Бесплатный фрагмент - А после…

1. С прошлым в догонялки

начало 90х, конец весны

северо-восток США, пригород мегаполиса.

Youssou N Dour & Nennah Cherey — 7 seconds.mp3

Она прижалась спиной к захлопнувшейся изнутри входной двери, пытаясь отдышаться. В голове побежали раскадовки замедленной съемки: поворот головы, взгляд… Как удар поддых.

Она давно выросла из возраста старшей школы. Уехала, поступила, выучилась, живет в другом городе, преуспевает. Она давно оставила позади ту комнату на втором этаже, с которой давно сняты все плакаты, и упакованы вместе с журналами в чердачный/гаражный архив, позабытый навеки… Алтаря давно нет, есть чистая светлая маленькая комнатка, в которой больше никто не живет.

Даже воспоминания.

Она просто приехала в гости к родителям.

Родители. Где родители? Они ничего не видели?

Они наверху. У себя. Нужно продышаться и умыться. Только сначала — отлепить спину от двери.

И выглянуть в окно.

да. И обнаружить, что там ничего нет. И никого.

Может, показалось?

Нет. Не показалось. Она изучала в деталях сотни фото. Как бы ни изменилась внешность, она… черт, да она, кажется, всеми инстинктами почует его на расстоянии.

Но какое все это теперь имеет значение?

Нет там никого. Надо просто убедиться. Шаг в сторону, и повернуть голову. Да, вот туда. Ок. Только не сейчас. Позже. Да?

Все, довольно, глупости. Она приехала к родным на День Матери. А не играть в догонялки или в прятки с привидениями. Да. Может, просто показалось. Некоторым не обязательно «отдавать концы» чтоб становиться призраками. И мерещиться потом в провинциальных переулках средь бела дня. Потому что кроме как мерещиться… Где теперь оннН, и где эти переулки…

А ведь в его семье тоже чтится этот праздник и собираются отовсюду все дети, еще бы… Столько то…

А еще у него день рождения через пару дней после сего торжества.

Но откуда ей-то все это знать? Не имея никакого отношения…

Эта история напоминала когда-то сюжет фильма «Привет, Джули». Однажды в преддверии старшей школы она просто увидела в опустевшем спортзале мальчика, кидавшего мяч по кольцу. А потом — скользящего мима по коридорам. И мелькавшего то тут то там. Какого-то намагниченного мальчика, хотя это будто никто кроме нее не замечал. Этот профиль просто отпечатался у нее в мыслях: его манерка двигаться, ухмыляться чуть вампирской улыбочкой, ведь тогда он еще и не помышлял о брекетах на чуть развернутые верхние «двойки». Он просто ходил мима, опуская темный рассеянный взгляд. Ни с кем особо не тусовался, не задирался. Не встречался. Ничем особым не выделялся. Правда, со старшим братом, учившимся здесь же, за углом в 11ти кварталах, вроде занимался модными танцами. А когда-то до переезда — они, вроде, пели в школьном детском ансамбле. Однажды она подслушала, что они с Шоном — младшие из 5 детей… и какой же драгоценной казалась ей эта информация.

Кто ж знал, что потом эту подробность биографии будут смаковать и тиражировать глянцевые журналы?!!

Но тогда этот мальчик, его неброская прелесть — были только ее секретом. Она была рада, что он не замечает ее, иначе распознал бы наверное ее преданный взгляд, и обоим стало б неловко. Казалось, всему свое время, и наступит момент…

а потом он с братом пошел на кастинг. Их повел туда общий друг. Лэйтон Дэйс — бойкий и пижонистый выдумщик и балагур, признанный школьный «Джокер». К тому времени уже подзабылось его детское прозвище — Фокси. Лисенок. Миловидный простоватый кареглазый «златовласо» -рыжеватый блондинчик с хитрым улыбающимся взглядом. Персонаж, который всегда окажется в центре событий. Она помнила его с первых школьных дней. Сначала его семья была известной просто из-за количества ее членов, здесь обучившихся, но позже этот факт стал лишь приложением к его личной биографии. Здесь обучались его мама, тети, кузены, не считая 6ти предшествующих ему родных старших братьев и сестер, а позже — еще и младшего. Все они — слыли местной легендой, но потом лишь живописно дополнили персональную Историю Фокси. Правда, в ту пору он уже не был Фокси — если только для «старожил». Тогда это уже был мистер популярность старшей школы — отчаянно стильный, сказоШно обаятельный, шутливо-нагловатый, находчивый участник всех творческих замесов и тус — шумный, стремительный, игривый,

и слишком заметный, чтоб замечать… По крайней мере — скромняг. Но один классический (если не сказать — клинический) скромняга — оказался братом его друга…

И все перевернулось. Сначала Онннн просто был очень занят — пропадал на репетициях. Потом парни выступили на школьном концерте, затем — на улицах города. На праздниках, выставках, «разогревах». Время шло, и в ее секрет вторгалось со больше восторженных девчонок, таких же как она, перешёптывающихся про него. Вскоре парни впервые появились на местном тв. А потом…

Сметающая все на свете лавина: концерты, тв и радио эфиры, чарты, промо, туры, самолеты,

сплетни,

и деньги. Огромные по слухам деньги.

Теперь его имя произносили уже не шепотом. Оно гремело в разных голосах, уже не только девченочьих. Поначалу Оннн был младшеньким в команде, но его танцы азартом и оторванностью не уступали танцам заслуженного хип-хопра Лэйтона, а голос, взлетающий от легкого тенорового до фальцетного — поразил музыкальных знатоков. И он вдруг вышел на первый план! Даже не неудержимый Лэйтон! Она продолжала хранить секреты, что он скромен и застенчив, и не всегда безупречен в поведении и реакциях, но предатели медиаисточники все больше разрушали актуальность ее эксклюзивных секретов. Он стал трендом, который нужен всем, и все более идеален. Телеоператоры и фотографы из глянца знали свое дело. Все её персонально-тайное стало явным. И очевидным. Собирательный образ идеального американского школьника и «короля выпускного бала», и в то же время — один такой — из тысяч и тысяч…

И всем издали без разницы, что реакции школьного невидимки еще недавно были далеки от идеала, а королем бала он так и не стал, потому что школу так и не закончил. Кого это теперь волновало? Эксклюзив, и точка.

Теперь его окружали толпы. Бесконечные стены из людей, отделившие его и поглотившие в пучину. Те, кто, как и она, ощупывали оттиски его изображений своими жадными глазами и залетами воображения. Непреодолимый буфер из людей, расстояний, слов и оттисков. На всевозможных информационных носителях. И с какого-то момента… она больше не видела его живьем: только фото и тв. И голос по радио. Повсюду, будто всеобщее достояние. Его вместе с остальными прославившимися парнями, друзьями из все той же их школы — Шон, Круз, Лэйтон — которых она тоже заочно знала и видела еще недавно, забрали на индивидуальное обучение. И она долго потом помнила тот последний раз, когда могла дышать с ним одним воздухом, когда могла сделать пару шагов и коснуться, когда могла сказать ему что-то и быть услышана. Он выходил тогда из школы… и похоже, из ее жизни. Но кто ж тогда знал?

И все, этот последний шанс был утрачен. А дальше — только та комната, где со стен на нее пристально, проникновенным взором смотрел тот, чьего взгляда она так и не сумела когда-то за несколько лет поймать живьем.

Да, сначала это напоминало фильм «Привет, Джули». А потом стало похоже на фильм «Пока ты спал». Точь-в-точь так же она проживала целую жизнь с ним, вовлекая все окружение, пока он о ней даже не знал! В этом тумане прошла ее подростковая юность. Несколько лет пробуждений под взглядами с постеров и томительного ожидания новостей из журналов и тв, и игр воображения — смысл жизни как мягкая вкусная отава. Все ее мысли и чувства тогда были пропитаны этим образом, все события проходили под эгидой этого имени, все знакомства и достижения покрывались вуалью этих пустых надежд. В 17 она ревела от безысходности, вновь и вновь как заговоренная смотря, как он поет в распахнутой белой рубашке под ветродуями. А потом просто…

выздоровела.

Она преодолела все это. Попрощалась с плоскими обманщиками. И зажила своей жизнью. Реальные парни, новые самостоятельные интересы, достижения ради себя, самодостаточность пробуждений по утрам. Она даже не вздрогнула, узнав, что его группа распалась, и не ощущала голода, когда он исчез из эфиров, экранов и страниц. К тому времени, чуть менее года назад, он был уже совсем из другой, чужой истории.

Она давно выросла из возраста старшей школы. Ей скоро 24.

Тогда какого черта она бросилась бежать, словно увидела привидение?

В первый раз в жизни поймав живой взгляд, изученный с плакатов. Прицеленный.

Ничего, минутное помутнение. Нужно встряхнуться и накрыть ужин родителям. А его уже нет. Его давно уже нет.

Ни в ней, ни тут.

И тут она сначала почувствовала вибрацию спиной, а потом ощутила звук.

Стук. И в этот же момент — вопросительные взгляды сверху — мамы, а потом и папы с верхних ступенек.

— Тассмин Мэйнсворд? Привет! Ты дома? Помнишь меня, мы учились в старшей школе?

«не помню» — хотелось ответить ей этому грубоватому непрошенному вторжению, но она помалкивала, лихорадочно соображая, как совладать с лицом. Стараясь удержать дверь и одновременно беспомощно следя за неотвратимо надвигающимися на нее родителями.

И да, она почти не удивлена. Она в курсе, что у него всегда была отменная память. Он схватывал на лету и с легкостью повторял на слух любые тексты, мелодии, списки… Так чему удивляться…

Но дверь вибрировала и настаивала.

— Я тоже в гостях у родителей. Доброе совпадение, да?

Доооо… на традиционный то семейный праздник… Неожиданно!

— Это мило, встретиться вот так, верно? Могу я войти?

Что ему нужно?? Зачем?? А они — к чему вот? Отправляйтесь к себе, ну же! Можно вот сейчас — без соучастия???

Она удержала бы дверь, но родители с вопросительными лицами спустились в кухню, и лучше б эта вопросительность так и оставалась на лицах,

но она — прозвучала:

— Тэмми! Почему ты так бежала?

Они видели.

Дверь притихла. Но атаки с двух сторон, пускай и поочередной, выдержать она была уже не в силах.

