Бесплатный фрагмент - Абсурд без границ

Литературный клуб «ХОРРОРСКОП» представляет

Абсурд без границ (антология бизарро, вирда и абсурдистского хоррора)

редакторы Олег Наташкин, Каспар Шлихт

Все права защищены. Только для частного использования. Коммерческое и некоммерческое воспроизведение (копирование, тиражирование, распространение, сдача в прокат, переработка, использование идей и персонажей, публичное исполнение, передача в эфир, сообщение для всеобщего сведения по кабелю, доведение до всеобщего сведения в сети Интернет) без разрешения правообладателя запрещены.

© Авторы, текст, 2023

© Олег Наташкин, составление, 2023

© Каспар Шлихт, составление, 2023

© Pixabay, иллюстрация для обложки, 2023

Компьютерная вёрстка Горан Лумо

Корректоры Каспар Шлихт, Горан Лумо

Олег Наташкин
ЗАКЛЯТИЕ СТРАХОМ

(ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ)

О, стращайте, страхачи!

О, страшите, страхачи!

Что страшатся страхами, что страшинствуют страхально,

О, страшите устрахально!

О, страшилищ надстрахальных — страх устрашных страхачей!

О, исстрашься расстрахально, страх надстрашных страшачей!

Страхово, страхово!

Устраши, остраши, страшики, страшики!

Страшунчики, страшунчики.

О, стращайте, страхачи!

О, страшите, страхачи!

Андрей ЛакрО
САШЕНЬКА

Андрей ЛакрО — публицист, писатель, продвигающий новое литературное направление «энтомотура». Лауреат конкурса рассказов мистики и хоррора «Чёрная весна». Финалист IV Международной премии в области литературного творчества для детей «Алиса-2022».

Близился обед, а Галина даже с утренним чаем не разделалась. Так и сидела за кухонным столом над давно остывшей чашкой. Морщила мясистый нос, щурила подслеповатые глаза.

— Люблю, не люблю…

Вчера на свидании, вручая ей букет ромашек, Владимир наплёл что-то про красоту в простоте. Да просто денег пожмотил, думалось Галине. Так что дербанить дешёвенький цветок было совсем не жалко. Она рассеянно выщипывала по лепестку, и те оседали на стол у хрустальной вазы.

— Не лю…

Остался всего один, но она никак не решалась сомкнуть пальцы на без того очевидном ответе. Не то чтобы ей не нравился Владимир. Но и не то чтобы нравился. К цветам она равнодушна, приняла их, только чтобы не обидеть ухажёра. Подруга Валька всё подшучивала: ростом ниже, лысоват, полноват. Так и Галина не топ-модель. Зато интеллигентный, оправдывалась она. «Выйти замуж за принца» в свои за тридцать, как в старой песне, не рассчитывала — не верила в сказки с детства.

Она с тоской вздохнула, повертела выщипанную ромашку в руке и вдруг заметила на стебле крошечную голубоватую сферу. Наверное, чьё-то яйцо, сообразила Галина. Может быть, это будущая прекрасная бабочка. На автомате потянулась за смартфоном, набрала в Ру-гле: «Яйца бабочек на ромашках». Листая бесчисленные ссылки, наткнулась на недавний сюжет местного новостного канала.

Эфир шёл в оранжерее. Среди ухоженной до глянца зелени худощавый, несолидно обросший мужчина рассказывал что-то, протягивая узкую ладонь — всю в бабочках. Невзрачные такие, вроде капустниц с местных огородов. Только голубоватые.

— Бабочки крайне чувствительны к загрязнению среды, — вкрадчивым голосом объяснял мужчина корреспонденту. — Так, лет пятьдесят назад в японской префектуре Фукусима из-за землетрясения взорвалась атомная электростанция. Спустя всего пару месяцев после трагической аварии в её окрестностях появились голубянки с серьёзными мутациями. Спустя четыре месяца бабочки-мутанты встречались уже в пятидесяти двух процентах случаев вместо двенадцати.

— Охо-хо!

Галина оторвалась от видео. Уже половина выходного прошла, а она ерундой какой-то мается. Сунула цветок назад в вазу, вскочила из-за стола и спешно засобиралась в магазин — в холодильнике шаром покати.

Прежде чем выйти, приоткрыла форточку, осторожно принюхалась. И тут же скривилась, ощутив знакомую вонь. Районный РосВоздух не соврал с предупреждением о выбросах. А погодка за окном — просто загляденье: солнышко греет бока кирпичных пятиэтажек, сыплет расплавленным золотом на пышно цветущие клумбы. Доставку заказать проще, но в такой денёк грех не прогуляться, решила Галина. Она нацепила респиратор и спустилась во двор.

Выбросами синоптики корректно называли до слёз удушливый запах, то и дело накрывавший волнами весь город. Про его источник знали все — с завода несло. Того, что построили за лесополосой ещё года три назад. Завод выпускал отменные удобрения, все здешние только ими и пользовались. Ещё бы не так воняло… В городской администрации заверяли, что выбросы не опасны. К тому же, через рекомендованные РосВоздухом респираторы дышать было немного полегче.

На обратном пути Галина ощутила, как тошнотворные миазмы сменились ароматами роз, и с облегчением стащила маску с взопревшего лица. «Мы обратились к передовому опыту Петербурга и оборудовали специальную систему дезодорации», — это она ещё в прошлом году в новостях смотрела. А говорят, власти ничего для города не делают. Вот же, заботятся.

Вторую часть дня Галина тоже провела дома, возилась с готовкой и уборкой. Потом позвонила Валька, долго расспрашивала про отношения с Владимиром. А следом мама — и всё по кругу:

«А сколько он зарабатывает?»

«А какая у него квартира?».

И коронное: «Когда внуки?!»

Про яйцо Галина вспомнила только на следующий день. Но вместо него на стебле облезлой ромашки сидел крошечный — всего несколько миллиметров — белёсый червячок. Ещё через день листья и лепестки на букете сделались ажурными от множества дырочек, а червячок превратился в толстую гусеничку необыкновенной расцветки: голубую, с фиолетовым затемнением и россыпью белых точек. «Просто космос!», — иронично фыркнула Галина.

Цветы погибали под натиском ненасытных челюстей, но её это не беспокоило. А вот за гусеницу почему-то стала переживать. Постоянно поглядывала, как она там. Всего за неделю червячок распух с мизинец. К тому моменту целых листьев на увядшем букете не осталось.

Галина аккуратно переселила гусеницу в майонезную баночку, прикрыла крышкой, не забыв наделать отверстий, чтобы не задохнулась. «Чем же тебя кормить?», — задумалась она. Сходила в ближайший парк, надёргала наугад всяких листьев и травы. Гусеница умяла всё. И увеличилась вдвое.

Теперь, едва вернувшись с работы, Галина бросала сумочку в угол, скидывала неудобные остроносые туфли и бежала на кухню к банке. Каждый новый миллиметр толщины и длины питомца вызывал в ней странное чувство, нечто вроде эйфории. Как будто этот самый миллиметр был неким личным достижением, очень важным в её жизни.

«Галенька, я скучаю по вас! Когда же мы вновь увидимся?», — чуть не ежедневно ныл в Ру-цапе Владимир. Раньше она бы не раздумывая согласилась на встречу. Но теперь находила всё новые предлоги не пойти: то больной скажется, то занятой. Сама себе удивлялась. Но тратить время на его душные беседы и робкие заигрывания окончательно расхотелось. Почему-то возня с гусеницей увлекала гораздо сильнее.

В будничной суете пролетела ещё одна неделя. Галина заметила, что космической сосиске стало тесно в банке. Пришлось сменить на литровую из-под огурцов, а ещё недели через две — достать из кладовки трёхлитровую. Траву и листья из парка она таскала уже пакетами. «Странно, разве гусеница не должна окуклиться?», — размышляла Галина, глядя на то, как синяя колбасища с аппетитом догрызает очередную охапку еды.

Вечером пятницы Галина вернулась с работы, зашла на кухню, едва волоча сумки с травой для питомца и продуктами для себя. Да так и застыла в дверях. На линолеуме поблёскивали осколки трёхлитровой банки, а рядом белели части разбитого блюда. Того самого, которое только сегодня утром стояло на столе, наполненное румяными яблоками. Огромная сине-голубая туша переползла со стола на подоконник и там доедала герань.

Галина опешила, выпустила ношу из вмиг ослабевших рук. Пакеты с шуршанием плюхнулись на пол. Гусеница медленно повернулась, будто бы на звук, сфокусировала на хозяйке шесть малюсеньких чёрных глазок — по три слева и справа от башки, крупной и круглой, покрытой реденькими волосиками. Точно у новорождённого младенца, почему-то подумала Галина.

Существо встало столбиком, сложило на груди три пары коротеньких лапок.

— Мямя, кюшац! — растопырив жвала, пронзительно проскрипело оно.

Галина охнула и чуть не осела рядом с пакетами. Существо же захныкало, требовательно протягивая к ней мясистые отростки-лапки. Опомнившись, Галина подхватила с пола кулёк и сунула его гусенице. Пока питомец жадно хрустел содержимым, прибрала кухню.

Ссыпав осколки в мусорное ведро, Галина устало присела на табурет и призадумалась.

— Что же мне с тобой делать? — вслух спросила она.

Гусеница высунула рожицу из пакета.

— Мямя!

Галина невольно улыбнулась. Конечно же, она понимала всю абсурдность ситуации. Но как-то приятно, что ли, когда тебя называют мамой, вдруг осознала она. Будто бы это разом оправдывало все вложенные силы и потраченное время, всё то, чем она занималась последние несколько недель.

Правда, таким ни перед кем не похвастаешь, загрустила Галина. Мать уж точно не обрадуется «внучку», да и подруга не поймёт. Что уж говорить о Владимире… Он вообще детей недолюбливал.

Ещё минут пять Галина смотрела на несуразное создание, потом решилась, и, медленно вытянув руку, коснулась голубоватой шкуры. Так мягко! Будто трогаешь игрушку, набитую синтипухом.

— Мямя? — гусеница выгнула пятнистое тельце, протянула лапки навстречу.

Галина замешкалась на пару секунд, а потом — была, не была — взяла гусеницу. Пухлое и неуклюжее создание и впрямь лежало на руках как младенец. Одна, две, три… Шесть лапок с коготками-крючками насчитала Галина на утопающей в складках шее, и ещё десять мясистых, с чем-то вроде присосок — пониже брюха. Заканчивалась гусеница толстым мохнатым хвостиком. Пожалуй, анатомия слишком непривычная. Но если присмотреться, то даже симпатично, смирилась Галина.

— М-м-м-м… — тихонько промычала она колыбельный мотив, покачивая тушу.

Через несколько минут гусеница на её руках сладко засопела. Во всяком случае, Галина именно так расценила звуки, вылетавшие из её жвал.

«Ой, — спохватилась она. — Ты у меня уже разговариваешь, а я тебе ещё имя не дала».

Сперва Галина хотела назвать гусеницу Владимиром, ведь именно поклонник, подобно аисту, преподнёс ей букет с будущим малышом. Они с существом даже внешне были похожи: оба лысоваты, коротконоги… Но подумав, пришла к выводу, что это имя ей никогда не нравилось. К тому же она не могла с уверенностью сказать, мальчик у неё или девочка. Потому решила взять такое, чтоб подошло любому полу. «Будешь Сашенька», — удовлетворённо кивнула она. Не зная, как ей поступить, уложила питомца с собой в кровать. Так и заснула, нежно прижимая к себе.

В выходной Галина прочесала объявления на Ру-вито, съездила за подержанной коляской. На обратном пути купила в «Детском мире» подгузники — гусеница постоянно пачкала всё зелёными лужами. Дома она запеленала изгибающееся тело, нарядила в чепец и кое-как упихала в коляску. Гусеница даже согласилась пожевать соску. Галина метнула взгляд в окно — солнечно, зелено, птички поют. И, не долго раздумывая, выволокла коляску на улицу.

Выбросов сегодня не обещали, так что можно было не таскаться с респиратором. Галина робко сделала круг по двору. Потом осмелела и дошла до соседнего квартала. На небольшой площади у памятника толпилась кучка активистов, человек семь примерно. Молодёжь с красочным транспарантом: «Мы против вони в Мухейском районе!», выкрикивала лозунги и требовала немедля закрыть вонючий завод. Всё как обычно. Галина свернула в парк.

Повсюду пестрели цветы невероятных размеров и расцветок, зелень так и норовила переползти с газонов на тротуары. С тех пор, как растительность в городе стали поливать удобрениями с завода, улицы буквально захлебнулись в ней. Вместе с цветами будто бы подросли и опылявшие их шмели. Вот только Галина никак не могла насладиться окружающей красотой. Жутко боялась, что кто-нибудь из прохожих догадается: в коляске отнюдь не милый младенец. Поднимется крик, на неё будут смотреть как на полоумную. Вместе с тем риск невероятно будоражил и подстёгивал. Круче аттракционов, на которых она каталась в далёком детстве.

Но никто из встреченных людей так ничего и не заподозрил. Мужчины и женщины, завидев коляску, одаривали прилежную мамашу взглядами, полными умиления и одобрения. Ловя их на себе, Галина лучезарно улыбалась в ответ, катила коляску всё дальше по дорожке. Эйфорическая лёгкость так и распирала изнутри — вот-вот босоножки оторвутся от асфальта, и она полетит.

— Галина? — окликнул её знакомый голос.

«Только не это, только не сейчас!», — мысленно взмолилась она.

Пересекая сиреневую аллею, её стремительно нагонял Владимир. Он взмок и запыхался, аж лысина заблестела на солнце. Но всё-таки сумел догнать её у центрального фонтана.

— Куда же вы так надолго исчезли, душа моя? — запричитал он, но осёкся, приметив коляску.

— Вы говорили, у вас нет детей, — обиженно щурясь, выцедил он.

— Это подруги! — нашлась Галина. — Попросила присмотреть, пока с мужем в кино пошла…

— А-а-а, — посветлел лицом Владимир. — Ах, вы такая отзывчивая, Галина! Меня это всегда в вас восхищало!

Комплимент Галину не порадовал, лишь кольнул досадой. Захотелось поскорее отделаться от назойливого ухажёра, но она знала, что будет непросто. Как назло, Сашенька в коляске проснулось и заворочалось.

— Кюшац! — просочилось приглушённо из складок одеяльца.

— А кто это у нас тут проголодался? Кто тут у нас голодный малыш?

Галина брезгливо отвернулась. Сюсюкающий Владимир казался ещё противнее.

— Нам пора домой, — заспешила она.

Не обращая внимания на её слова, настырный поклонник склонился над коляской, едва не нырнув под откидной капюшон. Остановить его Галина не успела. Взвизгнув, Владимир одёрнул руку. Растерянно оглядел кровоточащий укус и устремил на Галину полный недоумения взгляд.

— Что это за… Монстр?!

Она вцепилась в ручку коляски, развернулась и опрометью бросилась прочь из парка.

— Я был о вас лучшего мнения, Галина! Но эти ваши выходки!.. — верещал вслед Владимир.

Не слушая его крики, не поднимая взгляда на прохожих, что с удивлением оборачивались на поднявшийся шум, она бежала мимо лавочек и фонтанчиков, мимо буйствующих городских насаждений, через ворота, через площадь с активистами, домой… Ворвалась в квартиру, дрожащими руками заперла дверь. Прижав к себе тряпичный кулёчек с Сашенькой, долго пыталась успокоиться.

— Не слушай этого болвана напыщенного, сам он монстр! — шептала она, глотая слёзы.

Сашенька не проявляло никаких признаков обиды. По глазастой рожице невозможно было понять, что оно думает или чувствует. Уже через час существо настойчиво требовало кормёжки. Но тут Галину ожидал сюрприз: заранее припасённую траву Сашенька есть не стало.

— Что такое, малышик? — забеспокоилась она.

У Сашеньки стресс, сразу поняла Галина. Не надо было бедняжку в парк тащить. «Вот же дура, довела ребёнка!», — укорила она себя. Существо капризничало, голодно хныкало, но ничего из зелени не ело. Галина сдалась и решила хотя бы поужинать сама. Достала из холодильника гуляш и тут же заметила на себе заинтересованный взгляд шести глаз.

— Хочешь? — спросила она.

— Ку… — заскрипело в ответ создание.

— Это? — Галина поднесла к мордочке мясистый кусочек.

— Шац! — Сашенька, рванув вперёд, сомкнуло жвала на ломтике, и тут же жадно его заглотило.

Подкармливая существо сырым гуляшом, Галина размышляла о причинах резкой перемены его вкусовых пристрастий. Видать, распробовало Сашенька Владимира, понравилось. Вот только нормально ли, не вредно? Вымыв руки, она долго копалась в смартфоне, пока не вычитала: даже травоядным насекомым для хорошего роста иногда нужен белок. На том и успокоилась.

Кормить Сашеньку мясом оказалось накладнее, но что поделать. Теперь после работы Галина шла в мясную лавку, выбирала там куски посвежее, и дома, мелко порезав, скармливала Сашеньке. Самой пришлось перейти на салаты, чтобы не разориться. И всё ждала, когда же окуклится…

Но Сашенька не куклилось, только увеличивалось в размерах. До тех пор, пока это не стало настоящей проблемой.

Как-то Галина шла домой позже обычного. Неладное почувствовала, едва свернув на свою улицу. Мамаши в панике метались по двору, таща за руку детей, молодёжь задирала головы, целя камеры смартфонов на стену. В собравшейся у её дома толпе мельтешила синяя униформа Шерифа. Так на районе называли местного участкового Егорыча.

Галина подошла ближе и тоже взглянула вверх. Там, где только сегодня утром было окно её кухни, зияла дыра. От неё за угол здания тянулся зеленовато-голубой след.

— Сашенька! — не сдержалась Галина.

На полном ходу она врезалась в толпу зевак, преграждавших путь к подъезду.

— Да дайте уже пройти! — психовала она, распихивая людей локтями.

— Эй, Галюня! — окликнул Шериф. — А не твоя часом квартирка-то?

— Моя, — остановилась Галина.

Протирая платком скверно бритые, вспотевшие щёки, Егорыч протолкался к ней. Галина не представляла себе, как будет рассказывать про Сашеньку. К счастью, Шериф не дал и слова сказать, всё объяснил сам. По его версии, в квартиру пытались вломиться воры, но их постигла неудача. Галина безропотно согласилась на такой вариант.

Горожане во дворе постепенно разошлись по делам. Шериф закончил осмотр квартиры, заполнил бумажки, отпустил свидетелей.

— Тьфу, никогда не уйду на пенсию с такими пирогами, — досадливо чертыхнулся он.

И тоже ушёл, вслед за понятыми.

Галина позвонила в оконную службу, заказала новое стекло. Дыру на время завесила простынкой. И только после всего этого позволила себе впасть в отчаяние. «Где теперь искать Сашеньку?», — схватилась она за голову.

На следующий же день взяла на работе отгул под предлогом недомогания. А сама вскочила ни свет, ни заря, и бросилась прочёсывать дворы. В любой другой ситуации расспросила бы соседей, не видел ли кто беглеца, но тут пришлось рассчитывать только на себя.

В одном из переулков наткнулась на Егорыча.

— Тоже ищешь кого? — хмыкнул он.

— Стекольщиков жду, — соврала Галина. — Утром звонили, приехать смогут только после обеда. Решила пока погулять, всё равно отгул взяла на работе.

Егорыч понимающе покивал головой.

— А что, пропал кто-то? — осторожно добавила она.

— Да, кошак у соседки. Всю плешь мне проела, старая: «Егорыч, помоги найти Масеньку, у тебя же связи», — передразнил Шериф. — Вот не было печали, то воров ищи, то кошек…

Галина сочувственно поохала и поспешила дальше. Но Сашеньку так и не нашла, даже следов, тех самых, зелёных и склизких. Да как можно потерять в городе такую громадину? Ведь, судя по разбитому окну, Сашенька уже достигло метров двух-трёх в длину, не меньше.

Она вернулась домой под вечер, уставшая, голодная и расстроенная. Всю следующую неделю кошки и собаки пропадали в их районе регулярно. С каждым таким случаем, что рассказывал Галине Егорыч, у неё крепло чувство, что она знает причину массовых пропаж. От таких раздумий становилось жутковато, но изменить что-либо она была не в силах. Хорошо хоть Владимир прекратил названивать, капать на мозги своими любовными излияниями.

Вскоре Галина узнала настоящую причину молчания поклонника. Она возвращалась с работы, когда у самого дома её перехватил Егорыч. Страж порядка снял осточертевший респиратор, отдышался. Сказал, что хочет задать пару вопросов. Начал как-то издалека, и по его непривычно сдержанному тону Галина сразу заподозрила неладное.

— Не подумай, что есть какие-то серьёзные подозрения, — будто бы оправдывался он. — Но мне сообщили, что вы знали друг друга.

И Егорыч протянул Галине фото Владимира.

— Знали, — кивнула она, но тут же насторожилась. — А почему в прошедшем времени?

Шериф устало выдохнул, почесал затылок и выложил, как есть. Владимира нашли в подворотне недалеко от дома, где он проживал с матерью. Точнее, нашли изрядно объеденные останки: одни кости, да обрывки одежды. Родственница пострадавшего и опознала. Как увидала туфли, так за сердце схватилась — сама их сыночке дарила, ещё на школьный выпускной.

«Так у него и квартиры-то собственной нет, — поникла Галина. — То-то в гости не звал, а моей так настойчиво интересовался». Но тут же одёрнула себя: о покойных или хорошо, или никак.

Егорыч ушёл, оставив Галину наедине с невесёлыми думами. От постоянного беспокойства ей не спалось ночами, и днём она ходила точно варёная. В офисе на рассеянную сотрудницу осуждающе косился шеф, просил быть повнимательнее. Валька сочувствовала подруге, думала, что она переживает из-за безвременно почившего любовника. На выходных даже поволокла её в кафе, заедать горюшко-горькое чем-нибудь сладким.

— Да ты не отчаивайся, не велика потеря, — говорила она, жеманно поджимая гилауроновые губы. — Мужики все поголовно мудачьё. Взять хотя бы моего последнего…

Галина слушала, рассеяно жуя огромный шоколадный пончик. Ну, сейчас начнутся обалденные истории про Валькиных мужиков, загрустила она. Нет уж, увольте.

— Ты не в курсе случайно, за что Егорыча Шерифом прозвали? — перевела она тему.

— А, так это не секрет, все знают, — пожала плечами подруга. — Из-за пончиков. Он их как-то на спор три коробки за раз смолотил. Блевал потом так, что до сих пор от одного их вида и запаха передёргивает.

Едва не поперхнувшись, Галина с трудом проглотила откушенный кусок.

— Вот как…

Остатки сдобы она отодвинула подальше — от рассказов подруги мигом улетучился аппетит.

— Так что ты давай, отвлекись на что-нибудь, и всё забудется, — вернулась Валька к обсуждению Владимира. — Кстати, видела утренние новости? Про чертовщину в лесополосе у завода?

Галина напряглась: вариантов чертовщины на ум приходило немного. Валька потыкала в айфоне едко-красным маникюром, пихнула экран ей в лицо.

Корреспондентка местного канала стояла спиной к рощице на редкость мощных берёз, где меж стволов повисло нечто. Иссиня-чёрный продолговатый объект около трёх-четырёх метров в длину своим округлым концом терялся в трепещущих на ветру кронах, а острым завис метрах в двух-трёх над травой. В середине просматривались крупные поперечные сегменты, как бы заходящие один на другой, а ближе к верхушке внахлёст тянулся жилкованый шлейф. Галина вмиг угадала, что это за штуковина.

— Ой, у меня же сегодня дела важные! — вдруг засобиралась она.

Не обращая внимания на возмущённое лицо подруги, подхватила сумочку и собралась на выход.

— Так давай я подвезу, — предложила Валька. — Мне тут в пригороде со знакомым увидеться нужно.

