Мой учитель, Евгений Ефимович Лейзерович, как-то назвал меня Шопеном географии, а ведь он даже не догадывался, что я сочиняю стихи. Втайне я горжусь этой характеристикой и при этом понимаю, что каждый из нас прорастает собою разным.
Тот, кто доберется до этого, шестого по счёту поэтического сборника, утомлённый однообразием стихов, вынужден будет признать, что этот человек всю свою жизни:
— пил всё подряд, но с удовольствием, особенно в грозы
— слагал стихи=мыслил (ему стихи помогали мыслить и учили излагать мысль выпукло и кратко)
— мотался по всей Земле
— умирал.
И этот вывод будет совершенно верным: так оно и было, так и было, всю жизнь.
2016
ЯНВАРЬ
бессонница (романс)
твои глаза закрыты. Тишина.
и ты не видишь слёз моих кристаллы.
бокал любви осушенный до дна,
и на плечах лежит тяжёлая усталость
не жаль того, что с нами не случилось,
и прошлого мгновенья мне не жаль,
что было горячо — потухло и остыло,
и в пепле сединой лежит печаль
не знали мы: надвинется усталость
ненужных и прошедших слов,
чего нам ждать? — стареющая малость
неукрепляющих стараний и основ
и пусто, и темно. Ночь длится бесконечно,
мертвящею луной окрест снега залиты.
и в тишине тревожной, бесполезной
ты безмятежно спишь. Глаза твои закрыты.
покой
так щемяще просто — уходить,
растворяться, будто как и не был,
знать: уже не будет впереди
ничего — ни прошлого, ни неба
и в прощальном жесте, взгляде,
вздохе передать последнее прости
в безупречно не своём наряде,
словно приходил лишь навестить
позабыть всё или быть забытым —
разницы, конечно, никакой
все пути, глаза, слова — закрыты:
несуществованье и покой
и покой, какого в жизни этой
мне не доводилось достигать,
даже грусть ушедшего поэта —
лишь затихшая ритмическая стать
Озарение
звёзды не падают — звёзды взлетают,
ты не поверишь, но видел я: с краю
небо вспорхнуло от землепада,
искры взметнулись ярким каскадом
выше и выше — наши желанья,
ярче, стройнее лучи мирозданья
зорче смотри: завселенские дали
руку свободы нам передали
нет под ногами опор и традиций,
только наверх обращённые лица,
я ощущаю, вижу и знаю:
звёзды не падают — звёзды взлетают
Новогодний подарок
я купил себе подсвечник
сочинять стихи ночами,
чтоб стояла тихо вечность,
строки сыпались бы сами
муза трепетная тенью
мне нашёптывает рифмы
и звучит свободно пенье:
вёсны, поцелуи, нимфы
пусть я стар и неуместен —
но свечи мелькает пламя,
и стихи — просты и честны,
без прикрас, усилий, званий
впереди — совсем не годы,
только миги да мгновенья,
время с гор устало сходит
в поэтические сени
не настало
ещё не зародились грозы,
которых, мёртвый, не услышу,
и хлёстких струй по чёрным крышам
ещё не дали небу росы
и те цветы, тебе в подарок,
не посадили… виноград
вина, которому я рад,
под прессом не ушёл в осадок
и значит — мне слагать стихи
ещё позволено в всевышних,
ещё не числюсь в списке лишних,
и ждёт расплата за грехи
пока не взнузданы стихии,
и мыслям есть куда лететь,
я занесу над ними плеть
безумной, страстной эйфории
Зимняя дорога
в небе пусто и морозно,
стынут воздух и дыханье,
в дымке солнечной, морозной
перхоть снежная сияньем
а дорога бесконечна,
пустота, кричи хоть криком,
тракт укатанный и млечный,
елей сумрачные пики
где-то люди, свет, застолье,
где-то дети и восторги,
позатихли в голом поле
страсти, горести, тревоги
ни доехать, ни приехать,
до тепла не дотянуться,
не дождаться слёз и смеха,
хрупких мыслей нити рвутся
и лежит моя дорога
в одиночестве замёрзшем,
еду на неспешных дрогах,
январём под корень скошен
в снегопад
ах, снегопады,
почти комками,
деревья рады
(понятно, знамо)
богатым шубам,
согреться чтобы,
таджики с шумом
растят сугробы,
а мы, старперы,
сидим по кухням:
кирнём по первой
и балагурим;
небес не видно,
да и не надо —
с капустой кислой
похмелье ладно,
увы, жаркое
для нас экстрим,
и за второю
не побежим,
а снег всё валит,
что твой десант,
мы всё ж добавим
полсотни грамм;
свежо и чисто,
хоть помирай,
и ангел истов,
и виден рай
Лавина дьявола (стихотворение в прозе)
Она может быть любого цвета — от мрачно чёрного, какой бывает только в преисподней, до абсолютно прозрачного, выдающего лавину только клубами турбулентности и нервным, паническим дрожанием воздуха.
Я видел зелёную лавину и розовую, голубую и пепельно-жемчужных тонов, поглощающих пёструю, карнавальную, кукольную, ненастоящую действительность мира. Это впечатляет и завораживает.
Не верится, что надо бежать, укрываться и увёртываться, не верится, что она движется на тебя, и твои размеры в сравнении с ней просто ничтожны. Её масштаб начинаешь постигать только тогда, когда она уже рядом.
Не верится, что она обладает мощью, силой, энергией, не терпящими возражений и сопротивление. Она очевидна до невероятия и невероятно очевидна. Правда, это последнее, что ты видишь перед собой.
Потому что потом наступает тьма или мгла — это неважно, потому что тебя уже нет, вместо тебя — закоченевший обрубок человека, вмёрзший в безразличную и бесчувственную пелену. Забудь всё, кем бы ты ни был.
В лавине ты становишься призраком, бесстрастным, бестелесным, монотонным. Ты не принадлежишь себе и не нужен себе, ты никому уже не нужен, и тебя можно теперь только бояться. Бойся и ты себя.
Можно ли её избежать? — конечно и даже легко: не бывай там, где сходят лавины, не иди ей навстречу и не жди её. Страшись её и себя в ней. Беги! Ты успеешь спастись и скрыться, если избежишь её очарования.
Немногие, слишком немногие, попав в лавину, остаются в живых, но эти немногие — несчастные инвалиды. Ни на что негодные и неспособные, расслабленные, поражённые потусторонностью, не от мира сего.
Ты хочешь оставаться счастливым, свободным, беспечным? — не приближайся к ней, но всегда смотри в её сторону, иначе она подкрадётся к тебе и украдёт тебя у тебя же самого. Будь бдителен.
Ты — разный: добрый, сильный, талантливый, красивый. Ты очень разный и гордишься своей индивидуальностью, неповторимостью, оригинальностью — до тех пор, пока тебя не поглотит лавина.
Эту лавину зовут Власть.
ФЕВРАЛЬ
конец зимы и всего остального
мети меня в дали, метель
туда, за шальной горизонт,
срывай мои двери с петель,
гони мою душу за фронт
и снова — не видно ни зги
в белёсых порывах стихий,
и стонут от стужи мозги,
и ветром уносит стихи
мети, засыпай, заметай,
как будто и не было нас:
засыпаны строки и май
и сверху — негнущийся наст
…
забудут меня и забуду я сам
свои наслажденья, страданья и муки,
и медленно буду нестись к небесам,
и Боже печально протянет мне руки
сонет экстаза
мир протекает нормально,
слава Всевышнему, мимо меня
стерео, поли и многоканальный,
трубами медно-победно звеня
я затихаю в своём изумлении,
я б закатился ртутною каплею,
за эту планету держит лишь трение,
да, и по утру рассол из хлор натрия
не удержать одержимость болезнями,
не испытать, что дано вдохновеньями,
мигами, вздохами, плачем, мгновеньями,
не разорвать, что повязано звеньями
небо становится всё голубей
от многокрылья моих голубей
рыбаки в море
штормит но не очень
и тянет блевать
если в глотке
ни капли водки
трюмы жадно глотают рыбу
а рыба глотает воздух
испорченный дохлой солярой
море думает: «ну, и когда
они поперхнутся моею халявой?»
