Бесплатный фрагмент - А ты помнишь?..

Куликовский Леонид Феликсович 1956 г.р.

Родился в Амурской области, посёлок Магдагачи.

Закончил Томский политехнический институт.

Служил два года срочную службу,

Служил два года офицером.

Работал пожарником, помощником машиниста тепловоза, инженером-конструктором, предпринимателем, менеджером по продажам, таксистом и пр.

Цикл рассказов, составивший книгу «А ТЫ ПОМНИШЬ?..» — вторая книга, являющей смысловым продолжением книги «МОЗАИКА ДЕТСТВА»…

ИЗ КЛАДОВОЙ ПАМЯТИ…

Из кладовой памяти…

Аксаков сыну Ивану: «Я теперь занят эпизодом в мою книгу: я пишу сказку, которую в детстве я знал наизусть и рассказывал на потеху всем, со всеми прибаутками сказочницы Пелагеи. Разумеется, я совершенно забыл о ней; но теперь, роясь в кладовой детских воспоминаний, я нашел во множестве разного хлама кучу обломков этой сказки…»

Тропинка, что живая, извиваясь между кустов, убегает сначала в редкие заросли, но чем дальше в лес, тем основательнее прячется в более густой чащобе. Побегав от нас, завела нас и вовсе в глухую чащу, где и пропала… Далее по тайге-матушке такой, какая есть в своём естественном виде, с чащами, буреломами и часто уже мшистыми поваленными деревьями. По рассказам бывалых людей, прежде чем войти, человек обязан был испросить позволения войти в лес, спрашивал ли Отец такое позволение, не знаю, но разговоры ходили. Видимо живут в глухомани леса свои доморощенные духи и гневаются намерению худому человеку похозяйничать в нём. Поверья, легенды, сказки — сколько всяких нравственных пособий для человека, бери, читай, пользуйся мудростью веками наработанной. Читает? Не уверен!.. Пользуется? Сомневаюсь!..

Отец прикрикнул на меня, чтобы держал расстояние, ветки, что он отгибал, разогнувшись, могут хлестануть меня по лицу. Так мы шли куда-то на Гороховскую. Эта местность, она через кусочек тайги простиралась на севере от Крутого. Местность так себе, ничего особенного, такая же, как и там, где жили мы. Так зачем мы шли?.. Что мы там забыли? но видимо Отец знал и упорно размерено шёл, пытался меня обучить шагу на дальние расстояния, но я что егоза, сначала вроде и как бы шагал, однако скоро позабыл и семенил как мог. Усталость уже чувствовалась, но Отцу не говорил, отругает и скажет, что напрасно не послушался его советов и приведёт свою вечную поговорку:

— Не горячись, не горячись…

Ох! уж эта поговорка его… Всегда и по любому поводу приводит её, поймал где-то на язык свой, теперь, где надо и не надо приводит, а главное приводит там, где мне именно и хочется «погорячиться», по его выражению. Не люблю! Попробуй сдержать себя, когда всё вокруг не просто интересно, а завораживающе и под каждой сваленной лиственницей наверняка живут какие-то существа, хотя знаю — не так, но верить-то хочется, вот и верю. А как иначе? Будет скучно в этой жизни. Я пробовал всё подвергнуть сомнению и проверять свои догадки. Получалось, что ни в одном углу ничего загадочного не было… Я же всё равно надеялся, всё равно мысленно представлял всю необычность того места, которое обследовал, а в итоге — ничего!.. Да разве ж так интересно жить? вовсе нет! Вывод какой? Правильно! надо верить в то, что там что-то есть, и я заставлял верить. Правда! попробуйте и убедитесь, что жить становится совсем интереснее. Мир приобретает дополнительные краски и начинает проявляться в нём своеобразный вкус и интерес… Верьте…

И вообще взрослые люди почему-то становятся не интересными, может, я что-то не понимаю, но весь опыт моей, правда ещё не длинной жизни говорит о таком.

— Не горячись, не горячись…

Да может в этом самом «горячись», как в кулак и собран весь интерес ребёнка, все эмоции, чувства, наконец, здесь возможен порыв, полёт мечты, всяких фантазий и вообще всего, чего я ещё не знаю, или не успел увидеть. Как они не понимают, что маленький человек тоже человек и у него своё мировосприятие, своё… Не такое может быть как у взрослых, но своё, совсем такое маленькое и детское. Малюсенькое, но оно красивое, цветное и звучит!

Однако совсем я увлёкся, убежал в осуждение взрослых, а такое нельзя делать… Так Мама и говорит, мол, осуждать никого нельзя… А я вроде и не осуждаю, я их просто не понимаю…

Тропинка среди чащи совсем исчезла из жизни леса, далее мы шли уже по девственной дремучей и буреломной тайге. И всё бы хорошо, но я упросил Отца нести за плечами ружье, хотя оно одноствольное, но тяжести с каждым километров всё прибавляющейся. Отец не забирал его у меня, а посматривал, когда я сдамся и отдам ему. Я это видел, меня не обманешь, а потому нёс мужественно, пытался ловко пробираться сквозь кусты и буреломы, но как бы не хорохорился, всё одно начал основательно уставать. Наконец, выйдя на полянку, залитую солнцем, Отец промолвил долгожданное:

— Баста, привал. Костёр жечь будем? — ещё спрашивает про костёр, про моё любимейшее занятие, сидеть возле него и глядеть на пляшущие протуберанцы огня…

— Конечно, будем! Смотри сколько валежника, щас-с соберу.

Я натаскал сухих ветвей, во множестве разбросанных вокруг, помог Отцу сложить дрова шалашиком. Он настрогал ножом щепы и через пару минут костёр пылал вовсю, потрескивал, обдавал горячей волной. Из рюкзака были вынуты нехитрые съестные припасы, а это хлеб, яйца варёные и сало… Сало? Я же не ем сало? Но вид скворчащего на огне поджаривающего сала заставил меня жадно сглотнуть слюну. Отец подал мне кусочек хлеба, смаженного растительным пахучим маслом и посыпанного «солькой», а на него сверху водрузил ещё шипящий кусочек подвяленного на огне сальца. Салом уже не назовёшь то, что получилось в результате действия такой стихии, как огонь. Сало то, вы знаете уже, я не ем, а вот сальце? Отец так и назвал его, умолол за обе щеки и ещё попросил…

«Солька», как много разных слов их детства осталось в памяти, пусть неправильных, не литературных, но в них жива память о тех людях, что бок обок шли по дорогам моего детства. В них есть энергия моих родителей, что так просто, по милому называли какое-либо слово. Я порою забываюсь и прошу своих детей принести мне, чтобы вы думали — тубаретку, да тубаретку, вместо того, чтобы назвать правильно табурет. Они вскидывают на меня недоумённые взгляды, пытливо смотрят и думают, почему так искажено слово, я объясняю… И сколько таких неправильностей случается и почему-то всё чаще они слышатся, может поэтому, по одному слову возвращаюсь в детство, в воспоминания о нём… Для одного «солька», для другого целый мир, где присутствует всё, и голоса, и запахи, и вкус, и даже свои напевы народные…

Господи!.. Да я совсем забыл о Шарике, как я мог?! Он ведь подле нас был всё время, правда крутился от куста к кусту, сначала метил, а потом, по-видимому, устал и просто обнюхивал, присматривался, фыркал отчего-то и убегал в чащу на какое-то время. Скоро возвращался… Неутомимый друг мой, ласковый, облизывающий меня, когда меня долго рядом не было, быстрый на зов, стоило только мне позвать его, он стремглав мчал… Так вот Шарику тоже достался хлеб, без сальца, но уж какими глазами смотрел он на Хозяина, смотреть было жалко. Готов был даже «задрать» медведя, уж такая нетерплячка случилась… Если свисала слюна, то ловко подхватывал её своим длинным розовым языком и жадно сглатывал… Так хотелось поесть!..

Перекусили… Теперь можно было и отдохнуть, поозираться вокруг, и увидеть то, что я вам немногим раньше рассказывал. Просто надо уметь увидеть, что везде таится какая-то неведомая и сказочная таинственность. Вот там сваленное дерево, а что под ним? Что хранят в себе те кусты в отдалении, откуда недавно прибежал мохнатый друг. А там, где сороки вдруг затрещали, забеспокоились, вспорхнули и зашелестели крыльями, что там? И всё это хорошо, но без звуков тайги всё блекнет и тускнеет… А в ней есть что послушать! То, что всё поёт вокруг мало сказать, я как-то за ходом своим и не замечал почти, но певчий хор повсюду сопровождал меня, один голос звучал, на него накладывалось пение соседа, да вступали в хоры все остальные певчие. Когда волна на мгновение скатывалась в прошлое, далеко где-то, вдруг слышалось кукушкино «ку-ку!», да разбавлялось всё раскатистым треском недалёкого дятла, звонко по лесу раздавалась дробь его перестука. Настоящая «а капелла» в пении пернатых, им не нужны музыкальные инструменты, всё подчинено своей настоящей таёжной гармонии.

Нет-нет, да и прокатится воронье карканье, не совсем мне нравящееся, оно вносило какой-то хаос в дивное стройное звучание леса, но это тоже ведь звук природы! Значит надо терпеть и слушать, тем более — оно не частое. Ах! если бы знать ещё тех, кто изливают свою пернатую душу, восхваляет… Как их зовут?.. Отец называет некоторых, но не всех, говорит, не знает… Вот! не верю ему, чтобы мой Отец и не знал, разве такое может быть?

Смотрю на него… Взгляд суровый, насупленный под бровями, кажется поначалу, что в нём уже нет и тени доброты, светлости, опасливый какой-то, но я-то знаю… Стоит показаться какой-либо детке в поле зрения, как всё в лице меняется, откуда-то из нутра идёт свет. Выражение становится мягким, морщины разглаживаются, появляется улыбка в глазах и выражение приобретает даже лукавый оттенок. Как я любил это выражение в тот момент, когда мы играли с ним в шашки. Шутки так и сыпались… Мама говорит, что в каждом живёт божья искра, которая просыпается под воздействием другой искры. И в нём, и во мне живут божьи искры, вот только где?.. Искры же горячие — жечь должны…

Хорошо кругом!..

Отец отдыхает, Шарик мирно посапывает рядом, а мне так хочется в лес, я уже совсем отдохнул, однако робость охватывает, вдруг заблужусь или какой-то злой зверь рядом. Правда Шарик какой-то смирный, нет в нём тревоги, значит спокойно всё, нет никакого злодея, да и ружьё рядом — его опять понесу, отдохнул… Я вроде с ним как бы взрослее становлюсь… Ага!..

Через полчаса мы были на Гороховском. Собою оно представляло марь, просто марь кругом и не более… Километра на два, три раскинулась вширь и в стороны до горизонта, а что за марью дальше? Дальше ещё более дремучая тайга, Отец бывал, но мне не приходилось. По всему видно было, что во множестве росли кустарники голубицы…, вот видите? опять слово из прошлого, означающее голубику. Мы и шли, чтобы разведать, приходить ли сюда за ягодой чуть позднее. Отец знающе оглядывал кусты, принюхивался, смотрел на соцветия или ещё на какие-то признаки будущего урожая и с удовольствием заключил, что:

— Кусты будут синими от ягод! Придём…

Знаю, домой придёт и скажет:

— Ну, мать, будет урожай на Гороховском, а вот под леском, где в прошлое лето собирали плоховатенький, ну да ничего, сходим…

Вся природа Гроховского в эту летнюю пору цвела в своё удовольствие. В небе висело горячее солнышко, облачка лёгкие пушистые, но редкие, то закрывали его, то открывали на значительное время. Здесь и там горели оранжевым цветом огоньки, а в иных местах и синели полянки васильками, да цветами, что в народе звались «кукушкиной слёзкой» саранки во множестве краснели яркими контрастными пятнышками. Всюду раскинулась красота в виде цветов, травы и мелких невысоких кустарников голубики. Марь, как я уже сказал, простиралась и влево по пойме небольшой речушки далеко, пока не скрывалась на горизонте и так же вправо убегала, прячась за кустарниками ив и тальника. Покосов здесь не было в отличие от мари Крутого, но всё ж напоминало её. Кочки, пырей вдоль реки, да разбросанные повсюду большие муравьиные кучки… Жизнь! всюду жизнь во всём своём многообразии. По нерадивости своей нарушал домик муравьиный, не сильно, садился и наблюдал, как слажено и толково, без суеты, мураши начинали заделывать рушение. Проходило незначительное время, и брешь заделывалась. По давно услышанной легенде, а где слышал и не упомню, что муравьи и пчёлы были завезены нам на планету из глубинных космических далей, для чего? кто знает…, наверное, чтобы научить человека разумного работать.

Дальше, через марь, мы не пошли, надо было километров десять назад шагать, поэтому Отец, глядя на меня, не решился. Мы забрали вправо, чтобы найти сквозную дорогу, что резала тайгу до Крутого, и мы нашли её. Идти был легче, но расстоянием значительно дальше.

Пройдя по тропке уже домой, нам необходимо было завернуть в березняк, а там посмотреть брусничник. Мы всегда в этом месте собирали ягоду. Урожай хороший был почти каждый год, но убедиться надо, чтобы зря не «убивать ноги» потом, выражение моего Отца, а возможно и бывалых людей означающее много ходить и без пользы… Вновь надо было побираться в некоторых местах через чащу. Я храбро нёс ружьё, не жаловался, даже в собственных глазах виделся почти взрослым и уже совсем охотником…

И тут мне надо же было сотворить такое…

Внезапно, как гром среди ясного неба, прогремел у меня за спиной оглушающий выстрел, такой силы, что я присел и оглох… В голове зазвенело, окружающее стало немым… Был ли я жив какое-то время от страха, не знаю, но подбежавший Отец долго приводил меня в состояние реального жития на этой планете. Он тряс меня, спрашивал что, где и почему, а я всё показывал куда-то рукой, ещё оглоушенный и почти не соображающий, мол, где то там, в какой-то стороне в нас стреляли. Сняли ружьё с плеча, Отец понюхал ствол, заглянул в патронник — всё стало ясно, кто на кого напал и открыл стрельбу… Задал пару вопросов и, если бы не мой сильный испуг, трёпки бы не миновать, ему всё стало понятно, что случилось…

Когда я нёс ружьё, то взял дурную привычку, а иначе и не назовёшь, нажимать на спусковой крючок. Откуда взялась она, как родилась, но уж точно не в умной голове. Тем более, что Отцом рассказывалось десятки раз, что и как надо носить. Я пренебрёг полностью его советом. Он шёл впереди метров в пяти, и был сосредоточен на ориентировке по местности, куда идти, в какую сторону. На меня мало обращал внимание, главное, что я иду недалеко… Продираясь сквозь дикие заросли молодых деревцев, я шёл поодаль от Отца, чтоб не получить хлёсткой веткой по лицу, кто ходил по лесу знает такое правило. И здесь, после очередного подныривания под кустами, непостижимым образом взвёлся курок, уж как получилось? не знаю, но случилось именно так… Курок взвёлся о какую-то ветвь, а я, следуя своему дурному, халатному желанию нажать на спусковой, нажимаю — жахает выстрел! Подобно новому светопреставлению, словно разверзлись небеса…

Понятно, что меня после не подпустили и близко к ружью пару троек лет, пока не поумнел и не стал взрослее…

Я совсем забыл про это приключение, но чтение Аксакова напомнило живо, ярко и даже запахло дымком выстрела. Живой, образный язык Сергея Тимофеевича достал из моей кладовой памяти случай, и мне захотелось записать его. Всякий раз убеждаюсь в том, что живёт в нас много чего погребённого под разным хламом воспоминаний такого, что само просится — запиши!.. Записываю, вспоминаю, вот и Отца помянул таким, каким он был, мужиком прямым, крутым, но одновременно добрым и заботливым… Низкий тебе поклон, мой Родитель!

январь 2022 года

На рыбалку

Я наживляю мой крючок

Трепещущей звездой

Луна — мой белый поплавок

Над чёрною водой.

Сижу, старик, у тихих вод

И тихо так пою,

И солнце каждый день клюёт

На удочку мою.

Владислав Ходасевич

* * *

В записных книжках, роясь, нашёл запись: «Детству следует оказывать величайшее уважение» [1]. Задумался… Оказал ли я своё уважение ему?.. Смог всё сказать о нём, и возможно ли это? наверное, нет… Это такая веха в жизни каждого человека, где формируется целый мир и отправляется во взрослую жизнь. О детстве своём я немало написал в первой своей книге, [2] и мне поначалу показалось достаточно… Однако частенько меня что-то беспокоит, тревожит, усовестляет… Что?.. Наверное, то, что я как-то старался упустить напоминания о друзьях, что бок обок провели со мною это увлекательнейшее время. Да! я это делал умышленно, есть причина… Слово сказать надо!.. А как сказать?.. Упоминал, в общем, не касаясь кого-то конкретно. Если описать каждого, если обрисовать какими мы были, можно впасть в ошибку и неправильно дать чей-то облик, характер… Значит, выглядеть в чьих-то глазах неблагодарным, не достойным нашего бесшабашного времени детства… Поэтому я не намерен описывать, какими были, а хочу поведать, что мы делали и как мы делали, ведь были не просто мальчишками, мы были друзьями…

С ними, великолепными ребятами, пробегало время в бесконечных играх и походах. Проводились часы, не замечая их, время сворачивалось в тугой сгусток, не по линии своего хода, а по особому плану, вернее нашему плану, проскакивая мигом. Миги детства потому и запоминаются на всю жизнь, в них сконцентрированы впечатления, эмоции без всяких взрослых примесей… Создавалось своё пространство, свой космос, где понятие времени относительно… При этом мы не только всегда уживались миром, но и ссорились, потом мирились, сплачиваясь ещё крепче между собой… Мы дружили! Тогда мы умели дружить, считаться с особенностями рядом находящегося, с его странностями, чертами, которые не всегда были идеальными. Мы и сами были далеки от совершенства, впрочем, об этом мало задумывались… Для нас главное было, что Колька, это Колька, Сашка это Сашка, и они рядом… Свистни и где-то покажется рожица, довольная и тихо прошипит: «Щас-с, тихо, а то родители заметут…».

Через годы и годы, когда многому можно подбить итоги, я благодарно склоняюсь всему процессу детства, куда входят не только родители и сёстры, но и друзья… Есть среди них те, что уже Ушли от нас. Я не люблю слово «умерли», так как смерти нет, есть переход в другую форму жизни, говорил об этом [3] и буду повторять. Им ушедшим особый поклон и молитвенное слово, чтобы шли они по Небесным тропам, а возможно когда-нибудь через какие-то миллионы лет, мы встретимся опять на тропах другого не менее бесшабашного детства… Кто знает?.. Форма нашей жизни так сложна и нами, человечеством, катастрофически не изучена, но придёт и этому время. А пока о дружбе пару строк, не утомились?..

Дружба это особая сторона жизни нашей и не каждый, не всякий может похвастаться, что он может дружить… Дружба это труд, жертва, самоанализ действий своих… Дружба это ноша и порою нелёгкая через годы, но приятная, радостная. Дружба это смирение, понимание, соболезнование, чувствование рядом и далеко живущего… Дружба это общие интересы, взаимная симпатия и привязанность, духовная близость, это помощь в любой момент, быстрый отклик на горе… Повторю — дружба это труд! Могут ли многие сказать, что владеют набором качеств, описанных выше…

Как иногда необходимо знать,

И как порой необходимо верить,

Что людям этим можно всё доверить… [4]

* * *

Мы, как могли, так и «трудились» на почве дружбы, товарищества. Разнообразные были стороны такой «работы»: футбол, хоккей дворовый, лапта, «выжигалка», «чижик», городки, казаки-разбойники и это далеко не все области нашей «многопрофильной деятельности». Забыл упомянуть лыжи и коньки, как видите, не скучали, а жили и дружили… В круг наших интересов бесцеремонно вторгалась и рыбалка, не как смысл жизни, а как повод выброса за пределы посёлка, где отсутствует глаз взрослых, но присутствует движение в природу, в естественную неомрачённую ничем среду…

Рыбалка для одних это заядлое хобби, без неё они не могут долго обходиться. Для вторых, просто вылазка на природу, но и не без того, чтобы выудить какую-либо рыбёшку. А третьи ездят просто с товарищами покрутиться, поболтать, словом потусоваться, их не интересует, вообще, рыбалка, их интересует только круг друзей. Рыбалка — это азарт, эмоции, повод выскочить из домашних условий и, наконец, сменить свой привычный образ жизни, пусть на краткий миг, но полный эмоционального вдохновения, да и подзарядиться на природе естественной необходимой энергией. Здесь я совсем не беру тех, кто заряжается не энергией, а известно чем… Для меня выбор пал бы скорее на вторую компанию, я не был азартным рыболовом, но и не был равнодушным, хотелось подержать удочку и вынуть пару троек пескариков, да гальянчиков… На это я был способен и даже мог поддержать компанию заядлых рыболовов в разговоре… У них всё крутиться вокруг улова; кто, где и сколько поймал рыбы. А если зайдёт речь, какую поймали по размеру, здесь без споров не обойтись, каждый возносит себя на пьедестал. Пусть возносит, это не вредит ни ему, ни окружающим…

«Удочка и уженье — слова магические, сильно действующие на душу, [5] — так написал замечательный писатель, чьи творения не вошли в ряд великих произведений, но вошли в классику, которая и зовётся — русской… Далее он продолжает, — Природа вступит в вечные права свои, вы услышите ее голос, заглушенный на время суетнёй, хлопотнёй, смехом, криком и всею пошлостью человеческой речи!», — написаны почти два века назад, но разве не о нашем времени, почти точная копия… На то и зовётся классикой… Услышите голос природы! Слова, врезанные в историю навечно, просто и прочно… Кто называет себя рыбаком, у кого мысли и дела большей частью направлены на уженье рыбы, обратитесь к классике, написанной сочным, доступным языком, и с великой любовью к природе.

