, милейший — Джо взял Аркашку за плечо — У меня к Вам будет просьба.

— Слушаю, Ваше благородие — сказал мажордом, повернувшись к Макмиллану.

Джо взял с тумбы маленькую, толстенькую книгу с отсыревшими страницами и протянул Аркашке:

— Будьте любезны, отправьте это в Брюссель, вот по этому адресу — Джо протянул мажордому клочок бумаги.

Аркашка принял книгу и записку, крякнул, и после нескольких секунд молчания, очевидно, подбирая слова, наконец, сказал:

— Не беспокойтесь, Ваше благородие, всё будет исполнено

Галерея, соединявшая главное здание с флигелем, с одной стороны имела ряд окон, выходивших на Неву, между которыми стояли напольные канделябры, а с другой стороны, на стене, обклеенной красными обоями с золотой окантовкой, висели картины французских импрессионистов. Пройдя сквозь неё и выйдя в парадную залу, мажордом отворил две огромные тяжёлые двери, и Джо Макмиллан очутился в большой, светлой столовой. Посередине зала стоял колоссальный стол, на тридцать две персоны, а у стены — большой, в человеческий рост высотой и шириной метра в три-четыре, искуснейшей работы, резной камин, над которым висел большой герб князя, выполненный из драгоценных пород дерева и благородных металлов. На гербе, покрытом красной княжеской мантией, в золотом щите был изображён чёрный единоглавый коронованный орёл, держащий в правой лапе большой крест, обращённый к левому верхнему углу. Столовая имела две двери, у каждой из которых стоял сервант с различной посудой, а у стен по обе стороны камина чередовались канапе, стулья и столики.

— Джо! Прошу, присаживайся, мы тебя уже заждались — сказал князь, усаживая за стол итальянку Милу.

— Gracias, querida* — сказала она, поправляя складки на платье.

*Спасибо, милый.

— Buen provecho, Mila* — ответил князь.

*Приятного аппетита, Мила.

Джо сел спиной к окну, рядом с Алисой, а Владимир Александрович на другом конце стола, напротив Милы.

На обед подавали борщ с чесноком, чёрный хлеб, сало, расстегаи с говядиной, пельмени со сметаной и квас, а на десерт, был чай с пряниками и баранками. При том, борщ так понравился шотландским гостям, что мисс Алиса попросила князя научить её готовить сие кушанье.

— Сколько языков ты знаешь, Вова? — спросил князя Макмиллан за чаем.

— Кроме русского — пять — ответил Воротынский.

— Неужели? Целых пять? Какие же, кроме английского и итальянского? — недоверчиво спросила Алиса.

— Английский, французский, итальянский, немецкий и сербский — сказал князь, откинувшись на спинку стула — конечно же, итальянским я владею не в совершенстве, также, как и немецким, но говорить на обоих могу довольно свободно.

— С ума сойти — удивился Джо — я кроме английского знаю только наше кельтское наречие и французский.

— А скажите нам что-нибудь на немецком — попросила Алиса.

— Охотно — сказал князь и выпрямился, положив на стол руку — Ich bin bereit, Ihre Neugier zu befriedigen, Frau Saraltend.*

*Я охотно удовлетворю Ваше любопытство, госпожа Саралтенд.

— Она Сатерленд, Владимир — поправил Макмиллан.

— Шта сад? Она жели медаљу за то?* — не унимался Владимир Александрович, перейдя на сербский.

*И что теперь? Она хочет за это медаль?

Алиса, с каким-то непонятным скептицизмом или раздражением ухмыльнулась:

— Браво! Браво, Ваша светлость! Вы настоящий полиглот!

— Благодарю, мисс Сатерленд — кивнул головой Воротынский — если вы допили чай, господа, то можете идти отдыхать. Через пару часов пойдём смотреть мой сад, а завтра, со свежими силами, мы с тобой, Джо, займёмся делом.

Гости встали из-за стола, поблагодарив хозяина за вкусный обед, после чего Аркашка сопроводил Макмиллана и Алису в их комнаты, князь поднялся в свой кабинет, а Мила ушла выбирать наряд к ужину.