Ну и куда теперь деваться? Он услышал это. Разоблачение. Да и появившись буквально через полминуты, он наверняка видел, куда она делась. Где она спряталась. Укрылась.

От чего?

И если уж он ударился в догонялки, теперь прятаться глупо. Еще глупее, чем было убегать.

Какие нелепые детские игры, выругала она себя. Подталкиваемая выжидательностью родителей, глотнула воздуха, и надев на свой нелепый детский испуг лицо Опры, деловито развернулась и распахнула дверь.

Услышала, как охнула за спиной мама. Которая прошла с ней весь этот фанатский путь. Которая утешала, ругала, увещевала, доказывала и интересовалась вместе с нею просто чтоб не отдаляться от своего обуреваемого эмоциями и гормонами подростка. Она тоже сразу узнала. Хотя теперь узнали б и не многие.

Он был не похож на того культового 20-летнего мальчика-Икону 5-летней давности. Прическа под Элвиса «с ветром», 12-бальным уроганом в волосах — сейчас ровно обыденно острижена и нейтрально легла темным округлым чуть шершавым покрывалом на свое место, непривычно укрывая лоб, и делая былой открытый наивный взгляд — настороженным и немного хищным. Чистое нежное глянцевое обычно лицо оказалось покрыто неровной щетиной. А вместо привычных классических элегантных костюмов ошеломительных цветов на нем обнаружилась какая то растянутая темно-синяя майка с белой надписью, неряшливая ветровка и широченнные варенки. Сейчас он больше напоминал скандалиста их группы — Лэйтона, чем самого себя образца популярности — легкого, элегантного, энергичного, собранного, респектабельного, распахнутого. Сейчас на нее уставшим взглядом смотрел потрепанный тип, которому она не открыла бы дверь,

если б не глыбы ассоциаций. Впрочем, они тоже не сильно в этом помогали.

Последний год, невольно вспомнила она, группа заметно сдала. Милые школьники, покорявшие своей непосредственностью страну за страной, неминуемо выросли, и откровенно говоря, приелись публике. Хулиганы начали остепеняться, и, пожалуй, уставать, а нежный прелестник романтик в 23 смотрелся уже не столь органично, как в 17—19.

Вдогонку былому в прошлом году группа выпустила еще один альбом, где негласный солист, чьим голосом исполнена большая часть музыкальной составляющей проекта и легендарностей, предстал в новом облике. Видимо, была предприняла довольно решительная, если не сказать — отчаянная, попытка трансформации, переформатирования первого лица. Очаровательный и безмятежный, немного ретро-консервативный собирательный образ Элвиса и Майкла Джексона, с нежным голоском, он вдруг научился зачем-то хип-хопистым жестам и гонорку. Без трендового чутья Лэйтона тут явно не обошлось, тот всегда угадывал «куда ветер дует», и опережал все модные веяния.

Но несмотря на свою природную сценическую органичность, «фронтмен» принят в новом образе не был. Не было принято его взросление — таким, каким было предложено, в таком резком перепаде. Для публики так и осталось загадкой: провалились ли отчаянные попытки ап-грейда — у менеджеров, или личный поиск себя у самого солиста. Но смахивало это на какое-то странное подражаение. Или подлог. Длившийся все эти годы.

Тэмми игнорировала все эти новости там, вдали, и когда перед ней предстал знаменитость версии 2… удивление получилось почти достоверным:

— Хантер?!

Прозвучало так деловито, что он вдруг срефлексировал потребностью рассказать кто он вообще такой тут и зачем стучал.

Он узрел родителей и приветливо кивнул им, потом скользнул взглядом по ней.

— Мы учились в одной школе. Помнишь? — неловко изобразил любезность он. Теперь эту неловкость, преданно игнорируемую столько лет, она замечала во всем.

Поймав немигающий взгляд, он принялся оправдываться:

— Может, мы дружили.. кхм. Не очень близко, но разве не прикольно — вот так встретиться через столько лет? Случайно.

Он осекся, сам понимая, что повторяется. Он никогда не славился красноречием, хотя пора б уже и научиться. После стольких то интервью… которые всегда «вывозили» за него друзья.

Он стоял в дверях, ища оправдания своему присутствию здесь, и в суматохе скорей от неизбежности выбрал непреклонную цель — проникнуть внутрь. Сейчас. Преодолеть преграду. Препятствие в лице девушки, которая зачем-то только что обнадежила его. Капелькой былого восхищения.

* * *

Хантер Райс разрывался между полярностью своих ощущений уже последние 8 месяцев, когда жизнь перевернулась. С одной стороны, он был несказанно счастлив скинуть с себя весь этот груз бесконечного оправдывания чьих-то ожиданий и угождания ревущей толпе. Ему просто нужен был отдых. Большой глоток приватности. Спрятаться, скажем, от всех на необитаемом острове и утверждать свою независимость от обстоятельств, мнений, свою самость, частность, целостность,

свою идентичность. С которой, казалось, сам не до конца еще знаком.

С другой стороны, его ошеломляла возможность ходить по улицам — одному. После стольких лет в музыкальной семье, со свитами за спиной. Вроде и прикольно, то, чего так давно хотелось… но так непривычно! В какой то момент он начал отдавать себе отчет в том, что его пугает мысль, что он больше никому не нужен. Что вся эта подушка безопасности, подкидывающего его — сдулась! На контрасте с недавним это было ледяным дождем за шиворот. Неужели сейчас, в 23, он вышел в тираж? И больше никому не интересен? Даже этой девушке, которая, теперь он осознавал это совершенно отчетливо, симпатизировала ему ребенком еще до шквального, коммерческого, сотканного, полного искуственности успеха? Просто так… Отголосок именно того детского, а вовсе не подросткового и тиражного, он увидел сейчас, парой минут назад. Несмотря на все свои проблемы проницательности, такие вещи от теперь считывал безошибочно. Поклонница. Прочно бывшая. Не совсем поверхностная. Ускользающая теперь любовь и преданность, которые он заслуживал столько лет изо всех сил.

Которые искал,

и находил совсем не в том виде, о каком мечтал в те школьные годы, вписываясь в эту почти невозможную авантюру.

Да еще и непосторонняя. Как бы.

Ну и что, что она — почти незнакомка? И что он вспомнил имя рефлекторно, потому что слышал эту комбинацию на перекличках, и запомнил как фразу из стишка, потому что у него небывалая слуховая память. Ну и что? Их связывает общее детство, им есть что вспомнить… ну или напомнить.

Придумать?

обрывок последней мысли вырвался на волю…

— Заманчиво повстречаться с бывшими одноклассниками, верно? Словно заглядываешь в свое прошлое, шанс встретить себя самого через столько лет. Рад видеть! Я войду?

…Бесцеремонно, однако… — приметил он и сам.

Никогда он не был наглецом. Не привык в своей складывающейся как пасьянс жизни ни на чем настаивать. И все же его подхватила неведомая сила, отчаянно толкавшая на поиск себя самого себе же незнакомого и неизведанного. Когда если не сейчас? Где если не здесь? Тем более, что шатался он по району своего детства совершенно бесцельно и потерянно. Сопровождаемый мыслями противоречивыми.

И больше никем, небывалый случай.

Протискиваясь мима девушки, и зачем-то упрямо вознамерившись вернуть ее расположение во что бы то ни стало, он не особо разглядывал ее. Миловидная, ухоженная, ну такая, в порядке. Он видал и покрасивее. Видел и попроще. Всяких видел. Издали.

А она оказалась рядом.

Как говорил Тони, бессменный продюсер и почти второй отец, «работаем с тем, что есть».

Следующий редут — Родители. Он никогда в жизни не знакомился с родителями девушек. Ну вот так, наверстать экстерном…

Эх, был бы тут сейчас его лучший друг, у которого всегда все получается так на лайте, по приколу. Играючи. Лэйтон, Маэстро… И хоть он столько лет потратил на перенимание его стиля,

все же остался собой. Его все так же, даже в самых нелепо-забавных ситуациях, не покидало напряжение. Будто мчащегося из последних сил по беговой дорожке, пока придирчиво и скрупулезно замеряют показатели и сверяют его скорость. И он должн прибавить из последних сил, и еще.

Как ни странно, это напряжение покидало его именно когда он действительно бежал. Или танцевал, или исполнял под сотнями взглядов. Именно в эти минуты он мог расслабиться и отпустить себя, забыться. Словно делает то, к чему и приспособлен, в чем его Природа. Его подхватывало и несло мягкой волной. Словно б он был и не он, а кто-то… Такой. Клевый. Невесомый.

Не то что как за пределами сцены — будто тащило лицом по асфальту: сталкивало с необходимостью думать и пытаться взглянуть на себя со стороны и что-то путное с этим соорудить. Оправдать. Расслабиться и словить… Раньше легко было передать эту эстафету, и всегда было — кому.

Лэйтон, где ты? Как твои дела в эту минуту? Как обычно креативишь без оглядки? Бостон? Лос-Анжелес? Торонто? У тебя теперь в подопечных звездах собственный брат, зачем тебе чужие и бывшие, верно? Шонни, почему ты хоть и рядом, вот же, дома у родителей, но теперь всегда со своим бойфрендом, и весь в нем мыслями… Алекс, откуда ты взялся? Шонни, тебе что, мало было… братьев? Хотя ты имеешь полное право устать от «центрового» братца за 10 лет, и пожить для себя… Но что же теперь делать Хантеру? Он как будто б все уже знает и видел в этой жизни, закален историями небывалыми, но оцепенение как в детстве то и дело подкрадывается тенью, погружая его в туман выборов направлений действий без компаса. Сцены нет и не предвидится. Как и привычных партнеров. Надо учиться жить с тем, что есть. Что осталось.

Ну все, хватит. Хватит шататься по улицам в поиске себя, своего отражения в витринах, и сличений былого с будущим, известного с видимым. Вот тебе — новый экзамен, вызов. Кастинг.

Дерзай.

Madonna — take a bow.mp3

Не сумев отказать себе ни в сравнениях, ни в разглядывании все еще привлекательного лица, которое некогда так любила камера, а вслед за нею и тысячи глаз, она все же заметила, уловила это. Былое не могло пройти для него бесследно. Мима нее профланировал сейчас совершенно зацикленный на себе нарцисс, любопытство которого к ней — стремилась к нулю. Просто ему польстила ее реакция. Неравнодушная. Вот и все. Кинуться наутек могла только очень впечатленная особа.