Тогда в детстве многое воспринимается не осознанно, машинально, в силу малых лет и быстроменяющихся моментов, «декораций» естественного природного театра, а мы в нём талантливейшие артисты, согласитесь, фальши нашей игры в детстве не было… Мы как под началом художественного руководителя, режиссёра принимали на себя различные роли, во многих играх и, если бы снять кино, то плохой, ненатуральной игры вы бы не увидели на экранах детства… А ведь интереснейший, прямо захватывающий сериал мы там сыграли… Будете спорить!? Вот и хочется порою написать какую-либо серию, связанную с рыбалкой. Описать так, как мы тогда видели её, как чувствовали, каким образом двигались, с кем общались и, наконец, как именно происходило всё… Попробую…

Многие моменты живо встают в памяти, прямо фильмом, в котором мы двигаемся, что-то кричим, беседуем, а некоторые стёрлись из активности и только с помощью друзей с трудом, но восстанавливаются… Знаю, что ничего не стирается в матрице памяти, просто есть там активные ячейки, куда «подаётся ток» и пассивные, требующие ремонта подводящих деталей, как в радиоприёмнике. Эти детальки «ремонтируются» часто простым словом, звуком, песней — вот прозвучало… и за ней, за ним встаёт из закоулков памяти то, что как –будто забыли напрочь. Но нет! всё живо…

* * *

Условились с вечера — едем на рыбалку… Вопрос куда, на Горчаки или Крутой? Решили сделать вылазку на крутовские озёра. Рыба в них водилась, знал не понаслышке, по собственному опыту… Возьмём удочки, они были у каждого, главное, чтобы климат не подвёл… Между тем, погода стояла чудная, словно всё сговорилось, выбросить нас в природу: и погода, и отсутствие домашних дел, которых было полно особенно в огородную и сенокосную пору, и наша разудалая пора детства. Мы были быстры на подъём, приём решения, на сборы и на сам процесс выброски, на исполнение намеченного нами плана… С тем и разошлись по домам, и как будто ничего никому не запрещало утром выехать… Вечер стоял тёплый, уютный, пахло в воздухе созревающими ранетками, черёмухой и смородиной. Стоял громкий стрёкот кузнечиков, к вечеру они особенно становятся активными и создавали они какую-то особую звуковую атмосферу именно дивного вечера. У нас быстро темнеет, поэтому уже в десять вечера небо всё светится звёздами, а если луны нет, то темень стоит, хоть «глаз выколи». Пока доберёшься домой наспотыкаешься…

Был конец июля…

Встали рано… Солнышко, которое должно было уже давно выскочить из ночного плена, на небе не было… Вот те раз!.. Почему?.. Было пасмурно, небо заволокло серыми рваными тучами, они охватили его от края до края… Откуда набежали? Что за невидаль и так неожиданно? Однако дождя не было, или пока не было, что заставило задуматься нам, а стоит ли выдвигаться… Вдруг дождь пойдёт!..

— Ну, так что!? Может, обойдётся? — понадеялись мы на «авось»…

У остальных сказались срочные дела или подвёл велосипед, такое часто случалось… Наши двухколёсные были «пожилого» возраста и поломка случалась за поломкой… Врачевали, ремонтировали сами, разбирали, собирали, что заправские механики, до винтика. Тех, кто решился ехать, осталось двое, я и Пончик, так мы звали нашего друга. Кто прозвал его Пончиком, историю умалчивает. Валера-Пончик был на полтора года старше меня, но ростом, сложением и физическими данными на редкость природою одарён… Везде, во всём он был первым, в любом виде игры, в азарте, в увлекательности и, на редкость, порядочным… Мы решились с ним на поездку, хотя многое уже говорило, что дождь будет. Отец пытался отговорить, что не будет клёва рыбы, и вымокнем все, но висела отговорка: «Не сахарные, не растаем…»

Где-то внутри сожаление всё-таки осталось. Ну как же так! ведь ничего не предвещало пасмурность, и за ночь всё поменялось… Когда намечаешь какую-то программку для себя, то внутри происходит её ход, в мыслях что ли… Пробиваешь в пространстве каналы движения, выполнения её. И, если что-то меняется, рушатся намеченные планы, остаётся грустность, досада и горечь… Ах, ты! это ж надо было такому помешать…

Впрочем, отправились в путь втроём… Было ещё одно живое существо, мой Бобка, небольшая собачка, чёрненькая с беленьким галстучком по шее… В рюкзаки кроме снастей для удочек, конечно, взяли еду. Удилища всегда срезали на месте, много росло тальника по берегам речушек, из длинных прямых лозин получались прекрасные удилища, так что надобности везти с собой не было. А ещё часто на берегах разрезов были оставлены чьи-то готовые удилища, которые так и переходили из рук в руки…

Небо и вовсе затучилось, стало более тёмным и надвинулось сверху на землю… По всему было видно — будет дождь, значит, надежды на ловлю рыбы, оставалось совсем мало, но… на небо, посматривая, мы отправились в путь.

Проехав километра два, уже за белой будкой, мы поняли, что есть небольшая проблемка… Какая?.. Мой дружок, коротколапый Бобка, сильно отстаёт, бедняга… Не оставишь, не бросишь. Понятно, что собака не потеряется, всё ж жаль его… А что сделаешь? Пришлось съестные продукты из моего вещмешка переложить к товарищу, Бобку затолкать туда и высунуть только мордочку. Знаю, будет нагоняй мне от Отца, заставит стирать. Ну и что, дружка спасаю… Однако маленький то он маленький, но весит что-то… Быстро устаю… Валера забирает у меня рюкзак, наполненный четвероногим, взваливает себе на плечи и мы уже без остановки скоро были на Крутом. В дороге посыпал слабенький дождь… Всю дорогу он моросил, такой себе моросейка, слабо, мелко посеивал, но одежду успел промочить…

На месте выпустили друга, а сами давай разводить костёр. Надо перекусить и согреться. Костёр развели с трудом, валежник, сухостой отсырели и никак не хотели разгораться, но нашли пару полешек и накрошили лучины. Запалили, и уже пар повалил от нашей одежды. Соорудили нечто вроде шеста над пламенем, чтобы вскипятить и заварить чай… Чай в природных условиях грех заваривать традиционно, надо тем подручным, что имеет природа, а это смородина, как одно из средств… Мне Отец показал как, я пользуюсь… Смородина в диких условиях обладает удивительным ароматом, ягода куда слаще садовой, а пахучесть сломанных веток и листьев, вообще несказанная…

Сказать что возле костра еда вкусная, и малой толики не прошептать, только глаза поднять к небу и промолчать… Как вкусно!.. Представили?.. Вот, вот и я о том же… Ломтик сала, которое дома и под пистолетом кушать не заставят, здесь на прутике шкварчит и просится… А рядом уже и хлеб готов, с хрустцой запечён на огне… На шесте чайник, вот он закипает, и я бросаю в него веточки дикой смородины. Он становиться красным и аромат от него стелется берегом, озеро рядом… Плещется рыбка, оставляет круги по воде, появляется надежда на ловлю, маленькая такая, но надеждою зовётся… Знаем, что плохой клёв в дождливую погоду, не раз убеждались в этом, но надо пробовать, пытаться и тогда делать выводы… Скажут, что не умеем ловить, может быть, но соглашаться не хочется и всё тут… Как это не умеем!?

У Бобки, который шнырял где-то по кустам в поисках нор, что-то не сложилось с охотой, набегавшись, сел подле нас и, высунув язык, при своём «хата-хата» терпеливо ожидал, чем дадут полакомиться… Ему едой шибануло в нос, какая здесь охота заниматься охотой? Дождался!..

— Эх ты!.. Охотничек!.. Не получилось у тебя с добычей, облом…? На вот поешь…

Кусок хлеба, не успев прочертить траекторию пути, был пойман в прыжке Бобкой, потом он лёг и аппетитно съел, держа обеими лапками, собрал все крошки, сладко облизал свою мордочку, чихнул от удовольствия, вновь обследовал место, есть ли крошки, ведь могли остаться и опять уставился на нас, мол: «Давай ещё!»

Огонь костра набрал силушку, в нём успевали подсохнуть отсыревшие дровишки… Они потрескивали, языки пламени взметались всё выше… Костёр получился на славу, чудо, как хорош!.. Люблю!.. Особенно в дождливую пору… Поворачиваясь то спиной, то боком, одежда наша стала быстро подсыхать, от костра и вовсе не хотелось отходить, но водная гладь манила. Вырезали удилища, привязали к ним леску, поправили поплавки, нанизали червей на крючки — всё готово! Взмах!.. И, свистнув в воздухе, крючок с грузилом опустились в воду, поплавки замерли на воде. Вдруг, как клюнет!? Надежда умирает последней, ведь так!?

Закинув удочку, поплавок стал моментально центром вселенной, всё перестало существовать, одна точка сконцентрировала на себя всё… Внимание, взгляд, даже звуки перестали быть слышимы, ты как пружина, в любой момент можешь сжаться и наоборот… Мало малейшее движение уже заставляет реагировать, а когда он, поплавок уходит под воду, то здесь не зевай и ну! подсекай живей, хлёстко дёргай наверх удилище и… И внизу лески на крючке затрепещет, задёргается что-то — есть!.. Какая радость охватывает тебя, когда из воды показывается удача, крутится вся, вертится, трепещет… Рыбка в серебряной чешуйке, блестя своими боками, отправляется в приготовленное ведёрко, там плещется целая стайка таких же, а ты опять сосредоточен весь на поплавке и опять весь мир сжался в точку… Но… Это тогда, когда есть ловля, не сегодня… Сегодня поплавок мирно покоится на глади озера, не живой и у тебя нет в глазах огня.

Ещё в дороге Пончик сказал:

— Зря скатаемся, ловли не будет…

— Ой! да хватит уже!.. Я себе сам надоел таким же сомнением, — но не он, не я назад не повернули, а продолжали крутить педали.

Меняя места, я перепробовал несколько, зная, что здесь-то точно всегда была ловля. Пока глухо, ничего, но надежда теплится, такая маленькая и маячит в отдалении, совсем не уходит… Валера рядом, так же весь в надежде, взгляд заострился на поплавке, крутится неотвязно мысль, вот сейчас клюнет, ну! вот сейчас… Но поплавок мирно покоится на воде…

— Фу ты…, я ж говорил, что не будет ловли, — сплёвывает раздосадованный Пончик.

— Слушай, Пон, мама мне говорила, плевать нельзя, ты плюёшь в природу, а она будет отвечать тем же.

— Да?! Не слышал… Может враки это? А?.. И что ты совсем не плюёшься? — спрашивает Пончик, недоверчиво посматривая на меня…

— Бывает, когда забываюсь, а вспоминаю, то стараюсь не делать этого… У тебя клюёт! Тяни! быстрей подсекай!.. — ору ему, поплавок его загадочно утянуло под воду…

Валера спохватывается, резко тянет удочку и рыбка, описав в воздухе сальто, плюхается назад в воду.

— Плевать нельзя, плевать нельзя!.. Вечно ты тут со своими нравоучениями лезешь… Чудило, ты!.. Прозевал из-за тебя, — раздосады у него на меня, нет предела… Донимать его дальнейшими разговорами, словами сейчас не надо, пусть остынет…

Были моменты, когда в пылу игры Пончик, а он был во всём первым, чем-то так выводил меня, причём со смешком язвительным, что я свирепел и кричал ему бесстрашно: «Япондзя Ивановна!», обзывая его так, чтобы достать посильнее, и непонятно почему этим выражением… После чего надо было улепётывать, не просто во весь дух, а стремительно, с космической скоростью. Не на что не реагировал Валерка так, как на это… И почему? не понятно было…, не знаю и я, откуда взялось это «Япондзя»… Видимо само сочетание у него вызывало помутнение разума. Пончик менялся в лице мгновенно, багровел, словно ничего обиднее в свой адрес не слышал. Убежать от него было бесполезно, он догонял, и снега за шиворотом у меня было больше чем в природе самой. И что вы думали? Какое-то время спустя, мы уже играли, как ни в чём не бывало, а расходились по домам друзьями, ещё более тесными, ведь снега за шиворотом у меня уже не было, и был он для меня самым хорошим Пончиком.

Минут через пять я выудил рыбёшку, маленькую такую, курам на смех… Услышал опять тот язвительный смех от друга, который терпеть не мог:

— Ты что, хочешь услышать от меня любимое выражение? — сказал я ему, однако не высказал, опасаясь реакции, — Потом попробуем в заводях порыбачить, может там будет клёв…

— А-а всё одно, вряд ли и там будет ловля…

Пробыли мы ещё с полчаса за ужением, поймали совсем ничего, по паре мелких гальянчиков, смеяться было над кем, каждый над собою…

Потом перешли на речку, в заводи, где течение было медленное. Река делала повороты, образовывая тихие места, где в хорошие солнечные дни всегда можно было видеть косячки рыбёшек, что резвились в своей стихии. Ничего! Результат тот же…

— Ладно, нарыбачились, пошли к костру греться, потом домой, — предложил Валера, и я охотно согласился…

Дождь не переставал моросить, стал крупнее, по всему было видно, что переходит он в обложной. Сколько будет продолжаться по времени — кто знает? Тучами обложило весь небосвод, они снизились и придавили своей влажностью землю. Краски посерели, стали блёклыми, всё кругом замокрело. Дальний лес за пеленой дождя потерял свои очертания, зачернел вдали просто полосой бесформенности. Неуютно, сыро, зябко стало… У огня всё время не усидишь, обсыхая, пора возвращаться…

Мы погрелись возле костра, который до этого поддерживали, чтобы дождь его не притушил, доели оставшуюся еду, на природе аппетит «волчий», быстро голод берёт в оборот, затолкали в рюкзак Бобку и двинулись в путь.

Точно сказал друг, нарыбачились…

* * *

Дома на нашем переулке были, как сообщающие сосуды. Живущие в них, знали друг друга, по возможности общались, а иные и дружили семьями. Вечерами собирался люд на лавочках возле домов, судачили о том о сём, кочуя от одной лавочки к другой… Обсуждались всякие животрепещущие дела, не без осуждения нравов теперешней молодёжи, это, как известно, во все времена было злободневно, особенно у старушек, потом переходили к насущным делам, задевали словом и отсутствующих сударышек, как без этого? никак… Язык он, известно без костей, не применёт подцепить на себя характер соседушки и ну! молоть без конца, а потом о следующей в очереди, но обязательно отсутствующей. Так по очереди всех и перемелют, но без злобы, для порядка, ведь они тоже перемалываются на языке других…

А что говорить о ребятах? о моих друзьях… Здесь всё проще. Свистнул, предложил, побежали выполнять желаемое… Через дом от моего дома жил Сашка, с которым мы продолжили дружить и после нашего детства, будучи взрослыми людьми. Сашка, Сашкой, но мы все кликали его Виногором, в основном дразнилка была по фамилии, меня, кстати, Куликом, иногда, чтобы обидеть, обзывали и другими хлёсткими прозвищами, не часто, но бывало… Рогаль, Калаш, Артюх и Фёдор и так далее. Такая форма видимо набрала силу из каких-то древних веков и захватило моё время в полной мере, но мне думается, что живя тесно друг с другом, как на ладони, зная хорошо друг друга, подмечая особенности каждого, тогда вырисовывалась истинная натура того или иного жителя. Вот и складывалась сущность того, кого обзывали, а клички давали ой! как разные с нелицеприятными словами. Разные бывали прозвища, в основном по характерной черте, свойству, давали в разные периоды жизни, и было несокрушимое правило — человек не может дать прозвище самому себе, иногда и носило характер поддразнивания и желания обидеть… Прозвища имели разное происхождение, давали по фамилии, от рода занятости, от увлечения, от привычек, от внешности, от физических недугов… У нас же всё было чинно, и многих обзывали только по фамилии, исключения составляли единицы, Валера был Пончиком, а Виктора звали все Витой… Так и орали, вызывая на улицу:

— Кули-и-ик, выходи!.. Вита-а, айда в хоккей гонять!.. Винного-ор, купаться идём!?..

Только и слышно было, а порою свист пронзительный, залихватский заставлял обязательно высунуть свою мордочку в окно или из сарая, если прихватывали во время домашней работы. Отец не применёт тут же съязвить:

— О! Уже высвистывают, давай бегом, а то прогул поставят…

— А можно, Пап? Я ненадолго, только чуть-чуть…, — так и отпустил, жди…

— Иди, беги, но после того, когда всё сделаешь, — а дел делать, не переделать…

Сашка, Виногор, старше меня немногим более полутора лет, но ростом рядом со мною… Вёрткий, умный, много читающий, временами обидчивый, словом требующий к себе внимания, он был во многом заводилой и верховодил нами… Однако ничего не мешало быть нам близкими друзьями. Можно сказать — закадычными… Хотя слово «закадычный» относилось больше к собутыльникам, оттуда и пошло странствовать по жизни, которые вливают за кадык, в наше время пользовалось популярностью среди пацанов и расхожестью в употреблении… Мы с Сашкой, даже однажды подрались, треснули пару раз «по морде» друг друга и разошлись друзьями. Драка это то, что более сдружило нас… По какому-то кодексу негласному, драками проверялись на «вшивость», то есть на трусость, на показание себя во всей своей «красе». Хочешь, не хочешь, а драться надо, в противном случае — запрезирают, попадёшь в опалу. Не любил драться в детстве, не любил в юности и молодости. Тогда ещё драка проходила в определённых правилах, «лежачего не бьют», без подручных средств, ну и прочее…

Жили мы по Первомайской, по одной стороне, и наши дома отделял только дом Захарковых… В нём обитали древние старики, которым было далеко за восемдесят, а в маленьком домике при них жил внук, он женился недавно, слыл весельчаком и вообще был симпатичным мужчиной. Бывало, соберёт нас, подростков, и ну байки травить, обхохочешься… Как-то в очередной раз, ухохотав нас, спросил:

— Вот что пацаньё, еду завтра на рыбалку, кто со мною?

Как здесь не согласиться? конечно, едем!.. На мотоцикле! У Юры мотик ИЖ-Юпитер, двухцилиндровый, с коляской. Коляску, естественно отцепит, не проехать с ней по тем тропинкам заболоченным, которые ведут от горы к ключу… Спросили куда едем?

— На ключ Луговой, что за горкой, поворот направо и через марь, бывал там, клёв хороший!.. Лёнька, возьмёшь мордушу у Отца, у меня тоже есть, хватит двух, да три, четыре удочки, вот и схватим всю рыбу в речке, согласны?.. А у тебя, Санька, есть крючки «пятёрочка» и «восьмёрка»? если есть захвати… Черви у меня есть, хватит. Возьмите корки хлеба для мордуш, обмажем края, все рыбы наши! А? вот ещё что, сапоги резиновые не забудьте, через болотца проходить будем, не в кетах же грязь месить…

Вне сомнения, что если бы Сашка не поехал, то и у меня не возникло желание. У него точно также, а «гуртом и батька бить легче». Часто желания в каких-то забавах, вылазках возникало от присутствия рядом товарища, такого, как ты и возрастом, и увлечениями.

Мы разошлись по домам отпрашиваться у родителей, но если не отпустят, то подключим Юру, он в авторитете… Живо отпросит!

Отпросились и собрались… Быстрее бы утро наступило, всё внутри бежит и рыбачит, никакого удержу нет, всё бежит… Уснуть бы поскорее, проснёшься, и сразу будет утро! Веки смежишь, а картинки завтрашней рыбалки живо рисуются воображением… Рисуешь, рисуешь, так и заснёшь с улыбкой…

Утро!.. Какие подобрать слова, чтобы описать его, утро детства?! Просыпаешься… В полуоткрытое окно доносится шелест черёмухи в саду, ветерок веет лёгкий, тёплый. Забегает в дом, приносит запахи лета, томные, до надрывности родные… Там и смородина слышна и малина «поддакивает» ей, прямо под окном целый цветник всевозможных цветов, он также добавляет свой вклад в сонм ароматов… Птицы заходятся в песнях своих, заведут свои трели и неумолчный щебет, друг перед другом выводят переливчатые мелодии, нежные, радостные… Утро воспевают! И как дивно получается у них, заслушаешься… Где-то далеко слышны голоса, то Мама с соседкой о чём-то судачат. Отец возится в стайке, слышно как успокаивает коня своим «тпр-ру, тпр-ру…». Коню бы на волю-волюшку, да гривой помахать, да оторваться в степи широкой галопом резвым, а здесь стой уныло, пофыркивая, да жуй сухое сено. «Эх! неволя», — думается ему… Петух возмущается кем-то, всполошился прямо, а успокоившись, зовёт куриный народ, он же царь и воевода у них, они послушные подданные, сбегаются… А драчливый он, спасу нет, истинный воевода, гроза местных собак и пацанов, стороною обходят, я тоже опасаюсь… Коров давно вывели на пастбища, это происходит рано, часа в четыре, а следом и солнце поспевает, весёлое, жаркое. Выползет из ночи, обольёт светом и дарит всему живому себя — оно всех любит! Слышу баба Шура, Сашкина бабушка, кого-то чихвостит:

— Ах ты змей окаянный, — может собаку в огороде застала, а может кого-то из своих подопечных гонит по делам, ставит программу на день, она такая… Шумливая, громкая, а меня любит, никогда слова плохого не сказала… Давно нет её, а я помню её быстрые переходы с обработки кого-нибудь к улыбке, и всё лицо помолодеет, даже морщинки разглаживаются и глаза светятся…

Голоса, звуки, пение птиц долетают до меня фоном, услаждающим слух, мелодией утра раннего… И главное!.. Можно нежиться в постели, потягиваться, помечтать. На покос не надо, окончен… Не надо и в огороды зануриваться, всё протяпано, окучено, ждёт часа своего, чтобы поспеть. Сладко зевается…

Ах! Хорошо!.. Стоп!..

