Бесплатный фрагмент - А жизнь всего одна, или Кухарки за рулем

2-e Издание.

Переработанное и дополненное

---

Я назвал свой роман реалистическим, ибо большинство действующих лиц, как и описанных событий, происходили в реальной жизни. События, оказывающие непосредственное влияние на жизнь граждан России. Наблюдательный читатель непременно увидит теснейшую связь нынешних и вековых проблем России.

Я пытался соединить в романе две важные, связанные между собою темы: главную беду России — господство современных «шариковых» — и стремление современных «ньютонов» жить, творить и бороться даже тогда, когда жизнь становится невыносимой.

И хотя мой главный герой выходит, как правило, победителем в этой борьбе, это лишь частные победы, и зачастую Пирровы. К сожалению, благодаря большей сплоченности чаще победителями оказываются «шариковы». А пока это так, Россия не выйдет на путь процветания.

Желание, как можно точнее, отразить задуманное, привело меня к необходимости использовать в повествовании и мемуарный стиль, и публицистический. Насколько гармонично получилось произведение, судить вам. Каждый читатель в романе узнает то время, в котором жил, и надеюсь, — почувствует связь времен.

Если кого-то роман заставит задуматься — значит, автор достиг своей цели.

Первое издание романа получило высокую оценку критики.

---

Отзывы об этой книге

Книга охватывает почти вековой период жизни России и СССР, огромный пласт жизни трех поколений. Несмотря на многоплановость идей, красной нитью через все повествование проходит идея борьбы российских «шариковых» и «ньютонов», как их условно разделяет автор. Одни создают и преумножают материальные ценности страны, с болью в сердце воспринимают все негативное в ее жизни, вторых объединяют низкие умственные и деловые качества, отсутствие нравственного начала, стремление к карьерному росту и личному обогащению…

Не со всеми выводами автора рукописи можно согласиться, но не вызывает сомнения искренность убеждений автора. Книга написана простым языком. В ней много юмора, живых жизненных сцен, любовных коллизий. Полагаю, что книга Марка Альперовича с интересом будет прочитана как читателями старшего, так и молодого поколения.

Феликс Бурташов, академик Академии международной информации, член Союза журналистов России

---

Книга оставляет глубокие впечатления. В сотни книжных страниц вместилась целая эпоха, объемный пласт жизни трех поколений. Нашей жизни, жизни наших отцов, жизни наших детей. Вроде бы, мы это прошли, пережили, перевидели, перечувствовали. Но в том-то все и дело, что у каждого отдельного человека, особенно человека мыслящего, наблюдательного, восприимчивого, неравнодушного — а именно таков автор — свой неповторимый жизненный опыт, свой угол зрения, своя оценка явлений, своя боль. И в то же время это и НАШ обобщенный опыт, НАШИ восприятия, НАШИ выводы и оценки, НАША боль…

Подкупают такие стороны повествования, как открытость, искренность, отсутствие позы. Автор честен и правдив и по отношению к себе, и по отношению к другим. И поэтому ему веришь.

Леонид Герш,

драматург, кинопродюсер, член Союза Кинематографистов, академик Российской Кино академии и Евразийской Академии Телевидения и Радио, почетный кинематографист России

---

Тем, кто сохранил совесть и честь, посвящается

Жизнь. Она дается человеку один раз.

И прожить ее нужно так,

Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы

Чтобы не жег позор за подленькое мелочное прошлое…

Н. Островский

Мы научим каждую кухарку управлять государством

Л. Троцкий

Вчерашние клерки пробились во власть. Дремучие неучи стали элитой.

Теперь не властители дум знамениты

А те, кто Россию сумел обокрасть.

А. Дементьев

Глава 1. На земле обетованной

Ты обойден наградой? Позабудь

Дни вереницей мчатся. Позабудь.

Небрежен ветер: в вечной книге жизни Мог и не той страницей шевельнуть.

Омар Хайям

Сентябрьским утром одна тысяча девятьсот тридцать девятого года пассажирский поезд сделал остановку на станции небольшого подмосковного города, получившего этот статус совсем недавно. Еще в прошлом году это был поселок Затишье. Бурное развитие первого в стране электрометаллургического завода по выпуску специальных сталей, первенца Великой Октябрьской социалистической революции, превратило поселок в промышленный город Электросталь.

Именно на этот завод был направлен Главком подтянутый молодой мужчина тридцати четырех лет, среднего роста, с крупным орлиным носом и выразительными карими глазами. Одежда его отличалась исключительной аккуратностью. Светло-серый шевиотовый костюм не был новым, но ладно сидел и был хорошо выглажен. Коричневый галстук завязан аккуратным узлом на белой накрахмаленной рубашке, а красно-коричневые туфли начищены до блеска.

Мужчина сошел по ступенькам вагона на землю и помог спуститься невысокой красивой женщине с трехлетним карапузом. Женщину внешний вид, казалось, совсем не беспокоил. На ней был помятый голубой плащ с открытым воротом, из-под которого виднелось синее ситцевое платье с розовыми цветочками. Черные замшевые туфли были покрыты пылью. Лишь берет был кокетливо сдвинут набок — возможно, чтобы отвлечь внимание от несовершенства в одежде.

Несмотря на относительно молодой возраст, Ефим — так звали мужчину — сумел получить два высших образования: экономиста и инженера-механика металлургических предприятий, что было большой редкостью для того времени. Более того, он успел поработать как по одной, так и по другой специальности. Закончив финансово-экономический факультет Одесского финансового института, Ефим несколько лет по распределению трудился в Днепропетровске в планово-экономическом отделе завода им. Коминтерна. Специальность экономиста ему показалась не перспективной, и он поступил в Днепропетровский металлургический институт на вечернее отделение — сразу на третий курс. Работать и одновременно учиться было крайне трудно. В финансовом институте не было черчения, а в металлургическом на его факультете — оборудование металлургических заводов — это был основной предмет. Ефим по ночам осваивал премудрости черчения и начертательной геометрии, проклиная все на свете. После окончания института новоиспеченный инженер-механик был направлен на «Уралмаш» в Свердловск, где в течение трех лет прошел путь от помощника мастера до заместителя начальника цеха по оборудованию.

Свердловск и в то время не был провинциальным заштатным городом. Например, Дом специалистов, где его семье выделили две большие комнаты, находился рядом с театром оперетты. Тем не менее, работа на заводе «Электросталь» рассматривалась им как промежуточный пункт на пути в столицу.

— Фима, это и есть тот замечательный пригород столицы, который ты так красочно мне разрисовывал? — обратилась к мужу Людмила.

Женщина положила на землю большую сумку и несколько маленьких узлов. Ставя поклажу, Людмила задела черный берет, и огромная копна прекрасных черных волос упала на ее плечи. Ефим выругался на идише.

Выходящие из вагонов мужчины невольно ею залюбовались. Она же, не обращая внимания на заинтересованные взгляды, стала не спеша укладывать волосы. Когда берет вновь кокетливо был надет, женщина вопросительно взглянула на спутника.

— Если не нравится, можешь возвращаться назад, — огрызнулся он.

— Долго придется ждать поезда на Москву, а мы с Сережей уже проголодались.

Мальчик слегка косолапил, правый глаз заметно косил. По темпераменту он был похож на мать.

— Ну, тогда собирай вещи, пойдем к заводоуправлению.

— А что, заводоуправление построено у вокзала? Специально для приезжих?

— Люся, сохрани свой юмор для лучших времен, — попросил Ефим.

— Я сохраню его до того момента, когда выяснится наше местожительство.

Ефим выругался про себя и пружинистой походкой нервно зашагал к заводоуправлению. Около скамейки он остановился, поставил чемодан, позвал супругу.

— Никуда не уходи, — приказал он, хорошо осведомленный о неспокойном нраве жены.

— А тут есть куда идти? — съязвила она.

На сей раз Ефим ничего не ответил и ушел.

Люда мгновенно развязала один из узлов, постелила салфетку, на нее положила хлеб, яйца и помидоры. Малыш сразу ухватил кусок хлеба и помидор.

— Сережа, обожди, сейчас я очищу яичко.

Но Сережа уже уплетал хлеб, заедая его помидором.

— Мам, а папу не обдурят? — неожиданно задал вопрос мальчик, оторвавшись от еды.

Люда засмеялась, обняла, поцеловала сына и с грустью ответила:

— Конечно, обдурят.

Это слово часто употреблял в разговоре Ефим.

— Папа, дурак? — допытывался карапуз.

Людмила ласково посмотрела на своего вундеркинда.

— Нет, Сережа, папа у нас не дурак, но он очень доверчивый и… честный.

— Мама, а разве плохо быть честным?

— Честным быть хорошо, но в жизни это непросто.

Малыш замолчал, взявшись поглощать яйцо. Было заметно, что его детский мозг перерабатывает ответ матери.

Не успели они закончить перекус, как из заводоуправления вышел Ефим. Его лицо выражало озабоченность.

— Папу обдурили, — заключил малыш.

— Тише, Сережа, а то папа тебя накажет. Садись, Фима, перекуси, голодный желудок — плохой советчик, — доброжелательно встретила женщина супруга.

— Есть что попить? — охрипшим голосом спросил Ефим.

Женщина достала из сумки термос, отвернула крышку, налила в нее горячего чая. Затем развернула газетный сверток и дала мужу бутерброд с сыром. Мужчина стал жадно пить чай, откусывая в перерывах хлеб с сыром.

— Чужаков всегда неохотно принимают, — начала утешительный разговор Люся. — При этом я очень сомневаюсь, что тут много инженерных специалистов.

Ефим с удивлением уставился на супругу. Он явно недооценивал ее знание жизни. Людмила не имела специального образования. Родилась в Днепропетровске, там начала учиться в музыкальном училище по классу вокала и подавала неплохие надежды, так как обладала сильным голосом. Да и яркая внешность и артистичность ставили ее в первый ряд фаворитов училища. После ухода со второго курса работала на случайных работах: переписывала ноты, печатала на машинке.

Но Ефиму была хорошо известна потрясающая пробивная способность жены.

Люся опустила глаза и добавила:

— Может, мне поговорить с этим нахалом?

— Каким, нахалом? — взорвался Ефим.

— Фима, не кипятись. Даже Сережа понял, что тебя обманули.

Ефим помолчал, а затем уже миролюбиво заметил:

— Замдиректора по кадрам нет, а начальник отдела кадров — настоящий антисемит.

— Фима, все начальники отделов кадров — антисемиты. Других на эту должность не назначают. И что же предложил тебе этот подонок?

— Место мастера по оборудованию в прокатном цехе или инженера в отделе главного механика.

— Ты, конечно, сделал правильный выбор, — заметила Люся.

— Я выбрал отдел.

— Это хорошо, не надо будет стирать спецовки.

Ефим улыбнулся.

— В цехе я сумел бы изучить оборудование прокатного производства, в отделе я сумею познакомиться с оборудованием всего завода. Но этот наглец заглянул в трудовую книжку, где была запись «замначальника цеха по оборудованию», и с ехидством сказал: «Здесь вам придется довольствоваться более скромной должностью».

— А, может быть, ему было дано какое-то указание сверху?

— Да нет, просто этот безграмотный тупица решил показать свою власть. В Свердловске действуют те же законы, но меня, беспартийного еврея, через три года работы без всяких препятствий назначили заместителем начальника цеха по оборудованию.

— Законы одни, а нравы и порядки разные, — вставила Людмила. Приедет заместитель директора по кадрам, ты все выяснишь.

— Непременно приду к нему на прием, — успокоившись, произнес Ефим.

— Ну, а как насчет жилья?

— Предложил комнату в частном секторе, где-то у черта на куличках, в поселке Благовещенск.

— Ты, Фима, не шутишь?

— Я тебе говорил, — снова взорвался Ефим, — оставайся в Свердловске, пока здесь все не утрясется.

— После чего ты поставишь меня в известность, что нашел другую кралю? Я поехала потому, что у Сережи всегда должен быть рядом отец, тем более что он тебя очень любит.

— Ладно, — примирительно заметил Ефим. — Уже вечереет, и еще неизвестно, сколько и каким образом нам добираться до этого Благовещенска.

Проходящий мимо мужчина сказал, что стоящий неподалеку извозчик как раз едет туда.

Ефим вопросительно посмотрел на Людмилу.

— В телеге с ребенком и в такую даль?

— Судя по всему, машины тут представляют музейную редкость. Если мы пропустим извозчика, то не исключена возможность, что нам придется ночевать на улице. Беги к нему, пока его не нанял кто-нибудь другой.

Ефим вздохнул и пошел договариваться.

В телеге была постелена солома, на которую уселись женщина и ребенок, а Ефим, чтобы не помять костюм, уселся рядом с извозчиком. Нехитрый багаж легко уместился в телеге. Они не успели еще тронуться, как раздалось тихое похрапывание малыша.

— Умаялся, — отметил извозчик.

— Целый день на ногах, — сказала Людмила.

— Да, мы не успели оговорить цену, — встрепенулся Ефим, перебивая начавшийся разговор.

— Люди вы, судя по всему, небогатые, так что не волнуйтесь, много не возьму.

Лошадь тронулась, телега загромыхала по булыжникам.

— Издалека? — поинтересовался мужчина.

— С Урала, со Свердловска, — отвечала Люся.

— Ух, откуда к нам занесло. Вроде не военные. Стало быть, по собственной воле, — рассуждал он. — Здесь климат так себе. Раньше кругом были болота, да и город находится в котловане. Пока завод не особенно дымит, жить можно. Но если запустят на полную мощь, дышать нечем будет.

Людмила вопросительно посмотрела на Ефима.

— Впрочем, что будет лет через пять, самому Богу неизвестно, — и затем, как бы, спохватясь, вставил: — А зовут меня Кузьмич.

— Ефим, — отрекомендовался мужчина.

— А я Людмила, — несколько кокетливо представилась женщина.

— Вот и познакомились, — констатировал Кузьмич.

Некоторое время ехали молча. Ефим скептически рассматривал пейзаж. Вдоль булыжной дороги с одной стороны тянулся заводской забор, а с другой стороны — березняк, сквозь который мелькали какие-то строительные объекты.

Через некоторое время забор оборвался, и взорам проезжающих открылась улица, в начале которой, стоял пятиэтажный дом из красного кирпича.

— Фима, зачем мы куда-то едем? — шутливо воскликнула Людмила. — Я бы согласилась жить здесь, пусть даже рядом с заводом.

Ефим промолчал.

— Хотя нет, — продолжала Людмила, взглянув на супруга. — В этом доме наверняка живет этот подонок, начальник отдела кадров, поэтому лучше жить в лесу рядом с медведями, чем каждый день видеть его противную рожу.

— Медведей в наших краях отродясь не бывало, а начальник отдела кадров живет в Ногинске, в частном доме, — заступился за обсуждаемого Кузьмич. — А эти два дома построены для руководства завода и гостиницы.

— А Ногинск отсюда далеко? — не унималась Людмила.

— Отсюда — да, но недалеко от Благовещенска.

— А сколько езды до Благовещенска? — вступил в разговор Ефим.

— Если на машине, то минут за тридцать доберетесь, а на телеге — часа за полтора.

— Фима! Так это, оказывается, рядом! Просто рукой подать, — не могла не съязвить Людмила.

— Ты бы, лучше, Люся, сохранила свою энергию для домашних дел.

— Да я думаю, комната у нас будет небольшая, полы, надеюсь, крашеные. Так что моей энергии хватит. Туалет наверняка будет на улице, так что мыть его не придется, а воду должна приносить хозяйка.

— С чего ты взяла, что туалет на улице и воду надо откуда-то приносить, ведь ты еще не видела дом?

— А вас, простите, к кому поселяют? — полюбопытствовал Кузьмич. Ефим порылся в бумажнике, вытащил аккуратно сложенный листок бумаги и прочитал: «Евдокия Егоровна Волкова».

— А! Дусю я знаю. Так что супруга вам все правильно описала.

— Я говорила тебе, Фима, что ты меня недооцениваешь, — возликовала Людмила.

Ефим был явно озадачен такой информацией. Задумавшись, он спросил:

— А Ногинск, как город, что собою представляет?

— Ногинск — город старинный. Раньше он назывался Богородском. Климат там получше, чем в Электростали, так как не стоит в низине. Но большого будущего у него нет. Дома там в основном одноэтажные. Заводов больших нет. Есть только текстильные фабрики бывшего фабриканта Морозова, но и они стоят на границе с городом, в поселке Глухово. Возможно, со временем Электросталь и Ногинск объединят в один город. А на начальника отдела кадров вы зря обиделись. У него власть маленькая. Рабочего принять на завод он может, но и то согласно решению начальника цеха.

Ефим вопросительно посмотрел на Людмилу.

— А замдиректора по кадрам?

— У него власти побольше. Может принять на работу инженера, мастера, рядового работника в отдел. Руководящие кадры в ведении директора завода. Но и он назначение каждого начальника должен согласовать с парткомом и органами.

При последнем слове Кузьмич запнулся. И тут же перешел на другую тему. Людмила его сразу поняла. А Ефим продолжал переваривать сказанное.

— Живет Евдокия с взрослой дочерью, Тосей.

— Сколько Тосе лет? — заинтересовалась Люся.

— Двадцать пять.

— Красивая?

— Симпатичная.

— Слышишь, Фима? Так что не унывай. У тебя будет за кем поволочиться! — и после некоторого раздумья добавила: — Если предварительно ей все волосы не выдеру.

Кузьмич громко, от души, захохотал.

— Да такой, как вы, красавицы, я, отродясь, не видел.

— А мужикам-то что, — продолжала свои рассуждения Людмила. — Своя жена — прочитанная книга, а чужая юбка всегда интересна. Нам бы, женщинам, так же себя вести, тогда, быть может, мужики были бы не столь самоуверенны. Но у нас дети, а их судьбой мы не вправе играть.

Ефим довольно улыбался. Услышав восторженный комплимент Кузьмича в адрес жены, подумал, что все-таки повезло ему с ней, хотя и его мама, и сестры были против брака. Пусть хозяйка неважная, зато добрая, верная, предприимчивая, веселая и кристально честная.

…Неожиданно Ефиму вспомнилось детство. Учился он хорошо, а все свободное время проводил на море. В Одессе было много пляжей, но ему больше всего нравился «Аркадий». После плавания в море любил уединиться и долго смотреть в южное небо. Его обычно находили сестры, которые начинали волноваться из-за его длительного отсутствия. Соня и Зоя были погодками. Ефим был на год старше Сони. Сестры часто ссорились между собою, а брат выступал в роли арбитра.

Отец Ефима, Марк, был человеком добрым, но вспыльчивым. Однажды в минуту раздражения он запустил в сына хрустальной вазой. Но Марк любил своего сына и всегда доверял его хозяйской жилке. Он был купцом, часто находился в разъездах и выделял деньги для ведения хозяйства именно Ефиму. Тот вел хозяйство очень экономно, записывая каждый потраченный рубль. Мать была домохозяйкой, которая только варила, стирала и мыла полы. Ефим обожал свою мать. За все годы их жизни он не сказал ей ни одного грубого слова. Это при его-то вспыльчивом характере.

Когда Ефиму исполнилось шестнадцать, Марка в Москве отравила любовница. На плечи Ефима легла забота о двух взрослых сестрах и матери. У обеих сестер был тяжелый сварливый характер, но Ефим так себя поставил, что они боялись и слушались своего старшего брата. Накопления, оставленные отцом, быстро закончились, и Ефиму стоило больших трудов дать сестрам среднее образование и выдать замуж. Теперь, слава Богу, об их благополучии заботились мужья…

Людмила как-то особенно добро улыбнулась Кузьмичу, а затем заметила:

— Это я так, ради красного словца. Он хоть человек и несдержанный, но очень порядочный, честный и, к тому же, хороший отец.

— Честным в жизни быть непросто, — раздался голос Сергея.

Ефим чуть не слетел с козел. Сергей по-прежнему крепко спал.

— Иногда мне кажется, что ему не три года, а все тридцать, — переведя дыхание, заметил Ефим. — И это, Люся, твоя школа, твои беседы на вечные темы. Во что только они выльются? C такими рассуждениями наш сын в недалеком будущем может оказаться в местах не столь отдаленных.

— Уделял бы ему больше свободного времени вместо того, чтобы читать газеты. Нового в газетах ничего не прочтешь, а читать между строк, у тебя кишка тонка.

— Люся! — предостерегающе крикнул Ефим. Но Люся уже сама поняла, что сболтнула лишнего, и испуганно замолчала.

Долго ехали молча.

— Вы меня напрасно остерегаетесь, — наконец вымолвил Кузьмич. — У меня с властью свои счеты.

Людмила про себя подумала: «Батюшки, с кем связались, с антисоветчиком. Беды не миновать». Ефим задумчиво молчал, в душе проклиная язык своей супруги.

— Да я все понимаю, многое повидал на своем веку, — задумчиво заметил Кузьмич. И продолжил, сменив тему: — Лет через двадцать здесь будет большой город.

— Слышишь, Фима? — продолжала дразнить мужа Людмила, хотя и с меньшим энтузиазмом. — Ждать осталось совсем недолго. — И без всякого перехода спросила у Кузьмича: — А что, Тося — старая дева?

— Люся! Какая старая дева, когда ей всего двадцать пять?

— Мой день рождения не помнит, а возраст Тоси запомнил сразу, — съехидничала Людмила.

— Была Тося замужем, хотя детей нажить не успела.

— А куда же муж ее сбежал?

— От таких женщин не убегают, — решил урезонить Людмилу Кузьмич.

— Простите, — поняв свою бестактность, извинилась Люся.

— Люди они хорошие. Евдокия поспокойнее, а Тося, как забрали мужа, стала недоверчивой, порою даже злой. Очень любила его.

— А где они работают? — поинтересовался Ефим.

— Дуся шьет на дому, следит за детьми тех, кто снимает жилье в Благовещенске, а Тося с трудом устроилась на ткацкую фабрику в Глухове.

— А что, здесь трудно устроится на работу? — поинтересовался Ефим.

— Рабочих рук везде не хватает. Но есть такие, которых никуда не берут.

Снова долго ехали молча. По обе стороны дороги тянулся лес. Подул ветер. Все внимание Людмилы было поглощено защитой малыша от холода.

Каждый думал о своем.

Ефим вспоминал страшный голод на Украине в 1929—1932 годах. Как забрали его приятеля Яшку, который где-то неосторожно сказал, что с Украины вывозится много хлеба за границу, когда собственный народ умирает с голода. Ефиму, двум его сестрам и матери удалось выжить.

Людмила переживала за свой бестактный вопрос. Нельзя говорить лишнего, попадешь в беду.

Кузьмич думал, что этих приезжих пока миновала беда семьи Волковых, раз так легко меняют место работы, ведь уехали не с деревни. У него самого в тридцать седьмом забрали сына за вредительство, с тех пор о нем ни слуху, ни духу. Хотя он точно знал, что его сын — убежденный коммунист. После этого Кузьмич переехал из Курска в деревню под Ногинском. Сажают и коммунистов, и беспартийных, и рабочих, и крестьян. А эти люди, судя по всему, чистые, к тому же евреи, которых нынешняя власть не балует, но сболтнуть могут лишнего, и тогда беды не оберешься. Сколько он внушал себе помалкивать! Но не проходящая боль за сына вынуждала его прямо или косвенно критиковать нынешнюю власть.

— У нас в деревне глухонемой дурачок живет. Пьет, буянит, дерется, ворует. Сколько мужики и бабы в милицию ни жаловались, та ни разу его не забрала. Скоро и нас всех немыми сделают. Была и у меня жинка. Справная, сильная, верная…

Людмила правильно поняла намек на всеобщую трусость, ее гордость была задета. Она стала внимательно слушать рассказ Кузьмича, даже приоткрыла рот. Но Кузьмич так же неожиданно замолчал, как и начал разговор. Людмила не решалась задавать вопросов, с искренним интересом ожидая продолжения. Она несколько раз по-доброму улыбнулась Кузьмичу, когда тот оборачивался назад, и их взгляды встречались. Кузьмичу нравилась эта женщина, и он решил продолжить изливать ей душу.

— Любили мы друг друга. Жили, душа в душу. За четыре года у нас родилось трое детей. И появился в нашем колхозе новый председатель, из городских, тогда их называли двадцати тысячниками. Даша моя хоть троих детишек выкормила, но по-прежнему была статной, красивой. Понравилась она председателю. Я тогда работал на мельнице. По ночам мы поочередно дежурили. Было голодно. Вокруг деревни бродили толпы горожан, умирающих с голоду. Ночью меня подстерегли и ударили по голове чем-то тяжелым, а мельницу разворовали. Ну, меня председатель и посадил. Осталась Даша с тремя детишками, да отец-старик. И стал как-то председатель в открытую насильничать над Дашей. В тот момент мой отец его и зарубил. А потом сбежал и ухитрился гулять около трех лет, неведомо, чем промышляя, и тайком Даше помогал. Но все же попался и был осужден за кражу. А мир тесен. И попал отец в одну тюрьму с заместителем председателя, который и рассказал, что сам председатель организовал нападение на мельницу, чтобы меня засадить. Ну а потом — или разговор отца и бывшего зама кто-то передал куда надо, или зам этот сам рассказал тюремному начальству, — но меня вскоре освободили. А потом и муку нашли, и тех, кто ее украл. Их расстреляли. А зампредседателя за халатность посадили второй раз. Отец мой через год умер. Что председателя зарубил именно он, я узнал перед самой его смертью, когда навестил его в поселке во Владимирской области… А Даша моя с детьми пропала куда-то. Когда я вышел, то после долгих поисков разыскал девочек в детдоме под Пензой. О Дашеньке же ничего до сих пор не знаю. Дочек забирать не решился, все-таки в детдоме и накормят, и оденут. Так старшая, с помощью въедливой воспитательницы, сама меня разыскала. Со мной сейчас и живет. Она подтвердила, что председателя зарубил дед. Рассказала, как маму вызвали в НКВД и она оттуда не вернулась… Как-то деревенский пастух говаривал, будто пересыльные видели Дашу во Владимирской тюрьме замужем за начальником… А старшая дочка у меня крута. Если мужику за хамство в рожу врежет, тот вряд ли на ногах устоит. А со мной нежная, как козочка, грубого слова в свой адрес от нее ни разу не слышал. Красивая она у меня — вся в мать. От кавалеров отбоя нет. Но ужасно невезучая. Что ни видный мужик, то враг народа.

Кузьмич как-то поник, склонил голову к груди, задумался.

— А что мы все о плохом, да о плохом? — неожиданно встрепенулась Людмила. — Даже при такой жизни не надо падать духом. Мы живы, здоровы, так давайте радоваться жизни.

— Так недолго и в боровов превратиться, — угрюмо заметил Кузьмич.

— Ни ты, ни твоя дочь в борова не обратились, — Людмила в знак особого доверия перешла с Кузьмичом на «ты». — Как сказал один писатель: «Умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой».

— А для чего нужна такая жизнь? — с горечью спросил Кузьмич.

— Чтобы пытаться сделать ее лучше. Как поется: «Никто не даст нам избавленья, ни Бог, ни царь и ни герой. Добьемся мы освобождения своею собственной рукой».

Кузьмич с любопытством посмотрел на Людмилу.

— Да ты никак коммунистическим оратором служишь?

Ефим все это время молчал, понимая, что Кузьмич и Людмила обосновывают свое отношение к жизни вескими для себя аргументами.

— Давайте я вас немного расшевелю, — сказала Людмила.

И запела своим мощным сопрано: «Дывлюсь я на нэбо, тай думку хадаю, чому ж я не сокил, чому ж не летаю». Затем пошли куплеты из «Риголетто». Люда так вдохновенно пела, что не заметила, что повозка уже несколько минут стоит, а мужчины с улыбками за ней наблюдают. И лишь проснувшийся Сережа, который попросил: «Мама, пи-пи», — вернул ее к действительности.

— Вот мы и приехали, — сказал Кузьмич.

— Ура! — закричал Сережа, не успев справить свою нужду.

— Вот этот крайний дом и есть дом Волковых.

— Сколько я вам должен? — занервничал Ефим, открывая бумажник.

— Ваша супруга уже расплатилась, — улыбнулся Кузьмич.

— Когда она успела? И откуда у нее деньги?

Людмила, занятая Сережей, не вступала в разговор мужчин.

— Она расплатилась прекрасным пением. Нашла для меня самые нужные слова. А это дорогого стоит.

— Нет, Кузьмич, так дело не пойдет, — запротестовал Ефим. — Каждый труд должен оплачиваться.

— Это вы правильно заметили, — сказал Кузьмич. — А разве пение — не труд? — а затем снисходительно добавил: — С первой вашей получки я к Волковым загляну, тогда и разочтемся. Ну, мне пора, — подытожил он разговор и крикнул лошади: — Ну, поехали, милая.

Телега заскрипела и вскоре скрылась за деревьями.

Людмила постучала в дом. Дверь открыли сразу две женщины. Молодая, как две капли воды похожая на мать, была яркой блондинкой с голубыми глазами, длинной толстой косой.

— Мы к вам по направлению, — сказала Люда.

— Заходите, пожалуйста, — пригласила пожилая женщина. — Евдокия, — назвалась она и приветственно протянула правую руку.

— Тося, — сказала девушка.

Ефим представился и пожал руку Тоси.

Людмила заискивающе улыбнулась Евдокии. Холодный, недоверчивый взгляд Тоси лишь скользнул по вошедшим, но, остановился на карапузе, который с огромным интересом разглядывал ее, а затем подытожил: «Красивая», — и протянул ей руку. Тося неожиданно от души рассмеялась. Ее лицо преобразилось. Она поцеловала Сережу в щеку, несколько раз повторив: «Ох, ты мой милый». Так у Сергея появился верный друг в новом доме.

Эта сцена поразила буквально всех присутствующих. И когда Тося вышла, Евдокия заплакала, приговаривая: «Первый раз за два года улыбнулась…»

Комнатка была небольшая: двуспальная кровать, стол, комод, кушетка, три табуретки, платяной шкаф. Окна завешаны белыми занавесками с розовыми цветочками. Пол покрыт стареньким ковриком. Отапливалась комната русской печью. Освещалась стоваттовой лампочкой в стареньком абажуре.

— А где же будем кушать? — поинтересовался Ефим.

— Наверное, в кухне или на комоде. А тут довольно чисто и уютно, — заключила Людмила.

— Посмотрим, как эта комната будет выглядеть через день твоего хозяйствования, — съязвил Ефим.

Семья приступила к освоению нового жилья…

                                       ***

Год спустя, в сентябрьское воскресенье одна тысяча девятьсот сорокового года, когда ярко светило солнце и было тепло, семья гуляла по сосновому лесу. Сережа бегал между деревьями, периодически крича: «Мама, гриб!» Людмила вслух читала собственные стихи и стихи Пушкина. Ефим был необычно тих и чем-то сильно озабочен. Когда Сережа подбежал к нему с мухомором в руках, он даже не обратил на него внимание. Людмила давно уже, наблюдая за мужем, сердцем чувствовала, что какая-то большая беда готова обрушиться на их семью. Наконец, женщина решилась и начала издалека разговор.

— Скажи, Фима, ты не жалеешь, что уехал из Свердловска?

— Сейчас даже не знаю. Тяжело я морозы на Урале переносил.

— А работа?

— Сегодня не это главное.

— Работа для тебя перестала быть главным делом? А что тогда главное? — с некоторым испугом спросила Людмила. Ефим еще некоторое время молчал. — Может, ты в кого-нибудь влюбился? Не стесняйся, говори честно. В жизни всякое бывает. Сергея ты любишь, так что мы можем найти разумное решение этой проблемы.

Ефим улыбнулся.

— Не для того я женился, чтобы разводиться. Да и ты, по большому счету, меня устраиваешь.

— Тогда что же такое непоправимое случилось?

Ефим ошарашил супругу своим ответом.

— Война скоро будет.

— Фу, ты, — облегченно вздохнула Люда. — Какая сорока на хвосте тебе принесла эту небылицу? Газеты я тоже иногда читаю, но к такому выводу не пришла. А с кем война-то?

— С Гитлером.

— Но я слышала, что у нас с ним договор о дружбе. Да и строй у нас почти одинаковый. У нас — социализм, у них — национал-социализм. Гитлер истребляет евреев, а у нас разве мало их в 1937 году расстреляли?

Ефим зло рассмеялся.

— Политик ты хреновый, но, однако, заметила, что государственное устройство у нас схожее. Только не ляпни это где-нибудь за пределами леса. В Германии — фашизм. А с ним наше государство еще в 1938 году боролось в Испании. И то, что руководители двух государств друг другу дифирамбы поют, еще не доказательство их дружелюбия. Хотя и говорят, что Сталин явно симпатизирует Гитлеру. Оба — диктаторы, и в одной берлоге — Европе — они не уживутся. Польша, Франция и другие государства для Гитлера — это закуска перед обедом. Ему нужна огромная страна, чтобы досыта накормить германскую нацию, а затем завоевать весь мир. СССР тоже стремится к победе социализма во всем мире. В 1939 году Гитлер не был готов к войне с СССР. И он, и Сталин мирно поделили часть Европы. Сейчас Гитлер необыкновенно силен. А наша армия в войне с Финляндией показала, что очень слаба. Гитлер не будет ждать, когда мы наберемся сил. Наша армия готовится к блицкригу, немцам тоже выгоден блицкриг. И тот, кто первый начнет войну, на первом этапе добьется больших побед. Сейчас Сталин и Гитлер всячески оттягивают время. Но мне, почему-то, кажется, что Гитлер обманет Сталина.

— Но мы ведь живем рядом с Москвой. Сталин не пустит его сюда. К тому же Ворошилов говорит, что мы сильны как никогда, и если будет война, то будем воевать на чужой территории.

— Особенно мы с тобой очень сильны, — съязвил Ефим. — Ты мне можешь назвать войну, которая не велась бы на нашей территории? Кто такой Наполеон, и как он спалил Москву, ты еще помнишь?

— Но ты же сам говорил, что завод работает на армию, значит, специалистов забирать с завода не будут, к тому же у тебя грыжа и гемофилия.

— Когда начнется война, болезни во внимание приниматься не будут. А бронь на заводе мне могут и не дать, так как я там белая ворона. С начальством не пью, задницу им не лижу. К тому же пятая графа не дает ни в чем уверенности. Меня волнует, как вы с Сергеем проживете без меня.

— Не бойся за меня, Фима. Я не такая беспомощная. А ради Сергея пойду хоть грузчиком работать.

В этот момент Сергей в очередной раз подбежал к Ефиму, на сей раз с чернушкой.

— Папа, а это что за гриб?

Ефим даже не посмотрел в его сторону.

— Отец, — вдруг резко сказала Людмила, — не надо раньше времени панихиду играть. Удели внимание сыну.

Ефим встрепенулся, взял Сергея на руки. С любопытством стал рассматривать гриб, а затем крепко прижал к себе Сергея и поцеловал его в губы. Сергей не привык к подобным ласкам отца. Он растерянно заморгал глазами, а затем неожиданно спросил:

— Мама, а сколько отцов бывает у мальчиков и девочек?

Супруги недоуменно переглянулись. Ефим поставил Сергея на землю.

— У тебя один отец — папа.

— Вот и нет. У меня еще есть отец, Сталин. Но тетя Тося говорит, что он очень злой, и поэтому я его не люблю.

И, не получив ответа, Сережа вновь побежал искать грибы. Добрую минуту Людмила и Ефим глядели, молча, друг на друга, не в силах побороть шок от услышанного. Людмила опомнилась первая.

— Надо срочно увозить ребенка отсюда. Я сама слышала неоднократно, как Тося ругала советскую власть, а Дуся ей поддакивала…

…Воскресная сцена в лесу имела продолжение. Как только рано утром в понедельник Ефим уехал на работу, Людмила попросила Евдокию посидеть с Сергеем, на что та охотно согласилась, а сама, разыскав Кузьмича, поехала на завод.

Вначале Люда очаровала председателя завкома. Затем с подписанным заявлением пошла к замдиректора по быту. Она пыталась убедить его в том, что держать молодого специалиста с двумя дипломами далеко за пределами завода, лишив его возможности дальнейшего теоретического роста, противоречит политике партии. Людмила видела, что этот довод не очень действует на зама, поскольку тот с большим интересом разглядывал ее лицо. Тогда, опустив глаза, сказала, что она певица, но лишена возможности работать по специальности. Эта информация явно его заинтересовала.

— А где вы последний раз пели?

— В свердловской опере, — соврала Людмила.

— Вот как? И с кем из известных певиц вы были дружны?

— Пантофель Ничецкая, сопрано, народная артистка СССР.

Оказывается, замдиректора увлекался оперным пением и эту знаменитую артистку знал.

— Как-нибудь для меня споете? — спросил он.

— С удовольствием. Хоть сейчас.

— Нет, лучше в другой раз, — испугался тот и начертил резолюцию на заявлении.

— Передайте заявление своему супругу, он знает, где дальше оформить. Людмила мило улыбнулась, поблагодарила и выскочила из кабинета, боясь, что зам может передумать. А тот, глядя ей вслед, думал: «Такими красивыми могут быть только еврейки. Но они предпочитают выходить замуж за еврейских парней». С отвращением вспомнил свою сварливую жену, которая сейчас казалась ему уродливой. Вот бы такую женщину иметь в любовницах! Но он сразу же поспешил прогнать эту мысль. Случись такое, весь завод будет знать. А отношение директора завода к евреям ему известно.

Он снял трубку и позвонил начальнику ЖКО.

— Завтра к тебе с заявлением придет Ицкович, выдели ему комнату метров девять.

— А какая у него семья?

— Три человека.

— Так, может, выделить метров пятнадцать, чтобы очередь на улучшение не увеличивать?

— Я тебе сказал — девять.

А про себя подумал: «Основания придраться за это ко мне у директора не будет».

Людмила побежала в заводоуправление и на втором этаже в коридоре столкнулась с Ефимом.

— Ты чего тут делаешь?

— Устраиваюсь на работу.

Видя ее шаловливые глаза, он понял, что она шутит, и вопросительно поднял брови. В ответ, победно улыбаясь, она подала ему заявление с резолюциями. Ефим несколько раз внимательно прочел заявление, поглядел на часы, затем попросил подождать его на улице, и через несколько минут был уже рядом с Людмилой.

— Бежим, пока не закрылось ЖКО. А то на следующий день дойдет информация до директора, и он все может переиграть.

Дорогой Ефим задал только один вопрос:

— Как тебе это удалось?

— Ты, муженек, совсем забыл, что у тебя обворожительная жена. Ефим без особого удовольствия проглотил эту информацию. Начальник ЖКО, увидев Ефима, только отметил:

— Какая оперативность! Как тебе это удалось? Некоторые ждут годами. Однако, увидев Людмилу, скромно приютившуюся в углу, улыбнулся.

— Вы заходите. Я хотел тебе дать комнату метров пятнадцать, но он… — начальник ЖКО поднял палец вверх, — не разрешил. Видно, хочет, чтобы к нему еще раз на прием пришли, — и он хитро посмотрел на Людмилу.

Людмила доказала, что когда дело касается интересов сына, для нее не существует преград.

…Комната была маленькой, но в доме на одной из главных улиц города. В комнате уместилась полутора спальная кровать, этажерка, письменный стол и сундук, в котором, а затем на котором спал Сережа. Когда Ефим увидел, что его соседом, пусть в комнате и побольше, является начальник паспортного стола города, он понял, что многое негативное можно объяснить скудностью жизни.

Сережу сразу же устроили в детский сад, который находился в соседнем доме. А Людмила пошла на работу секретарем-машинисткой. Сережа очень скучал по родителям и с нетерпением ждал, когда мама или папа заберут его из сада. В саду появилась и его первая любовь, черноглазая симпатичная девочка с черными косичками. Ее звали Тамара. Туалеты для мальчиков и девочек были общие, и когда Тамара туда заходила, Сережа вместе с другими ребятами подглядывал за ней. Эта любовь продолжилась и в школе, где они учились в одном классе. Сережа дарил Тамаре различные игрушки и сувениры, но безответно. В детском саду было интересно. Устраивались утренники, монтажи, пирамиды, выступления художественной самодеятельности.

Зимой 1941 года Сережа наелся в детском саду сосулек и заболел крупозным воспалением легких. Болезнь протекала очень тяжело. Температура была за сорок. Ефим в поисках сульфидина ходил пешком на завод «Акрихин», который находился в тридцати пяти километрах от Электростали. Воспитательница детского сада дежурила в больнице у постели мальчика. Сережа выжил. Тогда не было антибиотиков, и воспаление легких часто приводило к летальному исходу. Когда Сережа выписывался из больницы, отец принес ему зимнее пальто длиною до самых пят, с расчетом на вырост. По тем временам такое пальто не только стоило целого состояния, но и достать его было проблематично. Скупой на ласку Ефим очень любил своего сына.

Глава 2. Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!

Пускай врагу удар несет Не каждый воин

Но каждый в бой идет,

А бой решит судьба.

Генрих Гейне

Осенью 1941 года, придя из детского сада, Сережа увидел на столе две буханки хлеба, несколько банок консервов и записку. Папа ушел на войну. Ефим был единственным, кого взяли из отдела главного механика на фронт. Всем остальным работникам отдела дали бронь. Пятилетний Сережа оценил, что папа, уходя на войну, оставил большую часть своего довольствия. Он не раз задавал маме вопрос: «А что будет кушать папа?»

От легкомысленности Людмилы не осталось и следа. Теперь на ее хрупкие плечи легла забота о сыне в эти трудные для всей страны годы.

Немецкие войска подходили к Москве

Во время воздушных тревог сосед по квартире, начальник паспортного стола Игонин, садился на велосипед и отправлялся на дежурство в милицию, а Людмила с Сергеем бежали прятаться в бомбоубежище.

Началась эвакуация многих предприятий. Среди них был и завод «Электросталь». Людмила тоже начала готовиться к эвакуации в Магнитогорск вместе с заводом. Она взяла фамильные часы, которые перешли к Ефиму от деда, собрала нехитрые пожитки, положила их в корыто, туда же усадила Сережу на один из узлов. Сделала из ремней упряжку, впряглась в нее и потащила грохочущую повозку по булыжникам к железнодорожным путям, где формировался состав с эвакуирующимися работниками завода.

Люда не захотела ехать в вагоне вместе с семьями работников отдела главного механика. Она была не в силах смотреть на здоровых мужчин, отъезжающих вместе с семьями в Магнитогорск, в то время, как ее больной Ефим находился на фронте. Перед самой отправкой муж рассказал ей, что в детстве переболел брюшным тифом и с тех пор страдает «грудной жабой», по-научному — стенокардией.

Людмила устроилась вместе с семьями работников первого сталеплавильного цеха. Вагон был оборудован двухъярусными нарами и «буржуйкой», которая топилась углем и дровами. Люде, поскольку она ехала с маленьким ребенком, предоставили на нарах нижнее место.

Раздался гудок паровоза, и состав медленно тронулся навстречу новой жизни. Ночью перед Горьким состав бомбили. Паровоз мчался как бешеный, разрезая ночную мглу пронзительными гудками. Одна из бомб попала в последний вагон, в котором ехали артисты. Их вагон подцепили на ближайшей к Москве станции. Людмила, дрожа от страха, обняла не спавшего примолкшего Сережу и молила Всевышнего о пощаде.

