Бесплатный фрагмент - Александрийский код, или Веселая наука быть серьезным

Там, где заканчивается логика, начинается Александрийский код. История, в которой философия встречается с юмором, а наука — с приключениями!

Глава 1. Эксперимент профессора Кирпичева: Коллапс реальности

Эксперимент завершился успехом, которого никто не ждал.

Михаил Иванович Бесконечин, физик с дипломом и массой таких идей, что хоть завтра вручай десять Нобелевских премий, последние годы протирал штаны в институте довольно точных, хотя и весьма спорных наук, расследуя чудеса, в которые трезвый гражданин вообще верить отказывался. Каждый день ученому приходилось сталкиваться с такими странностями, от которых даже самые убежденные материалисты принимались неистово креститься. Молодой романтик, начиненный энтузиазмом до краев, неожиданно окунулся в бурный поток загадочных событий, разом перемоловших его прежние иллюзии и превративших вчерашнего новичка в прожженного авантюриста, готового рисковать ради новых открытий.

Как-то вечером, пока коллеги культурно расслаблялись, Бесконечин нырнул в архивные закрома и совершенно случайно откопал там редчайшую диковинку. Маленькая заметочка на пожелтевшей странице рукописи терпеливо ожидала того часа, когда чей-то внимательный взгляд наконец обратит на нее внимание и вырвет из многовекового забвения. Автор этой рукописи, знаменитый ученый древности Аристарх, небрежно написал: «Энергия всякого зла ищет выход и портит людям жизнь. Нужно бы изобрести приборчик, отводящий зло подальше, куда-нибудь в пустоту Вселенной». Изящная простота сказанного восхитила молодого исследователя, вызвав на его лице счастливую улыбку. Бесконечин аж подпрыгнул от восторга: вот это придумка! Соорудить агрегат, который ловит всю скверну человечества и отправляет ее прямиком в космическое никуда! Михаил Иванович ощутил приятную слабость в коленях, сообразив, что ухватил-таки птицу удачи — рецепт мгновенного решения всех человеческих проблем разом! Воображение тут же подбросило ученому занятную картину: этакий симпатичный аппаратец, лихо засасывает любую пакость и отправляет ее прямиком в дальнюю-дальнюю космическую дыру, где вредить было некому. Погруженный в приятные мечты о предстоящих подвигах против мирового зла, Бесконечин ощущал душевное тепло, похожее на сытое блаженство после хорошего обеда. Казалось, спустя тысячелетия древний грек подбросил такую замечательную идею, что решило бы половину человеческих бед, будь она воплощена вовремя. Идея озарила Михаила Ивановича молниеносно и ясно: вселенская гармония давно расстроилась от ненужного гама и сумбура. Пришла пора вооружиться наукой и устроить вселенскую механику согласно установленному порядку. День сменялся ночью, а хитрый механизм играл в какую-то свою загадочную игру. Наконец настал долгожданный миг — осталось проделать маленькую формальность… Но коварный случай, несомненно находящийся в сговоре с самим провидением, коварно подставил подножку: прибор нагло саботировал включение и начал проявлять явные признаки дурного воспитания. Когда положение достигло апогея и Михаил Иванович собрался уже поднять белый флаг, судьба устроила ему встречу с профессором Кирпичевым; и ученый воспринял данное обстоятельство как несомненный сигнал сверхъестественного вмешательства в пользу своего проекта.

Платон Харитонович Кирпичев обитал в гигантском муравейнике, где зелень скрылась под слоем асфальта, а воздух постоянно содрогался от нескончаемого грохота моторов. Профессор проживал в комфортабельной квартире из трех комнат в престижном районе города, а единственным существом, осведомленным о его привычках, был хитрый сиамский кот, прекрасно ориентирующийся в домашнем графике хозяина. Шнырь был небольшим, юрким существом, одержимым страстью к любопытству. Кот был мастером находить потайные места, а его выразительный взгляд говорил красноречивее любого лая самой бойкой дворняги. Хвостатый великолепно разбирался в настроении хозяина и регулярно демонстрировал такие номера, которыми мог бы гордиться сам Куклачев. Платон Харитонович снисходительно относился к шалостям своего любимца и частенько вел с ним доверительные беседы. По вечерам профессор отправлялся в пригород, в лабораторию, надежно скрытую от посторонних взглядов. Всем было известно, что Кирпичев отличался выдающимся умом и исключительным умением: любая задачка, как только оказывалась объектом его внимания, тут же переставала сопротивляться и сдавалась на милость победителя. Такие способности трудно было назвать иначе, как настоящим волшебством чистой науки. Всегда путал понедельник с пятницей, зато даты важнейших сражений знал назубок. Исследования профессора вводили коллег в глубокий ступор, но Платон Харитонович привык оперировать сведениями, от которых мозг нормального ученого инстинктивно выключался ради самозащиты. Несмотря на все это, профессор ежедневно убеждался, что наука — штука подвижная, обожающая развенчивать старые догмы и презирающая скуку обыденности. Именно моменты неуверенности и краткие периоды внутреннего разлада толкали Харитоновича к самым дерзким и восхитительным открытиям. Профессор давно установил правило: мудрость не прививается в праздных размышлениях, а выращивается на плодородной почве собственных ошибок и сомнений. И крупные научные победы требуют отличной компании союзников, желательно слегка помешанных, ибо настоящая наука невозможна без толики сумасшедшинки. Итак, Кирпичев энергично взялся искать подходящую фигуру на вакантную должность ассистента, понимая, что без надежного партнера научный корабль непременно даст течь. Темная материя настойчиво манила его вперед, а значит, срочно требовался помощник — молодой, предприимчивый и жаждущий окунуться в волнующие научные приключения. Имя профессора в те времена слышала даже публика, далекая от науки, ибо земля круглая, а новости разносятся быстро. Так вышло, что Бесконечин повстречал Кирпичева, и встреча эта обещала сыграть важную роль в судьбе обоих ученых: между двумя товарищами по цеху завязалась дружба, подпитываемая общими интересами и тягой к запретным открытиям. Научное сообщество внимательно наблюдало за этим дуэтом, поражаясь диаметрально противоположным характерам обоих коллег. Возьмем, к примеру, Кирпичева, возраст профессора уверенно приблизился к «полтиннику», что ничуть не мешало ему быть активным и готовым к новым открытиям. Платон Харитонович выглядел человеком компактных размеров, обычной конституции и располагающей наружности. Внешность его была классическим воплощением служения науке, если не считать одного отчаянного бунтовщика — локона, открыто выступавшего против власти расчески. Голос Кирпичева, низкий, бархатный, с приятной хрипотцой, придавал ему особый авторитет, заставляя коллег внимательнее прислушиваться к его словам. Одевался обычно прилично: костюм у него был отличный, правда, пуговицы блуждали взглядом и мятые брюки явно скучали по утюгу, выдавая человека равнодушного к внешнему виду перед лицом великой науки. Серые глаза профессора прятались за тонкими золотыми очками с линзами Цейсс, но настоящей прелести этому лицу добавляли вовсе не они, а ум, способный рождать самые смелые и блестящие идеи.

Коллега профессора выгодно отличался от шефа безупречной элегантностью. Михаил Иванович производил впечатление типичного европейца: аккуратная стрижка, прямая осанка и еле уловимая улыбка делали его похожим на иностранного аристократа, прибывшего изучать русские традиции. Тихий и сосредоточенный Бесконечин избегал лишних слов, считая болтовню пустым занятием и напрасной тратой драгоценного времени, предназначенного для важных научных занятий. В его представлении лишняя речь служила лишь прикрытием отсутствия мыслей и решительности. Внутренние переживания Михаила Ивановича выдавала одна единственная эмоция — легкая, еле уловимая улыбка, вспыхивающая особенно ярко, когда коллеги взволнованно обсуждали новейшие статьи о достижениях в квантовой механике, половина которых была написана самим Бесконечиным, публиковавшимся под псевдонимом Докучный Герман Петрович. Их полная противоположность друг другу делала их сотрудничество особенно увлекательным и плодотворным. Голова молодого ученого шла кругом от свежих идей, заслонивших собой все прочие дела и увлечения. Он бежал сломя голову за каждой новенькой теорией, напрочь позабыв обо всех остальных делах. Кирпичев же двигался крайне осторожно, понимая, что каждый его шаг влияет на исход исследований.

Через несколько месяцев команда профессора Кирпичева наконец была сформирована и готовилась к эксперименту в лаборатории, притаившейся под землей, чтобы сосредоточиться на изучении капризных частиц квантовой физики и попытках поймать руками самую темную энергию. Тут властвовал голый расчет и чистая наука. Помещение сверкало металлом и стеклом. Железные столпы выстроились по струнке, приборы замерли в ожидании команды. Ковры, картины и прочие предметы роскоши отсутствовали. Ее гордостью являлся невзрачный стальной сундук, чуть-чуть освещаемый в темноте. Там, за непроницаемой крышкой, таилась ледяная вакуумная камера с хитрыми сенсорами, готовыми засечь любое проявление нездешнего явления. Казалось бы, простая металлическая коробка, однако именно в ней ученые рассчитывали найти ключ к самому животрепещущему вопросу, веками мучающему светлые умы человечества. Опыт ставил задачу проще некуда: не подчинить темную энергию, а всего лишь постараться зацепить краешком детектора ее скользящие тени, еще никем не пойманные. Ученые ждали редких сигналов, способных одним щелчком перевернуть общепринятые законы мироздания. Целыми днями люди молча сидели в лаборатории, вперившись взглядами в мерцающие графики, отчаянно надеясь застать ту самую крошечную аномалию, что мгновенно озарит тайну всей Вселенной. Во главе эксперимента стоял профессор Кирпичев — крупнейший специалист по квантовой физике, чьи статьи читали даже таксисты. Его правой рукой был Михаил Иванович Бесконечин — начинающий, но амбициозный физик. Надеждой на порядок была ассистентка Леночка, обладающая даром приводить в совершенный порядок хаотичный клубок цифр и выводить из него стройные, чистые расчеты. Коллектив работал слаженно: кто-то выдавал смелые идеи, кто-то аккуратно обрабатывал цифры. Благодаря умелому руководству профессора Кирпичева команда уверенно вела паровоз науки к ближайшему пункту назначения — открытию века. Темная энергия оставалась для ученых настоящим невидимым кошмаром — никто ее не видел, никто не понимал, но все знали, что она существует и управляет половиной Вселенной. Ученые годами били лбом стену теорий, кидали предположения в бездну пространства, пытаясь вырвать тайну из лап неба. Но увы, оставался лишь древний способ — зорко следить за звездами, собирать рассыпанные подсказки среди далеких галактик. Последние недели команда профессора Кирпичева трудилась круглосуточно, шлифуя экспериментальную установку. Ночные посиделки, горячие споры, бесконечные расчеты и проверки. Наконец наступил знаменательный момент.

— Уважаемые коллеги, — торжественно объявил профессор, захлопнув планшет, — спешу вас порадовать: аппаратура ведет себя примерно, никаких шероховатостей и ни одной мелочи вне регламента!

Ученые беспокойно ерзали в своих креслах — завтра предстоял судьбоносный эксперимент. Одни думали о тарелке домашнего борща, другие мечтали о стакане шипучего лимонада. Всем стало абсолютно ясно: науке необходим герой — такой же бесшабашный и дерзкий, каким был Васко да Гама, открывший Индию среди акул и бурь. Результат оставался загадкой. Проект жил ожиданием чуда, и ни один ученый не смел заранее заявлять о победе науки над природой.

— Начинаем завтра утром, — коротко сообщил профессор, взглянув на часы. — Ровно в девять произведем первые измерения.

Народ оживленно загудел, глаза загорелись таким азартом, какого не видали даже на аукционах. Каждый почувствовал себя первооткрывателем и подумал: «Ну что ж, дорогие коллеги, завтра мы либо откроем новую эпоху в науке, либо станем жертвами неудачного опыта — третьего не дано!»

Михаил Иванович сладостно зажмурился и отчетливо представил себе завтрашние заголовки: «Выдающееся достижение ученого физика Бесконечина потрясло весь мир!», журнал «Наука и жизнь» опубликовал его статью целиком, иностранцы наперебой приглашали выступать на международных симпозиумах, а Леночка восторженно смотрела и повторяла: «Ведь я говорила, ты гений, Мишенка!» Но властный голос профессора тут же швырнул Бесконечина обратно на землю, заставив его нервно вздрогнуть.

— Ну что ж, ребята, совет один — спать, спать и еще раз спать! Потому что завтра предстоит такая гонка, что никакие «американо» уже не спасут! А нам нужна свежая голова и крепкие нервы.

Ученые махнули рукой и разошлись, считая долгом подготовиться ко встрече с завтрашними чудесами. Завтра придет великий миг, когда долгожданные результаты исследований прольют свет на злополучную темную энергию, которая давненько сводила ученых с ума похлеще бабушкиной настойки. Оставалось надеяться, что бесконечная серия неудач завершится, газеты перестанут печатать сообщения типа «Ученые снова провалились», а эксперимент, повисший над пропастью неизвестности, обретет статус подлинного научного прорыва.