Сегодня же на рыбалку едем! Пружиной в штаны, в кеды, футболку на себя и поесть, правда время ещё есть свободное, но я готов… Бегу к Виногору, он тоже готов! Сашка ранний, его трудно в постели застать, встречаемся на полпути, выкрикиваем Юрку, нет Юру он же взрослый и как-то неудобно звать Юркой, а Отец мой зовёт просто — Захарок, по деду…

После завтрака собираемся у Юры, Отец мордушу помог донести, она сетчатая, из проволоки. Есть из прутьев тальника, её не берём, Юра свою к багажнику «притаранил», багажник большой, вместительный… Выезжаем…

— Ты, Юрка, сильно не гони, — слышу уже в пути напутствие Отца…

Ветер в лицо, позади пыль столбом и лай собак соседских, возмущены треском мотора, непорядок в их понимании… Справа «Ромашки», далее воинская часть «Гриф», потом «Белая будка», пишу с большой буквы, это наша отчётная точка, налево на Горчаки, направо через аэродром дорога на Крутой…

Радость дороги… Сижу между Юрой и Сашкой, держусь за ручку, а Сашка за меня… В небе солнце, синь простора и снующие птицы… Настроение приподнятое, даже жизнерадостное, рядом Сашка что-то кричит возле уха, не слышу, шум встречного ветра заглушает, мотаю головой. Поворот за поворотом, перед нами отворяются ворота в природу, мы почти в ней. Мелькают придорожные камни, деревца и скоро въезжаем на горку, а там…

Дорога есть в ней влекущее заманчивое начало, и тайна, куда приведёт… Конечно, скажет кто-то, что мы едем туда, в ту «степь широкую», но согласитесь для человека, не лишённого ростка мечтательности всегда есть загадочка, а что там?.. И даже если нет ничего загадочного «там», значит, будет в следующем «там», и так далее и далее… Всё дело в том, кто едет. Мне всегда мечталось, в этом был неисправим и ранен фантазиями навечно. Глупо!? Всё может быть… Однако подобные «глупости», помогают уже взрослому человеку сохранить то начало, на котором зиждится живое восприятие мира окружающего, не заслонённое временным, лживым, порочным…

По старой Крутовской дороге, на горе, где вышка, сворачиваем направо к Луговому ключу… Спускаемся по дороге, что рассекает лесок, он по обочинам стоит стенкой, по этому пути редко кто ездит, поэтому тропа заросла высокой травой, если бы не лес, то и не видно было, как ехать. Доезжаем до болот, это не те топкие болота, с зыбью и прорвой, куда легко может затянуть навечно, а залитые места мари, где между кочками стоит ржавая вода, с разноцветными масляными разводами… Обильная роса упала на траву, искрится алмазами на утреннем солнце. Бросили мотоцикл, не доехав до речки, дальше болото, не проехать. Убрали его с дороги подальше, а сами, перескакивая с кочки на кочку, бухаясь в воду, пошли к речке, она недалеко.

Кочки, тропинка между кочками, вода стоячая… Ивы над речкой склонились. По ним издалека видно, где речка протекает, её и речкой-то нельзя назвать, просто ключом… Здесь он шире, чем там, где бежит мимо наших покосов на мари. Подпитали его дополнительные притоки и заводи стали куда просторнее, хоть плавай свободно. А по мари самой разметался ковёр цветов всевозможных, один краше другого, разных по форме, цвету, запаху. И чем их больше, тем краше марь, тем возрастает красота округи. Раскинулась она по пойме ключа, от леска, до тайги вековой, которой нет конца и края…

Место выбрали, где заводь пошире и спокойнее течение, куда заходит рыба погреться… Мордуши с внутренней стороны, обмазали хлебной массой, предварительно размягчив в воде, внутрь бросили по паре кусков корок хлеба и забросили с мыслью «все рыбы наши», как сказал Юра и стали готовить удочки к ловле. Удилища выстрогали из лозин, их вдоволь растёт, выбирай по вкусу… Всё готово! Ты превращаешься, в силу своих желаний, в охотника до рыбы, в комок вожделений до ловли, ещё вчера тяга к рыболовству вдруг проснулась с силой моих предков… Неотступно следуешь своим навыкам, преподанным Отцом, товарищами и есть… Первая пошла! Закрутилась, завертелась на крючке рыбка, вытащенная из воды… Чувство удовлетворения расплылось по телу, приятно, когда есть результат ожидаемого, проделанного и полученного. И не только у меня, у Сашки тоже удача, крупный гальян отправился плавать в ведёрко. Так друг перед другом мы стали вытаскивать из ручья рыбку за рыбкой, здесь были и гальяны, и пескари, и даже вьюны попадались, ушлые такие, взять в руки невозможно, как змеи вьются, отсюда и вьюнами обозвали. Трудно сказать кто первый из нас, кто наловил больше, но Юру мы не догнали… Он видимо слово заветное знает, пошептал и рыбки к нему сами прыгают в ведро, почему его улов гораздо больше? загадка… Как бы там ни было, а мы довольны, утрём своим друзьям носы уловом таким. К слову, они нас потеряли, разве что родители сказали, где мы.

Пришла пора вытаскивать мордуши… Вытащили!.. А внутри их плещется, суетится, перемещается какая-то масса, вся живая, волнующаяся. Удачный, богатый улов, его мы делим на три равные части. За ловлей совсем забыли о еде, а как вспомнили, животы подтянуло… Не было даже желания следить за временем при хорошем клёве. В азарте свершился скачок по времени, не успели оглянуться — пора кушать, проголодались… Мы с Сашкой сбегали к соседнему леску притащили сухостою, Юра развёл костёр. Вскипятили воду, заварили чай. Дали костру прогореть, появился жар углей, можно поджарить на нём рыбку. Вздели на прутики и выставили над огнём. Запахло вкусным, потекла слюна. Ждать нет мочи…

— Кажется, целого быка сожрал бы, а как в древние времена на верителе ведь зажаривали туши, — говорит Сашка, я ему вторю, поддакиваю, думаю про себя, что и двух одолел бы.

— Сейчас, сейчас всё будет готово, следите за рыбкой, а то обуглится на сильном жару, — говорит наш опытный взрослый товарищ, — А что нравиться сидеть у костра?..

Нравиться ли нам у костра посидеть?.. Ещё бы!.. Трудно описать, как нравиться, это что-то от предков древних, когда с помощью огня продлевали день, согревались, готовили еду, отгоняли хищников. И это не всё, именно костёр собирал к себе всех в кучку, заставлял вспоминать байки, былое. При костре расслаблялись, отогревались, он, костёр способствовал общению людей, да и много чего ещё…

Через полчаса всё было закончено, съедено, появилась ленца, когда вокруг журчит бегущая вода, солнце, птицы, ты сыт и пресыщен природою… Можно теперь и возвращаться домой… Но мы подбросили в жар поленьев, и котёрчик разгорелся с новой силой…

Хорошо в походных условиях посидеть возле костра, дымком пропитываясь, следить за пламенем, оно скачет, пляшет в своём танце и ты, завороженный, смотришь и смотришь на огонь. Сила притяжения его загадочна, пленительна. Убегают мысли куда-то вглубь неведомую, и спроси, о чём думаешь человече? не ответишь, просто думаешь, мечтаешь, а если рядом кто, тогда и беседа при огне течёт куда интереснее и доверительней, как будто огонь подогревает слова, его жар сплачивает вкруг огня, сидящих… Вокруг костра создаётся особое притягательное поле чистой энергии, она то и создаёт особый микроклимат, влияющий даже на физиологию человека, снижает давление, помогает расслабиться… Его важность в жизни человека трудно сопоставить с чем-либо. Вслушайтесь в звуки костра, закройте глаза, и потрескивание сухих поленьев вас уведёт в области покоя, давних дней, походов, охоты, рыбалок, незамутнённого проблемами периода жизни. Благозвучие костра неоценимо…

Костер из зверя выжег человека

И сплавил кровью первую семью… [6]

Его эффекты столь притягательны, требующие пристального внимания. Мерцающий магнетический свет, особый звук потрескивания, тепло, даже жар, запах самого костра и дымок, стелющийся по земле или поднимающийся свечой вверх… Когда стелется, глаза ест, ты отворачиваешься и только повторяешь присказку: «Дым, дым я масло не ем!» и думаешь, почти уверен, что услышав такую фразу, дым сразу же отвернёт от тебя в другую сторону… Меж тем прогорел наш костёр, в который мы подбрасывали не раз всё новые поленья, которые он кушал с превеликим удовольствием, а нам дарил всё то, о чём написано выше. Теперь уж точно пора в путь!..

Возвращаемся с тяжёлой ношей, но довольные. Радуемся, почти на седьмом небе, может не на седьмом, но на шестом точно… Вокруг всё радуется дню прекрасному солнечному, всё поёт и посвистом изливается, солнце бьёт прямо в лицо, лучами жаркими, не жалея нас, мы привыкшие, тёмные от загара и легко переносящие и зной и стужу. Детство на воле, на улице, закалило нас, покосы, огороды сделали выносливыми, живучими. Шагаем по траве, уже подсохшей на полуденном солнце, роса утренняя ушла, марь огласилась жизнью своею… В ней бежит, копошится, стрекочет, шуршит, там тоже «люди своя…», так мило по-человечески обозвал один эвенк всю живность в книге писателя-путешественника. [7] Этот человек врос в природу своими корнями, она вросла в него, и были они единым целым…

«Все рыбы», конечно, не поймали, как замахивались в мечтах своих, но, и на уху, и на «жарёху» с лихвой хватит. Дома попрошу Маму пожарить рыбу с зеленью и залить яйцом, даже не буду описывать, как вкусно!..

О, как дорога мне росистая эта трава!

Вспоминаю былое… [8]

/февраль 2021 года/

[1] Ювенал Децим Юний- древнеримский поэт-сатирик

[2] Речь идет о книге «Мозаика детства»

[3] Намёк на рассказ Мозаика первых воспоминаний

[4] Строки из стихотворения Лукьян Ирины

[5] Аксаков Сергей Тимофеевич Записки об уженье рыбы

[6] Строки из стихотворения Волошина Максимилиана «Огонь»

[7] Из романа Арсеньева Владимира Клавдиевича «Дерсу Узала»

[8] Японское хокку, автор Такахама Кёси

Новый год в школе

И с чего бы мне весною писать о Новом годе?.. Сам в недоумении… Однако закручивая себя в бытовых делах, неожиданно запел, даже не запел, а замурлыкал песенку про ёлочку, да-да про ту самую новогоднюю ёлочку, где сказано: «сколько на ёлочке шариков цветных, розовых пряников шишек золотых…». Спел, да и спел, ни с того, ни с сего, но навязчиво засела во мне тема Нового Года и не отпускала… По опыту знаю, что если что томит, надо разрешить это томление каким-то образом, в моём случае описанием того неповторимого ожидания, которое всегда сопровождала подготовка и встреча этого праздника… Есть в нём предпраздничное волнение, свой особый азарт, возбуждение детворы, хочешь, не хочешь, а взрослые тоже заражаются таким, да и ощущается какой-то волнительный трепет возможного чуда… Вдруг!.. Ведь бывают чудеса, маленькие, неожиданные, в виде встреч, подарков, сюрпризов… Посмотрите в глаза детёныша, когда вы что-то дарите ему, у него глазёнки, увидевшего чудо… Надо только замечать их и верить в них… Предвкушение возможного чуда делает его особым праздником, и кто знает, учёные говорят, помогает вырабатывать в организме какие-то вещества счастья, которыми наполняешься на весь год, а потом на всю оставшуюся… А нам нравится такое мироощущение, и мы удерживаем его как можно дольше, привлекая из окружающего мира такое же состояние. Благо, если трепет, рождённый в детских годах, ты пронёс через жизнь не растерянным, незамутнённым. Подобное притягивает подобное…

* * *

Мороз проказничал, пугал людей…

Пощипывал нос и уши, зажимал пальцы в кулак, потрескивал по ночам в деревьях, замораживал сок в них, всех замораживал, пугал… А вечерами поднимал дым над домами вертикально вверх, свечою… Заставлял собак прятаться подальше в конуру и оттуда потявкивать на прохожих, голос подавать, чтобы знали — «здесь злая собака». Делал скрипучим музыкальным снег. Много чего ещё вытворял этот мороз, только остерегайся! но детворе всё было нипочём, не боялась она его, ведь стоял конец декабря и скоро, скоро Новый год! Он уже за околицею, весь надвигается, морозный, радостный и поющий про ёлочку, а в клубе обязательно будут крутить какой-нибудь мультик о празднике и он, будет обязательно с песенкой, к примеру: «Ёлочка, Ёлочка в праздничный час, каждой иголочкой радует нас, радует нас…». Папы уже наслушались от детворы пожеланий, какая должна быть ёлочка у них, и какую бы хорошо приобрести новую игрушку. У мам свои задачи по убранству и обустройству своего дома, ведь праздник на носу, у человечков нетерпение и каким образом их здесь сдержишь? никак… Выплеск эмоций и чувств должен быть полным, на то они и есть целая вселенная. А кто виноват в появлении этой «вселенной», конечно родители, вот они и стараются выполнять пожелания чад своих, а те их эксплуатировать по полной…

В такие подготовительные дни можно было видеть снующих, озабоченных взрослых и были они озабочены тоже, как и детвора, предстоящими праздниками… А почему бы и нет?.. Не всё же одной детворе быть и жить в предвкушении и озабочиваться… И взрослым надо! Это был тот праздник, когда взрослые приближались, а может быть встречались с детством. Они тоже когда-то жили в этой «стране» и были такими же активными жителями, просто время и возраст переселили их во взрослость… Взрослость взрослостью, а перед Новым Годом можно легко и просто своей фантазией, мечтой, с помощью детей, быть согражданами этой «планеты», планеты детства… Быть активными помощниками её основных жителей и быть озабоченными!

Заранее в школе собирался родительский комитет класса, где актив его решал по сколько собирать денег и где закупать яства для детей, ведь в магазинах в ту пору было «шаром покати», полки стояли пустыми, но к празднику у всех были хорошо приготовлены столы, где по русскому обычаю хоть не «ломились», но закусить было чем… Это несоответствие всегда удивляло, но я не об этом… В школе обязательным было устраивать труды по вырезанию снежинок, о! это такое искусство, какое мне, сколь ни старался, в руки не давалось. Дома, когда никого не было, я усиленно оттачивал это искусство, извёл кучу исписанных тетрадей, увы… Снежинки для меня были неуловимы, видимо таяли, так и не зародившись… Всё никак не мог взять в толк, как у девочек, у моих сестёр получались тонкие кружевные снежинки, с многочисленными тонкими по резьбе узорами… Какие они были красивыми!.. Были даже соревнования по красоте и изяществу снежинок, не официально, так между собой и победителя трудно было выбрать.

Наши художники, умеющие рисовать, обязательно оформляли новогоднюю стенную газету… Любил я посматривать, как на белом чистом ватмане, листе бумаги, медленно, но уверенно возникал Дед Мороз, Снегурочка на санях с неизбежными своими друзьями, зверятами… Дивным образом выводились линии, а затем под умелой рукой мастера вдруг появлялась ёлочка, кони скачущие, а то и тройка… И вдали, уже не за горами, дома, а в домах детвора, она-то и ждала его, такого долгожданного Деда… Сверху на рисунки посыпали блестящим снежком, как-то приклеивали, который блестел при попадании света на него. Битые новогодние игрушки тоже шли в ход, мелко толчёные в порошок и засевались на шубу, шапку самого Деда Мороза и Снегурочки. Устраивались и такие конкурсы, у кого красивее, наряднее выходила стенная газета?!

Вот такие милые, простые бывали к празднику хлопоты, которые добавляли в атмосферу ожидания свои неповторяемые краски, а Новый год приближался! Был совсем на пороге!.. Галина Фёдоровна, наша учительница начальных классов нет-нет, да и рассказывала:

— Ёлка в нашей стране имеет давнюю традицию…, — и так далее, всё то, что нужно дать детворе…

Конечно, она не говорила нам, что впервые, ещё в царской России упоминания о новогодних елках относятся ко времени царствования Петра первого, что в своём указе царь повелевал перенос Нового года с первого сентября на первое января. По примеру всех христианских народов, было велено зажигать огни и украсить столицу хвоей, а по улицам, у домов, пред воротами поставить украшения от деревьев и сосновых ветвей, еловых и можжевеловых. А простым людям предлагалось хотя бы ветви прикрепить над воротами своих храмин или по деревцу поставить и, чтобы стояло такое украшение в первый день Нового года. Конечно, нам такое вряд ли было интересно слушать, и учительница нам о таком не говорила. Не рассказывала нам, как уничтожали этот праздник, якобы это был пережиток прошлого… Руководство страны видела в нём наследие тяжёлого царизма… Зачем нам это?..

Мы жили ожиданием праздника, нам надо было торжество, действие и в конце этого всего — долгожданный подарок… От самого Деда Мороза!.. Вы представляете!? А там такая невидаль в повседневности — конфеты, разные, разные и обязательно мандарины! Этот подарок, зачастую в бумажном пакете мы несли торжественно домой, вот смотрите, что мне Дед Мороз подарил. И надо отдать должное родителям, они поддакивали, кивали головой, мол, понимаем, как нам повезло…

Для детворы родители готовили маскарадные костюмы, многие были приподняты настроением в своём ожидании такого события… Для одних шитьё новогоднего костюма было лёгкой прогулкой, даже забавой, запросто могли соорудить из того что было под рукою что-то на подобии, да ещё и с приличным шикарным видом, а другим с трудом удавалось хоть как-то сварганить маскарадный костюм, словом везде требовалось и желание и сноровка. У меня Мама была мастерицей, что и говорить, всё ладилось в её руках, всех обшивала, но новогодний костюм мне никогда не готовила, я всегда только посматривал на тех, кто щеголял в костюмах зверушек, сказочных героев, известных персонажей, такие в изобилии появлялись в день торжества ёлки.

Один был мишкой, другой зайчиком, девочки же большей частью снежинками, многие были кем-то, но не я… Мне не готовили наряд, и я хороводил просто в школьной форме. Жаль!.. А хотелось… Кем? Вот бы пиратом!..

— Прочитал недавно книгу о пиратах, то скажу вам — это здорово быть флибустьером, это так обзываются пираты. Весь такой в тельняшке, с тесаками на поясе, а через глаз чёрная повязка и шляпа с черепом и костями. В прошлом году Мишка был таким, ох и завидовал ему, тоже хотелось кричать: «На абордаж!» А по ночам слышать крики: «Пиастры, пиастры!» Или, я бы не против, быть Буратино, ой! правда нос длинный будет всем мешать, нет-нет не буду, а вот, скажем, интересно каким-нибудь зверем… Витька готовит костюм медведя, будет мишкой, а Сашка весь в белом, конечно зайчиком, правда одно ухо повисло, ну ничего будет вислоухим, а у меня одни мечты… Вот бы, вот бы… Ну да ладно, уж если нет, значит, буду смотреть на других и радоваться…

В старом здании 156 школы, на втором этаже, в спортивном зале уже готовили ёлку, привезли и установили… По школе потянуло свежестью, зимним лесом и густым хвойным запахом. Старшие классы вместе с классными руководителями будут украшать «виновницу», а работ по убранству ёлки немало, ведь надо ещё и зал оформить, через всё пространство протянуть нити и на них развесить разное: и снежинки, и бумажные фонарики, и гирлянды, и конечно же флажки, на которых красовались на красном фоне золотые серп и молот, а на белом красные силуэты кремля. Были и другие поделки из бумаги фольги, всё не вспомнишь… После такого убирания залы, она вся сияла, радовала глаз, заманивала… Мы украдкой поглядывали в приоткрытые двери, нас гоняли, ворчали, придёт наше время… Как они не понимали? эти взрослые, что одно из свойств детворы — любознательность и нам край желательно всё знать и видеть. Учёба? а она уже совсем не хотела входить в наши лопоухие головы…

* * *

Перед торжеством и действом, мы находились в классе, кто переодевался, кто репетировал заученные к празднику стишки, чтобы громко приветствовать самого главного героя, который спешит на нашу ёлку, правильно — Деда Мороза… Когда подходила очередь, то есть время проведения мероприятия для нашего класса и параллельного, Галина Фёдоровна выстраивала нас и вела по коридору на второй этаж… Мы были в предвкушении!..