Вскоре после отъезда Сережа заболел дизентерией. Кроме марганцовки, в вагоне не было никаких лекарств. Марганцовка помогала от обычного поноса, но от дизентерии она не спасала. Ребенку в пищу нужен был рис — очень дефицитный для того времени продукт. Состав часто и надолго останавливался, пропуская другие поезда. В дороге можно было обменять вещи на хлеб, картофель, пшено. Жители тех населенных пунктов, через которые следовал поезд, испытывали острую потребность в одежде от чулок до пальто.

Но где достать рис?

Людмила решилась на отчаянный шаг. При очередной остановке на одной из узловых станций она побежала в поисках эшелона с солдатами. Слава Богу, их было достаточно. У одного из вагонов играла гармошка, несколько солдат, покуривая махорку, слушали ее. Рядом с вагоном стоял молоденький лейтенант. Судя по новенькой отглаженной форме, надел он ее совсем недавно.

Людмила с распущенными волосами, с горящими, молящими глазами обратилась к солдатам:

— Братишки мои, в то время, когда вы едете на фронт бить проклятых фашистов, мой пятилетний мальчик умирает от дизентерии. Для его спасения нужны рис и лекарства. Если можете, помогите!

Солдаты, с изумлением смотревшие на эту красивую, необычную женщину, как по команде бросились в вагон. Лишь гармонист не двинулся с места. Как бы оправдываясь перед Людой, он, опустив глаза, тихо сказал:

— У меня нет ничего. Все продукты на гармошку обменял.

Через некоторое время стали выпрыгивать из вагона солдаты и передавать Людмиле свертки с продуктами. Помимо риса, там были печенье, конфеты, белый хлеб. Люда, принимая их дары, целовала каждого солдата в губы, повторяя: «Милые вы мои».

Солдаты смущались. Некоторых из них впервые в жизни целовала молодая женщина, притом такая красивая. Последним подошел молодой лейтенант. Прежде, чем передать Людмиле большой сверток, он достал из кармана маленькую коробочку и, смущенно опустив глаза, тихо сказал:

— Мама на прощание дала мне эту коробочку, сказала, что это новое лекарство от многих вирусных заболеваний. Она упоминала и дизентерию. Моя мама врач, она тоже уехала на фронт.

Людмила в порыве благодарности обняла молодого лейтенанта и стала его целовать в губы, глаза, щеки. Затем бросилась бежать к своему поезду. Как бы спохватившись, она остановилась и прокричала:

— Дай вам Бог вернуться домой здоровыми и невредимыми!.. Бейте этих проклятых фашистов!

Сережа был спасен.

В четырехстах километрах от города Горький состав с эвакуированными стоял более суток. Нескончаемым потоком по направлению к Москве двигались эшелоны с боевой техникой и солдатами. В противоположную сторону — оборудование с эвакуированных заводов.

Было довольно тепло. Двери теплушки были раскрыты полностью. Людмила готовила на «буржуйке» для Сергея рисовую кашу и кисель.

В этот момент к вагону подбежал офицер и спросил:

— Ицковичи в этом вагоне едут или в другом?

— Папа! — радостно закричал Сережа и бросился к нему в объятия.

— Фима, часы я взяла с собой! — прокричала Людмила.

Ее голос заглушила команда: «Не отставать, подтянуться!» Ефим поцеловал Сергея, затем подбежавшую Людмилу и бросился догонять колонну. Люда облегченно вздохнула: Фима жив, он постоянно думает о них. А Ефим в это время, после обучения на одном из танковых заводов, направлялся в сторону Москвы. Узнав, что на станции стоит эшелон из Электростали, он бросился к нему в надежде найти семью. В вагоне, где ехали бывшие коллеги, ему и сказали, где искать жену и сына.

Счастливое стечение обстоятельств. В условиях непредсказуемого будущего еще раз повидаться с близкими — большое счастье.

В дороге Людмила чуть было не отстала от поезда. При очередной остановке она побежала к «толкучке», находящейся метрах в ста от вагона. Пока Люда обменивала очередную пару чулок на хлеб, их поезд неожиданно тронулся. Услышав гудок паровоза, она со скоростью хорошего спринтера бросилась к вагону и, уже когда поезд набрал приличную скорость, была за руки втянута мужчинами в вагон, сильно при этом рассадив колено. Подбежала к Сереже и зарыдала, но не от боли в колене, а от сознания того, что могло случиться с сыном.

Хотя, если бы Людмила и отстала от поезда, Сережа бы не пропал. Общая беда, война, удивительно сплотила людей. Взаимопомощь встречалась на каждом шагу. Почти не было ссор, которые обычно бывают при массовых скоплениях. Проявления национальной нетерпимости отсутствовали полностью. Когда поезд проезжал по Уралу, его встречали чуваши, татары, казахи. Несмотря на то, что люди торговались, это не походило на обычную торговлю на рынке. И покупающая, и продающая стороны быстро находили компромиссное решение. Сюда не долетали немецкие самолеты, здесь не бомбили города и села, но и отсюда женщины отправляли на войну своих мужчин, и сюда уже приходили первые похоронки.

Когда состав прибыл в Магнитогорск, там лежал снег. Людмилу с Сережей подселили в двухкомнатную квартиру к татарской семье. Сына Люда разместила в ванной комнате, постелив на дно ванны пальто и какие-то тряпки. Сама нашла приют на кухне, где спала на полу. Хозяева постелили ей снятый со стены ковер. За полгода жизни в Магнитогорске Людмила ни разу не слышала ропота со стороны хозяев по поводу приезжих. Она ни разу не слышала от местных жителей слово «жид».

Долгое время от Ефима не было никаких сообщений. В условиях войны это не было редкостью. Однако, когда Людмила пошла получать довольствие по офицерскому аттестату мужа, ей ответили, что ее супруг числится среди пропавших без вести. И пока не придут какие-нибудь сведения о нем, продовольственного аттестата ей не выдадут. Устроиться на работу с пятилетним ребенком на руках было очень сложно, особенно при огромном наплыве эвакуированных. Людмила осталась без средств к существованию. А кормить надо было себя и ребенка. Люда оставляла Сергея на попечение хозяев, зная, что те присмотрят за ним и нальют кружку молока (они держали корову), а сама в пургу и мороз перебиралась на другой берег реки Урал, где была большая «толкучка», обменивала чулки на продукты. Людмила ухитрилась привезти более пятидесяти пар чулок. Замерзшая, голодная, уставшая, она приплеталась домой, но, увидев сына, становилась прежней Людмилой: оптимистичной, веселой, дружелюбной, компанейской.

Сергей засыпал с фотографией отца. Людмила поражалась, а иногда даже завидовала любви Сергея к Ефиму. Маму Сергей любил не меньше. Но она всегда была рядом, и он не испытывал тоски по ней.

По своему характеру, взглядам на жизнь, поведению Людмила и Ефим были антиподами. Общими чертами у них были, пожалуй, только честность и порядочность. Ефим любил одиночество. Ко всему относился серьезно. Красивые женщины вызывали у него нескрываемый интерес. Он был очень нервным, вспыльчивым, часто эгоистичным. Его отличало стремление к порядку, системности, чистоте. Людмила же любила общество, где могла бы проявить себя. Ефим любил искусство, хотя плохо разбирался в нем. Людмила любила себя в искусстве. Она испытывала наслаждение, когда ее танцы, стихи, анекдоты, пение вызывали восторг у окружающих. Люда не была обделена вниманием мужчин. Но высокое чувство порядочности не давало ей даже возможности думать о другом мужчине, кроме мужа. Поэтому, любые попытки даже легкого флирта она пресекала.

Вскоре пришло подтверждение из военкомата, что Ефим жив, а его часть находится недалеко от Вязьмы. Теперь Людмила могла получать продукты по офицерскому аттестату. И жизнь стала значительно легче.

В конце апреля, когда Люда и Сережа были дома, во входную дверь постучали, и вошел небритый мужчина в шинели с рюкзаком за плечами. Сережа на стук выбежал в коридор и закричал своим зычным голосом: «Мама, папа приехал!» На крик Сережи выбежала Людмила. Увидав Ефима, она вдруг бросилась обратно в комнату.

Хозяева очень тепло встретили человека с фронта, предоставив семье большую комнату. Ефим осунулся, сильно похудел. Его ноги настолько опухли, что пришлось разрезать хромовые сапоги. Он был освобожден от службы не по болезни, а согласно приказу Сталина о вызове с фронта специалистов с высшим образованием. После разгрома немцев под Москвой правительство СССР уже думало о сохранении специалистов для мирного времени. Советская власть считала, что пришла если не навсегда, то надолго, и думала о будущем страны, по опыту зная, сколько времени и средств требуется для подготовки инженерных кадров.

Около недели Ефим пробыл в Магнитогорске, решая вопросы с возвращением на работу в город Электросталь. Оборудование завода еще не было вывезено с Урала.

Ефим привез сыну много подарков. Сергей прятал шоколадки, а по ночам потихонечку их грыз. Людмила считала, что сразу много шоколада — вредно. Невесть откуда Ефим привез также большой кусок шоколадного масла. Сергею оно очень понравилось. Однажды, во время обеда он съел один бутерброд с этим маслом, затем второй, третий. Люда хотела остановить сына, но Ефим сказал: «Пусть ест», — и продолжал намазывать масло на хлеб. На шестом бутерброде Сергей остановился, призадумался, попросил воды и, выпив стакан, побежал в уборную. Из уборной он долго не возвращался. Обеспокоенная Людмила пошла посмотреть, что случилось. Сергей на коленях стоял над унитазом, его тошнило. Люда взяла сына на руки, принесла в комнату и стала отпаивать теплой водой, добавив в нее крупинку марганцовки. Отец сидел, улыбаясь.

Когда Сергею стало лучше, Ефим спросил его:

— Может, намазать тебе еще кусочек хлеба с маслом? Сергей в ужасе покачал головой.

— Не слышал выражения: «Жадность фраера сгубила»? Сергей снова покачал головой. А затем спросил:

— Папа, фраер — это плохой человек?

Ефим и сам толком не знал, что означает это слово.

— Наверное, это слово близко по значению к слову идиот. Сергей насупился. В разговор вступила Людмила.

— Папа хотел тебе показать, как сама жизнь наказывает жадных людей. Сергей заплакал.

— Мама, ты всегда говорила, что я добрый мальчик. Просто очень вкусное было масло.

— А почему было? — с усмешкой спросил Ефим.

— Потому что оно мне стало противным.

Ефим был доволен. Урок против жадности получился показательным.

Тепло распрощавшись с хозяевами дома, оставим им памятные подарки в виде оставшихся нераспроданных чулок, собрав свой скарб, семья двинулась на вокзал. Их провожали хозяева. Пока ждали поезда, хозяйка дома робко спросила Ефима:

— Как там, на фронте?

— Тяжело, — ответил Ефим, — но стало немного полегче. Видите, возвращаемся в Москву. Значит, правительство уверено в победе.

— А война-то скоро закончится?

Ефим покачал головой.

— Силен еще немец. Вот если помогут англичане и американцы, то война может окончиться намного раньше.

На станции в Электростали их встретила заводская «трехтонка», на которой возвращающиеся из эвакуации семьи стали развозить по городу.

Расселяли любопытным способом. Работник ЖКО спрашивал у жильцов дома, какая комната пустует, и направлял в пустующие помещения приезжих, не давая возможности тем даже предварительно осмотреть место своего будущего проживания. Представитель ЖКО предлагал на следующий день заехать к нему за ордером, и машина направлялась к следующему подъезду или дому.

Пустовало много комнат. Шел 1942 год. В самом разгаре была война, и те, кого приказным порядком не возвращали на завод, сами возвращаться в город не спешили, так как существовала угроза возвращения немцев под Москву.

Семье Ицковичей досталась большая комната с балконом, с окнами на восточную сторону, в четырехкомнатной квартире на третьем этаже четырехэтажного дома.

В одной комнате жила семья точильщика ножей. По тем временам — достаточно зажиточная семья. Точильщик Иван был сухощавый, высокого роста работящий мужик. Но часто попивал. И в ванной комнате всегда стояла бочка с брагой, которая периодически взрывалась. Иван был достаточно спокойным человеком, ухитрившийся и бронь получить, и держать монополию на точильный инструмент в своем городе. Он ходил по дворам, выкрикивая: «Ножи, ножницы, топоры, косы — точу без брака». И у каждого дома выстраивалась длинная очередь. Когда очередь заканчивалась, он взваливал на свои сутулые плечи точильный станок и шел к другому дому. Кроме этого, Иван обслуживал хирургическое отделение городской больницы. Приходя домой сильно выпившим, он ни с кем не скандалил, а ложился спать, чтобы рано утром вновь идти на работу.

У Ивана было две дочери и сын. Одна из дочерей страдала эпилепсией и во время ночных приступов часто била ногами в стену комнаты Ефима.

В другой комнате, поменьше, жила семья работника прокатного цеха, Романа. Это был непьющий, добродушный, ленивый мужчина, все свободное время бренчавший на балалайке одну и ту же мелодию. Он растил троих детей: двух мальчиков и одну девочку — умственно отсталую. Его жена, немка с Поволжья, поразительно ленивая, целыми днями лежала в кровати, и большую часть домашних работ выполнял Роман. Он похаживал к овдовевшим женщинам, на что его жена, Малюша, смотрела сквозь пальцы. Несмотря на детей, они официально не были расписаны. Семья жила впроголодь, но Роман постоянно был весел, а Сережу называл почему-то секретарем.

В третьей комнате жила Клава. Будучи женщиной с ребенком, она редко оставалась одинокой. Ее постоянно посещали мужчины, которых в то время был явный дефицит.

На большой кухне имелась четырех конфорочная плита, разделочный стол и раковина для умывания. Ванная комната не имела ни раковины, ни ванны. Там Иван, помимо браги, хранил соленую капусту и картошку. У других квартирантов такого добра не водилось.

Ефим установил в комнате «буржуйку», перевез из комнаты, где жил раньше, этажерку с книгами, двуспальную кровать, сундук и, невесть откуда взявшуюся тумбочку, которая служила буфетом. Сереже запомнилась эта тумбочка тем, что он периодически искал в ней завалявшуюся корочку хлеба.

В городе часто объявляли воздушные тревоги, во время которых ухали по самолетам зенитки, стрекотали пулеметы, расположенные на крышах соседних домов. Мальчишки во время таких тревог бегали по улицам, собирая гильзы. Людмила с Сережей бежали в бомбоубежище, расположенное в соседнем доме, а Ефим демонстративно оставался дома, ложась спать. Иногда сигналы воздушной тревоги повторялись за ночь по несколько раз. Но ни одной бомбы за время войны на город сброшено не было.

Пока Сережа ходил в детский сад, он не ощущал чувства голода, но когда начал учиться в школе, в полной мере узнал, что это такое. Люда, которая по карточкам получала, как иждивенка, всего 250 граммов хлеба, делилась с Сережей. Ефим получал 800 граммов, но пайки ему не хватало: это была его основная пища. Сережа мечтал о том, что, когда закончится война, он съест сразу две буханки хлеба.

В школе не топили, на занятиях ребята сидели в зимних пальто. Многие писали на газетной бумаге между печатных строк. Людмила устроилась на работу в ремесленное училище в столовую, где в ее обязанность входила выдача едокам алюминиевых ложек. Ложки были дефицитом. Работа в столовой позволяла Людмиле кормить обедами Сергея. Каждый день Сергей совершал километровый поход за тарелкой щей и порцией каши. Повар Николай чувствовал зависимость Людмилы и нередко издевался над ней. Людмила молчала ради сына.

У Ефима был стандартный распорядок дня. После работы он отправлялся в читальню, где просиживал за чтением газет пару часов. Ему очень не хотелось возвращаться в густонаселенную коммунальную квартиру.

Однажды в седьмом часу вечера, когда Ефим находился в читальне, небо охватило зарево. Ефим подошел к окну, и в это мгновение в городе раздался страшный по силе взрыв. Оконное стекло разлетелось вдребезги и поранило его лицо, особенно нос. Сергей в этот момент находился в подвальном помещении ремесленного училища, где шел фильм «Чапаев». Сидящие в зале зрители, услышав взрыв, сначала подумали, что это что-то происходит в фильме. Затем кто-то крикнул, чтобы все срочно выходили на улицу. Началась давка. Когда Сергей выскочил на улицу, он увидел, что масса людей бежит в сторону леса. Он тоже побежал. В лесу собралось почти все население города. Сергей как-то оказался среди заключенных, которые после взрыва бежали из своих загоревшихся бараков. Некоторые говорили, что им осталось сидеть всего несколько дней, а теперь они получат дополнительную статью за побег. Другие говорили, что им сидеть еще много лет. Сергея удивило, что никто из них не стремился бежать.

Подобные взрывы потом еще дважды потрясали город. В один из них от стены, где спала Людмила, отвалился большой кусок штукатурки. Благодаря тому, что она спала, укрывшись с головой, он не причинил ей вреда. В момент третьего взрыва, произошедшего рано утром в воскресенье, Ефим с Сергеем находились на вокзале в ожидании поезда на Москву. Как только зарево осветило небо, Ефим повалил Сергея на землю и прикрыл своим телом. Рядом стоял вагон с боеприпасами.

При каждом взрыве погибали несколько тысяч человек. Говорили, что это диверсии на военном заводе.

Красная армия почти ежедневно освобождала оккупированные фашистами города и села, о чем сообщалось по радио, установленному в большом коридоре коммунальной квартиры. Информация о положении на фронтах читалась неизменно Левитаном в «важных сообщениях». И каждое освобождение крупного населенного пункта сопровождалось неизменными двадцатью артиллерийскими залпами. Первое такое сообщение рассказывало про освобождение Курска и вызвало бурю ликования. Наиболее отчаянные мальчишки лазили на крышу дома, с которой можно было видеть салют в Москве. Сережа ежедневно с неослабевающим вниманием слушал «важные сообщения» и, как многие другие, кричал: «Ура!»

Школа не очень интересовала Сережу. Учился он на четверки, но тройки регулярно мелькали в дневнике, чаще всего по чистописанию. Сережа ленился, был неаккуратен, писал неразборчивым почерком, напоминающим манеру письма Людмилы. У Ефима был, напротив, красивый, почти каллиграфический почерк.

Сережа был предоставлен сам себе. Ефим и Людмила шесть дней в неделю с утра до позднего вечера работали. Люда после работы бегала по «толкучкам» и магазинам. Ефим после работы неизменно шел в читальню. Летом читальня находилась в парке, зимой в клубе.

Многие ребята свое свободное время использовали зимой для катания на коньках, прицепившись крючком за проезжающие машины. Или бродили по свалкам, куда привозили негодное оружие и боеприпасы для последующей переплавки в сталеплавильных цехах завода. В руках любопытной детворы нередко взрывались гранаты. Летом ребята ездили на крышах вагонов в Ногинск купаться в Клязьме. Затем стали ездить в поселок Глухово на Черноголовский пруд.

Сережа рос маменькиным сыночком и на такие подвиги был просто неспособен. Но оставаться «белой вороной» не хотел и периодически посещал свалку, каток, и даже пару раз участвовал в походе за яблоками на улицу Красная, где стояли частные дома. А начиная с пятого класса, стал ездить вместе со всеми в Ногинск и Глухово купаться. Однако, живя среди детей, большая часть которых росла без отцов, Сережа никогда не хулиганил и не воровал. Но быть отдельно от ребят он не мог, потому что его за это просто били.

Жестокость военных лет отразилась на поведении подростков. Часты были драки между домами неведомо из-за чего с использованием кирпичей, железных прутьев, шил, ножей. Уничтожались кошки, собаки, разбивались из рогаток гнезда ласточек. Убийства проходили в домах, на улицах или танцплощадках чуть ли не ежедневно. В городе после войны оказалось много людей из Средней Азии. Некоторые из них до 1947 года, года отмены карточной системы, умерли от голода. Причем у умерших оказывалось большое количество денег. На эти деньги на «толкучках» можно было купить пищу. Когда открылись коммерческие магазины, где можно было купить продукты, жить стало легче. Сергей помнил, как в магазинах продавалась американская тушенка, мандарины и другие деликатесы западного мира.

После войны город заполонили тысячи пленных немцев. Немцы показывали ребятам фотографии своих семей, почти все играли на губных гармошках. Они постоянно голодали и меняли скромные сувениры на кусок хлеба. Поразительно, но немцев подкармливали вдовы. Сергей понял, что это не доброта русской души, а понимание, что власть заставила этих людей бросить свои семьи и идти на фронт. Фронтовики, впрочем, действовали совсем по-другому. Охранникам нередко приходилось усмирять разгоряченных инвалидов, пытавшихся покалечить безоружных пленных… В какой-то момент Сергей с удивлением обнаружил, что это обычные люди, которые уже немного освоили русский язык. Одного немца, который очень хорошо говорил по-русски, любопытный Сергей забросал вопросами. На одном из них, правда ли, что немцы убивали всех евреев, немец внимательно посмотрел на мальчика. А затем, растягивая слова, сказал: «Этот грех будет веками на совести немцев». Сергей был ошарашен таким ответом. Когда он рассказал об этом отцу, тот заметил, что у побежденного и победителя разные сознания.

Во втором классе у Сергея в дневнике появилась двойка по чистописанию. Ефим, который регулярно, хотя и не ежедневно, проверял дневник сына, решил сам заняться с ним этим предметом. По вечерам, придя с работы, он усаживал за стол Сергея и заставлял четким почерком переписывать страницы из книг. Если, написанное, не удовлетворяло Ефима, требовал переписывать. Этот труд не прошел для Сергея даром. В общем, сохранив небрежную манеру письма, Сергей мог сносно писать, когда было необходимо. Проверка дневника представляла для Сергея настоящую пытку. Ефим редко физически наказывал сына, но, как известно, ожидание пытки бывает страшнее самой пытки. Были минуты, когда Сергей не только боялся, но даже ненавидел отца.

Людмила готова была ради интересов сына пожертвовать всем, даже своей жизнью. Когда Ефим пытался физически наказывать Сергея, она вставала между мужем и сыном, как росомаха, у которой собираются схватить детеныша. Ефим часто не был в состоянии противостоять этой ярости и со словами: «Черт с тобой, расти недоросля», — отступал.

Ссоры между отцом и матерью происходили в основном из-за денег: жизнь была материально тяжелой. Ради сына Люда сдерживала себя, понимая, что нельзя использовать слова, подрывающие авторитет отца. Тем не менее, она делилась с сыном самым сокровенным, вплоть до информации о серьезной женской болезни, которая угрожала ее жизни. А бытовые ссоры с соседками по квартире для Людмилы были в порядке вещей, она воспринимала их как неотъемлемую часть коммунального существования и, благодаря своему легкому характеру, через полчаса о них забывала.

Сергей понимал, что мать ради него готова на все. В голодные годы Ефим, получая 800 граммов хлеба, не делился с ними и говорил: «Отец не может жертвовать ради ребенка тем, чем может жертвовать мать». Эти слова вызывали несогласие Сережи. Но он видел, что семья держится на заработке отца, который дает сыну все, что может.

Отношение Людмилы к Ефиму были неоднозначным. С одной стороны, она порою выказывала открытое недовольство совместной жизнью, с другой часто, в основном по праздникам, посвящала ему любовные стихи. Она очень боялась потерять мужа и, хотя снисходительно относилась к его рассказам о знакомствах с женщинами во время поездок на отдых, любой же флирт в городе решительно пресекала.

На работе Ефим вел себя с подчиненными доброжелательно и вежливо. Большинство из них не отличались высоким профессионализмом, и он терпеливо их учил. В отдел главного механика в основном шли женщины со средним и среднетехническим образованием. Мужчины-механики предпочитали более высокооплачиваемую работу в цехах. Ефим пользовался большим авторитетом и уважением у подчиненных и работников цехов, с которыми был связан по работе. Начальство ценило его знания и отношение к делу, но недолюбливало за независимый характер и кристальную честность.

Сергей часто приходил к отцу на работу, знаком был со всеми его коллегами, обедал в столовой заводоуправления. Сережу удивляло, что, когда бы он ни приходил к отцу, тот был редко занят. Кто-нибудь заскакивал на пару минут подписать бумагу, а остальное время Ефим или точил карандаши, или разговаривал с сослуживцами. Сергей указал на это отцу, тот ответил: «Я изучил свою работу так, что если другим нужно время, чтобы разобраться в деле, то мне оно практически не нужно. Моя работа мне совершенно неинтересна, она не приносит мне ничего нового». Сергей же про себя подумал: «Видно, работой отдел не загружен».

Одно время шел разговор о назначении Ефима начальником ремонтно-механического цеха, но назначили другого человека. Отец после этого потерял всякую надежду на карьерный рост на заводе. В тот момент его больше всего волновало отсутствие отдельной квартиры и мизерная вероятность ее получения на заводе.

Как-то во время коллективных посиделок его начальник, главный механик завода, Ганчо, сказал:

— Скоро, Ефим Маркович, я тебе сделаю квартиру. Ефим взорвался.

— Если я квартиру заслужил, то мне должны ее выделить! Ганчо помолчал, затем заметил:

— Раз ты такой принципиальный, подождем, когда директор завода определит, что ты квартиру заслужил.

После этого разговора Ефим решил уйти с завода. Он обратился в Совнархоз, который возглавлял бывший директор завода М. Е. Корешков. Тот направил его на работу в город Щелково на должность главного механика завода с одновременным исполнением обязанностей главного энергетика. В договоре найма была оговорена возможность получения двухкомнатной квартиры в строящемся доме. Но получить квартиру в Щелково Ефиму не удалось. Вскоре на заводе случился несчастный случай со смертельным исходом, и тот же Корешков вернул его на «Электросталь». Ефима назначали начальником бюро. Практически он выполнял ту же работу, что и до перевода на щелковский завод.

Затем появилось предложение на должность главного механика завода в городе Кушка, самой южной точке СССР.

Тут Людмила показала себя необыкновенно решительным человеком.

— То ты бросаешь две хорошие комнаты в Свердловске, чтобы ехать ближе к Москве. То отправляешься к черту на кулички в какую-то глушь. Ты что, справляешь пятидневки или у тебя постоянный понос, который требует свободного туалета? А где учиться будет после окончания школы твой сын? А ты знаешь, какая там жара? Для твоего больного сердца она подходит? Миллионы людей живут в гораздо худших условиях и не мечутся как ты.

Ефим сдался.

Люда родилась в семье интеллигентов. Ее отец был техническим директором крупного завода, мама — врачом-гинекологом. Семья жила в относительном достатке. Родители, особенно мать, баловали своих дочерей, не приучали к домашнему труду, по-видимому, считая, что в супружестве все придет само собой. А пока пусть девушки гуляют, развиваются, наслаждаются жизнью. Дом был полон молодежи, музыки, стихов, остроумных рассказов и игр…

Когда много лет спустя Сережа посетил родину своей матери и встретился с друзьями ее детства, он был поражен их рассказами.

Днепропетровск всегда славился своими красавицами. Но Людмила выделялась даже среди них. Остроумная, жизнерадостная, поющая и сочиняющая стихи, неизменный инициатор вечеринок, она была душой всех компаний. Влюбленные мужчины не только дрались из-за нее, но даже стрелялись. А она всерьез не принимала никого до 28 лет, пока была жива ее мама. Людмила словно чувствовала, что в будущем ее ждет нелегкая жизнь, и использовала молодые годы на всю катушку.

Всех своих ухажеров она устраивала замуж за своих подруг. И те, и другие с благодарностью это вспоминали. Ефима они знали, но относились к нему с прохладцей, считая, что их Цэ Люся имела возможность найти более перспективного мужа. Они помнили, как одна из подружек Людмилы привела на вечеринку Ефима. Это был красивый парень, бедно, но аккуратно одетый, который за весь вечер не проронил ни одного слова. Именно его молчаливость и привлекла внимание Цэ Люси.

Родная сестра Людмилы, Слава, продолжала жить в Днепропетровске. Она пела, играла на фортепьяно, но, хотя была довольно миловидна, до успехов старшей сестры ей было далеко. Имеется в виду успех у мужчин. Однако, в жизни она оказалась более самостоятельной. Уже в зрелом возрасте окончила индустриальный техникум, работала главным бухгалтером, была на хорошем счету. Вышла замуж за более перспективного мужчину, чем старшая сестра. Муж был помощником первого секретаря днепропетровского обкома КПСС. У нее в центре Днепропетровска была огромная шести комнатная квартира. Но жизнь у Славы не сложилась. Во время войны муж ушел на фронт и вернулся… с новой женой. Второй раз она замуж не вышла, детей у нее не было.

Племянник Сергей был для нее самым близким человеком. Сергей это понял лишь после ее смерти, когда приехал в Днепропетровск на похороны. Жила она в крохотной комнатушке деревянного дома на Комсомольской улице, который вот-вот собирались сносить (шести комнатную квартиру — собственность обкома — у нее отобрали, как только она оформила официальный развод с мужем, тот остался жить со своей новой женой в Петрозаводске). С нетерпением ждала Слава получения однокомнатной квартиры после сноса дома, но так и не дождалась: умерла в мерзлой конуре без удобств. Она страдала болезнью почек, и жилищные условия приблизили ее смерть. Тем не менее, Слава оставила родственникам деньги на свои похороны, а Сергею три тысячи рублей. Для нее это были большие деньги.

После похорон Сережа больше не бывал на ее могиле. Вероятно, не бывал и никто из родственников. Сережа не запомнил места, где она была похоронена, а просить кого-то из дальних родственников или знакомых Славы поехать с ним на кладбище он не решался. К тому же, считал, что о близких надо заботиться при жизни, а не после смерти.

Отношения у Ефима со Славой не сложились. Он не мог ей простить, что, когда она жила в роскоши в шести комнатной квартире, ее старшая сестра с маленьким ребенком ютилась в маленькой съемной комнатушке. Ефим в это время учился во втором вузе — Днепропетровском металлургическом институте, зарабатывал мало, а Людмила не работала, так как не с кем было оставить Сережу.

Мама Людмилы к тому времени умерла. Отец женился на сестре жены, Кларе. Несмотря на то, что Люда училась в музыкальном училище, тетка ей фортепьяно матери не отдала. Но Людмила не была злопамятной. Во время войны, после смерти отца, сумела добиться переезда тетки в город Электросталь и помогла ей устроиться врачом в школе, несмотря на то, что та наполовину ослепла. Умерла Клара от рака в страшных мучениях, оставив приличные для тех времен деньги. Не забыла она и Сережу, завещая ему четыре тысячи. Ефим боялся, что Сергей может промотать наследство. Но Сергей распорядился им по-хозяйски. Он приобрел первый в своей жизни костюм, отцу дал денег на телевизор «КВН-49» и подарил ему фотоаппарат «Зоркий». Людмиле Клара завещала двадцать тысяч. Людмила посчитала, что половину этой суммы она должна отдать Славе, хотя ее сестра Кларе никакой помощи не оказывала и отношения с нею практически не поддерживала. Но порядочность во всех вопросах была жизненным стержнем Людмилы. Впрочем, Люда обладала еще одним качеством, которое вряд ли можно было отнести к положительным, особенно в те времена. Говоря языком российского мещанина, она была транжиркой. К примеру, первое время после женитьбы Ефим приносил и отдавал супруге всю свою скромную зарплату, но уже через неделю она заявляла мужу, что деньги кончились, и представляла письменный отчет. Просто поразительно, как ей удалось выжить в эвакуации в течение шести месяцев вместе с маленьким ребенком, обладая таким сомнительным достоинством.

Ефим, как правило, не одалживал денег, и даже при скромной зарплате имел заначку для непредвиденных обстоятельств. Он пытался объяснить жене, что на заводе ему зарплату выдают без учета потребностей семьи. Дело кончилось тем, что Ефим стал выдавать ей деньги на конкретные покупки. Это являлось причиной ежедневных скандалов.

В пятом классе классным руководителем Сергея стала Лидия Игнатьевна Вениаминова. Она была одинокой женщиной и отдавала всю себя работе в школе. Каждому своему ученику она определила, в соответствии с его склонностями и способностями, будущую профессию. Пете Тукачеву, который был на голову ниже всех ребят в классе и хуже всех учился, она прочила роль диктора всесоюзного радио. Про Сергея говорила, что тот станет большим артистом. Лидия Игнатьевна была жизненным маяком для всех без исключения учеников ее класса.

Для того, чтобы ребята лучше запоминали правила орфографии, она сочиняла стихотворения. Сергей на всю жизнь запомнил правописание ряда слов благодаря стихам Лидии Игнатьевны:

«Желоб, желудь и крыжовник;

Чокаться, чопорный, шов и шорник;

Трущоба, шорох и ожог,

Трещотка, шепот и поджог».

Или:

 «Цыган заболел цингою и попросил цыпленка,

которому сказал: цыц».

Класс был сплоченным. Не было даже ябед, ибо учительница их не поощряла.

Когда Сергей учился в шестом классе, Ефима вызвала классный руководитель, учительница русского языка и литературы. Обычно в школу ходила Людмила. Тогда он вспомнил этот вопрос сына.

Лидия Игнатьевна, о которой с восторгом отзывались все ученики, включая Сережу, привела Ефима в класс. Прежде чем закрыть двери, боязливо выглянула в коридор, затем подчеркнуто плотно прикрыла дверь и после длительной паузы сказала:

— Я не имею своих детей, а потому каждого ученика класса люблю как своего. Ваш Сережа бесспорно даровитый мальчик, начитанный, умный, но… его ждет беда, он растет антисоветчиком.

Ефим от страха побледнел.

— Не скрою, я наводила справки о вас, отзывы самые положительные. Хорошо знаю вашу супругу, тут тоже нет вопросов. Но откуда берется нигилизм Сергея, мне совершенно непонятно.

— В чем же это заключается? — с трудом выдавил из себя Ефим.

Лидия Игнатьевна опасливо оглянулась на дверь, затем достала из сумочки смятый листок бумаги и протянула его Ефиму. Тот глядел в листок, ничего не понимая. На листке бумаги рукою Сергея были нарисованы чертики, звезда, свастика, поросенок и несколько известных лозунгов: «Сталин — наша слава боевая. Сталин — наш отец родной. Сталин и Ленин — близнецы братья».

— Ну и где же тут антисоветчина? — спросил Ефим.

— На прошлой неделе нашу уборщицу забрали в НКВД за то, что она положила тряпку за портрет товарища Сталина.

— Лидия Игнатьевна, так рассуждая, можно обвинить в антисоветчине любого. Мой, лоботряс, от нечего делать на уроках рисовал эту чертовщину, за что он получит по заслугам, но он еще слишком мал, чтобы быть антисоветчиком.

— Мал, говорите? — с возмущением спросила Лидия Игнатьевна и достала из стола тетрадку. — А что вы на это скажите?

Ефим раскрыл тетрадь, где красным карандашом была подчеркнута орфографическая ошибка в слове «кристальный». Тем же карандашом был поставлен знак вопроса на полях, где в предложении, после слова «Сталин», был пробел.

— Это диктант, текст которого был взят из газеты.

Ефим вопросительно посмотрел на учительницу.

— Далее шло: «Сталин — наш отец родной».

— Но, может быть, он не расслышал слов или отвлекся.

— На следующем уроке литературы я вернулась к разбору диктанта, так как у многих плохо с орфографией. Я вызвала к доске Сережу и попросила ряд предложений, в которых были сделаны ошибки, написать на доске. Как только я дошла до этого, — многозначительно подчеркнула Лидия Игнатьевна, — предложения, Сережа сослался на боли в животе и выбежал из класса.

Теперь Ефим все понял. Он вспомнил сентябрьское воскресенье 1940 года и вопрос Сережи.

— Я люблю вашего сына, наверное, больше других учеников. Как вдохновенно он читает стихи, кстати, особенно Владимира Маяковского! Когда он читал «Советский паспорт», я не выдержала и поставила в журнале три пятерки.

— Ну, вот видите, — несколько облегченно произнес Ефим.

Лидия Игнатьевна не отреагировала на это восклицание и продолжала:

— Я выросла в детском доме, советская власть дала мне все. Я искренне ненавижу всех ее врагов. И я не пожалела бы ни вас, ни вашего Сережу, если бы не противоречия в его поведении. Я решила с ним поговорить прежде, чем принять какое-то решение. И знаете, что он мне ответил: «Я очень люблю своего папу, и отец у меня только один». Думаете, я поверила в искренность его ответа? Я Сережу хорошо знаю. Он понял, что сделал необдуманный поступок, и нашел лучший способ его исправить. Не акцентируйте внимание Сережи на нашем разговоре. Лучше внимательно посмотрите на тех, кто его окружает.

Она встала и сухим голосом громко произнесла:

— Я вас вызвала по поводу больших изъянов вашего сына в орфографии и чистописании. Примите меры. До свидания.

Ефим вышел из школы с двойным чувством. Классный руководитель внимательно следила за тем, чтобы ее двенадцатилетние ученики воспитывались в духе любви к Сталину, к советской власти. Разве в условиях такого воспитания могло появиться поколение, критически относящееся к власти? Он понимал, что его сын составляет то немногочисленное исключение, которое критически оценивает любую информацию. В этом виноват и Ефим, регулярно слушавший «вражеские голоса» по приемнику, и разговоры в семье о притеснениях евреев, и открытый государственный антисемитизм, который был очевиден даже для двенадцатилетнего ребенка, и двусмысленность изучаемой в школе программы истории, и разговоры на улицах, и аресты, свидетелями которых были все. Но Ефим также знал и то, как безжалостно расправляется власть с малейшей критикой в свой адрес, невзирая на возраст, поэтому очень боялся за Сергея. Он решил, что о своем визите к учителю не будет говорить с сыном. Однако, придя домой и увидев, что Сергей мгновенно спрятал под подушку какие-то листочки, которые читал, Ефим не выдержал.

— Ты знаешь, зачем меня Лидия Игнатьевна вызывала в школу?

— Да.

Ефим опешил, он не знал, как дальше продолжать разговор, помня предупреждения учительницы. Сергей решил взять инициативу в свои руки.

— А ты, папа, знаешь, что отец Лидии Игнатьевны, будучи крупным военным, расстрелян как враг народа?

Выражение лица Ефима стало таким глупым, что Сергей рассмеялся.

— Я, отец, примерно знаю твои взгляды на жизнь. Представь себе, что тебя за них арестовали, а я стал бы служить этим людям.

— Сережа, тебя посадят или расстреляют.

— Папа, я сделал ошибку, не подумав о последствиях. Меня она многому научила. Мы живем среди рабов. Я постараюсь больше подобных ошибок не повторять. «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах, только гордый буревестник реет смело и свободно над бурлящим гневно морем…»

— Хватит, — грубо прервал его Ефим. — Если ты немного поумнел, то не храни дома то, что прячешь от меня под подушкой. Ты же не хочешь, чтобы из-за твоей глупой смелости, гордый буревестник, пострадали твои родители? И подумай, что произойдет с твоей мамой, если тебе придется писать письма «во глубину сибирских руд».

Сергей как-то сразу стал серьезным.

— Прости меня, папа, за ту неприятность, которую я тебе доставил. Это глупость, ибо мой поступок, кроме вреда, ничего не дает.

Ефим остался доволен ответом Сергея, поскольку знал, что в серьезных вопросах тот пытается быть хозяином своего слова.

— Матери о нашем разговоре ничего не говори, а то начнется паника.

— Хорошо, папа.

Но Ефим знал и другое. Сергей будет осторожнее. Он притаится. Но критическое отношение к власти у него будет год от года возрастать. А это значит, что рано или поздно его ждет неминуемая беда…

В восьмом классе пришел новый классный руководитель, к тому же их объединили с параллельным классом. Новым классным руководителем стала Евгения Львовна Соболева, выпускница МГУ. Она была очень начитана, к тому же слыла глубоким аналитиком литературных произведений. Как предметник, давала ученикам блестящие знания, но так и не смогла создать сплоченного коллектива из своих учеников. Она пыталась привить ребятам лучшие человеческие качества, воспетые классической литературой, пыталась воспитать в них способность критически оценивать действительность, привить любовь к свободе и свободомыслию. Правильно ее воспринимали лишь немногие ученики. Она это понимала. Но именно для этих немногих и были предназначены ее глубокие рассуждения о героях классической русской и российской литературы.

Если Лидия Игнатьевна считала своей целью воспитывать людей, преданных социалистическому строю, то Евгения Львовна пыталась воспитывать в учениках критическое отношение к действительности.

В классе учились несколько еврейских ребят. Учились они, как правило, хорошо. Уроки Евгении Львовны доставляли им истинное наслаждение. Многие школьники, воспитанные на почве послевоенного антисемитизма, считали, что еврейским ребятам она ставит завышенные оценки.

В 1952 году, когда в стране начался процесс врачей-евреев, Сергей совершил какой-то неблаговидный поступок. Она оставила его после уроков и начала свою беседу со слов: «В стране такое творится, ты не понимаешь, что делаешь…»

Только тогда Сергей понял, что она еврейка.

Но, бесспорно, обладая более обширными знаниями, чем Лидия Игнатьевна, Евгения Львовна не обладала ее воспитательным чутьем. Лишь самые даровитые ребята чувствовали, что к своим ученикам она относилась как к взрослым людям. Далеко не все понимали, что ее симпатию можно завоевать не дословным пересказом страниц учебника, а гражданской позицией. Кто это понял, получал отличные оценки по литературе. Кто не понимал, считал, что у нее есть любимчики.

Как-то Сереже досталось стихотворение А.С.Пушкина, посвященное декабристам. Как обычно, Сережа прочитал его с пафосом:

«Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье.

Не пропадет ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье…»

В отличие от Лидии Игнатьевны, Евгению Львовну не вдохновило чтение Сергея. Имея бесспорно более высокий интеллектуальный уровень, она понимала, что, обладая зычным голосом и темпераментом, Сергей не владеет техникой чтения. Но на этот раз произошло то, чего он не ожидал. Она поставила ему «отлично», а затем, как бы, спохватясь, спросила:

— А тебе, Сережа, симпатичны декабристы? Сережа сказал то, что вызвало смех всего класса:

— Они, к сожалению, не обладали решительностью большевиков. Но, к удивлению учеников, Евгения Львовна не улыбнулась, как делала, когда слышала глупость.

— Значит, ты считаешь восстание декабристов ошибкой?

— Если рассматривать сам факт вывода войск на Сенатскую площадь, то, с точки зрения здравого смысла, бесспорно. А если рассматривать с точки зрения влияния на перспективу борьбы с абсолютизмом в России, это восстание показало, что в России есть силы, которые, будучи не согласны с правящим режимом, готовы бороться с ним, пожертвовав даже жизнью.

Евгения Львовна отправила Сережу на место и перешла к рассмотрению новой темы. И, когда приступили к изучению Лермонтова, читать стихотворение «На смерть поэта» вызвала Сережу. Тот, захлопнув томик с текстом стихотворения, стал читать его по памяти. Евгения Львовна была явно удивлена. Она считала Сергея, чуть ли не первым лодырем в классе, а тут, оказывается, что он идет впереди программы. Но когда Сережа дошел до слов «А вы, надменные потомки…», Евгения Львовна неожиданно и резко прервала его. Она была в замешательстве.

— Ты, Сережа, своим чтением перепугал меня. Откуда у тебя столько ненависти?

— Я читал это стихотворение на городском смотре. Вроде понравилось. Пропустили на областной.

— Вот как? — удивилась учительница. — Извини.

И поставила «отлично».

