Бесплатный фрагмент - 2 | Драмы

Две драматургии

предисловие автора

Они были приятелями и единомышленниками, оба — ученики и соратники Сократа, оба с огромным уважением относились к Протагору и Анаксагору, оба были осмеяны Аристофаном, оба были драматургами и оба мыслили историей человечества, как прошедшей, так и предстоящей, считая себя творцами последней.

Однажды они, Эврипид и Платон, заговорили на эту тему.

— я создам новую драму, драму людей, для которых важна не жизнь и биография, а судьба; что толку бороться с жизнью или за жизнь? куда интересней творение человеком своей судьбы или борьба с собственной судьбой!

— а чем это отличается от трагедий Эсхила и Софокла? От Гомера и древних рапсодов?

— Ахилл вошёл в «Иллиаду» точно таким же, как и вышел из неё. И Прометей в «Прикованном Прометее» Эсхила от начала до конца — Прометей, и даже Орест, претерпев столькое в «Орестее» того же Эсхила ничуть не изменился и даже не повзрослел. И даже у великого и непревзойдённого Софокла что Антигона, что царь Эдип — персонажи, не изменяющиеся по ходу трагедии. Я хочу, чтобы мои герои — старели и мужали, становились мудрее, становились иными и другими, не теми, что вышли на сцену в самом начале. Это будет драма людей и их характеров в динамике с борьбой и противостоянием судьбе, богам, обстоятельствам и другим людям.

— как это здорово, дорогой Эврипид, как это захватывающе! Тебя и твои пьесы ждёт великое будущее и, уверен, за тобой последуют многие. Ты знаешь, я люблю играть словами и в слова — ведь этот дар нам оставили люди Золотого Века, вопреки воле богов. Мы владеем словом и тем можем даже противостоять богам. Я предлагаю назвать то, что затеял и уже осуществляешь, новым словом drāo, драма, действие, творение как одновременно и твое действие и творение, и действие-творение твоих героев и персонажей, которые, говоря, действуют и, действуя, говорят. И уверяю тебя, мой друг, ты будешь первым драматургом в истории человечества.

— благодарю тебя, прекраснословный Платон, за эти слова и за твоё понимание того, что я делаю и творю. Это подлинно так: в драме (замечательное слово!) действуют и автор и его персонажи, как в жизни действуют и боги, и люди, — порой независимо и вопреки друг другу. Ты всё замечательно понял.

— а я, если ты не возражаешь, стану вторым драматургом в истории человечества.

— ты хочешь следовать за мной?

— ни в коем случае. Я создам иную драму, драму идей, драму мысли, драму слова — мне совершенно неважно, кто это будет произносить и как он должен выглядеть, как сидеть или стоять, что делать и во что одеваться. Человек вторичен относительно идей, своими мыслями он лишь цепляется за идеи и их тени.

— но, помилуй, дорогой Платон, это невозможно — ни ставить на сцене, ни смотреть на сцену.

— а мне это и не надо: мои драмы идей, мои диалоги никто никогда не будет ставить — ими будут наслаждаться, читая, потому что нет ничего прекрасней и возвышенней идеи и её тени, человеческой мысли. Да, все люди в моей драме идей — лишь бесплотные тени, обладающие лишь именем и словом.

— мы так с тобой и пойдём сквозь века и тысячелетия, рука об руку и совершенно непохожие друг на друга.

И они выпили скверного и разбавленного кипрского и пошли — рука об руку, но каждый своей дорогой.

Их драмы живы до сих пор и будут жить ещё долго-долго: «Медея», «Электра», «Ифигения в Тавриде», «Орест» не сходят с подмостков сцен всего мира, диалоги Платона изучают все философы и нефилософы всего мира.

И за ними пойдут и потянутся: за Эврипидом мы видим Шекспира и Чехова, Артура Миллера и Вампилова, Чарли Чаплина и Фредерико Феллини, таланты и гении, авторы собственных и чужих действий и творений.

А за Платоном — совсем немногие, но есть и они: Галилей, Серен Кьеркегор, Альбер Камю и Жан-Поль Сартр. В этом тощем ряду, самым последним, до незаметности, иду и я.

Последний защитник Масады

пьеса в двух действиях, с прологом и эпилогом по И. Д. Амусину и Иосифу Флавию

Действующие лица

Иосиф Флавий — римский писатель

Элеазар — член кумранской общины ессеев (в первом акте), руководитель обороны Масады (во втором акте)

Иисус — член кумранской общины ессеев

Малхиседек — первосвященник кумранской общины

Аарон — старейшина общины

Члены общины

Мария — возлюбленная Элеазара в Масаде

Защитники Масады

Римские легионеры

Израильские археологи

Пролог

ФЛАВИЙ: Я — Иосиф Бен Маттафий, иудейский ученый и писатель, более известный под именем Иосиф Флавий, перед тем, как писать свою книгу «Иудейская война», согласно древним требованиям моей религии, семьдесят дней не касался женщин, вина и мяса, избегал сквернословия и общения с другими людьми, строго постился и проводил все время в непрерывных молитвах. Я писал свою книгу в уединении своего дома, лишь изредка оставляя свою работу на короткий сон, чашу воды или несколько скромных хлебных крошек. Перед написанием одного из имен Господа я, как меня учили в Кумранских пещерах ессеи, каждый раз опускал пальцы в чашу с чистой водой, чтобы написание Его имени было чистым и незапятнанным грязью дел и рук моих.

Как только «Иудейская война» была написана, на нее и на меня сразу ополчились мои недруги и завистники, обвиняя меня в предвзятости, преувеличениях и выдумках.

Эти обвинения сопровождают меня и мою книгу и по сей день, уже более двух тысяч лет, но неумолимая правда каждый раз опровергает моих противников. История, археология, криптография — все достойные науки продолжают подтверждать самые невероятные, но вместе с тем и совершенно правдивые факты Иудейской войны, описываемые мною с жесточайшей тщательностью и точностью.

Акт первый

В Кумранских пещерах. 76-ой год нового летоисчисления Юлия Цезаря, 33-ий год от начала правления Августа Октавиана, 19-ый год правления Тиберия

СЦЕНА 1. Собрание общины

Общий зал Кумранского пещерного монастыря, он же — трапезная. В центре зала — старейшина Аарон. На скамьях сидят члены общины. Все одеты в простые белые одежды-балахоны. Никаких различий и отличий.

ААРОН: Братья! Сегодня от нас ушел брат Иоанн. Брат Иисус, кажется, он твой старший брат?

ИИСУС: Да, двоюродный.

ААРОН: И ты уйдешь.

ИИСУС: Зачем?

ААРОН: Узнаешь потом. (Обращается ко всем.) Он послан с тяжкой миссией и будет обезглавлен, когда исполнит ее. Он послан нами — и он проклят нами: такова суровая, но справедливая традиция ессеев. Проклятье даст ему сил не вернуться сюда. (Ропот среди общины.) Иоанн был лучшим из нас и потому на него пала эта великая миссия. И он был причастен к тем избранным, что писали новые священные тексты. Кто заменит его?

ГОЛОС ОДНОГО ИЗ БРАТЬЕВ: Иисус.

ГОЛОСА: Да! Да! Иисус!

ААРОН: Хорошо, будь по-вашему, но знайте — уйдет и Иисус. Вы, пишущие пешарим, готовы ли вы отдать Иисуса и готовы ли вы вскоре отдать другого?

ГОЛОС С ПЕРЕДНЕЙ СКАМЬИ: Да, готовы.

ААРОН: Пусть будет так. Я обращаюсь к вам, писцы и переписчики Священных текстов: готовы ли вы отдать одного из вас тем, кто пишет пешаримы взамен Иисусу?

ГОЛОС ИЗ ДРУГОГО КОНЦА ЗАЛА: Да, пусть это будет брат Элеазар.

ААРОН: Но он слишком молод!

ТОТ ЖЕ ГОЛОС: Он в Кумране с малолетства и уже семь лет провел в писцах.

ААРОН: Хорошо. Пусть будет брат Элеазар в числе пишущих пешаримы. Чтецы, готовы ли вы передать одного человека в писцы взамен уходящего из писцов Элеазара?

ГОЛОС ИЗ ЗАДНЕГО РЯДА: Готовы. Брат Иосия четыре года усердствовал в чтении Священного Писания.

ААРОН: Пусть брат Иосия переходит в писцы. Я спрашиваю у задних, недавно пришедших: кто из вас готов сменить Иосию и начать читать пророческие книги?

ГОЛОС: Я. Два отмеренных мне года я провел в послушании и полном смирении и ни разу не нарушил Устав общины.

ААРОН: Кто поручится за него?

МАЛХИСЕДЕК: Я блюл его все эти два года и могу поручиться за него.

ААРОН: Пусть будет так. Те, кто на страже у входа, есть ли желающие прийти в нашу общину?

ГОЛОС ИЗДАЛЕКА: Волны несчастий и злой фортуны прибивают к нашему берегу толпы страждущих и обиженных. Они терпеливо ждут зова из недр пещерного города.

ААРОН: Пусть войдет первый из них!

ГОЛОС ИЗДАЛЕКА (похоже на эхо): Пусть войдет первый из вас!

ААРОН: Наше собрание закончено. Братья, завтра суббота. Весь день вы должны будете, как всегда в субботу, лежать у себя в кельях и не вставать. Только молитва — и ничего более. Чтобы облегчить ваше испытание от соблазнов и грязных нужд, сегодня, согласно Уставу общины, вам полагается только чашка воды, без лепешки. Примите с молитвой и благодарностью вашу трапезу.

Появляется водочерпий, обносящий всех сидящих водой, разливаемой по чашам из кувшина.

СЦЕНА 2. Субботнее бдение

В центре, в полумраке — грубое ложе, покрытое куском белой ткани. На ложе лежит навзничь Иисус.

ИИСУС: (Долгое время идет невнятное и еле слышное бормотание молитв. Затем от груди Иисуса отделяется светлое пятно и зависает над ним, постепенно оформляясь и голографически прорисовываясь трехлетним младенцем. Это — Душа Иисуса, очень похожая на иконический канон Младенца. Голос Души Иисуса звучит гораздо выше изображения.) Это ты? Здравствуй.

ДУША ИИСУСА: Здравствуй. Ты звал меня?

ИИСУС: Я знаю — ты всегда во мне. Но я хочу видеть тебя воочию. Я люблю тебя, люблю больше всего на свете, больше себя.

ДУША ИИСУСА: А я люблю тебя, Иисус. Я — твоя совесть, чистая и незапятнанная. И я рад, что ты не пятнаешь меня.

ИИСУС: Милое дитя. Неужели это — я?

ДУША ИИСУСА: Ты был точно таким, когда тебе было сорок месяцев. В этом возрасте душа человеческая окончательно покидает царство Духа, уходит с небес и поселяется в теле до самой его смерти. И мы окончательно забываем иную жизнь, но остаемся такими, какими нас застиг этот страшный и печальный для нас возраст.

ИИСУС: Я помню, помню… Когда я был совсем маленьким, я всегда сравнивал окружающий меня мир с другим, который я знал лучше, чем этот. Я много тогда знал такого, чего сейчас уже не знаю и не помню. Я как-то враз все это забыл и растерял. И уже не могу вспомнить. Помоги мне вспомнить, что я тогда забыл.

ДУША ИИСУСА: Я не могу тебе помочь. Но ты сам сможешь вспомнить, если…

ИИСУС: Если?

ДУША ИИСУСА: Если будешь возвращаться ко мне.

ИИСУС: Как я могу возвращаться к тебе? Научи меня!

ДУША ИИСУСА: Ты и так уже возвращаешься ко мне. (Печально.) А больше я не могу сказать тебе. Но помни, что говорит наш общий, твой и мой, Отец: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное».

ИИСУС: Где ты во мне?

ДУША ИИСУСА: Везде. Я в сердце твоем, а, значит, разлито и в крови по всему твоему телу. И, когда тебя снедают дурные помыслы, кровь густеет и теснит, душит меня, а когда твои мысли и чувства и весь ты обращаешься к вышнему, кровь становится легкой, и мне дышится легче, и я чувствую свободу, ту, что придет ко мне, когда умрет твое тело. В похоти ты обуреваем дьяволом, твердящим твою кровь, в любви ты растворяешься и раскрепощаешь меня.

ИИСУС: Спасибо тебе.

ДУША ИИСУСА: И тебе спасибо. Прощай.

ХРИСТОС: Прощай.

Звучит нежная тихая мелодия, исполняемая детским хором. По периметру сцены из мрака проступают другие ложи с другими ессеями, и над каждым — освещенный облик их душ-младенцев.

СЦЕНА 3. В скриптории

ЭЛЕАЗАР: Скажи, учитель…

МАЛХИСЕДЕК: Я — не учитель, я брат тебе.

ЭЛЕАЗАР: Но ты — первосвященник.

МАЛХИСЕДЕК: Я брат тебе — и это самое главное, все остальное — мелкие различия.

ЭЛЕАЗАР: Скажи, брат: что такое пешарим? Я переведен в скриптории из переписчиков Священных текстов в писчиков пешаримов. Но что это такое?

МАЛХИСЕДЕК: Ты хорошо помнишь книгу Еноха? Книгу пророка Даниила? Книгу пророка Хаввакука?

ЭЛЕАЗАР: Каждое слово: я читал эту книгу четыре года.

МАЛХИСЕДЕК: Хорошо… А ты понимаешь смысл каждого слова этой книги?

ЭЛЕАЗАР: Я переписывал ее семь лет кряду и могу теперь написать ее даже в темноте и с закрытыми глазами. Я понимаю каждое слово этой книги.

МАЛХИСЕДЕК: Увы, это не так. Пророки сами не понимали, что они говорили.

ЭЛЕАЗАР: Как так?

МАЛХИСЕДЕК: Чрез их уста говорил сам Господь. Они же были лишь его орудием. Может ли орудие знать замысел того, кто владеет им? Подумай.

ЭЛЕАЗАР: Не может.

МАЛХИСЕДЕК: Это — великая тайна Священного Писания: тот, кто писал, не знал до конца, что и зачем он пишет. Он нес Божественную истину, не зная и не понимая ее до конца. Он видел ее только такой, какой она ему представлялась в его время.

ЭЛЕАЗАР: А пешарим?

МАЛХИСЕДЕК: А пешарим — это толкование пророческого слова и текста как сегодняшнего, как сказанного не тогда, сотни и даже тысячи лет тому назад, а как бы сегодня и нам.

ЭЛЕАЗАР: Но зачем и кому может понадобиться такое толкование?

МАЛХИСЕДЕК: Благодаря пешариму мы вскрываем смысл, тайную сущность, истину истории и всей жизни.

ЭЛЕАЗАР: Но ведь никто, кроме нас, не читает наши пешаримы.

МАЛХИСЕДЕК: Мы читаем — а это уже много. Мы знаем, что происходит на земле и в чем смысл происходящего.

ЭЛЕАЗАР: Но это значит — пешарим устаревает по мере движения истории.

МАЛХИСЕДЕК: Но при этом не теряет своей истинности. Просто она, истинность, уходит в историю, уступая место новым истинностям. Но ты прав: пешаримы бессмысленны, если это — только толкование сегодняшнего дня.

ЭЛЕАЗАР: А разве есть другие пешаримы?

МАЛХИСЕДЕК: Нет, это всегда один и тот же пешарим, но в нем заключено толкование слова пророка и для будущего.

ЭЛЕАЗАР: Для будущего? Для какого будущего?

МАЛХИСЕДЕК: Для будущего, которое настанет, рано или поздно.

ЭЛЕАЗАР: Я должен писать толкование, исходя из того, что я не знаю? Из будущего?

МАЛХИСЕДЕК: Ты только в начале пути — и тебе тяжело поверить и подумать о знании будущего. Но это знание заключено в самих словах пророка. Тебе надо только разгадать вложенный туда тайный смысл.

ЭЛЕАЗАР: И я, толкуя пророка, разгадаю будущее на несколько лет вперед?

МАЛХИСЕДЕК: Сначала — на несколько лет вперед, потом ты узнаешь будущее на сотни лет вперед, потом — на тысячи.

ЭЛЕАЗАР: До самого конца?

МАЛХИСЕДЕК: До самого конца, тем более что осталось совсем уже немного.

ЭЛЕАЗАР: Сколько?

МАЛХИСЕДЕК: Примерно две тысячи лет, может, чуть больше.

ЭЛЕАЗАР: Две тысячи лет!

МАЛХИСЕДЕК: Поверь мне, это совсем немного, эти тысячелетия пролетят легкой осенней паутинкой.

ЭЛЕАЗАР: И я буду знать наперед всю предстоящую людям историю?..

МАЛХИСЕДЕК: Да, брат, ведь каждый пешарим по сути своей — Апокалипсис.

СЦЕНА 4. Изгнание

Скрипторий. В центр выдвинут пюпитр с огромным фолиантом Священного Писания. Идет духовный суд. Первосвященник Малхиседек время от времени сверяет свои слова и действия с раскрытым текстом.

МАЛХИСЕДЕК: Сегодня один из нас назвал своего брата глупцом.

ГОЛОС ИЗ СИДЯЩИХ В СКРИПТОРИИ: Тяжкое преступление.

МАЛХИСЕДЕК: Да, Устав нашей общины требует изгнания того, кто свершит его. Почему?

ДРУГОЙ ГОЛОС: Не знаю. Я знаю этот суровый закон, но не знаю, почему он так суров.

МАЛХИСЕДЕК: Говорящий так лишает своего брата права на счастье.

ПРОВИНИВШИЙСЯ: Чем же?

МАЛХИСЕДЕК: Счастье — в мудрости. Это знали даже язычники. Лишая человека права на мудрость, мы лишаем его и права на счастье. Мы, равные ему во всем, ничем не выше и не лучше его. Каждый из нас — и самый знающий и не знающий ничего, нищий умом и духом, даже младенец, особенно младенец, — хочет и может надеяться на достижение мудрости и, стало быть, счастья. Слово, брошенное ему впопыхах и злобе, неосторожное слово может погасить его надежды на счастье и мудрость. Вот почему так суров наш закон.

ПРОВИНИВШИЙСЯ: Но я не желал несчастья своему брату.

МАЛХИСЕДЕК: Кто же скажет брату своему «рака», «пустой человек» — подлежит синедриону, верховному судилищу; а кто скажет «безумный» — подлежит гиене огненной.

ПРОВИНИВШИЙСЯ (заглядывая в фолиант через плечо Малхиседека): Но тут ничего не написано! Это вообще чистый лист пергамента!

МАЛХИСЕДЕК (спокойно): Так ведь я читаю неписаный закон. Закон, который еще не написан. А, кстати, кто его напишет?

ИИСУС (читая из воздуха): Какой-то Матфей. Глава 5-ая, стих 22-ой. Если я правильно зрю будущее.

СЦЕНА 5. Диспут о времени

Скрипторий. Три ессея рассуждают о времени.

ПЕРВЫЙ: Время движется по кругу.

ВТОРОЙ: Покажи нам, как оно движется по кругу.

ПЕРВЫЙ: День сменяет ночь — и вновь за ночью наступает день, за летом приходит зима — и ее сменяет другое лето. Луна то уменьшается в своем диске, то вновь становится полной. Зерно падает в землю и умирает, чтобы вновь взойти и дать другие зерна.