Заходили в зал и глазки невольно всё шире и шире открывались, столько всего здесь было, ведь недавно только одна ёлка стояла, а сейчас?.. Недаром нас гоняли, чтобы не подсматривали и для нас неожиданным сюрпризом оказалось… И они были правы! Мы завороженные заходили в зал и околдованные увиденным, мало следили за тем, что делать… Посреди зала стояла она, та, ради которой было столько проделано работы и привлечено немалое число учителей и учеников… Стояла, почти под потолок Ёлка!.. Мало того, что она наряжена шарами разноцветными, бумажными фигурками зверей, пусть они плоские, но зато как! блестят, различными поделками из папье-маше, фонариками из разных стеклянных трубочек, шишками из стекла, часиками… Там и здесь можно встретить известных героев сказок и Чиполлини, и Гурвинека, и доктора Айболита, а ещё всевозможные фрукты: груши, виноград, яблоки, и много, много всякого такого, что надо обязательно рассмотреть… И всё это ярко блестит, красками разукрашено, висит на веточках и лукаво поглядывает на нас, вот мы какие!.. А сколько снежинок, что повисли на тонких невидимых нитях через залу. Много! На разных высотах, да так и застыли в своём падении, изредка покачиваясь от движущейся детворы. А детвора в хороводе вся, крутит, наворачивает круги вокруг ёлки, малый круг в одну сторону, а больший в другую и все поют… В малом важно ходит, держа учеников за руку, и поёт Галина Фёдоровна, а в большом Ирина Николаевна. Они весёлые, но строгие, не забалуешь у них. Такие учителя!.. Сколько сил и энергии, знаний по нашему возрасту, а ещё сердечной любви они нам отдали, разве можно рассказать и описать словами…

Накручивая круги в хороводе, изредка наступая на ноги участников его, всё посматриваю по сторонам, любопытно, страсть… Ведь и малой толики не рассмотрел, а нас уже закружили, закружили вокруг ёлочки… А хоровод, да без песни это не допустимо. И конечно про ёлочку «В лесу родилась елочка» — этот шедевр новогоднего настроения и радости детворы. Всем она полюбилась и детям, и взрослым за красоту, простоту, мелодичность и где-то даже за оттенок грусти. Эту песенку полюбили ребятишки с самого раннего детства, и я уверен уже, будучи взрослым, каждый помнит её наизусть… Её и сейчас используют в самых простых хороводах вокруг елочки на новогодних праздниках…

В лесу родилась ёлочка,

В лесу она росла,

Зимой и летом стройная,

Зелёная была.

Метель ей пела песенку:

«Спи ёлочка, бай-бай!»

Мороз снежком укутывал:

«Смотри, не замерзай!» [1]

Хороводил и пел с удовольствием со всеми… Невольно представлялась жизнь этой ёлочки. Лес, много снега, волки бродят голодные, страшно воют… Зайка под нею спасается и вдруг мужик с лошадкой, запряжённой в дровни, сани такие… Срубил старичок под корень ёлочку, как в песенке, там просто и живо описано всё… Вроде всё хорошо, а как-то грустно становится — ёлочку жалко… Но тут же радость охватывает, что она нарядная, с нами здесь и дарит столько веселья детишкам, что уж совсем забываются и зайки, и волки жуткие, только она стоит перед глазами, весёлая, пахучая и не задумываешься уже, как же она «пришла» к нам, пешком что ли? Ах, ты детское воображение, незамутнённое жизнью чувство, как не хватает порою тебя во взрослой жизни, этого живого восприятия окружающего, лёгкого увлекающего чувства, неудержимой фантазии…

Совсем незаметно пробегает время! Нет же его, того кто должен стать незаменимым гостем на празднике, ради кого мы собрались в этом зале, тот кто своим волшебным действием елочку заставит светиться… И вот все хором кричим, зовём его:

— Дедушка Мороз! — он не слышит… Повторяем:

— Дедушка Мороз! — и чу! издалека далёкого доносится голос, — Слышу! Слышу…

Все вздыхают, ну наконец-то докричались… В дверях появляется… Да, да! Дед Мороз!.. Быстро, быстро входит Он и громко приветствует, часто стихами, вроде такого:

С Новым годом поздравляю,

Всем здоровья вам желаю.

Вот я к вам пришёл опять,

Будем песни петь, плясать.

Встанем дружно в хоровод,

Славно встретим (дети хором) —

Новый год!

А Он уже закружил нас в вихре слов, приветствий, всё это в стихотворной форме, всё складно, ладно как-то выходит у него, и впрямь волшебный! Однако что это? Нет Снегурочки, а ведь должна быть рядом, «подзадержалась» сказано Дедом, у деток других, но дело поправимо и уже десятки детских голосов зовут Снегурочку, призывно зовут:

— Снегурочка! Снегурочка!.. — И всё повторяется, как с Дедом Морозом…

Явилась по зову и к ней потянулся народец детский и хочется дотронуться, а правда, что она холодная, ведь из снега же… И как она не тает, здесь так жарко? А, вспомнил! она из сказки! Там такое возможно…

Но опять непорядок, ёлка не светится, стоит грустная, хотя и вся в игрушках, всё светится, сверкает — она нет! Кто спасёт? Конечно, Главный на празднике и дети… Празднество продолжается, зал скандирует: «Ёлочка зажгись! И та начинает светиться разноцветными огнями…

Читаются стишки, Дед Мороз внимательно слушает каждого, кто отважился прямо донести Ему своё мужественное заучивание… Звонко в зале раздаётся детский голос, торжественно и гордо… Самому Деду Морозу читает, и какой Он внимательный, страсть… Недалеко, в другом месте Снегурочка внимает чтецу, так и подходит праздник к своему кульминационному моменту. Хоровод, песенки, стишки — всё это хорошо! Но, чего-то не хватает… Правильно, опять угадали — подарка! Самый главный, Тот, который привёз подарки, командует, чтобы занесли и мы мигом становимся в очередь для получения заветного пакетика…

* * *

Мороз проказничает… Поскрипывает под валенками снегом, пощипывает нос, уши. Потрескивает деревьями, делает слышимым пространство далеко, звенит воздухом и собачки, спрятавшись в конурах, потявкивают глухо на прохожего… Прохожий спешит домой, у него в руках заветный пакетик, простой себе пакетик из бумаги, но в нём подарок, от самого Деда Мороза и Снегурочки, радостный спешит, настроение приподнятое, да и дома ждут!.. А ещё, кроме подарка, он несёт, пожалуй, самое ценное, радость, что подарил ему праздник и она, радость, будет сопровождать его всю жизнь…

Мороз пугает, а ему нипочём…

/апрель 2021года/

[1] Песня на слова Кудашевой (Гидройц) Раисы Адамовны (1878—1964), музыка Бекмана Леонида Карловича (1872—1939)

Как мы играли…

Играли мальчики в войну,

Не так, как раньше в старину:

Фашистов били, побеждали

Не за награды и медали,

А за великую страну.

Валентин Панарин

Где-то совсем рядом, по данным нашей разведки находился противник. Мы частью наших бойцов выдвинулись на край леска, что раскинулся вдоль дороги на Горчаки и Крутой, напротив работающих локаторов «Ромашка», для уничтожения всяких вражьих попыток продвинуться в нашу сторону, с целью захвата штаба нашего летучего, быстро реагируемого подразделения. А тем временем природа вокруг ликовала… Ничего не предвещало грозные дни и будущие битвы…

Всё также заходились в пении птицы, светило солнце. Ветер лёгкий шелестел листьями, двигал по небу облачками. Они надвигались на солнышко, временно закрывая его от нас, становилось менее душно, а когда открывали его, то вновь воцарялся зной и изнуряющая духота. Пот лил градом, хотелось пить…

Мы пробирались сквозь чащу и были мужественны, выносливы, продирались сквозь заросли кустарника, осторожно раздвигали ветви, крадучись, пригибаясь, шли… Надо было скрываться и быть крайне осторожными. Отовсюду можно было ожидать нападения, словом были начеку!.. Вся обстановка требовала тайного, тихого подхода к месту возможного нападения противника. Мы и крались… Мы, это отважные бойцы того воинского подразделения, на участь которого выпала честь защищать свою землю от нашествия покорителей самого лучшего из народа. На нашу честь выпала доля защитников отечества и нашего края!.. А вы как думали? только так… Великая честь!..

Осторожно выглянув, мы увидели «врагов земли родной», они тесными колоннами надвигались на нас, и нам срочно надо было предпринимать что-то такое, граничащее с подвигом и геройством. Да! надо было приниматься за дело… И мы взялись за дело так, что всех, всех победили!.. Тяжёлыми усилиями досталась нам победа. С триумфом и торжеством возвращались мы в штаб-землянку. Уже на подходе к месту своей постоянной дислокации мы встретили другое наше подразделение во главе с Сашей Артюховым. И они всех на свете победили, врагов конечно…

* * *

Мы играли, играли в «войнушку», тогда многие мальчишки старались быть только бойцами героической Красной армии и никто не хотел играть фашистов… Мы не были дети послевоенных лет, но начало шестидесятых. Однако были живы непосредственные участники боёв на фронтах Отечественной, что пронеслась над страной. Их рассказами, романами о войне, повестями об отважных партизанах, разведчиках были буквально наполнены наши совсем юные головы. Начитавшись, наслушавшись, мы тоже желали участвовать в защите своей отчизны, а как? Играми!

Мы с ребятами играли,

Понарошку воевали.

Все хотели быть за наших,

Не хотели за чужих!.. [1]

Враги были воображаемые, числом неперечесть, упорно и лавинами накатывающие на горстку отважных бойцов, то есть нас. Мы играли…

Это было такое время, когда наши старшие товарищи, которые оторвались от нас года на два, полтора по возрасту резко ушли от нас своими уже совсем другими интересами, наши же увлечения существенно отстали от них. Им надо было думать о тонких девичьих талиях, о том, как нежно и томно обнимают их неумелыми ещё руками, о загорелых ножках, о смехе звонком, девичьем, что струился вроде независимо от мальчиков, но тем самым привлекая их. Да! они, старшие товарищи, уже совсем думали о другом… О вечном, почти мистическом увлечении, красивом, чувственном, окутывающем человеческую сексуальность. Но мы этого конечно ещё не испытывали, а они не обо всём ещё догадывались. Возрастом, природой им прозвучал зов, и им не интересно было с нами, то есть мелюзгой. В представлении, сознании наших друзей — мы были мелюзгой, но не нашем… В наших же головах крутилось вообще нормальное к себе отношение, сообразно нашему возрасту. Это потом в будущих годах мы догоним увлечения старших и сами ринемся навстречу своим мыслям о девочках, и нас коснётся романтика, цветы, музыка, лунный свет, а это по сути, лишь способ, применяемый природой, чтобы сблизиться с девушками, жизнь как не крути, всё вокруг них крутится. «Черноброва и кудрява, красна девица-душа! Шепчут все: — Петрова Клава, невозможно хороша!» [2]

Наши увлечённости тогда остались при нас… Какие? да мальчишеские! в мире и сознании которых, ещё и вовсе не селились девочки. Нет, конечно, мы играли с ними, но как с друзьями, а не как с жителями земли, но противоположного пола. Нам было просто интересно с ними бегать, играть в догонялки, в лапту, «выжигалку», «чижика», городки, а ещё завеяться далеко за околицей посёлка и изображать из себя, то казаков, то разбойников. Лазить и догонять друг друга по заброшенным домам-сараям, по срубам недостроенных домов. Летними вечерами, сидя на скамейках возле домов, под шелестящими тополями негромко отвечать друг другу в «верю-неверю» или предаваться простой, интересной забаве…

…Передавать тайно колечко или другую вещицу, которая и называлась: «Колечко-колечко, выйди на крылечко!»

Все собравшиеся усаживались на лавочке, среди них выбирался водящий. Он зажимал между ладонями кольцо или другую маленькую вещицу. Остальные также складывали ладошки лодочкой. Ведущий подходил к каждому со словами:

— Я ношу, ношу колечко и кого-то одарю!

Вещицу он вкладывал в руки одному из сидящих на лавочке, но делал это максимально незаметно, чтобы другие не смогли узнать, догадаться, кому был передан предмет. А получивший подарочек также оставался невозмутимым, хладнокровным, не выдавал себя, показывал вид, что колечко-предмет не у него.

После того, как водящий прошёл каждого, якобы всем вложил в руки вещицу, он отходил немного в сторону и говорил слова:

— Колечко, колечко, выйди на крылечко!

Игрок, кому достался приз, должен был быстро подбежать к дарителю. А остальные сидящие при этом старались заранее понять, кому достался он, и не дать этому участнику покинуть ряд. Если удавалось ускользнуть, то он становился новым водящим, если нет — руководил прежний игрок.

…В дневное время была такая игра, мы делились на две команды. С одной стороны, гусей и их хозяев, а с другой волков, «хозяева» кричали, звали.

— Гуси, гуси, — в ответ, — Га-га-га!

— Есть хотите? — слышалось, — Да-да-да!

— Ну, летите!..

Испуганное частое махание головой:

— Нет-нет-нет! Серый волк под горой, не пускает нас домой…

— Ну, летите, как хотите, только крылья берегите, — и мы летели, разбивали цепь, взявшихся за руки ребят и девочек команды волков, а если не удавалось, то попадали в лапы к ним и выходили из игры.

Да! любили играть!.. Любили представлять себя в роли взрослых профессий врачей, учителей, артистов, учёных. Воображать из себя танкистов, лётчиков, кавалеристов, копировать персонажей из книг, мушкетёров, пиратов, доблестных рыцарей. Всё было! и наше поколение прошло через эти игры. Такие игры впоследствии помогали нам выбрать то направление в нашей жизни, что более по душе игралось в детстве и многие безошибочно определились со своей профессией. Да! мы любили играть…

Сейчас и не вспомню, в каком-то классе, придя со школы после первого звонка, мы собрались у Наташи Мелиной в саду. Мой дом и Мелиных соседствовали. У них было много густой черемухи, стеной росла вдоль забора, что весной всегда рисовало прекрасную бело-зелёную картину цветущей черёмухи. Когда она цвела, то воздух пьянил густым медовым запахом. Наряду с черёмухой в саду росли груши и дикие яблоньки, ранетки. При доме всегда было чисто, убрано и уютно… И день выдался на удивление тёплый, солнечный… Начало сентября только слегка мазнуло по деревьям желтой краской, а небо ещё не успело присесть по-осеннему к земле и убегало далеко ввысь. Птицы своими песнями довершали гармонию дня и радовали округу, а мы, пацаны и девочки, много было нас, заполонили палисадник, бурно обсуждая первый звонок, кто кого видел и был в удивлении, как все выросли. Так всегда бывает, не видя давно сверстника, приходишь в удивление, как вырос!.. Словно ты остался на месте и остановился в развитии, нет! он тоже был в удивлении от тебя… А мы, нашей компанией, всё лето крутились вместе и вовсе не замечали, как росли, казалось, что такими же и остались.

Потом решили играть, обозначили себе профессии, кто врач, кто учитель, а кто и лётчик… Я почему-то выбрал себе быть пилотом пассажирского самолёта. Почему? А кто знает!? Люблю летать, я и сейчас люблю это делать, правда, больше мечтами и мыслями. Уж они меня далеко уносят вдаль, правда быстро и возвращают на место, но это такое…, главное не разучиться летать, пусть даже во сне. Успеем приземлиться!..

Долго играли, до самых сумерек, домой не хотелось расходиться и с грустью расстались, завтра в школу. Мы часто играли, но почему-то именно этот день я и запомнил ярко, красочно. Все были внимательны друг к другу, и всё как-то по-особому, по-доброму протекало, в смехе, шутках, веселье и интересных рассказах. Никто не поссорился, как бывало в иные дни. Никто из мальчиков не расстроил девочек, а девочки не обиделись на мальчиков. Такое частенько происходило, что делать? все живые, быстрые, шаловливые. Родители не раз и не два пытались докричаться до нас, потом довершили быстрое разбегание, приведя очень убедительные слова… Они, родители, были порою очень убедительными…

* * *

В то самое время, когда отстав от более взрослых друзей по возрасту, мы «мелюзга», сбившись в ватагу быстрых, предприимчивых мальчишек решили поиграть в «защитников отечества». Собрание постановило, что командиром отряда буду я и что буду в звании капитана, остальные заместители и личный состав званиями пониже, но кто-то из ребят сказал:

— Давай, ты будешь майором, а мы твоими заместителями, то есть капитанами…

И так капитанами стали Сашка Артюхов, Сашка Калинин, а Толик Горбатовский, начальник разведки фронтовой стал старлеем. Ребята помладше, кто старшиной, кто сержантом, они были много моложе. Три, четыре года было заметно в бойцовском качестве и самый раз быть более в рядовом составе. Если кто в обиде, после «тяжелейших боёв» мы присваивали очередное звание, и было всем хорошо, все были довольны. Но майор остался один, им был я. Командир одно слово! Так пророчество моего дядьки Романа, который всегда меня отчего-то дразнил «маёром» — сбылось. Я стал «маёром»!

Обязанности командира были серьёзными. Подготовить к боям личный состав, проинструктировать. Достать, то есть изготовить оружие, а я был мастером в этом и все доверяли мне. Заказывали, кому что смастерить. И я взялся за дело. Находил, где можно рисунки наганов, револьверов, маузеров и карабинов. Главное было выпилить контур правильный, а остальное стамеской я выделывал всякие прорези, углубления и нужные неровности, которые по-моему мнению, были необходимы для боевых качеств оружия и внешней убедительности. Потом делал, приклеивал накладки, мушки, изготавливал кобуры. Из чего? а из толи, кровельного материала, похожем на рубероид. Деревянные изделия покрывал чёрной краской. Краска высыхала, я аккуратно мелкой наждачной бумагой легко проходился по поверхности, как бы подстаривая, потом суконкой надраивал до блеска, остальное руки и игры довершали начатое. Предмет, был очень похож на настоящее оружие. Лучше всего получился маузер и немецкий «люгер». Всем хотелось в руках иметь лучшее, приходилось меняться…

Так технически мы были готовы к боям, но не было территории, которую надо было всячески защищать, не щадя «живота своего». И, конечно же, мы нашли такое удобное интересное место. Место удивительное, небольшой лесочек, рядом с лётным полем, с одной стороны очерченное основной дорогой на Горчаки, а с другой, что ближе к домам просёлочной дорожкой гужевого транспорта. Западной оконечностью лесок упирался в стадион воинской части «Гриф», а противоположный доходил почти до складов аэропортовских. Главное, недалеко от домов наших, не надо было тратить время на быстрый сбор. Всё оно находилось напротив локаторов «Ромашка». На то время лесочек был густой, с едва заметными тропинками, нас это устраивало. Локаторы себе крутились, жужжали, выслеживали небо, а мы подле сражались за независимость и свободу от поработителей… Благое дело!.. «Береги землю родимую, как мать любимую». Или «Враг хотел пировать, а пришлось горевать». [3] Вот мы и способствовали вражьему гореванию, горстка храбрецов и отважных бойцов. Так мы думали, так хотелось нам думать! Мы же были патриотами своего Отечества, а книги о войне, о героях, фильмы про них способствовали нашему мужанию и представлению себя таковыми! Мальчишки тех лет, кто не помнит, когда после очередного фильма вся ватага мальчишек становилась, то «неуловимыми мстителями», то «красными дьяволятами», то «мушкетёрами», в другие времена и до «крестоносцев» доходило. Помните?.. Вы же были такими?.. А посмотрев фильм «Звезда» о разведчиках, все переключались на них и окрестные кусты и колки были вдоль и поперёк исследованы. Разве можно забыть такое кино, как «Александр Невский», после просмотра которого все пацаны загорались быть воинами, что побеждают тевтонских рыцарей. Какое славное время мальчишеская пора! ты веришь, горишь быть героем, и так хочется победить всяких злых людей и само зло искоренить… Куда это всё девается у многих взрослых мужчинах, что в детстве мечтали быть просто хорошими людьми, не равнодушными, добрыми, надёжными защитниками слабых… Куда?!

* * *

Как без карты защищать место? никак! Что же за военные, если не могут определять по карте расположения основных сил неприятеля, его ударные группировки, отображения географических объектов, населённых пунктов. Пришлось взяться за дело. Промерял шагами вдоль и поперёк наш лесок, определился с горем пополам с масштабом и на десятый раз смог нарисовать. Рисунок карты более-менее в масштабе соответствовал местности…

Нанёс проекцию того участка и околотка, где играли, где по нашим предположениям произойдут «грандиозные сражения». Обозначил дороги, локаторы, кусты, деревья, как ориентиры, едва заметные тропки, нашу землянку-штаб, тайные подступы к ней… К слову, землянка представляла собою просто яму, которую мы углубили и выложили по краям землю бруствером, с бойницами. В бойницах всегда была выставлена какая-то толстая палка, но то для непросвещённых, а для нас и неприятеля очень даже орудие нужного калибра, направленная в сторону вероятного противника. Рядом была вторая землянка-блиндаж.

На карте чёрными жирными стрелами были показаны направления наступления отборных частей врагов. Всё такое противное было направлено в самое сердце нашего пребывания, к нашему штабу-землянке. Разведка работала чётко, вовремя доносила о передвижении и передислокации частей неприятеля, а мы уже сообща штабом принимали решения.

Трудное было время!.. Атаки следовали «одна за другой», а мы храбро их отбивали. И у нас были ранения, там и здесь слышались возгласы:

— Меня ранило в руку, меня ногу, — кричали обороняющиеся, мои друзья, начитавшись без счёта книг о войне, насмотревшись фильмов и подражая действительным, подлинным защитникам отечества

— Но я в строю! — стиснув зубы, сдерживая боль, оставались на передовой, проявляли мужество…

Вот такие бойцы были на защите оборонительных рубежей и подступов к границе нашего края, не сдвинуть с места, не уступая пяди земли родной… Кремень и не иначе!.. После боя у наших братьев по оружию, по какому-то странному обстоятельству, быстро залечивались раны и через несколько минут они были здоровыми.