У Сергея было одно потрясающее качество. Будучи человеком невнимательным, иногда он буквально фотографировал события, свидетелем которых был. Это качество не раз оказывало ему добрую службу. Сев за парту и осмыслив поведение учительницы литературы, он понял, что «гневное» чтение отдельных строк было воспринято ею как что-то личное.

…Когда Сергею не было еще и девяти лет, родители отправили его одного к родственникам в Одессу. В Одессе его встречала тетя Зоя с супругом Шурой и их дочка Нора. Отец дал Сергею денег, чтобы он их отдал тете на питание. Тетя денег не взяла, тогда Сергей на них купил мешок муки и привез домой. Нехватка в продуктах ощущалась еще очень остро.

У отца в Одессе было две сестры. Они решили, что часть времени Сергей будет жить у одной, часть у другой.

Вначале Сергей поселился у тети Сони, которая жила с матерью и сыном Марком. Работала тетя Соня бухгалтером. Несмотря на постоянные стоны о трудности жизни, Соня чуть ли не каждый день пекла вкусные большие пироги. Но Сергей редко ложился спать сытым. Однажды ночью он случайно увидел, как бабушка подкармливала Марка всякими вкусностями. Это ошеломило Сергея. Ведь и он был внуком бабушки.

В очередной приход тети Зои Сергей под надуманным предлогом попросился к ней в гости. Случай с ночной подкормкой двоюродного брата остро врезался в память Сергея. И когда он гостил у тети Зои, то внимательно следил, будет ли та вести себя так же. Тетя Зоя положила его и Нору спать вместе на полу. А когда дядя Шура водил Сергея и Нору по Одессе, то угощал в равной степени. Так у Сергея к теткам сложилась симпатия и антипатия.

После этого, приезжая в Одессу, Сергей селился у тети Зои. Семья тети Сони ревновала. Считала, что Сергей выбирает родственников побогаче. С тех пор Сергей невзлюбил бабушку и с возмущением рассказывал отцу об этом случае. Отец больше дружил с Соней, потому что его мать жила у нее. Зоя напрочь отказалась жить с матерью, ссылаясь на ее тяжелый характер. Ефим объяснил поведение бабушки тем, что она вырастила Марка, а с Сергеем не жила.

— А как бы ты поступил, папа? — спросил Сергей.

Отец долго молчал. Сергей продолжал настаивать на ответе. Наконец отец ответил:

— Как дядя Шура.

— Я в этом не сомневался, — резюмировал Сергей.

Ефим часто ссорился с Зоей, в основном из-за матери. Но когда с дядей Шурой случилась беда — у него обнаружили рак легких, — Ефим обегал всю Москву в поисках нужного лекарства.

На какое-то время мать Ефима приехала жить в Электросталь. Она была ничем не примечательная безграмотная старуха, но Ефим попытался сделать ее хозяйкой дома. Это вызвало резкий протест Людмилы. Сергей был на стороне матери и не побоялся выступать против отца в защиту ее интересов. Бабушка платила Сергею тем же и постоянно ябедничала на внука. Тогда он стал в открытую дерзить ей, несмотря на грозные окрики отца. Ефим понимал, что такое отношение Сергея к его матери вызвано одесским эпизодом. Сергей не был злопамятен, но некоторые вещи не прощал и хорошо помнил. Ефим знал: если Сергей рвал отношения с каким-нибудь приятелем, то больше никогда их не восстанавливал. Это была черта характера и Ефима.

Через пару месяцев бабушка уехала обратно, к Марку: она скучала по нему, да и Соне трудно было жить без матери. Людмила с Сергеем облегченно вздохнули.

Спустя какое-то время, когда бабушка умерла, Ефим сказал, что смерть ее ускорил Марк. Больше никогда Ефим не говорил на эту тему. Если он и переживал смерть матери, то в глубине души.

В сорок лет Людмила тяжело заболела. Она высохла до тридцати восьми килограммов. Соседи говорили Сергею, что его мать долго не протянет, что у нее рак. Людмила рассказывала сыну о сильных кровотечениях и грустно глядела. Почти с обреченностью она вспоминала, что и ее мама, и тетя Клара умерли от рака.

Как-то во время одной из таких невеселых бесед Сергей зарыдал.

— Мама, мамочка, не умирай! Не оставляй меня одного! Мне без тебя будет очень плохо!

Реакция Людмилы была неожиданной. Она резко встала.

— Ты не один. У тебя остается отец.

— Мама, я вижу, как плохо он к тебе сейчас относится. Если ты умрешь, я никогда ему этого не прощу.

— Понимаешь, сынок, когда женщина больна по-женски, мужчина теряет к ней интерес и, как правило, заводит себе новую женщину.

— А когда мужчина болеет по-мужски, женщина поступает так же? Людмила улыбнулась.

— По-мужски — нет такой болезни. Сережа, я тебе обещаю что-нибудь предпринять.

— Даешь слово?

— Даю.

Людмила обняла сына.

— Какой ты стал большой!

И стала ласково гладить его по голове.

Когда вечером Ефим пришел с работы, Сергей неожиданно заявил, что ему надо с ним серьезно поговорить. Отец никогда не видел своего сына таким решительно настроенным и попытался, сославшись на усталость, поговорить с ним позже.

— Отец, мне нужно поговорить с тобой сейчас.

До этого момента Сергей никогда не называл Ефима отцом.

— Что случилось? — грубо спросил жену Ефим. В ответ та, молча, вышла из комнаты.

— Ну, рассказывай, что случилось… — обратился Ефим к Сергею.

— Ты знаешь, папа, что я люблю тебя. Я продолжал любить тебя и тогда, когда ты изменял маме.

— Откуда ты знаешь, что я изменял маме?

— Я слышал твои рассказы после возвращения с курортов, видел фотографии с другими женщинами.

— Но это просто знакомые.

— Я, папа, давно не маленький. Мне нужно, чтобы у меня были отец и мать. Вы оба меня любите, поэтому я был уверен, что наша семья сохранится.

— Ну, положим, ты прав. Что же тебя так взбудоражило?

— Есть угроза, что я останусь без мамы.

— Что, мама решила уйти к другому мужчине? — попробовал отшутиться Ефим.

— Ты знаешь, что мама никогда не лишила бы меня отца.

— Что же тогда случилось?

— Папа, я знаю тебя как честного, порядочного человека. Я помню, как ты бежал за женщиной, чтобы вернуть ей кошелек, набитый деньгами, который она оставила в телефонной будке. И я уверен, что сейчас ты также поступишь благородно.

— Сережа, не томи, говори, что случилось?

— Сегодня соседка по дому сообщила мне, что мама — не жилец, что у нее рак.

Видимо, это сообщение не было новостью для Ефима.

— Ну, и что в этом случае ты посоветуешь мне делать?

— Я очень люблю маму, без нее у меня вся жизнь пойдет кувырком.

— Ну и что же я должен, по-твоему, делать? — повторил Ефим. Сережа встал, угрюмо посмотрел на отца, подошел к двери и четко сказал:

— Быть человеком. — Видя, что отец продолжает мирно сидеть на стуле, добавил: — Без мамы, с твоим характером, тебе будет очень одиноко.

Сказал и вышел из комнаты. Ефим был ошарашен. Сережа, который так боялся каждой его угрозы, вдруг стал таким смелым и решительным.

«Людмилу он, конечно, любит, несмотря на то, что плохо слушается ее. Но он, понимая, что у меня бывают другие женщины, не изменил отношения ко мне, значит, в чем-то меня оправдывал. Когда ссорились с Люсей, он порою вставал на мою сторону. Пусть это был страх перед более сильным человеком. Но сейчас ему всего десять лет, и уже нет никакого страха. Потому, что он уверен в своей правоте. Значит, он осуждает меня, мое отношение к своей матери, когда она умирает». И тогда Ефим неожиданно задал себе вопрос: «А как поступил бы я на месте Сергея?» И содрогнулся, потому что понял, что никогда в жизни не простил бы своего отца.

Ефим никогда не задумывался над тем, что может потерять расположение Сергея, даже тогда, когда физически наказывал его. «Какой сын, оказывается, у меня вырос, а я и не заметил! Что же мне делать? Если у Люси рак, то я уже ничем ей помочь не смогу. А если нет? Надо поднять ее дух… И лучше относиться к ней».

— Люся.

Она вошла в комнату.

— Пойдем, прогуляемся, мне надо с тобою поговорить.

Людмила изумленно посмотрела на Ефима. Она уже забыла, когда он предлагал ей вечером пойти прогуляться. Она кивнула и стала одеваться.

На улице Ефим взял жену под руку, а он редко это делал, и они пошли вдоль улицы Маяковского.

— Ты была у врача? Людмила кивнула.

— Какой диагноз он поставил?

— Опухоль матки.

— Злокачественная?

— Судя по резкому снижению веса, весьма вероятно.

— А кто может уточнить?

— Обычно берут биопсию, но это на Западе. А у нас — не знаю, делают ли это? А если делают, то где?

— Узнай, Люся, где можно оперироваться. Сергей так любит тебя. Он очень боится за тебя. Деньги у тебя остались?

— Немного осталось.

— Если тебе не хватит, я помогу.

— Спасибо, Фима. А помнишь, как мы в первый раз пошли в кино?

— Помню.

— А помнишь стихотворение, которое я тебе посвятила и, прочитав его, ты мне сразу сделал предложение?

— Да, ты меня стихами здорово захомутала.

Людмила печально улыбнулась.

— А помнишь, как ты встретил наш состав под Горьким, а я, дура, не нашла ничего важнее, кроме сообщения, что взяла часы? А как вернулся фронта и разрезал новые хромовые сапоги, которые не слезали с твоих отекших ног? И Кузьмича? А как ты Сереже принес в больницу пальто на вырост? Как мне удалось добиться девяти метровки на проспекте Ленина?

— Все помню, Люся. Прости меня, я очень виноват перед тобой. Людмила в порыве бросилась ему на шею и стала целовать. Ефим смущенно оглядывался по сторонам. Всю эту картину видел Сергей. Он вышел из дома вслед за родителями, следил за ними.

Примерно через неделю Люда поделилась с сыном, что нашла адрес знаменитого гинеколога Михайлова, который принимает два раза в месяц в Глухове. Через неделю она уже рассказывала, как попала к доктору на прием.

Осмотрев Людмилу, профессор констатировал, что ничем помочь не сможет: поздно, слишком запущена болезнь. Люда вышла из кабинета с понурой головой. Минут через десять в кабинет профессора вбежала медсестра и сказала, что на операционном столе, который уже был готов к назначенной на сегодня операции, вдруг оказалась женщина в одной ночной рубашке. Когда ее попытались поднять со стола, та закатила истерику.

— Что за безобразия у вас творятся?!

Профессор решительным шагом направился в операционную. Увидев на столе бывшую пациентку, он от возмущения аж завизжал. Это была Людмила.

Людмила не реагировала.

Немного успокоившись, Михайлов спросил:

— Что вы хотите?

— Режьте меня. Заживо умирать я не буду.

Немного подумав, Михайлов сменил гнев на милость.

— Давайте я вас еще раз осмотрю.

Повторный осмотр заставил его призадуматься.

— Как вас зовут?

— Людмила.

Профессор улыбнулся.

— Мою жену тоже зовут Людмила. Вот что, Люда, вы сейчас сильно истощены и гемоглобин у вас низкий. Прибавьте минимум десять килограммов веса, приведите в норму гемоглобин и через пару недель приезжайте, я вас заранее запишу на прием.

— Это правда, профессор, вы меня не обманите?

— Честное слово!

Людмила слезла с операционного стола, оделась. В ординаторской она услышала слова профессора.

— Какая тяга к жизни! Какая настойчивость! В прошлом была очень красивая женщина. Я ей обязательно постараюсь помочь.

Две недели Людмила ела не переставая. Прочла горы медицинской литературы, чтобы узнать, как поднять гемоглобин.

Через две недели Михайлов сделал Людмиле сеанс рентгенотерапии, а еще через месяц повторил процедуру. И продлил ее жизнь на 55 лет!

…Отец в доме мог заменить только сгоревшую лампочку. Для починки крана, побелки потолков, ремонта выключателя и других подобных дел вызывались специалисты. Даже пилить и рубить дрова Сергей научился не у отца.

Людмила всячески оберегала свое чадо. Она не боялась вступать в драку с лоботрясами старшего, чем Сергей, возраста, обижавшими его. Она разрешала сыну буквально все. Если тому не хотелось идти в школу, Людмила писала записки классному руководителю с оправданием прогула.

Ефим же был строг к сыну, и тот его панически боялся. И хотя физическое наказание Ефим использовал нечасто, страх довлел над Сергеем постоянно. Но, тем не менее, не делал его рабски послушным…

Людмила привила сыну устойчивый иммунитет к воровству и хулиганству. Когда ребята лезли в сад за яблоками, Сережа отставал от них, а потом уходил домой. А когда его спрашивали, где он был, придумывал хитрые отговорки.

Ребята из дома… Они с детства познали, что такое голод и нищета, и ненавидели относительно обеспеченных людей. Для них шалостью было в толпе порезать бритвой хорошее пальто или шубу. Многие из этих ребят оставались в одном классе на второй, третий и даже четвертый год. Все они были на несколько лет старше Сережи. Сергей оставался для них чужаком. И не только потому, что слово «еврей» для них было ругательным. Они нутром чувствовали, что Сережа на них не похож.

Пытаясь понять, почему ребята так не любят евреев, которые ничего плохого им не сделали, Сергей вспоминал рассказы мамы о еврейских погромах на Украине.

Черкесы из белой армии ворвались в квартиру, где находился студент-еврей.

— Жид? — спросили они у юноши-очкарика.

— Я — студент, — ответил очкарик.

— А, — протянул понимающе черкес, а затем повернулся к своему напарнику: — Пошли, нас обманули.

Переростки, с огромным трудом одолевшие обязательное начальное образование, умевшие на русском языке членораздельно разговаривать только матом, дразнили Сергея, больно дергая его за уши: «Скажи: кукуруза».

В соседнем подъезде жил девятнадцатилетний парень по прозвищу Кляча. Он был крупного телосложения, весь в наколках. Все ребята тогда увлекались футболом. Основные болельщики разделились на три лагеря: «ЦДКА», «Динамо» и «Спартак». Кляча болел за «Динамо», хотя отсидка в тюрьме за хулиганство должна была сделать его оппонентом этой команды, поскольку спортклуб «Динамо» был учрежден НКВД.

Надо заметить, что в тюрьме всякое проявление национальной розни в корне пресекалось. Воры в законе очень быстро поняли, какую опасность их сообществу несет национальная рознь. Администрация же специально разжигала ее. Разделяй и властвуй — вот их вечный девиз.

Сережа тоже болел за «Динамо». Чем объяснить эти пристрастия, ребята порою и сами не знали. Хомич, Бесков, Соловьев, Карцев, Савдунин — эти фамилии болельщики «Динамо» знали наизусть. Ребята, болевшие за «ЦДКА», были поклонниками не менее знаменитых фамилий: Федотов, Бобров, Вячеслав Соловьев, Демин, Гринин, Башашкин.

Споры «кто лучше» большей частью были беспредметными и часто заканчивались драками. Когда появлялся Кляча, болельщики «ЦДКА» спешно ретировались. Но вскоре в подъезде, где жил Кляча, появился не менее грозный болельщик «ЦДКА». Это был демобилизовавшийся по ранению крупный парень высокого роста. Звали его Виктором. Ему пытались дать разные прозвища, но они как-то не приживались. Виктор жил с матерью. Как и Кляча, длительное время нигде не работал. Как только на разборки выходил Кляча, Виктор, постоянно наблюдавший за улицей через окно комнаты второго этажа, тоже появлялся во дворе, и тогда Кляча ретировался.

Сергею удалось понравиться Виктору. Так у него во дворе появились два самых сильных защитника: Кляча и Виктор. Но защитить они его могли лишь тогда, когда события разворачивались в секторе их обзора. У своего — первого — подъезда Сергей такой защиты не имел, чем и пользовались недруги.

Ефим тоже увлекался футболом. Нередко в летние воскресные вечера они вместе с Сережей ездили на поезде в Москву на стадион «Динамо», когда там проходили матчи с участием «ЦДКА», «Динамо» или «Спартака». Билеты на встречи с участием этих команд надо было приобретать заблаговременно. Празднично одетых Ефима и Сережу у выхода из метро встречала толпа болельщиков, спрашивающих лишний билетик. Народ на стадион приходил задолго до начала матча, чтобы поспорить, кто выиграет, постоять у большой таблицы результатов первенства страны по футболу, поговорить о перспективах каждой из играющих команд. Чинно восседали на откормленных лошадях милиционеры. Ефим не знал, как Сережа, фамилии ведущих игроков, не кричал как безумный во время забитого или пропущенного мяча, но футбол доставлял ему эстетическое наслаждение. После окончания матча Сережа восторгался, какие мячи брал Хомич или какой проход по краю совершил Трофимов, а Ефим, плохо слушавший сына, думал, что это и есть преимущество Москвы. И не беда, что угасли перспективы карьерного роста или получения благоустроенной квартиры, зато есть возможность сходить в театр, на стадион, посетить воздушный парад в Тушино.

Ефим был не рад, что в первое свое посещение парада в Тушино взял с собой Сережу. Десятки тысяч людей собрались на огромном поле и смотрели, закинув головы вверх, в небо, где самолеты демонстрировали фигуры высшего пилотажа. Ефим взял с собой полевой бинокль, чтобы лучше рассматривать этот небесный спектакль. Народ гудел, ликовал, наблюдая за происходящим. Вдруг неожиданно наступила необычная тишина, самолеты на мгновение исчезли, и головы всех присутствующих повернулись в сторону правительственной трибуны, на которой в своей традиционной шинели и кепке появился вождь всех народов. Сергей попросил у отца бинокль и очень долго смотрел в сторону трибуны. Уже возобновился парад самолетов, а Сережа все смотрел.

— Что ты там высматриваешь? — не выдержал Ефим.

— Отца родного, — после некоторой паузы сказал Сергей.

Рядом было много народа, и Ефим не стал ничего больше спрашивать у сына. Он молча взял Сережу за плечо и сильно сдавил пальцами.

— Папа, больно.

Ефим приложил палец к губам. Сережа понял.

Дома Людмила стала спрашивать сына о том, что он видел на параде.

— Сталина, — ответил Сережа.

Ошарашенная ответом сына, она задала глупый вопрос:

— Ну и как?

— Маленького роста, рябой, усатый, со злыми глазами и трубкой, — ответил Сережа. — И никакой он не великий.

— Замолчи! — не выдержал Ефим.

— Папа, но я ведь говорю только вам.

— У стен есть уши, — многозначительно шепотом изрекла Людмила.

— Дядя Коля рассказал одну восточную притчу. Поймали мудреца, который говорил крамольные речи, и стали его пытать. Испытывая сильную боль, мудрец изрек: «Если вы вырвете мой язык, я буду молчать. Если выколете мне глаза, я не буду видеть. Если проткнете мне уши, я не буду слышать. Но, пока я жив, не в ваших силах заставить меня перестать думать». Я подумаю, как вырвать тебе язык, — завершил разговор Ефим.

…С тех пор, как в комнате у Клавы поселился Николай, чувство тревоги не покидало Ефима. Это был высокий, широкоплечий, сухопарый мужчина с жилистыми сильными руками, с пронзительным взглядом серых глаз, широко поставленными на скуластом лице. Николай производил впечатление волевого, решительного человека. Он, как правило, ограничивался в общении с соседями лишь приветствиями. Сережа же был очень общителен. Подолгу беседовал почти с каждым. Но с Николаем у него установились особые отношения. Сережа с нетерпением ждал, когда тот появится на кухне, а Николай, как правило, появлялся там только тогда, когда на кухне никого не было.

Однажды в воскресенье, когда Сережа беседовал на кухне с Николаем, Ефим пошел в туалет и случайно услышал их разговор. Сережа интересовался войной, военной жизнью. Николай задумчиво, с некоторыми паузами, отвечал на вопросы. Казалось, он вновь переживал все увиденное на фронте.

— А, правда, дядя Коля, что в атаку ходили с криками: «За Сталина»?

— Я этого не припомню, — хмуро отвечал Николай.

— А правда, — продолжал Сережа допрос, — что перед атакой давали сто граммов водки?

— Сто граммов давали на передовой каждый день, а в атаку со ста граммов не пойдешь.

— А с какими криками ходили в атаку? — допытывался Сережа.

— С матерными, — отвечал Николай.

— Дядя Вася, безногий инвалид с первого этажа, говорит, что евреи умеют стрелять только из кривого ружья, из-за угла, когда им ничего не угрожает.

— Одноногий Вася никогда на фронте не был.

— А где же ему отрезали ногу?

— Вася покупал за бесценок муку в деревне, втридорога продавал ее городе. В одно из таких путешествий его сбросили с поезда, попал под колеса.

— А откуда вы все это знаете? Вы ведь только недавно сюда приехали.

— Такая у меня профессия, обо всех все знать. Твой папа воевал?

— Он рассказывал, что на передовой не был, а во втором эшелоне чинил танки.

— Вот видишь, твой папа честный человек, говорит правду, а многие или отсиживались в тылу, или в штабах, где сами себя награждали. Они-то и говорят, что евреи стрелять умеют только из кривого ружья…

Во время войны я знавал двух евреев, но ни один из них не был трусом. Один из них был моим близким другом, раненого вытащил меня из-под огня. Уже в госпитале я узнал, что ему присвоено звание Героя Советского Союза. Он не только прикрыл отступление разведгруппы, но в одиночку подбил гранатой танк и, будучи раненным в ногу, ползком вытащил с поля боя своего напарника. Крепкий был мужик. Мы по пьянке с ним повздорили. Я, как обычно, кинулся в драку. Драться я умею. Не раз приходилось быть в рукопашной. Но Сегалович уложил меня одним ударом. После этого мы и подружились. Конечно, у каждого народа есть свои герои, свои трусы и предатели, но ни один еврей не мог быть предателем, потому что всех пленных евреев немцы уничтожали. А скажи мне, Сережа, среди какой национальности больше всего Героев Советского Союза?

— Конечно, у русских, — отвечал Сережа.

— А в процентном соотношении?

— Это как? — не понял вопроса Сергей.

— Ну, если взять численность Героев определенной национальности и разделить ее на общее число людей этой национальности, проживающих в СССР.

— Не знаю, — смутился Сережа. — А где об этом можно почитать?

— Почитать можно, но не тебе. Так вот, самый высокий процент среди евреев.

— Может быть, потому, что евреев в СССР мало?

— По общему числу Героев Советского Союза евреи занимают второе место.

— Но почему же так не любят евреев?

— А кто их не любит? Я, например, уважаю эту нацию… Сережа, ты, конечно, не верующий?

— Я пионер.

— Понятно. Ну, а кому поклоняются верующие?

— Иисусу Христу.

— А ты знаешь, что Христос был евреем?

— Вы шутите, дядя Коля.

— И все двенадцать апостолов были евреями. Не веришь? Спроси у своей мамы.

— А она откуда знает?

— Твоя мама знает, она начитанная. Так вот, некоторые люди поклоняются еврею Христу и не любят евреев. После трехсот лет татаро-монгольского ига в России чисто русских осталось мало, разве что на севере. Узкоглазые всех наших девок перепортили, многих в жены взяли. У русских в крови такой коктейль, что без пол-литра не разберешься. Простому человеку все равно, какой ты национальности, главное, чтобы человек был хороший. Вот и женятся у нас русский на украинке, татарин на чувашке, еврей на белоруске. Национальная ненависть нужна тем, кто правит. Разделяй и властвуй — их лозунг.

— Но Сталин — грузин.

— Я не знаю, какой он национальности. Но он не жалеет ни грузин, ни русских, ни евреев, ни людей других национальностей.

— Почему вы так говорите, дядя Коля?

— Потому что половину населения страны в тюрьмах и на войне сгубил. Сергей слушал, широко разинув рот.

— Ты парень умный, понимаешь, что об этом нельзя рассказывать даже близкому другу, если хочешь жить на воле.

— А вы же мне рассказываете.

— Рассказываю потому, что уверен в тебе, и еще потому, что такие любознательные люди должны знать правду.

— Для чего?

— Чтобы в нужную минуту довести ее до сведений таких же, как и ты, порядочных людей. Да, плохо занимается отец твоим воспитанием.

— Он, наверное, этого не знает.

— Твой отец многое знает, но боится сказать.

Ефим на протяжении всего этого диалога сидел в туалете, не решаясь выйти.

— Пойду на лестницу покурю, а ты пока поразмышляй над услышанным.

И Николай вышел на лестницу, плотно закрыв за собой дверь. Ефим тут же юркнул в свою комнату…

Месяцем раньше Николай на «толкучке» выбил глаз военному, который наступил дочке Клавы на ногу. Ночью в квартиру ворвалась группа вооруженных солдат во главе со старшим лейтенантом. Входная дверь в квартиру не была закрыта, так как Роман должен был прийти с вечерней смены. Солдаты бросились в комнату Ивана. Тот был пьян и спокойно спал. Рядом в кроватке сопел маленький Виктор. Все внешне сходилось. Пока поднимали с кровати ничего не понимающего Ивана, из своей комнаты вышел Николай в шароварах, майке, надетых на босую ногу туфлях.

— Разрешите прикурить, — обратился он к стоящему у открытой входной двери старшему лейтенанту. Тот зажег зажигалку, Николай прикурил самокрутку. — Что произошло? — В ответ офицер только махнул рукой. — Понятно, — заключил Николай и вышел курить на лестничную клетку. Затем, закрыв дверь, чтобы дым не шел в квартиру, не спеша спустился на первый этаж и вышел из подъезда.

У подъезда стояли двое солдат, вооруженных автоматами ППШ. Невдалеке ожидала машина. В ней сидел шофер. Группа дворовых мальчишек стояла чуть поодаль. Николай раздавил ногой самокрутку, сплюнул не спеша пошел за дом. Когда он скрылся, двое мальчишек подбежали к военным и закричали:

— Это он!

Солдаты бросились в погоню, за ними мальчишки. Вскоре появились офицер с солдатами, ведя связанного Ивана.

— Это не он! — закричали успевшие вернуться мальчишки. — Тот побежал за дом!

Офицер вместе с солдатами бросился в указанном направлении, оставив Ивана одного со связанными руками. За углом лежали два солдата, автоматы валялись рядом. Магазины с патронами валялись отдельно. Один из них стал приходить в себя, другой был по-прежнему в бессознательном состоянии. Николая и след простыл.

— Я знаю его, — сказал поднявшийся солдат. — Один мой знакомый с ним вместе воевал под Белгородом. Два дня назад он с ним у «толкучки» разговаривал. Я подошел к ним. Он меня с ним познакомил. Приятель говорил, что этот в СМЕРШе служил. Зовут его Николай.

Через два часа солдаты вернулись вновь и стали стучать уже в запертую квартиру. Когда Малюша открыла дверь, Николай вместе с Клавой по смежному балкону, через комнату Ивана, перебрались в другой подъезд и, как влюбленная пара, обнимаясь и целуясь, не спеша удалились. Было темно и солдаты у подъезда их не узнали.

Под утро солдаты вновь наведались в квартиру, на сей раз, заблокировав выходы через смежные балконы Ивана и Ефима, а также выход из соседнего подъезда. А Николай в это время был уже в подъезде дома напротив и с четвертого этажа, ухмыляясь, наблюдал за происходящим…

Ефим был не из трусливого десятка. В бешенстве он творил чудеса храбрости. Во время войны жителям Электростали выдавали участки для выращивания картофеля. Участки были маленькими, но была возможность иметь несколько. Ефим ухитрился получить аж три. Один, самый большой, был далеко от дома, рядом с железнодорожным полотном на Ногинск.

Одни, как водится в России испокон веков, выращивали картошку, другие ее воровали. Однажды Ефим обнаружил, что к нему на огород повадились воры. Вооружившись лопатой, он устроил ночную засаду. И вскоре заметил на своем огороде тени. С криком: «Держи воров!», а голос у Ефима был громовой, он бросился на воров. Те дали стрекоча. Один побежал в сторону железной дороги, Ефим за ним. За железнодорожным полотном какой-то мужчина косил траву. Услышав крик, он бросился на помощь Ефиму, и вместе они схватили вора. С лопатой наперевес Ефим доставил его в милицию. Только там он обнаружил, что задержанный оказался здоровенным мужиком, на голову выше Ефима. Тот тоже с удивлением смотрел на человека, который его задержал.

Дежурный милиционер обратился к Ефиму:

— Ну, что сюда этого ворюгу притащил? Шлепнул бы его на огороде лопатой по голове, и весь сказ, а то смотри, как он на тебя глядит.

И, размахнувшись, изо всей силы ударил задержанного по лицу. Тот даже не шелохнулся. Милиционер с удивлением посмотрел на него и сказал:

— Пожалуй, одним ударом лопаты такого не убьешь.

…Ефим не раз бросался в драку, если его оскорбляли. Николая он боялся не только потому, что тот был отличным кулачным бойцом, а потому, что предполагал, что тот работает в НКВД. А с этой силой он соревноваться не собирался. Но в бешенстве Ефим забывал об опасности.

Ефим позвал Сергея в комнату, а сам отправился на кухню и начал мыть руки, раздумывая, с чего начать разговор с Николаем. Тот, молча, сидел у стола, наблюдая за отцом Сережи. Жизнь научила его разбираться в людях, предугадывая их поступки. Ефим мыл руки дольше обычного. Понимая, что тот не решается начать с ним разговор, Николай решил прийти соседу на помощь.

— Мы, Ефим, уже с тобой столько в одной квартире живем, а ни разу так и не поговорили. Здравствуй и до свидания, вот и весь разговор.

Ефим продолжал молчать.

— Тут без пол-литра не разберешься, — заключил Николай. — Подожди меня пару минут на кухне.

Ефим, молча, продолжал мыть руки. Николай вернулся с початой бутылкой водки, куском хлеба, селедкой и луковицей.

— Хватит, Ефим, руки скоблить. Хоть и долго тебе пришлось сидеть в туалете, но все ж не перед операцией. Не смотри на меня сычом. Хреновым был бы я разведчиком, если бы не заметил. Давай посидим и поговорим. Думаю, есть о чем, тем более, что мы два фронтовика.

— Я на фронте не был, — тихо сказал Ефим.

— На передовой не был, а на фронте был, хоть и во втором эшелоне. И обстреливали немцы наверняка, и бомбили.

— Бомбили и мирных жителей, — уточнил Ефим.

— Это так. Но на фронте во втором эшелоне нередко приходится воевать, как на передовой. Не так ли? — Николай с хитрой усмешкой глядел на Ефима.

Тот недоуменно посмотрел на Николая. Действительно, где-то под Ржевом Ефим получил приказ направиться в район небольшой деревеньки с пятью ремонтниками для приведения в боевое состояние двух подбитых немцами танков, которые получили незначительные повреждения гусениц. Погрузили на «трехтонку» людей и необходимый инструмент, и вместе с тремя особистами направились к месту назначения. Слесарям выдали три винтовки с патронами, Ефиму, как офицеру, дали трофейный браунинг. Когда один танк уже был отремонтирован, и ремонтники перешли ко второму, неожиданно, метрах в пятистах, появились три немецких танка под прикрытием автоматчиков. Ефим скомандовал экипажу отремонтированного танка двинуться навстречу немцам. Экипажу второго танка он приказал открыть огонь по противнику с места. Было всего девять снарядов на два танка.

Вскоре как из-под земли появились трое особистов. Майор скомандовал Ефиму: «Назад ни шагу!», и тут же укатил на грузовике вместе с двумя другими особистами.

Не было ни одной противотанковой гранаты. Но Ефиму повезло. Отремонтированный танк с довольно близкого расстояния поразил один из танков противника. Два других немецких танка, подобрав экипаж подбитого, развернулись и отступили. Наш танк, расстрелявший все снаряды, прекратил преследование и вернулся. Ефим скомандовал экипажу вернуться к месту дислокации его части для пополнения боеприпасов. Примерно через час туда же отправился и второй отремонтированный танк.

Ефим доложил командиру роты лишь о том, что оба танка отремонтированы и вернулись к месту своей дислокации. Но откуда об этом эпизоде мог знать Николай? Если бы командованию Ефима было известно о случившемся, то, вероятно, его представили бы к награде.

— Мне кажется, вам обо мне все известно, — после некоторого раздумья вполголоса сказал Ефим.

— Не все, но кое-что известно.

— Понятно.

— Понятно, но не все. Давай выпьем по маленькой.

— Я вообще-то не пью, — несколько смущенно сказал Ефим.

— И на фронте не пил? — удивился Николай.

— Когда жили в землянках, не пить нельзя было, замерзнешь. А когда офицерскому составу разрешили жить на частных квартирах, пил редко, только когда начальство вынуждало.

— Ты по званию старший лейтенант, а я несколько выше званием, так что будем считать, что это тот самый случай.

Ефим пожал плечами. Выпили по стопке, потом по второй, третьей. И бутылку опустошили.

— Сбегаю за бутылкой, — предложил Николай.

— Извини, но я больше не буду. А впрочем, обожди минуту.

Ефим вышел, а через некоторое время вернулся на кухню, неся бутылку «Кагора» и коробку конфет.

— Ого! — удивился Николай. — Вино мы выпьем, а конфеты оставим Сергею. Хорошо?

Ефим согласно кивнул. Выпили по стакану.

— Скажи, Николай, тебе действительно симпатичен Сережа или откровенные разговоры с ним имеют другое назначение? Сережа сильно привязался к тебе, и конфетой его не купишь.

— Плохой ты аналитик, Ефим, — грустно сказал Николай. — Хоть ты и не антисоветчик, но, будь у меня желание, давно засадил бы тебя, хотя бы за слушание иностранного радио. Не только сажают, но и расстреливают по меньшему поводу. А сотруднику наших славных органов верят на слово. Что ты так удивился? Ты ведь знаешь кое-что про меня.

Николай налил себе стакан, Ефиму даже не предложил, видя, что тот уже опьянел.

— Я слышал, Николай, что ты служил в СМЕРШе, но потом…

— А потом меня отправили в штрафной батальон, где я получил первое ранение. После госпиталя направили в заградотряд. Там не понравился командиру. Нормальный был мужик. Понял, что по своим я стрелял не метко, и решил от меня избавиться. Как солдат я проявил себя неплохо. Получил офицерское звание. Прошел всю Европу. Немало наград. А когда комиссовался после очередного ранения, бывшие хозяева вспомнили обо мне. Тебе об этом рассказываю не потому, что выпил. Даже если бы ты не был порядочным человеком и решил донести на меня, кто тебе поверит? К тому же за донос могут и голову открутить. Ты спрашиваешь, почему я много времени уделяю беседам с твоим сыном? Он не похож ни на тебя, ни на многих других. Он боится шпаны, которая дергает его за уши, но, думаю, это явление временное. Почувствует силу и отобьет у этих дураков охоту драться. Но уже сегодня он не хочет быть рабом, как он говорит. У него хорошая голова, чистое сердце и очень независимый, упрямый характер. Поэтому помочь ему разобраться в действительности — дело чести. Не будь меня, это сделал бы кто-нибудь другой, если родной отец боится это сделать. Наступит время, когда народ устанет быть рабом. И долг каждого человека — приближать этот момент.

— Скажи, Николай, ты действительно хорошо думаешь о евреях? Николай усмехнулся.

— Вот в квартире есть еще двое мужиков. Скажи, я должен предпочесть тебе Ивана или Романа только потому, что они русские? И тот, и другой от службы улизнули.

— У Романа была бронь как у работника горячего цеха.

— Для кого Родина была не пустым звуком, шли на фронт добровольцами. У Ивана главный смысл жизни — обобрать побольше людей на своей точилке, нажраться вина и лечь спать. Роман думает о том, как меньше вкалывать и больше получать, а придя домой, побренчать на балалайке и сходить к какой-нибудь вдовушке. Что же касается национальности, то она для меня значения не имеет. Сейчас русских можно встретить разве что на севере, в Архангельской и Вологодской областях, да еще в Сибири, среди староверов. У остальных повода гордиться принадлежностью к этой великой нации нет. У них в крови такое… Наши русские девчата триста лет рожали косоглазых детей. Немцы тоже оставили свой след. Я уже не говорю о смешанных браках, где пишется только одна национальность. Для меня лично запись в пятой графе значения не имеет. А если этот вопрос меня волнует, то только потому, что он имеет ярко выраженную политическую окраску. Если же говорить откровенно, то есть евреи, которых я презираю.

Ефим напряженно посмотрел в глаза собеседнику.

— Не ненавижу, а презираю. Я имею в виду выкрестов, тех евреев, которые за деньги сменили национальность в своих паспортах. Это обычно самые ярые антисемиты. Выступая против евреев, они пытаются лишний раз доказать, что к этой национальности никакого отношения не имеют. Конечно, это заставляет их делать государственная политика ассимиляции и антисемитизма. Но я верю, что наступит время, когда они будут тщательно отмывать свои нынешние записи в пятой графе, причем за большие деньги. Это презренные люди. Их не принимают в свою среду ни русские, ни евреи. Ты, Ефим, слышал про восстание евреев в Варшавском гетто? Не делай удивленных глаз, наверняка по вражескому радио слышал. Так вот, к тебе вопрос, почему ты это не прочитал из газеты «Правда»? Или о массовых расстрелах евреев в Бабьем Яру, или о национальном составе Героев Советского Союза? Думаю, что на эти вопросы у тебя есть четкие ответы. А, между прочим, правильные ответы на них нужны не только евреям, а всему нашему народу.

— А что, Николай, в действительности самый большой процент героев Советского Союза у евреев? — спросил Ефим.

— Чудак ты, Ефим. Когда немцы брали наших солдат в плен, они расстреливали всех евреев и коммунистов. Между прочим, своих немецких коммунистов фашисты сажали в тюрьмы и расстреливали лишь в крайних случаях. Если некоторые крестьяне, недовольные советской властью, или националисты всех сортов надеялись на то, что Гитлер облегчит их жизнь, то евреям и коммунистам рассчитывать было не на что. И не случайно перед боем многие советские парни вступали в партию. Самый отчаянный солдат — тот, который не имеет пути к отступлению. До появления у нас заградотрядов наши войска очень много отступали. Все хотят жить, а большинство — готовы сохранить свою жизнь за счет жизни другого.

В это время раздался окрик Людмилы:

— Фима, Сережа слушает ваш разговор в коридоре.

— Мама, зачем ты меня продаешь? — последовал отчаянный крик Сергея.

Ефим встал.

— Извини, Николай. Позволь задать тебе последний, возможно самый неприятный вопрос.

— Ну, давай.

— До сегодняшнего разговора я не предполагал, что ты такой эрудит, что у тебя чистая душа. Я не случайно сказал душа, а не руки.

Николай напрягся, но сдержал себя, хотя было заметно, что это ему далось нелегко.

— Обожди говорить дальше. Ты считаешь, что я успел испачкать в крови свои руки?

— Я говорю в прямом, а не переносном значении. Я имею в виду драки, в которых ты регулярно участвуешь.

Николай широко улыбнулся и облегченно вздохнул.

— Честно говоря, я подумал о другом. Трудно сказать, действительно ли у меня чистые руки, как ты говоришь, в переносном смысле этого слова. К сегодняшним взглядам я пришел не сразу, через ряд ошибок. Меня успокаивает лишь то, что я в жизни все делал, исходя из приобретенных принципов. Они часто были ошибочны, как, наверное, у каждого честного человека в нашей стране. Многие расстрелянные по приказу Сталина крупные военачальники перед смертью кричали: «Да здравствует товарищ Сталин!» Так что я, если и совершал, то не самые глупые ошибки. Что касается моих частых драк, то они являются последствиями выработанной привычки: бить первым. Если бы ты, Ефим, хоть раз в жизни побывал в рукопашном бою, особенно в окопах, ты, наверное, понял бы меня. Трудно с этим сопоставить даже самую кровавую уличную драку. А мне в таких атаках приходилось бывать не раз и не два. Конечно, и нервы виноваты. Ты, наверное, имеешь в виду ночной визит военных из-за солдата, которому я выбил глаз? Он наступил сапожищем на ногу девочке, и вместо того, чтобы извиниться, стал упрекать меня за то, что я вожу на «толкучку» маленьких детей. А несправедливость я не терплю. Если бы они попытались бы меня схватить, я сумел бы перестрелять их всех прежде, чем кто-либо из них успел бы взяться за оружие. Наган у меня был при себе. А если бы все наши солдаты были подготовлены к бою, как сотрудники СМЕРШ, то война закончилась бы на пару лет быстрее. Вот ты порою весь вечер орешь благим матом, но я к тебе в дом не врываюсь с кулаками. Так что, Ефим, не суди других и сам, судим не будешь. Надеюсь, что после нашей беседы мы не потеряем уважения друг к другу. Я пойду. Не расти труса из сына. Трус не бывает порядочным человеком. Посмотри, как важен для твоего сына наш разговор! Он дает оценку в первую очередь тебе. Отец должен оставаться примером для сына на всю жизнь.

— Спасибо, Николай, за честный разговор.

— Честные люди не должны бояться честных разговоров. К тому же, общество превратилось бы в сплошной концлагерь, если бы в его среде не было людей, которые во имя правды и справедливости готовы пожертвовать даже жизнью. И так было во все времена. Коперник даже на костре крикнул: «А все-таки она вертится!» В каждом человеке имеются зерна добра, справедливости и правды. Те, для кого управление людьми — лишь средство получить привилегии, всеми доступными средствами стараются уничтожить эти зерна в людях. Но уничтожить их невозможно. Даже у самых матерых бандитов имеется кодекс чести. Страх может усыпить, но не способен убить. И когда в обществе появляются сильные личности, готовые своими идеями помочь людям преодолеть страх, эти зерна просыпаются, и люди оживают.

Ефим, как бы защищаясь, спросил:

— А что, и у преступников, которые не вылезают из тюрьмы, имеются эти зерна?

Николай горько ухмыльнулся.

— Чаще всего в тюрьмы попадают люди, как раз отличающиеся избыточной активностью этих зерен. А если ты имеешь в виду отпетых уголовников: воров, убийц, хулиганов, то и у них имеется свой кодекс чести. Например, тем, кто попал за изнасилование, особенно изнасилование малолеток, жизнь в тюрьме — настоящая каторга, даже в сравнении с другими заключенными. Их делают «опущенными», используют вместо женщин. Воровство и доносительство в тюрьме также преследуется. Я далек от мысли проповедовать законы тюремной чести. Просто хочу сказать, что зерна справедливости не может уничтожить даже тюрьма. Так что, двойной инженер, четче обрабатывай получаемую информацию.

Явно чем-то раздосадованный, Николай ушел в свою комнату. Ефим, вопреки ожиданиям Сережи, не стал читать ему нравоучений, а занялся чтением газеты.

Ночью Сергей слышал разговор своих родителей, которые обсуждали, стоит ли им доверять Николаю. Ефим всецело доверял Людмиле. Он знал, что, несмотря на ее внешнюю болтливость, она никогда не выдаст тайны, никогда не проговорится. Было это чувство страха или врожденная порядочность? Ефим подобных вопросов себе не задавал. Сережа из ночного разговора родителей понял, что отец со многими доводами дяди Коли согласился, что он решил больше не слушать «Голос Америки» и, что особенно важно было для Сережи, отец решил не препятствовать его дружбе с Николаем. Однако самое мудрое решение приняла Людмила. Пусть Сережа дружит с Николаем, он маленький. А вот Фиме сближаться с ним не стоит.