А у него сейчас, видать, с этим — дефицит? Выбрал новую жертву своей Охмурительности?

Неужто так сдал в уровнях?

Ну что ж, прокололась — расхлебывай. Она пожала плечами, и выудила у себя необходимый минимум приветливости и гостеприимства.

Извлекая из холодильника припасы, Тэмми небрежно и как-то вынужденно, вычурно кивнула на ближайший стул. Родители не нашли в себе возражений усадить за стол незваного гостя. Или просто не сумели их выразить… Теперь все дружно пялились на того, кто пялился на скатерть. Неулыбчивым, статичным и понурым он слабо напоминал себя, фантанирующего великолепием с подмостков… И это облегчало ей задачу.

Кажется, поговаривали, что последний год у него были проблемы с алкоголем. Но откуда ей это знать.

— Чаю? — нарочито воззрилась она, читавшая где-то давно, что он отчаянный любитель кофе, и помня, что эта информация была жутко растиражированной. Когда-то они перетирали с мамой даже эту

фигню.

Он вскинул меткий карий взгляд под крыльями, испанских бровей.

— Тогда лучше лимонаду.

Ей показалось, или мелькнуло смущение за нарочитой самонадеянностью? И тут ей стало любопытно. Кто он? Зачем пришел? И что будет дальше?

Завязав все свои эмоции в узелок как непослушные растрепанные волосы на ветру, она открыла форточку своего сознания, в которую повеяло свежестью авантюризма, игры:

Ну здравствуй, Хантер. Я справлюсь с твоим шлейфом, а что там под ним? Ты не хочешь показывать, но иначе тебе придется уйти. У каждого тут свой интерес.

Она давно готова была простить ему все долги: слезы, отчаяние, тоску, безысходность очарованной девочки-поклонницы, неумолимую жажду чуда. Все крушения надежд и фантазий. Она готова была ему простить.

Но сам пришел — отвечай.

«За тобой должок. После всех подкинутых иллюзий — ты мне должен. Правду.»

* * *

Лицо с обложек, правда небритый и заметно уставший, погруженно в себя флегматично помешивал чай. Лимонада не нашлось, а кофе он так и не попросил. Почему-то.

Наблюдая за ним издали все эти годы, она понимала: раскрытый «ВсеДляВас» парень со сцены — так и не сумел научиться давать интервью и подавать себя за ее пределами. За него всего отдувался главный хулиган коллектива — Лэйтон всегда был непревзойденным трепачем. Потом — малыш, потом — спортсмен, и в конце концов его брат, самый незаметный из всей пятерки. И только Звезда — максимально отмалчивался, а заговаривая — тушевался, будто б растерял там на сцене всю свою харизму. Говорил на одной ноте или по нисходящей, довольно зазубренно и тривиально. Бегал глазами, теребил что-то в руках, а то и носки задранных на диван ботинок, не мог совладать со своим красивым лицом… Ее личная команда скептиков во главе с тетей Роуз, маминой сестрой, называла это

«тиками»,

и пыталась (бесполезно, разумеется) убедить, что они совсем не способствуют обаянию. Легкий, невесомый там, на сцене, полностью раскрепощенный, отдающийся происходящему со всей страстью, тут он проваливался куда-то в топь кресел и голосов друзей, а может, в свои мысли, которые никак не мог причесать когда нужно. Он просто держал лицо. Как умел, а умел всегда неважно. И да, она на столько отрезвела, чтоб признать все это вот именно с такой долей жестокой откровенности.

Теперь ее образование подсказывало ей, что это называется не полной социализацией. Для примера избыточной социализированности легко приводить в пример его лучшего друга, который всегда в любом общении «на коне». Лэйтон, Маэстро. Факир вскрывания душ.

Этому же супермену и источнику восторгов… естественности всегда не хватало. Простоты восприятия и самовыражения в реальности.

И вот теперь он тоже шарил по закоулкам своих мыслей в поисках слов. Ну еще бы, подумала она иронично, обычно слова для него писали, и удобно подкладывали на мягкую подушку музыки. Эта волна подхватывала и несла его. Но сам он никогда не был мастером импровизаций.

Если только — ногами.

* * *

Эта родительская молчаливая выжидательность, повисшая над столом, давно задушила бы ее,

если б ее не оттянул на себя гость. Мама плохо скрывала узнанность и еще хуже разыгрывала непосредственность, папа — что-то явно подозревал. Ну ничего, пускай отдувается — сам в гости напросился!

Но отдуваться прирожденный артист не привык. Неловко постреляв меткими латинскими глазами, он выдал какую-то сущую бестактность, и вот она, по неосторожности указавшая на свою комнату лишь жестом, неслась по лестнице вдогонку, стремясь предотвратить непоправимое. Ну нельзя ему в эту…

обитель!!!

Перемахивая ступеньки, она всерьез задавалась вопросом: все ли следы заметены?

Нет, постеры сняты года 4 назад. Но… выветрился ли тот дух из этого помещения? Не заговорят ли стены? Они ведь были пропитано почитательством и преданностью насквозь!

Ну ладно, обожанием.

Догоняя и пытаясь увещевать его, что это не совсем удобно, и у нее там беспорядок, она пробовала сообразить: это комната способна предать ее перед ним, или она способна, не совладав с собой, предать эту комнату? Сумеют ли они сохранить тайны друг друга?

Вот так инспекция, кто б мог подумать.

Она стремилась нагнать спину и ухватить хвост куртки, хлопающей по заду джинсов, и пробовала напомнить себе, что это — он, тот самый. Из-за кого и о ком столько всего… Сознание послушно кивало ей, рассеянно поддакивало, но совершенно отказывалось реагировать узнаванием.

— Хантер! Это не совсем… уместно… сейчас… Может, в другой раз? — отчаянно настигала она его, но профиль с плохо сыгранной небрежностью отвечал ей:

— Та ничего, меня беспорядком не испугать, я сам такой же!

А потом — захват ручки запрещенным приемом, поворот механизма, и вот дверь уже впускает его

в недра ее тайн. Давно забытых, да… ноооо

— Оооо, как тут мило! Окна выходят на сторону школы?

— Скорей — на двор Миссис Бишоп. Но здесь всегда рос развесистый клен, и подглядывать особо не получалось…

Ни у кого — хотелось добавить ей, но она одергивала себя как опасного свидетеля на допросе.

Да она и не смогла бы договорить. Все еще стоя на пороге и не решаясь войти в ополчившуюся на нее комнату, она задыхается от возмущения, но не может даже выразить своего протеста, наблюдая, как он, пересекая комнату и, самовольно поизучав вид из окна, отпускает штору, делает шаг, и заваливается поперек ее кровати. Его крепкая спина — Тэмми определенно помнит его меньше ростом, и ввысь и вширь, — находит стену в качестве опоры, и вот он уже удобно устроился там,

где не бывал ни один парень!!!

А выше его головы, озирающейся рассеянным взглядом, она видит фантом большущего плаката, на котором в своей «стае» запечатлен ровно тот же человек, как гласит легенда, правда не имеющий сейчас сам с собой тем — ничего общего. Подумать только, каких-то 3—4 года. И вот, практически живой обычный человек поглядывает на нее, прям как нормальный…

Ну как нормальный… (??!!)

— Ну ты и нахал!

— Да не. Просто Там твои родители. Как-то неловко.

— А здесь в спальне наедине со мной тебе — ловко? Когда они там… думают…

Ну да, а там, куда он сейчас смотрит — висел он в одиночку с обнаженным торсом… Но сейчас он ничего, кажется, не заметил.

— Я, может… — будто б смущается он, опуская глаза, будто б уже готовый покаяться в своей афере — не знаю. Просто почему бы нет.

— А почему бы да? — никак не может врубиться она… не в состоянии уложить в голове невозможность происходящего. Расскажи ей такое 5—6 лет назад… Ей бы потребовалась помощь психиатра.

«Ты опоздал» — вынесла вдруг мысленный приговор она.

Нет, не так! Это изначально утопия, тебя реального никогда и не должно было оказаться не просто здесь — вообще рядом! Ты — красивая сказочка для определенного возраста. Спасибо, что ты был, что ты рассказал ее, но не нужно было вот так… воплощаться. Это как раздеть Санту, понимаешь?

Интересно через сколько минут в дверь постучит папа? Твое время истекает, Хантер. — принялась испытывать собственное терпение она, совершенно не понимая, как все это воспринимать. — ну и что ты будешь делать дальше?

Дверь — тут. Я — посторонюсь.

Парень повернулся, и, словно подслушав ее мысли,

улегся вдоль ее ложа поверх покрывала, подложил кисть под голову.

Устраиваясь поудобнее, он задумчиво отрешенно озирался по потолку и убранству ее кельи, словно б оказался один, небрежно и живописно увязая в матраце. Она смиренно пялилась на него, уже не разгоняя гипер-саркастических глуповатых черт на собственном лице. Картинка поражала своей лирической негой и органической неуместностью. Поражала и обостряла восприятие до предела.

В какие-то моменты покоя, когда он замирал, его смуглая чуть демоническая красота гипнотизировала и своей картинностью. Слишком хорош чтоб поверить в эту правду, без изъяна. Произведение искусства.

Но потом он вдруг зачем-то начинал шевелиться. И в идеалистичность намешивался растревоженный рассеянный взгляд, и закусывание манких губ, портящее симметрию, смешки не к месту, и слегка неуютные движения при попытке любых коммуникаций. Все это в сумме создавало мималетное ощущение, что что-то самое простое в нем происходит через усилия. Будто он не вполне освоил свое безыскусное, небом дарованное плейбойское лицо, и иногда оно не удобно ему в пользовании.

Будто не свое.

В один момент он — взрослый и крепкий, дышащий скрытой физической энергией, припрятанной до поры за нарочитой небрежностью, временами дрязнящий скользящей грацией танцора,

вдруг невольно напомнил ей детишек, с которыми она работает. Со сложностями адаптации. Таких недоверчивых, потерянных словно прячущих что-то за каждой реакцией. Словно попытка взглянуть на себя со стороны и выстроить собственную стратегию поведения — ставит их в трудное положение, а иногда и вгоняет в полный ступор. После общения с ними внезапно начинаешь особо остро замечать повсюду целостных людей. С которыми легко, и не задумываешься. Не требующих терпения и сосредоточенности — особого отношения. Стратегий. Таких, с которыми легко забыться.