Платон Харитонович наконец добрался домой. Поднимаясь по лестнице, он угодил в облако густого дыма, валившего из квартиры Акулины Саввичны, сопровождаемого запахом подгоревшей пищи. Дома его терпеливо дожидался кот Шнырь, который, проигнорировав приветствие хозяина, шмыгнул мимо него и исчез за дверью, привлеченный запахом съестного. Кирпичев тяжело вздохнул, заранее зная, что кошачьи проделки обеспечат ему бессонную ночь. Шнырь заявился под утро и принялся неистово царапать дверь, призывно мяукая. Профессор открыл глаза и взглянул на часы: четыре пятнадцать. Осознав бесполезность дальнейших попыток заснуть, он впустил кота и отправился варить кофе на кухню. Прихватив чашечку, Платон Харитонович вышел на балкон полюбоваться звездами, которые незаметно бледнели, уступая место рассвету. Шнырь присоединился к нему и невозмутимо уставился вдаль. Профессора посетило неприятное предчувствие, но он презирал всяческие эмоции и интуитивные догадки, поэтому, выбросив их из головы, принял бодрящий душ, оделся и смело вышел на улицу. Кирпичев прибыл заблаговременно, когда лаборатория еще дремала среди глухих лесов, густоте которых мог бы позавидовать любой таежный медведь. До ближайшей деревни было километров десять спокойной лесной дороги, сопровождаемой щебетом птиц и звоном комаров. Именно в таком тихом, удаленном от цивилизации местечке проходили секретнейшие эксперименты огромного научного значения. Подземная лаборатория появилась еще при Советской власти, но потом прошла капитальный ремонт настолько основательно, что никаких следов прошлого обнаружить было уже невозможно. На поверхности красовалось солидное строение, напоминающее хороший санаторий для отдыха партийных работников. Внутри имелись прекрасные рабочие помещения, новая столовая с отличной солянкой, жилые комнаты и оранжерея Михалыча, увлеченно скрещивающего овощи и цветы в самых фантастических комбинациях. Место выбиралось продуманно: подальше от городского гомона, автобусов и радиоаппаратуры, чтобы ничем не раздражать чувствительные приборы. Кирпичев вошел внутрь, и знакомое чувство беспокойства снова нахлынуло. Но, списав это на капризы нервной системы, он недовольно выругался. Придя к выводу, что дальнейшая продуктивная деятельность невозможна без пополнения запасов энергии, профессор уверенным шагом направился в столовую за очередной порцией кофе, чтобы обострить свои умственные способности. Ровно в девять Платон Харитонович важно подошел к пульту, стараясь изобразить на лице максимум серьезности и ответственности. На халате профессора болтался пластмассовый бейдж с фотографией и гордой надписью: «Руководитель проекта». Тишина в лаборатории была полнейшая, слышалось лишь слабое гудение приборов. Профессор покосился на часы и объявил вполголоса:

— Через каких-нибудь четверть часа — запускаем! Приготовиться!

Кирпичев заметил, что ассистентка Леночка, сидящая поблизости, нервно кусала губы и страдальчески вздыхала. Ее белые волосы были собраны в тугой пучок, похожий на миниатюрную башню Эйфеля, но одна строптивая прядь продолжала машинально вращаться вокруг ее пальца, выдавая внутреннее волнение. Опять накатившее предчувствие попыталось испортить настроение, но спустя положенные четверть часа Кирпичев ткнул пальцем в воздух, подав сигнал команде. Установка зашипела, датчики занервничали и принялись лихорадочно собирать данные, а экраны заполнились цифрами, явно ожидая повода показать себя во всей красе. Бесконечин прищурился, рассматривая графики, ползущие как ленивые улитки. Леночка хмурилась, пристально вглядываясь в цифры на экране, периодически поправляя непокорные пряди, выбивавшиеся из пучка волос. Профессор неспешно прошелся по лаборатории, привычным движением руки проверяя датчики. На мониторах внезапно появилась короткая красная отметка, от которой у всех перехватило дыхание. Но команда оперативно взяла себя в руки: проверка данных — дело будничное. Часы показывали вечность, показатели неспешно возвращались в норму. Платон Харитонович сдержанно кашлянул и уточнил:

— На данный момент ничего существенного не выявлено. Продолжаем наблюдение.

Ученые понимающе закивали головами и немедленно углубились в работу, уверенно двигаясь к пределам возможного и невозможного. Михаил Иванович же отметил про себя: величайшие открытия нередко совершаются именно в такие простые и незначительные минуты, когда никто не подозревает, что история науки готовится совершить крутой вираж. Эта мысль вызвала у него легкую улыбку, в которой сквозила гордость просвещенного ума. Все последующие события оказались чистейшей случайностью, но именно эта абсурдная последовательность породила поразительный эффект: программа дала крошечную, но фатальную осечку, прибор почти незаметно сбился, а потом вмешался каприз природы — солнечный шторм, редкостное совпадение обстоятельств, неподвластное науке. Началось все с ничтожной вибрации, потом жалобно заголосили датчики, и вдруг откуда ни возьмись появилась микроскопическая дырочка в ткани пространства. Теории о ней молчали, практика была бессильна, никто прежде не сталкивался с подобным коварством обстоятельств. Лаборатория содрогнулась от внезапного буйства хаоса. Всего минуту назад все было тихо-мирно: тускло мерцали мониторы, тихо шумели вентиляторы, ученые спокойно следили за приборами. Внезапно помещение прорезал мощный треск, посреди лаборатории вспыхнуло пятно света, и система отказалась работать. Бесконечин, исполненный чувства долга, смело двинулся навстречу загадочному феномену, бросающему вызов разуму и здравому смыслу. Приборы засигналили, защиты отключились, и пространство резко съежилось, втягивая ученого внутрь, будто насос. В лаборатории произошло ЧП — такое, что даже у видавших виды сотрудников глаза полезли на лоб: Михаил Иванович испарился в долю секунды. Профессор провел ладонью по влажному лбу, ощущая внезапный приступ головокружения и неприятное чувство растерянности. Он застыл у панели управления, бессмысленно уставившись на потухший экран, где еще секунду назад плясали цифры результатов эксперимента. Его губы побелели, мышцы непроизвольно напряглись. Лишь спустя несколько секунд Кирпичев сообразил, что произошло, и судорожно схватился за пульт:

— Что это было?! — завопил он, дрожащим голосом, потрясая кулаками. — Куда провалился наш Михаил Иванович?

Ассистентка Леночка механически тыкала в экран телефона, прекрасно сознавая, что звонить бесполезно, и невозмутимо игнорировала громкие призывы шефа. «Спокойствие, только спокойствие, — уговаривал себя профессор. — Сейчас главное — трезвая голова. Чувствам тут решительно нечего делать!»

— Товарищи, немедля разберитесь, отчего машина барахлит! — строго приказал Кирпичев, подавляя приступ беспокойства. — Вырубайте ее начисто, проверяйте каждый винтик и готовьте обстоятельный доклад! Человек потерялся — это вам не шутки!

Сотрудники лаборатории сперва слегка остолбенели, но затем разом ожили и метнулись устранять неисправность. Однако все их усилия обернулись пшиком: приборы дружно замолчали, сеть отказалась сотрудничать, резервные системы бесславно сдались. Красный свет тревоги мстительно танцевал по стенам, подсвечивая изумленные физиономии ученых. Леночка, обыкновенно спокойная, сейчас нервно бросала взгляды на потухшие экраны и свободный стол Бесконечина, а губы ее едва заметно подрагивали. Лаборанты беспорядочно метались у панели управления, судорожно тыча в клавиши и тщетно пытаясь обрести контроль над обезумевшей техникой. Однако стоило специалистам безопасности распахнуть двери лаборатории и потребовать эвакуации, как тут же началась сущая вакханалия и полнейшая неразбериха. Все кинулись врассыпную, только профессор остался стоять на месте, мужественно глядя на окружающий хаос. Любые призывы покинуть лабораторию вызывали у профессора бурное возмущение, так как он считал это отступлением от высоких принципов науки.

— Никуда не пойду! — твердо заявил профессор. — Пока не закончу свое дело, отсюда носа не высуну!

Гордо выпрямившись и скрестив руки на груди, Кирпичев принял позу истинного защитника науки. Остальные, выйдя наружу, принялись горячо спорить, выдвигая сотни разнообразных версий, сводившихся главным образом к единственному выводу: «Тут явно что-то нечисто!» Платон Харитонович твердо решил выяснить правду — чего бы это ему ни стоило. Три ночи напролет ученый глаз не сомкнул, пытаясь осмыслить загадку чудесного происшествия. Мышцы ныли, мозги кипели, но благородная страсть к раскрытию секрета победила жалость к собственному телу. Профессор Кирпичев долго ломал голову, но так и не сумел установить, откуда взялся портал и куда подевался Михаил Иванович. Хоть дело и накрылось медным тазом, зато Платон Харитонович испытывал тихую радость от собственной несгибаемой решимости. «Настоящий ученый должен двигаться вперед, плюнув на преграды, ведь наука дело святое! Требует она жертв… больших жертв!» — философствовал он вслух.

Пока коллеги разинув рот соображали, куда девался Бесконечин, сам Михаил Иванович уже попал в такую череду невообразимых приключений и неожиданных знакомств, что нормальному человеку пришлось бы срочно вызвать санитаров.

Глава 2. Временная спираль: Путешествие в Александрию

О величественные статуи древности! Вы, заросшие веками, помните шаги императоров и шепоты влюбленных, чей смех ныне превратился в прах. Ваши пристальные взоры — ключи к исчезающим мирам, оживающим под взглядами тех, кто стремится постичь тайны прошлого. Ваша каменная неподвижность — лишь маска, скрывающая тайну, чья вечная красота питает сердца миллионов, рождает мечты и создает легенды, которым предстоит пережить целые цивилизации.

Шагнув через портал, Михаил Иванович испытал сильный толчок, выбросивший его в космическую бездну, где не было ни ориентиров, ни земли под ногами. Пространство вдруг треснуло, будто от сильного удара невидимым клинком, и раскололось пополам. Бесконечин погрузился в состояние полного покоя и неподвижности. Доля секунды перенесла его в иной мир, где физические законы исчезли, а судьба потеряла привычное направление. Время окончательно взбесилось и закрутило дни в винегрет. Михаил Иванович пытался удержать остатки стабильного мира, но воспоминания исчезали мгновенно, оставляя пустоту в голове. Сознание взлетело высоко-высоко, туда, где привычные законы больше не действуют, а никаких пояснений и инструкций никто не предоставил. Через секунду Бесконечин понял, что мир испарился, и его разум провалился в темноту. Ученый упал на ковры храма Сераписа, а его душа отчаянно пыталась найти спасение. Проснувшись, ученый обнаружил, что находится в каком-то загадочном свечении, отчего голова стала легкой, как после глотка шампанского. С удивлением Михаил Иванович разглядел в полутьме седую бороду, странно торчащую из-под чужой одежды. Волосы посеребрила седина, кожа покрылась мелкими морщинками. Вдруг Бесконечин почувствовал себя стариком, прошагавшим не один десяток лет по дорогам земным, да еще и пешком. Зрение слегка помутнело, суставы болезненно заскрипели, но ученый все равно поднял голову и осмотрелся.

— Ну и ну! — пробормотал Бесконечин. — Моргнуть не успел, и я дед!

В храме висел тяжелый, густо пахнущий ладаном воздух. Все вокруг стало расплывчатым и неясным, контуры предметов растворились в густой дымке. Сквозь дым медленно проступил незнакомец с внимательным взглядом, четко выделяясь на фоне белой пелены. Мужчина шагнул ближе, и на суровом лице появилась осторожная улыбка. Внезапно старец понял, что перед ним сам Трисмегист — бессмертный хранитель всех тайн и наук. Трижды Величайший чувствовал себя как дома в любой эпохе, где мог выступать с трибуны, поскольку очень любил поговорить. Гермес жил вне времени, всегда оставался внешне неизменным, несмотря на прожитые тысячелетия. Правда, в параллельных мирах ему жилось неплохо, но иногда дар мгновенных перемещений подводил, и он оказывался не там, где хотел, вызывая удивленные взгляды зрителей. Случалось, он промахивался специально, выбирая самый выгодный момент для эффективного появления и решающего вмешательства в события. Трисмегист регулярно захаживал на собрания в храме Сераписа, где с любопытством глазел на всех и давал мудрые советы, вызывая восхищение и трепет окружающих. Тут Трижды Величайший царил как заправский гуру, запросто переманивая сторонников на свою сторону и снисходительно выслушивая оппонентов. Одним словом, в Александрии он чувствовал себя как рыба в воде, и местные жители считали его своим, стопроцентным александрийцем. Окружающие давно привыкли к его привычке обходить острые углы, ловко переворачивая разговор на удобный лад, или молчать, делая вид, что занят решением мировых проблем. Старец потер кулаком глаза и внимательно разглядел Гермеса. Тот был одет просто, без позолоты и побрякушек — обычное платье для повседневных дел. Серебристые локоны придавали ему сходство с античной статуей, слегка потершейся о века. Только тонкие плотно сжатые губы выдавали глубокую сосредоточенность, спрятанную за внешнюю невозмутимость. Густая борода делала его похожим на сурового наставника из Александрийской школы, привыкшего требовать дисциплины от учеников. Образ завершали кожаные сандалии, намертво притянутые ремнями к подошвам. Старец пошевелил извилинами, припоминая, что Трисмегист был настолько влиятельным, что мог смело конкурировать с любыми деятелями древности. Вся сущность его состояла из энциклопедических знаний, а чтение чужих мыслей и управление событиями были для него детской игрой. Гермес вмешивался редко, но справедливо помогал лишь тем, кто был готов сломать зубы о гранит науки и рискнуть головой ради торжества истины. Наклонившись над старцем, он протянул ему миниатюрный флакон с загадочной субстанцией и отеческим тоном настоятельно рекомендовал немедленно принять целебное средство, гарантируя улучшение общего самочувствия:

— Эй, Аристарх, старина, давай бери себя в руки! Прими-ка снадобье — оно моментально вернет тебе утраченные силы!