подвахтенный борется
с недоснятым сном
в башке застрял тяжеленный лом
и небо матами кроется
море прессует и рулит того
кто отчаянно слаб
боцман гоняет своих рабов
а выше предсердия краб
он всех посылает в ядрёные дали
где бляди ещё никому и не дали
плачет солёной водою макрель
мы в полушарной дали от своих
и даже не верится — нынче апрель
поскольку осенним слетает стих
а кто-то под скумбрию кушает водку
в тепле и компании гладких тёлок,
я тут, надрывая последнюю глотку,
чертовски устал и чертовски ловок
разговор
я сказал себе: «поговорим,
мы давно с другими лишь болтали,
до последней рюмки, до зари,
до того, как просветлеют дали…
что-то ты, мой друг, опять грустишь
и себя потёмками теряешь,
между нами — пустота и тишь,
словно мы теперь чужие. Знаешь,
я тебя давно не различаю
среди прочих, мрачных и усталых,
приглашаю — к водке или к чаю
что нам надо? — самую, ведь, малость…
мы с тобой, дружище, постарели,
нелюдимы, нелюбимы, стёрлись,
позабыты синие апрели,
полиняли страсти, перемёрли…
скоро нам, точнее, мне, конечно,
помогать тому, кто остаётся,
улетать куда-нибудь за Млечный:
жизнь прошла — и больше не вернётся
о себе
я ещё не устал, не устал —
веселиться, болеть и любить;
чем ваять под себя пьедестал,
лучше вить жизни тонкую нить
я ещё докричу пару строк,
допоюсь и допьюсь до пьяна,
пусть проходит, кончается срок —
не бывает бокал без вина
и туманы ещё упадут,
и алмазные росы — в рассвет,
я с собою и с миром в ладу
столько песен, рассказов и лет
и звезда загорится во мгле,
посылая счастливую мысль,
ухожу, как пришёл, — налегке,
под осенний задумчивый дрызл
женские стихи
жёстко, навзрыд, негодуя и плача,
рифмы беря от тоски и отчаянья,
ты, водовозная старая кляча,
лава вулканная, искра и пламя
женский поэт — это море страданий,
непозабытого и непрощённого,
пепел горячий и остовы зданий,
женский поэт — по природе нечётный
в сердце стучится строка пулевая,
стыдно до боли от собственной грязи,
мы эту бабу, скорее, не знаем,
как она чувства сплетает из вязи?
ожесточённый, взыскующий стих,
душу зачем-то шальным теребя,
вот он взорвался и тут же затих —
не о себе, но всё из себя
Выбор
однажды девица спросила его:
«я что-то с тобой не общалась давно»,
ответил: «в 16,
в 17:15,
и точно, что буду к тебе до восьми,
и, если так надо, то лягу костьми»…
не лёг и не был,
потому что в пивной
с друзьями общался, до пьяну хмельной
и девушку ту откровенно забыл
в весельи угарном
как тать контрабандный…
ах, милые дамы, придите в покой,
к вам рваться и биться, скажите, на кой?
часы убивать ради горстки минут,
то «да», то ли «нет», то пряник, то кнут
и всё ненароком,
то по лбу, то боком,
куда как приятней
идти нисходящей
и сквозь ненавязчивый, шёпотный дрызгл
искать в опьяненьи и радость, и смысл
МАРТ
ушедшее
неистовый свист соловьёв,
сирени настой до утра,
восторги бессонниц и снов,
влюблённого сердца игра
пронзительна юность моя,
она и сладка, и горчит,
в ушедшие вёсны маня,
напрасно стихами бурлит,
я плачу… уже никогда
в росу не упасть нагишом,
и в небе прощальном звезда
мне светит за тёмным окном
а может, вернусь? — и опять
вернётся восторг тот ночной,
мы будем с тобою лежать
и песни шептать под луной
так тик-так
двадцать три часа пятьдесят минут,
кажется, я скоро закончу путь
и уже не сломать, не разогнуть
жизнью намотанных пут
двадцать три пятьдесят пять,
то ли темнеет, то ли белеет
контур ближайших свершений и лет,
как бы хотелось двинуться вспять
двадцать три пятьдесят девять
пора собираться, раздать долги,
пора затеряться в урманах тайги
и ничего, наконец-то, не делать
двадцать три пятьдесят девять
и сколько-то там секунд
за мной уже послан по следу Greyhound,
и влажно прощается Дева
— — — — — — —
тихо ходят манекены
сквозь начищенные стены,
два гвоздя здоровых, чтоб
не распахивался гроб
Они и мы (ответ Иосифу Флавию)
Они и мы! Они! — и мы…
один Их город — больше Иудеи,
Они — от Англии до Карфагена,
и от Столпов до Понта, персов, гуннов
Они хотят полмира под собой,
а мы, гонимые, остаться только горсткой
на горсточке земли Обетованной…
Их — миллиарды, нас — совсем немного,
но имя каждого второго в этом мире
взято из наших моисеевых колен
мы — не восток, не запад, просто — центр,
от нас идёт отсчёт векам и километрам,
Они — всего лишь пыль за нашим возом
и тень от нашей миговечной веры,
Их Магометы и Иисусы — наши дети,
и наши праотцы, как и для нас, священны
могилы общие для всех для Них — у нас…
Они победами увенчаны, увиты,
мы у Стены молитвой, плачем просим
восстановить наш Храм, один на белом свете,
один — он первый, он же — и последний,
чтобы на Суд явиться, помолившись
ожидание на Мёртвом море
за этой лёгкой занавеской
я жду себя, совсем иного,
а голос вкрадчивый, но веский,
мне шепчет: «ничего не ново,
пройдёт и это, ты забудешь
прожитых вёсен ароматы,
никто — себя ты сам осудишь,
во всём мы сами виноваты»
…на стены грозные ложится зноя тень
плывущий горизонт уходит молча в вечность,
Лилит уснула, презирая день,
кровь растворяется в воде Dead Sea беспечно…
Литературные стили (пародия)
Классика
Я однажды вышел на дорогу,
Путь блестит — наверно, гололёд,
Помолясь усердно, исто, Богу
Я отправился куда-нибудь вперёд.
Звёзды светят в чистом, ясном небе,
Все уж спят спокойным, тихим сном
Мне же свет светил немного вреден:
Я, лунатик, свой покинул дом.
Мне гипноз и капли помогают,
Если полнолунье на дворе,
Сны сбиваются в рассерженную стаю,
Раки свищут на косой горе.
Вот, обмоют скоро хлороформом,
Приоденут бритого меня,
Гости примут горькую по норме
У домашнего уютного огня
Для меня начнётся ночь без края,
Надо мною — только ветра свист,
Кто-нибудь посадит дуб? — не знаю,
Задрожит ли надо мною лист?
Импрессионизм
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сияньи голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чём?
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя
Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб вечно зеленея
Тёмный дуб склонялся и шумел.
Абстракционизм
я выхожу… а кто тут, грубо, я?
или, возможно, что?
дорога в путь выходит,
квазарами грохочут небеса,
я ль видел Бога, Он ли на меня взирал?
— неважно всё: ведь мы не существуем…
поскольку тишина, подруга пустоты…
пусть я умру в бедламе ваших будней,
больной и трудный, недосовершенный,
а главное — не ждущий ничего:
свободы бы! и капельку покоя,
и позабыть прошедшего следы,
и «умереть, уснуть, и видеть сны, быть может»,
и «быть или не быть»: реальность? бытие?
я ухожу — не спать, а просто мыслить,
склоняйся, дуб, мой брат по существу
Иудейская пустыня
седая от истории и войн,
пустыня, страж сомнения и страхов,
небес неистовых не затихает звон,
и гонит россыпи упругим знойным махом
меня здесь голос тихий позовёт:
«иди, и пусть твоя звезда зажжётся
в пустынном небе», медленно, навзлёт
молитва Богу слёзно пропоётся
и я вернусь в заброшенный Кумран,
приму обет, закон и покаянье,
забуду горестный и суетный дурман
ненужного и глупого признанья
семь лет отдам, чтоб буквы выводить
одной великой, тайной, точной строчкой,
а ночь мне будет свет галактик лить,
и так хочу своё дыханье кончить
ожидание на Мёртвом море
за этой лёгкой занавеской
я жду себя, совсем иного,
а голос вкрадчивый, но веский,
мне шепчет: «ничего не ново,
пройдёт и это, ты забудешь
прожитых вёсен ароматы,
никто — себя ты сам осудишь,
во всём мы сами виноваты»
…на стены грозные ложится зноя тень
плывущий горизонт уходит молча в вечность,
Лилит уснула, презирая день,
кровь растворяется в воде Dead Sea беспечно…
День отъезда — день приезда: один день
я сюда прихожу
в полудранном пальто,
чтобы сказать на ходу
враз, невпопад и, конечно, не то,
многим обидное,
прочим — противное,
мне, откровенно, плевать, — всё равно
я и уйду, как всегда, невпопад,
даже себе — неожиданно глупо,
я ухожу — и, конечно же, рад
что не коснулся общественных струпьев
лжи и обмана
взятых и данных
силами смрадных и вымерших трупов
да, я родился, да, и умру,
в вихрях случайностей и недомолвок,
место моё — на прожжённом юру,
голос противен, со скрипом, и колок,
вėтрам назло,
вдрызг, западло,
я и себе — только сумрачный морок
это — не мой упоительный мир,
я сюда призван совсем ненадолго,
пара мгновений, затёртых до дыр,
в общем вагоне последняя полка…
поезд уходит,
как прошлое горе,
без барабанов, без лавров и лир
гуществование
посвящается 86%
зато так сладко и беззаботно —
жить в гуще массовой электората,
быть вместе, тесно, (пусть и безработным),
под дланью властной у плутократов
мы не боимся — всех не задушишь,
зато нас больше, чем тех, кто правы,
да, мы — такие и не из лучших,
да, если надо, мы — костоправы
святое дело — поменьше думать,
побольше ржачки, закуски, водки,
зачем делиться, когда есть сумма
пусть и неумных, зато неробких?