Забыться же с Хантером — означало перейти на какой-то совсем новый уровень. Принятия. Только если привыкать…

Эта мысль заставила ее мысленно отшатнуться. О чем это она? К кому привыкать? К этому клубку опасных шлейфов и противоречий?

И в то же время в его облике сквозил такой магнетизм.

Ну еще бы, проверенное лицо с обложки. Профессиональное.

— Ты не хочешь войти? — поинтересовался он. Она не уловила в этом ни малейшего намека, ей показалось, что он просто таким странным образом пытается вести себя… естественно. Хотя движение на кровати не лишено было некого изящества и притяжения, она не позволила себе обмануться на счет естественности… Происходящего. Он просто умостился поудобней — сначала на спине, подложив руку под голову, разглядывая потолок и проникаясь вибрациями помещения, а потом — полубоком к ней. Она не ощутила в нем ни малейшего заигрывания или угрозы.

— А можно? — съязвила она. Окатила его всей строгостью, на какую оказалась способна в условиях отказывающей психики, и уселась в кресло-качалку напротив своей кровати. Тут любила сидеть мама, сидеть и вникать, как заправский психотерапевт.

Чтоб она без нее делала! Чего бедная мама тут только не наслушалась. Ей вдруг захотелось сбежать по ступенькам и обнять маму.

Но она осталась смотреть на парня. Караулить суровость реальности, разгоняя иллюзии.

Вдруг ей стало спокойно. Все, перегруз, все эмоции, мигавшие последние полчаса красными лампочками, выключились, и она отстраненно воззрилась на незнакомца с растиражированным лицом и образом — в своей кровати.

— Надеюсь, тебе удобно? — полюбопытствовала она, и взяла свое отложенное утром рукоделие. Она вдруг поняла про себя невероятное: она не просто не боится, что он сейчас покинет ее кровать. Ее комнату, дом, ее жизнь.

Но она даже не испытывает потребности непрерывно смотреть на него.

А что? Объект — изучен.

— Угу — муркнул он, потягиваясь.

И внезапно, через несколько небрежных вскинутых взглядов поверх рукоделия, она заметила, что он…

уснул.

* * *

Он и сам не понял, как оказался тут.

В доме? В спальне?? У незнакомки с примеченным со школы лицом??? Откуда столько разгильдяйства и решительности, его что, Лэйтон покусал?

Однако эта странная девушка, которая держится сдержанно, деликатно и на учтиво-безопасном расстоянии, внушала ему сейчас чувство… не то чтоб спокойствия, но непривычного доверия. Почти безопасности. Между ней и им не требовался секьюрити. Он разглядывал ее мельком — темно-каштановое каре забрано вверху заколкой, аккуратные остренькие черты приятно щекочат восприятие почти учительской деловитостью — такой взросленькой, нисколько не конфликтуя с утонченностью юности. Кстати, когда-то он был влюблен в училку. Но об этом не знает ни единая живая душа, даже брат или Лэйтон. Это никого не интересовало просто, не вписывалось в интересности… А потому он этим никого не нагружал, своим неформатом в мыслях. Он даже улыбнулся этому воспоминанию. Еще недавно оно могло задеть его, словно незажившая ссадина, неисполнившаяся мечта, но в этот момент он оглядывал комнату. И ее обитательницу.

Как она не похожа на тех, к чьему вниманию так привык: ни осветленных кудрявых химий, ни восторженных визгов, ни тянущихся к нему неугомонных рук. Она сидела, и смиренно, снисходительно разглядывала его — того кто беспардонно ввалился, и свалился на нее…

в переносном смысле. О прямых он и не помышлял. Но… Ему не хотелось заканчивать спонтанное приключение. Он потягивался, медленно погружаясь в уют и приятную концентрацию волнения…

Тэмми? — напомнил он себе, чтоб не перепутать, как никогда не путал слова в песнях, чем всегда так грешил Лэйтон.

И почти придумав, что сказать или спросить,

куда то провалился.

* * *

Martika — Toy Soldiers.mp3

Тэмми и сама б не вспомнила сейчас, как ее зовут. Она погрузилась в какую то полудрему — столь глубокую медитацию, что перестала пытаться установить связь с самой собой. Абонент недоступен. Взмахивая ниткой, неспешно перебирая в пальцах ткань и фурнитуру, она временами пускала поверх своего занятия взгляд, то и дело убеждаясь: спит!

Вот так поворот. И ведь он не пьян — она слышала запах и видела глаза.

Ну, собственнно… Жалко ей чтоли? Наверное, его давненько не оставляли в покое… Что там, многодетная семья, да? Видимо, в преддверии праздника собрались кузены, братья и сестры с детьми. Видимо, ему до сих пор есть от кого убегать…

Получив нежданный карт бланш на разглядывание, она честно не злоупотребляла этим. Не то чтоб зрелище не казалось ей заманчивым. Все тот же вкусный пухлый рот, живописная линия подбородтка, приятная смуглость кожи. Но она разрешила себе скорей сравнивать чем любоваться, да и то не увлекаясь. Исключительно в научных, так сказать, целях…

Ну их, эти приманки и капканы, м? Там, в паре метров, лежал человек, который больше не годился на роль объекта, коему можно было придумать сколь угодно идеалистическую личность, и играть ею, как в куклу-БарбиКена. И сейчас он может изучать, интерпретировать, и додумать ее ровно так же, как и она его. Навешивать ожиданий. Вот такая… обоюдность. Уфф, как неприятно, оказывается, когда твой излюбленный объект…

…может сам сделать из тебя… объект! Непривычно однако. Давление!

Она впервые осознала, как эгоистична эта однобокая любовь. — это желание оказывать что-то на человека, давать, трогать, иметь, самому оставаясь в тени. Пускай даже понарошку. Все равно. Маньячество, да и только! Как бы она ни мечтала когда-то узнать о чем он думает, чем дышит, сейчас стоило признать, что тогда это была не слишком удачная идея. Сейчас же это оказался и вовсе

совершенно живой человек, у которого не понятно вообще что на уме. Что с ним стало после всего пережитого? Много шиз нахватал?

Ну даже если без шиз, все равно — вполне реальный живой человек, не подвластный ее фантазиям и планам.

Больше того, мужчина. Взрослый, крепкий тренированный парень, выглядящий модным избалованным красавчиком,

и поведщий себя, надо признать, как хам!

Она искала в нем зачатки нормальности, способные сделать их хотябы приятелями, и не находила. Только глухой отголосок этого прилипчивого и саднящего, опротивившего за столько лет «ну это ж оннн!»

Так что нет, никаких иллюзий. А потому никаких очарований, а потому никаких разглядываний!

Его не помешало б побрить.

И ей не нравился такой хип-хоперский стиль в одежде, куда подевались интеллигентные глухие пиджаки под горло? И, пожалуй, белая рубашка не помешала б… Ой, все! И челка ему — не идет. Со смуглых щек сошли пятна румянца (она лишь сейчас заметила, что они были), лицо уткнулось носом в подушку, и мерное дыхание срывалось на посапывание. Вытянутая вверх рука повисла над пропастью, над обрывом кровати, и она моментами пыталась примерить эти обездвиженные пальцы к клавишным, на которых он, как известно, не дурно играет.

Но какое ей до всего этого дело?

* * *

Тэмми так и не дождалась папиного стука в дверь. И уже даже растворила в себе мысли, что будет говорить родителям про это уединение. Он неожиданно открыл глаза почти через 2 часа. Так странно, ей казалось, что в этом временном провале его пробуждения можно и не ждать — просто момент без начала и конца… Но он вновь запустил время, моргнув, и явно изумившись тому, что случилось. Даже не тому, где он и кто сидит рядом, и что при этом делает…. А тому, что делал только что он сам!

— Оо! Я случайно, извини. — принялся отрываться от ложа он, вставая на четвереньки, на щеке отпечаталась складка от подушки.

— Ничего. — пожала плечами она, не отвлекаясь от своего дела. Как будто ее ничего и не удивило.

А удивило ли?

— Вот теперь неловко. — усмехнулся он, занимая более пристойное положение, потихоньку пробуждаясь в нормальное состояние. И все еще не становясь более узнаваемым.

— Теперь только? — вновь пожала плечами она.

Замечание, наверное, должно было его смутить, но внезапно — позабавило. И пускай, она, похоже, не шутила, но… Красная лампочка тревоги в его голове — не мигнула. Он знал за собой грешок, что не отличается запредельной проницательностью, иногда чудит, и может веселиться невпопад. И совсем не уверен был, что сейчас надо говорить и что будет правильно. Но как-то на этот раз его это особо не «парило». Может, еще не проснулся?

А может, наконец-то повзрослел и вышел из возраста законсперированного стесняльца?

— Ты только не подумай, я не хотел ничего такого. Двусмысленного… — стушевался он, смекнув наконец, на сколько интимно — спать при постороннем человеке.

В ее кроваи. В которую даже не приглашали.

— Та это тебе переживать надо. — ухмыльнулась она, чувствуя себя как никогда свободной от былых призраков, — знал бы ты, сколько тут когда то было твоих постеров!

— Неужто. — вгляделся в ее нейтральность он, ища подвоха. Зря.

— Ага, — хищно прищурилась она, — и половина — полураздетых. Так что радуйся что все еще одет, и уноси ноги отсюда, пока это все еще так!

Она и сама поразилась произнесенному: Что за игру она затеяла?

Но нет. Он не купился, и прочитал ее слова столь же безопасными и как она еще недавно — его вторжение с претензией на «уединиться».

— Та неее, ты слишком рассудительная для фанатки. — заключил он, чуть дернув ямочками на щеках. Был ли он сам до конца уверен в своих выводах? В нынешних- да, но чтоб вообще… А может, просто…

провоцировал на возражение… Ну такое… Поиск истинных ответов за утверждениями и блефом.

— Оооо! Наивный! Не недооценивай меня! — стрельнула хищность она. Так нарочито, что он совсем расслабился.

— Да? И что, много фантазий родилось тут, в этой кровати? Под моими пристальными взглядами?

— Проваливай отсюда! — в него прилетела узорчатая габардиновая подушка с кресла, передавая ему электрический заряд подлинного возмущения.