Старец уверенно поднес бутылочку к губам и принялся пить маленькими глотками, смакуя каждую каплю. Вскоре кровь вновь зашумела в жилах, а сознание прояснилось. Мысли рассыпались в разные стороны и превратились в сумасшедшую череду фантастических образов. Телесная оболочка приобрела невесомость, сердечные сокращения стабилизировались, а желудок настойчиво потребовал еды. Единственным недостатком была раздражающая привычка памяти услужливо подбрасывать события, которых в реальной жизни не происходило и произойти не могло. Убедившись, что старик пришел в себя, Гермес исчез, оставив Аристарха терзаться в мучительных раздумьях. Придя в себя окончательно, старец решил осмотреть храм, раз других развлечений на сегодняшний день не предусматривалось. Из темноты внезапно выскользнул жрец в ослепительно белом одеянии и коротким жестом пригласил Аристарха следовать за собой. Массивные двери беззвучно захлопнулись за ними, деликатно щелкнув запорами. Служитель храма неспешно повел ученого по длинному коридору, явно не спеша сообщить конечную точку маршрута. Их шаги глухо застучали по плитам, эхом ударились о стены и мгновенно затихли. Аристарх семенил мелкими шажками, стараясь не отстать от жреца и ступая как можно тише. Коридор сделал несколько изящных поворотов и вывел путников на залитую солнцем площадку. Жрец бодро зашагал по гладким плитам внутреннего двора, явно преследуя определенную цель. Вскоре они оказались на просторной площади, покрытой блестящим мрамором, окруженной бирюзовыми бассейнами и пышными клумбами, производящими впечатление райского сада. Аристарх тут же уперся взглядом в долговязую фигуру Гермеса, высеченного из белого мрамора и самозабвенно предающегося любимому занятию — разглядыванию человечества сверху вниз. Рядом теснились жилые строения жрецов и хозяйственные сооружения, не отличавшиеся от подобных комплексов в соседних городах. Храм снаружи выглядел столь грандиозно, что Аристарх не удержался и присвистнул от восхищения. Жрец грозно помахал пальцем и потащил старца обратно внутрь. Спустя десяток шагов перед ними открылся огромный зал. Внутри кипела утренняя возня: жрецы завершали службу, а паломники, разгоряченные новыми впечатлениями, делились историями о разных чудесах. Алтари теснились возле гигантской статуи бога Сераписа, поблескивающей золотом, как бы намекая на желанность щедрых пожертвований. Аристарх осторожно приблизился к алтарю и сглотнул слюну, едва сдерживая желание немедленно приобщиться к дарам. На каждом алтаре красовались тарелки с сочными фруктами и свежим хлебом, серебряные сосуды с ароматным маслом и вином, дымящиеся курильницы, источавшие тонкие ароматы благовоний. Старец, не отводя взгляда от сладких фиников, уже протянул было руку, но тут появился жрец и, проворно перехватив его за локоть, уволок прочь от алтаря. Служители храма бойко сновали между жертвенниками, доливая масло и поднося фрукты. Главный жрец с важным видом наблюдал за процессом, выпятив грудь колесом. Сопровождающий подтащил Аристарха к главному жрецу и что-то шепнул ему на ухо. Главный покосился на ученого, подозвал ближе и, порывшись за пазухой, прицепил ему на грудь амулет, видимо, опасаясь, что с мудрецом явно происходит что-то неладное. Старец пробормотал что-то себе под нос и отошел подальше, тут же натолкнувшись на статую Харпократа с пальцем у рта — наглядное пособие по искусству хранить молчание. Харпократ наблюдал равнодушно, покуда старец семенил внизу. Движимый любопытством, он робко заглянул в ближайшую приоткрытую дверь. Взгляд его скользнул по куполу, где исполинский орел, распростерший крылья на фоне звездного неба, всем своим видом утверждал старую истину: «Сила выше всего!». Старик попятился и тут же уперся спиной в круглый живот жреца, терпеливо караулившего у входа. Служитель храма шумно вздохнул, явно утомленный выходками Аристарха, взял его под руку и повел куда-то вниз, сквозь лабиринты узких проходов и крохотных комнаток. Минутой позже они добрались до заветной двери, скрытой от посторонних глаз и открывающейся лишь немногим избранным. Чтобы попасть внутрь, нужно было совершить одну простую манипуляцию, которую знали лишь посвященные: главное — приложить палец к нужному месту. За дверью ожидала центральная часть культурной программы — встреча с братством искателей истины, коллективом энтузиастов, готовых на любые жертвы ради удовлетворения своего интеллектуального голода.

Глава 3. Аристарх среди энтузиастов сомнительных экспериментов и напрасных надежд, или Мастерская непревращаемых веществ

Чем проще средство, тем дороже результат.

Аристарх открыл дверь и тут же провалился в пространство просторной лаборатории, где колбы бешено булькали, пробирки весело сверкали, зловещие аппараты угрожающе щелкали, а воздух трещал от напряжения. Посередине красовался большой дубовый стол, за которым нередко совершались выдающиеся открытия и разнообразные конфузы. Вокруг стола скучились шкафы, до отказа забитые колбами, ретортами и прочими атрибутами старинного занятия. Полки жалобно скрипели под тяжестью толстенных манускриптов, подробно инструктирующих желающих, как изготовить золото и разные полезные штуки практически из ничего. Рядом выстроились пузатенькие бутылочки, наполненные порошками и минералами, мечтавшими стать философскими камнями. Стены были увешаны замысловатыми чертежами и таинственными формулами, уверенно ведущими кратчайшим путем к долголетию и свежести тела. В углу скромненько приютился колоссальных размеров котел, самолюбиво считая себя сердцем этого заведения. Уже вовсю бурлила работа: алхимики самозабвенно кипятили, растирали и перемешивали порошки, надеясь сварганить чудодейственный эликсир. Особенно старательно возились с золотом и серебром — старой доброй парой, чей союз обещал великую победу над старостью и хворями. Жрец искусно управлялся металлическим стержнем, нежно помешивая содержимое сосуда. Вероятность успеха была равна нулю без пяти минут. Второй жрец без малейших колебаний бухнул в горшок ртуть — проверенную основу всяческой трансмутации, и эфир — признанного посредника между землей и небом. Аристарх смекнул, что перед этими двоими стояла задача куда сложнее шахматной партии: соединить несоединимое, наглядно демонстрируя, что пределы человеческого ума простираются далеко за границы обычной глупости. Он придвинул нос поближе к пламени, стараясь ничего не упустить. Жидкость весело булькала и пенилась, явно собираясь превратиться в вожделенный философский камень — последнюю надежду алхимиков убедить человечество, что их труды не пустое занятие. Ученый впервые увидел собственными глазами то, о чем раньше только читал в книгах. «Бррр-дыщ!» — подумал Аристарх, осознав за секунду, что жизнь куда мудрее и запутанней, чем воображал профессор Кирпичев. Да и наука — вовсе не сборник готовых рецептов, а скорее русская рулетка, где большинство пуль оказываются пустышками самонадеянности! Он с любопытством оглядел зрителей, терпеливо ожидающих чуда. Все молча таращились на колбу, готовясь встретить финал эксперимента. Там булькал раствор грязноватого оттенка, подозрительно схожий с неудачным борщом. «Эх, какая все же мучительная работенка у этих энтузиастов: ищут истину на ощупь, делают открытие наобум и надеются поймать удачу на крючок!» — хмыкнул Аристарх, прекрасно понимая, чем закончится дело. Он нырнул в пучину воспоминаний так глубоко, что едва не проглядел решающий момент, но резкий запах серы резко вернул его обратно в реальность. Старец открыл глаза пошире — и вот она, голая проза бытия: на дне колбы тускло мерцал невзрачный кусок свинца, жалкий итог великого эксперимента. Ученые ахнули — вот так открытие! Подведя итоги, Аристарх невесело заключил: «И самое обидное — никто не виноват! Да, человек — это звучит гордо, но даже ему порой приходится склонять голову перед очевидностью…»

Алхимик шагнул вперед, вздохнул и признался:

— Спаять несколько кусочков железа — сможет любой кустарник-самоучка, — рассуждал жрец, — а вот обнаружить в себе золотую жилу — высшей пробы искусство! Тут нужны особые способности, острый глаз и счастливый случай!

Один из учеников, краснея и неловко переминаясь с ноги на ногу, решил-таки спросить:

— Мастер, почему опять попали пальцем в небо?

Алхимик почесал затылок и пояснил, насколько сумел доходчиво, стараясь вложить максимум мудрости в минимум слов:

— Золото, дорогой юноша, дорого не блеском, а содержанием — сотнями лет истории, застывшими в металле. Так и знания, пройдя огонь, воду и медные трубы — становятся чистым золотом!

Ответ мастера поднял шумиху, и десятки любопытных голов дружно повернулись к Аристарху, признанному глашатаю истины и непререкаемому авторитету Александрии. Тот слегка растерялся, но тут же, собравшись с духом, откашлялся и объявил:

— Признаться честно, братья мои, ошибка — строгий, но справедливый учитель, — объявил Аристарх, поправив складки тоги. — Нет ошибок — нет роста. Как дерево, лишенное бурь, остается слабым ростком, так и человеческое знание без оплошностей теряет силу и крепость.

Толпа подтянулась и стала слушать внимательнее: чего нового выдаст на этот раз знаменитый Аристарх? Увидев такую заинтересованность, ученый тут же расправил плечи и принял важную позу.

— Одни ошибки заставляют вернуться и засучить рукава. Другие же… — он криво улыбнулся, взглянув на тусклый кусок свинца, — вообще никуда не ведут!

После этих слов старец выдержал такую долгую паузу, что публика начала волноваться: дышит ли вообще почтенный исследователь? Но, к счастью, он ожил:

— Чего уж там, друзья мои, опыт вышел скверненький… — вздохнул он.

Алхимики осторожно переглянулись.

— Но! Скверный опыт — тоже опыт, — благодушно заметил ученый. — А удачно споткнуться — половина успеха, — подытожил Аристарх.

Повисло секундное молчание, а затем воздух сотряс одобрительный гул. Ученые послушно наклонили головы, признавая правоту Аристарха. Тут вдруг лаборатория осветилась яркой вспышкой, и непонятно откуда свалился сам Трисмегист. Стоял он как ни в чем не бывало, будто появление из воздуха — самое обыденное дело. Гермес шагнул, и земля легонько качнулась, как бы подтверждая подлинность явления. Трижды Величайший привел в порядок свою мантию и одарил алхимиков царственным взглядом. Ученые заметно занервничали, и Гермес широким жестом показал, что можно расслабиться и присесть. Когда народ утих и приготовился слушать, он начал:

— Начнем наконец! — радостно объявил Гермес, взмахнув рукой. — Представляется редкостный случай заняться вопросами, решение которых нигде не сыщешь!

Ученые заерзали, тревожно переглядываясь. Гермес потряс бородой, стараясь скрыть довольную ухмылку:

— Позволю себе высказаться прямо и без дипломатии: эликсир молодости до сих пор не найден, поскольку боги уверены, что человечество прекрасно развлекается и без него! Опасаются, понимаете ли, что, заполучив эликсир вечной жизни, люди тут же начнут клянчить средство от смертельной скуки.

Все застыли в изумлении. В наступившей тишине Аристарх отчетливо услышал, как поскрипывают песочные часы и негромко шипит капелька масла, случайно угодившая в огонь.

— Эликсир бессмертия — не варево какое–то, — заявил Гермес, — а полная свобода от страхов, алчности и тяги к излишествам!

Он резко взмахнул пальцем, отчего колбы дружно запрыгали на столе:

— Человек же — осколок Бога, а бессмертие доступно лишь тому, чья душа прозрачнее стекла, — сообщил Гермес с довольной миной знатока.

Зал ответил согласным гулом. Один ученик выкрикнул:

— Гермес, поговаривают, что люди мечтают о вечной жизни, чтобы успеть попросить прощения за грехи молодости!

Присутствующие изумленно вытаращились на выскочку, а Трижды Величайший снисходительно усмехнулся.

— Долгожительство людям абсолютно ни к чему! — пояснил Трисмегист. — Все, что им необходимо, — хорошее оправдание собственной праздности. Вера в эликсир вечности — дело очень удобное, ведь она позволяет отложить все срочные дела на неопределенное «завтра».

В зале поднялся негромкий ропот и редкие смешки.

Юный Хепи, слегка робея, тихонько подал голос:

— Учитель, выходит, эликсир бессмертия — это не волшебный напиток, а особое состояние души?

Трисмегист приподнял густую бровь.

— Да, юнец, — усмехнулся Гермес, — это состояние ума, которое позволяет видеть счастье во всем и возможность поправить дела в каждой случайной встрече. Только многие хватаются за это, думая, что продлят себе радость жизни. А волшебные напитки оставьте аптекарям!

Хепи вспыхнул румянцем и вежливо уточнил:

— А почему философский камень называют именно так?

Гермес дернул бороду, будто пытался вырвать оттуда гениальную идею.

— Как оказалось, философия — единственный доступный способ открывать горизонты, сидя на скамье раздумий, — ответил он, нахмурившись.

Молодой ученик, горя желанием познать все на свете, не унимался:

— Учитель, если магия такая могущественная, почему философский камень приходится варить годами, а не просто сказать «абракадабра»?

Трисмегист слегка покачал головой, будто убаюкивал мысль, прежде чем дать ей приобрести реальные формы.

— Сын мой, магия бушует вовне! — сказал Гермес, — а философский камень уютно поспевает в недрах души человека!

Он деликатно постучал себе указательным пальцем по округлому черепу и заметил:

— Ловить удачу за хвост — дело пустое, если философский камень спрятан не в химической посудине, а живет в вашем собственном сознании!

После сказанного воцарилось молчание. Трисмегист неторопливо открыл шкаф и бережно достал пузатый пузырек с жидкостью насыщенного янтарного цвета.

— Друзья мои! — громко объявил Гермес, выставляя пузатую бутылочку. — Кто рискнет выпить и проверить, что истины доступны каждому, кто способен испытывать жажду познания?

Послышался приглушенный гул: одни прибывали в сомнениях, другие — в панике. Аристарх потерял бдительность и уступил искушению. Маленькая капля чудесного напитка юркнула в рот, и вмиг случилось нечто невероятное. Мир изменился, мысли стали ясными и легкими. И тут его охватила страшная догадка: неужели вся его жизнь — всего лишь пара строк в чужой рукописи? Лихорадочно ухватившись за тонкую нить рассуждений, он бросился искать высший смысл. Аристарх потер лоб и подумал: «Видимо, объяснение моего появления здесь элементарно: случайности — это самые продуманные вещи на свете. Встречи с мифологическими персонажами происходят вовсе не случайно, а строго по расписанию Вселенской канцелярии. Приятно сознавать, что тобой руководит невидимая рука судьбы, но горько понимать, что ты всего лишь мелкая фигура на огромной доске истории». Шальная мысль пулей пронеслась в голове, вызвав дрожь. И Аристарх вдруг понял: добро и зло — сущие пустяки, а настоящая игра разворачивается высоко, где простые смертные даже носа не покажут. Цель великих мыслителей, как Трисмегист, предельно ясна: вывести человечество из пещеры глупости к светлым горизонтам познания. Подлость с экспериментом Кирпичева — не иначе как чья-то ловкая диверсия против прекрасного сценария жизни. Теперь приходится плясать под чужую музыку, пока некий лукавый сценарист усмехается в сторонке, любуясь удачным развитием фарса. Аристарх идеально попал прямо в яблочко, но и представить не мог, какую очаровательную мерзость заготовил ему хитрый Даргор. Философ блаженно кружил в облаках, опьяненный действием эликсира познания, когда над головой раздался властный баритон Трисмегиста:

— Друзья мои, пришла депеша от Высших Сил! Прошу немедленно отправляться в зал для собраний.