Оказалось, что на встречу подруга едет как раз к месту странной находки. Галина призналась, что спешит туда же. На Валькиной ядерно-красной «Киа Рио» они долетели минут за пятнадцать — сев на автобус, Галина потратила бы на дорогу часа полтора. Остановились на обочине, о парковках в этой лесной чащобе можно было не мечтать. Сбоку маячила автобусная остановка, от неё сквозь заросли вилась тропа, единственный путь к заводу. Так туда добирались рабочие, что жили в городе. За знаком до сих пор припаркован фургон местного телеканала, заметила Галина. Рядом — полицейская машина Егорыча и даже несколько велосипедов. Непримечательная локация быстро набрала популярность.

Если в городе клумбы и газоны разрослись не хуже тропиков, то за городом природа и вовсе сходила с ума. Пожалуй, это лето можно было назвать самым зелёным и цветущим за все последние годы. Галина оглядела сплошную стену растительности и зашагала по вытоптанной траве в самую чащу. Валька на своих шпильках плелась следом, каждые полминуты разражаясь ругательствами. Минут через семь они были на месте.

У берёзовой рощи, той самой, где висел аномальный объект, Галина сразу приметила длинноволосого мужчину из выпуска новостей. Сотруднику оранжереи противостояла группа молодёжи с транспарантами в руках, пёструю компанию возглавляла девушка с кислотно-зелёными волосами. Эко-активисты с площади, узнала она. И сюда уже добрались.

Протестующие наседали на единственного оппонента, требуя прекратить работу завода и призвать к ответственности всех, кто допустил надругательство над природой. Мужчина робко отбивался, настаивая на предварительном изучении находки. Поодаль мялся Шериф: он озадаченно мусолил былинку в пожелтевших зубах, наблюдая за этой перепалкой.

— Ты чего здесь, Галюня? — удивился Егорыч, завидев её. — Нельзя сюда, я эту зону закрывать буду как опасную. До выяснения обстоятельств.

Галина заверила, что надолго не задержится, ей бы только посмотреть. Шериф махнул рукой и пошёл разгонять активистов. Молодёжь мгновенно переключилась на спор с правоохранителем. Воспользовавшись моментом, мужчина из оранжереи незаметно ретировался из рощи.

Тем временем Галину догнала Валька.

— Арнольд Германович, дорогой! — размахивая наманикюренной пятернёй, завопила она.

Мужчина обернулся на голос, подошёл ближе. Валька моментально повисла на его вешалко-подобной фигуре, одарив поцелуем в заросшую щёку. Тот попытался сохранить достойный вид, но подавить смущённую улыбку ему не удалось. Галина тотчас догадалась, какого рода знакомым он приходится подруге.

— Арнольд Германович, — представила Валька своего очередного любовника. — Он энтомолог.

— Это я нашёл куколку, — объяснил мужчина. — Приехал собрать материал для домашней коллекции и наткнулся…

— А я вас в новостях видела, — робко улыбнулась Галина.

«Опять Валька самого нормального мужика отхватила, — с досадой думала она. — Через месяц же бросит, скажет, что очередной мудак. Не повезло бедолаге…»

— Товарищ энтомолух, — вмешался в их беседу внезапно вернувшийся Шериф. — Так и что вы скажете на это безобразие?

— Не представляю, как такое комментировать, — замялся Арнольд Германович. — Во всяком случае, никогда не видел ничего подобного. Даже в научных работах, не говоря уже про личный опыт. Здесь нужно собирать экспертов широкого профиля…

— Ладно, я понял, — отмахнулся Шериф. — Ну, хотя бы примерно: что это за хрень?

— Очевидно же, это куколка, — развёл руками Арнольд Германович. — Только из куколки таких размеров выйти может разве что кайдзю…

Шериф вскинул взгляд к небу, ругнулся полушёпотом.

— Вы, учёные, там со своей латынью совсем родную речь забыли? По-русски говорите же, ну!

— Это японский, — обиделся энтомолог. — Кинематографический монстр гигантских размеров. Та же Мотра, например…

— Сашенька не монстр! — не сдержалась Галина.

Зря, тут же осознала она. Все трое одновременно уставились на притихшую Галину.

— Галя, скажи мне честно, ты что-то знаешь? — нахмурился Шериф.

Она подхватила Егорыча под локоть и утащила в сторону. Попыталась всё объяснить: про цветы, про гусеницу, про Владимира. Но чем больше Шериф её слушал, тем выше по лбу ползли его брови.

— Галя, — не выдержал он. — У нас в лесу неизвестный объект, который может представлять угрозу для населения. Что ты мне тут паришь?!

— Крак!

Отчётливый громогласный звук оборвал их диалог. И гомон активистов, и рассуждения Арнольда Германовича, что-то объяснявшего Вальке. Казалось, даже птицы в соседней роще притихли.

— Кажется, оно… — нарушил тишину энтомолог.

Ситуация уже не нуждалась в его объяснениях. Кокон лопнул. Из трещины показалась когтистая искривлённая лапка, потом ещё одна. Следом вылезла огромная мохнатая башка с чёрными полусферами-глазами, занимавшими её практически на треть. Помогая себе конечностями, существо расширяло трещину, стремясь наружу.

— Так! Все отошли от объекта! — заорал Шериф.

Создание стряхнуло остатки скорлупы и повисло на согнувшейся дугой ветке. Там оно недвижно замерло, только два комканных выроста на спине подрагивали, медленно распрямляясь.

— Арнольд Германович, а бабочки же питаются нектаром, правильно? — с надеждой шепнула Галина.

Тот вздрогнул, будто стряхнув с себя оцепенение, и утвердительно кивнул.

— Конечно. Только откуда в наших краях цветы таких размеров?

Тем временем в себя пришли активисты. Они сбились в плотную кучку и снова загалдели, воинственно размахивая транспарантами.

— Закрыть вонючий завод, рождающий мутантов! — выкрикнула зеленоволосая девушка.

В берёзовую рощу полетела бутылка, глухо стукнулась в бурый, мерно вздымающийся бок. Монстр медленно повернул голову, выпучив глазища на враз притихших ребят.

— Блямс!

Туша грузно свалилась на примятую траву, отряхнулась, встав на все шесть лап. Растолкав буйно цветущие кусты, точно какие-нибудь тщедушные былинки, создание вылезло на поляну.

— Кю-у-у-ша-а-а-ац! — гулко разнеслось над лесополосой.

— Японский городовой, вот это хреновина! — задрав голову, присвистнул Егорыч. — Ну-ка, разошлись все, я кому сказал!

Он замахал руками, подгоняя людей. Активистов больше уговаривать не пришлось, они сами кинулись врассыпную, побросав картонки с лозунгами. Валька охнула, мигом скинула туфли, и, подхватив их в руки, засеменила к трассе. Только Галина, не обращая внимания на спасающихся бегством людей, двинулась навстречу гигантской бабочке.

— Сашенька, — позвала она.

Существо на миг застыло, а, заметив её, сменило направление. Расстояние между ними стремительно сокращалось.

— Галя, куда? — заорал вслед Егорыч.

Но остановил Галину не он. Крепкая рука ухватила её за плечо и резко одёрнула назад.

— Галька, ты что, долбанулась? — зашипела на ухо подруга. — Чего творишь, жить расхотелось?!

Не обращая внимания на сопротивление, Валька настойчиво потащила её назад.

— Да ничего не будет! — сопротивлялась Галина. — Бабочки же едят нектар, что оно может сделать?

Гигантская тень загородила небо и солнце над ними. В Галину с размаху врезалось что-то большое, мягкое. Не удержавшись на ногах, она откатилась в кусты. Но перед этим успела увидеть хоботок, а точнее — хоботище Сашеньки, что вошёл аккурат в правую глазницу Вальки.

— Сашенька, не смей! — завопила Галина.

Жертва булькнуть не успела, как бабочка высосала её досуха, отбросив прочь пустую оболочку.

— Кушац! — требовательно бухнуло существо.

Не наелось, поняла Галина. Сейчас и её стрескает. Она вся подобралась, сжалась в комочек, ожидая худшего. Где-то рядом зашуршала трава под тяжкой поступью здоровенных лапищ.

Кровь в висках отстукивала секунду за секундой, но вокруг вроде бы ничего не происходило. Галина робко приподняла голову. Крылья гиганта над нею колыхнулись, подняв настоящий шторм. Вскрикнул Арнольд Германович — Галина успела заметить мелькнувшие стоптанные ботинки, прежде чем её отбросило в траву шквалом ветра. Она зажмурилась, закрывая голову руками. А когда открыла глаза…

— Красота!

В воздухе над лесом, точно радужная пыльца, кружили-переливались пушистые чешуйки. Они плавно оседали на крупные листья и неестественно высокую траву, покрывая их искристым ковром. Даже распростёртая в дурацкой позе Валька под ними смотрелась приятнее, несмотря на дыру в голове.

Галина поднялась на ноги и, пошатываясь, добрела до ближайшей опушки. Мощные деревья и непролазные кусты здесь редели, постепенно уступая место обширному цветущему полю. Посреди него стоял злополучный завод — тот самый, где производили зловонные токсичные удобрения.

С опушки леса открывался хороший обзор на лазурное небо. Галина заметила, что из заводских труб больше не валит столб чёрного дыма, который раньше был заметен даже из города. Теперь их, как и бетонные стены, и забор вокруг завода, опутывали толстые, обсыпанные соцветиями лианы. А ведь уже больше недели не было выбросов, вдруг вспомнила она.

В очистившемся небе парило Сашенька, унося несчастного энтомолога. Бабочка взлетела высоко-высоко, и на большом расстоянии уже не казалась огромной. От её порхающего в вышине силуэта отделилась точка и устремилась вниз. Наверное, Арнольд Германович полетел, подумала Галина, наблюдая, как точка приземляется где-то на горизонте. Вдруг из-за этого самого горизонта поднялось ещё одно светлое пятно и полетело к Сашеньке. Галина заворожённо наблюдала танец двух бабочек-гигантов. Брачный танец, поняла вдруг она.

— Выросло моё Сашенька, — прошептала Галина, и потянулась пальцами к лицу, туда, где жгло веко под горячей солёной каплей. — Как быстро…

— Мда-а-а…

Галина вздрогнула, услышав голос за спиной, но обернувшись, успокоилась. Её нагнал чудом выживший в этой переделке Шериф. Он поравнялся и, запрокинув голову, тоже уставился в небо.

— Вот и всё, — задумчиво произнёс он. — Елда настала человечеству.

Из стен мёртвого завода одна за другой ввысь поднимались десятки огромных плотоядных бабочек-мутантов.

Дарья Странник
ЮРОЧКИНА СКАЗКА

Дарья Странник — русскоязычная писательница, автор произведений в различных жанрах (от фантастики до реализма, от юмора до хоррора). Участница и неоднократная победительница разных сетевых конкурсов. Лауреат премии «Алиса-2022».

Перед сном мама всегда читала Юре сказки. Она тщательно выбирала добрые, светлые тексты вроде «Курочки Рябы», «Петушка и бобового зёрнышка», «Сладкой каши». А ещё больше любила поучительные истории, какими считала «Кашу из топора», «Репку», «Вершки и корешки», «Лису и журавля».

Вечер за вечером мальчик следил за красивым маминым ноготком, скользящим под строчками. Иногда ноготок напоминал лепесток цветка, а иногда — коготь хищника. Время сказок пахло дорогими духами и лаком для волос. Вполне приятно, если бы ещё истории не были такими невыносимо скучными!

Иногда Юрочка требовал рассказать другие сказки — ох уж это пагубное влияние садика! Мама вздыхала, осторожно, так, чтобы не растрепать причёску, качала головой, а потом спонтанно и вдохновенно превращала трэш в более удобоваримые версии.

Волк не ел бабушку Красной Шапочки, а просил сходить к подруге, потому что хотел разыграть внучку. Охотник превращался в лесничего, вино — в виноградный сок.

Другой волк уговорил козлят пойти с ним на игровую площадку без разрешения козы, она волновалась, но в конце все помирились. Нельзя, конечно, так пугать маму!

Гретель и Гензель гостили у бабушки, чтобы дать родителям немного личного пространства.

Чертей, ведьм, троллей, кикимор и прочей нечисти просто не существовало.

Мама была уверена, что оберегает сыночка от ненужных страхов. Это и здоровое трёхразовое питание — что ещё нужно для формирования здоровой личности?

Юрочка был уверен, что мама — дура, но, воспитанный послушным мальчиком, вслух этого не говорил. Как и о своём желании иметь папу. Из того же садика — о ужас! — Юрочка узнал, что папы могут быть классными. Они могут взять с собой на рыбалку, разрешить пользоваться инструментами, рассказать интересное про машины и самолёты.

Конечно, мальчик знал, что не все отцы такие, но другие просто не попадали в детские мечты.

Мама терпеть не могла вопросов о бывшем муже. Один и тот же разговор повторялся год за годом, пока Юра не сдался и перестал спрашивать.

— А где мой папа?

— Папа любит тебя, сынок.

— Но почему он никогда не приходит ко мне?

— Это сложно, котик.

Мама всегда сопровождала эту фразу красивой и невесёлой улыбкой.

— Объясни!

— Со временем ты всё поймёшь и сам.

— Когда? — упрямо спрашивал Юра.

— Тогда, когда пройдут года, — щебетала мама одну из своих любимых приговорок.

Время и правда не стояло на месте. Юра пошёл в школу и научился читать. Всё чаще и чаще он отказывался от традиционных маминых вечерних сказок.

— Я сам, — говорил мальчик.

Мама нервничала, не зная, чем занять свободное время, ходила туда-сюда мимо открытой двери детской. Кто знает, к каким выводам придёт ребёнок, если не обсудить с ним прочитанное, не подчеркнуть хорошее и заклеймить плохое?

А Юрочка быстро понял, что совсем не обязательно беспокоить маму и читать дома. Сначала в школьной, а потом и в районной библиотеке мальчик нашёл подтверждение тому, что чувствовал давно: есть истории поинтереснее «Курочки Рябы»!

Он прочитал «Крысолова» и «Можжевеловое дерево», «Историю о корабле-призраке» и «Вечера на хуторе близ Диканьки». Но больше всего поразила мальчишечье воображение сказка о Синей Бороде.

Юрочка ни капельки не сопереживал любопытной жене героя. В ней он слишком легко узнавал маму, которая тоже совсем не любила закрытые двери. Даже если сын чуть дольше обычного сидел в туалете, она скреблась своими ноготками-коготками и встревоженно спрашивала:

— Что ты делаешь там так долго, котик?

А вот в Синей Бороде Юрочке виделся желанный отец. Он был загадочный, но мог веселиться и шутить. Как и все папы, был Борода занятый: уехал по делам, наверное, в командировку. Но позволил жене развлекаться в его отсутствие, гостей пригласить, чего мама Юре, например, не разрешала.

— Мой дом — моя крепость, — непонятно отвечала она на просьбы сына.

А Синяя Борода даже доверчиво дал жене связку ключей, и всего-то попросил не заглядывать в одну комнату. Юра сразу понял, что там хобби какое-то спрятано, может, модель железной дороги или что-то из «Лего». К таким вещам женщин с их пылесосами подпускать, конечно, нельзя.

Когда Юрочка прочитал о мёртвых женщинах, то очень пожалел Синюю Бороду: уже семь любопытных дур на крюки повесил, а восьмая оказалась ничем не лучше. Вот ведь не повезло такому хорошему человеку!

А финал сказки и вовсе показался несправедливым. Теперь женщина напомнила Юре дерзкую девчонку из соседнего дома, ябеду Ленку, которая сама творила, что хотела, потому что у неё были два старших брата.

«Вот бы её на крюк!» — подумал Юрочка, и внутри что-то приятно дрогнуло.

Мальчик, впрочем, догадывался, что мама такую затею не одобрит. Наверное, даже найдёт и прочитает какую-нибудь поучительную сказку с моралью: «Поэтому нельзя вешать девочек на крюки». А не найдёт, так сама придумает.

Но можно ведь поиграть понарошку? Юрочка был спокойным и терпеливым ребёнком. Прошёл почти месяц, когда во дворе мальчику удалось стащить куклу Барби, чья маленькая владелица ненадолго отвлеклась, болтая с подружкой.

«Так, наверное, билось сердце жены Синей Бороды, когда она открывала запретную комнату», — подумал Юрочка, прислушиваясь к сильным быстрым толчкам в груди.

Дома он спрятал куклу под матрасом и несколько дней с удовольствием планировал, как и где её повесит.

Сложнее было найти подходящее время, чтобы поиграть без помех. У мамы в салоне красоты был неполный рабочий день, поэтому чаще всего она возвращалась домой ещё до Юры. Задерживалась редко и ненадолго. А если отлучалась вечером, нанимала — какой позор! — няню.

Наконец созрел план.

На следующий день в школе Юра сидел тише обычного, иногда массируя виски пальцами — жест, подсмотренный у мамы.

Ощутимую вечность никто ничего не замечал. Только в начале второго урока учительница — тоже та ещё дура, спохватилась:

— У тебя всё в порядке?

— Голова разболелась, — ответил Юра, стараясь звучать больным. — Я думаю, мне лучше пойти домой.

Он был хорошим учеником и никогда раньше не врал, поэтому его отпустили без вопросов. Маме, конечно, сообщили, но Юрочка рассчитывал, что пока она успеет отпроситься и вернуться домой, он уже расправится с Барби, которая — об этом ясно говорили пустой взгляд голубых глаз и неестественно широкая нарисованная улыбка — была очередной дурой.

Юрочка стянул с куклы цветастое платьице, продырявил мягкий пластик груди мамиными маникюрными ножничками и повесил Барби на крюк, сделанный из канцелярской скрепки. Кровь нарисовал маминым красным лаком для ногтей, нитку — цепи найти не удалось — завязал вокруг одной из ламелей под кроватью. Получилось очень красиво.

Конечно, не привыкший к хитростям мальчик изрядно наследил. По беспорядку и следам красного лака на сыновних ладонях, полу и кровати мама быстро нашла висящую под кроватью игрушку.

— Юрочка! — воскликнула мама.

Мальчик зажмурился, представляя, что сейчас начнётся ужас со слезами и моралью.

— Я так счастлива! — продолжила мама.

Юра удивлённо распахнул глаза. Нет, он, конечно, всегда знал, что мама — дура, но сейчас она, похоже, совсем помешалась.

— Сыночек, наконец-то я могу рассказать тебе всё. Ты — потомственный психопат! Я хотела дать тебе шанс вырасти нормальным ребёнком. Непросто, знаешь ли, быть психопатом: их не понимают, не ценят, никакого соцпакета… Но это всё мелочи, мы справимся. Зато теперь ты сможешь познакомиться с папой, и мы заживём дружной счастливой семьёй.

Из всего этого сумбура мальчик уловил только одно понятное слово.

— Папа? — переспросил он.

— Да, да, котик. Мы завтра же едем к папе. Только не раздражай его, а то убьёт, — щебетала мама.

Потом она крепко обняла и расцеловала сына и начала паковать чемодан.

— А ты тоже психопатка, мамочка? — спросил Юра.

— Нет, котик, но когда повстречала твоего папу, то полюбила и его… увлечения. Знаешь, он такой необычный человек. Редкостный. Так и психиатр его говорил… Земля ему пухом. Ах, да, кстати, о нём! Чуть не забыла. Надо привезти с собой жертву — семейная традиция. У тебя есть кто-нибудь на примете?

Юрочка задумался, а потом осторожно рассказал маме про Ленку-ябеду.

— Вообще-то лучше из ближнего окружения жертв не выбирать, — сказала мама с видом знатока. — Но на первый раз сделаем исключение. — И она подмигнула сыну.

На следующий день они уже ехали со связанной Ленкой-ябедой в багажнике к Юриному папе. На расспросы сына о том, как удалось поймать девчонку, мама только отмахнулась:

— Я тебя всему научу позже. Ты, главное, подумай, как будешь убивать жертву.

— Повешу на крюк! — выпалил Юрочка.

Мама сморгнула набежавшие слёзы счастья.

— Папа будет тобой гордиться, — сказала она.

Путешествие длилось несколько часов. Мама объяснила, что папа живёт с братом и родителями в одной заброшенной деревне, что у них есть отлично оборудованный подвал для пыток, кремационная печь и много другого полезного и интересного.

Юрочка слушал, затаив дыхание, оказывается, у него есть не только папа, но и дядя, и бабушка с дедушкой!

Участок вокруг дома был обнесён забором из сетки-рабицы. Мама несколько раз посигналила, и из дома вышел высокий загорелый мужчина. Она бросилась ему на шею.

— Дорогой! Всё было напрасно. Наш сын такой же психопат, как и ты, — гордо объявила мама. А потом повернулась к неловко выбравшемуся из машины сыну: — Котик, скажи что-нибудь.

— Привет, папа! — сказал Юра. — Мы жертву привезли.

Тяжёлый взгляд мужчины остановился на мальчике. Крупная рука осторожно приблизилась к голове сына и неуверенно потрепала русые волосы.

— Ну, — неуверенно пробормотал отец, отодвигая жену в сторону, — показывай свою жертву.

— Юрочка хочет повесить её на крюк, — пояснила мама.

Отец посмотрел на мальчика с уважением и одобрительно кивнул, Юра засветился от счастья.

Машину загнали в гараж, оттуда перенесли потерявшую сознание девочку в подвал, куда скоро спустились и дядя, и бабушка с дедушкой.

Само убийство Юре, правда, не очень понравилось. Сказка о Синей Бороде не очень хорошо подготовила к происходящему. Ленка пришла в себя и, несмотря на кляп, пыталась кричать, кровь ябеды забрызгала всё и всех вокруг, от её запаха мальчика стошнило. Но он всё равно остался в подвале до самого конца, не желая портить семейный праздник.

Его восхищало, как умело и слаженно действовали его новоприобретённые родственники и гордился быть их сыном, племянником и внуком.

Мама сказала, что чуть позже наведёт порядок в подвале, а все подумали, как хорошо, что она вернулась: потому что мучить и убивать жертв любили все, а убирать после — никто. Потом они поднялись в дом и пили сладкий горячий чай с вкусными печеньками.

Юрочка думал, что с папой здорово, может, правда, рыбалка была бы лучше, но и так неплохо, лучше, чем ничего. А кровь, звуки и запахи… Но ведь можно обойтись без этого: душить жертв, например.

Папа прикидывал, нужны ли ему почти забытые жена и сын, или лучше убить их и, если последнее, то каким способом.

Юрочкин дядя, как всегда, мечтал, что однажды ночью подпалит дом со всей семьёй. Он до сих пор этого не сделал только потому, что не знал, где будет жить потом. Но у золовки, кажется, в городе есть квартира… Надо разузнать, что да как.

Дедушка и бабушка с ласковыми улыбками смотрели на детей и внука и думали, что пора от них избавляться, пока те первыми не прикончат родителей из-за наследства или нежелания возиться со стариками. Только в методах мнения у них расходились: дедушка ратовал за выхлопные газы, бабушка — за ядовитые грибы.

Юрочкина мама счастливо щебетала:

— Мне так этого не хватало! Наконец-то мы вместе! Какой чудесный вечер в кругу семьи!

Взгляды потомственных психопатов встретились, и все как один в необычном единстве подумали: «Дура!»

— Кажется, я знаю, кого мы убьём завтра, — подмигнул папа сына.

— Только без крови, — попросил мальчик.

— Яблоко от яблони!.. — С восторгом всплеснула руками Юрочкина мама.

Перед сном папа рассказывал Юрочке страшные сказки… а может, и не сказки вовсе. Опустим же кровавую завесу над этой семейной идиллией.

Антоша Ч. ТЫСЯЧА ОДНА СТРАСТЬ, ИЛИ СТРАШНАЯ НОЧЬ

«Тысяча одна страсть, или Страшная ночь» — юношеский рассказ Антона Чехова, написанный в 1880 году и впервые опубликованный с подзаголовком «Роман в одной части с эпилогом» 27 июля 1880 года под псевдонимом «Антоша Ч.» в тридцатом номере художественно-юмористического журнала «Стрекоза». Произведение было задумано Антоном Павловичем как пародия на романтически приподнятый стиль Виктора Гюго, а также на подобные произведения псевдоромантической прозы, публиковавшиеся в то время в «Московском листке».