Глава 4

Многие из родственников Владимира Александровича твердили ему о том, что он должен идти по стопам предков и связать свою жизнь с государственной службой. Светлейший князь слушал свою родню, но поступал по-своему. За три года службы в Александринском театре князь поставил множество спектаклей, среди которых преобладали постановки по пьесам Островского: «Бедная невеста», «Тяжёлые дни», «Василиса Мелентьева», «Бедность не порок», «Гроза», «В чужом пиру похмелье» и многие другие. Но всё чаще от Воротынского слышали фразы, звучавшие как рассуждения, но более всего похожие на завуалированные жалобы, например: «Меня терзает мысль, что театр — не совсем моё», «Слишком спокойная работа — режиссёр театра», «Эдак, братцы, сидя в зрительном зале, преждевременно серебром отливать начнёшь» и так далее. Всё явственней становилось намеренье Воротынского распрощаться с театром и посвятить себя иному занятию.

* * * * * *

— Доброе утро, господа! Как вам спалось? — спросил князь Воротынский, входя в столовую, где его уже ожидали Джо и Алиса.

— Как в облаках, Володя. А какие душистые подушки… — ответил Джо.

— А где эта милая итальянка, Ваша Светлость? — спросила Алиса, как показалось князю, несколько обиженным и издевательским тоном.

Владимир Александрович сел за стол и позвонил в колокольчик:

— Она захворала. Вчера, как дурочка, в домашнем лёгком платье выскочила на холод, а сегодня горло схватило.

В дверях показался Аркашка с золотым подносом в руках:

— Утренняя почта, Ваша Светлость.

Он подошёл к князю и поставил перед ним поднос, на коем находилось две газеты, несколько конвертов и нож с ониксовой рукояткой. Воротынский сразу вытащил из-под писем газету «Санктъ-Петербургскія вѣдомости». Он открыл раздел «Новости культуры» и быстро пробежал глазами заголовки статей. Затем он вскрыл письмо, подписанное графом Дмитрием Алексеевичем Толстовым, и внимательно его прочёл. По лицу Владимира Александровича скользнула тень испуга и удивления:

— Мне нужно будет съездить в театр, господа. Вернусь к обеду. Завтракайте без меня.

— Что-то случилось, Володя? — спросил Джо.

— Нет, всё хорошо — князь встал из-за стола — Аркашка! Запрягай живо! Антонина, пальто и шляпу! — князь повернулся к гостям — Вас накормит Тося. Она по-английски не понимает, по этому, зовите Аркашку. Он знает несколько слов. Вы уж простите, просто у мня появились некоторые срочные дела…

— Ничего страшного, Вова. Удачи тебе — снисходительно-успокаивающе сказал Макмиллан.

Воротынский вылетел из столовой, а через мгновенье уже показался в проёме в пальто, цилиндре и с тростью в руке:

— Я ушёл — бросил он в открытую дверь столовой и выбежал на улицу.

На завтрак подавали овсяную кашу, яйца в крутую, кофе, хлеб с маслом, чёрную и красную икру. После трапезы Джо оделся и пошёл гулять по саду, а Алиса решила осмотреть библиотеку князя. Хоть основная коллекция Воротынского находилась во дворце, на даче тоже было, что почитать. Так, она нашла собрание сочинений Уильяма Шекспира на английском языке, 1823 года издания, книгу Александра Дюма «Учитель фехтования», с автографом автора, первое издание «Рождественской песни» Чарльза Диккенса и многое другое. Вообще, князь Владимир Воротынский был страстным коллекционером и коллекционировал многое: книги, монеты, открытки, трости, шляпы, почтовые марки, карманные часы, картины и скульптуры. Его дед в 1842 году открыл галерею искусств, основанную полностью на коллекции живописи и скульптуры князей Воротынских. И, поскольку финансы позволяли, Владимир Александрович продолжал пополнять семейную коллекцию всё новыми экспонатами. Двоюродный брат Воротынского — Павел Дмитриевич Ахматбей однажды сказал: «Синдром дракона, милостивый государь — ваша фамильная черта». Действительно, страсть к накопительству была присуща и Владимиру Александровичу, и его отцу — Александру Фёдоровичу, и его деду — Фёдору Михайловичу, и его прадеду — Михаилу Дмитриевичу. За семьдесят лет, в коллекциях Воротынских скопилось более тридцати тысяч различных предметов искусства, в основном хранящихся в «Воротыновской» галерее и во дворце Воротынских на Почтамтской улице в Петербурге.