на рассужденья плевать — приказы,
вот, что нам нужно в гуществованьи:
ты не согласен? — заткнись, зараза!
холуй госдепа неблагодарный
в Храме Гроба Господня
в святых местах —
ни мыслей, чувств,
желаний и себя,
и вечный век — Песáх,
мой утихает слух,
и душу суетой не теребя,
застынь в камнях,
и камнем претворись,
и покорись возникшей пустоте
по имени Или, Илла или Аллах,
покорные огни
не меркнут и в воде,
коли святá она,
и трепетна земля,
и всё — от Них, от Них,
и вспоминаются грехи, Содом, вина,
и понимаешь: жизнь подарена не зря,
я растворяюсь в бесконечность, в стих…
В пути
придорожный олеандр —
украшение пути,
пожеланий от Кассандры
мы, конечно, не хотим
за далёким перекрёстком
кто-то ждёт нас при свечах,
ветер свеж, упруг и лёгок,
как в счастливых детских снах
до свиданья, презенс будней,
и вчерашнее — прощай,
светлым днём, дорогой лунной
отправляемся за край
отлетела, отлетает
быль забот и боль обид
не вернуть сугробы в мае,
и прошедший быт забыт
путь — всегда для нас отрада,
путь — дорога и полёт,
не затем, что это надо,
просто: ветер нас зовёт
АПРЕЛЬ
На заброшенной даче (романс в полупрозе)
в этой дворянской заброшенной даче, в тесном саду за завесой сирени,
голые ветки стынут и плачут: осень, пустынно стонут мигрени…
я обнимаю с трепетом руки, мнимо и пряно пропахшие розой,
где-то поют в отдалении звуки, и непонятно: стихами иль прозой
две слезинки дождя ручейком по стеклу,
жёлтые листья осин на полу,
шёпот прошедшего: снов и духов,
я замечтался и плакать готов
когда-то здесь свистали соловьи, и шорохи в романтику играли,
в углу — в ампирных ножках клавесин, и вальса шелесты в вечернем зале;
раздвинет время тайны и секреты, сквозь кисею годов любовь срывая:
какие песни на веранде были спеты? о чём гитара пела им, рыдая?
две слезинки дождя ручейком по стеклу,
жёлтые листья осин на полу,
шёпот прошедшего:
снов и духов, я замечтался и плакать готов
в том флигеле нестреляный поручик ей сочинял безумные стихи,
он целовал в перчатке чёрной ручку в мечтах безудержно лихих,
она листала томные романы, скучая своей юностью порой,
небрежный ремешок изнеженного стана, закат лазурно-ало-золотой
две слезинки дождя ручейком по стеклу,
жёлтые листья осин на полу,
шёпот прошедшего: снов и духов,
я замечтался и плакать готов
проходит всё — и жизнь других проходит, нам оставляя терпкий аромат,
стучит дождём по проржавевшей кровле и укрывает пеленою сад…
здесь никогда и никого не будет: сломают, вырубят, заселят иль сожгут
здесь умерли и праздники, и будни, и лишь стихи надежды не умрут
две слезинки дождя ручейком по стеклу,
жёлтые листья осин на полу,
шёпот прошедшего: снов и духов,
я замечтался и плакать готов
автобиография
за занавескою несутся облака,
их гонят в наступающий апрель,
белёсые — пасхальная мука,
и быстрые как ранняя капель,
на впалых ветках птичья дребедень,
шальные ветры гонят ручейки,
летит проснувшийся, проветрившийся день
хлопочут бронзовые шустрые жучки,
всё оживает — умираю я,
из года в год одной печалюсь вестью,
я лишний здесь, как в злаке спорынья,
как вычеркнутый кем-то хилый крестик
и каждую весну смотрю на занавеску,
сквозь кисею я вижу смерть свою,
пушистых облаков смешные арабески,
улыбку Моны Лизы на краю
в ожидании весны
отгремели громы грозовые,
отшумели ветры и дожди,
листопадов резкие порывы,
и теперь весны — надеясь, жди
жди, когда пройдёт зима и холод,
снегопады, вьюги, мерзлота,
жди, когда опять проснётся город,
и исчезнет утром темнота
зацветут деревья и газоны,
зашумит хмельная голова,
и березки отдадут поклоны,
и росой заискрится трава
я очнусь от боли, снов и дрёмы,
песнями, стихами напоюсь
как и всё, принаряжусь в обновы
запою у ветра на краю
и опять — ударят в небе громы,
разольётся ливней благодать,
птиц небесных хлопотливый гомон
по утрам не даст подолгу спать
жизнь вернётся, жизнь ещё вернётся,
даже если вовсе без меня:
молодые песни у колодца
молодыми строчками звенят
город
ты идёшь по моим тротуарам,
избитым, истёртым до дыр,
ты в моей мышеловке — сыр,
плесневелый, вонючий и даром
острия каблуков и шпилей,
шинный шум и заплаты витрин,
вас так много, и каждый — один
в разноцветье причёсок и стилей
мотылёк, прикорнувший к сединам
моих обликов, мифов и грёз,
атом эпосов, сказок и проз,
ты — ничтожный, непознанный, мнимый
элемент моих улиц, домов…
проходи, я устал от прохожих,
суетливых, спешащих, похожих,
я без вас исторически нов
летопад
улетели, отлетают
пожелтевшие года,
а куда? — и сам не знаю,
впереди лишь холода
в кучу их не собираю —
да и что тут собирать?
вёсны гаснут, звёзды тают,
ночи — страждущая рать
не спешу, не жду надежды,
тихо тексты шелестят,
тихо сыплются одежды,
и готовится обряд
я спокоен, всё спокойно:
ничего не поменять,
мысли выстроены стройно,
всё… пока… пора взлетать…
на Страстной
тихо и задумчиво, кисея аллей,
птицы расчирикались, небо всё светлей,
ирисы глазастые смотрят, не таясь,
и играет в классики солнце-ясный князь
тихо, с колокольными вздохами весна,
людям, насекомым ли, стало не до сна
от набухших соками будущих цветов,
к новому рождению Божий мир готов
тихо мысли катятся вешним ручейком,
нежною украдкою, сладостным тайком,
души робко каются в страждущих телах,
в небе растворяется журавлиный взмах
тихой тишиною спят в саду оливы,
отчего глаза мои в эти дни слезливы?
от Исхода древнего до Голгофы путь —
этих семь коротеньких: мало, ну, и пусть…
…вы, агностики, поверьте:
даже смерть противна смерти
первый дождь
первый дождь, пока холодный,
«вот и кончилось» — шепчу,
мир опять, как будто создан,
капли бьются по плечу:
«просыпайся!» — в недрах ночи
почки лопаются вслух,
стих пропет, отлит, отточен,
и соском тюльпан набух,
«надышаться б полной грудью
чистотой летящих струй!»
я, видать, ещё побуду,
не печалься, не горюй,
мы ещё среди сирени
чашу росную нальём,
мы ещё разгоним тени
свежим утренним дождём!
Праздник улицы Верон
Ничего не предполагающий пятничный вечер взрывается грохотом ударно-медного оркестра. Каждый из уличных музыкантов старается быть, прежде всего, самым громким в оркестре. Мелодия и прочая ерунда — потом.
Страсти накаляются с каждой новой мелодией. Наша малопроезжая улочка и вовсе перекрывается юными соловьями-разбойниками. Публика заводится: у каждого в руках оказывается бутылка или стакан красненького, дети забрасывают медленно ползущие машины конфетти, маленький негритёнок отплясывает брейк-данс с таким мастерством и остервенением, что к нему присоединяются возбужденные его выкрутасами дамы, совсем недавно получившие права гражданства. Больше всех в заводе, конечно, музыканты. Энергичная барабанщица выколачивает дух из своего огромного барабана, потом хватается за валторну и выдувает из нее все, что та может, затем с той же неупоённостью звуки выгребаются из саксофона, и лишь пара поспешных глотков из горла бордосской бутылки оставляют в живых и ее и ее инструменты.
Не все парижане на уикэнд уезжают в Ниццу, Лондон или Фонтенбло.
В субботу мы наблюдали разгул этого праздника: перед Инвалидами и вокруг Эйфеля валялись стада недораздетых людей, у Сорбонны студенты колоннами выражали что-то, перекрывшее движение напрочь, у Бастилии шел митинг с зажигательными речами. В Париже совершенно невозможно понять из-за накала страстей, патетики и пафоса: это театральное, политическое или сексуальное действо. Скорей всего, все это вместе взятое и неотделимо одно от другого. В воскресенье разгул продолжался: опять по нашей узенькой прошелся ударно-духовой трам-тарарам активистов квартала: они возражали против платьев без рукавов (или боролись за них), в одной из мелодий я даже узнал «Караван» Дюка Эллингтона.