Из боя выходили разгорячённые, успокоившись, мы объявляли благодарность воинам, представляли их к наградам за отвагу, наиболее отличившихся в схватках присваивали очередные воинские звание. Всё как по-настоящему… А наигравшись вдоволь, утомлённые, мы шли домой, надо было изготовить новое оружие, а для этого найти подходящие доски, которые были обязательно припасены моим Отцом для его надобностей. Я знал, где он прячет, а он знал, что я обязательно попытаюсь употребить для своих нужд и где только мог, прятал. Я находил или выпрашивал. В общем, я был грозой хороших отцовских пиломатериалов. Влетало мне, но что делать, то требовала необходимость по обороне и защите своего Отечества.

* * *

Другая арена «боевых действий» был заброшенный сарай, что находился в лесу, за улицей Северной, в метрах пятидесяти от жилых домов, но скрытый деревьями, а значит для нас в самый раз, безлюдный и загадочный. Одиноко стоящий, не связанный ничем с другими постройками и посреди большой поляны. Что было там до нас, не знаю… И нас это не интересовало. Главное, что к нему никто не подходил, никто не использовал. Строение крупное, с большим количеством перегородок и таинственным чердаком, где можно было легко спрятаться и играть себе в то, что душе угодно. В какое-то время, нам надоело «отражать» многочисленные атаки противника возле локаторов и мы как-то незаметно и плавно переселились в это заброшенное сооружение. Я так и не понял, на какую надобность в своё время оно было построено.

Итак… Сейчас не помню, кто открыл, показал нам его, вероятно Толик Горбатовский, недалеко жил или кто ещё, но нам было здесь хорошо. Здесь мы долго устраивали всякие игры боёв, быстро переходящие с фронтов Отечественной к боям Гражданской войн, здесь часто делились на две команды, в равных долях и задача была таковой, чтобы увидеть первым противника и крикнуть:

— Толик, бах-бах! Я тебя подстрелил, — и Толик выбывал и ждал окончания схватки, а рядом с ним уже отдыхал его противник Генка, что был им же и «подстрелен». Теперь они наблюдали, чем же закончится поединок, чья сторона возьмёт верх. Встревать в происходящее они ни в коем случае не имели право, ведь их как бы и не было уже до окончания этого эпизода игры, вот молча и посматривали за сторонами воюющих. Но такое, без споров, не всегда обходилось, никому не хотелось быстро быть «убитыми» и ждать окончания боя, а это нудно и тянется до нельзя долго. Затевался спор, кто кого первый увидел, а значит, победил и спор ни к чему не приводил. Каждая сторона считала, что была права.

— Я тебя первый увидел, когда ты высунулся…

— Нет, я первей увидал! Ты обманщик, я первей…

И кто из них прав, поди разберись, но спорили до хрипоты и без рукопашного боя…

Сарай позволял хорошо прятаться, маскироваться, главное не выйти на солнечную сторону и не бросить тень, по ней живо вычисляли и шансы на «выживание» были нулевые. Большим преимуществом владела та группа, что сидела в чердачном помещении или пряталась на крыше. Туда и надо было ухитриться незаметно залезть и выследить противную сторону. Сноровка взбираться по сараям, карабкаться по кровли у нас была отменной, не помню, чтобы кто сорвался и упал, такого не было. Умение лазить по чердакам и крышам оттачивалась с малых лет, и родители как-то не ограничивали нас, видимо сами были такими и считали, что и мы должны быть ловкими и вёрткими.

Оружие домой не брали, а прятали недалеко в кустах, прикрывали травой. Удобно было, шли налегке, как обычно бурно обсуждая, кто кого победил и как ловко он это сделал, с другой стороны естественно слышались возражения.

— Ой, ой!.. А я- то тебя, помнишь, как подстерёг, ты только, а я тебя…

— Ха! Расскажи дяди… Петухи смеются! Подстерёг он меня… Да если бы я…

И так всегда, если бы, да кабы, да вот когда, тогда уж конечно… Словно сейчас слышу голоса, их хрипотцу, интонацию, задиристый тон…

На следующий день, когда не было домашней работы, а такое счастье редко выпадало, договаривались «на когда» встречаемся и встречались. Всё повторялось, менялись лишь оружием и бойцами, да придумывали новые сюжеты, как лучше, ловчее победить неприятеля.

А случилось и такое, что придя к месту захоронения оружия, мы его на месте не обнаружили. Кто взял, зачем? Не знаю, возможно, кто-то из своих решился на нехороший поступок. Обиделся кто-то на кого-то и отомстил, но то история давняя, временем и памятью затушёванная. Главное другое…

* * *

Время было славное, славными были ребята, друзья мои. Они сейчас часто выплывают из тени времени бесшабашными, озорными, шустрыми, лихими, бравыми и прочими, прочими, по-детски искренними, без фальши и ретуши личных низменных интересов, открытыми… Они были такими, как я, но со своими индивидуальными чертами, присущие только им, только каждому. И вроде многое было одинаковым, но одновременно многое и своим, ни на кого не похожим. Оттого и судьбы сложились разными, своими.

Прошло много лет с тех времён мальчишеских. Конечно понятие «много», несколько десятков лет, громковато сказано, но в пределах человеческой жизни самый раз… Да! прошло много лет… Каждый из тех ребят, что пробежали со мною бок обок по тропкам детства, со временем ушли по своим дорогам путешествовать, жить, рожать, взрослеть, мужать и чего уж скрывать — стареть… Есть среди них и те, кто Ушёл за пределы этой жизни. Разные доли, разные судьбы, да и у каждого своё провидение. Кто как мог, так и выбрал своё предназначение и пошёл по той дороге, что выбрал, выбрал из множества и встретил на ней тех людей, кто судился встретиться. Правильно ли? так ли? кто знает? Кто может ответить почему не иначе? Виноваты мы сами, возможно, никто не сложил с нас ответственность за право свободной воли, но не во всём… А в остальном кто виноват, что повлияло? Рок? фатум? судьбина? А всё вместе!.. Да и потом, никто не виноват! Так сложилось…

октябрь 2021 года

[1] Строки из стихотворения Любови Платоновой-Зотовой

[2] Строки из стихотворения Агнии Барто «Завитушки»

[3] Поговорки, пословицы о защитниках Отечества

Контуры прошлого

Да. Нас года не изменили.

Живем и дышим, как тогда,

И, вспоминая, сохранили

Те баснословные года…

Александр Блок

Из прошлого часто просятся контуры, силуэты в настоящее… Ненавязчиво, но забывать не дают, ведь прошлое является сильным магнитом. И, не то чтобы стоном и болью отзывалось, а мягкой поступью напрягают память и она испускает в пространство сигналы, собирая ответные, пусть порою искривлёнными зыбкими очертаниями, они, напрягаясь, становятся более чёткими и прозрачными. И, зная, что погружением в прошлое мы не совершенствуемся, мы чувствуем в нём толчок устремления в будущее. Оно для нас, как родительское благословение, как благодарность жизни, как основание наших мечтаний. Надо знать прошлое, спокойно принять его и применить. Сердце же наше, в любом возрасте, должно быть устремлено в будущее, чтобы в нём поселилось Вечное…

* * *

Здание невысокое, в два этажа…

Оно разветвлённое коридорами на выступы, карманы и прочие боковые пристройки… Поговаривали языки, что построено оно в тридцатых годах прошлого века. Это похоже на правду… Поверим им!.. А ещё говорили, что строение, о котором я пишу, было средней школой под номером 57, это при мне, я в первый класс пошёл в 1963 году, она была уже восьмилеткой и носила номер 156. Случилось такое переустройство и изменение нумерации, когда в верхнем посёлке выстроили и запустили в эксплуатацию среднюю школу 155… И это похоже на правду! Как хорошо, что есть «разговаривающие языки» и от них узнаём крупицы правды. Тем более, что одному, то есть моей памяти, не хватило бы написать этот очерк-рассказ. Его можно считать совместным творчеством десятков людей, чьи броски в прошлое помогли вызвать к жизни, пусть словесной, некоторые эпизоды школьной поры и расположение классных комнат в том или ином ответвлении здания…

Что в нём такого, что не позволяет мне его забыть? Что в этом здании такого, что пробежало почти полвека, а его вспоминаю?.. Каким образом моя память зацепилась за не совсем казистое, лишённое архитектурной красоты, приземистое строение?.. За что зацепилось? За два этажа? А может, потерялось в закоулках первого или второго этажа?.. Да! есть такое!.. Иногда теряется, и частенько бродит, куда деваться? бродит и там, и там!.. Для чего, почему? Вопросы уместные, их нужно задавать… И всё-таки, почему возвращается память к сооружению, которого уже нет?.. А чтобы маленький «кусочек» памяти уж совсем не затерялся во времени. Чтобы кто-нибудь, прочитав, вспомнит, а тот, кто не вспомнит, его ещё не было на свете, узнает, что здесь стояло здание. Оно было такое и такое и в нём проходили первые «университеты» множество маленьких и уже подросших человечков, отсюда они, окончив его, рассыпались по многим уголкам и страны, и мира, в количестве немалом. А ведь здание то было совсем небольшим…

И ещё есть ответ, совсем простой… Сюда давно привели меня, как и нескольких десятков мальчиков и девочек учиться в первый класс. [1] Да, да это здание было моей первой школой, которая своими невысокими потолками и неширокими коридорами казалось мне огромным дворцом после той маленькой лачуги. Небольшого домика, в котором я начинал жизнь, где пробегало моё детство, где прозвучали мои первые крики, где сама жизнь подарила знакомство с лучшими людьми на свете, родителями, сёстрами…

Пришло время, по мнению местных властей и по разным «генеральным» планам застройки нашего посёлка ему уступить место более новым зданиям. Нет его уже, сломали. Пришли люди и по приказу других людей разрушили, растащили по кирпичам и сравняли с лица земли. Совсем рядом, на месте ряда магазинов и столовой отстроили здание высокое в четыре этажа, белое кирпичное, с большими светлыми окнами… Теперь там раздаётся смех, крики детей и мерное шагание среди парт учителей, которые отдают подросткам свои знания и опыт… И ничего не напоминает, что за ним и было оно, двухэтажное, не блещущее архитектурными достоинствами, но милое сердцу строение… Да милое, я не преувеличиваю, послушайте: «… когда я первый раз перешагнула порог средней школы 57/156, мне показалось, что попала во дворец… Ведь в 50-х годах самые красивые здания в поселке для нас детей были железнодорожный клуб, школа, о которой идёт речь, и детский садик номер 37, в этой школе я училась шесть лет. Так и осталась она милой сердцу на всю жизнь… Сюда в нашу школу мы бегали ранней порою, здесь мы встретились с первой мечтою, здесь впервые к нам пришла любовь…». Такими простыми словами и говорило сердце у человека, который также как и я, сохранил в себе ту светлую память о своей школе, где взрослело и мужало осмысленное житьё бытьё…

Далекие милые были!..

Тот образ во мне не угас.

Мы все в эти годы любили,

Но, значит, Любили и нас. [2]

Помню дорогу к школе, практически до мельчайших деталей, как шёл по улице Ленина, между рядами двухэтажных деревянных домов, какими в тридцатые и сороковые годы застраивались центральные улицы посёлка. Всюду жизнь кипела, и было убрано и чисто, тротуары были деревянные, по обочинам канавы для стока воды, во дворах держали живность, и всю дорогу по утрам, сопровождало пение петухов… Мой дом, где у нас была комната в коммунальной квартире, был самым последним по правой стороне, если идти в аэропорт и первый по левой стороне, если в центр. Его уже нет, снесли… Обычно мои сёстры доводили меня до забора, ограды школы и шли в другую школу… А я топал в здание, мою первую «альма-матер», обычно так университеты величают, но для меня из таёжного прииска, и был таковым, очень даже университетом…

* * *

В узкие ворота я попадаю на территорию двора школы. Слева, сразу начинается тротуар, вымощенный досками, и он огибает двор по левой стороне вдоль заборчика с пришкольным участком, где высажены кустарники и деревца дикой яблоньки, ранеток… Тротуар приводит нас прямо к служебному входу в школу, он не центральный, служебный… Чуть не забыл, слева, как заходишь во двор школы, было необходимое, самое нужное строение, куда стремглав бежали ученики на перемене, если «приспичило»… «… Вот в этом «нужном строении», проходили первые уроки курения. Наши мальчишки приходили в класс с загадочным и слегка виноватым видом, пахнущие табаком. А мы смотрели на них со смешанными чувствами. С одной стороны «Как он может!!!», с другой «Какой смелый!!!». [3]

Справа вспомогательные хозяйственные деревянные постройки. Рядом гараж, за которым между забором детского садика и его стеною мы играли в «чику» или в «пристенок»… Тогда все пятаки ходили по рукам изогнутые или побитые, это результат игры в «чику». В этой игре были свои рекордсмены, издалека поражали «цель», стопку из монеток, положенных одна на одну. Нюансы, когда-то захватившей всех ребят игры, уже стёрлись в памяти… А ещё, кто помнит, здесь играли в «зоску», когда на клочок кожи, шкурки цепляли кусочек свинца, обзывали зоской и внутренней стороной стопы подпинывали вверх, невысоко. Важно было, чтобы эта зоска не упала на землю. Ценились зоски за качество изготовления, за их «летные свойства». Хороши были были зоски из козьих шкур, конского волоса, с длинным ворсом. Если к ним был еще правильно пришит свинец, то они, подлетев высоко, парили, как маленькие парашюты Подпинывая, игрок совершал до десятков раз действия, а те, кто совершенствовался и становился почти мастером, и сотни раз… Я так и не стал мастером, но таковых видел, которые меняли ноги, подбрасывали зоску то левой стопой, то правой, то тыльной стороной ноги. Там были свои обозначения и названия ударов, их сложность и тактика бития. Самой распространённой была «простушка», когда игрок каждый раз ставил ногу на землю. Приносили в класс, и на переменах устраивали соревнования, кто больше выбьет. Собирала игра всегда кучу ребят, девочки ею не интересовались.

Здесь во дворе мы воевали классами в снежки, особенно когда выпадал первый недолгий и липкий снег, но это мною описано в другом рассказе. [4]

Сразу за забором, справа, бревно, снаряд на котором оттачивали ученики равновесие и вестибулярный аппарат. Во дворе, на уроках физкультуры мы наворачивали круги своим трусцой-бегом, а внимательная Тамара Владимировна зорко следила, чтоб никто не волынил… То и дело слышался её весёлый зычный голос:

— Иванов (фамилия неконкретного ученика), ты не стесняйся, порастряси себя, а то совсем мхом порос, — класс угорал от хохота… Она была невысокая великолепного спортивного сложения и бойкого бодрого нрава, инициатор и участник многих спортивных соревнований в посёлке.

Посреди двора вкопан турник с перекладиной и под ним ямка с насыпанными опилками. Подпрыгивая, а кого-то поднимали, мы цеплялись руками за перекладину и, подтягиваясь, силясь изо всех сил, пытались дотянуться подбородком до неё, тогда нам засчитывали очередное подтягивание. На этом же турнике мы друг другу демонстрировали умение соскакивать на ноги. Для этого мы цеплялись ногами в коленках за перекладину, раскачивались и… Если повезёт, то приземлялись на ноги, а если нет… Если нет, то всей своей тушкой брякались оземь, на опилки. А немногим правее от турника тоже яма, но удлинённая, здесь на физкультуре мы прыгаем с разбегу в длину. Как трудно было не переступить черту и сделать удачный прыжок, тогда наша учительница похвалит, а если нет, то можно услышать от неё едковатый эпитет, заслуженный и необидный…

Идём по тротуару и перед крыльцом, налево калитка в палисадник, зажатый невысоким заборчиком и с двух сторон стенами школы, уютный, ухоженный, здесь юные естествоиспытатели проводили свои практические занятия по ухаживанию за питомцами цветами, растениями.

Несколько ступеней, мы на крыльце, входим в школу, правда, это всего лишь «предбанник», видимо пристроенный уже позже основного здания, когда обнаружилось, что нет необходимейшего для детей столовой — буфета. Тогда и «прилепили» дополнительно, но это догадки, не уверенность. В буфете самая малость, что запомнилось — чай, коржики и кольца, посыпанные сахаром… Сдать надо было всего лишь десять копеек, и на большой перемене ты вкушаешь эту «малость»… Может ли поверить читатель, какая! это была вкусность… Чай и коржик!.. А если не было десяти копеек, тогда ты был лишён другой реальности, ведь поход в буфет — это был прыжок в «сладкую жизнь». Пусть дома есть тоже самое, пусть!.. Но здесь, среди учеников гораздо вкуснее…

На входе стоят дежурные с повязками и проверяли на опрятность, чистая ли обувь, опрятен ли ученик, хотя мы, пацаны, называли их занудами, уж больно придирчивы были и в основном девочки старших классов. На центральном входе тоже дежурят, стоят непоколебимо, как истинные блюстители чистоты. Везде порядок, грязь в школу ни-ни, не занести… Такие же «санитары», блюстители чистоты и аккуратности ходили по классам и осматривали руки на предмет, острижены ли ногти и, как чисты они, белый, свежий ли воротничок и одежда удовлетворяет или нет аккуратности Могла ли наша учительница усмотреть за всем, конечно нет, вот и было заведено в школе такое неукоснительное правило: «Руки к осмотру!». Ох! получал не раз замечания я и приносил записанными в тетради сёстрам… Тогда, два первых класса я жил с ними на коммунальной квартире. [5]

Маленький коридорчик и справа дверь в буфет, прямо дверь и входим уже в основное здание. Если повернём направо потом по коридорчику налево, то увидим кабинет старшей пионер вожатой, за ним помещение, где находилась библиотека… Всё, как ни старался, память не назвала помещения, и никто лучше не напомнил мне о других… Но я помню, что здесь мало кто бегал, всё как-то гулко звучало, оно и сейчас спустя десятилетия эхом памяти отдаётся от стен…

Если при входе в здание поворачиваем налево, то с правой стороны будут аудитории для первых, вторых классов. Здесь недалеко от входа и учился я в первом классе, учился писать закорючки, а уж потом только учили нас писать буквы. Терпеливая Галина Фёдоровна нараспев произносила то, что и выучивают в первую очередь, вернее, на чём учатся начинать читать, буквы «М» и «А», а вместе мы составляли такое родное, милое для всех слово «МАМА», как мы радовались, безмерно были счастливы, что дома мы сможем сказать:

— Мама, знаешь что?.. А я теперь умею читать твоё имя, — мы ведь в детстве только и знали что Маму, зовут, никак иначе, как только Мама…

Уже немного позже мы хором твердили:

— У Мамы рама, Мама мыла раму! — или я что-то напутал? но ведь так мы вступали в мир учёбы и познания… Здесь были написаны палочки, неумело выведены буквы, шатающиеся во все стороны слова. Потом всё лучше, чище, увереннее ходила ручка по бумаге и, наконец, шатковато, но научилась бегать трусцой…

Слева по коридору окна в тот самый палисадник, о котором уже упоминал, потом по трём ступенькам попадаем в холл. Когда зашли в холл, то справа выход центральный, дальше справа раздевалка, а между раздевалкой и парадным выходом висит большой портрет Героя Советского Союза Михаила Курбатова, чьё имя и носила школа. Портрет написан масляными красками и довольно профессионально исполнен, насколько мне не изменяет память. Здесь в холле на стене висела «Доска Почёта», на которой располагались гордость и краса ученичества нашей школы… Ваш покорный слуга здесь не «зависал», был хорошистом, но отличником никогда.

Если направиться прямо мимо раздевалки, то справа запасный выход на улицу, а напротив его лестница на второй этаж, но мы немного повременим подниматься. Под лестницей на второй этаж — инвентарь техничек (в моё время уборщиц).

Иду прямо, мимо запасного выхода, открывается коридорчик с кабинетами директора и учительской. Напротив учительской была пионерская комната, там стояло знамя школы, горны висели, а за столами можно было играть в игры: шашки, шахматы и т. д. Опасливо всегда было заходить сюда — директор рядом!.. Сразу появлялась степенная осанка, вежливость, отменная дисциплина и весь ты уже совсем правильный… Вот такие у нас были директора!.. Глянет, поведёт грозно оком и всё вокруг налаживается, все сразу становятся дисциплинированными, донельзя примерными…

А возле кабинета директора стояла кадка с лавровым деревом. Ученики обрывали с него листочки, чтобы сделать «скелет» листа жёсткой щёткой. Для урока биологии надобно было.

— Точно, точно… стояла кадка лаврушки…, — подтверждают другие ученики, и тут же добавляют про наших техничек, мы их в своё время величали уборщицами:

— А ещё помню одну уборщицу, техничку, звали ее тётя Зоя, была она инвалидом, горбатенькая… Её все уважали… Мы, когда с перемены или просто видели, когда она мыла полы, то шли боком вдоль стенки, а если мокро, то терпеливо ждали, когда насухо пройдет тряпкой и уже тогда бочком пробегали.

Так-то вот… И боже сохрани нарушить её требования, можно было получить тряпкой. Почёт и уважение труду уборщиц было незыблемым, не знаю, как в других учебных заведениях, у нас — да!

Эта тётя Зоя когда-то меня «спасла», каким же образом?.. А вот как!