И никаких подробностей…

Эту подушку она вышивала, когда услышала тот его дуэт с Эйприл, и все в один голос решили, что у него там со свеженькой звездочкой — свеженький романнН. Она думала потом передарить эту подушку, пропитанную грустными мыслями. Эта подушка была чем-то вроде символа прощания с иллюзорной надеждой.

Он поймал символ перед лицом. И рассмеялся, все еще немного совелый, вдруг совершенно не размышляя, к месту ли. Откинулся спиной на стенку. И остановил на ней пристальный взгляд ровно из тех томных, что смотрели с глянцевой бумаги. Похоже, он никак не мог проснуться.

— И что, ты думала наверное, что я там придаюсь горррячим утехам? На гастролях. На пляжных съемках…

— Разве только на них?

— Ага, фантазировала? Признавайся уже!

— В чем?? Я тогда была не на столько искушенной. А ты — предавался?

«А а на сколько теперь искушенная?» — чуть не прозвучало на волне в ответ.

Предавался? — мелькнуло электрическим разрядом.

Уйти от темы! Как всегда! Это не та правда, которой ждут и которая лепит его успех! Так легко разрушить красивые иллюзии! Защитные ширмы.

— Да думала конечно. Это все думали! — уличил он пока не уличили его, сам не зная, пока, отрицать или поддерживать видимости.

— О чем тут думать, это же очевидно. — беспечно, почти благословительно отмахнулась она.

— Не так-то и очевидно. — он принялся старательно отряхивать прилетевшую подушку.

— ооооййй…. Тоже мне… Мифы и легенды… Подробностями полны были мои журналы и пересуды знакомых девчонок!

— Журналы и девчонки конечно всегда знают все лучше всех… — хмыкнул он, не поднимая глаз, и заронил странное сомнение в несомненное…

Но она не позволила себе слабости поверить. В новые мифы. Ей — хватило. Сполна.

— Угадать было не сложно… Да вы там исполняли мечты любого подростка: деньги, внимание и никакого присмотра…

— Ты удивилась бы, узнав, как все было на самом деле… — мысль для него самого прозвучала как-то неожиданно, и так же серьезно, как в собственной голове, но он в один момент осознал, что устал думать. И взвешивать каждое слово.

— Вашего заводилу Лэйтона ловили споличным с моделями плейбоя! Не говоря уж о поклонницах в номерах… — из чистого спорного азарта уличила она.

— Его то? Да. Он полностью крейзи, о нем легенды рассказывать можно. — с лирической теплотой кивнул посвященный, — И даже ничего не придется выдумывать. Но только я — не он.

— Оой, можно подумать… Фронтмену-фронтменовое…

Она вдруг задела за живое.

— Ты же не знаешь…

— А что тут знать? Что, могли быть варианты?

Она подначивала его, совершенно не видя в нем сейчас никакого плейбоя, даже утихомирившегося. Но разве у него мог быть выбор? В тех обстоятельствах…

В этой атмосфере подначивания она вдруг ощутила готовность даже спросить, и даже узнать — как это было на самом деле? И как случилось в первый раз?

Он опустил голову.

— Все думают так, как им предложили думать. А меня между тем чуть из группы не выгнали за скромность!

— Чтоо? Ой, ну все! Не рассказывай! — прозвучало совсем не так однозначно.

Вот так, да?. Она веселится на эту тему? Эта девушка так просто приняла все эти псевдо-факты, и ее — не «парило». Она просто запихнула все его «были и небыли» в архив прошлого. Упаковала в полиэтилен, и все. Никаких «запахов», ничем не «тянет». Правда, не правда — все — былое.

И тут он вдруг отпустил. Все. Остановился его неугомонный тревожно-подвижный взгляд. Улеглась суета — неутолимая жажда действия, прикрывающего, маскирующего нечто неудобное.

— Ты помнишь тот номер с расстегнутой белой рубашкой и ветродуями?

Ну еще бы. Ничего более будоражащего не было доселе ни до, ни после. Идеальный романтический герой, идеальный голос, идеальное тело, на которое пускали слюнки все посетительницы их тура, а потом и зрительницы видеоверсии. Это было так волнующе в своей почти пуританской простоте… И эти загорелые рельефы гибкого стройного торса, двигающиеся в такт…

Позже последователи групп подхватили это как концепцию, как трнед.

— Знаешь какие проблемы были у меня с этим номером??

— Не успевал от фанаток убежать?

— Ээ, у нас был порядок с охраной. Но дело не в этом.

— Мм?

— Ты не замечала, что это был самый лажовый номер за всю мою карьеру? Что я ни разу не отработал его нормально?! Все время — либо голосом мима нот, либо ногами мима такта?

— Серьезно? — повисла она… Благо, он не привык примечать такие детали.

— Серьезно не замечала? Да лааадно? Я ж там совершенно деревянный!

Она закусила губу: Разве такое было можно было заметить, когда там — такооооее…

— Я понимаю о чем ты думаешь…

«…не дай Бог!»… — сказала она своим «тссс-сам» и привинтила свои брови на правильное место.

— Знаю, — продолжал он, — Легенда, новаторство, и все такое. Мы накачали пожелания публики до максимума, и выдали на блюдечке — их мечту. Но ведь ты помнишь, что номер был хорош только в раскадровках на стопкадрах. В целом же у меня получалась ну полная клоунада.

— Ты так думаешь? — прокололась она.

— Это очевидно всем, кто в теме. Я же с треском провалил все его попытки!

— Почему это?? — развеяла как дым оспаривания она.

— А потому… что там, где мне нужно было источать чистый секс, получался полный провал. Карикатура. Ты правда не замечала, нет? Пересмотри! Вот сейчас, на свежую голову!

К такому погружению в былое она совсем не была готова. Как и к такому повороту темы.

Он был готов еще меньше. Он попробовал успеть задуматься, но его благоразумие отмахнулось от него. Ему давно не было так легко, как сейчас. О моргнул, и поймал луч света из окна. Этот поток растворил и рассеял его сознание.

— А знаешь почему? Я там такой перепуганный и нелепый? Да просто у меня в заданной теме не было никакого опыта. Теоретик, понимаешь?

— Тебе же там… 20 лет?!

— Именно.

— Ты шутишь.

— Нет.

Не шутит — вдруг поняла она.

— Как же… — отпрянула она, проникаясь… И стараясь держать взгляд выше пояса…

Они бегло глянули друг на друга, оценивая готовность к откровениям, и каждый понял, что этой готовности — не будет. Ни сейчас, ни потом.

И что же тогда? Продолжать прятаться? Каждый в своих «стоп»ах.

— Внимание свалилось на меня в 15 лет. И если вдруг помнишь каким я был до того, популярность мне особо не грозила. Я был… тихий. Тогда… Мои парни — на год старше, и они уже были на виду, хотябы в локальных школьных масштабах… они успели проскочить этот критический момент, а я — не успел. Понимаешь? Я был стеснительным, избегал риска подходить к девчонкам… Что-то пробовать — откладывал. А дальше… девушки, которых я еще не знал даже по полу-детским свиданиям, которых еще не касался, с которыми не оставался наедине, резко превратились для меня в одну огромную массу. Довольно шумную и напористую. Почти опасную, физически, вскоре их уже оттесняли секьюрити. Их было так много. Понимаешь?

— Наверное.

— И все они, и каждая, хотели трогать меня, быть ближе, и увидеть что скрывается у меня под одеждой.

— Ну… дааа… — не посмела бы оспорить она.

— Я б, наверное, был бы рад этому, если б уже знал, что за этим… стоит. Как уж все мои ребята. Но мне — капец как не хватало опыта, а постепенности — ждать уже не приходилось. И на контрасте… Меня пугали такие эксперименты. Оставалось только прятать это в гримерке, и идти лепить того, кто ничего не боится, у кого все козыри в руках. Там, в лучах прожекторов. Играть в супергероя.

— И у всех от тебя были такие высокие ожидания… — сообразила она…

— Мне нравилось быть для них героем со сцены, у меня это отлично получалось. Я прям нашел себя там… такого, каким не получалось… быть обычно. В меня все поверили. Я был классссный, предел мечтаний. Такой как надо. Но то, что они ждали от меня за пределами…

Он тряхнул головой…

— чего?… Ждали? — подстегивала она…

— …сиквелла, понимаешь, там где оставались просто титры…

Она поверить не могла. Ни шевельнуться, ни вздохнуть.

— И к тому времени, как я понял, что они от меня хотят, кидая в меня нижнее белье… И что происходит с ними за стенкой у моих друзей…

— У тебя выработался комплекс? Барьер?

— Все парни уже давно это все перешагнули. И пользовались своим положением, ты права в своих версиях. А я — как заговоренный. Мне казалось, что я…

— Разочаруешь? Разрушишь идеальный миф? Хоть для кого-то…

— А то и в газетных сплетнях. — резонно дополнил он.

Он помолчал.

— Парни брали меня в компании. Но… ты же знаешь, замечала наверное.

— Что ты укрывался за их спинами.

— А оказываясь без их поддержки лицом к лицу…

— Терялся?

И иногда впадал в браваду и нелепости — вспомнила она совершенно отчетвливо. То, что, оказывается, понимал и он сам.

— У меня был отличный способ. Я включал недостижимость опупенной состоявшейся звезды, и оборачивал все так, чтоб не-до… статочными чувствовали себя другие. Как-то так и приклеилось ко мне, что я — заносчивая высокомерная задница. Слышала такое?

— Угу. Проскакивало.

— Это так часто выручало меня, что со временем приклеилось.

Она вдохнула.

— Я никому не скажу.

— Тебе никто и не поверит.

И ведь прав!

Он победил! Но вдруг замялся.

— Кажется я опять говорю и делаю все не так. Не очень то умею попадать. В ожидания. Хроническое по ходу…

— Ты начал делать все не так еще там, на улице. И потом продолжил. Так что я уже начала привыкать. Не парься.

Кажется, отступать уже некуда.

— И как же ты это… преодолел?

Совсем не была уверена, что хочет узнать, но разве тут речь о ней?

— После внутреннего скандала с номером, когда я сначала отказывался его работать, потом столько раз провалил простейшую вроде бы задачу, наши продюсеры решили, что я специально делаю это, из упрямства. Типа капризы, звездонуло. Привели мне психолога. И докопались.

— Никто не знал?