Париж, июнь 2007 года, дневник
пятница, ранний вечер
раннего времени года
этот Безумий намечен,
конечно, в любую погоду
и каждый участник оркестра,
не слыша соседа и даже
не зная имени мэтра,
гремит своё эпатажно
на узенькой rue Veron
от грохота и конфетти
стоит гомерический стон,
такой, что нельзя пройти
у всех — стаканчик с вином,
пей, веселись и пой,
богач, и плебей, и гном —
Верон сплетёт всех собой
кабриолеты, застряв,
в путах цветов и вина,
кличут радостный мяв,
Верон от смеха пьяна
недораздетых людей
толпа горяча и остра,
в свете оконных огней
отблески искр от костра
я погружаюсь в толпу,
угол двух Рю подперев,
как будто ныряю в волну
бордосских бутылок и дев
от шалостей — вдребезг шальной
я вспомнил вдруг город родной,
печально-угрюмый, больной,
с забитой ТВ головой
размышление
Если бы я знал причину, по которой я здесь, меня бы здесь не было
Китайская книга «Два ларца, бирюзовый и нефритовый»
жизнь течёт желаньями и снами,
в полумраке смыслов и стихов,
жизнь — театр, песня, оригами,
вещь ненужная в сознании богов
им, бессмертным, и без жизни тошно:
бремя истин на себе неся:
всё дышащее до приторности пошло,
смерть уносит, вечно на сносях
мы пришли — куда? не знаем сами
и зачем? — мучительный вопрос,
на дороге преткновенный камень
мхом незнаний и надежд порос
«всё пройдёт», конечно, это тоже,
лишь покой извечен, навсегда
жизни все между собою схожи,
как на небе каждая звезда
Регина Збарская
«пройдёт и это» — скифские глаза,
тоска степная в неподвижном взгляде,
тяжёлая, словно судьба, гроза
и тени оглашенные в ограде
нам предки давние несут свои дары
в разлёте глаз, и скул, и смоли гривы,
в себе не чуем только до поры
мы амазонки норовы игривой
улыбкою-стрелою наповал,
и наповал — чуть с горечью прононсом,
волос оклад и дерзостный овал,
и неразгаданный никем доселе космос
она ушла — наотмашь по щекам
раздав дары презрения и гнева
всем дамам света и супругам дам,
…в психушке койка — посерёдке слева
самый поздний ноябрь
такая сладостная мерзость:
туман и дождь одновременно,
ах, эта слякотная дерзость —
не поддаваться ночью тлену
ни звёзд, ни солнца — в небе ангел
летит, включив автопилот,
последний лист танцует танго,
без слов, без смыслов и без нот
а где-то девушки гуляют,
наотмашь тело оголив,
Бразилия пропахла маем
под звуки самбы, пляжей, нив
я в тишине промозглой ночи
бреду в огарках фонарей,
автомашины лужи морщат,
и кто-то вкрадчиво: «налей!»
я весь измок, продрог, прокурен,
всё передумал и познал,
ноябрь — злой, никчёмный дурень
мои надежды обокрал
в бреду бреду куда? — не помню,
зачем пришёл? что делал тут?
я приклоняюсь к изголовью
в сомненьи, что меня найдут…
сожаление
отбивает ритм волна,
в гранях искрится вино,
ночь загадками полна —
как же было всё давно?
небо — хоть рукой достань,
шепчут травы и цветы,
в росах утренняя рань —
помнишь ли те ночи ты?
бесконечен разговор,
и молчанье — на века
в окруженьи стражей-гор —
жизнь, зачем ты так легка?
звёзды, звёзды — счастьепад,
миг — успей лишь загадать
мир как мелодичный лад —
что ж нам лень было сыграть?
сонет «Последний снегопад»
заходи, я очень рад,
мой последний снегопад
мой апрель — с большим дисконтом,
небеса не голубы,
на недальнем горизонте
моей жизни и судьбы
раздаются песнопенья
по годам, прожитым странно,
по несбывшимся сиреням
и не посещённым странам:
мир, к несчастью, ни обнять,
ни объехать, ни понять…
мой последний снегопад,
заходи, я очень рад
МАЙ
восьмой день недели
ни среды, ни четверга,
время — чистая пурга,
и суббота — лишь для Лота
и других евреев тоже,
на Иосифа похожих;
понедельник — не подельник,
даже, верь, не соплеменник,
не свидетель-современник,
так — седое нетерпенье;
не воскреснуть мне во вторник:
воскресенье не повторно,
каждый день — и жнец, и шорник,
настоящий ли, притворный;
не запятнан пятым днём,
в водах, трубах и огнём,
но настанет день восьмой —
заповеданный, немой:
плакать над прошедшими мирами,
звёздами, угасшими давно,
так и не вручёнными дарами,
над судьбой с названьем «КАЗИНО»,
улыбаться — нерождённым детям
и планетам, что придут потом,
радоваться будущему лету,
без меня… и не жалеть о том
Гойя
тень полутонущей собаки
растает в мрачном полумраке
во снах — чудовища и враки,
таинственных видений знаки
вина тяжёлого отсветы,
жемчужных полуправд приметы,
вопросов нет — одни ответы,
недоуменье мига: «где ты?»
и все картины — из печали,
как и в конце, так и в начале,
жемчужные уходят дали
под залпы оружейной стали
тяжёлый крест — тропа познанья
под тех историй завыванья,
офорт — заклятье и камланье,
как махи нежной раздеванье…
если б
если б не было войны,
мы никогда б не выбрали шпиона,
не заполняли б гениями зоны
и в кладбище не превратили б полстраны
не то, чтоб нас сегодня стало б больше,
а то, что мы сегодня были б лучше,
честней, добрей, без комсомольской гущи
на дне души, и никогда бы в Польше
иль Украине, на горе иль в яме
детей бы не пугали москалями,
когда бы не было войны,
мы не несли бы крест вины
перед своими и чужими,
мы жили бы трудом своим:
не наседаем, не гнобим
и можем в мире жить с другими,
когда бы не было войны,
здесь жил бы люд совсем иначе,
он был бы лучше и богаче
мы были б гордостью полны
за то, что кровь не проливали
свою и брата своего,
за соблюдение всего,
что нам скрижали завещали
если
если я не одинок,
я тебе совсем не нужен,
ливень хлопает по лужам,
будто он мотает срок
если в жизни нет судьбы,
только случаи и даты,
крыши тучею покаты,
будто согнаны в мольбы
если будет возвращенье,
нам не надо расставаться,
под дождём прозрачны платья,
будто в громах — песнопенье
если мне уйти удастся,
провожать — пустое дело,
радуга дугою смелой
будто мир читает вкратце
Никола майский
жёлтых одуванчиков
море разливанное,
девочки и мальчики,
не по святцам званные
на пригорке церковка,
временем измятая,
по лугам и новинкам —
с чабрецом и мятою
травы встали буйные,
облака проносятся,
ветры тихоструйные
как перед покосицей
память напружинится
и слезой покатится,
мне опять кручинится,
мне б опять покаяться
попутная пивная песня
я возвращаюсь из пивной,
я возвращаюсь,
иду, мне кажется, домой,
но сомневаюсь
в голове — пузырь мочевой,
и некстати деревья стоят,
как назло, косо-криво, подряд,
почему я немного живой?
я возвращаюсь из пивной,
я возвращаюсь,
иду, мне кажется, домой,
но сомневаюсь
помню: кто-то кому-то наддал,
помню: раки и шелуха,
а кругом — перегар, чепуха
и какой-то за стойкой нахал
я возвращаюсь из пивной,
я возвращаюсь,
иду, мне кажется, домой,
но сомневаюсь
ну, зачем мы лакали портвейн?
без него жизнь и так тяжела,
деньги кончились — в минус, дотла,
зря я требовать начал: «налей!»