ТРЕТИЙ: Но ведь умирает одно — рождается семьдесят.

ВТОРОЙ: И те новые, что рождаются, точно такие же, как умершие.

ПЕРВЫЙ: Нет. И это вам скажет любой землепашец, да вы и сами знаете — ведь мы выращиваем себе хлеб сами: с каждым новым урожаем зерно становится все хуже. Оно удаляется от своей элиты, от самого первого зерна, которое было совершенно, потому что было идеей зерна, словом «зерно».

ВТОРОЙ: Значит, время все время движется в одну сторону: от лучшего к худшему. И это — мой тезис.

ТРЕТИЙ: Покажи нам, как и в какую сторону движется время.

ПЕРВЫЙ: Да, покажи.

ВТОРОЙ: Мы стареем: от прекрасных детей и легконогих юношей мы переходим к твердой зрелости и дряхлой старости, к смерти. И это — неминуемо и неизбежно.

ТРЕТИЙ: Так это не время — это мы движемся к смерти.

ВТОРОЙ: И вместе с нами весь мир. Время пожирает нас, как оно пожирало богов в верованиях язычников. Стареют и рушатся горы, ветшают дома, дряхлеют и падают деревья. Все подвержено разрушению и тлену — со временем. Время и смерть по сути — одно и то же. Недаром Время, как и смерть, изображают с серпом или косой.

ПЕРВЫЙ: У варваров Бог Времени оскопил этим серпом своего отца, Небо. Оскопил, но не убил.

ВТОРОЙ: Разве можно убить бессмертное? Серп или коса в руке Времени-Смерти — это еще и сбор урожая. Время сеет новое — оно же и собирает урожай этого нового, когда оно старится.

ТРЕТИЙ: Мне кажется, вы оба правы.

ПЕРВЫЙ: Но мы говорим прямо противоположное!

ТРЕТИЙ: Именно потому вы и правы, что говорите противоположное: один — что время течет по кругу, и потому все в этом мире неизменно; другой — что оно движется в сторону смерти, которой не избежать.

ВТОРОЙ: Как же так?

ТРЕТИЙ: У времени — двойная природа. Потому что оно неистинно.

ПЕРВЫЙ: Странно. Ты утверждаешь, что мы оба правы относительно времени, и вместе с тем ты говоришь, что оно неистинно.

ТРЕТИЙ: Когда-то, давно-давно, жил один язычник, эллин. Его звали Сократом.

ВТОРОЙ: Я что-то слышал об этом человеке. Говорят, он был необычайно мудр.

ТРЕТИЙ: Этот самый Сократ утверждал, что Хронос, Бог времени, пожирал всех своих детей, которых рожала ему его жена и сестра Рея, богиня пространства. Но он не мог пожрать свою дочь, которая появилась раньше его.

ПЕРВЫЙ: Как это? Кто она?

ТРЕТИЙ: Ее звали Гестией. Она была богиней домашнего очага, но это потом, когда языческие боги возомнили себя самыми главными и важными. Они не позволяли Гестии отлучаться от очага, и потому люди не знали ее. Но в самом начале мира она была настоящей Гестией, богиней Истины.

ВТОРОЙ: Выходит, Истина — до времени.

ТРЕТИЙ: Да, Истина — до времени и вне пространства. Это то самое яйцо, что появилось до курицы.

ПЕРВЫЙ: Но это значит…

ВТОРОЙ: Это значит — время не властно над Истиной!

ТРЕТИЙ: А Истина может повернуть время вспять, прекратить и остановить его,

ПЕРВЫЙ: Я понял! Я понял, почему мы, ессеи, можем предугадывать будущее: ведь мы владеем истиной!

ВТОРОЙ: Нет, это она нами владеет, и потому мы можем предвидеть будущее.

ТРЕТИЙ: Истина принадлежит всем, и все принадлежат истине. Но только для всех она — в инфинитивной форме, в форме бытия. Мы же живем по действующей истине.

ПЕРВЫЙ: Бытие — неопределенная форма истины?

ТРЕТИЙ: Да. В будущем, примерно через пару тысяч лет, один мудрец поймет это и напишет пешарим под названием «Время и Бытие».

ВТОРОЙ: Ты его знаешь?

ТРЕТИЙ: Я его предсказываю (читает из воздуха): его будут звать Мартин Хайдеггер.

ПЕРВЫЙ: Так стоит ли теперь обращать внимание на время?

ВТОРОЙ: Я думаю — не стоит.

ТРЕТИЙ: Но надо стремиться к Истине, которая действует.

СЦЕНА 6. Напутствие Иисуса

МАЛХИСЕДЕК: Брат Иисус, мы призвали тебя, чтобы поручить тебе высочайшую миссию. Но прежде мы хотели бы спросить тебя.

ИИСУС: Спрашивайте, братья.

ААРОН: Скажи, брат Иисус, готов ли, способен ли ты отдать свою жизнь во имя истины?

ИИСУС: Что есть истина?

МАЛХИСЕДЕК: Никогда не задавай такого вопроса. Кто есть истина?

ИИСУС: Кто есть истина?

ААРОН: Ты. И в этом твоя предстоящая миссия.

МАЛХИСЕДЕК: Ты знаешь: раз в год, в определенный миг Пейсаха, в Святая Святых Храма, в полнейшем одиночестве, шепотом, первосвященник произносит самое сокровенное из трехсот шестидесяти пяти — имя Бога. И мир держится этим произношением.

Горе миру! Когда 64 года тому назад случилось гигантское землетрясение, все храмовые часы испортились и сдвинулись. Они все показывают неверное время, а потому нарушился завет и союз между Богом и Его народом. Ошибка в календаре и летоисчислении нарастает. Голос первосвященника все глуше в вышних. Он скоро не услышит нас вовсе!

ИИСУС: И потому все эти беды, несчастья и войны?

ААРОН: И потому все эти беды, несчастья и войны.

МАЛХИСЕДЕК: Только мы, ессеи, сохранили правильный ток времени. И настали дни, когда наша тайна должна выйти наружу.

ИИСУС: Я готов. Что я должен делать?

ААРОН: Ты должен покинуть Кумран…

ИИСУС: Нет, нет! Никогда!

МАЛХИСЕДЕК: Ты должен покинуть Кумран. Навсегда. Это значит — ты будешь проклят нами.

ИИСУС: За что?

ААРОН: Ни за что. Но во имя.

МАЛХИСЕДЕК: Во имя Его, тайное и сокровенное.

ИИСУС: Но оно неведомо мне.

ААРОН: Ты вернешься к людям, чтобы стать в Городе первосвященником по чину Малхиседека. Он сообщит тебе тайное имя Бога. Мне не дано знать его.

МАЛХИСЕДЕК: Ты должен произнести это имя внятно и прилюдно, непременно в Иерусалиме и в точно указанное тебе время. Постарайся произнести его в Храме или очень близко от него между 9 и 11 часами, не раньше и не позже. И даже если тебя напрямую спросят в неурочное время, что есть истина, — молчи. Когда ты произнесешь тайное имя Бога, они сочтут это святотатством, проклянут и убьют тебя, но, произнеся имя Бога в правильное время, ты спасешь не только народ — весь мир.

ИИСУС: Тяжкую чашу придется нести мне.

ААРОН: Да, брат.

ИИСУС: Брат Малхиседек, ты уже очень стар. И ты возлагаешь на меня непомерную ношу. Чтобы легче нести ее, позволь мне называть тебя отцом, вопреки чину нашего устава.

МАЛХИСЕДЕК: Да, сын мой. А теперь, Аарон, оставь нас (Аарон обнимает Иисуса и уходит). А ты, Иисус, внемли самое истинное имя Бога: «Я есть». Иди!

Акт второй

Масада. Спустя 40 лет

СЦЕНА 1. Приход Элеазара в осажденную Масаду

Площадь осажденной Масады. Предрассветный сумрак. Из-за стены раздается шум, чья-то тень перемахивает через крепостную стену. Перед группой защитников появляется Элеазар.

ЭЛЕАЗАР: Мир вам!

ПЕРВЫЙ ВОИН: Кто ты?

ЭЛЕАЗАР: Элеазар. Монах из Кумрана. Ваш посланник принес весть о вашем бедствии и мольбу о помощи. Старейшины и жрецы нашего монастыря разрешили нам, семи монахам, покинуть общину — но мы навеки прокляты за то, что покинули общину и решили взять в руки оружие.

ПЕРВЫЙ ВОИН: А община еще жива? Римляне не всех уничтожили?

ЭЛЕАЗАР: Пять лет назад Десятый легион без боя взял пещеры — ведь мы не имеем права брать в руки оружие. Все ценное мы успели перенести в Одиннадцатую пещеру, недоступную непосвященным. Туда же были перенесены старейшина и первосвященник. Всего в общине осталось 40 человек. Оставалось сорок человек. Теперь — тридцать три.

ПЕРВЫЙ ВОИН: Мы надеялись, мы знали — уничтожить Кумран до конца невозможно.

ВТОРОЙ ВОИН: Но где наш посланник и где твои спутники? Как ты попал сюда?

ЭЛЕАЗАР: Мы шли восточным путем, от Мертвого моря…

ТРЕТИЙ ВОИН: Но Змеиной Тропой даже змея не проползет!

ЭЛЕАЗАР: У нас не было выбора. Западный путь наглухо перекрыт римлянами.

ЧЕТВЕРТЫЙ ВОИН: Но где все твои спутники?

В проеме появляется Мария. Она восторженно, восхищенно смотрит на Элеазара.

ЭЛЕАЗАР: Мы шли ночью, чтобы быть незамеченными врагами.

ПЯТЫЙ ВОИН: Но это невозможно! Даже в солнечный день и полное безветрие это невозможно для тех, кто здесь ни разу не был. Ночью, в такую бурю…

ЭЛЕАЗАР: Первым сорвался ваш человек. Он и шел первым. Мы остались без проводника. Я шел за ним и своими глазами видел, своими ушами слышал тихий шорох его падения в Северную Пропасть. Я шел и слышал, как мои товарищи тихо, без криков срывались то в Южную, то в Северную пропасти.

ШЕСТОЙ ВОИН: Что же удержало тебя на Змеиной Тропе?

ЭЛЕАЗАР: Бог, которому я вручил себя и свою жизнь. Значит, Ему было угодно, чтобы дошел я и чтобы дошел я один.

ВТОРОЙ ВОИН: Это поистине чудесно. Это знак.

ПЕРВЫЙ ВОИН: Наш военачальник погиб. Бог послал к нам тебя, чтобы ты возглавил нашу оборону.

ЭЛЕАЗАР: Мне уже сорок лет, и я ни разу в жизни не держал в руках оружия и никогда не воевал.

ТРЕТИЙ ВОИН: Но ты отмечен Богом и прислан Им. Он научит тебя быть нашим вождем. А мы готовы тотчас же поклясться тебе в верности и безупречном послушании каждого твоего слова.

ВОИНЫ: Клянемся! Клянемся! Будь нашим предводителем! С тобою Бог, а, значит, Он и с нами!

СЦЕНА 2. Признание в любви

Воины расходятся. В оцепенении и раздумье Элеазар не замечает, как к нему украдкой подходит Мария.

МАРИЯ: Ты — ангел?

ЭЛЕАЗАР: Я — монах и воин, а теперь — руководитель обороны Масады.

МАРИЯ: Ты — ангел. И послан нам Всевышним. Дай мне прикоснуться к тебе.

ЭЛЕАЗАР (поспешно отодвигаясь): Не смей! Кумранскому ессею запрещено даже видеть женщин. Запрет сильнее смерти — он влечет за собой проклятье и после смерти.

МАРИЯ: Как ты прекрасен…

ЭЛЕАЗАР: Я здесь — для битвы и смерти. Не смущай меня. Иначе мы все погибнем — на нас на всех падет проклятье за нарушение мною запрета.

МАРИЯ: Да, да, я понимаю… Но я люблю тебя… А ты?

ЭЛЕАЗАР (в смущении): Не знаю… Мне это все неведомо… Я чувствую… Я чувствую, что мне нельзя тебя любить… Но я чувствую…

МАРИЯ: Хочешь — я буду твоей рабыней?

ЭЛЕАЗАР (в страхе): Нет!

МАРИЯ (все исступленнее): Хочешь — я буду лишь смотреть на тебя? Буду твоею тенью? Нет — тенью твоей тени?

ЭЛЕАЗАР: Ты смущаешь меня — я теряю достоинство и мужество. Твои глаза…

МАРИЯ: Я знаю, как я могу быть с тобой и не смущать тебя. Быть с тобой, чтобы ты был сильней и могучей. Быть с тобой, чтобы ты победил!

ЭЛЕАЗАР: О чем ты?

МАРИЯ: Я стану воином. Таким же, как другие.

ЭЛЕАЗАР: Ты — женщина. Тебе нельзя оскверняться мужской одеждою, оружьем и убийством.

МАРИЯ: А Юдифь?

ЭЛЕАЗАР: Она оставалась женщиной.

МАРИЯ: И я, любя тебя, останусь женщиной, но я, любя тебя, буду и мужчиной, воином. Бог дал тебе знак быть нашим вождем. Любовь дает мне право стать рядом с тобою мужчиной.

ЭЛЕАЗАР: Любовь… Что это?

МАРИЯ: Это — я.

ЭЛЕАЗАР: Тогда это — и я. Но и в бою — не касайся меня, пока я жив. Не вводи Бога в недоумение.

СЦЕНА 3. Осада

ПЕРВЫЙ ВОИН: Еще две недели тому назад скала Левкой была на триста локтей ниже стен нашей крепости. А теперь смотрите: они всего в пятидесяти локтях от нас!

ВТОРОЙ ВОИН: Проклятые римляне! Это не воины, а жалкие инженеры! Они не воюют, а орудуют машинами!

ТРЕТИЙ ВОИН: Смотрите! Они и впрямь тянут сюда какого-то деревянного монстра!

ПЕРВЫЙ ВОИН: Это стенобитная машина.

ЧЕТВЕРТЫЙ ВОИН: Против этого чудовища не устоит ни одна стена, даже наша.

Раздаются глухие мерные удары в стену, все более очевидные и ясные.

ЭЛЕАЗАР: Эта машина может дробить камни, но она бессильна против упругой преграды.

ПЯТЫЙ ВОИН: Что ты хочешь сказать?

ЭЛЕАЗАР: Я ничего не хочу говорить. Я хочу действовать! Эй, все, у кого есть руки и силы, тащите сюда доски и землю!

Воины и женщины тащат доски и корзины с землей. Мария носит корзины вместе со всеми. Она одета в мужскую одежду, волосы на голове скрывает мужской тюрбан.

ЭЛЕАЗАР: Делайте щит из бревен и досок! А теперь сколачивайте поперечины со столбами! В шаге от первого щита — второй, такой же щит!

Удары — все явственней и, наконец, каменная стена рушится и падает.

ЭЛЕАЗАР: А теперь — быстро засыпайте землей пространство между щитами! Быстрее! Забивайте между щитами поперечины! Таскайте землю до самого вечера — ночью римляне умеют только спать.

Раздается удар в щит, но это глухой удар.

ЭЛЕАЗАР: Теперь от ударов этого чудовища наша хлипкая защита будет только укрепляться, если мы все время будем подсыпать в зазор землю.

ШЕСТОЙ ВОИН (взобравшись на стену и свесившись вниз): Слава нашему Элеазару! Эй, вы там, жалкие римляне! Куда вашим механическим мозгам до наших Боговдохновенных. Одна мысль — и ваша глинобитка превратилась в простую трамбовку! Может, у вас есть какая-нибудь машина поумней этого безмозглого чурбана?

Всеобщее ликование в Масаде.

СЦЕНА 4. 15-ый день ксантика. Пожар

ШЕСТОЙ ВОИН, НОЧНОЙ СТРАЖНИК (расталкивая спящего Элеазара и других воинов): Беда! Тревога! Проснитесь!

ВОИНЫ: Что? Что случилось?

ШЕСТОЙ ВОИН: Римляне подожгли щит! Они бросают горящие смоляные головни — и щит загорелся!

ПЕРВЫЙ ВОИН: Водой! Надо заливать водой!

ЭЛЕАЗАР (в раздумье): Не надо воды. Вас просто перебьют на стенах. Римляне сами нашли свою беду.

ВТОРОЙ ВОИН: Как? Почему?

ЭЛЕАЗАР: Ветер. Смотрите, какой сильный северный ветер: он несет пламя и дым на римлян. Еще немного и их деревянный урод загорится от их же глупости.

Среди защитников наступает ликование, слышны клики: «Да здравствует северный ветер! Да здравствует Элеазар! Смотрите, их машину уже лижет огонь! Так им и надо! Вот дураки!» Восхищенная Мария украдкой дотрагивается до кончика плаща Элеазара. Это прикосновение на миг останавливает всех в самых нелепых и неестественных позах, но этот миг проходит — и ветер резко меняет направление. Теперь он с неистовой силой дует с юга. Щит загорается.

ЭЛЕАЗАР: Воды! Воды! Как можно больше воды! Спасайте внутренний щит! Обливайте его водой со всех сторон!

Борьба долго длится, пока, наконец, огонь не побеждает людей. Внутренний щит рушится — и земля осыпается. Пролом в стене теперь беззащитен.

ТРЕТИЙ ВОИН (обреченно): Все. Это конец.

ЧЕТВЕРТЫЙ ВОИН: Солнце уже садится. Римляне начнут штурм завтра.

В Масаде слышен плач и вой детей и женщин.

СЦЕНА 5. Речь Элеазара (военный совет в Масаде)

Воины и Мария сидят полукругом перед стоящим Элеазаром, поэтому он одновременно обращается и к ним, и в зрительный зал, и еще далее — за спины и головы сидящих в зале: ко всему человечеству.

ЭЛЕАЗАР: Более ста лет, еще со времен царя Ирода Великого, здесь пролежали запасы еды: вино, финики, пальмовое масло, хлеб — и все свежее и нетленное благодаря удивительной чистоте воздуха Масады. Этих запасов хватит на несколько лет обороны. У нас запас оружия — на десять тысяч воинов. Воды в колодцах и хранилищах хватит на годы и годы. Царь спрятал здесь несметные сокровища. Вываливайте все это добро на улицы — пусть враг знает, что никакой голод и жажда нам не страшны. А сокровища — сжечь в кострах!

Воины в недоумении переглядываются, пожимают плечами.

ПЕРВЫЙ ВОИН: Но зачем?

ЭЛЕАЗАР: Город, избранный Богом как свой домом, Богом же и покинут. Храм разорен, и первосвященник вручил ключ от Храма Всевышнему, и Тот забрал его — это видели все. Бог оставил и проклял Иудею. Он оставил и проклял свой народ. Нас — тысяча, римлян — пятнадцать тысяч. Нам их не одолеть. Но мы им не сдадимся.

Мы, ессеи, знали Его волю уже более двухсот лет, но нам велено молчать. Слушайте ж великую тайну!

Не смерть, но жизнь — несчастье для людей. При рождении ангелы жестокие вколачивают грубыми гвоздями наши робкие и нежные души в неказистую плоть тел, обрекая души на стеснения, страдания и соблазны. Души ропщут и стонут — и потом всю жизнь влачат свое жалкое существование в нашей порочной и неверной плоти. Лишь смерть приносит освобождение от мук. Смерть — это освобождение и избавление!