— Ну ребята видели, что я не очень-то «ходок», но чтоб совсем… Нет, они не знали. Никто не знал. Даже брат. Все думали, что я просто не снисхожу до ЭТИХ девушек, не мой уровень. Ну и не откровенничать — мое право. Как-то я еще пустил у друзей легенду, что влюблен в докторшу фониатора. А потом — что у меня с ней роман. И я жду с ней встреч. Меня и оставили в покое.

— А… когда узнали…

— Честно? Я ожидал издевок, но не такой поддержки. Лэйтон, который крутил романы с поразительной, небывалой легкостью, совершенно естественно, по дружбе, направо и налево, вдруг оказал мне такую поддержку, какую и не представить.. Сначала много говорил. Что ничего страшного. Что все просто, главное помнить, что ты — клевый. И они — клевые. Все — клевые. Но со мной это как-то не работало. И тогда однажды он просто подложил мне спящему свою подругу. Она была почти на 10 лет старше. Стройная, стильная, панк-брюнетка с коротким каре. И там мне деваться было уже некуда.

Тэмми закусила губу. И чуть не призналась себе, что почти обнадежилась на другой ответ.

— И все… наладилось?

— Ага. Если бы. Мне после этого сильного… кхм.. впечатления показалось, что я знаю Мэрит, что только ей могу довериться, а потому — что я ее люблю. Больше года я ходил за ней. Она иногда подпускала меня, но потом вновь театрально вопрошала, зачем ей малолетняя впечатлительная звезда. Она была активная, резковатая, не западала в лирику как испорченная кнопка магнитолы. В последний раз я видел ее уже когда распалась группа. Я пришел к ней — уже не звездой и не малолеткой, а она — уже живет с другим. Взрослым, решительным, властным.

— Но она же была не единственной?

— Ну парней моих по количеству побед мне уже никогда не догнать. Даже Шонни, который потом вдруг решил, что он — не такой, и прям сейчас — гостит со своим парнем у наших родителей. Так что я не особо и гнался. Было пару знакомств в последние годы. Но все евушки знакомились с парнем из тв и газет. С некоторыми были эксперименты. С другими — попытки отношений. Одна такая меня не узнала, и у нас почти случилась любовь. Но потом подоспел случайный клип по тв, и все посыпалось.

— Зачем ты рассказываешь мне все это? Ну правда, я вряд ли гожусь для таких откровений! Пойдем, я покажу тебе на чердаке все плакаты и связку журналов высотой в половину моего роста. Я — как раз из тех, кто верил в киношный идеал… И накидывал ожиданий…

— Злишься, что я разрушил твой миф?

— Нет. Я сама его раньше разрушила. — не стоит говорить ему, на сколько она, как и многие, наркоманила этой историей, и чего ей стоило выкарабкаться и выздороветь — он и сам это может понять. А она — должна об этом хорошо помнить! — Просто хочу чтоб ты понимал: я — как раз из тех визжащих девочек, что рвали тебя на части и придумывали тебя. Клонировали в своих мыслях тебя и твои подвиги. Я не злюсь, просто считаю долгом предупредить…

Неа. Опять не мигнуло предостережением, как она ни старалась. Что-что, а по фанаткам он мог защищать докторскую диссертацию,

и сейчас имел дело с кем угодно только не с таковой.

— Это не общая наша история. — увещевала она, улавливая, почему он тут, — Что бы я там ни думала и как бы ни проживала, я — была по другую сторону! Она была и моей, но через зазеркалье. Ты же видишь!

Может быть. Может. Но сейчас он не знал в своей жизни человека более подходящего, чтоб распечатать эту тайну.

— В этом и есть своя Истина. Одна и та же история для тебя была одной true story, а для меня — совсем другой. И вот… Это как соединить 2 притока в одно устье.

— Это как соединить несоединяемое. Зачем ты решил мне это рассказать? Представляешь на сколько я далека от этого сейчас?

— А почему ты побежала.

Алыверды.

— Я тебе скажу… — пропитался наглостью он.

— Не надо. Психотерапий. А то я тоже могу. Ты здесь потому что сработал инстинкт охотника?

— У меня отсутствует инстинкт охотника. Я ж говорю, не созрел. Просто ты похожа на выздоровевшую. От всего этого. А рядом с тобой, возможно, выздоровлю и я.

— Я не собираюсь спать с тобой.

— Я и не просил.

— Ну а как же… наверстывания.

— Та нет у меня такой цели.

— У всех у вас… — она припомнила студенческие годы, способы выздоравливания от парней с плакатов, — всегда есть такие цели.

«она просто не знает!» — пронеслось в голове у него, и обещание далось очень просто — вырвалось не ради чего-то, а очередным признанием… а может, призывом:

— Хочешь я пообещаю тебе. Гарантированную «чистое» время без тени сближения. Табу. Сколько ты хочешь? Неделю можешь даже не думать об этом. — с долей поистине избыточного для него вызова и бравады взял на «слабо» он… знать бы только кого… И тут же был одолен свалившейся на него откровенностью: — Мне самому сложно. Переходить эту черту. Так что вряд ли мы можем… кхм. Доставить неудобства друг другу.

— На что ты меня уговариваешь?

— На вариант продолжить общение.

— В этой комнате?

— Вообще.

* * *

И как он умудрился с таким непроницаемым лицом и беспечным тоном в прощании проскользнуть мима чужих родителей, в течение почти 4х часов не поднимавшихся в свою спальню по соседству с дочерней? Интересно, они потом озвучат ей выражение своих лиц?

Но у него не было ощущения, что он оставил кого-то разбираться с трудностями в одиночку. У него вообще не было ощущения, что кому-то что-то надо объяснять. Даже себе. Впервые в жизни.

Шагая домой по знакомому и давно отпустившему его простоватому пейзажу, он достал пейджер.

— Представляешь, я уснул. В гостях. У девушки.

— Это фиаско, братан! — ответил экран, и сквозь него просвечивала чеширская улыбка того, кто знал всё про всё, и про всех. Про него — точно. Он то знает, что нет никакой девушки… — Шонни вовремя разбудил?

— Шон… с Алексом у родителей.

Этой пары слов точно хватило, чтоб обрисовать Лэйтону весь масштаб случившегося. А через его реплику — и самому себе.

Whitesnake — Is This Love.mp3

Хантер знал за собой эту странность: он иногда…

высыпал стресс. Кто — то — запивает напряжение алкоголем, кто-то — заЕдает, заГуливает… ЗаИгрывает. А он — падал (ну ладно, непроизвольно укладывался где придется) после встреч с фанами и интервью, и даже за сценой на декорациях после шоу, не замечая, как его фоткают незнакомцы из персонала, которых неистово разгоняют друзья. Он выключался под любой грохот, в любом положении и позе, на любой поверхности. В автобусе, сидя, закутанный в капюшон и толстовку? Пфф! Он засыпал в наушниках-мониторах верхом на настраиваемых концертных колонках. Часто его находили спящим в уголке за шторой на вечеринках. Совершенно трезвого! Парни всегда знали — если Хантер запропал — ищи его в укромном уголке,

и буди. Если разбудишь. Засыпал он крепко, намертво. Иногда его приходилось караулить до поры, или даже переносить и прятать. Или отвозить домой… тело. Многие после этого думали, что у него — проблемы с алкоголем. Но многие — много что думали. Проблема была, но иного рода. У него существовала сложность… с чужими людьми. Нахватавшись чужих энергий и взглядов, отработав свою карму «дать Историю», он прятался от всех в укромное место, и в свое забытье.

В отключку. Начинаяс самого детства у него был такой дефицит личного пространства, что он научился находить свое «укроменое» — везде. И всегда полагаться на брата, который эту укромность сохранит.

Он всегда засыпал на стрессе. Когда чувствовал, что рядом — свои… Те, кто защитят, всем объяснят, разберутся. Разрулят.

И поймут. Не упрекнут. Эта его вторая, музыкальная семья стала именно такими «своими». Братья. Один — родной, остальные — настоящие.

Умный Лэйтон все сразу понял. В отличие от всех его нормальных (и ненормальных, а вторых было в разы больше) друзей, его беспробудный (в самых странных смыслах) друг — никогда не засыпал рядом со случайной любовницей (других, увы, у него пока еще не было, да и тех-то… по пальцам пересчитать). На вопрос как так — не нужно было ответа. Чужие… После — он сбегал и засыпал в такси или на ближайшей остановке общественного транспорта, предварительно сообщив, где его искать — своим. Которые ни разу не подвели. А зная, что друзья за стенкой, он засыпал с девушками… но ДО…

И сейчас Лейтон услышал ясное свидетельство, что происходит нечто… необычное.

— Ты в норме, потеряшка? — задорно спрятал вопрос за иронией идеальный старший братец для всех в округе.

— Да. Это все немного странно… — ответил повсеместный младший братик, которого непроизвольно опекали все, кто его знал. Даже люди формально гораздо младше его. Даже младший, и пожалуй, самый рассудительный в группе Мартин.

Ну а Лэйтон… Для него в его-то неполные 24 при внешности и манерах клинического балагура и классического ловеласа — было странно естественным… незаметно позаботиться обо всех. Вокруг.

Лэйтон, 7й и долгожданный ребенок своей матери от (наконец-то!) любимого с юности парня, названный обоими именами в честь красавчика отца, должен был завершить фамильный заход его матери в поисках женского счастья. Затисканный матерью, воссоединившейся с любимым, и восторженным по жизни отцом, и бесконечной вереницей старших братьев-сестер, на 4м году жизни «100%-младшенький» вдруг все таки становится старшим братом еще одного (не совсем запланированного) парня.

И вопреки ожиданиям принимает свою новую роль — с восторгом, уступая свое «козырное» место, и словно бы естественным ходом бытия ре-транслируя все, чем напитывался до его появления.

Да, словно пропитавшись этим светом абсолютной любви, он вдруг, отринув всякий эгоизм, принялся сиять этим, освещая все вокруг бескорыстной радостью в каждом жесте, передавая принятое и накопленное и посвящая свое существование — этой своей новой роли и этому чудесному существу, пропуская через себя, пропитываясь и напитывая все вокруг состоянием «родное!». И его восторг был подхвачен всей семьей, не взирая на неудобность сложившегося положения, даже покинутые своими отцами старшие братья.

