Мария Шенбрунн-Амор

ОПАСНОЕ ПОКОЛЕНИЕ

Ах, какие женщины украшали собой улицы Парижа в «ревущие двадцатые» прошлого века! Мы запомнили Зельду Фицджеральд, Жозефину Бейкер и Тамару Лемпицка, но в послевоенном Париже было полно девушек с глазами енота и с пунцовыми, якобы истерзанными поцелуями губами. Это опасное поколение эмансипированных бунтарок возникло неслучайно. Сначала Первая мировая заставила барышень работать, потом лишила их женихов и обесценила традиционные женские добродетели жертвенности и долга. И обретшие независимость продавщицы, медсёстры, конторщицы, модели, художницы и студентки превратили свою отчаянную ситуацию в свободный выбор: долой тоскливую долю обвешанной детьми домохозяйки, мы имеем право жить как нам угодно! Эти «бабочки», («flappers» по-английски) порхают по страницам моего детектива «Вкус Парижа», усложняя жизнь героя, доктора Александра Воронина: "Ведению домашнего хозяйства они предпочитают общение с Жаном Кокто, Гертрудой Стайн или Колетт. Разумеется, они курят, причём с тех пор, как реклама «Лаки Страйк» предложила женщинам тянуться за сигаретой вместо сладости, они предпочитают именно эту дамскую марку. Даже внешне авангардные модницы стараются выглядеть андрогинами: перевязывают груди, худеют, занимаются спортом и коротко стригут волосы. На помощь им тут же пришли дизайнеры — Жан Пату и в особенности Шанель, предводительница этих амазонок. Впрочем, бабочкам споспешествует всё — от фокстрота и чарльстона, обнажающих напомаженные коленки, до изобретения предохраняющей от беременности диафрагмы, деликатно именуемой датским чепчиком. По вечерам они посещают кабаре, джазовые клубы и левобережные злачные места, где завсегдатаи запивают крошечные катышки гашиша яркими коктейлями с джином или вдыхают кокаин с миниатюрных серебряных ложечек. Благодаря работе в госпитале мне известно, что так же щедро в ночных клубах раздаются и венерические заболевания. Декадентство вошло в моду и наряду с дешёвыми копиями одёжных коллекций модных кутюрье стало доступно каждому". Иногда моему растерянному герою кажется, что эти опасные своей свободой женщины оставили мужчинам только две привилегии — писсуар и платежи. Впрочем, помимо борьбы полов и мужской точки зрения на феминизм начала ХХ века, в романе осталось место и для любви, и для дружбы и даже для убийства в среде антикваров.

УСАМА ИБН МУНКЫЗ — ЧЕЛОВЕК, ПЕРЕЖИВШИЙ ФРАНКОВ Когда я сочиняла роман, я, естественно, пользовалась воспоминаниями современников событий, и некоторые стали и героями романа: долг платежом красен. Самый яркий и неоднозначный повествователь — шейзарский эмир Усама ибн Мункыз. Мир этого интеллектуала, поэта, любителя мудрости, страстного книголюба, потомка древнего арабского рода, рушится на его глазах: «Опять над Левантом сгущались тучи: сельджукский атабек угрожал войной курдскому самозванцу, и отпрыску благородного рода Мункызов снова приходилось выбирать между падалью и дохлятиной. Арабы, сыны Аравийского полуострова, давно были покорены всеми этими тюрками, курдами, армянами, пополнявшими свои армии черкесскими, монгольскими, берберскими и прочими неведомыми степными дикарями, наспех воспринявшими слово Пророка, но даже понятия не имевшими о великих арабских достижениях и традициях. Род ибн Мункызов потерял свой Шейзар, арабы Леванта — власть над собственной землей и судьбой, а все утонченное, изысканное и благородное наследие ислама — от поэзии до медицины — вырождалось и хирело» (Бринс Арнат). Усама ибн Мункыз родился еще до захвата Святой Земли крестоносцами, сумел пережить Первое Иерусалимское королевство и дожил до блистательной победы Саладина. Столь дивное долголетие в те времена даровалось тем, кто помогал своему кисмету собственной изворотливостью. Еще в первом моем романе, «Железные франки», Усама заключает мир с неверными, преодолевая вполне понятную, с его точки зрения, брезгливость. В «Бринсе Арнате» алхимик-время превратило уголь бородки эмира в благородное серебро, сам эмир слегка усох, но не потерял ни прыткости тела, ни бодрости духа, ни живости ума, ни безупречного изящества манер. Там, где военное счастье непостоянно, мой утонченный и талантливый герой превращается в заговорщика, убийцу и интригана. Как дрожжи в муке, он замешан в каждом дворцовом перевороте, предает своих и чужих, служит каждому победителю и следует собственной выгоде с чутьем свиньи, ищущей трюфеля. Это помогает ему благополучно достигнуть 93 лет, узреть на своем веку падение Иерусалима и оставить бесценные воспоминания о своей дружбе/вражде с франками. И одновременно, этот беспринципный человек мудр и печален. Только в его уста я могу вложить глубокомысленные сентенции о грузе неизбежного бремени лет, о смысле жизни, о том, что важнее воинских побед и поражений.