Горько я ошибался бы, если бы оказалось, что вы честны и храбры только в бою и в жизни. Мужайтесь! И не бойтесь смерти — она и есть смысл нашей жизни!

И подумайте, чего мы избежим, умерев: позора, плена, рабства — нашего и наших жен и детей. Нет, лучше смерть со славой и в свободе, ради свободы! Пока эти руки свободны, они еще сослужат нам прекрасную службу! Умрем, не познав рабства! Умрем с нашими женами и детьми, утешаясь тем, что это — легкая и возвышенная смерть, а не унизительные истязания врагов наших! Так повелевает Закон, того требует и о том нас молят наши родные, беспомощные и беззащитные теперь. Римляне лелеют сладкую надежду взять нас в плен и глумиться над нами и нашими женами — мы заставим их ужаснуться нашей смерти и изумиться нашему героизму!

ШЕСТОЙ ВОИН (решительно): Довольно! У нас осталось мало времени, а римляне с рассветом будут здесь!

ЭЛЕАЗАР: Итак, сносите на площадь все припасы и запасы, вот сюда. Тащите и все сокровища — мы устроим из них прощальный костер.

Войдем в свои дома и пронзим мечами тела любимых наших, отпуская их души на волю, к Господу и вечному блаженству.

Потом десятские соберут своих воинов, и будем метать жребий — девять черных и один белый камень. Мы станем подлинными братьями по крови: на кого падет белый камень, тот должен убить девять своих товарищей. Оставшаяся сотня собирается здесь.

И мы вновь разобъемся на десятки. И вновь будем метать жребий. И вытащивший белый камень, зарежет девять своих товарищей. И оставшиеся десять опять будут метать — и на кого придется белый камень, прикончит остальных и заколется сам. Ему будет трудней всех оправдаться перед Господом: на нем больше всех убийств своих соплеменников и братьев, на нем — непрощаемый и несмываемый позор самоубийцы. Избави вас от этой участи, но одному из нас надо быть им.

Воины расходятся под звуки грозного марша.

СЦЕНА 6. Резня

Один из воинов в своем семействе: здесь жена, его мать и две дочери.

ЖЕНА ВОИНА: Я знаю, что решил военный совет. Мы готовы. Мы оделись в чистые одежды, чтобы запятнать их нашей чистой кровью. Мы уже помолились Богу — и Он сказал сердцам нашим: «Правильно!». Не бойся, и пусть не дрогнет твоя рука.

ВОИН: Никогда не думал, что когда-нибудь мне придется выбирать между вами и Господом.

МАТЬ ВОИНА: Тут нет выбора — Господь с нами, и Он примет нас с радостью с твоих рук на свои. Мы упадем в Его объятья — и ты придешь к нам, и мы вновь будем вместе — теперь уже навсегда. А сейчас (становится на колени) прости нас за все неправедные слова, поступки и мысли (жена и дочери также встают на колени). Прости нас ты и Ты, Всевышний.

Воин встает на колени перед ними и шепчет вместе с ними молитвы, затем встает и начинается ужасная кровавая резня, в хладнокровном исступлении, под вихревую мелодию и в кровавых сполохах мечущегося света.

СЦЕНА 7. Прощание Элеазара и Марии

На сцену выходят последние люди Масады. Среди них — Элеазар и Мария.

ПЕРВЫЙ ВОИН: Ну, вот, и все. Остался лишь этот, последний акт.

ВТОРОЙ ВОИН: Они не пролили ни одной слезы.

ТРЕТИЙ ВОИН: И ни единого вздоха. В глазах моей матери я видел ее и свою смерть.

ЧЕТВЕРТЫЙ ВОИН: Мой товарищ, с которым я перенес столько испытаний в боях и походах, помогал мне заколоть его, сжимая рукоять меча. Он очень сожалел, что грех убийства пал на меня, а не на него.

ПЯТЫЙ ВОИН: Я весь в крови, теперь уже неважно чьей. И нет мне покоя, пока не смешаю свою кровь с кровью убитых мною.

ЭЛЕАЗАР: Я проклят больше всех — на мне запрет о пролитии крови даже птиц и животных. И нет мне оправдания. И ад настал для меня уже при жизни — сколько ж мук мне предстоит в разворачивающейся передо мной бесконечности?.. Ну, что ж. Бросаем жребий в последний раз.

Все по очереди достают камни из кувшина. У всех — черные, и каждый с облегчением вздыхает: он больше не убийца. Последним достает белый камень Элеазар.

ЭЛЕАЗАР: О, горе мне! Не будем медлить — я не вынесу этого испытания. Молитесь и прощайтесь с жизнью.

Элеазар поочередно закалывает своих товарищей, стоящих на коленях с раскрытой для удара грудью. Остается только Мария.

ЭЛЕАЗАР: Ну, вот. Осталась только ты. Дай мне передохнуть.

Он садится невдалеке от Марии, спиной к ней, чтобы не видеть свою последнюю жертву. Она с нежностью и любовью смотрит на него.

ЭЛЕАЗАР (задумчиво): Не понимаю, почему мы потерпели поражение?

МАРИЯ: Когда огонь охватил стенобитную машину, я в восхищении тобой и предвкушении нашей победы неосторожно коснулась кончиком пальца твоего плаща, у самой земли.

ЭЛЕАЗАР: Ах, вот оно что… Я не виню тебя. Твоей рукой водила Его великая и мощная рука. Господь решил судьбу мою, судьбу Масады, Иудеи, мира. Ты не кляни себя… Мария…

МАРИЯ: Что?

ЭЛЕАЗАР: Ты знаешь — я в крови по кончики волос. На мне смертей — что бесов в одержимом. Я больше не могу… И я… люблю тебя… хоть это и некстати… Я не смогу убить, любимая, тебя, коснуться не смогу — на мне смрад смерти, тяжкий и зловонный… Но поклянись: как только я умру — и ты пойдешь за мной, и ты тотчас опустишь свой меч в глубины сердца. Поклянись!

МАРИЯ: Клянусь!

ЭЛЕАЗАР: Прощай! Навеки! Навсегда!

Элеазар выхватывает меч и пронзает себя. Мария рыдает, затем впадает в глубокое оцепенение.

СЦЕНА 8. Римляне в Масаде

Раннее утро. В пролом врываются римские легионеры. Они быстро затихают, не встречая ни криков, ни врагов, ни мольб о пощаде. Они цепенеют от зловещей тишины.

ПЕРВЫЙ ЛЕГИОНЕР: Где все? Откуда эта страшная тишина?

ВТОРОЙ ЛЕГИОНЕР: Какой смрад!

ТРЕТИЙ ЛЕГИОНЕР: Ищите их — они попрятались, как трусы.

ЧЕТВЕРТЫЙ ЛЕГИОНЕР: Найдем — и передавим их, как скорпионов. Жалкие людишки.

ПЯТЫЙ ЛЕГИОНЕР: А это что за трупы? Кто здесь устроил эту жуткую резню? И эти груды хлеба, корзин с оливами, и амфоры с вином… Я полагаю, нас встречают угощеньем…

СЦЕНА 9. Последний защитник Масады

Из глубины, охваченной огнем и дымом, выходит Мария. Она срывает с головы покров, и изумленные воины видят, что перед ними — женщина.

МАРИЯ: Не ищите — там никого нет, хотя еще вчера вечером здесь была тысяча воинов и еще полторы тысячи других людей. Они все погибли. Эти груды еды — свидетельство того, что их поступок — не жест отчаяния. Эта куча пепла — остатки сокровищ, что хранились здесь со времен царя Ирода. Сначала они убили своих жен, матерей и детей, чтобы те не достались вам на поругание. Потом десятские метали жребий, и один из десяти зарезал девятерых своих товарищей. Оставшаяся сотня разбилась на десятки — и все повторилось вновь.

ВОЗГЛАСЫ И РОПОТ СРЕДИ РИМЛЯН: Они — сумасшедшие! Это — страна сумасшедших! Она бредит!

МАРИЯ: И эти трупы — мой бред? Мы не сумасшедшие! Мы — свободные иудеи и готовы умереть за свою свободу!.. Нас осталось десять человек. От тысячи воинов. И мы вновь бросили жребий… И белый камень выпал на Элеазара.

ОДИН ИЗ ЛЕГИОНЕРОВ: Кто он?

МАРИЯ: Наш вождь и мой возлюбленный! Он муж мой перед Богом! Ради него я опозорила себя мужской одеждой! Ради него встала в ряды защитников Масады! Ради него я стою теперь перед вами!

ДРУГОЙ ЛЕГИОНЕР: Но почему он не убил тебя?

МАРИЯ: Не смог… Он так любил меня, но он не смог коснуться меня. Он — ессей из Кумрана. Ему запрещено касаться женщин. Запрет сильнее смерти… И он не смог… Он заколол себя, умоляя меня сделать то же самое.

ТРЕТИЙ ЛЕГИОНЕР: Так отчего ж ты не последовала за ним?

МАРИЯ: Я написала его имя на белом камне и надежно спрятала кувшин с жребиями. Я осталась жива, чтобы поведать вам, что случилось на самом деле, а не в вашем воображении. Будь у меня сила Самсона или пояс джихадки, я бы уничтожила вас всех, но у меня ничего нет, кроме чести, свободы, а еще безмерной вины перед моим народом и господином, а еще вот этого.

Мария выхватывает короткий меч.

МАРИЯ: И вашей добычей я не буду. Я — последний защитник Масады!

Она пронзает себя и падает наземь. Звучит очень печальная мелодия. Медленно гаснет свет, а с ним начинает утихать и мелодия, и наступает полная темнота и тишина.

Эпилог

В этой темноте после небольшой паузы начинают раздаваться тихие и осторожные удары. Медленно прибавляется свет. Три фигуры медленно обстукивают поверхность археологическими молотками: израильские археологи производят раскопки на месте руин крепости Масада.

МОЛОДОЙ АРХЕОЛОГ (так похожий на Элеазара): Смотрите-ка, что я нашел! (Все приближаются к нему. У него в руках — старинный сосуд.) Внутри что-то есть…

СТАРЫЙ АРХЕОЛОГ (похож на Аарона, старейшину кумранской общины, расстилает тряпицу): Высыпай сюда (расстилает тряпицу), только осторожно.

ЖЕНЩИНА-АРХЕОЛОГ (она похожа на Марию, разочарованно): Какие-то черепки.

СТАРЫЙ АРХЕОЛОГ: Это не черепки. Обычно такие сосуды использовались при голосовании остракизма, их называли остраки. Еще их использовали в Иудее, если верить Иосифу Флавию, при бросании жребия. (Пересчитывает.) Девять черных и один белый. (Берет белый в руки, находит на нем надпись, читает): «Элеазар бен Иаир».

Шепот сквозь шторм

по мотивам мюзикла А. Вознесенского и Н. Рыбникова «Юнона и Авось»

Действующие лица

Алексей Ростовцев, князь, личный посланник Императора Российского Александра I

Александр I, Император Российский

Министр иностранных дел

Английский советник

Морской министр

Губернатор Верхней и Нижней Калифорнии Хосе Джоакин Арийяга

Карина, дочь губернатора Верхней и Нижней Калифорнии Хосе Джоакина Арийяги

Лизабет, дочь английского советника

Мичман

Ветеран

Надзиратель

Русские офицеры

Мексиканские офицеры

Русские матросы

Писарь

1810 год, 5 сентября

Кабинет Александра I в Зимнем Дворце. Царь выслушивает доклад министра иностранных дел. Разговор идет на французском языке.

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ: Ваше величество, в Европе опять неспокойно. Поляки спят и видят выход из-под Вашего августейшего попечения, чтоб предаться разгулу вольницы и своих старинных безобразий. Они ждут воли от Вашего брата — императора Наполеона.

АЛЕКСАНДР I: Прошу Вас, не напоминайте нам более никогда об этом унизительном братании с корсиканцем в Тильзите.

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ: Эта неприятная процедура принесла нам Финляндию.

АЛЕКСАНДР I: Но заставляет нас объявить экономическую блокаду Англии, а это так некстати: Георг III обещал нам прислать пару арабских скакунов и настоящий вирджинский табак. Нам не хочется ссориться с Англией.

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ: Таковы условия передачи Финляндии.

АЛЕКСАНДР I: С которой и шведы не знали, что делать. У нас и так вся держава — пустопорожние земли, как в Америке.

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ: Кстати, Ваше величество. Европейская карта — неверная талия. Не век нам продвигаться на запад — могут и потеснить. Нам нужна верная восточная карта.

АЛЕКСАНДР I: Что ты имеешь в виду?

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ: На восток российская империя продвигается гораздо успешнее, чем на запад. (Подходит к карте Российской империи.) Мы уже достигли азиатского берега Тихого океана, наши казаки и купцы обосновываются в Новом Свете. Они верой-правдой служат Вашему величеству, несут нехристям истинное православие, морской промысел ведут.

АЛЕКСАНДР I: Что нам с того промысла?

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ: Да, по совести, ничего пока: колонка бьют, а мех китайцам продают, чтоб те свои иероглифические письмена рисовали. Грамота у них такая странная — кисточками, а не перьями. Но, Бог даст, и на пользу Российской экономии поусердствуют — придумать бы только что. Русская Америка — вот наше возможное будущее! Если мы захватим не только Китай и Японию (а это — дело ближайших лет), если мы обоснуемся на другом берегу — полмира окажется под Вашей просвещенной опекой. Православие победит среди желтой и красной расы — и благодарные народы Великого океана будут верно служить Вашему величеству и короне Российской!

АЛЕКСАНДР I: Заманчиво, право. Но, как это говорят в народе? — «За морем теплушка полушка, да рупь перевоз». Хватит ли рук? И так до Хабаровска фельдъегерская почта идет по полгода. А тут — Америка! Годами будут идти депеши! Мы узнаем о событиях на Камчатке и в Русской Америке через два года после их свершения! Я управляю реальной страной или ее вчерашней тенью?

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ: Смотрите дальше, Ваше величество, дальше сегодняшнего времени! Колумб всю жизнь потратил на поиски Индии и так и не дошел до нее — мы же теперь регулярно получаем чай и пряности из Индии. Каждые два месяца английские клипперы доставляют прямо в Санкт-Петербург ко двору Вашего величества превосходный калькутский чай.

АЛЕКСАНДР I: И я должен блокировать это? Ради корсиканского выскочки?

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ: Ваше величество! Россию ждет великое будущее и оно — на востоке.

АЛЕКСАНДР I: Чем меньше мы понимаем в настоящем, тем более мы ориентируемся на прошлое и заботимся о будущем. Хорошо, пришлите мне прожект морской экспедиции в Америку.

Особняк английского посланника глубокой ночью. По каменным уступам, как по вантам, ловко взбирается морской офицер на второй этаж, в распахнутое окно спальни дочери английского посланника. Свидание практически без предисловий переходит в раздевание.

ЛИЗАБЕТ: Алекс, скажи! Ты женишься на мне?

РОСТОВЦЕВ: Женюсь, Лизанька, женюсь. Кто придумал эти шпильки и зачем их так много?

ЛИЗАБЕТ: Алекс, как я хочу, чтобы наша любовь перестала быть опасной игрой!

РОСТОВЦЕВ: Извини, я, кажется, что-то порвал. Какая игра? Ну, конечно, женюсь, но не сейчас же? Дай хоть сапоги снять.

Далее идет бурная постельная сцена.

Игра в вист в клубе Аничкова Дворца в Санкт-Петербурге. Министр иностранных дел играет в паре с морским министром против пары, составленной из английского посланника и фаворита Сперанского. Разговор также идет по-французски.

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ: Положительно мне не идет карта. Опять пас. Я знаю, Ваше превосходительство, Вас весьма беспокоят два обстоятельства: наглые требования Парижа к Санкт-Петербургу относительно Английской короны и не менее наглое поведение князя Алексея Ростовцева относительно Вашей дочери.

АНГЛИЙСКИЙ СОВЕТНИК: Малая пика. Вы как всегда правы, проницательны и догадливы.

МОРСКОЙ МИНИСТР: Контра. Князь — прекрасный офицер и украшение нашего флота. А что касается его похождений — знаете ли, ему уже за тридцать, дважды вдовец, пора и, в самом деле, остепеняться.

СПЕРАНСКИЙ: Поддержим владычицу морей старшей червой.

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ: Пас.

АНГЛИЙСКИЙ СОВЕТНИК: Пас.

МОРСКОЙ МИНИСТР: Увы, пас. Ходите.

Партия продолжается до полного розыгрыша, сопровождаемая малознач ащими фразами. После партии и расчета министр иностранных дел и английский посланник удаляются в курительную комнату для уединенного разговора.

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ: Сэр, сегодня я имел доклад у императора и сделал все от меня зависящее для отвлечения внимания государя от европейского театра. Я думаю, что наши интересы здесь полностью совпадают.

АНГЛИЙСКИЙ СОВЕТНИК: Мне нелегко предположить суть Ваших интересов, Ваше сиятельство, но Ваше блюдение интересов моего государя Георга Ш несомненно.

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ: Сэр, Вы знаете, как я ценю и уважаю Ваше семейство и особенно, Вашу дочь Лизабет. Я буду польщен, если она обратит на меня внимание и, как знать, не сбудется ли мое давнее и заветное желание стать Вашим зятем.

АНГЛИЙСКИЙ СОВЕТНИК: Поверьте, Ваше сиятельство, мне самому тягостны отношения моей дочери с человеком, репутация которого в свете просто скандальна. Нет дамы, не пострадавшей от этого жеребца.

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ: На следующей неделе, сэр, я должен представить его Императорскому величеству прожект экспедиции в Америку, в Калифорнию. Это нетрудно. Гораздо труднее подобрать достойного исполнителя этого прожекта. Морской министр ценит Ваше мнение и Ваши рекомендации. Ему только надо подсказать нужное имя. А уж благоприятное мнение общества на этот выбор я беру на себя.

АНГЛИЙСКИЙ СОВЕТНИК: Вы, Ваше сиятельство, несомненно, самое деловое и достойное лицо в Санкт-Петербурге. Со временем я буду рад видеть и знать вас своим родственником.

1811 год, 3 января

Адмиралтейство.

МОРСКОЙ МИНИСТР (Алексею Ростовцеву): Ваше сиятельство, препоручаю Вам по Августейшему повелению Его Императорского Величества государя Александра Павловича экспедицию в Новый Свет, в Калифорнию, для проведения с тамошней администрацией государственных переговоров и установления дружеских отношений с мексиканской провинцией Испанского королевства. Вам надлежит также изучение местных условий и возможностей для расширения влияния России в Новом Свете и продвижения границ Русской Америки далеко на юг. В Вашем распоряжении — два превосходных корабля российского императорского флота — «Юнона» и «Меркурий». Да Вы, голубчик, хорошо знаете «Меркурий», ибо плавали на нем неоднократно. Что касается бумаг, финансов, счетов и всего прочего, потрудитесь разобраться в этой папке. По отдельным документам Вы получите необходимые для Вас разъяснения в соответствующих департаментах Адмиралтейства. Рад Вашему назначению и верю в удачный исход этого предприятия.

РОСТОВЦЕВ: Когда отплытие, Ваше превосходительство?

МОРСКОЙ МИНИСТР: Вот это по-нашему, по-флотски. Приказываю отплытие из Кронштадта в Татьянин день, 25 января. Прощальный ужин в клубе Морского офицерского собрания — 23 января. С Богом, голубчик!