Не помню, в каком классе началось это, вроде в конце третьего или начале четвёртого и довольно долго длилась эта эпопея… Правда!.. Меня полюбили девочки с моего класса мутузить, а вы сначала подумали что полюбили?.. Да, да?! Как бы ни так? Именно мутузили, не больно, но встретят после школы, изваляют всего в снегу и за шиворот натолкают. Для чего? А кто знает? Знать надо было так!.. А повод находили простой, задирали специально, я им отвечал, а не отвечать не мог, как можно было стерпеть и промолчать — гордость не позволяла!.. Рядом же пацаны, они тоже задразнят… Задирали, и им нужно было только услышать словесный отпор — всё! я знал, сегодня будут делать «баню» и она после школы была обеспечена. Ребята с класса поражались:

— И чего ты терпишь, дай ты им!.. — я не мог, рука не поднималась, они же девочки… Так продолжалось до середины пятого класса, когда учились мы в одноэтажном здании за линией железнодорожной. Доходило до смешного, уже на переменах я всё делал не так, ходил «поперёк», а не «вдоль» тому, что мне определялось заводилами ссор… Смешно было самому, смеялись надо мною пацаны одноклассники. Однажды рука…, и всё разом прекратилось, как пошептали…

Так как же тётя Зоя меня «спасла»? она всё знала кто, где, когда, всё видели её очи зоркие. В один из вечеров она поняла, что надвигается на меня очередная «парка», через служебный выход выпустила меня и сказала: «Уходи! И чего ты позволяешь им валтузить себя?». Тропами тайными вечерними след мой затерялся среди снегов, тогда была зима, для преследователей, проще говоря, они не догадались, как мне удалось из школы улепетнуть.

Однако вернёмся к нашему путешествию по местам учебной и трудовой славы…

Останавливаюсь до коридорчика и вижу посередине холла, ближе к лестнице, колонна на ней большое зеркало и часы! Легендарные часы, сколько под ними нерадивых учеников простаивало, когда усмиряли подобным образом их неуёмную энергию… Дежурная строго следила, чтобы никто не ходил в шапках и ни бегал. Каралось подобное беспощадно, преступлению подобно такое, что ученик в здании школы и в шапке! немыслимо. Под часами дежурила тетя Поля Касарым.

Напротив гардеробной по ступеням, опять две-три спускаемся в другой холл… Здесь проходили небольшие линейки, где могло поместиться несколько классов, обычно посвящённые какому-нибудь празднику и располагались по кругу аудитории классов, три или четыре, не помню… Спортзал был на втором этаже, а наш класс под ним, я во втором классе учился в этом закутке. Когда шли занятия в спортзале по баскетболу, мы отдыхали, тайно радовались, ведь тогда у нас в классе было шумно, и мы могли под эту топотню тоже пошуметь…

* * *

Поднимаюсь на второй этаж, попадаю в небольшой холл, здесь перед кабинетом физики, после восьмого класса у нас проходил выпускной и под популярную на то время музыку, помню «семь сорок», выпускники неумело показывали свою пластику движений.

Налево коридорчик… Здесь медпункт, сюда частенько приглашали стоматолога, а он «приглашал» нас и ну! приводить в порядок наши неокрепшие зубки, напротив его кабинет биологии с живым уголком, в котором хозяйкой была Нина Павловна — учитель биологии. Кабинет немецкого языка с величественной Надеждой Савельевной… «Дер Винтер ист да!», что означает «наступила зима», без этого выражения мне никак не обойтись в своих воспоминаниях, прочно засело оно ассоциативно с этим кабинетом. На противоположной стороне, располагалась ещё одна классная комната, где я учился в седьмом или восьмом классе… Прямо по коридору окно, выходящее на территорию складов и «пятого» магазина. Но ещё это окно играло важную роль, из него видна была афиша с фильмом, который крутили в клубе сегодняшним вечером… Расстояние было довольно приличным, метров сто пятьдесят, двести, а глаза молоденькие, зоркие, видели не только название, но и количество обозначенного времени на киносеансы, если три — то значит на 17—00, 19—00 и 21—00… Случались и двухсерийные фильмы, как например индийские, я не помню, чтобы демонстрировались односерийными, тогда 17—00 и 20—00.

После лестницы на второй этаж, сразу справа, вход в спортзал.

В этом зале проходили уроки физкультуры, школьные линейки, спортивные состязания и другие мероприятия, здесь меня принимали в пионеры. Помните?.. «Как повяжешь галстук, береги его. Он ведь с красным знаменем цвета одного». [6] Как забудешь, когда в торжественной обстановке стояли мы с протянутой рукой на которой висел тот, который «с красным знаменем цвета одного», а старшеклассники в молчании повязывали его на шею, потом принималась клятва пионера: «Я, «…», вступая в ряды Всесоюзной Пионерской организации, перед лицом своих товарищей, торжественно клянусь: горячо любить свою Родину…» Горячо любить свою Родину… Здесь проходили новогодние праздники [7].

На небольшом возвышении была сценка, где ставили своими силами небольшие спектакли. Помню такой, ко дню Победы. Мы должны были разыграть уверенную победу советских воинов над нехорошими захватчиками. Мне досталась роль немца… Для этого надо было найти тёмный костюм и белую рубашку, благо всё это у меня было. Перепоясали ремнём с портупеей и группа из трёх человек, «немцев», должна была нападать на мирных граждан, а всё это действо ставила человек неуёмной энергии, учитель русской литературы Роза Касимовна… В нужный момент по знаку режиссёра, коим и была она, мы с грозными криками бросились на девочек, то есть мирных жителей, имитируя захват и порабощение — супостаты одно слово… Вот откуда не возьмись, появились воины, защитники обездоленного народа и нас сбросили со сцены… Мы упали на постеленные внизу за перегородкой спортивные маты, были побеждены, справедливость восторжествовала, наступила победа, присутствующие хлопали…

Припоминаю ещё: состязание по запусканию бумажных самолётиков, сложенных из простых школьных листов тетради. Соревнование на дальность полёта такого «летательного аппарата». И мы складывали, тренировались и пускали… Во время состязания самолётик одного из учеников, пролетел через весь спортзал, ученики ахнули! от удивления:

— Ничего себе?.. Ну, даёт!.. Вот здорово, молодец-то какой!..

И всё бы прошло, и была бы победа, да планер сей ударился глухо о баскетбольный щит и тогда судьи заподозрили «нечистое», внимательно осмотрели самолётик и «победителя» сняли с соревнования, влепили выговор… Почему? потому, что «голь на выдумки хитра», мальчишки тоже не отставали. Выяснилось, что один из учеников, в складку бумажного самолётика пришил нитками гвоздик, вот под тяжестью этого груза-стрелы планер мог бы пролететь ещё дальше, но ограничился спортзалом.

Мои друзья напоминают, что примерно в году 64-ом или вначале 65-го, проходил концерт в этой школе, когда в Магдагачи приезжала ещё молоденькая Александра Пахмутова и Дмитрий Покрас, первую не надо представлять, а вот имя композитора Покраса уже и не вспомнится поколениями 90-х и двухтысячных лет. Меж тем это ведь его «Марш Будённого», «Три танкиста» и много других, которые не сходили с уст сороковых, пятидесятых лет… Пришлось старшеклассникам тащить пианино на второй этаж… И ученики, учителя пели песни дружно, с задором, тогда всё так делалось, с энтузиазмом и торжественно… Этим, уже прославленным людям искусства было совсем незазорно посетить какой-то далёкий посёлок, затерянный на очень Дальнем Востоке, петь и играть в самой обыкновенной школе.

* * *

На втором этаже, повернув направо, пройдя выше названный небольшой холл, мы опять идём по коридору, справа окна в палисадник, а слева располагаются помещения классов. Пожалуй, здесь на втором этаже я чаще учился, чем на первом. Вспоминается игра «СНВД», что расшифровывается, как «слуга на весь день». Утром, придя заранее и с тем, с кем договоришься играть, ты должен его увидеть первым и закричать, опередив всех «СНВД» и если успел, то этот товарищ превращается в твоего раба, вот уж отрывались, заставляли ходить в буфет, носить за собой портфели и прочие неиздевательские поручения, да и дежурить за себя. Однако беда была в том, что ты, будучи хозяином своего раба, был сам рабом у другого, кто тебе успел первым закричать «СНВД». И твоему рабу приходилось выполнять работу и свою и мою…

Чего только не выдумывало пацаньё, ведь не секрет, что на уроках порою сидели, закрыв свой лысый затылок книгой, открой — тебе тут же влепят бумажной пулькой, потом потирай от боли… А в шестом классе, зимой, когда по утрам ещё было темно, мы однажды залезли под парты и затаились в темноте. Учитель зоологии, была близорукой и, включив свет, не обнаружила нас в классе. Вернулась с директором, класс сидел в полном составе, прилежно положив обе руки на парту… Было нам!.. Зачинщиков быстро обнаружили и вызвали родителей. Родители наши не церемонились, были скоры на руку… Последствия вы себе представляете…

А вот случай, описанный другим учеником:

«А у нас однажды была стачка. Скорее всего, это был 5, или 6 класс. Не помню причины, но по какому-то поводу возникло недовольство. Скорее всего, какая-то «непонятка» с выставлением оценок. Протест решили выразить мелом на школьной доске. Написали «Забастуем, товарищи!». Каждую букву писал отдельный человек. Классным руководителем была, по-моему, Капитолина Степановна, статная дама, жена военного. Она вошла, глянула на доску и сказала:

— Стачечный комитет, к доске!

Не помню, как мы оправдывались. Наш несанкционированный митинг прошел без арестов и «кровавых» разборок. К директору не вызывали».

Уж если упомянули о партах, то стоит о них сказать пару предложений и лучше это сделает бывшая ученица:

«Парты были деревянными. С откидывающимися крышками. Их красили каждый год. И слой краски с годами нарастал, потом вытирался локтями. И было видно, сколько раз её уже красили. На толстом слое легко было нацарапать своё имя, или имя предмета воздыхания, или „границу“, чтобы сосед, или соседка не смела класть свои тетради на твою половину. „Непроливашки“, такие чернильницы — не спасали от пятен. А на внутренней полке мы хранили свои сокровища. Кто-то тайно отщипывал во время урока пирожок, кто-то хранил рогатку, девчонки приносили песенники, или открытки с изображениями артистов. Парта была вселенной, без преувеличения».

Начиная с шестого класса мы уже сами мыли классы, наводили порядок и дежурство несли обычно по два человека. Один поднимал парты, второй мыл, потом нас проверяли и, если схалтурили, тогда всё повторялось, но это редко, никому не хотелось по два раза перемывать помещение класса. Девочки мыли, им больше доверялась ответственная работа, а мальчики на подхвате, приносили воду, расставляли в ряды парты.

Иду я школьным коридором —

Священнодействует урок:

Здесь карта перед детским взором,

Там — по доске стучит мелок.

Здесь открывают мирозданье,

А там спрягается глагол…

Но всюду торжествует знанье,

В какой бы класс ты не вошёл. [8]

* * *

Если я захожу в здание с парадного входа, со стороны клуба и стадиона, то прохожу сначала под деревянной аркой, на которой всегда был плакат с каким-то лозунгом, которые в изобилии были развешаны в то время, где только можно, например: «Да здравствует 1 МАЯ!.. или МИР, ТРУД, МАЙ!», потом по деревянному тротуару, между невысокими заборчиками… По обеим сторонам растут деревья, тополя, что были посажены вначале 50-х и садили их вместе с учителями школьники, что оканчивали школу десять классов в 1955-ом, 1956-ом годах. Обычно здесь формировалась колонна от школы и отправлялась на демонстрацию. Отсюда радостными и стройными рядами, утопающими в цветах и плакатах, мы уходили приветствовать стоящих на трибунах, а они нас…

Когда были весенние каникулы, то проходили выставки на детское творчество. Это было во всех школах, кто мастерил, кто вышивал, кто вязал… И здесь не один раз отличался друг детства Сашка Калинин, вот что он говорит: «… В классе 6-ом я принес в школу макет (ко Дню 23 февраля) — «Бой партизан». Все выполнено было на куске фанеры, а фигурки вылеплены из пластилина. Протекала голубая река. Мост через неё. Машина с немцами и партизаны в лесу атакуют её. Деревья лепили весь вечер всей семьей…». Эта поделка была встречена аплодисментами сотоварищей и понравилась его классной руководительнице Надежде Савельевне… Она предложила ему участвовать в конкурсе детского творчества Забайкальской Железной Дороги.

Ниже его воспоминания, касающиеся этого конкурса, кабинета физики, и каким образом там появился кинопроектор: «В старших классах у нас в кабинете физики появился кинопроектор „Украина“. Это была награда школе за макет „Хатынь“. Всё по порядку… Надежда Савельевна предложила мне изготовить макет „Хатынь“. Отец мне выделил добротный кусок фанеры многослойной примерно 40 на 50 сантиметров. И я начал творить почти все из пластилина. Подключились одноклассники. Несли спичечные коробки. Внутреннюю коробочку я обмазывал пластилином, покрывал воском набивал песком. Наш художник одноклассник Саша Артюхов вылепил кисть с факелом. Остовы труб печных изготовил из брусочков, с пропилами под кирпич. Колокола на них выточил на токарном станке по дереву. Делал всё по иллюстрациям, контролировала и подсказывала Надежда Савельевна. Дорожки были из пластилина, покрытые желтыми и зелеными мелкими опилками. „…“ Наш макет „Хатынь“ занял второе место. И школе вручили кинопроектор».

Проходили конкурсы между школами, концерты — это песни, танцы и стихи. Тщательно, со всей серьёзностью, от школы выбирали участников. На концертах в нашем клубе проходили отбор на лучшего исполнителя. А еще в посёлке устраивали соревнования по легкой атлетике, бег, прыжки, метание ядра и прочие состязания. На день Пионерии, 19 мая, на стадионе сооружали большой костёр и в нужный момент, под пение: «Взвейтесь кострами, синие ночи…», его поджигали… Пламя медленно охватывало мелкие дровишки, затем набирало силу и уже круг пионеров, что пели, отступал и делался шире, жар был такой, что невозможно было стоять и в десяти метрах, по мере прогорания круг опять сужался.

По утверждению моего друга при школе была транспортная машина — старенький ЗИС. И он хорошо помнит даже водителя!.. Другие ученики также подтверждают такую информацию, была машина — полуторка. Мальчики с учителем трудовиком ездили зимой в район плотины заготавливать берёзу для работы на занятиях по труду. Из неё точили толкушки и другие поделки из дерева, чем были необычайно горды и с достоинством несли себе домой, и отдавали мамам. С завучем школы мальчики ездили на Горчаки… Там стояли брошенные драги от золотопромышленников, их разбирали на металлолом.

Славно!.. Моя же память совершенно не удержало подобное, но тем и хорошо, что у этого небольшого очерка немало авторов, которые добавили свои картинки и краски.

* * *

Покидая здание и территорию школы, я оглядываюсь назад, конечно мысленно… Здесь в этих стенах мы прикоснулись к процессу ученичества, к процессу творчества, к тому, что формирует в нас личность, индивидуальность, сообразно с заложенными природой возможностями. Понимая тогда такое, возможно процесс творчества развился гораздо раньше. Но всё приходит тогда, когда ты готов, на Востоке ходит любимая многими поговорка: «Готов ученик — готов ему и Учитель». И тем не менее, пробудить позывы творить нужно, как можно раньше. Тот, кто задумается и ощутит в себе потребность что-то делать полезное, а для этого надо формировать себя, то есть творить не во имя своё, а для того кто рядом, тогда процесс ученичества лёг в нужное русло, тогда можно смело утверждать, что закон ученичества, а это именно закон, соблюдён был неукоснительно.

Как правильно, нет! здесь надо поставить другое слово, как вовремя и в нужное место важно поставить, направить ребёнка, чтобы он смог развивать свои таланты, подтолкнуть зарождённые в нём природные дары, встрепенуть мысль его и направить на созидание и творческое мышление. И отдавая должное нашему процессу учёбы, я должен сказать, что многое из необходимого, что должно быть — было!.. И над этим трудились наши славные педагоги и наставники. Сразу, не напрягаясь, выплывают в памяти, а прошло десятки и десятки лет имена их, кто прикоснулся к нашему процессу ученичества и формированию процесса творчества:

Нину Моисеевну Овчаренко и Любовь Алексеевну Романову, Нину Петровну Мирошниченко и Нину Павловну Шмаргалову, Раису Афанасьевну Мерцалову и Галину Фёдоровну Карасову, Ирину Николаевну Епифанову и Тамару Владимировну Куликову, Ольгу Константиновну Тальковскую и Валентину Егоровну Болотову, а также Людмилу Поликарповну Фомину, Надежду Савельевну Морозову, Людмилу Михайловну Полыгалову, Розу Касимовну Ташкалову, Раису Семёновну Зенкову, Веру Павловну Запольскую, Надежду Васильевну Копоть¸ тех кого хорошо помню и с кем тесно сталкивал процесс учёбы и многие другие… Как трудно писать и «многие другие», но всех не помню, к сожалению, к сожалению…

Много дорог осталось позади, некоторые пройдены, были и такие, какие пришлось проползти. Немало людей встретилось на пути жизни моей, которые в силу своих качеств оставили след свой во мне, но всем я благодарен, помня ещё одну истину: «Никто тебе не друг, никто тебе не враг, но всякий человек тебе великий Учитель». Но те учителя, с кем моё свидание произошло в начальные годы моей жизни, было наиболее действенным. Это они вплели узоры своих знаний в моё несовершенство, дополнили своим каждодневным трудом свой урок к урокам, которые дали нам наши Родители.

Они были слугами у вечной любви и доброты в передачи знаний! Где они черпали силы свои и терпеливость по отношению к нам, то ведомо только им… Им наша любовь и признание… Всему процессу прошлого великая благодарность, но не позволяйте сознанию возвращаться на старое пепелище, и проливать на нём слёзы, как это делают, то есть снова и снова погружаться в исчерпанные, пройденные условия жизни…

Легко, сбегав в прошлое, надо жить устремлением в будущее, к этому я вас и призываю. Помните, что двигатель жизни это Будущее…

[1] Смотри мой рассказ «В первый класс»

[2] Строки из поэмы Есенина Сергея Анна Снегина

[3] Из воспоминаний бывшей школьницы

[4] Читай мой рассказ «Катание на шпалах-плотах»

[5] Читай мой рассказ «В первый класс», «На коммунальной квартире»

[6] Строки из стихотворения Щипачёва Степана Пионерский галстук

[7] Читай мой рассказ «Новый год в школе»

[8] Строки из стихотворения Киры Костецкой

Мы здесь и там каждым атомом…

Что нам видеть, пловцам, с того берега?

Шаткий очерк родного холма!

Взятый скарб разбирать или бережно,

Повторять, что скопила молва!

Мы ли там? иль не мы? каждым атомом

Мы — иные, в теченье река!

Губы юноши вечером матовым,

Не воскреснут в устах старика! [1]

Бывало такое?..

Вы стояли возле своего Дома в детстве?..

Наблюдали, слушали звуки его?..

Они неприхотливые, незамысловатые, самые что ни есть простые, бытовые.

Где стояли? а всё равно где, там и хорошо будет.

Главное, чтобы было всё слышно и почти всё видно, почти… Если не видно, то всё фильмом перед глазами, заучено наизусть…

Не стояли, не слушали?..

Ну, так постойте, послушайте, сбегайте в воспоминание. Оно Ваше такое, какое есть, не отнять, не изменить, не переписать…

Вслушайтесь в пробежавшее, неповторимое в сути своей, там много всего, что захотелось бы вновь ощутить, потрогать, посмотреть и услышать…

В возрасте детском такого не понять, не прочувствовать, а в зрелости, вы такие, что были тогда, и другие, вы взрослые, детством воспитанные, пропахнувшие им, просто жизнью пронизаны…

Вы временем обвешены, знанием обременены и воспоминаниями загружены…

Вы видите?!.. Вы слышите?!.. Вы чувствуете?!..

Улица, далью лет скрытая, детством и юностью овеянная, ребячьими криками заполненная…

Затерялась в памяти своими домами и заборами, зимами и морозами, друзьями и соседями, вечерами и лунами, да лаем собак…

Чередою образов встающих в сознании, проявляясь ясными, живыми картинками, нанизанными на бусах времени…

Зима…

Снег небольшой, идёт медленно, большими хлопьями, укладывается на всё, что под небом, теряется привычность взгляда, обновляется…

Смотрю на Дом, мой Дом…

Сруб деревянный, наличники голубые, завалинка охватывает по низу, для тепла.

Поленница дров вдоль забора, на улице, ведь никто не возьмёт, посовестится.

Стоит в огороде стог, весь в снегу, а вокруг всё утоптано конём и видны собачьи следы, порезвились, однако, день-деньской стоял лай. Облаивал коня до надоедливости, до хрипоты своей. Знать любит его!

Стайка старенькая к земле присевшая, вся скромная, застенчивая, а в ней…

Пофыркивание коня, да глухое мычанье из нутра рождает корова, слышные её тяжёлые вздохи, зовёт хозяйку, доиться пора, молока прибыло…

Явственно представляется медленное пережёвывание сена.

Кто-то подошёл к колодцу, лязгает цепочка, ведро полетело вниз, послышался удар видимо о лёд, что урожайно нарос по стенкам колодца, затем цепь натянулась и, чуть поскрипывая, давно смазанным воротком «скрип-скрип…» ведро потянулось, задевая наросший лёд, чиркая, коловоротом наверх.

Потом всплеск, и полные вёдра чистой, прозрачной воды повисли в чьих-то руках.

Рядом повизгивая, крутится чёрная с прогалинами собачонка, вся радостная, что увидела своего, для неё родного, и всячески оказывает посильную собачью преданность.

При этом внимательно заглядывает в глаза и виляет хвостом так, что за ним и сам зад собачий ходуном ходит, то кто-то из родных вышел к колодцу за водой.

Следом раздаётся стук топора, рубят толстые поленья для растопки печи и вот уже совсем скоро маленькой тоненькой струйкой потянулся дымок из трубы, пахнуло смолой листвянки, пошла тяга…

Вскоре дым пошёл споро, клубно, и взвился вверх.