Иван Петрович Панихидин побледнел, притушил лампу и начал взволнованным голосом:

— Тёмная, беспросветная мгла висела над землёй, когда я, в ночь под Рождество 1883 года, возвращался к себе домой от ныне умершего друга, у которого все мы тогда засиделись на спиритическом сеансе. Переулки, по которым я проходил, почему-то не были освещены, и мне приходилось пробираться почти ощупью. Жил я в Москве, у Успения-на-Могильцах, в доме чиновника Трупова, стало быть, в одной из самых глухих местностей Арбата. Мысли мои, когда я шёл, были тяжелы, гнетущи…

«Жизнь твоя близится к закату… Кайся…»

Такова была фраза, сказанная мне на сеансе Спинозой, дух которого нам удалось вызвать. Я просил повторить, и блюдечко не только повторило, но ещё и прибавило: «Сегодня ночью». Я не верю в спиритизм, но мысль о смерти, даже намёк на неё повергают меня в уныние. Смерть, господа, неизбежна, она обыденна, но, тем не менее, мысль о ней противна природе человека… Теперь же, когда меня окутывал непроницаемый холодный мрак и перед глазами неистово кружились дождевые капли, а над головою жалобно стонал ветер, когда я вокруг себя не видел ни одной живой души, не слышал человеческого звука, душу мою наполнял неопределённый и неизъяснимый страх. Я, человек свободный от предрассудков, торопился, боясь оглянуться, поглядеть в стороны. Мне казалось, что если я оглянусь, то непременно увижу смерть в виде привидения.

Панихидин порывисто вздохнул, выпил воды и продолжал:

— Этот неопределённый, но понятный вам страх не оставил меня и тогда, когда я, взобравшись на четвёртый этаж дома Трупова, отпер дверь и вошёл в свою комнату. В моём скромном жилище было темно. В печи плакал ветер и, словно просясь в тепло, постукивал в дверцу отдушника.

«Если верить Спинозе, — улыбнулся я, — то под этот плач сегодня ночью мне придётся умереть. Жутко, однако!»

Я зажёг спичку… Неистовый порыв ветра пробежал по кровле дома. Тихий плач обратился в злобный рёв. Где-то внизу застучала наполовину сорвавшаяся ставня, а дверца моего отдушника жалобно провизжала о помощи…

«Плохо в такую ночь бесприютным», — подумал я.

Но не время было предаваться подобным размышлениям. Когда на моей спичке синим огоньком разгоралась сера и я окинул глазами свою комнату, мне представилось зрелище неожиданное и ужасное… Как жаль, что порыв ветра не достиг моей спички! Тогда, быть может, я ничего не увидел бы и волосы мои не стали бы дыбом. Я вскрикнул, сделал шаг к двери и, полный ужаса, отчаяния, изумления, закрыл глаза…

Посреди комнаты стоял гроб.

Синий огонёк горел недолго, но я успел различить контуры гроба… Я видел розовый, мерцающий искорками, глазет, видел золотой, галунный крест на крышке. Есть вещи, господа, которые запечатлеваются в вашей памяти, несмотря даже на то, что вы видели их одно только мгновение. Так и этот гроб. Я видел его одну только секунду, но помню во всех малейших чертах. Это был гроб для человека среднего роста и, судя по розовому цвету, для молодой девушки. Дорогой глазет, ножки, бронзовые ручки — всё говорило за то, что покойник был богат.

Опрометью выбежал я из своей комнаты и, не рассуждая, не мысля, а только чувствуя невыразимый страх, понёсся вниз по лестнице. В коридоре и на лестнице было темно, ноги мои путались в полах шубы, и как я не слетел и не сломал себе шеи — это удивительно. Очутившись на улице, я прислонился к мокрому фонарному столбу и начал себя успокаивать. Сердце моё страшно билось, дыхание спёрло…

Одна из слушательниц припустила огня в лампе, придвинулась ближе к рассказчику, и последний продолжал:

— Я не удивился бы, если бы застал в своей комнате пожар, вора, бешеную собаку… Я не удивился бы, если бы обвалился потолок, провалился пол, попадали стены… Всё это естественно и понятно. Но как мог попасть в мою комнату гроб? Откуда он взялся? Дорогой, женский, сделанный, очевидно, для молодой аристократки, — как мог он попасть в убогую комнату мелкого чиновника? Пуст он или внутри его — труп? Кто же она, эта безвременно покончившая с жизнью богачка, нанёсшая мне такой странный и страшный визит? Мучительная тайна!

«Если здесь не чудо, то преступление», — блеснуло в моей голове.

Я терялся в догадках. Дверь во время моего отсутствия была заперта и место, где находился ключ, было известно только моим очень близким друзьям. Не друзья же поставили мне гроб. Можно было также предположить, что гроб был принесён ко мне гробовщиками по ошибке. Они могли обознаться, ошибиться этажом или дверью и внести гроб не туда, куда следует. Но кому не известно, что наши гробовщики не выйдут из комнаты, прежде чем не получат за работу или, по крайней мере, на чай?

«Духи предсказали мне смерть, — думал я. — Не они ли уже постарались кстати снабдить меня и гробом?»

Я, господа, не верю и не верил в спиритизм, но такое совпадение может повергнуть в мистическое настроение даже философа.

«Но всё это глупо, и я труслив, как школьник, — решил я. — То был оптический обман — и больше ничего! Идя домой, я был так мрачно настроен, что не мудрено, если мои больные нервы увидели гроб… Конечно, оптический обман! Что же другое?»

Дождь хлестал меня по лицу, а ветер сердито трепал мои полы, шапку… Я озяб и страшно промок. Нужно было идти, но… куда? Воротиться к себе — значило бы подвергнуть себя риску увидеть гроб ещё раз, а это зрелище было выше моих сил. Я, не видевший вокруг себя ни одной живой души, не слышавший ни одного человеческого звука, оставшись один, наедине с гробом, в котором, быть может, лежало мёртвое тело, мог бы лишиться рассудка. Оставаться же на улице под проливным дождём и в холоде было невозможно.

Я порешил отправиться ночевать к другу моему Упокоеву, впоследствии, как вам известно, застрелившемуся. Жил он в меблированных комнатах купца Черепова, что в Мёртвом переулке.

Панихидин вытер холодный пот, выступивший на его бледном лице, и, тяжело вздохнув, продолжал:

— Дома я своего друга не застал. Постучавшись к нему в дверь и убедившись, что его нет дома, я нащупал на перекладине ключ, отпер дверь и вошёл. Я сбросил с себя на пол мокрую шубу и, нащупав в темноте диван, сел отдохнуть. Было темно… В оконной вентиляции тоскливо жужжал ветер. В печи монотонно насвистывал свою однообразную песню сверчок. В Кремле ударили к рождественской заутрене. Я поспешил зажечь спичку. Но свет не избавил меня от мрачного настроения, а напротив. Страшный, невыразимый ужас овладел мною вновь… Я вскрикнул, пошатнулся и, не чувствуя себя, выбежал из номера…

В комнате товарища я увидел то же, что и у себя, — гроб!

Гроб товарища был почти вдвое больше моего, и коричневая обивка придавала ему какой-то особенно мрачный колорит. Как он попал сюда? Что это был оптический обман — сомневаться уже было невозможно… Не мог же в каждой комнате быть гроб! Очевидно, то была болезнь моих нервов, была галлюцинация. Куда бы я ни пошёл теперь, я всюду увидел бы перед собой страшное жилище смерти. Стало быть, я сходил с ума, заболевал чем-то вроде «гробомании», и причину умопомешательства искать было недолго: стоило только вспомнить спиритический сеанс и слова Спинозы…

«Я схожу с ума? — подумал я в ужасе, хватая себя за голову. — Боже мой! Что же делать?!»

Голова моя трещала, ноги подкашивались… Дождь лил, как из ведра, ветер пронизывал насквозь, а на мне не было ни шубы, ни шапки. Ворочаться за ними в номер было невозможно, выше сил моих… Страх крепко сжимал меня в своих холодных объятиях. Волосы мои встали дыбом, с лица струился холодный пот, хотя я и верил, что то была галлюцинация.

— Что было делать? — продолжал Панихидин. — Я сходил с ума и рисковал страшно простудиться. К счастью, я вспомнил, что недалеко от Мёртвого переулка живёт мой хороший приятель, недавно только кончивший врач, Погостов, бывший со мной в ту ночь на спиритическом сеансе. Я поспешил к нему… Тогда он ещё не был женат на богатой купчихе и жил на пятом этаже дома статского советника Кладбищенского.

У Погостова моим нервам суждено было претерпеть ещё новую пытку. Взбираясь на пятый этаж, я услышал страшный шум. Наверху кто-то бежал, сильно стуча ногами и хлопая дверьми.

— Ко мне! — услышал я раздирающий душу крик. — Ко мне! Дворник!

И через мгновение навстречу мне сверху вниз по лестнице неслась тёмная фигура в шубе и помятом цилиндре…

— Погостов! — воскликнул я, узнав друга моего Погостова. — Это вы? Что с вами?

Поравнявшись со мной, Погостов остановился и судорожно схватил меня за руку. Он был бледен, тяжело дышал, дрожал. Глаза его беспорядочно блуждали, грудь вздымалась…

— Это вы, Панихидин? — спросил он глухим голосом. — Но вы ли это? Вы бледны, словно выходец из могилы… Да полно, не галлюцинация ли вы?.. Боже мой… вы страшны…

— Но что с вами? На вас лица нет!

— Ох, дайте, голубчик, перевести дух… Я рад, что вас увидел, если это действительно вы, а не оптический обман. Проклятый спиритический сеанс… Он так расстроил мои нервы, что я, представьте, воротившись сейчас домой, увидел у себя в комнате… гроб!

Я не верил своим ушам и попросил повторить.

— Гроб, настоящий гроб! — сказал доктор, садясь в изнеможении на ступень. — Я не трус, но ведь и сам чёрт испугается, если после спиритического сеанса натолкнётся в потёмках на гроб!

Путаясь и заикаясь, я рассказал доктору про гробы, виденные мною…

Минуту глядели мы друг на друга, выпуча глаза и удивлённо раскрыв рты. Потом же, чтобы убедиться, что мы не галлюцинируем, мы принялись щипать друг друга.

— Нам обоим больно, — сказал доктор, — стало быть, сейчас мы не спим и видим друг друга не во сне. Стало быть, гробы, мой и оба ваши, — не оптический обман, а нечто существующее. Что же теперь, батенька, делать?

Простояв битый час на холодной лестнице и теряясь в догадках и предположениях, мы страшно озябли и порешили отбросить малодушный страх и, разбудив коридорного, пойти с ним в комнату доктора. Так мы и сделали. Войдя в номер, зажгли свечу, и в самом деле увидели гроб, обитый белым глазетом, с золотой бахромой и кистями. Коридорный набожно перекрестился.

— Теперь можно узнать, — сказал бледный доктор, дрожа всем телом, — пуст этот гроб или же… он обитаем?

После долгой, понятной нерешимости доктор нагнулся и, стиснув от страха и ожидания зубы, сорвал с гроба крышку. Мы взглянули в гроб и…

Гроб был пуст…

Покойника в нём не было, но зато мы нашли в нём письмо такого содержания:

«Милый Погостов! Ты знаешь, что дела моего тестя пришли в страшный упадок. Он залез в долги по горло. Завтра или послезавтра явятся описывать его имущество, и это окончательно погубит его семью и мою, погубит нашу честь, что для меня дороже всего. На вчерашнем семейном совете мы решили припрятать всё ценное и дорогое. Так как всё имущество моего тестя заключается в гробах (он, как тебе известно, гробовых дел мастер, лучший в городе), то мы порешили припрятать самые лучшие гробы. Я обращаюсь к тебе, как к другу, помоги мне, спаси наше состояние и нашу честь! В надежде, что ты поможешь нам сохранить наше имущество, посылаю тебе, голубчик, один гроб, который прошу спрятать у себя и хранить впредь до востребования. Без помощи знакомых и друзей мы погибнем. Надеюсь, что ты не откажешь мне, тем более, что гроб простоит у тебя не более недели. Всем, кого я считаю за наших истинных друзей, я послал по гробу и надеюсь на их великодушие и благородство.

Любящий тебя Иван Челюстин».

После этого я месяца три лечился от расстройства нервов, друг же наш, зять гробовщика, спас и честь свою, и имущество, и уже содержит бюро погребальных процессий и торгует памятниками и надгробными плитами. Дела его идут неважно, и каждый вечер теперь, входя к себе, я всё боюсь, что увижу около своей кровати белый мраморный памятник или катафалк.

Константин Волкичевский
КУЗДРА РВОЧЕТ ЖРУШАТЬ

Константин Волкичевский пишет прозу и стихи в жанрах хоррора и вирда, а также переводит настольные ролевые игры. Его стараниями увидели свет локализации таких игр, как «Pathfinder», хоррор-вестерн «Deadlands» и «Trail of Cthulhu» — первая ролевая игра во вселенной Мифов Ктулху, изданная на русском языке. Первые публикации творчества Константина увидели свет в антологиях издательства «Хоррорскоп-Пресс».

Скрютаившись за обветшарпанной верстолешницей, Бокр безутщетно искоживался заглухомирить скорячечное грудцебиение. В темнотьме за дворотами неторопешно, будточно просмакивая вздружас беззащимого и уязвитного прожитателя доместья, шагаркали ногоктистые лаподошвы.

Куздра издавле преслеживала Бокра, проглодная и зложорливая до рыхлакомой и нежневинной мяслоти его вычадёнка, и Бокр так и не искрутрился пробмапошить взакруг лапальца чустрый обонюх глокой кровохотницы.

Бокр пломертво затвер растверь на шпиколду, ноднако созмекал, что Куздре не помешновить такобной препядой. Он прятужил слуши — из сночивальни под грозлухий шагопот чадоядки шлестихим эхолоском буршал всхрокойный снопот Бокрёнка. Бокр ни на секновение не разволял себе веромниться, что Куздра отствоясит вспрочь. Подторя его умыслючениям, дворота заскрещали под нападиском костулых и изгибких клешногтей. Жрищница всхросилась на обглоту — створнизы раствери захрущали и вструипались росстыпчатыми вздувлаками щепыльного сыпороха. Робегающий скользляд Бокра сосредно вниматился на пьедеставку с кухварными зубрезами. Егда хвадонь его сжатила дубянную ухвоять обрезвия, стверь надрустно крохнула и упалилась из раствода. Схлятывая студязкие слюзы, стекаплющие по затылу его пересорствой горлотки, Бокр вглязрелся в темглоту. По челбу его скалзла испотрина — в предхожей доместья видначился горбязлый, злостлявый очёбраз Куздры.

Здогровые глазерцала пронзрили Бокра, и тот кожкурой прощутивствовал высточаемую ими бесцысленную желчтокость и хищнорадную жралчность. Сустяшки его жмадоней обезледнели, он цепше и креплее сжискнул жмыкоятку рубзака. Однем не нако Бокр не присознал, что его поддаволя на секновение ослабрешилась, и он машневольно ствомкнул занавеки яблаз. Распахрыть их Бокра вызбудил мьязмрад обжигряющего злыхония Куздры и терзчительная пролезь в жришечнике. Промельсясь по кухнате маревытой тьменью, Куздра впечаздила Бокра разрегтями к деребовой гвоздене. Клызвия её штеко и хрустло будланули утрюхо Бокра, расчлермотали лентроха его кишнуров и вытялокли требухлый клусток на багроплённые кровалым взрезивом половни. Глорло Бокра вспензырилось кляксводами сукровистой сплювны. Резнож подневознанно метянулся к жрюзглой рвачле Куздры, но с лязгвоном выпальзнул из хвальцев.

Мутнуманными мыскрами Бокр признимал, что мгни его сочтякают, но нынчас ему оставыпалась послючительная задучасть как отчителя — не дозвустить Куздру к Бокрёнку. И тотчда же ожидежды Бокра вдребезгнулись, когдва с леступеней прозвёсся спроснихонький шёписк.

«А-а…»

Бокрёнок раздрёмался от шрумкой грохорьбы. Вспорвотыми вздогкими и раздромзанной горлоткой Бокр взвыздал исстон бессимощного, отчадёжного безначаянья.

Взерцала Куздры навострелились на жракомую и нежнащитную добичь. Хвататочным осказался одинственный прывок, и Бокрёнок ницпластался под когстрыми разлапами детожрюдища. Чадпрыск Бокра изовсильно вызвивался под осклыкалым, слюнызжущим жрылом, но изовследние износилы оствинули его едмгновременно с рвервым вглыдом Куздры в его мяслые жрани. Преневзирая всхныданиями и хрыстошными захриками Бокра, Куздра раздробнажила рёбренности визрещащего и заблёбывающегося вскровавой блервотой Бокрёнка, вцепрызлась ему в кишроха острезкими бритвогтями и кровожделенно рвачала его курдячить. Егда блишь в светавнях доместья восхобрезнуло солнцветило, ни родитец, ни исчадыш не выжистали до заряссвета.

Александр Гуляев
ГЛАЗ ПУТАНЫ

Александр Гуляев — поэт, писатель, бард. Доктор наук, доктор философии. Стихотворения опубликованы в литературных альманахах, периодических изданиях, литературных порталах. Имеет ряд научно-популярных публикаций в региональных изданиях, научных публикаций в специализированной литературе. Рассказы и сказки в 2022—23 гг. опубликованы более чем в тридцати антологиях («КИФ-5», «Шаг в бесконечность», «Фантлаб о любви», «Сказания о тропах судьбы», «Туман» и др.). Победитель ряда российских и международных литературных конкурсов и фестивалей. Член жюри международной литературной премии «Алиса-2023». Член Союза деятелей культуры и искусства. Член Союза детских и юношеских писателей.

Шлюха была невероятно красива. Разумеется, привлекательности ей добавлял бурлящий в венах Нэда бурбон. И всё же, всё же. Встреть Нэд её где-нибудь ещё, пусть даже в этом же откровенном наряде, он бы ни за что не догадался о роде её занятий. А уж в проститутках Нэд разбирался более чем хорошо. Его «дружок» побывал в сотнях тел представительниц древнейшей профессии самых разных национальностей, возрастов и габаритов. Но такой красоты не встречал ещё ни сам мужчина, ни его моментально взметнувшийся к небу при виде наряда женщины «дружок».

Невесомое платье из какого-то струящегося золотистого материла, полупрозрачное, скорее открывающее, чем закрывающее спортивное тело, позволяющее рассмотреть высокие трусики-бикини и роскошную натуральную грудь. Движения молочных желез в такт походке не были стеснены ни топом, ни бюстгальтером, ни модными нынче тейпами. Грудь была свободна от дополнительной одежды, и только соски были закрыты какими-то декоративными наклейками в виде шестиконечных звёзд.

Нэд облизнул пересохшие губы, ведь именно он проведёт сегодняшнюю ночь с этой женщиной. Несмотря на более высокую, чем он обычно платил проституткам, цену. Ничего, разницу потом можно будет отжать у барыг на Четырнадцатой. Никуда они не денутся, кулаки Нэда очень доходчиво вбивают истину даже в самые тупые головы.

С животным рычанием разгорячённый бурбоном Нэд повалил уже успевшую освободиться от своего волшебного платья путану на койку в номере дешёвого мотеля. Мужчина протянул покрытые густой рыжей шерстью пальцы к звёздочкам на груди, намереваясь освободить соски красотки, но встретил неожиданное сопротивление. Руки девушки с невероятной силой перехватили его запястья буквально в паре сантиметров от вожделенных молочно-белых полусфер.

— Нет, — сказала проститутка. — За свои деньги ты можешь иметь меня, как тебе захочется, но звёздочки не трогай.

И добавила, увидев недоумённый взгляд Нэда:

— Боюсь сглаза.

Выражение лица у девушки при этом было совершенно серьёзным.

«Небось, у неё там два соска (он видывал и такое) или пластику делала и рубцы теперь», — подумал про себя Нэд и решил не портить себе удовольствие от любования красивым телом. Он опустил руку вниз и одним движением сорвал с красотки нижнее бельё.

Шлюха действительно отработала потраченные деньги на все сто. Оргазмы сотрясали тело Нэда один за другим, пока он, то ли забывшись в порыве страсти, то ли решив-таки утолить своё любопытство, не впился зубами в кончик груди путаны и не сорвал ту самую звёздочку. Девушка моментально прекратила бешеную скачку, несмотря на то, что «дружок» внутри её тела жаждал продолжения.

На груди проститутки не было ни рубцов, ни второго соска. Точнее, соска не было ни одного. Вместо него идеальное полушарие украшал глаз. Веко поднялось, и глаз немигающе уставился на Нэда. Если бы мужчина мог сейчас посмотреть в лицо путаны, он бы увидел, что её правый, настоящий глаз неестественно закатился куда-то вверх так, что в глазнице остался только испещрённый набухшими кровеносными сосудами белок.

Но Нэд не мог этого видеть. Вертикальный зрачок, как у семейства кошачьих, глаза на груди полностью парализовал его разум и волю. Нэд уже не видел и не чувствовал, как из пупка шлюхи выметнулся длинный гибкий язык, усыпанный множеством сочащихся желез, и обвил его обнажённое тело, обильно увлажняя едкой слизью и сжимая-стискивая, перемалывая кости. А затем этот влажный кокон, некогда бывший Нэдом Битти втянулся туда же, где ещё пару минут назад с восторгом резвился его похотливый «дружок».

Вадим Кулаков
ДОМ

Вадим Кулаков — молодой писатель и поэт из города Орехово-Зуево. Есть публикации в нескольких сборниках издательства «Перископ-Волга», журнале «Русский динозавр» и газете «Народные промыслы». Участник семинара «Глубинка-2023», «Мы выросли в России», лонг-лист фестиваля «Зелёный листок». Финалист конкурсов «Фонарь-2023» и «Мцыри».

Оголённая лампочка голодно рябила, выплёвывая жидковато-ненадёжный свет и втягивая его обратно. Во всём доме, кроме коридора, свет был выключен, и только здесь светило равномерное постукивание и одноголосое жужжание одинокой мухи.

Сношенная обувь покорно притаилась, раскиданная. Язычки ботинок приподнимаются, желая оглядеть пространство вокруг, тут же прячутся, напуганные исчезновением привычного освещения. Выжидают, как хорошие охотники. Создаётся впечатление, что обувь дышит, наполняет резиновые лёгкие застоявшимся воздухом, зевнув, выдыхает.

Дверцы шкафа настежь раскрыты — широкие ладони уснувшего великана, две ровные гряды миниатюрной горы. Внутри — инструменты, припасы, медикаменты, вода, книги по истории искусства.

Ковёр седеет от непрошеной пыли, грустно чахнет под осторожным вкрадчивым шагом. Он уже устал так лежать и лежать — изо дня в день — созерцая плоскую подошву чавкающих тапок. Предметы домашнего обихода словно презирали его за пассивное недвижение и молодцеватую ветхость.

Где-то далеко, в углу смежной комнаты заскрипела кровать и раздался оглушительный кашель. От него дрожали стены и слезились глаза. Кашель сменился хрипом, засыванием тяжёлого воздуха, скрипы — перестановкой грузного тела. Сергей шумно поднялся.

Окна в его комнате всегда плотно зашторены и не пропускают ни единой частички разрозненного стука. Окажись на дворе чума, война, голод или смерть, Сергей не услышит ни знойного разложения, ни выстрелов с бранью, ни жалких стенаний, ни всхлипов умирающих. Ничто не проникнет в просторы его маленького тёмного пространства, кончающегося бесконечностью.