Он возился с малышом Дэвисом с полной ответственностью, уже с 4х лет, привыкнув не делить, а принимать и отдавать самое ценное. Ласковая мать несмотря на закономерную усталость, рассказывала, что они — дар судьбы и исполнение ее мечты, а жизнерадостный улыбчивый обаяха-отец — по возвращении из рейсов баловал своих двоих малышат вниманием и воспитывал настоящими бесстрашными Викингами в сооруженных собственными руками из картонных коробок шлемах с рогами в бесконечных задорных, полных куража играх с картонными мечами.

Лишившись в 14 лет отчаянно обожаемого отца, не выдержавшего будучи простым водителем грузовика бремени такой огромной семьи и сбежавшего к новой жене и детям в семью попроще, и понимая, что 11-летнему брату досталось еще больше потрясения, и что тот еще не готов справляться, под стать ему перенаправлять лучшее полученное, еще не напитался Верой, Фокси ради близких сумел перемолоть и прогнать из сердца боль утраты и обид, и остался верен свету благодарности, которым напитывался со своего рождения. Он улыбался и светился несмотря на невзгоды, и научился делать это заразительно, находя выход из любой ситуации. Находить радостное в обычном, раскрашивать бесцветное. Выдумывать странное, заряжающее энергией и куражом. И пропускать мима печальное, не давая задерживаться внутри, вытесняемое чем-то прикольным.

Но стоило замешкаться и увлечься своими проектами, как Дэвис, затаивший крррепкую обиду на отца и начавший хулиганить словно б назло, в назидание тому, что-то доказывая, вопя об обиде, пеперешел черту и загремел в малолетку. В тюрьму. Потому что уже познакомился с запрещенными веществами и собственной неудержимой яростью напоказ, приносящей мималетное облегчение.

И тогда Лейтон понял, что нельзя «зевать». И что его главный проект — не выдумки креатива, нет. Его главный в жизни проект — это

его близкие люди. И что он — может и должен. Быть внимателен. К каждому. Неустанно изобретать альтернативы. Альтернативы — орпасным способам выжить его любимого братца.

Уже в школе он, стремясь взять на поруки непутевого Дэви, словно по-инерции, а потом — по-привычке стал ведущим, «локомотивом», «буксиром» и для многих друзей — все время что-то организовывал, придумывал, чтоб каждого отвлечь от грустных беспомощных мыслей об их убогом существовании в скромном пригороде, о бесперспективности и том, что ноет у каждого внутри. Лекарями стали брейкданс, организация с нуля школьного радио, уличное красочное граффити. Пирсинг. Выдумывание модных шмоток из обычных, кромсание джинсов, паяние креативных аксессуаров из гаражного мусора. И самовыражение для само-наполнения — безобидное привлечение и удержание внимания — девчонок… и всех-всех-всех. В творческой коллаборации то с одним то с другим единомышленником. Его энергии и воображению, умению изобретать и удивлять, а еще — объединять — не было предела. И это было чем-то таким естественным, пропитавшим его с детства. Так Лэйтон, пред-младший в огромной семье, вдруг стал заслуженным старшим братиком для половины школы и своих друзей. Он оказался заразителен не только в творческом кураже. Но и в объединении людей на общих идеях, пробуждении скрытого потенциала. Он почти в каждом встречном видел…

брата. Даже когда тот «встречный» — не на шутку «гнал». Он умел обратить в эту веру любого. Харизматичный и легкий, задорный и разговорчивый, находчивый и доступный, лишь подойдя, приобняв и решительно подтянув незнакомца за шею, и экспрессивно изложив ему пару тезисов, он отходил от недавнего оппонента уже родным человеком — понятным и манящим своей огненной энергией. Любой, кто когда-либо общался с Лэйтоном, мог сказать о нем бесконечно много, но главное оставалось непроизнесенным вслух. И оно звучало бы одним сентиментальным для их непростых районов словом: теплый. Обволакивающий. Заряжающий. Свой.

Хантер тоже оказался 5м и младшим в своей семье. И подобно Лэйтону, его пред-младший, 4й с разницей в 2 года, Шонни — послушный, покладистый и славный, любимчик матери после 3х сестер, тоже принял младшего с распростертой душой и опекал как мог. А может, отчасти и на примере друга. Но если Шон был долгожданным сыном после 3х дочек, то Хантер родился только из-за строгости и набожности матери, идеологической противницы принятия радикальных мер. Его не планировали, и все, кто был действительно рад его появлению — это был Шон. И единственный, кто его потом замечал.

А потом Лэйтон обратил в братьев по вере в Искусство — в свою веру: что все будет хорошо. Если все — вместе, и тренят вместо того чтоб нудить. Итог легко было измерить теперь в цифрах международного масштаба, поставивших рекорды и создавших свою легенду.

С тех пор все, кто знали Лэйтона, усвоили: если поверишь — все возможно. Ну и схватили еще парочку его проповеднических истин, которым учиться можно было бесконечно, пока рядом — Мэнтор всеобъемлющей простоты и щедрости бытия.

Не удивительно, что ему — первому летели самые странные мысли и самые интересные новости ото всех знакомых в округе. Которые всегда принимались как нечто первоочередное.

— Прилетаю завтра, увидимся.

— Жду тебя, бро!

— А кто она?

— Сам еще не знаю. Почти не знакомы.

— Кхм. Ладно, разберемся.

* * *

Хантер шагал по улице, никем не узнанный без загеленной челки и выбритых висков, кутался в свою неброскую ветровку. Озирался по сторонам, ощущая невесомость. Поразительную легкость в мыслях, точнее — их полное отсутствие. Пространство словно приняло его. Всегда погруженный в себя, в свои переживания, чувствуя мембрану между внутренней переполненностью, неясностью, и чем-то там снаружи, он часто вспоминал слова умного Лэйтона — оглянись! Переведи фокус со внутреннего на внешнее! Заметь, что вокруг! Умей становиться тем, что тебя окружает! Растворись!

Да ужжж, Лэйтон всегда был мастером философствований и интервью, он может говорить безостановочно, и это всегда будет интересно и по делу, без повторений! Просто кивай. Не устанешь.

Вокруг сейчас был ветер и солнце, потом опустились стремительные сумерки. Отеческий дом, полный родни — сестер и теток, и их спутников. Новорожденная дочь сестренки Дениз — все так же голосила. Так, что ее слышно в любом уголке дома. Ну и что, что они с братом купили родителям другой дом, и дали им денег на ремонт этого? Ничего не поменялось. И они с бртом больше ничего не спрашивали. Куда ушли деньги. Больше не предлагали, и у них уже почти не просили. По крайней мере, на дом.

Сейчас вокруг сновали люди, которым он привык улыбаться с детства, но редко успевал приглядеться. Как и они к нему. Он всегда был неловким и слегка чуднЫм — он видел себя словно б со стороны чужими глазами, и ничего не мог с этим поделать. Но родня привыкла это великодушно не замечать. Даже став звездой, кумиром и примером, он стал для них кем-то вроде постера. Лишь бы под ногами не мешался. Когда-то он рад был смыться отсюда на все 4 стороны. Всерьез и на долго.

Сегодня он попробовал претвориться невидимкой — остановился где-то в дверном проеме гостиной, и впитывал в себя все, что вокруг. И его вдруг заметили, и позвали к себе. Не Шон, который всегда делал это,

а все остальные.

А фоном в голове — тру-ля-ляяя…. Парам-пам-пам. В гораздо больших масштабах, чем когда он был признанным музыкантам.

* * *

Следующим утром он сидел за тем же столом, напротив мистера Дугласа Мэйнсворда. А миссис Менсворд любезно впустила его в дом.

И никто ничего не спросил. По крайней мере, вслух.

2. Гость наизнанку

В тот день он рассмотрел подушку, наполовину свежевышитую бисером, и прокатился в кресле-качалке. Этот процесс растянулся часов на 5 с самого утра. На следующий — повалялись в лежаке на солнышке во дворе в мини саду. И был представлен любопытствующей Миссис Бишоп.

* * *

Cyndi Lauper — True colors. mp3

Да, теперь он появлялся здесь — вдруг, как ни в чем не бывало. Появлялся не событием, а какой-то мималетностью, как моросящий дождик. Ходил за ней, как несмышленый домашний питомец, порывался помогать — то прибираться, то готовить, то приводить в порядок сад, не боясь испачкать руки. И это — вот этот изнеженный пафосный Избранный? И ведь даже умудрялся прикладываться к совершенно неподходящим ему занятиям — с пользой!

Да, она разглядывала, изучала его, но как-то очень спокойно, почти академично. Каким вкусным всегда казался этот рот. Замечала ли она раньше, что этот пышный мягкий изгиб губ — такой нервный. Все его поведение выдавало в нем какую-то хрупкость, и она отнеслась к его уязвимости — бережно, отгородив его. От оценок.

Тэмми каким-то чудом удалось поймать и сохранить в себе то состояние полной медитации рядом с этим человеком, густого светлого прохладного тумана в ощущениях, когда дальше вытянутой руки — не видно. Так — и с будущим. Она приглядывала за ним, как за ребенком — то расшалившимся, то чересчур застенчивым, стесняющимся каждого шага, то скучающим и развлекающим себя как умеет. Такой, на своей волне. Он мог нести чепуху, рассказывать о каких-то людях и воспоминаниях, довольно сумбурно или монотонно. И он то и дело оказывался рядом.

Тэмми даже не поняла, как он вдруг перестал оказываться НЕ рядом. По крайней мере тогда, когда должен был. На 3ю или 4ю ночь они переночевали вместе. Не в ее комнате — нет, а в гостевой мансарде — комнатке-чердаке со скошенным потолком, и форточкой с видом на небо. Там, в гостевой, у них был широкий низкий диван, и тв. Там, по идее, оставили зазевавшегося гостя (да, родители проявляли чудеса такта и выдержки, не напоминая, что отчий дом гостя — в пешей доступности), но как-то в тягучем вечере под незатейливый треп они не разобрались — кто из них тут гость.

Проснувшись в сумерках, Тэмми вдруг опомнилась: она спит рядом с парнем. С парнем мечты. По идее.

Оба одеты.

И ей — так спокойно, словно рядом — двоюродный брат.

Под эту мысль она задремала, и очнулась от легкого, едва уловимого движения или звука. Приоткрыла глаз. И увидела, как он по-апполонски возвышается над низким диваном, как ночной тусклый свет из форточки огибает его задумчивый живописный силуэт.