Заметив, что Аристарх глядит куда-то поверх голов, Гермес, наклонившись ближе, поинтересовался:

— Как самочувствие, мудрейший? Принесла ли эта чудотворная смесь долгожданное озарение? Или, быть может, появились свежие мысли?

Голос Трисмегиста вернул Аристарха из мечтательного забытья. Старец заметно просветлел лицом:

— Сердечно благодарю, Трижды Величайший, — отозвался старец. — Едва мой ум прояснился, мир предстал передо мной восхитительно прекрасным и поразительно сложным!

— Славно, пойдем, — коротко бросил Гермес, подгоняя старика. — Познание — вообще штука сложная, но хуже пустой болтовни только полное неведение.

Глава 4. Старая добрая традиция споров: Стоик убеждает, скептик сомневается, академик ищет золотую середину

Одна голова хорошо, а три — отличная компания для дебатов.

Аристарх вдохнул и, не сопротивляясь неизбежному, отправился вслед за всеми. Зал встретил торжественно, но без лишней помпезности: стены украшали скромные фрески, воздух благоухал еле уловимым ароматом ладана.

— Тут решается судьба наук, — важно заявил Гермес. — Однако довольно рассуждений, пора браться за дело!

В зале собраний регулярно обсуждали туманные вопросы философии и мистицизма. В такие минуты мудрецы делали серьезные лица и погружались в глубокие размышления, соответствующие статусу настоящего философского клуба. Наконец настал долгожданный момент: жрецы громко прочли священные тексты, комната наполнилась ароматами, хор загремел победными гимнами. Дым полетел к потолку, жрецы быстро заняли места и приняли важный вид. Они склонились перед статуей Сераписа и быстро проделали ритуал, изображая смирение. Когда последние слова стихли, началась следующая часть церемонии, и собравшихся охватила торжественная скука. Наконец обряд завершился, комната погрузилась в полную тишину. Верховный жрец чинно проследовал к алтарю, но публика глазела не на него, а на Гермеса Трисмегиста, самозабвенно изучавшего складки собственной ладони. Заметив эту нелепость, жрец стремглав бросился к Трисмегисту и торопливо прошептал: «Быстрей приступайте, все ждут!» Трижды Величайший лениво оторвал взгляд от ладони и заговорил низким приятным голосом:

— Мудрые мужи! — сказал Гермес, поглаживая бороду. — Начинаем обсуждение серьезных вопросов, так что просьба отнестись ответственно и не валять дурака!

Присутствующие восприняли появление Трисмегиста совершенно буднично — мыслитель вообще частенько заглядывал на подобные сборища. Он немного помедлил и, высоко подняв палец, произнес:

— Позволю напомнить, что наше собрание не для праздных болтунов, жаждущих похмельных споров, а для настоящих философов, способных постичь самую глубокую суть вещей. Надеюсь, разъяснил ясно и доходчиво?

Собравшиеся одобрительно закивали. Гермес сладко потянулся, лениво откинул край своего просторного хитона и скучающе указал пальцем вверх:

— Итак, любители размышлений! Будьте добры принять к сведению одну очень важную вещь: человек — всего-навсего уменьшенная копия вселенной, удобно помещающаяся в тунике и сандалиях.

Тут он сделал небольшую паузу, внимательно разглядывая саранчу, уютно примостившуюся на его левой ноге.

— Да-а, почтеннейшая аудитория! — продолжил Гермес с довольным видом. — Я вижу здесь подтверждение моих слов прямо перед глазами. Взгляните на мою сандалию: эта маленькая саранча демонстрирует нам образец той же великой вселенной, но в масштабе один к миллиону миллионов. Вот оно, единство микро- и макрокосмоса, друзья мои! И если у человека покой в душе, то и жизнь вокруг — сплошное удовольствие!

Вдруг ни с того ни с сего насекомое хладнокровно впилось в большой палец оратора, заставив его скорчить недовольную мину. Однако Трижды Величайший быстро взял себя в руки и закончил мысль:

— Да-а, — пробормотал он, морщась. — Едва исчезает внутренний свет, мир становится серым и унылым, а путь человека — запутанным и неясным! Только гляньте-ка на падающую звезду! — махнул он рукой куда-то на потолок. — Сверкнула раз, и поминай как звали. Ведь точно так же и человек: миг торжества и века поиска смысла!

В этот самый момент Гермес неожиданно замер, наткнувшись взглядом на Леонида — человека идеально круглого, румяного, отполированного солнцем до блеска зрелого персика. Трижды Величайший невольно поморщился, будто съел что-то несвежее, и демонстративно отвел взгляд. Немедленно вслед за этим, не теряя достоинства, он расправил плечи, вновь обретя благородный вид мудрого учителя, чья обязанность — открывать народу доступ к вселенским секретам.

— Я дам вам маленький совет, друзья: много знаешь — плохо спишь, а мало — жить скучно! Поэтому знаниями обогащайтесь умеренно, ровно настолько, чтобы не попадаться на удочку собственной учености.

Гермес оглядел собрание и, убедившись, что внимание зала приковано к нему, продолжил говорить о важности умеренности:

— И будьте скромнее в своих стремлениях к всезнайству: чересчур усердствовать вредно для душевного равновесия. Но речь сейчас пойдет вовсе не об этом…

Тут Трижды Величайший замолчал, задумчиво уставившись на пламя свечи. Стоящий за спиной главный жрец тихонько подтолкнул оратора в бок. Трисмегист опомнился и продолжил:

— Все дело в том, что в каждом сидит искра божественного огня! Но есть одна трудность — вытащить ее оттуда да заставить сиять на общее благо — ох как сложно!

Он замолчал, зал тоже притих. Воспользовавшись моментом, верховный жрец пригнулся к уху Гермеса и горячо зашептал:

— Наставник, вы всегда умеете блеснуть умственной акробатикой. Воистину, величие вашего ума граничит с чудом!

Трисмегист аккуратно отодвинул жреца и знаками показал отойти в сторонку.

— Так вот, о чем это я? Мыслители, послушайте-ка внимательно! Есть одна штука, которая держит весь мир на плаву. Без нее вообще ничего бы не было, именно она определяет всю нашу природу и судьбу. Сейчас расскажу вам, что это за штука и откуда она взялась.

Он потер переносицу, явно припоминая какую-то полузабытую истину:

— Человек — это не просто руки-ноги-голова. К телу и душе прилагается еще кое-что нужное — дух. Без него никакая комбинация первого и второго смысла не имеет!

Между тем жрец выбрал удобный уголок, вытянул ноги и продемонстрировал искусство храпа, прекрасно дополнив практическую часть лекции наглядным примером.

Трисмегист молниеносно отреагировал, махнув рукой в сторону верховного жреца:

— Взгляните на этого почтеннейшего храпуна! Однако удивляться тут нечему, ведь не всякому телу дано вместить душу и благородный дух! Некоторые тела созданы исключительно для наслаждения радостями мира!

После этих слов храпун перевернулся на бок и, зарывшись носом в собственный рукав, издал новый мощный аккорд. Трижды Величайший повысил голос, стараясь перекрыть храп жреца:

— Видимо, одни живут, чтобы отдыхать, другие — чтобы ломать голову и мучиться сомнениями! Выходит, так решили боги…

Тут он наконец взял курс на основную мысль:

— Ну вот как у нас устроено… — усмехнулся Гермес, глядя на опавшую челюсть служителя. — Тело наше бесчинствует и грешит, душа покаянную песню поет, а дух мечется в поисках счастья.

В зале прокатился шепот, быстро превратившийся в общий гомон. Присутствующие заговорили сразу, отчего вскоре стало совершенно невозможно разобрать ни одного слова. Жрец-храпун тут же открыл глаза и торопливо закивал. Но тут оратор поднял руку, положив конец общему гаму. Мгновенно восстановилась тишина, и Гермес неторопливо продолжил свою речь:

— Само собой разумеется, тело создано для радостей земных, душа обязана взрослеть и крепнуть, а дух призван вознести нас к настоящему блаженству! — пояснил Трижды Величайший, подняв брови. — Однако настоящее счастье придет лишь тогда, — тут он покровительственно поглядел на собрание, — когда тело, душа и дух заключат прочный союз и начнут действовать сообща!

Когда эхо последних слов окончательно заглохло под сводами храма, верховный жрец подал сигнал следующему оратору — Антипатру. Лучший ученик Диогена вскочил со скамьи и занял позицию трибуна. Антипатр, типичный стоик, всегда привлекал слушателей ясностью рассуждений и дерзостью выводов. Проще говоря, гвозди забивал мыслями точно и крепко. Философ без конца и края твердил одно: счастье заключается в крепких нервах и ясной голове. Даже если большая часть времени проходила в родном городке, публичный деятель порой норовил смотаться в Александрию, где в храме Сераписа так лихо бросались доводами, что пыль стояла столбом. Иначе говоря, Антипатр был философом такой закалки, что ему палец в рот не клади, да и вообще ничего не клади, потому что рот его был занят разговорами о вечных вопросах бытия. Голова же блестела от глубоких мыслей, и глаза смотрели поверх голов, потому что где-то там высоко витала искомая им истина. Одевался скромно в соответствии с последними достижениями моды времен Платона и Аристотеля. Обувь игнорировал принципиально, считая, что истинный философ должен уметь переносить невзгоды легко и весело, тренируя волю и укрепляя дух. Одним словом, типичный древнегреческий мудрец, готовый сутками напролет обсуждать вопрос «Что делать, когда нечего делать?». Антипатр вышел вперед и затянул речь с видом бывалого агитатора, знающего толк в убеждении публики:

— Что ж вы повесили нос, господа хорошие?! Нет пока абсолюта — дрессируйте свои пороки! Утром победили лень, вечером — жадность, ночью — зависть. Жизнь коротка, чтоб сидеть сложа руки, господа! Пойдемте маленькими шагами к большому счастью!

Философы зашумели, явно желая оспорить смелые утверждения оратора. Но Антипатр лишь хитро прищурился и тут же отвесил новую шпильку:

— Добродетель — это когда голова управляет аппетитом. Откровенно говоря, в большинстве случаев побеждали аппетиты. Особенно когда речь шла о настоящей вкуснятине, от которой язык можно проглотить!

Собрание снова забурлило, оратор взмахнул рукой, требуя тишины от самых буйных:

— Потише, господа! Но, согласитесь, добродетель — вещь прекрасная, но чертовски неудобная. Стать приличным человеком крайне сложно, особенно когда вокруг столько соблазнов, способных сбить с пути истинного!

Одни согласно закивали головами, другие смущенно покраснели, поймав взгляд философа.

— Совершенно примитивная задачка! — произнес Антипатр, снисходительно улыбаясь. — Зажечься идеей высоких знаний и моральной чистоты нетрудно. Другое дело — воплотить ее в жизнь. Может, начнем с легкого опыта — прекратим баловать себя горячими утренними булками?

Антипатр окинул аудиторию испытывающим взглядом, задержавшись на округлом лице Леонида, любителя жирных блюд и сладостей, и нахмуренном Климии, хозяине множества городских пекарен. Между тем, представив запах свежей выпечки с изюмом, верховный жрец подавился собственным воображением и захрипел так, что, казалось, сейчас покинет бренный мир навсегда. Однако Трисмегист мгновенно среагировал, ловко приложив свой знаменитый жезл между лопаток пострадавшего, возвращая его в земную реальность. Иначе говоря, из-за одного пустячного вопроса разгорелись страстные споры о судьбах человечества и проблеме бытия. Оратор топтался на месте, машинально почесывая одну босую ногу другой, а в зале стоял непрерывный гул, не давая возможности продолжить выступление. Вдруг из задних рядов громко и задорно вырвался веселый голос, лихо перебив гомон публики:

— Эй, высокочтимые философы! Кто готов добровольно лишить себя роскошного плакуса Эвфимия с ароматным медом и хрустящими орехами?

Народ раскатисто захохотал, понимая, насколько нелегкую задачу поставил философ. Трисмегист смеялся громче всех, покачивая животом. Лишь Антигон, любитель словесных баталий, моментально вскипел, посчитав шутку личным выпадом. Академик был сухонький, жилистый человек с острым взглядом и ранними ниточками седины. Общался учтиво, с ленцой, растягивая слова, будто дегустировал редкие вина. Аккуратный, дотошный, педантичный до мозга костей. Всячески подчеркивал свою ученость и приверженность академическим принципам. Спорить с ним значило подставить собственную репутацию под сокрушительные удары выдержанных аргументов.

— Огромное спасибо, философ, за ваши ценные предложения! — процедил академик сквозь зубы. — Услышав гениальнейший совет забыть вкус любимой утренней булки, почувствовал себя ограбленным! Может, дальше пойдем, Антипатр? Скажем, почему бы нам вообще не отказаться от пищи?

Антигон впился глазами в стоика, подавшись вперед и недвусмысленно намекая, что за свежеиспеченную булку готов драться насмерть.

Однако Антипатр, дождавшись конца колких речей, спокойно отпарировал:

— Неплохая инициатива! Только давай поступим разумно: сначала откажемся от развлечений и ненужных удовольствий. Глядишь, и аппетит угаснет сам собою!

Слова оратора упали на благодатную почву, и он немедленно продолжил:

— Добродетель — это не пустословие, а ежедневная драка с соблазном, победа в которой дарит человеку право называться счастливым!