Сергей встал с кровати и пошёл к окну. Неужели он хочет отодвинуть штору? Пожилой карниз напрягся и вытянулся по струнке, как бравый гвардеец. Шторы молчат всегда. Недвижимы. Спокойны, как ночное море в лунных россыпях. Если по комнате ударит солнечный свет — разрушающий яркий свет опального Солнца — кто знает, что случится…

Пожар? Воздух вдруг загорится, и яростное пламя будет разрывать хрупкие испуганные предметы…

Землетрясение? Пол подскочит, согнётся от удара тектонических плит, а стены разорвутся, пойдут по швам, как картонный домик.

Наводнение? Вода прорвёт тонкое стекло, снесёт Сергея, задует небольшую лампадку, который год коптящую угол грязного потолка.

Сергей подошёл к окну, отодвинул штору.

Ничего не произошло. Худощавое стекло с двух сторон было обклеено обрывками газет. Свет легонько пробивался через пожелтевшие страницы, но тихий, приглушённый, который грел, но не обжигал. Трещало что-то про полёты в космос, рождение и умирание стран, конфликты на условных границах, бесконечное Великое переселение.

Почему газеты вечно врут? Про победу над чумой, войной, голодом и смертью. Над оледенением и потеплением, над богатством и бедностью, безграмотностью, абортами, перенаселением, миграцией, расизмом, изнасилованиями, разводами, безработицей, кумовством, преступностью, беспределом полиции, наркоманией, алкоголизмом, низкими зарплатами, судебными исками, костлявыми собаками, толстыми котами, молодыми бабушками, постаревшими младенцами…

Почему газеты вечно врут?

Почему приходится прятаться в маленькой скромной обители?

Никого не впускать…

В ванной комнате давно сдохла лампочка, однако она забыла убрать за собой, поэтому по рыжей отсыревшей плитке раскидан горчично-жёлтый болезненный цвет. Сергей принимает ванну каждое вялое зелёное утро. Какая-то могучая сила управляет его сонным сознанием, пока он крутит хрупкие вентили, смотрит опухшими глазами, как из тонкого кривоносого крана плещется седая ровная струйка, кладёт своё дородное тело, набросав пирамиды коленей, превращаясь, с бульком, в маленькое растёкшееся пятно.

Ржавчина подъела корни расплывчатой бадьи, подобралась к основанию крана, оккупировала раковину. Она заменила влагу и воздушную пыль, вросла в само пространство. Пока Сергей лежал в ванне, он незаметно для себя сам становился кусочком этой жестокой хищной субстанции.

Приняв ванну, Сергей тщательно вытирается облезлым полотенцем с дедовской избой, затерянной где-то в столетиях. Крыша сомкнутых ладоней, свежее поле, глубокие искренние ели. Полотенце возвращается на крючок сослужившим, влажно-пятнистым.

Сергей медленно переваливается в кухню, разбивает яйца, разбавляет кипятком жирновато-горький кофе. На столе ночуют хлебные крошки и пара грязных тарелок. Засыхает два пакетика выдохшегося чая. Сергей завтракает медленно, размеренно покачивая ногой, и что-то бормочет.

Вся его жизнь написана пятнами на жирной немытой плите. Его поведение истолковано плакатами с отклеивающимися углами, развешанными по комнате. Его привычки отражает немного помятая, но уютная лохматая мебель.

Позавтракав, Сергей углубляется в книгу или фильму, бегущую по телевизору рассыпчатой рябью. Главное — не открывать новости, не знать, что происходит там, снаружи.

Существует ли вообще какое-то там снаружи?

Иногда оттуда, от пространства вне окон и стен доносится какая-то песня. Красивая, тонкая, она будто соткана из мириады искренних чистых слезинок, рождаемых сердечным горем и тоской.

Стрекот телевизора, жар огненного сковородочного масла, урчание скучающего умывальника благоразумно старались заглушить её, но песня пробивалась, её ласковый свободный полёт невозможно остановить.

Руки у Сергея в это время дрожали, тянулись либо к каменной дверной ручке, либо к ножу. Но ручка давно была скручена, дверь заколочена, а нож, обыграв сизым лезвием, ступился.

Что страшного может произойти в изжитой сытой квартире?

В родном близкородственном доме?

Когда Сергей перевёл дыхание, прогнав внутри себя поток оранжевого пара, он страшно замер, выпучив глаза и разорвав лицо гримасой немого крика.

От замурованного окна отклеился кусочек жёваной газеты, и в комнату пробивался свежий свет расцветшей живой улицы.

Ася Лисичкина
ШИШКА

Ася Лисичкина родилась в провинциальном городке на Волге. С детства Ася проявляла любовь к чтению и письму. После окончания университета Ася работала копирайтером в небольшом рекламном агентстве. Однако её жизнь приняла странный оборот после одного таинственного происшествия. С тех пор Асю не отпускает ощущение, что это реальность пишет её саму через рассказы.

Верёвкин шёл по лесной тропинке и думал о чём-то своём. Мимо пробежала белка, запуталась в ветках и скрылась. Верёвкин машинально проводил её взглядом, а потом вдруг остановился и уставился на сосновую шишку. Его внимание привлекло что-то красное, сверкавшее среди чешуек. Верёвкин поднял шишку и осмотрел. Это была красная кнопка. Верёвкин нажал. Раздался лёгкий щелчок. Шишка в его руке завибрировала.

«Ой!», — сказал Верёвкин и выронил её на землю. С лёгким звоном шишка отпрыгнула на несколько метров в сторону. В тот же самый момент Верёвкин ощутил лёгкий толчок в грудь. Под майкой у него что-то неприятно зашевелилось. Верёвкин рванул майку вверх и с ужасом уставился на свою голую грудь, на которой теперь было три пупырчатых розовых выступа — два в ряд и один под ними. Вокруг были видны мелкие чёрные волоски, чуть загибающиеся вниз, как иглы дикобраза. Выступы лениво и плавно шевелились.

Челюсть Верёвкина мелко затряслась. Ему показалось, что он сейчас упадёт в обморок. Но вместо этого ноги его сами собой сделали два неуверенных шага назад. Страх холодной змейкой вполз ему в душу. «Так!», — сказал Верёвкин сам себе. — «Спокойно…» Он вытащил из кармана брюк носовой платок и осторожно, двумя пальцами, вытер выступивший на лбу липкий пот. Выросты на груди лениво колыхались.

«Всё дело в шишке!» — догадался Верёвкин. Эта мысль пришла в голову ему неожиданно, сама по себе, без всяких усилий с его стороны. Соображал он быстро. Было ясно, если он хочет сохранить контроль над ситуацией, надо что-то предпринять.

Верёвкин огляделся и нашёл взглядом злополучную шишку. Она лежала чуть в стороне от тропинки, недалеко от небольшого поваленного дерева. Верёвкин судорожно вздохнул, в два шага подошёл к шишке, поднял её и решительно нажал на кнопку. И тут же почувствовал, словно кто-то невидимый с силой ударил его в живот. У Верёвкина перехватило дыхание, и он повалился в траву. Шишка со звоном отлетела в сторону. Из-под майки полезло что-то чёрное и мохнатое. Ужас в душе Верёвкина усилился. Рядом с выступами на груди появился ещё один, более крупный. Он был покрыт густым мехом, изгибался в суставах и тоже шевелился. Не прошло и несколько секунд, как всё существо Верёвкина было пронизано растущим ужасом. Тишину леса нарушали только звуки его собственного хриплого дыхания и негромкие щелчки. Чтобы хоть как-то скрыть ужас, Верёвкин закричал. И тут же услышал слабый крик другого человека, похожий на его собственный. Голос явно раздавался прямо из-за спины. Это напугало Верёвкина ещё сильнее. Теперь он точно знал, что с ним происходит нечто страшное. Хотелось бежать без оглядки. Однако он чувствовал себя обессиленным и только тихо стонал, поднимаясь на четвереньки.

На это ушло около получаса, но всё-таки Верёвкин поднялся на ноги. С большой осторожностью он приблизился к зарослям густого кустарника, куда отлетела проклятая шишка. Присев на корточки, стал шарить руками по земле. Вдруг он заметил свет, пробивавшийся из-под листьев. Приглядевшись, увидел, что это кнопка на шишке ярко светится странным малиновым светом. Некоторое время Верёвкин колебался, потом осторожно протянул к ней руку… И тут ему на спину упало что-то мягкое и живое.

Белка! Она ловко скользнула по его протянутой руке и рванулась к шишке. Маленькие лапки обхватили кнопку, Верёвкин с ужасом услышал звук открывающегося замка. Ничего не понимая, схватил шишку следом за белкой, зажмурился и с силой надавил. Раздался сухой треск. Со всех сторон налетел колючий снег и завертелся в воздухе. Когда снег закончился, под кустом никого не оказалось. Только на земле остались два серых пушистых бесформенных комочка. Они беспорядочно дёргались, кричали и колотили по снегу своими мохнатыми лапками.

Свет в лесу погас.

Денис Гербер
ДРЕССИРОВАННАЯ ЛУНА

Денис Гербер родился в 1977 г. в Ангарске. Окончил факультет филологии и журналистики Иркутского государственного университета. Писатель, журналист, радиоведущий. Публиковался в журналах «Дружба народов», «Сибирские огни», «Традиции и Авангард», «Новый берег», «Сибирь», «Fantomas» и др. Автор трёх романов. Лауреат литературных премий: «Русский Гофман» (2021), «Прыжок над бездной» (2022), «ДИАС» (2021) и др. Пишет в разных жанрах, чаще с элементами фантастики и исторической прозы. Живёт в Ангарске.

1.

Каждый год в эту ночь луна становилась оранжевой. Кисияма помнил это с детства. Ещё будучи чахлым долговязым мальчишкой, он приходил к берегу ночью, ложился на специально захваченную подстилку и терпеливо ждал, когда ночное светило нальётся апельсиновым цветом. Затем он втыкал тростниковую палку в песок рядом с лицом — так, чтобы она перечёркивала полнеба, — и смотрел, как луна перебирается с одной стороны на другую. Он подгонял её усилием воли, заставлял двигаться по небосклону. Подчиняясь его приказу, луна неохотно ползла и в конце концов огибала тростниковую преграду, как ей и велели.

Позже он разочарованно признал, что луна способна выполнить лишь один трюк, да и то при условии, если тростник воткнуть в правильном месте. Возможно, она добровольно корячилась по ночному небу, внушая ему, Кисияме, будто это его желание. Должно быть, не он дрессировал луну, а она его.

Сколько оранжевых лун было в его жизни? Он уже давно сбился со счёта. Это было неважно. Теперь, когда волосы стали седыми, а кости предсказывали непогоду лучше любого синоптика, Кисияма уже не ложился на холодную землю и не вонзал палку в песок. На берег он приходил для того, чтобы убедиться в неизменности некоторых вещей в этом мире. Луна не подвела и на этот раз. Вновь окрасившись в апельсиновый цвет, она медленно ползла по небу, делая вид, что неподвижна.

Когда Кисияма двинулся от берега к деревне, в роще застрекотали цикады. «В ночное время?» — удивился старик. Не иначе как приняли холодную оранжевую луну за палящее солнце.

Возле дома пахло камелиями, посаженными в саду его супругой. Кисияма вошёл во двор через заднюю калитку, специально чтоб вдохнуть сладкий аромат. Кадзуко не спала, и в доме горел свет. Войдя внутрь, старик кивнул супруге и вдруг заметил гостью. Женщина в синем кимоно сидела в углу, виновато опустив взгляд. Это была госпожа Симамура — дальняя родственница Кадзуко, жившая на краю деревни.

— Простите, Кисияма-сан, что пришла так поздно, — произнесла она и снова замолчала.

— Госпоже Симамура очень нужна помощь, — пояснила Кадзуко.

— Помощь? — удивился Кисияма. — Чем мы можем помочь?

Дальняя родственница некоторое время молчала, затем осторожно подняла взгляд и будто бы со стыдом сказала:

— Я хочу, чтобы вы, Кисияма-сан, убили мою овцу.

Старик растерялся и не нашёл что ответить. Убить овцу? Странная просьба для этого времени суток.

— Кадзуко рассказывала, что когда-то вы работали ветеринаром, — пояснила ночная гостья. — Возможно, вас учили только лечить животных, но я подумала, что и умертвить вы тоже можете. Пожалуйста, Кисияма-сан, помогите мне!

— А откуда у вас овца?

— Мой муж год назад переслал некоторую сумму приятелю в городе, и тот купил несколько овец. Супруг, знаете ли, всегда хотел разводить овец, он планировал заняться этим, когда вернётся.

Муж госпожи Симамура полгода назад погиб в Корее. Об этом знали все в деревне, но вдова упорно делала вид, будто ничего не произошло. Ежедневно она пользовалась белилами и помадой, наводя красоту так, как нравилось супругу.

— Сейчас от овец осталась лишь одна, — продолжала она, — и та какая-то больная. Разводить больше некого, к тому же мы сильно голодаем в последнее время. Умоляю, помогите мне убить её!

— Хорошо, я зайду завтра, — пообещал Кисияма.

Гостья протестующе завертела головой.

— Сделайте сегодня, Кисияма-сан. Прошу вас!

Старик скосился на окно, за которым виднелась лишь плотная, как картон, темнота. «Почему бы и нет, — подумал он, — если цикады поют холодной ночью, а луна становится похожей на апельсин, почему бы мне не убить овцу?»

2.

При свете двух тусклых фонарей они дошли к дому госпожи Симамура.

— Хотите, я приготовлю чай? — спросила вдова. — Пока вы…

Она осеклась, и старику в темноте показалась, что женщина дрожит от страха.

— Спасибо, не стоит. Идите в дом, а я для начала взгляну на животное.

Кисияма зашёл в переделанный под овчарню сарайчик. «Пациента» не было видно — фонарь освещал лишь дощатые стены, заваленные сеном углы и полупустую поилку. «Может, и нет никакой овцы? — вдруг подумал Кисияма. — Что, если вдова считает её живой, как и покойного мужа?»

Из темноты что-то прыгнуло. Белая морда мелькнула в свете фонаря, и коричневые зубы лязгнули возле колена, пытаясь укусить. От неожиданности Кисияма оступился и навалился телом на полуоткрытую дверь, едва не упав. Что-то щёлкнуло в темноте, и он ощутил мокроту у себя на лице. Слюна? Или кровь? Второпях он захлопнул дверь и тут же почувствовал удар с той стороны. Овца стукнулась всем телом о хлипкие доски.

«Ничего себе, кроткая овечка! — удивился он. — Ещё нужно подумать, кто кого здесь собирается умерщвлять». Старик взял тряпку, висевшую на гвозде, и, набравшись решимости, опять зашёл внутрь. На этот раз луч фонаря чётко высветил овцу. Впрочем, то ли это было животное? Трясущееся от страха тело билось в дальнем углу овчарни, будто минуту назад оно и не кидалось на пришедшего человека.

Кисияма подошёл ближе и оглядел животное. Молодая овца, почти ягнёнок. Меринос с белой шерстью. Похоже, на этот раз она и не думала ни на кого нападать. Ей было не до этого. Конечности животного подёргивались, голова то и дело запрокидывалась назад.

Кисияма знал, в чём дело. Со времён учёбы и работы ветеринаром он хорошо помнил такие симптомы.

Внезапно животное успокоилось и робко взглянуло ему прямо в глаза. Старик погладил её по голове:

— Ничего, недолго мучиться тебе осталось.

Он пошёл в дом за ножом, но на выходе из овчарни замер.

— Не делай этого, — попросила овца.

3.

Когда-то у Кисиямы и Кадзуко было трое детей. От первого сына остались только прах в земле и небольшое надгробие. Он скончался от туберкулёза в возрасте тридцати пяти лет. От второго осталось лишь имя. Он погиб два года назад во время вторжения в Китай. Тело покойного не смогли доставить родным. Третий сын жил в городе со своей молодой супругой. Он руководил строительными работами на одном из военных аэродромов. Его звали К.

4.

— Чего я не должен делать? — спросил Кисияма.

— Убивать меня, — пояснила овца. — Ещё не все стадии пройдены. Если нарушить процесс, может случиться большая беда.

— Какие стадии?

— Ты не поймёшь.

Старик сел на кучку соломы, прислонившись спиной к стене сарая. Овца спокойно взирала на него карими глазами. Задние ноги животного всё ещё подёргивались редкими судорогами.

— Я обещал твоей хозяйке, что сделаю это.

— Не беда, — успокоило животное. — Сохрани мне немного жизни, чтобы всё закончилось само. Я расскажу тебе нечто ценное, если не станешь резать.

— Что?

— Расскажу, как и где ты умрёшь.

Кисияма взглянул на руки. Оказывается, всё это время он продолжал сжимать тряпку, снятую с наружной стены сарая.

— Откуда тебе это известно?

— Посмотри на меня, старик, — животное как будто бы усмехнулось, — кому как не полуживой овце лучше знать о смерти?

Кисияма задумался. Что такого ценного могло быть в дате его кончины? Он родился ещё во время «Войны года Дракона», когда сторонники сёгуната воевали с проимператорскими силами. Ужасы гражданской войны как будто впитались в него вместе с воздухом и пищей, каким-то образом повлияв на дальнейшую судьбу. Полжизни он провёл с оружием в руках: участвовал в битвах с маньчжурами и корейцами, в начале века сражался с русскими. Только сейчас, по причине преклонных лет, остался в стороне от идущей войны. Смерть всегда была где-то рядом.

— Что поменяют твои слова? — с грустью сказал он овце. — Мне всё равно недолго осталось.

— Возможно, что-то изменится, — ответило животное. — Речь идёт не только о твоей смерти. О многих смертях. Погибнут тысячи, включая твоего сына и его семью.

Услышав про родных, Кисияма встрепенулся. Он поднялся и некоторое время смотрел на овцу.

— Хорошо, рассказывай. Я не трону тебя.

— Сначала поговори с хозяйкой. Если ты откажешься, она попросит кого-нибудь ещё.

Старик согласно кивнул и вышел из сарая.

5.

Симамура всё же приготовила чай. Несколько минут Кисияма пил из фарфоровой чашки, а вдова терпеливо ждала.

— У вас получится? — не выдержав, спросила она. — Вы сможете, Кисияма-сан?

Похоже, она была напугана. Её руки без конца поправляли пояс из белого крепа, надетый поверх кимоно. Кисияма поставил чашку на стол и пристально оглядел вдову. Под его взглядом она как-то осунулась и покраснела, словно листья клёна осенью.

— Можно спросить вас, госпожа Симамура: почему вы на самом деле хотите избавиться от овцы?

— Что? — вздрогнула она. — Я же объяснила вам…

Кисияма поднялся из-за стола.

— В таком случае я вынужден оставить вас. Спасибо за чай.

Не успел он сделать и шаг в сторону двери, как госпожа Симамура вскочила со стула и бросилась на пол, прямо к ногам гостя.

— Нет, Кисияма-сан, не уходите! — кричала она. — Очень прошу вас: не оставляйте меня одну! Всё пропадёт!

— Да что пропадёт-то?

Он поднял вдову за плечи и вновь усадил на стул. По лицу госпожи Симамура текли слёзы, она утирала их тыльной стороной ладони.

— Она нападала на вас?

— Нет.

— Она… говорила с вами?

Женщина перестала плакать, удивлённо взглянула на него.

— Нет.

— Тогда, пожалуйста, объясните, в чём дело.

Вдова налила себе в кружку чай, трясущимися руками поднесла к губам и сделала несколько символических глотков.

— Я точно не знаю, в чём дело, — наконец проговорила она. — Просто в этом сарае происходит что-то странное. Не могу объяснить. Там что-то такое, чего раньше нигде и никогда не было. Что-то новое. Это началось, когда умерла первая овца. В тот же вечер я получила письмо от мужа. Это было обычное послание, в котором он рассказывал о службе, делился словами нежности и говорил, что скучает. Но в конце письма была странная приписка. Муж настоятельно просил, чтобы я больше никогда не смотрела на его фотографии. Ни при каких обстоятельствах. Иначе он может не вернуться. «Выбрасывать снимки не обязательно, — писал он, — можно показывать другим, но самой не смотреть».

Она прервалась ненадолго, вновь отпила из кружки.

— Затем скончалась вторая овца. И вновь я получила письмо от мужа. Теперь он просил, чтобы я собрала все медные предметы в доме и положила в один угол. Это очень важно, уверял он. Я сделала всё, как он просил, — сложила в угол все медные предметы и те, в которых не была уверена. Через месяц скончались ещё две овцы. На этот раз писем я не получала. Супруг перестал писать.

Вдова немного успокоилась, по крайней мере слёзы уже не бежали по её напудренным щекам.

— Почему вы думаете, что это связано с овцами? — спросил Кисияма.

Женщина посмотрела на него, словно опасаясь издёвки.

— Я не думаю, я чувствую. В этом сарае произошло что-то необычное.

— Вы думаете, это опасно?

— Не знаю.

Старик вновь сел за стол.

— Госпожа Симамура, — начал он осторожно, — все в деревне знают, что ваш супруг погиб полгода назад. Не сочтите за грубость, но я советую вам принять это и не делать вид, будто всё идёт по-прежнему. Возможно, тогда и странные вещи перестанут происходить.

Женщина взглянула на него с обидой.

— Вы думаете, Кисияма-сан, что я не знала про это? Напрасно. Я знала, как и все вы. Но письма-то продолжали приходить после этого.

Она вышла в другую комнату и через полминуты вернулась с двумя вскрытыми конвертами.

— Вот, взгляните, если не верите.

Отчего-то Кисияма побоялся прикоснуться к письмам. Он взглянул лишь на даты на конверте и понял, что вдова говорила правду.

— Извините, госпожа Симамура. Вероятно, вы правы. Но дело в том, что я не могу убить вашу овцу. Я не мясник. Но я ветеринар, и могу вылечить её. Возможно.

— Вылечить? — удивилась женщина.

— Да. Ваша овца больна. Судя по всему, у неё вертячка.

— Что это?

— Она заражена. Личинки цестозы пожирают её мозг. Даже если я убью животное, его мясо есть нельзя.

Похоже, вдова расстроилась. Она засеменила по комнате.

— Где же она могла заразиться?

— Да где угодно. Через корм, воду. Или от больной собаки на пастбище.

— Что мне теперь делать?

— Съездите в город и достаньте фенесал. Я постараюсь вылечить её.

Женщина кивнула несколько раз и, повторяя «хорошо, хорошо», продолжила беспокойно ходить по комнате.

— Если не возражаете, я ещё раз осмотрю животное, — сказал Кисияма, — а после пойду домой. И вы тоже ложитесь.

6.

Овца отпила немного воды из поилки, затем косо посмотрела на человека. «Спасти её не удастся, — подумал Кисияма. — Если это и в самом деле вертячка, то животное должно погибнуть со дня на день». Впрочем, сейчас овца меньше всего походила на больную.

«В этом сарае происходит что-то новое, чего никогда и нигде раньше не было», — вспомнились слова вдовы.

— Как тебя зовут? — неожиданно для себя спросил Кисияма.

— Моё имя — пустой звук на твоём языке, не стоит тратить дыхание, чтобы произносить его, — ответила овца. — К тому же скоро у нас появится новое имя. Общее имя.

— У нас с тобой?

— Нет. У меня и червей, что едят мой мозг. Тогда все стадии завершатся.

— Что происходит между тобой и червями?

— Ещё не создали слов, чтобы описать это. Это совершенно новое. Пока слово «стадии» — самое подходящее.

Кисияма почувствовал слабость в ногах и вновь присел на солому. «Пора возвращаться домой», — подумал он. Чего доброго, вдова направится к сараю и застанет их с овцой за разговором, да и Кадзуко, должно быть, уже спохватилась его.

— Теперь о главном, — продолжила овца, будто заглянув ему в голову. — Ты готов выслушать?

Старик кивнул.

— Произойдёт это после того, как четыре раза отцветёт сакура. Листья клёна ещё не успеют покраснеть. В этот день бог ветра Сусаноо отправит золотистого ангела со стальными крыльями в сторону святилища Ицукусима, для того чтобы привести сто тысяч человек в царство мёртвых. Одним из этих людей будешь ты, Кисияма-сан.

