Бесплатный фрагмент - Алекса

Тёмная, непроглядная ночь. Кажется, что в такой темноте не то что увидеть — услышать что-то и то невозможно. Алекса бежит, бежит со всех ног, отчаянно стараясь опередить своих преследователей. Они повсюду, их мягкие, тонкие ветви (лапки? щупальца?) гладят её кожу, пытаются схватить, они пронзительно пищат, когда убеждаются, что в очередной раз ничего не получилось. Алекса измучена, сердце вот-вот выскочит из груди, но надо продолжать бежать. Вот-вот вперед появится слабый отблеск рассвета — знак того, что очередной кошмар позади. Кошмары никогда не заканчиваются в темноте, обязательно нужно дождаться, пока во сне наступит рассвет. Алекса пыталась поменять это правило, пыталась разбудить себя раньше, взялась даже всерьёз изучать техники осознанного сновидения. Всё впустую. Пока не увидишь рассвет — не проснёшься, даже и не пытайся.

Но вот (наконец-то!!! сегодня как-то особенно долго!) перед бегущей Алексой появляется быстро светлеющее пятно. Теперь нужно бежать туда, как можно скорее, пока лапки не одержали победу. Правда, это никогда им не удаётся. Много-много раз они почти добивались того, чтобы Алекса остановилась.

Однако рассвет всегда приходит раньше, чем они побеждают.

Алекса просыпается.

***

Когда глаза открыты, ничего страшного произойти уже не может. Не то чтобы Алекса боялась засыпать. С раннего детства преследует её один и тот же кошмар, и с раннего же детства она непонятным для самой себя образом остаётся оптимистичным бойцом, эдаким воином в матроске из любимого мультика. Алекса прирождённый исследователь. Каждый раз, когда кошмар снова приходит к ней, она начинает искать. Она придумывает всё новые и новые способы победить неведомых, отвратительно шуршащих обладателей мягких лапок. Хочет изменить этот проклятый сон. Это же её собственный сон, в конце-то концов! Но пока что ничего не вышло. Что-то Алексе никак не удаётся понять, что-то она не ухватывает, не догоняет в этом сне. Не догоняет. Смешно. Самой бы не попасться.

Так что засыпать Алекса не боится. С четырёх лет ей снится непроглядная темнота, и вот уже четырнадцать лет она не боится засыпать.

Но просыпаться ей всё равно нравится больше.

День сегодня жаркий и ясный, в окно небольшой комнатки, глядящее на восток, забрались солнечные лучи. Алекса позволяет одному из них доползти до своего носа, смешно чихает и выпрыгивает из-под одеяла. Сегодня воскресенье, а значит, будет прогулка с сэнсэем. Сэнсэй — единственный человек из её окружения, с которым можно поговорить. Он почти всегда понимает, что она имеет в виду, и взаправду ей отвечает. Остальные либо отвечают невпопад, либо смотрят на Алексу пустыми глазами и спрашивают, а не смотрела ли она, случаем, вчерашний футбольный матч. Тьфу ты. Однажды Алекса и впрямь посмотрела футбольный матч, и ей даже понравилось. Но разговаривать с людьми всё равно оказалось не о чем. Они не видят того, что видит Алекса. Не видят, что когда футболисты бегают по полю, они двигаются не случайно, а гармонично, как в очень-очень сложном танце. Не понимают, когда Алекса говорит, как здорово было бы описать эту гармонию математически или выразить её каким-то другим способом — например, нарисовать! Ну здорово же! А люди только смотрят и моргают. Мырг, мырг. Мырг, мырг.

Совершенно не о чем поговорить с этими людьми.

Но сэнсэй не такой. Иногда Алексе кажется, что его тоже никто не понимает. А она, Алекса, понимает. С ней можно говорить обо всём — о звёздах, о составе почвы на юге Зимбабве, о мебели, которую можно собрать самостоятельно, о гусеницах. И даже о футболе, хотя Алекса всё равно считает, что футбол — слишком сложный и нерациональный способ выразить математическую гармонию. Лучше бы нарисовали, в самом деле.

Алекса умывается, чистит зубы, корчит себе рожи в зеркале. Вообще-то она довольно симпатичная девчонка — стройная, среднего роста, тёмно-русая, с пронзительно-серыми глазами. Рожи она корчит не оттого, что не нравится себе в зеркале, а оттого, что они смешные. Алекса, как вы уже догадались, любит смешное. А поскольку люди редко говорят или делают что-то по-настоящему смешное, Алексе часто приходится смешить себя самостоятельно. Но она не жалуется. Алекса вообще никогда не жалуется — не потому что в голову не приходило, а потому что попробовала и не нашла в этом ничего интересного. Хотя этим утром, когда Алекса корчит очередную рожу, ей приходит на ум, что жаловаться может быть довольно-таки забавно. Надо будет попробовать ещё разок, по-другому. Ну, разумеется, тогда, когда случится что-то не очень хорошее. А оно ведь случается не слишком часто.