Хорошо видно его на фоне зимнего неба, морозно кругом…

При морозе дым свечой вьётся в небо и там пеленой рассыпается и неторопливо исчезает в поднебесье.

Ещё не темно, но серость вечера всё-таки медленно и уверенно наползает на день, он пятится, сопротивляясь, отползает куда-то и прячется до завтра.

Какой-то миг и темень уже охватила округу…

Там и здесь в домах зажигается свет…

Светящих окошек становится всё больше, там жизнь своя течёт, бежит по руслу проторённых дорожек, крутится, вертится…

Упали по снегу жёлтые пятна света от окон, временами перечеркиваясь хождением жильцов в избе.

И лай собак, куда без него…

А на небе вдруг начинают проступать светящиеся точки, из каких-то грандиозных глубин они врываются своим неземным светом к нам на маленькую планету, к нам домой, на нашу зимнюю улицу.

Улица наша тоже освещена этим неземным светом, а значит и очевидец этого…

Подобно поплавкам светящимся они выпрыгивают из бездн бесконечности, загадочные и непознанные в своей далёкости.

Через мгновение или несколько минут, что за диво! выхватывается на небе уже целый сонм звёзд.

Сколько их?.. Миллионы, миллиарды?.. Сколько?..

Через всё небо разметался хвост космического чудища, что пролетел над галактиками и оставил свой шлейф млечного пути.

А точек всё больше и больше, не сосчитать…

Уж! какой раз пробуется, напрасно всё, счёт сбивается, и сокрушаешься поэтому, почему не получилось?..

Заворожён, очарован великолепием и глубиной непостижимого, убегающего в беспредельность сущего, не высказать!..

Поразительно, но звук возвращает разгулявшееся воображение назад, на улицу…

Где-то недалеко под самым этим небом слышится скрип снега, да, да хруст морозного снега.

Спешит путник в тепло, к очагу, к ужину, а главное к родным.

Его совсем не видно только звук, только скрип снега под валенками спешащего домой человека.

По пути его всенепременно облаивают собаки, они вдруг встрепенулись, заголосили, причина же есть, вот пешеход, он вторгся в их тишину, тревожит их, как он посмел…

И не без этого, хлеб отрабатывают, а потом колотун и стынь вокруг, брехнул в пространство и гляди…, высказал признание хозяину, мол сторожу, и теплее стало.

Начинается перекличка, любимое зимнее занятие «цепных» сторожей, даже захудалый, ленивый пёс тявкнет, не забудет. А тут и луна приспела, как не повыть, да не полаять на неё…

Луна!..

За домами выплывает пятном жёлтым, с кругом вокруг, она в диске, что за диво?

Необычно как-то!..

То преломление лучей небесного светила и разложение в спектр лучиков в мельчайших кристалликах льда, что носятся в пространстве небесном.

И её свет из глубин теряющихся, да прямо на простую поселковую улицу…

Размах жизни! из пространств, да прямо на нас…

Что такое?.. что за грохот? где-то почти рядом ритмично застучали колёса бегущего поезда, однообразным аккордом куда-то вдаль помчался товарный, а может и пассажирский.

Он почти рядом, но нет, то обман морозного воздуха сказывается.

Смотрю на Дом, мой Дом…

Размеренная жизнь.

Там тепло, уютно, там Мама, Отец и сёстры, там пахнет щами, жаренной картошкой, немудрёное блюдо, от Мамы коровой и молоком, там пахнет котом, пахнет Домом, как же я соскучился по нему!

«… Домой!», — пронзает зиму чей-то зов… «… Домой!», — повторяет не понятно где зовущий…

Меня ли зовут, понять не могу, возможно, друга, а может и на соседних улицах крик раздаётся: «Домой!»

«… Домой!»

Туда в уют, в тепло и ничего, что поворчат, так надо, без этого никак нельзя, такое ворчание сейчас слаще музыки всякой…

Ворчите…

Уклад жизни, всё так, как положено, временем, веками положено…

Но вот всё меняется, куда-то уходит…

Сейчас звуки другие или охват восприятия ужался.

Был детский живой, запоминающий, а сейчас взрослый и как-то совестливо мелкий…

Мы стали стыдится перед такими же взрослыми восторгаться красотой, выражать чувства вслух к живому, славному, чудному и поэтичному…

Забываем мы, что каждый человек, подобен Ему, о котором всуе не говорится…

Где это ВСЁ?..

Всё слышится через время и целую жизнь зов детства — «… Домой!»

Бывало такое?..

Вы стояли возле своего дома в детстве?..

[1] Строки из стихотворения Брюсова Валерия «Это я»

Утро

(экспромт)

Мне кажется, что одна из самых больших удач в жизни человека — счастливое детство.

Агата Кристи

Утро… Раннее, раннее…

Солнце едва выглянуло. Оно кучно выплеснуло свет. Лучи скользнули по занавеске, столкнулись со стенкой и остановились на мне. Солнца луч осветил лицо, заставил дёрнуться векам, я приоткрыл глаза, скользнул по мухе, разбудил её… Та встрепенулась, лапками умылась, расправила крылья и ну! ко мне… Устремилась, чтобы донимать меня своей жизнью. Её зум, настойчивость и увёртливость от рук моих завидная… Муха! Какая малость! какое надоедливое существо!.. Вспорхнёт, пролетит по комнате с настойчивым «пением» и сядет на меня… Попробуй прихлопнуть!? Отмахиваюсь… Насекомое играет со мною…

Уже не сплю… Какой тут сон?

Этой игрой, своим «зудением» она выбросила меня в детство, настойчиво напомнила о таких же днях, когда просыпался я под лучами солнца, а вокруг кружились в радости и веселье рой мух! Да, да рой! видимо приветствовали солнце и настоятельно просили меня присоединиться к ним. Сейчас немыслимо, кажется, что можно жить, если тебя окружает несколько десятков играющих утрами надоедливых настырных двукрылых существ. И это всё в духоте и вечном их жужжании. Однако можно и жили! А просыпались в детстве при мысли о том, как жизнь хороша! Даже и осознаёшь это не прямо, а просто тебе хорошо! Посмотрите вокруг — все живы, всё наполнено движением, всё полно жизни!

С лучами, мухами к тебе не просто входит, а врывается извне жизнь, и ты прислушиваешься к ней… В ней столько звуков! Слышу фырканье коня, далёкое мычание коров, какой-то и чей-то колокольчик на шее животного звенит весело и говорит: «Мы здесь!» Вот синица засвистела, ей ответила сородичка, воробей чирикнул, потом второй, третий и уже воробьиный шебутной говорок зазвучал под окном дома. Вспорхнули шумно, унеслись, видимо кто-то согнал этот непоседливый народец с места… И, словно взрывая воздух, присмиревший от посвиста, чириканья, гармонической вокализации пернатых, раздаётся где-то рядом карканье вороны, потом второе, третье — это они распугали чирикающих… Ах вы разбойницы! Так и хочется выйти и шумнуть на них, что же натворили, разогнали умиротворяющую посвистом братию. Но смолкают резкие звуки, и уже на задворках трещит сорока, ей отвечают… Сквозь ситцевые занавески пробивается свет, в доме от него становиться светлее и уже не полутьма царит, а мягкий парящий свет снопом падает на пол. Пол некрашеный, ножами скобленный, чистый. Можно смело ходить босиком, занозу не поймаешь. Но я ещё понежусь, несмотря на шумную, бьющуюся жизнь за окном, ещё немного, ну хоть капельку!.. Опять прислушиваюсь и к звукам и к самому себе…

И так становится хорошо! До нестерпимости, до какой-то боли хорошо! Всё замирает, умиротворяется внутри тебя… Там нежно и мир твой душевный тонко отзывается на внешнее проявления жизни… И ты живёшь! Так ты просыпаешься в день, который не очерчен временем, числом, месяцем, годом. Но он, этот день, был, точно был, день не придуманный и живой! Я встаю и бегу в этот день, бегу жить, смеяться, плакать, страдать от каких-то своих огорчений, да и просто радоваться. Радоваться звукам, солнцу, родным, цветам, запахам и высокому синему небу! Я не знаю, сколько мне лет, какой сегодня день — он просто есть! Вот в него я и бегу!.. [1]

июнь 2020 года

[1] О таком дне можно почитать в моём рассказе-очерке ОДИН ДЕНЬ в книге «МОЗАИКА ДЕТСТВА»

Утро открывает окна в сад

Утро знает стремленье твое,
Вдохновенное сердце мое!

Александр Блок

Уходит ночь, меркнут звёзды и гаснут в предрассветной мгле.

Уже и месяца нет на горизонте.

Наобщался, намиловался со звёдами, притомился, устал…

Пока тишь и безлюдье вокруг.

Сквозь облака, что на горизонте, осторожно, чтобы не повредить их своими лучами просится солнце в жизнь, в утро, а утром и день возгорается желанием разлиться по округе…

И вздохи ночного леса замирают, жизнь ночная затихает и день серым утром стучится, испрашивается войти.

Утро не может не придти — придёт, не подведёт всё живое, но оно оживает солнцем…

Его и ведёт утро в жизнь, с теплом, светом, энергией.

Разливается далёким огнём восход на горизонте, тучки, что с вечера толпились, желая первыми приветствовать светило, окрасились багроватым оттенком и закудрявились на фоне зари, заиграли цветами пурпурными…

Всё замирает в ожидании, ждёт, жаждет солнца луч, даже птицы затихли в ожидании и лес, что в дремоте пребывал ночью тёмною, стал просыпаться, заулыбался весь…

Вот миг, солнце явилось, глянуло из облачности, толкнуло дрёму, всё вздрогнуло, завибрировало жизнью, стало просыпаться…

Здравствуй, солнце лучезарное!.. Здравствуй, утро прекрасное!..

С приходом утра рассыпались по округе всякие звуки: трели, щебетание, стрёкот.

Живое встрепенулось, забегало, задвигалось, чтобы идти в жизнь…

Деревья стали просыпаться, расправили ветви, потянулись, зашелестели листьями, зашептали друг другу: «Дивное утро!»

Проснулся старый пень, весь трухлявый, заросший с одной стороны зелёным мхом, но какой красавец с другой, оброс опятами, кудрявый от них и бурчит про себя, сетуя на годы старческие, но заботливый и охраняющий жизнь грибов.

Кто он был бы без них? — просто пень…

Старый трухлявый пень, а здесь гляди! понадобился чему-то живому, сгодился-таки.

Птица села сверху, стала пёрышки чистить, потом встрепенулась и от удовольствия песнь подала.

А пень аж! загордился своею важностью.

Много ли надо старому? нужность чему-то или кому-то…

Дятел застучал, обследуя дерево.

И надо же!..

Какой-то непорядок видит, постукивает.

Доктор есть доктор…

Луч солнца попал на росинку, разбился на тысячу маленьких лучиков, разметавшихся по округе.

Заискрился, засветился в тысячах росинках, а те в свою очередь разбросали попавшие на них лучи света.

Заиграло, разбилось на семицветие, расцветило округу.

В сером утре бывшее серым, зелёное стало зелёным, красное — красным, синее — синим.

Послышался шорох трав, то в пространстве незаметный их рост обозначился, пока никто не замечал — они росли…

Многие описывали в произведениях утро, тысячи художников писали на полотнах своих его.

Описывали, как туман рассеивался, как оживали, раскрашивались леса, поля, просыпалась земля, отдохнувшая за ночь, чтобы вновь давать живому возможность жить.

И что?..

А то, что у всякого оно своё и это самое главное, сиди и пиши своё утро.

И пусть не так, как великие писали. Оно и утро получается у них великое, а здесь моё, простое, но родное…

Я сижу перед окном в сад, любуюсь утром…

Оно открыло окна в сад…

Свежесть входит в меня тягуче медленно, до какой-то истомы, даже приятной боли…

Она селится во мне, а я сейчас, вот совсем сейчас начинаю вникать в священное действие всего этого…

С томящей приятной болью до мельчайших нюансов всем нутром своим пью утра бодрость…

С нею навеваются давности, когда пахло парным молоком, когда волны утренней свежести доносили до меня запахи земли родной, её звуки, затихала птица ночная мне напевавшая свои удивительные звуки на выдохе…

Сквозь зыбкость парящего воздуха виднеются цветы полевые, слышатся трели птиц и доносится песня, далёкая, прерывистая расстоянием, тревожащая душу…

Звуки, не спрашивая меня, вселяются и закрепляются внутри, чтобы потом волновать, кружить голову своим напоминанием.

Всё просится вон из дома, в природу, ближе к звукам, цвету, чтоб трели и песни утра были рядом — бегу…

Пространство раздвинулось, ограниченность стенами исчезло и взметнулся мир и вверх и в ширь, стало вольно…

И разметался по полю взгляд мой, пробежался по огонькам, что выпрыгнули из своих бутонов, по саранкам [1] красным, по василькам синим и столкнулся с далёким небом.

Остановился на облачке, повалялся на нём, мягко и вспорхнул легко и гибко, помчался по полям и далям земли родной…

Лёг на траву, голова затуманилась картинами, потом ясно увидел тропу посреди мари — дорогу детства.

Где-то там, вдали времени, марь раздвинулась и широко устремилась мне навстречу…

А по ней, по тропе, шли Они…

И больно не взгрустнулось, а благодарно низко в пояс — улыбнулось…

ПОВЕСТЬ СТУДЕНЧЕСКИХ ЛЕТ и ДРУГИЕ РАССКАЗЫ

А ты помнишь?..

* * *

Ночи в мои годы стали долгими…

Лежишь и думы думаешь. А они далеко заводят. Мысли бегают в пространстве, перебегают с одного предмета на другой. Одних чуть касаешься, а на других дольше задерживаешься и дальше, и дальше… То прислушаешься к ночным голосам птиц, их мало, всё пытаешься распознать, да где там, разве в далёком крике можно распознать неизвестное, то услышится цикада и аж! зайдётся в упоении такой трелью, что невольно заслушаешься и ждёшь продолжения, а его нет и уже сетуешь, мол что же ты, я тебя слушаю, не подводи… То цивилизация вторгается в ночную мглу проезжающей машиной. А ты лежишь, полёживаешь, и думы всё картинками пробегают. К моим седым годам всегда их прибавляется всё больше, скапливаются толпой, ждут своей очереди воплощения. Подождите, подождите, придёт и ваш черёд… С детских тропинок, думы сворачивают на дорожки студенческой поры и там находят почву для вселения…

Не знаю, в какой момент дума зацепилась за друга, друга моей далёкой студенческой поры, когда и думать то было некогда, всё было в динамике, в движении… Стремительно и всё счастливо было тогда… Так вот зацепилась мысль моя за друга, и он становился ближе и ближе… Образ его почти отчётливо предстал предо мною и ему тому весёлому, всегда неунывающему Генке, иногда я звал его — Гешка, я седой улыбнулся сквозь время. Предстал он среднего роста, с волнистыми светлыми волосами, чисто из сказки о вольных русских мужиках, бесшабашных удальцов Руси-Матушки. Всё было в нём, словно сжало в комок все достоинства и недостатки человека, спаяло в немыслимое механическое соединение разнородные части и предметы. Какой-то ходячий конгломерат всяких множеств… Рядом с завидным упорством, сосредоточенностью жила какая-то непонятная расхлябанность. С быстрым, почти мгновенным решением алгоритма задачи, невозможность просчитать дальше собственного носа тот или иной поступок свой. Порою диву давался его действиям, когда вдруг загорался какой-то идеей, и тут же быстро охладевал к ней, и всё это топилось водкой, вином и прочими алкогольными зельями.

Правды ради надо сказать, что в студенческие годы меня окружали многие удивительные ребята, не просто весёлые, а удалые, бесшабашные, бесстрашные, в то же время начитанные, много знающие. Ведь студенчество это не только зачёты, экзамены, но и окружение, которое тебя вбирает, прессует, обнажает несовершенства, отбрасывает шелуху с тебя ненужную, формирует тебя как личность. Студенчество это как другой мир, куда ты попадаешь, и он своим резцом подобно скульптору вытачивает из тебя то, что заложено природой. Однако, как и везде есть свои ловушки, особенно связанные с вольницей… Вольница, которую схватывают студенты, имеет две стороны. Кто-то из мудрецов сказал, что вольность есть мать всех бед, всех катастроф, провалов, падений в жизни человека. Именно с вольности все начинается. Вольность — это беда для живущего. Стоит прислушаться к словам древних, они знали то, о чём пишут… Почему я заострил внимание на этом?.. Всё такое прошёл и испытал на себе… Снимаются запреты, снимаются внутренние преграды для разудалости и вольного, лёгкого поведения, то есть это значит «снять с себя крест». Всё зависит от того кто попробовал её, вольности вкус… Однако это совсем большое исследование, которого возможно частью коснусь, и то вскользь. А пока вернусь к товарищу…

Воспоминания стали наворачиваться одно на другое, и я стал к нему обращаться, словно находился он рядом и физически мог слышать меня…

— Знаешь, Генка? Я не ведаю, где ты сейчас, что с тобой, кем ты стал, да и жив ли… Сама жизнь по краям земли разбросала нас. Раскидала в стороны, где линии жизни нашей уже не пересекались. Но там, давно, они соприкоснулись и рядом одна возле одной шли долго, годы… Помнишь ли это?.. Я не знаю, дожил ты до нынешних дней, не знаю… Зная твой неукротимый нрав, твою независимость и твой зов куда-то, в какую-то даль неведомую, который ты частенько топил в вине, всё это у меня вызывает сомнения, что ходишь по земле, и всё же надеюсь, слышишь? надеюсь… К тебе далёкому, в каком бы из миров ты не находился, к тебе я обращаюсь, к тебе пишу.

А когда мы с тобой впервые встретились? Ты помнишь?..

Мы бок обок прошли не год и не два — много больше. У нас за спиной только по топтанию кирзовых сапог в одной роте два года, где ты прошёл замкомандира взвода, а я комсоргом роты. Почему меня избрали отцы-командиры комсоргом? Начальству виднее, наверное, что мог красиво сказать и грамотно писать, а всё остальное так себе, напридумано. Идеологически я не был комсоргом никогда… А ты везде был в десанте брошенном на объекты, где требовались твои золотые руки, мозг твой чертовски изобретательный и твой инженерный склад ума. В тебе, парне из периферии, жило странное умение всё делать правильно, и диву можно было даваться, как ладно многое выходило из-под рук твоих… И драться ты умел мастерски, без злобы, но те, кто попробовал твой отпор, уже более не решался на драчливую авантюру.

Так разные по характеру, внешности, привычкам, увлечениям, по каким-то странным причинам, мы притянулись и были довольно долго неразлучны друг с другом. Ох! и чудили мы, крепко чудили!.. Годы студенческие были вольницей для нас, что ставала порою основанием полного развинчивания нашей дисциплины, основательного расхлябанного существования. Но ты такое должен помнить. Помнишь?..

1

Пусть людям состариться всем суждено,

С научной точки зрения, —

Но мы ведь студенты, и мы всё равно

Бессмертное поколение.

И мы убеждаемся вновь и вновь,

Что сердце вечно пламенно,

На дружбу великую и на любовь

Сдадим мы, друзья, экзамены. [1]

Осенью, в начале октября общежитие собою представляла истинно улей…

Все разом, гурьбой стали возвращаться с колхозов абитуриенты, ставшие студентами первокурсниками, куда после поступления в институт нас забросили выполнять дерективы партии и правительства, помогать сельскому хозяйству по уборке урожая. Надо было так, значит надо, не ропща, ехали и выполняли, и потом было в этом какая-то романтика, а в нас молодость вся сочилась энергией, и ей надо было дать какой-то выход, его быстренько находили управляющие всеми рангами и уровнями государства. Мы не артачились, не сетовали, не играли со взрослыми тогда в демократию, нам говорили, мы под козырёк и ехали строить БАМ и помогать реализовывать планы пятилетки. Плохо такое?.. Да кто вам сказал? Наоборот, было здорово! и не слушайте тех, кто сейчас орёт на каждом шагу гадость про «совок». В нём ВСЁ было, но было и хорошее, вот о нём я и говорю вам!

Село, куда забросили нас по студенческой «путёвке» первокурсника — Терсалгай, что на северо-запад от Кожевниково. До речи Кожевниково и было твоей родиной… Через Обь на пароме и далее автобусом до села… И сейчас помню дом, где нас поселили. Рядом старая деревянная полуразрушенная церквушка с покосившейся колоколенкой и без креста, жалкое зрелище… Есть во мне какое-то смутное давнее воспоминание, даже не воспоминание, а живёт боль за всё такое разрушенное. Везде, где был, где видел разрушение и опустение, всегда было больно глядеть на покосившиеся культовые храмы, на облупленные стены со следами давних картин, изображавших евангельские сцены. Я подходил к деревянному остову, к тому, что осталось от храмового строения и что-то протяжно ноющее говорило во мне: «Зачем? Кому понадобилось разрушать то, что веками возводилось и строилось, что пусть в несовершенной форме, но способствовало укреплению нравственности народа…». Конечно, я не беру частности, всякое было, а в общем — да!..

Тогда я не знал, что в подобных моментах надо было поклониться тому, что символизировало остатки храмового строения, ведь за его руинами проглядывались судьбы ушедших поколений и кто знает? прислони руку к остаткам стен, тонко вслушиваясь, я различил бы церковные песнопения, службу Божественной Литургии, её духовные пения и молитвы «Святый Боже…». Поговаривали в старину, что там, где звенели колокола, где звучали молитвы и гимны, прославляющие Всевышнего, там они вечно будут звучать в Мирах Нездешних… Немало свидетельств говорили о том, что слышался колокольный перезвон в таких местах.