Владимир Александрович, как и обещал, вернулся к обеду, когда часы только-только пробили половину второго. После трапезы, князь пригласил Макмиллана в свой кабинет на стакан виски. Кабинет Воротынского был обставлен в стиле всего дома. Центральное место занимал рабочий стол, напротив которого, над дверями, висел портрет полного мужчины в камзоле, сидящего за мраморным столиком с бумагой в руке, на шее которого висел большой командорский крест ордена Святого Иоанна Иерусалимского, а на груди была звезда Святого Равноапостольного Андрея Первозванного. Под портретом, на золотой табличке было выгравировано: «Канцлеръ Россійской имперіи Свѣтлѣйшій князь Михаилъ Дмитріевичъ Воротынскій. 1747—1799». Вдоль одной стены стоял длинный книжный шкаф с энциклопедическими словарями, справочниками и научно-публицистической литературой. У другой же — большой кожаный диван с высокой спинкой и валиками в стиле ампир, по бокам которого стояли две тумбы. Над диваном, в золотом багете, висел портрет Императора Александра II, написанный на заказ. Перед рабочим столом стояло два мягких стула для посетителей, таких же, как хозяйский стул, но без подлокотников.

— Проходи, Джо, присаживайся — сказал князь вошедшему в кабинет Макмиллану, не вставая из-за стола.

— Ты расскажешь мне, что всё-таки случилось в театре, что ты даже пренебрёг завтраком? — спросил Джо, садясь на диван.

Владимир Александрович тяжело вздохнул, встал, подошёл к шкафу, открыл дверцу и вытащил хрустальный графин с виски и два хрустальных же стакана:

— Завтра, на вечерний спектакль «Гроза», придёт председатель Государственного совета Великий князь Кирилл Николаевич с женой — Александрой Георгиевной и сыном — Константином. Завтра ведь воскресенье?

— Да, воскресенье. А кто такой Великий князь?

Воротынский протянул Джо наполненный стакан:

— Великий князь Кирилл Николаевич — родной брат нашего Императора — князь сделал большой глоток и поставил стакан на стол — Я не волнуюсь, у меня всё готово. А вот актёры переживают как никогда. Актёры и Шпажский.

— Кто такой Шпажский?

— Художественный руководитель театра. Конечно, он привык к подобным визитам, но каждый раз волнуется, как пятнадцатилетняя дура перед свиданием — князь взял со стола свой стакан и сделал ещё один большой глоток.

— Скажи, Володя, а твои родители в курсе, с кем ты живёшь на даче? — спросил Джо, потягивая виски.

— Конечно. Я отправил им телеграмму ещё, когда мы были в Лондоне — ответил Воротынский, допив виски и поставив порожний стакан на стол.

— Нет, я имею в виду Милу. Они знают про неё?

— Конечно же, нет. Есть вещи, о которых им знать необязательно

— Тебе двадцать пять лет, Вова. Пора уже подумать о наследниках — Джо допил одним большим глотком и теперь вертел стакан в руке.

— Отец говорит то же самое…

— И что же?

— Родители не одобрят морганатического брака. Да и жениться на Миле я не намереваюсь — ответил Воротынский, сев за стол.

— В каком смысле?

Князь сел за стол:

— Мила — одна из многих. Временное увлечение

Два года назад родители князя Воротынского — Александр Фёдорович и Вера Борисовна, вместе с младшим братом Владимира Александровича — Святославом, уехали в московский дворец, оставив на старшего сына галерею, петербуржский дворец, дачу и поместье Рождественское. С тех пор, князь Воротынский вёл бурную личную жизнь. За год на его даче побывало восемь любовниц, из коих пять — русские, одна француженка, одна англичанка и последняя — итальянка. Об амурных делах Светлейшего князя в городе мало кто знал. Единственным человеком, бывшим в курсе всей этой истории, был двоюродный брат Воротынского Павел Дмитриевич Ахматбей, с коим Владимир Александрович поддерживал дружескую связь и коему безгранично доверял.