Овца немного помолчала, затем добавила:

— Никому не говори, что узнал это от меня… от нас. Иначе будет ещё хуже.

— Как я могу предотвратить это?

— Это не в твоих силах. Но ты можешь спастись. Бежать, ехать как можно дальше.

— Я всё равно скоро умру. Скажи: могу ли я спасти родных?

— Не знаю, попробуй. Мне это неизвестно.

Голова овцы вновь запрокинулась, животное упало набок и затряслось в конвульсиях. «Говорили ли мы на самом деле? — подумал Кисияма. — Или это магнетизм оранжевой луны так подействовал?»

7.

Будет ещё хуже… «Куда уж хуже! — размышлял Кисияма, возвращаясь домой. — Сто тысяч человек. Это же целый город!» Высвечивая путь фонарём, он продолжал повторять про себя предсказание овцы:

«Бог ветра Сусаноо отправит золотистого ангела со стальными крыльями в сторону святилища Ицукусима, для того чтобы привести сто тысяч человек в царство мёртвых».

Приближалось утро. Вершины холмов, окружающих деревню, уже озарились солнечным светом. Затем лучи коснулись самых высоких крыш. Кисияма выключил фонарь и присел передохнуть под сливовым деревом. «Что делать дальше? — думал он. — Как применить всю эту безумную информацию, порождённую больным мозгом животного?»

Удивительно, но спать совсем не хотелось. Вместо того чтобы вернуться домой к Кадзуко, он двинулся в сторону храма — синтоистский священник в это время обычно на ногах.

8.

Уединившись со священником в чайном домике возле храма, Кисияма рассказал о предсказании. Конечно, он умолчал про овцу, выдав всё за собственное ночное видение. Некоторое время священник сидел молча, переваривая информацию.

— Зачем бежать от кэгарэ, если можно идти ему навстречу? — спросил он.

— Что? — удивился Кисияма. — Для чего?

Священник медлил с ответом. Несколько минут он смотрел на окружающий пейзаж снаружи чайного домика. На деревню, расположенную у берега небольшого залива; на утлые домики, сползающие прямо к воде. Пёстрые крыши гармонично соединяли зелень холмов и синеву моря.

— Избегать смерти — значит идти у неё на поводу, — продолжил он. — Так можно навлечь пустые беды.

Священник посмотрел на Кисияму. Он был лет на десять моложе, но его голубоватые глаза, казалось, принадлежали тысячелетнему старцу.

— Знаешь ли ты, Кисияма, как спастись от преследующего ёкая? Только перестав от него бежать. Когда ты сам начнёшь преследовать ёкая, он будет спасаться от тебя. Третьего варианта не дано.

Старик призадумался, но не смог ухватить сути. Какой смысл в этой игре словами? Что, если овца, разговаривающая с ним в сарае, — это и есть злой дух? Может, вернуться и убить её?

— Ёкай преследует не меня одного, — ответил он священнику, — в видении говорилось о ста тысячах человек. Все они умрут. Возможно, мой долг — спасти их?

— Люди всегда умирают. Временно отодвинуть от них смерть — не выход. Что изменится? — священник вздохнул, словно набирался терпения для разговора с глупым ребёнком. — Мы воевали и продолжаем воевать. Убиваем друг друга. Ты, Кисияма, предлагаешь спасти какую-то часть людей и думаешь, будто это всё изменит?

Старик пожал плечами. Он всё ещё не понимал, к чему собеседник ведёт разговор.

— Мы не прекратим воевать, — продолжал священник, — войну не остановить, как ни пытайся. Единственное, что можно сделать, — это раздуть пламя, чтобы костёр прогорел. Наверное, это и делает бог ветра Сусаноо. Нужно довести размеры войны до абсурда, до крайности. Помочь ей захлебнуться в себе самой.

Кисияма молчал. Не за абстрактной философией он сюда пришёл. Ему нужен конкретный совет.

— Но ведь я могу спасти своих родных.

К его удивлению, священник несогласно завертел головой:

— Не стоит. Может случиться ещё хуже.

— Хуже?

— Да. Мы часто губим людей своей любовью. Когда отделяем их от всех остальных.

— Я не понимаю вас.

Священник вновь посмотрел на море.

— Я расскажу кое-что о себе, — сказал он. — Когда я был маленьким, я рос в такой же деревушке, как эта. Меня воспитывала бабка, я жил в её доме. Родители погибли. Половина жителей деревни занималась рыболовством, половина — земледелием. Моя бабка была стара и для того, и для другого. Она содержала лишь небольшой огород. Ещё были куры. Я очень любил этих птиц. Когда выдавалось свободное время, всегда играл с ними. Особенно мне нравились цыплята. Не те маленькие жёлтые комочки, которые жалобно пищат в коробках, а более взрослые птенцы, полные задора и сил. Я бросал им ягоду, наблюдая, как они носятся, перенимают её друг у друга, будто футбольный мяч. Один птенец нравился мне больше остальных. Чтобы не путать его с другими птицами и быстро находить, я повязал ему на лапку синюю ниточку. По нитке я отыскивал его, брал в руки и кормил персонально. А потом на время забыл про любимца и про остальных цыплят. Они превращались в кур и всё меньше годились для мальчишеских забав. Однажды в дом зашла бабка и сказала: «Странно, одна курица сдохла». Знаете почему? Её лапу перетянула синяя ниточка. Птица росла, пока ножка не воспалилась. Курицу убила моя прежняя любовь. Синяя ниточка, которая отличала её от остальных.

Священник замолчал и опустил голову.

— Что же теперь? — спросил Кисияма, не найдя другого подходящего вопроса.

— Теперь? — переспросил тот, выйдя из состояния прострации. — Теперь я люблю всех одинаково.

9.

На следующее утро Кисияма выбрался на шоссе, сел в гремучий жёлтый автобус и поехал в город. «Интересно, отправилась ли госпожа Симамура за лекарством? — думал он, трясясь на узеньком сиденье. — Пустая трата времени и денег — овце уже ничто не поможет. Никто не поможет. Разве что черви в голове подарят ей сатори».

Около часа автобус полз по шоссе, вбирая в себя дорожную пыль. Других автомобилей не было, лишь военные грузовики промчались навстречу уже на подъезде к городу.

На остановке с деревянным навесом Кисияма ступил на асфальт и, сориентировавшись, пошёл к дому сына. Уже восемь лет он не был в городе, но где жил К., прекрасно помнил. Это была небольшая квартирка в доме для военных. В двух комнатках они и ютились — К., его жена Азуми и их подрастающая забияка-дочка.

Дверь открыла Азуми. Она выглядела озадаченной — отчего-то морщила лоб, точно пыталась отогнать назойливую муху.

— Кисияма-сан, проходите.

В квартире всё было перевёрнуто с ног на голову: мебель сдвинута с места, вещи в беспорядке разбросаны по полу. Пахло чем-то ядовитым.

— К. сейчас нет дома — он на своём аэродроме пропадает днями и ночами. Уж не знаю, чем они там занимаются.

Кисияма присел на предложенный стул и ещё раз оглядел помещение.

— Давно вы к нам не заглядывали, — продолжала Азуми. — Год или два?

— Восемь лет.

— Да не может быть, Кисияма-сан! Неужели так долго?

— Восемь лет, — настаивал старик и добавил, глядя на кавардак: — А чем вы заняты?

Азуми вновь поморщила лоб и брезгливо осмотрелась.

— Пауки, — пояснила она, — никакого спасения от них нет!

— Пауки? — удивился Кисияма. — Так досаждают?

— Вы и не представляете, Кисияма-сан! Настоящая напасть! Я уже пятый раз вытравливаю — и всё впустую. Вновь появляются. Достаточно хоть одной паутинке остаться — как они снова образуются, будто из ниоткуда. Постоянно шуршат своими лапками и плетут, плетут…

Кисияма осмотрел ближайший угол, но ничего похожего на паутину не заметил.

— А когда К. вернётся? — спросил он сноху.

Азуми недовольно закачала головой.

— Даже не знаю, Кисияма-сан. В лучшем случае — поздно вечером, а скорее всего, завтра. Я уж сама по нему скучаю, но ничего не поделаешь — служба. К тому же я успею с пауками разобраться, пока его нет. Вы можете подождать на кухне. Там я всё обработала.

Около часа Кисияма просидел на кухне. Всё это время из комнат раздавались звуки передвигаемой мебели, а ядовитые запахи усиливались.

Старик понял, что терпения ему не хватит. К тому же К. может и не вернуться сегодня. Он выбрался из кухни, перешагивая через разбросанные по полу чемоданы и связки старых газет.

— Азуми, мне нужно передать кое-что очень важное, — сказал он.

Сноха смотрела на него с некоторым удивлением, сжимая в руке коричневую бутыль с химикатами.

— Может быть, вы сообщите это К.?

— Нет. Передайте ему, что всему городу угрожает опасность. Мне… поступила такая информация. Вы не должны долго оставаться здесь. Нужно подыскивать жильё в другом месте.

— Вот уж точно, Кисияма-сан! — Азуми аж просияла. — Об этом я ему и говорю! Невозможно жить среди этой паутины! Никаких сил не осталось. А сколько денег я на отраву извела!

— Постойте, — прервал её старик, — передайте К., чтобы он поскорее приехал к нам в деревню. И вы с дочкой приезжайте.

Азуми кивнула, но как-то неубедительно.

— Пусть К. приедет в деревню, как только сможет, — повторил он. — Это очень важно!

10.

Прежде чем направиться к автобусной остановке, Кисияма решил пройтись по городу — посмотреть, как расширились проспекты и вытянулись дома. Он двинулся в сторону центра по улочке, на которой толкались рикши с гружёными повозками. Город издавал много шума — гораздо больше, чем восемь лет назад. Здесь не пели цикады, не шуршали листья в роще, не цвели камелии. И луна наверняка не становилась оранжевой. А ведь это был далеко не самый большой город в стране, так — небольшой городишко, по сравнению с Киото или Осакой.

Внезапно кто-то толкнул его в спину. Да так сильно, что Кисияма упал на землю. Не успел он оглянуться, как что-то тяжёлое и твёрдое ударило по затылку — и старик отключился.

В себя он пришёл в сидячем положении — на стуле со спинкой. Появилась рука с ватой, и резкий запах нашатыря заставил отвернуть голову. От этого движения возникла резкая боль в затылке, и Кисияма чуть было не потерял сознание вновь.

— Всё в порядке, он вернулся, — раздался женский голос, затем — неторопливое цоканье каблуков по полу и лязг железной двери.

Морщась от боли, Кисияма огляделся. Помещение, в котором он находился, было просторным — около восьми татами. Комната слабо освещена, дальние углы утопают в полумраке. Впереди небольшой стол, а справа — дверь.

Из полумрака появился человек в форме с погонами лейтенанта. Военный был явно не в духе. Его щёки нервно раздувались, а на шее пульсировала взбухшая вена.

— Что ты уставился на меня, ксо-но хьто? — прошипел он и схватил Кисияму за подбородок. — Почему в деревне не сидится?

Старик промолчал. Его затылок ломило от боли, словно кто-то маленький шевелился в открытой ране. Не иначе как пауки Азуми плели там свою паутину.

Лейтенант отпустил подбородок и сел по другую сторону стола.

— Сейчас с тобой будет говорить капитан Таяма, — предупредил он. — Не вздумай медлить с ответами, старик! Если капитану что-то не понравится — тебе не жить. Быстро с тобой разберёмся!

— Я ничего не сделал, — пробормотал Кисияма.

Военный криво усмехнулся. Он дышал как-то возбуждённо и каждый раз натягивал губы в подобии улыбки, словно объелся жгучего перца.

— Если капитан Таяма прикажет что-то, ты немедленно выполнишь. Если он прикажет встать — тут же встанешь, даже если привязан к стулу!

Только сейчас Кисияма понял, что привязан верёвками к спинке. Также он ощутил, что голова обмотана бинтами — ему разбили затылок, когда ударили.

— Скоро капитан допросит тебя, — повторил лейтенант зловещим шёпотом, будто зачитывая смертный приговор. Он встал из-за стола, пересёк комнату и скрылся за железной дверью.

Минут пятнадцать Кисияма сидел в полутёмном помещении, ожидая прихода капитана. Было тихо, лишь жёлтая лампочка потрескивала под потолком, да ветер посвистывал за узеньким окном. Внезапно Кисияма понял, что это не ветер. Кто-то стоял позади стула и всё это время дышал в спину. Человек ли это? Старик хотел повернуться, но не решился. Иногда лучше не видеть того, что сзади.

Ещё пять минут молчания, затем — скрип сапог вдоль стены. Человек вышел на освещённый участок комнаты. На вид ему было лет сорок. Круглое лицо должно было принадлежать толстяку, но нет — под формой явно находилась спортивная фигура с широкой грудью и втянутым животом.

— Меня зовут капитан Таяма, — представился военный. — А ты Кисияма?

Старик кивнул.

— Это правда, что ты отец капитана К.?

— Да, господин. Это так.

— Какого цвета эмблема его войск?

— Коричневая.

Капитан Таяма несколько раз кивнул головой — видимо, удовлетворённый ответом.

— Ты знаешь, что символизирует этот цвет?

— Да. Он символизирует землю. Это инженерные войска…

— Мне это известно.

Офицер неспешно зашагал по комнате и остановился где-то позади. Кисияма замер, предчувствуя ещё один удар по голове. Если будут бить так же, как в переулке, ему не выжить.

— Знаешь, какого цвета эмблема моих войск? — спросил Таяма и сам же ответил: — Чёрная. Помнишь, что это означает?

— Да, господин капитан. Это символ военной полиции. Чёрный символизирует беспристрастность.

— Вот-вот! Ты всё помнишь.

Почти минуту они молчали. Даже дыхание на этот раз не раздавалось из-за спины.

— Что тебе известно про золотистого ангела со стальными крыльями? — вдруг спросил капитан в самое ухо.

Кисияма онемел от неожиданности — даже пульсирующая боль в затылке прошла. Пауки прекратили свою возню под бинтами.

— Мне известно, что ангел прилетит забрать сто тысяч человек возле святилища Ицукусима.

— Куда он заберёт их всех?

— Он отведёт их в царство мёртвых.

— Вот-вот!

Капитан Таяма вышел и сел за стол — на место, которое не так давно освободил озлобленный лейтенант.

— Ты знаешь, откуда этот ангел должен прилететь? — продолжил он допрос.

— Точно мне неизвестно. Наверное, со стороны моря.

— Мне тоже так кажется, — капитан улыбнулся совершенно искренне. — А кто его отправит?

— Бог ветра Сусаноо.

— Я так и думал!

Таяма склонился через стол. При верхнем свете его глаза напоминали разрезы в плотной бумаге.

— А вот откуда это знаешь ты? — поинтересовался он тихо.

— Мне сказала об этом умирающая овца.

— Овца? — капитан откинулся на спинку стула. — Хм, почему бы и нет? — пробормотал он самому себе.

Железная дверь со скрипом отворилась. В комнату заглянула женщина в белом халате. Некоторое время они с капитаном молча глядели друг на друга, затем офицер сделал знак рукой — и женщина удалилась.

— Ты рассказал всё капитану К.? — спросил Таяма, повернувшись обратно.

— Нет, я не застал сына.

— Вот-вот!

Круглолицый капитан задумался. Даже немного погрустнел.

— Кто же этот Сусаноо? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Может, это враги, а может — мы сами. Видимо, нужно дождаться, когда пузырь сам лопнет. По-другому ничего не изменить…

В комнату вернулся нервный лейтенант. Он зашёл Кисияме за спину и распутал верёвки.

Капитан Таяма поднялся.

— Вы можете идти, Кисияма-сан, — сказал он официальным тоном. — Вопросов к вам больше нет. Вас проводят.

11.

Домой он ехал на том же жёлтеньком автобусе, или на его точной копии. Кисияма задумчиво смотрел вперёд — на дорогу, по обе стороны от которой расходились горы. Было похоже, что автобус рассекает их, как катерок вóлны.

Голова болела — не в том он уже возрасте, чтоб без последствий переносить удары. «Что ж, помру точно не от этого, — усмехнулся старик про себя, — овца утверждала, что сакура отцветёт четыре раза, прежде чем всё случится».

Кадзуко встретила его бесконечными причитаниями и расспросами, а потом вдруг хлопнула в ладоши от восторга:

— А знаешь, что произошло, пока тебя не было? Муж госпожи Симамура оказался жив!

— Что? Он вернулся?

— Пока ещё нет. Но от него пришло письмо. Оказывается, извещение о его гибели было ошибкой. Виновного уже наказали.

— Что ж, это замечательно! — старик призадумался. — Мне как раз нужно её посетить.

12.

Госпожа Симамура встретила его в своём обычном наряде — в синем кимоно с белым поясом, с аккуратной причёской, с неизменными белилами и помадой. Она сдержанно улыбалась. «Похоже, готовилась к моему приходу», — подумал старик.

— Вы уже слышали, Кисияма-сан? — спросила женщина. — Слышали про моего мужа?

— Да, я очень рад за вас. Отличная новость!

— Выходит, я всё сделала правильно.

— О чём вы?

— Ну, всё то, о чём он просил в своих письмах. Я всё сделала как надо!

Бывшая вдова внимательно осмотрела его лицо, точно блюдо, которое собиралась купить.

— Но вы чем-то расстроены, Кисияма-сан. Случилась неприятность?

— Вот, всё думаю про вашу овцу. Можно ещё раз заглянуть в сарай?

— Конечно. Но… я не смогла достать лекарство. Знаете ли, совсем забыла про это, если честно.

Когда Кисияма вошёл в овчарню, ему показалось, что овцу подменили. Внешне животное было тем же — молодой меринос с белой шерстью, — но в карих глазах читалось что-то новое.

— Зачем ты пришёл, старик? — спросило животное строго, будто школьный учитель.

Кисияма пожал плечами.

— Я ездил в город, пытался как-то всё изменить.

— Мы знаем про это. Знаем и про то, что ты говорил о нас. Забыл о предупреждениях?

— Но ведь ты говорила…

— Это было ошибкой. Когда ты слышал предсказания, была другая стадия. Сейчас всё не так. Сейчас мы бы не сказали тебе и слова.

— Что же изменилось?

— Во-первых, изменилась стадия. Во-вторых, ты упоминал о нас. Значит, ситуация поменялась. Теперь бог ветра пошлёт ещё одного стального ангела, который через три дня после первого заберёт ещё семьдесят тысяч человек.

Кисияма почувствовал, как ноги слабеют, но отчего-то постеснялся сесть в присутствии овцы.

— А зачем? Зачем богу ветра все эти жертвы?

Животное задумалось, явно подбирая подходящие слова.

— Вряд ли ты поймёшь, старик. Священник пытался объяснить, но и у него не вышло. Скажем так: бог ветра Сусаноо пробует убить великана. Такого великана, которого убить невозможно. Есть только один способ победить его — притвориться другом и кормить, кормить, кормить… Пока великан не разрастётся до таких размеров, что его ноги не выдержат и он не рухнет. Понимаешь?

Кисияма покачал головой.

— И ещё кое-что, — овца внимательно посмотрела ему в глаза. — Оранжевых лун больше никогда не будет.

— Почему?

— Потому что всё небо будет выкрашено в оранжевый цвет. Всё небо — оранжевое! Всем будет очень страшно! И люди, увидевшие этот свет, ещё долго будут умирать. Уходи, старик, не мешай нам больше.

И овца отвернулась, уткнувшись мордой в угол сарая.

— Что же будет с тобой? — спросил Кисияма напоследок. — С вами…

— Ничего из того, что можно объяснить понятными тебе словами, — ответила она.

13.

Через два дня зацвела слива в саду Кадзуки. «Значит, совсем скоро распустится сакура», — подумал Кисияма, глядя на лепестки.

В тот же день умерла овца. Или с ней случилось что-то очень похожее на смерть.

А госпожа Симамура получила письмо от мужа. «Мы больше не будем разводить овец, — писал он, — мы с тобой переедем в город и будем жить там очень-очень долго».

Александр Подольский
ВОЛНА

Александр Подольский — писатель, журналист, член Ассоциации авторов хоррора и активный участник различных проектов Империи Ужасов HorrorWeb. Один из основателей вебзина «DARKER», создатель популярного конкурса «Чёртова дюжина». Произведения Александра публиковались в периодике России, Украины, Беларуси, Германии и США и многочисленных антологиях. В 2023 году свет увидел дебютный авторский сборник «Колумбарий».

Уже в вагоне метро Ане захотелось домой. Выскочить на следующей станции, перебежать на другую сторону платформы и запрыгнуть в полупустой поезд обратно — туда, где можно дышать, где в крошечную зону комфорта не лезут чужие руки, лица, запахи.

Никита обнял её крепче, поцеловал.

— Как шпроты в банке! — прокричал он. — Потерпи, уже скоро!

Его улыбка — единственное, что успокаивало в этом металлическом гробу. Состав трясло, моргали лампы на потолке. За окном змеились трубы и провода. Аня не сводила глаз с надписи «Не прислоняться», будто та могла защитить от напирающих со всех сторон тел.

Этим вечером людские потоки стекались к «Газпром Арене».

Никита с огромным трудом достал билеты, она не могла с ним не пойти. Это же чемпионский матч «Зенита», да ещё и против «Спартака»! Аня ничего не смыслила в футболе, но о важности события за последнюю неделю ей рассказали примерно полтора миллиона раз.

На станции их буквально вынесло из вагона. Стало чуточку легче дышать, особенно когда они поднялись на поверхность, к свежему воздуху. Но радовалась Аня недолго, потому что на подходе к стадиону увидела их.

Они были частью болельщицкой толпы. На первый взгляд, простые ребята в атрибутике «Зенита» — весёлые и шумные, с флагами, с раскрашенными в фирменный сине-бело-голубой цвет лицами. Но их глаза, носы и рты были ненастоящими. Их тоже нарисовали.

Никита мыслями уже находился на матче, поэтому ничего странного не заметил. Да и было ли это странное?.. Аня глубоко вдохнула, осторожно окинула взглядом болельщиков вокруг. Обычные люди… Которые не умеют моргать нарисованными глазами.

— Никит, что-то не так.

— А?

Рядом загрохотали барабаны, в очередях у турникетов кто-то засмеялся. Во внутренностях стадиона заиграла музыка.

— Никит, — она сильнее сжала его руку, — давай не пойдём.

— Ну уж нет, красавица. Я с тобой и на органный концерт ходил, и на мюзиклы эти дурацкие, так что не отвертишься. Пришёл час расплаты.

Никита улыбнулся — так, как умеет только он; сияя, заряжая людей вокруг своим настроением, передавая им частичку волшебства. Аня всегда млела от этой улыбки, вот и сейчас не устояла. Они прошли турникеты и оказались внутри.

По словам Никиты, «Газпром Арена» вмещала около шестидесяти тысяч человек, но Ане казалось, что народу в разы больше. Трибуны напоминали море — живое, бурлящее, способное проглотить в одно мгновение. Всюду слышались голоса и развевались флаги. У кромки поля суетились фотографы и телевизионщики. Всё было готово к началу матча.

Аня вытерла испарину со лба, расстегнула куртку и подняла голову к крыше стадиона, на которой плясали солнечные зайчики. В Петербурге было как всегда прохладно, но здесь оказалось невероятно душно.

— Зачем они крышу закрыли? Мы же тут как в парнике.

Никита пожал плечами, ковыряясь в телефоне. Диктор объявлял составы команд, и в чаше стадиона гуляло эхо его голоса. Стадион гудел, точно исполинский улей.

Сзади толкнули, и Аня чуть не улетела на ряд ниже. Никита подхватил её и пробормотал что-то неразборчивое. Улыбка не сходила с его лица, и Ане начинало казаться, что она тоже нарисованная. Как и у всех людей вокруг.