Много захватывающих историй о борьбе христиан с мусульманами в XII веке в роман не вошло. Вот и эта трогательная история осталась на полях моего повествования. Семитысячное войско Саладина пересекало земли Галилеи с разрешения владельца, одного из моих персонажей, реального исторического лица — Раймунда Сан-Жиля, графа Эдесского. Но его смертельный враг, магистр тамплиеров Жерар де Ридфор, не собирался смириться с присутствием вражеского войска в рубежах Иерусалимского королевства. Магистр принялся срочно скликать войско, однако общим счетом смог собрать всего 80 тамплиеров и еще 40 рыцарей из гарнизонов ближайших крепостей. Его подчиненный, маршал тамплиеров, Жак де Майли, колебался в разумности нападения горстки храбрецов на семитысячную рать Саладина. Подначки тогда были такие же, как и сейчас: Жерар де Ридфор пренебрежительно спросил брата по ордену, уж не жалеет ли Жак свою красивую белокурую голову? Нет, Жак не жалел. Хронист утверждал, что печалиться о Жаке не надо, ибо он своим мечом создал себе такой венец мученика из окружавших его врагов, что навеки увенчан славой. А его красивую голову сарацины водрузили на пику. Более того, они были так впечатлены отвагой этого тамплиера, что один из них отрубил также гениталии Жака, и забрал их себе, чтобы с их помощью у него родились такие же красивые и отважные сыновья, как сам Жак. Я не знаю, как этот средневековый генетик собирался этого добиться, даже если допустить, что у него при себе имелся снег с Хермона для замораживания ценного биологического материала. Может, он полагал, что достаточно высушить то, что осталось от Жака, и носить на своем теле? Или был готов растолочь и выпить с каким-нибудь сладким шербетом? Сам же зачинщик, Магистр Жерар де Ридфор, сбежал с поля боя. Он продолжит влиять на события в действительности и на страницах «Бринса Арната». Но достойных гениталий у него явно не имелось.

О ВНЕШНОСТИ ГЕРОЕВ «БРИНСА АРНАТА» О подвигах, поступках, и даже о словах исторических прототипов своих героев я подобрала каждую крошку, сохраненную историей, но, увы, достоверные изображения их внешности до нас не дошли. Все статуи и портреты прекрасной Алиенор Аквитанской сделаны после ее кончины, темноликий василевс Мануил Комнин, изумлявшая современников невиданной на Востоке северной красой Мария Антиохийская, дочь Констанции, и самая могущественная из них — королева Иерусалима Мелисенда, все изображены в условной, иконописной манере. Все же, в романе я учла имеющиеся описания хронистов и подарила каждой героине тот облик и характер, которые объяснили бы ее поступки и судьбу. О внешности моей Констанции до нас дошли лишь туманные положительные бормотания, не выходящие за рамки того, что ожидалось от придворных льстецов, описывающих владетельную княгиню. Она, безусловно, не могла равняться красотой со своей соперницей Алиенор Аквитанской, зато характер у нее оказался не менее решительный и сильный. Что же касается Рейнальда де Шатильона, он же — Бринс Арнат, то, поскольку он зловещая фигура в истории, романисты любят приписывать ему невесть откуда взявшиеся крючковатый нос и шрамы, но судьба этого авантюриста не позволяет сомневаться в его поразительном, неотразимом мужском обаянии. К сожалению, Святая Земля оказалась ненадежным местом для хранения бренных останков моих героев. От всех исторических прототипов «Бринса Арната» сохранился скелет лишь одной Агнессы, дочери Констанции и Шатильона, и то лишь потому, что ей посчастливилось упокоиться в усыпальнице венгерских королей. Ученые реконструировали ее внешность. Судите сами, только учтите, что даже современники не очень громко воспевали ее облик, зато, в отличие от своих красивых и взбалмошных сестриц Марии и Филиппы, Агнесса стала прародительницей многих европейских королей. https://goo.gl/8EA6CF