Напевая нечто маловразумительное, Алекса одевается и начинает придумывать завтрак. Она придумывает завтрак каждое утро, этому её научил сэнсэй. Сэнсэй говорит: очень важно, как начинается твоё утро. Люди вокруг Алексы говорят: как встретишь Новый год, так его и проведёшь, но при этом совершенно не замечают, что сами могут как-то влиять на это «встретишь». И потом, зачем ждать целый год, если каждое утро начинается новый день!

Алекса решает: сегодня на завтрак будут сырники с тёмным шоколадом. У неё нет ни сырников, ни шоколада, но это её совершенно не смущает. Продолжая напевать, Алекса скатывается по лестнице и выходит из подъезда, жмурясь от яркого солнца. Сырники продаются в магазине на углу, а самый лучший тёмный шоколад есть у Даника, Даник живёт в десяти минутах ходьбы. Сейчас будет утренняя зарядка! Алекса пускается бегом. Она бежит, бежит, бежит, с каждой секундой ощущая, как этот утренний бег вытесняет, побеждает, выгоняет тот, другой бег, из ночного кошмара. Бежит, бежит и бежит, пока не оказывается перед дверью Даника. Алексе немного жаль, что дверь Даника образовалась перед нею так быстро. Она бы ещё побегала. Но что есть, то есть. Ничего, ведь сегодня будет прогулка, а сэнсэй любит гулять долго и неспешно.

Даник тоже занимается у сэнсэя. Всего у него занимается шесть человек: Мария Павловна, Вера Сократовна, Вадим, Петруша, Даник и Алекса. Их крохотное сообщество нигде толком не зарегистрировано, не рекламируется, не собирает толпы восхищённых последователей и, уж конечно, не занимается ничем незаконным. Сэнсэй говорит, что не любит много шума и суеты, а постигать Учение всё равно нужно, пусть даже ты и живёшь в огромном городе, а не в далёком тибетском монастыре. Учение — это какая-то разновидность дзен-буддизма, Алекса ничего не понимает во всех этих классификациях, выучила их один раз, чтобы сдать экзамен по обществознанию, но они как были, так и остались для неё пустыми, звонкими словами. Главное, что она знает, — сэнсэй настоящий человек, который живёт самой что ни на есть настоящей жизнью и хочет, чтобы другие люди, если они того желают, тоже жили по-настоящему.

Даник живёт в просторном двухэтажном таунхаусе через две улицы от огромной многоэтажки, где живёт Алекса. Когда она нажимает на кнопку звонка, где-то в середине дома раздаётся мелодичный перезвон колоколов: динннн! донннн! донннннн! Через три минуты (Даник не очень торопливый человек) в окне первого этажа недалеко от входной двери появляется очень, очень растрёпанная голова в карикатурно крупных очках, за которыми мигают светло-голубые глаза. Данику всего двенадцать лет, он самый младший ученик сэнсэя, пришёл учиться год назад. В своей школе он считался вундеркиндом и помирал от скуки, время от времени возобновляя поиски кого-то, кто бы не считал его восьмым чудом света. Так Даник и нашёл сэнсэя. Сэнсэй отнёсся к Данику спокойно, как ко всем остальным ученикам, и за это Даник готов был следовать за ним хоть на край света. Впрочем, на край света не пришлось. Родители Даника были таком восторге: их сын наконец-то перестал донимать их хмурыми философскими разговорами! Они даже пытались заплатить сэнсэю за «обучение сына мудрости Востока». Деловые люди, что с них возьмёшь. Сэнсэй тогда сурово ответил, что лично для него распространение Учения работой не является, и деньги он за это не берёт, а работает тренером в йога-студии. Это, кстати говоря, чистая правда. Однажды Алекса даже в этой самой йога-студии была. Смотрела, как сэнсэй тренирует других людей, целую кучу — десять или пятнадцать человек. Никого из их «великолепной шестёрки», как Алекса иронично именовала учеников сэнсэя, среди этой кучи не обнаружилось. Никакой разницы в поведении сэнсэя во время занятия йогой и во время обучения шестёрки не обнаружилось тоже. Когда Алекса об этом сказала, сэнсэй расхохотался и сказал, что она абсолютно права и что надо же как-то объяснять другим людям, чем и зачем он занимается в этом городе. Потому что другие люди, сказал он, смотрят на вещи иначе, чем они с Алексой. Алекса успокоилась и с тех пор старается иногда смотреть на вещи иначе. Может быть, тогда удастся лучше понять, почему люди делают то или другое, думает она.

Голубые глаза Даника растерянно смотрят на Алексу.

— Ты чего? — спрашивает он. — До совместных занятий ещё целых два дня, я медитирую на звук «ом», почти побил свой личный рекорд, а ты в дверь трезвонишь.