Бал в одном из петербургских дворцов. Алексей танцует мазурку с Лизабет.

РОСТОВЦЕВ: Сударыня…

ЛИЗАБЕТ: Молчите, негодник. Через неделю Вас не станет в свете. А Вы так и не побывали в нашем доме, не поговорили с батюшкой о нашей судьбе.

РОСТОВЦЕВ: Дела. Адмиралтейство. Отплытие на край света — дело хлопотное.

ЛИЗАБЕТ: Я немного знаю о ваших адмиралтейских делах, на Разъезжей. У мадам Клотильды.

РОСТОВЦЕВ: Наговор, мадам!

ЛИЗАБЕТ: Прощайте, князь. Мне достанет сил забыть и Вас, и Ваши обещания.

Ужин в морском офицерском собрании.

Идет шумная мужская пьянка. Только входящее в моду шампанское буквально льется рекой неудачи. За столом сидят трое: Ростовцев, молодой мичман и усатый ветеран.

МИЧМАН: Как я вам завидую, Ростовцев: воля императора, три океана, слава России, загадочная Калифорния, где еще ни разу не ступала нога росса.

ВЕТЕРАН: Никто не знает, зачем и кто тебя посылает. Что забыли мы в этой Америке? Алешка, что ты забыл в этой Америке?

МИЧМАН: Молчите, молчите! Это в вас старый скепсис. Россия будет великой морской державой, ее судьба — на двух берегах океана!

ВЕТЕРАН: Ее судьба — топтать судьбу своих детей. И кто думает о будущем Родины? Министры, двор, государь? — Они решают свои проблемы, не более того, и готовы всех нас подставить из-за такой малюсенькой корысти. Если бы мы знали, из какой подлой мелочи нас губят, мы давно бы сами пустили пулю себе в лоб!

МИЧМАН (по-ребячески плачет): Кто-то открывает настежь огромное окно, и в зал врываются клубы холода и свистящего снега.

(Крик): Вот она, свобода!

ВЕТЕРАН: Она — как смерть.

Отправление «Юноны» и «Меркурия» из Кронштадта. Унылые и пустые причалы Кронштадта, стылый чугун огромных береговых пушек. На палубах двух парусников в дымке инея — строй экипажей. Резкие команды приказа об отплытии. Суда медленно идут морским каналом, прорубленным среди торосящихся льдов Балтики. Кто-то мелко крестится. Назад, на восток, никто не смотрит. На невзрачное небо взбирается белобрысое подслеповатое солнце.

Шторм в Бискайском заливе.

Два парусника беспомощно болтаются в ночной чертовой круговерти бискайского двеннадцатибалльного шторма. Команда «Меркурия» с ужасом видит загорающиеся на мачтах «Юноны» огни Эльма. «Юнона» черпает и кренится сверх меры. Она гибнет. Сквозь визг, свист и грохот шторма, Ростовцев, стоящий на капитанском мостике, слышит явный тихий шепот — не то гибнущей «Юноны», не то неведомой ему пока Карины.

Кейптаунский порт.

В экзотическом кабачке битком народу, пьяного и веселого. Вваливается компания русских матросов, обросших и уже сильно пьяных. Они наваливаются на стойку бара.

РУССКИЙ МАТРОС: За помин «Юноны» и наших товарищей! Наливай полнее, образина!

По ничтожному поводу начинается драка с поножовщиной. Русские уходят, унося трех своих товарищей, изрезанных и израненных.

Экваториальный штиль. На «Меркурии» — лихорадка. Люди мучаются от жажды и бреда. Под заунывное бормотание корабельного батюшки за борт спускают очередной труп, завернутый в парусину, без гроба. В кильватере «Меркурия» акулы тут же набрасываются на поживу.

1812 год, 15 мая

Монтерейский залив.

«Меркурий» тихо и медленно входит в порт. Солнечная приветливая погода. С хребта, клубясь, спускаются курчавые облака. Жалкий вид корабля и команды. Некоторых сносят на берег на носилках для отправки в лазарет. Прибытие российского судна прошло обескураживающе незаметно для Ростовцева и его товарищей. Обычные формальности на таможне и в военной комендатуре. Введение ограничений для передвижений по суше и морю, уплата пошлин, досмотр судна, карантин. Ростовцев пишет изысканно-грозное письмо калифорнийскому губернатору, подписываясь «Князь Андрей Ростовцев, личный посланник Императора Российского Александра».

Церемония вручения личного послания российского императора в губернаторском дворце. Ростовцев и два сопровождающих его офицера — в парадных мундирах, при шпагах и в блеске боевых орденов и наград. Это вызывает шок изумления у местной публики. Ростовцев зачитывает послание императора, где, помимо высоких слов в адрес Мексики и губернатора Верхней и Нижней Калифорнии Хосе Джоакина Арийяги, определены практически неограниченные полномочия Ростовцева в ведении переговоров и подписании договоров. Губернатору вручается личный подарок — настольная копия «Медного Всадника» уральского литья на малахитовом пьедестале. В глаза Петра и коня вставлены бриллианты.

Бал в губернаторском дворце.

Пышные, немного старомодные одежды. Тщательно поддерживаемые манеры Мадрида. Много света, много орденов и украшений, много зеркальных отражений всего этого блеска. Хотя бал дан в честь личного посланника российского императора, общее внимание, удивление и восхищение вызывает губернаторская дочь Карина. Это — ее первый бал. Хрупкое миниатюрное создание в простом белом платье безо всяких украшений. Она необычайно хороша. Карина и Алексей открывают танцы в первой паре. Танец напоминает шампанское — оба пьяны им и друг другом, оба в беспамятстве.

Молчаливый монолог между ними Кариной и Алексеем Ростовцевым.

КАРИНА: Как чудесно танцует этот чужеземец, и какие у него сильные руки. Он сможет, наверно, унести меня на другой край света. Я не знаю, что со мной, но, наверно, это и есть любовь?

РОСТОВЦЕВ: Ради этого чуда стоило плыть через три океана. Я ничего подобного в своей жизни не видел и не чувствовал. Я готов унести ее на руках отсюда на другой край света. Я не знаю, что со мной, но, наверно, это и есть любовь?

Последнюю фразу они произносят одновременно, читая ее в глазах друг друга.

Президио. Ростовцев осматривает с мексиканскими офицерами береговые пушки и другие средства береговой охраны. Между ними идет профессиональный разговор, обмен опытом, советы, В общем они соглашаются, что в случае серьезной опасности и осады с моря город практически беззащитен.

МЕКСИКАНСКИЙ ОФИЦЕР (шутит): Наша лучшая защита — в большой дали ото всех.

РОСТОВЦЕВ (парирует): Нет, главная ваша защита — это слишком райский уголок земли, чтобы здесь воевать.

Прогулка Ростовцева с губернаторской семьей в Кармельскую миссию. Гулкие звуки шагов в галерее вдоль дормитория, тихий шепот фонтана, яркие купы бугенвилий. В соборе полумрак. Вся группа, исключая Ростовцева, преклоняет колени и молится. Ростовцев любуется лепечущей молитву Кариной. Он сам шепчет, но не молитву, а страстный бред влюбленного.

РОСТОВЦЕВ: Я с ума схожу от этой ангельской непорочной красоты. Все, что я видел на свете, все, что я знаю, — ничто в сравнении с тем, что таится в ее глазах. Откуда в ней, еще незрелой девочке, знание и мудрость жизни!? Откуда эта уверенная и безмятежная вера в Бога? — Она должна принадлежать только мне и Всевышнему, и тому и другому — и никому более.

Алексей и Карина гуляют по гористому лесу. Ростовцев поднимает грибы, называет их рассказывает о каждом.

РОСТОВЦЕВ: Вот это — моховик. Я не знаю, как это звучит по-испански и по-английски, но этот гриб растет во мху. Изо всех благородных грибов он — самый последний. Нечто вроде безземельного и безлошадного идальго.

КАРИНА: Что же у него есть?

РОСТОВЦЕВ: Честь, мадемуазель. А это — сыроежка. Говорят, их можно есть сырыми. Если честно, я ни разу не пробовал их есть сырыми.

КАРИНА: Почему?

РОСТОВЦЕВ: Это похоже на каннибальство. К тому же мы живем в слишком северной стране, чтобы позволить себе роскошь есть холодную еду. А это — настоящий мухомор, от него дохнут мухи.

КАРИНА: Он похож на вас.

РОСТОВЦЕВ: Чем же?

КАРИНА: Он такой же красивый, и от него дохнут эти дурочки.

РОСТОВЦЕВ: Карина, пожалейте! Это я умираю.

КАРИНА: От чего же?

РОСТОВЦЕВ: Мне уже за тридцать — полный старик. Все, что положено знать и видеть мужчине, я узнал и увидел… Думалось мне, пока я не увидел вас, Карина!

КАРИНА: А как называется этот гриб?

РОСТОВЦЕВ: Поганка.

КАРИНА: Что это значит?

РОСТОВЦЕВ: Гриб язычников. Они не знали вина как крови Христовой и потому опьяняли себя этими грибами. Это очень опасный яд. Он вызывает безумие. Как вы.

КАРИНА: Неужели мы так похожи (внимательно рассматривает изящный грибок)?

РОСТОВЦЕВ: Да. Я без ума от вас, Карина. Это невероятно, но — будьте моей женой!

КАРИНА (продолжая рассматривать гриб): Да.

Ростовцев валится ей в ноги.

Зал в губернаторском дворце. Идет обсуждение и подписание договора о свободной торговле и мореплавании между Хосе Джоакином Арийягой и Алексеем Ростовцевым. Чиновник читает текст. Оба вносят исправления и добавления.

РОСТОВЦЕВ: Сей договор не должен ограничивать права и свободы других, а именно: североамериканцев и китайцев — и потому правила свободного мореплавания и торговли должны распространяться и на них, а также на всех, кто намеревается посещать места сии.

Губернатор согласно кивает и добавляет.

ГУБЕРНАТОР: Условия данного договора распространяются в Нижней Калифорнии на порт Сан Диего и в Верхней Калифорнии — на Монтерей, поскольку других портов пока нет.

РОСТОВЦЕВ: Свободное мореплавание распространяется на торговые, промысловые и военные суда, если их миссия ограничивается поисками новых земель, дипломатическими и иными мирными намерениями.

ГУБЕРНАТОР: Для обеспечения безопасности мореплавания и обеспечения его свободы мы будем устанавливать на нашем побережье маяки, карантины, таможни, склады, причалы и места для различного рода ремонта судов.

РОСТОВЦЕВ (про себя): Вот так завоевывается не земля, но дружба и взаимная выгода.

ГУБЕРНАТОР (про себя): Вот так наращивается богатство и процветание.

Оба довольны общением и совместной работой. Воплощаются их самые светлые мечты и желания.

Санкт-Петербург.

На стол министра иностранных дел ложится реляция из Монтерея о трудностях пути, о печальной гибели «Юноны», об успехах российской миссии и подписании договора о торговле, свободном мореплавании и морском промысле.

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ: Шалишь, брат, шалишь. Неужто я позволю тебе успех и славу? Так ты еще и в столицу вернешься, вертопрах, бедокур. Нет, уж дружище, Лизбет будет моей, а о тебе я сам побеспокоюсь!

Вызывает секретаря.

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ: Срочно! Нарочного к Сенной! Доставить сюда из кабака писаря платного, да пограмотней! Да не сюда, Боже сохрани! Ко мне, на Крестовый!

Из портерной «У заставы» секретарь выводит спившегося писаря. Тот пытается выяснить, куда и зачем его везут, в ответ — «Не велено говорить!» Пьяницу вталкивают в один из покоев роскошного особняка на Крестовом острове.

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ (брезгливо пододвигает ему бумагу и перо): Пиши, любезный! (Диктует.) «Всемилостивейшее Ваше величество, государь император! Нижайше умоляю верить моему слову, посылаемому Вашему величеству в тайне от предателя и казнокрада Алексея Ростовцева, чему есть неоспоримые и приводимые мною доказательства. Пренебрегая честью и кровными интересами Отечества и Вашего величества…». Вот тебе, братец, полтинник за труды, пошел!

Министр дает незаметный знак слуге. Писарь плетется вдоль канала по пустынной набережной. Неожиданно его нагоняет карета, и чьи-то руки сбрасывают бедолагу в воду.

В домах монтерейцев — разговоры и пересуды о романе между стареющим русским офицером и юной нежной Кариной. Кто осуждает, кто приветствует этот роман. Многие видят в этом благо для обоих.

Дом губернатора. Во время частного визита Алексей официально просит руки дочери Арийяги. Тот, получив от потупленной дочери тихое «да», благосклонно соглашается на предстоящий брак и велит объявить в городе о предстоящей помолвке.

Вечером в этом же доме во время бала оглашается помолвка, и все видят как равны между собой Алексей и Карина, как они счастливы и подходят друг к другу.

1813 год, 13 февраля

Ростовцев получает от посыльного в своей комнате большой пакет со множеством печатей. В правом верхнем углу витиеватая надпись «сугубо секретно». Алексей ломает печати и разворчивает хрустящий лист. Скрипучий голос министра иностранных дел читает текст письма.

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ: «…А посему вам надлежит немедленно прервать свою миссию в Испанской Калифорнии и отплыть в распоряжение генерал-губернатора Хабаровского края Его превосходительства… Требуем также соблюдать в строжайшей тайне данное приказание, приготовления к отбытию и цель вашего дальнейшего назначения в Хабаровске, как для подданных Российской империи, так и для администрации, военных и частных лиц в мексиканской Калифорнии… По прибытии в Хабаровск вам велено незамедлительно явиться к генерал-губернатору с оным предписанием, рапортом и всеми подотчетными делами. Примите чрезвычайные меры к скорейшему выполнению сего приказа. Подпись — министр иностранных дел, Его Превосходительство…».

Побледнев и покачиваясь, Алексей Ростовцев, вызывает к себе второго офицера.

РОСТОВЦЕВ: Отплываем из Монтерея самым спешным образом. Вот предписание из Санкт-Петербурга. Поручаю заняться закупкой провианта и проверкой готовности корабля и команды к отплытию.

РУССКИЙ ОФИЦЕР: Что случилось, Алексей?

РОСТОВЦЕВ: Судьба! Жестокая и слепая! Мы должны быть покорны ей. Я не знаю, что произошло в России и Европе, может быть, война с Наполеоном?

Тихий океан в зимний шторм.

В отличие от седой Атлантики, Тихий в шторм синеет до непрозрачного ультрамарина. В клочьях пены и снастей «Меркурий» пробивается на запад, который теперь для него — Дальний Восток. Татарский пролив забит торосящимися льдами, и истерзанный корабль безнадежно уходит на юг. Эти берега не кажутся экипажу родными — они враждебны и угрюмы. Штурман терпеливо заносит на рукописную карту очертания берегов, сверяет с имеющейся картой и видит множество крупных неточностей. Многое не поименовано — и он составляет список непоименованных вершин, мысов, островов. Это напоминает скуку бухгалтерской инвентаризации.

Судно, наконец, находит свободную ото льда бухту и медленно входит в нее. Скалистые пустые берега кое-где тронуты ледниками и снежниками.

1813 год, 6 июня

Прибытие в Хабаровск.

Дворец генерал-губернатора Уссурийского края. Ростовцев стоит перед богатой дверью в небольшом зале в ожидании аудиенции. Он — в парадном мундире, но вид у него совершенно не торжественнный, а утомленный и безразличный. В руках он теребит подготовленный доклад об экспедиции. Дверь, наконец, отворяется, и он входит. Перед ним — вовсе не генерал-губернатор, а сидящий за столом чиновник, замусоленный и со следами хронического непрерываемого пьянства.

РОСТОВЦЕВ: Позвольте…

ЧИНОВНИК: Капитан Ростовцев? С «Меркурия»?

РОСТОВЦЕВ: Мне назначена аудиенция его превосходительством генерал-губернатором…

ЧИНОВНИК: С Вас хватит и меня…

РОСТОВЦЕВ: Не имею чести и не желаю…

ЧИНОВНИК: А я тем более — с изменниками и иностранными шпионами. Ознакомьтесь.

Протягивает казенную бумагу. Ничего не понимающий Ростовцев вчитывается в пляшущие перед его глазами строки указа. Он шепчет слова документа.

РОСТОВЦЕВ: «предательство высших интересов отечества в годину военных испытаний», «злонамеренное употребление августейшим доверием с корыстию и вероломством… недостойное российского морского офицера поведение и растление команды…». (Наконец, он доходит до подписи.) «Император Всея Великия, Малая, Белая и Прочая Руси Александр Павлович». (Рука обреченно опускается и роняет указ на пол.)

ЧИНОВНИК: Вы, сударь, арестованы, и по решению трибунала при генерал-губернаторе Уссурийского края должны сдать немедля личное оружие — и будете без промедления препровождены в место заключения.

Входят два жандарма. Чиновник принимает шпагу Алексея и срывает с него погоны.

Каторга.

Кандалы. Запрет на работу. Алексей кричит надзирателям.

РОСТОВЦЕВ: Я не могу выносить безделья! Дайте мне работу! Я буду делать самую черную, самую тяжелую, самую грязную работу!

НАДЗИРАТЕЛЬ: Дворянам не положено!

РОСТОВЦЕВ: Я по повелению государя императора лишен дворянского звания и всех отличий и привилегий!

НАДЗИРАТЕЛЬ: По уставу не положено. А вдруг придет помилование и Вас восстановят в дворянстве? Ведь меня тогда непременно накажут!

РОСТОВЦЕВ: Вот уж во что я не верю и на что не надеюсь. В нашем отечестве оправдать невиновного гораздо тяжелей и необычней, чем осудить его.

НАДЗИРАТЕЛЬ: Не предавайтесь отчаянию, сударь. Все — в руках Божьих.

РОСТОВЦЕВ: Я с ума схожу от безделья! Дайте хоть бумаги и перо!

НАДЗИРАТЕЛЬ: Вам, сударь, как осужденному за измену, не положено. Читайте книжки.

РОСТОВЦЕВ: Да я их уж наизусть знаю, до дыр зачитал.

НАДЗИРАТЕЛЬ: Тогда молитесь.

1813…, 1814…, 1815…

КАРИНА (в ожидании в Монтерейской миссии молодая прекрасная девушка шепчет): Я буду ждать тебя, любимый!

Это наивное обещание кажется для нас несбыточным и невыполнимым, но оно трогательно в простых и голых стенах миссии. Камера панорамирует каре миссии, собор и пустую площадь перед ним. По желтой стене распласталась мощная и яркая бугенвилия.

Парад союзных войск в Париже после победы под Ватерлоо. В первой колонне — российские войска, казаки генерала Платова. Одна из частей этих войск — калмыцкая «дикая сотня». Неожиданно выйдя из строя, калмыки на своих лохматых маленьких лошадках бросаются к Сене и поят лошадей. Дамы вдоль Елисейских полей в ужасе и шоке от дикого вида и еще более дикого поведения калмыков.

Сцена в Париже. Казаки врываются в кафе и требуют выпивки и еды, употребляя всего одно слово «быстро!». Испуганный владелец кафе и его прислуга почтительно обслуживают грязных и бородатых вояк, не знающих манер и приличий.