Но уже на следующий день Ефим, как обычно, в девять часов вечера вновь слушал по приемнику «вражьи голоса». Более того, он не мешал слушать и Сереже, только однажды предупредив: «Не болтай». Видимо, после разговора с Николаем Ефим решил изживать из себя страх.

Летом, вернувшись из пионерлагеря «Луковое озеро», Сережа не застал в квартире дядю Колю. Выехала вскоре из квартиры и Клава. Мама сказала Сереже, что Клава посадила дядю Колю за то, что он избил ее маленькую девочку. Отец, услышав эти слова жены, резко оборвал ее:

— Не болтай чушь! Сережа рано или поздно сам узнает правду.

По тому, с каким уважением Ефим вспоминал о Николае, Сереже позднее стало ясно, что дядя Коля в очередной раз не угодил своему грозному начальству. Одна жительница дома, дружившая с Клавой, по секрету рассказала своей соседке, что Клава нашла себе нового ухажера и сейчас живет у него. А зная, что Николай может убить за измену и ее, и ухажера, донесла на него в органы. Николая или арестовали, или направили на работу куда-то на Север. Точно никто этого не знал…

В школе у Сережи со второго класса появился друг — Салямов Гена. Он был с Сережей одного роста, но физически значительно сильнее. Сергей завидовал другу, что тот жил в одной квартире с двумя классными красавицами, двумя Тамарами. Это был дом, в котором Сережа жил до эвакуации на Урал.

До дружбы с Геной Сережа не увлекался спортом и был хоть и крепким, но неуклюжим и трусливым мальчиком. Геннадий же увлекался многими видами спорта. Хорошо играл в футбол, волейбол, толкал ядро, катался на коньках. С шестого класса Гена стал посещать секцию бокса, которая была организована при школе. Тренером в ней был известный и уважаемый в городе человек — Борташевич.

Гена убедил Сережу пойти на занятия в секцию бокса. В первый месяц занятий ребятам не разрешали даже одевать перчатки. Тренер в основном делал упор на общее физическое развитие. Со второго месяца стали изучать удар прямой левой и передвижение по рингу. На третьем месяце Борташевич стал приучать ребят к спаррингам, в процессе которых отрабатывался лишь удар прямой левой и защита от него.

В конце третьего месяца занятий тренер объявил ребятам, что в воскресенье в клубе будут проходить первые показательные выступления боксеров секции. Работать можно будет только левой рукой. И разбил ребят на пары.

Сереже достался мальчик по имени Патрик. Он жил в соседнем доме. Сергей был физически сильнее его. Поэтому Сергей был уверен в победе. Но Патрик до прихода к Борташевичу более года занимался боксом в обществе «Химик». Он смотрелся очень красиво: на нем были синие трусики с двумя белыми полосками по бокам и такого же цвета майка, на которой красовалась эмблема «Химик».

Вытянув вперед левую руку, а правой прикрыв подбородок, Сережа пошел в наступление. Но Патрик не принял стойку, которую рекомендовал тренер. Опустив обе руки на уровне груди, наклоняя туловище влево и вправо, он легко уходил от прямых ударов левой, нанося Сереже удары крюком. Вначале Сергей никак не мог понять, почему он пропускает удары Патрика, хотя четко выполнял все рекомендации тренера. Когда же понял, то просто бросился на Патрика, нанося удары обеими руками. Тот не ожидал от Сергея такой прыти и растерялся, пропустив несколько ударов в голову. Тут же вмешался Борташевич и прекратил бой. Этот бой послужил хорошим уроком Сергею. Он понял, что для победы на ринге недостаточно быть физически сильнее противника.

Первое квалификационное соревнование состоялось месяц спустя. Противником Сергея оказался Павел Тупицын, боксер из общества «Металлург». Соревнования проходили в спортзале общества «Химик». Именно там Сергей оказался на настоящем ринге. В зале было много народа. От волнения Сергей вспотел еще до выхода. Вести бой на равных ему удалось лишь первую минуту. Затем он пропустил сильный прямой в лицо. Носом пошла кровь, которая мешала Сереже нормально дышать. Он практически уже не видел противника. А когда понял, что судья не прекратит бой досрочно, Сергей стал думать только о том, как не очутиться в нокауте.

В этот день Сережа должен был выступать по городскому радио с чтением стихотворения Маяковского «Советский паспорт». Людмила, узнав, что Сережа находится в спортзале «Химик», пришла туда, чтобы напомнить ему об этом. Она появилась в тот момент, когда ее сын покидал ринг, проиграв свой первый официальный бой. Его лицо и майка были в крови. Под каждым глазом — выразительные фингалы. Родная мать не узнала своего сына. Ребята, которые провели Люду в зал, от души смеялись над этим.

Вечером, увидя лицо сына, Ефим сделал вид, что ничего не заметил. На эмоциональный рассказ Людмилы о том, что она после боя не узнала своего сына, Ефим ответил, что Сережа теперь наверняка бросит бокс. Но Сергей бокс не бросил.

Геннадий также проиграл свой первый бой.

Друзья провели тщательный анализ своих боев и пришли к выводу, что Борташевич — слабый тренер. Друзья достали книгу Градополова «Бокс» и самостоятельно штудировали ее. Они вместе стали посещать соревнования по боксу, которые проходили в Москве в цирке.

Вскоре секция бокса в школе, которую они посещали, закрылась. Борташевич стал тренировать баскетболистов. Сережа и Гена начали посещать секцию бокса в обществе «Металлург», занятия которой проходили в спортзале школы №2. Секцией руководил бывший призер первенства России в тяжелом весе, а было ему лет под семьдесят. Ребята называли его Васильичем. Он утверждал, что выиграл бой у самого Николая Королева. Ребята заявления своего тренера воспринимали иронически. Но вскоре на занятиях произошел эпизод, который заставил более уважительно относиться к своему престарелому тренеру.

Как-то на занятия пришел двадцатитрехлетний тяжеловес, который ранее несколько лет тренировался в другом городе. Достойных партнеров в секции ему не нашлось и, когда в конце занятий проходили спарринги, он откровенно скучал. В то время было модно перспективным боксерам побеждать своих тренеров. И молодой тяжеловес предложил Васильичу провести с ним трехраундовый бой. Ребята затаили дыхание, а один из лучших в секции боксеров-средневесов возмутился, что молодой «вундеркинд» вызывает на бой старика.

Васильич посмотрел в глаза тяжеловесу и спросил:

— А потянешь три раунда?

— Я-то потяну… А, вот вы?

— А мне три раунда не потребуется, — ответил тренер.

Васильич назначил Геннадия судьей, а Сергея попросил проверить, имеется ли в аптечке нашатырный спирт. И бой начался.

Молодой тяжеловес сразу попытался нанести серию ударов по корпусу, но Васильич принял эти удары на руки. И когда «вундеркинд» начал проводить комбинацию — обманными ударами прямыми в корпус и голову с завершающим крюком правым в голову, Васильич выстрелил правым встречным прямым в голову. Сложилось впечатление, что кто-то сзади с огромной силой дернул молодого тяжеловеса. Он добрых пару метров пролетел по воздуху и рухнул на пол. Васильич даже не взглянул в его сторону, стал снимать перчатки и разматывать бинты на руках. Затем обратился к Сергею, попросив через минуту поднести бесчувственному под нос нашатырный спирт, но не раньше. «Больше мужества и скромности», — учил Васильич своих подопечных.

Сережа боксом увлекся всерьез. Он понял, что бокс — не драка, а игра, в которой побеждают не в последнюю очередь при помощи смекалки. В условиях боя, когда противник обрушивает на тебя град ударов, важно соблюдать хладнокровие, внимательно следить за его действиями, навязывая сопернику свою тактику, уметь держать удар, при этом распределяя силы на все время боя.

…В четвертом классе во время беготни на перемене по школьному коридору Сереже подставили ножку, он упал и сильно разбил голову о постамент вождя. Хлынула кровь. Школьная медсестра кое-как перевязала голову и одного направила Сергея в поликлинику, которая находилась на другом конце города. Обливаясь кровью, Сережа пешком туда добирался. Там новокаина не оказалось, и ему накладывали швы по-живому, при этом он кричал на всю поликлинику. Шла война, и даже врачи не обращали внимания на такую мелочь, как наложение восьми швов на голову десятилетнего мальчика.

Очень рано в Сергее стало зарождаться свободолюбие и гордость. Как-то Ефим наказал Сергея за то, что тот прогулял занятия в школе. Получив серьезную взбучку, Сергей перестал ходить в школу вообще. Людмила писала записки, оправдывая его прогулы болезнью. Когда классный руководитель выяснила, что Сергей здоров и просто прогуливает, она решила посоветоваться с директором школы. Директор решил поговорить с Ефимом лично. Сергей прогулял почти два месяца в третьей четверти, ни по одному из предметов не имел оценок, и уже ставился вопрос об оставлении его на второй год. Во время разговора с Ефимом директор школы убедил его в том, что, несмотря на то, что Сергей панически боится отца, даже это обстоятельство не делает его рабски послушным. При этом он задумчиво произнес: «Может быть, эта черта ребенка является жизненно самой ценной».

На следующий день Ефим уже вместе с Сергеем посетил директора школы. Ефим был необычно мягок, спокоен и терпим. В присутствии директора он сказал:

— Что ж, сын, придется остаться на второй год, но в этом нет ничего страшного, так как на следующий год ты будешь учиться значительно лучше.

— На второй год я не останусь, — твердо заявил Сергей.

Ефим по-своему понял эти слова и уже готов был сорваться, но вовремя сдержал себя.

— Если не останешься на второй год, то чем ты планируешь заниматься? — сквозь зубы процедил Ефим.

— Я догоню, — уверенно сказал Сергей.

— Когда ты догонишь? — с облегчением спросил Ефим. — До конца четверти осталось пятнадцать дней, а ты ни по одному предмету не аттестован.

— Я догоню, — упрямо повторил Сергей. — Ты сам рассказывал, что за пять дней готовился к экзаменам по предметам, которые не изучал в течение семестра.

Ефим удивленно смотрел на сына. На помощь пришел директор.

— Раз Сергей так уверен в собственных силах, дадим ему шанс, но заранее предупреждаю, что никакой поблажки ему не будет.

Домой вернулись молча. Перекусив, Сергей взял задачник по математике и пошел заниматься на кухню. В два часа ночи Ефим пошел в туалет и увидел, что Сергей по-прежнему занимается на кухне. «Гордый! — с нескрываемым удовольствием подумал Ефим. — А может, действительно не останется на второй год?»

Сергей получил положительные оценки по всем предметам. И хотя это большей частью были тройки, но тройки твердые. Директор школы сдержал свое слово: дал указание учителям, чтобы те не делали никаких поблажек Ицковичу.

После этих событий Ефим по-новому взглянул на своего сына. Теперь он понял, что перед ним не просто ребенок, которого без труда можно повернуть в нужном направлении. Сергей демонстрировал качества, не свойственные ни отцу, ни матери, и постепенно становился самостоятельной личностью. Ефима это не пугало, ибо он считал, что наличие «хребта» является важнейшим достоинством человека.

Летом, уходя в отпуск, Ефим, неожиданно для Людмилы, предложил сыну поехать вместе с ним в Ялту. Было всего две путевки в санаторий. Сергей по достоинству оценил этот поступок отца. Он знал, что во время отпуска Ефим флиртует с женщинами. Вряд ли, по мысли Сергея, он решится это делать при нем. За двадцать четыре дня совместного отдыха отец ни разу не дал Сергею повода усомниться в верности матери.

Дорога от Симферополя до Ялты в то время представляла собою настоящий серпантин с многочисленными крутыми обрывами и нависшими скалами. Эти части дороги в народе назывались «пронеси, Господи».

Сидя на лавочке, на территории санатория под грушей сорта «бера», Сергей до отвала наедался вкусных сочных груш, которые падали с дерева, иногда — прямо на голову Ефиму или Сережи, и тогда оба хохотали, вытирая с лиц остатки разбившихся вдребезги плодов. С виноградом дела обстояли хуже. После того, как из Крыма выселили всех татар, виноградники захирели. Уход за ними на каменистых горных склонах, в условиях засухи, требовал огромного труда и знаний. Русские и украинские переселенцы этими качествами не обладали, поэтому площади виноградников сократились в несколько раз, и цена винограда была довольно высокой. Тем не менее, Сергей попробовал лучшие сорта крымского винограда, среди которых ему особенно понравился сорт «дамские пальчики».

С отцом Сергей объездил многие поселки южного берега Крыма: Алупку, Алушту, Гурзуф. Поднимался на вершину Ай-Петри, самую высокую гору в Крыму.

На территории санатория Ефим и Сергей часами наблюдали за морем, гадая, какой теплоход появился на горизонте. Однажды Сергей назвал появившийся на горизонте теплоход «Грузией». Ефим поинтересовался, почему сын так решил. «Грузия» и все тут, настаивал Сергей. Когда же теплоход подошел ближе к берегу, оказалось, что его название «Украина».

С тех пор, как только Сергей пытался бездоказательно что-то утверждать, Ефим называл ему одно слово: «Грузия», — и Сергей замолкал.

Отец часто брал Сергея на морские прогулки вдоль крымского побережья. Они бродили и вдоль берега, посетив Ливадию, Алупку с ее дворцами, Бахчисарайские фонтаны и многое другое.

Радостные, загоревшие и отдохнувшие, они вернулись в дымную Электросталь, где по сыну очень скучала Людмила. Сергей взахлеб рассказывал матери о своих впечатлениях, Ефим при этом довольно улыбался, а Людмила с благодарностью смотрела на мужа.

…Будучи свидетелем многих драк с поножовщиной, Сергей убедился, что одной физической силы недостаточно. Использовать для своей защиты огнестрельное оружие Сергей не решался. Но для смелости носил с собой большой перочинный нож с фиксатором. Сознание того, что при определенных обстоятельствах есть, чем защититься, придавало ему силы.

В доме, где жил Сергей, только он и еще один мальчик, примерно его возраста, смогли уберечь себя от тюрьмы или колонии.

Драки между домами проходили довольно часто. Дрались, чем попало, включая камни, кирпичи, железные прутья. На танцплощадках процветала поножовщина. Чуть ли не каждый день в доме совершалось убийство. Давали о себе знать отголоски войны, когда цена человеческой жизни была ничтожна.

Сергей продолжал посещать секцию бокса и «качаться».

Как-то Ефим, раздосадованный плохой успеваемостью Сергея в школе, решил наказать его и взялся за ремень. Сергей, защищаясь, поднял стул. Ефим вырвал у сына стул и несколько раз ударил Сережу ремнем. Затем надел боксерские перчатки, и стал несильно бить сына по лицу. Сергей вынужден был также надеть перчатки. Видя, что сын во всеоружии, Ефим стал наносить удары с предельной силой. У Сережи не хватило духа бить отца по лицу, поэтому он провел удар по корпусу. Удар пришелся в область сердца. Ефиму стало плохо.

Так неудачно для Ефима закончилась проверка силы сына…

…Еще с детского сада Сережу волновал прекрасный пол. И в девятом классе он влюбился по-настоящему. Предметом его обожания стала черноглазая, смуглая девочка Люда Гузенко. Она училась в восьмом классе. Видеть ее было ежедневной необходимостью для Сережи. Она жила в доме, находившемся по дороге в школу, на первом этаже, и, когда занятия в школе кончались, Сережа по пути домой, обязательно с кем-либо из своих друзей, Геной или Юрой, подходили к ее дому, надеясь увидеть Люду в окне. Это увлечение Сережи продолжалось практически до окончания школы. Оно было лучезарное и платоническое. Хотя дети военных лет, выросшие в условиях голода, не были акселератами, тем не менее, часть девочек и мальчиков уже с седьмого класса на практике испытали физическую близость. С теорией было сложнее, ибо официальной литературы по этому вопросу не было, а порнография строго преследовалась законом.

В одном классе с Сергеем учился щупленький вертлявый паренек Алик Сазонов, который вел активную половую жизнь. Конечно, многое он привирал, но, тем не менее, рассказы о его похождениях служили информационной базой для слушателей.

А как было не верить? Конечно, большинство девушек считали обязательным сохранить девственность до замужества, но все знали, например, что ученица их класса, Люба Чибисова, предлагала свои услуги бесплатной гетеры в клубе «Строителей», находившемся в большом помещении барачного типа…

Многие способы плотских утех, которые спустя пару десятилетий приобрели статус нормальных, в то время считались извращением. О «голубых» говорили как о чем-то сверх естественном. Слово «лесбиянство» было известно только в интеллигентных семьях. Поэтому, секс подростков носил примитивный характер. И в то же время зачастую был наполнен элементами садизма. Каждый мерил по себе, а большое количество ребят к тому времени уже побывали в тюрьмах или колониях. Помимо педерастии, они практиковали мазохизм, групповой секс, секс с животными. Нередки были случаи, когда какую-нибудь женщину увозили в больницу с бутылкой во влагалище, иногда разбитой, а парня — в хирургическое отделение, чтобы спилить гайку на члене, надетую для доставления женщине большего удовольствия, а мужчине — уверенности в своем могуществе.

Любовь для Сергея была очень важна. Люда Гузенко занимала душу, но не трогала тело. Настоящее чувство делает мужчину немым, нерешительным. То, что она существует, то, что он имеет возможность хотя бы издали видеть ее, не говоря уже о возможности где-то в компании переброситься с ней несколькими фразами, было для Сергея большим счастьем. Эта девочка была для него недоступной богиней. И он даже не думал, что может наступить время, когда их отношения примут хотя бы дружеский характер. Даже не мечтал, что он сможет чем-то заинтересовать эту юную красавицу. Это сумасшествие продолжалось два года.

…В их подъезде этажом выше жила восемнадцатилетняя девушка по имени Тамара. Она училась в другой школе, но Сергей часто к ней приходил, чтобы списать задачу, когда прогуливал школу. Поначалу их отношения носили чисто товарищеский характер.

У Тамары в соседнем подъезде жила довольно яркая подруга, блондинка Нина, и они иногда тоже прогуливали школу, устраивая посиделки. Подруга Тамары была очень жесткой девушкой, готовая при любом удобном случае подраться с ребятами. Отец у нее был пьяница и буян, и Нина и ее младшая сестра пошли в отца.

В отличие от них, Тамара была очень спокойной и приветливой. Она жила с бабушкой и младшим братом. Семья их была бедной. Бабушка получала нищенскую пенсию, а мама работала техничкой в больнице. Тем не менее, Тамара всегда аккуратно одевалась. Она ходила в кружок народных танцев и была там примой. Ее успехи в танцах были столь значительны, что на одном из областных смотров ее пригласили в ансамбль «Березка» в Москву. Иногда, прогуливаясь по городу, Сережа заглядывал в окна клуба, чтобы посмотреть, как танцует Тамара.

Мать и бабушка Тамары благосклонно относились к Сергею. Они ценили то, что его отец был инженером и евреем. Выросшие в среде, где пьянство было основным пороком для семьи, и мать, и бабушка Тамары очень уважали евреев за то, что те не пьют. Они, естественно, не имели большого опыта общения с этой нацией, иначе знали бы, что и среди евреев есть пьяницы.

Сергей чувствовал, что Тамара не безразлична к нему и, пожелай он овладеть ею, она не стала бы сопротивляться. Долгое время он не решался на этот шаг. Но сознание того, что он любим, грело его самолюбие.

Однажды, когда Тамара, по обыкновению, после ухода родителей Сергея на работу, под каким-то предлогом пришла к нему, Сережа, после отвлеченных разговоров об учебе, неожиданно спросил у Тамары:

— Вот в танцах у вас парни ведь обнимают девушек?

— Да, берут за талию, а в некоторых танцах даже на руки.

— А ребята этих девушек не ревнуют?

— Не знаю, к этому так привыкают, что не обращают внимания.

— Понятно. Поэтому многие считают зазорным жениться на артистках? Тамара улыбнулась.

— Мне действительно никто не делал предложения… Может быть, из-за этого?

— Значит, ребята у вас очень сильные, если могут танцевать с вами на руках?

— В танцевальных кружках девушки все легкие.

— Интересно, а я смог бы тебя поднять?

— Конечно, смог бы, ты ведь спортсмен.

— Можно, попробую?

— Ну, попробуй.

Сергей подошел к Тамаре, взял ее под локти, легко поднял и стал удерживать в таком положении. Он почувствовал своим телом ее тело, и все в нем затрепетало. Сергей посадил Тамару на довольно высокую железную кровать. Платьице ее задралось, и почти до бедер обнажились стройные мускулистые ноги. Широко открытыми глазами Сергей рассматривал эту прелестную картину.

— Ох, какие у тебя мускулистые ноги, — заметил он, с трудом переводя дыхание.

— Танцы хорошо развивают мышцы.

Сергей стал ощупывать ноги девушки, при этом его дрожащие руки поднимались все выше и выше, пока не достигли резинок рейтузов. Тамара молчала, никак не реагируя на эти ласки. Тогда Сергей прижал ее к себе и легким поцелуем коснулся ее губ. Он ожидал, что девушка возмутиться и скажет Сергею что-то неприятное, но Тамара сидела, не выражая возмущения. Взгляд ее был направлен выше головы Сергея, и если бы он был в состоянии что-то видеть, кроме ее ног, то неизменно заметил бы в нем напряженное ожидание.

Сергей поцеловал девушку более решительно, и ему показалось, что она слегка ответила на поцелуй. Шаловливые руки юноши вначале обняли Тамару за талию, скользнули по груди и, не встречая сопротивления, проникли под рейтузы. Нащупав нежный пучок волос, Сергей затрепетал, он стал дрожать, как в лихорадке. Будто почувствовав его состояние, Тамара положила руку ему на голову. Для Сергея это было сигналом к более решительным действиям.

Он положил Тамару поперек кровати. Затем подвинул ближе к себе, согнул в коленях ее ноги и спустил до колен рейтузы. Несмотря на то, что в квартире у Тамары также не было ванны, ее тело приятно пахло. Сергей шире раздвинул ее ноги, чтобы рассмотреть место, которое больше всего интересует всех мужчин. Но спущенные рейтузы не давали этого сделать. Тогда он опустил ноги девушки и снял рейтузы. Тамара не сопротивлялась.

Сергей поспешно снял штаны, а затем и трусы. Кровь ударила ему в виски, сердце билось с удвоенной частотой, во рту пересохло. Он довольно грубо согнул ноги девушки в коленях, а потом до предела раздвинул их в стороны. После этого некоторое время напряженным взглядом рассматривал открывшуюся перед ним невиданную ранее картину. Молниеносный взгляд, брошенный на лицо девушки, позволил ему заметить напряженное ожидание в ее глазах.

Трясущейся рукой Сергей аккуратно вставил в отверстие свой набрякший член и стал давить на него, пытаясь проникнуть во влагалище. Многократные неистовые попытки протолкнуть член дальше оказывались неудачными. На пути стояло мощное препятствие. Вскоре Сергей как припадочный весь задрожал и вылил сперму на лобок и живот девушки. Даже в эту минуту он был в состоянии помнить о возможных последствиях близости. Тамара поняла, что процесс закончился, вынула из кармана платья платочек и вытерла свой живот, затем опустила платье, но рейтузы одевать не стала. Сергей нежно поцеловал ее в губы, затем, подняв платье, стал целовать ее ноги.

На следующее утро Тамара пришла к Сергею вновь. Закрыв дверь на ключ, он предложил ей раздеться догола. Тамара беспрекословно выполнила его просьбу. Они сняли одеяло и легли на кровать. Нога Сергея прижалась к ноге девушки, и он почувствовал ее притягательную прохладу. Осознавая, что сегодня его ожидает удовольствие, не сопоставимое со вчерашним, он попытался воспроизвести приемы, услышанные от более опытных товарищей или заимствованные из произведений Мопассана и сказок «Тысяча и одна ночь».

Сергей повернулся лицом к девушке, коленями раздвинул ее ноги, а затем выпрямил свои так, что они легли между ее ног, плотно соприкасаясь с ними. Руки юноши потянулись к небольшим, но плотным грудям, и стали вначале нежно мять, а затем, когда кровь ударила ему в виски, с остервенением жать их. Стон девушки заставил его опомниться.

Сергей выпрямил локти, его грудь вплотную прижалась к груди девушке, и он стал осыпать ее шею, губы и лицо страстными поцелуями. При этом непроизвольно перемещался вдоль тела девушки таким образом, чтобы его возбужденный фаллос лег на ее лобок. Это ощущение привело Сергея к тому, что он перестал контролировать свои действия.

Хриплым голосом Сергей попросил Тамару как можно шире раздвинуть ноги и расслабиться. Когда девушка выполнила его просьбу, Сергей положил ей под ягодицы подушку.

Сергей нежно поцеловал Тамару в губы, та неумело ответила. Почувствовав полное одобрение своих действий, Сергей попросил девушку самой направить член во влагалище. Тамара повиновалась, и головка члена частично вошла внутрь.

— Расслабься еще и выгни туловище.

Тамара выполнила это. Член вошел еще на сантиметр. Больше управлять своими действиями юноша был не в состоянии. Он сделал еще несколько коротких толчков, а затем с максимальной силой надавил на препятствие. Препятствие лопнуло, и член стал погружаться в лоно девушки все глубже и глубже, пока не вошел полностью. Ляжки Сергея прижались к ногам девушки, отчего он получил дополнительное удовольствие.

После этого Сергей стал делать неистовые возвратно-поступательные движения. Когда он в очередной раз входил в нее, Тамара сделала нерешительное движение навстречу. Все закончилось извержением семени на живот девушки. После этого Сергей несколько минут приходил в себя.

— Ты меня любишь? — спросил он у Тамары.

— Да, — уверенно ответила она.

Она лежала на кровати, вытянув ноги, и теперь Сергей мог внимательно рассмотреть ее. Загорелые, стройные, мускулистые ноги казались очень длинными в сравнении с туловищем. Несколько широковатые плечи. Соски небольших красивых грудей вертикально торчали на коричневом орнаменте. Особенно поражала Сергея ее глянцевая кожа. У нее были мягкие серые волосы и необыкновенно выразительные темно-карие глаза.

Даже сейчас, когда влюбленные были вспотевшими, от тела Тамары исходил приятный запах. Когда влюбленные встали с кровати, то увидели, что вся простыня в пятнах крови. Что делать? Через пару часов придет отец с работы, а запасных белых простыней в доме не было. Тамара попросила принести таз холодной воды. Хорошо, что соседей в коридоре не было. Сергей принес воду, в ней Тамара стала отстирывать розовые пятна. После этого горячим утюгом выгладила простынь.

Родители ничего не заметили, а может, просто сделали вид, что не заметили.

Сергей был неопытным кавалером. Он где-то слышал, что для того, чтобы девушка не забеременела, нужно возвратно-поступательные движения делать не более десяти раз. Этот принцип молодые соблюдали несколько месяцев.

Как-то Сергей спросил у девушки:

— Тебе не было больно?

— Только однажды, когда ты разошелся, чуть-чуть.

Сергей вспомнил слова из одной прочитанной книги, что если девственница отдается по любви, то ей обычно при сношении не бывает больно.

Чувство Сергея к Тамаре не походило на яркую увлеченность. Но она была очень легким для общения человеком. И во время встреч с ней Сережа даже забыл о своей мечте: полюбить страстно, отдав себя целиком любимому человеку.

Коммунальные квартиры мешали влюбленным полностью отдаваться страсти. Летом до глубокой ночи они занимались этим в беседке детского сада, что находилась напротив их дома. А в холодное время года — на лестничной клетке. Это было удобно, так как Тамара жила на последнем этаже. Или у нее на кухне. Используемые при этом позы были специфическими, но все равно доставляли блаженство молодым.

Когда Сергей спрашивал Тамару об ощущениях, она, смеясь, говорила:

— Ощущения хорошие, но жаль, что я не вижу в эти минуты твоего лица.

Мама Тамары, потерявшая мужа во время войны, искавшая женского счастья в случайных встречах с мужчинами (после войны мужчины были в большом дефиците, и женщины не брезговали близости с безногими и безрукими инвалидами), не мешала их отношениям. Ей импонировало то, что у дочери красивый, умный, а главное непьющий парень.

Однажды Сергей с Тамарой были на проводах в армию одного знакомого парня, которые проходили в частном доме. Сергей выпил лишнего и вышел на улицу, чтобы освежиться. Тамара хватилась его и пошла искать. В это время к ней пристал парень из компании, который начал обнимать ее. Она отворачивалась от объятий, но при этом громко хохотала. Так дошли они до дверей, за которыми стоял Сергей.

Сергей ударил так, что сбил с ног и парня, и Тамару, и, одевшись, сразу же ушел домой. Тамара, увидев, что ушел Сергей, также собралась домой. Под левым глазом у нее был приличный синяк, который случайно поставил ей парень во время падения.

Мать спросила Тамару:

— Кто тебя ударил?

— Сергей.

— За что?

Тамара рассказала. Дуся схватила веревку и впервые в жизни избила Тамару, приговаривая:

— С меня берешь пример? У меня муж погиб. Когда он был жив, я никому из мужчин не разрешала до себя пальцем дотронуться. Да если бы мой муж увидел такое, он бы убил меня. Тебе повезло. У тебя такой умный, красивый парень, а ты с другими… Если с ним не помиришься, из дома выгоню. Иди, проси прощения.

— Ну, мама!

— Иди, тебе говорю.

В этот момент раздался известный трехкратный свист Сергея. Мать отпустила Тамару, и она вся в слезах, со следами рубцов от веревки, вышла к Сергею. Тот, хотя и был прилично выпивши, следы заметил.

— Это кто тебя избил? — грозно спросил Сергей.

— Мать.

— За что?

— За то же, за что ты ударил меня.

Сергей обнял девушку, крепко поцеловал и, несмотря на то, что в любой момент кто-то мог выйти из квартиры, поднял ее платье, приспустил трусики и с яростью стал вгонять в нее свой член. Тамара охотно помогала ему.

…В школе периодически проходили танцы под патефон. В памяти Сергея (на всю жизнь!) сохранился эпизод, когда во время танцев в раздевалке он нечаянно, но достаточно основательно, положил руку на грудь своей партнерши Майи Аралкиной. Электрический ток прошел через все его тело, но больше всего Сергея поразил ее взгляд, который трудно было принять за возмущение.

Много лет спустя, Сережа, будучи уже женатым мужчиной, встретил свою первую любовь, Людмилу Гузенко, на вечере молодых специалистов в Доме культуры машиностроительного завода, который сам организовывал. Люда сильно располнела, ее ноги показались ему кривыми. Куда делись эти стройные загорелые ноги, которые вызывали у Сергея восхищение в школе? Но когда он посмотрел в ее огромные карие глаза, вновь дрожь прошла по его телу, и воспоминания о возвышенном платоническом чувстве вновь ожили.

Жизнь у Люды не удалась. Она трижды побывала замужем. И в настоящее время жила с каким-то пьяницей. Вот уж воистину: не родись красивой, а родись счастливой.

Людмила спросила:

— Это правда, что ты был влюблен в меня в школе?

Смущаясь, Сережа ответил:

— Да.

— Эх, ты, нерешительный лопух… Но все поправимо, — кокетливо сказала она.

Но Сергей не хотел затенять светлое юношеское чувство, поэтому промолчал. А затем попросил Люду подарить ее школьную фотографию, которую он когда-то видел. Люда обещала это сделать, но с тех пор Сергей ее больше не видел.

Примечательно, что большинство ребят, пользовавшихся успехом в школе, оказались неудачниками в личной жизни. Были такие неудачницы и среди девушек. Жизнь вносит свои коррективы, особенно в студенческие годы.

Встречи Сергея с Тамарой проходили ежедневно. И однажды Ефим, забежав в рабочее время домой, застал их в таком виде, который не оставляет сомнений, чем они только что занимались. Эта встреча смутила всех. Тамара мигом ретировалась домой.

— Я надеюсь, твоих знаний достаточно для того, чтобы понимать, как зарождаются дети? — задал вопрос отец сыну.

Сергей промолчал, не захотев развивать эту тему.

Близость в восемнадцать лет захватывает влюбленных всецело. Все мысли сводятся ежедневно к тому, где, когда и как. Реализоваться в полной мере этому счастью мешает, по меньшей мере, два фактора: отсутствие места и страх перед возможной беременностью.

Людмила пыталась дать своему сыну необходимые знания по данному вопросу. О взаимоотношениях сына с Тамарой она узнала раньше Ефима. Но Сергей стеснялся этих разговоров, давая понять матери, мол, мы сами с усами. Тамара нравилась Людмиле, хотя она лучше Сергея знала, что тот не найдет в этой девушке того, что ищет в жизни. Но жизнь ее сестры Славы, да и ее собственная, показали, что прогнозировать в этом вопросе очень сложно. Жизнь вносит существенные коррективы в характеры и поведение людей. Людмила часто повторяла сыну известную поговорку: как много в жизни прекрасных девушек, откуда же берутся плохие жены? Глубокий смысл этой поговорки Сергей прочувствовал позднее на своей личной жизни.

Обучение в восьмом-десятом классах для Сергея было обузой. Ничего интересного в школе он для себя не находил, разве что занятия физкультурой. Он метал диск, толкал ядро, играл в волейбол, баскетбол, футбол. Гена играл в футбол за юношескую команду «Металлург», но в остальных видах спорта Сергей выступал с ним на равных. Геннадий продолжал заниматься боксом, а Сергей переключился полностью на штангу.

С учительницей математики, Софьей Николаевной, у Сергея были постоянные проблемы. Она усадила Сережу на первую парту перед собою. Стремясь ей за это «насолить», Сережа стал ногой трясти пол. При тряске пола находящийся на учительском столе портфель дрожал. Пожилая учительница, страдающая гипертонией, глядя на прыгающий перед глазами портфель, начинала потирать виски и принимала очередную порцию таблеток. Вообще Софья Николаевна была в том возрасте, когда предпочтительнее пребывать на пенсии. Она могла явиться в школу в туфлях разного цвета, путала фамилии учеников, по ходу объяснения материала часто теряла мысль.

Софья Николаевна считала Сергея безнадежно тупым учеником, в отличие от учительницы физики, считавшей его очень способным, но большим лодырем. А между тем, до седьмого класса Сергей числился в лучших учениках по математике. Будучи еще в пятом классе, он решал задачи по арифметике ученикам шестого класса. Но в свидетельстве об окончании седьмого класса по арифметике ошибочно стояло «удовлетворительно», хотя все оценки за четыре четверти у Сергея были «отлично». Когда Сергей пошел к завучу, указав на ошибку, та ответила:

— А какая тебе разница? Все равно будешь заканчивать десять классов… и получишь аттестат зрелости.

С тех пор математика стала ненавистным для Сергея предметом. Так, казалось бы, незначительные ошибки учителей значительно влияют на жизнь учеников.

Наконец наступили экзамены на аттестат зрелости. Задачу по математике Сергею решила отличница Тамара Вуколова (которая сидела рядом и свою задачу решила очень быстро). Все остальные экзамены Сережа преодолел без блеска, но и без особых проблем.

Ребят больше волновал выпускной вечер. Как протащить выпивку в школу? Девушек беспокоило, что одеть на выпускной бал. С кем танцевать? И всех волновал вопрос, до каких часов разрешат учителя гулять.

В день выпускного вечера у школы столпилось много учеников и родителей. Сережа невольно стал свидетелем разговора двух мам. Одна высказывала опасение, что ребята принесут водку, напьются и будут хулиганить. Другая женщина с грустью заметила:

— Пусть сегодня веселятся, как хотят. Сегодня последний день их относительно беззаботной жизни. Уже завтра начнутся серьезные проблемы поступления в институт, где ожидается огромный конкурс. Кто не поступит учиться, тому придется искать работу. А уже весной многих начнут призывать на службу в армию.

Сам выпускной вечер в памяти Сергея не оставил ничего примечательного. Больше запомнилась ночная прогулка всем классом с учителями.

Через неделю после выпускного вечера Сергей решил поехать на разведку во ВГИК. Для смелости он взял с собой в поездку в Москву Виктора Москвина, соседа по квартире. Виктор был на год старше Сергея, уже работал учеником электрика, посменно. Блондин высокого роста с огромным красным, как у алкоголика, носом. Его маловыразительное лицо было покрыто угрями. Виктор был глуховат на оба уха. К тому же отличался ограниченным умом.

В один из выходных дней приятели рано утром отправились на вокзал. Пассажирские поезда Ногинск — Москва ходили редко, подолгу останавливаясь даже на малых полустанках. К обеду ребята, наконец, разыскали нужный институт и его приемную комиссию.

Тут Сергея ждало разочарование. Он знал, что во ВГИК на актерский факультет большой конкурс, но чтобы на 12 актерских мест уже было подано более 600 заявлений, и их прием не закончился!.. Кроме того, в 1954 году был введен новый экзамен «История западноевропейского искусства». Большую часть абитуриентов составляли дети артистов. Пришедшая в приемную комиссию дама средних лет из Воронежа вместе со своей внешне очень привлекательной дочкой шепотом поведала ошарашенному Сергею, что она еще месяц назад приезжала на разведку в институт, и никакой информации о дополнительном экзамене по истории западноевропейского искусства не было. О нем было известно только детям артистов. В прошлом году ее Жанна уже поступала в этот институт, успешно сдала все экзамены, но не была принята, так как с ее типажом уже была дочка известного режиссера. Воровато поглядывая по сторонам, она также сообщила Сергею, что в процессе профильных экзаменов девушек заставляют ходить по сцене почти обнаженными. А у трех девушек были некрасивые трусики, и экзаменатор заставил их снять и ходить по сцене голышом. Тех, кто отказывался это делать, сразу же отчисляли. Одна влиятельная дама, увидев это безобразие, пошла жаловаться проректору. Тот спросил у нее:

— Какой фильм вы смотрели в последнее время? Женщина назвала.

— А как вам понравилась сцена купания юноши и девушки обнаженными?

— Увлекательная, правдиво поставленная сцена, — решила блеснуть своими знаниями в области кинематографии посетительница.

— А вы когда-нибудь присутствовали на съемках фильма?

— Да.

— И сколько человек участвовало в съемках?

— Около пятидесяти.

— Бывает и гораздо больше. Так вот, последний вам вопрос. Согласны ли вы, чтобы ваша дочь в течение нескольких часов перед пятьюдесятью мужчинами и женщинами играла роль в обнаженном виде?

— Конечно, нет!

— Тогда какие претензии вы предъявляете к экзаменатору?

— Но не во всех же фильмах надо купаться обнаженной?

— Нет, не во всех. В некоторых надо целоваться по сто раз за одну съемку, в некоторых — быть жертвой насилия.

— Ну и порядки у вас!

— Таковы порядки в кинематографии, в театре… А вашей девочке лучше пойти, например, в литературный институт. Хотя и там, если она станет писательницей, ей не избежать описания сцен секса. Поэтому мы и отбираем такой контингент, который готов играть жизнь во всем ее многообразии.

Сергей детально изучил «Режиссерские уроки Станиславского» Горчакова, много книг читал о знаменитых артистах: Федотове, Щепкине, Шаляпине и других. Но историю западноевропейского искусства не изучал.

Женщина увидела у Сережи его фотографии, снятые по совету матери, для доказательства фотогеничности, и заметила, что мальчикам с такой внешностью поступать в институт гораздо проще.

Обескураженный Сережа, шагая по улицам Москвы, куда глаза глядят, с тоской думал о том, что в одно мгновение мечта многих лет лопнула, как мыльный пузырь. Отец, как всегда, оказался прав.

Вместе приятели дошли до сквера напротив Большого театра, купили с десяток пирожков с капустой и, с аппетитом их, поглощая, думали каждый о своем. Виктор понял только то, что у Сережи что-то не сложилось, и в душе был рад этому, но внешне это не показывал. Сережа думал, куда он может сунуться со своей гуманитарной подготовкой? Возможность поступать в театральные училища он даже не рассматривал. Ему больше всего хотел учиться пению. Консерватория для него была закрыта, так как он не имел начального музыкального образования. Приятели решили домой не возвращаться. Виктору нужно было на работу лишь на следующий день в ночную смену. Как только стемнело, они, уставшие, устроились на скамейках.

Был теплый июньский вечер. Москва не засыпала. Рядом на скамейках целовались влюбленные парочки. Приятели быстро заснули. Посреди ночи их разбудили толпы выпускников московских школ, у которых выпускные вечера были позднее, чем в школе у Сергея. Они подняли ребят, заставив их встать в общий круг и петь веселые песни. Едва отошедший ото сна Сергей, увидев идиотское выражение лица, ничего не понимающего в происходящем Виктора, неожиданно, даже для себя, гомерически захохотал. А может быть, и вправду, что ни делается, все к лучшему? Уже совсем с другим настроением он стал «беситься» вместе с московскими выпускниками. Когда тебе только восемнадцать лет, оптимизм позволяет преодолевать все невзгоды.

Утром приятели перекусили пирожками с повидлом и начали бесцельно бродить по городу. Уже к одиннадцати часам на одном из зданий Сергей прочел: «Государственный институт театрального искусства имени Луначарского». О существовании театрального института, а не училища, Сергей даже не подозревал.

Приятели вошли в вестибюль института. Из объявления Сережа узнал, что существует факультет музыкальной комедии. Сергей мечтал играть серьезные роли. Что такое музкомедия он знал из рассказов матери. Но оперу Сергей предпочитал оперетте, потому что в ней пели певцы с более мощными голосами. Своим громовым голосом Сережа спросил у двух сидевших за столом женщин, где можно подробно узнать условия приема. В ответ обе женщины, приложив палец к губам, как по команде, прошипели «тс-с-с» и указали пальцем на дверь.

Дверь была приоткрыта. Были слышны звуки рояля и слабенький женский голос, исполняющий известный романс. Сергей побольше приоткрыл дверь. Сидевшая за столом женщина его заметила и знаком предложила ему пройти в помещение. Приятели уселись неподалеку от двери. Как понял Сергей, шло прослушивание абитуриентов для решения вопроса об их допуске к первому туру экзамена по профессии. В зале сидели семь девушек и лишь один юноша.

Девушка закончила пение. Из ее ответов на вопросы экзаменаторов Сережа понял, что она из города Хабаровска, где окончила музыкальное училище, и поет в каком-то ансамбле. Председательствующая, а в ней Сергей узнал известную артистку оперетты Санину, жену легендарного футболиста и хоккеиста Всеволода Боброва, сказала:

— Тембр голоса приятный, у девушки хороший слух и музыкальная подготовка… Но, для оперетты голос слаб.

Сергею невольно пришел на ум анекдот. Один мужчина рассказывал приятелю, что полюбил умную, добрую, красивую девушку. Приятель недоверчиво поинтересовался, есть ли у нее хоть какой-нибудь недостаток. «Есть один небольшой недостаток, — признался мужчина, — она немножко беременна».

Сергей подумал, что, по крайней мере, за слабый голос его не погонят. На смену девушке пришел парень, который где-то работал дирижером. По мнению Сергея, у парня был приятный, но слабый голос, причем с узким диапазоном. Посовещавшись, комиссия рекомендовала парня для прохождения первого тура экзаменов. Неожиданно для Сережи председательствующая обратилась к нему с вопросом:

— А что будете петь вы?

От неожиданности Сергей вскочил и не смог ничего вымолвить. Почувствовав его волнение, председательствующая спросила:

— Вы поете?