Личный рекорд Даника в медитации на звук «ом» составлял, насколько помнилось Алексе, четыре часа пятьдесят семь минут. Во сколько же он встал этим прекрасным солнечным утром?…

— Даник, — виновато говорит Алекса. — Прости, я не знала, что ты с утра медитируешь. Я шоколада хотела попросить, к завтраку.

— Шоколада? — радостно уточняет Даник. Растрёпанная шевелюра скрывается в оконном проёме, а через пару секунд Даник высовывается из входной двери. — Заходи! Заходи!

Почему-то Даник очень любит, когда к нему приходят за шоколадом. Тёмный шоколад — это бизнес его родителей, они занимались этим ещё до его рождения. Может быть, проносится в голове у Алексы, Даник считает шоколад кем-то вроде старшего брата или сестры? Тогде неудивительно, что ему так нравится, когда кто-то собирается забрать часть шоколада на съедение, думает Алекса и слегка улыбается своим мыслям. Она этого не видит, но прямо сейчас, озарённая утренним солнцем, с лёгкой улыбкой на губах, она прекрасна. Во всяком случае, так считает Даник, который медлит не меньше пяти с половиной секунд, прежде чем опомниться и отправиться за шоколадом.

— Вот! — гордо произносит он, водружая шоколад на садовый столик, занимающий чуть ли не половину их крыльца. Судя по звуку, который производит сгружаемый шоколад, весу в нём килограмма два.

— Даник!!! — восклицает Алекса.

— Много, да? — привычно вздыхает Даник, поправляя огромные очки, и бросает на Алексу умоляющий взгляд. — Ну пожалуйста, Лексик, возьми, пожалуйста! Это опытные образцы. Там их ещё килограммов пять в кладовке. Не могу больше на это смотреть. И нюхать больше не могу. Весь дом пропах шоколадом.

Алексе кажется, что нет ничего прекраснее дома, пропахшего шоколадом. Тем более такого, как у Даника, — огромного, уютного, с увлечёнными интеллигентными родителями и дружелюбными соседями. Но Алекса признаёт право Даника иметь собственную точку зрения на шоколадный вопрос. В конце концов, у каждого своё страдание в этом мире. У Даника вот — избыток шоколада. У неё, Алексы… Она решительно встряхивает головой, отгоняя грустные мысли, улыбается Данику.

— Ладно уж. Возьму твой дурацкий шоколад. Отнесу сэнсэю немножко.

— Сэнсэй любит молочный, — лицо Даника озаряет лукавая улыбка. Он немедленно убегает и возвращается со здоровенной коробкой. — От нас обоих! А?

В такие минуты Алекса сожалеет о том, что не знает никаких интересных взрослых слов, чтобы убедительно характеризовать Даниковы хитрость и изворотливость. Она глубоко убеждена, что такие слова существуют, они даже почти вертятся у неё на языке… но до разума, увы, никогда не доходят. Унылое воспитание! Лучше бы она была как Вера Сократовна. Веру Сократовну нежно обожают все члены «великолепной шестёрки». В сложных жизненных ситуациях она споообна извергать сложносочинённые ругательства на трёх или четырёх языках, которые не то что повторить — осмыслить в процессе не представляется возможным. В такие моменты сэнсэй обычно говорит, что Вера Сократовна ближе всех остальных учеников подошла к просветлению, и тихо, но очень заразительно смеётся. Если бы лошади могли ржать совсем-совсем тихо, они ржали бы в точности так, как смеётся сэнсэй.

Алексе очень нравится, когда он смеётся.

— Даник, — говорит она с улыбкой в голосе. — Ты хоть тележку мне дай, что ли. Или рюкзак. Как я обратно-то побегу?

***

Дома Алекса разбирает рюкзак: огромная гора шоколадных плиток, брусочков и конфет стыдливо пытаются прикрыться двумя сырниками в бумажном пакетике. Налицо явный дисбаланс и отсутствие гармонии. Алекса качает головой, некоторое время почёсывает в затылке, глядя на груду шоколада, потом быстро выуживает оттуда две крошечные плитки в невзрачных обёртках без картинок и надписей, укладывает всё остальное в шкафчик. Ничего, на общем собрании быстро съедят, думает Алекса. Правда, ей тут же приходит в голову, что на общее собрание Даник, разумеется, притащит ещё шоколада из своей бесконечной кладовки. Алекса тяжело вздыхает и прикидывает, не надо ли ей поискать какой-нибудь детский дом или больницу для сбыта шоколадных излишков. Придя к выводу, что шкафчик пока не лопнул и от стены не отвалился, а значит, и серьёзной проблемы пока нет, она с облегчением вздыхает и начинает варить кофе.