— Скажи, Вова, как ты так можешь жить? Во вранье… врёшь родителям, врёшь любовницам, врёшь друзьям…

— Живу я весело и счастливо. А друзей, Джо, кроме тебя, брата моего и ещё пары человек, у меня никогда не было. Такой уж я человек… ну что ж, давай я покажу тебе записи прадеда…

Владимир Александрович встал из-за стола, подошёл к шкафу, окинул взором полки, открыл дверцу и вытащил толстую чёрную потрескавшуюся папку:

— Вот. Здесь хранятся записи Светлейшего князя Михаила Дмитриевича Воротынского, касающиеся алмаза, масонов, алхимии и прочего…

Воротынский положил папку на стол и раскрыл. Поверх всех остальных документов, в ней лежал пожелтевший, отсыревший лист, испещрённый различными непонятными символами, значками и сложными идеограммами.

— Я должен взять кое-какую литературу — сказал Джо и направился к выходу.

— Ради Бога, Джо, делай всё, что считаешь необходимым, в рамках разумного, естественно — князь обошёл стол, вытащил из шкафа графин с виски и поставил на стол — без этого, я думаю, не справиться…

Глава 5

Шёл мокрый снег. Часы пробили полночь. В кабинете князя Владимира Александровича Воротынского, единственном во всём доме, горел свет. Там два изрядно выпивших аристократа работали над архивными документами.

— Видишь эти знаки, Вова? — спросил Макмиллан, указывая на какую-то сложную идеограмму, выведенную на полях листка.

Воротынский взглянул на порожний графин пустыми глазами:

— Это не к добру…

— Дурак! Посмотри сюда. Этот знак означает «круг воли», этот — «таинство посвящения», а вот этот — «шлифование».

— Что бы это всё могло значить? — равнодушно спросил князь, подперев подбородок ладонью и сморщив лоб, делая вид, что ему всё ясно и крайне любопытно.

— Я думаю, что это указатель. Какая-то подсказка

— И я думаю, что это подсказка. И она подсказывает, что пора идти спать — Воротынский взглянул на свой брегет и на напольные часы в кабинете — Уже пятнадцать минут первого. У меня сегодня ответственный вечер. Мне нужно выспаться…

— Ты иди, а я, с твоего позволения, ещё посижу здесь и поработаю… — сказал Джо, не отрываясь от разглядывания очередной бумаги.

Князь тяжело встал из-за стола и потянулся:

— Тогда, удачи.

— Приятных снов, Володя.

Владимир Александрович вышел из кабинета, оставив Джо Макмиллана наедине с бумагами.

Где-то часов в шесть-семь утра, в спальню Владимира Александровича с бешено горевшими глазами ворвался растрёпанный и взъерошенный Джо. В одной его руке была свеча, а в другой кипа бумаг:

— Вло… Вальд… Володя! — кричал он заплетающимся языком — Вставай скорее! Я понял! Понял! Тут говорится о круге, в котором розенкрейцеры принимают в свой орден неофитов! Вставай! Мне нужна твоя помощь!

Князь поморщился, простонал и открыл один глаз:

— Что ты кричишь? Ты поджёг дачу?

Одеяло рядом зашевелилось, и оттуда послышался голос:

— Dannazione, Vladi, cosa sta succedendo?*

*Проклятье, Влади, что происходит?

— Идём, скорее, нам нужно найти круг! — продолжал повышать голос Джо.

— Ты с ума сошёл? Какой круг? — сказал князь, уже более трезвым голосом, приподняв голову.

— Философский камень где-то здесь! Я знаю!

Князь протрезвел окончательно, услышав это словосочетание, и сразу сел в кровати, спустив ноги на пол:

— Ты нашёл указание на место, где его искать?

— Возможно. Ты идёшь?

Князь встал с кровати, откинув одеяло:

— Mi dispiace, tesoro, devo andare. Dormire bene* — он поцеловал Милу в лоб, накинул халат и последовал за Джо.

*Извини, любимая, мне нужно идти. Спи спокойно.

Как только Макмиллан и Воротынский вошли в кабинет, Джо подбежал к столу и схватил свой блокнот:

— Смотри, здесь Михаил Дмитриевич говорит о некоем «круге воли» и о «таинстве посвящения», а потом идёт знак «шлифования». В другой записке, с отсылкой к этому документу говорится о «обожжённом мраморе» и «лапе льва». Это точно какое-то помещение, в котором розенкрейцеры устраивали собрания.