Довольный собой, стоик распрямился во весь рост и замер, явно наслаждаясь моментом собственного триумфа.

Тут вмешался знаменитый Тимон из Флиунта, славящийся едкими эпиграммами и убийственной критикой, и немедленно приступил к делу с типичной для него язвительностью и ухмылкой знатока человеческих слабостей. Скептик был небольшим, но крепким мужчиной лет сорока пяти, с небольшой рыжеватой щетиной и тяжелым взглядом. Приверженец простоты, носил старую, но чистую одежду, ходил в шапочке, чуть съехавшей набок. Людям доверял слабо, собственное бытие считал разочарованием, поэтому излагал свои мысли исключительно в форме ядовитых сатирических стихов, способных обидеть кого угодно. Одним словом, яркий представитель человеческого рода, сочетавший талант поэта с даром мизантропа.

— Да брось, Антипатр, благородство твое — одна показуха! — заявил скептик. — Подлинная добропорядочность проверяется делами, а не красивыми речами. Но, похоже, твоя добродетель растаяла от жара пламенных речей! — произнес Тимон, криво улыбаясь. — Или ее и вовсе не было?

Стоик, ничуть не теряя хладнокровия, заметил:

— Милый Тимон, если всякое движение вызывает у тебя приступ сомнений насчет устойчивости планеты, пора обратиться к лекарю. Ведь самое лучшее, чего может пожелать человек разумный, — это спокойная совесть и тихое счастье. Как говорится, блажен тот, кому они достались даром!

Зенон, ученик Эпикура, расплываясь в довольной улыбке, решил внести свой вклад в беседу. Эпикуреец был человеком редкой простоты нравов и отменного аппетита. Жизнь понимал, как никто другой. Говорил так: счастье — когда нет никаких проблем, кроме выбора блюда. Философию постигал за столом, изучая учения мудрецов между яствами. Чем больше он ел, тем глубже проникал в тайны бытия. Только хлебнув вина и насытившись кушаньем, приступал к философии. Его друг однажды спросил:

— Скажи, Зенон, почему у тебя такие блестящие глаза после обеда?

На что тот ответил:

— Это потому, дорогой мой, что истина открывается только сытому человеку!

Поэтому прежде чем отправиться на заседание, Зенон тщательно подготовился. Утолив голод парой бараньих котлет и кувшином молодого вина, он почувствовал себя готовым спорить хоть с самим Платоном. Как известно, философия требует крепких нервов и хорошего пищеварения.

— Ах, досточтимый Антипатр! — произнес эпикуреец, бросая вокруг снисходительный взгляд. — Жизнь мимолетна, дни бегут неудержимо! Зачем же обременять себя тяжестью запретов и лишать себя радости жизни?

Сказав это, он добродушно засмеялся, вызывая волну легкого веселого шума и общего согласия в зале. Леонид заливался смехом так искренне, что его лоснящиеся щеки буквально сверкали от избытка счастья. Трижды Величайший, ослепленный этим блеском, поспешно заслонил глаза рукой и некоторое время оставался в полной растерянности относительно сторон света.

— Позвольте мне внести поправочку в вашу теорию, дорогой любитель полумер! — продолжил Зенон, расплываясь в слащавой улыбке. — Человек, сеющей панику перед простыми радостями, очевидно, сам глубоко несчастен и патологически боится наслаждаться жизнью! Типичный случай подавленного жизнелюбия. Настоящий эпикуреец живет широко, ярко и свободно, наслаждаясь каждым днем. Именно таким я вижу себя и призываю всех следовать моему примеру!

Зал зашумел. Леонид заликовал снова. Скрывавшийся за спиной жреца Трисмегист не выдержал и украдкой взглянул на сияющее лицо господина приятной округлости. «Вот оно какое, земное счастье», — усмехнулся внутренне Гермес, внимательно изучая выпуклые очертания Леонида. — «Видимо, финансовое благополучие откладывается прямо на боках и делает людей более округлыми!» — пронеслась мимолетная догадка в голове мыслителя.

В это время стоик отважно отбивался от нападок эпикурейца, проявляя удивительное терпение.

— Послушай, Зенон! — произнес Антипатр, поражая окружающих стойкостью. — Получить удовольствие — пара пустяков! Однако чистые руки и чистая совесть — лучшая страховка от неприятностей.

Ответ Антипатра вызвал одобрение публики. Больше всех аплодировал оратору гражданин Геракл, который был настолько худым, что сквозь него можно было смотреть на звезды, и при этом обладал эрудицией энциклопедического масштаба.

Зенон осмотрел стоика с философским видом и заявил:

— Руки обязаны быть чистыми, совесть — незапятнанной, а душу регулярно следует очищать от пыли уныния и тоски! Потому как радоваться жизни — святейшее право каждого гражданина!

— Мой добрый друг, разрешите пояснить элементарную истину, — обратился Антипатр к эпикурейцу, — общество, где каждый тащит одеяло на себя, думая о личных удовольствиях, закон сильнейшего побеждает справедливость, а честность объявлена вне закона, неминуемо погружается в омут хаоса и страданий!

Эпикуреец закатил глаза и заметил сладким голосом:

— Не преувеличивайте значение моих маленьких удовольствий! Земля, дорогой мой, может спокойно пережить мои наслаждения, они ей нипочем. Справедливость же, знаете ли, штука хитрая. Кто-то рад тому, что другой не страдает, а кто-то наоборот — страдает именно оттого, что другому хорошо!

Оратор прошагал вдоль рядов и остановился напротив Зенона, вперив в него изучающий взгляд.

— Учтите, дорогой мой, самое скверное, что может случиться с человеком, — утратить душевную чуткость! Без чувств жизнь никчемна и безвкусна!

Зенон лишь поморщился и пожал плечами:

— Да бросьте вы, милейший, какая скукотища!

В зале опять поднялся гул, зрители разбились на два лагеря. Верховный жрец кое-как навел порядок среди горячих голов, а красноречивый трибун вернулся на исходную позицию.

— Друзья мои, потерял добродетель — считай, потерял грамоту гражданина! Теперь ты не почтенная персона, а подозрительная личность!

— Ну какой тут вред добродетели, если кто-то позволит себе крошечное счастье? Никакого вреда! Добродетель — материя вечная, любая шалость ей нипочем! — возразил Зенон, растянув рот до ушей и подняв такую волну одобрения, что круглый Леонид затрясся от восторженных аплодисментов. Аркесилай вскочил, будто молния ударила в него, решив разнести в пух и прах всю эту скучную философию стоиков. Академик был высок и худ, двигался осторожно, глядел оценивающе. Говорил медленно, растягивая слова, выводил слушателей из равновесия. Лицо узкое, кожа бледная, сандалии стертые. Белую тунику дополнял простенький пояс. Сомневался во всем, кроме собственного права сомневаться. Любимой фразой Аркесилая было: «Позвольте усомниться». Эти два магических слова звучали повсюду — от трактиров Александрии до научных диспутов Академии. Но самым убийственным являлось короткое: «Докажите!». Это пресекало любые попытки убедить его в чем-то.

— О, какое величие духа, дорогой Антипатр! — язвительно заметил Аркесилай. — Но позвольте усомниться в ваших словах. Итак, начнем с главного, — снисходительно протянул он. — Прежде всего, докажите-ка мне существование добра и зла, а затем поговорим обо всем остальном!

Антипатр поскреб небритый подбородок и укоризненно качнул головой:

— Друг мой! — с видом превосходства отозвался оппонент. — Видишь ли, добро и зло — это вовсе не философские абстракции, а самые что ни на есть конкретные поступки!

Тут он важно поднял палец вверх, потому как понимал, что хороший аргумент нужно подавать вовремя:

— Добро возводит города, зло разрушает империи!

Аркесилай, оттопырив нижнюю губу, процедил с явной брезгливостью:

— Позвольте усомниться, дорогой мой! — резко перебил академик, высоко подняв палец вверх. — Ваши разглагольствования пусты и бессмысленны. Есть только одна правда — личные интересы и ничего больше!

Стоик усмехнулся и приготовился вновь сокрушить противника градом блестящих доводов:

— Искусно излагаете мысли, мой друг. Но человек без высокой цели — пустой сосуд, годный лишь для хранения оливкового масла!

Академик прищурился и заявил с довольным видом:

— Высокопарно сказано! Однако люди хотят простого счастья: хлеба, крова и хорошей стряпухи. Все остальное — лирика для романтиков!

Антигон, стоявший неподалеку, счел нужным снова влезть в спор и внимательно послушать аргументы обеих сторон. Он развел руками и обратился сразу к обоим спорщикам:

— Отличный диспут, друзья мои! Только поясните, ради Афины Паллады, как понять истинность ваших взглядов на добро и зло? Эти понятия подобны сортам вина — ценность каждого зависит исключительно от вкуса дегустатора!

Философ сделал шаг назад, демонстративно сложил руки на груди и замер, дожидаясь продолжения спора. Стоик смело принял вызов и громко заявил:

— Добродетель, господа, подобно хорошей репутации, добывается нелегко, теряется быстро и носится незаметно! Это та самая соль, которая придает вкус добрым делам. Без нее любое дело становится пресным и скучным!

Оратор взглянул на Аркесилая — тот усиленно работал бровями, явно собираясь произнести речь исключительной важности.

— Дорогой мой, — продолжил Антипатр, расхаживая по залу, — разве не совершаются добрые дела из корысти или тщеславия? Конечно, это добро, но где здесь добродетель?

Антигон одобрительно кивнул, и оратор моментально выпустил следующий аргумент:

— А вот другой случай, — протяжно сказал оратор, расхаживая взад и вперед, — человек делает что-то хорошее тихо, скромно, от чистого сердца, ничего не требуя взамен. Вот тут уже видна настоящая добродетель!

Он выдержал паузу и обвел глазами аудиторию. Большинство оживленно кивали и шумели, соглашаясь, были и те, кто молча ожидал свежих доводов.

— Добро — дело житейское, без него никуда. Но добродетель придает ему вкус и аромат, превращая обычное блюдо в кулинарный шедевр!

Оппонент открыл было рот, собираясь выразить сомнение, но тут, откуда ни возьмись, нарисовался Трисмегист.

Гермес поднял руку, требуя тишины, и строго сказал:

— Почтенные философы!

Но споры и шум продолжались, и философы решительно не желали внимать призыву Трижды Величайшего. Гермес свистнул — и светильники дружно погасли, а массивная бронзовая статуя Зевса подозрительно скрипнула и угрожающе наклонилась вперед. Верховный жрец, заметив нелепую угрозу падения священной статуи, молниеносно подставил плечо, приняв позу глубокого мыслителя, и принялся изучать большой палец левой ноги Зевса, лежавшей на его плече. Все разом затихли.

— Граждане, прошу соблюдать порядок! — заявил Трисмегист. — Ваши дискуссии стали такими громкими, что почтенный Клеанф вернулся из нирваны, приняв их за призыв к общей трапезе!

Раздались смешки. Гермес выждал паузу, дождавшись, пока замолкли последние реплики и хихиканье, и приступил к своему выступлению:

— Наблюдая ваши жаркие прения, вспомнил одну старую притчу! — сказал Трижды Величайший, приложив ладонь ко лбу. — Однажды мудрец спросил ученика: «Что есть добро?» Ученик ответил: «Добро — это свет, освещающий путь». Тогда мудрец уточник: «А что есть зло?» Ученик задумался и сказал: «Зло — это тень, сопровождающая свет».

Трижды Величайший помолчал, а потом постарался объясниться яснее:

— Друзья мои, а что, если свет и тьма — всего лишь две стороны одной монеты? — Тут он вытащил золотой статер и покрутил им перед самым носом верховного жреца. — Ведь одно без другого существовать не может! — добавил он, окидывая слушателей хитроватым взглядом.

В этот момент жрец машинально потянулся за монетой, но Гермес мгновенно спрятал ее в одежде, насмешливо щурясь. Когда страсти немного успокоились, воцарилась короткая пауза. Во внезапной тишине предательски громко скрипнула скамья под Аристархом, и все невольно оглянулись. Старец смущенно кашлянул и виновато пожал плечами:

— Признаться, последнее время мое бренное тело приобрело неприятную склонность шуметь, — смущенно пояснил ученый.

Тут Гермес щелкнул пальцами и жизнерадостно объявил:

— Сейчас достопочтенный Аристарх разрешит вечный спор между светом и тенью!

Старец шагнул вперед, морща лоб и подбирая нужные слова:

Ученые галдели вовсю. Аристарх недовольно кашлянул и беспомощно взмахнул руками:

— Спор бессмыслен изначально! — заявил мыслитель. — И какой смысл? Добро существует независимо от наших желаний, оно старше человечества, а вот зло — дело рук человеческих, причем изобретено второпях, буквально наутро после сотворения мира!

Ученые заметно оживились, подняв шум сильнее прежнего. Старец Аристарх, демонстративно игнорируя гам, лишь прибавил громкости своему голосу:

— Скажу проще: добро — стержень мироздания, подарок природы, отпущенный свыше. А зло — плод человеческой неуклюжести, попытка одним прыжком перемахнуть через ограду естественных законов!

Аристарх и сам удивлялся источнику своего вдохновения, однако остановить поток слов уже не имел никакой возможности:

— Эй, граждане философы! Да разве ж добро и зло соперничают между собой? — риторически спросил он собравшихся. — Это все равно что левое ухо воевало бы с правым глазом! Оба понятия крепко-накрепко связаны узами взаимной зависимости! Понять это — значит научиться терпеть ближнего своего и перестать считать чужую точку зрения личным оскорблением!

Слова резко сорвались с губ оратора и ринулись прямо в толпу слушателей, потревожив равновесие двух амфор. Те продемонстрировали трюк с переворотом и звонко разбились вдребезги о каменные плиты. Молниеносно установилась полная тишина, которая была нарушена жизнерадостным смехом Гермеса.

— Ай да Аристарх, ай да мыслитель! Гвоздь программы заколотил! — вскричал он, утирая рукавом проступившие слезы радости.

Веселье охватило всех до одного, и вскоре зал сотрясался дружным хохотом, поддержав инициативу Трижды Величайшего. Высмеявшись, Гермес небрежно махнул рукой, и зрители разом прикусили языки.