К десяти часам утра завтрак съеден, голова у Алексы уже совсем ясная, время начинать упражнения. Алекса делает разминку, несколько поз из самой обычной йоги, каждая не больше двух-трёх минут, а затем приступает к практике «вспомни вчерашний день». Через десять минут на листе бумаги полно мелких рисунков чёрной ручкой с подписями вроде «Ходила в магазин, искала подходящие кеды. Не нашла» или «Поняла, что такое категория числа». Затем Алекса рисует вокруг этих картинок цветные рамки и некоторое время рассматривает полученный результат. Делает несколько записей в толстой тетради, на обложке которой старательно выведен иероглиф «дао». Вздыхает, хмурится. Что-то в записях её не устраивает, но она пока до конца не понимает, что именно. Это нормально. Сэнсэй всегда говорит, что всё и сразу понимаешь только если вещь очень-очень простая или если ты сам очень-очень простой и мыслишь очень примитивно. Потом он лукаво улыбается и говорит: «Хотя мне кажется, что простых вещей, в сущности, на свете не бывает».

Потом Алекса немного медитирует. На звук «ом» она уже медитировала всю прошлую неделю, он у неё в печёнках сидит. Так что она медитирует на Hallelujah Леонарда Коэна. Всего час, иначе не успеть к сэнсэю. Во время медитации Алекса танцует с закрытыми глазами, как всегда. Сэнсэй говорит, что все ученики разные и медитировать должны каждый по-своему, собственным уникальным образом. Вот Даник, например, обожает классические медитации — настолько, что иногда Алексе кажется, что он так и родился в позе лотоса, как маленький тибетский монах. Алекса хихикает всякий раз, когда представляет себе крохотного лысого Даника с его пронзительным голубым взглядом в шафрановых пелёнках и в позе лотоса. Но самой Алексе, хотя она садится в лотос без труда, больше нравятся динамические медитации. В крайнем случае она готова медитировать лёжа под звуки гонга. Но не сидя же!

Алекса мельком смотрит на часы: выходить через десять минут, она ещё успеет пообщаться с Фикусом. На самом деле она не знает, что это за растение. Однажды, ещё в детстве, Алекса шла поздней осенью мимо ближайшей помойки и увидела большой горшок, а в горшке нечто полузасохшее, покрытое унылыми жёлто-зелёными листьями. Алексе стало жалко обитателя горшка, и с тех пор жёлто-зелёное нечто поселилось у неё дома на правах домашнего питомца и зовётся Фикусом. Сэнсэй только головой покачал и улыбнулся, когда открыл Алексе дверь в тот день и увидел её в обнимку с огромным цветочным горшком. Их совместными заботами фикус быстро сделался нормального насыщенно-зелёного цвета и даже цвёл небольшими белыми цветочками, но Алекса так и не собралась выяснить, как его зовут на самом деле. Какая, в сущности, разница? Фикус — тоже отличное имя.

В последний раз Фикуса поливали где-то неделю назад, так что Алекса поливает его ещё разок. Несколько раз прыскает на листья удобрением из баллончика. Включает для Фикуса его персональную фитолампу. Потом желает ему хорошего дня и выходит из дома.

***

Ехать до сэнсэя довольно долго, он живёт за городом, в симпатичном небольшом коттеджном посёлочке, немного напоминающем американский пригород из остросюжетных голливудских фильмов. Алекса уже могла бы водить машину, и у неё даже есть свеженькие права, но нет острого желания делать это каждый день. Поэтому пока что Алекса не думает всерьёз о машине и ездит к сэнсэю на электричке, а от вокзала до посёлка идёт пешком, как все нормальные люди, у которых достаточно времени, чтобы фланировать. Алексе нравится это слово: фла-ни-ро-вать! Она сидит в электричке, смотрит в окно на пробегающие мимо дома и деревья и перекатывает это слово в голове то так, то эдак. Но вот, наконец, электричка останавливается, Алекса выбирается наружу и топает… то есть фланирует в нужном направлении. Добравшись до ворот посёлка, Алекса здоровается с охранниками — они давно знают и её, и других членов «великолепной шестёрки» в лицо и по именам — и смотрит на дом сэнсэя. В солнечную погоду его иногда видно сразу — он сидит на открытой террасе, на втором этаже дома, и читает книгу либо медитирует. Но сегодня сэнсэя на террасе не видно. Зато там стоит столик и лежат два пёстрых бинбэга. Сэнсэй любит разнообразие, поэтому у него в доме часто можно увидеть разноцветные вещи. Иногда Алекса удивляется, как это ему удаётся сохранять сосредоточенность при таких пёстрых обстоятельствах. Но, определённо, как-то это у него получается. Наверно, такой уж он человек.