Роман эпический или любовный? Проза «женская» или «мужская»? Я слишком часто слышу эти попытки определить жанр. Судите сами: ～ ♘ ～ Король выказал благородство и милосердие, дозволил всем жителям покинуть Аскалон со всем их скарбом и дал им три дня на сборы. Заодно поинтересовался у парламентеров о судьбе брата его доброго знакомца Усамы. Достопочтенный Али ибн Мункыз, ответили аскалонцы, погиб от руки пьяных от алчности тамплиеров и ныне наслаждается в райских кущах всем, что обещал Пророк тому, кто собственной рукой переписал Священную Книгу Коран пятьдесят четыре раза. …Жерар де Баланс и Филипп де Мильи честно исполнили условия договора с аскалонцами и сопровождали печальную вереницу побежденных до самого синайского оазиса Лариса-Аль-Ариша, а там передали их под опеку тюркского эмира, обещавшего довести бездомных единоверцев до надежных стен Аль-Кахиры. Изгнанники добровольно вверились коварному тюрку. Правда, потом бедуины рассказывали, что натыкались на заплутавших, потерянных, отчаявшихся людей, бредущих по пустыне без воды и пищи. Несчастные жаловались, что едва франджи скрылись за ближайшей дюной, услужливые проводники тут же напали на беззащитных скитальцев, ограбили их и многих обратили в рабство. Но не впервые сыны Аллаха обращались друг с другом безжалостнее франков… ～ ♘ ～ Поздней весной, сразу после Вознесения Господня, с попутным караваном в Антиохию возвратилась Изабо. Явилась верхом на отменной кобыле, с новым седлом и сверкающей серебром уздою, на чепраке вился вышитый золотом многозначительный девиз «Во имя любви». На платье мадам де Бретолио пошло не менее пятидесяти локтей травчатого шелка, накидка была оторочена горностаем, широкий подол оттягивали зашитые динары, а четверо слуг едва втащили громадный, набитый добром сундук в отведенную ей на башне опочивальню. И все же Изабо была безутешна. Добродетельные люди судачили, что королевская потаскуха печалилась вовсе не о супруге, геройски погибшем под Шейзаром, а о том, что пресытившийся король отослал ее с глаз долой. — Скорбеть по мужу, видать, легче, когда полюбовник взашей выгнал! — острый нос благочестивой Доротеи де Камбер дрожал от вони чужих пороков. Только дама Филомена, вечно отличавшаяся от добрых людей несуразными взглядами, и тут прозвучала фальшивой нотой в общем стройном хоре осуждения: — Первой восставшего Спасителя блудница узрела, не праведники. Грануш, единственная позаботившаяся, чтобы уставшую путницу ждала чистая кровать, блюдо пахлавы с фисташками и бадья с теплой водой — смыть дорожную пыль, тут же уткнула руки в боки: — Ай кник, мадам, чтобы нашей Изабо Спасителя узреть, ей бы не помешало посидеть годик-другой на воде и хлебе в обители со строгим уставом! Или хотя бы вырез на платье ушить! Констанция на вечное ворчание мамушки не обращала внимания. Оно служило Грануш веслом, которым та подгребала со спасительным плотом своих забот к несчастным, терпевшим крушение на реке жизни»… ～ ♘ ～ Просто человеческая проза.

В первом томе дилогии («Железных франках») герои, запутавшись в любовном треугольнике, намекают на свои чувства, исполняя песни труверов. Алиенор Аквитанская очаровывает супруга Констанции, и в ответ несчастная княгиня упрекает неверного Раймонда де Пуатье словами кансоны, написанной в действительности в том же 12 веке женщиной-трубадуром, графиней де Диа, о которой почти ничего не известно. Но ее упреки любимому кажутся написанными сегодня и трогают до сих пор. Вот ссылка на исполнение этой трогательной кансоны по-русски — http://goo.gl/iPwL41

Одна из моих любимых героинь в обоих романах («Железные франки» и «Бринс Арнат») — влюбчивая, легкомысленная, кокетливая хохотушка Изабо. В «Железных франках» девушку ждала нелегкая судьба: отроковицу растлил негодный пастырь, а затем ее доброе имя окончательно погубил церковный суд. После этого молодые шевалье охотно подстерегают привлекательную девицу в темных переходах замка, но жениться на бесприданнице не спешат. Засидевшейся в девках семнадцатилетней Изабо пришлось выйти замуж за Эвро де Бретолио. Счастливчик был не молод, не богат и не особо пригож: с толстым брюхом и тонкими ногами, бледный, с жирными черными прядями, свисающими на низкий, прыщавый лоб. Но заполучить руку прекрасной дю Пасси ему очень помогло то, что из всех претендентов он все же оказался самым молодым, богатым, красивым и — что уж скрывать! — единственным, готовым жениться на девице не самых твердых нравственных правил. Изабо оказалась с ним несчастна, вдобавок умерли во младенчестве ее дети… Когда я пересказала ее судьбу моей семнадцатилетней дочери Саше, дочь возмутилась: — Это называется «любимая» героиня?! Похоже, что ты ее ненавидишь! — Сашенька, невозможно построить роман на одной жалости к героям… Приходится проводить их через испытания. Но все же пообещала, что постараюсь поправить судьбу этой страстной, смелой и веселой женщины. Поэтому в «Бринсе Арнате» моя любимица Изабо страстно влюбится в короля Иерусалимского королевства, а одновременно ветреную прелестницу примется осаждать по всем правилам куртуазной науки простоватый, но достойный и преданный вояка Бартоломео д'Огиль. Один из этих славных рыцарей, — а может и оба, — непременно составят счастье прекрасной и достойной Изабель.