— Безукоризненно выраженная мысль, почтенный Аристарх! — заметил Трижды Величайший. — Впрочем, спорить о добре и зле — занятие бесполезное, ибо каждый меряет по-своему!

После этих слов Трисмегист поднял руки, широко раскрыв ладони, собираясь произнести заключительные слова:

— Позвольте закончить встречу традиционной молитвой и словами благодарности нашим небесным покровителям! — громко объявил он, зная, что Леонид незамедлительно направится в ближайшую харчевню, Тимон напишет злорадный мадригал, а верховный жрец уютно развалится на коврах в подвале, подальше от шума. Поэтому закончил он по возможности внушительнее:

— Ступайте с миром, пусть ваша мудрость множится и укрепляется с каждым рассветом!

Как только речь оратора растворилась в воздухе, философы, соревнуясь в скорости бега, дружно покинули храмовую территорию. Последним задержался лишь учитель Геракл, церемонно откланялся и степенным шагом покинул помещение, двигаясь преимущественно боком.

— Бдыщ! И вновь я один! — сказал вслух Трижды Величайший и громко расхохотался.

Тут статуя Зевса возмущенно скрипнула и заняла свою законную позицию, дабы восстановить порядок вещей.

А в это время Аристарх стоял одиноко на пустынной улице. Все кончилось. Город тихо потонул в густых сумерках. В общем-то, идти ему было совершенно некуда, и мыслитель двинулся вперед, куда глаза глядят, рассуждая о прихотях судьбы и пороках человечества. Перед самым носом Аристарха вдруг возникла Александрийская библиотека во всей красе и величии. Белоснежный фасад мерцал ледяным блеском при тусклом свете редких фонарей; огромные колонны встали навытяжку, застыв в почетном карауле. На фронтоне красовалась надпись: «Библиотека». Философ ощутил легкое волнение, которое немедленно выразилось в приступе икоты — вернейший симптом тревоги у интеллигенции. Решительно махнув рукой собственным сомнениям, он направился в роскошный двор, вымощенный мрамором. В центре стоял обычный фонтан, из которого лениво вытекала струя воды, наполняя окрестности влажной прохладой. Аристарх толкнул тяжелую дверь из благородного кедра, на которой значилось: «Познай себя», и сразу уткнулся взглядом в штабеля пожелтевших свитков. Старый радикулит тут же дал о себе знать, и он беззлобно выругался. Ученый зашаркал ногами по огромному читальному залу, добродушно наблюдая за прилежанием окружающих: читатели погрузились в книги с головой, а некоторые умудрились задремать между страницами. Библиотекари носились по этажам, разыскивая нужные рукописи и порой споря о местонахождении особо редких экземпляров. Мыслитель осторожно коснулся края древнего свитка и почувствовал знакомую нервозную дрожь. Среди множества книг о философии и смысле бытия он внезапно осознал, что потерял что-то важное. Но что именно — никак не мог вспомнить. «Ну что ж, — подумал Аристарх, — похоже, настала пора отыскать потерю…»

Глава 5. Зов Дельф: Дорога к Пифии

Главным условием получения пророчества является готовность принять его.

Знаменитые Дельфы уютно устроились на южном склоне горы Парнас, неподалеку от Коринфского залива. Местечко приобрело известность благодаря священному храму Аполлона, куда стекались любопытствующие со всей Греции, чтобы узнать будущее и задать вопросы высшим силам. Почтенная Пифия профессионально разъясняла посетителям секреты грядущего, причем делала это с особым удовольствием и полным отсутствием сомнений. Каждой весной Дельфы наполнялись народом: посольства из городов-государств обсуждали политические интриги, паломники искали советов у богов, а любители физкультуры соревновались в борьбе и беге. Завершалось действо культурными программами: выступлением аэдов и худощавых поэтов, сочиняющих гимны лучезарному красавцу Аполлону. Наверху гордо возвышался храм бога солнца — его белоснежные колонны слепили глаз, отражая блеск солнечного света. Внутренний двор представлял собой запутанный лабиринт, ведущий к священной пещере, где восседала знаменитая Дельфийская Пифия — женщина лет эдак неопределенных, облаченная в древнюю хламиду явно еще троянских времен. Вид у нее был весьма серьезный, а голос звучал настолько убедительно, что мог заставить поверить во что угодно даже самого закоренелого скептика. Желающий узнать волю судьбы обязан был сперва выполнить целый ряд обязательных процедур. Как говорится, хочешь попасть к пифии — будь готов пройти весь ритуал: помойся, принеси барашка да переоденься во что-нибудь чистое. Тогда-то и можно будет сидеть в приемной и ждать аудиенции. Посетитель, вымывшись до блеска и задобрив богов, садился смиренно в уголочке и ждал. Ждал долго и упорно, покуда жрица торжественно взбиралась на древний треножник, установленный аккурат над странноватой дырищей в полу. Проглотив пару-тройку густых паров, пророчица начинала вещать свои загадочные откровения, превращая самые очевидные вопросы в совершенно неразрешимые загадки.

Даргор уверенно шел узкими улочками Дельф, будто родился здесь и прожил всю жизнь среди этих извилистых улиц и путанных переулков. Солнце жарило вовсю, горячий воздух благоухал смесью чеснока и свежеиспеченных лепешек. Перед входом в храм Аполлона кипело настоящее людское море. Каждый орал во всю глотку, размахивая руками, и спорил так ожесточенно, будто итог обсуждения решал судьбу всего мира. Мясник Хрисип попался в ловушку, проиграв пари молочнику Ксенофонду, и теперь явно собирался увильнуть от расплаты. Зрители разделились на два лагеря: один требовал немедленного исполнения обязательств, другой сочувствовал бедняге — хозяину лавки. Кто победит в этом споре — торговцы говядиной или поставщики молока, было никому не ясно. Даргор остановился и задумчиво осмотрел собравшуюся публику. Люди возбужденно махали руками, громко спорили, явно получая удовольствие от происходящего. Он пожал плечами и пробормотал сквозь зубы:

— Эх, провинция! Эти люди сошли с ума, честное слово! Какой-то мясник и несчастный молочник устроили публичное разбирательство прямо посреди улицы! Настоящий театр, да и только!

Вдруг мясник, потеряв остатки самообладания, метнул здоровенную баранью кость прямо в голову своего обидчика. Тот успел нырнуть в сторону, но роковая кость угодила точно в глаз ничего не подозревающему Даргору. От внезапной боли он завопил благим матом, но вспомнил вдруг, что впереди встреча с оракулом, а потому лишь пригрозил виновникам кулаком и зашагал дальше, приговаривая сквозь стон:

— Ах, зачем я вообще остановился поглазеть на этот балаган? Лучше бы прошел мимо, бедный я, несчастный!

Между прочим, глаз у Даргора моментально заплыл, превратившись в живописнейший фиолетовый фонарь. Шустро миновав столпотворение, он бесстрашно ступил на территорию рынка. Дело предстояло важное: необходимо было выбрать достойного представителя овечьего племени для ритуальных целей. Давясь от пыли и раздражаясь на суматоху рынка, Даргор, морщась, продрался сквозь толпу к продавцам баранами. Глаз, украшенный ярким синяком, мигал чаще обычного. На его лице мелькнула еле заметная усмешка:

— Хороший народ эти эллины! Даже покупку барашка превратили в целую церемонию. Интересно, есть ли инструкция у богов по выбору подходящего экземпляра? Может, купить сразу двух, чтоб наверняка угодить этому Аполлону?

Быстрым взглядом окинув бесконечные торговые ряды, Даргор задержался возле пожилого продавца овец. Немного пошептавшись и помахав руками, как было принято здесь делать при торге, он ухватил одного крепкого молодого барашка и ускоренным шагом последовал к храму Аполлона. Путник, морщась от беспощадного солнца, осторожно скользнул в гостеприимную прохладу храма. Теряя терпение, он преодолел череду бессмысленных очистительных ритуалов и спокойно устроился на каменной скамье, мысленно набрасывая в уме список вопросов, которые непременно следовало задать знаменитой Пифии. Сообразив, что дальнейшие волнения бесполезны, он расслабился, закрыл глаза — и моментально отключился, продемонстрировав редкое искусство отдыхать в самых неподходящих обстоятельствах. Громкий чих жрицы вывел его из забытья. Открыв глаза, посетитель растерянно осмотрелся, соображая, где находится и зачем сюда пришел. Напротив него, над широкой расселиной, возвышался старый треножник, на котором сидела Пифия — зрелая женщина с отрешенным взглядом. Монотонным гортанным голосом она принялась выдавать пророчества:

— Он пришел, говорят, бог среди смертных, волею случая ставший собственной тенью. Какого интересно, черта, занесло тебя сюда?

Пифия уставилась на гостя взглядом, от которого мороз продрал по коже.

— Почтенная дочь Аполлона, — вежливо поклонился посетитель. — Не стану ходить вокруг да около. По правде говоря, я пришел сюда, потому что веду серьезную партию, в которой рискую всем самым ценным — своей репутацией и головой. Вопрос один: получу ли я выигрыш или проиграю последнее?

Пифия скрестила руки на груди и задумалась. Молчание длилось минуту, вторую, пятую. Неожиданно раздался тихий храп, прерванный резким движением глаз.

— Спешивший взять себе долю вечности потерял право на вечность вовсе. Возврат потерянного — начало конца. Горящий желанием отомстить всей вселенной пусть осознает: любой силе противостоит равная. Строишь планы низвержения мудрых? Помни: потерявший честь стремится к бесславию. Будущее покрыто мраком, конец неясен…

Поджав губы, жрица добавила напоследок:

— Имеешь ли мужество встретить финал достойно?

Даргор сдвинул брови:

— Что это значит?

Пифия устало махнула рукой:

— Если ты не понимаешь, значит, еще рано спрашивать. Возвращайся, когда поймешь смысл своих вопросов.

Услышав невнятные пророчества предсказательницы, Даргор мрачно нахмурился. Левый глаз его угрожающе почернел и распух. Рассуждая трезво, он заключил, что поездка вышла накладной и бесплодной. Сделав это неприятное открытие, он глубоко вздохнул и недовольно фыркнул, отдавая дань традиции людей, столкнувшихся с глупостью окружающих. Даргор ушел из храма, возмущенный и неудовлетворенный. Впервые в жизни он понял, что совет мудрого оракула может оказаться еще большей головной болью, чем сама проблема.

— До скорого свидания, — небрежно бросила Пифия, утратившая всякий интерес к этому миру, и захлопнула тяжелые веки.

Неделя прошла в мучительных раздумьях. Настолько мучительных, что Даргор опять собрался к пифии, твердо намереваясь получить конкретные ответы на вопросы, которые раньше остались без объяснения. Через неделю путешественник бодрым шагом шел по улочкам Дельф, мурлыча песенку и предвкушая встречу с оракулом, искренне надеясь на ее удивительную способность давать полезные советы. Город ожил повседневными заботами после вчерашнего праздничного буйства: торговцы вовсю кричали, расхваливая товар — маслины греческие, сыр овечий, амулеты чудодейственные; паломники толкались возле святилища, дожидаясь очереди задать вопросы провидице. Даргор пробивался сквозь очередь, расталкивая паломников локтями. Уже почти подобравшись к воротам священного храма, он натолкнулся на плотную фигуру кузнеца Анифана, преграждавшего дорогу.

— Куда прешь, гражданин? Очередь соблюдать положено! — грозно прорычал кузнец, перекрывая собой проход.

Даргор смерил его свысока ленивым взглядом и презрительно бросил:

— К тете зашел. Не мешайте родственнику повидаться с родней!

Пока Антифан чесал затылок, пытаясь понять странную семейную связь, хитрец юркнул мимо и очутился внутри сумрачного помещения, пропитанного густым ароматом ладана. На треножнике восседала та же Пифия, отрешенная и задумчивая. Даргор отвесил глубокий поклон и хотел было обратиться к пифии, но услышал голос оракула первым:

— Между прочим, — произнесла Пифия лениво, прикрывая глаза, — чаще всего тот, кто задает вопрос, уже знает ответ, просто хочет его подтвердить.

Посетитель опустил глаза, пряча неудовольствие:

— Почтеннейшая пророчица, — вежливо обратился он, хотя голос выдавал едва сдерживаемый гнев. — Мой трон томится одиночеством, а моя былая слава потускнела сильнее старого медяка. Быть может, просветите меня, как вернуть утраченный блеск? — с приятной небрежностью поинтересовался Даргор, пытливо заглядывая в лицо жрице.

— Да-да, медяку легко придать блеск, если сильно потереть, — фыркнула она. — Только вот цена-то у него останется медяшной!

Даргор почувствовал, как душа готова была взлететь от гнева к вершине Олимпа, сбросив маску приличия. Но он усилием воли подавил порыв и изобразил липкую улыбку.

— Понимаете, уважаемая Пифия, мерить божественное земными мерками — примерно то же самое, что черпать море чайной ложкой! — ядовито заметил посетитель, кипя от внутреннего негодования.

Жрица демонстративно проигнорировала дерзость гостя, шумно хлебнула пара и закрыла глаза, готовясь вещать свои загадочные откровения:

— Пленник амбиций, лови мудрость краткую: Дорога к власти пролегает мимо собственного покоя. Судья мира — первый под прицелом. Лук один — возмездия стрела верна. Финал близко, колчан пустеет…

После этого она осторожно открыла один глаз и уставилась им на краснеющего от ярости клиента. Тот кисло поморщился от назойливых предсказаний Пифии, чувствуя знакомое раздражение, когда женщины начинают учить его жизни. Возмущение его крепло с каждым мгновением: ведь он — бывшая гроза Олимпа, повелитель людских судеб, а теперь должен терпеть назидательные речи обычной смертной, разглагольствующей о будущем. «Да… Положение крайне незавидное. Прямо стыдно признаться, — думал Даргор, отчаянно пытаясь сдержать бушующее недовольство. — Когда бывший небожитель вынужден прислушиваться к болтливой особе, это заставит нервничать любого уважающего себя Олимпийского гражданина!»