Сергей тихо ответил:

— Да.

— Что будете петь?

— «Партия — наш рулевой».

Члены комиссии смущенно переглянулись.

— Ну что ж, начинайте без сопровождения… Аккомпаниатор, по забывчивости, не захватил таких нот, — лукаво заметила Санина.

Ночь, проведенная на скамейке, не прошла для Сергея даром, он сильно охрип.

«Слава борцам, что за правду стояли», — начал Сергей громоподобным голосом, хрипотцой напоминающий голос Леонида Утесова.

Комиссия, естественно, почувствовала контраст в силе звучания голоса Сергея и предыдущих исполнителей, как и разницу в искусстве исполнения.

— А можете ли вы спеть что-либо более легкое? — попросил один из членов комиссии.

Сергей запел арию из «Риголетто»:

— Сердце красавиц склонно к измене и перемене, как ветер мая…

И остановился на половине арии. Дальше слов он не знал. Его мама, имевшая очень сильный голос, но сорвавшая его, всячески препятствовала пению Сергея до момента, пока его голос не установится. Сергей еще пытался спеть «О, Мари», но простуженные связки не позволили ему взять верхние ноты.

— Я сильно простыл за ночь, — угрюмо заметил Сергей.

— А почему вы решили пойти на музкомедию? — спросил один из членов комиссии. — У вас зычный голос, хороший темперамент, внешность. На драматическое отделение вы поступили бы без особого труда.

— На драматическое отделение я не пойду, — потупив взор, заметил Сергей.

— А я в него верю, — вдруг заявила председательствующая Санина. — Я уверена, что уже на первом туре вы измените свое мнение.

Члены комиссии стали мягко ей возражать.

— Под мою личную ответственность, — решительно заявила председательствующая. И, спросив у Сергея фамилию и имя, резюмировала: — Вы допущены к первому туру, — и мягко улыбнувшись, добавила: — Лечите свой голос. Не подведите меня. Надеюсь, хотя бы этот парень не будет нас испытывать патриотическим пением? — обратилась Санина к Виктору.

Виктор вопроса не слышал и молчал. Санина улыбнулась и подошла к нему.

— Вы поете? — спросила она.

— Пою, — выпалил, наконец, Виктор.

— А что вы будете петь? — уже возвращаясь на свое место, спросила председательствующая.

Сергея вдруг охватило шаловливое настроение.

— «Одинокая гармонь», — тихо подсказал он приятелю.

— Гармонь так гармонь, — сказала Санина, и затем, улыбнувшись, добавила: — Разнообразнейший в этом году репертуар у абитуриентов. «Одинокая гармонь» ничем не хуже «Партия — наш рулевой».

И Виктор запел, если это можно было назвать пением: «снова замерло все до рассвета…» Он не только был сильно глуховат. Бетховен был глух, но имел музыкальный слух, позволявший ему создавать шедевры. Виктор не обладал даже элементарным слухом.

— Довольно, — вдруг раздался громовой голос мужчины из комиссии. Виктор прекратил пение, удивленно глядя на него.

— И вы с такими, простите за выражение, данными, собираетесь поступать на музкомедию?

Виктор молчал, тупо уставившись на спрашивающего. Сергей не выдержал и громко засмеялся.

— Чему вы смеетесь? — обратился к нему мужчина.

— Он не собирается никуда поступать, — сквозь слезы заметил Сергей.

— Тогда чего же он стал петь?

— Вы спросили его, что он поет, он и ответил.

— А какое у него образование? — смеясь, поинтересовалась председательствующая.

— Семилетнее, — ответил Сергей.

Гомерический хохот охватил всех членов комиссии.

— А почему он молчит? — поинтересовался еще один член комиссии.

— Он плохо слышит, — сквозь слезы смеха ответил Сергей.

Теперь уже смеялись не только члены комиссии, но и все присутствующие. Этот смех вызывал недоумение на лице Виктора, что еще больше усиливало хохот. Сергей смеялся так заразительно, что пожилая женщина из комиссии, вытирая слезы, заметила:

— Молодой человек, вы так заразительно смеетесь, потому что заметили в этом эпизоде то, что ускользнуло от нашего внимания?

— Посмотрите на его недоуменное лицо. Даже Игорь Ильинский не смог бы сыграть лучше, хотя он не плохо слышит, а плохо видит.

Члены комиссии поглядели на Виктора, и хохот возобновился с новой силой.

— Я не могу работать, — сквозь слезы сказала Санина. — Перерыв на тридцать минут.

Сергей с Виктором вышли из зала, раздумывая, куда пойти поесть. В институте наверняка был буфет. Проходя мимо Сергея, пожилая женщина, член комиссии, неожиданно обратилась к Сергею:

— Скажите, пожалуйста, когда и почему вы решили поступать в наш институт на факультет музыкальной комедии?

— Я отвечу на ваш вопрос, понимая, что за ним скрыто. Но отвечу вопросом. Как получалось, что многие народные артисты СССР не выдерживали вступительных экзаменов в театральные вузы, а Эйнштейн считался в школе плохим математиком?

— Вы хотите сказать, что в отношении вас мы ошиблись?

— Поскольку я никогда не собирался раньше и не собираюсь поступать сейчас, отвечу нагло, но искренне. В меня поверила Санина и не ошиблась.

Женщина скептически посмотрела на Сергея. В этот момент к ним подошла Санина, остановившись несколько в стороне. Она, видимо, слышала часть разговора, и он ее заинтересовал. Увидев, что Сергей заметил ее, она подошла поближе и спросила:

— Моя фамилия вам известна?

— Как и фамилия вашего мужа.

— Вы любите оперетту?

— Хорошую. Но больше люблю оперу.

— Почему?

— Там более сильные голоса, богаче декорации, лучше драматическая игра актеров.

— А вы к тому же критик?

В разговор вмешалась пожилая женщина.

— Что дает вам основание так верить в свои силы?

— У меня мама училась по классу вокала. Когда однажды народная артистка СССР Пантофель Ничецкая услышала пение моей мамы, она была поражена силой и красотой ее голоса. Но после болезни мама потеряла голос и с тех пор не разрешала мне петь, пока у меня не установится голос. Поэтому я никогда не учился вокалу и до конца не знаю ни одной арии. Она хотела, чтобы я поступил в институт кинематографии, искала связи. Ей удалось познакомиться с дирижером Большого театра, который согласился меня прослушать.

— Как фамилия этого дирижера? — спросила пожилая женщина.

— Мелик-Пашаев.

— Это знаменитый дирижер… И что же он вам посоветовал? А что вы ему исполняли?

— Исполнял я ему гаммы… А посоветовал он поступать в консерваторию по классу вокала.

— И почему же вы не послушали его совета?

— У меня нет музыкального образования.

— И какой же у вас голос?

— Оказывается, у меня неустановившийся голос, и петь год или даже два мне не рекомендуется. Он может быть и драматическим тенором, и баритоном. Поступать во ВГИК он мне не советовал, сказав, что с таким голосом быть артистом кино — большое расточительство. За героя в кино может спеть любой оперный артист. Ждать два года у меня нет возможности, меня ждет армия, а потом я, как и мама, наверняка сорву голос.

— Печальная перспектива.

— Стране нужны и инженеры. Я прошу извинения за сегодняшнее мое выступление. Единственное, что мне хотелось бы доказать всем вам, что Санина во мне не ошиблась, но такая возможность у меня вряд ли представится в будущем…

В это время Виктор дернул Сергея за руку:

— Хватит болтать, жрать хочется.

— Простите, театр жизни берет свое.

Куда же пойти учиться? Вот вопрос, на который пытался ответить Сергей, изучая справочник для поступающих в вуз. Одноклассники, кто не имел троек в аттестате зрелости, боясь большого конкурса, подали заявления в непрестижные вузы. Только одна девушка, Вуколова Тамара, подала заявление в Высшее техническое училище имени Баумана. Лесотехнический, Водного хозяйства, Ветеринарная академия, — в этих вузах ожидался меньший конкурс, и туда подали заявление многие одноклассники.

Сергей остановил свой выбор на МГУ. Уж если провалиться, так с честью. Он выбрал юридический факультет, так как вступительные экзамены на него содержали, кроме географии, те же предметы, что и во ВГИК. Ранее Сергей не наблюдал у себя склонности к юриспруденции.

Он читал знаменитые речи адвоката Плевако, но практических значений они для него не имели, хотя деятельность адвоката для него была интересней деятельности прокурора, судьи или следователя. Но защищать бандитов и врагов народа он не хотел.

В то же время Сергей понимал, что суд, в первую очередь, защищает государственный строй. Сережа критически относился к власти, но верил в постулаты социализма, считая, что все негативное, происходящее в стране, связано с кадрами, искажающими его сущность. Сергей не поддерживал коммунистический лозунг: «От каждого по способности, каждому по потребности». Во-первых, потому что в ближайшие сто лет его реализовать страна в принципе не в состоянии. Во-вторых, он считал этот лозунг паразитическим. Ибо лентяй, по этому лозунгу, получал столько же от государства, сколько и трудяги. Это был лозунг «шариковых», многие из которых уже в то время работали по возможности, а получали по потребности. То есть, лодырь, будет эксплуатировать трудолюбивого человека.

А вот лозунг социализма «от каждого по способности, каждому по его труду» Сергей разделял полностью. Позднее он понял, что именно основной принцип социализма власть реализовывать не собиралась. Ибо главной целью власти было создать послушное руководящее меньшинство, которое делало бы ставку не на свои деловые достоинства, а на то, чтобы с пользой для себя выслуживаться пред сильными мира сего. К тому же, каждая власть требует для себя привилегий. Вследствие этого, она создает особые благоприятные условия не для самых способных, а для тех, кто входит во власть или ей преданно прислуживает.

Когда у Сергея появилась возможность прочитать в самиздате «Собачье сердце», он окончательно понял, что власть сознательно создала условия для того, чтобы страной правили «шариковы». Государственный антисемитизм, как в СССР, так и в фашистской Германии, был одним из способов поставить во главе страны этих «шариковых». Большая часть окружения Гитлера, включая его самого, не имела высшего образования, как и Сталин, и его ближайшее окружение. Но и после смерти отца всех народов его принцип подбора и расстановки кадров оставался незыблемым. Настоящему ученому, талантливому инженеру, выдающемуся деятелю искусств, квалифицированному рабочему интереснее заниматься своим непосредственным делом, нежели лезть в политику. Политика — это удел бездарных или полностью исчерпавших свой потенциал людей. А они, в свою очередь, окружают себя еще более бездарными людьми.

Сергей не знал в то время, что в условиях существующего строя роль адвоката сводится лишь к смягчению приговора ворам и хулиганам, а не к защите невинно пострадавших. Он не знал, что деятельность адвоката проходит в постоянных посещениях подзащитных в тюрьмах, в передачах взяток судьям, в попытках обелить отбросы общества. Это не были времена Плевако.

Однако гуманитарная подготовка к экзаменам не давала Сергею возможность широкого выбора. «Если поступлю в университет, в дальнейшем будет возможность перехода на другой факультет», — размышлял он.

Юридический факультет находился на Моховой улице в старом здании университета. Сергей стал посещать подготовительные лекции, организованные для абитуриентов. С трепетом он заходил в Марксистскую и Ленинскую аудитории. Впервые он там столкнулся с удивительным явлением: студенты Физико-технического и Инженерно-физических вузов сдавали экзамены за абитуриентов, поступающих на гуманитарные факультеты, и неизменно на «отлично».

Конкурс в 1954 году в университет был в пределах 10—15 человек на место (для гуманитарных специальностей). К концу дня преподаватели с трудом понимали смысл ответов, не говоря уже о необходимости сличать личность абитуриента с его фотографией на экзаменационном листе. Впоследствии, имея возможность сравнивать интеллект «физиков» и «лириков», Сергей с удивлением наблюдал, что по широте эрудиции первые зачастую превосходят вторых. Пытаясь найти объяснение этому, он невольно обращался к прошлому аристократическому обществу России. Дворяне свободно говорили на нескольких иностранных языках. Многие, особенно женщины, прекрасно музицировали, пели, знали русскую и зарубежную литературу, и это не было их специальностью. Ни Пушкин, ни Лермонтов не были по специальности поэтами. Эта специальность появилась в России после уничтожения дворянского сословия. В гуманитарные вузы большей частью шли те, кому трудно давались технические дисциплины. В Физико-технический и Инженерно-физический институт шли, как правило, медалисты, сумевшие на различных математических и физических олимпиадах стать победителями. Конечно, этот вывод Сергея относился не только к конкретному вузу или факультету. Были, наверняка, и исключения, когда в гуманитарные вузы шли ребята, имеющие склонность к той или иной гуманитарной профессии, например, в журналистику, архитектуру, музыку, исторический или философский факультет и так далее. Но это, скорее, было исключение из правил.

Первым экзаменом было сочинение. Сергей в школе больше четвертки по этому предмету никогда не получал. В приемной комиссии говорили, что проходным балом будет 24 (из 25). Поэтому Сережа рассчитал, что для поступления в университет сочинение он должен написать на четыре, а остальные предметы сдать на пять.

Вторым экзаменом был немецкий язык. Ребята, хорошо помнящие воздушные тревоги, голод, потерявшие на фронте отцов, старших братьев, воспитанные на пропаганде военных лет, ненавидели немцев и немецкий язык. Над учителями немецкого языка ученики откровенно издевались. Это не могло не сказаться на знании предмета. Сергей не был исключением. После перевода текста и ответов на пару простеньких вопросов экзаменатор объявила, что ставит ему «хорошо». Полагая, что по сочинению выше четверки он не получит, Сергей посчитал, что четверка по немецкому для него равносильна двойке. Об этом он напрямую сказал преподавательнице. Та возмутилась, задала ему несколько вопросов на немецком языке, после чего поставила тройку.

После экзамена по немецкому языку были вывешены оценки за сочинение. К великому удивлению Сергея, рядом с его фамилией красовалась пятерка. Отец посоветовал Сергею продолжать сдачу экзаменов, чтобы с полученными оценками попытаться поступить в другой вуз.

По всем остальным предметам Сергей получил отличные оценки. Особенно значителен для него был экзамен по истории. Не имея пятерки по этому предмету, попасть на юрфак было невозможно. Преподаватель, молодой мужчина, с равнодушным видом выслушал ответы Сергея на вопросы по билету и стал задавать дополнительные вопросы, не имеющие непосредственного отношения к содержанию билета. Ответы на них, по-видимому, поразили экзаменатора. Он продолжал задавать вопросы. Когда Сергей выдал свое понимание причин распада великих империй, а затем роли личности в истории, преподаватель стал с интересом рассматривать его зачетку. Затем задумчиво повторил слова Сергея:

— Значит, империю можно сравнить с кучей камней, связанных в одно целое глиной, которая рано или поздно потеряет свои свойства?

После чего поставил «отлично», немного подумав, поставил рядом восклицательный знак и три плюса.

Возвращая Сергею зачетку, он грустно сказал:

— Как жаль, что с тройкой по немецкому языку вы не поступите в университет. У вас очень оригинальное мышление, хотя делиться им советую лишь в исключительных случаях.

Рядом со зданием университета на Моховой, на улице Герцена, находилось здание заочного юридического института. Сергей зашел туда (намереваясь воспользоваться этим учебным заведением как путем возможного отступления в случае провала по конкурсу в университет). В институте между ним и студентами старших курсов завязался разговор о перспективе профессии юриста. Содержание ответов студентов ошеломило Сергея. У беседующих с ним перспектива будущего выглядела плачевно. «Зашлют куда-нибудь, где Макар телят не пасет, и будешь всю жизнь вкалывать за гроши, как следователь или нотариус». Когда Сергей спросил о перспективе адвоката, один из собеседников сказал, что эта специальность в социалистическом обществе не престижна. Политических заключенных у нас, по определению, нет. Значит, придется защищать уголовников. Только они могут платить приличные деньги. А поскольку суд у нас не носит соревновательного характера между прокурором и адвокатом, то громкое имя адвокат может иметь, если будет делиться гонораром с судьей. А в этом случае ему, рано или поздно, придется самому оказаться на скамье подсудимых. От этих открытий голова у Сергея пошла кругом. Где-то в душе он мало надеялся поступить в университет, но, под влиянием этого разговора, он уже не хотел быть юристом. Тем не менее, Сережа привык доводить начатое дело до конца.

Сергей с отцом делали многочисленные попытки с полученными в МГУ оценками попасть в другой вуз. Они неоднократно обивали пороги Министерства высшего образования. Но после того как среди «соискателей» появились ребята, получившие по всем предметам пятерки, среди которых были и те, кто вместе с Сергеем поступали на юрфак, Ефим понял, что в своих попытках решить эту проблему они напрасно тратят время.

Ефим остро переживал неудачи сына при поступлении в институт. Людмила же воспринимала их относительно легко. Для нее Сережа был умницей, добрым, талантливым мальчиком, которого в жизни неминуемо ждет успех. Что же касается неудач, то, по ее мнению, они были временными. В эти трудные для Сережи и Ефима дни ее оптимизм утроился. Она пыталась внушить сыну мысль, как прекрасна жизнь, особенно когда ты молод и здоров. Провал на экзаменах — неприятность, но не беда.

— Посмотри, какое небо. Послушай, как поют птицы… Как пахнут цветы… Какой свежий ветерок… Мы с тобою можем все это ощущать и наслаждаться, а в это время кто-то корчится в предсмертных муках на больничной койке или не может видеть, слышать или осязать этот прекрасный мир.

Она читала вслух свои стихи, которые вызывали восторг у других слушателей, но Сергей считал их подражанием символизму:

Пролетая в авто, раскричался в лицо,

Серым склярусом брызнув на ноги,

И умчался опять, разрезая печать луж,

скопившихся вновь на дороге.

Или:

…Почитать ли стихи?

Поцелуи ль считать,

В пряном запахе утро забыв?

Или просто до боли,

До счастья мечтать,

На плечо голову уронив?

Эти стихи очень хорошо показывали отношение Людмилы к жизни. В самые трудные годы, при невзгодах, обидах, одиночестве и несчастиях она не падала духом, очень любила и ценила жизнь. Даже в глубокой старости, плохо видя и слыша, с трудом ковыляя на своих ногах, она не стонала, не жаловалась на жизнь, а перед смертью мечтала пожить еще хоть немного… Почти до самой смерти, будучи полуслепой девяностопятилетней старухой, она, прикрыв один глаз рукой, читала «Московский комсомолец». Когда же собиралось большое застолье, она вновь читала свои стихи, и даже пела романсы и рассказывала анекдоты.

После неудач с поступлением Ефим решил поговорить с сыном о его будущем. Но, к его удивлению, Сергей сразу согласился с доводами отца, что надо идти на работу. Сережа хотел показать Ефиму, что работа на заводе не унижает человека. В конце концов, надо быть хорошим специалистом, которого ценили бы и уважали окружающие. Он знал, что согласие пойти на завод рабочим вызовет положительную реакцию отца.

На заводе охотно брали на работу детей сотрудников. Тогда были в моде рабочие династии. Поговорив с начальником энергоотдела Плевако, Ефим устроил Сергея учеником дежурного слесаря контрольно-измерительных приборов цеха КИП. К моменту прихода Сережи на работу цех переезжал в другое помещение. Поэтому, свою трудовую деятельность Сергей начал с работы такелажника. Токарные, фрезерные, шлифовальные станки приходилось спускать вниз по крутым лестницам, напрягая все силы, чтобы не дать им скатиться вниз. Работа изматывала до того, что, придя домой, Сергей сразу же валился в постель и спал до самого утра. Людмила не могла без слез наблюдать за сыном и пилила Ефима за то, что он не смог устроить ребенка на более легкую работу. Ефим только ухмылялся.

— Это ему хорошая школа. Может быть, наконец, поймет, что тот, кто не хочет работать головой, вынужден работать руками.

Пиля мужа, Людмила хорошо понимала, что Сергей из гордости сейчас не перешел бы ни на какую другую, более легкую работу. Но курс «молодого бойца» продолжался чуть более месяца. Затем Сережу стали знакомить со сталеплавильными и передельными цехами, где в сталеплавильных и нагревательных печах использовались контрольно-измерительные приборы. Первое посещение электросталеплавильного цеха осталось в памяти Сергея на всю жизнь.

Придя на работу в восемь утра, он встретил своего наставника Володю Просвирякова.

— Сергей, надевай спецовку, сейчас пойдем в первый сталеплавильный цех.

По дороге в цех Сергей получил от Володи только одно указание:

— От меня ни на шаг.

Они подошли к цеху со стороны диспетчерской. Когда же Володя открыл дверь в цех, Сергею показалось, что он оказался если не в аду, то в чистилище наверняка. Сквозь грохот работающих печей раздавались пронзительные сигналы крановщиков и крики людей. Вначале, среди общего грохота и плохой видимости из-за большой запыленности помещения, он не мог сообразить, что происходит. Они стояли у самого входа в цех и даже не делали попыток продвинуться вперед. Но постепенно Сергей стал различать электросталеплавильные печи по вырывающимся огненным факелам и копошившихся около них рабочих. Одни подвозили на тачках материалы, другие длинными металлическими жердями что-то делали внутри печи, третьи лопатами что-то забрасывали в печь. Рядом с рабочими стоял человек, который физически не работал, а отдавал сталеварам команды. Этот человек часто вызывал по селектору лабораторию, спрашивал анализы по углероду, кремнию, марганцу и другим элементам. Затем производил расчеты на логарифмической линейке, записывал их, снова отдавал команды сталеварам. Это был мастер печи.

Прямо напротив печи находился участок разливки металла. Его все называли «канавой». Рабочие помещали в канаву специальные чугунные изложницы, поверх которых тщательно устанавливали надставки. Изложницы были предварительно нагреты, и канавщики смазывали их внутренние поверхности специальным составом лаколи или смолы.

Но особое впечатление на Сергея произвел момент слива металла из печи в специально подготовленный ковш. Ковш на кране подъехал к сливному желобу печи. По команде мастера печь стала постепенно наклоняться в сторону ковша, при этом крановщик синхронно опускал ковш в приямник печи. Сергею показалось настоящим волшебством среди всеобщего шума, пыли, гари и высокой температуры точно направлять струю раскаленного металла в ковш. Слив металла сопровождался тучей огненных искр и дыма. Когда металл из печи был слит, в него погрузили термопару для замера температуры, которая фиксировалась на потенциометре.

— Это и будет твоей работой, — прервал молчание Просвиряков.

Но Сергей был поглощен наблюдением за работой персонала цеха. Когда металл слили, через рабочее окно печи он увидел раскаленный зев сталеплавильного агрегата. Несмотря на то, что Сережа находился метрах в двадцати от печи, его лицо обдало сильным жаром. В то время, как печная бригада чистила и заправляла печь, на канаве происходили не менее любопытные действа. Ковшевой и крановщик пытались точно совместить отверстие ковша и центровой, куда должен быть слит металл. Любая неточность могла привести не только к потере металла, но и к травмам обслуживающего персонала. Металл, не попавший точно в центровую или надставку, попадал на их стенки и разлетался на значительное расстояние. Тогда-то Сергей и понял, почему, несмотря на высокую температуру в цехе, сталевары, канавщики и ковшевые были одеты в плотные суконные куртки, валенки и огромные суконные шляпы с встроенными синими очками. Глядя на процесс плавки и разливки металла, Сергей не мог понять, как этим потным, чумазым и, наверняка, физически сильным людям, удавалось среди этого сверкающего, кричащего, гудящего хаоса, находясь в условиях ограниченной видимости, не только четко выполнять команды начальников, но при этом, ухитряться не попасть под искры, огонь и излучение. А что такое излучение, он скоро прочувствовал на себе, когда печь после слива металла оказалась с полностью открытым рабочим окном. Яркое солнце опалило его лицо. Он закрылся руками и непроизвольно повернулся спиной к печи.

— Какая нелегкая вас сюда занесла? Ты же всю жизнь на ремонте работал, разве что иногда забегал в цех, и то за продуктами.

— Да вот — ученику решил цех показать.

Сергей различил лицо говорившего. Мужчине было лет под пятьдесят. В отличие от других работников цеха, он был в обычной спецовке, в кепке, к козырьку которой были привинчены очки. Из нагрудного кармана торчала логарифмическая линейка и авторучка.

Человек улыбнулся и протянул Сергею державку с синим стеклом.

— Посмотри через стекло в печь, — посоветовал он, — без стекла глаза испортишь. Чей будешь? — продолжал любопытствовать мужчина.

— Законный сын своих родителей, — сдерзил Сергей.

— Ну, если законный, то это хорошо. Но к нам на завод, да еще в цех КИП, со стороны людей не берут. Значит, отец на заводе работает.

Просвиряков сказал, что это сын Ефима Марковича из отдела главного механика.

Мужчина внимательно посмотрел на Сергея и, улыбаясь, протянул ему руку.

— Здорово ты вырос, Сергей, с момента нашей последней встречи.

Настала очередь удивляться Просвирякову.

— Так вы его давно знаете?

— В одном вагоне эвакуировались в Магнитогорск… Не слышал фамилию Сисев? — вновь обратился работник цеха к Сергею.

— Я вас узнал, Павел Николаевич, просто в спецодежде вы не похожи на себя.

— Не уж-то узнал? — изумился Сисев. — Тебе тогда было лет шесть.

— Время было очень запоминающееся, — ответил Сергей.

— Да, в этом ты прав. А что, в институт не поступил?

— Не поступил.

— По конкурсу не прошел или завалил экзамен? — продолжал допытываться Павел Николаевич. Но начальника смены вызвали в диспетчерскую цеха, и разговор прервался.

Постояв еще несколько минут, наблюдая за процессами электросталеплавильного производства, Просвиряков решил, что для первого раза впечатлений у Сергея достаточно. На участке КИП сотрудники, поглядывая на запыленное лицо Сергея и его ошалелый вид, вопросов не задавали. Только Жора, как бы про себя, заметил:

— В таких условиях работает лучшая часть электростальского пролетариата.

Однако больше по цехам Сергею ходить не пришлось. Володя Просвиряков дал задание Сергею разобраться в конструкции механических потенциометров. На заводе к тому времени появились первые электронные потенциометры, ремонтировать которые умели только Жора и Вася Токарев. Основную же массу приборов для измерения высоких температур составляли механические потенциометры. Они состояли из нескольких десятков различных механических узлов, запомнить последовательность сборки которых для Сергея было очень непросто.

Среди коллектива ремонтников было несколько отличных творческих специалистов. Вася Токарев освоил электронику в армии и в этом вопросе был на голову выше других специалистов. Начальник участка, Константин Толстопятов, ранее занимавшийся боксом, а потому пользующийся особым расположением Сергея, целыми днями метался по комнатам, обсуждая новые технические идеи. В коллективе было приятно работать. Не было ни открытых ссор, ни наушничества, ни сплетен. Начальник цеха, Иван Назаркин, видимо, мало разбирался в самом ремонтном процессе, сводя свою роль к сугубо руководящим функциям. Он был знаком с Ефимом, к его сыну относился доброжелательно, поэтому и выдвинул его на должность комсорга цеха. Сергей к любому порученному делу относился творчески, с инициативой: стала регулярно выходить стенная цеховая газета, ребята из цеха активнее начали принимать участие в спортивных мероприятиях. Если к Сергею обращались, как к комсоргу, за помощью, он смело шел к начальнику цеха за содействием. Так, с его подачи, молодому специалисту Анатолию Сергееву начальник цеха и цехком выделили комнату. Дело было непростое. С жильем на заводе было плохо. Но Сергей так энергично вел дело, что вопрос был решен положительно.

Много лет спустя, когда Сергеев стал первым секретарем ГК КПСС, Сергей в сложной конфликтной ситуации вынужден был об этом напомнить ему о делах давно минувших дней.

Осваивая специальность слесаря КИП, Сережа неожиданно для себя сделал вывод, что поверхностное изучение в школе такого предмета, как физика, не позволяло разобраться в теоретических основах измерения температуры металлов с помощью термопар. Для него было чуть ли не открытием то, что если спаять концы с двух концов двух различных по хим. составу проводника, например, провода вольфрама и молибдена, платины и платинородия, хрома и никеля, и один из спаев поместить в горячий металл, а другой оставить при комнатной температуре, то в цепи появится электродвижущая сила, пропорциональная разнице температур горячего и холодного спая. Этот принцип достаточно подробно рассматривался на уроках физики. То же касалось и компенсационной схемы измерения.

Сергей пытался восстановить пробелы в знаниях, задавая Просвирякову и другим работникам цеха многочисленные вопросы. Это характеризовало его в глазах сотрудников, как дотошного юношу, но одновременно говорило о слабой школьной подготовке. Володя Просвиряков, который уже много лет назад закончил десятилетку, жаловался Жоре, что после работы вынужден вновь штудировать учебник физики, чтобы отвечать на вопросы своего ученика. Вообще атмосфера в бригаде была доброжелательная.

Над Сергеем нередко подтрунивали Жора и Вася Токарев, как подтрунивали над Просвиряковым и другими работниками. Работа по сборке механических потенциометров проходила без особого умственного напряжения и нередко сопровождалась шутками и анекдотами.

Но однажды, придя на работу, Сергей почувствовал напряженную обстановку. Все были молчаливы и чем-то озадачены. Вскоре Сережу вызвали к начальнику цеха Ивану Назаркину.

— Ну, как успехи? — необычно бодрым голосом спросил он Сергея, отводя глаза в сторону.

Сережа ничего не ответил, понимая, что эти слова являются только прелюдией к серьезному разговору. Назаркин исподтишка бросал взгляды на Сергея, нарочито копаясь в письменном столе.

— Какие планы на будущее?

— Обычные, — ответил Сергей. — Попробую еще раз поступить в институт. Не получится, пойду служить в армию.

— Значит, в лучшем случае в цехе ты проработаешь четыре месяца. Сережа пожал плечами.

— Всякое может быть. Могу не пройти призывную комиссию по зрению. И тогда придется задержаться у вас надолго.

— Раз заводскую комиссию по зрению прошел, когда поступал на завод работать, значит, пройдешь и призывную. Я не от нечего делать веду с тобою этот разговор. Твой отец, которого я давно хорошо знаю, попросил меня принять тебя на работу в цех. В наш цех непросто попасть. А сегодня у меня большая проблема. Пришла разнарядка на сокращение штата. Коллектив у меня небольшой. Служба считается вспомогательной. И при сокращении больше всего достается нам. В вашей бригаде нужно сократить одну единицу. Наиболее подходящая кандидатура — Валентина Ивановна. Образование у нее 5 классов. Кроме механических потенциометров, ничего не знает. А через пару лет они все будут заменены на электронные. Но Валентина Ивановна 38 лет проработала на заводе, через два года ей на пенсию. Уволим ее сейчас — пенсия будет мизерной. А мы все-таки люди. Всех остальных работников бригады ты знаешь. Это квалифицированные рабочие.

Сергей понял, куда клонит начальник цеха, и усмехнулся. Назаркин заметил его усмешку.

— Тебя сократить я не имею права. Во-первых, ты еще ученик, во-вторых, ты пришел на завод по окончании 10 классов, а десятиклассников тоже запрещено сокращать.

— Все ясно, — с иронией сказал Сергей.

— Что тебе ясно? — недружелюбно спросил Назаркин.

— Сложная задача. Как сохранить человечность, не нарушив при этом закон.

— Ты можешь идти продолжать работать.

Сергей не тронулся с места.

— Что еще? — недовольно спросил начальник цеха.

— Вы, Иван Павлович, про себя решили сократить меня, несмотря на добрые отношения с моим отцом, на законы и на то, что я являюсь комсоргом цеха. Если останусь работать, то доброго отношения ко мне уже не будет, да и коллектив окажется не на моей стороне. Так что фактически мне предъявлен ультиматум. Учитывая социалистический принцип единоначалия, у меня только один выход — принять его. Есть и моральный фактор — Валентина Ивановна. Так что давайте лист бумаги, я напишу заявление об увольнении по собственному желанию. Вы ведь этого хотели?

Назаркин некоторое время молчал.

— А ты, парень, сложнее, чем я предполагал.

— Простота, говорят, хуже воровства. Наши судьбы вряд ли пересекутся еще, Иван Павлович. Если я после армии или института вернусь на завод, то, скорее всего, ваше начальство, которое менее человечно, отправит вас на пенсию.

— Не хотел я, расставаясь, ссориться с тобой.

— Расстаться вы хотели, но как-то по-добренькому. Мой отец не из тех, кто часто обращается с просьбой к руководству. Но он обратился к вам. И на вашем месте этот разговор я вел бы с ним.

— Раз ты не возражаешь, то будешь уволен по сокращению штата. За общественную работу спасибо.

— До свидания, — ответил Сергей и вышел из кабинета.

За короткое время работы на заводе он уже не раз, как комсорг цеха, сталкивался с беспринципностью начальства. Сейчас его волновала лишь реакция отца. Уж слишком часто ему приходилось получать моральные удары на заводе.

Но отец воспринял сообщение об уходе Сергея с завода почти равнодушно. «Будет время подготовиться к экзаменам в институт», — сказал он.

Назаркина убрали с должности начальника цеха за два года до наступления пенсии. Эти два года он дорабатывал в должности мастера.

Однажды, наблюдая за тем, как Сергей делает упражнения с гантелями, Ефим сказал:

— Одна специальность — грузчика — у тебя есть.

Сергей промолчал. Сходил на кухню обтереться мокрым полотенцем, затем вернулся в комнату.

— Папа, я давно хотел задать тебе вопрос. Ты выбрал специальность механика. На заводе я внимательно наблюдал за механиками цехов. Буцкий изобрел станок, который назван его именем. Механик первого прокатного цеха, Артамонов, может работать сварщиком, токарем, слесарем, кровельщиком. И почти все механики цехов имеют рабочие профессии. Ты не имеешь этих профессий, тебе просто негде было их освоить. Отец у тебя занимался торговлей, старших братьев у тебя не было. Может быть, выбор специальности механика был твоей стратегической ошибкой?

Ефим надолго задумался.

— Когда я работал на заводе имени Коминтерна, мне казалось, что мое призвание — финансы. Я очень быстро освоил их премудрость. Но финансисты и экономисты на заводе не ценились. Существовавшая система планирования и учета не требовала от них творческой мысли, гибкого ума. Заработки же сотрудников этих отделов были самыми низкими на заводе. Это и заставило меня поступить в металлургический институт. Что касается выбора специальности механика, то я и сегодня не представляю, какая специальность для меня была бы более подходящей. Здоровье у меня подорвано. Работать в сталеплавильных цехах, да еще посменно, мне не улыбалось. А в Днепропетровске и Днепродзержинске были только бессемеры и мартеновские печи с очень тяжелыми условиями труда. Я не изобрел станок, как это сделал Буцкий, но я занимался ремонтной службой всех цехов завода. А это требовало широкой эрудиции. Мои начальники вообще работают не по специальности. Работу механика цеха я бы потянул, хотя не имею рабочих специальностей, о которых ты говоришь. Конечно, нужно было приобрести навыки работы по дому. Но не у кого было учиться, да и не особенно хотелось. Я привык, чтобы все делали профессионалы. Ты, вероятно, считаешь меня неудачником в жизни. Я долгое время о себе так думал. А, однажды, беседуя с твоей мамой на эту тему, она высказала очень дальновидную мысль. Твоя мама умеет порою находить подходящие слова. Она сказала: «Не переживай, Ефим, что ни делается, все к лучшему». Вначале я не придал особого значения этим словам. Однако после несчастного случая на Щелковском заводе, когда я мог быть отдан под суд, но меня фактически спас от него Корешков, я впервые задумался над словами твоей мамы. Когда мои сверстники, работавшие руководителями сталеплавильных цехов, стали один за другим умирать, я вновь вспомнил слова твоей мамы. У меня не тяжелая работа. И в семье у нас не было достатка. Но, слава Богу, все живы, с голода никто не умер, да и живем мы вообще, как большинство людей в стране. Я очень переживал из-за отсутствия отдельной квартиры. Но после слов твоей матери понял, что ни для тебя, ни для нее — это не катастрофа. И если в твоей жизни были неприятности, то они не были вызваны нашим материальным положением. Естественно, в жизни своей я совершал ошибки. Умный человек учится на ошибках других. Дурак постоянно повторяет свои собственные. Как говорят в народе, наступает на грабли. Ты, Сергей, очень упрям и самоуверен. Боюсь, что урок из своих ошибок ты извлечешь очень поздно. Не говоря уже о том, что вряд ли учтешь мои. Всю жизнь положить в борьбе за квартиру, особенно если учесть, что второй жизни не будет, — непростительная роскошь. Я знаю, что у тебя есть успехи в штанге. Запомни истину. Физкультура продлевает жизнь. Спорт, который рассчитан на максимальные перегрузки организма, жизнь укорачивает.

На сей раз Сергей, по совету отца, начал готовиться к поступлению в Московский институт Стали и Сплавов. Все свободное время он проводил с Тамарой, которая поступила в нефтяной техникум.

На время вступительных экзаменов Сергей жил в общежитии института «Дом коммуны». Там он познакомился с девушкой Роксаной, которая понравилась ему. Сергей пригласил ее в театр, но она наотрез отказалась идти туда на деньги абитуриента. Так отношения не получили развития.

Сергей сдал все вступительные экзамены, но не прошел по конкурсу. Отец метался по знакомым. В присутствии Сережи у министерства черной металлургии он встретился с министром Шереметьевым, которому передал прошение с просьбой определить сына в какой-нибудь институт с полученными на экзаменах в МИСиС оценками, но безрезультатно. Появился знакомый, который обещал за десять тысяч рублей устроить Сережу в Институт Землеустройства. Отец внес деньги из того наследства, которое Людмиле досталось от тети Клары, — Люда мгновенно отдала эти деньги, которые только что получила и не успела потратить, лишь бы сына не взяли в армию.

Но Сергей взбунтовался, заявив, что будет учиться только в том институте, куда поступит честным путем.

— Понимаешь, папа, рядом будут учиться ребята, поступившие по конкурсу, а я буду чувствовать себя в положении если не вора, то неполноценного студента, и наверняка вылечу из института после первой же сессии.

К удивлению Сергея, его доводы убедили отца. Но вернуть деньги было непросто. В Москве собралась специальная еврейская община, которая заставила «доброжелателя» вернуть Ефиму деньги. Впоследствии выяснилось, что тот, кто брался устроить Сергея в институт, был просто аферистом, не имевшим серьезных связей в руководстве института. Полученное наследство Людмила потратила в течение года, ухитрившись при этом не купить для себя ни одной крупной вещи. Она даже не могла вспомнить, на что.

Ефим гордился в душе поведением сына. Будучи сам кристально честным человеком, всего добивавшегося только собственными силами, он не мог не заметить, что Сережа во многом копирует его.

Ефим устроил Сергея с его оценками в вечерний металлургический институт, который Сережа добросовестно посещал до службы в армии.

— Для еврея, — внушал Ефим сыну, — очень важно иметь высшее образование. Придешь из армии, окончишь институт, получишь высшее образование.

Сергей не испытывал страха перед службой в армии, представлял, с чем может там столкнуться. Он уже умел постоять за себя. И знал, что там, где собираются сверстники, это имеет не последнее значение.

Незадолго до отправки в армию Сергей был на проводах у одного товарища. Там он здорово выпил. Завязалась драка, в которой Сережа уложил троих ребят. Он стыдился этого поступка, ибо это были его товарищи, стремившиеся его утихомирить. Но чувство силы рождало уверенность.

Зимой около дома заливался небольшой каток. По вечерам там катались живущие рядом ребята. Когда Сергей еще учился в девятом классе, он повздорил с Колей Бибиковым, который учился в десятом, жил в соседнем подъезде и ухаживал за Тамарой. Николай был выше среднего роста, крепкого телосложения. Он был чемпионом школы в беге на 100 метров, а в первенстве города занимал призовые места.

Вечером Сергей без коньков вышел на ледовую площадку. Там же была Тамара с подругой Ниной. Пришел Николай и пренебрежительно поздоровался с Сережей. В другое время Сергей не обратил бы на это внимания, но рядом была Тамара, которая поняла недвусмысленность слов Николая.

— Ты что не отвечаешь? — спросил Николай у Сергея.

— Мы уже виделись.

— А, вспомнил, я обещал тебе сегодня морду набить.

Сергей промолчал. Ребята, почувствовав, что назревает драка, подъехали поближе. Почувствовав интерес к событию, Николай сделал пару шагов к Сергею и размахнулся правой рукой. Сергей опередил его крюком слева. Николай как сноп свалился на лед. Прошло довольно длительное время, прежде чем он сумел подняться и сказать в адрес Сергея несколько угрожающих слов, а затем снова упасть.

Те, кто не раз обижали Сергея, готовы были влезть в драку и заступиться за Николая, но их останавливало то, что сам Николай никак не мог подняться на ноги.

Постояв еще немного около соперника, Сергей вымолвил:

— Если захочешь повторить, позовешь. Я буду дома.

Целую неделю Николай не ходил в школу. Удар Сергея пришелся по глазу, и огромный синяк напоминал всем недоброжелателям Сергея, что подобная участь ожидает и их.

С тех пор ни один парень не мог безнаказанно ударить Сергея. У того появилась уверенность в своих силах. Но больше всех удовольствие от случившегося получила Тамара. Она выбрала своим парнем Сергея. После этого случая весь дом узнал, что Сергей занимается боксом, а в жиме штанги выполняет норму мастера спорта.

Как-то к дому подкатили два колеса с осью. Собралась группа ребят, пытаясь поднять это колесо, но никому не удавалось. Проходящий мимо Сергей подошел к колесу, легко поднял его на грудь и три раза подряд выжал. Затем поставил колеса на землю и, молча, удалился домой. Его заступник Кляча, видя эту сцену из окна, тоже спустился поднять колесо, но не сумел.

После этих событий отношение ребят из дома к Сергею резко изменилось.

Глава 3. Начало самостоятельной жизни

Пока мой взгляд был полон огня

И сердце в груди, как заря, пылало,

Судьба шипами колола меня

И желчью душу мою обливала.

Акакий Церетели

Наконец пришла повестка из военкомата.

В семье никаких официальных проводов не устраивали. Сергей постригся наголо и явился к Тамаре. Она, увидев его, начала гладить голову, на которой еще несколько часов назад красовалась прекрасная черная, с голубым отливом, вьющаяся шевелюра, и приговаривать, что после стрижки волосы будут еще красивее. Все оставшееся время они проводили вместе.

К шести утра Сергей, вместе с Тамарой направились к военкомату. Маму он просил не провожать его, боясь ее слез. У военкомата уже было много народа. Играло несколько гармошек, каждая свою мелодию. Никто из призывников не знал, куда их направят служить.

Возле военкомата стояло несколько грузовиков, и каждый новобранец мечтал попасть на них, ибо это означало, что служба будет проходить в Московской области.

Вскоре появился старший лейтенант с тремя сержантами. Зачитал список призывников, которые грузились в машины, и, под радостные крики провожающих, они укатили. Сергея в этом списке не было.

Из военкомата вышел капитан и пригласил Сергея войти внутрь здания. Там ему объявили, что он назначается старшим группы из пяти человек и направляется для прохождения службы в воинскую часть, находящуюся под Звенигородом. Получив необходимые документы, собрав свою команду, Сергей зашагал к вокзалу, чтобы доехать до Москвы, а затем, с Белорусского вокзала, до Звенигорода.