Она находит сэнсэя на асфальтовом пятачке перед дверями гаража. Он сидит в самом обычном складном кресле, в руках у него что-то подозрительно напоминающее стакан с коктейлем, глаза закрыты. Двери распахнуты, из гаража доносится какая-то музыка. Алекса ничего не понимает в музыке, сэнсэй говорит, что у неё пока что не развилась в этой области дифференцированность. Что это такое, она тоже до конца не понимает, но знает, что однажды музыка перестанет быть непонятной и одинаковой, превратится в целый ворох самых разных штуковин, и она, Алекса, будет эти штуковины распознавать и раскладывать у себя в голове по кучкам, а ещё штуковины и кучки будут всякими разными способами связаны между собой. Алекса уже видела такое много раз, когда училась в школе. Сэнсэй помогал ей разбирать по кучкам штуковины из математики, биологии, химии, физики. Он называет это «умением читать». Хотя, конечно, это не очень-то похоже на умение читать. Может, он так шутит?

— Лекса, — ласково говорит сэнсэй и улыбается. Улыбка освещает его лицо мягким светом, как фонарь из Нарнии. Алекса читала эту сказку в детстве. Глаза у него всё ещё закрыты, но даже так он всегда знает, кто именно из учеников к нему приближается. — Как ты?

Алекса тоже улыбается.

— Попой двигаю кусты! Сны становятся всё тревожнее. Самочувствие и сосредоточенность не изменились. Даник прислал вам… ффффух!… немного шоколадика, — Алекса с облегчением сбрасывает на крыльцо небольшой рюкзак. — Молочный, как вы любите.

Сэнсэй открывает глаза, чтобы тут же снова зажмуриться от удовольствия.

— Молочный! Из тестовых запасов?

— Так точно, — вздыхает Алекса. — Мне кажется, Даник боится, что шоколад скоро вытеснит его из дома. Хочет избавиться от соперника раньше, чем тот наберёт силу.

— Иногда так оно и бывает, — задумчиво кивает сэнсэй. — А бывает, что и нет.

Как всегда, до конца непонятно, о чём сэнсэй это сказал. О том, что иногда шоколад вытесняет из дому людей? О том, что люди наносят упреждающие удары по соперникам? О том, что люди боятся быть вытесненными? Или обо всём этом сразу?

В этом месте, в принципе, уже можно принимать позу лотоса на тёплом асфальте (сэнсэй предпочитает более-менее классические формы медитации) и начинать размышления. Но Алекса, разумеется, этого не делает. Кто будет размышлять, когда пришёл навестить лучшего друга? Алекса помечает для себя в небольшом блокноте: Даник и шоколад, размышления во время визита к другу. Маленькие коаны, на которых можно будет сосредоточиться в ближайшее время. Это, конечно, не настоящие буддийские загадки, но для тренировки ума оно даже и хорошо.

Сэнсэй поднимается из своего кресла, аккуратно ставит стакан с коктейлем на подлокотник.

— Мохито, — поясняет он. — Безалкогольный. Мятой пахнет. И красивый. Люблю разглядывать. Хочешь?

— Н-нет, — после некоторого раздумья отвечает Алекса. — Лучше чайку!

Чай у сэнсэя восхитительный. Кому нужно какое-то там мохито, пусть даже и очень красивое, когда есть такой чай? Пока они поднимаются на террасу, Алекса помечает в блокнотике: поразмыслить над тем, как сэнсэю удаётся разглядывать мохито с закрытыми глазами. На террасе она осторожно опускается в одно из пёстрых сооружений у садового столика, в который раз поражаясь тому, как сэнсэй умудряется садиться на эти штуки быстро, плавно и контролируемо, а не плюхаться, как мешок с мукой. Алекса смутно догадывается, что эта его способность как-то связана с тем, что сэнсэй может свободно выполнить три-четыре полных приседания на любой ноге, но додумывать эту мысль нет необходимости, и она сосредоточивается на чайной церемонии. В доме сэнсэя чай пьют в сосредоточенном молчании, изредка обмениваясь улыбками и невербальными выражениями удовольствия. Минут пятнадцать они посвящают этому занятию. Жизнь должна состоять преимущественно из занятий приятных и помогающих сосредоточиться, говорит сэнсэй. Тогда ты всегда в контакте с собой и готов к неожиданностям. В том числе и неприятным.

— Пойдём прогуляемся? — предлагает сэнсэй.

Рука об руку они прохаживаются по посёлку. На сэнсэе сегодня пёстрый халат, разрисованный диковинными зверями и птицами. На Алексе голубые джинсы и голубая толстовка, на которой изображены пухлые весёлые облака. Алекса не очень любит привлекать внимание, хотя иногда, конечно, этого всё равно не избежать. Но, к счастью, когда они прогуливаются с сэнсэем, все встречные прохожие обычно рассматривают сэнсэя. Ну хотя бы потому, что этот самый халат с диковинными созданиями для него самая обычная домашняя одежда.

— Расскажи про сны, — просит сэнсэй.