Князь внимательно посмотрел на символы:

— И где его искать?

— Нужно подумать. Причём тут «лапа льва»?

Князь сел за стол и взял в руки один из листов:

— Возможно… я могу ошибаться… но мне кажется, что это архитектор — Николай Львовский. Он перестраивал наш дворец, по заказу прадеда и проводил капитальный ремонт дачи. В 1800 году он выполнил для Михаила Дмитриевича надгробие…

— А мрамор там есть? — спросил Джо, садясь напротив князя.

— Мрамор — это основной строительный материал, Джо. Его везде полно. Хотя… круг… — Воротынский почесал затылок — мне кажется это колоннада во дворце. Она овальной формы. Колонны выполнены из редкого сорта мрамора и, при шлифовке, Львовский лично, по своей технологии, плавил жилы камня, определённые узоры. На одной колонне явственно из жил вырисовывается дата её создания…

Джо поднял свои красные, разбитые глаза на князя:

— Нам срочно нужно ехать во дворец…

— Подожди, Джо. В таком состоянии ты совершенно бесполезен. Ты должен выспаться. Ты ведь уже ничего не соображаешь. Всю ночь сидел здесь. Иди, ложись, поспи, три-четыре часика, а как проснёшься — сразу поедем во дворец — Владимир Александрович старался говорить как можно вежливее, оттого как знал, что одержимый поисками очередного «единорога» Макмиллан ни перед чем не остановится, как локомотив, будет нестись вперёд, к своей цели.

— Нет, я не могу — Говорил Макмиллан в пьяной полудрёме — Я должен ехать во дворец…

Князь встал со стула и стукнул ладонью по столу:

— Мы поедем во дворец только тогда, когда ты выспишься. Сейчас я тебя никуда не повезу…

Воротынский сказал это басом, в грубом приказном тоне, что очень не понравилось Макмиллану. Тот вскочил со стула и начал размахивать руками:

— Я приехал к чёрту на рога, чтобы спать на твоей даче? Да я… — разъярённого Макмиллана перебил князь, который схватил Джо за ворот фрака и потянул на себя с такой силой, что тот не удержался на ногах и плюхнулся на стол.

— Иди спать! — сказал Воротынский, глядя испуганному Макмиллану прямо в глаза.

— Нервный! — Джо выдернул ворот своего фрака из руки князя и обиженно зашагал к двери — Нервы лечить надо! — он вышел, хлопнув дверью.

Глава 6

Брюссель, Бельгия, 31 октября 1875 года. Владимир Александрович Воротынский, Джо Макмиллан и Алиса Сатерленд, по пути в Санкт-Петербург, проезжая через столицу королевства, останавливаются в привокзальной гостинице, чтобы привести себя в порядок и хорошенько выспаться. Джо Макмиллан, пользуясь случаем, бежит в букинистическую лавку, на улице Мадлен, дабы поискать там какую-нибудь литературу об ордене Розенкрейцеров.

— Здравствуйте, могу ли я попросить у Вас книги о средневековых тайных обществах? — Спросил на почти чистом французском Джо Макмиллан стоящего у прилавка старенького продавца-хозяина букинистической лавки «Livres Roche».

— Об обществах? — старик поправил пенсне и нахмурил брови — Пожалуй, я могу Вам помочь, месьё, идите за мной.

Торговец вышел из-за прилавка и боком прошёл между двумя стеллажами вглубь комнаты, где, за занавеской скрывался старый-старый, со стеклянными дверцами книжный шкафчик, на маленьком замочке. Старик достал из кармана ключик и отпер дверцу:

— Здесь особо дорогие экземпляры — он вытащил одну из книг в ветхом, кожаном переплёте, с серебряными уголками и позолоченным обрезом — Эта книга об иллюминатах…

На первой странице книги было написано: «Der Illuminatenorden. Deutsch Geheimgesellschaft gegründet 1 Mai 1776 in Ingolstadt, Philosoph und Theologe Adam von Weishaupt».

— Сколько стоит эта книга? — спросил Джо.