— Ну, знаете ли… — процедил сквозь зубы бывший бог, морщась от неприятного чувства унижения.

Он скрипнул зубами, но все-таки изобразил воспитанность — глянец-то уже протерся до дыр, а остался один фарс. Внутри бывший бог бурлил от раздражения, вынужденный внимать занудству этой женщины, но внешне оставался непоколебим, как статуя Аполлона. Состроив суровую мину, он усмехнулся и пообещал себе забыть это неприятное посещение как можно скорее.

— Замечательные пророчества! — произнес гость с самодовольным видом. — Но знаете, многоуважаемая Пифия, глупцы склонны доверять пророкам, а мудрецы полагаются только на проверенные факты. Будем знакомы! — тут Даргор церемонно раскланялся и направился к выходу уверенной походкой.

Не успел беглец переступить порог, как позади прозвучал рокочущий голос, заставивший его пошатнуться. Предупреждение догнало его мгновенно:

— Шагнувший прочь от совета приближается к пределу!

Коротко, выразительно и беспощадно. Даргор хмыкнул, распрямил грудь колесом и двинулся дальше широкими шагами, сделав вид, будто вовсе не слышал никакого пророчества. Лицо его оставалось неподвижным, а шаги были стремительны.

— Чушь! Полная ерунда и бессмыслица старой вещуньи! — выругался он на ходу, не заботясь о том, что его услышат.

Посетитель пулей выскочил из храма Аполлона, и мигом очутился на дворе, залитом ослепительным солнцем. Только он начал приходить в себя после бегства из храма, как перед ним вырос кузнец Антифан собственной персоной. Без долгих разговоров он двинул Даргору прямо в правый глаз и объяснил кратко:

— За тетю!

Потерпевший, потирая пострадавший орган, отправился восвояси, злобно бормоча и проклиная судьбу. Глаза его теперь походили на две аппетитные сливы, только цвет одной был багровый. Лицо Даргора тут же стало предметом всеобщего любопытства и сочувственных взглядов случайных встречных. Не обращая внимания на зевак, он направился прямиком в ближайшую рыбную лавку, прикупил пару свеженьких барабуль и тут же использовал их по назначению — приложив их к пострадавшим местам. Барабули сотворили чудо — и спустя всего каких-нибудь четверть часа пострадавший сразу почувствовал долгожданное облегчение, засиял прежним энтузиазмом и нетерпением окунуться в новые авантюры. Тревожные мысли были отправлены сразу же куда подальше, ибо настоящий момент требовал немедленного внимания. Предстояла грандиозная операция против мерзавца Гермеса Трисмегиста, осмелившегося нанести ему чудовищное оскорбление. Внезапно ему в голову пришло блестящее решение: новое амплуа знаменитого странствующего доктора обеспечит доступ в Александрию и облегчит исполнение опасного замысла. Продумав все до мелочей, Даргор удостоверился в гениальности своего плана и немедленно перешел к активным действиям, начав с закупки необходимых принадлежностей. Несколько сотен метров отделяли его от торговой площади, где кишмя кишел народ, слышался многоголосый галдеж, поднималась пыль и раздавались азартные выкрики продавцов. Здесь кипела настоящая ярмарочная суета: торговцы горячо зазывали покупателей, дети носились между лотками, мужчины азартно перебрасывались костями, соревнуясь в везении. Ароматы жареного мяса и пряностей кружили голову, заслоняя туманом гастрономического блаженства. Невозмутимо шествуя среди ярмарочного беспредела, Даргор временами делал остановку у продавцов лекарственных средств, с интересом рассматривая ассортимент. Он успел прикупить бутылочку редчайшего бальзама, горшочек целебной мази от ревматизма и щепотку чудодейственного порошка от бессонницы — полный набор лекаря-мошенника высочайшей квалификации. Покупки бережно уложил в сумку, повесил ее на плечо и задумчиво зашагал дальше, тихо насвистывая незамысловатый мотивчик, подходящий для любого случая. Шагая уверенно вдоль торговых рядов, Даргор внезапно заметил странное скопление любопытствующих граждан, сгрудившихся вокруг какого-то невзрачного деревянного ящика. Его взгляд невольно притянулся к яркой тропической птице с переливающейся сине-зеленой окраской и огромным красивым хвостом, от которого невозможно было оторваться. Рядом суетился невысокий мужчина восточного типа, вероятно, сириец, который громко завлекал публику:

— Люди добрые, смотрите сюда! Эта птица из дальних краев, самая настоящая индийская птица-прорицательница! Спрашивайте ее обо всем, что угодно — она скажет языком богов, а я вам разъясню! Цена вопроса — всего пять оболов!

Кто-то крикнул в толпе:

— Эй, говорливая птица, скажи-ка, что ожидает мою жену?

Павлин озабоченно хлопнул крыльями и солидно закаркал:

— Крак, краааак!

Маленький человек восторженно воскликнул:

— Граждане, сообщаю с уверенностью: птица утверждает, что завтрашний день принесет супруге счастливчика замечательный ужин из рыбы! Правда, она будет вареная, старая и костлявая, но птица заверяет, что любовники супруги съедят ее первыми, а муж получит остаток!

Сообщение вызвало море радостного гогота и одобрительных криков. Маленький торгаш, ощутив вкус славы, бодро призвал следующих клиентов испытать счастье. Даргор заинтересовался зрелищем и долго наблюдал за диковинной птицей, стараясь оставаться незамеченным. После очередной порции предсказаний и очередного взрыва смеха зрители начали расходиться. Павлин, потеряв интерес к происходящему, решил вздремнуть, уткнув клюв в пол. Сириец грустно рассматривал содержимое кошелька, подсчитывая выручку. Покупатель подошел поближе и, хитро улыбнувшись, неожиданно озвучил свое выгодное предложение:

— Хороший человек, а почему бы нам не заключить сделку? Я хотел бы приобрести твою дивную птицу.

Продавец недоверчиво взглянул на незнакомца, прикусив губу:

— Это недешево, уважаемый господин. Птица принадлежит семье богов и способна давать важные советы!

Даргор равнодушно пожал плечами:

— Боги, говоришь? Очень соблазнительно. Сколько просишь за товар?

Сириец назвал сумму, значительно превышавшую стоимость любой обычной птицы. Но покупатель лишь усмехнулся и протянул хозяину серебряную монетку:

— Прими плату, друг мой, и забудь обо всех прошлых пророчествах. С сегодняшнего дня твоя птица предсказывает будущее новому господину!

Сделка состоялась. Великолепный павлин был осмотрен новым хозяином с большой тщательностью, после чего последовало посвящение питомца в грандиозный замысел:

— Послушай-ка, теперь ты мой персональный ассистент в лечении болезней, почтенный друг! — таинственным голосом произнес Даргор, игриво цокнув языком.

Павлин пребывал в полной растерянности, потому выразил свое недоумение коротким, но многозначительным криком: «Крааак!», поглядывая на своего нового хозяина с явным подозрением и неприязнью.

— Когда пациенты начнут приставать с вопросами, — продолжал Даргор, — ты отвечай солидно и достойно: «Крак, крак», дабы внушить веру в твои необыкновенные способности. Людям нравится вера в чудеса, и я намерен воспользоваться этим обстоятельством!

Птица нахохлилась, но, осознав всю серьезность положения, решила воздержаться от открытого протеста.

— Питание у тебя будет отменное, — торжественно пообещал Даргор, пытаясь погладить пугливого павлина. — Но пусть боги Олимпа услышат мои слова: не подведи меня в ответственный момент, не то моя репутация погибнет стремительней, чем флот Клеопатры при Акциуме! — решительно добавил он, сурово сдвинув брови.

Тут Даргор смерил птицу тяжелым взглядом и процедил сквозь зубы:

— Ну а ты отправишься прямиком на кухню, дорогуша, к услугам лучшего повара.

Павлин задумался ровно на долю секунды и моментально упал в глубокий обморок, красноречиво продемонстрировав полное понимание ситуации.

Даргор дождался утра и отправился в гавань, где суда поднимали якоря и выходили в открытое море. К счастью, первый же капитан согласился взять пассажира с питомцем на борт, получив за услугу приличную сумму серебра и большую корзину спелых фиников. Матросы поначалу отнеслись к доктору и его болтливой птице с осторожностью, ожидая от них массы хлопот. Однако вскоре стало понятно, что пассажир ведет себя чрезвычайно благоразумно: держит своего красавца подальше от съестного и корабельных веревок, зато позволяет птице показывать такие изумительные трюки, что команде остается только радоваться и свистеть от восторга. За неделю путешествия команда искренне привязалась к новому члену экипажа и перестала замечать вечное насвистывание Даргора и неизменное карканье птицы. Судно спокойно скользило по тихим водам Средиземного моря, а пассажир дружелюбно болтал с матросами, ненавязчиво собирая сведения о вместимости трюмов и качестве перевозимого груза. Капитан охотно отзывался на расспросы, расхваливая вино и масло так восторженно, будто представлял императорскому двору лучшие образцы эллинской кухни, заметно гордясь своими богатствами и всячески рекламируя продукцию. Тем временем павлин прекрасно развлекал экипаж, распуская пышный хвост и громко выкрикивая «крак-крак», заставляя суровые лица моряков постепенно смягчаться и растягиваться в улыбке. Павлин панически боялся только одного члена команды — корабельного повара. Все началось с того памятного дня, когда любопытство занесло его на камбуз, где он с ужасом обнаружил ощипанные тушки своих собратьев и испытал сильнейшее нравственное потрясение, получив незабываемый жизненный урок. Тот вечер павлин провел, печально вышагивая по палубе, то и дело нервно косясь в сторону кухни, откуда время от времени показывался ненавистный кулинар. Кок, судя по всему, тоже не питал особой симпатии к капризному питомцу. Едва завидев павлина, он азартно хватался за ножи и начинал их яростно точить, отчего птица невольно содрогалась, подозревая самое худшее. Голова господина Даргора целиком была занята гениальными идеями будущей авантюры в Александрии, поэтому тревожные взгляды ассистента оставались вне поля его зрения. Экипаж быстро примирился с существованием пернатого пассажира и перестал обращать внимание на россыпи перьев и прочие доказательства его наличия на борту. Если не считать повара, который морщился всякий раз и угрожающе приговаривал:

— Шлеп-хлуп-плюх! Видимо, пора заняться украшением меню экзотическим блюдом!

К счастью для павлина, мечты повара так и остались мечтами, поскольку судно благополучно вошло в александрийскую гавань еще до наступления ночи. Было уже темно, когда путники спустились на набережную Александрии, освещенную редкими фонарями. В порту было оживленно донельзя: грузчики бегали вприпрыжку, стараясь успеть все сразу, торговцы орали во всю глотку, торгуясь за каждую копейку, трактирщики развешивали фонари, заманивая ароматом жареной рыбы. Прибывший неспешно прошелся по портовым улочкам, перемолвился словцом с капитаном дальнего плавания, выяснил цены на масло и хлеб и заглянул в пару-тройку трактиров, где без устали рубились в карты местные завсегдатаи. Поблуждав еще немного, гражданин направился прямиком в самую оживленную харчевню на набережной и бесцеремонно распахнул дверь. Просторный зал был забит моряками, чьи лица лоснились от жирной еды, а глаза блестели от дешевого вина. Посетители азартно размахивали пальцами, соревнуясь в игре, именуемой «Морра». Грубоватый гигант с золотой серьгой гаркнул:

— Три!

На что тощий человек бойко выставил два пальца:

— Два!

Крики одобрения сотрясли стены харчевни, хотя удача в этой игре подчинялась лишь прихоти слепого случая. Какой-то субъект с лихо выполненной татуировкой дружески хлопнул молодого игрока по плечу:

— Ставь крупнее, приятель! Жизнь коротка, бери свое! Сегодня ты здесь, а завтра — неизвестно где!

Вино бесцеремонно переходило из рук в руки, и игра набирала свежую прыть. Повеселевшая толпа оглушительно орала и азартно делала ставки, надеясь наконец заключить выгодную сделку с капризной Тюхе — той самой богиней удачи, чье расположение в Александрии ценилось дороже папируса и перца, вместе взятых. Даргор оперся о колонну и с ленивым интересом наблюдал за суматохой вокруг игрового стола. «Какие поразительные существа эти люди, — рассуждал он. — Какое поразительное искусство жить одним днем! Мило, черт возьми, но бессмысленно!»

Он окинул зал внимательным, но небрежным взглядом и тут же приметил главаря. Лицо господина мгновенно расплылось в любезной улыбке, и он двинулся навстречу будущей добыче.

— Можно и мне попытать счастья? — с притворной робостью поинтересовался Даргор. — Правда, опыта в этих делах у меня никакого, но чувствую, повезет!

— Почему бы нет? — благодушно отозвался гигант с серьгой в ухе. — Хорошая компания требует щедрых ставок. Присаживайтесь, любезнейший!

Новый игрок небрежно швырнул на стол золотую монету и в три счета оставил здоровяка с пустыми карманами. Матросы сбежались к столу, дивясь фантастическому везению незнакомца.

— Кажется, этот господин владеет искусством чтения мыслей! — завопил рыжеволосый обладатель жиденькой бороденки.

Громила немедленно сдвинул брови и угрожающе навис над столом, упершись в него своими пудовыми кулачищами.

— Кра-а-ак! — внезапно раздалось из-под стола, откуда на толпу смотрело возмущенное лицо павлина, высунувшегося из плетеной корзины.

Зрители дружно загоготали, а новоиспеченный победитель равнодушно пожал плечами:

— Когда деньги сами прыгают в карман, грех их отталкивать! — пояснил он, бросив на стол горсть звенящих монет. — Берите деньги и выпейте за мое здоровье!

Посетители одобрительно зашумели и протянули руки к соблазнительному блеску монет. Но тут как из-под земли вырос хозяин харчевни, ловко прибрал добычу к рукам и с грохотом опустил на стол несколько пузатых кувшинов с вином и тарелку с закуской.

— За чье здоровье будем пить? — гаркнул верзила.