Алекса принимается рассказывать. Она старается не упустить ни единой детали, ни одного ощущения. Она, Алекса, бежит изо всех сил. Сердце вот-вот выскочит из груди. Мягкое нечто (лапки? крылья? щупальца?) прикасается к её телу, пытается обвить, остановить, затормозить. И обязательно должен прийти рассвет, чтобы проснуться. Всё как обычно. Сэнсэй знает этот сон, наверно, уже наизусть. И всё равно всякий раз выслушивает Алексу с очень серьёзным видом и полным вниманием.

Алекса благодарна ему за это. Ей самой эти сны уже надоели дальше некуда. Хотя бы кому-то интересно, что она производит своим рехнувшимся мозгом чуть ли не каждую ночь.

— Сэнсэй, — тихонько говорит Алекса. — Почему они всё время повторяются?

— Кто-то хочет тебе что-то сказать, — задумчиво, почти вопросительно произносит сэнсэй. — Или не тебе. Или не сказать, а сделать.

— А мы можем узнать, кто это? Или что именно он хочет сделать?

— Лекса, — сэнсэй смотрит на неё с внезапной решительностью во взгляде, совершенно ему не свойственной. — Я думаю, мы можем. Только это будет опасно.

Опасно? Это слово тоже абсолютно не похоже на то, что он обычно говорит. Как правило, сенсэй настроен настолько мирно, что на него иногда даже бабочки садятся.

— Когда твои сны стали более тревожными? — спрашивает он. — Недели две назад?

— Да. Две или две с половиной.

— Всё совпадает, — тихо говорит сэнсэй. Именно тогда пропала четвёртая тетрадь.

Четвёртая тетрадь — это заключительная часть какого-то супер-пупер важного текста, связанного с Учением. Хранится у сэнсэя дома. Насколько Алексе помнится — хранится в сейфе. Надёжном таком. Очень, очень надёжном.

Внезапно Алексе становится холодно.

— Это тоже опасно? — спрашивает она немного севшим голосом.

— Не совсем, — отвечает сэнсэй. — Это необычно. И… неправильно. Кто-то забрал тетрадь, хотя мог просто попросить дать её почитать. Мы не делаем тайны из наших священных текстов, тем более что священные они только по документам — помнишь, как нами заинтересовалась администрация?

Это Алекса помнит. Была какая-то дурацкая история, когда сэнсэй получил очень вежливое уведомление от администрации посёлка. Мол, каждую неделю к вам приезжают какие-то странные люди, и вы вместе делаете какие-то странные вещи. Не будете ли вы так добры объясниться, и так далее, и тому подобное. Сэнсэй тогда ещё шутил, что люди не верят в магию, но склонны пугаться и считать служителями Сатаны любых людей, которые проводят рядом с ними незнакомые ритуалы. Даже если они читают нараспев «Как привести дела в порядок» Дэвида Аллена. В результате он куда-то поехал на целый день и вернулся с какой-то официальной бумагой, которую показал администрации. Администрацию эта бумага полностью устроила, и «великолепная шестёрка» продолжила заниматься своими делами. Стало быть, сэнсэй всё же зарегистрировал что-то вроде секты, предположила Алекса. Со священными текстами. Но мало ли вокруг священных текстов? Да их в районной библиотеке пруд пруди, за всю жизнь не перечитаешь. Особенно если читать не так обычно, а вдумчиво. Алекса сама видела.

— Вариантов остаётся не так много, — продолжает сэнсэй. — Либо они ошиблись, и сейчас тетрадь валяется где-то в мусорном баке… либо они знают об этих тетрадях что-то, чего не знаем мы.

— Но сэнсэй, — удивлённо говорит Алекса, — эти тетради — это же ваши собственные размышления на бумаге. Что-то вроде конспектов того, что происходит в голове, вы же сами говорили.

— Совершенно верно, — задумчиво произносит сэнсэй. — В этом-то всё и дело.

— И мои кошмары имеют к этому какое-то отношение?

— Мне кажется, да. Я предположил, что кто-то пытается завладеть твоим сознанием. Когда ты спишь, подобраться к твоему сознанию легче.

— Но даже если бы они завладели моим сознанием, это ничего бы им не дало, — удивлённо говорит Алекса. — Я ведь не имею доступа к сейфу.

Сэнсэй ласково треплет Алексу по голове.

— Да ты ж мой бесстрашный Лексус, — улыбается он. — Ни ужаса, ни обиды, одно только любопытство. Какие боги помогли мне вырастить тебя такой?

— Сама выросла, — отмахивается Алекса. Ей гораздо интересней, зачем неведомые щупальца пытаются до неё добраться. Особенно теперь, когда одна из тетрадей уже похищена.

— Я не знаю, как именно связаны эти две вещи, — объясняет сэнсэй. — Но нутром чую: какая-то связь здесь точно имеется. Когда два процесса хотя бы один раз согласованно изменяют свой статус, это уже выглядит подозрительно. А тут целых два совпадения.