От Звенигорода группа на попутной машине добралась до воинской части, которая располагалась на живописной сопке. Тамара провожала Сергея до ворот контрольно-пропускного пункта (КПП) части. Призывники тепло распрощались с провожающими и с замирающим сердцем вошли в здание КПП. И тут Сергея ждала первая неожиданность. Их встретил дежурный по КПП старший сержант Владимир Бессуднов. Он был знаком Сергею. И хотя они никогда не общались, но знали друг друга в лицо, поскольку жили в одном районе. Бессуднов очень обрадовался, задавал множество вопросов о жизни в Электростали. Заодно спросил Сергея, не встречал ли он его девушку, Раю Маслюк.

Бессуднов возглавлял в Электростали одну из самых мощных и агрессивных хулиганских групп. Были случаи, когда он в пьяном угаре гонялся по крышам домов за своими соперниками, непрерывно стреляя из своего трофейного браунинга. И судьбе было угодно связать Сергея с Раей Маслюк.

Как-то рано утром, отправляясь в командировку в Москву по заданию начальника цеха, он встретил Раю вместе с подружкой. Девушки также ждали поезда. В дороге разговорились. Сергей очень понравился Рае, хотя он был на два года младше ее. Она была знакома почти со всей городской шпаной, поэтому к ней не решался приставать ни один хулиган. Она умела и сама постоять за себя. Но при Сергее держалась очень скромно, даже стеснялась его.

После этой встречи Рая ежедневно встречала Сергея до работы и с работы. Сережа в то время был уже близок с Тамарой и принципиально не допускал измены.

Однажды, когда вместе с Раей он возвращался с работы, их встретил приятель Бессудного.

— Ну, Рая, накашляет тебе Володька, как с армии придет. Ну, а этот кавалер будет всю жизнь работать на лекарства.

— Счастье твое, Иван, что я с этим парнем, а то уже сейчас тебе пришлось бы на лекарства работать. Я тебя вечером найду, и ты ответишь за эту угрозу.

— Володька же в армии. Кем ты пугаешь?

— Ты что, думаешь, кроме Володи, за меня и заступиться некому?

— Ладно, Рая, я пошутил. А что твой кавалер молчит?

— Мой кавалер — мастер спорта, и если он заговорит, ты будешь жрать землю. А сегодня я тебя все равно вечером разыщу.

Сергей понимал, что пожелай он близости с Раей, та ему не откажет. Тем более что с Володей она наверняка уже была близка. Они договорились, что будут переписываться, что она обязательно приедет к нему в армию. Сергей не очень верил этим словам.

От Бессуднова не скрылось смущение Сергея. Немного промолчав, Володя сказал:

— Но трахается она, как богиня.

Сергей не понял, что означало это откровение.

Рая в военкомате узнала, куда направили служить Сергея. Не долго думая, она поехала в воскресенье к нему, предупредив о своем приезде письмом. Володька же ежедневно стал просматривать почту из Электростали. И письмо Раи попало к нему. Потом из рассказа Володи Сергей узнал, что тот встретил Раю, набил ей морду и тут же, в лесочке у проходной, поставив «раком», восстановил «cтатус-кво». Тем не менее, отношения между курсантом сержантской школы рядовым Ицковичем и помощником командира взвода старшим сержантом Бессудновым не испортились.

После демобилизации Володя и Рая поженились. Он работал слесарем на ЭЗТМ, она крановщицей в горячем цехе «Электростали».

Сергей впоследствии несколько раз встречал Раю. Она всегда выглядела отлично, несмотря на тяжелую работу крановщицы. По ее словам, Володька сильно попивал. Сергей думал, что Рая гуляет от мужа. Она прекрасно выглядела и в сорок пять лет, и хотя ей была назначена пенсия, продолжала работать крановщицей. Она сумела сохранить фигуру и прекрасный цвет лица.

— Берегу свою внешность, ибо это основное мое достоинство, — грустно улыбаясь, говорила она Сергею…

— Сейчас в баню, вещи сдать в каптерку, — скомандовал новобранцам Бессуднов.

Когда ребята вернулись из бани, их уже распределили по ротам, взводам, отделениям. Сергей попал в учебную роту капитана Воронина, во взвод старшего лейтенанта Беспалова, в отделение сержанта Ильясевича.

Капитан Воронин был невысокого роста, щупловат по комплекции, c приятным волевым лицом. Солдаты его считали очень решительным и справедливым командиром.

Старший лейтенант Беспалов был примерно такого же роста, только несколько плотнее, с серыми, какими-то бесцветными глазами, приплюснутым носом и тонкими губами. В командирах взвода он явно засиделся. Поэтому к службе относился не очень рьяно. Он был замкнутым человеком, что-то в нем было отталкивающее.

Сержант Ильясевич был маленького роста, но плотно скроен, с короткой стрижкой и лицом Чингисхана. Он до мозга костей был служакой. Будучи родом из маленького татарского села под Казанью, имея образование семь классов, он явно наслаждался полученным правом командовать людьми, видимо, понимая, что такую возможность может предоставить ему только армия. Он был очень требовательным командиром, но, будучи по национальности татарином, прекрасно понимал, что не в пример некоторым русским сержантам заниматься самодурством нельзя. Офицеры не очень симпатизировали ему из-за узкого кругозора и явных службистских наклонностей. В отделение ему дали в основном нацменов, которые после трехмесячного курса молодого бойца отсеивались, и курсантами школы становились далеко не все.

Дисциплина в роте и части была железная. При встрече рядовой обязательно отдавал честь сержанту. Любая попытка неповиновения жестко пресекалась. Первые месяцы службы были адовыми для новобранцев. В шесть часов утра — подъем, сорок пять секунд на одевание, затем десять минут — туалет. После этого зарядка на плацу, вне зависимости от погоды, в одних рубашках. Затем умывание, если зимой, то непременно снегом. Потом построение на развод, завтрак и четыре часа занятий: строевой, физической, тактической и политической подготовкой. Затем построение на обед и полтора часа дневного сна.

Тут следует рассказать о некоторых нюансах. Примерно месяц солдат учится заправлять кровать. Ох, нелегкое это дело для восемнадцатилетнего юноши — сделать из кровати кирпич, да еще за короткое время!

По команде «отбой» надо было раздеться за сорок пять секунд, причем за это время одежда должна быть аккуратно сложена, а портянки аккуратно вложены в сапоги. Если из-за плохо намотанных портянок солдат натирал ноги, он строго наказывался. Куда бы ни шел взвод, он должен был идти с песней. И если песня звучала не бодро, взвод повторял путь. Когда измученные солдаты шли на обед, а песня звучала вяло, тогда взвод от столовой разворачивали, и он кружил по плацу до тех пор, пока песня не начинала звучать по-боевому. В результате на обед оставалось часто не более десяти минут вместо положенных тридцати. После окончания установленного времени на обед, ужин или завтрак следовали команды: «Взвод, встать! Головные уборы одеть! Выходи строиться!»

И никого не интересовало, успел ты съесть хотя бы первое. В результате солдаты научились «глотать» пищу, что неблагоприятно сказывалось на состоянии желудка. Еды для молодых ребят, испытывающих большие физические нагрузки, не хватало. Все без исключения были голодны. После обеда те, у которых были деньги, успевали купить в палатке при части пару батонов и тут же их съесть. Во время дневного отдыха нельзя было разговаривать. Если сержант слышал чей-либо голос, он командовал «подъем», а затем вновь «отбой». И так по несколько раз. После дневного отдыха было два часа самоподготовки. Сержанты использовали это время, чтобы научить солдат заправлять кровати или одеваться и раздеваться в течение сорока пяти секунд. Когда через месяц-полтора эта премудрость была освоена, время для самоподготовки использовалось для отработки строевой и физической подготовки.

Настоящим бедствием для молодых солдат были очередные и внеочередные (за провинность) наряды. Сергей на всю жизнь запомнил свой первый наряд на кухню. Повар дал ему задание почистить котел от остатков пшенной каши. Котел еще был горячим, но требовалось его срочно помыть. Чтобы достать дно котла, нужно было делать стойку на одной руке, а другой — выскребать кашу.

Когда котел был чист, Сергей получил команду мыть посуду, причем в трех водах. Если повар находил следы масла на тарелке, он заставлял перемывать всю партию. После этого ему поручили начистить целый жбан картошки. За восемь часов наряда Сергей ни разу не присел. А после окончания наряда начинался обычный солдатский день. Те, кто получал наряды вне очереди, порою не спали по трое суток.

«Упорных» солдат воспитывали методом «через день — на ремень, через два — на кухню». На ремень — это служба ротных дневальных или караул (после принятия присяги).

Если во время тактических учений кто-либо из солдат не преодолевал за положенное время заданное расстояние, например, по-пластунски, все отделение повторяло пройденный маршрут. Ну и, конечно, тому солдату позже доставалось уже от своих ребят.

Гауптвахта в части была сержантской и не была страшилкой. Но солдат (это касалось, как правило, солдат хозвзвода), которые часто бывали на сержантской гауптвахте, отправляли на гарнизонную. Там кормили горячей пищей через день. Восемь часов заставляли заниматься строевой подготовкой. Поднимали в пять утра, после чего лежак без матраца и подушки прикреплялся к стене, пол камеры заливался водой так, чтобы арестованный не мог ни прислониться, ни присесть.

Это были основные приемы воспитательной работы в армии.

Поскольку все солдаты были одного призыва, говорить о дедовщине было бы некорректно. Но неравноправие среди солдат определяется не только сроком службы, но, в первую очередь, стремлением одних жить за счет других.

Большую власть в учебной роте имеет старшина. Его функции не ограничиваются только лишь решением хозяйственных задач. Он следит за распорядком дня, внешним видом солдат, решает вопросы плановых нарядов, включая распределение по постам. Старшина может наказать солдата, дав ему несколько внеочередных нарядов. Это может быть чистка туалета, длящаяся, как правило, не более получаса, и наряд на кухню, и уборка помещений роты, которое может длиться всю ночь, и уборка около помещения роты, которая может затянуться более чем на сутки. «Творчество» сержантского и старшинского состава может быть и более изощренным, унизительным для солдата. К таким широко известным наказаниям относятся: отдание чести телеграфным столбам, перенос кирпичей с места на место. Офицеры части не позволяли себе подобного. Но сержанты, еще год назад подставлявшие задницы под отцовский ремень, нередко наслаждались полученной практически неограниченной властью.

Старшина в роте Сергея был средних лет, прошедший три года войны на передовой, имеющий правительственные награды, и обладал непререкаемым авторитетом. Высокого роста, крепкого телосложения, он одним своим обращением к курсанту вселял в него страх. Оценивал солдат по своим критериям, явно не симпатизировал нацменам, рассказывая о них анекдоты. Особенно любил он анекдоты на еврейские темы. Сергей однажды услышал, как старшина в своей каптерке рассказывал анекдоты о трусости евреев на фронте.

Сережа сразу понравился офицерам роты: развитой, общительный, добрый, с чувством юмора, никогда не жалующийся на тяготы службы. Его выбрали ротным запевалой. Он организовал тренировки по тяжелой атлетике, которые посещали некоторые сержанты, включая Ильясевича, и офицеры.

Когда начались конкурсы художественной самодеятельности, Сергей не только сольно пел, но и организовал хор роты. Тогда поступило указание каждой роте иметь свой хор. Командир соседней роты, капитан Афанасьев, нанял руководителем для своего хора даже человека с консерваторским образованием. Но на смотре художественной самодеятельности войск московского гарнизона именно хор Сергея занял первое место. Исполнил две песни: «Партия — наш рулевой» и «Полюшко-поле». В первой песне запевал прекрасным басом выпускник литературного института Олег Курдюмов, который попал в армию, поскольку в институте не было военной кафедры. «Полюшко-поле» Сергей с помощью пианиста Зелинского Жени, взятого в армию с третьего курса консерватории за длительные прогулы, так виртуозно разложил на голоса, что песню дважды вызывали на бис.

Было несколько способов облегчить свою службу в армии: заниматься спортом, участвовать в художественной самодеятельности или хорошо рисовать.

Однажды, когда рота выходила из казармы, один толстомордый верзила, с которым Сергей даже не был знаком, без всякой причины сильно ударил локтем в бок. Сережа мгновенно ответил, и верзила оказался на полу. Роту выводил старшина. Он «впаял» Сергею два наряда вне очереди, даже не пытаясь разобраться в случившемся. Для объяснения возникшего инцидента Сережу вызвал командир роты. Выяснив причину, он направил Сергея на охрану заседаний стран Варшавского договора, которое проходило на территории части, избавив тем самым его от исполнения внеочередных нарядов.

Весной, когда Москва-река сильно разливалась вокруг части, две недели курсанты сидели на сухом пайке. Доставить питание в часть на машине было невозможно. В этот момент у капитана Воронина заболела шестилетняя дочь. Необходимо было ее срочно переправить в больницу в город Звенигород. Капитан попросил это сделать Сергея. Где-то на резиновой лодчонке, которую капитан ухитрился достать в близлежащей деревне, где-то по пояс в воде, где-то на проходящем мимо вездеходе, Сергей доставил девочку в больницу. У нее было двустороннее крупозное воспаление легких. Три дня просидел Сергей в коридоре больницы. Связи с частью не было никакой. На четвертый день приехал капитан Воронин. Он передал Сергею письменный приказ, подписанный командиром части, о направлении его на пять суток домой в связи с болезнью матери.

Сергей вопросительно посмотрел на капитана.

— А старшина уже объявил тебя дезертиром и составил соответствующий рапорт командиру части.

Так Сергей первый раз попал на побывку домой, встретившись с родителями и Тамарой.

Вскоре с Сергеем произошло более серьезное ЧП, когда он был в карауле.

Одна караульная смена стояла на посту. Другая бодрствовала, на случай непредвиденных обстоятельств, а третья отдыхала. Причем солдаты отдыхали в шинелях и сапогах, лишь расстегнув пуговичку у воротника.

Поужинав, Сергей лег отдыхать, так как его смена была отдыхающей. В 1955 году под Москвой были сильные морозы. Термометр ночью зашкаливал за сорок пять градусов. На сопке был сильный ветер. Если тулуп спасал тело от холода, то лицо приходилось прикрывать носовыми платками. За время нахождения в караульном помещении валенки не успевали высыхать. С учетом времени прихода с поста отдых составлял не более сорока пяти минут.

В караулке было жарко, смрадно пахло. Тем не менее, Сергей мгновенно уснул. Его разбудил грубый окрик солдата Панченко, требующего от Сергея убрать стол после ужина. Сережа спокойно ответил, что его смена отдыхающая. Панченко схватил Сергея за ногу и стащил с нар, получив за это нокаутирующий удар по челюсти. Взбудораженный, Сергей пошел в помещение, где располагалась бодрствующая смена, и присел на лавку.

Панченко продолжал лежать на полу в «мертвецкой», как солдаты окрестили место отдыха в караулке. Через некоторое время он появился, держа руки с платком у разбитой губы. Это был парень высокого роста с золотыми зубами, с наколками на обеих кистях рук. Некоторое время он бродил по помещению, вытирая кровь с губ, произнося угрозы в адрес Сергея. Из жизненного опыта Сережа знал, что угрозы — не признак начала действия, а как раз наоборот. Его внимание притупилось. Но Панченко неожиданно схватил карабин, молниеносно зарядил его и направил оружие в сторону своего обидчика. Сергей инстинктивно упал на спину, успев ногой ударить по карабину. Прозвучал выстрел.

Солдаты обезоружили Панченко. Появилась заспанная физиономия начальника караула. О случившемся он не доложил дежурному по части, как положено в случае ЧП, а лишь пробурчал, что оформит это дело как выстрел при заряжании. И ушел спать в свою комнату, отобрав у Панченко оставшиеся патроны. Тот несколько минут сидел, злобно глядя на Сергея. Затем выхватил из пирамиды карабин, примкнул штык и медленно, делая возвратно-поступательные движения оружием, начал приближаться к Сереже.

Сергей отступал в сторону выхода из караульного помещения. Пяткой он задел лопату, которая стояла у дверей, ее древко легло Сергею на плечо. Он схватился за него, и в этот момент Панченко сделал выпад штыком.

Сергей увернулся. Штык прошел мимо тела и застрял в шинели. Затем они оба упали на пол. Сережа вцепился пальцами в горло Панченко. Все попытки солдат и начальника караула разжать пальцы Сергея успеха не имели. Лишь когда он сам увидел, что Панченко закатил глаза, то ослабил хватку.

О данном происшествии знало почти все начальство в части, но о нем умалчивали. Начальник караула не написал рапорт. Все остальное начальство понимало, что если придать огласке это ЧП, оно дойдет до командования гарнизона.

Панченко везде повторял, что обязательно убьет Сергея при следующем карауле. Курсанты поочередно выполняли роль разводящих, и при желании постовой мог выстрелить в разводящего, мотивируя это не расслышанным ответом, или просто «не узнав» его ночью.

Панченко мог свободно зайти к старшине роты и говорить с ним на отвлеченные темы. Это был один из тех солдат, через которых старшина получал нужную информацию о положении дел в роте, о настроении и намерениях отдельных солдат. Поэтому, зная о том, что произошел инцидент со стрельбой в караульном помещении, старшина не мог случайно поставить Сергея разводящим на пост, где караул нес Панченко.

Последней фразой старшины наряду было:

— Кому что не ясно. Вопросы есть?

Сергей попросил разрешение задать вопрос. Когда старшина дал разрешение, он попросил задать вопрос ему лично, без свидетелей.

Старшина ответил, что от коллектива роты у него тайн нет.

— У меня от коллектива роты тоже тайн нет, — ответил Сергей. — Вы, товарищ старшина, слышали, что рядовой Панченко стрелял в меня в карауле и во всеуслышание грозился меня убить, когда я буду разводящим?

— Я сбором сплетен не занимаюсь.

— Ясно, товарищ старшина. Стреляю я не хуже Панченко.

— Из кривого ружья, — выкрикнул из строя Панченко.

— Кривым кулаком я тебя уже побаловал… Видно, наука не впрок.

— Молчать! — взревел старшина. — За разговоры в строю Ицковичу и Панченко — два наряда вне очереди.

Панченко ответил: «Есть». Cергей промолчал.

— Курсант Ицкович, почему не отвечаете по уставу?

— Есть, — ответил Сергей, — но я в письменной форме у вышестоящего начальства буду оспаривать это решение.

Старшина побагровел. Такой наглости от солдата он не ожидал. Но сдержался.

— Вы не совсем правильно понимаете воинскую службу, придется мне лично заняться вашим воспитанием. Я заменяю вам наряд в караул, будете дневальным. После ужина я побеседую с вами.

Сергей понял, что на сей раз, он одержал победу, но твердо знал, что это победа Пиррова.

Старшина, вопреки обещанию, в ближайшие две недели Сергея к себе не вызывал. Лейтенант Седых, который вместе с Сергеем занимался штангой, как-то спросил его:

— Может, тебе стоит попросить перевода в другую роту?

— Это почему же? — спросил Сергей.

— Кто-то настучал командиру части об инциденте на инструктаже. И ему стало известно о стрельбе в караульном помещении. Взыскание получили многие. Сержант Губенко, исполнявший роль начальника караула, разжалован в рядовые и отправлен дослуживать в Уссурийский край. Получили выговора твой начальник взвода и командир роты. Старшина предупрежден о несоответствии. Это означает, что его в любой момент могут уволить. А он умеет быть только старшиной. Никакой другой специальности у него нет.

— Но почему я должен бежать в другую роту?

Лейтенант Седых некоторое время молчал, затем ответил, по строжайшему секрету.

— Мне рассказал это бывший командир части… Его перевели в другое место, не без помощи старшины. Где-то рядом с Электросталью есть воинская часть ПВО, но дисциплины там не было никакой. Это установила проверка Генерального штаба. Был заменен практически весь высший офицерский состав, но положение мало изменилось. Был в штабе округа человек, который знал старшину по фронту. Он решил, что этому человеку под силу навести порядок. Старшину отозвали из Прибалтики, где он заведовал вещевым складом, и направили в ту часть, обещая всяческую поддержку. Его назначили старшиной одной из самых неблагополучных рот, почти целиком состоящую из солдат третьего года службы. При заступлении в караул один из солдат отказался идти на пост под предлогом, что там рядом сборник навоза, а он призван служить, а не нюхать говно. Старшина дважды повторил приказ заступить на пост. Когда рядовой просто высмеял старшину, тот приказал ему выйти из строя. А затем скомандовал трем солдатам с карабинами тоже выйти из строя. И приказал им, что за невыполнение боевого приказа рядового такого-то расстрелять. И далее скомандовал «Огонь!».

Двое солдат выстрелили, а третий стрелять не стал. Они застрелили рядового. Старшина послал сержанта доложить о случившемся дежурному по части, а солдату, который не выстрелил, приказал доложить своему командиру взвода о том, что тот не выполнил приказ старшины. Старшину арестовали и отправили в Москву. Но через десять дней в новой форме, чисто выбритый, он вернулся в часть вместе с полковником из округа. Полковник перед всей частью зачитал приказ министра обороны, в соответствии с которым за четкое выполнение воинского устава в критической обстановке старшина награждается медалью «За отвагу!». Говорят, что после этого случая дисциплина в части стала образцовой. Но через год старшина попросил у своего друга, полковника Генштаба, перевода в другую часть. Так он появился у нас. А когда его наказал за самоуправство командир части, тому подыскали другое место, а был блестящий, высококультурный офицер, к тому же участник войны. Так что, Сережа, дела твои неважные. Старшину знают и в московском гарнизоне, и московском военном округе. А прощать обиды он не привык.

Сережа серьезно отнесся к этому предупреждению. Он решил обратиться за советом к командиру роты. Командир роты внимательно с грустью выслушал Сергея.

— В нашей части даже у солдата есть свои информаторы-офицеры. Ты, конечно, не скажешь мне его фамилию?

— Никак нет, товарищ капитан.

— А если я тебя за это доведу до дисциплинарного батальона?

— Тоже не скажу, товарищ капитан.

— А я думал, что добрым отношением к тебе завоевал доверие.

— Я не предаю друзей, товарищ капитан.

Капитан еще долго молчал, а затем сказал:

— Правильно делаешь, курсант Ицкович. Самая высокая честь — при любых обстоятельствах оставаться человеком… Пришел приказ министра обороны, маршала Советского Союза Жукова, о введении часа физо во всех частях для всех должностных лиц, включая хозяйственные и финансовые службы. А полковник, друг старшины, назначен командиром части в Одесский военный округ. Так что не унывай, прорвемся.

Но беседа со старшиной все же состоялась. Старший лейтенант Беспалов поручил Сергею проводить занятия по политподготовке. Задержка роста по службе, видимо, отбила у него охоту прославлять Советскую армию. Темы были дебильные: быть честным, правдивым, строго сохранять военную тайну, защищать командира в бою и так далее. Но иногда попадались и интересные темы. Например, дружба народов СССР — основа непобедимости Советской армии. Это занятие вызвало большой резонанс в роте.

После того, как Сергей рассказал о подвигах солдат различных национальностей в Великой Отечественной войне, один из солдат, грузин по национальности, задал Сергею вопрос.

— Вот Сталин был грузин. Все его уважали, потому что боялись. А меня, грузина, называют черножопым.

— Кто называет? — невольно спросил Сергей. — Какой-нибудь хулиган?

— Ну, с хулиганом я после демобилизации сам разберусь, а вот как быть со старшиной, которого я, как начальника, должен защищать в бою?

— А откуда ты взял, что старшина так тебя называл?

— Знаешь, есть склад овощехранилища. Он расположен у самого обрыва. Когда я пришел в роту, мне рассказали, что на этом складе местный парень зарезал часового-грузина за то, что тот встречался с его девушкой. Я боялся этого поста. А старшина регулярно ставил меня именно туда. После того, как у нас на третьем посту между разводящим и часовым завязалась перестрелка, я в течение шести часов никого к посту не подпускал. Начальник караула доложил старшине. А тот сказал, что пока этот черножопый служит в нашей части, он будет охранять склад овощехранилища.

— А ты об этом, откуда узнал? — спросил Сергей.

— Это я и родной матушке не скажу.

Встал другой курсант.

— Я сам слышал, как наш старшина обзывал тебя евреем. И говорил, что все евреи трусы и стрелять умеют из кривого ружья.

— Ну, во-первых, я действительно еврей, и в этом не вижу ничего позорного. Во-вторых, некоторые смельчаки уже почувствовали вкус моего кулака. А, в-третьих, вы знаете, какая национальность в процентном составе имеет больше всего Героев Советского Союза? Так вот, самый высокий процент Героев Советского Союза у евреев.

Это ошарашило всех присутствующих. Солдаты начали задавать этот вопрос своим командирам. Не остался в стороне и старшина.

— Я давно с тобой хотел побеседовать, но все было недосуг, — начал старшина беседу с Сергеем. — Тут ко мне приходит Панченко и говорит, что на занятиях по политподготовке ты сказал, что больше всего Героев Советского Союза cреди евреев. Я ему говорю, что ты парень развитый, умный и такой глупости сказать не мог.

— Нет, сказал, — ответил Сергей. — С той только разницей, что не общее число Героев Советского Союза преимущественно евреи, а в процентном отношении они составляют большинство.

— Ах, в процентном отношении, — протянул старшина. — Но это надо проверить.

— Сделайте запрос в Главное Политическое управление армии.

— Хорошо. Обязательно сделаю. Неужели в действительности самый большой процент? А мы говорим, что евреи умеют стрелять только из кривого ружья.

— Но вы же, товарищ старшина, войну прошли. Вам это должно быть лучше известно.

— Да на войне было не до национальностей. Разговоры о национальности стали вестись после войны.

— Вы, товарищ старшина, много лет служите и знаете, какие приходят ребята из тех мест, что были оккупированы немцами. Так и начинаются рассказы о том, что евреи умеют стрелять только из-за угла. Немец своей агитацией в народе оставил глубокий след. А ведь кое-кто встречал немца хлебом и солью. И не случайно лиц, которые жили при оккупации, на секретные предприятия не принимают.

— Грамотенки у меня маловато. Война, война… А тебя интересно послушать. Но запрос я обязательно сделаю. Да, а на что тебе жаловался этот черно…

Старшина осекся.

— На это и жаловался, но я ведь не должностное лицо.

— Надеюсь, по поводу нашего разговора ты распространяться не будешь.

— Не перед кем бисер метать.

— Не понял твоего мудреного ответа.

— Не буду ябедничать, не привык.

— Ну и хорошо.

Этот разговор не изменил отношений между Сергеем и старшиной. Но внешне он стал меньше обращать внимание на Сережу.

С введением часа физо положение всех солдат и офицеров резко осложнилось. После подъема солдаты в полном боевом обмундировании, включая оружие, противогаз и вещмешок, совершали ежедневный марш-бросок на десять километров. Сержанты оружие, вещмешок и противогаз с собой не брали. Нетрудно представить, как зимой, в лютый мороз, в темноте бежала рота с сопки по скользкой дороге. Первое время после таких марш-бросков многие солдаты не в состоянии были даже завтракать. Завскладами, начфины и начхимы совершали час физо на территории части в дневное время на глазах солдат. Офицеры и сверхсрочники, нередко с огромными животами, преодолевали полосы препятствий, пытались подтягиваться на турнике, бегали на длинные дистанции. Зачастую занятия с ними поручалось сержантскому составу.

Старшина роты слег в больницу. По-видимому, допустить позора перед своими подчиненными, с которых он жестко требовал хороших показателей в боевой и политической подготовке, и в то же время показать личную немощь, было выше его сил.

Сергею показалось, что с введением часа физо обстановка в части стала более демократичной. Однако, количество госпитализированных военнослужащих резко увеличилось. Ходила байка, что тех офицеров, которые не выдерживали нагрузки, министр обороны приказал списывать.

В части появились случаи самоубийств. В отделении Панченко служил тихий светленький паренек по фамилии Ушастый. Он терпел ежедневные побои и унижения чуть ли не со стороны всех своих сослуживцев по взводу. Командир взвода, конечно, знал об этом, но предпочитал не вмешиваться. Как только у офицера заканчивался рабочий день, он спешил домой. Солдаты оставались на милость сержантского состава.

Сержант Ильясевич не допускал неуставных отношений. Некоторые предпочитали не вмешиваться в отношения курсантов, а были и такие, которые в конфликтных ситуациях защищали одну из конфликтующих сторон.

И вот однажды, как говорят, котел перегрелся и взорвался. Будучи во главе стола, Панченко к пшенной каше раздавал селедку. Один хвост селедки он уронил на грязный пол, а потом, подняв, бросил в тарелку Ушастому. Тихий парень вдруг взорвался. На столе стояло двенадцать тарелок с горячей пшенной кашей, и он стал их бросать во всех направлениях. Каша попадала некоторым солдатам в лицо, вызывая бурную их реакцию. Но когда они видели, что тарелки бросает Ушастый, их возмущение мгновенно угасало.

— Фашисты! — кричал плачущий солдат. — Какие вы защитники, если издеваетесь над своим сослуживцем? И ни у кого не хватает смелости заступиться. Фашисты!

Ушастый был направлен в госпиталь, где его комиссовали. Однажды часть с проверкой посетила комиссия во главе с командующим топографическими войсками генерал-лейтенантом Кудрявцевым. Жалоб ни у кого не было. Во время прохождения роты перед проверяющим Сергей был запевалой. Причем песни подбирал он сам. На сей раз он запел: «Студенточка, заря вечерняя, под липами я ожидал тебя.

Счастливы были мы, наслаждаясь поцелуями, и, вдыхая аромат ночной, любовался я тобой».

Кудрявцев дал команду остановить роту и, обращаясь к Сергею, спросил:

— Предпочитаете перед проверяющим петь не солдатские песни?

— Никак нет, товарищ генерал, песня типично солдатская.

— Продолжать пение, — скомандовал генерал.

И Сергей продолжал: «Пожар войны нас разлучил с тобой, за Родину ушел я в смертный бой. За мирный труд отцов и за счастье матерей и жен.

За любимый украинский дом, что под липой над Днепром».

Генерал решил побеседовать с Сергеем. Спросил, в какой институт тот поступал, занимается ли спортом, бывают ли конфликты с подчиненными и как руководство роты помогает в их разрешении.

— Конфликты предпочитаю разрешать сам.

Этот ответ Сергея очень понравился генералу.

— Полковник, такого блестящего запевалу пора и отпуском премировать.

Десять суток отпуска подарил генерал Сергею. Это уже был второй отпуск за первый год службы. Явление редкое.

Караульная служба в части была, в принципе, организована как учебная. Был только один серьезный пост — склад арт. академии. Находился он дальше других постов от караульного помещения. Склад окружало два ряда колючей проволоки. Стоял один большой сарай, в котором хранились запчасти к артиллерийским орудиям и с десяток землянок, в которых лежали боеприпасы.

Двумя годами раньше склад охраняли двое часовых. Один находился на вышке, а другой обходил склад по кругу. Но однажды часовой с вышки открыл огонь по караульному внизу, приняв его за нарушителя. С тех пор склад охранял один часовой, внизу. Большая часть ЧП было связано именно с этим складом.

Ночь. Лишь узкая полоска территории при входе на склад освещается прожектором. Слышится собачий лай из деревни. От сильного мороза трудно дышать. Смазка карабина при сорокаградусном морозе замерзает. Длина склада метров триста. Пока пройдешь вдоль всего склада, туда уже сможет прошмыгнуть любой нарушитель. От сильного мороза трещат деревья. Вдруг прямо через склад летит заяц, порою создавая невообразимый шум, задев за какой-нибудь торчащий из снега предмет. Постоянно кажется, что с другой стороны сарая кто-то прячется. А ведь ты практически безоружен, да и в тулупе даже трудно повернуться. Руки плотно сидят в рукавицах, а промерзлые валенки не согревают ноги. И так продолжается два часа до прихода смены.

Когда дежурным по части бывал капитан Афанасьев, командир первой роты, все знали, что кого-нибудь с поста «снимут». Капитан уже дослужился до полковника, но был разжалован за ЧП, происшедшее при его попытке «снять» заснувшего часового. Солдат после этого лишился рассудка. Но отказаться от привычки бывшего разведчика капитан никак не мог.

И Сергею «повезло» первый раз заступить на пост артакадемии как раз во время дежурства по части капитана Афанасьева. Ему было известно о причудах дежурного по части. Был мороз. И Сергей надеялся, что капитан ограничится обычной проверкой постов. Сергей решил сделать все возможное, чтобы не замерзло масло в карабине. Предупредительный выстрел мог бы остановить капитана, если бы он решился тайком пробраться на пост.

Разводящий шел вместе с тремя караульными, которые должны были заступать на разные посты. Смена вначале подошла к водокачке, которую охранял Панченко (склад артакадемии был последним в смене караула).

Раздалась команда Панченко:

— Стой! Кто идет?

Разводящий ответил:

— Разводящий со сменой.

Далее последовала команда часового:

— Разводящий ко мне, остальные на месте.

Разводящий направился к часовому. В этот момент часовой, который должен был менять Панченко, без команды разводящего продолжил движение на пост. Панченко моментально вскинул автомат (как направляющий отделения он имел автомат Калашникова). Как только Сергей услышал шум загоняемого в затвор патрона, он бросился плашмя на снег в паре метров от места, где стоял. Раздалась короткая очередь из автомата, и пули просвистели над его головой. Панченко мог легко попасть в сменщика, который шел ему навстречу. Но, видно, метился он в Сергея.

На выстрел прибежала бодрствующая смена вместе с начальником караула сержантом Ильясевичем. Караульное помещение находилось буквально в двадцати метрах от поста у водокачки. Вскоре туда пришел и дежурный по части капитан Афанасьев. Однако формально Панченко был прав. По уставу команду часового на посту обязан выполнять даже министр обороны. Афанасьев обратил внимание на то, куда были направлены выстрелы, но обвинять часового не имел основания.

В таком состоянии Сергей пошел заступать на пост склада артакадемии. Во время ЧП смену задержали, и Сергей слышал, как Афанасьев назвал его трусом за то, что он перед выстрелом упал. Панченко объяснял свою стрельбу тем, что Сергей прыгнул в сторону и якобы стал заряжать карабин. Но при проверке карабина Сергея выяснилось, что патрона в патроннике не было.

Заступив на пост, Сергей обошел его, внимательно осмотрев возможные подступы. Реально на пост можно было попасть только через открытые ворота. Сергей периодически засовывал карабин под тулуп, пытаясь отогреть затвор и патронник. Когда уже стало немного светать, а до конца смены оставалось минут тридцать, Cергей опустил карабин на землю и снял рукавицы, чтобы потереть замерзшие руки. Краем глаза он заметил, что какая-то тень метнулась в сторону от освещаемого прохода. Несомненно, это был капитан Афанасьев.

Сергея охватило злорадство, он решил отомстить капитану за «труса». Надев варежки и взяв наизготовку карабин, Сергей двинулся в сторону от нарушителя. Осторожно загнал патрон в патронник. Не зря он периодически грел смазку. Он понимал, что Афанасьев нападет на него сзади. Для этого ему нужно было спрятаться за сарай. Все это время капитан осторожно, по-пластунски, продвигался в сторону сарая. Сергей резко обернулся, а затем громовым голосом закричал:

— Оставаться лежать! При любом движении стреляю без предупреждения!

— Все-таки засек, очкарик, — сказал Афанасьев, вставая и отряхиваясь.

— Лежать! Стрелять буду!

— Ты что, с ума сошел? В такой мороз я замерзну.

— Стрелять буду! — повторил Сергей.

— Стреляй, — усмехнулся капитан. — У тебя смазка в карабине замерзла.

Сергей выстрелил выше головы капитана. Тот мгновенно лег.

— Ты что, с ума сошел?! Не узнал дежурного по части?!

— Молчать! — скомандовал Сергей. И вновь загнал патрон в патронник.

— Идиот, — промычал капитан.

Смена подозрительно долго не бежала на выстрел. Видно, из-за ветра его плохо было слышно. Сигнальная кнопка находилась на почтительном расстоянии. Капитан мог просто сбежать, обвинив Сергея в чем угодно. Через пять минут Сергей сжалился.

— Разрешаю встать, чтобы потереть уши и руки. При любой попытке бежать стреляю.

Капитан встал, чертыхаясь.

— Прости, Сергей, что назвал тебя трусом. Отпусти меня. Это сегодня второе ЧП, а командир на меня давно зуб точит. Отпусти. В долгу не останусь.

— Но я сделал выстрел. Как я отчитаюсь за патрон?

— Патрон я тебе дам.

Вдалеке появилась смена.

— Быстро за территорию объекта! — скомандовал Сергей. Афанасьев в два прыжка оказался за объектом и прилег за деревом.

Его никто не заметил.

— Стой! Кто идет? — выкрикнул Сергей.

— Тебя, замерзшего дурака, менять? — ответил разводящий. Тут как из-под земли неожиданно вырос капитан Афанасьев.

— Почему не по уставу меняете часовых? — обратился он к разводящему. — Доложу командиру роты.

До окончания караула капитан Афанасьев пришел в караульное помещение и передал патрон Сергею. Дружбы, однако, между ними не возникло, да и не могло быть. Разные роты, причем постоянно соревнующиеся. Но столкнуться по службе им довелось еще не раз…

Каждый новый день армейской службы мало отличался от предыдущего. Солдаты постепенно осваивались с хитростями службы. Дежурство на кухне уже не превращалось в ад, ибо дежурные научились ладить с поварами, ухитряясь мыть посуду в одной воде. Уже привыкли на морозе умываться снегом, втянулись в ежедневные марш-броски. Не стеснялись просить у поваров добавки.

Это была учебная часть. Всем курсантам по окончании школы присваивали звание младшего сержанта и отправляли в другие части командовать отделениями, или даже взводами. Многие ребята после трехмесячного курса молодого бойца направлялись в подразделения для выполнения боевых задач.

Армия, с одной стороны, делает из юноши мужчину, с другой стороны — травмирует его психику, а иногда отрицательно сказывается на его физическом здоровье. Уже через три-четыре месяца службы значительная часть ребят из Средней Азии и с Кавказа комиссовались. Для многих армейская пища послужила причиной кишечных заболеваний.

Сказались перегрузки и на Сергее. У него начались сильные головные боли, он стал плохо видеть. После обращения к полковому врачу его отправили в госпиталь на обследование. В госпитале соотношение действительно больных солдат и тех, кто «косил» от службы, составляло примерно пятьдесят на пятьдесят. В связи с этим отношение медицинского персонала было соответствующим. Когда Сергей сказал невропатологу, что у него участились головные боли в месте, где когда-то была травма черепа, тот, с хитрецой поглядывая в глаза солдату, сказал, что надо брать пункцию на анализ, то есть спинно-мозговую жидкость. Сергей, не моргнув глазом, согласился, хотя знал, что неудачно введенная игла между позвонками может сделать его инвалидом. Слава Богу, в госпиталях, как правило, квалифицированные врачи. Анализ показал, что у Сергея повышенное внутричерепное давление. Врач-окулист осмотрел глазное дно и поставил диагноз — общее переутомление. Сережу оставили на пять дней в госпитале, чтобы он отдохнул.

Многие солдаты стремились комиссоваться с диагнозом гипертония. Для этого они курили чай и использовали еще массу приемов, чтобы ввести врачей в заблуждение. Были такие, кто находился в госпитале уже третий месяц. Эти старожилы оказались удивительно изобретательны в отношении госпитальных забав. Так, стоило какому-нибудь солдату сделать клизму, как моментально все туалеты на этаже были заняты. Молодые ребята стеснялись давать делать клизму медсестрам, поэтому просили других солдат помочь им провести эту процедуру. Находились шутники, которые смазывали наконечник клизмы не вазелином, а скипидаром. После такой клизмы несчастный бегал по коридору с воплями, как безумный. К пузырькам для анализа мочи или кала эти «мудрецы» подкладывали бутылочку с надписью: «анализ пота». Естественно, солдат, впервые попавший в госпиталь, не знал, что это «покупка», и спрашивал у старожилов, как делать анализ пота. Те рекомендовали накрыться двумя матрацами, под мышку положить вату, и усиленно делать физические упражнения. Затем пот из ватки надо было выжимать в бутылочку. Все это вызывало у наблюдавших дикий хохот.

Но самое большое удовольствие доставлял спектакль, который организовывал старожил госпиталя, высокий представительный парень. Когда врачи уходили домой, и в госпитале оставался только дежурный врач и средний медперсонал, этот парень, которого называли Вольдемаром, вместе с двумя подельниками проникал в ординаторскую. Там они надевали белые халаты и шапочки, брали какие-нибудь медицинские приборы. Для пущей важности надевали очки и шли в палату к вновь поступившему, как правило, нацмену. Вольдемар представлялся главным врачом комиссионной комиссии и начинал расспрашивать поступившего о его болезнях, заставляя при этом снимать кальсоны, надувать живот, закрывать глаза и попадать пальцем руки в заднее отверстие. Присутствующие при этом представлении хохотали до слез, уткнувшись лицами в подушки. После того, как арсенал испытаний у Вольдемара был исчерпан, он с серьезным видом говорил наивному солдату, что его состояние здоровья требует немедленного комиссования, и требовал доложить это решение лечащему врачу. Самое интересное начиналось на следующий день, когда лечащий врач расспрашивал больного, чтобы завести на него медицинскую карту, а тот в ответ говорил, зачастую на ломаном русском языке, что осматривать его не надо, так как главный врач уже принял решение о его комиссовании. Многие врачи знали, чья эта проделка, но Вольдемару почему-то все сходило с рук.

Вернулся Сергей в часть несколько отдохнувшим. И сразу же его взвод заступил в караул. На сей раз ему достался пост — овощехранилище. Никто не знал, что хранится в огромном, закрытом на три замка сарае, задней стороной вплотную подходящему к оврагу. Обойти сарай с задней стороны не было возможности. Но незаметно подкрасться со стороны оврага к боковым стенам труда не составляло.

Стоя ночью на посту, Сергей и не думал, что этот сарай может кого-то заинтересовать. Но дежурным по части был опять капитан Афанасьев, который с некоторых пор складу артакадемии стал предпочитать именно этот пост. Сергей знал, что капитан — человек злопамятный.

Сережа решил как можно дальше отойти от сарая. После часа напряженного наблюдения бдительность Сергея притупилась, а голова была занята мыслями о доме. Тамара присылала письма ежедневно и обязательно с открытками. В последнем письме она писала, что в техникуме уже прошло распределение. Через неделю ее отправляют на преддипломную практику в Грузию, а затем, скорее всего, в город Тихорецк. Если сейчас она приезжала в часть почти каждый выходной день, то теперь этой лафы не будет. Ее работа в Тихорецке может вообще поставить точку на их отношениях.

Капитан Афанасьев Сергея не забыл. На сей раз, он пришел проверять пост вместе с начальником караула. Но проверку он устроил особую — проверку устава. Хотя и было очень темно, Сергей метров за двадцать заметил приближение двух человек. До смены оставалось минут двадцать. Значит, проверяющие.

— Стой! Кто идет? — закричал Сергей, и тут же загнал патрон в патронник. Неожиданный окрик заставил приближающихся вздрогнуть и крепко выругаться.

— Дежурный по части капитан Афанасьев, — ответил один из них. Дежурный по части не имел права, по уставу, в одиночку приходить на пост без разводящего или начальника караула. Поэтому Сергей крикнул:

— Стой! Стрелять буду!