— За мое собственное здоровье! Доктора Даргора, который сегодня прибыл в Александрию в обществе одного весьма болтливого павлина! — растянул губы в широкой улыбке игрок.

Моряки дружно подняли кубки и грянули хором: «За попутный ветер и полное брюхо!»

— Спасибо, — усмехнулся Даргор, — кстати, раз уж мы празднуем мою удачу, не подскажете ли, где в этом городе доктор и его птица могут найти приличное жилье?

Моряки оживленно зашумели и наперебой стали рекомендовать заведения:

— Эй, приятель! — гаркнул один из них. — С твоей птицей самое место к тетке Кальепе! У нее и гостиница своя, и трактир! А харчи — язык проглотишь!

Доктор раскланялся с гостеприимными моряками и бодро зашагал на поиски жилища достопочтенной Кальепы.

К счастью, дом Кальепы находился поблизости, в хорошем районе города. Даргор решительно прошел через ворота и попал в просторный двор, уставленный столами по кругу. Квартиросъемщик присвистнул от удовольствия. Дом оказался настоящей находкой для начинающего врача: расположился он аккурат напротив храма Сераписа, мимо которого горожане ходили непрерывной чередой. «Практика обещает быть прибыльной! — мысленно подсчитывал Даргор, причмокивая. — Место отличное — храм напротив, народу полным-полно. А таверна Кальепы — просто клад! Одни уходят довольными и веселыми, другие — навеселе и больными. Идеально для любого приезжего эскулапа!»

Навстречу выбежала хозяйка. Тетушка Кальепа оказалась женщиной отменного нрава и аппетитной округлости, напоминающей спелый плод тыквы. Однако внутри нее бурлила душа рыночной торговки, способная любую беседу превратить в бойкую распродажу новостей и слухов. Хозяйка гостеприимно встретила гостя вопросом:

— Куда разместить? Наверху светло, внизу шумно, или желаете рядом с кухней с окнами в сад?

— С окнами в сад, — повторил квартиросъемщик, еще раз оглядывая жилище. Тут же вынул из кошелька монеты и вручил бойкой хозяйке. Лицо тетушки Кальепы, успевшей оценить толщину кошелька клиента, озарилось счастливой улыбкой.

Хозяйка мигом препроводила гостя в беседку, утопающую в густой зелени виноградника.

— Скажу кухарке поскорей что-нибудь сварганить! — сообщила Кальепа, хлопнув в ладоши. — Только скажите, господин..?

— Господин Даргор, — уточнил постоялец, гордо приподняв подбородок.

— Рыба или мясо понравится господину Даргору?

— Предпочитаю бараньи мозги и овечий сыр, — объявил Даргор, выразительно причмокнув.

— Мозгов нет, — развела руками хозяйка.

— Совсем нет? — уточнил постоялец.

— Совсем и ничьих! — подтвердила Кальепа.

— Жаркое подавайте, чтоб пожирнее, — распорядился гость. — Учтите, птицы я не ем, поскольку моя собственная весьма чувствительна. От одного вида жареных цыплят закатывает глаза и норовит рухнуть в обморок.

Тут постоялец сорвал мешковину с корзины, и перед хозяйкой предстал сонный, раздраженный павлин.

— Буду иметь в виду, — невозмутимо пообещала тетушка Кальепа и исчезла из виду.

Через минуту-другую из кухни потянуло ароматом жареного мяса, заполнившим весь двор. Даргор уже развалился на широкой скамье, вытянул уставшие ноги и приготовился сладко вздремнуть, как внезапно раздалось требовательное: «Крааак!»

— Опять ты шумишь, ненасытная душа! — раздраженно упрекнул господин павлина, угрожающе приподняв палец. — Кто тебе разрешил отвлекать хозяина от важных размышлений? Ладно, сегодня я тебя прощаю, но завтра будь готов ответить за свое карканье!

Глава 6. Тень над городом

Вершина лицемерия — искренняя ложь.

Незадолго до рассвета Даргор торопливо пробирался к храму Сераписа, опустив капюшон, чтобы скрыть лицо от любопытных глаз. Корзина лениво покачивалась на плече, внутри, нахохлившись, посапывал раздраженный павлин, явно недовольный таким ночным путешествием. Ему отчаянно хотелось распушить хвост и прокричать о своем величии, но предусмотрительный хозяин доходчиво предупредил питомца: откроешь рот — окажешься на столе у Кальепы. Добравшись до храма, Даргор юркнул в спасительную тень колоннады и принялся ждать. Запахи ладана и пчелиного воска неприятно щекотали нос, вынуждая его морщиться.

— Чих-пых! — оглушительно чихнул Даргор. — Будь трижды неладен этот Гермес! — буркнул он себе под нос.

Будто мало было этой пытки запахом, откуда-то изнутри храма донесся назойливый хор голосов, настойчиво повторяющий одно и то же. Минуты тянулись утомительно долго, но, увы, долгожданный Гермес все не появлялся. Тогда Даргор решил прогуляться вокруг храма, чтобы развеять скуку и прочистить мозги. Но судьба решила пошутить — сделав несколько шагов, он врезался лбом в огромную мраморную статую Гермеса, после чего память услужливо подсунула ему целый ворох неприятных воспоминаний, от которых тщетно пытался избавиться долгие столетия. Даргор помрачнел, превратившись в ходячую иллюстрацию загубленных надежд. Все зло в мире виделось ему делом рук одного Гермеса, виноватого во всех неудачах, ставшего автором гениального плана, который отправил Даргора в бесконечные скитания и лишения, постигшие бывшего бога. Он осторожно ощупал бугристый лоб, на котором гордо возвышалась здоровенная шишка. Павлин, испуганно всплеснув крыльями, мигом засунул голову глубоко в солому, твердо решив переждать бурю и не попасть под горячую руку разъяренного и всевластного господина. Его хозяин, почувствовав головокружение, устроился на холодном мраморе, привалившись спиной к статуе. Равнодушная фигура Гермеса смотрела мимо, будто ей дела не было до чужих драм и душевных терзаний. Воспоминания роем набросились на Даргора, тесня друг друга и мешая сосредоточиться. Почесываясь и вздыхая, он заговорил с птицей:

— Эй, крылатый приятель, слушай внимательно, пора тебе услышать правду о своем уважаемом господине…

Павлин осторожно выглянул из-под крыла, изумленно моргая сонными глазами, будто и впрямь понимал каждое слово.

— Так вот, внимай досточтимому хозяину, длинноклювый собеседник, — продолжал Даргор, ощущая, как гордость возвращается к нему вместе с воспоминаниями. — Был когда-то на свете бог, чье имя приводило народы в дрожь. Кто это был, спрашиваешь? Да я и есть тот легендарный бог! Взгляд мой поражал противников быстрее молнии, а голос сотрясал горы и долины. Всякая живность пугливо пряталась, заслышав мои шаги, ибо знала — моя ярость страшна. Да, признаюсь, приходилось пользоваться положением немножечко коварно, играя на слабостях человеческих. Но что поделаешь, если людям приятно чувствовать страх и восхищение одновременно?

Павлин слегка кивнул и задремал, очевидно, потеряв интерес к вдохновенному монологу.

— Ну и номер, — вскипел хозяин. — Совсем совесть потерял! Знаешь ли ты, что раньше меня почитали и страшились, цари дарили мне золото и благовония, тщетно пытаясь заслужить мою благосклонность, народ приносил жертвы. Где теперь эти почести, скажи на милость? Вместо поклонения приходится таскать тебя, тунеядца, по чужим городам да выслушивать твои капризы.

Хозяин нетерпеливо стукнул ладонью по краю корзины, отчего павлин, растеряв остатки сна, издал нечто среднее между криком отчаяния и стоном умирающего лебедя, а потом бухнулся навзничь, изобразив полный и отчаянный обморок. Обессилев от собственного героизма, он беззвучно шевелил клювом, представляя, как кухарка Зефи хватает его за хвост и готовит роскошное блюдо для любимой тетушки Кальепы. Даргор, увлеченный собственным повествованием, ничего не заметил и продолжил свой драматический рассказ:

— Сейчас же кто поверит, что я был главным героем мифов, предметом всеобщего обожания и устрашения? Повсюду хожу, рассуждая, с павлином — ну кто такого воспримет всерьез? Особенно занятно получилось на Олимпе, когда боги заявили, что моих проделок чересчур много, и предложили перейти на хлеб и воду обычного смертного. Короче говоря, потерял я корону, трон и прочие привилегии. Мне осталось лишь скитаться по свету, терпеть постоянные лишения и бесславие. Только спустя сотни лет нашел-таки способ вернуться, воспользовавшись маленькой лазейкой в ткани мироздания. И вот я здесь, в Александрии, чтобы почувствовать вкус жизни, вдохнуть воздух времен и вернуть былое влияние, чтобы доказать, что я бог настоящий, пусть и сильно потертый о столетия.

Даргор самозабвенно рассказывал свою трагическую повесть, абсолютно не подозревая, что рядом лежит без чувств павлин, неподвижный, как мраморная статуя Гермеса.

— Что сказать, — вздохнул господин, — скорее всего, Гермес уже осведомлен о моем прибытии. Старый сводник, знающий всех и вся, обитающий среди простых смертных, обладает удивительной способностью быть в курсе любых секретов. Короче говоря, живет жизнью интригана высшего класса!

Едва упомянутое имя Гермеса вызвало у Даргора внезапный зуд, вспышку гнева и желание схватиться за оружие. От избыточных эмоций он шлепнул себя по колену, отчего павлин, ошалело открыв оба глаза, выпучился на хозяина и громко каркнул, изображая крайнюю степень презрения.

— Ничего, мы еще посмотрим, кто кого переиграет, — процедил хозяин, смерив равнодушным взглядом павлина. — Скоро узнаем, сохранил ли Трисмегист свои навыки манипулятора или состарился настолько, что готов уступить первенство без сражения.

Даргор не привык сдаваться легко. Его цель была проста и однозначна: восстановить репутацию, потерянную столетия назад. Для достижения желаемого он готов был отказаться от любого удовольствия, вплоть до завтрака, обеда и ужина включительно. Живя на смеси магии и дешевого эликсира долголетия, главный специалист по фикциям грезил лишь об одном: найти пропавшие ключи к подлинному бессмертию. Потому что статус бога значил для него больше, чем все сокровища мира. Пусть современные боги ныне редко показывались людям, прячась в дальних уголках Вселенной, — даже такая символическая должность могла утолить болезненное самолюбие экс-божества. Прижав серебряную монету к пульсирующему лбу, Даргор тихо посетовал:

— Послушай, пернатая душонка, понимаешь ли, какой ад прошел твой благородный господин! Последние столетия прошли хуже зубной боли. Противники размножались быстрее мух летом. Единственная радость осталась одна — способность телепортироваться туда-сюда, дары природы не подлежат конфискации. Представь себе, приятель, каково это — две тысячи лет терпеть нападки всяких выскочек науки? Один Кирпичев чего стоит, другой Бесконечин — эти двое придумали такие способы выводить из равновесия даже богов, что Геркулес обзавидовался бы!

Павлин старательно притворился спящим, спрятав голову под крыло, но хвост его дрожал, угрожая развернуться огромным веером.

— Вот видишь, как ты меня ценишь, пустая твоя голова! — упрекнул Даргор, осторожно трогая опухоль на лбу. — Открываю тебе секреты вселенского масштаба, а тебе хоть бы хны!

Потом, расчувствовавшись, поделился главной проблемой:

— А главная беда — в этом треклятом зеркале истины! Прямо скажем, такую штуку создали боги специально, чтобы никто, кроме избранных, не сумел пользоваться знаниями и получать выгоду. Вот где бы разглядеть все тайные уголки Икумейны! Без этого зеркала шансы найти ключи бессмертия примерно равны шансам встретить кентавра на рыночной площади. Уж я бы давно знал, где оно сейчас прячется, если бы не дурацкая привычка зеркал играть в прятки тысячелетиями подряд!

Даргор промокнул платком вспотевший лоб. Воспоминания бодрили, но кинуться в атаку без продуманной стратегии означало устроить себе грандиозный конфуз и провалить миссию. Нужен был план, и желательно приличный, иначе результата никакого не получить. Размышляя, он с досадой бросил:

— Зачем вообще поручать поиск двум таким бестолковым агентам, как Сантьяго и Кляча?! Пользы от них меньше, чем от моего павлина на гладиаторских играх!

Павлин лениво приоткрыл один глаз и беззвучно каркнул, продемонстрировав полное равнодушие. Даргор, вальяжно расположившись на мраморных плитах, провожал взглядом одну за другой гаснущие звезды. День близился неотвратимо, а дела стояли на месте. Размышляя об этом, он незаметно отправился в царство Морфея.

Рассвет лишь только занялся, песнопения стихли, и площадь опустела. Трисмегист вышел из храма и тут же приметил необычное зрелище: посреди площади, развалившись у статуи, мирно похрапывал некий гражданин. Рядом с достоинством дефилировал важный павлин, демонстрируя роскошный хвост. Любопытство перевесило, и Гермес осторожно приблизился, рассматривая заблудившегося визитера. Спящий бог был украшен огромной шишкой на лбу, которая ярко свидетельствовала о последнем столкновении с реальностью. Тихонько посмеиваясь в седую бороду, Гермес извлек несколько монет и аккуратно положил в корзину, негромко пробормотав:

— Благотворительная помощь нуждающимся экс-богам от попечительского фонда Трисмегиста!

Наслаждаясь собственной находчивостью, Трижды Величайший легко зашагал дальше, уверенный, что преподнес правильный урок зазнавшемуся конкуренту.

Когда солнечные лучи начали припекать спину, Даргор пришел в себя и заспешил домой. Одной рукой бесцеремонно сграбастав павлина, он попытался запихнуть его обратно в корзину. Вдруг его взгляд упал на несколько мелких монет, лежащих на дне. Он тут же догадался, кто оказался щедрым благотворителем, и громко выругался, грозно размахивая кулаком перед статуей Гермеса:

— Ага, старый сводник, я тебя узнал! Недаром говорят, руки у тебя длинные, а чувство юмора идиотическое. Придешь еще просить прощения, жалкий обманщик!