я возвращаюсь из пивной,
я возвращаюсь,
иду, мне кажется, домой,
но сомневаюсь
больше в этот капкан — ни ногой
буду жить, как и все, налегке,
как свеча, ключ, зажатый в руке
мне бы только добраться домой
я возвращаюсь из пивной,
я возвращаюсь,
иду, мне кажется, домой,
но сомневаюсь
поэзия
поэзия — дыхание души,
объемлет мир — наверняка и разом,
по своеволию, а вовсе не заказу,
а нет стихов — так лучше не дыши
стихи слагаются, их не сложить самим:
получишь лишь рифмованные строчки,
ты доведёшь всего себя до точки,
безстишием и немотой раним
и мы бредём, шатаясь в опьяненьи,
и шепчем свыше сказанное нам
сквозь шум толпы и суетливый гам,
в перелицованном миру, самозабвенно
через невидимое прозреваем дали,
которых нет и не было досель,
сквозь декабри врывается апрель
и смыслы, что нам сверху дали
Случается (бешеному принтеру марки ГД)
shit happens
рефрен фильма «Форрест Гамп»
bier happens
пивняк на Сретенке
бывает всё: и шит, и бир,
и даже этот гнусный мир,
случается порою и такое,
что не приснилось бы и спьяну Ною,
законодательное поле над страною,
то яровое, то вдруг луговое…
и всё же — шит, родной вонючий шит,
он аккуратно по размерам мозга сшит
не мы его — оно нас производит,
нам заменяет иностранный импорт,
и диарейно льётся, а не сыплет,
руководит страной и хороводит…
бывает всё — а будет ещё чище,
когда законам счёт пойдёт на тыщи:
мы будем бир и шит лакать попеременно,
не чуя разницы особой между ними,
нам все вонючки станут вдруг родными,
и наша «святость» скоро станет скверной…
ИЮНЬ
полёт
улетает время, время улетает:
отзвенело лето, растворились маи,
длинных дней всё меньше
с каждым новым годом,
вод и мыслей вешних,
ближнего народа
всё светлей пороги
моего ухода,
всё яснее сроки
смерти и исхода
мне легко и чисто
думается нынче,
звёздами искрится
путь мой необычный
мне полёты снятся,
сладкие, шальные,
поздно ждать и клясться…
из огня в полымя
я стою на старте, а куда? — не знаю,
улетает небо, небо улетает
гроза на Троицу
загрохотало ближе к ночи,
гоня жару и духоту,
чуть посвежело, но не очень,
теряют тучи высоту
и засверкало — близко-близко,
такое чувство — как в мозгу,
как шар, запущенный без риска,
из всех орудий по врагу
нахлынуло — свежо и браво,
по крышам и в моё окно,
кося налево и направо,
по всем, кому с небес дано
и в мире дышится просторно,
добро идёт, за ратью рать,
ликуют серафимы в горних,
и с неба сходит благодать
жизнь завершается
жизнь завершается — снами, стихами,
тихой палатой без горизонта,
мыслями, что же оставлено нами
за маргинальною линией фронта
жизнь завершается — в тихих разлуках,
нам не звонят, не зовут и не пишут,
где-то давно уж гоняются слухи:
сами для них калькулируем пищу
жизнь завершается — сжатием круга
дел, отношений, возможностей, рисков,
рядышком где-то с косою подруга
нас подбирает как чьи-то излишки
жизнь завершается — что ж в том плохого?
было бы хуже, конечно, бессмертье,
мне умирать — так случилось — не ново,
мирно кончается жизнь-многолетье
из окна больницы
летний ливень, летний ливень —
значит, что-то впереди:
корабли в далёком синем
и дожди, дожди, дожди
и цветы, стихи и мысли —
всё опять ко мне придёт,
струи в воздухе повисли,
разгоняя свой полёт
застучало по асфальту,
пузырями потекло,
веток сломанное сальто,
где-то выбито стекло
и грохочет всем на радость,
и сверкает — берегись! —
может, жить осталось малость,
так уж, мокрый, улыбнись
я ещё дойду до радуг,
солнце брызнет надо мной,
травы скошенные лягут,
пар взовьётся над землёй
мы успеем надышаться
этой жизнью грозовой,
мы ещё вернёмся, братцы,
в ваш шальной и пьяный строй
Иркутский пейзаж
Господи, какое захолустье!
как тут не устанут куковать?!
пахнет местный импорт древней Русью,
поминает каждый чью-то мать
то сугробы, то акаций перхоть,
полуразложившийся асфальт,
всё чуланы, ямы и застрехи,
по-архейски выцветший асфальт
замер у конца работы зной,
в магазине — ветхий сухостой,
и идут отбросы в перегной,
в наш родной советский мезозой
одуреть… и не дышать, не думать,
просто — размножаться саранчой,
на соседней стройке дробный стукот,
да машина пробежит порой
Иркутский центральный рынок
а, в общем-то, что изменилось? —
булыжника нет, мостовые
в буграх и порезах асфальта,
телеги и брички исчезли,
на смену пришли иномарки,
в рекламе отсутствуют яти,
а в позных господствует пластик,
но водка и квас — неизменны,
раскосые лица торговок,
шалят по карманам ребята,
с горячей жратвой заведенья
и закути тихих, степенных
оптовых громил разговоры,
ташкентские яркие ткани,
с брезгливой походкой мамзели,
пыль, плесень глухих закоулков,
тоска растеряевых улиц,
я здесь ошиваюсь лет двести:
нескушно, ненужно, знакомо…
июньская бессоница
три часа — утра или ночи?
три белёсых часа безнадёги,
серп луны окончательно сточен,
и обильной росою продрогли
неживые, в тумане, кусты,
я не сплю — или кажется лишь?,
я с собой — напрямик и на ты;
в эту вяло-тяжёлую тишь
в полусне, в полуяви, во сне:
не понять, где сейчас нахожусь,
это всё — не со мной иль во мне?
в бытии будто горлом к ножу…
и плывут привиденья годов,
скоро, может, займётся заря,
не дожить до неё я готов,
потому что всё было зазря
На Кругобайкалке
и вот опять на станции Ансельма:
всё та же тишина, безлюдье и покой,
журчит ручей долиной моховой
и проступают истины Ансельма
Байкал стоит, мистически покорный,
пусть хлам людей, разбой и суета —
не дожить до неё я готов,
потому что всё было зазря
беззвучна им глубинная вода
и цвет черёмухи, весною напоённый
мне угадать восточный берег сложно:
за дымкою чудес присниться может всё,
век остановлен — навсегда моё,
всё мыслимое мной реально и возможно
там, за туннелями, кипит чужая жизнь,
я мёртвый здесь, я позабыл про время,
грохочет по камням неистовое племя,
справляя ход в снегах рождённых тризн
невремя
сто двадцать лет — прощай, бессмертье,
прощайте, семь колен за мной,
я жил тогда и буду жить, поверьте,
пусть безымянный, но — живой
я буду жить в словах, идеях,
как жил — мильоны лет подряд,
в просторах бесконечной Реи,
законы Хроноса поправ
пацан Давид, он Голиафа
при мне пращою поразил,
и песнь хвастливую Фарлафа,
я — помню точно — сочинил
всё было то, чего не было,
всё будет, пусть и не бывать:
судьба — смешная заводила,
которую не обыграть
Перевод стихов Майкла, внучатого племянника
Michael (ME) (Акростих)
Majestic and mighty.
Is there a limit to his baffling swag?
Called, for good reason,
His Highness.
Awesome and amazing.
Ecstatic emperor of all excellency.
Legendary.
Михаил (акростих)
могуч и всесилен,
и сверхбезразмерен,
хвалы удостоен,
а также признанья,
искусный во всём,
легендарный и славный
Lebron James
Basketball Player
Who likes to flop all the time
He falls «Ouch,» he says.
Джеймс Лебро
Баскетболист,
что любит хлопаться об пол,
стонать, выпрашивая фол
I like turtles
«Oh what a lovely
Face paint you have, Zombie Kid.»
«Yeah. I like turtles.»
Мне нравятся черепашки
Ах, какие черепашки,
симпатичные мордашки!
поиграем-ка в пятнашки
Cats
Some old people think they are cute,
But they have many bad attributes.
They scratch, they eat your food, they hiss.
These are just some of their bad traits I can list.
You had better hope they don’t scratch up your wall,
Or cough up a disgusting hairball;
They shed enough to make you a sweater;
These are just a few reasons why dogs are better.
Коты
Старики напрасно любят, доказать я всем готов,
Этих тварей бесполезных, отвратительных котов,
Им бы всё шипеть и гадить, спать, зевать да воровать,
Им бы всё драть когти всюду, да еду чужую жрать,
Шерсть комками в каждой щели,
Только выгодные цели,
Все — охотники до драк,
Хуже всех дурных собак.
Basketball
Orange ball,
Bouncing up and down,
Footsteps pounding
On a tiled floor.
The ball leaves
The player’s hands.
It swooshes through the air.
It swishes
quietly
Through the net.
Now,
The opponent
Has the ball.
He drops it.
«Oops. Turnover.»
5 seconds left.
The game is tied.
The players run
Down the court.
4 seconds left.
The ball is passed.
3 seconds left.
The player dribbles in.
2 seconds left.
He jumps.
1 second left.
He slams the ball through the net.
The buzzer sounds.
Мяч-апельсин,
Скачет и скачет,
Бьётся об пол,
Отлетает от рук,
Пулей по воздуху,
С шорохом в сетку,
Играть остаётся
Всего пять секунд:
Противник теряет,
Мяч в аут несётся,
Свисток. Разыграли,
Четыре секунды,
Ещё передача,
Всего три секунды,
Пас второму налево,
Остались последние две,
На последней мяч
Точно летит
В пустую корзину,
И с ним, отставая
всего на мгновенье,
Над залом как залпом
Завыла сирена
PAPER
It is white.
I write on it.
It is in books.
It is made from trees.