— Два?

— Когда ты начала видеть свои кошмары… ты была ещё совсем маленькой, и мы с тобой жили вместе, в одном доме.

— Ну да, — с некоторым недоумением соглашается Алекса. Ей непонятно, зачем сэнсэй вспоминает такие очевидные вещи. Сэнсэй воспитывал Алексу с трёх лет, с тех пор, как встретил её в детском доме. Своих биологических родителей Алекса не знает. До шестнадцати лет она жила у него дома, сначала в небольшой городской квартирке, а потом здесь, в доме, похожем на жилище персонажа из какого-нибудь голливудского фильма. В шестнадцать Алекса сказала, что хочет пожить самостоятельно, и переехала из уютного коттеджного посёлка в большой город. С тех пор она только навещает сэнсэя — но зато прилежно делает это каждую неделю, и их разговоры сделались ещё интереснее, хотя раньше Алексе казалось, что интереснее они уже стать не могут.

— Примерно в тот период я и начал записывать свои размышления. Мне было около тридцати пяти лет, я долго изучал различные течения дзен-буддизма, много над этим размышлял. И в какой-то момент я начал писать. Исписал четыре толстых тетради за полгода. Ощущения были очень странные — как будто записываю то, что мне рассказывают внутри моей же собственной головы. Желание записывать было очень настойчивым — как голод или жажда. И как только закончил четвёртую тетрадь, рассказ в моей голове тоже закончился.

— Если предположить, что это как-то связано, тогда эти, со щупальцами, хотели добраться до вас через меня. До вас и до рассказа в вашей голове.

— Вот и я так подумал, — кивает сэнсэй. — И то, и другое как-то связано с содержанием четырёх тетрадей. И у меня есть предчувствие, что мы скоро узнаем, как именно.

***

Алекса возвращается домой со странным ощущением, как будто что-то твёрдое и лёгкое поселилось в груди, рядом с сердцем. Она спрашивает себя, не страх ли это. Алекса нечасто боится, но страх распознавать умеет. Нет, это не он. От страха ноет в груди, дрожат конечности и лицо становится каким-то жалобным, как будто вот-вот заплачешь. А это чувство распирает изнутри, слегка кружит голову, и Алекса как будто немного утрачивает способность ориентироваться в пространстве. Больше похоже на тревогу. Ангст, иронически произносит про себя Алекса. Тотальный ужас перед неизвестностью и непредсказуемостью бытия. Не хватало ещё сейчас на всю электричку начать рассуждать вслух об экзистенциальной разнице между страхом и тревогой.

Тут уже Алекса со всей очевидностью осознаёт, насколько сильно она встревожена. А ну-ка, глубокий вдооооооох. Раз, два, три, четыре. Задержать дыхание. Раз, два, три, четыре, пять. Выыыыыдох. Раз, два, три, четыре, пять, шесть. Вдоооооох. Алекса дышит и пытается понять, откуда взялось столько тревоги. Сэнсэю, судя по всему, ничто напрямую не угрожает. Иначе что-то плохое уже произошло бы. Эти прекрасные люди выкрали четвёртую тетрадь из его дома. Из очень хорошего сейфа. Если бы они хотели что-то сделать с сэнсэем, то сделали бы, отчётливо понимает Алекса и усиленно продолжает дышать. Прекрасные люди… почему она вообще решила, что это люди? Мы же не в романе про воинов-ниндзя и не в фантастической саге вроде «Стартрека». В реальном мире никакие люди не могут провернуть такой фокус — во всяком случае, без «казачка». Должен быть кто-то в окружении сэнсэя, кто помог нашим героям добраться до тетради. Кстати, почему они забрали только четвёртую? Чем-то отличается от остальных? Но чем? Кто из окружения сэнсэя и почему им помог? Люди ли это? Может, это вообще инопланетяне. Бррррр, Алекса, возьми себя в руки, ты рассуждаешь, как в первом классе. Сначала проверь самые вероятные гипотезы, а потом уже ныряй в океан своей бурной фантазии. Алекса усмехается, дышать становится легче. Выходя из электрички, она уже чувствует себя почти как обычно.

Только руки у неё по-прежнему ужасно мёрзнут, и она зябко прячет их в рукавах толстовки.