— Откликнись, Ильясевич, а то этот друг уже патрон в патронник загнал.

— Начальник караула сержант Ильясевич, — прозвучал знакомый картавый голос командира отделения.

— Начальник караула ко мне, остальные на месте, — продолжал Сергей. Сержант Ильясевич подошел.

— Продолжить движение остальным.

Подошел капитан Афанасьев.

— Ну, друг, и голосина у тебя. Почему патрон в патронник загнал? — спросил Афанасьев.

Сергей молчал. По уставу на посту он мог разговаривать только с разводящим или начальником караула.

— Отвечайте, — скомандовал Ильясевич.

— На вопросы буду отвечать после смены поста, — ответил Сергей.

— Тяжелый характер у твоих подчиненных, — обратился дежурный по части к Ильясевичу.

Сергей неожиданно развернулся и побежал к сараю. Оттуда метнулась тень. Он уже вскинул карабин, но увидел, что это, скорее всего, собака, бросившаяся со всех ног в овраг. Сергей возвратился к проверяющим.

— Наверное, собака.

— Ну и слух у тебя, — поразился капитан.

— Он же запевала в роте, — пояснил начальник караула.

— Ждал меня? — обратился Афанасьев к Сергею. И, не дожидаясь ответа, сделал вывод: — Ждал. Иначе так далеко от сарая не отошел бы. Молодец. Появилась солдатская смекалка. Пойдем, сержант, проверять другие посты.

Проверяющие ушли. Капитан Афанасьев своих привычек менять не собирался. И в эту проверку сумел, перед самой сменой караула, захватить карабин караульного на посту «Топографический склад» в тот момент, когда часовой прислонил его к дереву и справлял нужду.

Но однажды произошел случай, резко подмочивший боевую репутацию капитана. Все учебные роты отправились на тактические учения. В части остались лишь дежурный и его заместитель, а также дневальные в ротах. В это время загорелась башня, где находились пожарные с хозвзвода. Видимо, оставили непотушенной папиросу.

Капитан Афанасьев, возвращаясь с ротой с тактических учений, первый заметил пожар и немедленно скомандовал:

— Первый взвод, бегом на тушение пожара в пожарной башне! Взвод выполнил команду ротного. Первое отделение по винтовой лестнице бросилось наверх башни. За ним второе. Никаких средств тушения у солдат не было. Когда первое отделение достигло очага пожара, третье еще взбиралось вверх по винтовой лестнице. Она не выдержала нагрузки и частично обрушилась. Солдаты первого отделения, не видя ничего из-за едкого дыма, пытались спуститься вниз, но им не давали поднимающиеся наверх. В это время третье отделение, давя друг друга, пыталось выбраться из-под обломков.

Один из сержантов скомандовал:

— Надеть противогазы!

В это время подбежал ничего не понимающий командир роты и начал кричать:

— Вперед! Смелее на тушение пожара!

Пожар потушили шинелями. Но авторитет «лучшего боевого начальника» был надолго потерян капитаном Афанасьевым.

Выпускной экзамен в сержантской школе Сергей сдал на «отлично», за исключением перекладины. Здесь он получил позорную «тройку». При школе, как правило, оставляли круглых отличников. Поэтому, когда в торжественной обстановке командир роты объявлял о присвоении звания младшего сержанта и месте дальнейшей службы, Сергей был крайне удивлен и обрадован, когда услышал, что его оставляют при сержантской школе. Надо заметить, что не все ребята, оставленные в сержантской школе, были этому рады. Служба в школе, с ее дисциплиной и постоянной муштрой, невыгодно отличалась от топографической службы в полевых условиях. Там солдат, пройдя трехмесячный курс молодого бойца, выполнял только топографические работы.

Новоиспеченные младшие сержанты поехали в разные города принимать пополнение, а Сергея направили защищать честь Звенигорода на областные соревнования по тяжелой атлетике. С ним поехал старший сержант Ильясевич, который был включен в состав звенигородской команды в качестве запасного.

Сергей должен был выступать под чужим именем и фамилией. В паспорте, который ему выдали в секции тяжелой атлетики Звенигорода, значилась фамилия и имя: Эммануил Спивак. Фотография отдаленно напоминала шестнадцатилетнего Сергея.

Ранним сентябрьским утром Сергей вместе со старшим сержантом Ильясевичем отправились пешком до Звенигорода. Осень еще не вступила в свои права. Листва на деревьях лишь кое-где начинала желтеть. Солнце уже поднялось из-за горизонта, и эта прекрасная картина озвучивалась птичьим разноголосьем. Сергей по привычке шел быстрым шагом, глубоко вздыхая, чистый утренний воздух, c удовольствием разглядывая встречающиеся по пути многочисленные санатории, дома отдыха. Ильясевич был погружен в свои мысли. Из деревушки, где он жил, пришло письмо от девушки, с которой он был обручен по татарскому обычаю в раннем возрасте, когда ему было восемь лет. Вскоре после обручения девочка вместе с родителями переехала жить в город. С тех пор Ильясевич ее больше не видел. Теперь, когда девушке исполнился двадцать один год, родители вместе с нею приехали в деревню, чтобы решить вопрос о замужестве своей дочери. В деревне жениха не оказалось, в то время как, по расчету родителей, он уже должен был отслужить в армии. Родители заставили дочь написать жениху письмо с целью встретиться и реализовать помолвку. В письмо невеста вложила свою фотографию, чтобы жених при встрече смог узнать ее. Старшего сержанта волновали два вопроса. Учитывая свой маленький рост, он не без основания опасался, что невеста выше его. А если она по росту подойдет ему, как быть с дальнейшей службой? Жилья у него не было и неизвестно, выделили бы его в части, если бы он женился. Зарплата у него смехотворно мала, но его это не смущало, так как питание и обмундирование он получал бесплатно. Устроиться на работу жене было невозможно, так как вблизи не было никаких предприятий. Некоторые офицерские жены работали в санаториях и домах отдыха, но устроиться туда без связей невозможно. Мысль о возможности покинуть армию он, напрочь отметал. Вернуться в деревню, где бригадир и председатель будут понукать тобою, а тебе не будет подчиняться ни один человек? Нет, такая перспектива ему не улыбалась.

Сергей был в курсе его проблем. Ильясевич доверительно к нему относился и решил посоветоваться насчет роста невесты, показав ее фотографию. Взглянув на фото, Сережа сразу понял, что невеста как минимум на голову выше жениха. Но разочаровывать своего командира, который, судя по тому, что никогда не ходил в увольнение, не знал близко женщин, он не мог. Сергей ограничился тем, что сказал: «По фотографии трудно определить рост».

Через неделю невеста должна была приехать в Звенигород и, избави бог, возможно, с отцом. Один на встречу Ильясевич идти не хотел и решил взять с собой сверхсрочника, старшего сержанта Крикуна, опытного бабника и большого насмешника. Отчетливо видя по фотографии значительный рост невесты, Крикун согласился поехать на встречу вместе с Ильясевичем, предвкушая участие в большой комедии.

У финансового техникума их уже ждал автобус со звенигородскими штангистами. Соревнования должны были проходить в Ногинске.

Сергей представил Ильясевича.

— Начальник твой? — поинтересовался тренер у Сергея.

В список запасных он включил Ильясевича заочно, по просьбе Сережи. Услышав положительный ответ, тренер спросил у того о результатах в троеборье. Ответ не заинтересовал тренера, его ребята в этой весовой категории поднимали больше.

Время в пути прошло незаметно.

Соревнования проходили в помещении барачного типа. Надо было выполнять три движения: жим, рывок и толчок. В полусреднем весе, в котором выступал Сергей, был даже мастер спорта. Соревнования были командные. Место команды определялось минимальной суммой мест, занятых ее участниками. Ознакомившись с составом участников, а затем и с первоначальным весом, который был заказан участниками на жим, Сергей выбрал весьма рискованную тактику. Выполняя в жиме норму мастера спорта, он в двух других движениях был значительно слабее, особенно в толчке. На жим он записался на весьма скромный первоначальный вес. Другие штангисты, анализируя веса, заявленные участниками соревнования, не обратили на фамилию Сергея внимания. Когда его вызвали к заявленному весу, он сказал, что пропустит его. Он трижды пропускал вес. И когда большинство участников уже использовали свои три подхода, Сергей сделал свой первый подход. После второго подхода он уже на два с половиной килограмма опередил мастера спорта. От третьей попытки отказался, чувствуя, что вряд ли одолеет новый вес.

При переходе к другому движению, рывку, за Сергеем наблюдали уже все участники. И поскольку к первому весу он подходил в числе последних, некоторые из тех, кто претендовал на высокое место, полагая, что он будет пропускать вес, записались на предельные результаты. Часть из них этот вес поднять не смогли и выбыли из соревнования, получив «дырку от бублика».

На первый подход в толчке Сергей записался на свой предельный вес. Те, кто планировал обойти его, записались на более высокие веса.

В конечном итоге Сергей занял второе место, а команда Звенигорода первое.

На соревновании произошел курьез. Сергей вышел к первому движению, при котором, согласно существовавшим правилам, после взятия штанги на грудь, судья должен был давать хлопок для ее жима. Сергей легко взял штангу на грудь, но судья хлопка не давал. В зале послышался ропот, прозвучал запоздалый хлопок. Судьей оказался Володя Утенков, бывший тренер Сергея по тяжелой атлетике в Электростали. Увидев своего бывшего ученика, да под другой фамилией, он просто опешил. После соревнования Сергей невнятно бормотал бывшему тренеру о смене имени и фамилии в связи с разводом родителей. Конечно, Утенков спустя некоторое время все понял, но поздно, его команда проиграла Звенигороду.

Сергей знал, что в эти дни Тамара приезжает с практики. Он хотел встретить ее в Москве, задержавшись на сутки. Старший сержант Ильясевич должен был сказать, что соревнования продолжаются, в то время как в его весовой категории они закончились.

Сергей знал, каким поездом приедет Тамара, но решил ожидать ее у поезда на Электросталь. Тамара заметила Сережу первая и подошла к нему, радостно улыбаясь.

— Сбежал? — спросила она.

Сергей, улыбнувшись, кивнул головой.

— Поедешь в Электросталь?

— Иначе не ждал бы тебя.

Они зашли в вагон, сели напротив друг друга. Всю ночь Сергей провел на кухне в квартире Тамары, лишь на часок, заглянув к родителям, а рано утром отправился в часть.

Месяц спустя Сергей вновь побывал в Электростали на несколько часов. Когда почтальон принес Тамаре письмо, Сергей шутя попросил у Тамары его почитать. Письмо было из Батуми от грузинского парня, из-за приставаний которого Тамару хотели раньше времени отправить с практики домой. Но потом, как писала она, все образумилось. Сергей очень верил Тамаре, сам никогда до этого ей не изменял, а потому этому письму вначале не придавал особого значения. Но когда Тамара показала ему только фотографию парня, отказавшись дать прочесть письмо под предлогом, что тот плохо пишет по-русски, вся вера Сергея рассеялась как туман. С фотографической точностью он стал воспроизводить в своей памяти и содержание ее писем, и ее поведение в вагоне во время приезда с практики и многое другое. Если бы Тамара знала, какую цену ей придется заплатить за этот кавказский роман! Юношеская вера Сергея пропала. Больше никакие обязательства в отношениях с этой девушкой его не связывали. Появилась злоба, желание мести. Армия не давала возможности это желание реализовать, поскольку практически не было встреч с девчонками. Но, демобилизовавшись, он отомстил по полной…

Это была их последняя встреча перед отъездом Тамары на работу в Тихорецк.

Сергей долго и тяжело переживал потерю веры в близкого человека. Факт измены Тамары оставил в его психике глубокий след. Период романтической любви и веры закончился. С тех пор он не считал себя обязанным быть верным женщинам, с которыми его связывали длительные отношения…

Сергей получил отделение, на семьдесят процентов состоящее из москвичей, учащихся топографического техникума. Ребята были развитые, но крайне тяжело поддающиеся армейскому воспитанию. Особенно выделялся среди них Виктор Дроздов — высокого роста, сухопарый, физически очень сильный и выносливый. Он имел независимый, упрямый и гордый характер. Заставить его выполнять то, что он не хотел делать, было весьма сложно. Будучи кандидатом в мастера спорта по лыжам, он, придя первым, на соревновании на двадцать пять километров, зачастую тут же уходил на дистанцию в десять километров. Сергей решил не идти напролом, но в тоже время не быть на поводу у Дроздова. Однажды, во время самоподготовки, отправив отделение для отработки упражнений на перекладине, Сергей попросил Дроздова дойти с ним до клуба, где находилась штанга. Он предложил позаниматься тяжелой атлетикой, зная, что эта дисциплина входит в физическую подготовку лыжников.

Дроздов начал с веса шестьдесят килограммов и дошел до семидесяти пяти. Он, по-видимому, считал, что Сергей будет сейчас увеличивать вес, чтобы доказать свое преимущество. Но Сергей делал один подход за другим и жал на разы семидесятикилограммовую штангу. Дроздов понимал, что сержант пригласил его на тренировку неспроста.

Позанимавшись, минут тридцать, Сергей присел на лавочку, пригласив курсанта сесть рядом.

— Я что-то, Виктор, не видел, чтобы ты поднимал штангу. Разве она не входит в комплекс подготовки лыжника?

— Входит, но в части и в Звенигороде соревноваться не с кем.

— А ты что, собираешься в армии оставаться на сверхсрочной?

— Упаси бог!

— Закончится служба, вернешься в свою топографию, и времени для серьезного занятия спортом уже не будет.

— Это вы правы. Но свободного времени у курсанта немного, а отпрашиваться я не привык, ставя себя в привилегированное положение.

— Гордость — хорошая черта. Чувствовать, что ты сильнее других, наверняка, приятно. Хотя, честно говоря, пусть я и сильнее других штангистов в своей весовой категории в нашей части и в Звенигороде, не обольщаюсь. Ребята, которых я легко обыгрывал на гражданке, сейчас показывают более высокие результаты. Это я видел сам во время отпуска в Электростали. Да, к тому же, на армейском питании я перешел чуть ли не в полутяжелый вес. И в жиме выполнял норму мастера спорта, но всерьез о карьере штангиста не думал.

— А сколько вам было лет, когда вы впервые выполнили норму мастера спорта?

— Шестнадцать.

Дроздов присвистнул.

— Я первый разряд впервые выполнил в восемнадцать лет.

— А сейчас занимаюсь штангой, чтобы посачковать на соревнованиях.

Дроздов с любопытством посмотрел на своего командира.

— На сачка, вы мало похожи. Все стремитесь делать добросовестно, как настоящий служака.

— В армии существует мнение, что самыми жестокими командирами становятся самые недисциплинированные солдаты. Во второй роте есть сержант Петухов. Его отец служит в штабе московского гарнизона в чине полковника. Ох, намучились с ним и сержанты, и офицеры роты, когда он был курсантом, а сейчас ребята отделения буквально стонут от его требований и жестокости.

Дроздов нахмурился.

— Разве я не выполняю команд своих начальников?

— Выполняешь, но не все. Твои товарищи, у которых ты бесспорный лидер, смотрят, как ты не чистишь пуговицы бушлата, плохо застилаешь кровать. Ну и другие мелочи, а я к тебе мер не принимаю.

— Примите! — вызывающе ответил Дроздов.

— Видишь ли, Виктор, я призван в армию так же, как и ты. И после окончания службы буду вспоминать о ней не всегда добрым словом. Но я воспитан быть ответственным за порученное дело. Сегодня мне доверили двенадцать ребят. Моя задача не только сделать из них хороших будущих командиров, но при этом не унижать их достоинство, по возможности облегчить службу, помня, как нелегко приходилось мне. А сломать армия может любого. В прошлом году командир части отправил на гарнизонную гауптвахту одного солдата с хозвзвода. До этого времени солдат имел около двухсот суток ареста. Он вел себя вызывающе даже по отношению к старшим офицерам. Видел бы ты его после двадцати суток ареста на гарнизонной гауптвахте! Он стал одним из самых дисциплинированных солдат. Я тебе рассказываю об этом не для того, чтобы запугать. Трус, как правило, не становится ни хорошим солдатом, ни хорошим человеком. Я хочу, чтобы ты понял, что если, уважая тебя, берегут твое самолюбие, то ты должен действовать соответствующим образом. Меньше чем через год ты станешь сержантом. Командиром, от поведения которого будут зависеть судьбы людей. Скорее всего, тебя, как нужного части спортсмена, оставят служить здесь. Я хотел бы, чтобы мы понимали друг друга. Если решишь тренироваться со штангой, скажи мне. Со взводным и ротным я договорюсь.

С этого момента у Сергея с Дроздовым проблем не было. Их отношения стали дружественными, в рамках субординации.

Служба сержантская не шла ни в какое сравнение со службой курсантской. Утром сержанты вставали на пять минут раньше команды дневального: «Рота, подъем!» Спокойно одевались, заправляли кровати. И во время подъема уже стояли в коридоре казармы, подгоняя одевающихся курсантов. В ежедневных марш-бросках сержанты бежали без оружия, противогазов и шинелей. В столовой им давали порции побольше, и не было проблем получить добавку. Во время самоподготовки сержант мог назначить старшего, а сам заниматься личными делами, например, готовиться к поступлению в вуз по математике, что Сергей и делал. Во время физподготовки, тактических занятий и строевой сержанты командовали, а курсанты эти команды выполняли. Сержант свободно передвигался в пределах части, иногда даже за ее пределами, и никто не останавливал его, чтобы выяснить, куда он идет. Офицеры, как правило, с уважением относились к сержантскому составу, понимая, что на их плечи падает основная нагрузка в обучении курсантов.

После окончания курса молодого бойца в отделении Сергея остался лишь Дроздов, для обучения в сержантской школе. Остальные солдаты были направлены в различные топографические части. Отделение пополнили в основном за счет нацменов. Все невысокого роста, с плохим образовательным уровнем и, как правило, никудышной физической подготовкой. Но с ними было легко работать. Они четко выполняли приказы командира отделения. После окончания первого этапа подготовки отделение Сергея было признано лучшим в роте. При пополнении отделения старшина роты пытался сделать все возможное, чтобы у Сергея было максимум проблем. Но он ошибся. Татары, армяне, киргизы оказались очень дисциплинированными ребятами, для которых командир был царь и бог. Они без особого труда освоили не мудреную политподготовку.

В отделении был курсант Мухамедзянов, он имел второй разряд по гимнастике. Сергей во время самоподготовки часто отправлял отделение на гимнастические снаряды, назначая его старшим. Мухамедзянов крутил «солнышко» на перекладине, и многие курсанты, не чувствуя давления командира, тоже начали пытаться освоить эту премудрость. Уровень подготовки отделения на гимнастических снарядах значительно превышал уровень обязательной подготовки.

Тактические занятия Сергей строил так, что они больше походили на игру. Например, отрабатывая тему снятия часовых или взятия «языка», отделение делилось на несколько групп. Одни были в роли часовых, другие в роли разведчиков. И разведчики, для того чтобы взять языка или снять часового, наматывали многокилометровые круги, сотни метров ползли по-пластунски и подолгу лежали, окопавшись в снегу, несмотря на сильные морозы. Курсанты других подразделений с удивлением наблюдали, как отделение Сергея, промокшее до ниточки, входило на территорию части с бодрой песней.

Когда наступила весна, командование московского гарнизона организовало проверку уровня подготовки курсантов. Проверяющими был выбран взвод старшего лейтенанта Беспалова, в котором Сергей был командиром третьего отделения. Проверялся уровень подготовки на гимнастических снарядах. Выполнять упражнения на снаряде начинал командир отделения, затем подчиненные ему курсанты. Командиры двух отделений выполнили упражнения на перекладине на «отлично». Сергей с трудом выполнил упражнения на «удовлетворительно». Среди проверяющих, послышались голоса неодобрения. Однако все курсанты его отделения выполняли упражнения на «отлично». Когда очередь дошла до Мухамедзянова, он, после выполнения обязательных упражнений, стал такое вытворять на перекладине, что проверяющие, открыв рты, даже не пытались его остановить. Когда тот закончил упражнение «солнышко», один из комиссии, полковник, даже захлопал в ладоши. Проверяющие оживились, обсуждая увиденное. Следующий курсант, Гумеров, выполнил упражнение на «отлично» и стоял, ожидая команды вернуться в строй.

Один из проверяющих весело спросил его:

— Ну, а «солнышко» слабо сделать?

Гумеров, молча, подпрыгнул, ухватился за перекладину, сделал несколько махов, а затем вышел на «солнышко». Когда к турнику подошел последний из строя, Федоров, который едва достигал в росте полутора метров, проверяющий, шутя, спросил:

— Может, начнешь сразу с «солнышка»?

Федоров, нисколько не смутившись, выполнил это упражнение.

— Кто тебя этому научил? — поинтересовался один из проверяющих.

— Младший сержант Ицкович, — последовал ответ.

— Как это может быть? — удивился полковник. — Твой сержант выполнил обязательное упражнение на «удовлетворительно».

— У него рука болит, — ответил Федоров.

Остальные упражнения на брусьях и коне Сергей выполнил на «отлично», как и все курсанты его отделения. По-видимому, проверяющие поверили Федорову.

«Делай только то, что твои подчиненные не могут сделать лучше», — этим принципом Сергей руководствовался на протяжении всей своей дальнейшей трудовой деятельности.

И проверяющие, и офицеры части были удовлетворены результатами проверки. Недоволен был лишь старшина роты. Этот «француз», как он за глаза называл Сергея, опять обманул его: его нацмены и малыши оказались лучшими курсантами.

Вскоре старшине представилась возможность отомстить Сергею. Двадцать третьего июля, в день рождения матери, Сергей решил порадовать ее своим приездом.

Несмотря на строгие армейские законы в отношении самовольщиков, Сереже удавалось на длительное время безнаказанно покидать часть. Последнее время он установил связь со студентами финансового техникума города Звенигорода, девушки которого несколько раз приходили к ним в часть на вечера танцев. Да и во время походов в Звенигород на тренировки или в техникум ему никогда не выписывали увольнительную.

Оставив вместо себя Дроздова, рассказав ему, куда он едет, Сергей рано утром покинул часть. Через два дня он вернулся.

— Где вы были? — набросился на него старшина роты.

Сергей ответил то же, что отвечал Дроздов на вопросы старшины.

— Я обошел все эти места, но вас не нашел, — сказал старшина, затем миролюбиво заметил: — У вас круговая порука. Чем ты балуешь своих ребят, что они горою стоят за тебя? Ладно, сдаюсь. Даю тебе честное слово коммуниста, что если ты скажешь правду, тебе ничего не будет.

У наивного Сергея хватило ума сказать правду лишь частично. Ведь за два часа самоволки уже судили.

— Девушка приезжала, и я часок провел с ней в лесу.

Через час капитан роты объявил Сергею за самовольную отлучку пять суток гауптвахты. В части, как правило, сержантов на гауптвахту не сажали. Вначале их разжаловали. В очередной раз ротный заступился за Сергея и не стал его разжаловать.

Гауптвахта в части была сержантской, то есть ею командовал сержант. Она находилась в караульном помещении. Представители хозвзвода, повара, накладывали арестантам, — как правило, своим сослуживцам, — тройные порции. Курсанты, охраняющие гауптвахту, по привычке козыряли сержанту-арестанту. Дроздов ухитрялся регулярно навещать своего командира. Сергей рассказал, как его обманул старшина. Дроздов сообщил об этом ротному. И этот рассказ очень облегчил положение самого ротного. Начальство настаивало на разжаловании Сергея, чтобы не создавать прецедента. А Дроздов сказал ротному, что ни в какой самоволке младший сержант не был. Он лишь хотел проверить, насколько честен коммунист старшина. Капитан Воронин так и доложил командиру части, мотивируя свое решение не разжаловать Сергея. Но повышение Сергея до звания сержанта, на которое командир роты дал свое представление ранее, было отозвано. Так и остался Сергей в звании младшего сержанта.

Вернувшись с гауптвахты, он не мог смотреть в глаза старшине, когда тот давал распоряжения. Несмотря на то, что Сергей критически относился и к Сталину, и к пакту Молотова-Риббентропа, он был идеалист и считал, что старшина опозорил звание коммуниста и в партии находиться не может. Свое мнение он высказал в беседе с командиром роты, которая состоялась после выхода с гауптвахты. Капитан Воронин задумался. Он был не намного старше Сергея, но в партийной жизни понимал значительно больше.

— Опуститесь на землю, товарищ, к сожалению, младший сержант. Иногда коммунисты безнаказанно совершают и более значительные проступки. В партии миллионы людей и при этом совершенно разных. Это я вам говорю не в качестве материала для политбесед, а в качестве информации для будущей жизни.

Вскоре Сергей вновь оказался в госпитале. Все эти события и гауптвахта, видимо, здорово ударили по его психике. Каждый день видеть старшину, получать от него указания и разносы было для Сергея большим испытанием. Вновь начались головные боли. Служить стало не тягостно, а противно.

В госпитале после сдачи анализов его отправили к окулисту. Осмотрев Сергея, окулист не нашел никаких изменений.

По вечерам Сережа флиртовал с дежурными медсестрами, что позволило ему заглянуть в свою историю болезни. Вначале с удивлением, а затем с возмущением он обнаружил, что окулист оценил ему зрение на оба глаза как 100%. Сергей правым глазом не мог даже читать. Сестра, которой нравился этот симпатичный веселый парень, показала ему данные по зрению, при которых комиссуют.

Сергей пошел вновь к окулисту и сказал, что ему ошибочно поставили показатель зрения по правому глазу единицу, а в ответ услышал: «Ничего, послужишь».

Несправедливость всегда возмущала Сергея, она приводила его в бешенство. Он тут же написал заявление на имя начальника госпиталя, в котором указал, что окулист такой-то сознательно искажает данные по его зрению. Начальник госпиталя вызвал Сережу и сообщил, что его покажут другому окулисту. Вскоре Сергея вызвали в глазной кабинет, где у многочисленных приборов находился пожилой человек, по виду еврей, который представился профессором госпиталя имени Бурденко Бирманом Исааком Львовичем. Целых полтора часа он скрупулезно изучал глаза Сергея и в конце сказал, что с таким зрением служба в армии противопоказана. Но Сергей не спешил радоваться этому заключению. Он понимал, что начальник госпиталя так просто его не отпустит и не подставит под удар своего подчиненного. И Сережа не ошибся.

Через несколько дней другой профессор снова исследовал глаза Сергея и подтвердил заключение Бирмана. Сергею показалось, что он также еврей, хотя и с русской фамилией Артюхов.

Начальник госпиталя в очередной раз вызвал Сергея и напрямую сказал, чтобы тот не радовался, ибо он покажет его главному окулисту Советской армии.

— Товарищ полковник, — обратился Сергей к начальнику госпиталя.

— А если бы первый профессор подтвердил заключение вашего окулиста, вы бы стали назначать другого?

— Конечно, нет, — ответил начальник госпиталя.

— Тогда зачем еще и главный окулист, разве два профессора не заслуживают вашего доверия?

Начальник госпиталя сразу понял, на что намекает Сергей.

— Хорошо, вы будете комиссованы.

Через день Сергей прочитал приказ, в соответствии с которым окулисту госпиталя за нарушение служебной этики объявлялся строгий выговор. Так Сергей одержал свою первую победу над системой и антисемитами. Фактически простой солдат выиграл бой у высшего офицерства. Система обманывала его, чтобы заставить служить в армии. Потом он был вынужден обманывать систему, чтобы с таким зрением поступить в институт, а затем на завод.

Руководство роты встретило сообщение о комиссовании Сергея отрешенно. Там уже привыкли к смене курсантского и сержантского состава, это принималось ими как должное.

Когда пришло время покинуть часть, Сергей обменялся адресами с Дроздовым.

— Ну, Виктор, удачной тебе службы.

— А при вас, признаться, я службы и не почувствовал.

— Что, курсанты нашего отделения хуже других?

— Нет, не хуже. Даже лучше других.

— Значит, свою задачу я выполнил, — констатировал Сергей.

— И все-таки я буду командовать по-другому.

— Главное, всегда оставайся человеком.

Никто из офицеров роты не проводил Сергея.

С Дроздовым некоторое время он поддерживал переписку. Уже через год тот получил звание старшего сержанта и должность помкомвзвода. А еще через три года Сергей прочел в «Комсомольской правде» статью о топографе Викторе Дроздове, две недели в одиночку прожившем в тайге. Это был небывалый случай.

Глава 4. Институт

Таким родился я, по счастью

И внукам гены передам —

Я однолюб: с единой страстью

Любил я всех попутных дам.

Игорь Губерман

Уже через пять дней после демобилизации Сергей сдал документы в Московский институт Стали и Сплавов и поселился в общежитии «Дома Коммуны» во 2-м Донском проезде. Шел 1957 год.

В это время в Москве проходил Всемирный фестиваль молодежи. Несмотря на небывалый соблазн, Сергей ни разу не вышел из своей каморки в общежитии, чтобы приобщиться к радостным встречам молодежи. Лишь краем глаза Сережа видел частицу этой эйфории, когда ездил для консультаций в институт.

Конкурс на некоторые факультеты МИСиС составлял 8—9 человек на место. Такого технические вузы не могли припомнить. Сергей, как демобилизованный, согласно новому закону шел вне конкурса. Администрация института, обеспокоенная будущим составом студентов, устроила для льготников жесткие экзамены, в первую очередь, по математике.

Ефим, используя тот факт, что сын его начальника, главного механика завода, также поступал в МИСиС, на протяжении всех Сережиных экзаменов находился в Москве. Он познакомился со значительной частью абитуриентов, поступающих вместе с Сергеем, и был в курсе всех текущих событий, происходящих в институте.

Экзамен по русскому языку прошел относительно спокойно. Четвертка, полученная Сергеем, его устраивала. Но когда начался экзамен по математике, взору Ефима открылась печальная картина. Те абитуриенты, с кем он успел познакомиться, имеющие в аттестате по математике преимущественно пятерки, проваливались на экзамене. Ефим подсчитал, что из шестнадцати сдававших этот экзамен только семеро получили положительную оценку, причем пятерки не получил никто.

Уже вышли все те, кто вместе с Сергеем зашел в аудиторию: кто радостный, кто понурый. А Сережа все еще безуспешно пытался решить данный ему пример.

Доцент Серов, принимавший экзамен, нетерпеливо поглядывал в сторону Сергея, но не решался отправить абитуриента восвояси, глядя на его форму младшего сержанта.

Наконец Сергей встал и подошел к экзаменатору. Тот глянул на листок и с удивлением заметил, что пример решен правильно. Он подозрительно оглядел аудиторию. Рядом с Сергеем никто не сидел и, следовательно, за него никто не мог решить пример.

— Что же так долго? — недоверчиво спросил он.

— Не мог найти правильный подход.

— Ну, ладно. Будем считать, что этот пример я вам не задавал. Сергей с удивлением посмотрел на доцента.

— Я решил пример сам.

— Ну, тогда вы должны решить сами и этот пример. Если вас не затруднит, решайте у меня за столом.

Через минуту Сережа правильно решил и этот пример. Доцент недоверчиво посмотрел на него, затем на листок, поданный Сергеем, затем на ближайшие столы. Никто не мог подкинуть ему решение. Но недоверие Серова не пропадало. Он стал давать новые примеры, с удивлением наблюдая, что абитуриент их мгновенно решает.

После того как младший сержант решил десятый по счету пример, Серов прошептал: «Невероятно». А затем, увидев удивленное лицо абитуриента, пояснил:

— Вы полтора часа решали первый пример.

— Но все же я его решил.

Сергей уже начал терять терпение. Серов улыбнулся.

— Еще минута — и я вам поставил бы неуд.

— Хорошо, что этой ошибки не произошло.

— В каких войсках служили? Что-то ваша эмблема мне незнакома.

— Эта эмблема топографических войск, причем настоящая, — с издевкой ответил Сергей.

Серов сделал вид, что не заметил иронии в словах абитуриента.

— Ну, служба в этих войсках, наверное, подобна службе в штабе? Сергей внимательно посмотрел в глаза экзаменатору и, едва сдерживая себя, сказал, чеканя каждое слово:

— Во время боевых действий топографические войска раньше разведчиков проникают на территорию противника, которую предполагается занять, чтобы на местности сделать топографические карты. А служил не в штабе, а в полковой сержантской школе. Другой такой школы в СССР нет.

— И что, все, закончившие службу в этой школе, имеют звание младшего сержанта?

— Почему же? Некоторые заканчивали в звании старшего сержанта.

— А что же вы так?

— Чины людьми даются, а люди могут обмануться. Вот вы мне хотели поставить двойку. А я, оказалось, неплохо подготовился к экзаменам.

Серов почувствовал характер в этом парне, первоначальное негативное отношение к нему изменилось на противоположное.

— Если я вам поставлю оценку «хорошо», этого будет достаточно для поступления в вуз?

— Да, — ответил Сергей. Но уже через минуту, когда получил зачетку в руки, пожалел об этом. Как бы обрадовался отец, если бы увидел, что его сын получил по математике единственную на сегодня среди абитуриентов пятерку.

А в это время Ефим успокаивал черноглазую красавицу Тамару, имевшую в аттестате только две четверки, а сейчас рыдавшую из-за полученной у профессора Базилевича двойки по математике.

Вид появившегося Сергея не прибавил оптимизма его отцу. Сергей был измотан настолько, что уже не хватало сил радоваться своему успеху. Отец необычно мягким голосом пытался успокоить сына. Сережа, молча, подал ему зачетку. Тот взял ее в руки, открыл и недоверчиво несколько раз прочитал запись, а затем его лицо озарилось радостью.

— Как тебе это удалось? Почему так долго отвечал?

В ответ Сергей лишь счастливо улыбался. Не часто радовал он своего отца.

Оставшиеся экзамены по физике и химии не очень волновали Сережу. Он считал, что вопрос поступления в институт теперь, с учетом того, что он идет вне конкурса, практически решен. Ефим был другого мнения. Он лучше Сергея знал реальное положение дел в стране, где даже основной закон — Конституция — зачастую не выполнялся. Вскоре сомнения Ефима получили реальное подтверждение.

После успешной сдачи всех экзаменов фамилия Сергея в списках, зачисленных в институт, так и не появилась. Вместо этого появился список абитуриентов, вызываемых на прием к ректору, в нем была фамилия Ицкович. Ефим обратил внимание, что среди вызываемых на этот прием русских фамилий не было.

Все экзамены Сергей сдавал в военной форме. В ней он и пошел на прием к ректору. Он уверенно зашел в кабинет и поздоровался.

Ректор Кидин с любопытством рассматривал Сергея.

— Командир отделения? — спросил он.

— Так точно.

— Устав знаете? — спросил сидевший за столом полковник с кафедры военной подготовки.

— Так точно, товарищ полковник.

— Но вы даже не спросили, о каком уставе идет речь.

— Все уставы знаю, — твердо ответил Сергей.

Члены комиссии засмеялись.

— Ну, тогда ответьте мне, — не унимался полковник, — на чем основана воинская дисциплина?

Ректор, улыбаясь, заметил:

— Он эти экзамены в армии сдавал.

Сергей, тем не менее, четко ответил:

— Воинская дисциплина основана на сознании каждым военнослужащим чувства долга и личной ответственности за защиту своей Родины, Союза Советских Социалистических Республик.

— Браво, — сказал полковник.

Ректор улыбнулся, встал и протянул руку Сергею.

— Поздравляю с зачислением.

У Сергея чуть не вырвалось: «Служу Советскому Союзу!»

— В группу электрометаллургов не могу вас зачислить, там одни медалисты. Вы зачисляетесь в группу металлургии стали. Будете хорошо учиться, появится возможность на третьем курсе перейти в группу электрометаллургов.

— Разрешите идти? — спросил Сергей.

— Идите, — улыбаясь, ответил ректор. — Вас там с нетерпением отец ждет. Он что, тоже металлург?

— Инженер-механик завода «Электросталь».

Последнее, что услышал уходящий Сергей, были слова одного из членов комиссии:

— Вот с такими ребятами теперь придется работать.

— Это далеко не худший вариант.

По улыбающемуся лицу Сергея Ефим понял, что сын зачислен в институт, и со слезами на глазах обнял его.

Из списка на прием к ректору были зачислены в институт только пять человек, а список содержал более тридцати фамилий.

Ректор лукавил, говоря, что группа электрометаллургов целиком состоит из медалистов. Володя Ганчо был зачислен в эту группу, хотя имел аттестат с тройками, но его брат был членом парткома института.

В группе металлургии стали, как ее коротко называли — мартеновской, был двадцать один студент, из них пять членов КПСС, демобилизовавшихся из армии. Шестым демобилизованным был комсомолец Ицкович. Двое демобилизовавшихся — беспартийные. Если Сергею было двадцать один год, то остальным демобилизовавшимся уже за двадцать пять. Все, кроме одного, поступившие в институт со школьной скамьи, были комсомольцами.

Был в группе один студент тридцати четырех лет, Лева Лебедев. На вид ему было значительно больше. Он побывал в немецких и советских концлагерях. Лева состоял в рядах западно-украинских националистов, встречавших немецкие войска хлебом и солью в надежде на то, что Германия предоставит Западной Украине независимость. Когда же националисты убедились, что это не входит в планы фашистов, они начали партизанскую войну против немецких войск и оказались в концлагере. Американские войска освободили их из концлагеря. Но на второй день после возвращения на родину бывших заключенных вновь забрали и поместили уже в советские концлагеря. Там Лева сидел вместе с известными учеными, литераторами, правозащитниками. Здесь и проходил он свои университеты.

Была в группе и еще одна интересная личность — Геннадий Осипов. Невысокого роста, хорошо сбитый белокурый паренек окончил среднюю школу с серебряной медалью. В ходе лекций по математике и физике он неоднократно поправлял преподавателей, хотя, казалось бы, и не слушал лекторов, играя с Сергеем в «морской бой».

Партийная прослойка группы поставила перед собой цель — направлять и поправлять молодежь. В институте комсомольская организация имела большое влияние; без ее ведома деканат не мог лишить студента стипендии, исключить из института, дать место в общежитии и многое другое. Партгруппа посчитала целесообразным рекомендовать на должность секретаря комсомольской организации группы Сергея Ицковича. Комсомольцы не возражали. Впоследствии о своем решении члены КПСС неоднократно жалели. Рулить Сергеем им не удавалось, как не удавалось установить в группе армейскую дисциплину.

По вечерам в общежитии «Дома Коммуны» собирались группы студентов, чтобы попеть под гитару студенческие песни, чаще всего институтского композитора Заготы. На гитаре прекрасно играл Лева Коренев. Пели на этажах общежития те песни, которые вряд ли прошли бы строгую цензуру. Поэтому среди поющих никогда не было студентов-коммунистов. Институт Стали и Сплавов считался в Москве одним из самых политически надежных вузов.

У Сергея была слабая подготовка по черчению. В школе он вместе с учителем черчения и рисования пил пиво, за что получал только отличные оценки. Сейчас он хорошо понимал значение черчения для технической специальности, поэтому к предмету отнесся очень серьезно. Первое задание — шрифт. Сергею никак не удавалось сдать по нему зачет. Он уже десять раз переделывал задание, но безуспешно. Активная работа над шрифтом лишила его возможности заниматься другими предметами. Он не сдал зачеты по ряду основных предметов и был вызван в деканат для беседы.

Замдекана Кривандин Владимир Алексеевич, молодой, высокий, коренастый, светловолосый, с волевым лицом и большими серыми глазами мужчина, мастер спорта по парусному спорту, начал воспитательную беседу с того, что назвал демобилизованных воинов опорой института. Он поинтересовался, чем все это время занимался Сергей, почему не сдавал зачеты по основным предметам. Сергей сказал, что много раз переделывал шрифт. Кривандин попросил принести все варианты выполненной Сергеем работы. К счастью, они сохранились. Когда Сережа принес их замдекана и тот внимательно их просмотрел, его лицо стало хмурым.

— Оставьте все это у меня и готовьтесь к сдаче других зачетов.

Через день преподаватель черчения был уволен из института, а Сергею поставили зачет по шрифту. Но это оказалась не последняя встреча с замдекана.

Армия научила Сергея строго соблюдать установленный порядок. Однако некоторые молодые преподаватели института предпочитали начинать свою деятельность с утверждения своих правил, отличных от общеинститутских.

Лабораторные работы по физике проводила молодая миловидная аспирантка кафедры. В других условиях Сергей не прочь был бы детально изучить женские прелести этой аспиранточки. Но данная особа оказалась настоящей фурией. Она потребовала от Сергея отчитаться за две последние лабораторные работы. Сергей сказал, что в институте существует порядок, в соответствии с которым студент обязан сдавать зачет после трех выполненных работ. Поэтому он сегодня это сделать не готов. Тем не менее, преподавательница не допустила Сергея к выполнению следующей работы.

Кривандин, который внимательно наблюдал за Сергеем, сразу же вызвал его к себе для беседы.

— Что-то наши встречи стали походить на регулярные, — начал он беседу. — Вы, оказывается, еще и недисциплинированный человек.

— Извините, Владимир Алексеевич, но этим недостатком я не страдаю.

— Почему вы не выполнили требование преподавателя физики?

— Потому что ее требования не согласуются с общими требованиями института.

— Вы могли бы объяснить это молодому преподавателю, девушке, одного с вами возраста.

— Я пытался это сделать.

— Значит, вы считаете, что она нарушила порядок института? И с какой целью, по вашему мнению, она это сделала?

— Я могу не бояться быть откровенным с вами?

— Конечно.

— Я думаю, свои действия она связала с неудачными ответами на мои вопросы по физике.

— Вот как!

— Значит, не она, а вы задаете ей вопросы?

— Вначале спрашивает студент, а уж затем преподаватель.

— Я из-за вас уволил учителя по черчению. Если вас слушать, то надо увольнять половину преподавателей.

— Не знаю, как насчет половины, а определенную часть надо. И думаю, вы это знаете.

Кривандин ненадолго задумался. Сергей воспользовался паузой:

— Небольшой мой жизненный опыт говорит о том, что когда человек плохо знает дело, он нажимает на дисциплину. Так было на заводе, так было в армии, так, к сожалению, обстоит дело и в институте. Наверняка лучшие его преподаватели делают упор на максимальную передачу знаний студенту, мало заботясь о дисциплине.

— Вот что, товарищ философ. Постарайтесь со мною больше не встречаться здесь. Да, извините за вопрос. Почему вы все время ходите в институт в военной форме?

— Потому что не заработал на гражданскую, а из старой одежды вырос.

Кривандин немного сконфузился.

— Я не прощаюсь, чувствую, что в скором времени мы с вами встретимся.

— Если преподаватели института будут ущемлять мое достоинство, несомненно.

Кривандин вызвал для беседы и аспирантку. У них были неплохие личные отношения.

— Жалуются на тебя студенты, Мария, за то, что ты качество преподавания компенсируешь повышенной дисциплиной.

— Это Ицкович. Я не успокоюсь, пока его не отчислят из института.

— За что такая ненависть?

— Самоуверен, взгляд раздевающий. Вопросы задает такие, на которые заведомо знает, что преподаватель без предварительной подготовки не ответит.

— Ну, в этом отношении тебя, Мария, никто не поймет.

Мария продолжала, будто не слышала реплики Кривандина.

— Нахально демонстрирует свою сержантскую форму. Хотя бы погоны снял.