Бумага
Белая —
Чтобы писать,
В книге —
Чтобы читать,
Подарок зеленых деревьев
SOCCER
Run, run, run,
Kick, kick, kick,
Pass, pass, pass,
Kick, kick, kick,
Run, run, run,
Score.
«Yeah, goal!»
Футбол
Бег, бег, бег,
Удар, удар, удар,
Пас, пас, пас,
Бег, бег, бег,
Удар, удар, удар,
Пас, пас, пас,
И вот результат —
«Г-о-о-ол!!!»
MILK
White liquid
made from cows
eat with cereal
and with cookies
he needs some.
Молоко
Белая жидкость
Из-под коровы,
Кому — просто с хлопьями,
Кому-то — с печеньем,
Но нужное всем
HOMEWORK (Акростих)
Hopeless
Oh, how terrible it is
My worst nightmare
Exceptionally boring
Waste of time
Over-rated
Really sucks
Killer of fun
Задание на дом (акростих)
Задали на дом:
А мог бы в весельи
День провести, ни о чем не скучая,
Ах, это время, убитое насмерть,
Нет в этих рейтингах смысла
Иного, как нас помучить,
Едрёная кошка!
Football
Fun Sporty
Running Throwing Catching
«Touchdown! We win!»
The pigskin sport
Футбол
Спортивно, азартно:
Бросок, перебежка, поймал,
Приземлился: «мы побеждаем!» —
Под визг поросячий
3C vs KD
Steph Curry
Good Baller
Running swishing Dunking
San Francisco Warriors Thunder OKC
Dribbling Shooting Making
Confident Amazing
Kevin Durant
СК vs КД
Стив Карри
Славный игрок
Несётся в раскачку как по ухабам
Воины Фриско — Гром Оклахомы
Дриблинг, блестящий как перестрелка
сверхудивительный
Кевин Дюран
Lionel
confident persistent good
son of Jorge and Celia Messi
who loves soccer, winning, and his fans
who feels like a champ, like a winner, and happy
who fears losing, being bad, and giving up soccer
who won 6 La Ligas, 2 Copas Del Reys, 5 super Copas, 3 UEFA champs, and 2 world cups
who wants to see Argentina win the world cup and Copa Del America
who lives in Barcelona
Messi.
Лионель
Дивный, от Бога, мастак на все ноги,
Сын аргентинской супружеской пары,
Он любит футбол, побеждать и поклонниц,
Рождён чемпионом, готов побеждать
И жить без футбола не сможет и дня.
Чемпион Испании — шесть раз, владелец Кубка Испании — 2 раза, Суперкубка Испании — 5 раз, кубка чемпионов УЭФА — 3 раза, Суперкубка мира для клубных команд — 2 раза
Ему не хватает побед в мундиале и Кубка Америки
Для Аргентины, живёт в Барселоне и звать его —
Месси
сон (сонет)
уходя, сказать: «ах, это — сон
череда мечтаний и гаданий,
листьев осени волшебный перезвон,
серебро благого увяданья»
трубы тихо и торжественно поют
о прожитых годах и сомненьях,
чистой совести возвышенный уют —
legacy грядущим поколеньям
жаль, что мало жаждал и любил,
жаль, что часто был глупее многих,
жаль растраты времени и сил,
раздавая понапрасну строки
перевал давно уж позади,
всё положе предзакатный склон,
радуйся дороге, уходи,
тихо прошептав: «ах, это — сон»
старческое
увядшие стихи —
сухой гербарий страсти,
невзрачны и плохи,
как монастырский кластер
но где-то глубоко,
во снах, в мечтах, в забвеньи,
вино — не молоко —
в шипучей светлой пене
и молодым не знать,
что значит гром весною:
и зрелым не понять,
что уносить с собою
я тихо доплету
своих стихов косицу,
уж лёто — на лету,
и по ночам — не спится…
ИЮЛЬ
Каролина-Бугаз
с утра, с рассвета,
такая туча,
вот это лето —
не надо лучше
так поливает,
что даже страшно,
и кто нас знает:
мы пьём отважно
я нарезаю
нам помидоры,
не видя краю
в седом просторе
шабо краснеет
в моём стакане,
гуляем с бреднем
в шальном лимане
бычки да глосса —
моя закуска,
по литру с носа,
рачки до хруста
а вы, ребята,
что оробели?
такая слякоть
и мирабели
песочек пляжный
уходит быстро,
и я вальяжно
тащу канистру
друзьям, под лодку,
ведь там посуше,
зачем нам водка,
ведь наши души
алкают песни
и разговоры,
любви, хоть тресни,
в любые поры
поёт и пляшет
вокруг стихия
и жизнь — всё краше,
и миг — як мрiя
мольба
ко мне явился Бог однажды:
«проси, что хочешь» — говорит,
«Я утолю любые жажды
и дам победы при пари
а, хочешь? — мудрости, как Шломо,
богатство Креза, сил Самсона,
и дар стихов, и кучу клонов,
всесилье власти и корону,
бессмертье, славу, звон литавров,
любовь и страсти до небес,
здоровья твёрдую заставу,
покой — с комфортом или без»…
и я отвечу, чуть робея,
в волненьи что-то теребя,
язык и всё нутро немеют:
— подай мне, Господи, Тебя
ненастье
время идёт мелким дождём
застит завесой седой горизонты,
нам ведь не к спеху — мы подождём,
пусть не кончаются эти экспромты
дождь не смолкает, что-то бубнит,
речкой небыстрой тянутся годы,
всё нам привычно, и всё нам сродни:
недоумения и непогоды
теплится в теле души костерок,
то ли стихами, то ли слезами,
наша судьба — не фортуна, не рок —
то, что себе мы придумали сами
грусть по стеклу потекла серпантином,
мир искажается в струях дождя,
всё, что вовне — неразборчиво мнимо,
«что же, прощайте» — шепчу, уходя
откровенный разговор со временем
— постой, неумолимое, постой,
к чему твоя уверенная поступь?
ответь-ка на вопрос простой:
а что со мною будет после?
— а ничего, забудь, что, вроде, жил,
забудь про имя, нрав и облик,
забудь, как из последних сил
пытался быть чуть-чуть не нолик
— да ладно я — а память обо мне?
— что о тебе? — себя не помнят люди,
живут неявно, будто бы во сне,
о нынешнем по будущему судят
да ты и сам, чего греха таить,
всё не о том, что есть, а только будет,
пытаешься у времени спросить,
а сам лишь за прошедшее подсуден
— друг, время — это море иль река?
есть ли в нём волнения, заливы и теченья?
— что ж, время — это вовсе не века,
а лишь одно застывшее мгновенье,
а потому не жди, не обещай,
но «помни путь, которым вёл Господь»,
не где-то там — сейчас и ад, и рай
— что ж, ладно, время: бди и верховодь
отчего
отчего я утром просыпаюсь?
ведь давно пора не открывать глаза,
для чего страдаю, мучусь, маюсь
в жизни под названием «гроза»?
— всё из любопытства, от желанья
что-то новое увидеть и понять,
сотворить — стихи, похлёбку, знанье,
услыхать рысистый бег коня
чтобы свежий снег в окно увидеть
или ветку пышную сирени,
гриб найти, росы алмазной нити,
угадать в ночи пугающие тени
я встаю наперекор недугам,
чтобы радостью и песнями дыша,
жизнь познать — как праздник и заслугу,
как счастливый лепет малыша
прощальная колыбельная
над рекою, за рекой
дарит месяц всем покой
и текут, сверкая, струи
в мир волшебно-золотой
тишина… звезда не дрогнет,
не падёт, душа не стонет
от печалей и забот:
всё прошло и всё пройдёт
стихли песни, стихли звуки,
мир избавился от муки,
беспокойной суеты,
отдохни от дел и ты
все грехи тебе простятся,
пусть же ангелы приснятся
в очарованной тиши,
всё… пора… и не дыши…
Тишке
привет, приятель беспородный,
седьмой уж год мы — неразлейвода,
мы пережили страхи и невзгоды,
и нам уже могила — не беда
ты на цепи, я тоже, брат, в России:
скули иль лай — всё без толку для нас,
не нас придёт спасать Мессия,
не той мы масти и не тот окрас
заматерели оба мы с тобою,
а, помнишь?: молоко почти из рук сосал,
теперь со всей округою готов ты к бою,
теперь и я на всё и всех чихал
ты понимаешь — по глазам заметно —
меня и всё, что происходит тут,
служака верный, чуткий, беззаветный,
тебя не обойдёт ни тать, ни вор, ни плут
в твоих глазах, до желтизны застывших,
мне светит преданность и воля защищать,
давай в обнимку, на луну притихнув,
у мироздания гармонию внимать
АВГУСТ
Гене Копылову
тебя уж десять лет зови — не отзовёшься,
и с кем поговорить? и сбегать — для кого?