Венский Конгресс.

Блеск мундиров и августейших имен. На французском языке идет приторно-возвышенный разговор-приговор над поверженной французской империей Наполеона. Талейран и Александр 1 изощряются друг перед другом во взаимной верности и лукавстве. Идет обмен изощренными колкостями и напоминаниями о Тильзитском мире и невыполненных обязательствах. Английская делегация держится слегка в стороне и блюдет только экономические условия предстоящего европейского мира и согласия, ничуть не заботясь политическим пасьянсом на европейской карте.

Смерть Алексея.

Сибирская каторжная тюрьма. На дворе — лютая пурга и темень вьюжной ночи. Монотонно скрипит и качается тусклый фонарь с трепещущим язычком пламени, от него шарахаются тени, взбитые снежными вихрями. Алексей лежит в бараке на нарах. У него сильный жар — туберкулезная агония. Товарищи по бараку непрерывно дают ему пить.

РОСТОВЦЕВ: Я знаю… (Слова ему даются с трудом и исходят из него с ломаными перерывами.) Она ждет… Она надеется… Она верит и любит… Я слышу ее шепот.

Алексей умирает, и сквозь хаос пурги мы начинаем различать мерную мелодию реквиема.

1925 год

Таганрог. Придворная суета и спешка вокруг таинственной смерти Александра I.

АЛЕКСАНДР I (переодетый в монашескую одежду, едет в подводе по бесконечной и монотонно ровной степи): Париж, Вена, Брюссель — сколько света и народа! А у меня в Санкт-Петербурге даже день бывает редко, а по ночам — такая темень и пустыня! Пустота не управляема, но интригуема. (Осматривает ровный пустой горизонт южной степи.) Это — не Европа. И этим пустым бесконечным пространством я правил четверть века! Проклятое и пустое место! Здесь самая прямая и светлая воля превращается в свою противоположность, в гнет и насилие, в несчастье людей и несчастье того, кто хотел им добра. Я ухожу. Буду жить простым отшельником в пустой и безлюдной Сибири, под Тобольском, где нет ничего, кроме дикости. Будь ты проклята, страна лживого покорства и пустых бунтов. Я ухожу. И если от моего семени что и прорастет на этой скудной земле, то только — проклятие. И пусть мой будущий и возможный сын будет всесильней меня, пусть он будет, как Гришка Отрепьев, Григорием. И он потрясет эту страну и отмстит ей за меня и мою неудавшуюся жизнь. Отныне я — монах Распутин.

1823…1833… 1842…

На старой таможне испанский флаг сменяется мексиканским.

Стареющая Карина в ожидании в Монтерейской миссии. Она непрерывно смотрит в открывающуюся панораму океана. И мы слышим не то шум океана, не то мольбу Карины: невнятный, но музыкально отчетливый ритмичный шепот-шорох, неразборчивый, но уже знакомый нам по бурной сцене в Бискайском заливе, где погибла несчастная «Юнона».

1842 год, 19 октября

Американские суда входят в Монтерейский порт. Из своей кельи старая Карина видит эти суда с бело-красно-голубыми флагами и людей в приближающихся к берегу в шлюпках. Она счастливо улыбается и умирает. Мы слышим шепот, звучавший во время шторма и гибели «Юноны». Теперь нам внятны слова этого шепота.

КАРИНА (четким шепотом): Верю, люблю, надеюсь!

Слова «Вера», «Надежда», «Любовь» проявляются на полотнище российского флага, заметно морщащегося и спадающего; вместо него в тугих порывах ветра начинает полоскаться упругими струями star spangled banner тех же трех цветов. Калифорния становится территорией свободных США.

Монтерей, 2 марта 1998 г.

With love, my shadow

script of soap comedy: литературная версия

Действующие лица

Билл

Пенни, двойник Билла в облике женщины

Сьюзен, молодая ученая дама в очках

Дан, двойник Сьюзен в мужском облике, молодой шахматист

Старый китаец из театра масок

Сослуживцы Билла

Молодой клерк

Пожилая женщина

Служащий KLM

Телеведущий четырнадуцатого спортивного канала

Журналист, корреспондент университетской газеты

Спортивный комментатор

Бармен-китаец

Пролог

Китайский традиционный театр масок. Старый китаец в старинном одеянии декламирует текст с писклявым и дребезжащим акцентом. Актеры в замедленных и жеманных танцах с выкрутасами иллюстрируют его рассказ. А, может, он пытается объяснить происходящее на сцене. Все это, как и положено в китайских традициях, монотонно, скучно, нелепо и виртуозно.

СТАРЫЙ КИТАЕЦ: Первым на землю прилетел Великий Дракон, который мог творить из пустого живое. Он увидел, что земля пуста, спустился с неба и стал творить. И земля стала заполняться жизнью, которая сама себя начала творить.

Первой Великий Дракон сделал птицу Ла — и мир заполнился красотой, и от той птицы Ла пошли другие птицы.

Потом Великий Дракон сделал тигра Бонга — и от него пошла сила, власть и злоба, а от тигра появились все хищники.

Потом он сделал обезьяну Трипитаку — и от нее на земле пошли мудрость, зависть и похоть и все остальные обезьяны.

Последним он сделал странное существо с одним лицом и двумя спинами — и на земле появилась справедливость.

Когда эти последние существа подросли и окрепли, они начали войну с Великим Драконом, потому что мир, сотворенный до них, уже заполнил всю землю, и не было на ней места для справедливости.

Долго шла битва, и Великий Дракон победил в ней. Он порвал каждое из существ надвое и сказал: «Когда увидите друг друга, будете страдать».

И больше не стало на земле справедливости, а от остатков того племени пошли люди.

Эту историю поведал и оставил нам великий и тихий учитель Лао-Цзы, который жил с 579 по 499 годы до вашей эры по европейскому летоисчислению.

Сцена пустеет, и немногочисленные зрители покидают крошечный зал. Выходя, зрители комментируют увиденное.

МОЛОДОЙ КЛЕРК: Это действительно смешно. Тоже мне: свежая идея — нет на земле справедливости. И стоило с такой хохмой тащиться к нам из Древнего Китая?

ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА: Какая чушь!

СЬЮЗЕН (своему спутнику): Я где-то такое читала, кажется, у Платона, только у него все было наоборот.

БИЛЛ: Так не бывает — ни в Китае, ни в сказках.

Часть 1. Когда начинает двоиться

Странный перекресток

Билл энергично движется в уличной толпе, обгоняя и расталкивая многих, бросая машинальные извинения. На углу он, пытаясь увернуться от движущейся по тротуару тележки с китайскими фруктами и овощами, наталкивается на стеклянную вращающуюся дверь какого-то заведения. Раздается странный мелодичный звон, и сыпятся волшебные искры. Тело Билла раздваивается. Первое, потирая ушибленный лоб, встает и отправляется дальше. Второе, за дверью, принадлежит женщине, одетой в мини, на высоких каблуках. Она уходит вглубь бара. Этих двух персонажей играет один актер.

Крупным планом — уличный указатель перекрестка: West Avenue и 13th South Street.

Бездельники

Контора, в которой работает Билл. Типичная толкотня, суета и теснота. Стоит бурное безделье: звонки, стрекот принтеров, мельканье баз данных и графиков на дисплеях. Билл и еще трое (два парня и девушка) что-то оживленно обсуждают, принимая позы задумчивости и размышлений, как при коллективном решении сложной проблемы.

План увеличивается, и мы начинаем различать слова этого умного и делового разговора.

КРЭГ: Ну, почему опять на пляже? Мне это надоело. Поехали лучше в горы.

ТОММИ: А мне надоели эти ночевки на камнях. Тогда уж давайте снимем пару номеров в мотеле.

ЛИЗ: Билл, все из-за тебя. У нас все ok!: и у меня с Томми, и у Крэга с Кети. Неужели трудно завести себе девушку, хотя бы на уикэнды?

БИЛЛ: Ради экономии каких-то паршивых шести долларов за ночь, вы готовы засунуть лучшему своему другу в постель всякую дрянь. Мне эти очаровухи…

ЛИЗ: На тебя невозможно угодить. Еще не родилась та, с которой…

БИЛЛ: И надеюсь — не родится. Я ей все хромосомы сразу после зачатия пообломаю.

КРЭГ: Напрасно, вполне приличные попадаются, без затей, и ничего не просят.

БИЛЛ: Первые два часа. А потом: «Ты на мне женишься? А что ты подаришь мне к помолвке? А можно с нами будет моя кошечка?» Нет, это не мой идеал.

ЛИЗ: А кто она — твой идеал?

БИЛЛ (в очередной раз задумываясь): Ну, в общем, похожая на меня, такая же, как я — тихая, скромная, застенчивая.

Компания громко хохочет над этой шуткой. Из конторки высовывается недовольный смехом шеф. Досмеиваясь, кампания распадается по разным углам побездельничать в одиночку.

Защита диссертации

Зал университетского ученого совета. Блестящее, особенно одеждой выступление молодой ученой дамы. Это — Сьюзен. Она уверенна, свободно держится и убедительно говорит. Мы застаем апофеоз ее доклада.

СЬЮЗЕН: Таким образом, можно утверждать, что во все времена человеческой истории, включая и наше время, идея справедливости никогда не была наполнена конструктивным, позитивным содержанием. Это всегда была негативная реакция на чужой успех. С социологической точки зрения справедливость — лишь тень движения общества, безнадежно серая в обычных обстоятельствах и зловеще черная — при успехе или вспышке социального прогресса. Мы забываем напрочь о справедливости в периоды испытаний, когда нам всем плохо, когда надо действовать, чтобы выжить и жить. Несправедливость, как заметил самый мрачный античный философ Анаксагор, умерший, кстати, с голоду буквально у порога дома своего ученика — великого и всесильного Перикла, возникает от бесчинства времен и порядков, когда мы отпускаем вожжи вмешательств в не нами установленные времена и порядки. Собственно, эта мысль и стала ведущей в моем исследовании и представлена на ваше обсуждение в качестве предмета диспута и защиты.

Раздаются довольно дружные апплодисменты, особенно среди студентов, составляющих публику. Окруженная друзьями, коллегами, студентами, Сьюзен дает интервью.

ЖУРНАЛИСТ: Представляю нашу университетскую газету. Скажите, Сьюзен, так вы, правда, против справедливости?

СЬЮЗЕН: Это несправедливо. Я за справедливость, но лишь как за защиту консервативных и слабых слоев общества. Я просто против раздувания этой идеи до важнейшей на свете. Вы ведь не против того, чтобы кто-то любил анчоусы?

Опять на странном перекрестке

СЬЮЗЕН (заказывает в баре чай): Покрепче, пожалуйста.

БАРМЕН-КИТАЕЦ: У нас есть хейлудзянский чай, хотите попробовать? Это очень редкий чай, самый северный чай в мире.

СЬЮЗЕН: Можно взглянуть?

У нее в руках — изящная коробочка чая с изображением черного дракона. Она внимательно изучает изображение.

БАРМЕН-КИТАЕЦ: По старинным легендам, мир начался от этого черного дракона. Так, во всяком случае, написано в книге Лао-Цзы.

СЬЮЗЕН: Кто-то должен был начать все эти безобразия. Давайте попробуем черного дракона.

Бармен заваривает в маленьком чайничке щепотку чая, затем мастерски, длинной струей сливает заваренный чай в миниатюрную фарфоровую пиалу и подает чай Сьюзен. Сьюзен пьет, сначала осторожно, после первого же глотка с откровенным удивлением и наслаждением.

СЬЮЗЕН (расплачиваясь): Действительно, дивный чай. И с очень необычным вкусом.

БАРМЕН-КИТАЕЦ: Это вкус несправедливости.

СЬЮЗЕН: Несправедливость имеет вкус? Она всегда казалась мне безвкусной.

БАРМЕН-КИТАЕЦ: Если это несправедливость всего мира и во все времена. Так учат старинные книги.

Сьюзен выходит из бара через вращающуюся дверь. Неожиданно она спотыкается, теряет равновесие и больно ушибается о шуршащую мимо нее дверь. Сьюзен оказывается на полу. Раздается странный мелодичный звон, и сыпятся волшебные искры. Тело Сьюзен раздваивается. Первое, потирая ушибленный лоб, встает и отправляется, выйдя на улицу, направо. Второе принадлежит молодому человеку, уходящему от этой же двери налево. Оба персонажа играются одной актрисой.

Крупным планом — уличный указатель перекрестка: West Avenue и 13th South Street.

Часть 2. Рутина новых отношений

В сабвэе

Утренний сабвэй. Битком набитый вагон. Билл читает, стоя, черно-белую газету вроде «Wall Street Journal». Чуть наискосок от него сидит Пенни, его двойник. Билл бросает на нее взгляд: раз, другой, все более изумленный. Он не узнает себя в Пенни.

Они выходят из вагона одновременно, но Билл скоро теряет ее из виду, мучительно ищет, продираясь сквозь толпу, вновь находит и догоняет на эскалаторе.

БИЛЛ: Я влюбился в вас с третьего взгляда.

ПЕННИ: Со второго: третий был уже сигналом мне.

БИЛЛ: Что вы делаете сегодня вечером?

ПЕННИ: Строю глазки своему телевизору.

БИЛЛ: Во мне столько программ, в том числе кабельных, куда вашему телевизору до меня?!

ПЕННИ: Ходячий саттелит.

БИЛЛ: Ваш.

ПЕННИ: Сумасшедший.

БИЛЛ: «Но и ничей верный друг вас приветствует с одного из пяти континентов».

ПЕННИ: Откуда это?

БИЛЛ: Как мне вам позвонить между ужином и завтраком? Это Бродский.

ПЕННИ: Не знаю такого. 848—1446, спросите Пенни.

БИЛЛ: Иосиф Бродский. Меня зовут Билл.

Приглашение на пикник

Билл треплется с Пенни, одновременно переодеваясь и приводя себя в порядок перед зеркалом. Тем же занята и Пенни. Очень похожие, они ведут себя совершенно по-разному: Билл небрежен и смотрит на себя с откровенной иронией, Пенни скрупулезна и тщательна и рассматривает себя с самым придирчивым интересом. Нам дается то крупный, то средний план, почти все время экран раздвоен по вертикали, и мы можем видеть обоих говорящих, при этом, когда говорит один — средний план, другой дается крупным планом, чтобы мы видели его реакцию.

БИЛЛ: Алло. Как дела? Это Билл.

ПЕННИ: Я в порядке. Какой Билл?

БИЛЛ: Сумасшедший Билл из сабвея.

ПЕННИ: Билл Бродский?

БИЛЛ: Почти. Но совершенно точно, что сумасшедший. С третьего взгляда.

ПЕННИ: Ага, вспомнила. Со второго. Что новенького?

БИЛЛ: Врачи говорят, что я безнадежен и почти нет средств спасти.

ПЕННИ: Икота? Кашель? Понос?

БИЛЛ: Плохой сон, отсутствие аппетита и интереса к жизни. Навязчивая идея.

ПЕННИ: Какая же? Неужели я догадалась?

БИЛЛ: Да. Только встреча освободит меня от чар злой волшебницы, и я оживу и вновь смогу съесть среди друзей на свежем воздухе маленький кусочек хорошо обжаренного мяса.

ПЕННИ: Это приглашение? Или у тебя, правда, зубы болят?

БИЛЛ: Нет! Мольба о спасении. В пятницу мы отправляемся в горы небольшой кампанией. Крэг умеет делать дивные барбекю. Он научился делать их на Кавказе. Сочащиеся, с особыми травками, настоянные на вине, лимонах и красном луке, с зеленью и сыром, под прохладное белое вино — это, это…

ПЕННИ: Это настоящее обжорство.

БИЛЛ: Это жертвоприношение, языческий обряд.

ПЕННИ: Если я соглашусь?..

БИЛЛ: В пятницу, в шесть, белый вэн «Аэростар» у твоего дома.

ПЕННИ: Я тебе адрес не давала.

БИЛЛ (делает своему отражению в зеркале знак ok!): Поэтому я готов записать его.

ПЕННИ (крутит своему отражению в зеркале у виска): Записывай.

Пикник

Белый «Аэростар». Вся компания в сборе. Из дома выходит танцующей походкой победительницы Пенни, одетая дразняще. Билл слегка нервничает, не видя ее. Лиз показывает ему большой палец, одобряя выбор.

КРЭГ: Ну, совершенно такая же, как ты, тихая, скромная, застенчивая.

ПЕННИ (садясь в микроавтобус): Всем добрый вечер. Я — Пенни.

Каждый коротко представляется. Слегка ошалевший от близкого присутствия Пенни, Билл кричит.

БИЛЛ: Прекрасная погода! Она простоит весь уикэнд, пока мы не вернемся домой!

ПЕННИ: А когда вернемся?

БИЛЛ: Она не кончится теперь никогда.

Вечереющий берег озера. Крупные, как в ночь св. Лаврентия, звезды. Оттуда, сверху, едва намечается и различима нам грустная и гармоничная мелодия — акапелла, исполняемая девочкой-тинейджером почти шепотом.

Камера опускается вместе с голосом к земле. Вдали — уютный танец костра. Вокруг него романтические тени сидящих людей. Томми перебирает струны гитары. Лиз прильнула к его плечу. Крэг и Кети сидят в обнимку. Билл и Пегги сидят напротив друг друга, улыбаясь искрам света в глазах друг друга. Томми поет под гитару песню студенческих лет, а камера вновь подымается к небу, заставляя стихнуть песню Томми.

Раннее утро. Совершенно белая, как молоко, и неподвижная вода. Лодка, привязанная за уключину пучком тростника, неподвижна. Над водой, сливаясь с ней, стоит такой же молочный туман. В лодке — Пенни и Билл. Билл — с поплавочной удочкой. Пенни слегка дремлет. Неподвижный поплавок вздрагивает и начинает по дуге уходить от лодки. Билл делает подсечку и над водой взлетает здоровенная рыба, а вместе с ней выныривает красное раскаленное солнце. Розовый ветер разгоняет по воде туман. Слышен далекий крик петуха.

ПЕННИ (открыв изумленные глаза): Какая здоровая! (Оглядывает совершенно преобразившийся мир.) Чудеса!

Солнечный диск поднимается над водой и уже нижним краем отрывается от нее. С алого его цвет меняется на ослепительно электрический. Несколько раз мелькают на его фоне выдергиваемые Биллом рыбины в сверкающей от света и брызг чешуе.

Билл по-мальчишески счастлив своей рыбацкой удаче. Он просто — шальной пацан.

Любовь по четырнадцатому каналу

Сьюзен сидит у себя дома на коротеньком диванчике и листает телеканалы. Говорящие головы сменяются мультяшками рекламы. Она задерживается на четырнадцатом, спортивном, канале.

Идет шахматный матч на ста досках. Сеанс одновременной игры проводит молодой шахматист. Это двойник Сьюзен — Дан. У него очень умный вид. После коротких размышлений он энергичным жестом делает ход и быстро переходит к другой доске. Электронное табло показывает счет: 57 побед, 13 ничьих, 0 поражений. Цифра 57 меняется на 58.

Студийная обстановка. Телеведущий спортивного канала берет интервью у Дана.

ТЕЛЕВЕДУЩИЙ: Это блестящий результат: всего тринадцать ничьих и ни одного поражения! А ведь против вас играли далеко не новички, мастера с хорошим рейтингом!