Футболка прилипла к телу, по спине струился пот. Сердце стучало в грудной клетке так, словно пыталось заглушить бой барабанов. Аня стала задыхаться.

Из динамиков продолжал доноситься голос диктора, но Аня уже не слышала фамилий. Она вообще не разбирала слов: это походило на какое-то заклинание на чужом языке.

На секторе не было места, но люди продолжали идти. У каждого кресла стояли по двое или трое, Аню поджимали, обжигали прикосновениями. На лестнице собиралась толпа, и болельщики залезали на поручни.

— Куда они прутся…

— Как шпроты в банке! — прокричал Никита. — Потерпи, уже скоро!

На противоположной трибуне располагались болельщики «Спартака»: красно-белый островок в синем «зенитовском» океане. Он напоминал рану, в которой что-то копошится; кровавое месиво, гниющий мясной фарш. У Ани поплыло перед глазами. Она сделала шаг в сторону и увязла рукой в животе толстяка рядом. Провалилась в его плоть, словно в речной ил. Толстяк ничего не заметил.

— Н-никит…

— Как шпроты! — Никита приобнял её и тут же приклеился, будто на липкую ленту попал. — Уже потерпи!

По его лицу струился пот, и вместе с ним на Аню стала стекать плавящаяся кожа, точно горячий воск. Глаза Никиты сползли на уровень щёк, сквозь дыры в подбородке можно было разглядеть челюсть. Пахло тухлятиной и костром.

Аня закричала — сдирая горло, изо всех сил, так, будто от этого зависела её жизнь. Но никто не обращал на неё внимание. Люди шли и шли, поток не останавливался. Они падали, топтали соседей и слеплялись друг с другом, словно размякшие пластилиновые человечки. Одежда прикипала к плоти, волосы врастали в кожу, на пол брызгала кровь. Чудовищный солнечный глаз — пунцовый и невероятно большой — навис над задвинутой крышей, превращая внутренности стадиона в духовку.

Люди ползли по рядам и падали сверху. В Аню постоянно кто-то влетал, вливался, становясь новой частичкой единого организма. Из динамиков доносился протяжный нечеловеческий вой.

Аня почти не чувствовала тело, зато чувствовала других людей внутри себя, чувствовала весь стадион, срастающийся в громадную бесформенную массу, которая уже выплеснулась на поле.

— Влн! — пробормотало то, что когда-то было Никитой, и Аня увидела, как по месиву на трибунах прошла рябь. Спартаковский островок потолстел, сожрав несколько соседних секторов, будто расплывшееся по поверхности воды кровавое пятно. И тогда болельщицкое море забурлило.

— Влна!

Аня несколько раз видела по телевизору, как болельщики запускали «волну». Это было эффектно и очень красиво. Люди по очереди, сектор за сектором, вставали с мест и поднимали руки, создавая впечатление, что по трибунам катится волна. Такое работает только с полным стадионом, и сегодня он был набит под завязку.

«Газпром Арена» зашумела. Волна зародилась на противоположной, «красной» трибуне и стала быстро приближаться, смешивая сиденья, одежду, цвета и лица. Аня почувствовала, как трещит, растягиваясь, одно на всех тело. Как невероятных размеров туша собирается с силами, чтобы исполнить последний в жизни перформанс.

Тысячи изуродованных людей, словно склеенные марионетки, простирали руки к небу. К закупоренной крыше стадиона, ставшей крышкой гигантского гроба.

Когда кровавая волна захлестнула Аню, испепеляющее солнечное око наконец погасло.

Олег Волынский
КРУГОВОРОТ ВАСИЛИЯ

Олег Волынский любит составлять из слов разные сочетания — иногда в виде стихов, иногда в виде рассказов. Олег участвовал в некоторых проектах издательства «Хоррорскоп-Пресс».

Творчество для Олега — вроде арт-терапии, способ бороться со стрессом, вид активного отдыха или просто развлечение.

Апчхи!

Шмяк!

…прихожу в себя лежащим на столе.

— Василий! Я назову тебя Василий! — он смотрит на меня с какой-то смесью отвращения и любопытства. Вот ведь сука.

Он только что высморкал меня и сделал это с огромным наслаждением. В его нос попала гречка, она свербила и щекотала одновременно, доводя его до бешенства в течение последних секунд тридцати — во всяком случае, именно тридцать секунд назад я осознал себя лежащим в носовой утробе как в уютной колыбельке. Я чувствовал его мысли, испытывал его ощущения как свои собственные, и даже начал сочувствовать ему, как вдруг громогласное «Апчхи!» разорвало вечернюю тишь, словно первый крик нежданного рождения, только крик не ребёнка, а матери. То есть отца. То есть… Тьфу, блин, какой из него вообще отец, какая мать? Никакие.

Фокусирую на нём зёрнышки гречки, которые мне вместо глаз — не так-то это просто, попробуйте, если не верите. Надо что-то сказать в ответ — надуваю пониже «глаз» пузырёк, он лопается, получается рот.

— Иннокентий, братан!

— Здесь какая-то ошибка. Я не Иннокентий, меня зовут…

— Да пофиг! Может я тоже не Василий — ты ведь меня не спрашивал. Но то такое, Кеш. Что делать-то будем?

— Вытру со стола. Потом руки помою. Потом…

— Да ты не охренел часом?!

Ненавижу его. Я приятно ему сделал, когда из его носа вылетел, а он меня убить хочет. Ещё имя мне дал — Василия, небось, приятнее тряпкой вытирать, чем простую безымянную соплю. Хоть я и не Василий. И я нифига не прост. Он уже со мной разговаривает — попал в ловушку, значит. Нормальный человек ведь не станет с соплями разговаривать.

— Слушай сюда! Рот открыл! Наклонись… так. Высунь язык.

Подчиняется! То ли такая гипнотическая сила во мне, то ли просто трудно устоять, когда твоя собственная сопля тебе приказывает, только он рот раззявил, наклонился и…

— Кхе! Кхе!

Он кашляет что есть сил, запивает водой — всё напрасно. Я пробираюсь знакомыми ходами внутри его гнусной башки.

Задыхаясь, он чувствует, как в лёгких надувается огромный яркий шар, и тут же тускнеет, и всё пропадает, и вот…

Гречка, гречуня моя! Наворачиваю полной ложкой. Оп, что такое?

— Ааап… Ааааап…

Морщусь, закатываю глаза. Долбаный насморк, ну сколько можно, платок весь мокрый уже. Да ещё, кажется, в нос что-то попало. Ненавижу такую херню!

— Аааа…

Андрей Лоскутов
ЁКА-НАТЬ

Андрей Лоскутов — современный поэт и писатель, работающий в жанрах мистики, ужасов и детектива. Родился, живёт и работает в Екатеринбурге. Ещё в раннем детстве стал увлекаться остросюжетной и приключенческой литературой. Творческий путь начинал в старших классах, увлекаясь стихосложением и рифмой. Свой первый рассказ опубликовал только в начале 2016 года. На сегодняшний день его перу принадлежат более шести сотен стихов, изданных в трёх сборниках, также почти пять десятков рассказов и два романа — «Книжный шифр» (2020) и «Водяной» (2019). В настоящий момент ожидается выход его новой книги — «Кукольник».

Дед, живший внизу под нами, всегда меня беспокоил. Он то и дело говорил, что живёт на первом этаже, чтобы быть ближе к земле. И постоянно приговаривал «ёка-нать» почти через каждое слово, однако родителям он казался вполне безобидным.

Дед этот любил в своё время возиться в саду за домом, вблизи гаражей — он постоянно рыл какие-то ямы. А когда его спрашивали, чем занимается, он отвечал, что делает клумбы и будет сажать цветы. И действительно: зарытые им ямы превращались через какое-то время в довольно приличные цветные насаждения. Помню, как дед вечно собирал дворовых детишек и рассказывал всякие свои страшные байки, но когда он волновался, то через каждое слово вставлял своё любимое «ёка-нать» и естественно, когда это добавлялось в самый кульминационный момент рассказа, он вдруг неожиданно терял нить повествования, заставляя детей смеяться.

Одному мне казалось, что с этим дедом что-то не так. И все мои опасения оправдались, когда однажды вечером с прогулки не вернулся наш кот. Обычно родители велели мне не пускать его по вечерам, но в тот день они были в гостях, а котейка уж очень просился на улицу. Скрёбся у входной двери, как безумный. Ну и я, недолго думая, выпустил его, надеясь, что маленький пушистый шалопай скоро вернётся.

Но он не вернулся ни через час, ни через два. Родители, очевидно, тоже домой не собирались. Позвонив в одиннадцать, они велели мне покормить кота и ложиться спать без них. Но чтобы покормить этого засранца, его вначале придётся найти. Первым делом я подумал, что пушистый придурок опять заблудился или замурлыкался в очередной раз с одной из соседских кошек. Он у нас ловелас — пистолет видит дальше глаз.

В общем, одевшись, я решил поискать кота возле дома. Взял ключи и фонарик и, натянув куртку, вышел на улицу. Кыскал это пушистое чудовище, кыскал, пока не услышал жалобное мяуканье в ответ. Доносилось оно из-за дома, где рядом с гаражами возвышались уже довольно размашистые дедовские клумбы. «Наверное, бедолага запутался в них и застрял», — подумал я, но когда луч фонаря осветил одну из ям рядом с клумбой, я увидел, как старик сидит на краю на корточках и жадно высасывает кровь из отчаянно барахтающегося кота. Заорав, я выронил фонарик и хотел побежать, но ноги не слушались. Как будто вросший в землю, я наблюдал, как дед перегрыз коту горло и, сбросив в яму, повернулся и с удивлённым видом уставился на меня. Казалось, он был взволнован не меньше: его руки тряслись, маленькие жёлтые глазки бегали в разные стороны, потрескавшиеся от напряжения губы обнажили клыки.

Ëка-нать, ёка-нать.

Придётся мне

Тебя сожрать…

Ирэн Блейк
КОЛОДЕЦ

Ирэн Блейк родилась и живёт в Беларуси. Любит хоррор с детства как в фильмах, так и в книгах. Основной жанр, в котором пишет, — хоррор в фэнтезийном, фантастическом и магреалистическом антуражах. Основная форма историй — рассказы и повести. Впервые серьёзно взялась за хоррор-рассказы, приняв участие в конкурсе «Укол ужаса», который проходил в 2014 году на сайте Самиздат М. Мошкова. В последние годы активный участник конкурсов рассказов в антологию «Самая страшная книга» от АСТ, а также в хоррор-конкурсе «Чёртова дюжина» и фэнтези-конкурсе «Пролёт фантазии».

Колодец находился за домом, на огороде, сколько себя помнила Акулина Васильевна. И все поселковые ходили к колодцу и брали в нём воду, даже зная, что за забором в лесу — старое кладбище, которое первым подтапливает по весне.

Теперь тоже приходят за водой, а село так и не разрослось, обветшало, практически опустев. Осталось от силы пять хат с доживающими свой век стариками.

Акулина Васильевна сама не замечала, как одичала, как по крупицам теряла память, как всё больше глохла и слепла. Только что и жила, считай, огородом и годы свои почтенные, перевалившие за восемьдесят, отмечала приездом малого внука Вани в начале лета.

Зятя она недолюбливала, как и дочку, с которой по жизни ругались. Внук тоже был с ней не ласков и с каждым годом всё больше походил на отца.

А то, что с колодцем непорядок, Акулина Васильевна обнаружила случайно, учуяв странный запах от воды по весне, когда особо сильно подтопило кладбище.

Воду себе она кипятила, а старики, живущие по соседству, зимой за водой ходили редко, предпочитая использовать талый снег.

Как-то услышала шум на чердаке и, проверив, увидела там соседскую кошку, которая каждый год притаскивала свою тушу именно сюда, под крышу, чтобы котениться. А ей потом с котятами разбирайся, как хочешь: кормить-то нечем. Поэтому котят Акулина Васильевна привычно забрала в мешок и в ведре колодезном утопила, а кошка незаметно подкралась и с воплем на спину прыгнула. Акулина Васильевна разозлилась, кошку скрутила, за загривок взяла, намереваясь швырнуть через забор, но руки вдруг затряслись, и кошка упала в колодец.

Она вздохнула, думая, как потом труп кошачий оттуда вытащить, ведь вредно дохлое держать в воде, как в лицо плеснуло что-то липкое, прозрачное, как медуза с картинки, застывая коркой, что не отдерёшь.

В хате Акулина Васильевна мыла лицо мылом и щёткой — не помогло. Намаявшись, легла и заснула. Утром осознала: слышать лучше стала, да и видеть тоже, а плёнка с лица вся на подушку сошла с сухой кожей.

Ух — глянула в зеркало, удивилась, крестясь: ведь помолодела. Чудо и только. И так понравилось ей увиденное, что снова решилась опыт повторить. Вскоре в ход пошли соседские животные: кошки, собаки — всех забросила в колодец. Даже своих щуплых курей и годовалого поросёнка не пожалела. А слизь с каждым разом всё больше выплёскивалась из колодца, так что она ею тело потихоньку мазала, лечилась, молодела и лет двадцать с виду и по ощущениям сбросила.

И так Акулина Васильевна на это дело с омоложением крепко подсела, во вкус вошла, что крыша на радостях совсем поехала. Куталась в апреле, что капуста, тональным кремом лицо мазала, шапку на глаза натягивала, соседей сторонилась. А когда сами за водой стали приходить да расспрашивать о делах, Акулина Васильевна улыбалась (зубы ведь тоже новые выросли), сама к колодцу вела, обещая кое-что интересное показать. И, заманивая, сталкивала, топя всех соседей по очереди…

Теперь приезда внука ожидала.

Зять подъехал прямо к дому на фирменной иномарке. С Ваней и с пакетами снеди в руках из машины вышел. Поздоровавшись из вежливости, зять равнодушно спросил о здоровье и отдал ей пакеты и внука. Ответов не слушал, собравшись уезжать. Акулина Васильевна загородила дорогу, затем схватила зятя за руку, заулыбалась и потащила к огороду. Зять таки пошёл, бубня: «Ладно-ладно». А там она ведро ему протянула — якобы воды помог бы набрать, затем толкнула вниз.

Акулина Васильевна расслабилась, приготовившись к новой порции молодильной субстанции, и раздеваться начала. С криком Ваня ударил её с разбегу лбом в живот, толкнув прямо в колодец.

Акулина Васильевна упала на что-то пружинистое и острозубое, разросшееся в колодце, как чайный гриб в банке.

Ваня замер на месте, переводя дыханье, как на него фонтаном плеснуло из колодца слизью, обволакивая вместе с одеждой. До машины он не добежал, задыхаясь, рухнул прямо на огороде в одну из грядок с морковкой. Так и умер от холода и голода, за ночь превратившись в младенца.

Олег Дернов
ВСЁ ХОЧЕТ МЕНЯ СОЖРАТЬ

По основному роду занятий Олег Дернов актёр. В детстве очень не любил, когда имя автора на обложке книги было напечатано крупнее, чем название, потому что предпочитал думать, что все самые увлекательные истории правдивы, а не выдуманы каким-то незнакомым дядей. Несмотря на это, довольно рано сам занялся сочинительством, а в школьные годы — художественным переводом. От подросткового увлечения фильмами Тима Бертона и рассказами Эдгара По перешёл к Гильермо дель Торо и Лавкрафту и сам не заметил, как влюбился в жанр ужасов. В свободное от съёмок время пишет для онлайн-журнала о хорроре «DARKER».

Когда я просыпаюсь, то несколько мгновений не могу вспомнить, где нахожусь. Остатки беспокойных снов растворяются в резком утреннем свете, льющемся в череп сквозь опухшие веки. Разрозненные образы блекнут, мутной взвесью оседают где-то в глубинах сознания. Я всеми силами стараюсь замедлить этот процесс, удержать перед мысленным взором ночные видения. Какими бы неприятными или даже мучительными они ни были, это — мой спасательный круг. Я с отчаянным упорством цепляюсь за самые омерзительные кошмары, какие только сумел породить за минувшую ночь мой спящий мозг. Всё, что угодно, лишь бы ненадолго задержаться в этом фальшивом туманном мире. Поражаясь собственному нежеланию расставаться с болезненной ложью сна, я сперва не могу вспомнить, почему противлюсь пробуждению. Потом резко вспоминаю, и меня пробирает дрожь ужаса и отчаяния. В этот момент раздаётся протяжный, натужный скрип, и моя кровать начинает пожирать меня.

Кровать — не самый страшный из монстров. Эта коварная тварь получает меня в своё распоряжение в те моменты, когда я наиболее беззащитен, но её мягкие, как у старухи, дëсны не способны причинить мне настоящий вред. Готов поспорить, сама кровать предпочла бы, чтобы я сменил пуховый матрас на пружинный, но какой безумец станет оснащать пасть терзающего его демона стальными клыками?

Как только я захожу в ванную, раковина издаёт торжествующий рык. Края белой чаши искривляются, превращаются в толстые блестящие губы, складывающиеся в омерзительной усмешке. Я осторожно приближаюсь и одним резким движением выкручиваю кран с горячей водой. Ошпаренная фаянсовая пасть распахивается, и тварь кричит, захлёбываясь кипятком. Пока я умываюсь, вой из озлобленного становится жалобным. Выключаю воду, поднимаю глаза к зеркалу. На меня глядит красная обварившаяся маска, в которую превратилось моё лицо. Сливное отверстие продолжает обиженно всхлипывать.

Я почти люблю своё зеркало. Оно швыряет мне в лицо неприглядную правду, но, по крайней мере, не пытается меня проглотить. Иногда я думаю, что причина в том, что ему это уже удалось.

На работу иду пешком, как и каждое утро. Ускоряю шаг, проходя мимо спуска в метро. Он поглощает людские толпы, утягивает их в своё холодное чрево, предварительно перемолов стальными челюстями эскалаторов. Многоголосая, многоликая человеческая масса целый день будет добровольно перевариваться там, внизу, курсировать по кишкам ненасытного подземного чудовища. Борюсь с тошнотой.

Вглядываясь в лица прохожих, чувствую, как внутри закипает чёрная зависть. Мне хочется наброситься на кого-нибудь из них, вцепиться мёртвой хваткой и кричать до хрипоты. Рассказать им всем о том, что я вижу. О том, что должны видеть и они. Ткнуть их лицом в ужасающую суть существования, в дьявольскую истину: окружающее пространство разводит нас себе на корм, как свиней. Порой доходит до того, что мне едва удаётся подавить в себе желание разодрать кого-нибудь на кусочки и скормить ненасытным пастям, поджидающим меня на каждом шагу.

Возможно, я так и сделал бы, если бы мог позволить себе хотя бы минутную передышку. Может, однажды мне удастся перехитрить монстров, выиграть у них несколько драгоценных мгновений форы, и тогда тому, кто окажется со мной рядом, не поздоровится. Кем бы он ни оказался, он сполна ответит за те мучения, на которые обрекает меня непроходимая тупость окружающих, эта необъяснимая слепота, обуявшая весь мир. Может, я и сам вкусил бы плоти этого несчастного. Может, тогда мне удалось бы приблизиться к пониманию природы чудовищ, из которых скроена реальность.

Но я не могу. Мне нужно двигаться, потому что если я остановлюсь, ботинки сжуют мои ноги. Мне нужно бороться за каждый вдох с воротом рубашки, норовящим перекусить мне шею. Нужно танцевать вокруг ухмыляющихся трещин, разбросанных по тротуару и хищных дыр в асфальте. Проскакивать сквозь ощерившиеся прямоугольники дверей.

Если я потеряю бдительность хотя бы на секунду, пространство пожрёт меня.

Прихожу на работу, переодеваюсь в белоснежный халат, пахнущий хлоркой. В своём кабинете я чувствую себя в относительной безопасности. Может, чудовища хмелеют от больничного воздуха, почти искрящегося от запахов спирта и раствора для анестезии. А может, постоянного притока свежей боли, липнущей к белым стенам, достаточно, чтобы насытить адские пасти. Как бы то ни было, ящик моего стола едва шевелит челюстями, когда я достаю из него очередную пачку бланков.

Разложенные на столиках инструменты, металлические лотки и стеклянные шкафчики с препаратами наполняют кабинет холодным свечением, которое, словно магическое поле, защищает меня. Или, по крайней мере, создаёт иллюзию защищённости.

Опускаю зеркальце рефлектора, выбираю из своего сверкающего арсенала нужное орудие и ныряю в пульсирующую красноту очередного разинутого рта. Визг бор-машины вторит жужжанию больничных ламп и окутывает меня ощущением силы.

Пациент на удивление терпелив. Не сжимает кулаки, не жмурится, не стонет. Я, как и обычно, вколол ему половину положенной дозы лидокаина. Да, мне нравится делиться с ними хотя бы ничтожной частью моих собственных страданий, но это не главное. Мне нужна их боль. Боль — это оружие. Единственное действенное оружие. Они должны это почувствовать. Они должны понять цену избавления.

И главное — её должен понять я сам. Должен подготовить себя к тому, что мне придётся сделать. В который раз думаю о том, сколько лет я не замечал ответа, находящегося прямо у меня под носом.

Вот они, мои спасители, зарылись в красную губчатую мякоть плоти.

У меня тоже есть зубы.

Пациент сплёвывает сгусток крови.

Покидая больницу, я снова оказываюсь в аду. Пытаюсь вспомнить время, предшествовавшее моему прозрению, и не могу. Когда тебе открывается истина, она пронзает всю твою жизнь, безжалостной иглой пригвождает далёкое прошлое к неизбежному концу. Моё первое воспоминание — разинутая пасть коляски, смыкающаяся и размыкающаяся надо мной в тщетных попытках перегрызть моё младенческое тельце пополам под хищный треск пластмассовых бубенцов-погремушек.

Если бы я мог объяснить остальным, сколько вокруг голодных ртов, жаждущих человеческой плоти. Пространство испещрено отверстиями, оно пожирает само себя, складываясь под самыми немыслимыми углами, и каждая получившаяся форма становится разверстой пастью. Оконные рамы, дверные проёмы, диваны и стулья, коробки и банки, сумки, рукава рубашек, ремешки наручных часов, чемоданы, пакеты, зонты, кружки, стаканы, бутылочные горлышки — всё это безжалостные хищники, готовые при малейшей возможности перемолоть мои кости в порошок и насытиться моей кровью.

Это и есть главный закон, зловещий идеал, к которому стремится всё сущее. Бездонный ненасытный рот, вечное поглощение, чёрная дыра. Космос создал себя в порыве ярости и голода лишь затем, чтобы самого себя пожрать. Это начало, и это конец.

Но я знаю, что делать. Я им не дамся.

Поднимаюсь к себе на этаж. Я живу на самом верху, но не настолько выжил из ума, чтобы бросить своё тело в бетонный пищевод лифта.

Откуда-то сверху пружинистым эхом скатывается негромкий смех.

Выхожу на свою площадку. Снимаю с карабина на поясе ключи. Мои карманы, конечно же, зашиты.

Теперь смех раздаётся у меня за спиной. Холодный, скрежещущий хохот.

Оборачиваюсь.

Никого.

Продолжая смотреть через плечо, машинально тяну руку с ключом к замку.

Хруст!

Кричу от внезапно нахлынувшей боли.

Поворачиваюсь к двери и успеваю увидеть, как замочная скважина сжимается до нормальных размеров. Изнутри, застряв под неестественными углами между металлических пластин, тянутся ко мне окровавленные пальцы.

Мои собственные.

Опускаю взгляд и снова давлюсь криком.

Правая рука откушена почти по локоть.

Стены вздрагивают от нового приступа нечеловеческого хохота.

Я не пытаюсь остановить кровь, которую толчками выплёскивает обрубок руки. Выглядит это так, будто кто-то невидимый высасывает из меня жизнь, как сок из коробочки.

Из замочной скважины тоже сочится кровь. Стальная поверхность двери вспучивается буграми, будто под ней двигаются огромные желваки, пережёвывающие мою руку.

Я улыбаюсь. Они думают, что победили.