нам понимание давалось так легко
и от того, что сказано, не отречёшься
на берегу реки из бесконечной речи —
как не хватает нам тех неспешащих встреч! —
так хочется опять наедине прилечь
в задумчивую и сократическую вечность
мой друг, пора, пора — другие поколенья
и шквал иных времён над нами — навсегда
забудут нас? не вспомнят? — не беда,
мы все одной задумчивости звенья
сквозь нас текут вручённые нам смыслы,
из никуда, в интимность пустоты,
ведь мы носители Пустого — я и ты,
и в этом мире откровенно лишни.
мелодия
молодой скрипач рыдает
сладко, горячо,
и легла, струной страдая,
скрипка на плечо
я пою романс старинный,
слов не разберёшь,
о дороге жизни длинной,
про любовь и ложь
и мелодия простая,
из далёких дней,
довела меня до края
юности моей
нет ни лет, ни расстояний,
только нот поток,
только песни обаянье,
вздохи между строк
пой, смычок, рыдайте, струны,
изболись, томясь,
и течёт ручей подлунный
до начала дня
грусть над памятью порхает —
мотыльком в сачок,
молодой скрипач рыдает
сладко, горячо
мизантропия
струн не перебираю — с алкоголем,
ликованья ль ради, катастроф ли,
с интересом, пошловато-голым —
не от эйфории — от эйфóбий
мне с самим собою — год за два,
а с другими — и ваще не надо,
лес — не напилённые дрова,
жизнь — не возведённая ограда
солнце светит — значит, быть дождю,
дождь идёт — ну, это к снегопаду,
равен циферблат календарю,
похоронная процессия — параду
словно в огороде — всё хреново,
ничего на солнце, кроме пятен,
в этом мире только зло и ново:
тем, как утверждают, он прекрасен
Последняя ночь в Арко
под полнолуньем, в сиянии ночи
горы горбатятся долгой стеною,
где-то звезда моя бродит средь прочих,
свет её, верно, скоро закроют
тихо застыли в саду кипарисы,
замок над ними горит, недоступный,
воздух и мысли отчётливо чисты,
воля и вера — спокойно послушны
может, вернёмся, когда-нибудь? — может,
снова вздохнуть эти кручи и грозы,
Гарда застыла на мраморном ложе,
бархатной, нежной и колкою розой
Пятый Распятый
их распинали,
считая тыщами,
а, впрочем,
считая ли? и — зачем?
утыканы были
холмы израѝльские
и ватиканский —
где брали деревья
для этих лесов?…
ещё иудеи,
от обрезанья
ещё нет отказа,
и вера в Иисуса
пока только ересь…
________
мы помним только пятерых,
а остальные все — в забвеньи,
для них — ни памятник, ни стих,
и их история — мгновенье
__________
он принял крест,
косой — так проще,
жаль, что новинка
опоздала,
кресты не в моде:
древесина
опять, увы,
подорожала…
_________
и крест, вознёсший иудеев
на муки, в небеса и к Богу,
от Таврии до Пиренеев
открыл крестящимся дорогу…
Тренто
спокойно, капучино, Данте,
от Альп жара, от кипарисов тени
буддист над кофе погрузился в мантры,
дома стоят, чуть покосившись в лени
глоток соаве, и ещё соаве,
на тонкой шпильке синяя маслина,
ты далеко, и разговор меж нами
как будто ни о чём, но до оргазма длинный
пройдёт и это, набегут и тучи,
и хлынут с гор отрада и забвенье,
настанет миг, загадочный и лучший,
бессмертный мир несбывшихся рождений
СЕНТЯБРЬ
бабье лето
золотые косы
осени уставшей,
ветер нежно носит
желтый лист опавший…
в небе журавлином
облаков одежды,
отлетают с клином
бывшие надежды…
грустно и печально,
и легко, как в песне,
в круге изначальном
просто всё и честно:
вот, уйдёт, что было,
не вернуть, не встретить,
а теперь уныло
ждать прощальной вести…
шаг шуршит негромко
в листопадном хламе,
паутинкой тонкой
плачет осень с нами
в листопаде
в листопаде в стиле блюз
всё не в фокусе, седое,
я себе ещё налью,
нас с тобой здесь лишь двое
только двое и туман,
только шорохи и тайны,
зыбкий соавė дурман,
горизонт — пустой и дальний
свинг моих воспоминаний,
свинг твоих ушедших чувств,
свинг ненужных оправданий,
свинг стихающих безумств
листопад — с берёз и с клёнов,
листопад твоей любви,
мы выходим на поклоны:
— всё… прощай… и не зови…
день гнева (dies irae)
этот длинный, длинный день,
этот самый длинный день:
призови и рассуди
совести нечистой трепет
и мерцание смертей,
ожиданье приговора,
и в золе твоих решений
пусть погибнут нечистоты
моей тронутой души;
ночь настанет или утро,
не дано предугадать
то ли небо новой жизни,
то ли тьма, кошмар и мрак;
время тянется на дыбе
ожиданий и молений,
всё уже неотвратимо —
совершил, не совершил
мой талант не знает срока,
нет пределов совершенства,
смог ли я добавить кроху
к предоставленному мне?
так покой, конец, забвенье?
боль, отчаяние, муки?
кара жуткая? прощенье?
дар? проклятие? укор?
грозно, медленно, уныло
суд идёт, ступает, длится,
поздно мне просить пощады,
пусть свершится — и аминь…
музыка
Ивану Житенёву
мы музыку колотим
ударными и прочим,
неистово, захлёбно,
то плавно, а то дробно
мы музыку танцуем,
подобно водным струям,
подобно вихрям ветра,
от свинга до балета
мы музыку мурлычим
в ответ на птичьи кличи,
мы звуки собираем,
как и букеты в мае
мы музыкою дышим,
мы чувствуем и ищем,
в себе, вокруг и в мире,
в зените и в надире
мы музыкою живы,
ведь звуки так не лживы,
и в шумном, сорном гаме —
мелодии над нами
общаясь с внучкой Со
«это что?», «а это что?» —
дети — чистые онтологи,
каждый миг — как в мир окно,
никакой формальной логики
бескорыстно честный взгляд
на происходящее,
и вопросы — все подряд,
только подлежащие
мир доверием открыт,
а совсем не знаньями,
жизнь — как праздник, а не быт,
чистое сознание
и глаза всё говорят,
что не сшепчут губы,
мир тебе, конечно, рад,
хоть он чуть и грубый
мы с тобой — одна душа,
добрые, как звери,
мы с тобою, не спеша,
все откроем двери
паук
страна моя подобна паутине,
но мы обязаны во всём её любить,
паук неторопливо, чванно, чинно
прядёт в Кремле узду — тугую нить
он всех боится — все его боятся,
полки охраны в случае чего,
простой народ и даже папарацци —
им недоступно лицезреть его
там — накопление, у нас одни отливы,
он не за нас, но мы — за одного,
мы все живём в тоске инфинитива,
и лишь паук — в личине имаго
живыми соками бессмертие питая,
он всех переживёт, пережуёт, проест,
он против всех — от Сены до Китая,
добру и совести завистливый протест
последние дни
последних дней волна:
как много суеты,
ненужных слов и чувств,
зудящих мелочей,
все мысли — не о том,
чего-то не успеть,
кого-то — потерять,
не думать, что ещё
всего одно мгновенье —
румяна на щеках,
чуть выбритые скулы,
пиджак и галстук в тон,
пройдут, перекрестясь,
и скажут пару слов,
что был такой, увы,
хотел чего-то сделать,
был добрым, может быть,
а, впрочем, хорошо,
что вовремя ушёл,
а нам тут за него,
так отчего ж не выпить?