Вот кто скажет мне, откуда такое?.. И ведь напридумают, нафантазируют всякого, но не близкого к истине… А я скажу, что живёт в каждом человеке память его предков и память предыдущих его жизней. Просто у одних она спрятана до веку, а у других находится почти на поверхности… Откуда в одной семье растут совершенно разные по характеру и даже внешности дети, притянувшиеся по каким-то законам друг к другу, и обвязались семейными узами… Подумайте над этим, поразмышляйте…

Чем мы занимались в колхозе? что входило в наши обязанности?

В основном были на подхвате, где требовался аврал, и большей частью провеивали, просеивали собранное зерно. Временами бросали нас в поля, собирали картофель по мешкам, потом грузили на транспорт… В общем, всякое делали, что поручали, однажды в полях жгли солому в кучках… А случались дожди?.. Тогда усидеть десятку человек в одной комнате было невмоготу… Хорошо, если попадалась интересная, захватывающая книга, тогда короталось время интереснее. Кстати мы сразу же записались в местную библиотеку, но там кроме классики и военных романов почти ничего не было… В то время я, недоросль, классику не читал, уже позже к классической литературе меня привела девушка, с которой я дружил в институте, это она сумела привить любовь к ней, и открыть целый мир прекрасного. Валерия! такое её было имя… Лерка! Лера! так я её звал… Без сомнения, я бы и сам со временем подошёл, подполз к этому, но здесь срабатывало чувство и стыда за себя, за своё незнание, и соперничество, как так!? она знает, а я нет, и природное желание узнавать… Я быстро наверстал упущенное, постарался загладить такой пробел. Желание знать, учиться — было всегдашней внутренней моею потребностью.

Книги книгами и часами не будешь елозить глазами по ним… Тогда играли в карты, в «дурака», а чтобы стимул был: кто оставался таковым «дурачком», то есть проигрывал, тот выпивал кружку холодной колодезной воды, благо источник находился рядом. Ходили раздутые, с очищенными почками, и быстро наполняемым «пузырём». Только и знали, что бегать «недалеко». С нами зелёными, теми, кто поступил в институт после окончания школы, были ребята, что отслужили срочную службу в армии. Память, напрягаясь, выявляет Серёгу и Рудика… Они то и были нашими дипломатами, что находили способы налаживания отношений с местными парнями. Косо на нас смотрели местные парубки: «Понаехали тут всякие…», чуть что, по малейшему поводу, и в «пику» могли зарядить, чтобы на местных девушек не засматривались. А ведь засматривались, были среди них такие, что взор юношеский привлекали, останавливали и радужные картинки рисовались в неопытных головах юношей. Вот здесь то и прилетала порция отрезвляющей брани и тумаков…

Вспомнил!.. Именно в это время крутили по телевизору масштабно-захватывающий сериал «Семнадцать мгновений весны», его днями ждали, считали часы, когда же начнётся очередная серия, чтобы затаив дыхание очаровываться главным героем, которого сыграл Вячеслав Тихонов. Жизнь замирала, техника стояла, а в домах, где были телевизоры, было настоящее столпотворение. Где-то рядом и мы пристраивались, ну очень хотелось посмотреть!.. Хозяева телевизоров понимали и часа на полтора запасались терпением. С демонстрацией следующей серии всё повторялось…

2

Мы славно потрудились и партиями возвращались в город к своему первому семестру учёбы, устраивать свой нехитрый быт. Жизнь студентов не отличалась в то время излишествами, только одежда своя, а койка, постель, всё остальное было казённым. Общежитие наше находилось в месте сбегания двух главных проспектов Томска. Проспект Ленина и от него, возле главного корпуса института начинался другой проспект Кирова. Вот на углу и находилось обиталище студентов нашего факультета. Кирова, 2, рядом другое здание общежития, Кирова, 4, адрес, который в обиходе мы называли кратко К-2, К-4. Здание в пять этажей с полуподвальным помещением, клубом «Мечта», где по субботам устраивались танцы и на звуки тяжёлого рока, забредали студенты с университетских общежитий, что находились рядом. Тогда не было строгой проходной, где бы «церберы» [2], вооружившись инструкцией, стояли «насмерть» у входа обители нашей. Говорят, что сейчас и мышь не проскочит, здание бдительно охраняется. Наверное, так и надо! отчаянные времена требуют отчаянных мер…

Мы весело тогда жили, правда, без обмана… Мало кто скажет обратное, тогда возник бы вопрос, а был ли он студентом?..

Удобное расположение общежития, соседство основных институтских корпусов, главного, химического, физического и других, всё можно было одолеть, не затратив и десяти минут хода. Немногим далее располагались и другие здания, десятый корпус, одиннадцатый, если не изменяет память, где проводились занятия. Корпуса, большей частью построенные ещё в девятнадцатом веке, внушали нам первокурсникам благоговение, трепет и восторженный страх, это трудно объяснить, но такое бывает. Страх не в прямом значении, а в своём пограничном состоянии, где царят порядок и устав. Когда идёшь по гулким длинным коридорам, по стёртым тысячами ног полу, ты слышишь этот гул поколений и поневоле тебя охватывает такое сомнение — достоин ли?

Помню это чувство, которое испытал, когда впервые вошел в главный корпус моего института. После моего далекого Приамурья, сопок и тайги — все казалось не со мною происходящим.

— Неужели и я буду здесь учиться?! — вопрошал я, ещё не веря тому…

Строгость и простота всегда мне были по душе, а в линиях внутреннего убранства главного корпуса прописано было архитекторами так тонко, что оказывало сильное впечатление на меня. Арки сводчатых потолков, коридоры, благодаря которым казались убегающими вдаль, лепнина по стенам и потолкам. Во всём чувствовался вековой возраст… На этажах корпуса были расположены учебные аудитории, актовый зал, канцелярия, студенческий буфет, столовая. Это единственный из всех корпусов института, который не имел номера. Здесь находилась и вся администрация вуза, потому «главным» и назывался…

В общем, во мне произвёл сильнейшее ощущение, и я пребывал в том благоговейном почитании какое-то время, о котором выше писал… Потом я разбаловался, перестал ценить эту альма-матер. Однажды, забывшись, прошёл по этажу в шапке… И что? А то, что какой-то высокий мужчина остановил меня и сделал замечание! Кому? Мне!? Да кто он такой, чтоб командовать мной?.. Я последовал далее, но не тут-то было, руки его крепко схватили меня за рукав и, хотя я был не слабенький, здесь почувствовал силищу… Пришлось извиниться и подчиниться… Он был прав, негоже нарушать слагаемые временем традиции, надо чтить… И потом чувствовалась, и власть, и воздействие физических данных человека, рост которого был выше моего. Он представился… Оказалось, что меня остановил проректор по учебной части, второе лицо в институте — гроза студентов… Потом я неоднократно видел его, прохаживающим среди студентов и внимательно наблюдающим за порядком. При встрече мы здоровались, как знакомые, я видел его сканирующий прищур взгляда. Однажды был у него на приёме, он помог при восстановлении, когда я израсходовал все нужные для этого сроки, после армии и работы. Конечно, слегка пожурил. Как же без этого? бывает!..

Когда за спиной немало лет, ясно осознаёшь, какое мощное преобразование происходило в тебе тогда, как всё, что окружало, воздействовало на тебя, даже энергетика стен влияла. Так! так! не посмеивайся, Гена… Я уже гораздо позже узнал из соответствующей литературы. Наверное, каждый чувствовал дискомфорт в тех помещениях, где происходило убийство, когда непонятно почему тебе становится не по себе и нет объяснения этому. Именно о таком воздействии окружающего я пишу… Объяснить невидимое сложно, но оно мощно действует. «Предметы добрые и злые создаются человеком. Мысли добрые и касания благие сотворят предмет благословения, и, наоборот, касания злые могут создать очаг очень заразный». [3] Многие слышали о намоленных предметах, оберегах, терафимах.

Однако увлёкся я рассуждениями… Буду краток, не умничая, не мудрствуя, хочется просто без слов поклониться этому гигантскому процессу, который коснулся меня и всем, кто окружал, друзьям, товарищам, знакомым. Теперь понимаю, знаю, что учёба во всех заведениях это процесс…

…Нас расселили по комнатам, я угодил на первый этаж в 120-ю комнату вместе с четырьмя такими же первокурсниками. Здесь, Гешка, мы и встретились, познакомились и долгие годы протопали рядом, не совсем чтобы «не разлей вода», но довольно тесно и всегда в поле зрения друг друга.

— Припоминаешь, как посмеивался ты над нами, будучи на полтора года старше всех остальных и называл нас зелёными, совсем салагами… Ты уже был студентом, но что-то пошло не так, где-то во что-то «влип» и тебя отчислили, однако, сдав вступительные экзамены, ты вновь стал студентом. Мы все были разными, по внешности, по характеру, по привычкам и даже учились на различных специальностях. Руководство факультета тусовало нас, исходя по первому году обучения, а не по группам и специальностям… Наши с тобою соседи были прекрасными ребятами, каждый являл собою личность, талантлив в какой-то области, но не без своих «тараканов» в голове.

Лешка, увлекающийся музыкальными группами, и он, где только мог, доставал пласты, пластинки, кто не понимает о чём речь, с зарубежными исполнителями популярного на то время рока. Благодаря его хобби мы знали многое о таких вокалистах в популярных группах, как Ян Гиллан, Кен Хенсли, Дэвид Байрон, я не говорю уже о известных «Битлах» и «Ролингах». Славка, второй сосед, медленный неповоротливый, предмет для многих твоих насмешек… Третий, твой земляк из Кожевниково, спокойный, уравновешенный, казалось, ничто на земле не может его вывести из себя — завидное качество человека. И здесь не могу не сказать, что никто из нас не прошёл всю дистанцию учёбы с первого курса и по пятый. Кто бросил и уехал домой, кто поступил в военное училище, а кто ушёл трудиться для хлеба насущного. Мы с тобой прочно записались в «вечные студенты», таких в общаге было немало…

Подшучивая над Славкой, доставалось и мне… Ты подходил и говорил, немного заикаясь, твоя манера говорить:

— Ль-ль-лёнь, слушай сюда…, — я превращался в ухо, ожидая очередной подвох, так и случалось, — Вот Славка не может так сделать, ты тоже увалень и салага, попробуй-ка подпрыгнуть и достать потолок…

После слов, ты ловко вскидывал своё тело вверх, и спокойно доставал пальцами потолок комнаты, а он не низкий был. Поддразнивая меня, уничтожая словами Славку ты заводил меня до «каления белого» и я, сколь не прыгал, достать потолок не мог, а ведь был выше тебя. Только спустя какое-то время, наблюдая твою технику, а она была великолепна, что и говорить, я добился своего — потолок стал для меня «низковатым». В очередной раз, когда ты поддразнивал, я ловко продемонстрировал свой прыжок. От меня ты отстал, но было другое не менее «доставучее» то, что ты умел, а я всё не мог одолеть и научиться. Ты ложился на пол, потом поднимал ноги вверх, ловко кидал их вверх и вперёд — становился на ноги. Такой ловкий трюк я ещё мальчишкой видел в фильмах про индейцев и как! мне хотелось научиться… Но увы, такое мне не удалось…

— Ты свои мослы неправильно раскидываешь! — посмеивался надо мною и, думаю, ты был прав…

Я же говорил, что своим телом ты владел отменно. Всё что касается отжиманий, подтягивания, хождения на руках, кто мог с тобою сравниться, разве что мастер по гимнастике, а ты был от природы таким. Стоп пока не забыл!.. У тебя было заведено, когда уходил в «отрыв» и где-то пропадал, а мы знали это, что «Гешка загулял», ты возвращался среди ночи пьяный, отодвигал стол в сторону, становился на руки и ходил, если падал, то ложился спать, а если нет?.. Тогда следовала фраза:

— Не в кондиции! — и исчезал вновь, в ночь…

Приходил под утро весь в «хламе», частенько побитый, ложился спать. Где ты бродил, в какие приключения влипал, то только история ведает, не мы, жившие с тобой… Однако тебя старались не будить, пока сам не проснёшься. Очнувшись, шёл умываться, бриться и уже совсем приходил в себя, становился бодрым, свежим и принимался за учёбу. Учился хорошо, быстро схватывал суть дисциплины, задачи, и подтрунивание над другими, например мною, продолжалось.

Сам процесс учебный я не буду описывать, это долго и нудно, там всё понятно и он вне сомнения влиял на нашу огранку, но в меньшей степени… Основным воздействием всё-таки было окружение и быт, то с чем сразу сталкивается вновь прибывший в круг студенчества. После отчего дома это совсем другое, здесь обнажаются многие достоинства и недостатки. Здесь в общежитии, в обществе таких как ты, в полной мере на тебя накатывает вольница… Ах! эта вольница…

Первый курс мы прошли хорошо, видимо шла инерция со школьной скамьи, где мы получили хорошую основательную базу знания. В институте долго не продержишься на ней, здесь нужны занятия и регулярные выполнения заданий, в противном случае скатишься в отчисление из ВУЗа, что и произошло впоследствии с нами, с тобой и мной. Бросив однажды институт, трудно вернуться на тропку учёбы. Повторы, лично мне ничего не дали, только отслужив в армии, будучи семейным, я вернулся, восстановился в институт и закончил его, но до этого ещё так долго мытарило по земле, бросало из стороны в сторону, в общем лихорадило основательно… И здесь не могу не сказать странную для меня вещь. Все эти броски в сторону, всякие мытарства, лично меня не только расслабляли, но и закаляли, видимо готовили к будущим ещё большим штормам моей жизни. Вроде, на первый взгляд, парадокс, но так есть и, думая о своей жизни, могу смело утверждать такое.

3

Где мы шли — там дороги легли,

Города и посёлки вставали,

Здесь страну мы свою возвели,

И о ней свои песни слагали! [4]

Было обязательным после первого и второго курсов проходить трудовой семестр. Работали в стройотрядах, колхозах, проводниками поездов дальнего следования, до Москвы… Мы с тобой записались в стройотряд, нам расписали, что денег заработаем!? не потратим… Мы и поверили! Почему бы нет? Стройотряд, дай Бог памяти, «Полюсом» назывался… Нас укатали на север Томской области, на реку Кеть. Сложным тогда оказался наш маршрут.

От Томска, на пароходе, мы плыли по Томи вниз по течению, здесь возможно моряки не согласятся на слово «плыли», скажут с уверенностью, что «шли»… Нас, пассажиров, было много, а посему спускаться в пассажирские палубы, где и яблоку было трудно упасть, не хотелось. Было жарко и душно… Много было попутчиков, пассажиров, что следовали до пунктов своего назначения, да и стройотрядов было немало. Все куда-то стремились, что-то куда-то звало людей… Всегда удивляло свойство людей перемещаться из одного пункта в другой, причём постоянно, как во времена великих переселений, что известны истории. [5]

Сна не было, и виды ночной реки, и усыпанное звёздами ночное небо будоражили меня. Всё просилось в жизнь, в приключения. Момент мне был нов, интересен, до сих пор не был прожит так, а значит, хотелось как можно больше увидеть, запомнить, вкусить каким-то шестым чувством, вобрать в себя… Всё было необычно, романтично, надвигающее впереди виделось загадочным приключением. Плескалась за бортом вода, доносились с берегов крики ночных птиц, на фоне ночного неба контуры прибрежных лесов казались страшновато-загадочными, вдобавок к этому всегда присутствуют звуки, происхождение которых непонятно… За спиной пароходика встал ненадолго рогатый месяц, покрасовался собою, полюбовался пейзажами реки, тайги и скрылся. Но звёзды нас сопровождали до самого утра, яркие, мерцающие, переливающиеся цветами радуги… Только рассвет смог пригасить их переливы, потом и вовсе притушить.

Под утро мы подплывали в устье реки Томь, где она попадает в широкую реку Обь. Мы из ночной мглы подкрались к рассвету и, когда он наступил, а в Томской области как долго задерживается день, так и стремительно наступает рассвет… И надо же было так совпасть, что как раз в момент нашего переселения из Томи в Обь, вышло навстречу нам солнце, большое, багровое. Оно ярко отразилось в водном пространстве слияния двух рек, ослепило глаза, потом расцветило облака по горизонту в немыслимые пурпурные краски, переходившие местами в золотистые и далее в жёлтые. Шар выкатился, отражением пробежался по водной глади и обдал округу таким светом, что всё потонуло в радужном блеске. Длилось совсем недолго, потом осветилось мощным солнечным светом, и день заголосил, закричал своими естественными голосами, забегали люди, очарование покоя ночи и рассвета закончилось… Пронзительным гудком парохода огласилась вся окрестность, и мы вплыли, то есть вошли в воды Оби. Молодёжь высыпала на верхнюю палубу, с криками «ура», любовалась видом… И было на что посмотреть!

— Не знаю, не помню, ты был тогда рядом со мною на палубе, смотрел на набегающий день? Или отходил от выпитого вина, каким обильно заправлялся с вечера? Кроме ночи, рассвета и полного парохода людей ты, Гешка, выпал из памяти… Как и почему, видимо отличное на тот момент нас интересовало. Вскоре мы подходили к пристани Колпашево, а там после переклички пересели на маленькое судёнышко…

Поначалу от Колпашево, мы на тихоходном катерке плыли по реке Чая. Название было оправдано цветом воды, я не видел такой бурой воды нигде… Медленно пыхтя по реке, наше судёнышко пробиралось по излучинам этой речки, а мы отдыхали после серьёзной ночной бессонницы… Нас десантировали в леспромхозе, что и название стёрлось из памяти. Работа в леспромхозе на лесопилке, где мы из кругляка, так брёвна обзываются, выпиливали на пилораме строительный брус. Север области тогда стремительно развивался и остро нуждался в таком стройматериале.

Долго мы там не задержались, что-то где-то было не улажено, какие-то договора не подписаны или условия не соблюдены… После недельной работы мы вернулись в Колпашево и здесь нас разделили, ты остался в партии, что отправлялась на край Колпашево, пригород его, а мы с десятком парней ринулись кормить комаров дальше на север, на реку Кеть. Не нравилось мне такое, правда! Не хотел я с тобой по разным партиям разъезжаться, тебе тоже по душе не было, но что делать, такова «се ля ви», в смысле жизнь…

Вот и показала нам эта «се ля ви», какова она будет там. В шесть утра мы уже были на ногах, позавтракав, мы отправлялись на объекты, строили два деревянных двуподъездных домика из такого бруса, какой мы выпиливали на первом своём объекте, на пилораме, что покинули. А возвращались уже тогда, когда солнце давно село и видеть, что делаешь, было невозможно. Понятно, что с перерывом на обед. Наскоро перекусив, мы замертво падали на кровати и без всякого сна мгновенно перескакивали в утро. Противный звонок, голос командира стройотряда, небольшая зарядка, руки совсем не хотели двигаться, и вновь на передовую… Первую неделю было вообще непонятно, как можно справляться с таким распорядком дня. Тело ломило от тяжёлой работы, вставать не хотелось, но человек такое существо, что привыкнет ко всему, привык и я…

Примерами жизни многих людей и, конечно, своей, я вывел, что упражнять, развивать, возможно, любые свои качества… Духа в том числе, а это ведёт в свою очередь к овладению своим телом, чувствами и мыслями… И делать такое можно в любое время, в любом месте. Побеждать усталость, холод, голод, недовольство, уныние, а последнее победить очень важно. Унылых людей называют жалкими слепцами, когда в пику унылости есть радость… Словом, закалять можно себя везде и при любых условиях, в которые нас любит помещать жизнь, та «се ля ви», о которой я упоминал. Так как «жизнь и есть то горнило для духа, где выковывается его огненная мощь». [6] Сила человека неисчерпаема, когда сознательно призвана в жизнь его энергия, то есть уверовано в истинность, непогрешимость и неизменность того к чему приведёт прилагаемое усилие. Так мною искоренено было немало вредных привычек, и я научился привыкать к тем условиям, мириться с ними, в какие уголки, порою приводили меня, жизненные тропы.

Через неделю мой организм вошёл в ритм изнуряющей работы, и через полтора месяца два новеньких домика красовались в посёлке… Тогда к нам на место работы стройотряда приезжали кинооператоры, не помню откуда, из какого органа печати или телевиденья, областного или союзного значении. Прибыли снимать трудовые будни студентов, и в кадре частенько мелькал я. Хотелось бы мне сейчас взглянуть и на себя, и на ребят, с кем я работал, все молодые, красивые, полные жизни, а все ли живые, как и ты, Гена, я не знаю. Где-то же хранятся для меня незабываемые кадры, на каких-то полках пылятся…

Правда, делали мы небольшие перерывчики, ходили на реку Кеть купаться, а это два километра. Славно было предавать себя водам спокойно текущей реки, чистой и прохладной, а потом упасть на берегу и смотреть в синее небо. Журчание на перекатах реки, проплывающие облака, жаркое солнце в зените… Молодость и жизнь впереди!.. А ещё мы ездили в гости. Какая причина для этого не помню. Это были студентки с другого факультета энергетического, и специализировались они на оштукатуривании стен тех объектов, что мы строили. Видимо работали в связке с нами. Вечером было кино под открытым небом. Какая-то необычность была и, там где много девочек ещё и романтикой было опутано всё: и вечер, и кино, конечно про любовь, и сами говорливые, щебечущие, посматривающие на нас девочки… Ты, Гешка, постоянно над моей романтичностью посмеивался, подтрунивал над нею и, правда, она была. Я ею был пропитан насквозь, и в этот вечер моё романтическое приключение было впереди… Не планировал, но куда деваться, оно случилось… Наверное, моё к тебе обращение было бы совсем пресным, не расскажи о таком.