Торжествующий хохот становится всё громче. В глазах темнеет, стены подъезда начинают плавиться и оседать. Всё кругом подёрнуто бурлящей рябью.

Пространство скроено из пастей.

Но у меня тоже есть зубы.

Я знаю боль. Она — мой щит и мой меч.

Поднимаю к лицу уцелевшую руку. Пространство кругом трескается, разверзается чавкающими, лязгающими провалами. Медленно открываю рот, провожу языком по губам. Засовывая руку в рот. Глубже. Глубже.

Единственное оружие против боли — сама боль.

Я сжимаю челюсти.

И правда, вкусно.

Александр Гуляев
КЛУБОК

Александр Гуляев — поэт, писатель, бард. Доктор наук, доктор философии. Стихотворения опубликованы в литературных альманахах, периодических изданиях, литературных порталах. Имеет ряд научно-популярных публикаций в региональных изданиях, научных публикаций в специализированной литературе. Рассказы и сказки в 2022—23 гг. опубликованы более чем в тридцати антологиях («КИФ-5», «Шаг в бесконечность», «Фантлаб о любви», «Сказания о тропах судьбы», «Туман» и др.). Победитель ряда российских и международных литературных конкурсов и фестивалей. Член жюри международной литературной премии «Алиса-2023». Член Союза деятелей культуры и искусства. Член Союза детских и юношеских писателей.

Коля влетел в ванную и принялся лихорадочно срывать с себя одежду. И причина тут была не в летней жаре и желании смыть с себя липкий пот, отнюдь. Причину звали Жанна, и она училась с Колей на одном потоке.

Николаю не везло с женщинами. Маленький, сутулый, с большими промежутками между зубами и не блещущий умом Коля, мягко говоря, не был предметом интереса сокурсниц. Но его либидо и гипертрофированное самомнение требовали секса с длинноногими красотками. И не получали. Поэтому Коля был вынужден довольствоваться помощью собственных рук.

Очередным объектом вожделения Николая стала Жанна. Вышедшая из академического отпуска рыжеволосая бестия вызывала у Коли дикое желание. А она не обращала на Мошку (как звали за глаза Николая сокурсники) никакого внимания.

Сегодня на лекцию Жанна пришла в обтягивающем белом топе, под которым явно не было нижнего белья. И все полтора часа Коля смотрел на её выделяющиеся соски, временами украдкой касаясь выпуклости в штанах.

На пару парень не пошёл, а бросился в квартиру, не переставая думать о сосках Жанны, и сейчас освобождался от остатков одежды, выпуская на свободу восставшее мужское естество.

— Да, крошка, да, — бормотал Николай, стоя в ванной и без устали орудуя правой рукой, пока его тело не сотрясли конвульсии оргазма. Но возбуждение никуда не ушло, и Коля продолжил своё постыдное занятие, покуда не испытал повторный оргазм. И ещё один. А потом, обессилев, вышел из ванной и рухнул на кровать, где вскоре забылся беспокойным сном, заполненным обнажёнными сокурсницами. А тягучая белёсая жидкость стекла со стенок ванной в сливное отверстие.

В какой-то момент путь семенной жидкости преградил пучок волос. Женских, судя по длине. Впрочем, при современной моде, это далеко не факт. Как и не факт то, что в этом пучке были только волосы с головы, а не было, скажем, также волос после бритья лобка или ног. Или вообще собачьей шерсти. Не суть.

А суть в том, что сперма, которая, как известно, имеет кислую среду, разъела часть кератина в волосах и вступила в контакт с содержащейся в них ДНК. Почему это произошло именно в тот момент, доподлинно неизвестно, в конце концов, ванна в съёмной квартире повидала многое. Возможно, всё дело было в том, что в этот раз перевозбудившийся Коля не использовал в качестве смазки шампунь, могущий нейтрализовать кислую среду. Возможно, причина крылась в количестве семенной жидкости, извергнутой Николаем в результате трёх оргазмов. Возможно, были и ещё какие-то причины.

Через несколько минут пучок пришёл в движение. И это не было движением под действием протекающей по трубе воды. Пучок выбросил во все стороны отдельные тонкие волосинки, сейчас напоминающие лапки паука, и быстро-быстро засеменил по трубе. Живой клубок отправился на поиски Жанны.

На лекции Николай тщетно искал взглядом свою симпатию. Жанна на занятия не пришла. Как и на следующий день. А потом курс узнал, что девушка умерла ночью от приступа удушья. Или асфиксии, если по-научному. С астматиками такое, к сожалению, иногда случается.

Кристина не была красавицей. Вздёрнутый нос, веснушки и немного оттопыренные уши, которые она тщательно маскировала причёской, не добавляли ей шарма. Но у неё была роскошная грудь, на которую засматривались многие сокурсники. Кроме Виталика, в которого она была тайно влюблена. Увы, тот не обращал на девушку никакого внимания, и назло ему Кристина крутила романы едва ли не со всеми, кого не смущал её нос и рыжая россыпь по всему телу. Только, пожалуй, Николаю она отказала решительно и бесповоротно. «Какой-то ты стрёмный», — ляпнула девушка в сердцах, когда на дискотеке подвыпивший Коля попытался залезть руками в её манящее декольте.

Вода с трудом уходила в слив душевой кабинки, и Кристина недовольно поморщилась. А потом из слива выбрался жирный отвратительный паук, и девушка завопила от ужаса. Она очень боялась насекомых. Спустя секунду, вода начала стремительно сливаться, и Кристина поняла, что паук — вовсе не паук, а всего лишь пучок волос, который и был причиной затора.

Девушка облегчённо выдохнула, на мгновение прикрыв глаза ладонью. А когда она убрала руку, пучок уже карабкался по её правой голени вверх. Кристина вновь закричала, и в этот момент шевелящаяся мерзость прыгнула ей прямо в горло, раздирая гортань своими жёсткими ложноножками.

Владимир Чубуков
В ГОРАХ МОЁ СЕРДЦЕ

Владимир Чубуков — российский автор. В детстве был укушен Гоголем, с тех пор так и не оправился от травмы. Мнит о себе, что чего-то пишет в русле всё того же Гоголя, а заодно Достоевского, Андреева, Сологуба, Булгакова, Хармса, Мамлеева. Обладает болезненным воображением. Иногда ему даже кажется, что он публикуется. Состояние довольно тяжёлое, агрессивное, часто непредсказуемое, фазы угрюмой мрачности вдруг сменяются фазами беспричинного веселья. На профессиональный наркоманский вопрос: «Что курил автор?» — предпочитает отмалчиваться, но не потому что хранит в секрете свои курительные смеси, а потому что курить бросил в семилетнем возрасте.

Дело это давнее, однако достоверное. Случилось всё, когда генеральным секретарём был Сталин Третий, а президентами при нём сменились — по ходу тех событий — Хлофщов, Медведонтов и Лепнин, царём же батюшкой был Закадыров Полуторный.

В ту пору секта Некрофилов-Гербертарианцев воскресила Джона Леннона и Виктора Цоя, распилила их на части, сшила из них загробный гибрид, а потом воскресила вновь. Это для надёжности. Опыт показал, что просто так воскрешать мертвецов — тухлое дело, то есть в прямом смысле тухлое, ведь они, собаки, жить не хотят после воскрешения.

Ещё бы! Кто захочет жить в идиотском нашем мире, ежели успел смерти вкусить? Это всё равно что возвращаться к питью палёной водки в вонючей мухосранской подворотне после того, как тебя поили метаксой столетней выдержки где-нибудь в солнечном Пирее. Поэтому можно понять мертвецов, почему никак не хотят они жить и всеми копытами своей души отбрыкиваются от тех, кто пытается даровать им повторное мучение земного бытия.

Но если воскресить сразу двоих одним ритуалом, тут же покромсать их в куски, те куски перемешать и сшить из них одно тело с двумя головами и половыми членами, ног же и рук сделать по две, пальцев на каждой — по десять, и сей гибрид воскресить повторным ритуалом… О, вот тогда дело пойдёт, ещё как пойдёт!

Короче, нахерачили Некрофилы-Гербертарианцы дел в своём сектантском энтузиазме. Сшили Цоя с Ленноном, оживили, привели к старушке Йоко Оно, правда, не к той, которая женою Леннона была, ведь та уж давно померла к тому времени, а к похожей на неё, в смысле, тезоименитой, — привели и устроили им случку, после которой старушка, по расчётам сектантов, должна была родить Антихриста.

Она и родила, да только не Антихриста, вот беда! Заместо этого родила она Анти-Ринго-Старра.

Был Анти-Ринго-Старр, при рождении, похож на Ринго Старра в глубокой старости, и с каждым годом жизни своей делался похож на Ринго более молодого, развивая своё сходство с ним в обратной хронологической пропорции.

Подобно Ринго Старру, со временем стал он барабанщиком, только барабанил не по барабанам, а по черепам. Начал он в детстве с черепов мелких тварей — кошек, птичек и костяных тараканов, коих в ту пору много развелось, благодаря передовым успехам науки в области сельскохозяйственной генной модификации.

Разложит наш Анти-Ринго перед собой черепа разных размеров и давай палочками по ним стучать. Мамаша, старушка Йоко, смотрит и нарадоваться не может — какое, чёрт возьми, талантливое дитя!

Подрос мальчик — и черепа вместе с ним «подросли». Перешёл он к черепам тварей покрупнее — собак, обезьян, лошадей, коров и свиней. Где он их доставал — понять невозможно. Вроде бы, не убивал никого, а черепа как-то сами к нему липли. Бывало, домой придёт из школы или ещё откуда — так обязательно притащит какой-нибудь череп. На вопрос матери: «Где взял?» — только зыркнет невинными глазками своими и ответит: «Нашёл».

Когда мальчику исполнилось четырнадцать, его мамаша, Йоко, умерла от старости. Найдя её мёртвой, захотел мальчик — аж до лихорадочного блеска в глазёнках — заполучить мамин череп в свою коллекцию. И вот что он сотворил. Пока шли приготовления к похоронам, и труп лежал дома, а нанятый бурсак три ночи читал над ним псалтырь, мальчик ножовкой мамину голову отпилил, а вместо неё приделал обезьяний череп из своей коллекции, который облепил папье-маше, дабы имитировать лицо покойницы.

Подмену никто не заметил, кроме бурсака, которому на третью ночь показалось, что усопшая недобро смотрит на него из гроба. Он тогда внимательно присмотрелся к ней и обнаружил, что «старая ведьма стала на упыря смахивать своим рылом», так он потом рассказывал.

Против упырей знал бурсак надёжное средство: набрать в рот освящённой горилки и трижды прыснуть в лицо упырю. После такового окропления ни один упырь не посмеет из гроба встать.

Фляжку с освящённой горилкой тот бурсак всегда носил с собой. Да не просто освящённой первым попавшимся попом — нет, освящал ту горилку самолично Патриарх Украинской Катакомбной Антимоскальской Церкви, святейший Мыкола Кацапенко, на торжественном молебне в годовщину своей интронизации, когда, по древнему обычаю, совершается патриаршее освящение сала и горилки.

И достал бурсак из глубокого кармана своих шаровар заветную фляжечку, и окропил, как положено, мерзкую харю упыря, а засим продолжил чтение святой псалтыри.

Мальчик же, заполучив мамину голову, соскоблил с неё всё лишнее, зачистил кость должным образом, и так появился в его коллекции первый человечий череп.

И когда Анти-Ринго-Старр ударил палочкой по черепу матери, то произошло такое, чего никто и в страшных снах не видывал…

Но об этом поведаем позже (если не забудем, само собой), а пока перенесёмся в другую степь, где тоже кое-что происходило, и весьма небезынтересное.

*

В Ставропольской губернии, во граде Шестигорске, на горе Машук стоял знаменитый Пятигорско-Печерский монастырь, основанный в ту пору, когда город назывался Пятигорском, ибо ещё не появилась в его окрестностях шестая, дьявольская гора, про которую поговаривали, что её «сам чёрт высрал». Возникла та гора внезапно, за одну ночь, была похожа на гигантскую кучу кала и смердела соответственно, почему и прозвали её Кучной. Объяснить же самый факт её возникновения никто не мог, кроме учёных из Российской Академии Наук, которые дали официальное заключение, что та гора вполне себе объясняется теорией бесконечно-множественных вселенных, которая (теория), в рамках своих, логично допускает и объясняет всё вообще, какая бы чертовщина ни приключилась.

Ещё до явления миру горы Кучной и переименования Пятигорска в Шестигорск, начались инферновыбросы из горы Машук. К подножию той горы лепился бульвар Гагарина вместе с курортно-санаторной зоной, и, видимо, грехи курортников достаточно аккумулировались в том месте для того, чтобы из недр, сквозь трещины в горной породе, пошёл наружу радиоактивный газ радон, а с ним вместе поползла всякая преисподняя флора и фауна.

Тогда-то и потерял Пятигорск своё курортно-санаторное всероссийское значение, а власти, местные и кремлёвские, стали чесать репу, придумывая, как бы поправить ситуацию.

На помощь им пришли монахи, которые основали на вершине горы Машук монастырь, начали копать под монастырём пещеры в толще горы, накопали их весьма предостаточно, усердно молились в тех пещерах и молитвами своими прогнали всю адскую нечисть, что лезла из горы наружу, да и уровень радиации под воздействием монашеских молитв значительно снизился.

Вот тогда-то и возникла к западу от горы Машук гора Кучная, которую, как считалось «чёрт высрал» от злобы на монахов, чтобы хоть как-то досадить им, а заодно и всем жителям Пятигорска, ибо, при западном ветре, смрад от Кучной накрывал и Машук, и почти весь город. Вскоре Пятигорск переименовали в Шестигорск, а монастырь, по косной церковной инерции, так и продолжал называться Пятигорско-Печерским.

Самым знаменитым настоятелем Пятигорско-Печерского монастыря был архимандрит Евномий, в миру Сергей Михайлович Безсущий. До монашеского пострига он занимал должность главного прокурора Кубанской губернии и прослыл самым честным прокурором своего времени, а потому был исторгнут правоохранительной системой прочь из себя как совершенно чужеродное тело, проникшее в систему по сущему недоразумению.

Уйдя в монастырь, взобравшись там по иерархической лестнице до сана архимандритского и должности настоятельской, решил отец Евномий обустроить свою обитель по типу древнего палестинского монастыря, называвшегося Темницей. Тот приснопамятный монастырь был описан в «Лествице», главнейшей, после Библии, книге православного монашества, написанной в VI веке преподобным игуменом синайским Иоанном. Монастырь Темница служил местом особо изощрённого и жестокого покаяния для нарушителей монашеских обетов. И вот, задумал архимандрит Евномий превратить свой монастырь в покаянную темницу, только ещё более мрачную, нежели та, приснопамятная.

Если палестинская Темница находилась на поверхности земной, то новая Темница на горе Машук отверзала для виновных монахов свои беспросветные подземные кельи, этажами уходившие в недра горы и напоминавшие обители ада.

Настоятель новой Темницы обратился к Патриарху Московскому и всея Руси Никодиму Губенкову с предложением: хорошо бы установить такой порядок, чтобы монахов, виновных в особо тяжких грехах, в каком бы русском монастыре таковые не обретались, брать да ссылать в подземные недра Пятигорско-Печерской обители на покаяние. А уж он, Евномий, со своей настоятельской стороны, позаботится о том, чтобы создать виновным достойные условия для покаяния в соответствии с мерой и тяжестью грехов.

Патриарх принял предложение отца архимандрита с великим воодушевлением, и вскоре подземные кельи Пятигорско-Печерского монастыря начали наполняться провинившимися монахами со всех уголков и закоулков Святой Руси. Настоятели русских монастырей только рады были избавиться от всяких проныр и прохиндеев в рясах, с безбожной дерзостью нарушавших заповеди Божьи и уставы монастырские, и отправляли в Патриархию списки с именами неугодных, а там издавали указ за указом о переводе провинившихся под начало архимандрита Евномия Безсущего.

В монашеской среде такие переводы стали называть «отправкою под Машук». Бывало, глянет какой-нибудь настоятель недобро прищуренным глазом на нерадивого монаха и скажет: «Ой, смотри у меня, допрыгаешься, козлик, отправлю тебя под Машук»; а у того, от воображения перспективы сей, ёкнет грешное сердечко, глаз задёргается в нервном тике, и колени ослабеют. На многих такая угроза действовала столь благотворно, что умершая было совесть поднималась из гроба и, будто кровожадный живой мертвец, начинала угрызать своего носителя изнутри, после чего наступало просветление ума с решительным исправлением. Надо сказать, нравственность, духовность и порядочность в русских монастырях в ту пору лихо подскочили ввысь.

Главная часть Пятигорско-Печерского монастыря стояла на вершине горы, там обитали насельники, ни в чём неповинные, пришедшие в обитель по доброй воле. А ниже, в толще горной породы, уходили этажами вглубь туннели, в коих зияли пещеры, оборудованные решётками и металлическими дверями, где содержались невольники, сосланные на покаяние.

Сколько было тех пещер, точно не знал никто, кроме архимандрита Евномия. На всех подземных уровнях постоянно велись работы по пробивке туннелей, и новые пещеры выкапывались одна за другой. Каждый уровень уже превратился в лабиринт, сложность коего непрестанно возрастала.

Некоторые пещеры приходилось замуровывать, потому что в них со временем образовывались трещины, которые с ума сводили монахов, в тех пещерах обитавших. Из трещин то ли выходили галлюциногенные газы, то ли действительно лезла какая-то чертовщина. Трещины пытались заделывать раствором, но те открывались вновь, и настоятель принял в итоге решение — при возникновении проклятых трещин — срочно переселять жильца в безопасную свободную пещеру.

Некоторые пещерные или, как говорили в монастыре, печерские монахи, со временем исправлялись и, после строгой проверки настоятелем, выпускались из пещер и причислялись к обитателям верхней части монастыря. В принципе, им давалась свобода вернуться обратно, в свои прежние монастыри, но никто не желал возвращаться туда, откуда их в своё время с таким пренебрежением вышвырнули. Так и оставались они на горе Машук. А некоторые настолько привыкали к пещерной жизни, что не желали выходить на свет, но оставались внизу, разве что переходили в пещеры более благоустроенные.

Где-то на нижних уровнях подземной Темницы обитали три монаха-схимника, из числа первых насельников монастыря. Те, вообще, никогда не выходили на свет, лишь контактировали с послушниками, доставлявшими пропитание для них, а в пору настоятельства Евномия и вовсе прервали всякие контакты с людьми. Пили они из какого-то подземного источника, питались неизвестно чем — может, пещерной плесенью, а может, и пищей из рук ангельских, этого никто не ведал. Поговаривали, что те глубинные схимники — святые, молитвой которых весь мир держится на краю адской пропасти, ну, если и не весь, то, по крайней мере, на территории Ставропольской епархии. Впрочем, ходил и альтернативный слушок — будто монахи оные уже не люди, а трансгуманистические чудовища, полуадские твари, подвергшиеся метаморфозам из-за долгого жительства во мраке подземном.

Кое-кто утверждал, что схимники, из своих преисподних глубин, делают набеги на более высокие уровни, похищают заключённых монахов и ритуально пожирают их. Впрочем, и в этих слухах не всё было однозначно. Утверждалось также, что не просто похищают и пожирают случайно подвернувшихся, но карают таковым образом за особо тяжкие грехи, а именно за мужеложество и деторастление. Прелюбодеев, согрешивших с женским полом, глубинные схимники, дескать, не трогают, ибо тут грех, пусть и тяжкий, однакоже естественный. Зато впавших в противоестественные грехи схимники чуют обострённым нюхом своим и утаскивают на нижние ярусы, будто грозные ангелы возмездия.

Когда архимандрит Евномий почил о Господе, то вся Святая Русь оплакивала его, впрочем, радостотворным плачем, ибо смерть праведника — это ж, в сущности, день его рождения в небесную жизнь у престола Божия, тогда как смерть грешника люта и достойна самой худшей общественной реакции в диапазоне от безутешных рыданий до откровенного злорадного веселья. Реакция народная на смерть отца архимандрита была самой что ни на есть благочестивой.

На грандиозной по размаху и торжественности панихиде, отслуженной на горе Машук на сороковой день попреставлении отца Евномия, побывал и сам товарищ генеральный секретарь Сталин Третий, впервые почтивший своим присутствием Пятигорско-Печерскую обитель.

Воочию ознакомившись с подземным устройством Темницы, побеседовав с монахами, заключёнными и уже освободившимися, генсек отбыл с горы в глубокой задумчивости. В его государственном мозгу созревал новый прожект, о котором вскоре было объявлено во всеуслышание.

В ту пору началась государственная кампания по искоренению колдовства и всяческой магии, как чёрной, так и белой. Ведьм и колдунов арестовывали по всей стране, судили и сажали в тюрьмы. Поскольку мораторий на смертную казнь так никто и не решился отменить, и висел тот мораторий над Россией со времён Бориски Ельцина то ли благословением, то ли проклятием, то посему не казнили служителей сатаны, но присуждали к пожизненному заключению. А те, собаки, пользуясь магией, частенько сбегали из мест заключения либо порабощали тюремное начальство, парализуя волю и совесть, превращая офицеров ФСИН в покорных слуг своих. В общем, ситуация на фронте борьбы с колдовством, была весьма геморройная.

И пришла генсеку светлая мысль в его государственный ум — использовать пещеры горы Машук для заключения ведьм и колдунов, монахов же Пятигорско-Печерской обители обязать непрестанно молиться, призывая силу Божью оградить мир от козней заключённых служителей зла, не дать им вырваться наружу либо как-то навредить хоть кому-нибудь колдовским своим искусством из заключения.

Не по душе пришлась такая идея Патриарху Никодиму, однако возражать генсеку добрый пастырь не осмелился. Зато новый настоятель Пятигорско-Печерской обители прямо-таки воспылал жгучим энтузиазмом, услышав про новый государственный прожект. Этот настоятель, игумен Евтихий Костомаров, сам некогда был заключён в подземную Темницу, но, раскаявшись, вышел из неё и остался служить Богу на горе Машук.

Завертелись колёса административные — церковные и государственные, — и вот, освободили из-под горы Машук всех преступных монахов, а в опустевшие пещерные кельи заселили осуждённых ведьм и колдунов. Новые бронированные двери подземных келий окропили святой агиасмой и помазали святым елеем, дабы укрепить систему темничной безопасности на духовном плане.

В ночь после заселения первой партии заключённых ведьм и колдунов никак не спалось отцу настоятелю. Жар энтузиазма пополам с тревогой и какой-то ползучей тошнотной жутью охватили игумена Евтихия. Всю ночь провёл он в молитвах и раздумьях. Заодно набросал план молитвенной череды для своих монахов, которые должны были, сменяя друг друга, непрестанно, двадцать четыре часа в сутки читать особые заклинательные молитвословия, создающие непробиваемый оградительный щит над подземной Темницей.

Те молитвословия были специально разработаны коллегиальными усилиями самых опытных старцев русских монастырей вкупе с синодальной богословской комиссией, по поручению Патриарха.

Дело в том, что прежде Русская Церковь пользовалась заклинательными молитвами лишь одного типа — для изгнания злых духов из душ и телес человеческих. Но здесь требовались заклинательные молитвы иного рода — удерживающие на одном месте злых духов вместе с их живыми сосудами, ведьмами и колдунами.

Опыт прошедших веков показал, что чтение заклинательных молитв — дело опасное, способное расшатать психику священнослужителя и превратить его в игрушку бесовских сил, почему не всякому священнику можно доверить читать заклинательное чинопоследование, но лишь опытному, твёрдому верой и нравом.

Новые удерживающие заклинательные молитвы были делом ещё более опасным, поскольку читались не над простыми людьми, одержимыми бесами, а над хитрыми и злобными сознательными служителями зла, которые соделались не жертвами бесовских сил, а их искренними друзьями и партнёрами.