Он тихонько открыл на проветривание форточку, стянул майку, потом штаны. Развесил на стуле. Машинально. Естественность его движений, угадывающаяся в ночных красках, украсила бы своим образом любой лирический художественный видеоряд. Эту красоту нужно преобразовывать в искусство и теражировать в массы — подумалось ей очевидное сквозь сон…

Но он и не подумал затягивать момент. Прополз мима и снова рухнул рядом — в полном энерго-эконом-режиме.

И ничего. Так доспали до утра. А утром даже не потребовалось объяснений его раздетости. Она воспринялась чем-то таким, типа его бесконечной и не слишком занимательной (судя по ее реакции) чепухи. Кивнула, и поплелась заниматься своими делами.

Она позволила себе лишь отметить, что фигура-то — все та-же. Выше пояса эту фигуру мысленно ощупало несколько стран. Ниже пояса, судя по свидетельствам, видел вообще мало кто. Но она поставила перед собой такое прочное огнеупорное непроницаемое стекло… Или — просто тв-экран? Когда картинка, которую видишь, давно утратили свою точку актуальности. Можно воспринимать информацию, кивать, реагировать, но уж никак не строить полноценный диалог.

И хоть она мысленно отметила про себя, что он — во все той же форме, которая останавливала дыхание целых залов, целых континентов, но тянуть к этому богатству ручки… ее как-то не подмывало. Она кивала мысленно, но все это казалось слишком далеко и воображаемо, чтоб реально реагировать. Полюбоваться если только.

И вообще, все это походила на сон. И она в любой момент готова была проснуться.

Кстати, он больше не засыпал тут у нее так крепко днем, как в первый раз.

* * *

А Хантер нашел себе

дом. Семью — не больно то дружелюбней и внимательней его собственной. Но зато как в музыкальной семье — с него тут никто много не спрашивал.

А девушка? А что девушка? А девушка ли?

Ему нравилось смотреть на нее, наблюдать без помех, как героиню в комиксе,

а большего от него не требовалось. И его это вполне устраивало.

Полностью лишенный охотнических инстинктов, он сам не знал, что за рефлекс сработал у него тогда. И откуда у него взялось столько наглости, чтоб настаивать?

Но результатом он остался доволен. Её родители регулярно открывали ему дверь в любое время, и впускали, были любезны, немногословны, и старались особо не вмешиваться. А девушка с ним болтала. Не очень много. И не слишком старательно. Почти не смотрела на него, иногда прикидывалась глухонемой, то рассаживая цветочки, то начищая овощей на рагу, но, может, поэтому болтать с ней можно было обо всем.

Даже о ерунде. И делать ерунду — например его странные привычки что-то теребить, она не пыталась его одергивать, как мама. Или тетки и сестры. В какой-то момент он переставал следить за собой, и нес все, что в голову взбредет. Порой ему казалось, что она его реально не слушает,

и может, так даже лучше.

Так завелось в его музыкальной семье. Каждый мог быть придурком на столько, на сколько умеет. «Фокси» Лэйтон мог чудить, хулиганить шуточками разной степени безобидности или безумности, и заворачивать философий без умолку и без перерыва на обед; «мелкий» — Мартин — умничать-зандствовать не по возрасту и все упорядочивать и прибирать, даже чужое. «Спортсмен» Круз — мог беспрепятственно ходить в трусах и крутить брейк в любом неподходящем месте, цепляясь конечностями за стулья и изображая орангутанга, а еще — все время говорить о маме, или с нею,

а братик Шонни — молчать часами. Пронзительно наблюдать, не давая оценок. А потом завести себе парня.

«Супермен» Хантер мог «дергаться» и суетиться сколько ему влезет, «западать», что-то грызть, отвечать слишком громко, ржать сам себе когда никто не шутил, даже теребить подошву обуви руками, если ему захочется, задрав ноги на диван. Их творческий «папашка» Тони мог быть толстым и анормально добрым, а его саунд-помощник Гарри — клиническим занудой. Даже секьюрити не подвергались абструкции за странные кулинарные пристрастия или легкую степень панибраства, к которой против всяких правил старательно приучал их Лейтон, всех стремясь вовлечь в свое братство.

А еще с ними иногда ездил младший братец Лэйтона — просто заноза в заднице.

И ничего, никому не было дела до того, на сколько ты «загоняешь». Никто не обращал друг на друга особого внимания, но от этого они не переставали быть вместе, и заниматься общим делам в урочные часы, и быть в одной командой, слаженной как часовой механизм. Каждый знал, что если ему понадобиться что-то реальное — он может рассчитывать на любого, каждого в своем аспекте. Но чаще всего всех слеплял вместе балагур Лэйтон. На столько, что «клей» действовал и без его физического присутствия. И когда хоть кто-то из них — рядом, любой другой знал наверняка, что никогда не пропадет и не окажется один. И в голову не приходило ничего лишнего, дискомфортного.

Сейчас никого их них не было рядом. Но Хантеру вдруг удалось поймать похожее ощущение. Они с девушкой — как с друзьями — засыпали и просыпались рядом, могли касаться друг друга плечом, или кистью, находиться в совершенно личном пространстве… Ему была комфортна дистанция, которую соблюдала девушка, иногда он сам удивлялся, что видит ее не в фильме, а наяву. Иногда он теребил ее словами просто чтоб добиться ответа и убедиться в том, что она — не голограмма. Но коснуться не смел — от нее не исходило ни малейшего сигнала. Ну никаких заигрываний, какие он улавливал отовсюду столько раз.

Но на исходе второй недели полного отсутствия хоть какого-то более чем дружеского интереса, вдруг озадачился.

Потом озадачился еще раз, и еще. Никогда еще на него не реагировали так, чтоб не реагировать вообще!! Ведь есть приемчики, которые действовали безотказно. Сценические, коммерчески проверенные, подсмотренные у себя же на видео, подмеченные и отрепетированные перед зеркалом. Они работали! Всегда!

В какой то момент это пробудило отзвуки былых комплексов. Некоторые особенно очумительные девушки, которым все же удавалось остаться с ним наедине на гастролях, явно ожидали от него большего. Позже друг, который знает все, подсказал ему, что «девушки ведутся на несомненную уверенность в себе, а ты — иногда как будто пугаешься. То есть эта уверенность плещет из тебя на перформансах, они ждут того же и потом… а нет…»

Он и сам знал, что нет. Никак. Суета вместо трансцендентности. И не находил в себе ответов.

И в один момент просто не выдержал.

Он плюхнулся рядом с ней на кровать, случайно (наверное), она встала, прихватив рукоделие, и переместилась на подушки на полу рядом с запруженной нитками качалкой.

— Тэм! — не выдержал он наконец, — Что со мной не так?

— В смысле?

— Почему я нравлюсь девушкам только на расстоянии?

— Наверное, потому что расстояние комфортно тебе самому. Оно позволяет тебе открываться. Самовыражаться и принимать отклики без обязанностей. Оно размывает твои тревоги. Наверное.

Приняв сказанное и кивнув, он взял под контроль все свое безупречно послушное в танцах тело, и отправил себя вперед. Уселся рядом на пол.

— Ок. А почему я не нравлюсь тебе? Ну, ты ж девушка! — напомнил он словно б неочевидное, — Только честно. Не прими за бестактность, я просто так… Из любопытства…

— С чего ты взял, что ты мне не нравишься?

— Что-то не видно.

Она уловила как нахмурились брови и подрагивающие скулы выдали больше скрытой нервозности, чем обычно выдают его нервные губы.

— А как это должно быть тебе видно? Так, как ты привык?

Он привык только к ее язвительной иронии. Точнее, только начал привыкать.

— ???

Он принял вызов. Придвинулся еще ближе, преодолевая сантиметр за сантиметром собственное сопротивление.

Она не отодвинулась. Осталась спокойна и непроницаема. Но смотрела на него прямо. И тепло, с задумчивой принимающей улыбкой.

— Я просто не схожу по тебе с ума. Если ты уйдешь из моей жизни, я не удивлюсь и не скажу вслед ни слова. Не потеряю в тебе себя. Но… я рада что ты здесь. Просто рада тебе. Сейчас.

Это звучало так просто. Успокаивающе. И… недостаточно.

— И это все?

Он сам поразился собственной наглости. Он не испугался сокращения дистанций, самим же сокращаемой. Он никогда еще не целовал девушку так осознанно. С такой готовностью. И так

самостоятельно.

* * *

Бывают такие мысли, которые проносятся в голове — судорогой, их не успеваешь даже уловить — неуместные, странные, словно чужие. Ты не собираешься их даже думать. Ты встречаешь их, и думаешь, что не приглашала…

В этот момент в ее голове пронеслась мысль, что тепло, какое ощущаешь от человека на расстоянии — а каждый имеет свой градус для тебя — это совсем не то, что ощущать тепло кожи и дыхания. И, как странно, когда человек, который едва теплится, как уголек, и веет прохладой вечернего ветерка, внезапно обжигает — и не только горячностью губ и дыхания, но и движением навстречу, словно порывом пламени.

Следующей молниеносной мыслью было «ловко!».

Следующей —

а следующей не было. Восходящий поток подхватил ее, закрутил и поднял, расщепляя на вихрь крошечных фрагментов и нюансов ощущений. КасаниеКасаниеКасание… Горячее переплетение. Нежный неряшливый хаотичный восторг. Стекло, разделявшее их, бесшумно разлетелось, и посыпалось бусинами перламутрового хрусталя вниз. Или вверх. Без разницы.

Оторвавшись от парня, в миг раскрасившегося другими красками, она спросила себя: а нужно ли?

Luter Vandross Mariah Carey — endless love.mp3

Но ответить не успела. Ее позвало лицо, которое успело стать знакомым как свое собственное, и такой же родной теперь взгляд. Кроткий, сомневающийся, взволнованный, переполненный. Уже привычной тревогой, старанием справиться с собой, и чем-то еще.

И тепло. Её позвала просьба. И воспринятое обещание.

В следующие моменты она словно б со стороны отмечала, как меняется его лицо, распахивается вкусный рот, когда отступают правила и опадают одежды. Вот, напротив, потом сверху. И в один момент можно все, словно открывается дверь, которая только что казалось глухой стеной и ничего за собой как будто не таила. И вот совсем рядом его порывистые вздохи, совершенно предательские,