Василий Киреев

«Вот здесь кстати крепость Струпили посажена точно в Кырту». — Елена Шубницина. Карта издана Тобиасом Конрадом Лоттером (1717—1777). В качестве источников для новых карт Лоттер использовал карты французского географа Гийома Делиля (1675—1726).

Сеть принесла статью из «Культурологии» под названием «Блуждающие мертвецы: Зачем островитяне выкапывают трупы своих родных» (https://www.facebook.com/kulturologia/posts/1495388847176390). Не смог удержаться, прокомментировал. Текст комментария ниже. Понятно, что каждый человек по-своему воспринимает увиденное; безусловно, это восприятие существенно влияет и на понимание смысла происходящего, и на его оценку. В этом смысле, статья достаточно хороша, ибо автор касается внешней стороны ритуала, стараясь избежать этих оценок. Но тогда странен вопрос заголовка: «Зачем островитяне выкапывают трупы своих родных?», на который ответа не последовало. Так зачем? Тем более, трупы не выкапывают, поскольку и не закапывают. Ритуал «очищения трупов», признаюсь, не видел. Знаю лишь, что это действительно церемония, происходящая раз примерно в три года. В промежутках же живые просто «навещают» своих умерших родственников, приходят к ним в «гости», принося с собой любимые последними предметы: кому-то книжку с кроссвордами, а кому-то — трубку. Как это и принято при походе в гости, правда? Для тораджей умерший человек просто переселился в другое жилище, причем место захоронения напоминает больше именно жилище, а не могилу. Захоронение тем больше похоже на жилище, чем выше статус умершего. Тут следует вспомнить о кастах — скальные захоронения и фамильные склепы — удел высшей, избранной касты, золотой; участь же более низких сословий — быть похороненными в гробах на подставках (железная каста) или в общей естественной пещере (деревянная каста). Строго говоря, описанный ритуал похорон — привилегия именно золотой касты и, частично, железной. Собственно, смерть тораджи состоит, по их представлениям, из двух этапов — физической смерти, когда человек умирает, — он сначала становится «приумершим», или сильно заболевшим. Поэтому он и «живет» в тонгконане — реальном жилом доме семьи (а вовсе не доме смерти). Второй этап — сбор родственников, совет, который и объявляет «приумершего» (to’makula) реально умершим (to’mate). Этот совет и назначает дату похорон, а тело переносится в рисовый домик. Чтобы ответить на вопрос «зачем», нужно, видимо, разобраться в представлении тораджей о мире живых и мертвых, а сделать это, вы правы, сложно: даже индонезийское правительство, составляя реестр верований населения, не смогло отнести тораджей к какому-то одному верованию, поэтому они и записаны одновременно и протестантами, и анимистами, и, на всякий случай, Aluk To Dolo — сектой балийского индуизма. И да, жертвоприношение буйвола отнюдь не кровожадно — видео ритуального убийства буйвола длится у меня 34 секунды, из которых животное осознало, что с ним что-то не так, на 22-й. Удар настолько точен, что никаких фонтанов там не было. Впрочем, это, наверное, зависит от мастерства исполнителя.

«Совсем недавно привалила ко мне такая мысль, что наша (поморска, северна, мезенска) говоря — вовсе и не говоря в прошлом, а самый что ни на есть настоящий, забытый теперь русский язык. И вот нашлось подтверждение тому. Читайте — и не смейтесь над теми, кто в речь нашу и нынче вставляет неизвестные вам слова, а старайтесь вникнуть в их смысл, красоту и зачастую необычайную образность! Статья „Поморская или северная говоря — самый древний русский язык“ (Николай Окулов, Мезень)»

«А в Нонбурге — сотовая связь, интернет. Подключили через спутник. Сейчас они с миром по скайпу общаются…» — Н. Канев