ДАН: Признаться, я к концу порядком устал и упустил пару выгодных эндшпилей. Но в целом я, конечно, доволен. Особенно финансовым результатом — здесь ведь, в такого рода соревнованиях, изящных комбинаций или новых теоретических находок не бывает.

ТЕЛЕВЕДУЩИЙ: Это позволяет вам держаться все время в отличной форме?

ДАН: Мой старый учитель, который, кажется, даже родился уже старым евреем и шахматным гроссмейстером, учил меня: если хочешь сделать что-нибудь серьезное в этой жизни (например, выиграть серьезный турнир, стать чемпионом мира или разработать новую дебютную схему) — на семьдесят дней забудь о женщине.

ТЕЛЕВЕДУЩИЙ: И?

ДАН: Старый Агасфер оказался прав. Пару раз я нарушал его завет — и оба раза проваливал соревнования. С тех пор я точно соблюдаю дистанцию воздержания в семьдесят дней — и еще ни разу это правило меня не подвело. А, так как мои спортивные проекты идут один за другим каждые два-три месяца, то я, признаться, решил махнуть на себя, как на романтического героя, рукой. Надо что-то в этой жизни выбирать, от чего-то отказываться и чему-то посвящать себя. Впрочем, назвать себя абсолютным аскетом я не могу. Но — кто-то может всю жизнь жить на Гавайях, я же — не более трех дней.

Сьюзен сидит зачарованная Даном. Наконец, она спохватывается и начинает судорожно набирать номер спортивной студии.

СЬЮЗЕН: Алло! Алло! Это студия спортивного канала?

ГОЛОС В ТРУБКЕ: Да. Что бы вы хотели?

СЬЮЗЕН (в растерянности): У вас только что в студии выступал шахматист. Я не знаю, как его зовут. Где он?

ГОЛОС В ТРУБКЕ: Он еще здесь. А что вам, собственно, надо?

СЬЮЗЕН (в полном смятении): Не знаю… Я хотела бы с ним поговорить… П рямо сейчас… если можно…

ГОЛОС В ТРУБКЕ (с пониманием, сочувствием и недоумением одновременно): Хорошо, я попробую подтащить его к телефону. Кто хоть вы?

СЬЮЗЕН: Сьюзен.

ГОЛОС В ТРУБКЕ: Негусто.

СЬЮЗЕН: Ph. D., классическая и античная философия.

ГОЛОС В ТРУБКЕ: Ну, слава Богу, а я уж думал — не мафиози ли.

Пауза ожидания. Сьюзен никак не может собраться. Экран раздваивается. На одной половине — Дан. На другой — Сьюзен. Когда говорит один, план другого заметно увеличивается.

ДАН (спокойно и устало): Кто это?

СЬЮЗЕН (еле владея собой): Ваша игра потрясла меня… Вы были великолепны… Что я несу?.. Мы могли бы встретиться?.. (Безнадежным, упавшим голосом.) Я не могу без тебя… Если не увижу тебя… Хотя бы еще раз… Пусть мельком… Извини…

ДАН (с легким недоумением, но весьма корректно): Все это несколько странно, надеюсь, вы говорите не из психиатрической больницы. Дайте, пожалуйста, ваш телефон.

СЬЮЗЕН (в отчаянии): Вы, правда, позвоните?

ДАН (успокаивающе): Разумеется.

СЬЮЗЕН (наливая себе немного виски в широкий стакан): 335—1569. Меня зовут Сьюзен. Я буду ждать (залпом хлебает, даже не замечая, что забыла разбавить, и не чувствуя крепости выпитого).

Выполненное ообещание

Дан у себя дома. Он переодевается и выворачивает карманы пиджака. В руке оказывается смятая короткая бумажка.

ДАН (читает): «Сьюзен. Наверно, сумасшедшая. 335—1569».

Он морщится, пытается увильнуть, потом, безнадежно махнув на предстоящие последствия, подходит к телефону и набирает номер. После долгих гудков слышен голос Сьюзен.

СЬЮЗЕН (голос, записанный на автоответчик): «Дан! Спасибо за звонок. Скажи, где ты. Я после каждой лекции прослушиваю телефонные письма. Всех остальных прошу не беспокоиться.»

ДАН: Это Дан. Здравствуй, Сьюзен. Сегодня я вылетаю в Гаагу на турнир. Увидимся после турнира? Как-нибудь… Во всяком случае, я свое слово сдержал… Пока.

Погоня

Сьюзен едет в автомобиле. Она берет мобильный телефон и прослушивает свой автоответчик. Она слышит короткое послание Дана, резко сворачивает и мчит, сломя голову, одновременно набирая номер телефона.

СЬЮЗЕН: Алло, это департамент классической и античной философии? Это Рон? Это Сьюзен. Мне надо исчезнуть на два-три дня. Это очень важно. Умоляю, найдите на это время мне замену. Нет, я здорова. Да хоть корову вместо меня выводите, пусть что-нибудь промычит про Анаксагора! Я все объясню, но не сейчас. Спасибо, Рон, я всегда говорила, что у меня лучший шеф в мире.

Сьюзен паркуется в аэропорту. Она движется галереями и просторами аэропорта, подходит к стойке KLM.

СЬЮЗЕН: Билет на Гаагу, на ближайший рейс.

СЛУЖАЩИЙ KLM: Ближайший рейс до Амстердама через семь часов. А там доберетесь до Гааги на такси, автобусе или возьмете в аренду автомобиль.

СЬЮЗЕН: Раньше ничего?

СЛУЖАЩИЙ KLM (смотрит на часы): Через пятнадцать минут взлетает ближайший. Но калитка уже закрыта.

СЬЮЗЕН: Опоздала. OK! Один до Гааги.

СЛУЖАЩИЙ KLM: До Амстердама.

Сенсация Гаагского турнира

Небольшой уютный зал в дорогой гостинице. На хорошо освещенной сцене — три дюжины шахматных столиков, за которыми идет турнирная игра. На заднике — крупные электронные табло с позициями. Обычная турнирная атмосфера. В зале сидят зрители-знатоки и шахматные журналисты — самая грамотная в мире публика. Здесь все знают друг друга досконально в прямом смысле этого слова («до шахматной доски»). Внимание многих привлечено к партии Дана, играющего под первым номером, с малоизвестным шахматистом (турнир проводится по олимпийской системе).

Из дебюта Дан вышел с заметным позиционным преимуществом, лишним качеством и к тому же огромным запасом времени. Зрители предвкушают быструю и изящную развязку этой партии. Об этом говорит телекомментатор репортажа в живом эфире.

В зал буквально врывается Сьюзен. Часть зрителей шикают на этот взбудораженный тайфун. Она, наконец, усаживается и впивается глазами в ничего незамечающего Дана.

КОММЕНТАТОР: Итак, на доске — очевидное. Через пятнадцать-двадцать минут здесь все встанет на свои места. Посмотрим пока другие позиции. На третьей доске партия, как вы видите, катится к безликой ничьей — старинные друзья не хотят портить отношения и начало турнира друг другу. Эти хитрецы, по-моему, больше присматриваются к своим предстоящим соперникам. Вообще все как обычно. Первый тур всегда проходит уныло: все заранее известно, все строго по рейтингу. Кто-то сегодня обречен на победу, есть столь же обреченные на ничью, например, как эти двое. Драма шахматных турниров, особенно по олимпийской формуле, накаляется от тура к туру, пока не выльется в апофеоз одинокого столика на нашей сцене. Вот где мы увидим розыгрыш в одной партии двухсот тысяч долларов! Кстати, что у нас на первой доске?

На экране — позиция на первой доске, затем телекамера переходит на столик, за которым сидит Дан, его противник ушел, чтобы не видеть очевидного и разгромного для себя хода).

КОММЕНТАТОР: Странно. Тут даже школьнику понятно: нужен ход слоном на А6. Других ходов просто нет. Может, Дан спит: все-таки пятичасовая разница во времени…?

Наконец Дан делает ход. На демонстрационном табло пешка с4 перемещается на с5. По залу прокатывается шоковая волна недоумения. Возвращается противник Дана. Он замирает перед табло, не веря глазам своим, затем быстро проходит на свое место. После паузы размышления он делает ход, вызывающий вторую волну шока в зале: потеря ладьи Даном неизбежна. Это становится очевидным и для Дана. Он сдает партию и быстро уходит со сцены.

В задней комнате его окружают коллеги и журналисты.

ЖУРНАЛИСТ: Что, что случилось?

КОЛЛЕГА: Ты, что — заснул, заболел?

Дан пытается вырваться из окружения. Наконец перед ним расступаются, он направляется к выходу. В дверях — Сьюзен.

СЬЮЗЕН: Здравствуй, Дан, я — Сьюзен.

КОММЕНТАТОР: Драма началась, не дожидаясь финала.

Часть 3. Страсти накаляются

Как тонут надежды

Сьюзен и Дан в постели в шикарном гостиничном номере.

СЬЮЗЕН (прижимаясь к плечу лежащего навзничь Дана): Тебе хорошо?

ДАН: Слушай, что мы делаем в этой чертовой Гааге уже целую неделю?

СЬЮЗЕН: Как, уже неделю? Надо позвонить Рону — это мой шеф. Может, мне вообще не стоит туда возвращаться? Я не хочу расставаться с тобой, а античная философия — она ведь лишена гражданства, я могу читать свои лекции хоть в Китае. Поехали туда?

ДАН: Поставь я слона на А6 — и через два хода только женихи не сдают партию. А там что — турнир? Каков средний рейтинг? Где мое приглашение?

СЬЮЗЕН: Поехали просто так. Никогда не была там.

ДАН (он встал, одевается): Китай ничем не отличается от остального мира: все те же шестьдесят четыре клетки и по шестнадцать фигур каждого цвета.

СЬЮЗЕН: Хочешь, я тоже буду для тебя клетчатой? И ты будешь двигать по мне своих пешек и слонов.

ДАН: Сью, ты, к сожалению, живая.

СЬЮЗЕН: Я умру.

ДАН: Ты не понимаешь. Все живое несовершенно. Оно все время живет и меняется, к худшему или к лучшему — это не важно. А вот логика, мышление, правила, теории — они безжизненны, а потому — совершенны. Каждый пришел сюда за чем-то своим. Ты, оказывается, пришла за любовью, кто-то — заработать немного денег, я пришел в поисках совершенства.

СЬЮЗЕН (в отчаянии): Пусть ты прав, но почему твой поход за совершенством важнее моей любви. Язон тоже шел в Колхиду за золотым руном, но выиграла любовь Медеи.

ДАН: И сколько зла принесла грекам Медея и плоды ее любви?

СЬЮЗЕН: Но зато благодаря ей возник театр.

ДАН: Всего лишь трагедия, трагический жанр. Я предпочитаю комедии.

СЬЮЗЕН: К чертям Медею и всю твою античную классику! Дан, чего ты хочешь?

ДАН: Расстаться.

Постепенно мир Сьюзен становится черно-красным, монотонно и мрачно черно-красным. Голоса и звуки становятся ватными.

СЬЮЗЕН (одевается): Так я пошла.

ДАН: Да, прости. Это должно было случиться.

В красное небо взлетает черный самолет, в красно-черном самолете сидит Сьюзен, сосредоточенная и спокойная, как мертвец. В иллюминаторе в красном небе — ослепительно черное солнце, разворачивающееся в дракона и вновь свертывающееся в пустую геометрию агонального круга.

Признание в траурных тонах

Билл и Пенни сидят в кафе и едят мороженое. Кругом — пестрый мир — пестрая стойка, пестрые одежды людей, пестрое мороженое. Билл давно уже не ест мороженое, а монотонно вращает ложечкой в бокале, превращая пеструю массу в однородное серое месиво.

БИЛЛ: Никогда не думал, что это так тяжело выговаривается.

ПЕННИ: Тогда не выговаривай.

БИЛЛ: Это — мой первый и последний шанс. Как перед казнью.

ПЕННИ: Перед казнью обычно бывает приговор.

БИЛЛ: По справедливости — да. Но тут, кажется, приговор будет после казни.

ПЕННИ: Что ж ты казнишься?

БИЛЛ (с огромным напряжением выдавливая из себя): Я люблю тебя.

ПЕННИ: Только не это!

Пестрый мир Билла становится черно-красным, он видит перед собой черно-красную Пенни, она что-то говорит, но он не слышит этого, видит только шевелящиеся губы и спокойное, без тени тревоги лицо. Он встает, видя только ее, и направляется к выходу. Он идет по монотонно черно-красному немому городу и слышит только «Только не это!» — такое же монотонное, как этот красно-черный мир.

Как возникает и закаляется старая мужская дружба

Короткая забегаловка. У стойки сидят на нашестах мрачный Билл и беспечный Дан. Первый полностью сосредоточен на себе, второй — рассеян по миру, где его привлекает все, в том числе и Билл.

БИЛЛ (бармену): Замороженный дайкири!

ДАН: И мне, позаморозистей, пожалуйста.

Каждый пьет свое. Билл, напряженно уставясь в собственное отражение в зеркальной стойке бара. Дан, выбивая такт музыки, шуршащей из автомата.

БИЛЛ: Дабл-замороженный дайкири!

ДАН: Ну, и мне, пожалуй.

БИЛЛ: Ты что, парень, решил состязаться со мной?

ДАН: Нет, но я бы хотел испытать твое состояние.

БИЛЛ: Зачем?

ДАН: Скучно жить весело.

Билл залпом выпивает дайкири, так, что у него от холода сводит виски. Дан следует за ним и также корчится и морщится от боли в висках.

БИЛЛ (переведя дыхание): Дабл-дайкири с дабл-ромом!

ДАН: На двоих! Я плачу. (Представляется Биллу.) Дан.

БИЛЛ: Билл. Чтоб мне быть таким, как ты.

ДАН: Чтоб мне хоть раз догнать тебя.

Оба уже хороши. Они сидят и пьют в обнимку. Слышен их бессвязный разговор.

БИЛЛ: А помнишь, в 1988 году, на новогодней вечеринке…?

ДАН: Да, ты свистнул у кого-то часы.

БИЛЛ: Конечно, помню. Только это не я стильбонил, а у меня. И не часы, а фольксваген.

ДАН: Его потом нашли?

БИЛЛ: Нет, Том потерялся, говорят, уехал на Восток. Здорово мы тогда погудели. Два двойных дабл-дайкири с двойным ромом и без воды.

ДАН (добавляет): И без дайкири, пожалуйста.

БИЛЛ: Два старых стенфордца, как же мы потеряли друг друга?

ДАН: Зато теперь два старых стенфордца могут спокойно пропустить вдвоем по чуть-чуть, как ни в чем не бывало.

БИЛЛ (пишет на салфетке): Старик… Я б захлебнулся без тебя.

ДАН: Да я совсем немного от твоего отпил.

БИЛЛ (передавая салфетку): Позвони мне завтра. Вот телефон.

ДАН (изучая каракули): Удивительная твердость руки, трезвость ума и ясность мысли. Как при написании завещания. Вот тебе моя карточка. И заезжай в любое время, буду счастлив вновь видеть тебя, старина.

БИЛЛ: А ты нечеловечески любезен и зверски вежлив, старик. Вот интересно, почти и не пил, а где же здесь выход?

И они выходят в обнимку, нежно поддерживая друг друга и только что возникшую старую нержавеющую мужскую дружбу.

Легкое утешение

Бутик женской одежды. Здесь работает продавщицей Пенни. Магазинчик пуст, и она копошится за кассовым столом. Входит Сьюзен. У нее потерянный вид. Она невидяще осматривает образцы.

ПЕННИ: Могу ли я чем-нибудь помочь?

СЬЮЗЕН: Я зашла просто так, может, развлечься.

ПЕННИ: Те, кто заходит непременно оставить у нас семь-десять сотен, обычно выходят с косынкой за тридцать долларов.

СЬЮЗЕН: У вас приличные цены.

ПЕННИ: У нас вообще приличный магазин и для приличных людей. Вы знаете: чем меньше магазинчик, тем выше цены. Бывают такие маленькие магазинчики, что, кроме цен, там уже ничто не вмещается, вы просто нос туда не сунете.

СЬЮЗЕН: Признаться, у меня горе.

ПЕННИ: Давайте попробуем выйти из этой ситуации. Вот это — к неутешному горю, это — к горю сердца, это — к неизбывному, вот — для одинокого горя, это — для скорбного горя, у вас — одинокое или сердечное?

СЬЮЗЕН: И то, и другое.

ПЕННИ: Что ж, будем комбинировать. Как я вас понимаю, вам непременно нужно отвлечься, как-то отстраниться от этого мира и его невзгод. Например (всматривается в лицо Сьюзен), попробуйте сделать более выразительный макияж глаз, тени поглубже и ресницы.

СЬЮЗЕН: Спасибо, я попробую, это очень дельно.

ПЕННИ: Вот этот касторовый костюмчик — очень к вашему состоянию. Посмотрите, как эти карманы подчеркивают искреннее отчаяние — и ведь без всякого кокетства и позы — строго и искренне. Давайте примерим? (Обе придирчиво рассматривают модель на Сьюзен.) Очень в вас. Если горе пройдет ранее одного месяца, вы можете сдать нам это даже без химчистки. Я по-настоящему желаю вам этого.

СЬЮЗЕН: Мне кажется, к этому надо другую блузку и галстук.

ПЕННИ (вздыхает): Есть у меня нечто… У нас в бутике правило: мы можем покупать только то, что не было продано в течение одного месяца. Через два дня месяц истекает. Хотите, покажу?

СЬЮЗЕН (в ней борются солидарность и любопытство): Нет, мне не хочется огорчать вас.

ПЕННИ: Только посмотрите. Это — почти мужская вещь, но выглядит очень элегантно (выносит из подсобки на плечиках блузку, похожую на мужскую сорочку).

СЬЮЗЕН (перед зеркалом, в новой блузке-сорочке примеривает разные галстуки): Невероятно!

ПЕННИ: Теперь вашему горю можно только позавидовать. А галстуки у нас — откровенная дрянь. Через дорогу от нас, слева — мужской бутик. Вот где настоящий выбор! И знаете, вам надо как-то встряхнуться, облегчить душу, увидеть себя другими глазами.

СЬЮЗЕН: Наверно, вы правы.

Они переходят к кассе и оформляют покупку. Разговор продолжается в ходе этой шуршащей рутины и после нее, в центре зальчика.

ПЕННИ: Я решила устроить прощальное party своему бойфренду. Он очень мил, но слишком пылок для меня. Хотите составить нам кампанию?

СЬЮЗЕН (в нерешительности): Не знаю. Одна?

ПЕННИ: Я попрошу его прихватить для вас приятеля.

СЬЮЗЕН (лихо): Почему нет, в конце концов? Когда у меня еще будет настоящее горе с таким прикидом?

Часть 4. Рокировка в обе стороны

Пикник

Смотровая площадка с шикарным и безбрежным видом на дышащиий об землю океан. Упругий ветерок зовет в полет и тащит за подол к обрыву две стройные фигуры. Камера приближается — это Сьюзен и Пенни, приехавшие на машине Сьюзен, уже знакомой нам. Они наслаждаются открывшимся простором.

ПЕННИ: Сью, не волнуйся, они уже едут. Где-то в пути. Ты ведь знаешь — этот трафик непредсказуем. Я перед отъездом звонила. Все в порядке. Их двое.