Некоторые колдуны были настолько страшны в нравственном и психическом отношении, что сами уже стали настоящими бесами во плоти, которых побаивались даже демоны некоторых низших разрядов. И вся эта человеческая нечисть была собрана под ногами игумена Евтихия в таком количестве и такой дьявольской концентрации, как ещё не бывало в истории не только русской, но и всемирной. И оные количество с концентрацией должны были непрестанно возрастать, ибо суды над нечестивцами с последующей отправкой под Машук не прекращались.

Отныне жизнь насельников Пятигорско-Печерской обители превращалась в героическое житие, великого напряжения подвиг. Впрочем, трудности игумена Евтихия не пугали, он уже привык одного лишь Бога бояться, прочие же страхи, наползавшие на душу, стряхивал с себя решительным движением воли. И однако же, несмотря на бесстрашие своей натуры, отец игумен чувствовал в ту ночь какое-то стрёмное и гадостное томление духа.

*

Оставим на время монастырь с его героическими насельниками и проклятыми заключёнными и перенесёмся в иную степь, точнее же, на хутор Полковничий под Джубгой, окружённый лесистыми горами да змеистыми горными речками.

В XXI столетии тот хутор стал центром российского самогоноварения. Именно там производился знаменитый самогон «с дымком», который гнали из подгоревших на сковородке жерделей и чернослива.

Линейка этого самогона, названная «Дым Отечества», стала знаменита во всём мире и, по заключению экспертов, именно она способствовала краху шотландского виски на мировом рынке, после чего все шотландцы, в едином дружном порыве, массово покончили самоубийством, и Шотландия вовсе перестала существовать. Впрочем, по другой версии, Суицид Всея Шотландии был провокацией, устроенной для дискредитации российского алкоголя; шотландцев же, на самом деле, психотропно зомбировали специалисты из МИ-6, чтобы предотвратить готовящийся выход Шотландии из состава Объединённого Королевства; таковым образом Лондон разыграл одну карту сразу на два поля — и сепаратистские настроения угасил, и России сумел подгадить.

После гибели Шотландии был принят пакет международных санкций против производителей российского алкоголя, которых обвинили в тотальной деморализации скоттов, и хутор Полковничий пришёл в запустение: тамошний самогонный завод остановился, сотрудники были уволены, многие из них одичали и спились, а главный технолог завода занялся партизанской борьбой и стал нелегально производить самогон из грибов.

Для производства дистиллята технолог брал грибы различных видов, в том числе, и ядовитые, тщательно удалял при перегонке метаноловые фракции, аж до пятнадцати процентов, сивушные же фракции полностью оставлял. После выгонки дистиллят шесть месяцев настаивался в костяных бочках, изготовленных из говяжьих и свиных костей; на третьем месяце в бочки добавлялись кошачьи глаза.

Как известно, кошки плохо видят предметы на расстоянии ближе полуметра и лучше различают движущиеся объекты, нежели неподвижные; на этих свойствах кошачьего зрения технолог основал целую теорию, согласно которой приём самогона, настоянного на кошачьих глазах, развивал в мозгу способность видеть скрытую суть вещей.

У пивших тот самогон открывались мистические способности, и вскоре на хуторе Полковничий возникла оккультная секта во главе с оным технологом, который, принимая магическое посвящение, отрёкся от всей прежней жизни своей, от имущества, жены, детей, собаки и мирского имени, принявши взамен мистическую силу и новое колдовское имя — Манитари-Гатас. Соратники дружески называли его Монитором.

Сектанты гнали грибной самогон, бормоча над ним заклинания, возили его на продажу в Сочи, а оттуда, через бесконечных туристов, самогон распространялся по всей Руси, способствуя распространению и секты Монитора.

Когда силовые структуры начали полномасштабную демагизацию Руси, то довольно быстро ликвидировали все общины секты по разным городам, но с первоначальной ячейкой на хуторе Полковничий так просто разделаться не удалось. Монитор оказался настолько скользкой и опасной гадиной, что пришлось пожертвовать целым подразделением спецназа «Гамма», чтобы его арестовать.

Монитор наслал на спецназовцев настолько мощную порчу, что некоторые на месте скончались или обезумели, другие же, хоть и продолжили, через силу, выполнять свой долг, но, вскоре по завершении операции, стали безнадёжными инвалидами: онкология, паралич, шизофрения, паранойя, чёрная меланхолия, — эти и другие хвори подкосили бравых бойцов. Но, к чести наших спецназовцев, надо сказать, что операцию по захвату Монитора они всё-таки довели до конца.

Термобарическим снарядом ликвидировать колдуна не получилось. Его логово вместе с лабораторией по производству самогона сгорело, но сам Монитор не пострадал, ибо пребывал в грибо-дистиллятном трансе — загадочном состоянии, не изученном наукой того времени. А всякое физическое тело, в оный транс впавшее, становится строго перпендикулярным относительно любых разрушительных воздействий и, как говорится, в воде не тонет, в огне не горит, в кислотах не растворяется, и так далее.

Арестовать Монитора удалось лишь после меткого выстрела иглой с ампулой святой воды, которую специальным чином освятил на молебне капеллан «Гаммы», боевой архимандрит-полковник. Святая вода временно парализовала колдуна, после чего он и был захвачен. Поверженного, его тут же залили воском церковных свечей, на который поставили печати со словами святых заклятий, и в освящённом бронированном автозаке отправили в Ставропольскую губернию: сперва на заседание тройки Чрезвычайной Комиссии, а оттуда в Пятигорско-Печерский монастырь.

Старший кремлёвский сектовед академик Задворкин сказал, что грибо-дистиллятный транс у Монитора через несколько суток пройдёт, а потом, главное, не давать ему ни капли грибного самогона, и он снова станет уязвим, как всякий обыкновенный человек. А до тех пор, пока транс ещё в силе, за ним нужен глаз да глаз, сугубый и даже трегубый контроль.

Монитора заточили в самую тесную камеру горы Машук, где он мог только стоять, но пошевелиться уже не хватало простору, почему и застыл, стеснён и недвижим, как пыж в оружейном стволе, да и стоял-то вниз головой, — так рекомендовал расположить его Задворкин.

Конечно, заветного грибного самогона, который сектанты почитали священным напитком силы, Монитор уже раздобыть не мог; кроме простой воды, заключённых под Машуком не поили ничем, да и той они получали весьма не вдоволь.

Но за годы колдовской практики Монитор сумел развить у себя одну способность, о которой не знали даже его ученики: научил свой мозг вырабатывать грибной самогон из обыкновенной воды, которую, в случае чего, мог добыть из кислорода, крови, мочи или пота. Кору головного мозга покрывала у него грибковая плесень, которую Монитор специально развёл у себя в голове в качестве основы для автономного цикла дистилляции. Этим самым — дистилляцией внутри себя колдовского алкоголя — Монитор и занялся в мрачной тесноте своей темницы.

Как летучая мышь, застыл он вниз головой, и мозг его усиленно работал, производя зловещий эликсир из крови, что обильно притекала к мозгу в опрокинутом положении.

Если для мозга, работающего в режиме самогонного аппарата, положение вниз головой оказалось полезно, то для глаз, напротив, оно было вредным, поскольку давление на глазные яблоки возросло, и вскоре Монитор ослеп.

В принципе, зрение и без того стало для него бесполезной функцией, ведь в тёмной шахте своей камеры ему не на что было смотреть, кроме сгущённого мрака. Поэтому, с точки зрения элементарных человеческих потребностей, слепота ничуть не ухудшила его положение.

Но в оккультном смысле слепота дала Монитору многое, поскольку его колдовские способности усилились до такой степени, которой прежде он достичь не мог, как ни старался. Монитор эмпирически постиг, что переход на высший колдовской уровень совершается через полный отказ от физических способностей: минус одна способность — плюс одна мистическая ступень.

Ослепнув и поднявшись на новую ступень колдовской эволюции, Монитор приобщился к новым знаниям, которые влились в его разум как озарение свыше (или, скорее «сниже», коль точнее сформулировать). Он узнал, что прорывы к новым уровням возможны через последовательные отказы от разных телесных способностей, и занялся методичным уничтожением функций своего организма.

С помощью глубокого самогипноза он заставил собственный мозг полностью отключить способность слуха, сделавшись таким образом не только слепым, но и глухим.

А это позволило взойти на ещё одну ступень колдовской эволюции. Но Монитор на том не остановился — он продолжил двигаться дальше и заставил себя онеметь, лишив свой речевой аппарат способности не только говорить, но издавать даже нечленораздельные звуки.

Наградой ему была новая ступень.

Затем он лишил себя обоняния.

Следующей жертвой его аскетической борьбы с собственным естеством стало осязание.

Далее — печень, которую он полностью «отключил».

Вслед за этим были уничтожены способности семяизвержения, мочеиспускания и испражнения.

Засим настала очередь способности пищеварительной.

Кончилось тем, что Монитор парализовал почти всё своё тело, даже волосам запретил расти, даже потовым железам запретил выделять пот, лишь четыре органа продолжали у него работать — сердце, бронхи, лёгкие и мозг.

И в этом-то утеснённом статусе, похожем на мертвенно сжавшийся цепкий кулак, захвативший в плен бессильное тельце мелкой твари, — в этом капкане ограничений Монитор настолько возвысился в колдовской иерархии, что перескочил даже высший её уровень и, по сути, перестал уже быть колдуном.

Он стал существом иного порядка, для которого даже имени не подобрать, ибо не водилось прежде таких существ ни на земле, ни под землёй, ни в глубинах океанских, ни в космических, и никто ещё не подвёл таковое существо под классификацию.

Забегая вперёд, скажем, что эта страшная тварь так и осталась не классифицирована, поэтому будем условно называть её «богом колдунов», сознавая, однако, неточность и недостаточность такового определения.

Новое божество выпустило в горную глубь призрачные ментальные отростки — будто корни да щупальца — и опутало ими всех ведьм и колдунов, томившихся в Темнице, овладело всеми структурами их личности — сознательными, подсознательными, надсознательными и антисознательными.

Ужас охватил заключённых служителей зла во время этого процесса. Как ни любили они зло и всяческое мракобесие, но тут ощутили себя на краю столь страшной бездны, над таким чудовищным провалом тьмы, что все затрепетали, забились, законвульсировали, пытаясь вырваться из неожиданной и мучительной жути, охватившей их. Им казалось, что некая кошмарная пасть, развершись, заглатывает их целиком, кромсая, ломая и перемалывая, трансформируя при пожирании во что-то совсем уж мерзкое и нечеловеческое.

Один из заключённых колдунов, Игнат Пирадметов, педагог в седьмом поколении, которого журналисты окрестили Церебральным Пе <…> [вырезано цензурой], прославился тем, что похищал полугодовалых младенцев, пробивал им черепа и, ещё живых, <…> [вырезано цензурой], а потом из смеси своего <…> [вырезано цензурой] с детским мозговым веществом готовил колдовские зелья для борьбы с государственной системой на финансовом фронте.

Стоит только намазаться таким зельем — и, пока намазан, никакие штрафы, налоги и коммунальные платежи к тебе не липнут, словно бы зоркий глаз государства не может на тебе сфокусироваться, но подслеповато скользит прочь.

Ради этого зелья десятки младенцев похитил и сгубил колдун (не считая тех, коих родители сами приносили ему, дабы заветное зелье получить), и был он истинным дьяволочеловеком — гордым, злобным, независимым и беспощадным.

Но даже это чудовище пришло в ужас, почувствовав, как ментальные щупальца нового божества проникают в него.

Задрожали пальцы, застучали зубы друг о друга, судороги побежали под кожей. Пирадметов заметался по тесной келье своей, бросался на дверь и на стены, заревел, как зверь, и рухнул на пол, корчась в конвульсиях. Внутри его ума приоткрылась такая бездна зла — даже не зла, а Сверх-Зла или За-Зла, — что ему стало плохо до невыносимости. Он ведь думал, что давно уж постиг зло до самого адского дна и приобщился к нижайшим глубинам сатанинским, но зло оказалось куда глубже и бездонней, чем ему представлялось. И эта суб-инфернальная бездна, вдруг разверзшаяся пред ним, повергла его в первобытный ужас.

У Пирадметова даже зажглось мгновенной искрой жгучее желание раскаяться во всём, во всех грехах — вдруг словно взвизгнуло что-то истерично внутри него, прыснуло, хлюпнуло, — но тотчас и затихло.

Потрясённый, лежал он на полу, и жгучее отвращение к самому себе ядовитой жижей вязко растекалось по венам его.

Что-то надорвалось в организме Пирадметова, и запустился процесс обратной перистальтики: каловые массы хлынули у колдуна изо рта. А из анального отверстия меж тем потекли чистые горькие слёзы глубочайшей, едва ли не детской жалости к себе. И так лежал он, обессиленный, испражняясь сквозь судорожный кашель и всхлипывая о себе самом, как о покойнике.

Всем ведьмам и колдунам, которых атаковало и оккупировало новое божество, стало дурно и страшно, все пережили жуткое потрясение. А кое-кто и вовсе не смог того потрясения пережить.

Худой и гибкий Климент Огурцов, колдун-вампир, проползавший в комнаты своих жертв сквозь щели под дверьми, извивался и изгибался так отчаянно, пытаясь вывернуться из кошмара, что сумел каким-то образом всунуть голову в собственный анус, будто в спасительную нору, где можно переждать ужас в безопасности; но вытащить её обратно не смог; застряла голова, и несчастный задохнулся в безнадёжно закольцованном положении.

Самая юная ведьма, шестилетняя нимфоманка Кися Свалянская, от бешеного потрясения всей своей психосоматики, вывернулась наизнанку, и все нежные внутренние органы её вместе с сахарными косточками хрупкого скелета оказались снаружи.

Влажно блестели и подрагивали обнажившиеся органы, будто бредово-кошмарные украшения: вздымались лёгкие, сердечко трепетало, мучительно шевелились кишки, словно издыхающие змеи.

Кися была ещё жива, когда горные крысы вошли в её келью и принялись пожирать вывернутые наружу детские потроха.

Те крысы, надо заметить, не чета тривиальным крысам, да и крысами-то зовутся условно. Когда монахи начали осваивать гору Машук, то столкнулись там с юркими тварями, которые на первый взгляд напоминали крыс, но на второй взгляд, более пристальный, заставляли содрогнуться от жути пополам с омерзением. Крупные, как бобры, эти твари имели конечности трёх типов: лапы, вроде птичьих, с длинными пальцами и острейшими крючьями когтей; засим цепкие паучьи лапы, все в мелких шипах; и, наконец, подвижные тонкие щупальца.

Эти конечности то втягивались в тело крысы, то выпрастывались из него. По мере надобности тварь пользовалась тем или иным видом конечностей, ловко меняя их на бегу, в зависимости от препятствий, что встречались на пути. Голова у крысы больше походила на кабанью, только в миниатюре: нос оканчивался рылом, а из нижней челюсти торчали наружу кольца клыков.

Вот такие-то крысы, зловеще похрюкивая, лакомились вывернутой плотью маленькой Киси, обезумевшей прежде смерти и сотрясавшейся в параноидальном хихиканье во время крысиного пиршества.

Как только эволюционировавший колдун Монитор, сие новое божество колдовского мрака, ментально овладел всеми пленниками Темницы, он тотчас же создал из них локальную сеть, словно из группы компьютеров, подключённых к серверу.

И все проклятые узники, разделённые отсеками пещерных келий, стали единым полисегментарным организмом под управлением божественного мозга.

Гора Машук, напичканная ведьмами и колдунами, забившимися в подземные ниши пещер, стала, по сути, гигантским экзоскелетом этого чудовищного тела.

Формирование новой зловещей структуры завершилось в полтретьего ночи по Московскому времени, когда наступил день октября пятнадцатый, по Григорианскому календарю, по старому же, Юлианскому, стилю — день второй.

Надобно заметить, в этот день — 15 октября по новому стилю и 2 октября по старому — отмечается церковный день памяти святого мученика Киприана, жившего в третьем веке, во граде Антиохия, с детства обучавшегося колдовским бесовским наукам, в том числе, некромантии, ставшего знаменитым колдуном, но затем отрёкшегося от колдовства и сатанизма.

Святой Киприан стал особенно почитаем в Пятигорско-Печерском монастыре с тех пор, как Темница под ним наполнилась ведьмами и колдунами. Икона сего святого красовалась на южной диаконской двери иконостаса в монастырском храме. Вместе с Киприаном была на той иконе изображена святая Иустина, сумевшая отвратить Киприана от колдовства, после того, как тот, по заказу богатого клиента, пытался навести на неё сексуальные чары.

На северной диаконской двери был изображён святой Лев, епископ сицилийской Катании, который прославился тем, что уничтожил колдуна Илиодора. Сей колдун был приговорён к смертной казни, но, благодаря колдовскому искусству, исчез прямо на плахе, под занесённым мечом палача. Затем колдун устроил бесчинства в храме Божьем, загипнотизировав толпу прихожан и заставив их бесноваться. Святой Лев, совершавший тогда мессу, накинул на шею колдуну свой епископский омофор, вывел его из храма на площадь, велел развести костёр и вошёл в огонь вместе с колдуном. Пламя не тронуло святого епископа, но колдун, захваченный его омофором, сгорел заживо. А Лев, выйдя из костра невредимым, вернулся в храм и продолжил прерванное богослужение.

Святого Льва Катанского почитали в Пятигорско-Печерском монастыре наравне со святым Киприаном Карфагенским. Эти два святителя обеспечивали монастырю небесную протекцию в опасном деле надзора над заключёнными служителями сатаны.

Игумен Евтихий почивал в ту ночь мирным сном. Но вдруг проснулся в непонятной тревоге. Приснились ему святые Киприан и Лев, которые вышли из своих икон, как два материализовавшихся флюида, грозно зыркнули на него блеснувшими очами, при этом Киприан произнёс: «Эй, хватит дрыхнуть, всё проспишь!», а Лев скомандовал: «Подъём!»

Игумен глянул на часы: полтретьего ночи. Воздух в келье, казалось, слегка зыбился, как в жару, хотя было прохладно — всё-таки середина октября. Где-то под сердцем у Евтихия извивался холодный скользкий червячок.

«Что-то случилось! Точно — случилось. Но что?» — думал отец игумен, тоскливо озирая свою скромную келью.

Освещённый луной прямоугольник окна был какой-то… неправильный. Игумен присмотрелся внимательней — и понял: окно было чуть перекошено. И тут же монастырский корпус дрогнул.

Гора Машук просыпалась. Некая страшная сила распирала и толкала её изнутри. Монастырские стены дрожали, трескались, но пока выдерживали.

Проснувшиеся монахи высыпали на монастырский двор.

Лишь те двое, которые, согласно череде, читали круглосуточные заклинательные молитвы, не отрывались от своего послушания и стояли в храме перед раскрытыми книгами на аналоях.

Согласно правилам, что установил игумен, заклинательные молитвы постоянно читали одновременно два монаха, дублируя друг друга, — так, по мнению игумена, было надёжней, чем если бы монах на чреде стоял один.

Старенький схимонах Елисей, в прошлом психиатр-нарколог, возвысив глас, дребезжаще возопил:

— Князь подземный грядёт! С нечестивым сонмищем грядёт, выползает из ада!

Игумен, собрав монастырскую братию вокруг себя, оперативно организовал крестный ход, и монахи, взяв иконы и хоругви, начали противосолонь (то бишь против движения часовой стрелки), круг за кругом, обходить с молитвами свой монастырь, дабы защитить его от разрушения.

Гора же в это время сдвинулась с места и пошла на город, всё круша на своём пути. У основания ходячей горы извивались какие-то гигантские не то корни, не то щупальца, невесть откуда взявшиеся. С их помощью гора и перемещалась, цепляясь за поверхность земную. Казалось, гипертрофированный спрут-гигант выполз на берег из морских глубин. Впрочем, моря в тех краях вовсе не имелось.

Пока гора бесчинствовала, разрушая город, монахи на её вершине кружили в крестном ходе, наращивая круги, образуя некий подвижный нимб на голове чудовища. При этом хором возносили молитву, раз за разом повторяя: «Святые отцы наши Киприане и Льве, молите Бога о нас, грешных!»

И, надо заметить, кружили не напрасно: монастырь таки устоял в той непростой сейсмической ситуации, не разрушился, вопреки опасениям, разве что пострадали некоторые хозяйственные постройки.

На рассвете в горном массиве образовался провал, наподобие рта, и оттуда раздался голос. Это был чудовищной силы рёв, который разнёсся на множество вёрст по округе, и от рёва того птицы падали мёртвыми наземь. Рёв казался поначалу абстрактным, но вскоре в его потоках стали различимы слова — жуткие, чёрные, дьявольские словеса колдовских заклинаний. От которых уже не только птицы падали с неба, но самолёты и даже космические спутники.

*

Теперь вернёмся к некогда прерванному повествованию про мальчика Анти-Ринго-Старра, который страстно любил барабанить по черепам животных и дорвался, наконец, до черепа человеческого, украденного им у своей почившей мамаши, старушки Йоко.

Занёс Анти-Ринго руку с барабанной палочкой над черепом, предвкушая удар и звук, что будет вот-вот порождён, прикрыл глазки в превентивном наслаждении — бац! — и ударил.

Чёрт его знает, как оно так вышло, да только звук от удара палочкой по черепу Йоко Оно вошёл в резонанс с дьявольским голосом горы Машук, который доносился до Анти-Ринго отдалённым гулким фоном.

Резонанс этот был, скорее, ментальный и метафизический, нежели акустический, поэтому эффект от него произошёл самый чудовищный. Некая страшная волна, наподобие взрывной — но не взрывная, а какая-то адская, что ли, — разошлась от зазвучавшего черепа и трижды обогнула шар земной, — точнёхонько, как в 1961 году трижды обогнула его взрывная волна приснопамятной термоядерной бомбы АН602, взорванной над архипелагом Новая Земля.

Эта волна подхватила колдовской голос горы Машук и разнесла его по всей планете. Сам по себе голос не в силах был распространиться так далеко, но, благодаря «черепной волне» — сумел.

Впрочем, поскольку волна была не акустической, а метафизической, то голос распространился в инфразвуковом диапазоне, так что никто его не услышал, но зато все почувствовали.

Дьявольский инфразвуковой рёв погрузил всё человечество в состояние тошнотворного ужаса, который действовал на людей по-разному: одних он парализовал, ввергнув в ступор, других заставил панически метаться, у третьих поднял со дна души всё самое тёмное и бесчеловечное, и эти третьи, чтобы избавиться от страха, сами начали сеять страх вокруг себя, нападая на ближних своих, убивая и пожирая их, будто дикие звери, а лучше сказать, демоны, сорвавшиеся с цепи.

Весь мир погрузился в хаос. Волны страха облизывали планету невидимым языком. Временами страх достигал пиков, чёрных всплесков, во время которых сила страха зашкаливала, вызывая полное помрачение ума. Эти всплески соответствовали ударам барабанной палочки, которой Анти-Ринго бил по черепу покойной мамочки.

Гора Машук, тем временем, уничтожив Шестигорск, двинулась на Ессентуки, а уничтожив и этот город, пошла на Кисловодск, однако на полпути остановилась, и дьявольский голос, извергавшийся из неё, умолк.

Монахи на вершине горы, измождённые нескончаемым крестным ходом, прекратили, наконец, своё круговращение и застыли в ожидании, обессиленные, однако решительные. Холодный ветер обдувал их чёрные фигуры, трепал бороды и рясы, пересчитывал кости. Гора, затихшая под их стопами, казалась мёртвой.

Чуткий к потусторонним веяниям старец Елисей приник к поверхности горы, распластался на ней и прислушался — прислушался ухом и всем нутром. Наконец, оторвав голову от камня, на котором лежал, промолвил:

— Издохло!

— Уверен, отче? — спросил игумен Евтихий.

— Не на сто, но на девяносто девять уверен, ваше высокопреподобие, — с холодным смирением отвечал старец.

*

Как выяснилось позже, внутри горы творилось вот что.