— Сто девяносто пять франков, месьё…

У Макмиллана с собой было всего пятьдесят. Он ещё раз взглянул на книгу и нехотя поставил на полку:

— Увы, у меня нет таких денег…

Старик моментально закрыл дверцу шкафа и запер её на ключик:

— Сожалею, месьё

Опечаленный, Джо пошёл было к выходу, но вдруг его остановил, взяв за плечо какой-то невысокий господин, в пальто с собольим воротом, котелке, маленьких очках, с пышными баками и усами:

— Простите мне моё любопытство, милейший, но я слышал, Вас интересуют средневековые тайные общества? — начал он на французском — Вы ведь, из Англии?

— Да, я — шотландец — немного растерянно ответил Джо.

Неизвестный перешёл на английский:

— Меня зовут Огюст Гуфье — мужчина схватил руку Джо и, тряся вверх-вниз, не отпускал, пока не закончил говорить — Я — профессор теологии из Парижского университета, вернее, был из университета, так как месяц назад был уволен за спор с ректором. Уже двадцать три года занимаюсь тайными средневековыми обществами. Может, я могу Вам чем-нибудь помочь?

Макмиллан насилу вырвал свою руку из ухвата месьё Гуфье. Какая-то дружеская теплота, в совокупности с приветливой улыбкой, сразу расположили Джо к общению с этим забавным старикашкой:

— Меня зовут Джордж Макмиллан, я меценат из Шотландии. Но в основном, работаю над масонами, алхимиками, чернокнижниками и прочими…

Гуфье хлопнул Макмиллана по плечу:

— Вам повезло, что Вы встретили меня! Я живу здесь, недалеко, на площади Сен-Жан. У меня есть отличная библиотека масонской литературы, средневековых алхимических фолиантов и писем чернокнижников Ватикана. Если у Вас есть время, я бы с радостью принял Вас у себя…

Глаза Джо загорелись. Он просто не мог отказаться:

— Если Вы настаиваете… — ответил он, стараясь придать своему голосу оттенок невинности.

— Окажите честь, месьё Макмиллан — Гуфье указал тростью на выход — Прошу Вас!

Просторная, четырёхкомнатная, с высокими потолками квартира в доме номер четырнадцать на площади Сен-Жан, обставленная по последней моде, с отдельной комнатой под библиотеку, произвела на Джо Макмиллана то самое впечатление, какое остаётся у людей после посещения какого-то старого музея, прикосновения к давно ушедшей эпохе. Огюст Гуфье, войдя, почти сразу предложил выпить коньячку.

— Благодарю, месьё Гуфье, не откажусь — ответил, озираясь Джо.

Гуфье принёс коньяк в прямоугольном хрустальном графине, два богемских бокала и поставил всё сие на стол.

— Проходите, в соседнюю комнату. Моя библиотека полностью в Вашем распоряжении — сказал он, наливая коньяк в бокалы.

— Вы так любезны, месьё Гуфье, даже не знаю, как Вас благодарить…

— Что Вы, месьё Макмиллан, это пустяки. У меня не часто бывают гости, а тем более такие, которые разделяют мою маленькую страсть — Гуфье протянул полный бокал Джо — Проходите, не стесняйтесь.

Макмиллан вошёл в библиотечную комнату, где от окна до двери, стояло четыре ряда книжных шкафов, забитых различной литературой.

— Вот здесь Вы найдёте информацию по масонским ложам — Гуфье указал на третий стеллаж — Пока светло, можете поработать так, а как стемнеет, я принесу Вам свечи.

— Спасибо большое, месьё Гуфье — благодарил преисполненный радостью Джо своего нового знакомого.

Профессор улыбнулся и вышел из комнаты, потягивая коньяк.

Примерно через час, месьё Огюст вернулся, с ещё одним бокалом коньяка:

— Вот Вам, месьё Рей, выпейте — сказал он, протягивая ёмкость — Как идёт работа?

Джо, не поднимая глаз на Гуфье, взял из его рук бокал:

— Благодарю, профессор. Я, кажется, нашёл то, что искал

— А что именно Вы искали, если не секрет?

— Розенкрейцеров…

— Вот как. А чем же обусловлен такой интерес к ним?