— А если ему нечего носить?

— Знаем мы таких бедняков. Что, у него отца с матерью нет?

— Они служащие, им бы себя прокормить.

— В общем, Владимир Алексеевич, я прошу тебя, по-дружески, помочь мне избавиться от этого студента.

— Ты очень злая, Мария!

— А ты очень добренький ко всем, кроме друзей, Володя.

Она встала и, не прощаясь, вышла.

Мария не допустила Сергея на следующее занятие, заявив, что отказывается с ним заниматься.

— Посмотрю, как вы теперь покрутитесь, младший сержант. Сейчас же пойду к Володе…

Она запнулась, поняв, что допустила промашку. Сергей прямо посмотрел ей в лицо, подумав, сколько все-таки злобы в этой молодой девушке.

— Что вы на меня так уставились?

— Вспоминаю пословицу.

— Вы даже знаете пословицы, товарищ младший сержант?

— Слово не воробей, вылетит, не поймаешь.

— У нас нет свидетелей, — нагло заявила она.

— Будут, — так же нагло ответил Сергей.

— Вон отсюда! — закричала она так, чтобы ее слышали студенты. — Вы ответите за оскорбление!

Сергей, ничего не говоря, повернулся и вышел. Он направился на кафедру электрометаллургии. Там работал известный ему еще по Электростали доцент Симонов.

Сергей заглянул в кабинет, Виктор Иванович был один.

— А, солдат, заходи. У меня пять минут свободного времени перед лекцией.

— Я надолго не задержу. Ты знаешь Марию с кафедры физики?

— Что, влюбился?

— Она в меня.

— Тогда ухаживать не советую.

— Что так?

— Папа у нее — большая шишка и за младшего сержанта дочь не отдаст.

— Что, это влияние папы распространяется и на ректора института?

— Ну, нет. Кидин у нас номенклатура, утвержденная ЦК КПСС.

— Скажи, а любовники у нее в институте имеются?

— Когда была студенткой, не знаю. А стала аспиранткой не без помощи кого-то с кафедры. Характер у нее скверный, но ссориться с ней пока никто не решался.

— А какие отношения у нее с Кривандиным?

— Не думаю, что любовные. Знаю, что оба увлекаются парусным спортом. Но сейчас, наверное, и это в прошлом.

— Спасибо, Виктор Иванович.

— Тебя, конечно, больше всего интересовали отношения с Кривандиным? Володя не настолько глуп, чтобы заводить любовные романы в институте, он далеко метит, а это может помешать ему в росте.

В коридоре Сергей столкнулся с Кривандиным. Деканат находился, как и кафедра электрометаллургии, на третьем этаже.

— А вы что тут делаете? — обратился он к Сереже.

— Занимаюсь разведывательной деятельностью, — улыбаясь, ответил Сергей.

— Зайдемте ко мне, разведчик.

В своем кабинете Кривандин стал кричать на Сергея.

— У меня музыкальный слух, Владимир Алексеевич.

— Так вот что, музыкант, за грубость по отношению к преподавателю лишаю вас стипендии на семестр.

— А если я скажу, что не грубил Марии?

— Во-первых, кто дал вам право так фамильярно разговаривать с преподавателем?

— Не понял. Она в разговоре со мной угрожала Володей. Я придерживаюсь ее стиля.

— Посидите без стипендии, тогда поймете, как надо себя вести в институте.

— Я привык в любом месте защищать правду и свою честь. Даже в гестапо требовалось два свидетеля для подтверждения обвинения.

— А я привык верить преподавателям.

— Я, Владимир Алексеевич, действительно ходил на разведку, чтобы выяснить, в чем сила аспирантки, о которой никто не отзывался положительно.

— Выяснили?

— В основном, да.

— Без стипендии ваша светлая голова примет, надеюсь, правильное решение, как бороться за свою независимость.

— Я понимаю, что в данном случае решение предшествовало обсуждению. Скажите, Владимир Алексеевич, если бы вас лишили хотя бы месячной зарплаты за упущения в работе, какая ситуация сложилась бы у вас в семье? А у меня стипендия — единственное средство к существованию.

— Ничего, в следующий раз будете умнее.

Сергей вышел, сильно хлопнув дверью так, что в ней зазвенели стекла. «Теперь будет стоять вопрос об увольнении из института за хулиганство», — подумал Сергей.

На следующий день ребята по группе сказали, что вывешен приказ о лишении его стипендии на три месяца за нетактичное поведение с преподавателем.

«Кривандин, видимо, еще не нюхал пороха», — подумал Сергей и записался на прием к ректору института на понедельник.

На следующий день появился новый приказ о том, что прежний приказ о лишении стипендии Ицковича, как раскаявшегося в своем нетактичном поведении по отношению к преподавателю, отменяется. Сергей так и не понял, что побудило Кривандина отменить приказ.

Первые курсы Сергей учился плохо. Сказывалась слабая школьная подготовка и стремление не ограничивать студенческую жизнь только учебой. Москва манила к себе массой соблазнов, в первую очередь, театрами и девушками.

Коммунисты группы зорко следили за Сергеем в надежде получить на него какой-нибудь компромат. На партбюро факультета они неоднократно ставили вопрос о необходимости переизбрания комсорга группы и, не получая поддержки, просили замдекана Кривандина в случае получения Ицковичем «неуда» не давать ему разрешения на пересдачу.

Сергей не обращал внимания на потуги недоброжелателей, жил своей жизнью, пытаясь комсомольскую работу в группе сделать интересной для молодых ребят.

В институте был объявлен конкурс на лучшую группу. Победители получали бесплатную недельную поездку в Ленинград. Учитывалась успеваемость студентов группы, уровень их занятости в общественных делах, активность на сельскохозяйственных работах в летние каникулы, результаты участия в спортивных состязаниях и художественной самодеятельности, а также лучшая организация студенческих вечеров.

Сергей, привыкший в соревнованиях добиваться максимальных результатов, с присущей ему энергией руководил деятельностью своей группы. Партийцы группы постоянно давали ему советы, которые он внимательно выслушивал и, как правило, через минуту забывал.

Для поднятия уровня успеваемости слабые студенты были прикреплены к сильным. Сергей прикрепил себя к Геннадию Осипову, который, по собственной инициативе, уже давно взял шефство над комсоргом.

Во время подведений промежуточных итогов конкурса мартеновская группа заняла первое место почти по всем показателям, включая выпуск стенной газеты, эффективную помощь подшефному колхозу, успеваемость и спортивные состязания.

Высокий балл она получила и за лучшую организацию студенческих вечеров. По инициативе Сергея студенты украсили одну из аудиторий института, выделенную для проведения вечера, и организовали выступление самодеятельности.

Но существовала одна проблема. В мартеновской группе были всего две девушки. Ребята обещали привести на вечер своих подруг, но сумел это сделать только один. Встала реальная угроза срыва вечера.

Сергей вместе со своим другом Геннадием Осиповым побежали к метро «Октябрьская» и там, на выходе, в полутьме, стали ловить подходящих с виду девчат и приглашать их на вечер. Через пятнадцать минут ребята вместе с приглашенными девчатами вернулись в аудиторию, из которой уже раздавались звуки танцевальной музыки.

За время их отсутствия народу прибавилось: пришли члены конкурсной комиссии, ребята конкурирующих групп и члены комитета комсомола. Вечер прошел на ура. А Сергей весь вечер с ужасом глядел на девушек, которых он выбрал в темноте. Почти все они походили на «ночных бабочек». Но ребят их вид не смущал, тем более что, девчата были веселыми и хорошо танцевали. После проведения вечера мартеновская группа была объявлена конкурсной комиссией победительницей в соревновании и на время зимних каникул поехала в Ленинград.

Член партбюро металлургического факультета и руководитель конкурсной комиссии, доцент кафедры металлургии стали Аншелес подкалывал своих партийных коллег из группы:

— А что, комсорг не только умеет держать удары, он еще и хороший организатор. Я подсчитал, что большую часть победных очков группе принес лично он.

— Но идеология у него не совсем партийная, — не сдавались коммунисты.

— Тогда не принимайте его в партии, если он туда рвется.

После победы в конкурсе Сергей был избран культоргом факультета. Для его оппонентов это был серьезный удар. Он с жаром принялся за организацию факультетских вечеров, стремясь сделать их оригинальными, не похожими на вечера других факультетов. Для вечеров институт арендовывал прекрасные залы, включая известные театры Москвы.

Сергей сам часто выступал на вечерах. Особенно показателен был один из вечеров, устроенных Сергеем в клубе фабрики «Парижская коммуна». Зал был красочно убран. По его периметру установили несколько прожекторов с вращающимися цветными стеклами. Стены раскрасили изображениями сказочных персонажей фосфоресцирующими красками. Оркестр находился в «аквариуме», представляющим собой куб, обтянутый марлей, наполовину окрашенной в синий, наполовину — в голубой цвет. Оркестранты облачились в костюмы золотых рыбок, взятые напрокат. В центре зала вращался стеклянный шар, отражающий свет прожекторов.

Студенты приходили на вечера большей частью для того, чтобы выбрать себе подруг. Но на металлургическом факультете девушек было единицы. Сергей договорился с культоргами института иностранных языков, текстильного и педагогического институтов, чтобы те раздавали билеты только внешне интересным девушкам. В этом отношении вечер в клубе фабрики «Парижская коммуна» напоминал импровизированный конкурс красоты. Девушкам раздавались карточки с именами литературных героев мужчин, юношам — с именами дам из литературных произведений. Татьяны искали в зале Онегиных, Ленские — Ольг, Ромео — Джульетт, Дездемоны — своих Отелл. Так молодежь знакомилась.

Вечера, организуемые Сергеем, получили в институте необыкновенную популярность. Почти ежедневно, проходя по коридорам института, можно было встретить объявление о вечере, проводимом каким-либо курсом или факультетом. Но только на вечера металлургического факультета достать билеты было для студентов проблемой.

В институте был эстрадный театр (ЭТИС). Он прославился своими постановками на всю студенческую Москву. На организованных Сергеем вечерах он нередко встречал руководителя театра Володю Решетникова, который очень внимательно изучал режиссерские находки Сережи. Другие вузы столицы начали приглашать Сергея в роли организатора студенческих вечеров.

Теперь Сергей зажил полнокровной студенческой жизнью. В отличие от многих сокурсников, свободное от занятий в институте время проводивших в читальном зале общежития, Сережа много времени отдавал посещению театров. В дни зимних каникул он делал это дважды в день, посещая и дневные, и вечерние спектакли.

В начале учебы Сергею не дали места в общежитии, и отец снял ему комнатку в районе метро «Аэропорт» у престарелой еврейки. Муж ее уже много лет был полностью парализован. Сергей наблюдал, как женщина целыми днями ухаживает за ним: меняет испачканное белье, моет, переворачивает его с боку на бок, чтобы не было пролежней, кормит с ложечки, и поражался благородству этой женщины. Если бы найти такую жену!

Во втором семестре Сергею дали место в общежитии «Дома Коммуны». Комнатка площадью чуть более четырех квадратных метров. В ней помещалось две кровати, две этажерки и письменный стол. Входные двери двигались на роликах. Эти комнатки студенты называли кабинами.

В «Доме Коммуны» было все необходимое для жизни: магазин, столовая с буфетом, кинозал, танцевальный зал, библиотека, читальня, различные мастерские по ремонту одежды, гладильня, кухни на каждом этаже и многое другое. Жизнь большинства студентов ограничивалась лишь институтом и общежитием. В общежитии они играли в карты, пьянствовали, занимались пустым трепом и развратом.

Значительная часть иногородних была из Подмосковья, и на выходные они уезжали домой. Общежитие пустело. Но зато каждую субботу и воскресенье в общежитии проводились танцы. Чаще танцевали под радиолу, реже под эстрадный оркестр. Сергей очень любил танцы, хорошо танцевал и далеко не всегда на выходные уезжал домой.

Тамара вернулась с Кубани в Электросталь и стала работать в магазине. Сергей, помня прошлую обиду, собирался окончательно прекратить с нею отношения, но девушка прислала письмо, в котором угрожала покончить с собой. Сергей всерьез воспринял эту угрозу и продолжал с нею периодически встречаться, но уже не чувствовал перед Тамарой никакой моральной ответственности. После танцев Сергей нередко вел своих очередных партнерш к себе в комнатку.

Однажды, приведя к себе после танцев девушку, пока возился с кипятильником, не заметил, как она обнажилась, а затем стала кричать: «Помогите!» У Сергея была одна замечательная черта: в сложных ситуациях его холодная голова принимала решение мгновенно. Он вытолкнул кричащую девушку из комнаты, бросил вслед ее вещи и закрыл кабину на крючок.

В выходные дни, проходя по длиннющему коридору общежития, можно было во многих кабинах слышать скрип кроватей, стоны и даже крики влюбленных. Строгое комсомольское начальство общежития предпочитало закрывать на это глаза.

Девушка не получила мгновенной реакции на свои крики. И, вероятно, поняв пикантность своего положения, когда она одна в коридоре, обнаженная, кричит, призывая на помощь, бросилась бежать к комнатке своей подружки, которая жила на другом конце коридора.

Навстречу ей из своей кабины вышел одногруппник Миша Травничек. Он был огромного роста, тяжеловат, с одутловатым от постоянной пьянки лицом и маленькими мышиными глазками, страшный бабник, давший ребятам слово в течение года переспать со всеми девушками своей группы. И уже добился значительных успехов в достижении поставленной цели. Миша учился в группе термистов, которая состояла в основном из девушек, причем многие из них были очень привлекательными. Но они, в основном, были москвичками, как и Миша. Тем не менее, он часто ночевал в общежитии у друзей или подруг.

Бегущая девушка попалась прямо к нему в лапы.

— Что случилось, Лена?

— Меня пытались изнасиловать.

— Кто?

— Сергей из 608-й кабины.

— Ну-ка, зайди ко мне, расскажи подробно.

— Я же голая.

— Заодно и оденешься.

Лена зашла к нему, а через несколько минут раздался ее душераздирающий крик, приглушенный затем, по-видимому, подушкой.

Примерно через полчаса в дверь кабины Сергея раздался стук. Он открыл дверь. В комнату ввалился Миша.

— Выпить есть?

— Нет.

— Жаль. Тут ко мне одна девушка жаловаться пришла, что ты ее хотел изнасиловать.

— Ну и что ты сделал?

— Всадил ей по самые яйца.

— Ну, а она как?

— Еще пару недель будет туда заглядывать. Ладно, поищу у кого-нибудь выпить. Да, и еще. Если ты взялся насиловать, делай все качественно, чтобы никаких жалоб. На меня, например, никто никогда из изнасилованных не жаловался.

В воскресенье в десять часов утра, когда Сергей в одних коротеньких трусиках делал зарядку с гантелями, в кабину постучали.

— Заходи, не заперто, — сказал Сергей, стоя спиной к двери и продолжая делать упражнения.

Дверь открылась, но стучавший в комнату заходить не спешил. Сергей оглянулся. В дверях стояла черноволосая девушка в коричневой шелковой блузке, заправленной в черную короткую юбку с поясом. Сергею бросилась в глаза удивительно тонкая талия в сравнении с довольно развитыми бедрами.

— Чем обязан? — ровным голосом спросил Сергей, продолжая сгибать и разгибать руки в локтях.

— Есть очень серьезный разговор.

— Ну, заходите. Чего стоять в дверях?

— Меня несколько смущает ваш вид.

— Какой нужно иметь вид для утренней зарядки?

Девушка мгновение подумала, затем вошла. Сергей снял с письменного стола доску и положил ее на кровать.

— Садитесь, а то на кровати сидеть неудобно. Она прогибается, слабая сетка.

Девушка села и теперь глядела на Сергея снизу вверх. Его короткие трусики позволяли при определенных движениях Сережи видеть часть их содержимого. Девушка пыталась застенчиво отвести глаза, но они, против ее воли, были устремлены на его трусики. Наконец, Сергей закончил упражнения и бросил гантели под кровать. На мгновение содержимое его трусов выскочило наружу. Сергей заметил изумленный взгляд девушки, но сделал вид, что ничего не произошло.

— Давайте знакомиться. Сергей.

— Софья.

— Еврейка?

— Это не имеет значения.

— Ты стесняешься своей нации? — Сергей решил перейти на «ты».

— Нет.

— Так почему же ты ее не называешь?

— Ну, я еврейка. И что из этого?

— Мой отец очень хочет, чтобы я женился непременно на еврейке.

— В нашей стране все национальности равны, а потому так часты смешанные браки.

— Ты, наверное, не помнишь 1952 год?

— А что было в 1952 году?

— Дело врачей.

— Что за дело?

— Твое счастье, что ты об этом не знаешь. А скажи, может еврей поступить в физико-технический или инженерно-физический институт?

— Среди моих знакомых никто в эти институты не поступал.

— И ты ничего не знаешь о Бабьем Яре, о восстании евреев в Варшавском гетто?

— Нет.

— Ты школу закончила с медалью?

— Конечно.

— А кто твои родители?

— Я к тебе пришла вовсе не для того, чтобы ты учинял мне допрос.

— А для чего же ты пришла?

— Я комсорг группы металловедения.

— Знаю.

— Откуда?

— Встречал тебя на семинаре в комитете комсомола.

— Ты что, тоже комсорг?

— Да, группы металлургов.

— Как же ты, комсорг, мог совершить такое преступление, как изнасилование девчонки?

— А ты уверена в том, что говоришь?

— На сто процентов.

— Значит, мне по закону полагается тюрьма?

— Можно вопрос решить полюбовно.

— Любопытно. Это, каким же образом?

— Восстановить честь девушки, женившись на ней.

— А если я этого не сделаю?

— Вылетишь из института.

— Ты никогда в жизни не ошибалась?

— В серьезных вещах нет.

— А если я тебе дам слово, что не делал того, в чем ты меня обвиняешь?

— Я не поверю.

— Давай договоримся с тобою так. Если я не сумею тебя убедить в своей невиновности, то выполняю любое твое требование. А если сумею, то любое мое требование выполняешь ты.

Софья молчала.

— Твое молчание говорит о твоей неуверенности.

— Хорошо. Я согласна.

— По рукам?

— По рукам.

— Но как ты мне будешь доказывать свою правоту? — перешла на «ты» Софья.

— Это мое дело.

— А если я не соглашусь с твоими аргументами?

— Согласишься.

— Ты такой самоуверенный?

— Нет, я просто уверен в своей правоте.

Сергей узнал в девушке подружку той Лены, которую он выгнал из кабины. Он решил вначале охладить пыл деятельной комсомолки, чтобы можно было с нею нормально разговаривать.

— Вот что, Софья, я пойду, умоюсь, а то от меня после зарядки потом разит, а ты почитай стихи или рассказ Толстого «В бане», у меня есть распечатка.

— Я слышала об этом рассказе, но не читала его. Говорят, это подделка под Толстого.

— А «Тысяча и одна ночь» ты читала?

— Конечно.

— А «Декамерон» Боккаччо?

— Я что, произвожу впечатление провинциальной дуры?

— Прости меня, но поведение девушек твоего возраста часто не позволяет дать однозначный ответ, поскольку девушки твоего возраста с интересом рассматривают порнографичеcкие фотографии, ходят в Дом кино, чтобы посмотреть западные эротические фильмы, с интересом гоняются за соответствующей литературой. А ты…

— А что я?

— Ты пытаешься решать проблемы, которые, мягко говоря, не в твоей компетенции.

— Постоять за честь подруги — это похвально.

— Но ты уже больше полугода живешь в студенческой среде, среди открытых нигилистов, и ничего из их жизни не поняла.

— Я поняла одно, что насилие ни в какой среде не оправдывается.

— Ну, в этом ты не совсем права. Ты знаешь слово мазохизм?

— Ты что, мазохист?

— Софья, попытайся усилием воли охладить свой разгоряченный ум. Посчитать для начала до ста. По поведению ты производишь впечатление фригидной женщины, хотя твой внешний облик выдает в тебе страстную любвеобильную женщину.

— Это что же в моем облике так тебя задело?

Софья пыталась успокоить себя, сосредоточиться. Но у нее это плохо получалось.

— Твое поведение мало сочетается с твоей внешностью.

— В чем же это не соответствие?

— Ты явный холерик, а пытаешься казаться флегматиком.

— Я никого не играю. Просто мне очень неудобно сидеть на этой доске. У меня все затекло.

Сергей подал Софье руку, и она, поморщившись, с трудом встала.

— Все отсидела на этой доске.

Сергей развернул ее боком и стал ладонью поверх юбки растирать зад.

— Что ты делаешь?

— Помогаю прийти тебе в форму.

— Так не поможет.

— Иди-ка сюда.

Он потянул ее за руку к кровати соседа.

— Ложись на живот.

— Что ты хочешь делать?

Сергей снисходительно улыбнулся.

— Ты слышала слово массаж?

— Слышала.

И Софья улеглась на кровать, сказав при этом:

— А то опять назовешь меня провинциальной дурой.

— Что у тебя затекло?

— Ноги выше колен.

— Понятно.

Сергей приподнял юбку, показались черные плавки с розовой вышивкой. Он стал нежно поглаживать ноги от ступней, постепенно переходя выше.

— Ты что, массажист?

— Я занимался тяжелой атлетикой и боксом, и там приходилось делать массаж друг другу.

— И какие виды массажа ты знаешь? — продолжала задавать вопросы девушка.

— Спортивный, различные виды медицинского, эротический.

— А этот для чего нужен спортсменам?

— Этот массаж приходилось делать девушкам.

— И как часто?

— Вот уж настоящий женский вопрос.

— Как же девушки реагировали на этот массаж?

— Ну, как ты реагируешь на массаж сейчас?

— Но это же не эротический массаж.

— Любой вид массажа содержит элементы эротического. На отдыхе в санатории огромные очереди на массаж. Я подрабатывал массажем, и в основном моими клиентами были женщины. Начинался массаж обычно с больного органа: спины, головы, шея, руки, иногда груди, а кончался…

— А тебе было при этом приятно?

— Это была моя работа. При этом меня мало интересуют женщины, которые не проявляют ко мне чувств.

Между тем руки Сергея уже дошли до колен. Софья лежала спокойно, будто бы ничего при этом не чувствовала. Сергей понимал, что девушка «дозревает». Но, не питая к ней чувств, где-то подсознательно намереваясь проучить не в меру активную девчонку, он не спешил ускорять события. С одной стороны, он не имел особого физического желания овладеть ею (слишком охотно в его кровать ложились девушки). С другой стороны, как опытный искуситель, отлично понимал, что одно неосторожное слово или движение — и податливая девушка может превратиться в пантеру. В страсти Сергей порою терял самообладание. Он становился грубым, ругался нецензурными словами, порою заставляя свою жертву совершать действия, которые на холодную голову казались бы ей пределом нравственного падения. Сейчас в нем действовал лишь опытный искуситель, которому доставляло удовольствие приближение к финалу.

— Ну, как? Cтало легче?

— Ты понимаешь, я отсидела не ноги, ноги у меня, слава бога, здоровые.

— Понял, не дурак.

Руки Сергея пошли вверх, достигли трусиков, затем добрались до резинок. Как бы невзначай касаясь пальцами края лобка, он внимательно следил за поведением девчонки. Он видел, как напрягалось ее тело после каждого такого «случайного» касания. Затем ладонь его целиком легла на лобок. И, не дав девушке осознать произошедшее, он неожиданно резким движением спустил ее трусики до колен.

— Что ты делаешь? — полу испуганно прошептала она.

Сергей понял, что девушка окончательно созрела. Теперь ею будет руководить не рассудок, а страсть и любопытство.

— Массаж.

— Это разве так называется?

Сергей молчал, его руки поглаживали плотные ягодицы достаточно внушительных размеров. Затем он стал круговыми движениями ладоней растирать бедра. Девушка дрожала как осиновый лист. Ее глаза молили отнюдь не о пощаде. Теперь Сергей стал возбуждаться сам. Девушка непроизвольно все шире раздвигала ноги. Сергей понял, что девушка находится в полной его власти. Он руками надавил на ляжки ног, и перед его глазами в полном великолепии открылась «амбразура». Он несколько секунд с удовольствием разглядывал ее, а затем поднялся с колен. Девушка продолжала лежать с широко раздвинутыми согнутыми в коленях ногами. Он нежно повернул Софью на спину.

— Ну, как? Легче ногам?

Девушка молчала, тяжело дыша. Ее тело дрожало. Она открыла глаза, и с мольбой глядела на Сергея.

— Можно переходить к эротическому массажу?

— А разве ты еще не перешел к нему?

— Еще нет.

— О, боже!

— Я не расслышал ответа.

Девушка продолжала молчать, лишь вздрагивала, когда его пальцы касались самых эрогенных зон.

— Если твое молчание — знак согласия, то обними меня, а то, чего доброго, пришьешь мне изнасилование.

Глаза девушки открылись, в них Сергей увидел настоящую ненависть. Софья застонала и вдруг с жаром обняла Сергея за шею и стала осыпать лицо и шею поцелуями. В это время живот ее производил конвульсивные движения. Девушка неожиданно резко поднялась, чуть не сбросив Сергея на пол, и начала целовать его грудь, затем живот. Ее широко раскрытые глаза все время следили за членом Сергея, который окончательно вывалился из плавок и стоял колом. Сережа повернулся боком лицом к девушке так, что член оказался на уровне ее губ…

…Когда Сергей, обессиленный, лег рядом, Софья еще не могла до конца осознать всего случившегося и продолжала производить глотательные движения.

— В ящике стола стоит недопитый коньяк… Выпей пару глоточков. Софья встала, достала недопитую бутылку коньяка и из горла выпила всю до дна. Затем взяла пару конфет и закусила ими. И вдруг с ужасом обнаружила, что дверь не была закрыта на крючок. Она поспешила это сделать. Затем присела рядом с Сергеем, наполовину обнаженная, и начала изучать его тело. «Какие прекрасные мышцы, — думала она, — какие красивые волосы. А член совсем не такой, как у Миши. У того он был огромный, с какими-то шишками на конце, и походил на булаву».

Софья с ужасом вспоминала, как Миша пытался вогнать в нее это чудовище. Она отчаянно сопротивлялась и в один из моментов сильно ударила его по яичкам. Он заорал благим матом и отпустил ее. Пока надевала на себя разорванную одежду, Мишка оправился и снова попытался втащить ее на кровать. Тогда Софа схватила стоящий на столе графин с водой и с силой ударила им по лицу насильника. Тот успел закрыть лицо руками, но графин разбился, и вода вылилась на него. Он на мгновение выпустил руки девушки, и она убежала.

— Я все равно до тебя доберусь, сука, — услышала она вслед.

«Найти бы парня, который сумеет защитить меня. Сергей от Мишки не защитит, хоть и крепкий с виду парень. А я, дура, пришла одна в кабину насильника, не подумав, что он может сделать со мною».

— О чем думаешь, красавица? — прервал ее мрачные мысли Сергей.

— Думаю о том, сумел бы ты защитить девушку, если бы с нею произошла беда?

— Что ты, Софья, ведь я же насильник.

— Ты обещал мне доказать, что это не так.

— Доказать я тебе докажу. Что, даже после близости со мной у тебя не изменилось обо мне мнение?

— У нас не было настоящей близости.

— Вот как ты считаешь! А у тебя с кем-либо была настоящая близость? Софья немного помолчала, а затем ответила:

— Не знаю.

— Как так?

— Меня пытались изнасиловать.

— И что, неудачно?

— Я ничего не понимаю в этом.

— Я могу подтвердить, что ты девственница.

— Но ты же не взял меня.

— Потому и не смог взять. Если бы ты меня полюбила и поверила мне, я мог бы попытаться разрешить все твои проблемы.

— С ним ты не справишься.

— Сила одолевает силу. Это мои проблемы.

— Докажи, что ты порядочный человек, и я буду делать для тебя все, даже мыть ноги.

Сергей улыбнулся.

— Тебе со мной не было приятно?

— Когда делал массаж, было приятно, а остальное — противно.

— Это с непривычки. Если будет следующий раз, ты обязательно захочешь начать с этого. — Софья с недоверием посмотрела в глаза Сергею.

— Многие девушки предпочитают именно это в качестве основного вида секса.

— Это почему же?

— От него не бывает детей. Можно совершать в любое время, в том числе и при месячных. Не нужно особых жилищных условий. Эстетически он наиболее чистый, а для девушки даже полезный. Кроме того, чувствуя, как ты возбуждаешь мужчину, невольно возбуждаешься сама.

— Это как?

— Ты, надеюсь, слышала слово оргазм?

— Конечно. Многие девушки, а как я читала, и юноши, искусственно вызывают его у себя, когда есть желание, но нет партнера.

— А ты когда-нибудь испытывала оргазм?

— Когда читала Мопассана и Декамерона.

— И все?

Софья потупила глаза.

— Не хочешь, не отвечай.

— Когда ты ласкал меня.

— Ну, значит, у нас будет все о’кей.

— А что бы устроило тебя?

— Если бы ты его испытывала при той форме близости, которая была между нами.

— Это правда?

— Конечно.

— Тогда проблем у нас действительно не будет… Ты испугался, что сделаешь мне ребенка, и поэтому меня не взял?

— Нет, не поэтому. Когда я увидел тебя обнаженной, ты очень понравилась мне. Я захотел с тобою длительных встреч, а для этого необходимо, чтобы ты захотела меня по-настоящему. К тому же, честно говоря, цель твоего визита пришлась мне не по душе. И я невольно хотел преподнести тебе урок. По односторонней информации нельзя принимать серьезных решений. И в интересах будущих отношений я решил охладить твой пыл.

— Ты доволен, что выполнил задуманное?

— Честно говоря, еще не решил.

— Так что, меня ждут новые испытания?

— Возможно. Но у тебя есть способ спастись бегством.

— И после этих слов ты продолжаешь считать себя порядочным человеком?

— Разве я оскорбил тебя?

— Ты опытный бабник и не последний дурак. Поэтому понимаешь, что может чувствовать девушка даже после «неполной» близости с парнем.

— Я полагаю, что любопытство заставит ее получить более полное представление о близости.

Софья задумалась.

— Вероятно, в твоих словах есть доля правды. Мы, идиотки, излишне любопытны. И по опыту своих подруг я знаю, что даже по отношению к насильнику вместо ненависти часто возникают совсем другие чувства. Вероятно, многовековая практика, при которой девушку выдавал замуж отец, не заботясь о ее чувствах, осталась в наших генах. Недаром существует пословица: «Стерпится, слюбится».

— Я так понимаю твой монолог: ты готова, несмотря ни на что, полюбить меня.

— У меня одно время было желание влепить тебе пощечину с соответствующим словесным заключением.

— Что же остановило тебя?

— Желание получить полное представление. Тебя такой ответ устраивает?

— Вполне.

— С одной стороны, я почувствовала, что тебе очень хочется понять, могут ли быть идиотками золотые медалистки. Ведь ты, наверняка, окончил школу без медали.

— Откуда такая уверенность?

— С другой стороны, была уверена, что ты мстишь мне за мой глупый поступок.

— Значит, ты уже осознала, что совершила глупость.

— Я признаю это лишь после того, когда буду уверена, что ты не подонок, что не насиловал Лену.

Софья опустила голову и, чуть ли не плача, прошептала:

— Мне очень, очень хочется убедиться в этом.

Сергей привлек Софью к себе и нежно поцеловал в губы.

— К счастью, не все медалистки оказываются полными дурами. Сейчас ко мне придет один товарищ. Возможно, ты его знаешь. Ты с каждой минутой все больше нравишься мне.

— Ты правду говоришь?

— Я очень редко вру. Делаю это только в безвыходных ситуациях.

— Ладно. Докажи, что Лену изнасиловал не ты, и я вся твоя.

— Сейчас ко мне зайдет человек, и все тебе расскажет.

— Ты его подговоришь.

— Ты знаешь этого человека, поэтому поверишь ему. Это Миша Травничек.

Испуганный крик вырвался из груди Софьи.

— Нет, только не это!

— У меня других доказательств нет. Сегодня утром ко мне пришел Мишка. Он все мне рассказал.

— Но я же сама видела, как Лена заходила в твою кабину.

— А как выходила, ты видела? Она хотела имитировать изнасилование, и я ее, обнаженную, выставил в коридор. Она покричала и пошла восвояси. В коридоре встретила Мишу. Дальше рассказывать нужно?

— Нет, не надо.

Софа вдруг припомнила фразу, которую вчера сказала Лена, когда входила в ее кабину. «Мишку я не выдам, я его люблю. А этот еврейчик ответит за все».

— Прости меня, Сережа, если можешь. Я не только дура, но и стерва. Это Мишка пытался меня изнасиловать. И сейчас угрожает это сделать, причем групповщиной. За меня некому заступиться.

Сергей привлек ее к себе, нежно поцеловал в губы, погладил по голове, затем провел рукою по упругим грудям, после чего не удержался и засунул руку ей между ног. Софья машинально раздвинула их.

— Я обещала выполнить любые твои требования, если проспорю. Приказывай.

Сергей улыбнулся.

— Я еще не придумал для тебя страшную кару.

— Я пойду, приведу себя в порядок.

— Мой совет: почитай, как готовится восточная женщина к встрече с мужчиной. По случаю начала нашей дружбы вечером устроим небольшой пир.

Он обнял и поцеловал ее в пухлые губы. Софья обняла его за шею и одновременно положила руку на член. Тот мгновенно отреагировал. Софья засмеялась и открыла дверь кабины.

— Проводи меня. Я боюсь столкнуться с Мишей.

Вернувшись в кабину, Сергей надел свой новый красивый тренировочный костюм и лег на кровать читать в перепечатке «Театральный роман» Булгакова.

Вдруг Сергей услышал из коридора голос Софьи, переходящий на крик.

Недалеко от его кабины Травничек держал Софью за руку, явно пытаясь куда-то затащить. Софья отчаянно отбивалась.

— Миша, убери лапы от девушки.

— Ты чего, Сергей, — воскликнул пьяный Михаил. — Это моя телка.

Я не сумел вогнать ей член по самые яйца, и теперь она сопротивляется.

— Ты вчера вогнал, и человек оказался в больнице.

— Ничего с ней не будет. Через неделю все зарастет, начнет трахаться по-новой.

— Миша, убери руки от Софьи, я тебя прошу. Теперь это моя девушка.

— Вот как! Я прочищу ей все ходы и выходы, а потом бери ее, самому же будет легче.

— Миша, ты не понял, что я сказал?

Миша отпустил руку Софьи.

— Софья, иди ко мне.

Софья подошла, потирая руку.

— Я понимаю так, что ты хочешь со мной подраться.

— Миша, это будет не драка, а избиение младенца.

Услышав это, из соседней кабины вышел Юра Самордуков, всегда ищущий возможности с кем-нибудь подраться.

— Я тебя сейчас размажу по стенке! — завопил пьяный Травничек и бросился на Сергея.

Получив резкий удар левой в печень, он скрючился, сел и не мог отдышаться. В этот момент к нему подошел Юра Самордуков.

— Поднимайся, Миша.

Миша с трудом поднялся. Юра повел его в конец коридора, где тот обычно останавливался у приятелей. Открыв кабину, Самордуков нанес Мише два молниеносных удара, и тот оказался в кабине на полу между кроватями.

— Подонок, если я тебя хоть раз увижу в общежитии, изуродую! Закончив этот монолог, Юра пошел к себе в комнату, продолжать игру в преферанс.

Софья не вошла в кабину Сергея, поэтому все видела. Вечером Софья вновь постучала в кабину Сергея.

Она была в длинном шелковом халате, через который просвечивали узенькие беленькие трусики. От нее исходил аромат прекрасных французских духов. Глаза оттеняла слабая голубая тень, а ресницы казались необычно длинными.

Через вырез в халате выглядывала часть пышной груди, бюстгальтера на ней не было. На ногах были обшитые золотом узбекские тапочки.

Глядя на нее, Сергей улыбнулся, она улыбнулась в ответ. Он закрыл на крючок дверь, обнял и нежно поцеловал девушку, потом поднял ее на руки и положил на кровать. Затем стал целовать и ласкать ее девичьи прелести.

— Не бойся. Я предохраняюсь, — подбодрила его Софья.

После этого Сергей перестал думать о последствиях. Когда он взвинтил темп, Софья, как заправская проститутка, крутила и поддавала задом, пыталась влагалищем сжать член. Наконец она задрожала, ее состояние передалось Сергею. И они вместе кончили. Член Сергея был весь в крови. Он достал полотенце, вытер себя и девушку, а затем надел на нее трусики. После этого положил ей под голову подушку и лег рядом.

— Я тебя полюбила, — прошептала Софья. — Ты необыкновенный.

— Ты поразила меня, милая, способностью к обучению.

— Все-таки я золотая медалистка.

Они рассмеялись. В эти минуты они были счастливы.

Но счастье, видимо, редко бывает длительным. Во время следующей встречи Софья, желая быть предельно честной перед Сергеем, рассказала ему…

«Как-то я сидела в кабине на кровати и читала книгу. Я была в легком коротеньком халатике. Неожиданно без стука в кабину вошел Миша.

— Привет.

— Привет.

— Повышаем кругозор?

— Понемногу.

— Сегодня духота какая-то. Открыла бы форточку.

Я попросила его сделать это самому. Он положил обе руки на мои колени и стал мягко сжимать их. Я хотела отстранить его руки, но прикосновения возбуждали меня. Затем Миша резким движением залез ко мне под халат и сдернул с меня трусики. Приспустил с себя брюки и пытался всунуть в меня член. Я закричала от боли. Тогда он поднес свой член к моему рту, и я увидела нечто ужасное. Он был огромен. На его конце явно выделялись находящиеся под плотью шарики. Этот ужас придал мне силы. Я ударила рукой по члену, а затем схватила графин с водой и ударила им. Ну, а дальше ты все знаешь».

Сергей сидел, задумавшись. «Как все ненадежно в этой жизни. Казалось, вот она — девушка моей мечты. А, оказывается, нас свел просто случай. Не будь Миша дураком, сейчас он был бы на моем месте».

— Я тебя расстроила рассказом?

— Я вспомнил слова Омара Хайяма: «Нет в женщинах и в жизни постоянства, зато бывает очередь твоя».

— Мне не надо было тебе это рассказывать?

— Не знаю. Я в жизни постоянно мечтал найти девушку своей мечты. Я хотел полюбить раз и навсегда. В результате так никого и не полюбил. Встретил тебя. Вот, думаю, она. Увы, только благодаря случаю. Но ты ни в чем передо мной не виновата. Мы, мужчины, все собственники. Восстанавливай силы, а я пойду выпью.

— Прости, если обидела тебя. Может, все еще утрясется? Поцелуй меня!

Сергей холодно поцеловал ее в губы.

— Спокойной ночи!

Сергей понимал, что Софья ни в чем не виновата перед ним. А так подробно рассказала о случившемся для того, чтобы между ними не было недомолвок. Но сильнее понимания было то, что сложилось во взглядах под влиянием окружения. Этот разговор оставил в его сознании тяжесть и сомнение. Много лет спустя, когда негативный жизненный опыт внес значительные изменения во взгляды Сергея, он с грустью вспоминал этот эпизод в своей жизни и свою реакцию на него…

Однажды Сергею удалось достать билеты на Вольфа Мессинга. Они с Софьей сидели в первых рядах, тесно прижавшись друг к другу.

На сцене появился невысокий худощавый человек с копной седых волос и необычным взглядом карих глаз. Ему было лет под семьдесят.

Женщина-ассистент зачитала заключение Академии наук СССР, согласно которому Вольф Мессинг обладает необыкновенным даром чтения чужих мыслей, как по биотокам руки, так и на расстоянии:

— Академия сегодня не может научно объяснить многие способности этого человека, поэтому продолжает проводить широкие исследования.

Мессинг предложил публике писать тексты на бумаге, а затем рассказывал о том, что записано. Один студент не выдержал и крикнул, что это заранее все подстроено. Вольф Мессинг пригласил этого студента на сцену. Дал ему карандаш и бумагу, и предложил написать любую фразу. Студент это сделал.

— Я по этическим причинам не могу прочесть залу содержимое написанного. Но, чтобы у товарища не оставалось сомнений, скажу: вы, молодой человек, внушаете рядом сидящей девушке, что любите ее и готовы на ней жениться. Так вот, девушка, ваш не очень воспитанный кавалер имеет в Челябинске жену и двоих детей.

Зал осуждающе загудел, а когда молодой человек стал спускаться в зал, раздался дружный хохот.

Вольф Мессинг выходил из зала, студенты прятали различные предметы, а вернувшись, он их быстро находил.

Потом посыпались многочисленные вопросы. Он с удовольствием отвечал на них.

— Когда вы почувствовали себя экстрасенсом?

— Когда мне было восемь лет. Я ехал в поезде без билета. Показались контролеры. Я спрятался под лавку. Но контролеры меня обнаружили и потребовали показать билет. На полу валялся кусочек бумаги. И тут мне очень захотелось, чтобы они приняли этот клочок бумаги за билет. Я протянул эту бумажку контролеру, тот пробил ее, отдал мне и пошел проверять дальше.

— Как вам удалось бежать из фашистской Германии?

— Гитлер любил обращаться ко всяким провидцам, а я к тому времени был уже очень популярен. Когда у меня спросили, как скоро Германия одержит победу над Россией, я ответил, что победы не будет. Это передали Гитлеру. Меня бросили в тюремную камеру. Через некоторое время я почувствовал, что идет команда солдат, чтобы расстрелять меня. Усилием воли я собрал всех солдат и охранников в свою камеру, сам вышел из нее, закрыл дверь снаружи и бежал. Потом удалось незаметно проникнуть в кабину самолета, летевшего в Швейцарию, и спрятаться за креслом летчика. Затем я пешком перебрался в СССР и сейчас являюсь подданным этой страны.

— Как вы использовали свои способности для ускорения победы над фашистской Германией?

— Первое время я присутствовал на допросах пленных генералов и давал заключение о правдивости их ответов на вопросы…

Софья и Сергей были очень довольны встречей с этим уникальным человеком.

Возвращаясь в общежитие, Софья сказала, что завтра вечером они не встретятся, так как она будет выступать от института на избирательном участке.

— Не выйдет, — заявил Сергей. — Не выйдет увильнуть от встречи со мною завтра.

Софья вопросительно посмотрела на Сергея.

— Я завтра с твоей командой под руководством Вешкаревой тоже выступаю на агитпункте.

— И что ты будешь делать?

— Петь.

— Петь? Ты что, серьезно занимался пением и у тебя есть голос?

— Завтра ты сама ответишь на свой вопрос.

— Вот это для меня настоящая неожиданность.

— То ли еще будет!

На следующий день в пять часов вечера автобус повез художественную самодеятельность МИСиС в сторону Новых Черемушек. По дороге студенты распевали песни институтского композитора Заготы.

Здание агитпункта представляло собою сильно вытянутый прямоугольник. В актовом зале была небольшая сцена, на которой стоял стол, покрытый красным сукном. На сцене не было фортепьяно, так что сразу встал вопрос о выступлении Сергея. Других певцов в бригаде не было.

Руководитель бригады Вешкарева где-то раздобыла аккордеониста и предложила Сергею спеть под него. Репертуар Сережа вынужден был изменить. Он стал репетировать «Одинокую гармонь» и «Хороша страна Болгария, но Россия лучше всех». Видимо, петь под аккордеон, да еще импровизированно, не вдохновляло Сергея, поэтому голос не звучал.