Дома Алекса садится у окна, рассеянно обозревает окрестности и, хрустя огромным розовым яблоком, ещё раз обдумывает рассказ сэнсэя. Итак, кто-то похитил четвёртую тетрадь. Почему четвёртую? Будут ли ещё похищения? Скорее всего, нет. Любое вменяемое разумное существо в этой вселенной забрало бы всё содержимое сейфа, если бы интересовалось всеми четырьмя тетрадями. Значит, в четвёртой тетради содержится что-то, что нужно похитителю. Либо похититель просто не хочет, чтобы оно оставалось в чужих руках. Сэнсэй говорил, что записи в тетрадях делал в состоянии потока, которое прекратилось к моменту завершения четвёртой тетради. Допустим, он случайно настроился на какой-то канал передачи информации, поймал чужую волну. Не будем пока фантазировать о том, каким способом это произошло. Есть многое на свете, и так далее. В общем, сэнсэй на что-то настроился и зафиксировал в четвёртой тетради некую ценную информацию. Или её часть. Сам о том не подозревая. Возможно, таинственную передачу оборвали так резко именно из-за того, что кто-то на том конце догадался о существовании, так сказать, приёмника. Возможно, они догадались также, что сэнсэй сам не понял, что за информация оказалась в его руках. Как догадались? Вероятнее всего — потому что он никак этой информацией не воспользовался. А значит, речь уж точно не идёт о постулатах, задачках и всяких там технических приёмах Учения.

Почему не выкрали тетрадь сразу? Допустим, не знали, где она находится. Или искали способ выкрасть. Но вероятнее, конечно, что искали саму тетрадь. Потому что искали долго. Прочёсывали вселенную.

На этом месте мыслительного процесса Алекса поёживается от очередного приступа дрожи, на сей раз от масштабов представившейся ей картины. И идёт заваривать чай. Забавно, думает она, насыпая заварку в чайник. Никогда не мечтала оказаться героиней такой масштабной истории. Вообще не мечтала оказаться героиней, чего уж там. В отличие от того же Даника, вечной жертвы неутолимых научных амбиций (конкуренция с шоколадом частенько давала о себе знать), Алекса никогда не стремилась ничего ни у кого выигрывать. Ей становилось нехорошо, когда те или иные ресурсы были ограничены, и вставал вопрос о том, чтобы отвоевать что-то у других. Какое-нибудь первое место, золотая медаль, красный диплом… Алекса всегда участвовала во всём честно и вдумчиво, старалась как могла, но вот амбиций была лишена начисто. Если уж на то пошло, ей всегда куда больше нравилось проигрывать. Во-первых, люди вокруг радуются, что выиграли. Во-вторых, потом интересно обдумывать свой проигрыш и представлять, что можно было бы сделать по-другому. А в следующий раз попробовать действительно сделать по-другому. Учиться Алексе нравилось.

Как-то раз она с некоторым трепетом призналась сэнсэю, что не испытывает никакой особой радости от побед. Наоборот, даже жалко, что победы иногда достаются ей, в то время как другим людям они нравятся куда больше. Как-то несправедливо. Сэнсэй тогда ласково потрепал Алексу по голове — в точности как сегодня, когда они пили чай на террасе. И сказал что-то вроде того, что пусть она не переживает насчёт побед — не ей решать, кому они достаются. А если она, Алекса, вдруг заметит, что кто-то ещё сильно переживает насчёт её побед, то пусть она сразу же расскажет ему, сэнсэю. Он, сэнсэй, гарантирует, что в этом случае переживания прекратятся практически мгновенно. Приблизительно через такой промежуток времени, какой потребуется сэнсэю, чтобы добраться до дома этого человека.

Алекса понимающе покивала и, конечно же, ни про кого рассказывать сэнсэю не стала. Сэнсэй — человек просветлённый и знающий, но всем известно, что ученики — это его слабое место. Вся «великолепная шестёрка» до сих пор с благоговением и некоторой опаской вспоминает историю о том, как у Марии Павловны приключился неудачный ухажёр. Мария Павловна была — да и сейчас есть — женщина очень и очень привлекательная, поэтому ухажёров у неё всегда было множество. (Во всяком случае, до тех пор, пока она не начала чуть ли не со слезами на глазах умолять сэнсэя избавить её от этой напасти. Сэнсэй немного поразмыслил, потом показал Марии Павловне практику создания социальной невидимости, и всё у неё сразу стало хорошо). Эпизод с неудачным ухажёром, понятное дело, случился до этого. Как и обычно в жизни Марии Павловны, ухажёр был красивый и талантливый, а вот тактом и деликатностью оказался обделён. Получив от дамы сердца разъяснения на предмет того, что она на данный момент намерена полностью посвятить себя изучению духовных практик и заводить отношения с мужчиной не планирует, ухажёр перешёл в лобовую атаку и принялся Марию Павловну повсюду преследовать. Сэнсэй, будучи оповещён об этом к концу второй недели преследований, пришёл в большое волнение, а утром следующего дня ухажёр Марии Павловны попросту исчез. Как сквозь землю провалился. Алекса лично допрашивала сэнсэя с пристрастием, но тот делал большие голубые глаза (прямо как у Даника) и клялся, что к исчезновению несчастного молодого человека ни малейшего отношения не имеет. Что и каким образом проделал сэнсэй, никто так и не узнал, но информацию о себе с тех пор ученики сообщали сэнсэю очень осторожно и дозированно. Мало ли что.