СЬЮЗЕН: А кто второй?

ПЕННИ: Не знаю, какой-то старый университетский дружок Билла. Все стенфордцы выглядят немного умными, но в меру. Тебе очень идет этот костюм, особенно галстук.

СЬЮЗЕН: Я в отчаянии, если горе и вправду пойдет. Мне не хочется расставаться с этими тряпочками.

ПЕННИ: Так это просто (щелкает с пулеметной скоростью несколько раз кодаком) — можешь сделать большие портреты и увековечить свое горе на стене. Будет, что показать внукам.

За их спинами — шуршание тормозящих колес. Из машины Билла выходят Билл и Дан. Глубокий шок у Дана и Сьюзен.

СЬЮЗЕН (задыхающимся шепотом): Ничего себе старинный дружок.

ДАН (в полной растерянности и нерешительности): Черт меня побери!..

БИЛЛ (разглядывая Сьюзен): Вот это девочка!

ПЕННИ (рассматривая Дана): Таких не бывает. (Вслух — Дану.) Меня зовут Пенни.

ДАН (слегка выходя из оцепенения): Дан.

БИЛЛ (обращаясь к Сьюзен): Билл.

СЬЮЗЕН: Самый настоящий Билл, настоящей не может быть. Только так и должен выглядит Билл, а все остальные Биллы, оказывается, просто самозванцы. А я Сьюзен.

БИЛЛ: Похоже. Очень похожа на Сьюзен. Нам, когда в школе объясняли, что такое Сьюзен, совсем не то показывали.

Из багажников обеих машин достается снедь и прочие боеприпасы головокружительно легкого и шипучего алкоголя по типу шампанского (какую ж дрянь иногда делают в Нью-Йорке!).

Пикник проходит очень весело, но с запятыми и многоточием рассеянной перевлюбленности все четверых. Завалившиеся пары дотлевают на глазах, и на этих руинах отношений начинают строиться две новые пары — бурное счастье Билла и Сьюзен и застенчивая радость Пенни и Дана.

СЬЮЗЕН: Я хочу предложить выпить за Пенни, за ее счастливую идею этого пикника. Чтобы теперь с нами ни стало, я ей страшно благодарна.

БИЛЛ: Кто б мог подумать, что я нужен был тебе, Пенни, только для того, чтобы я сегодня приволок Дана. Это немного грустно, но это так — и это, признаться, хорошо. Я чувствую теперь себя свободным для настоящего (смотрит на Сьюзен со спокойным восхищением).

ПЕННИ (всем, особенно Дану): Я не знаю, что тут происходит, но мне кажется, что это не наваждение и не чужая воля. Мне кажется, я была лишь тенью любви Билла, а теперь могу и сама.

ДАН: У нас это называется рокировкой. Но я впервые участвую в двойной рокировке. Это, разумеется, не по правилам, потому что, оказывается, настоящая жизнь — игра не по правилам — и морали, как басня, не имеет. Что выходит, то и выходит. Главное — не сыграть вничью с самим собой и жизнью.

Пикник кончается тем, что Дан и Пенни уезжают на одной машине, а Сьюзен и Билл — на другой. Пустынная обзорная площадка. Голубые, синие и белые краски дневного великолепия сменились неподвижным золотом неба, как на иконах, серебряной рябью океана и охряным трепетом скал. По далеким страницам воды гуляют неясные и быстрые тени иероглифов, каллиграфически совершенные и таинственные.

Нашедшие друг друга

Мы видим поочередно две обнаженные спины — Билла и Сьюзен. Среди мельтешения и сумасшедшего галопа кадров начинает проступать ритм, такт и логика акта любви. Фонограмма синхронии бессловесных звуков утоляемой страсти, плотной, насыщенной. Это кажется нам единым зверем с двумя спинами — мускулистой Билла и гибкой, нежной Сьюзен: так синхронно и едино они действуют и выражают свою страсть.

Этот торжествующий и дикий акт любви заканчивается слитным ревом достигнутого.

Теперь они лежат, полуприкрытые простыней, как две половинки игральных карт, обращенные друг к другу. Весь интерьер их любви красочен и ярко живописен. Они долго молчат, изможденные любовью и ожидающие возвращения желаний.

СЬЮЗЕН: Ты помнишь миф о Беллерофонте?

БИЛЛ: Признаться, смутно. Это который на крылатом коне летал?

СЬЮЗЕН: Да, на Пегасе. Однажды он сражался с Химерой — прекрасным до ужаса монстром. И пока сражался, влюбился в нее.

БИЛЛ: Вот дурак!

СЬЮЗЕН: Ты знаешь, именно это я и подумала сейчас о нем: вот дурак! Как хорошо, что ты не Беллерофонт и считаешь его дураком.

БИЛЛ: А ты не Химера, ужасная и непобедимая. Хочешь быть побежденной еще раз?

Две тени

Дан и Пенни стоят перед пустым пространством без единой детали. Серость пространства сродни серости старых досок, ветхих денег, слабых теней — это цвет вечности.

ДАН: Пенни, что-то случилось.

ПЕННИ: Разве? Мне кажется, что просто это мы случились. А все остальное осталось прежним.

ДАН: Я всегда чувствовал себя чьей-то тенью, чьим-то отражением, не более того. Такое впечатление, что я всю жизнь учился — ходить, думать, жить. Кругом — сплошные учителя, которые зорко следят за каждым сделанным тобой шагом.

ПЕННИ: И предстоящим. Слушай, мне то же все время казалось, что я — просто чья-то тень, что я — ненастоящая.

ДАН: А сейчас?

ПЕННИ: Это уже неважно. Да пусть мы и в самом деле — две тени, но друг другу мы — не тени. Мы настоящие. И теперь весь мир для меня — лишь тень нас двоих. Он существует только в меру необходимости нам двоим, и мы с тобой будем жить в нем, как в условных декорациях, не обращая внимания на то, есть этот мир или уже кончился. Ты будешь играть в шахматы.

ДАН: А ты — продавать дорогое тряпье.

ПЕННИ: Или не буду

ДАН: И я — или не буду, это так несущественно для любви двух теней, ставших настоящими.

ПЕННИ: Для себя и для нас двоих.

ДАН: Как грустно — увидеть, что только ты в этом мире — настоящий.

ПЕННИ: Нет! Во-первых, нас двое! А во-вторых, как хорошо, что в мире есть хоть что-то настоящее. И это настоящее — ты, и я люблю тебя по-настоящему, как только может и способна любить настоящая тень, ставшая настоящим человеком!

ДАН: Сейчас между нами произойдет неизбежное. И прежде чем оно произойдет, я хочу сказать тебе: вот мы и обрели бессмертие.

Они приближаются друг к другу и целуются, и этот поцелуй начинает растворять их, пока они, слившись, не превращаются в легкое облачко, быстро и легко поднимающееся в никуда, теряющее и эти свои слабые очертания. Остается лишь маленький вихрик воздуха. «Ма! — лепечет за кадром ребенок, — воздух в небо летит. Это ангел?»

Эпилог

Панорамой — знакомый городской пейзаж, оживленный уличный перекресток, мелодия уличной суеты и музыки немного печальна и грустна. Камера внимательно провожает каждое лицо, чтобы потом быстро переключиться на другое, такое же отрешенное и сосредоточенное на себе, ничего не видящее вокруг себя. Наконец камера видит в толпе точно такую же камеру, и они застывают, снимая и разглядывая друг друга. Крупным планом — уличный указатель «West Avenue — 13th South Street».

ГОЛОС ДЕВОЧКИ-ТИНЕЙДЖЕРА ЗА КАДРОМ: А вы еще не бывали на углу West Avenue и 13th South Street?

Теперь звучит только фонограмма печальной и грустной музыки, иногда мы слышим легкие всхлипывания и облегчающие душу всплакивания этой девочки-тинейджера. Появляется титр «КОНЕЦ», и текут стандартные строки съемочной группы.

Монтерей, 14 апреля 1998 года

13 XL

детективная кинокомедия

Действующие лица

Студент, водитель «Пиццерии Круглого Стола» в Монтерее

Красотка Соня, предводитель сибирской мафии

Представители сибирской мафии в малиновых пиджаках

Джоан Киркпатрик, дочь ведущего программиста фирмы, разрабатывающей пакет космических и ракетных программ для НАСА и Пентагона

Раджа, бартендер-индус, менеджер пиццерии в Монтерее

Хозяйка пиццерии

Хосе по кличке Черенок-От-Лопаты, мексиканская девчонка Застенчивая Разиня, Джед, менеджер — работники пиццерии

Долговязый, Красноносый, Щекастый, Чарли — завсегдатаи пиццерии

Полковник ЦРУ

Участники секретных собраний спецслужб

Полицейские

Продавцы

Итальянцы

Покупатель в малиновом пиджаке

Продавец

Вашингтон. Совместное секретное заседание ЦРУ, ФБР и военной разведки. За длинным столом сидят высокопоставленные сотрудники всех этих служб. Докладывает полковник ЦРУ.

ПОЛКОВНИК ЦРУ: По полученным нами достоверным сведениям, сибирская мафия провозгласила свою независимость от русской мафии, захватила общероссийский общак и объявила войну Москве на полное истребление.

УЧАСТНИК СЕКРЕТНОГО ЗАСЕДАНИЯ СПЕЦСЛУЖБ (голос одного из присутствующих): Ну, перестреляют они друг друга — не вижу причин для волнений и нашего вмешательства в эти дела.

ПОЛКОВНИК ЦРУ: дело в том, что сибирская мафия объявила о ракетной войне, возможно, с применением ядерного оружия. Средства доставки ими уже захвачены — это крупнейшее в мире ракетное соединение в Красноярском крае. Заказ на производство ядерных боеголовок они уже оплатили на 50%. Вся проблема — в программном обеспечении нападения. Сибирская мафия приняла решение добыть эти продукты в США.

УЧАСТНИК СЕКРЕТНОГО ЗАСЕДАНИЯ СПЕЦСЛУЖБ (тихий свист): вот это уже интересно!

УЧАСТНИК СЕКРЕТНОГО ЗАСЕДАНИЯ СПЕЦСЛУЖБ: И как это они собираются сделать?

ПОЛКОВНИК ЦРУ: Именно этот вопрос я и хотел задать Вам. В ФБР, по-видимому, больше информации о том, как будут действовать сибирские уголовники. И последнее сообщение: группа сибирских мафиози ожидается в США со дня на день. Операция по ее нейтрализации должна пройти чисто и тихо — мы ни в коем случае не должны допустить национальной паники.

Международный аэропорт Сан-Франциско. Прибывает самолет из Сингапура. Через таможню проходит двенадцать мордоворотов в малиновых пиджаках, с пейджерами, кейсами, с массивными золотыми цепями на еще более массивных шеях. Ясно, что ни один из них не будет задумываться перед любым убийством и преступлением. Просто потому, что он не способен задумываться вообще.

Вслед за ними идет, мельком показавшись нам под прикрытием роскошной шляпы, стройная миниатюрная молодая женщина, красота которой не видна, но очень чувствуется.

Бригада головорезов благополучно пересекает границу, проходит таможенный контроль, прочие формальности и тут же попадает под пристальное наблюдение спецслужб в штатском, представителями которых переполнены залы аэропорта: это и китаец, убирающий туалеты, и симпатичная стюардесса за стойкой авиакампании, и спящий на трех креслах бездомный, и молодая супружеская пара с детской коляской, и полуторамесячный бэби в коляске, булькающий в молочную бутылочку с соской донесение о подозрительной ватаге.

Монтерей. Пиццерия Круглого Стола. Самый разгар рабочего дня. За стойкой — бартендер-индус по кличке Раджа, слегка покачивающийся в такт индийской музыки, звучащей неизвестно откуда. Первые в очереди — группа итальянцев. Иногда они в отчаянии переходят между собой на итальянский, полный не только слов, но и жестов. Они на ломаном английском спрашивают, получая ответы на не менее ломаном.

ОДИН ИЗ ИТАЛЬЯНЦЕВ: Какая пицца у вас есть?

РАДЖА: У нас есть любая пицца. Вас интересует размер?

ОДИН ИЗ ИТАЛЬЯНЦЕВ: А какие у вас есть размеры?

РАДЖА: У нас есть (показывает на витрину над собой) пять размеров — от 7 с половиной до 16 дюймов в поперечнике.

ОДИН ИЗ ИТАЛЬЯНЦЕВ: Сколько это будет в сантиметрах?

РАДЖА: В два с половиной раза больше.

ОДИН ИЗ ИТАЛЬЯНЦЕВ: Тогда не самую большую. Вы ее порежете?

РАДЖА: Вероятней всего. Толстую или тонкую (показывает на пальцах примерную толщину)?

ОДИН ИЗ ИТАЛЬЯНЦЕВ: Любую, но только не толстую.

РАДЖА: С каким соусом: ренч, пицца, песто, полинезийский?

ОДИН ИЗ ИТАЛЬЯНЦЕВ: Пицца-соус.

РАДЖА: Какие покрышки?

ОДИН ИЗ ИТАЛЬЯНЦЕВ: Мама миа! Что?

РАДЖА: Что класть сверху?

ОДИН ИЗ ИТАЛЬЯНЦЕВ: А что есть?

РАДЖА: Все — сыр, грибы, восемь видов овощей, три вида фруктов, девять видов мяса, три морепродукта. Можно сделать комбинацию.

ОДИН ИЗ ИТАЛЬЯНЦЕВ: Тогда комбинацию.

РАДЖА: Вегетарианскую или мясную?

ОДИН ИЗ ИТАЛЬЯНЦЕВ: Вегетарианскую.

РАДЖА: Тогда выбирайте: шпинат, перец красный, перец зеленый, перец красный маринованный, цуккини, томаты, лук белый, лук красный, чеснок, артишоки, джелопеньос, оливки…

ОДИН ИЗ ИТАЛЬЯНЦЕВ: Вот все это и, если это у вас принято, сыр, а это действительно можно будет есть?

РАДЖА: Монтерей занимает в Калифорнии пятое место — после Сан-Франциско, Голливуда, Диснейленда и Сан-Диего. И все приезжают сюда поесть нашу пиццу. Вы были в Аквариуме? На Консервных Рядах? На Рыбной Верфи? На джаз-фестивале? На мотогонках в Лагуна Сека? Нет? — Вот видите, но вы уже у нас. А если бы вы знали, что творится по вечерам и ночам в монтерейских мотелях и гостиницах — у нас печь не справляется с этими страстями! Что будете пить: пиво, вино, соду?

ОДИН ИЗ ИТАЛЬЯНЦЕВ: У вас какое вино?

РАДЖА: У нас любое вино: красное, белое, розовое?

ОДИН ИЗ ИТАЛЬЯНЦЕВ: Красное.

РАДЖА: Сколько?

ОДИН ИЗ ИТАЛЬЯНЦЕВ: Бутылку. На каждого.

РАДЖА: О.К., вот номер вашего заказа, вино и стаканы. Пицца будет готова через десять минут. Наслаждайтесь! Следующий!

Подходит влюбленная парочка, здоровенный парень с очень миниатюрной девушкой.

ЗДОРОВЕННЫЙ ПАРЕНЬ: Нам пиццу — половина вегетарианская, половина — все мяса.

РАДЖА: О.К., соус?

ЗДОРОВЕННЫЙ ПАРЕНЬ: Половина — пицца соус, половина — ранч.

РАДЖА: О.К., толщина?

ЗДОРОВЕННЫЙ ПАРЕНЬ: Половина — толстая, половина — тонкая.

РАДЖА: О.К., размер?

ЗДОРОВЕННЫЙ ПАРЕНЬ: Половина — сверхбольшая, половина — самая маленькая.

РАДЖА: О.К., что будем пить?

ЗДОРОВЕННЫЙ ПАРЕНЬ: Мне — пинту «Будвайзера», ей — стакан простой воды.

РАДЖА: О.К., что-нибудь еще?

ЗДОРОВЕННЫЙ ПАРЕНЬ: Салат-бар.

РАДЖА: Два?

ЗДОРОВЕННЫЙ ПАРЕНЬ: Один. Мне.

РАДЖА: Ваша девушка не останется голодной?

ДЕВУШКА: Доктор велел мне ложиться на пустой желудок.

РАДЖА: Заказ будет готов через 10 минут.

В задней комнате пиццерии вьетнамец принимает заказы по телефону, он также говорит с жутким акцентом, все пишет на бумажке по-вьетнамски, а потом заносит это в компьютер по-английски. Ему совсем не мешает небольшой магнитофончик с вьетнамской эстрадой.

На кухне мексиканская девчонка Застенчивая Разиня шустро раскатывает круглые блины теста, моментально укладывает на них начинку и сует в печь. При этом она подпевает своему аудиоплейеру. Готовые пиццы виртуозно вытаскивает из печи, пританцовывая под музыку из стоящего рядом CD-плейера, Хосе по кличке Черенок-От-Лопаты — коротышка, который на вопрос «ты мексиканец?» всегда с гордостью произносит «я — тольтек!». Разносит посетителям готовые пиццы, а заодно приносит и моет грязную посуду блондинка.

В дверях разговаривают двое — водитель по кличке Студент и его приятель, которого он вводит в курс работы водителем.

СТУДЕНТ: Нам еще один водитель во как нужен: спрос растет — зашиваемся.

ПРИЯТЕЛЬ: А вы хоть немного понимаете друг друга?

СТУДЕНТ: Скорее догадываемся. Я, например, никогда не разберу, что он лопочет (кивает на вьетнамца), а уж что он понимает у клиентуры, как и чем он их понимает — загадка-шарада. Но пользуюсь тем, что потом выходит от него из принтера — и никаких проблем с адресами. По-моему, он где-то мухлюет, они ведь очень хитрые.

ПРИЯТЕЛЬ: У вас, наверно, полно ошибок из-за недопониманий.

СТУДЕНТ: Никогда! — Технология и организация.

ПРИЯТЕЛЬ: А кто это в судомойках?

СТУДЕНТ (слегка запнувшись): Наша хозяйка. Понимаешь, сейчас многие ушли в отпуск, нанимать на две-три недели кого-то бессмысленно, вот она и подменяет собой — здесь судомойку, в другой пиццерии бартендера, в третьей — диспетчера. Крутится, одним словом, сама у себя зарабатывает. Мы в Беркли основы научного коммунизма сейчас проходим — не по-марксистки все это как-то. Ну, мне пора, мои пиццы готовы, клиенты созрели и очень хотят жрать! Увидимся позже!

Хайвэй. Несущуюся со свистом машину догоняет полицейский патруль. Обе машины останавливаются на обочине. Водитель в малиновом пиджаке выходит из машины, что приводит полицейского в замешательство.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ: Ваши права!

Водитель недоумевает: он не понимает, что его спрашивают. После нескольких попыток заговорить с нарушителем полицейский с трудом арестовывает его и надевает на него наручники.

Полицейский участок. Появляется переводчик русского языка. Он говорит арестованному.

ПЕРЕВОДЧИК: Вы обвиняетесь в превышении скорости.

АРЕСТОВАННЫЙ В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: Пацан, ты чо? Я шел всего со ста милями в час.

ПЕРЕВОДЧИК:: На этой дороге максимально разрешенная скорость — 65 миль в час.