помянем, так сказать…
сознание моё
отключат от меня,
передадут другому
или, скорей, в утиль,
и медленно спадут
покровы, ткани, ложь,
останется лишь правда:
такой-то, пара дат —
и больше ничего…
сборы в больницу
я укладываю вещи:
полотенце, щётка, паста,
и ещё — немного хлеба,
говорит мне голос вещий:
«всё-таки — почти на небо,
всё-таки — наверно, баста»,
и тетрадку для стихов,
кажется, совсем готов,
что ещё? — почти не надо
из того, что люди ценят,
мне бы взять с собой прохлады,
никаких не надо денег,
никаких воспоминаний,
сожалений и догадок,
оставляю хлам исканий,
суету, долги, досаду
а ещё я оставляю
остающимся надежду,
и мечты — да хоть бы стаю! —
пищу сладкую невеждам…
всё, что глохнет и немеет,
что само собой даётся,
и любовь — она нужнее,
тем, кто дома остаётся
старый театр
Введенскому народному дому,
театру Моссовета,
Телетеатру,
клубу МЭЛЗ
афиша — декорация театра,
за нею прячутся постыдные дела,
Введенский холм — отнюдь не холм Монмартра:
история исподним подвела
потёртый и мягкий плюш,
чуть тронутый грустью и пылью,
теперь тут такая глушь,
поросшая прошлым и былью,
погасшие звёзды давно
твоей опустевшей сцены,
и знать никому не дано,
какие тут были измены
интриги, притворные страсти,
как рушились планы, мечты,
и надвигались напасти
придуманной ах! -наготы
и зрители где-нибудь спят
в укромных могилах и урнах,
за старой игрой не следят
и не реагируют бурно:
не слышно ни свиста, ни «бис!»,
на люстре висит паутина,
и время, идущее вниз,
без грима, совсем не картинно
ты спишь, безмятежен и глух,
в своих коридорах и нишах,
твой светоч навеки потух,
и голос твой больше не слышен
афиша — декорация театра,
за нею прячутся постыдные дела,
Введенский холм — отнюдь не холм Монмартра:
история исподним подвела
афиша сорвана…
ОКТЯБРЬ
воспоминание о Венеции
город, в котором нельзя молчать,
мир колышется, шепчется, мнится,
с губ и с сердца слетает печать,
и ты различаешь под плесенью лица
рука и горло нежатся граппой,
мусор плещется у самых ног,
и вдохновение тихою сапой
шепчет: «ты можешь, а, стало быть, смог»
дожди и туман, и сквозь них — иное,
не то, что видят гиды и камеры,
здесь пить в честь города что-нибудь, стоя,
не стоит, пожалуй… все кошки замерли
в позах львов и в величии вечности,
носы гондол устремляются в небо,
здесь всё на обмане, но в рамках честности,
и веришь в реальность иллюзии слепо
кофейная горечь взыскует прошлого,
на рыбном рынке свежайшая вонь,
семя мысли и образа бросово,
и память бросает меня в огонь
трутся грудками сизые голуби,
стена утопает в канале неброско,
тенью крадётся нездешний Холлувин,
и где-то недавно здесь сиживал Бродский
золотистые дожди
золотистые дожди
под серебряные струны,
осень, ты меня не жди
на тангó из мыслей грустных
под деревьями Добра
места нет для зла и лиха,
я, грибов с утра набрав,
от стихов осенних стихну
и пролеском, в пустоте
птичьих песен улетевших,
вспоминаю я про тех:
юных, радостных и вешних
лёгкий ветер забытья,
шелест листьев с поднебесья,
нет, не весь сказался я,
и не все пропеты песни
октябрь
пряная осень, ржавые листья
солнца улыбка — ирония лета,
взять бы сейчас и бездонно напиться
чтоб не услышать чьего-то ответа
ветер срывает листья и мысли,
дрожь пробирает щетину травы,
дожди подсобрали воды — и вышли
походом на город, надолго, увы
серое небо, серые страсти
сильно изношенный, мир поскучнел,
вроде, всё было — теперь лишь напасти
и бесконечность рутины и дел
вот, не везёт, вновь октябрь вернулся,
я и не думал дожить до него,
холод рябин ярко-красных коснулся,
вздох: как до лета ещё далеко
пьянка в одиночестве
деликатною рукою
поднесу себе рюмашку,
хлопну горькую, не скрою,
и огурчик без промашки
ни шумихи, ни боданий —
сам с собой наедине,
серп висит, убогий, ранний,
как ракитник по весне
хорошо мечтать и плакать,
вспоминать, скорбеть, грустить,
быть бездомною собакой
и тихонько, горько выть
за окном ветра гуляют,
за окном — дела и быт,
я спокойно пропиваю
век, что богом мне отлит
ИЗ «ИЛЛИРИИ»
сиеста
синяя сиеста,
голубые дали,
голубое место,
жёлтые сандали
тихо, как у Бога,
горы голубые,
отдохни немного,
присно и отныне
шелестящей гальке
вторит ветер в ветках,
я сегодня сталкер,
опытный, но ветхий
не дрожат секунды
старых циферблатов,
день ещё не Судный,
тихий, робкий, складный
радости, печали —
всё пройдёт, наверно,
жить мы все устали,
я сижу в таверне
дубровник
море, насыпь, острова,
катера да парусы,
жизнь, конечно, не нова,
когда слабы градусы
пляжи, скалы, рыбаки,
куны, евро, доллары —
если есть, то до ноги
кто какого колора
небо, волны, облака —
загорай хоть до черна,
жизнь удачлива, пока
нищетой не порчена
девочка-людоед
её зовут, наверно, Катастрофа,
ей лет двенадцать — всё уже при ней,
она измерила меня не очень строго
из-под насупленных изогнутых бровей…
соседей нет давно — их, очевидно, съели,
жилище велико из-за жердей,
она гуманна — так родители велели:
любить со всей серьёзностью людей…
она — ребёнок, шаловлива в меру,
пуглива, но порой, и весела,
мне интересно: она знает веру?
Зачем судьба ей красоту дала?
в разных ритмах Плавница-Вилково
по тихим каналам
течёт моя память,
опять время встало,
и вечность как пламя,
и снова живое —
до сказки, до чуда,
в великом покое
мечты ниоткуда…
расплескались отраженья
разморило ивы полднем,
несть ни горя, ни томленья,
ни волнений обиходных,
плавно плавни раздвигая,
память мне несёт забвенье,
жизнь течёт, поёт, играет,
дарит вздохи изумленья…
не умирает, не сможет погибнуть
тишь красоты, красота тишины,
и я никогда этот мир не покину,
и я растворюсь в эти дивные сны…
НОЯБРЬ
баварская осень
это красок разномастье,
эти томные туманы,
в небе птичьи караваны
из несчастия в ненастье
ходят призраки в тумане
по пустым полям и весям,
по шоссе и тёмным лесом,
как баварские цыгане
это сонное барокко,
двухэтажные усадьбы,
чинная, как после свадьбы,
птиц крикливая морока
под багровые закаты
по пивнушкам-ресторанам,
при свечах и в тарараме
пиво с песнями накатим
детская фантастика
на далёкой планете,
где живут только дети,
нет тоски, нет и памяти,
нет и нищих на паперти
есть надежды и радости,
за обедом — лишь сладости,
ни таблеток из горечи,
и все мамы — лишь дочери
спать ложатся — с усталости,
на горшок — лишь по малости,
одеваться не хочется,
нужно только, что можется
и поётся, и пляшется,
всё, что больно, лишь кажется,
и счастливые дети
— на далёкой планете
напутствие начинающему
поверь несуществующим богам,
в их имена, деяния и мысли,
путь к ним, тебе неведомый, исчисли
и будь не здесь, не здешним — только там
пренебреги устоями и благом,
спокойствием, достатком, суетой,
и в ожидании венков и «бис!» не стой,
и никогда не стой под чьим-то флагом
и не ищи признанье и хвалу,
пусть на тебя падут мечи и стены,
пусть рвутся: голос, нервы, вены —
и пусть тебя не будет на балу
толпой легко крушить, казнить и портить —
будь одиноким клёном на ветру,
вались во сны, но только поутру,
и не считай свои стихи как подвиг
Наташе П.
снег пошёл за моим окном,
а идёт ли он за твоим?
я тебе позвоню — потом,
а пока давай посидим,
погрустим, повспоминаем
под чаи и под метель
как весёлым звонким маем
нас с тобою срывало с петель
где теперь ты, милая когда-то?
снег сметает память о тебе,
помнишь наши улочки Арбата
и беретку — лихо набекрень?
кто тебя от ветра согревает
в этакую жуткую пургу?
снег к весне, конечно же, растает
только я дождаться не смогу…
почему же мы тогда расстались,
в счастье удержаться не сумели?
имя твоё нежное Наталья
засыпают снежные метели…
ноябрём
отшуршала, опустела осень,
грустно, серо, сумрачно, тоскливо,
ничего не ждём уже, не просим
у небес, беззвучных и дождливых
и себя хороним перед спячкой
долгих, длинных, заунывных дней,
тратя вновь здоровье из заначек
под скулёж вечерний: «брат, налей!»
на последних листьях, им вдогонку
как постскриптум: «разлюби меня!»,
лёд на лужах — призрачный и тонкий
в отблесках проснувшегося дня
«всё пройдёт» — прошло уже, наверно,
ожиданья замерли вдали,
путь мой до пивной или таверны
долог будто время у Дали
чепуха
летал Шагал,
Малевич малевал,
а я устал,
пока стаканы наливал,
Моне с моноклем
одноглазый,
на пике формы
Пикассо,
и Пазолини тихо пазлы
пасует юному Тассо
Эдгару По
пора по полю
к Сезанну Полю погостить,
Ван Гог Гогену прогугнил:
«Безухов в ус и уши дует:
Винсент влюбляется в абсент»
взошел Платон на плато мысли,
Декарт мне в карты проиграл,
Численко, честолюбец, числа
сложил, умножил, сосчитал
ДЕКАБРЬ
оцепенение
за окном непроглядна зима:
живописно застыла недвижность,
два часа как растаяла тьма,
и сто лет как настала невинность
геометрия снега и снов,
чёткий росчерк деревьев по нотам,
я смотрю сквозь тепло и готов
превратить себя в спутницу Лота
вечность тикает мерно в часах,
стынет чай в нержавеющей кружке,
на ветле старый ворон прокаркал мне шах,
на столе — весь растрёпанный Пушкин
запорошен морозом пейзаж,
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.