АРЕСТОВАННЫЙ В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: Не звезди, не надо мне ля-ля. Там везде было написано 101.

ПЕРЕВОДЧИК: Так это ж номер хайвэя!

Арестованный начинает смеяться.

ПЕРЕВОДЧИК (в недоумении): В чем дело?

АРЕСТОВАННЫЙ В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: Приятель поехал по 280-й дороге!

Лос Анжелес. Ювелирный магазин в даунтауне. Один из дюжины малиновых долго присматривается к бриллиантовому колье, наконец, решается.

ПОКУПАТЕЛЬ В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: Сколько?

ПРОДАВЕЦ: 140 тысяч долларов плюс налог.

ПОКУПАТЕЛЬ В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: Да нет, сколько весят камни?

ПРОДАВЕЦ: Все вместе — 111 карат.

Покупатель запускает колье во внутренний карман своего малинового пиджака, без упаковки, и начинает отсчитывать наличными. Продавец хватается за прилавок, чтобы не упасть в обморок. Насчитав нужную сумму, покупатель пододвигает кучу денег продавцу.

ПОКУПАТЕЛЬ В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: С погоном, на чай.

ПРОДАВЕЦ: Что это?

ПОКУПАТЕЛЬ В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: Деньги, доллары. Ты чо, парень, никогда не видел баксов?

ПРОДАВЕЦ: Где вы видели двухсотдолларовые купюры?

ПОКУПАТЕЛЬ В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: У нас в зоне почти одни такие ходят. Считаются самыми спелыми. Отстал, браток, ты от жизни.

Продавец внимательно, чтоб не сойти с ума, разглядывает купюру. На ней изображен Элвис Пресли с гитарой.

ПОКУПАТЕЛЬ В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: А это кто?

ПРОДАВЕЦ: Ты чо, парень, своих не узнаешь? Это ж кто-то из ваших. Ну, провинция!

Продавец уже давно судорожно нажимает на кнопку аварийного сигнала. Наконец, в магазин влетают полицейские и арестовывают покупателя вместе с его невероятными деньгами.

Джанг ярд. Один из малиновых выбирает машину. Его выбор останавливается на огромном разваливающемся рыдване.

ЧЕЛОВЕК В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: Что за машина?

ХИТРЫЙ ПРОДАВЕЦ: Линкольн.

ЧЕЛОВЕК В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: По чем?

ХИТРЫЙ ПРОДАВЕЦ: 30 тысяч! Антик! Тут все машины — античные (и мы видим панораму типичного джанг ярда).

ЧЕЛОВЕК В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: Дороговато…

ХИТРЫЙ ПРОДАВЕЦ: Так ведь на ней сам Авраам Линкольн ездил.

ЧЕЛОВЕК В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: Что-то не слышал о таком, а кем он работал?

ХИТРЫЙ ПРОДАВЕЦ: Он был президентом США.

ЧЕЛОВЕК В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: Надо же, ну, всюду — евреи.

ХИТРЫЙ ПРОДАВЕЦ: Я не уверен, но, кажется, он не был евреем.

ЧЕЛОВЕК В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: Абрам — значит еврей. Все Абрамы — евреи. Все евреи — Абрамы. Это даже малолетки знают. Я после него в машину не сяду (все более распаляясь) — да я и рядом срать не сяду! Да я вообще эту вашу синагогу тут щас порушу.

Начинает дебош, заканчивающийся появлением полиции и арестом.

Полицейский останавливает в городе машину. Он подходит к водителю в малиновом пиджаке.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ: Простите, сэр, но вы, кажется, пьяны.

ПЬЯНЫЙ ВОДИТЕЛЬ В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: Да нет, я еще только еду на пьянку.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ: Вы пили сегодня?

ПЬЯНЫЙ ВОДИТЕЛЬ В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: Всего один дринк (показывает пустую полугалонную бутылку волкодавовки).

ПОЛИЦЕЙСКИЙ: Вы шутите? Я вынужден предложить Вам пройти тест на алкоголь.

ПЬЯНЫЙ ВОДИТЕЛЬ В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: Сколько угодно!

Оба смотрят на шкалу результатов теста. Она показывает «двойная смертельная доза». Полицейский надевает наручники на водителя, тот слегка сопротивляется.

ПЬЯНЫЙ ВОДИТЕЛЬ В МАЛИНОВОМ ПИДЖАКЕ: Я буду протестовать, я буду жаловаться в комиссию по правам человека и в общество охраны животных: я — живой, а не дважды мертвый!

Утро в пиццерии. Студент быстро и ловко складывает коробки для пиццы — коробки буквально вылетают из-под его рук. Черенок-От-Лопаты не менее ловко раскатывает тесто и укладывает обсыпанные мукой блины в аккуратные стопки. Застенчивая Разиня готовит салат-бар, виртуозно нарезая аппетитную и свежую, будто в росе, зелень. Занятие не мешает им болтать.

СТУДЕНТ: За день дороги, я заметил, из-за того что по ним все время ездят, здорово растягиваются, но к ночи, когда движение стихает, расстояния становятся нормальными — вот почему я люблю работать до закрытия: расход бензина меньше.

ЧЕРЕНОК-ОТ-ЛОПАТЫ: Это здесь так. А я жил два года в Лос Анжелесе. Там машины круглые сутки на дорогах, там дороги так растянулись, что никуда не доедешь. Я однажды поехал к подружке и смог остановиться только здесь, в Монтерее. И больше я в этот Л.А. — ни колесом.

ЗАСТЕНЧИВАЯ РАЗИНЯ: Ты не ошибаешься? Ты точно жил в Л.А.?

ЧЕРЕНОК-ОТ-ЛОПАТЫ: Да, а что?

ЗАСТЕНЧИВАЯ РАЗИНЯ: Я была там. Что-то я не припомню, чтобы там кто-то жил, потому что там негде жить, там одни хайвэи.

СТУДЕНТ: А где ж люди там живут?

ЗАСТЕНЧИВАЯ РАЗИНЯ: Не знаю, наверно, в пригородах, на окраинах, где-нибудь в Санта-Монике или на холмах.

ЧЕРЕНОК-ОТ-ЛОПАТЫ: На каких еще холмах?

ЗАСТЕНЧИВАЯ РАЗИНЯ: На косогорах. Они так и называются — Беверли Хиллс.

СТУДЕНТ: А я, кажется, слегка влюбился.

ЧЕРЕНОК-ОТ-ЛОПАТЫ: Она? Он?

СТУДЕНТ: Кажется, она. По средам и субботам — большая пицца с курятиной и садовый салат с итальянским соусом. Фигурка. Улыбка. С ума сойти. Но я даже не знаю, как ее зовут — стесняюсь спросить, она так улыбается…

ЗАСТЕНЧИВАЯ РАЗИНЯ: А семья приличная?

СТУДЕНТ: Дом — шикарный, с видом на город и залив, две машины — лексус и тойота-камри.

ЧЕРЕНОК-ОТ-ЛОПАТЫ: Не самые бедные. Наверно, хорошие чаевые получают.

СТУДЕНТ: Чаевые — это не профессия.

ЗАСТЕНЧИВАЯ РАЗИНЯ: Это — призвание.

ЧЕРЕНОК-ОТ-ЛОПАТЫ: Это — талант. Мне вот редко перепадают чаевые, а ты — Студент, образование уже почти имеешь, свой университет кончишь, знаешь, какие чаевые будешь загребать?

ЗАСТЕНЧИВАЯ РАЗИНЯ: Как президент Соединенных Штатов!

СТУДЕНТ: И женюсь на той девчонке! Между собой, считайте, мы уже договорились. Осталось с ней решить вопрос.

Уличная обочина. У своей неприглядной машины суетится Студент с ярко-красной сумкой-термостатом. Плавный звук тормозов — рядом останавливается шикарная «Альфа-ромео» с темными стеклами и со сногсшибательной красоткой в открытом окне.

КРАСОТКА СОНЯ: Мил человек, где тут у вас Третий Вашингтоновский

тупик?

СТУДЕНТ: Какой дом надо?

КРАСОТКА СОНЯ: 38-й.

СТУДЕНТ: Второй светофор под стрелку налево, через три блока поворот налево в гору, четвертый дом справа, щеколда в калитке не работает, стучать лучше в заднюю дверь, сейчас дома только девушка, чаевые — не менее трех долларов.

Машина с потрясающей красоткой тихо отъезжает, а Студент продолжает монолог сам с собой.

СТУДЕНТ: Конечно, мы теперь вряд ли увидимся когда-нибудь «Альфа-ромео», мне тебя искать некогда — мне свою бы не потерять. А вот найдешь ли ты меня? Будешь ли сохнуть по мне? А?

Машина с красоткой взбирается в гору, поворачивает направо и останавливается у приличного частного дома. Красотка уверенно проходит незапертую калитку, заворачивает за угол и стучит в заднюю дверь. Слышен легкий топоток. Со второго этажа спускается миловидная тоненькая девушка лет 18–19. Это — Джоан, единственная дочь ведущего программиста фирмы, разрабатывающей пакет космических и ракетных программ для НАСА и Пентагона.

КРАСОТКА СОНЯ: Хелло, Джоан, как дела? Меня зовут Соня, я от твоего отца, можно войти?

ДЖОАН: У меня все О. К. Что-нибудь случилось? (Пропускает Соню в дом.)

КРАСОТКА СОНЯ: Ничего серьезного. Садись, пиши. (Наставляет на Джоан приличный ствол с глушителем.) Да ты не стесняйся, садись, чувствуй себя как дома. (Диктует.) «Дорогой папа! Меня украла шайка вымогателей. Пишу тебе под их диктовку. Их условия они сообщат тебе сами. В полицию они также обещали сообщить сами, поэтому просят тебя не беспокоиться.» Написала? — Молодец. Теперь давай сюда руки (одевает на Джоан наручники), звони в полицию и сообщай, что тебя украли. Быстрей!

Джоан неловко набирает 9—11.

ДЖОАН: Алло, это Джоан Киркпатрик. Меня прямо сейчас украли. Мой телефон…

КРАСОТКА СОНЯ (прерывая связь): Ну, пошли.

Они выходят из дома в обнимку, как две подруги. Джоан явно в шоке и позволяет засунуть себя на заднее сидение. Машина медленно выруливает из пустынного переулка, но сворачивает не налево, к подножью холма, а направо. Над крышей появляется винт и бывшая машина, а ныне вертолет плавно и нежно растворяется в привычном монтерейском тумане.

Знакомое собрание сотрудников спецслужб, происходящее точно в таком же кабинете, что и Вашингтоне, но вид из окна немного другой: вместо Капитолия мы видим Монтерейскую рыбную верфь. Ведущий операцию полковник ЦРУ докладывает.

ПОЛКОВНИК ЦРУ: Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие.

УЧАСТНИК СЕКРЕТНОГО ЗАСЕДАНИЯ СПЕЦСЛУЖБ: Нельзя ли начать с чего-нибудь веселенького?

ПОЛКОВНИК ЦРУ: Задержаны все двенадцать представителей сибирской мафии. Как и ожидалось, мы гонялись за придурками, которые освобождали пространство для основного действующего лица… или лиц… Они даже не знают, кто действует под завесой их похождений.

УЧАСТНИК СЕКРЕТНОГО ЗАСЕДАНИЯ СПЕЦСЛУЖБ: Приятная новость. Что ж тогда — плохая?

ПОЛКОВНИК ЦРУ: Средь бела дня похищена единственная дочь ведущего программиста космических и ракетных проектов НАСА и Пентагона. Цель очевидна: обмен живого товара на программные продукты. Они действуют на прекрасном техническом уровне — нам так и не удалось засечь, откуда ведутся переговоры. Как вы понимаете, выловить шантажистов в Интернете очень сложно. У нас есть, правда, несомненное достижение: вот кто, несомненно, участвовал в операции похищения!

Участникам совещания раздается портрет той, что назвала себя Соней, а также портрет Джоан.

УЧАСТНИК СЕКРЕТНОГО ЗАСЕДАНИЯ СПЕЦСЛУЖБ: Девушка — не иголка. Может, распространить повсюду объявления? Развесить вот эти портреты обеих? Назначить приличное вознаграждение?

ПОЛКОВНИК ЦРУ: Ни в коем случае! Мы не имеем права рисковать разглашением — начнется паника. Не забывайте, господа: речь идет о мафиозных разборках на ракетно-ядерном уровне! Предлагаю сделать небольшой перерыв — в соседней комнате нас ждет местная пицца, говорят, восхитительная!

Студент раскладывает из своих красных сумок-термостатов коробки с пиццами, бумажные тарелки, пакетики с сыром и перцем, салфетки, мятные лепешки. Краем глаза он видит у присутствующих портреты Джоан и той, на «Альфа-ромео». По отрывкам разговоров он догадывается о случившемся и о важности этого происшествия, хотя бы по званиям офицеров, поедающих пиццу.

Пиццерия вечером. В зале вокруг телевизора — завсегдатаи. Они смотрят репортаж по рестлингу из Лас Вегаса. В стороне сидит Чарли, местный луноход. Он сидит спиной ко всем и к телевизору, пьет свое вино и разговаривает с самим собой астральным.

СТУДЕНТ: Мужики, у меня девушку угнали.

ДОЛГОВЯЗЫЙ: Кто?

КРАСНОНОСЫЙ: Как ее зовут?

СТУДЕНТ: Не знаю я, как ее зовут, но я к ней давно приглядываюсь, а угнала ее красотка на «Альфа–ромео» с темными стеклами.

ЩЕКАСТЫЙ: Теперь это бывает, когда одна другую уводит — всеобщее потепление климата и нравов.

СТУДЕНТ: Да я серьезно! Тут какая-то сложная игра — ЦРУ, ФБР, военная полиция: все ищут ту, с «Альфа–ромео».

ДОЛГОВЯЗЫЙ: Дело, видать, и правда горячее. Твоя-то хороша?

СТУДЕНТ: Обижаешь

ЩЕКАСТЫЙ: А хоть что-нибудь еще тебе известно?

СТУДЕНТ: Похитительница — из сибирской мафии.

КРАСНОНОСЫЙ: Ого! Тогда считай, труба твое дело. Ищи свою девушку у медведей.

ЩЕКАСТЫЙ: Погоди, давай спросим у Чарли — у него кто-то из предков был из России. Эй, Чарли!

ЧАРЛИ (почти выходя из сеанса связи с собой астральным): А? Что?

СТУДЕНТ: Чарли, твои предки из России. Где, по-твоему, лучше всего прятать похищенного человека?

ЧАРЛИ (не задумываясь): В тюрьме, конечно.

ДОЛГОВЯЗЫЙ: Да мы серьезно тебя спрашиваем.

ЧАРЛИ (недоуменно): А где ж еще? В тюряге или лучше — в воронке, в «раковой шейке», в «хмелеуборочном комбайне», в психовозке.

ЩЕКАСТЫЙ: Что ты все одно и то же заладил? А где еще?

ЧАРЛИ: А где ж еще можно? (Разводит руками.) Больше вроде бы и негде. Просто ума не приложу.

СТУДЕНТ (задумчиво): А что? Идея вполне. Завтра же начну смотреть все воронки со странной парковкой. Спасибо, Чарли. (Чарли опять вышел на связь с собой астральным.) Кстати, шеф, будешь связываться с соседями, спроси и у них по поводу таких машин. Ну (смотрит на часы), пиццы готовы — пора ехать.

Бартендер-менеджер Раджа набирает телефон. В трубку слышно: «Пиццерия Круглого Стола в Сисайде. Чем могу помочь?»

РАДЖА: Алло, это ты, Джон? Это я, Раджа из Монтерея. У тебя не найдется на пару дней два мешка сыра? О. К. Спасибо, сейчас к тебе приедет наш водитель. Кстати, спроси там у своих, не паркуется ли где на странном месте крытый тюремный фургон или еще что-нибудь такое же? У нас тут у одного девушку украли… Ну, и там дальше спроси у наших. Если что — прямо сюда сообщат пусть. Привет!

Вешает трубку и набирает другой номер. Слышно «Пиццерия Круглого Стола в Пасифик Гроув. Чем могу помочь?»

РАДЖА: Стив, это ты? Это я, Раджа. Как дела? Ты не забыл о пеперони? За тобой ящик еще с той недели. Верю — мы тоже здесь закрутились. Кстати, спроси там у своих ребят, не паркуется ли где странный полицейский или медицинский фургон — у нашего Студента девушку угнали. И дальше там спроси, кто за тобой. Если есть — звоните сразу сюда.

Идет серия звонков по цепочке о странной парковке странных фургонов.

Звонок в монтерейскую пиццерию. Раджа снимает трубку: «Пиццерия Круглого Стола в Монтерее. Чем могу помочь?»

ДЖЕД: Алло, это говорит Джед из Амарийо, Техас. Это вы ищете воронок со странной парковкой?

РАДЖА: Да.

ДЖЕД: Есть у нас тут такой. То у суда ночь стоит, то весь день у тюрьмы паркуется, то при психушке. За рулем — красотка. Заправкой для пицца соуса не богаты ли? Подбросили бы упаковку, если сюда собираетесь, а мы вам на следующей неделе непременно вышлем!

РАДЖА: Спасибо за сообщение. Ждите заправку! (Вешает трубку и вызывает Студента.) Нашлась твоя краля. В Амарийо, штат Техас.

СТУДЕНТ: Как же я туда доберусь?

Пиццерия, стойка, тот же день. Около пяти часов пополудни.

ПРЕДСТАВИТЕЛЬ СИБИРСКОЙ МАФИИ: Э-э-э, я бы хотел заказать несколько пицц, у нас сегодня небольшая заварушка.

МЕНЕДЖЕР: Сколько и каких?

ПРЕДСТАВИТЕЛЬ СИБИРСКОЙ МАФИИ: Примерно тринадцать… Самых больших. Вечера, знаете ли, стали такие длинные после пятидесяти… Одну — чисто вегетарианскую, только, пожалуйста, без лука, без перца, без оливок, без помидоров, без артишоков и, что у вас там еще есть, вот без этого всего и побольше, не жалейте. Вторую, наоборот, всякого мяса покрошите, и чего-нибудь, знаете ли, поострее, Ник не может есть пресное: у него что-то с кислотностью. Одну пиццу — специально для Пегги — слой грибов, слой креветок, слой грибов, слой креветок, слой грибов, слой креветок, слой…

МЕНЕДЖЕР: Сколько слоев грибов и сколько слоев креветок?

ПРЕДСТАВИТЕЛЬ СИБИРСКОЙ МАФИИ: Сколько войдет в печку. А для Макса — самую простую, с пеперони, но только пеперони надо измельчить, вынуть из нее перец, добавить мускатного ореха, немного миндаля, совсем немного, и не забудьте украсить базиликом после того, как она испечется, а не до того…

Менеджер держит трубку плечом, набирает на кейборде заказ и делает руками плавные круговые движения, вытягивая слова и фразы из клиента.

ПРЕДСТАВИТЕЛЬ СИБИРСКОЙ МАФИИ: И последняя, для меня: две дюжины перепелиных яиц, сверху лосося, только посвежее, тертое яблоко с майонезом, далее селедку в винном соусе под свеклой, а сверху фруктовый салат из папайи и черной смородины — меня витамин С на многое вдохновляет. Вот и все пиццы.

МЕНЕДЖЕР: Что-нибудь еще?